а мы вышли из Сент-Джо. - А когда это было? - Шесть лет назад. Ей только что исполнилось четырнадцать, - сказал Гэбриель, беря рамку и любовно поглаживая стекло ладонью. - Во всем Миссури не было тогда девушки красивее ее, - добавил он с гордостью и поглядел на портрет сестры увлажненными глазами. - Что вы скажете? Гость быстро произнес несколько фраз на каком-то иностранном языке. По-видимому, он хотел выразить свое восхищение, потому что, когда Гэбриель взглянул на него вопросительно, гость улыбался и приговаривал, не сводя глаз с дагерротипа: "Красавица! Ангел! Как хороша!" Потом, с многозначительным видом поглядывая то на карточку, то на Гэбриеля, он добавил: - Кого же она мне так напоминает? Ах да, понятное дело! Сестра похожа на брата! Гэбриель просиял от счастья. Каждый человек менее простодушный без труда разгадал бы в этих словах желание польстить. В грубоватой открытой физиономии Гэбриеля не было и следа той поэтической грации, которой было овеяно лицо девушки на портрете. - Бесценное воспоминание, - сказал гость. - И это все, что у вас осталось? Все? - Все, - откликнулся Гэбриель. - Ничего больше нет? - Ничего. - А как хотелось бы иметь письмецо, какие-нибудь личные бумаги, хоть строчку, написанную ее рукой. Не правда ли? - Ничего не осталось, - сказал Гэбриель, - кроме ее платья. Когда она собиралась уходить, то переоделась в мужское платье, взяла костюм Джонни. Я уже рассказывал вам об этом. До сих пор в толк не возьму, как они узнали, что она Грейс Конрой, когда нашли ее мертвой. Гость ничего не ответил, и Гэбриель продолжал: - Минул почти что месяц, пока мне удалось вернуться в каньон. Снег к тому времени сошел, и от нашего лагеря не осталось и следа. Тогда-то я и узнал, что спасательная экспедиция никого не застала в живых и что среди погибших была Грейс. Я вам об этом уже рассказывал. Как могло случиться, что бедняжка вернулась в лагерь одна-одинешенька? Ведь человек, с которым она ушла, бесследно пропал. Просто ума не приложу. Вот что грызет меня, мистер Рамирес! Стоит мне подумать, что бедная девочка вернулась назад - ко мне и к Олли, - и не нашла нас на месте, и я просто с ума схожу. Она умерла не от голода и не от холода. Нет! Сердце ее не выдержало такого горя! Говорю вам, мистер Рамирес, ее сердечко... разорвалось... от горя. Гость с любопытством поглядел на Гэбриеля, но ничего не сказал. Гэбриель поднял понуренную голову, вытер слезы фланелевой юбкой Олли и продолжал свой рассказ: - Больше года я пытался раздобыть где-нибудь доклад спасательной экспедиции. Старался выяснить, из какой миссии или _пресидио_ вышли спасатели, думал найти кого-нибудь из участников экспедиции. Но тут началась золотая лихорадка, все миссии и _пресидио_ перешли в руки американцев, а когда я добрался до Сан... как его?.. - Сан-Изабель, - поспешно подсказал Рамирес. - Выходит, я уже рассказывал вам? - спросил простодушный Гэбриель. - Совсем запамятовал. Ослепительно улыбнувшись, Рамирес поспешил согласиться с Гэбриелем и одновременно показал движением руки, что внимательно слушает рассказ. - В Сан-Изабеле я не нашел никого, кто знал бы об этом деле. Документов тоже не осталось. Тогда я напечатал объявление в сан-францисской газете, просил Филипа Эшли, это тот самый человек, с которым ушла наша Грейс, - откликнуться на мой зов. Но ответа не получил. Рамирес поднялся. - Вы ведь небогаты, друг мой? - Небогат, - сказал Гэбриель. - Надеетесь разбогатеть, не так ли? - Надеюсь напасть на жилу, как и другие. - Не здесь, так там, не правда ли, друг мой? - Не здесь, так там, - улыбаясь, согласился Гэбриель. - Adios! [Прощай! (исп.)] - сказал гость, направляясь к выходу. - Adios! - ответил Гэбриель. - Стоит ли вам сей час ехать? Так ли неотложно ваше дело? Уверены ли вы, что у вас хватит сил? - Хватит ли сил? - отозвался Рамирес с загадочной улыбкой. - Без сомнения! Поглядите, какой я молодец! - Он развел руки в стороны, выпятил грудь и так Дошел до двери. - Вы вылечили меня от ревматизма, Гэбриель, друг мой. Спокойной ночи! Дверь за ним захлопнулась. Минуту спустя Рамирес вскочил в седло и помчался с такой быстротой, что, несмотря на ночную тьму и дурную погоду, за два часа до скакал до старательского городка, где менял лошадей почтовый дилижанс Уингдэм - Сакраменто. На следующее утро, когда Олли и Гэбриель еще сидели за завтра ком, мистер Виктор Рамирес, кипя неуемной энергией, сошел с дилижанса у дверей гостиницы "Мэрисвилл" и направился прямо к портье. Когда тот вопросительно взглянул на него, Рамирес протянул свою визитную карточку. - Прошу вас, передайте миссис Грейс Конрой. 2. ГОСПОЖА ДЕВАРДЖЕС Следуя за коридорным, мистер Рамирес поднялся по лестнице, миновал узкую галерею и вышел в холл. Здесь коридорный предложил мистеру Рамиресу присесть и обождать его возвращения, после чего углубился в другую галерею и исчез из вида. До его прихода Виктору Рамиресу предоставлялось право безвозбранно рассматривать свежеобструганные дощатые перегородки и скудную меблировку отеля. У него еще осталось добавочное время, чтобы разобрать написанный по-английски плакат, вывешенный на видном месте: "Настоятельно просим джентльменов не ложиться спать на лестнице!" Вернувшийся коридорный угрюмо поманил мистера Рамиреса, и теперь уже вдвоем они отправились по темной галерее, пока не дошли до закрытой двери в самом ее конце. Коридорный еле слышно постучал. Однако, сколь ни слаб был его стук, все соседние двери раскрылись, словно по волшебству, и из каждой показалась мужская голова. Мистер Рамирес помрачнел. Он был достаточно знаком с господствующими нравами и обычаями, чтобы понять, что, явившись с визитом к даме, он тем самым вызвал зависть, темные подозрения и недоброжелательство всех проживающих в отеле мужчин. Послышались легкие шаги. Дверь распахнулась. Коридорный помедлил, желая лично установить, какие отношения связывают хозяйку номера с ее гостем, после чего нехотя удалился. Дверь затворилась, мистер Рамирес остался наедине с дамой. Это была невысокая хрупкая блондинка. Открыв дверь, она улыбнулась и на мгновение стала хорошенькой; но тотчас же погасила улыбку и теперь казалась некрасивой и ничем не примечательной. Если не считать вкрадчивых манер - которых, кстати сказать, следует более всего страшиться в слабом поле, - и нисколько не объясняемого обстоятельствами молящего взгляда, в ней не было ровно ничего, что могло бы вызвать восторги мужчин или ревность женщин. Рамирес попытался обнять ее, но она пугливо отступила и сказала шепотом, указывая на потолок и на стены: - Все видно, все слышно. Коричневое лицо Рамиреса еще больше потемнело. Оба долго молчали. Потом дама, сверкнув зубками и блеснув глазками, прогнала прочь меланхолию, омрачившую их свидание. Указав на кресло, она сказала: - Сядь, Виктор, и расскажи, почему ты так быстро вернулся. Виктор угрюмо уселся, выражая всем своим видом полное послушание и покорность. Дама молчала. Рассерженный Рамирес хотел показать, что он тоже умеет молчать, но не совладал с природной живостью своей натуры. - Знаешь, что я тебе скажу! Тебе пора вычеркнуть из книги постояльцев имя Грейс Конрой и поставить свое собственное. - Почему, Виктор? - Она спрашивает "почему"! - сказал Виктор, адресуя свое негодование потолку. - О боже! Да потому, что в сотне миль отсюда живут родной брат и родная сестра Грейс Конрой! Я видел их собственными глазами. - Какая же в том беда? - Какая беда! - воскликнул Виктор. - Сейчас ты узнаешь. Слушай, что я расскажу. Он подвинулся поближе и перешел на доверительный шепот: - Я отыскал наконец эту жилу. Вел поиски по плану, который, ты знаешь, мне удалось... найти. Так вот. План оказался точным. Ага, ты слушаешь с интересом! Описание местности правильное. Но я ведь не знал, где она, эта жила. И не открыл ли ее кто-нибудь раньше меня? Местность называется Гнилая Лощина. Почему? Кто знает! Процветающий старательский поселок, кругом богатые разработки. Но о жиле на холме никто понятия не имеет, никто даже не сделал на нее заявки. Почему? Да потому, что она с виду ничего не обещает. Но это она. Та самая жила! Рамирес достал из кармана конверт, вынул из него сложенную бумагу (ту самую, которую доктор Деварджес вручил в свое время Грейс Конрой) и, развернув, стал водить по ней пальцем. - Начал я, как здесь указано, с верховьев Америкен Ривер. Оттуда пошел по предгорью - я знаю там каждый шаг - и к концу недели выбрался к Гнилой Лощине. Видишь на плане? Это и есть Лощина. - Рамирес протянул бумагу своей слушательнице, и та жадно стиснула ее длинными тонкими пальцами. - Чтобы разведать поточнее, мне нужно было задержаться в поселке на три-четыре дня. Как это сделать? Я никого не знаю, я иностранец, старатели не любят чужаков, не доверяют им. Но вот я слышу, что в поселке живет старатель по имени Гэбриель Конрой, добрый человек, который ходит за больными. Все ясно. Я сразу заболеваю, тяжко заболеваю. У меня ревматизм. Вот здесь. - Рамирес похлопал себя по колену. - Я беспомощен, как грудной младенец. Я лежу в постели в доме мистера Бриггса. Ко мне является Гэбриель Конрой, сидит со мной, развлекает меня, рассказывает свою историю. Приводит ко мне младшую сестренку. Я навещаю их в его хижине на холме. Я вижу там портрет его сестры. Вот как обстоит дело! Теперь ты понимаешь! Все кончено! - Почему? - Почему? Эта женщина еще спрашивает "почему"?! - возопил Виктор, обращая взор к потолку. - Ты хочешь знать? Отлично! Дом Гэбриеля Конроя стоит на участке, где проходит жила, на том самом участке, который губернатор подарил доктору Деварджесу. Теперь им владеет Гэбриель! - Гэбриель? А он знает про жилу? - Ничего не знает. Игра случая. Как ты любишь говорить - судьба! Она отошла и остановилась у окна, глядя, как идет дождь. Взгляд ее застыл, стал жестким, а лицо - таким старым и измученным, что гуляка, прохаживавшийся по тротуару напротив в надежде поглядеть на хорошенькую англичанку, - попросту не узнал ее. Это пустяковое происшествие заставило ее взять себя в руки. С чарующей улыбкой она обернулась к Рамиресу и, подойдя к нему, спросила нежным голоском: - Что же ты хочешь сделать? Бросить меня? Виктор не решился взглянуть ей в глаза. Уставившись в стену, он пожал плечами: - Судьба! Она тесно переплела свои тонкие пальцы и, ставши перед собеседником так, чтобы он не мог отвести взгляда, сказала: - У тебя ведь хорошая память, Виктор. Не правда ли? Тот промолчал. - Если хочешь, я напомню тебе нашу историю. Год тому назад, будучи в Берлине, я получила письмо от Питера Дамфи из Сан-Франциско. Мистер Дамфи сообщал, что у него имеются важные документы, касающиеся собственности моего покойного мужа, доктора Деварджеса; он предложил мне вступить с ним в деловую переписку. Вместо того чтобы последовать его совету, я поехала в Америку. Наверное, мужчина на моем месте стал бы колебаться, раздумывать; но это не в моем характере. Я - слабая, бедная женщина; я - поехала. Должно быть, этого не следовало делать; вы - смелые и хитрые мужчины - не тронулись бы с места, не получив формального письменного заверения. А я... я поехала. Виктор слегка поморщился, но ничего не возразил. - В Сан-Франциско я посетила мистера Дамфи. Он познакомил меня с несколькими документами, которые, как он сказал, были отданы ему доктором Деварджесом на хранение. Один из них был дарственной грамотой, выданной испанскими властями доктору Деварджесу на владение участком земли; в других говорилось о сделанных им важных открытиях. Дамфи посоветовал мне обратиться за дальнейшими разъяснениями в миссию и _пресидио_ Сан-Изабель, откуда в свое время была снаряжена спасательная экспедиция; Что касается до его личного участия в моем деле, сказал Дамфи, то он - коммерсант, бизнесмен и согласен содействовать мне на комиссионных началах; я должна гарантировать ему определенный процент с полученной суммы. Ну как, точно я рассказываю? Виктор поднял на нее свои черные глаза и утвердительно кивнул. - Я поехала в миссию. Там я встретила тебя. Как секретарь прежнего команданте и хранитель архива пресидио, ты был единственным, кто знал все, что касалось спасательной экспедиции. Ты показал мне последний оставшийся экземпляр доклада. Ты тоже сохранял со мной холодный, официальный тон - до той поры, пока я не открылась, кто я. Тут ты сразу переменился. Ты рассказал мне об этой юной девушке, таинственной Грейс Конрой, имя которой значилось в списке погибших. Ты сказал, что считаешь ее самозванкой. Говорил ты это или нет? Виктор утвердительно кивнул. - Ты рассказал, в каком отчаянии была она, когда ей прочитали доклад; как женщины догадались о ее беременности; как ее пожалел команданте; как она таинственным образом исчезла; как ты сам, хоть и подозревал, что она родила в миссии ребенка, не смог добиться от команданте ни слова по этому поводу. Точно я рассказываю, Виктор? Он попытался взять ее за руку, но она, не меняя своей вкрадчивой манеры, спокойно отняла руку и продолжала рассказ: - Ты поведал мне о том, как подобрал с пола бумагу, оброненную ею, когда ей распускали шнуровку, вот эту самую бумагу, которую ты сейчас держишь в руке. Ты рассказал мне, как ты скрыл находку, присвоил ее. И ты придумал, Виктор, что мне делать, чтобы завладеть собственностью доктора Деварджеса, предложил мне назваться именем этой девушки и стать, таким образом, самозванкой вдвойне. Ты не потребовал от меня комиссионного вознаграждения. Ты не воспользовался моими трудностями, чтобы просить денег, нет, ты просил только одного - моей любви. Да, я совершила ошибку, проявила непростительную женскую слабость. Соблазн был велик, я не думала о выгоде, я слушалась веления сердца. Я обещала тебе свою руку и свое богатство - когда мы победим. Сейчас ты пришел просить, чтобы я освободила тебя от данного слова. Да, да, ты это сказал! Полный раскаяния, Рамирес схватил ее за руку и упал на колени; она высвободилась резким движением. - Нет! Нет! - продолжала она тем же скорбным голосом. - Ступай к ее брату, на розыски которого ты потратил столько усилий. Иди к нему, отдай ему эту бумагу, которая у тебя в руках. Расскажи ему, как ты украл эту бумагу у его сестры, скажи, что его сестра - самозванка, что она мать незаконного младенца. Еще скажи, что, отдавая ему эту бумагу, ты тем самым отнимаешь последнюю надежду у женщины, которую несправедливо оскорбил и покинул муж, у женщины, проехавшей много тысяч миль, чтобы получить во владение собственность мужа, на которую она имеет моральное право. Да, да, расскажи ему все, и этот человек, хороший, добрый человек, как ты его описываешь, радостно откроет тебе свои объятия. Не забудь еще добавить, что этот документ не дает ему никаких прав на владение землей, потому что, если ребенок его сестры жив, собственность, по закону, принадлежит ребенку. Под конец покажи ему еще доклад, где обе его сестры объявлены умершими, а его собственное существование поставлено под вопрос, и он поймет, сколь многим он тебе обязан! - Прости меня, - простонал Диктор, изнемогая от раскаяния и от восторга перед умом этой женщины. - Прости меня, Жюли! Я трус. Я раб. Я неблагодарное животное. Я сделаю все, как ты прикажешь, Жюли, все, как ты прикажешь! Госпожа Деварджес удовольствовалась одержанной победой; она знала, что этого неуравновешенного человека нельзя доводить до крайности. "Тс-с!" - сказала она и не оказала сопротивления, когда Рамирес привлек ее к себе. - Послушай, Виктор, что я скажу, - начала она после короткого молчания. - Тебе ни к чему бояться этого человека. Пойми, он незаконно захватил мою собственность, землю, на которую я имею неоспоримые права. Я никогда не признаю его своим братом. Кто сможет удостоверить, что он действительно Гэбриель Конрой? Его сестра не посмеет выступить в его защиту, а если выступит, ты под присягой покажешь, что когда она явилась в миссию, то назвалась другим именем. Кто поверит этому брату, отстаивавшему свои корыстные интересы, когда ты ясно засвидетельствуешь, что Грейс Конрой, которая явилась в миссию, - это я, а Питер Дамфи покажет, что знал меня еще в Голодном лагере. - Питер Дамфи? - спросил изумленный Рамирес. - Да, Питер Дамфи! - подтвердила госпожа Деварджес. - Когда я призналась ему, что не имею юридических прав на наследство доктора Деварджеса потому, что разведена с ним, и рассказала о твоем плане, Дамфи сказал, что он выступит на суде и удостоверит, что я действительно Грейс Конрой. Пока ты выискивал новые препятствия, Виктор, я добилась кое-каких успехов. - Прости меня! - Схватив ее руки, он стал покрывать их страстными поцелуями. - Я мчусь. До свидания! - Куда? - спросила она, поднимаясь. - В Гнилую Лощину. - Нет. Сперва присядь. Послушай, что я скажу. Ты поедешь сейчас в Сан-Франциско и расскажешь Дамфи обо всем, что ты узнал. Возможно, нам придется взять адвоката, но до этого надо разведать силу противника. Ты должен во что бы то ни стало выяснить, куда девалась эта Грейс. Поезжай в Сан-Франциско и посоветуйся с Дамфи. Я буду ждать тебя здесь. - Но ты здесь одна, без всякой защиты. Кругом мужчины... В глазах Рамиреса замелькали искорки недоверия и ревности. - Для нашего дела более опасны женщины. Неужели ты не веришь мне, Виктор? - спросила она, ослепительно улыбнувшись. Он кинулся бы к ее ногам, но она остановила его, погрозив пальчиком и бросив лукавый взгляд на перегородку. - Значит, мы обо всем договорились. Счастливого пути! Одну минутку. Этот Гэбриель женат? - Нет. - До свидания. Смуглое, взволнованное лицо мексиканца мелькнуло в дверях, и он исчез. Вскоре из 92-го номера, по соседству с номером госпожи Деварджес, раздался резкий звонок. Грубиян коридорный постучался в дверь и вошел, став сразу очень почтительным. Относительно этого постояльца у него сомнений не было. В 92-м номере жил мистер Джек Гемлин, известный всему городу профессиональный игрок. - Какого дьявола я должен тебя ждать? - спросил Джек, свешиваясь с постели и хватаясь с угрожающим видом за колодку для снимания сапог. Коридорный пробормотал что-то в свое оправдание. - Подай горячей воды. Коридорный кинулся было выполнять приказ, но Джек остановил его, применив для этой цели краткое, но сильное выражение. - Сперва я жду тебя целую вечность, теперь ты норовишь улизнуть. Кто был сейчас в соседнем номере? - Не знаю, сэр. - Узнаешь и сообщишь. Он швырнул коридорному золотую монету, потом взбил подушку и отвернулся к стене. Коридорный медлил; Джек рывком повернулся к нему. - Еще торчишь? Какого дьявола? - Прошу прощения, сэр, вам что-нибудь известно об этой даме? - Нет, - сказал Джек, приподнимаясь на локте, - ничего не известно, но если я хоть раз еще увижу тебя под ее дверью, как это было пять минут назад, я... - И мистер Гемлин, понизив голос, пояснил собеседнику, что намерен насильственным путем лишить его некоторых жизненно важных частей организма. - Вон отсюда! После того, как дверь за коридорным захлопнулась, мистер Гемлин еще добрый час пролежал молча в постели. Потом поднялся и стал не спеша одеваться, напевая при этом (по своей всегдашней привычке) редким по красоте тенором, хорошо знакомым всем его близким друзьям. Напевшись вдоволь и завершив туалет, он достал миниатюрный револьвер с ручкой из слоновой кости и сунул его в жилетный карман по соседству с некоей любовной записочкой самого трагического содержания, потом увенчал свою красивую голову цилиндром, сдвинув его, быть может, несколько более набекрень, чем обычно, и вышел из номера. Он сильно хлопнул дверью, прежде чем повернуть ключ, перегородки задрожали от толчка, и дверь, ведшая в номер его очаровательной соседки, распахнулась. Машинально подняв голову, мистер Гемлин увидел, что дама стоит, прислонившись к шифоньерке, и прижимает к глазам платочек. Джек перестал петь и степенно спустился с лестницы. Коридорный, стоявший внизу, почтительно прикоснулся к шляпе. - Он нездешний, сэр. - Кто нездешний? - холодно вопросил мистер Гемлин. - Тот человек. - Какой человек? - А тот, о котором вы спрашивали. Мистер Гемлин не спеша достал сигару, зажег спичку, затянулся два раза, после чего, пристально глядя на коридорного, сказал: - Я ни о ком тебя не спрашивал. - Я думал, сэр... - Никогда не напивайся с утра, Майкл, - сказал мистер Гемлин, не сводя с коридорного своих темных глаз. - На пустой желудок это производит ужасное действие. Послушайся меня, пей после обеда. 3. МИССИС МАРКЛ Критические замечания миссис Маркл, услышанные им в передаче Олли, всю ночь тревожили сон Гэбриеля, и, когда он, вставши рано утром, подошел к столу и принялся рассматривать починенные накануне вещи, у него не было вчерашней уверенности в себе. - Может, оно и верно, что я не умею присмотреть за малюткой, - бормотал он себе под нос, укладывая одежду Олли на стул перед ее кроваткой, девочка еще спала. - Вещички, правда, крепкие, да и материал отличный, что и говорить, но, пожалуй, староваты, да и, как говорится, из моды вышли. Тебе, бедняжечке, конечно, невдомек, - заявил он, адресуясь к кудряшкам и раскрасневшимся во сне щечкам почивавшей Олли, - но, наверное, эти пострелята дразнят тебя. Поселок просто кишит новыми людьми, - продолжал размышлять вслух Гэбриель, - целых три семейства за полгода, просто нашествие какое-то. И ко всему - миссис Маркл! - Гэбриель залился краской, хоть и был один в собственном доме. - Подумать только, девчушке нет еще полных девяти лет, а она такое мне толкует об этой вдове! Ну и ну! А я-то из-за Олли даже думать зарекся о подобных делах; и все для того, чтобы не пускать в дом постороннюю женщину, которая станет над ней командовать. Когда они сели за свой нехитрый завтрак, Гэбриель с беспокойством отметил кое-какие странности в туалете Олли, ранее не привлекавшие его внимания; смутили его и манеры сестры. - Как правило, Олли, - начал он осторожно, - как правило, воспитанные маленькие девочки не сидят на стуле верхом и не подтягивают каждые пять минут ушки своих сапог. - Как правило, Гэйб, маленькие девочки не носят сапог, - возразила Олли, подбирая оставшийся на сковороде соус большим ломтем хлеба. Искусно обойдя вопрос, являются ли высокие резиновые сапоги обязательной частью туалета маленьких девочек, Гэбриель перешел к другому вопросу. - Думаю, не заглянуть ли мне к миссис Маркл по пути в Лощину? - сказал он весьма непринужденно, стараясь уловить выражение лица сестры, точнее, той его части, которая виднелась из-за большого ломтя хлеба. - И меня возьми, Гэйб. - Нет, - ответил Гэбриель. - Ты останешься дома и сделаешь генеральную уборку. Пока не кончишь, даже и не думай идти гулять. Кроме того, у меня с миссис Маркл будет деловой разговор. - Ах, Гэйб! - воскликнула Олли, расцветая хитрейшей улыбкой, обильно приправленной жирным соусом. - Интересно знать, чему ты так радуешься, Олли? - спросил Гэбриель строго и с достоинством. - Постыдился бы ты, Гэйб! На эту дерзость Гэбриель не счел нужным отвечать. Он поднялся, собрал свое рабочее снаряжение и надел шляпу. Дойдя до двери, он вдруг повернулся и подошел к сестре. - Олли, - сказал он, беря ее ладонями за обе щечки, как делал это всегда, прощаясь с ней. - Если со мной что-нибудь стрясется, я хочу, чтобы ты знала, моя крошка, что я всегда старался, чтобы тебе было хорошо. Лишь бы тебе было хорошо! Олли сразу решила, что Гэбриель надумал сегодня мыть золото в реке. - Держись подальше от омута, Гэйб! - сказала она, и ее короткая верхняя губка слегка дрогнула. - Да, омут хоть куда! - сказал Гэбриель. - Только ты не тревожься, - поспешно добавил он, поглядев на перепуганное личико сестры, - со мной ничего худого не приключится. До свидания. Он ласково обнял ее. Олли погладила его по русым волосам, ловко расчесала ему бороду и заново перевязала шейный платок. - Что же ты не переменил рубашку, Гэйб? - сказала она. - Пойдешь в грязной рубашке к миссис Маркл! Погоди, Гэйб, я достану твою соломенную шляпу. Одну минутку! Она побежала за занавеску. Но, когда вернулась, Гэбриеля уже не было. Ночью прошел дождь. Сейчас земля была свежа, как после только что-выпавшей росы, а синева неба разукрашена бегущими облаками (это редкое зрелище доступно жителям Калифорнии лишь в период дождей). Гэбриель, обычно мало чувствительный к метеорологическим переменам, а равно и к красотам природы, сегодня не смог противостоять прелести раннего утра; по этой причине, как мне кажется, он оказался более восприимчивым и к прелестям жизни вообще. Так оно и бывает: вы загляделись на деревце, потом на цветок, на солнечного зайчика - и вот, сами того не ведая, уже готовы капитулировать перед чарами прекрасного пола. Нет, держитесь жизненной прозы, в этом ваше спасение! Так, наслаждаясь красотами местной природы и предвкушая встречу с богиней здешних мест, Гэбриель подошел к коттеджу миссис Маркл и тут же узрел в заставленном грязной посудой кухонном окне ее энергичную румяную физиономию. В этот ответственный момент миссис Маркл допустила в своем поведении одну из тех нелогичностей, которые, вообще говоря, чаруют мужчин, но на некоторых представителей мужского пола оказывают противоположное действие. Обычно Гэбриель бывал робок с миссис Маркл; она же вела себя с ним естественно и сердечно. Сегодня, увидев, что Гэбриель идет к ней с приветливым видом, она почему-то решила встретить его в штыки. Для пользы других представительниц женского пола я приведу ее монолог дословно: - Если вы пришли ко мне, Гэбриель Конрой, - заявила миссис Маркл, стирая мыльную пену со своих загорелых, но довольно красивых рук, - придется вам подойти прямо к лохани, потому что я мою посуду. Помню, Джо Маркл всегда твердил мне: "Когда ты занята делом, Сью, не разбрасывайся мыслями по сторонам". Ну-ка, Сол, притащи табуретку для Гэбриеля, он у нас не частый гость, пусть присядет. Мы с тобой работящие женщины, Сол, у нас нет времени, чтобы хворать, а мистер Конрой ведь только к хворым и ходит! Сколь ни был Гэбриель поражен насмешливыми словами миссис Маркл, он нашел в них нечто для себя утешительное. "Олли ошиблась, - сказал он себе, - голова у этой женщины занята только посудой да заботами о постояльцах. А если так, если она не станет приставать ко мне и будет спокойно заниматься своим заведением, что ж, тогда и жениться не страшно. Но как проверить это! Бабы так ненадежны! Во всяком случае, Олли ошиблась". Не ведая, к своему счастью, о стратегических планах, бродивших в голове молчащего Гэбриеля, миссис Маркл продолжала свой монолог, не оставляя в то же время и мытья посуды и попеременно обдавая Гэбриеля то мыльной пеной, то переливающимся через край красноречием. - Когда я говорю "работящие женщины", Сол, - сказала миссис Маркл, по-прежнему адресуясь к костлявой своей служанке, которая, стоя спиной к хозяйке, вытирала посуду, хихикала и глазела на Гэбриеля, - когда я говорю "работящие женщины", я не забываю, конечно, о том, что бывают на свете мужчины, которые работают побольше нас с тобой и на таких, как мы, и глядеть не хотят. Тут миссис Маркл разбила тарелку, чуточку помолчала, вздохнула, обернулась, вся пунцовая, сверкнув своими черными глазами, и объявила, что она сегодня "вся на нервах" и совсем не может работать. Наступило неловкое молчание. По счастью для Гэбриеля, костлявая Сол, по-прежнему стоявшая спиной к своей хозяйке, подхватила прерванную было нить разговора. Гэбриеля она при этом полностью игнорировала и обращалась, по всей видимости, к стенке. - Да как же тебе не быть на нервах, Сьюзен, когда у тебя на руках сорок человек постояльцев, не считая проезжих? Да кто же тебе даст отдохнуть, Сьюзен, разве только ревматизм тебя расшибет, так что ты и пальцем шевельнуть не сможешь? Или умрет у тебя кто в семье; может быть, тогда твои друзья забеспокоятся и придут тебя навестить. Да ведь от такого кашля, что мучает малютку Манти уже шестую неделю, другая мать сама наверняка схватила бы нервную горячку. С виноватым чувством Гэбриель припомнил, что, встретив только что Манти, хлюпавшую в луже возле дома, он невольно подумал, уж не готовит ли его судьба в отчимы к девочке. Теперь, когда стало очевидно, сколь недостоин он занять это положение, он почувствовал себя самозванцем и сильно оробел. Смущение Гэбриеля проявилось в характерной для него форме: он вытащил из кармана маленький гребешок и принялся, растерянно улыбаясь, расчесывать свою русую шевелюру. Вдова, наблюдавшая это зрелище не впервые, истолковала смущение Гэбриеля в свою пользу. Сердце ее дрогнуло. Неким телепатическим путем чувства миссис Маркл передались и ее служанке. - Ты сегодня совсем не в настроении, Сьюзен. Послушай-ка меня, глупую, брось ты эту посуду да посиди часок в гостиной, побеседуй с Гэбриелем, если только он не пришел сюда, чтобы разжиться у нас каким-нибудь хозяйственным советом. Я про себя скажу, не могу я работать, когда мужчина топчется рядом. Нет, уж вы увольте меня, а я как-нибудь домою посуду; недаром говорится, где двое - компания, там третий лишний! А ну-ка, отдай мне свой фартук. Так заработалась ты, Сью, что и не приглядишь за собой. Ну что у тебя с волосами! Признав таким образом, до известной степени, присутствие в доме Гэбриеля, костлявая Сол предприняла попытку усовершенствовать прическу своей хозяйки, но миссис Маркл игриво уклонилась, заявив, что у нее совсем нет времени заниматься такими пустяками. - Да и что в них хорошего? Грива, да и только! - заявила она с суровой самокритичностью. - Оставь в покое мои волосы, Сол! Вот видишь, ты добилась своего! Злокозненная Сол действительно добилась своего Применив один из ловких приемов, известных представительницам ее пола, она как бы невзначай распустила прическу своей хозяйки, и черные густые волосы миссис Маркл упали на ее полные плечи. Рассмеявшись, миссис Маркл попыталась укрыться в гостиной, но Сол, истинный автор этого живописного зрелища, задержала ее с тем, чтобы решительно ни о чем не подозревавший Гэбриель мог насладиться представлением до-полна. - Грива! Выдумаете тоже! - сказала Сол. - Конечно, каждый волен в своем мнении и хвалить самому себя не положено, только, скажу я, не далее как вчера за этим самым столом адвокат Максуэлл любовался на вас, Сью. Вы, задумавшись, несли ему суп, и прядь волос у вас спустилась, чуть что в тарелку ему не угодила, а он и говорит мне, адвокат Максуэлл: "Сол, - говорит он, - немало светских дам во Фриско отдали бы все на свете, только бы иметь такие волосы, как у Сьюзен Маркл..." Рассказ этот остался незаконченным потому, что миссис Маркл, застыдившись, убежала в гостиную. - А как вам думается, Гэбриель, к чему клонил адвокат Максуэлл? - спросила Сол, снова принимаясь за посуду. - Не знаю, - невинно ответил Гэбриель, счастливо избегая хитроумной ловушки, заключенной в заданном ему вопросе, как до этого избег опасного очарования, заключенного в распущенных волосах миссис Маркл. - А все к тому же. Зачастил он к нам, адвокат Максуэлл, недавно за один только день пять раз забегал перекусить. Вот и сейчас, когда вы шли, я сразу решила, не иначе как он. А Сью, она просто его не замечает, не жалует Сью слабосильных, - заявила Сол, поглядывая на богатырские плечи и могучие жилистые руки Гэбриеля. - Как вы ее находите - я вас просто как друга спрашиваю: не похудела ли она за последнее время? Гэбриель поспешил заверить, что миссис Маркл выглядит превосходно, но его костлявая собеседница только вздохнула и покачала головой. - Все это обманчиво, Гэбриель! Если бы вы только знали, как бедняжка мучается. Душа у нее не на месте эти дни, а когда у нее душа не на месте, она бьет посуду. Видели, как она только что грохнула тарелку? Может, я не должна вам этого говорить, хоть вы и друг наш и никому не расскажете, а Сью просто убила бы меня, если бы услышала что-либо подобное, такая она гордая у нас, вроде как я сама, - да, может, и говорить-то здесь не о чем, но только скажу вам откровенно, как услышу я бой посуды, точно знаю, пришел Гэбриель Конрой, Последний раз вы приходили, дай бог память, на позапрошлой неделе, и что же - к ужину постояльцам не из чего было чай пить! - Может, это простудное? - опросил пораженный ужасом Гэбриель, чувствуя, что его худшие опасения подтверждаются, и поднимаясь со стула. - У меня еще осталось немного индийского бальзама; я сбегаю сейчас домой и принесу вам; а то пришлю с кем-нибудь. Он жаждал сейчас лишь одного - скорее, как можно скорее ретироваться, и, наверное, обратился бы в позорное бегство, но Сол остановила его с таинственным и многозначительным видом: - Если Сью сейчас вернется, Гэбриель, и не застанет вас здесь, то при ее нынешнем состоянии здоровья, нервном, я сказала бы, состоянии, с ней может случиться все что угодно; я не поручусь за жизнь бедняжки. Если вы сделаете это после всего, что было, после того, что у вас произошло сегодня, она просто умрет. - А что у нас произошло сегодня? - спросил Гэбриель, обуреваемый смутной тревогой. - Кто я такая, - загадочно сказала Сол, - кто я такая, чтобы судить других людей, решать, что они делают и почему? Почему одни приходят в гости, а другие их принимают, почему одни бьют посуду, а другие причесывают гребешком волосы, - Гэбриель вздрогнул при этих словах, - и молчат, словно воды в рот набрали? А если женщине самую малость нездоровится и мужчина впадает в такое отчаяние, что готов как сумасшедший бежать ей за лекарством, мне ли решать - значит это что-нибудь или совсем ничего не значит? Про себя я, может быть, и знаю кое-что, но уж другому никому не скажу. Сколько раз говорила мне Сью: "Если уж кто умеет держать язык за зубами, так это ты, Сол". А, вот и вы пожаловали, сударыня! Значит, служанкам время браться за дело, а господам - любезничать. Едва ли нужно пояснять, что последние слова были обращены к вдове, которая в эту минуту появилась в дверях гостиной в новом ситцевом платье, обрисовывавшем ее формы самым благоприятным образом, и что, именуя свою хозяйку и Гэбриеля господами, Сол желала подчеркнуть особую значительность происходящих событий. - Надеюсь, я не помешала вам? - лукаво спросила вдова, в притворной нерешительности останавливаясь на пороге. - Если вы не успели еще обсудить ваши личные отношения, я могу и обождать. - Уж не знаю, что еще может сказать Гэбриель из того, что вам не годится слышать, миссис Маркл, - ответила Сол, подчеркивая своим тоном, что Гэбриель только что доверил ей важную тайну, которую она, щадя его скромность, не решается огласить. - Да и кто я такая, чтобы мне поверяли сердечные тайны? Трудно сказать, что напугало Гэбриеля сильнее, игривость ли миссис Маркл или суровая риторика Сол, но он поднялся со стула. Он решился бежать, невзирая ни на страшную сцену, которую могла ему устроить миссис Маркл, ни на физические преграды, какие могла воздвигнуть на его пути костлявая Сол. Однако тайное подозрение, что он уже связал себя безвозвратно, смутная надежда, что, объяснившись, он еще сумеет спастись, или же просто притягательная сила нависшей опасности парализовали его решимость и направили его стопы прямехонько в гостиную миссис Маркл. Миссис Маркл предложила ему сесть, и Гэбриель безвольно опустился в кресло. На кухне Сол оглушительно загремела посудой и запела пронзительным голосом; было очевидно, что она делает это со специальной целью показать, что не подслушивает их нежных излияний; Гэбриель покраснел до корней волос. Когда вечером Гэбриель вернулся домой, он был молчаливее, чем всегда. На вопросы Олли он отвечал кратко и неохотно. Однако не в обычае Гэбриеля было замыкаться в себе, даже если он был чем-нибудь сильно огорчен, и Олли решила набраться терпения. Когда они закончили свой скромный ужин - в отличие от завтрака он не прерывался критическими замечаниями Гэбриеля, - Олли пододвинула деревянный ящик - свое излюбленное сиденье - поближе к коленям брата и удобно устроилась, положив головку к нему на грудь. Гэбриель раскурил трубку при помощи единственной свечи, освещавшей комнату, затянулся раз или два, вынул трубку изо рта и ласково промолвил: - Олли, из этого ничего не получится. - Из чего ничего не получится, Гэйб? - спросила хитрая Олли, прекрасно поняв, в чем дело, и задумчиво улыбаясь. - Да из этой затеи. - Из какой затеи, Гэйб? - Из женитьбы на миссис Маркл, - ответил Гэбриель, стараясь принять равнодушный тон. - Почему? - спросила Олли. - Она не хочет идти за меня. - Не хочет? - воскликнула Олли, мгновенно подняв головку и глядя брату прямо в глаза. Гэбриель не решился на ответный взгляд. Уставившись в пылающий камин, он повторил раздельно и твердо: - Ни-под-каким-видом. - Мерзкая старая ведьма, - с сердцем вскричала Олли. - Я бы ей показала!.. Да ведь на всем свете нет никого лучше тебя, Гэйб! Подумать только! Гэбриель помахал своей трубкой, якобы выражая покорность судьбе, но с таким очевидным довольством, что Олли, заподозрив неладное, спросила: - А что же она сказала? - Сказала, - ответил Гэбриель не спеша, - что ее сердце принадлежит другому. Она даже в поэзию ударилась и заявила так: Никогда не смогу полюбить я тебя, Потому что другого люблю. Да, так и сказала. Может быть, я передаю не вполне точно, Олли, но ты, конечно, знаешь, что в такие минуты женщины предпочитают изъясняться стихами. В общем, она любит другого. - Кого? - спросила Олли в упор. - Она не назвала его, - ответил застигнутый врасплох Гэбриель, - а я решил, что допытываться будет неудобно. - Ну и как же? - спросила Олли. Гэбриель опустил глаза и смущенно заерзал на своем стуле. - Что как же? - повторил он вопрос сестры. - Что ты ей сказал? - спросила Олли. - В ответ? - Нет, в самом начале. Как ты подошел к этому делу, Гэбриель? Олли устроилась поудобнее, положила руку под голову и с нетерпением ждала рассказа Гэбриеля. - В точности, как в таких случаях принято, - ответил Гэбриель, обозначая неопределенным взмахом трубки свою понаторелость в амурных делах. - А все-таки? Расскажи все с самого начала, Гэйб. - Могу рассказать, - промолвил Гэбриель, направляя взгляд в потолок. - Видишь ли, Олли, женщины очень застенчивы, и, чтобы иметь у них успех, нужно действовать смело и решительно. Только я переступил порог, я сразу пощекотал Сол под подбородочком - ну, ты понимаешь, - а потом обхватил вдову за талию и чмокнул раза два или три, просто так, чтобы показать, какой я любезный и общительный человек. - И после всего этого она не захотела идти за тебя замуж, Гэйб? - Ни за какие коврижки! - с готовностью подтвердил Гэбриель. - Мерзкая тварь! - сказала Олли. - Пусть ее Манти еще попробует сунуть сюда свой нос! - добавила она, яростно взмахивая кулачком. - А я-то отдала ей нынче самого толстого щенка! Подумать только! - Нет, Олли, даже не помышляй ни о чем таком, - поспешно сказал Гэбриель. - Никто ничего не должен знать. Это тайна, Олли, наша с тобой тайна; ты ведь знаешь, о подобных делах не рассказывают. К тому же это безделица, сущий пустяк, - добавил он, желая утешить девочку. - Господи боже, да пока человек найдет себе подходящую жену, ему приходится раз по десять нарываться на отказ. Уж так на свете заведено. Был у меня один знакомый, - продолжал Гэбриель, вступая на путь прямого вымысла, - так ему невесты отказывали пятьдесят раз подряд, а был он куда красивее меня и мог в любой момент вынуть из кармана тысячу долларов и предъявить кому надо. Да что там говорить, Олли, некоторым мужчинам даже нравится, когда им отказывают; в этом есть свой азарт, все равно как искать золото в новом месте. - Ну и что ты ей сказал, Гэйб? - спросила Олли, возвращаясь с новым интересом к главной теме и пропуская мимо ушей заверения Гэбриеля, что мужчинам нравится, когда женщины отвергают их любовь. - Я подошел к делу прямо. Сьюзен Маркл, - сказал я, - послушайте-ка меня. Мы с Олли живем на горе, вы с Манти - в лощине, но ведь как поется в песне: Для тех, кто любят, кто сердцем верны, Ни горы, ни пропасти не страшны. Вот я и предлагаю вам, давайте соединимся-ка в одну семью и поселимся вместе. Одно словечко, и мой дом к вашим услугам. Тут я стишков подпустил и вытащил вот эту штучку. - Гэбриель продемонстрировал надетое на могучий мизинец массивное золотое кольцо. - А потом чмокнул ее еще разик и пощекотал Сол под подбородочком. Кажется, все. - И она отказала тебе, Гэйб? - спросила задумчиво Олли. - После всего этого? Да кому она такая нужна? Уж конечно, не мне. - Я рад, что ты так думаешь, Олли, - сказал Гэбриель. - Но помни, никому ни единого слова. Вдова думает строиться здесь, на горе, сказала, что хочет купить участок на моей старой заявке, где я работал прошлым летом, чтобы жить к нам поближе и приглядывать за тобой. Так что, Олли, - наставительно сказал Гэбриель, - если она зайдет сюда и станет со мной заигрывать, как прежде бывало, ты уж не вмешивайся; от женщин приходится многое терпеть. - Чтобы ее ноги здесь не было! - сказала Олли. Гэбриель поглядел на Олли с видом одновременно виноватым и торжествующим и привлек ее к себе. - Теперь, когда с этим покончено, Олли, - сказал он, - я вижу, что нам с тобой живется отлично. Так мы и будем с тобою жить, мирно да ладно. Я вчера потолковал кое с кем из друзей насчет того, чтобы выписать сюда учительницу из Мэрисвилла; миссис Маркл тоже согласна, что это дело нужное. Тогда, Олли, ты у меня пойдешь в школу. А на будущей неделе я съезжу в Мэрисвилл и куплю тебе там несколько новых платьев. Вот когда заживем, Олли! А потом, пройдет немного времени - ты и подозревать даже не будешь, это случится вдруг, вроде сюрприза, - наткнусь я на богатую жилу на нашем участке, и мы с тобой разбогатеем. Здесь непременно должна быть богатая жила, Олли, это уж ты можешь мне поверить. А тогда мы с тобой покатим в Сан-Франциско, купим там большой-пребольшой дом и позовем в гости маленьких девочек, самых лучших маленьких девочек во всем Сан-Франциско, и ты будешь с ними играть. А потом пригласим учителей тебя учить и гувернанток - за тобой смотреть. Вот тогда, может быть, я попробую еще разок посвататься к миссис Маркл. - Ни за какие коврижки, - сказала Олли. - Нет так нет! - согласился хитрый Гэбриель, весело поблескивая глазами и испытывая легчайшие укоры совести. - А теперь маленьким девочкам пора в кроватку. С таким напутствием Олли удалилась, забрав с собой их единственную свечу и оставив брата докуривать трубку при свете гаснущих углей. Но девочке не спалось. Когда она через полчаса выглянула из-за занавески, то увидела, что Гэбриель все еще сидит у очага, опустив голову на руки, с докуренной трубкой во рту. Тихонько подкравшись, она обняла его; Гэбриель, вздрогнул от неожиданности, и девочке что-то капнуло на руку - вроде капли воды. - Горюешь об этой женщине, Гэйб? - Нет! - со смехом ответил Гэбриель. Олли поглядела на свою руку. Гэбриель уставился в потолок. - Не иначе как крыша у нас протекает в этом месте. Завтра непременно починю. Иди спать, Олли, не то простудишься насмерть. 4. КОВАРНОГО ГЭБРИЕЛЯ НАЧИСТО РАЗОБЛАЧАЮТ Невзирая на внешнюю беззаботность и на то, что на душе у него действительно полегчало, Гэбриель далеко не был удовлетворен итогами своего визита к миссис Маркл. Что бы там ни происходило - а читатели вынуждены судить об этом лишь по известной нам беседе Гэбриеля с Олли, - во всяком случае, дело не было решено так просто и окончательно, как он пытался это представить День-два Гэбриель стойко пресекал попытки Олли возобновить неоконченный разговор, а на третий день, сидя в баре "Эврика", сам завел с одним из старателей беседу, которая, по всей видимости, касалась волнующего его вопроса. - Слышал я, - начал издалека Гэбриель, - в газетах много пишут сейчас про суды над женихами, которые будто бы нарушили обещание жениться. Думается мне - если взглянуть на дело здраво, - пусть парень и поухаживал слегка, вины в том большой нет. Как ты считаешь? Собеседник Гэбриеля, который - если верить слухам, - удалился в Гнилую Лощину, спасаясь от злой жены, с проклятием возразил, что все женщины - набитые дуры и доверять им вообще не приходится. - Все-таки должен быть на этот счет справедливый закон, - сказал Гэбриель. - Вот представь себе, что ты присяжный и слушаешь подобное дело. Случилось это с одним моим приятелем во Фриско, - небрежно добавил Гэбриель. - Ты его не знаешь. Была у него знакомая, ну, скажем, вдова, которая обхаживала его года два или три, а он о женитьбе ни гугу. В один прекрасный день отправляется он к ней в гости, ну просто так, поразвлечься и приятно время провести. - Пиши пропало! - воскликнул циничный собеседник Гэбриеля. - Да, - сказал задумчиво Гэбриель, - может, так оно и кажется со стороны, но на самом деле у него не было на уме ровно ничего худого. - Так что же у них произошло? - спросил советчик. - Ничего, - сказал Гэбриель. - Ничего?! - возопил с негодованием его друг. - Ровным счетом ничего. И теперь эта женщина хочет подать на него в суд, чтобы он на ней женился. - Хочешь знать мое мнение? - коротко спросил советчик. - Так слушай. Во-первых, твой приятель болван; во-вторых, лгун бессовестный. Что бы с ним ни случилось, поделом ему! Вот мое мнение! Гэбриель был так подавлен этой резолюцией, что удалился, не промолвив ни слова. Беспокойство его, однако, не утихло, и попозже, днем, сидя в компании курильщиков в лавке Бриггса, он несколькими ловкими ходами перевел общую беседу на обсуждение вопросов Жениховства и брака. - Есть тысяча разных способов ухаживать за женщиной, - безапелляционно заявил Джонсон, бегло обрисовав, каким именно путем он добился взаимности у своей последней дамы сердца, - тысяча способов, потому что каждый мужчина на свой образец и каждая женщина тоже на свой образец. Что подходит одним, не подходит другим. Но существует способ, перед которым не устоять ни одной женщине. Прикинься равнодушным, ничем не показывай, что она тебе нравится. Можешь даже позаботиться о ней самую малость, если есть охота - ну, вроде того, как наш Гэйб заботится о своих пациентах, - про любовь же ни словечка. И так гни свою линию, пока она не поймет, что у нее нет иного выхода, как самой объясниться тебе в любви. Ты что это, Гэйб, уходить собрался? Гэбриель, который поднялся со своего места в очевидном смятении, пробормотал что-то насчет позднего времени, но потом снова уселся, не в силах отвести глаз от Джонсона, словно тот его загипнотизировал. - Против этого способа женщины бессильны бороться, - продолжал Джонсон, - и за мужчинами, которые им пользуются, нужно следить в оба. Я бы даже преследовал их по закону. Ведь это значит играть на самых святых чувствах! Ловить надо таких молодчиков, ловить и разоблачать! - Ну а если тот человек не задумал ничего худого, если у него просто характер такой, - жалобно сказал Гэбриель. - Он, может, и к женщинам не привержен, и жениться совсем не хочет, - просто такая у негр повадка. - Черта с два повадка! - сказал неумолимый Джонсон. - Нас-то ему не провести! Хитрющая бестия - не сомневайся! Отклонив все уговоры повременить, Гэбриель не спеша поднялся, направился к двери и, промолвив что-то о дурной погоде (нарочито небрежным тоном, чтобы показать, что спор ни в малейшей мере не взволновал его), пропал за пеленой дождя, который лил не переставая вторые сутки и успел превратить единственную улицу Гнилой Лощины в бурлящий желтый поток. - Гэйб сам не свой сегодня, - сказал Джонсон. - Утром я слышал, что его разыскивает адвокат Максуэлл. Что-то у него стряслось. Гэйб - славный парень. Звезд с неба он, конечно, не хватает, зато за больными ходит замечательно, а в поселке, вроде нашего, - это великое дело. Жаль, если он забросит своих пациентов. - Уж не замешана ли тут женщина? - усомнился Бриггс. - Он, похоже, разволновался, когда ты сейчас заговорил о женщинах. Некоторые считают, - продолжал Бриггс, понижая голос и оглядевшись вокруг, - что Олли, которую он выдает за сестру, на самом деле его дочь. Нянчиться, как он с ней, и ночь и день, забыть про баб, про выпивку, про карты, про друзей, - на это пойдешь только ради родной дочери. Не встречал я таких любящих братьев! - Да и вся эта история про Голодный лагерь и тому подобное не очень-то похожа на правду, - вмешался один из собеседников. - Лично у меня всегда были сомнения. - Что бы там ни случилось - его забота, - подвел итоги Джонсон, - и меня нисколько не касается. Бывало, конечно, что я говорил Гэйбу, кто чем захворал и даже давал некоторые полезные советы, как кого лечить, но я не стану попрекать его этим, даже если он и влопался в какую-нибудь нехорошую историю. - Скажу со своей стороны, - добавил Бриггс, - что если я позволял ему приходить ко мне и лечить больного мексиканца, это вовсе не значит, что я взял на себя поручительство за его нравственность. Приход в лавку покупателя прервал дальнейшее обсуждение моральных качеств Гэбриеля. Между тем злосчастный объект этой дискуссии пробирался по улице, прижимаясь к стенам домов, чтобы спастись от пронзительного ветра, пока не вышел на тропу; тропа сперва сбегала вниз, в лощину, а потом поднималась по противоположному склону холма прямо к его хижине. Гэбриель остановился. Спускаться можно было, только пройдя возле самого пансиона миссис Маркл. Но не значило ли это - в свете только что услышанного - подвергнуть себя новой опасности, бросить безрассудный вызов судьбе. Взбудораженному воображению Гэбриеля представилось сперва, как вдова и Сол совместно набрасываются на него и заставляют зайти к ним в гости, потом другая устрашающая картина - как он пытается проскользнуть незамеченным и вызывает тем приступ истерики у миссис Маркл. Попасть домой можно было и другим путем, обойдя лощину по гребню горы; это значило, правда, сделать крюк в три мили. Недолго раздумывая, Гэбриель зашагал в обход. Задача была нешуточной; идти Гэбриелю приходилось все время против ветра, дождь хлестал ему прямо в лицо. Зато трудности пути, требовавшие от нашего героя напряжения всех физических сил, захватили его внимание и помогли отвлечься от нелепых страхов Когда Гэбриель добрался до гребня, он впервые по-настоящему увидел, что успели натворить дожди, шедшие без малого уже неделю. Неприметный горный родничок, из которого всего две недели тому назад, гуляя с Олли, он напился свежей воды, - превратился в водопад; ручей, через который они оба перескочили без труда, стал бурлящей рекой; в низинах прямо на глазах росли и ширились озера; а дальняя долина сплошь была залита поблескивающей водой. В ушах звенело от бульканья и журчания. Через полчаса, когда Гэбриель уже одолел не менее двух третей своего пути, перед ним открылось узкое обрывистое ущелье, по которому проходил почтовый тракт из Уингдэма в Мэрисвилл. Подойдя поближе, Гэбриель увидел, что горная речушка, протекавшая вдоль почтового тракта, вздулась до самых берегов и кое-где залила дорогу. - Сегодня езда здесь будет невеселая, - пробормотал Гэбриель, раздумывая об уингдэмском дилижансе, который вот-вот должен был появиться из-за поворота, - опасная будет езда; а особенно если лошади попадутся пугливые. Впрочем, это не самое страшное испытание, какое может выпасть человеку, - прибавил он, обращаясь мыслью к миссис Маркл. - И я хоть сейчас поменялся бы местами с Юба Биллом; сел бы вместо него на козлы, а Олли посадил бы в дилижанс. Но тут внимание Гэбриеля привлекла открывшаяся его взору уингдэмская плотина, и в то же мгновение он не только полностью забыл о миссис Маркл, но вообще как бы стал совсем другим человеком. Что там приключилось? Для неискушенного взора - ничего страшного. Правда, водохранилище было переполнено и вода с ревом бежала через водосброс. Ну и что же? Даже специалист и тот сказал бы, что сток лишней воды ничем не угрожает плотине. Так в чем же дело? А дело было в том, что примерно посередине грубо сложенного глинобитного тела плотины просачивалась вода и узкой струйкой изливалась на низлежащие утесы и на почтовый тракт в каньоне. Плотина была размыта! Для человека отважной души не могло быть сомнения в том, как поступить. Куртку и всю лишнюю одежду долой! Вниз - со скалы, цепляясь за камни, за выскальзывающий из рук чимизаль и полусгнившие корни деревьев! Вниз в каньон, рискуя на каждом шагу поломать себе руку или ногу, а то и совсем лишиться жизни. А потом - во весь дух по почтовому тракту навстречу дилижансу, пока он еще не въехал в узкое ущелье! Но, чтобы выполнить все это с самой малой затратой энергии - о, как она ему еще будет нужна! - с самой тщательной экономией физических сил, с изяществом горца и мощью исполина, чтобы выполнить это безупречно и четко, без единого промаха, словно не под влиянием минуты, а после длительной специальной тренировки, - нужно было быть Гэбриелем Конроем. А если бы вы увидели его, когда, спустившись вниз, ос перешел на широкий размашистый бег, пригляделись к его невозмутимо серьезному, даже не тронутому волнением лицу, к исполненному спокойной решительности взгляду, наверно, сказали бы: это какой-то могучий великан, надумав поразмяться, свершает свой привычный моцион. Не успел Гэбриель пробежать и полумили, как уловил своим чутким ухом дальний рев воды. Но и тогда он только чуть ускорил свой ровный бег, словно повинуясь команде тренера, а не угрозе смерти. Впереди раздалось цоканье подков, и в ту же минуту стало слышно, как возница заворачивает дилижанс, ибо предостерегающий крик Гэбриеля обогнал его самого, подобно выпущенной пуле. Увы, слишком поздно! Ревущей поток обрушился сзади на Гэбриеля и понес его, а в следующее мгновение вода подхватила и почтовую карету вместе с лошадьми, сбила их в один огромный черный клубок и швырнула к каменной стене каньона. Вот когда понадобились столь тщательно сэкономленные силы Гэбриеля! Когда водяная громада настигла его, он и не подумал сопротивляться ее бешеной энергии, отлично зная, что это бесполезно. Он отдался на волю волн, пока не приметил прямо над головой куст чимизаля, растущий на стене каньона. Ухватившись за него, он могучим усилием вырвался из кипящего водоворота. Почтовой кареты он не увидел, но на том месте, где она недавно стояла, то исчезая из виду, то появляясь вновь, боролись с течением несколько человек; среди них была женщина. Долго не раздумывая, Гэбриель кинулся в желтые волны. Сильно загребая, он подплыл к женщине и обнял ее за талию, чтоб помочь ей держать голову над водой. В эту минуту один из утопающих схватил его за другую руку. Гэбриель не оттолкнул его. - Держи меня за пояс, и я вытащу вас обоих! - крикнул он, высвобождая руку и стараясь достать до куста чимизаля. Когда ему удалось это, он подтянулся, вцепился в куст зубами, а затем, стиснув челюсти, повис в воздухе и вытащил за собой из воды обоих спасенных. Едва успели они ухватиться за куст, как послышался зловещий рев, и новая мутно-желтая водяная лавина ворвалась в каньон. Куст чимизаля подался под тяжестью трех человек. Пальцами одной руки Гэбриель врылся в почву у корней чимизаля, добираясь до каменистого основания, другой же рукой как можно крепче прижал женщину к каменной стене каньона. Когда волна накрыла их с головой, раздался отчаянный вопль и затем всплеск: их сотоварищ исчез. Остались Гэбриель и женщина. Они спаслись, - надолго ли? Левая рука Гэбриеля, цеплявшаяся за неровности каменной стены, была их единственной опорой. Впервые за эти минуты Гэбриель взглянул на женщину и спросил, запинаясь: - Можете вы продержаться еще немножко? - Да. Несмотря на ужас их положения, таинственная сладость в голосе женщины поразила его. - Обнимите меня за шею и держитесь как можно крепче. Она повиновалась. Почти не ощутив веса повисшей на нем женщины, Гэбриель стал осторожно нащупывать освободившейся правой рукой хоть какой-нибудь уступ в каменной стене. Разыскав его наконец, Гэбриель могучим усилием подтянулся вверх и поставил ноги в отверстие, образовавшееся на месте вырванного с корнем куста чимизаля. Потом сделал передышку. - Еще можете немного продержаться? - Поднимайтесь, - ответила она. Гэбриель стал подниматься. Он отыскал второй выступ, потом еще и еще, пока наконец не добрался до карниза в фут шириною, почти у самой вершины утеса. Он остановился, чтобы перевести дух. Теперь заговорила женщина: - Вы сумеете добраться до вершины? - Да... если только вы... - Поднимайтесь, - спокойно сказала она. Тщательно размеряя свои движения, Гэбриель возобновил подъем. Через несколько минут он был на вершине. Тут пальцы женщины вдруг разжались и она скользнула было вниз, но Гэбриель поддержал ее, взял на руки и понес на полянку, которую сваленная кем-то сосна устлала мягким ковром из высохшей хвои. Здесь он опустил ее на землю, проявив при этом ту необыкновенную нежность в каждом движении, которую выработал за многие годы ухода за слабыми и больными и которая стала как бы его второй натурой. Она грациозно поблагодарила его, показав при этом очаровательные белые зубки, и так взглянула на него своими темно-синими глазами, что Гэбриель не мог не ответить ей взглядом. Это была миниатюрная блондинка, одетая изящно и по моде, того типа и того круга, который Гэбриелю был совершенно незнаком. Если не считать улыбки, женщина показалась ему некрасивой. Продолжая улыбаться, она вдруг побелела и потеряла сознание. В ту же минуту Гэбриель услышал голоса и, оглянувшись, увидел двух приближающихся к ним пассажиров дилижанса, спасшихся, как видно, тем же способом, что и они. И тут - не знаю даже, как рассказать об этом, - Гэбриеля охватил внезапный страх, что он снова попал в какую-то запутанную и рискованную историю. Что подумают эти люди? Да и поверят ли они его рассказу? С отчаянием он вспомнил недавний разговор у Бриггса; потом перед его мысленным взором продефилировали костлявая Сол и дебелая миссис Маркл; потом вопрошающие глаза малютки Олли глянули ему прямо в душу, и наш герой, наш победоносный гигант повернулся и... пустился наутек. 5. ПРОСТОДУШИЕ ПРОТИВ ХИТРОСТИ Когда Гэбриель пришел домой, было уже темно; Олли, сильно встревоженная, ждала его. - Ты вымок насквозь, противный Гэйб, и весь в глине к тому же. Скорее переодевайся, не то простудишься насмерть, грешная твоя душа! Гэбриель был несколько озадачен тоном полученного выговора, но так обрадовался, что Олли ни о чем его не расспрашивает, что решил пропустить ее дерзость мимо ушей. Вернувшись из-за занавески в сухом платье, он, к своему изумлению, увидел в ярком свете новой свечи, что Олли с той поры, как он утром оставил ее, претерпела некое волшебное превращение. Лицо и руки ее поражали необыкновенной белизной, золотистые локоны были перехвачены яркой розовой лентой. Немалые перемены произошли и в ее наряде: она надела старенький кружевной воротничок, извлеченный из хранившегося в вещевом мешке материнского "гардероба", и повязала на шею пунцовый бантик. - Если я не ошибаюсь, - весело сказал Гэбриель, - одна девочка, которую я хорошо знаю, тоже переоделась и к тому же подзанялась своим туалетом. Уж не свалилась ли ты без меня в канаву, Олли? - Даже не думала, - с достоинством возразила Олли, накрывая стол к ужину. - Но я ни разу не видел тебя такой нарядной, Олли. Не приходил ли кто к нам? - спросил Гэбриель, испытывая внезапную тревогу. - Никого здесь не было, - сказала Олли. - Уж не воображаешь ли ты, что я не могу нарядиться сама и нуждаюсь в помощницах вроде... Сьюзен Маркл? Парфянская стрела застала Гэбриеля врасплох. - Видишь ли, Олли, - сказал он, - тебе не следует так относиться к этой женщине. Ты ведь еще ребенок. Даже если твой брат и рассказал тебе кое-что по секрету, как это водится между родственниками, ты не должна давать волю языку. - Давать волю языку! - негодующе воскликнула Олли. - Да я с этой женщиной ничего общего иметь не желаю! Подумать только! Взирая на сестру с почтительным восхищением, Гэбриель подумал в глубине своей совестливой души, что, пожалуй, не заслужил столь отважной защиты. На минуту он даже решил было рассказать ей всю правду, но удержался из страха разочаровать Олли, а также желая еще немножко понежиться в лучах ее сочувствия. "И кроме того, - подумал он, делая важное открытие, - это еще может пойти ей на пользу. Взгляни на этот воротничок, Гэбриель! Взгляни на ленту в волосах! Сколько раз ты говорил ей правду без малейшего толка. Один раз соврал, и малютку - не узнать!" Сумрачные мысли, навеянные дневными разговорами, все же не оставляли Гэбриеля. Когда Олли кончила есть (Гэбриель заметил, как она железным усилием воли поборола желание вытереть хлебом оставшуюся на сковороде подливку), он спросил ее весьма серьезно: - Скажи, Олли, если тебя спросят, ухаживал я за миссис Маркл или нет, что ты ответишь? - Что я отвечу? - свирепо повторила Олли. - Отвечу, что если была когда на свете женщина, бегавшая за мужчиной, который и знать-то ее не хотел, то это, конечно, миссис Маркл, мерзкая старая Сьюзен Маркл. Я скажу ей это прямо в глаза. Гэбриель был в полном восторге. - Когда сюда приедет учительница, поухаживай за ней, Гэйб!! - Олли! - вскричал скандализованный Гэбриель. - Да, поухаживай за ней. Так же, как ухаживал за Сьюзен Маркл. А лучше всего, сделай это, когда миссис Маркл будет поблизости, или так, чтобы вас увидела Манти; она побежит и расскажет матери; она обо всем ей рассказывает. Я слышала, Гэйб, что учительницы бывают прехорошенькие. Гэбриелю очень хотелось чем-нибудь вознаградить Олли; он даже решил было поведать ей о сегодняшнем приключении в каньоне, но его остановила мысль, что Олли может потребовать, чтобы он немедля предложил руку и сердце спасенной им женщине. В это время раздался стук в дверь. - Совсем позабыла, Гэйб, к тебе сегодня приходил адвокат Максуэлл, - воскликнула Олли. - Наверно, это он. Если он попросит тебя опять за кем-нибудь ходить, не соглашайся. У тебя за мной смотреть и то не хватает времени. Гэбриель встал с растерянным видом и открыл дверь. Вошел высокий смуглый бородатый человек; борода его была сильно тронута проседью. Хотя одежда его и общая манера вести себя отвечали местным обычаям, нечто и в одежде и в манерах пришельца показывало, что он стоит выше среднего уровня Гнилой Лощины. Не в пример недавнему вечернему посетителю, он не стал оглядывать дом Гэбриеля, а сосредоточил острый взор своих полунасмешливых-полувопрошающих глаз прямо на лице хозяина. Выражение его собственного лица было степенным, если не считать нервного подергивания в левом уголке рта, которое прекращалось, когда адвокат слегка проводил рукой по лицу. Впечатление было такое, что он смахивал улыбку, как другие смахивают набежавшую слезу. - Мы, кажется, никогда не встречались, Гэбриель, - сказал он, подходя к хозяину дома и протягивая ему руку. - Меня зовут Максуэлл. Должно быть, вы слышали обо мне. Нам с вами придется обсудить небольшое дельце. Испуг на лице Гэбриеля не укрылся от взора адвоката; заметил он и то, что Гэбриель сделал знак Олли уйти. "Как видно, я застал его врасплох, - подумал адвокат. - Либо он скрыл все от девочки, либо не успел ее подготовить". - Насколько я понимаю, Гэбриель, - сказал адвокат вслух, - ваша маленькая... гм... девочка тоже имеет отношение к нашему делу. Не лучше ли ей остаться? - Нет, нет! - сказал Гэбриель, теперь уже полностью уверенный, что Максуэлл пришел к нему как юридический представитель оскорбленной миссис Маркл. - Нет! Беги, Олли, набери щепок в сарае, чтобы было чем завтра развести огонь. Живее! Олли повиновалась. Максуэлл поглядел девочке вслед, провел рукой по лицу и, облокотившись на стол, устремил взгляд на Гэбриеля. - Я пришел, Гэбриель, во-первых, чтобы спросить вас, не склонны ли вы покончить дело с миром, и, во-вторых, чтобы посоветовать вам, как адвокат противной стороны, сделать это без лишних проволочек. Буду с вами откровенен, у меня на руках все необходимые бумаги, чтобы возбудить против вас судебное дело. Желаете ли вы, чтобы я изложил вам существо иска, и надо ли называть вам имя истца? Гэбриель понурил голову. Но и в эту минуту сказалось прямодушие его натуры. Взглянув в лицо адвокату, он сказал просто: - Нет! Адвокат Максуэлл был чуть-чуть ошеломлен. Чуть-чуть, не больше. - Отлично, - задумчиво промолвил он, - я вижу, вы человек прямой. Теперь следующий вопрос: не угодно ли вам, дабы избежать судебной процедуры, неприятной огласки и сплетен - а в том, что суд вынесет неблагоприятное для вас решение, сомнений быть не может, - не угодно ли вам просто покинуть этот дом и участок с тем, чтобы стоимость их пошла в счет убытков, причиненных вами истцу. Если вы не против, я уполномочен пойти на такое соглашение. Я даже гарантировал бы вам, что в этом случае мы не затронем вопроса о личных взаимоотношениях. Короче говоря, вы сохраняете свое имя, она - свое и остаетесь чужими друг другу. Как вы на это смотрите? Гэбриель вскочил со стула. - Вы добрый человек, мистер Максуэлл, - сказал он, сжимая руку адвоката своими могучими лапами, - благородный человек. Как великолепно вы справились с этим прискорбным делом! Вы не смогли бы защитить меня лучше, даже если бы были моим адвокатом. Я уеду немедленно. Я ведь думал об отъезде с той самой минуты, как это дело заварилось. Я уеду завтра же, Оставлю дом и все пожитки. Если бы у меня были деньги, чтобы заплатить вам гонорар, я охотно бы это сделал. Пусть берет себе дом и все, что хочет. И - точка! - Да, точка, - повторил Максуэлл, с удивлением глядя на Гэбриеля. - И чтобы никаких не было разговоров, никаких статей в газетах, - продолжал Гэбриель. - Все, что касается ваших действий по отношению к ней, а равно и вашей роли в этом деле, будет сохранено в полной тайне, если, разумеется, вы не нарушите молчания сами. Эту опасность я, собственно, и имел в виду, когда рекомендовал вам уехать отсюда. - Да, да я еду завтра же, - сказал Гэбриель, потирая руки. - Не хотите ли вы, чтобы я подписал какое-нибудь обязательство? - Нет, с какой стати?! - возразил адвокат, проводя рукой по лицу и разглядывая Гэбриеля так, словно тот принадлежал к какому-то совершенно новому, еще неведомому отряду позвоночных. - Я позволю себе дать вам дружеский совет, Гэбриель, никогда не подписывайте никаких бумаг, которые могут быть использованы против вас. Ваш отказ от дома и участка нас вполне удовлетворяет. Я не буду подавать ко взысканию до четверга, а в четверг уже не с кого будет взыскивать. Вы меня понимаете? Гэбриель кивнул утвердительно и, обуреваемый благодарностью, предпринял еще одну попытку сломать руку адвокату. С трудом оторвав свой взгляд от ясных глаз Гэбриеля, Максуэлл направился к двери. На пороге он задержался, оперся о косяк и, медленно проведя рукой по лицу, сказал: - Все отзываются о вас, как о честном, порядочном человеке, Гэбриель, и, скажу вам откровенно, если бы вы не признались сами, я никогда не поверил бы, что вы можете дурно поступить с женщиной. Я счел бы, что произошло какое-то недоразумение. Я давно занимаюсь юридической практикой, многое повидал, и действия людей перестали меня удивлять; я не берусь анализировать людские поступки, не берусь оценивать их с моральной стороны. Но вот сейчас, когда мы с вами достигли взаимопонимания, я хотел бы услышать, что толкнуло вас на этот чудовищный, необыкновенный в своем роде поступок? Повторяю, что бы вы ни сказали, это не изменит моего мнения о вас: я считаю вас неплохим человеком. Я хочу лишь узнать, каковы были ваши мотивы, как могли вы с заранее обдуманным намерением обмануть эту женщину? Гэбриель густо покраснел. Потом, подняв глаза на адвоката, указал пальцем по направлению к двери. Тот взглянул - на пороге стояла Олли. Адвокат Максуэлл усмехнулся. "Значит, все-таки замешана женщина, - комментировал он про себя, - хоть и несколько более юная, чем я предполагал; это - его родная дочь, сомнения быть не может". Он покивал, улыбнулся девочке и с чувством профессионального торжества и в то же время морального удовлетворения, которое не всегда сопутствовало его юридическим триумфам, исчез в ночи. Гэбриель отмалчивался допоздна. Но когда Олли заняла свое излюбленное местечко напротив очага у самых ног Гэбриеля, то спросила его прямо: - Зачем он приходил к тебе, Гэйб? - Просто так, - ответил Гэбриель, демонстрируя полное равнодушие. - Знаешь, Олли, я хочу рассказать тебе сказку. Давно уже я ничего тебе не рассказывал. У Гэбриеля был обычай услаждать эти вечерние часы, рассказывая Олли о новостях и событиях, которые он успевал узнать в поселке за день, но облекая их в изысканно-беллетристическую форму. Последние дни, занятый тревожными мыслями о миссис Маркл, он позабыл о своих сказках. Сейчас, заручившись согласием Олли, Гэбриель начал: - В доброе старое время жил да поживал один человек, обыкновенный человек, как все прочие люди, и никого-то у него на свете не было, кроме маленькой сестренки, которую он любил всей душой. И никогда этот человек никому не позволял, как это говорится, встревать в их жизнь, и такая дружба была у них, такая любовь, что просто всем на загляденье. - Значит, это был обыкновенный человек, не волшебник? - спросила Олли. - Это был обыкновенный человек, но сестренка у него была фея - я совсем забыл тебе об этом сказать - и своими чарами приносила ему много добра, а он-то даже и не подозревал о ее чудесной силе. И жили они вдвоем во дворце в густом лесу. Но вот однажды случилась у этого человека беда, и он понял, что больше ему в этом прекрасном дворце не жить. "Да, - подумал он, - как же я скажу об этом моей сестренке?" И вот собрался он с духом и говорит: "Глориана - сестренку звали Глорианой, - придется нам с тобой покинуть наш прекрасный дворец и уехать в дальние края, а почему - это тайна, и я не могу тебе ее открыть". А сестренка ему в ответ: "Что годится тебе, братец, то годится и мне, потому что мы с тобой, любим друг друга. Свет велик, разнообразие украшает жизнь, завтра же я соберу свой чемодан". Так она и сделала. А почему, Олли? Потому, что она была феей и понимала все без лишних слов. И они уехали в дальние края, в новые места, построили там дворец еще краше прежнего и жили-поживали, добра наживали до конца своих дней. - И старая ведьма, вроде миссис Маркл, больше не досаждала им. Когда же мы поедем, Гэйб? - спросила практическая Олли. - Я думал, Олли, - сказал смущенный Гэбриель, оставляя свои аллегории и не без почтения поглядывая на сестру, - я думал завтра же перебраться к Кейси, чтобы захватить вечерний дилижанс на Мэрисвилл. - В таком случае, - сказала Олли, - мне пора ложиться спать. - Олли, - с укором воскликнул Гэбриель, когда крохотная фигурка исчезла за занавеской, - ты не поцеловала меня и не сказала "спокойной ночи". Олли вернулась. - Ах ты, старина Гэйб, - покровительственно сказала она, снисходя к брату с высоты своего интеллектуального и морального величия и разглаживая ручкой его спутанную шевелюру. - Милый старый Гэйб, что бы ты стал делать без меня? - И она поцеловала его в лоб. Наутро Гэбриель с удивлением заметил, что Олли, как только позавтракала, сразу принялась наряжаться, отбирая самые роскошные вещи из своего гардероба. На белое муслиновое платье, ветхое и несколько пожелтевшее от времени, она накинула дешевый ярко-розовый шарфик, сверху же повязала и закрепила огромной черепаховой брошью черную в белую клетку материнскую шаль, такую длинную, что, сколько Олли не подворачивала ее, шаль по-прежнему волочилась по полу. На свою кудрявую головку она надела большую соломенную шляпу, украшенную желто-белыми маргаритками и светло-зелеными лентами, и в довершение всего раскрыла маленький желтый зонтик. Гэбриель, с очевидной тревогой наблюдавший за приготовлениями прехорошенькой, хоть и несколько фантастической маленькой франтихи, отважился наконец обратиться к ней с вопросом: - Куда ты собралась, Олли? - Пойду в лощину, к Ридам, попрощаюсь с девочками. Это неприлично, взять да уехать, ничего не сказав людям. - Ты только... не подходи близко... к дому миссис Маркл. Олли презрительно сверкнула синими глазами. - Подумать только! Столько решительности было в кратком энергичном ответе девочки, в сжатых губах и в движении бровей, что Гэбриель не промолвил больше ни слова. Молча он следил, как желтый зонтик и широкополая соломенная шляпа с развевающимися ленточками спускались вниз по извилистой тропинке, пока совсем не пропали из виду. И тут Гэбриель вдруг, сам поражаясь своему открытию, понял, насколько вся его жизнь зависит от этого ребенка. В то же время ему открылась впервые некая непостижимая для него особенность в умственном складе и характере девочки, которая и сейчас ощутимо отделяла их друг от друга, в дальнейшем же неминуемо уведет ее прочь, - от одной лишь мысли об этом Гэбриеля охватила такая горечь одиночества, что он с трудом совладал с собой. Собравшись с духом, он вернулся в хижину и обозрел ее прощальным взглядом. Потом поплелся к своей заявке, расположенной на склоне горы. По пути Гэбриель прошел мимо стоявшего особняком ясеня, не раз привлекавшего его внимание. Рядом с этим лесным великаном все окружающие деревья казались мизерными, но одиночество ясеня рождало всегда томительное, грустное чувство, плохо вязавшееся с очевидной мощью дерева. Ясень был велик не по разуму, его силища была ни к чему, он выглядел таким простаком рядом с окружавшими его щеголеватыми самоуверенными елками и осинами, что Гэбриель поневоле должен был признать свое сходство с ним и задуматься над тем, не пора ли ему приискать себе для жилья место, где он меньше разнился бы от прочих людей. "Если бы я в свое время нашел такое местечко, - подумал Гэбриель, - может быть, я устроил бы свою жизнь получше, чем сейчас, и малютке веселее жилось бы со мной". Пробравшись через кустарник, он вышел к месту своей первой заявки, занятой им сразу по прибытии в Гнилую Лощину. Место было унылое и мало обнадеживающее: высоко вознесшийся каменный склон, усеянный черными валунами. Гэбриель горько усмехнулся. "Не знаю, где они найдут второго олуха, который станет искать здесь золото. Пожалуй, оно и к лучшему, что меня гонят прочь". С такими мыслями Гэбриель повернул и стал спускаться в лощину к месту своей второй заявки, дававшей ему скудный доход, размеры которого определяются старательской поговоркой: "На хлеб да кашу". Было три часа дня, когда он, собрав рабочий инструмент, вернулся в хижину. Слегка раскрасневшаяся от волнения Олли была уже дома, но никаких приготовлений к отъезду Гэбриель не заметил. - Я вижу, ты еще не начала паковаться, Олли, - сказал он, - впрочем, паковать-то особенно нечего. - Ничего не нужно паковать, Гэйб, - заявила Олли, смело глядя в глаза смущенному великану. - Как так не нужно паковать? - спросил Гэбриель. - Совершенно не нужно, - подтвердила Олли решительным тоном. - Мы никуда не уезжаем, Гэбриель, это уже решено. Я ходила к адвокату Максуэллу, и мы обо всем договорились. Потеряв дар речи, Гэбриель плюхнулся на стул и в изумлении уставился на сестру. - Мы договорились, Гэбриель, - холодно подтвердила Олли, - сейчас я тебе все расскажу. Утром я зашла к адвокату и выложила напрямик, что я думаю о поведении миссис Маркл. Это решило дело. - Помилуй бог, Олли, что же ты ему сказала? - Что сказала? - откликнулась Олли. - Да все, что мне известно об этой женщине; ты ведь и половины не знаешь! Как она стала заигрывать с тобой с первой же минуты, еще когда ты лечил ее покойного мужа. Как ты не замечал ее, пока я тебе о ней не сказала. Как она повадилась ходить к нам, сидела возле тебя целыми часами и глаза вот так таращила, - тут Олли изобразила, как миссис Маркл делала Гэбриелю глазки, причем с неподражаемым искусством, которое непременно привело бы в ярость почтенную даму, Гэбриеля же заставило вспыхнуть до ушей, - и как она из кожи лезла вон, только бы зазвать тебя к себе, а ты все отказывался. И еще рассказала, какая она лживая, мерзкая, бесстыжая старая бестия. Задохнувшись, Олли замолчала. - И что же он ответил? - спросил Гэбриель, тоже задыхаясь от волнения. - Сперва ничего. А потом стал смеяться и смеялся так долго, что я испугалась, как бы он не лопнул. А потом он сказал... как это он сказал... - запнулась Олли, стараясь вспомнить подлинное выражение адвоката. - Да, он сказал: "Какое ужасное, чудовищное недоразумение!" Вот, Гэйб, как он назвал миссис Маркл! Провалиться мне на месте, если он так ее не назвал! Потом у него начался второй приступ смеха, а потом, не знаю уж, как это случилось, Гэйб, но меня тоже разобрал смех, а потом и она стала смеяться. - Кто она? - воскликнул Гэбриель, впадая в отчаяние. - Ах, Гэйб, ты думаешь, на свете и женщин других нет, кроме миссис Маркл! - возразила Олли. - Я говорю о даме, которая сидела у адвоката Максуэлла и слушала мой рассказ. Да что там слушала! Ловила каждое слово, не хуже чем сам адвокат. Пожалуй что, - добавила Олли не без законной гордости, - пожалуй что, им понравилось, как я рассказывала. Ах, Гэйб, до чего я ее ловко отделала! - Ну и что же он тебе сказал? - спросил Гэбриель, все еще предаваясь унылости. Как и всякому простодушному человеку, лишенному чувства юмора, непонятная веселость адвоката должна была показаться ему весьма подозрительной. - Адвокат хотел сразу же идти к тебе, сказал, что вам нужно объясниться, но дама его остановила и что-то шепнула на ухо; я не расслышала. Наверное, Гэйб, они очень дружны; он каждого ее слова слушается. А мне она сказала, чтобы я шла домой, и еще сказала, что никуда не нужно уезжать. На том мы дело и покончили. - А больше он ничего тебе не сказал? - встревоженно спросил Гэбриель. - Больше ничего. Он стал было расспрашивать меня про старые времена и про Голодный лагерь, но я сделала вид, что ничегошеньки не помню - я уже тебе говорила, Гэйб, что не хочу, чтобы меня считали каллибанкой, - так что я нарочно стала отвечать ему невпопад, пока он не сказал этой даме: "Девочка, как видно, ничего не знает". А дама и не хотела совсем, чтобы он меня расспрашивал; она даже знаки мне делала, чтобы я ему не отвечала. Ах, Гэйб, она такая умница! Я сразу заметила, как только увидела ее. - А какая она из себя, Олли? - спросил Гэбриель с виду совсем равнодушно, но на самом деле обуреваемый всевозможными мыслями. - На миссис Маркл ни капельки не похожа, Гэйб, совсем в другом роде. Небольшого роста, с белыми зубками, тоненькая, красиво одетая. Она не так уж мне понравилась, Гэйб, хоть и была со мной добра. Мне трудно рассказать точно, какая она; у нас таких нет. Ах господи, да вот и она сама, Гэйб, пришла сюда! Кто-то, войдя, заслонил свет, падавший через открытую дверь. Когда Гэбриель поднял голову, он увидел женщину, которую спас в каньоне. Это была госпожа Деварджес. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЖИЛА 1. ВЕТЕРАН 49-ГО ГОДА Начало нежаркого лета 1854 года ознаменовалось на калифорнийском побережье приходом туманов, густых, холодных, синевато-серых, непроницаемых для человеческого глаза. Короткая весенняя пора едва миновала, на холмах в окрестностях Сан-Франциско еще не увяли цветы, и в горах Контра-Коста дикий овес не успел даже пожелтеть. Но он был плотно укрыт густой, словно китайская тушь, вуалью, а полевые цветы в холодных объятьях тумана стояли как неживые. Словом, погода была настолько непривлекательной, что калифорнийским ветеранам приходилось с удвоенным усердием внушать приезжему гостю, что туман весьма полезен для здоровья и что лучше климата, чем в Калифорнии, нигде не сыскать. Не было, пожалуй, другого человека, столь склонного к подобным заверениям и столь в них настойчивого, как мистер Питер Дамфи, банкир и капиталист. Его вера в настоящее и будущее Калифорнии была поистине безграничной. Пылкая уверенность мистера Дамфи в том, что свет не видывал такой замечательной страны и такого замечательного климата, равно как и его беспощадная вражда ко всем, кто не соглашается с ним, выдвигали этого джентльмена в первые ряды калифорнийских патриотов. Выражая свое мнение по названным вопросам, Дамфи был настолько тверд и категоричен, что даже после самой краткой беседы с ним трудно было не проникнуться убеждением, что всякий иной климат, всякая иная цивилизация и всякое иное состояние общества, нежели те, что господствуют в Калифорнии, являются прискорбным отклонением от нормы. Новоприезжих сразу вели к Дамфи, чтобы они могли немедля припасть к этому кладезю веры, да и старожилам из числа колеблющихся и слабых удавалось порою, побеседовав с Дамфи, почерпнуть новую бодрость и отделаться от сомнений. Постепенно люди приучились повторять сентенции Дамфи, как свои собственные, и немалая доля рекламных похвал по адресу Калифорнии в газетах, в публичных выступлениях и в частной переписке имела своим первоисточником все того же мистера Дамфи. Не следует думать, что бесцеремонность мистера Дамфи или категоричность его суждений могли каким-нибудь образом дурно отразиться на его репутации. В большинстве своем жители окраин нашей страны с пренебрежением относятся к излишней учтивости или изяществу манер, и грубость мистера Дамфи легко сходила за прямоту характера. "Пит Дамфи не из тех, что ходит вокруг да около, - таково было господствующее мнение о нем, - возьмет да и выложит вам напрямик все, что про вас думает". Самоуверенность Дамфи была почти неправдоподобной; невежество - столь наглым, что любой противник, будь он трижды мудрецом, пасовал перед ним и стушевывался; вдобавок мистер Дамфи владел еще одним редчайшим даром природы - беспримесным, чистопробным бесстыдством. Во всеоружии этих боевых качеств мистер Дамфи восседал в то утро в своем кабинете, полный презрения к туману, клубившемуся за окнами конторы, или, точнее говоря, к тем нестойким элементам общества, которые поддавались влиянию тумана. Его настроение легко было прочесть на его лице, твердость черт которого сочеталась с безукоризненной гладкостью (за то время, что читатель не встречал мистера Дамфи, тот начисто сбрил бороду, считая ее слишком запоминающейся приметой). Хотя день еще только начинался, Дамфи успел решить немало дел, действуя с той быстротой и точностью, при которых даже мелкий промах выглядит чем-то из ряда вон выходящим. Подписывая очередное письмо, поднесенное ему одним из клерков, Дамфи бросил коротко, не поднимая головы: - Впустите мистера Рамиреса. Мистер Рамирес, который уже четвертый день безуспешно добивался приема у Дамфи, вошел в кабинет обозленный и разобиженный, однако поспешил спрятать свою обиду, как только предстал перед решительным и свирепым Дамфи. - Как дела? - спросил Дамфи, не отрывая взгляда от бумаг на столе. Пробормотав что-то относительно дурной погоды, оробелый Рамирес уселся на стул поблизости от Дамфи. - Говорите, зачем пришли, - сказал Дамфи, - я слушаю. - Я хотел бы послушать, что вы скажете, - вкрадчиво возразил Рамирес. - Я пришел узнать, нет ли чего нового? - Так! - сказал мистер Дамфи, проворно подписывая одну бумагу за другой. - Так! Так! Так! - Он покончил с бумагами, повернулся вместе с креслом к мистеру Рамиресу и сказал еще раз "так!" столь решительно, что привел того в полное замешательство. - Рамирес! - резко обратился мистер Дамфи к своему посетителю. - Сколько вложили вы в это дело? Теряясь в догадках, Рамирес ответил несколькими восклицаниями. - А? Да? О чем это вы? - Глубоко увязли или нет? Сколько теряете? Мистер Рамирес сделал попытку заглянуть Дамфи прямо в глаза. - Сколько... я... теряю? А что? Почему? - Сколько-денег-вы-вложили-в-это-предприятие? - спросил мистер Дамфи, отделяя каждое слово ударом ручки по письменному столу. - Ни цента! Я просто желаю успеха госпоже Деварджес. - Значит, увязли не слишком глубоко? С чем и поздравляю! Почитайте-ка, что она пишет. Дайте ему это письмо. Последние слова были адресованы клерку, который вошел в кабинет с каким-то вопросом. Пожалуй, Рамиресу повезло, что следующие несколько минут мистер Дамфи был настолько поглощен новым клиентом, что полностью позабыл о предыдущем. Начав читать письмо, Рамирес сделался пепельно-серым, потом лицо его побагровело. Трижды он облизнул пересохшие губы, потом воскликнул: "Карамба!" - и устремил горячий взгляд на Дамфи. - Вы читали это? - спросил он, потрясая письмом. - Прошу прощения! - возразил Дамфи, заканчивая беседу с клиентом и провожая его до двери. - Да, читал, - сказал он, возвращаясь к столу и глядя на Рамиреса. - Читал. Рамирес потряс письмом вторично. Он сделал попытку улыбнуться, но улыбка получилась невеселой. - Да, - холодно промолвил Дамфи, наклоняясь к Рамиресу и отбирая у него письмо. - Да, - повторил он, пробегая письмо. - Насколько я понимаю, она намеревается выйти замуж. За того самого брата, который владеет участком. Следовательно, она обходит все препятствия и становится законной владелицей. А вы выбываете из игры. Преследуемый горящим взглядом Рамиреса, мистер Дамфи сунул письмо в ящик и постучал рукой по столу, показывая всем своим видом, что аудиенция окончена. - Ну, а вы? - прохрипел Рамирес. - Как же вы? - Я не вложил в это дело ни доллара, хоть и считаю его достаточно солидным. У нее всегда были определенные шансы на выигрыш. Документ или завещание - у вас в руках, не так ли? Та, вторая женщина, не подает признаков жизни. - Мистер Дамфи говорил все это своим зычным голосом, не обращая ни малейшего внимания на предостерегающие жесты Рамиреса. - Хэлло! Как дела? - обратился он к вошедшему клиенту. - Я только что послал к вам нарочного. Рамирес поднялся. Крепко сжав руки, он вонзил свои длинные ногти в желтую кожу ладоней. В лице его не было ни кровинки, губы пересохли. - Уже уходите? - спросил Дамфи. - Жду вас в ближайшие дни. Вы нужны мне по другому делу, Рамирес. Мы заинтересованы в одной заявке, но там не хватает двух-трех важных документов. Думаю, вы могли бы их для нас раздобыть. Все расходы беру на себя. Мистер Дамфи сказал это без всякой таинственности, пренебрегая намеками или околичностями. Откровенность его можно было выразить в следующей формуле: "Ты разбойник, и я разбойник, а что касается третьего, кто слушает наш разговор, то нам на него наплевать". Усевшись поудобнее, мистер Дамфи занялся беседой с новым клиентом, как видно, полностью позабыв о Рамиресе. Когда Рамирес вышел на улицу, лицо его стало более спокойным, хотя бледность не проходила. Так или иначе, туман, окрасивший все лица в синевато-серые тона, помог ему скрыть потерю румянца от посторонних наблюдателей. Не помня себя, стремительным шагом он направился к заливу и остановился, лишь дойдя до пароходной пристани. Здесь, когда он обрел чувство реальности, ему показалось, что он сделал лишь один шаг от конторы Дамфи до набережной; что было с ним по дороге, он не сумел бы объяснить. Пароход в Сакраменто отходил в восемь вечера, сейчас было только десять часов утра. Он отлично понимал это. Но не прийти сюда не мог, даже зная, что спешит впустую: жажда мщения требовала от него каких-то действий. Ждать еще целых десять часов! Десять часов сидеть сложа руки! Нет, надо чем-то занять себя! Не наточить ли ему свой нож? Или купить новый, поострее? Можно купить и новый пистолет. Он вспомнил, что только что прошел мимо ружейной лавки, где в витрине поблескивали ножи и пистолеты. Он повернул назад, вошел в лавку и стал внимательно разглядывать товар оружейника. Особенно приглянулся ему большой охотничий нож с широким лезвием. - Собственной выделки, - сказал оружейник с профессиональной гордостью и провел грубым залубеневшим пальцем по остро отточенному лезвию. - Рубит полдоллара пополам. Вот поглядите. Он бросил на прилавок пятидесятицентовую монету и коротким сильным ударом ножа рассек ее на две равные части. Мистер Рамирес пришел в восторг и захотел лично повторить опыт. Но нож скользнул по монете и, сбив ее на пол, вырубил на прилавке длинную борозду. - Шалят нервы. К тому же излишне усердствуете, - равнодушно сказал оружейник. - С вашим братом постоянно та же история. Пустяку придаете такое значение, словно от него вся жизнь зависит. А тут глазное - спокойствие. И, щегольнув еще раз меткостью и мастерством удара, оружейник перерубил пополам вторую монету. Рамирес купил нож. Заворачивая покупку в бумагу, оружейник сказал с философическим сочувствием: - Сейчас я на вашем месте и пытаться бы не стал. Если человек плохо спал, рука у него наутро нетвердая. Это я твердо знаю. Проведите сегодняшний день поспокойнее, не думая ни о чем таком волнительном, и, ручаюсь вам, разрубите монету в лучшем виде! Выйдя на улицу, мистер Рамирес посмотрел на часы. Одиннадцать! Прошел всего только час! Он спрятал нож во внутренний карман сюртука, тщательно застегнулся на все пуговицы и быстро зашагал прочь. Через час он поднимался в гору неподалеку от миссии Долорес. В одном из переулочков он повстречался с женщиной, сильно походившей на ту, о которой он ни на минуту не переставал думать; он уставился на нее с такой злобой, что женщина в страхе отпрянула. Это случайное происшествие, неутихавшая внутренняя тревога и сухость во рту послужили для него достаточным поводом, чтобы зайти в салун. Там он напился, что, впрочем, не усилило и не ослабило владевшего им волнения. Он вышел на людную улицу во власти все тех же навязчивых мыслей; когда он на мгновение отрывался от них, ему казалось, что прохожие глядят ему вслед, и он убыстрял шаги. Во-первых, можно просто уличить ее в коварстве и убить тут же, на месте. Другой план, более прельщавший Рамиреса, был таков: застичь ее врасплох с новым сообщником (подобно большинству ревнивцев, он не допускал мысли, что привязанность его недавней возлюбленной к сопернику может иметь более благородные мотивы, чем привязанность к нему самому) и прикончить обоих. Был еще третий план - убить только его одного, чтобы потом насладиться ее отчаянием, унизить ее, заставить молить о прощении. Но пока он доберется до них, пройдет целых два дня! Они успеют пожениться! Успеют уехать! Пьяный от неистовой жажды мести, Рамирес ни на минуту не задумывался, соответствуют ли его кровавые планы нанесенной ему обиде. Его выставили дураком, круглым дураком - разве этого недостаточно? Как только он прочитал письмо, его пронзила мысль, которую можно было выразить в одном слове: отныне он олух. Это слово стояло теперь у него перед глазами. Он читал его на всех вывесках. "Олух" - бормотал кто-то над самым его ухом. Нет! Он расплатится с нею за все! День уже клонился к вечеру; туман не рассеялся, напротив, стал еще гуще. С залива донеслись удары колокола и свистки. Пойдет ли пароход? А что, если он задержится, запоздает на несколько часов? Надо поспешить на пристань, навести справки. Будь проклят этот туман! Если они посмеют задержаться с отплытием, пусть и тогда трусливая собака - капитан, и шайка койотов, которой он командует, горят в вечном огне - он будет молить об этом святого великомученика Варфоломея! Рамирес резко свернул на Коммершиел-стрит и вскоре, повинуясь инстинкту, который гонит отчаянного человека в отчаянное место, стоял у дверей салуна "Аркада". Войдя, он осмотрелся кругом. Огромный зал, весь в зеркалах, сверкающий огнями и позолотой, по контрасту с шумной улицей, казался торжественно-тихим. Для завсегдатаев время было еще ранним, и большая часть длинных карточных столов пустовала. В _монте_ играли только за одним столом; Рамирес направился прямехонько к нему; как и все мексиканцы, он предпочитал _монте_. По чистой случайности, банк за этим столом держал Джек Гемлин, сдававший карты в своей обычной рассеянной и небрежной манере. Следует напомнить, что узкой специальностью Джека был _фараон_. Сейчас он замещал приятеля, который пошел наверх пообедать. Рамирес швырнул на стол золотой и проиграл. Он проиграл во второй раз. Потом - в третий. Тогда он излил обуревавшие его чувства в характерном "Карамба!". Мистер Джек Гемлин поднял глаза. Внимание его привлекло не услышанное проклятие и не досада проигравшего - все это было здесь в порядке вещей, - нет, просто голос незнакомца пробудил в цепкой памяти Джека некоторые ассоциации. С первого взгляда он припомнил, где видел этого человека. Ничем не обнаруживая своего открытия, он продолжал метать банк. Мистер Рамирес выиграл. С невозмутимым спокойствием мистер Гемлин протянул лопаточку и загреб золотой Рамиреса вместе со ставками проигравших. Как и предполагал мистер Гемлин, Рамирес с неистовым воплем вскочил из-за стола. Тогда мистер Гемлин с полным пренебрежением, даже не глядя на Рамиреса, пододвинул ему его выигрыш. Не взявши денег, Рамирес кинулся к банкомету. - Хотел меня оскорбить? А? Хотел обжулить? Хотел отнять мои деньги? - прохрипел он, дико размахивая одной рукой, а другой судорожно нащупывая что-то во внутреннем кармане сюртука. Джек Гемлин пристально поглядел на Рамиреса своими черными глазами. - Сядь, Джонни! Взвинченный до предела треволнениями сегодняшнего дня, еще не остывший от вынашиваемых кровавых замыслов, Рамирес, получив это новое, нестерпимое оскорбление, готов был убить игрока. Возможно, с этим намерением он и кинулся к Гемлину. Возможно, он принял это решение в момент, когда тот осмелился его, Виктора Рамиреса, завтрашнего убийцу двух человек в Гнилой Лощине, публично назвать Джонни. Но, заглянув в глаза мистеру Гемлину, он передумал. Что именно он в них увидел, не берусь сказать. У Джека были выразительные глаза, большие, ясные, а также, как утверждали некоторые представительницы прекрасного пола, лукавые и нежные. Я со своей стороны могу лишь констатировать, что мистер Виктор Рамирес, не промолвив более ни слова, вернулся на свое место. - Вы еще не знаете, что это за человек, - сказал мистер Гемлин, обращаясь к двум ближайшим соседям таким тоном, словно доверял им огромной важности тайну, но вместе с тем достаточно громко, чтобы его слышали все сидевшие за столом, включая и Рамиреса. - Вы еще не знаете, зато я знаю. Отчаяннейший мужчина, доложу я вам. - Мистер Гемлин лениво тасовал колоду. - Ваши ставки, джентльмены! У него скотоводческое ранчо в Сономе, а по соседству приватное кладбище, где он хоронит своих врагов. Кличка его - Желтый Ястреб Сономы. Сегодня он в скверном настроении. Возможно, недавно прирезал кого-то и еще чует свежую кровь. Мистер Рамирес криво усмехнулся и сделал вид, что его ничто на свете не интересует, кроме движений лопаточки мистера Гемлина. - А до чего хитер наш Джонни! - продолжал мистер Гемлин, постучав колодой по столу. - Хитер и коварен! В особенности, когда преследует очередную жертву. Вот он сидит и смеется. Не хочет портить игру. Ведь он отлично знает, джентльмены, что через пять минут вернется Джим и я буду свободен. Этого момента он и ждет. Вот почему смеется Желтый Ястреб Сономы. Во внутреннем кармане сюртука у него спрятан нож. Завернут в бумагу, чтобы, спаси бог, не испачкать. Джонни аккуратен с оружием. На каждую жертву припасает новый нож. Сделав вид, что нисколько не обижен на шутку банкомета, Рамирес поднялся из-за стола и ссыпал в карман свой выигрыш. Мистер Гемлин делал вид, что не замечает его движений, до того самого момента, когда Рамирес повернулся, чтобы уйти. - Решил обождать меня на улице, - сообщил он слушателям. - Всего лишь пять минут, Джонни! - крикнул он вслед удалявшемуся Рамиресу. - А если нет охоты ждать, то милости прошу на будущей неделе. Отель "Мэрисвилл", номер девяносто два, рядом с тем номером, Джонни, с тем самым номером! Мистер Рамирес, вышедший из салуна "Аркада" на людную улицу, был настолько не похож на мистера Рамиреса, вошедшего в тот же салун двадцатью минутами ранее, что их можно было принять за двух разных людей. Дышал он ровнее, на впалых щеках его играл прежний румянец, взгляд был уже не отрешенным и застывшим, но по-старому живым и беспокойным. Если не считать, что, выйдя из салуна, он ускорил шаг и раза два тревожно оглянулся, не идет ли кто за ним, то можно было бы смело утверждать, что мистер Рамирес полностью переменился. И заметьте, не проливши ни капельки крови и не осуществив ни одного из своих мстительных замыслов. Поскольку я не ищу чести знать о мистере Рамиресе больше, чем он знает о себе самом, я не сумею объяснить то, чего не смог и он себе объяснить: по какой причине он переменился и почему вдруг охладел к взлелеянному плану мести. Быть может, если учесть, что ранее, несколько часов подряд, он разжигал свои инстинкты, не усматривая для них никакой преграды, а за последние двадцать минут получил некий афронт, психологическая загадка не окажется столь сложной. Могу лишь сообщить, что в половине седьмого мистер Рамирес пришел к выводу, что физическую расправу с неприятелями нельзя считать идеальным планом мести, а в половине восьмого принял решение вообще не брать билета на пароход, направлявшийся в Сакраменто. И тем не менее я утверждаю, что в продолжение предшествующих шести часов мистер Рамирес был самым доподлинным убийцей, не менее кровавым, чем все те, кто на деле совершил задуманное преступление, ибо случай не послал им мистера Гемлина, дабы пробудить в них природную трусость. Мистер Рамирес спускался фланирующим шагом но Монтгомери-стрит, пока не дошел до угла Пасифик-стрит. Здесь его задержал запряженный шестеркой фургон, промчавшийся в тумане по направлению к пристани. Рамирес узнал курьерскую почту, спешившую к отплытию парохода на Сакраменто. Он не знал, однако, что в мешке почтальона лежало письмо следующего содержания: "Сударыня, мы получили Ваше письмо от 10-го числа сего месяца и внимательно с ним ознакомились. В случае успеха наша фирма обеспечивает Вам полную поддержку. Мы считаем Ваш нынешний план не менее удачным, чем предыдущий. Рекомендуем воздержаться от свидания наедине с мистером Рамиресом и привлечь для беседы с ним мистера Конроя. Присутствие третьего лица предотвратит возможность насильственных действий со стороны мистера Рамиреса. С совершенным почтением Питер Дамфи". 2. ТОЛПА СВИДЕТЕЛЕЙ Улочка, в которую свернул Рамирес, на первый взгляд казалась решительно ни на что не похожей; о ней можно было лишь сказать, что причудливые, неправильной формы дома стояли по обе ее стороны; других отличительных признаков улицы она не имела. Она была дурно освещена, грязна, вся в лужах; наполовину в камнях и ухабах, наполовину в завалах песка; два или три раза она - самым прискорбным образом для пешехода - резко меняла уклон. Как видно, того, кто прокладывал улицу, нисколько не заботила судьба ее обитателей; он рассматривал дома как досадные помехи и, не задумываясь, жертвовал ими в угоду своему замыслу. Некоторые дома он наглухо закрыл от внешнего мира, к другим открыл доступ лишь по лестницам, в целом же добился впечатления, что все они были начаты постройкой с крыши и лишь потом, постепенно, доведены до фундамента. Таков был ближайший эффект его действий. Последующие результаты не заставили себя ждать. Улица практически перестала существовать для граж