образи переход через Соловьиную долину. Бывший мелкий чиновник Мори ползет под одной койкой, прыгает через следующую и снова ныряет под койку. Каждый раз, как его голова высовывается из-под соломенного матраца, он должен свистеть, подражая соловью. - Саса, ты цикада! Изображай! Саса, сорокалетний оптимист, снискавший сальными анекдотами любовь старослужащих и истово веривший, что это в дополнении с талисманом из волос жены оградит его от всех бед, под конец марша выбыл из строя. Били его не всерьез, а так, больше для виду - может, благодаря талисману. Сейчас он обхватив руками печную трубу, жалобно пиликал цикадой. Ёсида, молчавший все это время и лишь изредка хмыкавший, - особенно насмешило его надтреснутое треньканье этой плешивой цикады, этого Сасы, - обдумывал, как бы расправиться с последней жертвой - с Охарой. Ему вдруг захотелось, чтобы Охара проделал то, что однажды выпало на долю ему самому еще в его бытность новобранцем, когда Ёсида не смог ответить на какой-то вопрос из устава внутренней службы. По приказу Ёсиды Охара встал перед пирамидой для винтовок. - Кто выбывает из строя на марше, кого в казарму под ручку ведут, тот не мужчина. Ты, верно, баба, Охара, а не мужик. По тебе и занятие: просунь-ка голову в пирамиду и зазывай клиентов. Ну, повторяй: "Эй, браток, загляни! Не побрезгуй, щеголь, казарменной шлюхой..." Лицо Охары стало изжелта-белым, как воск. Он ждал кулачной расправы и был готов к ней. Но это... - Ну, давай начинай, - приказал Ёсида. - Кто же будет первым клиентом Охары? Вот потеха! Охара послушно протиснул усталое лицо в промежуток между двумя винтовками. Получилось, будто он и впрямь выглядывает в решетчатое оконце, какие бывают в публичных домах. - Эй, браток, загляни... - начал Охара, - Не слышно, громче! - Ты соблазняй, соблазняй... - Слушай-ка, щеголь, не побрезгуй... - Во-во, получается! - Ручкой делай, ручкой! Охара, слабый, безвольный Охара, спасовавший перед трудностями похода, теперь крепился. Все же, что там ни говори, паясничать, унижаться, подражать публичной девке куда легче, чем маршировать с полной выкладкой. Надо только убедить себя, что в этом нет ничего страшного и что после этого можно смотреть товарищам в глаза. Так вот человек превращается в подонка. Предпочитает позор телесным мукам" Все что Угодно, только бы не били. - Слушай-ка, щеголь, зайди на минутку... - Повторяй до тех пор, пока тебя кто-нибудь не купит, - сказал Ёсида. Его лицо, вначале довольное и сияющее, стало хмуриться. Если его выдумку не поддержат, интерес к представлению тотчас угаснет. - Эй, никто не желает провести с ним время? - Та девка, которая попалась мне в Дунъане, была страшна, как ведьма, но все ж получше этого, - бросил один из старослужащих и сам засмеялся. Толстые стекла очков Охары вдруг выхватили Кадзи, который смотрел на него со своей койки. Лицо Кадзи было холодно-неприступным. Подходящая роль для тебя, - так, верно, думает Кадзи. И Охара поспешно отвел глаза. Он паясничал, веселя Ёсиду, а сам мысленно разговаривал с Кадзи. Ну конечно, ты меня бросил, а сам попал в группу "отличников". Ты лежишь на своей койке и, верно, думаешь: "Жалкое ничтожество, слюнтяй. Охара, где твое достоинство? Возмутись, восстань, пусть лучше тебя изобьют, но не позволяй издеваться над собой..." - Клиент! - воскликнул кто-то. Открылась дверь и вошел Баннай. Ёсида обрадовался долгожданной поддержке. - Ну давай, чего молчишь?! - крикнул он. Баннай, еще не понимая в чем дело, оглядывался, над чем смеются. Тут снова послышался голос Охары: - Слушай, браток, загляни... Казарма затряслась от хохота. Разглядев за пирамидой Охару, ухмыльнулся и Баннай. По лицу Охары блуждала жалкая, заискивающая улыбка. - И вправду заглянуть, - поддержал шутку Баннай. - Давненько не имел дела с девками. Беру! - О-о, покорно благодарствуем, - Ёсида манерно поклонился, подражая содержательнице веселого заведения. - Сука! Вот тебе, получай! Увесистый кулак Банная бросил несчастного на пол. Очки полетели в сторону. Охара тяжело приподнялся и на четвереньках стал шарить по полу, стараясь отыскать их. Ёсида подошел, наступил Охаре на руку, потребовал тишины. - Прочисти уши, Охара, и слушай! - резко бросил он. - Пехотинец не может возвращаться в казарму, как проститутка на рикше. На своих двоих должен топать, ясно? Когда мы были новобранцами, не так нас потчевали после инспекции! - Ёсида прижал ногой шею Охары к полу. - Эй, позовите сюда унтера Сибату, это ведь его солдат. - Пусть выручает свою проститутку! До сих пор хохотавшие, "старики" сразу смолкли. Кто поручится за Ёсиду, если он вошел в раж? А впрочем, эта расправа волновала кровь. Для старослужащих это изысканное удовольствие. Кадзи с трудом сдерживал себя уже с самого начала. Еще минута - и он бы встал, потребовал бы прекратить безобразие. Но что такое его протест? Он был бы только на руку Ёсиде, тот поставил бы Кадзи рядом с Охарой и насмехался над обоими. У Кадзи таилась надежда, что кто-нибудь из старослужащих остановит Ёсиду. Но "старики" смеялись. Уставившись на несчастного Охару, они упивалась его позором. Кадзи надеялся, что откроется дверь и появится Хасидани. Но этого тоже не случилось. Скорее всего, унтеры знали о расправе и нарочно не вмешивались. Может, все-таки пойти позвать Хасидани? Ребячество! Не успеет он встать с койки, как на него обрушатся кулаки старослужащих. Кадзи негодовал на себя: не брось он Охару, не пришлось бы сейчас бедняге изображать публичную девку... И он, Кадзи, терпит такое надругательство над человеком! Нет, хватит! Кадзи сбросил с себя одеяло и спустил ноги на пол. В него полетела книга. Кадзи обвел глазами казарму. А, Синдзе. Их взгляды встретились. Не вмешивайся, - говорили глаза Синдзе. - Устав, - показал Синдзе и снова улегся. Кадзи поднял книгу. Дисциплинарный устав. Синдзе брал почитать. Машинально опустился на койку. Вспышка погасла, неписаные законы армии придавили его гранитной глыбой. 33 Как назло, в суточный наряд были назначены новобранцы именно третьего взвода: во вторую смену - Яматохиса и Канасуги, в третью - Кадзи и Таноуэ и в последнюю - Сирако с Охарой. Солдат, вконец измотанных дневным передом, посылали на ночное дежурство не нарочно. Дежурный по части составлял списки, как в голову взбредет, а ротный командир не подумал проверить. Кадзи предложил Охаре попытаться увильнуть от наряда, но тот только покачал головой. Конечно, у Охары не было особых оснований благодарить Кадзи, который бросил его на марше, но ведь в конце концов сам виноват... - Нечего нос воротить, Охара. Не я все это устроил. Хочешь, я за тебя попрошу, чтоб освободили от наряда? Охара снова покачал головой. Кадзи едва голову донес до подушки. Но его почти тотчас разбудили - пора заступать. Обход он начал с длинного коридора, освещенного тусклой лампочкой. Со всех сторон неслись сюда храп и сонное бормотанье казармы. Тело ломило, как при ознобе. Казалось, вывихнуты руки и ноги. Он готов был растянуться прямо на полу и заснуть. Казнь в Лаохулине и расправа над Охарой переплетались в сознании, и он мучительно оправдывался перед самим собой за интеллигентскую пассивность, но как только он пытался разобраться в предпосылках, сон морил его, и бороться с ним не было сил. Сопротивляться ему было гораздо трудней, чем преодолевать тяготы похода. Кадзи заволакивало густым, непроглядным туманом, и он проваливался в бездну. А еще упивается своей выдержкой... радуясь в душе, что проклятый день позади... К Кадзи подошел Таноуэ. Поравнявшись, заразительно зевнул. - Какой ты крепкий, Таноуэ, - сказал Кадзи, прослезившись от зевка. - Не извожу себя, вот и забот меньше, господин Кадзи, - совсем по-граждански ответил Таноуэ. - А как бы ты поступил, если б тебя заставили, как Охару... Таноуэ потупил голову. - Подчинился бы, приказ есть приказ... - Не приказ, а издевательство. Издевательство над человеческим достоинством, - хотел сказать Кадзи, но сдержался. Такими оборотами он только оттолкнет от себя Таноуэ. - А ты сам-то что предлагаешь? Кадзи растерянно улыбнулся. - Разве тебя в университете не учили? - Не смейся, Таноуэ. - Да я не ради смеха. Лицо Таноуэ неожиданно посветлело. - Мое дело в земле копаться, рис растить да картошку. А что еще? А ты на моей картошке да рисе выучился, тебе и карты в руки. Кадзи совсем смешался, - Ладно, Таноуэ. Время дежурства истекало. Оставив Таноуэ возле канцелярии, Кадзи пошел будить четвертую смену. Сирако, сумевший все-таки получить "удовлетворительно" и тем сохранить свой престиж вольноопределяющегося, беззаботно спал. Не то что Охара. Когда Кадзи поверх одеяла схватил его за ногу и потряс, он слышал, как Охара тихо шмыгнул носом. Тридцатилетний мужчина, укрывшись с головой одеялом, плакал, как малый ребенок. Нет, это не простая бесхарактерность. Кадзи вспомнил, как сам плакал от жестокой несправедливости. С минуту поколебавшись, Кадзи положил руку на голову Охаре. - Выстоишь? - тихо спросил Кадзи, - А то я подневалю за тебя. Охара поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, стал одеваться. - Да не мучь ты себя, не принуждай, я постою. Охара жалко улыбнулся, - Видно, раньше надо было принуждать себя, - прошептал он сквозь слезы. Кадзи хлопнул его по острому плечу, - Ладно. Завтра поговорим. 34 Сирако не было никакого дела до Охары. Он не обратил внимания на то, что его напарник все время нервно вздрагивает, уставившись в одну точку, бледный, как покойник. Сирано клонило в сон, а когда он на время стряхивал сонливость, то терзался мыслью что ему, как вольноопределяющемуся придется еще вдоволь натерпеться. Может, Кадзи умнее поступил. Теперь, после инспекции, он будет считаться прошедшим подготовку. Что ни говори, уже не новобранец, физическая нагрузка уменьшится. А у Сирако все это впереди, для вольноопределяющихся особая подготовка. Шесть, а то и десять месяцев еще гонять будут, с ума сойти можно. Сирако даже подумал, не уговорить ли Хино отдать ему назад заявление о зачислении в вольноопределяющиеся. К нему подошел Охара: что, если он отлучится в уборную? Сирако набросился на него. - Не валяй дурака! Вдруг дежурный офицер пройдет, тогда что? - Скажи, что я обхожу казарму снаружи. - Ну, как хочешь! Отвечать-то будешь ты, мне какое дело. Охара передумал, не пошел. Он встал у входа, поодаль от Сирако, лицом к открытой двери. Тьма стояла непроглядная. Эта бездонная, без единой звездочки, черная ночь рождала ощущение абсолютной пустоты и какой-то отрешенности, она одновременно и вырисовывала и стушевывала человеческое я. Охара стоял лицом к ночи. И вдруг ему неодолимо захотелось уйти по черной дороге в неизвестность и идти долго-долго, пока не растворишься в темноте. Сейчас ноги несли бы его сколько угодно. Он мог бы пройти десятки километров, врезаясь во мрак. Какое это блаженство - остаться наконец одному! Отдохнуть от неусыпных глаз, от бесконечных замечаний. Никто не будет заставлять его уподобляться уличной девке, и ссора двух глупых женщин перестанет терзать его. С каждым шагом он будет отдаляться от тревоги. Ни сознание долга, ни любовь к семье не спасают солдата от отчаянья. Все бросить и все забыть... Скинуть тысячетонную ношу... И у ночи есть конец. Не успеет Охара протащить свое изможденное тело и десяток километров, как станет светать. Да и не только это. Сирако гораздо раньше доложит о его исчезновении дежурному офицеру. Снарядят погоню. И десяток мужчин с крепкими, как у Кадзи, ногами загонят его насмерть. Девяносто девять шансов из ста, что его поймают. А если нет, то девяносто девять сотых из оставшегося одного, что он завязнет в болоте. Охара представил, как он медленно погружается в зловонную трясину. Нет, лучше уж все разом кончить. Охара вспомнил новобранца, который повесился в конюшне. Он с ним два сапога пара, с этим неудачником, мочившимся в постель, - такой же слабый и безвольный. Разумеется, будь у того солдата хоть капелька надежды, он никогда не решился бы на такое. То же и у него. Для чего жить, разве хоть одна звезда светит ему? Только мрак, непроглядный мрак да бесплотные миражи... Война, конечно, кончится не скоро, и их непременно пошлют на фронт. А там смерть. Первый такой поход, и он, как дважды два, выйдет из строя. Заболеет, загнется от голода или просто угодит под вражескую пулю. Как ни крути, везде смерть. Все ему враги - снаряды, старшие по чину, однокашники... Все они существуют на свете только для того, чтобы взять на измор Охару. Пощечины, ругань, бег четыре километра. Стойка на руках. Ужимки уличной девки. А потом и вовсе конец - или пуля настигнет, или танком раздавит, или пулемет прошьет... Все равно смерть. Ни малейшей надежды. Лучше покончить разом. Охара вздрогнул. Не от страха, он не боялся. Человечество ополчилось на него, он почувствовал это в армии, на воле было не так, там он жил лучше многих, а здесь сразу провалился в трясину отчаянья. К нему подошел Сирако. - Я пойду с обходом, стой здесь. Не глядя на него, Охара кивнул. - Смотри в оба, ненароком старослужащий или унтер по нужде протопает. Охара снова кивнул. Но как только Сирако скрылся, шагнул в темноту и помчался к уборной. Ни звука. На цыпочках Охара пробрался в тесный чуланчик, где хранились лопаты, лом и щетки. Прислонив винтовку к стене, нагнулся и просунул пальцы в щель между досками пола. Пошарил. Ничего. Подумал, оторвал доску. Резкий скрип испугал его. Затаив дыхание, Охара замер, выжидая. Потом снова просунул руку под оторванную доску. Теперь у него на ладони лежал патрон, найденный в березовой роще. Охара со вздохом посмотрел на него. Охара приговорил себя к смерти, подобрав этот патрон. Тирания начальства, бесконечные издевки товарищей или собственная беспомощность привели его к этой горькой минуте - это теперь не важно. Ясно одно: он избрал смерть. Некоторые полагают, что умереть очень просто, нужна лишь решимость. Ложь! Человеку, оглушенному водопадом несчастий, раздавленному и обездоленному, совершенно не по плечу такое. Охара зарядил винтовку. Какая ирония судьбы! Это будет его первое попадание. Он приставил дуло к подбородку. Это будет первое и последнее попадание Охары. Он выломал прут из бамбукового веника. Пропустив его через предохранительную скобу, положил на спусковой крючок. Теперь надо только надавить ногой. Охара дрожал. Неожиданно на него нахлынул страх, страх перед неизвестностью, перед вечным ничто. А вместе со страхом - злорадство: какой бы жестокой, слаженной машиной ни была армия, она не может запретить загнанному солдату 2-го разряда покончить с собой. Нет абсолютных приказов, и сама власть весьма относительна. Охара поправил ногой прут. Пора, не то страх восторжествует над жаждой мести. Сейчас крохотный винтик армейской машины - малодушный и храбрый новобранец Охара отойдет в вечность. Конечно, мать родила его не для того, чтобы он кончил свои дни в нужнике, но ее слепая любовь была одной из причин. Жена? Она хорошо относилась к нему. Но это она однажды ночью загнала любимого мужа в этот чулан в угол уборной и прикончила его. Армия заставила Охару окончательно извериться в себе, потерять всякий интерес к жизни, а после самоубийства объявят его преступником или чем-нибудь похуже. "Таким, как ты, лучше сразу сдохнуть!" "Слушай-ка, браток, загляни..." Больше над ним никто не сможет издеваться. Солдат 2-го разряда Охара обретает вечное блаженство. Давай нажимай! Облокотившись о дощатую стену, Охара устало сомкнул веки. Ни о чем не думать. Нажать - и все. Сосчитать до трех и нажать. Раз, два, три. Он нажал ногой на прут. Прут согнулся. Охара нажал еще раз, еще -> выстрела не последовало. Он покрылся холодным потом. Ведь, кажется, все по правилам. Нет, разве у него может что-нибудь получиться по правилам! Охара давил на прут беспрерывно, в слепом ожесточении, но он только пружинил. И тогда Охара затосковал. Томиэ, ты знаешь, чем я занят сейчас? Тебе не почувствовать моего унижения, да и незачем тебе знать об этом. Ты оставила мой дом, но я на тебя не в обиде. И ты тоже не сердись. Прости меня, Томиэ. Но больше я не могу терпеть. Одно я приемлю с радостью - смерть. Я по горло сыт жизнью. Так что забудь меня. И мать пусть угасает в одиночестве. Не спрашивайте, почему я наложил на себя руки... Я так хотел, чтобы вы встретили меня вместе, только и жил этим... Спусковой крючок не поддавался. Злосчастный прут пружинил. Господи, до чего я никчемная тварь! Даже убить себя я то не могу. А что будет, если меня накроют? Или кончай, или отложи винтовку!.. Сирако вернулся на пост. Охары не было. Он начал беспокоиться. Скоро смена. Может, этот олух заснул в уборной? ...Охара решил, что судьба не хочет его смерти. И тогда ему самому расхотелось умирать. Ведь это никогда не поздно, не обязательно идти на это здесь, сейчас. Можно завтра или еще когда-нибудь. Пока у него есть патрон, он хозяин собственной жизни и смерти. Он не сумел выстрелить - значит, это провидение. Все было решено помимо его воли. Отрывая тело от стены, он, сам того не желая, перенес всю тяжесть на ногу... Сирако совсем собрался идти будить этого олуха, когда с той стороны раздался выстрел. 35 На сыром пустыре за казармой лежал Охара', Покрытый рогожей. - Мертвого солдата не поставить по стойке "смирно"! - сказал Саса. Кадзи только мотнул головой, уставившись на торчащие из-под рогожи ноги Охары. Под носками они, верно, посинели, подумал он. - Хотя бы после смерти по-человечески... - В душе Сасы боролись жалость и страх. Самоубийцы в армии хуже преступников. Они расшатывают самые ее основы, а следовательно, это враги отечества. Опаснее дезертиров. С их трупами обращаются без воинских почестей. Завтра останки Охары обольют керосином и сожгут. Разумеется, родные не успеют прибыть, да и ротный командир не разрешит свидания. Армия отвернется от родственников самоубийцы. Кадзи молча стоял над трупом. Его все беспокоили ноги Охары. Они из-под рогожи молили Кадзи потребовать ответа за случившееся. И Кадзи мучился от того, что не мог доказать даже себе самому свою непричастность к смерти Охары. Теперь он уже не считал, что во время похода сделал для Охары все, что мог. Теперь он упрекал себя, что не выполнил по отношению к товарищу своего долга. Тяжесть, которая сейчас обрушилась на плечи Кадзи, была куда тяжелей двойной походной выкладки... - Слабый, несчастный человек, чего ты от меня хочешь? - шевелились губы Кадзи. Перед обедом Хасидани заставил всех новобранцев стоять тридцать минут на вытянутых руках, упершись ногами в землю. - Гниль, плаксивые бабы! Недоноски! Если среди вас нашелся самоубийца - значит, все вы слякоть, гниль негодная! Что, так я вас воспитывал? Ну, отвечайте! Но двадцать человек молчали, уставившись в землю. Да и спрашивал он себя, а не их. Это был крик души Хасидани, который теперь не мог смотреть в глаза начальству. Ровно через тридцать минут Хасидани вышел во двор и снял взыскание. Приказал разойтись и сам поспешно ушел. - У-у, сволочь! - сквозь зубы процедил Кубо. - Даже после смерти гадит! И все поняли, кого он имел в виду. Держать тело тридцать минут на вытянутых руках совсем не просто. Они вспотели и тяжело дышали от напряжения. - Это еще что, - вставил Сирако, - а как мне досталось из-за этого Охары. Растяпа чертова, все мы из-за него натерпелись! Никто не заметил, как Кадзи переменился в лице. Его кулак разрезал воздух, и Сирако, вскрикнув, повалился на бок. Кадзи схватил за грудь Кубо. - Я отвечу тебе за Охару. Он бил, не останавливаясь: это за Охару, а это от меня! Внутри у него прорвалась какая-то плотина. Отшвырнув Кубо, Кадзи пошел искать Хасидани. В третьем взводе он столкнулся с Синдзе. Пока он с ним разговаривал, старослужащие не сводили с них обоих настороженных глаз. Ёсиды во взводе не оказалось, он отсиживался в каптерке. - Ладно, обойдемся без твоей помощи, - бросил Кадзи, когда Синдзе заявил, что сейчас протестовать не время, что ничего хорошего из этого не выйдет, что никаких шансов добиться осуждения Ёсиды нет. Собранный, решительный, Кадзи подошел к двери унтер-офицерской комнаты. Пусть никаких шансов. Но он выполнит то, что задумал. Совесть не позволяет ему оставаться сторонним наблюдателем. Кадзи вошел, вытянулся по стойке "смирно". - Требую наказания ефрейтора Ёсиды. Густые брови Хасидани дернулись. - Требуешь? Разве так обращаются к старшему по званию? - Так точно. Господин командир взвода как-то сказал, что табуном к начальству не ходят, поэтому я пришел один. Господин командир взвода осведомлен о расправе, которой Ёсида подверг вчера Охару? - Нет. Ясно, что лжет. Отлично осведомлен, но не хочет в этом признаться. - Пусть Ёсида ефрейтор, но и ему не дозволяется чинить самосуды, - выпалил Кадзи. - Мы, солдаты второго разряда, зная, что самосуд - обычай армии, мирились с этим... Однако то, что произошло вчера, выходит за всякие рамки... - Стыдись, - позеленев, прервал его Хасидани, - доносами занимаешься! Я не стану тебя слушать! - Это не донос, господин командир взвода, а требование наказания. Ефрейтор Ёсида ответственен за самоубийство Охары. И я, несмотря на то, что я простой солдат, настаиваю на наказании. Ёсида должен получить свою меру. Охара был жалким, безвольным человеком, но это не дает права... - Прежде всего он нарушил воинскую дисциплину, - бросил свысока Хасидани, - а этому нет оправдания! - А Ёсида соблюдал воинскую дисциплину, когда заставлял несчастного, загнанного новобранца изображать проститутку? - Молчать! Хасидани залепил Кадзи пощечину. Кадзи был готов к этому. Он промолчал. Он видел, как Хасидани все поглядывал на дверь. Хасидани боится скандала. - Что бы ни сделал ему Ёсида, это не причина для самоубийства! Можешь оставаться при своем мнении, но не воображай, что я буду плясать под твою дудку вопреки воинскому Долгу! - Я и не говорю, что это единственная причина. Во многом виноват я. Но последний удар нанесли Ёсида и Баннай. Несчастный не мог снести позора... - Кадзи, слушай меня внимательно, - Хасидани понизил голос. - Ты знаешь, в тебя я вложил сил больше, чем в кого-либо другого. То, что ты находишься под наблюдением, для тебя тоже, наверно, не секрет. Я всегда заступался за новобранца Кадзи, я прочил его в правофланговые! Но не лезь не в свое дело, Кадзи, не то пожалеешь. Это говорю я, унтер-офицер Хасидани. Ну и что? Он и к этому готов. Кадзи усмехнулся. Он всегда знал, что борется негодными средствами. - Я о себе не думаю. Вернее, я все уже продумал. И Кадзи еще раз напрягся: - Если вы, господин командир взвода, не накажете Ёсиду, я обращусь к командиру роты. - У тебя голова варит? - удивился Хасидани. - Или ты первый день в армии? Поди попытай счастья, посмотрим, что получится... - Посмотрим. А если и это не поможет, - выкрикнул Кадзи, - я буду действовать сам! Кадзи в упор посмотрел на Хасидани. Ему самому хотелось узнать, насколько он готов осуществить задуманное. Откуда-то со дна живота по телу пополз страх, - То есть? Кадзи напрягся, как для прыжка. - Сам буду действовать, в одиночку, Хасидани ничего не понял. - На гауптвахту угодишь, - предупредил он. - Один на один пойду! - Кадзи вызывающе глядел на Хасидани. - Если и командир роты мне не поможет - один на один пойду. Прошу посоветовать Ёсиде не попадаться мне на глаза. Это было слишком. Кадзи и сам понял. Хасидани поднял руку, но не ударил. Сдержался. Если он сейчас ударит этого болвана, трудно ручаться за последствия. Лучше посоветоваться с Хино. 36 Хасидани напрасно опасался. Кадзи не пошел к капитану. Он решил не спешить - может, все-таки командир взвода что-нибудь предпримет. Через несколько дней приехала жена Охары. Ей разрешили увезти на родину прах мужа. Ее не удивил холодный прием, она и не ждала ничего другого. Она молча выполнила формальности и только в последнюю минуту заявила, что хотела бы поговорить с другом покойного. Очень неохотно Хино разрешил ей свидание с Кадзи - разумеется, в своем присутствии и в присутствии Хасидани. Жена Охары была крупная, костистая женщина, по манерам - школьная учительница. Было видно, что смерть мужа выбила ее из колеи. Но она держалась ровно, сдержанно, по крайней мере старалась казаться такой. - Да, действительно, ваш муж очень терзался семейными неурядицами, - сказал Кадзи под внимательными взглядами Хино и Хасидани. - Еще он очень тяготился службой, был слаб здоровьем. Вы это знаете, наверно. Со мной он говорил обычно только о семье. - Вы знали о моем последнем письме мужу? - Да, он мне прочел ваше письмо. - И оно, вы считаете... - Да, это письмо было сильным ударом для вашего мужа. - Так, значит, это я... убила Охару? - женщина впилась глазами в Кадзи и как-то сразу поникла. - Не буду этого отрицать, - сказал Кадзи. - Вы лишили его покоя... - Я поняла. Зачем только я написала это проклятое письмо! - Да, не посетуйте на правду. Ваше решение уйти и ваше письмо - одна из основных причин его самоубийства. Здесь есть и моя вина. Он упал на марше во время инспекторского смотра. Если б я потащил его на себе, если бы я не дал ему упасть - может, он был бы сейчас жив. Как вы думаете, господин командир взвода, если б я вместе с Охарой выбыл из строя? Хасидани замялся, растерянно глянул на Хино. Хино холодно произнес: - Солдат не имеет права выбывать из строя. Потерявших способность двигаться подбирают санитары. - Хотя господин подпоручик и говорит так, я все же очень жалею, что не выручил Охару. Это на него так же подействовало, как ваше письмо. - Он очень подвел остальных тем, что, как вы говорите, выбыл из строя? - спросила женщина, - Спросите об этом господина подпоручика. - Выбывший из строя - позор роты. Позор, - повторил Хино. - А самоубийство тоже позор? - Так точно, - подтвердил Хино с недоброй усмешкой. - Поступок, недостойный воина. - А если солдат выбывает из строя, его наказывают? Каждый по-своему воспринял этот вопрос, но все трое, словно сговорившись, молчали. Потом Хасидани сказал: - Ничего подобного. Просто задерживается с продвижением по службе. Кадзи молча смотрел в окно. Разве здесь выяснишь истину? Заберите прах домой и там расспросите его; он скажет вам больше, воскреснув в раскаянии. Ваш муж поведает о своем позоре... - Нет, не могу поверить, - в голосе вдовы прозвучала невыразимая горечь, - не могу поверить, - что такой мягкий, нерешительный человек мог вот так покончить с собой. Только что-то невероятное могло толкнуть его на такой шаг. Женщина оглядела их всех и наконец попросила Кадзи: - Расскажите мне правду. Кадзи встретился с ней глазами, но промолчал. А ответ рвался наружу. Хино резко отчеканил: - Что тут рассказывать? Будто вы сами не знаете! Без крепкой семьи не бывает хорошего солдата! Но женщина словно не слышала его, она не отрываясь смотрела на Кадзи. - Лучше не искать причин, - наконец выдавил он. - В армии свои законы... У вашего мужа не хватило воли, вот он и выдохся раньше времени. Все очень просто. Ваши нелады со свекровью мучили его, а я еще добавил, бросив его в походе. И потом жернова армии... - Кадзи почувствовал, как Хино и Хасидани злобно впились в него глазами. - Если бы я всегда был с ним рядом, может, он еще и пожил бы... Да, скорей всего так. Мучительное раскаяние сдавило Кадзи грудь. Пусть она возмутится и пусть ее глаза скажут: "Вы могли спасти моего мужа и не сделали этого!" Хино и Хасидани переглянулись. - Все, Кадзи, можешь идти, - бросил Хино, - Через полчаса явишься к командиру роты. 37 - Тебе, конечно, известно, что в армии запрещены драки? - спросил Кудо. - Так точно. Кадзи стоял по стойке "смирно", в тисках между Хино и Хасидани. - Однако мне сообщили, что ты, затаив личную обиду, собираешься мстить ефрейтору. Это правда? - Нет, не из личной обиды, господин капитан. - Значит, мстить ты все-таки собираешься? - Это не личная месть. - Я спрашиваю, правда ли, что ты собираешься мстить? - Да, правда, господин капитан. - Значит, ты сознательно хочешь нарушить воинскую дисциплину? Кадзи молчал. - Отвечай! - заорал Хино и пнул Кадзи в плечо. Тот повернул бледное лицо к командиру роты. - Я еще не нарушил воинской дисциплины. А ефрейтор Ёсида уже сделал это. Надо допрашивать его, а не меня. В ту же секунду на Кадзи опустился чугунный кулак Хасидани. - Как разговариваешь! - Ничего, - сказал Кудо, - пусть говорит. Удар только добавил Кадзи мужества. - Ефрейтор Ёсида глумился над ослабевшим солдатом. Это и есть причина самоубийства Охары. Почему Ёсида до сих пор не наказан? - Погоди-ка. Ты, кажется, прошел марш на "отлично"? - Так точно, господин капитан. - Как тебя встретили старослужащие? - Сердечно, господин капитан. - Ёсида не делал тебе никаких замечаний? - Нет. - А если бы ты выбыл из строя, вправе он был сделать тебе таковое? - Думаю, что да. - Значит, он решил проучить Охару за то, что тот выбыл из строя? - Так точно, господин капитан. - Что, один Охара выбыл из строя? - Нет, четверо. - А наказали одного Охару? - Нет, всех четверых. - И всех четверых наказывал Ёсида? - Нет, не только он. - И все четверо покончили с собой? - Никак нет, господин капитан. - Значит, только Охара? - Так точно. - А тогда почему ты требуешь призвать к ответу одного Ёсиду? - Потому что Охара покончил с собой. А говоря по совести, их надо наказать всех. - Молчать! - Кудо ударил кулаком по столу. - Теперь ясно. Ненавидя Ёсиду, ты хочешь воспользоваться случившимся, чтобы деморализовать роту и дискредитировать старослужащих солдат. Самоубийство этого слюнтяя только предлог! Бросая тень на Ёсиду, ты позоришь роту. Твои доводы - сплошная чепуха! - Пусть Охара был слюнтяй, но просто так он не наложил бы на себя руки, - возразил Кадзи. - Страдая от того, что он никудышный стрелок, Охара стал мнительным. Семейные неурядицы тоже сделали свое дело. Он был очень восприимчив и легко раним, потому и написал домой неподобающее солдату письмо. И был наказан за это бегом на четыре тысячи метров. Он свалился и попал в лазарет. После он нечаянно повредил винтовку. Конечно, его выбило из колеи письмо жены, но армейские порядки тоже сыграли свою роль. Подавленный, измотанный, он свалился на марше, и это было последним ударом для него. Тут и я отчасти виноват. Но доконал его Ёсида. Впрочем, Ёсида был лишь орудием, исполнителем неписаного закона казармы, позволяющего издеваться над слабыми. Я еще раз прошу наказать Ёсиду. Истинная причина смерти Охары не в семейных неурядицах. - В чем же, говори. Кадзи промолчал. Он колебался. Где-то в груди шевельнулся страх. Но Кадзи устыдился страха. - Тебе не откажешь в красноречии, - усмехнулся Кудо. - Так в чем же была истинная причина? Кадзи глубоко вздохнул. Ну что ж, если настаивают, он скажет: - Причина в самой армии. - Дерьмо! Хино с размаху ударил его. - Ему бы, дураку, молчать... - снова удар. - В ефрейторы произвели бы... - и снова удар. - И такого дурака похвалил его превосходительство господин председатель инспекторской комиссии! - Схватив Кадзи за ухо, Хино толкнул его к Хасидани. Надвинувшись на него, тот угрожающе спросил: - Ну, как мы будем с личной обидой? Кадзи облизал пересохшие губы. - Это не личная обида, господин командир взвода... ...Губы и брови Кадзи давно уже превратились в сплошное кровавое пятно, а его все били. Страх пропал. Осталось тупое безразличие. Он катится туда, откуда нет возврата. Сейчас он почувствовал это особенно сильно. Пусть он не питал к Ёсиде никакой особой злобы, теперь он уже будет стоять на своем. - Передайте ефрейтору Ёсиде, - прокричал он под градом ударов, - пусть остерегается Кадзи... Кудо приподнялся из-за стола и жестом приказал прекратить расправу. - Так вот, - он смотрел на Кадзи, - я запрещаю тебе сводить здесь личные счеты. Это приказ. Ослушаешься - призову к ответу. Ясно? - Он повернулся к Хасидани. - Проследи, иначе накажу весь взвод вместе с тобой. - Приставь к нему кого-нибудь из тех, с кем он дружит, - посоветовал Хино, - врагам он назло насолит, такой уж уродился, ничего не поделаешь. Кто с ним дружит? - Синдзе и Таноуэ. - А, Синдзе... - Хино склонил голову на бок. - Ну что ж, пусть друг за друга и отвечают, одного поля ягода - оба красные. Хино попал в цель. Он будто знал: что-что, а друга Кадзи не подведет, 38 - Что с этим типом делать? - спросил Хино, когда Хасидани увел Кадзи. - Слишком уж упрям для новобранца. Если так пойдет, скоро с ним не справишься. - Ничего, не таких обламывали, - усмехнулся Кудо. - Да и старослужащие немного подтянутся. А Кадзи работяга, стоящий парень, смотри, не обойди его при повышении. - Его? - Вот именно. Представь как отличника спецподготовки. Нашивка прибавится - повеселеет. Человек ведь та же пружина, крепче сдавишь - отдача будет сильнее. Наряды давай наравне со старослужащими, чтоб не обидно было. Не сегодня-завтра роту придвинут к границе - отличники из новобранцев понадобятся в карауле. - А как быть с этим дураком Ёсидой? - Хасидани предупредил его? - Не думаю, чтобы он сделал такую глупость. - Значит, Ёсида по-прежнему, как говорится, на коне? Хино кивнул. - Ну и отлично. Пусть первый и затеет драку. Главное, чтоб не стал обходить этого Кадзи, а то не справится. Кудо усмехнулся, но тут же посерьезнел: - Подпоручик Хино, с меня достаточно одного самоубийства в роте. Надеюсь, подобных безобразий не повторится. 39 Приказу о переброске роты на границу по-настоящему радовались только Кудо и Синдзе. Капитан надеялся отличиться. Возможностей много: ну хотя бы для начала установить, откуда запускают эти проклятые сигнальные ракеты. Стоило накануне передислоцировать один-два поста, не говоря уже о передвижении сторожевых отрядов, как в ночное небо взлетали сигнальные ракеты. Не было передвижений - небо оставалось спокойным. Кто-то из Маньчжурии посылал русским сигналы, и Кудо надеялся разгадать кто. Синдзе радовало совсем другое. Уже несколько суток подряд его не посылали в наряды. Синдзе хотелось подойти к Кадзи, поделиться новостью, но тот его сторонился. После полудня, когда уж совсем нечего было делать - учения были отменены, - Хасидани, желая чем-то занять солдат, а заодно и разнообразить скудное меню, повел их собирать лебеду. Они рассыпались по полю. Синдзе держался рядом с Кадзи. - Скоро будем в двух шагах от границы, - сказал он со знакомой улыбкой. - То, что трудно зимой, проще летом... Кадзи взглянул на него, на буро-зеленую тень впереди до самого горизонта. Не пойдет же он по дорогам, дороги охраняются. Значит, напрямик... по болотам... - Рискнешь по болотам? - спросил он. - Один? - Пойдем вместе? Кадзи покачал головой. - Из-за жены? - Нет. - Ты же хотел, а, Кадзи? Кадзи промолчал, наклонился, долго рвал лебеду. Потом резко повернулся к Синдзе: - А ты не думаешь, что, бежав от одних трудностей, встретишь там новые? - Не тот огород. Что ни говори, там страна социализма. - Ты раньше говорил: земля обетованная. - Кадзи улыбнулся, - А тебя примут в этот рай? Тебя, японца? - Сомневаешься? - Не то что сомневаюсь, просто не так наивно верю, как ты. Что такое сделали японцы, почему они везде, на всем земном шаре наталкиваются на недоверие? Тут дело не в тебе лично, - добавил он. - Ты пессимист, Кадзи. Чем я опасен русским? - А ты неразумный оптимист. Разве дело в опасности? Просто ты им не нужен. Синдзе опустил голову, на висках его нервно дергалась кожа. - Ты пойми, логика фактов. Одно то, что ты бежал из армии, которая для них враг, еще не значит, что ты им друг. Дезертир есть дезертир. - Что ты хочешь этим сказать? - А то что бежать - это трусость. Бежать только потому, что на чужой клумбе цветы красивее? Они растут не для беглецов из Квантунской армии. Еще хорошо, если они там есть, Цветы. А если нет? Разумеется, будут со временем. Почва там благодатная! Но разве со временем они не зацветут и у нас? - Брат обрадовался бы твоим словам, - горько усмехнулся Синдзе. Он машинально рвал траву и бросал ее на землю. - А чего стоит твоя теория искупляющего страдания? Кадзи пожал плечами. - Это не теория, а твоя мораль, Кадзи. Не могу не восхищаться, но разделять тем более не могу. Да, я дезертирую потому, что у меня нет больше сил терпеть. Бессмысленные, никому не нужные мучения. Война проиграна, это ясно любому. Так чего же тянуть? Я отдаю должное твоей выдержке и упорству, Кадзи, но нельзя же быть таким фанатиком, надо смотреть жизни в глаза. Кадзи тяжело вздохнул. Жаль, Синдзе опять не понял его. Как не понимали и другие. Синдзе продолжал: - Ну что ты можешь сделать, Кадзи? Самое большее - отомстить Ёсиде? Кадзи молча рвал лебеду. Синдзе мог бы этого не говорить. Он и так считал свою месть Ёсиде бросовым делом. Ну что в самом деле она даст? Поубавит спеси старослужащим - и только. Армейские-то порядки не изменятся. Армейская машина сотрет Кадзи в порошок и еще больше утвердится в своем могуществе. А если так, выходит, что вся его месть и вправду пустое дело. И все-таки он не на шутку встревожил капитана, Хино и Хасидани. Почему - об этом стоит призадуматься. Постепенно его гнев на Ёсиду сменился чисто рассудочной неприязнью. Кадзи так и не придумал, как отомстить ему, хотя оставить его подлость безнаказанной тоже не мог. Ничего, пусть начальство поволнуется; мина заложена, теперь дело только за взрывом. Кадзи смотрел в степь. Солдаты в грязно-бурых гимнастерках казались стадом коров, пощипывающих корм. От земли веяло тишиной. Завтра, когда они переберутся на границу, спокойствию придет конец. Но сейчас тихо. Мягко светит весеннее солнце. Выкупавшись в его теплых лучах, солдаты придут с охапками лебеды в казарму, польют траву соевым соусом и съедят. По вкусу лебеда напоминает шпинат. Мирная крестьянская трапеза - какое она имеет отношение к побегу Синдзе или к мести Кадзи? - Обиделся? - спросил Синдзе. - Нет. - Ёсида вроде почуял недоброе. Последние дни сам не свой. Кадзи усмехнулся. Неужели Ёсиде передали? Действительно, он все дни напролет отсиживается в каптерке. У каптенармуса, конечно, сейчас дел хватает, но с чего вдруг он рычит из-за каждого пустяка? Пусть боится. Пусть места себе не находит. Пусть вздрагивает, лишь скрипнет дверь в темном коридоре. Пусть не выходит по ночам в уборную. Пусть ходит голодным, когда Кадзи дежурит на кухне, не то наглотается лошадиных блох. Пусть на маневрах не становится впереди Кадзи. Кадзи ошибался. Ёсида ничего не знал о его намерениях. Но когда ему рассказали, как шутя расправился Кадзи с Сирако и Кубо, Ёсида звериным инстинктом почуял опасность. Он сразу озлобился, но не из-за страха перед Кадзи, а из-за того, что до сих пор не проучил его. - Если даже свалишь Ёсиду, не надейся, что справишься с остальными старослужащими, - предупредил Синдзе. - И вообще не кажется ли тебе вся эта затея пустым ребячеством? - С меня достаточно поставить на место Ёсиду. А если и начальство признает его виновным в смерти Охары, буду считать свой долг выполненным. - Ну хорошо, ты накажешь Ёсиду, но с тобой тут же расправится Хасидани! - Ну и что? Ты предлагаешь сложить оружие? - Лицо Кадзи стало суровым. - По-твоему, моя затея - ребячество. Да, я иду на риск. Но я осуществлю то, что задумал. Не знаю как, но отомщу Ёсиде. Месть - дело низменное, я знаю, но то, что мстит новобранец, да еще отличник, первый кандидат на повышение, заставит многих призадуматься. Синдзе сжал губы и больше не проронил ни слова. Кадзи импонировал ему своей прямотой и одновременно вызывал жалость. Он уже воочию видел его провал, а поражение никого не убеждает. Он ни минуты не сомневался в том, что Кадзи потерпит крах, и от этого у него было тяжело на душе. Синдзе казалось, что Кадзи его укоряет: "Я иду напролом, а ты отсиживаешься в кустах", 40 Рота передвинулась на границу. "На границу" - это условно, до нее от расположения было еще километров пятнадцать-щестнадцать, Сторожевые посты были связаны между собой караулами, которые и осуществляли непосредственное наблюдение в пограничной зоне. Вскоре после передислокации объявили об очередных повышениях. Ёсиду и Банная, надеявшихся на этот раз непременно стать унтерами, обошли. Кадзи и Яматохису повысили. Они оба попали на дальний сторожевой пост под начало к унтеру Сибате. Так Хино удалил Кадзи из основного состава роты. Теперь можно было не опасаться его столкновения с Ёсидой, который как каптенармус состоял непосредственно при роте. Унтер Сибата, проинструктированный на этот счет Хино, изводил Кадзи нарядами. Здесь сквозил не только расчет измотать Кадзи настолько, чтобы тот и думать забыл о мести; беспрерывные наряды сами по себе наказание. Так, например, если вновь испеченный солдат 1-го разряда Яматохиса попадал в караул преимущественно днем, то дежурство Кадзи обычно всегда приходилось на ночное время. Караульный обход совершали, как правило, вдвоем, но надо было отмахать километров двадцать. Днем же на Кадзи, как на младшего по чину, обычно наваливали ворох всяких дел. Кадзи постоянно недосыпал. Он почувствовал, что сдает, что, если так пойдет дальше, надолго его не хватит. Как правило, в сторожевом охранении посты сменялись регулярно, но бывало и так, что смена задерживалась. И тогда выезжали на новобранцах. Старослужащих не утруждали дежурствами, в ночное время не трогали вообще. А в команде унтера Сибаты для "стариков" вообще не существовало начальства, его самого они ни во что не ставили. Кадзи надеялся на новом месте вздохнуть свободно, но когда на него один за другим посыпались внеочередные наряды, он затосковал по казарме. В эту ночь Кадзи заступил в караул вместе с унтером Хиратой, назначенным сюда из другого взвода. Поздняя весна или раннее лето - лучшая для этих мест пора года. Пройдет еще недели две - и лето, словно сознавая краткость своей жизни, польется на землю огнедышащей солнечной лавой. Тела людей загорят и почернеют, и здесь, среди болот, станет душно, как в парилке. С низин налетит мошкара. Но пока ничего этого нет. Вечерами свежеет. Небо над землей горит звездными россыпями. С винтовками наперевес караульные шли по дороге, петлявшей среди болот. Вся в рытвинах от тележных колес, она вела в китайскую деревню, жители которой пользовались дорогой для извоза. До деревеньки оставалось километра два, когда в небо взвилась сигнальная ракета. - Вон она, опять... - Кадзи искоса посмотрел на Хирату, опасаясь, что тот прикажет искать место запуска. Капитан Кудо спит и видит себя героем. Если Хирата ретивый унтер, он воспользуется случаем для повышения. - Опять красная, - промямлил Хирата и махнул рукой. - Нечего выслуживаться перед Кудо, все равно толку мало. Кадзи улыбнулся. Хирату произвели в унтеры на четвертом году службы, а все же он обогнал многих своих одногодков, сообразительностью взял. Значит, из тех, кто лишь с виду покорный. Кадзи внезапно почувствовал к нему симпатию. - Сегодня разве было какое передвижение? - Кто его знает. Может, провиант подвозили. Им о наших частях известно куда больше, чем нам с тобой. Разве это сегодня началось? Пусть их сигнализируют. Разве плохо на фейерверк посмотреть? - Хирата засмеялся. - Лишь бы от фронта подальше. Этот унтер все больше нравился Кадзи. - А вы, господин унтер-офицер, будете из участников Особых маневров? - Так точно. - Значит, давненько в армии? - Да, порядком. Из Токио прямиком в эту глухомань. Скоро четыре года, как жену не видел. Кадзи стало грустно. Да, четыре года - адский срок! Он подумал о Митико. Неужели и их ждет то же? - Женат? - спросил Хирата. - Да. Они помолчали. - Тьфу ты, и когда война кончится? На повороте из мрака выступила деревня, Хирата остановился. - Слушай, пойдем, а? О чем это он? Кадзи не сразу сообразил. - Есть тут одна. Понимаешь? В темноте блеснули зубы Хираты, и весь он вдруг показался Кадзи нестерпимо противным. - Сперва один шустрый нагрянул к ней, - объяснял Хирата. - Как водится, силой... Потом денег дал, она взяла, захаживайте, мол. Когда мы сюда переквартнровались, мне солдаты из сменной роты шепнули. И где живет растолковали. Пойдем? Кадзи не ответил. Хирата, видно, принял его молчание за робость. - Платить-то надо всего одну иену, А будет артачиться... - Он хлопнул по винтовке. - Деньги у меня есть, пошли. Ты что, в землю врос? - А Сога? - спросил Кадзи. - Он посты проверяет. - Да ты не волнуйся. Это я на себя беру. Пошли. - Идите один, - сказал наконец Кадзи. - Я подожду вас, - Ну что ж, постой тут. Я быстро, за полчаса обернусь. Хирата пошел в деревню. Кадзи стоял на степной тропинке, осыпаемый брызгами звезд. Он ругал себя, что не удержал Хирату. На душе было гадко. Словно он сам изнасиловал эту несчастную крестьянку. Да, в известном смысле он, конечно, соучастник. Расскажи он Митико, что он вот так стоял и ждал, ее затрясло бы от отвращения. Разве для того она самозабвенно отдавала ему душу и тело, чтобы он скатился в эту грязь? Кадзи поднял голову. Вон одна звезда упала, Это ему, эта Митико. Вернулся Хирата. - Фу, вонь какая в этих домишках... Кадзи молча шагал за ним по дороге. - Здешние китайцы - тихони. Улыбаются: чего изволите. И баба дерьмовая. Хирата сплюнул. - Не всегда они будут такими тихими, - хмуро бросил Кадзи и пошел быстрее. Так было легче. 41 На пост В они пришли в первом часу. В дозорной будке сидел Синдзе. Сога спал, так что донесение о сигнальной ракете принял дежурный унтер-офицер. Двое караульных, позевывая, направились на соседний пост. Кадзи и Хирата встретили их у будки. Когда караульные вернутся, они с Хиратой будут уже у себя. К тому времени как раз рассветет. Между постами постоянно ходили караулы, хотя никто всерьез не верил, что в такую сеть может угодить рыба. Нарушители должны армиями ходить, не иначе, чтобы нарваться на редкие обходы. Смена караулов давно уже стала пустой формальностью. Все, кроме караульных и дозорных, ночью спят. Затянувшись сигаретой, Кадзи подошел к будке. Около нее не спеша прохаживался Синдзе. Звезды по-прежнему сияли по всему небу, но луна еще не взошла. - Все в карауле? - спросил Синдзе и добавил: - Это работа Хино. Измотать тебя хочет. - Расчет правильный. - Самый зной впереди. Держись. Кадзи кивнул в темноте. - Ты бы поспал немного. Я тебя разбужу, - предложил Синдзе. - Нет, ничего. Как там Ёсида? Сюда б его, сволочь, - последние слова он произнес шепотом. - Его не пошлют. Баннай прибыл. Дрыхнет в бараке. Кадзи посмотрел на звезды. - Хочу вернуться в роту, не знаю, как отпроситься. Синдзе промолчал. - Смотри, держи себя в руках, не то угодишь в военную тюрьму, - проговорил он чуть погодя. А что, если хоть раз дать себе волю? Кадзи уставился в темноту. Завтра под каким-нибудь предлогом он возвращается в роту, идет прямиком в каптерку и расправляется с Ёсидой, так бьет, чтоб голос отнялся у мерзавца. А потом, обессилевшего, тащит его в казарму. И уж при всем взводе всыпает ему еще. Ударов тридцать. "А ну, собака, сознавайся, кто довел Охару! Не хочешь?" И опять бьет. Прибегает Хино. Ёсиду полосуют ремнем по морде, да так, что кровь брызжет. "Сознайся перед подпоручиком Хино, что ты виновен в самоубийстве Охары!" Хино приказывает старослужащим схватить Кадзи. Но он уже заставил Ёсиду признаться; если такому всыпать как следует - сознается. "Эй, вы все слышали? Он сказал, что своими издевательствами довел Охару до самоубийства. Господин подпоручик, вы слышали? Отдавайте теперь меня под суд. Кадзи всех вас выведет на чистую воду. Свидетели есть. Могу заодно рассказать, как вы прижгли Синдзе кочергой". Кадзи вздрогнул. Тело обмякло, голова горела. - Синдзе, скажи-ка мне, может ли человек, укравший медяк, наказывать присвоившего тысячу? Заглянув в будку, Синдзе спросил: - А что, в твоем случае уместна такая аналогия? - Не знаю. Кадзи умолк. Ему казалось, что весь он растворяется в темноте. Поодаль прошел часовой. - Тысяча, конечно, есть тысяча, - снова заговорил Кадзи. - Но в общем-то все едино. В этой тысяче как раз может не хватить одного медяка, того, что присвоил ты. Разве, укравшего, ты можешь осуждать другого? Снова наступило молчание. Лишь невдалеке слышались гулкие шаги часового. - Я тебе не судья, Кадзи, я только и делаю, что незаметно ворую по одному медяку. И так же незаметно убегу. Кадзи ничего не ответил. В караулке он тряхнул спавшего на стуле Хирату. - Господин унтер-офицер, пора. Кадзи решил, что завтра отпросится в лазарет и вернется в роту. Если не сможет обвести врача, найдет другой предлог. Как бы то ни было, он не станет пешкой в игре, которую так нечестно ведет Хино. Искать предлога не пришлось. Утром на сторожевой пост позвонили и вызвали Кадзи в роту. Откомандировать на полковые стрелковые соревнования. 42 - Ну, откараулил? А тебя тут письма от жены дожидаются. За три недели три письма. Весточки любимому муженьку. Кадзи, как был, с винтовкой, взял один из конвертов. Сердце стучало, заливая тело горячей волной. - Отощал ты, Кадзи! - к нему подошел Канасуги. - На ту неделю, кажется, мне заступать. Тяжело небось? - Ничего, жить можно, - пробормотал Кадзи, не отрываясь от письма. - А Кимуру застукали спящим на посту. Крепко всыпали, - не отставал Канасуги. - Всю вывеску перекорежило, - вставил Саса. Кадзи вспомнил Хирату. - На посту еще не то бывает. А как Таноуэ? - На кухне дежурит. - Это хорошо. "Для увальня Таноуэ лучше службы не подберешь", - подумал Кадзи, решив непременно с ним повидаться. - Ты ему письмо от жены Охары покажи, - сказал Саса. Канасуги объяснил: - Она тут прислала нашему взводу письмо. - Что пишет? - Пишет, что места себе не находит. Совесть заела. Никак не возьмет в толк, с чего это все-таки застрелился Охара. Мертвого ведь не спросишь. Она, кажется, уходила из дому... Так теперь вернулась к его старухе... Кадзи тяжело вздохнул. Поздно образумилась. На что это теперь Охаре? - Охара, верно, радуется на том свете, - голос Сасы странно вздрогнул. - А ты бы на его месте обрадовался? А Ёсида что поделывает? - спросил Кадзи. Но прежде чем Саса успел ответить, за дверью послышались шаги и раздался голос самого Ёсиды: - Пять человек на работу! В комнате вместе с Кадзи было четверо новобранцев. Мори, который не участвовал в разговоре и готовился заступать в караул, переглянулся с остальными. Открылась дверь. Вошел Ёсида. Отсчитал: - Раз, два, три, четыре... Ну, хватит. Выходи строиться. Трое двинулись и лишь один, стоя спиной к Ёсиде, не шевелился. Ёсида сделал шаг вперед. Только один шаг. Он узнал Кадзи. Тот снял ремень и зажал его в руке. Обернуться и хватить с размаху по ненавистной физиономии? Под письмом Митико бешено стучало сердце. Этот удар все изменит. Худо ли, хорошо ли, все сразу изменится. В следующую минуту Ёсида, побледнев, выдавил: - Ты, Кадзи, тоже иди... Голова Кадзи сработала, не дала воли слепой ярости. Скажу, что еще не доложился о прибытии, и все тут. Куда спешить? Но вместо этого он сказал: - С Охарой нас как раз оказалось бы пятеро, господин ефрейтор. Увидев ремень в руках у Кадзи, Ёсида струсил. Впервые в жизни он струсил перед младшим по чину. И хоть бы один старослужащий рядом! О, тогда Ёсида без колебаний разделался бы с Кадзи. Теперь глаза Ёсиды лихорадочно бегали. Нужно было срочно восстановить престиж ефрейтора. Ударить - в ответ засвистит ремень. Об этом предупреждало белое как полотно лицо Кадзи. Фортуна однако охраняла Ёсиду. Дверь распахнулась и на пороге появился Хасидани. - Эй, кто-нибудь! Приведите в порядок мое обмундирование. Начальника караула приходится сменять, провались он пропадом! Поединок не состоялся. - О, господину унтер-офицеру придется сменить начальника караула? Вы даже не отдыхали, - залебезил Ёсида. Но Хасидани уже смекнул, что здесь должно было произойти. Ёсида поспешил смыться, захватив на работу лишь двоих - Сасу и Канасуги. Как только за ними захлопнулась дверь, Хасидани подошел к Кадзи. - Только попробуй что-нибудь выкинуть до моего возвращения! Если уж ты непременно хочешь помериться с ним силой, - продолжал он, - сделаешь это вот здесь, на моих глазах, когда я вернусь. Кадзи пристально посмотрел на Хасидани. Противник - ефрейтор, судья в схватке - унтер-офицер, оба старше его по чину. Итак, исход предрешен. Кадзи усмехнулся - не над предложением Хасидани, а над собой. Раз промедлил, значит, никогда не решится... Он может лишь хорохориться да подзуживать себя. Где ему решиться! - Понял? - переспросил Хасидани. - Так точно. Он понял одно: даже если Хасидани разрешит драться, Хино никогда этого не допустит. Кадзи почувствовал, что окончательно теряет почву под ногами. Командуя новобранцами в каптерке и вспоминая побелевшее лицо Кадзи, Ёсида все больше распалялся. Самым нестерпимым для него было то, что падает его престиж. Личной злобы Ёсида не питал ни к кому, он просто школил новобранцев так, как школили в свое время его. А этот Кадзи непростительно 'задавался. Повысили - вот и думает, что ему все можно. Ёсиде нечего его бояться, пусть сам поостережется. Спать спокойно не можешь, если он поблизости, вот до чего дошло! В эту ночь Кадзи, измотанный бесконечными дежурствами, спал как сурок. Среди ночи он внезапно почувствовал, что задыхается. Что-то мешало дышать. Он рванулся, отгоняя от себя кошмары. Рот и нос закрывала маска из сильно намоченной туалетной бумаги. Он сорвал ее, вздохнул полной грудью, приподнялся на койке. Кадзи бросил взгляд в сторону Ёсиды. Спит, а может, притворяется, что спит. Скатав бумагу, Кадзи швырнул комок в Ёсиду. Тот никак не реагировал. Кадзи лег. Впервые представил себе, как убивает Ёсиду. Обида за Охару, отвращение к армейским порядкам - все теперь вылилось в лютую, беспредельную ненависть к Ёсиде, 43 Синдзе заступил в ночной караул вместе с Баннаем. Баннай был инициатором расправы, учиненной над ним в День армии. Синдзе не забыл об этом. Баннай тоже помнил, хотя и не придавал случаю особого значения. Возможно, он считал, что расправа - дело прошлое и, раз случай его свел с Синдзе на посту, нужно это прошлое похоронить. Как бы то ни было, он заговаривал с Синдзе и вообще вел себя мирно, хотя во всех его словах и сквозило чувство превосходства. Они шли по тропинке на сторожевой пост Б. Стояла лунная весенняя ночь. Баннай просто извел Синдзе своими разговорами. Говорил он больше о женщинах, бахвалился многочисленными победами, пространно рассказывал о том, как то одна, то другая ползала на коленях, умоляя его связать с ней жизнь. Можно было подумать, что Баннай только и делал, что радовал прекрасную половину рода человеческого. Рассеянно слушая его, Синдзе размышлял, может ли русский солдат оказаться таким вот пустым бездельником и вралем. Он вспомнил слова Кадзи о прекрасном цветнике по ту сторону границы и невольно задумался, чем объясняется красноречие таких вот, как Баннай, которых хлебом не корми, только дай потрепаться о своих похождениях. Верно, только одним - бесконечной скудостью их духовной жизни! А Баннай все тянул свое. - Знаешь, Синдзе, о чем я мечтаю? Вот уволюсь из армии, найму десяток баб и открою здесь заведение. Дело будет! Простачки думают, что здесь одни болота - дескать, не заработаешь. Как бы не так! Еще как развернусь, небу жарко станет! За пятьсот иен можно купить? Даже дешевле станет, если набирать из глухих деревушек. Интересно, разрешение надо, чтоб открыть дело? - Не знаю. Про себя Синдзе усмехнулся мечте бывшего скотобойца возвыситься до хозяина борделя. Мечта была, конечно, смехотворной, но Баннай делал ставку на голод здоровых молодых людей, изнывающих в армии от многолетнего воздержания. Неизвестно, сколько еще продлится игра в жмурки с границей. Ведь Баннаю никто не внушал мысль о неизбежном поражении Японии. Откуда ему было знать, что японцы ежедневно пядь за пядью отдают противнику свои острова, приближаясь к развязке. Разглагольствования Банная были прерваны взметнувшейся в небо ракетой. Откуда она взлетела, на глаз было трудно определить. Баннай весь напрягся и, толкнув Синдзе локтем, прошептал: - Близко? - Не очень. - Нет, близко. Из владельца преуспевающего борделя Баннай мгновенно преобразился в храбреца Квантунской армии. Перед отправкой сюда, на сторожевой пост, Исигуро, видя недовольство Банная тем, что его обошли с повышением, сказал: "На фронте довольно одной отваги, чтобы заделаться унтером, а здесь другое дело. Хочешь, я тебя кой-чему научу, Баннай? Вот вы, старослужащие, филоните на постах, только и тешитесь бородатыми анекдотами... А ведь и здесь можно отличиться!" "Как это?" - недоверчиво поинтересовался Баннай. "Ты знаешь, что у капитана ракетомания? Возьми и сыграй на этом". Видя, как пренебрежительно скривился Баннай, Исигуро усмехнулся и сказал: "Слышал, как одного пирамидоном от поноса вылечили? Так-то, брат! Все можно, только бы аптекой пахло". Тогда Баннай пропустил мимо ушей слова Исигуро и только сейчас, когда в небо взвилась ракета, понял, что к чему. - Пошли! - скомандовал он и даже потянул Синдзе за рукав. Синдзе нехотя спустился с Баннаем в низину. Над болотом сияла луна. Топкая почва постепенно перешла в трясину. Наконец они поняли: еще шаг вперед - и они увязнут в трясине. Баннай первым остановился. - Не видать. - Ракету запускали не здесь. - Думаешь? Когда Баннай уже повернул назад, они оба враз услышали за собой приглушенное хлюпанье воды. Вскоре звук повторился. Почти прижимаясь к траве, Баннай пошел на звук. Синдзе последовал за ним. - Стой! Кто тут? - неожиданно заорал Баннай. Синдзе показалось, что он слышал короткий, захлебывающийся крик. - Стой! Стрелять буду! - повторил Баннай. Снова захлюпала вода, кто-то уходил от них. Потом все стихло. Тот, в низине, видимо, успел выкарабкаться на траву. Луч карманного фонарика Банная плясал по траве. Синдзе обо что-то споткнулся и провалился в черную ледяную воду. На мгновение он онемел от страха, но ему удалось выбраться на тропинку. Оказалось, он запутался в небольшой самодельной сети. Видно, их ставили здесь китайцы из соседней деревни. Баннай несся по тропинке за тенью, которая ему мерещилась впереди. Синдзе бросился за ним. Если не остановить Банная, он угодит в трясину. Подумав так, Синдзе отметил про себя, что болото, в которое он только что провалился, не такое уж страшное. По нему ничего не стоит пробраться к границе. Баннай выстрелил. Второй раз прицелился, когда, выйдя на дорогу, уже отчетливо увидел тень, бежавшую к деревне. Но винтовка не кулак, он оба раза промазал. - Да брось, он просто рыбу ловил. Там сеть, - показал Синдзе назад. - Бежим! - Баннай даже не слышал Синдзе. - Бежим в деревню, он туда пошел! У первых же домиков тень скрылась из виду. - Это же просто рыбак. Рыбу ловил... Баннай не слушал. - Всего каких-нибудь двадцать домишек. За полчаса прочешем. Затем, изменив тон, строго спросил: - А преступник что, не может рыбу ловить? Синдзе не знал, что ответить. 44 Баннай "прочесывал" деревню. Он торопился. Если за дверью мешкали, он тут же вышибал ее прикладом, если выказывали хоть малейшее недовольство, начинал работать кулаками. В четвертой или пятой хижине Баннай обнаружил намокшие матерчатые туфли. Его лицо исказила злорадная усмешка. Вся семья была в сборе. На земляном полу тряслись старик и старуха, молодая чета, ребятишки. Парень, впустивший солдат, вопросительно глянул на стариков. Баннай поддел мокрые туфли штыком и бросил их на середину комнаты. Старуха, шамкая беззубым ртом, посмотрела на мужчину лет тридцати - по-видимому, старшего сына - в противоположном углу. Баннай перехватил этот взгляд и, когда мужчина деланно улыбнулся, вывел его на середину. Китайцы, видно, никак не могли понять, в чем дело. Трясясь от страха, они смотрели, как Баннай избивал его. Наконец парень, открывавший дверь, не выдержал и закричал: "Что все это значит?" Баннай покосился на него, мрачно рассмеялся. В следующую минуту ударом приклада он сбил парня с ног. - Я ничего не сделал, - доказывал первый. - Я ничего не знаю. Рыбу там ловил. Только и всего. Я там всегда ловлю. Правда, господин японский солдат. - Правда, господин, сын не врет, - низко кланяясь, проговорил старик. - Мы совсем не знали, что там нельзя ловить рыбу. Пожалуйста, простите... Старуха причитала. Ни Баннай, ни Синдзе не поняли почти ни слова. Уверенности в том, что этот несчастный виновен, не было, но раз уж Баннай начал с мордобоя, нельзя было идти на попятный. - Синдзе, что стоишь как пень? Бери его! - приказал Баннай, толкнув к нему китайца. - Потащим эту скотину на пост. Растерянный Синдзе робко пробормотал, что, если этот человек не виновен, они могут нарваться на неприятность. Он так и сказал: "Вдруг он не виновен?" - А кто за это поручится? Идиот несчастный! Не виновен, так сделаю его виновным! - Это же безобразие! - не выдержал Синдзе. Но Баннай будто не слышал. Он схватил китайца за шиворот и ногой подтолкнул к двери. - Разговорчики! Тащи его на улицу! А сам начал переворачивать все в хижине вверх дном. Когда ему снова попалась на глаза жена арестованного, ничком на полу молившая о пощаде, Баннай ударил ее ногой в живот. Женщина застонала, и тогда, охваченный яростью садиста, он ударил еще раз. В темных сенях Синдзе, прислонившись к двери, смотрел на арестованного. Совершенно ясно, что никакой это не преступник. Но вся беда в том, что не только Баннаю, но и унтеру Исигуро, и даже капитану Кудо на все это наплевать. Им бы только состряпать дело. Баннай с Исигуро будут отмечены за бдительность, а командир роты получит повышение, о котором только и мечтал... Если б не предательское хлюпанье болота, караульные ушли бы ни с чем. Спасти его он не сможет. Он может дать ему бежать, неожиданно пришло Синдзе в голову. Во всяком случае, он постарается; не удастся - вина не его. Синдзе отвернулся и заглянул в хижину. Баннай, спиной к Двери, рылся в сундуках. Это было короткое мгновенье. Успеет бежать - хорошо, нет - что ж поделаешь... Большее, брат, не в моих возможностях. Не кликать же мне беду на себя... ...Скрип резко распахнувшейся двери нарушил раздумья Синдзе. Баннай пролетел мимо него с криком: "Стой!" Еще бы одна секунда, и тень растаяла во мраке. Винтовка Банная выплюнула огонь и уложила беглеца на землю. - Дал бежать! - услышал Синдзе за своей спиной злобный окрик. В следующее мгновение сильный удар свалил его с ног. 45 Гауптвахта находилась в расположении сторожевой роты. "Неделя строгого карцера", - сказал Хино. Если б тот китаец и вправду посылал сигнальные ракеты и Синдзе умышленно дал ему бежать, он бы, конечно, и этим не отделался, а предстал бы перед военно-полевым судом. Избив Синдзе, Хино сказал: - Я как раз думал, что тебе давно пора дать понюхать карцера. Роте, замаравшей себя случаем самоубийства, только не доставало иметь подсудимого. О каком повышении мог тогда мечтать капитан Кудо? Посовещавшись с подпоручиком, Кудо квалифицировал поступок Синдзе как халатность и ограничился гауптвахтой. Весть о "доблестном расстреле преступника" быстро распространилась по роте, и теперь производство Банная в унтер-офицеры было вопросом решенным. Ёсида, который начал службу одновременно с Баннаем и считал себя не менее достойным для внеочередного повышения, решил попристрастнее разобраться во всей этой истории. Был еще один человек, который хотел докопаться до истины, - Кадзи. Его откомандировали в штаб полка для отбора солдат на предстоящие соревнования, но по неизвестным причинам соревнования отложили, и Кадзи вернулся в роту. Тут он сразу же узнал, что Синдзе пятый день сидит на гауптвахте. Прослышав о назревающей стычке между Кадзи и Есидой, Хино отослал Кадзи сначала в штаб полка, а по возвращении тут же назначил в караул. Впервые за свою армейскую жизнь Кадзи обрадовался наряду - он мог навещать Синдзе на гауптвахте. От удара Банная при каждом вздохе ныла грудь. Тупая боль в суставах от побоев Хино тоже еще не прошла. В сумрачной клетушке Синдзе целыми днями думал только об одном: пора пришла, он должен решиться... Кадзи считает, что побег - трусость, пусть так, но это единственная возможная для Синдзе форма протеста. Нечего медлить. Армия и так съела лучшие годы жизни. Он вспомнил болото, в которое той ночью чуть было не угодил. Если идти осторожно, можно и пробраться. Выйдет с гауптвахты, отдохнет и отправится. Прежде всего хоть немного окрепнуть. Прислушался. Раздалась команда смены караула. Протрубил горн. Через минуту к решетке подошли начальники сменных караулов и один передал другому гауптвахту. А вскоре после этого из примыкавшей к карцеру караульной раздался громкий голос: - ...говорят, на Сайпане высадились американцы. - Если уж Сайпан отдадут, считай дело конченным, - заметил кто-то другой. Больше до ужина ничего не было слышно. Синдзе дремал. Очнулся от лязга замка. - В уборную! - скомандовал начальник караула. Рядом стоял Кадзи. В уборной Синдзе впервые за пять дней выкурил сигарету. Наслаждаясь куревом, наспех нацарапал несколько слов на клочке бумаги, подсунутом Кадзи. "Ждать больше не буду, - прочел Кадзи. - Этот крестьянин не был виновен. Я даже не пытался его спасти, просто отвернулся, чтобы он бежал. И у меня одно спасение - побег. О высадке на Сайпан слышал. Конец, видно, близко, но ждать нет сил". Разорвав записку на мелкие клочки, Кадзи бросил их в яму. Ему не хотелось возражать Синдзе. Окажись Кадзи в его положении, он наверняка думал бы точно так же. В одиночку человек мало на что способен. Если человека загонять, лишить самой возможности сопротивляться, единственное, что приходит ему в голову, - это побег. 46 Для капитана Кудо было гораздо выгоднее представить Дело так, что китайская деревушка - гнездо диверсантов, а убитый - один из них. Для такой версии были все основания. И Кудо потратил неделю, чтобы сделать из этого предположения неопровержимый факт. Для "императорского офицера" он раздумывал даже слишком долго. Словно в подтверждение его выводов ракеты больше не поднимались. Во главе взвода солдат капитан Кудо собственноручно обшарил все хижины опальной деревни. "Операция" совпала с известием о высадке американского десанта па Сайпане, что почти наверняка означало для солдат отправку на фронт, а поэтому обыск очень напоминал вооруженный грабеж. Никаких вещественных доказательств в пользу версии Кудо операция не дала. Кудо все-таки доложил командиру батальона, что в результате подавления мятежной деревни сигнальные ракеты больше не появляются. На следующий день Синдзе выпустили. Глянув на него, как на последнего червя, Кудо бросил сопровождавшему арестанта Хасидани. - Провести воспитательную беседу. - Слушаюсь. - Справишься? Так точно. Не отвечать же, что не уверен, Кудо повернулся к Синдзе: - Если ты... еще раз замараешь честь солдата, поставлю к стенке. Синдзе промолчал, только смерил потускневшим взором непроницаемое лицо Кудо. Хасидани сразу же пошел к Хино. - Господин подпоручик, не будет ли в ближайшее время отправки на спецобучение? - Хочешь отделаться от брошенной мужем дочки? - рассмеялся Хино. - А может, выдашь любимую дочь? Хино говорил о Кадзи. Хасидани и вправду держался за него. Кадзи, конечно, сорвиголова, хлопотный парень, но больно уж исполнительный и толковый. С десятком таких солдат горы своротить можно. Хино - другое дело. Подпоручику комендантской роты такие, как Кадзи, ни к чему, поменьше бы таких. - Папаша Хасидани, ты холишь и лелеешь красивую и работящую дочку, но она подрастет и как пить дать опозорит тебя распутством, - проговорил Хино. Хасидани вспомнил, как Кадзи явился к нему, требуя наказать Ёсиду. Он усмехнулся. Лицо Кадзи и впрямь горело тогда решимостью, будто у девушки, собравшейся бежать с возлюбленным. - Замуж выдадим... - поддержал Хасидани шутку. Хино кивнул. Кудо дрожит за свою шкуру, поэтому не станет возражать. А он уж постарается сплавить Кадзи... Кадзи, сам того не желая, нарушил планы начальства: после очередного наряда он занемог. Ныли кости, казалось, разламывается тело. Последние дни его донимала жара. А тут еще постоянное недосыпание. Кадзи начинал сдавать. Он чувствовал, что вот-вот свалится. Так и случилось. Теперь хотелось только одного: спать, спать. Хотя бы во сне не чувствовать запаха потного обмундирования, а вдохнуть тепло Митико. Еще и двух месяцев не прошло со дня их свидания, а казалось, он не видел Митико целую вечность. Радость, подаренная ею, была яркой, но трепетной, ускользала из памяти. Три дня подряд его вопреки всем уставам гоняли в караул, Кадзи привык к этому, смирился. До сих пор за непрерывными нарядами таилось недоброжелательство Хино, но на этот раз причина крылась в нехватке солдат. После трех суток без сна Кадзи, сменившись, даже не заходя в баню, пошел прямо в казарму и засветло рухнул на койку. Когда его разбудили, первое, что бросилось ему в глаза, было заходящее солнце, заполнившее казарму оранжевым светом. - Степной пожар! - услышал он крик над головой. Какой пожар? "Наверно, я проспал сигнал тревоги, - подумал он, - вот напасть!" - Да в степи пожар! А ну, быстро, люди нужны! - и дежурный умчался. Степной пожар перемахнул через границу и с ужасающей скоростью двигался на юго-запад. Огонь уже достиг поста А и мгновенно слизнул его. Едва успели эвакуировать. Рота, брошенная на борьбу с огнем, орудовала смехотворными самодельными "огнетушителями" из веток осины. Казалось, солдаты носятся по степи с мухобойками. Действовавшие в первых рядах как-то еще смогли сбить пламя, но вскоре были отрезаны от остальных стеной огня. - Пустите встречный огонь! - заорал Хиио, командовавший второй цепью. Если не рассчитать, встречное пламя может захлестнуть солдат первой цепи. Они расступились, давая ему дорогу. Когда пожар достигает пространства, выжженного встречным огнем, он спадает, выдыхается или меняет направление. Солнце уже скрывалось за горизонтом. Зарево окрасило сумерки в кровавый цвет. В сожженной степи зловеще тлели деревья и травы. Степь почернела и скрючилась, как покойник на погребальном костре. А вдалеке белели казармы, как бы говоря, что человеческий ум и старания все-таки не совсем бессмысленны. Разогнанные огнем солдаты рассыпались по степи и, притихшие, смотрели на величественное умирание дня. Кадзи не помнил, как оказался в зоне командования Хасидани и как из нее вышел. Тут и там копошились человеческие фигуры, но Кадзи все казались на одно лицо. - Кто это? - услышал он за спиной. - Куда его несет? Кадзи машинально посмотрел в ту сторону, куда показывали. С кочки на кочку там прыгал человек, все больше растворяясь в наступавшей ночи. Нет, он не рехнулся в суматохе пожара; движения человека были четкими и рассчитанными! В следующее мгновение мурашки побежали по коже у Кадзи. - Синдзе! - вырвалось у него. Сердце бешено колотилось. - Дезертир! - крикнул солдат позади Кадзи, но вместо того, чтобы преследовать беглеца, помчался назад - вероятно, докладывать. Напрягая зрение, Кадзи следил за точкой, двигавшейся в сгущавшихся сумерках. Кадзи все казалось, что тот бежит недопустимо медленно. "Быстрее! - шептал Кадзи, - скрывайся же скорей! Попадешься - расстрел!" Кадзи видел, как вдогонку Синдзе устремилась черная тень. - Дезертир! - гулкой волной неслись голоса. Когда Кадзи понял, кто кинулся в погоню, он тоже побежал. Кадзи прыгал с кочки на кочку, задыхаясь, подгоняя себя. Он устремился наперерез преследователю. Наконец Кадзи поравнялся с ним. Ёсида не обратил на него ни малейшего внимания. Казалось, Ёсида вообще не видел ничего вокруг. - Остановись! Здесь опасно! - крикнул Кадзи. Ёсида ничего не сказал, только презрительно скривил губы. Как случилось все остальное, Кадзи и сам не понял. Они одновременно прыгнули на одну и ту же кочку и с силой столкнулись. Кадзи сумел отскочить, удержаться на ногах. Ёсида нет, он угодил в трясину. Он рухнул со всего маху и с головой погрузился в грязь. Через какое-то время вынырнул и попытался удержаться на поверхности, судорожно глотая воздух. Кадзи забыл о Синдзе. Он смотрел, как корчится в болоте Ёсида, и не верил глазам... Кадзи переполнял восторг. "Так тебе и надо, скотина! - твердил он. - Так тебе и надо, сколько народу из-за тебя намучилось! А вот и твоя очередь пришла. Подыхай, подыхай, собака!" - Помоги, - прохрипел Ёсида, протягивая руку. Мучайся, скотина! Не воображай, что тебя спасет тот, кого ты чуть не убил! Подыхай! Теперь он подумал о Синдзе. На километр-другой его еще хватит, а что потом? - Синдзе-е-е! - Э-эй, - послышалось с противоположной стороны. А ты, Ёсида, подыхай тут! Бросив Ёсиду, Кадзи побежал в том направлении, где исчез Синдзе. Он не пытался его догнать, но оставаться здесь, с Ёсидой, он тоже не мог. Он бежал недолго. Ноги подкосились. Неловко ковыляя, Кадзи остановился. Ему почудилось - в душе бушует буря голосов. Если убивать, так открыто, в честном бою. А то что ты сделал, - гнусность. Тебе помог случай, ты трус. Чем ты лучше Ёсиды? Спаси его, если ты считаешь себя человеком! Но зачем? Пусть все Ёсиды на свете околеют собачьей смертью, ему-то что? Кадзи сделал несколько шагов и снова крикнул. - Синдзе-е-е! Ночь уже заволокла болото. Где-то далеко перекликались голоса. "Верно, готовят факелы", - подумал Кадзи. Кадзи одолел еще несколько кочек. Над ним повис непроглядный мрак. Мало надежды, что Синдзе пересечет болото. Рано или поздно он угодит в топь, как Ёсида, и никто не сыщет его останков. Но что ни говори, он убежал. Кадзи решил вернуться. Где-то в двух шагах от него мучительной смертью умирал Ёсида. Захлебнулся бы скорее. Кадзи совсем не чувствовал себя виноватым. Таких, как Ёсида, нечего жалеть. Вернувшись, он доложит о его смерти. Болото рассудило их. Хотел ли он этой смерти, он, Кадзи? Если да, он должен радоваться. Он должен чувствовать удовлетворение слабого зверька, сумевшего насолить хищнику, от которого в страхе дрожал весь лес. Занеси этот день, Кадзи, в памятку своей жизни! Что тебя смущает? То, как это произошло? Но не все ли равно, ты или болото, - конец-то один... Кадзи показалось, что он слышит рядом чужое дыхание. Кадзи останавливался, снова шел. Он кружил по маленькому пространству, у него теплилась надежда, что Ёсида захлебывается грязной жижей совсем не здесь. Он обязал себя искать, но всей душой не хотел найти. С этим желанием боролось другое - увидеть унижение Ёсиды, услышать его мольбу. Хотелось сделать все возможное и не спасти его. Ёсида еле дышал. Звать на помощь уже не хватало сил. Болото медленно, но неумолимо засасывало его. Кадзи схватил Ёсиду за шиворот. - Я тебя спасу, но ты скажешь всю правду, слышишь? Голова Ёсиды качнулась, повисла. - Мы вернемся в роту, вместе пойдем к капитану Кудо, и ты расскажешь ему все начистоту: как довел Охару до самоубийства, как хотел удушить меня. Расскажешь капитану, как избивал новобранцев, как заставлял Охару подражать продажной девке - все выложишь. И скажешь, что признался, потому что я тебя вытащил из болота. Кадзи встряхивал Ёсиду, и голова того моталась, будто на тряпичной шее, из стороны в сторону. И тогда Кадзи стало нестерпимо горько. Чтобы разговаривать как с равным с этим отбросом Ёсидой, понадобился такой вот невероятный случай. А завтра армия опять восторжествует и снова будет топтать подковами слабодушных интеллигентов вроде Кадзи. Он все-таки вытащил Ёсиду. Но плестись с ним по болотам до расположения не было сил. Надо было идти за подмогой и носилками. Кадзи поднялся. Величественное кольцо огня светилось по краям черной степи. Это факелы приближались к Кадзи. Он вздохнул, и тут ему показалось, что душа оставила его, а сам он валится в непроглядный мрак. 47 Ёсиду возвращали к жизни долго. В лазарет его доставили полумертвым, а там у него началась лихорадка. Военврач махнул рукой. Это была местная эпидемическая лихорадка, от которой не знали лекарств. У постели Ёсиды остался лишь санитар, который из чувства профессионального долга вливал Ёсиде витамины. На вторые сутки, посинев от беспрерывной рвоты, больной умер. Кадзи эти дни держался особняком. Недоверчивые взгляды Хасидани встречал с каменным выражением лица. Он терзался раздумьями о тщете человеческой жизни и бессилии людей. Стоя в почетном карауле у гроба Ёсиды, Кадзи почувствовал озноб. От спины к бедрам поползла тупая боль. А потом бросило в жар. Он боролся с негодными средствами, но все же боролся. Он не станет хныкать, как Ёсида, или бежать, как Синдзе. Единственное его убежище - койка в лазарете. Отстояв свое время в карауле, Кадзи подошел к дежурному унтер-офицеру и доложил, что его знобит и он просит разрешения отлучиться к врачу. Дежурный унтер сам отвел Кадзи в лазарет. Ему смерили температуру. Врач покачал головой. - Госпитализация. И, понизив голос, сказал санитару: - На всякий случай продезинфицируйте помещение комендантского взвода. Кадзи трясло. - Что, эпидемическая лихорадка? - с горькой усмешкой спросил он. - Неизвестно. Прошло двое суток. Температура не спадала. Кадзи метался в бреду. Бороться, страдать - ничего этого не хотелось. Он все время видел себя с Митико в домике за казармой. - У этого тоже эпидемическая лихорадка? - услышал он как-то над собой. Ему показалось, что спрашивает Хино. - По-моему, нет, - ответили ему. - Тиф или крупозное воспаление легких. Если так, у него есть шансы на спасение. И Кадзи снова окутал ядовитый туман кошмаров. Сквозь ватную завесу сна он слышал, как врач сказал: - Соедините меня с госпиталем. Завтра утром мы его отправим. * Верноподданническая женская организация.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  Перевод с японского И. Львовой 1 Первым впечатлением Кадзи, когда он очнулся, было ощущение окружавшей его со всех сторон белизны. Высокий белый потолок и совсем рядом стена, тоже белая. Все вокруг казалось неуютным, но просторным и чистым. Ничего этого в казарме не было. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, где он. Кадзи хотел приподнять голову, чтобы осмотреться, но голова, точно чужая, не слушалась. Он мог только чуть повернуть ее, не отрывая от белой подушки. В помещении на некотором расстоянии друг от друга стояло около дюжины коек. На койках лежали и сидели люди в белых халатах. У всех наголо обритые головы. Кадзи слышал их голоса, но смысл слов не доходил до сознания. Постепенно кое-как оформилась мысль, что здесь, очевидно, госпиталь и что сам он чем-то долго болел, а теперь наконец выздоравливает. Он не мог сказать, сколько дней провел в забытьи. Смутно припоминалось только, что его, кажется, на носилках вынесли из казармы. Дальше наступал полный провал. Кадзи попытался восстановить в памяти все, что произошло, и вдруг раньше всяких других воспоминаний его обожгла мысль, что он попал в госпиталь вместе с ефрейтором Ёсидой. Нет, это ему только кажется. Ёсида умер. Потом мелькнуло смутное чувство, будто он много и напрасно страдал во имя какой-то пустой и бессмысленной цели. И вдруг мутным потоком нахлынула тоска, завладев всем его измученным болезнью существом. Кадзи с удивлением обнаружил, какие худые стали у него руки, и долго, пристально разглядывал их. Надо было дойти до такого вот, чтобы получить наконец передышку. Но все равно передышка, и это несло блаженное, неизведанное чувство освобождения. А если б ему предложили на выбор: быть здоровым и сильным, как прежде, или наслаждаться этим покоем? Прикрыв глаза рукой, он задумался. Этот неожиданный отдых имел особый смысл в его жизни, он уготован ему заранее. Приятно было так думать. Но ведь в пограничной зоне не было армейских госпиталей. Значит, его отправили куда-то далеко? Он покосился ни соседнюю койку. Она была пуста, - что-то зловещее мерещи-1 лось в белизне простынь. Кадзи закрыл глаза. Разом навалилась усталость, тупая| как боль. Теперь ему стало мучительно жаль самого себя. Какой бессмысленный поединок! И завершился он в конце концов поражением Кадзи. Эти последние полгода он держался только своей выносливостью. А теперь тело и душа измучены, это предел. Кадзи похож на сухой лист, гонимый вет-1 ром. Ни одной здоровой жилки, кажется, не осталось в его| исстрадавшейся плоти... Кто-то коснулся его лица. Кадзи открыл глаза. Милое веснушчатое лицо над ним улыбалось. Медсестра поздравила его; теперь дело пойдет на поправку, сказала она и стала ласково выговаривать, какой он был трудный больной, как он не давал колоться... Кадзи ничего не помнил. - Когда вас привезли, я, признаться, испугалась, как бы не пришлось вас нести прямиком в морг... - сестра бросила взгляд на соседнюю койку. - Я бредил? Кадзи смотрел на сестру тем глубоким, изучающим взглядом, какой бывает у выздоравливающих после тяжелой болезни. Она улыбнулась. - Я расслышала только два имени: Синдзе и еще Митико... Белый потолок внезапно исчез, вместо него Кадзи увидел перед собой болото. И Синдзе, исчезавшего во мраке ночи. Удалось ему добраться до "обетованной земли"? Сообщение о побеге неминуемо попало в официальное донесение. Конец честолюбивым мечтам капитана Кудо, так стремившегося выслужиться перед начальством! Кто знает, может, Синдзе и рассчитывал в худшем случае хотя бы на это? - Видно, крепко вы к ней привязаны... - сестра понизила голос. - Жена или любимая? - Любимая жена. - Кадзи улыбнулся. - Когда меня выпишут? - После крупозного воспаления легких надо полежать. Бывают осложнения. А у вас к тому же было еще и воспаление брюшины... - Кто ходил за мной? - Об этом не стоит тревожиться, - лицо сестры сразу приняло строгое выражение. - И, пожалуйста, постарайтесь не волноваться. Кадзи машинально кивнул. Конечно, это она ходила за ним. Он испытывал и неловкость и - сильнее неловкости - какое-то теплое чувство к ней, будто к близкому человеку. - Спасибо вам... - Что вам принести? Хотите чего-нибудь? Кадзи закрыл глаза. На месте этой женщины он теперь представил себе Митико. - Если можно, принесите духи. Немножко... Какие духи? Все равно. Ему нужны не духи, а то неуловимое, что живет в их аромате, смутное, о чем он так стосковался. - Хорошо, - поправляя одеяло, шепотом пообещала сестра. - Я принесу вам духи. Кадзи лежал с закрытыми глазами. Ради того чтобы наслаждаться этим блаженным покоем, стоило очутиться на больничной койке. 2 Койки стоят в два ряда. Между ними проход метра в три. Для того чтобы преодолеть это пространство, приходится напрягать все силы. Ухватившись за железную спинку кровати и отирая со лба пот, Кадзи улыбается жалкой, беспомощной улыбкой. Просто не верится, что когда-нибудь ноги станут слушаться его, как прежде. К спинке напротив привязана бирка: "Рядовой 1-го разряда Тангэ". Лицо бледное, но выглядит Тангэ бодро. Приподнявшись на койке, он некоторое время наблюдает за упражнениями Кадзи, потом тоже улыбается. - Зря мучаешься. Придет время - поднимут. И на работу еще пошлют. Спешить некуда, себе же в убыток. - Больных на работу? - удивляется Кадзи. Тот со своей койки внимательно оглядывает Кадзи. - Новобранец? - Да. А вы?.. А вы, господин солдат первого разряда, - поправил себя Кадзи, - давно в армии? - Третий год. Третий год службы - и не ефрейтор! - думает Кадзи. - Определенно неспроста. Опять вспоминается Синдзе. Внешне Тангэ ничуть не похож на Синдзе. И все-таки он чем-то напоминает его. - Третий год? Вы намного опередили меня! Чем вы болели? - Аппендицит, перитонит... - махнул тот рукой. - Но теперь уж скоро вытурят. Тангэ подвинулся, освободил место рядом. - Садись, потолкуем. Кадзи еще не знает, как себя вести с этим человеком. В глазах Тангэ тоже мелькает настороженность. - Сайпан сдали, слышал? - Нет... - у Кадзи перехватило дыхание. Как что-то далекое, припомнились толки о высадке американского десанта на этом острове. С тех пор, оказывается, прошло всего три недели. Пока он, как безумный, кружил по болоту и валялся здесь в бреду, на фронте опять произошла катастрофа... - Вот тебе и "нерушимая линия обороны", - горько усмехнулся Тангэ. - Теперь противник сможет спокойно бомбить Японию. - Да, дело идет к развязке, - пробормотал Кадзи. - Сказал тоже! - набросился на него солдат с соседней койки. - Наши нарочно заманивают противника к Окинаве! Понимать надо! - голос звучал бодро. Только растерянный взгляд не вязался с этой решительной интонацией. Тангэ усмехнулся. - Еще бы, в Японии на это и рассчитывают. А когда падет Окинава, станут говорить, что нужно заманить противника в Японию... - Что ж, по-твоему, нас побьют? - Поживем - увидим, - улыбнулся Тангэ. - Пока не даемся - драпаем. - Черт бы вас побрал с такими разговорами! - Солдат резким движением откинул одеяло и уселся на койке. - Этим образованным забавно, когда их собственную родину бьют! Насмехаться готовы! Эй, ты, новенький, ты тоже из таких? - беспокойный взгляд остановился на Кадзи. - Я и не думаю насмехаться. - Кадзи бросило в жар, на бледном лице выступили капельки пота. - Что же тут смешного? Части, расположенные в Маньчжурии, когда-нибудь тоже пустят в дело, и на нашу долю достанутся те же радости, что на Сайпане. - Нет, оба вы насмехаетесь! - губы у солдата скривились, он вскочил и вышел. Кадзи встревожено взглянул на Тангэ. - Не обращай внимания. Плеврит он подхватил, ну и рассчитывает на отправку в Японию, демобилизоваться надеется. Так что, если американцев не остановят на Окинаве, это ему нож острый! - Ну, до Окинавы пока еще далеко... А что, отсюда можно вырваться в Японию? - Туберкулезных, кажется, иногда отправляют. Но только у этого ни черта не получится. Выпишут и как миленького отправят обратно в часть. Так же, как и меня. - Нас всех теперь перебросят на Южный фронт. - Ну что ж, - в голосе Тангэ не было уныния. - Перебросят - и там постараемся уцелеть. - Это как же? - не понял Кадзи. - А я почем знаю? - Ответ прозвучал резко, но в глазах Тангэ светилась улыбка. - Нет у меня привычки загадывать на будущее, ничего от моих загадок не меняется... Кадзи посмотрел на узловатые пальцы Тангэ. Ростом Тангэ поменьше Кадзи, а руки крупнее. Рабочие руки. - Вы до армии чем занимались, господин солдат первого разряда? - Господина солдата ты оставь, - засмеялся Тангэ. - Токарь я, на токарном станке работал. Ничего, ремесло свое знал неплохо. - Разве металлистам не положена бронь? - Попадаются, брат, такие металлисты, которых спихнуть в армию, пожалуй, даже спокойнее... Кадзи понимающе кивнул. - Вас, выходит, тоже сплавили в армию? Мне поначалу изрядно досталось. - Да уж это как водится, - Тангэ беспечно рассмеялся. И тогда Кадзи почувствовал, что избавился от томительного одиночества. В палате военного госпиталя случайно встретились и сидели теперь рядом на покрытой белой простыней койке двое мужчин, шагавших, как видно, сходными дорогами. Это ощущение воскресило в памяти Кадзи долгие месяцы, когда он был так ужасающе одинок. С того самого дня, когда в снег и метель покинул Лаохулин, он только и знал, что огрызался, как дикий, затравленный зверь, и, как зверь, был одинок. Ему захотелось поделиться пережитым, рассказать этому человеку именно о днях, полных горечи и гнева. Интересно было узнать, как этот бывший металлист оценит его поступки, всю его жизнь, приведшую на эту койку в армейском госпитале. Он уже собирался начать, но его снова бросило в жар, лоб покрылся липкой испариной. - Тебе лучше лежать, - посоветовал Тангэ. - Да, пойду лягу. Кадзи поднялся с койки. - Солдат! - раздался пронзительный голос от дверей. - Да-да, ты самый. Кто разрешил вставать? В дверях стояла старшая сестра отделения, за ней санитар и знакомая Кадзи веснушчатая сестра. По званию старшая медсестра приравнивается к унтер-офицеру. Она это хорошо запомнила. - Кто такой? - спросила она у сестры, кивнув на Кадзи. - Рядовой первого разряда Кадзи. Доставлен в тяжелом состоянии. Старшая медсестра прошествовала на середину палаты. - Мидзугами, почему не инструктируете выздоравливающих? - прикрикнула она на санитара. - Без разрешения господина врача или старшей медсестры вставать с койки запрещено! Ухватившись за спинку кровати, Кадзи растерянно уставился на сестру. Впервые в жизни па него кричала женщина. - Учился ходить, сестрица! Жиденькие брови старшей сестры дрогнули. - "Госпожа старшая медсестра", - поправил санитар, уловив взгляд начальницы. - Виноват! Госпожа старшая медсестра! - отчеканил Кадзи со смешанным чувством протеста и привычной солдатской покорности. - Тренировался в ходьбе, госпожа старшая медсестра! Из группы больных за спиной старшей сестры послышался приглушенный смех. Смеялись над растерянным видом новичка, но она, неожиданно круто повернувшись, молча двинулась к одному из нарушителей и влепила увесистую пощечину. Кадзи стоял с раскрытым ртом, не веря своим глазам. Рушится представление о женщине как о существе мягком и сдержанном. Глаза старшей сестры метали молнии. - Мидзугами, в этой палате полное отсутствие дисциплины! Почему не следите за порядком? Больные у вас разгуливают в неурочное время! Военный госпиталь не проспект! Форменная распущенность! Вскинув голову, со строгим лицом, старшая сестра вышла из палаты. Санитар Мидзугами, толстый увалень из запасников, у дверей задержался и показал палате большой красный язык. - Да что же это такое в самом деле! - застонал тот, что получил пощечину. - Будь она хоть чуточку посмазливее, тогда еще куда ни шло, но от такой стиральной доски получить по морде! Кадзи взглянул на Тангэ. - Разве нельзя вставать? - Да все едино, что лежать, что стоять, этим от беды не спасешься. Попробуй-ка в следующий раз, попроси у нее урыльник - покраснеет от злости, что твой индюк! Кадзи добрался до койки, лег, вытянулся. В госпитале тоже царил армейский порядок. Только вместо защитного цвета здесь белый - вот и вся разница. Немного погодя вошла сестра Токунага, на этот раз одна. Раздала градусники, Кадзи последнему. Глаза у нее смеялись. - Лежите? То-то. Вздумайте у меня пошевелиться - живо получите затрещину! Он подумал, что ее голос напоминает по тембру голос Митико: не просто воспринимается на слух, а будто обволакивает тебя всего. 3 Дощатый пол в коридоре терапевтического отделения сиял ослепительной чистотой - ходячие больные каждое утро скребли его бутылочными осколками. Не было абсолютно никакой необходимости в таком усердии, на досках даже оставались царапины; это бессмысленное занятие было придумано, чтобы больные "не шатались без дела". Кадзи быстро поправлялся. На вторую неделю и он орудовал осколком бутылки. Вначале было тяжело, ноги еще не повиновались, но что пи говори, жизнь в госпитале все-таки во всех отношениях легче строевой подготовки. Кадзи мечтал затянуть свое пребывание здесь. Насколько удастся, пусть хоть на один день. Борьба окончилась в ту ночь пожара в степи. Больше он не станет бунтовать и сопротивляться. Он с ужасающей ясностью понял, как бессмысленно протестовать в одиночку. Ему казалось, что больше у него уже никогда не хватит душевной энергии для борьбы. Может быть, потому, что слабость все еще сковывала тело. Все равно. Отныне он накрепко замкнется в себе, как ракушка за плотно сомкнутыми створками. И еще его неотступно терзало раскаяние: как мог он так самонадеянно осуждать Синдзе? Да, внешне Синдзе был покорным, зато потом отважился на побег! Кадзи ловил себя на том, что живет не планами на будущее, а воспоминаниями. Странно: хотя ему вовсе не хочется возвращаться, но вспоминаются почему-то только эти казармы среди болотистой низины. Наверно, оттого, что из госпиталя ему предстоит попасть не домой, где его ждет Митико, а туда, в эти казармы. Все другие пути для него закрыты, и сознание уже смирилось с этим. - Слышь, говорят, Тодзе подал в отставку! Кадзи не сразу понял, что это шепчет Тангэ. - В отставку? Из-за провала на Марианских островах? - Наверно... - Тангэ пожал плечами. - Ловко! Уж не воображает ли он, что, смотавшись с поста премьера, сможет снять с себя и ответственность за все? Министров можно менять сколько угодно, а вот как изменить ход войны? Тангэ криво усмехнулся. - Умедзу получил повышение - теперь он начальник генерального штаба. А у нас теперь новый командующий - Отодзо Ямада. Не все ли равно, кто будет ими командовать? Солдаты - пушечное мясо, их должность останется неизменной. Что им до Отодзо Ямады? - Значит, начальником генерального штаба стал теперь человек, хорошо знакомый с обстановкой в Маньчжурии... Что, они собираются проявить большую активность в отношении СССР? - Вряд ли, - покачал головой Тангэ. - Скорее наоборот. - Так что же, считаешь, что мы будем придерживаться оборонительной тактики в расчете на длительную войну? Тангэ огляделся. - Я в канцелярии спер газету. Покушение на Гитлера было, бросили бомбу, да не попали. Кадзи не мог скрыть изумления, хотя уже секунду спустя подумал, что и в этом событии не было в сущности ничего невероятного. Диктаторов в конце концов неминуемо ожидает гибель. Кто он, этот Брут, не сумевший осуществить задуманное? - Промахнулись! - Жаль! Их взгляды встретились. - Что делать, на этот раз сорвалось. Зато теперь ясно, что и в Европе и в Азии державам оси приходит конец... Да, приближается последний час. Япония предоставила Германию самой себе. Впрочем, там еще раньше убедились, что Японии не под силу начать войну против СССР. И вот теперь и немцы и японцы катятся к гибели. Скоро кончится война. Это радовало. А с другой стороны, инстинктивно тревожило. Что потом - вот чего никто не мог предугадать. - Ты правильно сказал, что наши будут теперь держаться обороны, - продолжал Тангэ. - На границе с СССР наши будут действовать по принципу: "как бы чего не вышло". - Хорошо, если так... - отозвался Кадзи. Если японская армия перестанет провоцировать пограничные инциденты, опасность уменьшится наполовину. Возможно, он судит предвзято, просто потому, что ему хочется, чтобы было именно так, но трудно предположить, чтобы Советская Армия, ведущая кровопролитные бои на Западном фронте, начала сейчас военные действия на маньчжурской границе. Правда, здесь есть и другая сторона. Он хочет сказать - тем больше шансов, что части, расположенные на границе, где все спокойно, перебросят в район Тихого океана. Эта угроза возникла не сегодня... Он-то попал в госпиталь. Пока он здесь, все в порядке. Только в госпитале солдат может чувствовать себя в относительной безопасности. Скоблить бутылочными осколками пол, выполнять любые приказания - все, что угодно, со всем усердием, на какое способен!.. Кадзи отер пот со лба и принялся за новую половицу. Закончив, Кадзи вышел в сад. В палате лето не чувствовалось. А здесь июньское солнце палило уже нещадно. Дул горячий, влажный ветер. У Кадзи перехватило дыхание, закружилась голова. Чтобы не упасть, он прислонился к дереву. Ослепительно пылали цветочные клумбы. Взволнованный этим сиянием, Кадзи почувствовал, как на глаза навернулись слезы. - Гулять лучше утром, - услышал он. Кадзи повернул голову. Рядом стояла сестра Токунага. - Выздоравливаете вы быстро, но нужно соблюдать осторожность. Кадзи смотрел на ее высокую грудь под белым халатом. Потом перевел взгляд на лицо женщины. Сладко и больно защемило сердце. Если бы Митико стала медсестрой, какой-нибудь солдат при взгляде на нее испытывал бы вот такое же мучительно-сладкое чувство. - Что с вами? - у женщины дрогнули ресницы. Кадзи испуганно отвел взгляд. - Ничего, простите. Я подумал, долго ли еще придется пробыть здесь. - Как, разве вы ничего не знаете? - Нет, а что? - Вас оставляют на время при госпитале. Почему? - Вашу часть отправили на фронт. Кадзи бессмысленно улыбался. - Если вы и вправду не слыхали об этом, то постарайтесь делать вид, будто ничего не знаете, - понизив голос, попросила она. - Я не должна была говорить вам об этом. Солдат, отставших от своих частей, оставляют здесь... Ну, якобы до полного излечения. Санитаров-то не хватает... - объяснила она. 4 Все произошло так, как сказала сестра Токунага. Несколько дней спустя санитар Мидзугами отвел Кадзи в дезинфекционную камеру. - Будешь пока работать здесь. Вообще-то это обязанность санитара, да руки до всего не доходят. Кадзи усмехнулся. Вольготная жизнь у санитаров. - Если кому из офицеров взбредет в голову заглянуть сюда, отвечай, что временно подменяешь ефрейтора Мидзугами. - Ясно. - В шкафу лежит роба. Сними халат и переоденься. Мидзугами научил Кадзи обращению с дезинфекционным котлом. Обычный паровой котел с несложным управлением. Платформу, на которую наваливалась одежда больных, задвигали в котел, плотно закрывали дверцы, потом до отказа поворачивали рукоятку, регулирующую подачу пара. Через пятнадцать минут платформу выдвигали. Вот и все. Когда открывали железные дверцы, пар вырывался наружу и в помещении становилось нестерпимо жарко. В этом и состояла, как видно, главная причина, в силу которой у санитара "руки не доходили" до этой работы. Выдержать можно. Зато с утра до вечера он будет здесь совершенно один. С тех пор как он в армии, не было ни единого дня, когда он мог позволить себе такую рос