Джон Голсуорси. Конец главы: Цветок в пустыне

---------------------------------------------------------------
     Изд. "Знаменитая книга", 1992 г.
     OCR Палек, 1998 г.
---------------------------------------------------------------


        I

     В  1930 году, вскоре после того как был опубликован бюджет,  неподалеку
от  вокзала  Виктория  можно  было  наблюдать  восьмое  чудо  света  -  трех
совершенно  непохожих  друг на  друга  англичан, одновременно  предававшихся
созерцанию одного из лондонских  памятников.  Каждый пришел  сам  по себе  и
стоял на некотором расстоянии от других в юго-западном углу площадки, где не
было деревьев и  не  бил  в  глаза медлительный  предвечерний свет весеннего
солнца.  Группа  состояла  из девушки лет двадцати шести,  молодого мужчины,
которому  можно  было  дать  года  тридцать  четыре,  и  пожилого человека в
возрасте  от  пятидесяти до шестидесяти. Девушка была  тоненькая  и  на  вид
далеко  не глупая;  она  стояла,  слегка склонив  голову  на  плечо,  подняв
подбородок, полураскрыв губы и улыбаясь. Мужчина помоложе, в синем пальто, с
тонкой  талией,  плотно схваченной поясом, словно  его владельца  знобило на
свежем весеннем ветру, был желт от сходящего загара; его презрительно сжатый
рот  явно  противоречил устремленным на памятник  глазам, в которых читалось
подлинно глубокое  чувство. Пожилой мужчина,  человек  очень высокого роста,
одетый  в коричневый костюм и коричневые замшевые ботинки, стоял в небрежной
позе, засунув руки  в карманы брюк,  и  на его  длинном обветренном красивом
лице застыла маска проницательного скептицизма.
     Памятник,  который  представлял   собой  конную  статую  маршала  Фоша,
возвышался  среди  деревьев еще  более молчаливо, чем  смотрели на него трое
зрителей.
     Молодой человек неожиданно сказал:
     - Он выручил нас.
     Двое остальных  по-разному восприняли такое нарушение этикета.  Пожилой
мужчина слегка приподнял брови и направился к постаменту, словно намереваясь
повнимательней  разглядеть  ноги  коня.  Девушка  обернулась,  непринужденно
взглянула на заговорившего, и лицо ее немедленно выразило изумление.
     - Уилфрид Дезерт? Молодой человек поклонился.
     -  В таком  случае  мы  с  вами встречались, - объявила  девушка.  - На
свадьбе Флер Монт. Если помните, вы были шафером - первым, которого я видела
в жизни.  Мне тогда было только шестнадцать. Меня вы, конечно, не помните. Я
- Динни Черрел, в крещении Элизабет. Мне пришлось быть подружкой невесты - в
последнюю минуту выяснилось, что больше некому.
     Рот молодого человека утратил свою надменность.
     - Я превосходно помню ваши волосы.
     - Почему все запоминают только мои волосы?
     -  Неправда! Я и сейчас не забыл, как мне тогда пришло в голову, что вы
могли бы позировать Боттичелли. Вижу, что и теперь можете.
     Динни подумала: "Его  глаза впервые  взволновали  меня. В  самом  деле,
очень хороши!"
     Упомянутые глаза снова устремились на памятник.
     - Он действительно выручил нас, - повторил Дезерт.
     - Вы ведь были на фронте? Кем?
     - Летчиком, и сыт по горло.
     - Вам нравится памятник?
     - Лошадь нравится.
     - Да, -  согласилась  Динни.  - Это  настоящая  лошадь,  а не гарцующее
чучело с зубами, ногами и холкой.
     - Сделано ловко. Сам Фош тоже.
     Динни наморщила лоб:
     -  По-моему,   статуя  поставлена  очень  удачно.  Она   так   спокойно
возвышается между деревьев.
     - Как поживает Майкл? Насколько помнится, вы его двоюродная сестра.
     -  С Майклом  все  в порядке. По-прежнему в  парламенте. У  него  такое
место, которое нельзя потерять.
     - А как Флер?
     - Цветет. Вы знаете, у нее в прошлом году родилась дочка.
     - У Флер? Гм... Значит, у нее теперь двое?
     - Да. Девочку назвали Кэтрин.
     - Я не был  в Англии с тысяча девятьсот двадцать седьмого. Черт возьми!
Сколько воды утекло после этой свадьбы!
     - У вас такой вид, как будто вы долгое время провели на солнце, сказала
Динни.
     - Без солнца для меня нет жизни.
     - Майкл рассказывал мне, что вы живете на Востоке.
     - Да, обретаюсь в тех краях.
     Лицо его потемнело еще больше, он слегка вздрогнул.
     - У вас в Англии дьявольски холодно весной.
     - А вы по-прежнему пишете стихи?
     - Ого! Вам известны даже мои слабости?
     - Я читала все ваши книжки. Последняя мне особенно понравилась.
     Дезерт усмехнулся:
     -  Благодарю.  Вы  погладили  меня  по  шерстке.  Поэтам,  знаете,  это
нравится. Кто этот высокий? По-моему, я с ним встречался.
     Высокий мужчина обошел памятник и возвращался обратно.
     - Он и мне почему-то  помнится. Тоже в  связи  со свадьбой, -  негромко
бросила Динни.
     Высокий мужчина подошел к ним.
     - Подколенные жилы не удались, - объявил он.
     Динни улыбнулась:
     - Я всегда радуюсь, что у меня  не подколенные жилы, а просто поджилки.
Мы только что  пытались выяснить, откуда мы вас знаем. Вы не были на свадьбе
Майкла Монта лет десять назад?
     - Был, юная леди. А вы кто такая?
     - Мы все встречались там.  Я  - Динни Черрел, его двоюродная сестра  по
матери. Мистер Дезерт был его шафером.
     Высокий мужчина кивнул:
     - Да, верно. Меня зовут Джек Масхем. Я двоюродный дядя Майкла по отцу.
     Он повернулся к Дезерту:
     - Вы как будто восхищаетесь Фошем?
     - Да.
     Динни с удивлением увидела, как помрачнело лицо молодого человека.
     - Что ж, - сказал Масхем, -  он был хороший вояка. Таких  мало. Но я-то
пришел взглянуть на коня.
     -  Это,  конечно,  весьма  существенная  деталь, -  вполголоса вставила
Динни.
     Высокий мужчина подарил ее скептической улыбкой:
     - За одно мы во всяком случае должны быть благодарны Фошу: он не бросил
нас в трудную минуту.
     Дезерт неожиданно в упор взглянул на собеседника:
     - У  вас есть особые причины сделать подобное замечание?  Масхем  пожал
плечами, приподнял шляпу, поклонился Динни и ушел, небрежно покачиваясь.
     Наступило глубокое, как омут, молчание.
     - Вам в какую сторону? - спросила наконец Динни.
     - В ту, куда пойдете вы.
     - Чувствительно признательна, сэр. Удовлетворит ли  вас такой ориентир,
как моя тетка, проживающая на Маунт-стрит?
     - Вполне.
     -  Вы  должны  ее  помнить.  Это  мать  Майкла.  Она  -  чудная.  Самый
законченный  образец  непоследовательности: говорит  так,  будто  прыгает  с
камушка на камушек, и вам тоже приходится прыгать, чтобы поспеть за ней.
     Они  пересекли  улицу и по Гросвенор-плейс направились  к Букингемскому
дворцу.
     - Простите меня за смелую  попытку завязать разговор, но вы,  наверное,
находите в Англии большие перемены всякий раз, как возвращаетесь?
     - Порядочные.
     - Разве вы "не любите родимую страну", как принято выражаться?
     - Она внушает мне отвращение.
     - А вы случайно не из тех, кто хочет казаться  хуже, чем есть  на самом
деле?
     - Абсурд. Спросите Майкла.
     - Майкл ни про кого не скажет плохо.
     - Майкл - как ангелы: он живет за пределами реальности.
     -  Нет, -  возразила Динни. - Майкл  -  типичный англичанин  и  большой
реалист.
     - Это его счастье и его беда.
     - Зачем вы поносите Англию? Старо.
     - Я поношу ее только при англичанах.
     - Уже лучше. А зачем вы ее поносите при мне?
     Дезерт рассмеялся.
     - Затем, что вы такая, какой мне хотелось бы видеть Англию.
     - Сильной и справедливой, без самодовольства и спеси?
     - Больше всего меня раздражает наша вера в то,  что  Англия до сих  пор
выше всех.
     - Разве это не так?
     - Так, - согласился  озадаченный Дезерт. - Но у  нее нет  оснований так
считать.
     Динни подумала:
     - Брат Уилфрид, упрям ты и спорщик большой, - Сказала девица ему. Зачем
вверх ногами и вниз головой
     Ты ходишь - убей, не пойму.
     Вслух же сказала:
     - Если Англия все еще выше всех, а мы верим в это, хотя и не имеем  для
этого оснований,  значит,  у  нас,  по  крайней  мере,  есть  интуиция.  Вы,
например, интуитивно невзлюбили мистера Масхема.
     Затем взглянула на него и сообразила: "Я ляпнула лишнее".
     - С чего вы взяли? Обычный твердолобый  англичанин, помешанный на охоте
и скачках. Просто мне такие до смерти надоели.
     "Нет,  здесь  что-то другое!" - решила  Динни, все еще глядя  на  него.
Какое  необычное и  несчастное лицо:  на  нем  отражен  глубокий  внутренний
разлад, словно добрый  и  злой ангелы непрерывно борются за эту душу. Но его
глаза  по-прежнему  ее  волнуют  -  как  в  то   давнее  время,  когда  она,
шестнадцатилетняя девочка с косами, стояла подле него на свадьбе Флер.
     - Вам серьезно нравится скитаться по Востоку?
     - На мне проклятие Исава.
     "Когда-нибудь он мне расскажет - почему. Только я,  наверно, больше его
не увижу", - подумала Динни, и холодок пробежал у нее по спине.
     -  Интересно,  знаете ли вы моего  дядю Эдриена? Он  был на  Востоке во
время  войны.  Сейчас служит в музее  - ведает  костями.  А  с  Дианой  Ферз
знакомы? Он женился на ней в прошлом году.
     - Я не знаю никого, о ком стоило бы говорить.
     - Значит, у нас одна точка соприкосновения - Майкл.
     - Не верю  в то, что посторонние  могут служить точкой соприкосновения.
Где вы живете, мисс Черрел?
     Динни улыбнулась:
     - По-видимому, мне пора дать краткую биографическую справку. Моя  семья
с  незапамятных времен  осела в  Кондафорде, Оксфордшир. Мой отец генерал  в
отставке, я - старшая из двух его  дочерей, брат  у  меня один. Он  военный,
состоит в браке и скоро приедет в отпуск из Судана.
     - Вот как! - произнес Дезерт, и лицо его снопа помрачнело.
     - Мне двадцать шесть, я не замужем, детей у меня пока нет. Моя слабость
-  устройство  чужих дел. Откуда она  у меня, не  знаю. Приезжая в Лондон, я
останавливаюсь  у  леди  Монт  на  Маунт-стрит.  Хотя  я  получила  скромное
воспитание, наклонности у меня разорительные, а  средств  для удовлетворения
их нет. Думаю, что умею понимать шутки. Теперь ваш черед.
     Дезерт улыбнулся и покачал головой.
     -  Рассказать за  вас? -  предложила Динни.  - Вы -  второй  сын  лорда
Маллиена; вам осточертела война; вы пишете стихи, склонны к  кочевому образу
жизни и сами себе враг. Последнее свойство ценно лишь своей новизной. Вот мы
и на Маунт-стрит. Не зайдете ли повидаться с тетей Эм?
     - Благодарю вас, не стоит. Что вы  делаете завтра? Давайте позавтракаем
вместе, а потом пойдем на дневной спектакль.
     - Хорошо. Где?
     - В половине второго у Дюмурье.
     Они  обменялись рукопожатием  и  расстались. Входя  в дом тетки,  Динни
дрожала всем телом. Странное ощущение! Она  остановилась у дверей гостиной и
улыбнулась.


        II

     Шум, доносившийся  из-за дверей, стер  улыбку с ее губ. "Боже правый! Я
совсем забыла, что сегодня у тетя Эм "прием" по случаю дня рождения".
     Рояль, игравший в гостиной, умолк; беготня, толчея, скрип передвигаемых
стульев, несколько возгласов, тишина, - и музыка зазвучала снова.
     "Играют в "кто лишний", -  догадалась Динни и тихо открыла дверь. Диана
Ферз сидела за  роялем.  Восемь ребятишек  в ярких бумажных колпаках  и один
взрослый  держались за восемь стульев, составленных попарно спинками  друг к
другу. Семеро уже вскочили,  двое еще сидели  -  разом на одном стуле. Динни
увидела  слева  направо: Роналда Ферза; маленького китайчонка;  Энн, младшую
дочь  тети Эдисон; Тони,  младшего сына Хилери; Селию и  Динго - детей Селии
Мористон, старшей  сестры Майкла; Шейлу  Ферз  и -  на  одном  стуле -  дядю
Эдриена  и Кита Монта.  Затем  в  поле ее зрения попали  тетя Эм  в  большом
ярко-красном бумажном колпаке,  которая, несколько запыхавшись, остановилась
у камина,  и Флер, уносившая первый стул из того ряда, где только что  сидел
Роналд.
     - Кит, вставай. Ты лишний.
     Кит не пошевельнулся. Поднялся Эдриен:
     - Ладно, старина, выйду я, а ты уж оставайся с ровесниками. Ну, играй!
     - Не держаться  за  спинки!  -  надсаживалась  Флер. - У Фын,  пока  не
кончилась музыка, садиться нельзя, Дишо, не цепляйся за крайний стул.
     Музыка оборвалась. Шарканье  ног, возня, визг,  - маленькая  Энн, самая
крохотная из всех, осталась стоять.
     - Вот и хорошо, детка,  -  сказала  Динни.  - Иди сюда и бей в барабан.
Когда музыка  перестанет, перестань и ты. Вот так. Теперь опять. Наблюдай за
тетей Ди.
     Снова, и снова, и снова. Наконец вышли все, кроме Шейлы, Динго и Кита.
     "Ставлю на Кита!" - подумала Динни.
     Шейла лишняя! Предпоследний стул убран! Динго,  похожий на шотландца, и
Кит,  со светлых  волос  которого свалился бумажный  колпак,  кружат  вокруг
последнего  стула.  Вот оба плюхнулись  на сиденье, потом вскочили  и  опять
забегали кругом. Диана старательно отводит глаза.  Флер стоит чуть поодаль и
улыбается,  лицо  тети  Эм разрумянилось. Музыка оборвалась, на  стуле сидит
Динго, Кит оказался лишним. Он вспыхнул и насупился.
     - Кит, плати фант! - раздался окрик Флер.
     Кит вздернул голову и засунул руки в карманы.
     "Поделом Флер!" - подумала Динни.
     Голос позади нее произнес:
     -  Ярко  выраженное  пристрастие  твоей  тетки  к   молодому  поколению
сопряжено  с чрезмерным  шумом. Не вкусить  ли нам  капельку покоя у  меня в
кабинете?
     Динни обернулась и  увидела тонкое, худое и подвижное лицо сэра Лоренса
Монта с совершенно побелевшими усиками,  хотя в  волосах  седина едва начала
пробиваться.
     - Я еще не внесла свою лепту, дядя Лоренс.
     - Пора тебе вообще отучиться ее вносить. Пусть язычники беснуются, а мы
пойдем вниз и по-христиански предадимся мирной беседе.
     Динни подумала: "Что ж, я не прочь  побеседовать об  Уилфриде Дезерте".
Эта мысль  оттеснила  на  задний  план  ее  инстинктивную потребность  вечно
чему-то служить, и девушка последовала за баронетом.
     - Над чем вы сейчас работаете, дядя?
     -  Пока что отдыхаю и почитываю  мемуары  Хэрриет Уилсон. Замечательная
девица, доложу тебе, Динни! Во времена Регентства в высшем свете трудно было
испортить  чью-либо репутацию, но Хэрриет делала  все, что могла. Если ты  о
ней  не  слышала,  могу сообщить, что она  верила  в  любовь и  дарила своей
благосклонностью многих любовников, из которых любила лишь одного.
     - И все-таки верила в любовь?
     -  Что  тут  особенного?  Ведь  остальные-то  любили  ее,  -  она  была
добросердечная бабенка. Какая огромная разница между нею  и Нинон де Ланкло,
та  любила всех  своих  любовников.  А  в  общем обе  -  колоритные  фигуры.
Представляешь, какой диалог о  добродетели можно написать  от  их лица? Сядь
же, наконец.
     - Дядя Лоренс, сегодня днем я ходила смотреть памятник Фошу и Встретила
вашего кузена мистера Масхема.
     - Джека?
     - Да.
     - Последний из  денди. Между прочим, существует огромная  разница между
щеголем,  денди,  светским  франтом,  фатом, "чистокровным  джентльменом"  и
хлыщом. Есть  еще  какая-то  разновидность,  да  я  всегда  забываю слово. Я
перечислил их в нисходящем порядке.  По возрасту Джек относится  к поколению
фатов, но по своему складу он чистый денди - типичный персонаж Уайт-Мелвила.
А что он такое, на твой взгляд?
     - Лошади, пикет и невозмутимость.
     - Долой шляпу, дорогая. Люблю смотреть на твои волосы.
     Динни сняла шляпу.
     - Я встретила там еще одного человека - шафера Майкла.
     Густые брови сэра Лоренса приподнялись:
     - Что? Молодого Дезерта? Он  опять вернулся? Легкий румянец выступил на
щеках Динни.
     - Да, - ответила она.
     - Редкая птица, Динни.
     Чувство, которого Динни еще никогда не испытывала, охватило ее.
     Она  не  сумела  бы его выразить,  но  оно  напоминало ей о  фарфоровой
статуэтке, которую  девушка подарила отцу  в  день его рождения  две  недели
назад.  Маленькая  превосходно  выполненная группа  китайской работы: лиса и
четыре  забившихся  под  нее  лисенка.  На  морде  лисы  написаны нежность и
настороженность - то самое, что сейчас на душе у Динни.
     - Почему редкая?
     -  Давняя  история. Но  тебе  могу  рассказать. Я точно знаю, что  этот
молодой человек увивался вокруг Флер года два после ее свадьбы. Из-за  этого
он и стал бродягой.
     Вот, значит, что имел  в виду Дезерт, упоминая об Исаве? Нет, дело не в
том.  Она  помнит:  когда  он спрашивал о Флер,  у него было  самое  обычное
выражение лица.
     - Это же было сто лет назад! - возразила девушка.
     -  Ты  права.  Седая старина.  Впрочем,  ходят  и  другие слухи.  Клубы
рассадники жестокости.
     Соотношение    нежности   и   настороженности,   переполнявших   Динни,
изменилось: доля первой уменьшилась, второй возросла.
     - Какие слухи? Сэр Лоренс покачал головой:
     - Мне  этот молодой человек нравится, и даже  тебе, Динни,  я  не стану
повторять то, о чем, в сущности, ничего не  знаю. Стоит человеку начать жить
иначе, чем другие, и люди готовы бог знает что о нем выдумать.
     Он внезапно посмотрел на племянницу, но глаза Динни были прозрачны.
     - Кто этот китайчонок наверху?
     - Сын бывшего мандарина, который  оставил семью здесь из-за неурядиц на
родине. Милый малыш. Приятный народ китайцы. Когда приезжает
     Хьюберт?
     - Через неделю. Они летят из Италии. Вы же знаете, Джин - старый пилот.
     - Что с ее братом?
     - С Аденом? Служит в Гонконге.
     - Твоя тетка все еще сокрушается, что у тебя с ним ничего не вышло.
     -  Милый  дядя, я  готова  на все, чтобы угодить тете Эм,  но в  данном
случае, испытывая к нему чувства сестры, я боялась погрешить против библии.
     - Не  хочу, чтобы ты выходила замуж и уезжала в какую-нибудь варварскую
страну, - сказал сэр Лоренс.
     В голове Динни мелькнуло: "Дядя Лоренс просто  волшебник!" - и глаза ее
стали еще прозрачнее, чем раньше.
     -  Эта  проклятая  бюрократическая  машина  скоро поглотит  всех  наших
близких, -  продолжал  баронет.  - Обе  мои дочери за морем: Селия в  Китае,
флора в  Индии;  твой  брат Хьюберт в Судане;  твоя сестра Клер  уедет,  как
только  обвенчается, - Джерри  Корвен  получил  назначение  на Цейлон; Чарли
Масхем,  по  слухам,  прикомандирован  к  канцелярии  генерал-губернатора  в
Кейптауне;  старший сын Хилери служит в индийской гражданской администрации,
младший - во флоте. Ну их всех! Ты и Джек Масхем -  единственные пеликаны  в
моей пустыне. Конечно, остается еще Майкл.
     - Дядя, вы часто встречаетесь с мистером Масхемом?
     - Довольно часто:  либо в "Бэртоне", либо он заходит ко мне в "Кофейню"
поиграть в пикет,  - мы с ним последние любители этой  забавы. Но это только
зимой,  пока  не  начался  сезон.  Теперь  я не увижу  его до  самого  конца
Ныомаркетских скачек.
     - Он, наверно, замечательно разбирается в лошадях?
     - Да, Динни. В остальном  - нет,  как все люди  его типа.  Лошадь - это
такое  животное,  которое  закупоривает  поры  нашей души,  делает  человека
чересчур бдительным. Нужно  следить не только за лошадью, но и за всеми, кто
имеет к ней касательство. Как выглядит молодой Дезерт?
     - Дезерт?  -  замялась Динни, чуть было не  захваченная  врасплох. - Он
изжелта-темный. - Как пески  под солнцем. Он ведь настоящий бедуин. Отец его
живет отшельником, они все немного странные. Майкл любит его, несмотря на ту
историю. Это лучшее, что я могу о нем сказать.
     - А что вы думаете о его стихах?
     - Хаос и разлад: одной рукой творит, другой разрушает.
     - Он, видимо, еще  не нашел  себе места в  жизни. Глаза у него довольно
красивые, вы не находите?
     - Мне больше запомнился рот - нервный и горький.
     - Глаза говорят о том, каков  человек от природы, рот - о том, каким он
стал,
     - Да. Рот и брюшко.
     - У него нет брюшка, - возразила Динни. - Я обратила внимание.
     - Привычка питаться горстью фиников и чашкой кофе. Неправда,  что арабы
любят  кофе.  Их  слабость - зеленый чай с  мятой. Боже правый! Вот  и  твоя
тетка. "Боже правый!" относилось не к ней, а к чаю с мятой.
     Леди Монт сняла свой бумажный головной убор и перевела дух.
     - Тетя, милая,  - взмолилась Динни, - я забыла, что у вас день рождения
и не принесла подарка.
     -  В таком случае поцелуй меня.  Я все'да говорю, Динни, что ты целуешь
особенно приятно. Как ты сюда попала?
     - Я приехала за покупками для Клер.
     - Ты захватила с собой ночную рубашку?
     - Нет.
     - Неважно. Возьмешь мою. Ты их еще носишь?
     - Да, - ответила Динни.
     - Умница.  Не люблю  женских  пижам.  Твой  дядя  тоже.  От  них  такое
ощущение, словно что-то  ниже  талии  тебе мешает.  Хочешь избавиться  и  не
можешь. Майкл и Флер остаются обедать.
     -  Благодарю, тетя  Эм,  я переночую у  вас.  Сегодня  я  не достала  и
половины того, что нужно Клер.
     - Мне не нравится, что Клер выходит замуж раньше тебя, Динни.
     - Этого следовало ожидать, тетя.
     - Вздор! Клер - блестящая женщина: на таких, как правило, не женятся. Я
вышла замуж в двадцать один.
     - Вот видите, тетя!..
     - Ты смеешься надо мной! Я блеснула все'о один раз. Помнишь слона,
     Лоренс? Я хотела, чтобы  он сел, а он становился на колени. Слоны мо'ут
наклоняться  только  в одну  сторону.  И  я сказала,  что  он следует  своим
наклонностям.
     -  Тетя Эм! За исключением этого случая вы  -  самая блестящая женщина,
какую я знаю. Все остальные чересчур последовательны.
     - Мне так отрадно видеть твой нос, Динни. Я устала от горбатых.
     У нас у всех такие - и у твоей тетки Уилмет, и у Хен, и у меня.
     - Тетя, милая, у вас совсем незаметный изгиб.
     - В детстве я ужасно боялась, что будет хуже. Я прижималась горбинкой к
шкафу.
     - Я тоже пробовала, только кончиком.
     -  Однажды, ко'да  я этим занималась, твой  отец спры'нул  со  шкафа  и
прокусил  себе  губу.  Представь  себе, он спрятался  там,  как  леопард,  и
подсматривал за мной.
     - Какой ужас!
     - Да, Лоренс, о чем ты задумался?
     - Я думал о том, что Динни, по всей вероятности, не завтракала.
     - Я собиралась проделать это завтра, дядя.
     -  Вот еще! - возмутилась леди  Монт. - Позвони Блору.  Ты все равно не
пополнеешь, пока не выйдешь замуж.
     - Пусть сначала Клер обвенчается, тетя Эм.
     - Надо бы у Святого Георгия. Служит Хилери?
     - Разумеется!
     - Я поплачу.
     - А почему, собственно, вы плачете на свадьбах, тетя?
     - Невеста будет так похожа на ан'ела, а жених в черном фраке, с усиками
даже не почувствует, что она о нем думает. Как это о'орчительно!
     - А вдруг он  все почувствует?  Я уверена,  что так  было и  с Майклом,
когда он женился на Флер, и с дядей Эдриеном, когда Диана выходила за него.
     - Эдриену пятьдесят  три  и у не'о борода. Кроме то'о,  Эдриен - особая
статья.
     - Допускаю, что  это  несколько  меняет дело. Но,  по-моему, оплакивать
следует  скорее  мужчину.  Женщина переживает  самую торжественную  минуту в
своей жизни, а у мужчины наверняка слишком узкий жилет.
     -  У Лоренса жилет не жал. Твой дядя все'да был худ как щепка. А я была
то'да стройной, как ты, Динни.
     - Вы, наверно, были изумительны в фате, тетя Эм. Правда, дядя?
     Тут  она  заметила, какое непривычно тоскливое выражение  приняли  лица
обоих ее пожилых собеседников, и торопливо прибавила:
     - Где вы встретились впервые?
     - На  охоте, Динни. Я  увязла в болоте. Твоему дяде это не понравилось,
он подошел и вытащил меня.
     - Идеальное место для знакомства!
     - Слишком грязное. Потом мы целый день не раз'оваривали.
     - Как же вы сошлись?
     - Так уж все сложилось. Я гостила у Кордроев, знакомых Хен, а твой дядя
заехал посмотреть щенят. Ты почему меня допрашиваешь?
     - Просто хочу знать, как это делалось в ваше время.
     - Выясни лучше сама, как это делается в наши дни.
     - Дядя Лоренс не хочет, чтобы я избавила его от себя.
     - Все мужчины - э'оисты, кроме Майкла и Эдриена.
     - Кроме того, я не желаю, чтобы вы из-за меня плакали.
     - Блор, коктейль и сандвич для мисс Динни. Она не завтракала. Да, Блор,
мистер и  миссис Эдриен и мистер и миссис Майкл  остаются обедать. И скажите
Лауре,  Блор, чтобы она отнесла мою ночную  рубашку и прочее в синюю комнату
для гостей. Мисс Динни ночует у нас. Ах, эта детвора!
     И  леди Монт,  слегка раскачиваясь, выплыла из комнаты в  сопровождении
своего дворецкого.
     - Какая она чудная, дядя!
     - Я этого никогда не отрицал, Динни.
     - Стоит мне  ее повидать, и на душе  становится легче.  Она когданибудь
сердится?
     -  Иногда  собирается,  но  раньше  чем  успеет  выйти  из  себя,   уже
перескакивает на другое.
     - Какое спасительное свойство!..
     Вечером за  обедом Динни все время прислушивалась,  не упомянет  ли  ее
дядя о возвращении Уилфрида Дезерта. Он не упомянул.
     После  обеда  она подсела  к  Флер, восхищаясь  -  как  всегда  чуточку
недоуменно - своей  родственницей, лицо и фигура которой были так прелестны,
а  глаза проницательны, которая держалась  так мило  и  уверенно,  не питала
никаких иллюзий на собственный счет и смотрела на Майкла сверху вниз и снизу
вверх одновременно.
     "Будь у  меня муж,  - думала  Динни,  - я  была бы  с  ним не такой.  Я
смотрела бы ему прямо в глаза, как грешница на грешника".
     - Флер, вы помните вашу свадьбу? - спросила она.
     - Помню, дорогая. Удручающая церемония.
     - Я видела сегодня вашего шафера.
     Круглые сверкающие белками глаза Флер расширились.
     - Уилфрида? Неужели вы его помните?
     - Мне было тогда шестнадцать, и он привел в трепет мои юные нервы.
     - Это, конечно, главная обязанность шафера. Ну, как он выглядит?
     - Очень смуглый и очень беспокойный.
     Флер расхохоталась.
     - Он всегда был такой.
     Динни взглянула на нее и решила не терять времени.
     - Да, дядя Лоренс рассказывал мне, что он пытался внести беспокойство и
в вашу жизнь.
     - Я даже не знала, что Барт это заметил, - удивилась Флер.
     - Дядя Лоренс немножко волшебник, - пояснила Динни.
     -  Уилфрид   вел   себя  примерно,  -  понизила  голос  Флер,  улыбаясь
воспоминанию. - Уехал на Восток послушно, как ягненок.
     - Но не это же, надеюсь, удерживало его до сих пор на Востоке?
     - Разве корь может удержать вас навсегда в постели? Нет, ему просто там
нравится. Наверно, обзавелся гаремом.
     - Нет,  - возразила Динни. - Он  разборчив, или я  ничего не  понимаю в
людях.
     - Совершенно верно, дорогая. Простите меня за дешевый цинизм. Уилфрид -
удивительнейший  человек и очень милый.  Майкл  его любил.  Но,  - прибавила
Флер,  неожиданно взглянув  на Динни, -  женщине любить  его невозможно: это
олицетворенный разлад. Одно время я  довольно пристально изучала его,  - так
уж пришлось. Он неуловим.  Страсть и комок нервов. Мягкосердечный и колючий.
Неизвестно, верит ли во что-нибудь.
     -  За исключением красоты и, может быть, правды, если он в состоянии их
найти? - полувопросительно произнесла Динни.
     Ответ. Флер оказался неожиданным.
     - Что ж, дорогая, все мы верим в  них,  когда видим вблизи. Беда в том,
что  их  никогда вблизи не бывает, разве что... разве что  они  скрыты в нас
самих. А последнее исключается, если человек в  разладе  с собой. Где вы его
видели?
     - У памятника. Фошу.
     - А,  вспоминаю! Он  боготворил. Фоша.  Бедный  Уилфрид! Не везет  ему:
контузия,  стихи и  семья -  отец спрятался от жизни,  мать,  полуитальянка,
убежала с другим. Поневоле  будешь  беспокойным. Самое лучшее в нем - глаза:
возбуждают  жалость  и  красивы  - роковое  сочетание.  Ваши юные  нервы  не
затрепетали снова?
     - Нет. Но мне было  интересно, не затрепещут ли ваши, если я  упомяну о
нем.
     - Мои? Деточка, мне под  тридцать,  у меня двое детей и... -  лицо Флер
потемнело, - мне сделали прививку. Я могла бы о ней  рассказать только  вам,
Динни, но есть вещи, о которых не рассказывают.
     У себя в комнате наверху Динни, несколько обескураженная, погрузилась в
чересчур вместительную ночную рубашку тети Эм и подошла к камину, в котором,
несмотря на  ее  протесты,  развели  огонь.  Она  понимала,  как  нелепы  ее
переживания - странная смесь застенчивости и  пылкой смелости в предчувствии
близких и неотвратимых поступков. Что с ней? Она встретила человека, который
десять лет  тому назад заставил  ее почувствовать  себя дурочкой,  человека,
судя по всем отзывам, совершенно для нее неподходящего.  Динни взяла зеркало
и стала рассматривать свое лицо поверх вышивок чересчур вместительной ночной
рубашки. То, что она видела, могло бы ее удовлетворить, но не удовлетворяло.
     Такие лица приедаются, думала она. Всегда одно и то же боттичеллиевское
выражение!
     Вздернутый нос,
     Цвет глаз голубой!
     Рыжая нимфа, в себя не верь
     И зря не гордись собой!
     Он  так  привык  к  Востоку,  к  черным,   томным  глазам  под  чадрой,
соблазнительным, скрытым  одеждой формам, к женственности, тайне, белым, как
жемчуга,  зубам  - см,  в  словаре  статью  "Гурия"! Динни  показала зеркалу
собственные зубы. На этот счет она спокойна, - лучшие зубы в семье. И волосы
у нее  вовсе не рыжие:  они, как любила выражаться мисс Бреддон, каштановые.
Приятное слово! Жаль, что оно устарело. Разве разглядишь себя, когда на тебе
покрытая вышивкой  рубашка времен Виктории? Не  забыть проделать это  завтра
перед ванной! Обрадует ли  ее то,  что она увидит? Дай бог! Динни вздохнула,
положила зеркало и легла в постель.


        III

     Уилфрид Дезерт все еще сохранял за собой квартиру на Корк-стрит. Платил
за  нее  лорд  Маллиен, который  пользовался ею в  тех редких случаях, когда
покидал  свое  сельское уединение.  У пэра-отшельника было  больше  общего с
младшим  сыном,  чем со  старшим, членом парламента, хотя это еще ничего  не
означало.  Тем  не  менее  встречи  с  Уилфридом  он  переносил  не  слишком
болезненно.  Но,  как правило,  в  квартире  обитал  только  Стэк,  вестовой
Уилфрида во  время войны, питавший к нему  ту сфинксообразную привязанность,
которая  долговечнее,  чем  любая  словесно  выраженная  преданность.  Когда
Уилфрид неожиданно возвращался, он  заставал квартиру в том же точно виде, в
каком оставил, - не более пыльной, не более душной, те  же костюмы на тех же
плечиках, те  же грибы и  превосходно прожаренный  бифштекс,  чтобы  утолить
первый  голод.  Дедовская  мебель,  уставленная и  увешанная  вывезенными  с
Востока безделушками, придавала  просторной  гостиной незыблемо обжитой вид.
Диван, стоявший перед  камином, встречал Уилфрида так, словно тот никогда не
расставался с ним.
     На другое утро после  встречи с Динни  Дезерт лежал на нем и удивлялся,
почему кофе бывает по-настоящему вкусным лишь тогда, когда его готовит Стэк.
Восток - родина кофе, но турецкий кофе - ритуал, забава и, как всякий ритуал
и  всякая  забава,  только  щекочет душу. Сегодня третий  день  пребывания в
Лондоне после трехлетнего отсутствия. За последние два года он  прошел через
многое  такое, о  чем  не хочется ни говорить, ни вспоминать  -  особенно об
одном  случае,  которого  он  до  сих  пор  не может  себе простить,  как ни
старается умалить  его значение.  Иными  словами,  он вернулся,  отягощенной
тайной.  Он  привез  также  стихи  -  в  достаточном  для  четвертой  книжки
количестве.
     Он  лежал  на  диване, раздумывая, не  следует  ли  увеличить  скромный
сборник, включив в него самое длинное и, по мнению автора,  самое лучшее  из
всего написанного им в стихах - поэму, навеянную тем случаем. Жаль, если она
не увидит света. Но... И это "но" было столь основательным, что  Уилфрид сто
раз был  готов разорвать рукопись, уничтожить ее так  же бесследно, как  ему
хотелось стереть воспоминание о пережитом.  Но... Опять "но"! Поэма была его
оправданием - она объясняла, почему он допустил, чтобы с ним случилось то, о
чем, как он надеялся, никто  не знал. Разорвать ее - значит утратить надежду
на  оправдание:  ведь  ему  уже никогда так полно  не выразить  все, что  он
перечувствовал во время того случая; это значит - утратить лучшего защитника
перед  собственной  совестью   и,  может   быть,   единственную  возможность
избавиться от кошмара:  ведь ему иногда казалось,  что  он  не  станет вновь
безраздельным хозяином собственной души, пока не объявит миру о случившемся.
     Он перечитал поэму, решил: "Она куда лучше и глубже путаной поэмы
     Лайела", - и без  всякой видимой связи стал  думать о  девушке, которую
встретил накануне. Удивительно!  Столько  лет прошло после свадьбы Майкла, а
он  все  не  забыл  эту  тоненькую, словно прозрачную  девочку,  похожую  на
боттичеллиевскую  Венеру, ангела  или мадонну, что, в общем,  одно  и то же.
Тогда она была очаровательной девочкой!  А теперь она очаровательная молодая
женщина,  полная  достоинства,  юмора и  чуткости.  Динни!  Черрел!  Фамилия
пишется Черруэл,  это  он помнит. Он  не  прочь  показать ей свои стихи:  ее
суждениям можно доверять.
     Отчасти из-за  того,  что  думал  о  ней, отчасти из-за  того, что взял
такси, он опоздал и столкнулся с Динни у дверей Дюмурье как раз в ту минуту,
когда она уже собиралась уйти.
     Пожалуй,  нет  лучше  способа узнать  истинный  характер  женщины,  уем
заставить ее одну ждать в общественном месте в час завтрака. Динни встретила
его улыбкой:
     - А я уже думала, что вы забыли.
     - Во всем виновато уличное движение. Как могут философы утверждать, что
время  тождественно  пространству,  а  пространство  -  времени?  Чтобы  это
опровергнуть, достаточно  двух человек, которые решили позавтракать  вместе.
От Корк-стрит  до  Дюмурье  -  миля. Я  положил  на  нее  десять  минут  и в
результате опоздал еще на десять. Страшно сожалею!
     - Мой отец считает, что с тех пор как такси вытеснили кэбы, время нужно
рассчитывать с запасом в десять процентов. Вы помните кэбы?
     - Еще бы!
     - А я попала в Лондон, когда их уже не было.
     - Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нем слышал, но
сам здесь не бывал.
     - Он помещается в подвале. Кухня - французская.
     Они сняли пальто и заняли столик с краю.
     - Мне, пожалуйста, поменьше, - попросила Динни. - Ну, скажем, холодного
цыпленка, салат и кофе.
     - Что-нибудь со здоровьем?
     - Просто привычка к умеренности.
     - Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?
     - Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть - это хороший признак?
     - Если это делается не из принципа, - да.
     - Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?
     - Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.
     - Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?
     - Я имел  в виду  тех,  кто не ест потому, что видит  в еде  проявление
плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?
     -  О  нет! - воскликнула  Динни. - Я  только не люблю  чувствовать себя
набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти
я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.
     - Вероятно, единственная хорошая на свете.
     - Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:
     - Я думаю, у вас они тоже получались бы.
     - Стишки - да, стихи - нет.
     - Пустыня - вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?
     - Нет, но хотела бы.
     Она  сказала   это  и   сама  удивилась  своим  словам,  вспомнив,  как
отрицательно  отнеслась к  профессору  американцу  и его  широким бескрайним
просторам. Впрочем, трудно представить себе  больший контраст, чем Халлорсен
и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на нее.  Ох, эти
глаза! Холодок  снова  пробежал  у  нее по спине.  Динни разломила булочку и
сообщила:
     - Вчера я обедала с Майклом и Флер.
     Губы Дезерта искривились.
     -  Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флер. Она - совершенство... в
своем роде, правда?
     - Да, - согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо ее унижать!"
     - Превосходное оснащение, редкая выдержка!
     - Думаю, что вы ее не знаете, - заметила девушка, - А я и подавно.
     Он наклонился над столом:
     - Вы кажетесь мне верным человеком. Откуда это в вас?
     -  Слово "верность"  -  наш  фамильный девиз.  От  этого  так просто не
отделаешься, не так ли?
     - Не  знаю,  -  отрезал  он. - Я не  понимаю, что такое верность. Чему?
Кому? В  нашем  мире нет  ничего незыблемого  -  все  относительно. Верность
показатель статичности мышления или просто  предрассудок. В любом случае она
исключает пытливость ума.
     - Есть вещи, которые стоят, чтобы им  хранили  верность. Например, кофе
или религия.
     Он посмотрел на нее так странно, что Динни почти испугалась.
     - Религия? А вы сами веруете?
     - В общем, пожалуй, да.
     -  Что?  Вы способны проглотить догмы катехизиса? Считать  одну легенду
правдивее другой? Предположить, что один набор представлений о непознаваемом
представляет собой большую ценность,  чем  остальные?  Религия! Но у вас  же
есть чувство юмора. Неужели оно покидает вас, как только речь заходит о ней?
     -  Нет. Я  только  допускаю, что религия - просто ощущение  присутствия
всеобъемлющего духа и то этическое кредо, которое помогает служить ему.
     - Гм!.. Довольно далеко от общепринятой точки зрения. Откуда же в таком
случае вам известно, как лучше всего служить всеобъемлющему духу?
     - Это мне подсказывает вера.
     - Вот здесь мы и расходимся! - воскликнул Дезерт, и девушке показалось,
что в голосе его зазвучало раздражение. - Вспомните, как мы пользуемся силой
нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру  каждую  проблему,
как она есть, оцениваю ее, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с
помощью разума, как лучше действовать.
     - Лучше для кого?
     - Для меня и для мира в широком смысле слова.
     - Кто на первом месте - вы или мир?
     - Это одно и то же.
     -  Всегда  ли?  Сомневаюсь.  Кроме того,  все  это  предполагает  такую
длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удается перейти к
действию. Этические же нормы, несомненно, являются  результатом бесчисленных
решений, которые люди, сталкиваясь с одними и  теми же проблемами, принимали
в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?
     -  Потому  что  ни  одно  из  этих  решений  не  было  принято  людьми,
обладавшими   моим  темпераментом  или  находившимися  в  сходных   со  мной
обстоятельствах.
     - Понимаю. Вам нужно то, что называется судебным прецедентом.
     Как это типично по-английски!
     - Простите! - оборвал ее Дезерт. - Я вам надоедаю. Хотите сладкого?
     Динни  оперлась  локтями о  стол,  положила  голову на руки  и серьезно
посмотрела на него:
     - Вы мне нисколько не надоели.  Наоборот, ужасно меня заинтересовали. Я
только  думаю,  что женщины действуют  более  импульсивно.  Практически  это
означает, что они считают себя более похожими друг на друга, чем  мужчины, и
больше доверяют своему интуитивному восприятию коллективного опыта.
     - Так было раньше. Как будет дальше - не знаю.
     -  Надеюсь,  по-прежнему, -  сказала  Динни. -  Мне  кажется,  что  мы,
женщины, никогда не  станем вдаваться в оценку. А  сладкого я хочу. Пожалуй,
съем сливовый компот.
     Дезерт взглянул на нее и расхохотался.
     -  Вы изумительная! Мы оба возьмем по компоту.  У вас  очень церемонная
семья?
     - Но то чтобы церемонная, но верит в традиции и в прошлое.
     - А вы?
     - Боюсь сказать.  Бесспорно одно -  я  люблю старинные вещи,  старинные
здания и стариков. Люблю все, что отчеканено, как монета. Люблю чувствовать,
что у меня есть корни. Всегда увлекалась историей.  Тем не менее не могу над
этим не  смеяться. В нас  всех заложено  что-то  очень комическое: мы -  как
курица,  которой кажется, что  ее привязали веревкой, если по земле провести
меловую черту от ее клюва.
     Дезерт протянул руку, и Динни вложила в нее свою.
     - Пожмем друг другу руки и порадуемся этому спасительному свойству.
     - Когда-нибудь вы  мне еще  кое-что  расскажете, - объявила Динни.  - А
пока скажите, на какую вещь мы идем.
     - Играют  ли где-нибудь пьесы человека по фамилии Шекспир? Не без труда
им удалось обнаружить театр на заречной  стороне  города,  где  в  этот день
давали  пьесу величайшего в мире драматурга. Они отправились  туда, и  после
спектакля Дезерт неуверенно предложил:
     - Не  заедем ли ко мне выпить чаю? Динни улыбнулась, кивнула и сразу же
почувствовала,  как   изменилось  его   обращение.   Оно   стало   и   более
непринужденным и более  почтительным, как  будто он  сказал  себе: "Она  мне
ровня".
     Час,  проведенный  за чаем, который подал  Стэк,  странная  личность  с
проницательными   глазами  и   аскетическим   обликом,   показался   девушке
упоительным. Таких часов  в ее жизни еще не было, и когда он кончился, Динни
поняла, что влюбилась. Семя, брошенное в почву десять  лет назад, проросло и
стало  цветком.  Двадцатишестилетняя  девушка, которая  уже потеряла надежду
влюбиться, сочла это таким невероятным чудом,  что несколько раз задерживала
дыхание и всматривалась в  лицо Уилфрида.  Откуда взялось это  чувство?  Оно
нелепо! И оно будет  мучительным, потому что он ее не полюбит.  А раз он  не
полюбит, она должна  скрывать свою любовь, но  как  удержаться и не показать
ее?
     - Когда я увижу вас снова? - спросил Дезерт, видя, что Динни собирается
уходить.
     - А вы хотите?
     - Очень.
     - Почему?
     -  А  почему  бы  мне не  хотеть?  Вы  -  первая женщина, с  которой  я
разговорился за последние десять лет, может  быть, даже первая, с  которой я
вообще заговорил.
     - Вы не будете смеяться надо мной, если мы снова увидимся?
     - Над вами? Разве это мыслимо? Итак, когда?
     -  Когда?..  В  настоящее  время  я  сплю  в  чужой ночной  рубашке  на
Маунт-стрит, хотя мне  пора  бы вернуться в Кондафорд.  Но  моя сестра через
неделю венчается  в  Лондоне, а брат в  понедельник  возвращается из Египта.
Поэтому  я  пошлю  домой за  вещами  и  останусь  в городе.  Где  вы  Хотите
встретиться?
     -  Поедем  завтра  за  город?  Я  тысячу  лет  не  был  в  Ричмонде   и
Хэмптон-корте.
     - А я никогда не была.
     - Вот и прекрасно. Я подхвачу вас у памятника. Фошу в два часа  дня при
любой погоде.
     - Буду счастлива видеть вас, юный сэр.
     - Великолепно.
     Он внезапно наклонился, взял ее руку и поднес к губам.
     - В высшей степени учтиво, - промолвила Динни. - До свиданья.


        IV

     Динни была так поглощена своей  бесконечно важной для нее тайной, что в
тот день ей больше всего на свете хотелось одиночества, но  мистер, и миссис
Эдриен Черрел пригласили ее к обеду. После того как ее дядя женился на Диане
Ферз,  новобрачные  выехали  из дома на  Оукли-стрит, связанного  с тяжелыми
воспоминаниями,  и  скромно  устроились в  одном  из тех  обширных кварталов
Блумсбери, которые  теперь вновь привлекают к себе  аристократию, покинувшую
их в тридцатых -  сороковых годах  прошлого века.  Район  был  выбран  ввиду
близости  его  к  "костям" Эдриена: памятуя  о своем  возрасте,  тот дорожил
каждой  минутой,  проведенной  в  обществе  жены.  Здоровая  мужественность,
которую, согласно  предсказаниям  Динни, должен  был  придать  ее  дяде год,
прожитый им с Халлорсеном в Новой Мексике, проявлялась теперь в более темном
оттенке его морщинистых век и  в улыбке, гораздо  чаще мелькавшей на длинном
лице Эдриена. Динни с  неизменным удовольствием думала, что дала ему  верный
совет  и  что  он последовал  ему.  Диана  быстро  обретала  прежний  блеск,
обеспечивший  ей  место  в  высшем обществе  до  ее замужества  с несчастным
Ферзом. Однако полная бесперспективность  профессии Эдриена и время, которое
она должна была уделять ему, препятствовали ее возвращению в священный  круг
"света". Поэтому она все больше  входила в  роль  жены и матери,  что Динни,
питавшая пристрастие к своему дяде,  находила вполне нормальным. По дороге в
Блумсбери она размышляла, говорить ей или нет о своих делах, и, не отличаясь
склонностью к притворству и уверткам, решила быть откровенной. "Кроме  того,
- думала она,  - влюбленной девушке всегда приятно говорить о предмете своих
чувств".  К  тому  же, если  без наперсника не обойтись,  лучшего, чем  дядя
Эдриен, ей  все равно не найти: во-первых, он немного знаком  с  Востоком, а
во-вторых, это дядя Эдриен.
     Однако разговор за обедом естественно и прежде всего коснулся свадьбы
     Клер и возвращения Хьюберта. Выбор сестры несколько тревожил Динни.
     Сэр Джералд (Джерри) Корвен был  сорокалетний мужчина  среднего роста с
энергичным и  отважным  лицом. Динни не отрицала  за ним  большого  обаяния,
именно это и пугало ее. Он занимал высокое положение в  министерстве колоний
и был одним из тех людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы решить: "Он
далеко  пойдет!"  Боялась Динни  и того, что  смелая, блестящая,  наделенная
душой игрока  Клер  слишком похожа  на жениха  и  к тому  же моложе  его  на
семнадцать лет. Диана, хорошо знакомая с Корвеном, возразила:
     - Семнадцать  лет разницы  - это как раз  самое  утешительное  во  всей
истории. Джерри  пора остепениться. Если он сумеет быть Клер и мужем и отцом
одновременно, дело наладится.  У него огромный  жизненный опыт.  Я рада, что
они уезжают на Цейлон.
     - Почему?
     - Он избежит встреч со своим прошлым.
     - А у него богатое прошлое?
     -  Дорогая моя, сейчас он  слишком  влюблен, по с таким  человеком, как
Джерри, нельзя загадывать  -  в нем масса обаяния  и он постоянно  стремится
играть с огнем.
     - Женитьба всех нас делает трусами, - вставил Эдриен.
     - На  Джерри Корвена она не повлияет:  он  клюет на  риск,  как золотая
рыбка на москита. Динни, Клер очень увлечена?
     - Да. Но она сама любит играть с огнем.
     - И все же, - вмешался Эдриен, - я ни одного из них не назвал бы вполне
современным. У обоих голова на плечах и оба умеют найти ей применение.
     -  Совершенно верно, дядя.  Клер  берет от  жизни  все, что  может,  но
бесконечно верит в нее. Она может стать второй Эстер Стенхоп.
     - Браво,  Динни!  Но  для  этого  ей сначала пришлось бы  отделаться от
Джералда Корвена. А Клер, насколько я в ней разбираюсь, способна  испытывать
угрызения совести.
     Динни широко раскрыла глаза и посмотрела на дядю:
     -  Вы говорите так,  дядя, потому,  что знаете Клер, или потому, что вы
Черрел?
     - Вернее всего потому, что она тоже Черрел, дорогая моя.
     -  Угрызения  совести? -  повторила  Динни. -  Не  верю,  что  тетя  Эм
испытывает их. А она такая же Черрел, как любой из нас.
     - Эм, - возразил Эдриен, - напоминает мне кучу разрозненных первобытных
костей,  которые никак  не  составишь  вместе.  Трудно сказать, какой  у нее
скелет. Угрызения же совести всегда составляют единое целое.
     - Пожалуйста, без  "костей" за обедом, Эдриен, - попросила Диана. Когда
приезжает Хьюберт? Мне  не терпится  увидеть его  и юную  Джин.  Кто  из них
теперь кем командует после восемнадцати месяцев блаженства в Судане?
     - Конечно, Джин, - ответил Эдриен.
     Динни покачала головой:
     - Не думаю, дядя.
     - В тебе говорит сестринская гордость?
     -  Нет. В Хьюберте больше последовательности.  Джин сразу набрасывается
на все и хочет со всем управиться, а Хьюберт неуклонно идет своей дорогой. Я
в этом  уверена. Дядя,  где находится Дарфур  и  как  надо  произносить  это
название?
     - Через "у" или через "о" - безразлично. Это  область на западе Судана,
пустынная и, кажется, очень труднодоступная местность. А что?
     - Я завтракала  сегодня  с мистером Дезертом. Помните шафера Майкла? Он
упомянул это название.
     - Он был там?
     - По-моему, он объездил весь Ближний Восток.
     - Я знакома с его  братом, -  заметила Диана.  - Чарлз Дезерт - один из
самых  напористых молодых политических деятелей.  Он  почти  наверняка будет
министром просвещения, как только консерваторы снова придут к власти.  После
этого лорд Маллиен окончательно станет затворником. С Уилфридом я никогда не
встречалась. Он славный?
     - Видите ли, я  только на днях познакомилась с  ним, -  ответила Динни,
стараясь быть беспристрастной. - Он вроде рождественского пирога с начинкой:
берешь  кусок  и  не знаешь, с чем  он, а если ты  в  состоянии  съесть  его
целиком, тебе предстоит счастливый год.
     - Я  с  удовольствием  повидал  бы  этого молодого человека,  -  сказал
Эдриен. - Он хорошо воевал, и я знаю его стихи.
     - В самом деле, дядя? Я могу  это устроить: мы с ним встречаемся каждый
день.
     -  Вот  как? -  произнес  Эдриен  и посмотрел на  нее.  -  Мне  хочется
поговорить с ним о хеттском типе.  Я полагаю, ты знаешь,  Динни, что расовые
признаки, которые мы привыкли считать безусловно иудейскими, на самом деле -
чисто хеттские, как явствует из древних хеттских росписей.
     - А разве иудеи и хетты относятся к разным расам?
     - Несомненно, Динни. Израильтяне были ветвью арабов. Кем были хетты нам
предстоит еще выяснить. У современных евреев, как наших, так и немецких, тип
скорее хеттский, чем семитический.
     - Вы знакомы с мистером Джеком Масхемом, дядя?
     - Только  понаслышке. Он двоюродный брат сэра  Лоренса и  авторитет  по
части племенного  коневодства. Помешан на том, чтобы вторично влить арабскую
кровь в наших  скаковых лошадей. Если ему удастся  улучшить породу,  в  этом
есть  смысл.  Был  ли молодой  Дезерт  в  Неджде?  Насколько  мне  известно,
чистокровок можно достать только там.
     - Не знаю, а где этот Неджд?
     -  В  центре Аравии. Но  Масхему никогда не провести свою идею в жизнь:
аристократы,  играющие на скачках, - наихудшая  разновидность  тугодумов. Он
сам такой же во всем, кроме своего пунктика.
     - Джек Масхем когда-то был  романтически влюблен в одну из моих сестер,
- сказала Диана. - Это превратило его в женоненавистника.
     - Гм! Таинственная история!
     - Мне он показался довольно интересным, - призналась Динни.
     -  Великолепно   носит  костюм  и  слывет  человеком,  ненавидящим  все
современное. Я не  виделся с ним  давно-давно, хотя раньше знал его довольно
близко. А в чем дело, Динни?
     -  Я просто встретила  его  позавчера,  и  мне стало интересно, что  он
такое.
     - Кстати  о хеттах,  - вмешалась Диана. - Я всегда была убеждена, что в
старинных  корнуэлских семьях,  вроде  Дезертов,  есть  что-то  финикийское.
Посмотрите на лорда Маллиена! Какой странный тип!
     - Вернее, чудаковатый, любовь моя. Финикийские черты чаще встречаются у
людей из народа. Дезерты из поколения в поколение женились не на корнуэлках.
Чем выше вы поднимаетесь по социальной лестнице, тем меньше шансов сохранить
в чистоте первоначальный тип.
     - А Дезерты очень старинная семья?
     - Очень  старинная и очень странная. Но  мои взгляды  на древность рода
тебе известны, Динни, поэтому я не стану распространяться.
     Динни кивнула: она отлично помнила мучительную  прогулку  по набережной
Челси в день  возвращения  Ферза.  Девушка с нежностью  взглянула  на  дядю.
Приятно думать, что он наконец добился своего...
     Когда  вечером  Динни вернулась на  Маунт-стрит, ее  тетка  и дядя  уже
легли, но дворецкий еще сидел в холле. Увидев девушку, он встал:
     - Я не знал, что у вас свой ключ, мисс.
     - Страшно сожалею, что потревожила вас, Блор: вы так сладко вздремнули.
     -  Верно, мисс Динни. Доживете  до известного возраста  и сами увидите,
как приятно  вздремнуть в неподходящий момент. Вот возьмите сэра Лоренса. Он
не любитель поспать, поверьте слову, но  каждый день, когда вхожу  к нему  в
кабинет, я вижу,  как он открывает глаза, хотя  сидит за работой. Миледи, та
спит свои восемь часов, и все  равно я замечал, как ей случается вздремнуть,
когда  кто-нибудь  слишком долго  говорит,  особенно  липпингхоллский пастор
мистер Тесбери.  Такой учтивый старый  джентльмен, а как действует на нее! И
даже  на мистера  Майкла.  Ну, да ведь тот  в  парламенте,  там они к  этому
привыкли. Но я все-таки думаю, мисс, что тут или война  виновата, или просто
люди ни на что больше не надеются, а бегать им приходится  слишком много,  и
от этого  их  бросает в сон. Что ж, от него  вреда нет. Поверите ли, мисс, я
уже  языком  шевельнуть  не  мог,  а  вот  поспал  немного  и   снова  готов
разговаривать с вами хоть целый час.
     - Это было бы чудесно, Блор, но меня тоже клонит ко сну по вечерам.
     - Подождите, выйдете замуж - все переменится. Только, я надеюсь, ни еще
малость с этим  повремените. Прошлой ночью я так и сказал миссис Блор: "Если
у нас заберут мисс Динни, в доме вся жизнь замрет, - души у него не  будет".
Мисс Клер я  близко не  знал, так что  ее замужество меня  не трогает.  Но я
слышал, как миледи советовала вам вчера самой выяснить, как это делается,  и
сразу сказал миссис Блор: "Мисс Динни здесь все равно как дочка  и..." Ну, в
общем, вы мои чувства знаете, мисс Динни.
     - Милый Блор!.. Боюсь, что мне уже пора наверх - день был утомительный.
     - Разумеется, мисс. Приятных снов!
     - Доброй ночи.
     Приятных снов! Да, сны наверно,  будут  приятными, а вот будет ли такой
же действительность? В  какую не  отмеченную  на карте страну  вступила она,
руководимая лишь своей путеводной звездой?  А  вдруг  эта неподвижная звезда
окажется лишь ослепительной мгновенной кометой?  По меньшей мере пять мужчин
хотели жениться на ней, и  она всех их хорошо понимала, так что в замужестве
не было  особенного  риска.  Теперь она хочет выйти лишь за  одного, но он -
совершенно  неизвестная величина. Ей  ясно только, что  он  вызвал в  ней не
изведанное до  сих  пор чувство.  Жизнь обманчива, как мешок  с подарками на
ярмарке; запускаешь в него руку, а  что вытянешь?  Завтра она едет  с ним на
прогулку. Они будут вместе смотреть на деревья и траву, дома  и сады, реку и
цветы, может быть,  даже на картины. Она по крайней мере узнает, сходятся ли
они во взглядах на многое из того, что ей дорого. А  что делать, если они не
сходятся? Изменит ли это ее чувства? Нет, не изменит.
     "Теперь я понимаю, - думала девушка,  - почему  все считают  влюбленных
сумасшедшими. Я хочу одного: пусть чувствует то же, что  и я, пусть сходит с
ума, как и я. Но разве он сойдет? С чего бы?"


        V

     Поездка в Ричмонд-парк,  оттуда через  Хэм Коммон и Кингстонский мост в
Хэмптон-корт  и обратно через Туикэнхэм и  Кью была примечательна  тем,  что
вспышки  разговорчивости то  и дело перемежались  минутами полного молчания.
Динни,  так  сказать,  взяла  на  себя  роль  летчика-наблюдателя,  возложив
обязанности  пилота на Уилфрида.  Чувство  делало ее  застенчивой,  и, кроме
того,  ей было  ясно,  что  Дезерт  меньше  всего похож  на тех,  кого можно
направлять, - малейшее принуждение, и он не раскроется.
     Они, как полагается, заблудились в лабиринте улочек Хэмптон-корта, где,
по  словам Динни, могли найти дорогу лишь пауки, поскольку они  выпускают из
себя нить, или призраки, следующие чередой друг за другом.
     На обратном  пути  они остановились у  Кенсингтонского  сада, отпустили
наемный автомобиль и  зашли в  чайный павильон.  Попивая  бледную  жидкость,
Уилфрид внезапно спросил девушку,  не согласится  ли она прочесть его  новые
стихи в рукописи.
     - Соглашусь? Да я буду счастлива.
     - Мне нужно услышать непредвзятое мнение.
     - Вы его услышите, - обещала Динни. - Когда вы их мне дадите?
     - Я занесу их на Маунт-стрит после обеда и опущу в почтовый ящик.
     - Не зайдете и на этот раз? Он покачал головой.
     Прощаясь с девушкой у Стенхопских ворот, Дезерт отрывисто бросил:
     - Замечательный день! Благодарю вас!
     - Это я вас должна благодарить.
     - Вы? Да у вас больше друзей, чем "игл на взъяренном дикобразе".
     А я одинокий пеликан.
     - Прощайте, пеликан!
     - Прощайте, цветок в пустыне!
     Эти слова,  как музыка,  звучали  в  ушах  девушки,  пока  она  шла  по
Маунт-стрит.
     Около половины десятого с последней почтой прибыл  толстый  конверт без
марки. Динни взяла его из рук Блора и сунула под "Мост в Сан Луис
     Рей": она слушала, что говорит тетка.
     - Ко'да я  была  девушкой,  Динни, я затя'ивала талию.  Мы  страдали за
принцип. Говорят,  это мода возвращается. Я-то уж  не буду затя'иваться  так
жарко и неудобно! - а тебе придется.
     - Мне нет.
     - Придется, если талия станет модной.
     - Осиные талии больше никогда не войдут в моду, тетя.
     - И шляпы. В тысяча  девятисотом мы ходили в них так, словно на  голове
корзина с яйцами  и те вот-вот побьются. Цветная капуста, гортензии,  птичьи
перья - такие о'ромные! И все это торчало. В парках было сравнительно чисто.
Динни, цвет морской волны тебе идет. Ты должна в нем венчаться.
     - Я, пожалуй, отправлюсь наверх, тетя Эм. Я очень устала.
     - Потому что мало ешь.
     - Я ем страшно много. Спокойной ночи, милая тетя.
     Девушка,  не раздеваясь,  уселась  и  взялась  за стихи.  Она  трепетно
желала,  чтобы  они  ей  понравились,  так как отчетливо  понимала:  Уилфрид
заметит  малейшую фальшь. На  ее счастье, стихи, написанные в  том же ключе,
что  и  его  прежние известные ей  сборники,  были  менее горькими  и  более
красивыми, чем  раньше. Прочтя  пачку  разрозненных листков,  Динни  увидела
довольно  длинную  поэму  под  названием  "Барс",   приложенную  отдельно  и
завернутую  в белую  бумагу. Почему она  завернута?  Он  не хочет, чтобы  ее
читали?  Тогда  зачем  было  посылать?  Динни  все  же  решила,  что  Дезерт
сомневается,  удалась ли  ему  вещь,  и  хочет  услышать  отзыв о  ней.  Под
заглавием стоял эпиграф: "Может ли барс переменить пятна свои?"
     Это была история  молодого  монаха-миссионера,  в  душе неверующего. Он
послан  просвещать язычников,  схвачен ими  и,  поставленный  перед  выбором
смерть или отречение, совершает отступничество и переходит  в  веру тех, кем
взят в плен. В поэме встречались места, написанные с такой взволнованностью,
что  Динни  испытывала  боль.  В  стихах  были  глубина  и  пыл,  от которых
захватывало  дух.  Они звучали  гимном  во  славу презрения  к  условностям,
противостоящим  сокрушительно  реальной  воле  к  жизни,  но   в  этот  гимн
непрерывно вплетался покаянный стон ренегата. Оба мотива захватили  девушку,
и она закончила чтение, благоговея перед тем,  кто сумел  так ярко  выразить
столь  глубокий и сложный  духовный конфликт. Но  ее  переполняло не  только
благоговение: она и жалела  Уилфрида, понимая,  что он должен был  пережить,
прежде чем создал  поэму, и с  чувством,  похожим  на  материнское,  жаждала
спасти его от разлада и метаний.
     Они условились  встретиться на другой  день в  Национальной  галерее, и
Динни, захватив с собой стихи, отправилась туда раньше времени. Дезерт нашел
ее около  "Математика"  Джентиле Беллини.  Оба с минуту молча  стояли  перед
картиной.
     - Правда, мастерство, красочность. Прочли мою стряпню?
     - Да. Сядем где-нибудь. Стихи со мною.
     Они сели, и Динни протянула Уилфриду конверт.
     - Ну? - спросил он, и девушка увидела, как дрогнули его губы.
     - По-моему, замечательно.
     - Серьезно?
     - Истинная правда. Одно, конечно, лучше всех.
     - Какое? Динни улыбнулась, как будто говоря: "И вы еще спрашиваете!"
     - "Барс"?
     - Да. Мне было больно читать.
     -  Выбросить его?  Интуиция подсказала Динни, что  от  ее ответа  будет
зависеть его решение, и девушка нерешительно попросила:
     - Не придавайте значения тому, что я скажу, ладно?
     - Нет. Как вы скажете, так и будет.
     - Тогда,  конечно, вы не имеете права выбрасывать: это лучшее из всего,
что вы сделали.
     - Иншалла! [1]
     - Почему вы сомневались?
     - Чересчур обнаженно.
     - Да, обнаженно, -  согласилась  Динни, - Зато прекрасно. Нагота всегда
должна быть прекрасна.
     - Не очень модная точка зрения.
     -  Цивилизованный человек  стремится  прикрыть свои увечья и  язвы, это
естественно. По-моему, быть дикарем, даже в искусстве, совсем не лестно.
     - Вы рискуете быть  отлученной от церкви.  Уродство  возведено сейчас в
культ.
     - Реакция желудка на конфеты, - усмехнулась Динни.
     -  Тот, кто  изобрел все эти современные теории,  погрешил  против духа
святого: соблазнил малых сих.
     - Художники - дети? Вы это имеете в виду?
     - А разве нет? Разве они продолжали бы делать то, что делают,  будь это
не так?
     -  Да, они,  по-видимому, любят игрушки.  Что подсказало вам  идею этой
поэмы?
     - Когда-нибудь расскажу. Пройдемся немного?
     Прощаясь, Уилфрид спросил:
     - Завтра воскресенье. Увидимся?
     - Если хотите.
     - Как насчет Зоологического сада?
     - Нет, только не там. Ненавижу клетки.
     -  Вот  это правильно. Устроит  вас  Голландский сад  у Кеисингтонского
дворца?
     - Да.
     Так состоялась их пятая встреча.
     Динни испытывала то же,  что  чувствует  человек с наступлением хорошей
погоды, когда каждый день ложишься  спать с  надеждой, что она продлится,  и
каждое утро встаешь, протираешь глаза и видишь, что она продолжается.
     Каждый день девушка отвечала на вопрос Уилфрида: "Увидимся?" - кратким:
"Если хотите"; каждый  день она старательно скрывала от всех, где, когда и с
кем встречается, и это было так на нее не похоже, что Динни удивлялась: "Кто
эта  молодая женщина, которая тайком уходит  из дома, встречается  с молодым
человеком и, возвращаясь, не чует под собой ног от радости?  Уж не снится ли
мне какой-то долгий сон?" Однако  во сне  никто не ест холодных цыплят  и не
пьет чаю.
     Наиболее показательным для состояния Динни был момент,  когда Хьюберт и
Джин  вошли в холл  дома на  Маунт-стрит, где собирались пробыть  до свадьбы
Клер.  Первая встреча  с  любимым братом после восемнадцатимесячной разлуки,
казалось,   должна  была  бы  взволновать  девушку.  Но  она  обняла  его  с
незыблемым,  как скала,  спокойствием и даже  сохранив способность к трезвой
оценке. Хьюберт  выглядел  великолепно, - он загорел и поправился, но сестра
нашла  его несколько  прозаичным. Она  силилась  объяснить это  тем, что ему
больше  ничто не угрожает, что он женат  и  вернулся на военную службу, но в
глубине души сознавала, что  сравнивает  его с  Уилфридом. Она словно только
теперь  поняла, что Хьюберт не способен на  глубокий духовный  конфликт:  он
принадлежит  к тому  хорошо знакомому  ей  типу  людей, которые  видят  лишь
проторенную дорогу и,  не задавая липших вопросов, идут по ней. Кроме  того,
женитьба на  Джин существенно се меняла. Динни уже не станет для брата, а он
для нее тем, чем они были до его брака.
     Джин  излучала  здоровье  и жизнерадостность. Весь путь  от  Хартума до
Кройдона они проделали  на  самолете, посадок  было  всего  четыре. Динни  с
чувством  стыда  поймала себя на том, что проявляет  лишь показной интерес к
рассказам брата и невестки,  а на самом  деле слушает  невнимательно. Только
упоминание  о  Дарфуре  заставило ее  насторожиться: в Дарфуре  с  Уилфридом
что-то  случилось.  Насколько  она  поняла, там все еще орудовали  махдисты.
Затем  разговор  перешел  на  личность  Джерри Корвена. Хьюберт  восторгался
огромной работой, которую тот проделал. Джин дополнила картину, сообщив, что
жена одного из резидентов сходила с ума по Корвену. По слухам, он недостойно
вел себя в этой истории.
     - Ну, ну! -  вмешался сэр Лоренс. -  Нечего женщинам сходить по нему  с
ума, раз им известно, какой он пират.
     -  Правильно,  - поддержала его Джин.  -  В  наши дни сваливать  все на
мужчин просто глупо.
     - В прежнее  время, -  вмешалась  леди  Монт,  -  обольщали мужчины,  а
виноваты были женщины. Теперь обольщают женщины, а виноваты мужчины.
     При этом  поразительно логичном замечании  все онемели  от изумления. К
счастью, леди Монт тут же прибавила:
     - Я однажды видела двух верблюдов. Помнишь, Лоренс? Они такие приятные!
     Хьюберт вернулся к прерванной теме:
     - Не знаю, так ли уж это глупо. Он ведь женится на нашей сестре.
     - Клер ему не уступит, - перебила его леди Монт. - Уступчивы только те,
у  ко'о носы с  горбинкой. Пастор  утверждает, что у всех Тесбери  такие,  -
прибавила она, обращаясь к Джин. - Вот у вас не такой, а вздернутый.  Зато у
ваше'о брата Алена чуточку изо'нутый.
     Она взглянула на Динни и объявила:
     - Он в Китае. Я же сказала, что он женится на дочке судово'о казначея.
     - Боже правый! Он и не думает жениться, тетя Эм! - вскричала Джин.
     - Я и не говорю. И потом, я уверена, что это очень порядочные девочки -
не чета разным дочкам священников.
     - Благодарю вас!
     -  Я  имела  в виду тех,  которые  попадаются в  парке. Они  все'да так
представляются, ко'да хотят познакомиться. Я думала, это всем известно.
     - Джин выросла в доме пастора, тетя Эм, - укоризненно произнес Хьюберт.
     - Но она уже два  года замужем за тобой.  Кто это сказал:  "Плодитесь и
размножайтесь"?
     - Не Моисей ли? - предположила Динни.
     -  А почему  бы и  нет?  Глаза  леди  Монт  остановились  на  Джин.  Та
вспыхнула. Сэр Лоренс торопливо вставил:
     - Надеюсь,  Хилери обвенчает  Клер так же  быстро,  как  Джин  и  тебя,
Хьюберт. Это был рекорд.
     -  Хилери  -  замечательный  проповедник, - возгласила леди Монт. Ко'да
скончался  Эдуард, он  сказал  проповедь про  Соломона во  всей  славе  е'о.
Тро'ательно! А ко'да  мы вешали  Кейсмента,  помните? - страшная глупость  с
нашей стороны! - Хилери говорил про бревно и сучок. Оно было у нас в глазу.
     - Я  терплю проповеди лишь в том случае, когда их читает дядя Хилери, -
заметила Динни.
     -  Да, -  поддержала ее леди Монт. - Он  умел  стянуть больше ячменно'о
сахару, чем любой дру'ой мальчишка, и при этом казаться невинным, как ан'ел.
Твоя тетка Уилмет и я переворачивали его головой вниз - знаешь, как куклу, -
и трясли, но обратно ниче'о не получали.
     - Вы, видимо, были примерными детьми, тетя Эм?
     - По  мере сил. Наш отец, который то'да еще был не на небесах, старался
видеть  нас поменьше. А  мама,  бедняжка, ниче'о  не мо'ла поделать. Мы были
лишены чувства дол'а.
     - Странно, что теперь его у всех вас больше, чем нужно.
     - Разве у меня есть чувство дол'а, Лоренс?
     - Решительно нет, Эм.
     - Так я и думала.
     - Дядя Лоренс,  вы не  находите, что у Черрелов  в  целом слишком много
чувства долга?
     - А разве его может быть слишком много? - отпарировала Джин.
     Сэр Лоренс вставил в глаз монокль:
     - Динни, я чую ересь.
     - Чувство долга лишает человека широты, верно, дядя? И у отца, и у дяди
Лайонела, и у дяди Хилери, и даже у дяди Эдриена первая мысль всегда одна  и
та  же:  что они должны сделать. Они отказываются считаться с тем, чего  они
хотят. Спору нет, это прекрасно, но довольно скучно.
     Сэр Лоренс выронил свой монокль.
     - Пример твоей семьи, - сказал он, - превосходно иллюстрирует мандарина
как определенный человеческий  тип. На  нем  стоит империя. Из  поколения  в
поколение - закрытые школы, Осборн, Сэндхерст и  многое другое! А до этого -
семья,  где  с  молоком  матери  всасывается   мысль  о  служении  церкви  и
государству. Такое служение - вещь очень интересная, очень редкая в наши дни
и очень похвальная.
     - Особенно когда помогает удержаться наверху, - пробормотала Динни.
     - Чушь! - отрезал Хьюберт. - Когда служат, об этом не думают.
     - Не думают потому, что нет  надобности думать, а если уж  понадобится,
быстро сообразят.
     -  Несколько  туманно  выражено,  Динни,  -   вмешался  сэр  Лоренс.  -
По-твоему, если  бы  таким, как  мы, что-нибудь угрожало, мы воскликнули бы:
"Нас нельзя устранить: мы - это все"?
     - А разве мы - это действительно "все", дядя?
     - С кем ты общалась в последние дни, дорогая?
     - Ни с кем. Просто надо иногда и самой думать.
     -  Это так о'орчительно! - объявила  леди Монт. - Русская  революция, и
вообще.
     Динни почувствовала,  что Хьюберт смотрит на нее и задает  себе вопрос:
"Что случилось с Динни?"
     - Можно, конечно, вынуть чеку из  оси, но тогда колесо соскочит, сказал
он.
     - Метко сказано, Хьюберт, - одобрил  сэр Лоренс.  - Ошибается тот,  кто
полагает,  что  можно  создать  в  короткое  время  целый социальный тип или
заменить его другим. Джентльменом не делаются, а рождаются - если под словом
"рождение"  понимать  не  только сам  процесс, но  и атмосферу дома,  где он
совершается. Но должен сознаться, этот тип быстро вымирает.  Ж аль, что  его
нельзя  как-нибудь  сохранить, - например, устроив национальные заповедники,
как в Америке для бизонов.
     - Нет, не хочу, - объявила леди Монт.
     - Чего вы не хотите, тетя Эм?
     - Пить шампанское в пятницу. Отвратительная шипучка.
     - А нужно ли его вообще подавать, дорогая?
     - Я боюсь Блора.  Он так привык. Я мо'у сказать  ему, но  он все  равно
подаст.
     - Динни, что слышно о Халлорсене? - неожиданно спросил Хьюберт.
     - После возвращения дяди  Эдриена - ничего. По-моему, он  в Центральной
Америке.
     - Он  был о'ромный,  - сказала  леди Монт. - Обе  дочки  Хилери, Шейла,
Селия и маленькая Энн. Пять. Я рада, что обойдемся без тебя, Динни. Конечно,
это суеверие.
     Динни откинулась назад - так, чтобы свет не падал ей на лицо:
     - Быть подружкой невесты один раз - вполне достаточно, тетя Эм.
     На другой день,  встретясь с  Уилфридом в Уоллесовской  галерее,  Динни
спросила:
     - Вы случайно не будете завтра на свадьбе Клер?
     - У меня нет ни цилиндра, ни фрака, - я подарил их Стэку.
     - Я помню, как вы замечательно выглядели тогда. У вас был серый галстук
и гардения в петлице.
     - А вы были в платье цвета морской волны.
     -  Eau-de-ni  [2].  Мне  хочется, чтобы вы взглянули на мою семью.  Там
соберутся все наши. А мы могли бы потом поговорить о них.
     - Я зайду как простой зритель и постараюсь не попадаться на глаза.
     "Мне-то попадешься!"  - подумала Динни. Значит, ей не придется жить два
дня, не видя его!
     При каждой новой встрече он,  казалось, все больше  примирялся с  самим
собой;  иногда  он  так пристально  посматривал  на  девушку,  что сердце ее
начинало  учащенно биться. Она  же,  глядя на него, - это случалось редко  и
лишь тогда, когда он этого не видел, - старалась, чтобы ее глаза  оставались
ясными. Какое счастье, что женщина все-таки в более выгодном положении,  чем
мужчины: она  чувствует,  когда они на нее смотрят, и умеет  смотреть на них
так, чтобы они этого не почувствовали!
     На этот раз, прощаясь, он предложил:
     - Едем снова в  Ричмонд в четверг? Я подхвачу вас,  как  тогда, - в два
часа у Фоша.
     Динни ответила:
     - Хорошо.


        VI

     Свадьба   Клер   Черрел   на   Ганновер-сквер   относилась   к    числу
"фешенебельных",  и отчет о ней вместе со  списком  гостей должен был занять
четверть  газетной колонки, что,  по  мнению  Динни,  было "так  лестно  для
приглашенных".
     Накануне  вечером Клер с родителями прибыла на Маунт-стрит. Леди Черрел
и  Динни,  которая  до последней  минуты  хлопотала  вокруг  младшей сестры,
маскируя  свое  волнение юмором,  приехали в церковь незадолго  до  невесты.
Девушка задержалась, чтобы  перекинуться словечком со  старым причетником, и
заметила Уилфрида: он стоял далеко позади в левом углу придела и  смотрел на
нее. Динни  бегло  улыбнулась ему,  прошла через придел и  присоединилась  к
матери,  сидевшей  на  первой  скамье слева.  По  дороге  она поравнялась  с
Майклом, и тот шепнул ей:
     -  Народу-то наехало, а?  Действительно, наехало!  Клер хорошо знали  и
любили в обществе, Джерри Корвена знали еще лучше, хотя любили меньше. Динни
окинула  взглядом  собрание, -  тех, кто  присутствует на  свадьбе, неудобно
именовать сборищем. Лица гостей,  очень  разные  и по-своему характерные, не
поддавались  классификации. Это были  лица людей, у каждого  из которых свои
убеждения и  взгляды. Собравшихся здесь нельзя  было  отнести  ни  к  какому
определенному единому типу, и это отличало их от немецкой офицерской касты с
ее безобразной одинаковостью.
     На передней скамье рядом с Динни  и ее матерью  сидели  Хьюберт и Джин,
дядя  Лоренс и тетя Эм; на второй -  Эдриен с Дианой, миссис  Хилери  и леди
Элисон. Еще  подальше  назад,  на краю четвертой или  пятой  скамьи, девушка
заметила Джека Масхема. Высокий, элегантно одетый, вид скучающий. Он  кивнул
ей, и Динни удивилась: "Неужели он помнит меня?"
     На правой стороне, где располагались родственники жениха, лица и фигуры
были столь же разнообразны. Элегантно  одеты только трое: Джек Масхем, жених
и его  шафер; остальные, кажется,  меньше  всего  на  свете  озабочены своим
костюмом. Но на всех этих  лицах Динни читала веру в определенное  житейское
кредо. Ни одно из них не вызывало у нее того  же чувства, что лицо Уилфрида,
-  ощущения  духовной   борьбы   и  разлада,  исканий,  боли  и  порыва.  "Я
привередничаю", -  решила  девушка, и  глаза  ее  остановились  на  Эдриене,
сидевшем  прямо  позади  нее. Над его  козлиной бородкой, удлинявшей  тонкое
смуглое  лицо,   светилась  спокойная  улыбка.  "У   него   милое  лицо,  не
самодовольное, как у тех, кто носит бороду клинышком, - подумала Динни. - На
свете нет человека лучше".
     Она шепнула:
     - Недурная коллекция костей, дядя, а?
     - Пожалуй. Я охотно приобрел бы для музея твой скелет, Динни.
     - При чем тут музей? Я сожгла бы их и развеяла пепел. Тс-с!..
     Вошли  певчие,  за  ними  священник.  Джерри  Корвен  обернулся.  Усики
щеточкой, улыбается, как кот, резкие черты лица, дерзкие, настойчивые глаза!
Динни, охваченная внезапным отчаянием, подумала: "Как Клер могла!.. Впрочем,
я теперь сказала бы то  же самое  обо всех лицах - кроме  одного. Я  начинаю
сходить с  ума!" Затем под руку с  отцом по  приделу прошла Клер.  "Выглядит
чудесно! Дай бог ей  счастья!" Волнение сдавило  Динни горло, она взяла мать
за  руку. Бедная мама!  Какая  она бледная! Нет,  церемония,  в  самом деле,
нелепая. Зачем люди  затягивают  волнующие и мучительные минуты? Слава богу,
старый  фрак  ее  отца  выглядит еще  вполне  прилично  -  она  вывела пятна
нашатырем. Отец держится так, словно стоит перед войсками, - она видела  его
на смотрах.  Нарушь  дядя Хилери  установленную форму  хоть словом, отец это
заметит. Но никаких нарушений не произойдет.  Динни страстно захотелось уйти
в угол, к  Уилфриду, стать рядом с ним. Он  сказал бы ей  что-нибудь приятно
еретическое, и они подбодрили бы друг друга незаметной улыбкой!
     А вот и подружки! Ее двоюродные сестренки Моника и Джоан, дочки Хилери,
тоненькие, энергичные; маленькая Селия Мористон,  прелестная как ангел (если
только ангелы бывают женского рода); смуглая яркая Цейла.  Ферз и ковыляющая
позади крошка Энн - настоящая клецка!
     Динни преклонила колени, и  это успокоило ее. Она  вспомнила,  как они,
трехлетняя Клер  и  уже "большая" шестилетняя Динни,  вот так же  вставали В
ночных  рубашонках на  молитву  около своих  кроваток.  Она всегда опиралась
подбородком о  спинку кровати, чтобы коленкам было не так  больно, а малышка
Клер - какая она  была прелестная! -  вытягивала  ручонки,  как  ребенок  на
картине Рейнолдса! "Этот человек принесет ей горе, - думала Динни. - Я знаю,
так  будет!" Она  снова мысленно перенеслась  на свадьбу Майкла. Десять  лет
назад она стояла вон там, в двух шагах от того  места, где преклонила колени
сейчас. Рядом с ней была незнакомая  девочка  кто-то из  родственниц.  Флер.
Взгляд Динни,  с  трепетным любопытством  юности  взиравший на  все  кругом,
остановился тогда  на  Уилфриде:  он стоял в стороне и  наблюдал за Майклом.
Бедный Майкл! В тот день он, казалось, совсем потерял голову  от  торжества.
Динни отчетливо помнила, как  подумала в ту минуту:  "Вот Майкл и его падший
ангел!" В лице Уилфрида было что-то презрительное и тоскливое, наводившее на
мысль об утраченном навек счастье. Свадьба Майкла состоялась всего  два года
спустя после перемирия, и Динни знала теперь, какое разочарование и ощущение
всеобщего краха испытал Уилфрид, когда кончилась война. Последние два дня он
был настолько откровенен с нею, что, пренебрежительно иронизируя  над собой,
рассказал  ей  даже  о  своем увлечении  Флер через  полтора года  после той
свадьбы, из-за чего, собственно,  ему  и  пришлось  бежать на Восток. Раньше
война, заставшая Динни в десятилетнем возрасте, была связана для нее главным
образом  с воспоминаниями  о  том,  как мать  вечно тревожилась  об  отце  и
непрерывно вязала носки, -  у них дома был целый склад;  как все  ненавидели
немцев; как ей не давали сладостей, потому что они были  сплошь приготовлены
на  сахарине,  и,  наконец,  о  том,  как  она горевала и волновалась, когда
Хьюберт ушел на  фронт и письма от него стали приходить  редко. За последние
же дни, послушав  Уилфрида, она гораздо отчетливей и болезненней представила
себе,  что  война  означала  для тех,  кто,  подобно  ему и  Майклу,  провел
несколько лет в самом пекле. Образность  его речи помогла  ей почувствовать,
каково  человеку, когда он  теряет корни,  подвергает безнадежной переоценке
все  ценности  и постепенно утрачивает  веру  в то, что установлено веками и
освящено традицией. Уилфрид говорит, что больше не думает о войне. Возможно,
он искренне в это верит, но его искалеченные нервы еще не зажили и дают себя
знать.  Недаром  же Динни,  встречаясь  с  ним,  всегда  испытывает  желание
положить ему на лоб прохладную руку.
     Кольцо было уже надето, роковые  слова сказаны, напутствие произнесено.
Новобрачные двинулись к  алтарю.  - Ее мать и  Хьюберт последовали  за ними.
Динни сидела  не шевелясь, устремив глаза на восточное окно церкви. Брак! Он
немыслим для нее ни с кем - кроме одного.
     Над ее ухом раздался шепот:
     - Дай мне платок, Динни. Мой совсем мокрый, а у твое'го дяди - синий.
     Динни передала тетке кусочек батиста и украдкой попудрила себе нос.
     -  Это надо было делать в  Кондафорде,  -  продолжала  леди  Монт.  Тут
столько народа. Так утомительно вспоминать, кто они такие. Это е'о мать, да?
Значит, она еще жива?
     "Не взглянуть ли мне еще раз на Уилфрида?" - подумала Динни.
     - Ко'да я  венчалась, все целовали  меня,  - прошептала ее тетка. Такая
неразбериха!  Я знала  девушку,  которая  вышла замуж  для  то'о,  чтобы  ее
поцеловал шафер жениха. Эгги Теллюсон. Странно, правда? Идут!
     Да, идут. Динни хорошо знакома эта улыбка новобрачной. Как может
     Клер чувствовать себя счастливой? Она ведь вышла не за  Уилфрида! Динни
встала  и присоединилась к родителям. Хьюберт, оказавшийся рядом, шепнул ей:
"Выше нос, старушка, - могло быть хуже!"
     Динни, отчужденная  от  брата всецело поглотившей ее тайной, пожала ему
руку.  И в этот момент она  увидела  Уилфрида, - он смотрел на нее, скрестив
руки на груди.  Она  снова бегло улыбнулась ему,  а затем началась суматоха.
Она  опомнилась  только  у дверей  гостиной на  Маунт-стрит,  когда тетя  Эм
попросила:
     - Стань рядом со мной, Динни, и старайся вовремя ущипнуть меня.
     Затем начался съезд гостей, сопровождаемый комментариями ее тетки:
     - Это е'о мать. Копченая селедка!  Вот и Хен  Бентуорт!..  Хен,  Уилмет
даже  здесь и хочет поделиться  с вами  каким-то мнением... Здравствуйте! Не
утомительно,  не  правда  ли?.. Здравствуйте! Кольцо наделось  очень  ле'ко,
верно?  Прямо фокусники!..  Динни,  кто это?.. Здравствуйте!  Отлично!  Нет,
Черрел. Не  так, как пишется. Да, да,  ужасно странно! Подарки,  пожалуйста,
вон туда, где стоит лакей и смотрит в сторону. По-моему, это глупо. Но  всем
так хочется... Здравствуйте! Вы Джек Масхем? Се'одня Лоренсу приснилось, что
вы взлетели на воздух... Динни, позови Флер: она всех знает.
     Динни отправилась на поиски Флер. Та разговаривала с новобрачным.
     Когда они проталкивались к двери гостиной, Флер спросила:
     - Я видела в церкви Уилфрида Дезерта. Как он туда попал?
     Честное слово. Флер не в меру проницательна!
     -  Наконец-то явились! - встретила их леди Монт. - Кто из этих трех дам
герцо'иня? А, тощая!..  Здравствуйте! Да,  очаровательно!  Какая  скука  эти
свадьбы!: Флер, проводите герцо'иню туда, где подарки...  Здравствуйте! Нет,
мой  брат Хилери. Он прекрасно  венчает, правда? Лоренс говорит без  осечки.
Съешьте морожено'о -  внизу, в  буфете... Динни, кто-нибудь присматривает за
подарками?  О, здравствуйте, лорд  Бивенхэм!  Это  должна была бы делать моя
племянница. Но она уклоняется - занята  с Джерри... Динни,  кто это  сказал:
"Питье, питье, питье!" Гамлет? Он страшно мно'о  говорит. Как! Не  он?.. Ах,
здравствуйте!.. Как поживаете?.. Добро'о здоровья!.. Что? Вы нездоровы?  Еще
бы, такая давка!.. Динни, дай твой Платок!
     - Он в пудре, тетя.
     -  Ну  вот, значит, я вымазалась?.. Здравствуйте! Ну,  не  глупо ли все
это? Знаете, им ведь не нужны посторонние... А, вот и Эдриен! Доро'ой мой, у
тебя галстук  сбился. Динни,  поправь.  Здравствуйте! Да, вот сюда. Не люблю
цветов  на  похоронах  - бедняжки лежат  себе и умирают... Как ваша собачка?
Разве у  вас нет  собаки? Совершенно верно!.. Динни,  ты  должна  была  меня
ущипнуть... Здравствуйте! Здравствуйте!  Я сказала  моей племяннице, что  ей
следовало ущипнуть  меня. У  вас хорошая  память на лица? Нет.  Как приятно!
Здравствуйте!  Здравствуйте!  Здравствуйте!..  Еще  трое!   Динни,  кто  эта
образина?..  О, здравствуйте!  Значит, вы приехали? Я думала,  вы в Китае...
Динни, напомни  мне спросить  у твое'о дяди, Китай  ли это  был.  Он так зло
вз'глянул  на меня.  Можно мне смыться от  остальных? Где я подхватила такое
выражение?  Динни,  передай  Блору  -  напитки!  Вот  еще  целый  выводок!..
Здравствуйте!.. Здравствуйте!..  Здрасте!..  Здрасс!.. Здра!..  Как  мило  с
вашей стороны! Динни, мне хочется сказать: "Будьте вы все Прокляты!"
     Разыскивая  Блора,  Динни  прошла мимо Джин, беседовавшей с Майклом,  и
удивилась,  как у такой здоровой и яркой женщины хватает терпения изнывать в
этой  толчее.  Она нашла Блора  и  повернула обратно. Странное лицо  Майкла,
которое с  каждым годом становилось симпатичнее, словно доброта оставляла на
нем все  более глубокий отпечаток, показалось ей взволнованным и несчастным.
Она услышала, как он сказал:
     - Я не верю этому. Джин.
     - Конечно,  по базарам ходят всякие слухи.  А все-таки дыма без огня не
бывает, - ответила Джин.
     - Бывает, и сколько  угодно! Во всяком случае, он снова в Англии.  Флер
видела его сегодня в церкви! Я спрошу у него.
     -  По-моему,  не стоит,  - возразила Джин. - Если  это правда, он  сам,
наверно, вам все расскажет, если нет, зачем зря волновать человека?
     Ясно!  Они  говорят  об  Уилфриде. Как  бы  узнать -  что, не  показав,
насколько ее это  интересует?  - подумала Динни и тут же решила:  "Не стану,
даже если  смогу. Все важное он должен сказать мне сам. Не хочу слышать  это
от посторонних". Но девушка была встревожена, - интуиция всегда подсказывала
ей, что на душе у него лежит какая-то непонятная тяжесть.
     Когда долгое  жертвоприношение на алтарь сердечности пришло к  концу  и
новобрачная уехала, Динни  ушла в кабинет дяди - единственное место в  доме,
где  не   было  следов  беспорядка,  и  опустилась  в  кресло.  Ее  родители
отправились обратно в  Кондафорд,  удивляясь,  почему  она  не  едет с ними.
Действительно,  оставаться  в  Лондоне,  когда  дома   раскрылись  тюльпаны,
распускается сирень и яблони  все гуще покрываются цветами, - это  не похоже
на Динни. Но при одной мысли, что, уехав, она  лишится возможности ежедневно
видеть Уилфрида, девушке становилось по-настоящему больно.
     "Я увлеклась  слишком  сильно,  сильнее, чем могла предполагать. Что же
будет?" - думала Динни, полулежа с закрытыми глазами.
     Неожиданно она услышала голос дяди:
     - Ах, Динни, как приятно отдохнуть  от  полчищ  мадиамских! Мандарины в
парадных  одеяниях!  Знаешь ли ты хоть четверть тех, кто  сегодня был здесь?
Зачем люди ходят на свадьбы?  Затем, что, будь ты регистратор или император,
это  единственный способ  не  нарушать  приличий. Твоя бедная  тетка легла в
постель.  Насколько все-таки удобней  быть магометанином,  если  не  считать
того, что сейчас у  них модно ограничиваться одной женой и не прятать ее под
чадру! Кстати, ходят  слухи,  будто молодой Дезерт принял ислам. Рассказывал
он тебе что-нибудь об этом?
     Пораженная Динни приподняла голову.
     -  Такое проделали на  Востоке  только  двое моих  знакомых,  да  и  то
французы, - они хотели завести гарем.
     - Для этого нужно только одно, дядя, - деньги.
     - Динни, ты становишься циником. Не забывай, люди любят,  чтобы религия
санкционировала их поступки. Но у Дезерта была другая причина.
     Насколько я помню, он человек разборчивый.
     -  Дядя,  какое  значение  имеет  религия  до  тех  пор, пока  люди  не
вмешиваются в чужие дела?
     - Видишь ли, у некоторых мусульман довольно примитивные представления о
правах женщины. Они, например, полагают, что  в случае неверности ее следует
замуровывать. Я видел в Маракеше одного шейха - отвратительный тип!
     Динни вздрогнула.
     -  С незапамятных времен,  как  принято у нас выражаться,  религия была
виновницей всех наихудших злодейств, происходивших на земле, - продолжал сэр
Лоренс. - Интересно, не решился ли молодой Дезерт на этот шаг, чтобы попасть
в Мекку? Не думаю, чтобы он во что-нибудь верил, но ничего толком не знаю, -
странная семья.
     "Не хочу и не стану говорить о нем", - решила Динни.
     - Дядя, как вы думаете, какой процент составляют верующие в наши дни?
     -  В  северных  странах?  Трудно  сказать. У  нас, видимо, от десяти до
пятнадцати  среди  взрослых.  Во  Франции  и   в  южных  странах,  где  есть
крестьянство, - больше, по крайней мере с точки зрения внешней.
     - А среди тех, кто был сегодня у вас?
     - Большинство из них было бы шокировано, если бы им сказали, что они не
христиане, и  шокировано еще больше, если  бы их попросили  отдать  половину
своих богатств бедным. Такая  просьба доказала бы только, что они всего лишь
благодушные фарисеи или, вернее, саддукеи.
     - Дядя Лоренс, а вы христианин?
     -  Нет,  дорогая,  скорее  последователь  Конфуция,  который,  как тебе
известно,   был  просто  философом-моралистом.  Большая   часть   английской
привилегированной касты  -  не  христиане, а  конфуцианцы: вера в предков  и
традицию,  почтение  к  родителям,  честность,   сдержанность  в  обращении,
мягкость с животными и  с  подчиненными, ненавязчивость  в жизни и стойкость
перед лицом болезни и смерти.
     -  Чего же еще желать?  -  спросила  Динни,  задумчиво  наморщив носик.
Пожалуй, одного - любви к прекрасному.
     - Любви к прекрасному? Она зависит от темперамента.
     - Но  разве она  не самое характерное, что отличает  одного человека от
других?
     -  Да,  но  независимо  от его воли.  Ты ведь не  можешь заставить себя
любить заход солнца.
     -  "Вы мудрец, дядя Лоренс, и взгляд ваш остер, племянница молвит ему".
Пойду прогуляюсь и порастрясу свадебный пирог.
     - А я останусь, Динни, и выпью шампанское.
     Динни долго блуждала  по улицам.  Ходить одной было грустно. Но каштаны
начинали серебриться, цветы в парке были прекрасны, озаренные  закатом  воды
Серпентайна невозмутимы,  и Динни  отдалась  своему чувству, а чувством этим
была любовь.


        VII

     Вспоминая второй  день,  проведенный  в  Ричмонд-парке, Динни так  и не
могла понять, не выдала ли она себя раньше, чем он отрывисто бросил:
     - Выйдете вы за меня, Динни,  если придаете значение браку? У  нее  так
перехватило  дыхание, что  она  даже  не  пошевелилась и сидела,  все больше
бледнея; затем кровь бросилась ей в лицо.
     - Зачем вы спрашиваете об этом? Вы же меня совсем не знаете.
     - Вы - как Восток: его либо полюбишь с первого взгляда, либо никогда не
полюбишь. И узнать его тоже нельзя.
     Динни покачала головой:
     - О, я совсем не таинственная.
     -  Я  никогда не узнаю вас  до  конца. Вы  непроницаемы, как фигуры  на
лестнице в Лувре. Я жду ответа, Динни.
     Она вложила в его руку свою, кивнула и сказала:
     - Мы, вероятно, поставили рекорд.
     Его губы  тут  же прижались  к ее  губам, и,  когда  он  отнял их,  она
лишилась чувств.
     Поцелуй, бесспорно, явился наиболее примечательным событием в ее жизни,
потому что, почти сразу же придя в себя, она сказала:
     - Это лучшее, что ты мог сделать.
     Если  его лицо и  раньше казалось ей необыкновенным, то  каким  же  оно
стало  сейчас?  Губы, обычно презрительно сжатые,  полураскрылись и дрожали;
глаза, устремленные на нее, блестели; он поднял руку,  откинул волосы назад,
и  Динни впервые увидела скрытый  ими небольшой  шрам на  лбу. Солнце, луна,
звезды и все светила небесные остановились для них: они  смотрели друг другу
в лицо.
     Наконец Динни сказала:
     - Все правила нарушены, - не было ни ухаживания, ни даже обольщения.
     Он рассмеялся и обнял ее. Девушка прошептала:
     - "Так юные любовники сидели, в блаженство погрузясь". Бедная мама!
     - Она милая женщина?
     - Чудная! К счастью, влюблена в моего отца.
     - Что представляет собою твой отец?
     - Самый милый из всех известных мне генералов.
     - А мой - затворник. Тебе не  придется принимать его в расчет. Мой брат
- осел; мать убежала, когда мне было три года; сестер у меня нет. Тебе будет
трудно с таким бродягой и неудачником, как я.
     -  "Куда б ты ни пошел, я за тобой". По-моему, с дороги на  нас смотрит
какой-то старый джентльмен. Он напишет в газеты о безнравственных  картинах,
какие можно наблюдать в Ричмонд-парке.
     - Охота тебе обращать внимание?
     - Я и не обращаю.  Такая минута бывает в жизни один раз.  Я  уж думала,
что она для меня не наступит.
     - Ты никого не любила? Она покачала головой.
     - Как чудесно! Когда мы поженимся, Динни?
     - А ты не находишь, что нам нужно сначала познакомиться домами?
     - Полагаю, что да. Но твои не согласятся, чтобы ты вышла за меня.
     - Конечно, юный сэр, - вы выше меня родом.
     - Нельзя быть выше родом, чем семья, восходящая к двенадцатому веку. Мы
восходим  только к  четырнадцатому.  Дело  в  другом:  я - кочевник  и  пишу
язвительные стихи. Они поймут, что я  увезу тебя  на  Восток. Кроме  того, у
меня всего полторы тысячи годовых и практически никаких надежд.
     - Полторы тысячи в год! Отец сможет  мне  выделить только двести  - как
Клер.
     - Ох, слава богу, что хоть  твое состояние не будет препятствием! Динни
повернулась к нему. В глазах ее светилось трогательное доверие.
     - Уилфрид, я слышала, что  ты якобы принял мусульманство. Для  меня это
не имеет значения.
     - Но для твоей семьи будет иметь.
     Лицо его исказилось и потемнело. Она обеими руками сжала его руку:
     - Ты написал "Барса" о самом себе? Он попытался вырвать руку.
     - Это так?
     -  Да.  Дарфур, арабы  - фанатики. Я отрекся,  чтобы спасти свою шкуру.
Теперь можешь прогнать меня.
     Пустив в ход всю свою силу, Динни прижала его руку к груди:
     - Что бы ты ни сделал, это неважно. Ты - это ты!
     К испугу и в то же  время облегчению девушки, он опустился  на  землю и
зарылся лицом в ее колени.
     - Родной мой! -  прошептала Динни. Материнская нежность почти заглушила
в ней  другое,  более пылкое и сладостное чувство.  - Знает ли об  этом  еще
кто-нибудь, кроме меня?
     - На  базарах известно,  что  я принял  ислам;  но предполагается,  что
добровольно.
     -  Я  знаю,  что  есть  вещи,  за  которые  ты отдал  бы  жизнь.  Этого
достаточно, Уилфрид. Поцелуй меня!
     День клонился к закату.  Тени дубов доползли до  поваленного ствола, на
котором они сидели; четко очерченный край полосы солнечного  света  отступил
за  молодые  папоротники; за кустами, осторожно пробираясь к  оде, мелькнула
лань. Сверкающее  чистой синевой небо,  где, предвещая  погожее утро,  плыли
белые  облака, повечерело;  крепкий запах папоротников и  цветущих  каштанов
медлительно  пополз  по  земле;  выпала  роса.  Густой  живительный  воздух,
ярко-зеленая трава, голубая даль, ветвистые и неуклюжие в своей мощи  дубы -
это  был самый английский  из  всех  пейзажей,  на  фоне которых  когда-либо
происходили любовные свидания.
     -  Если  мы  еще  немножко  посидим здесь,  я  превращусь  в  настоящую
девчонку-кокни,  - объявила  наконец Динни.  -  И  кроме того,  дорогой мой,
"вечерняя роса уже ложится"...
     Поздно   вечером  в  гостиной  на   Маунт-стрит  ее  тетка   неожиданно
воскликнула:
     - Лоренс посмотри на Динни! Динни, ты влюблена?
     - Вы застали меня врасплох, тетя Эм. Да.
     - Кто он?
     - Уилфрид Дезерт.
     - Я же говорила Майклу, что этот человек попадет в беду. А он тебя тоже
любит?
     - Он настолько любезен, что утверждает это.
     - Ах, боже мой! Я выпью лимонаду. Кто из вас сделал предложение?
     - Фактически он.
     - Говорят, у его брата не будет потомства.
     - Бога ради, тетя Эм, не надо!
     - Почему? Поцелуй меня.
     Через плечо тетки Динни посмотрела на дядю. Тот молчал.
     Позже, когда она направилась к дверям, он остановил ее:
     - Ты думаешь, что делаешь, Динни?
     - Да. Вот уже девятый день.
     - Не  хочу  быть дядей-брюзгой,  но все-таки спрошу: тебе известны  его
отрицательные стороны?
     - Вероисповедание, Флер, Восток. Что еще?
     Сэр Лоренс пожал худыми плечами:
     - Эта история с  Флер стоит у меня поперек  горла, как сказал бы старый
Форсайт. Тот, кто позволит  себе такое по  отношению к другу, которого вел к
алтарю, не может быть верным мужем.
     Динни вспыхнула.
     - Не сердись, дорогая... Мы просто все очень любим тебя.
     - Он откровенно рассказал мне все, дядя.
     Сэр Лоренс вздохнул.
     -  Тогда, я полагаю, говорить  больше не о чем. Но, прошу тебя, загляни
вперед,  пока  еще  не  поздно.  Существуют  сорта фарфора,  которые  нельзя
склеить. По-моему, ты сделана из такого же материала.
     Динни улыбнулась, поднялась к себе,  и мысли ее немедленно возвратились
к тому, что произошло.
     Теперь  ей было нетрудно  представить себе физическое упоение любовью и
не казалось больше невозможным открыть свою  душу другому. Любовные истории,
о которых  она  читала,  любовные  отношения, которые  она  видела, -  каким
пресным все  это  было в сравнении с ее чувством! А ведь она знает  Уилфрида
всего девять дней, если не считать мимолетной встречи десять лет тому назад!
Неужели  все  эти годы над нею  тяготело то,  что  называют  комплексом? Или
любовь,  этот  дикий цветок,  чьи  семена  разносит  ветер  пустыни,  всегда
приходит внезапно?
     Она долго сидела так,  полураздетая, зажав руки между коленями, опустив
голову,  опьяняя  себя наркотиком  воспоминаний,  и  ей  казалось - странное
чувство! - что вся любовь, которая существует в мире, заключена сейчас в ней
одной, сидящей на этой купленной у Палбреда с Тоттенхемкорд-род кровати.


        VIII

     Кондафорд,  словно   выражая   недовольство   всеми   этими   любовными
перипетиями и оплакивая  утрату двух  своих дочерей,  встретил  Динни мелким
дождем.
     Девушка  нашла,  что  ее  родители  усиленно  стараются  не  "разводить
трагедий"  по поводу  отъезда  Клер,  и  возымела  надежду,  что  они  будут
держаться  так  же и в  отношении  ее  самой. Чувствуя  себя, по  своему  же
выражению,  "чересчур  огорожанившейся", она  решила  пройти испытание водой
перед  ордалией  окончательного  объяснения  и  отправилась побродить. Кроме
того,  к обеду  ожидались Хьюберт и Джин,  их  надо было встретить, и  Динни
хотела убить  двух зайцев сразу. Капли  дождя, падавшие ей на лицо, хмельной
запах земли,  голоса кукушек  и  вид деревьев,  одни  из которых уже  успели
расцвести, а другие только начинали зеленеть, освежили  ее тело и повергли в
уныние ее сердце. Девушка по тропинке  углубилась в лес. Он состоял из буков
и   ясеней;   кое-где  попадался   английский  тис,  так   как   почва  была
известковатой.  Дождь накрапывал  чуть-чуть,  с листвы  не  капало, и тишину
нарушал лишь частый стук дятла. Динни, если не считать раннего детства, была
за  границей  трижды  -  в  Италии,  в  Париже,  в  Пиренеях  и  всякий  раз
возвращалась домой еще более влюбленной  в Англию  и в Кондафорд. Теперь она
не знала, куда  лежит  ее  путь.  Нет  сомнения, впереди пески,  смоковницы,
молчаливые  фигуры у  колодцев,  плоские крыши,  волоса  муэдзинов,  взгляды
из-под  чадры.  Но  Уилфрид,  конечно,  почувствует  прелесть  Кондафорда  и
согласится время  от  времени  гостить в  нем.  Отец Дезерта  жил  в  замке,
построенном словно напоказ, но,  к всеобщему огорчению, закрыл доступ туда и
никому его не показывал. Отчий замок, Итон, Лондон - вот и все, что Уилфрид,
который  провел  четыре  г, ода на  войне и восемь лет на Востоке, знает  об
Англии.
     "Мне предстоит открыть ему Англию, а он откроет мне Восток", - подумала
Динни.
     В  ноябре  прошлого  года  буря повалила несколько  буков. Глядя на  их
обнаженные разлапые корни, Динни  вспомнила, как  Флер говорила, что продать
лес  - единственный способ выполнить  последний  долг перед  детьми. Но отцу
Динни только шестьдесят  два!  Как вспыхнули щеки Джин в день приезда, когда
тетя  Эм  процитировала: "Плодитесь  и  размножайтесь"!  Она  ждет  ребенка!
Разумеется, сына, - Джин из тех женщин, у которых родятся мальчики. Еще одно
поколение Черрелов по прямой линии!
     А  вдруг у нее  с  Уилфридом  тоже будет  малыш? Что  тогда?  С  детьми
кочевать нельзя. Тревога и неуверенность охватили Динни.  Будущее - сплошное
белое  пятно  на  карте!  Мимо застывшей на  месте девушки пробежала белка и
взобралась  на   дерево.  Динни  с  улыбкой  проводила  взглядом  проворного
рыженького зверька с  пушистым  хвостом. Слава богу, Уилфрид любит животных.
"Аллах и тот в  свой  рай ослов пускает". Он не может не полюбить Кондафорд,
его  лесных  птиц, рощи,  ручьи, высокие окна,  магнолии, голубей и  зеленые
пастбища!  Но понравятся ли  ему  ее  родные -  Отец,  мать,  Хьюберт, Джин?
Понравится  ли  он им? Нет,  им  он  не  понравится  -  слишком непринужден,
порывист, горек,  прячет все лучшее,  что в нем есть, словно стыдится этого.
Они не оценят его поклонения красоте, а переход в другую веру повергнет их в
удивление  и  замешательство,  даже  если они  не  узнают  того,  что он  ей
рассказал.
     В Кондафорде не было ни  дворецкого, ни электричества, и Динни  выбрала
для объяснения  тот  момент, когда горничные, поставив  графины и  десерт на
озаренный свечами стол из полированного ореха, удалились.
     - Простите,  что  отвлекаю  вас  личными  делами,  - внезапно  объявила
Девушка. - Я помолвлена.
     Сначала никто  не  ответил.  Каждый из четырех  присутствовавших привык
думать и говорить, хотя это  не всегда  одно и то же, что  Динни создана Для
брака; поэтому они могли только  радоваться,  что она  выходит  замуж. Затем
Джин спросила:
     - С кем, Динни?
     - С Уилфридом  Дезертом, вторым сыном  лорда Маллиена... Он был шафером
Майкла...
     - О! Но...
     Динни обвела взглядом трех остальных. Лицо отца невозмутимо, что вполне
естественно, - он понятия не имеет об этом молодом человеке; тонкие черты ее
матери выражают  вопрос и  тревогу; Хьюберт, казалось,  с  трудом  подавляет
раздражение.
     Наконец леди Черрел спросила:
     - Динни, давно ты знакома с ним?
     -  Всего десять дней, но мы виделись ежедневно. Боюсь, что это любовь с
первого  взгляда, как  и у тебя,  Хьюберт. Мы помнили друг друга  со свадьбы
Майкла.
     Хьюберт уставился в свою тарелку:
     - Известно ли тебе, что он перешел в мусульманство?  По крайней мере, в
Хартуме шли такие разговоры.
     Динни кивнула.
     - Неужели? - воскликнул генерал.
     - В том-то и беда, сэр.
     - Зачем он это сделал? Динни чуть не брякнула: "Не все ли равно - ислам
или  христианство, если ты неверующий!" -  но вовремя  спохватилась. Вряд ли
это было бы особенно лестной рекомендацией.
     - Не понимаю людей, меняющих веру, - резко бросил генерал.
     -  Я  вижу, что новость  не вызвала  особого  восторга, -  пробормотала
Динни.
     - До восторгов ли тут? Мы ведь его совсем не знаем, дорогая.
     -  Ты  права, мама.  Можно  мне  пригласить  его сюда?  Он в  состоянии
содержать семью, и тетя Эм говорит, что у его брата не будет потомства.
     - Динни! - остановил ее генерал.
     - Я шучу, дорогой.
     - Но он же вроде бедуина: вечно кочует, а это уже не шутки, - отозвался
Хьюберт.
     - Кочевать можно и вдвоем, Хьюберт.
     - Ты  всегда  говорила,  что тебе  тяжело  даже  на  время  уезжать  из
Кондафорда.
     - Я помню, как  ты  говорил,  Хьюберт, что не видишь ничего  хорошего в
браке. Я уверена, что в свое время и вы с отцом, мама, говорили то же самое.
Но разве вы утверждали это потом?
     -  Злючка! -  отпарировала Джин,  и  это  простое  слово положило конец
сцене.
     Однако перед сном Динни зашла к матери и снова спросила:
     - Значит, я могу пригласить Уилфрида?
     - Разумеется, и когда захочешь. Мы будем рады познакомиться с ним.
     - Я понимаю, мама, этот удар  последовал слишком быстро за браком Клер.
Но вы же знали, что рано или поздно я уйду от вас.
     Леди Черрел вздохнула:
     - Догадывались.
     - Я забыла сказать, что он поэт, и притом настоящий.
     - Поэт?  - переспросила ее мать, словно не хватало только этого штриха,
чтобы довершить ее опасения.
     - В Вестминстерском аббатстве немало поэтов. Но  не беспокойся, он туда
не попадет.
     - Различие в религии -  очень серьезное обстоятельство, Динни, особенно
когда дело касается детей.
     - Почему, мама? Говорить о религиозных убеждениях человека, пока он  не
стал  взрослым, просто смешно. Кроме того, к  тому времени,  когда подрастут
мои дети, если они у меня будут, вопрос станет чисто академическим.
     - Динни!
     - Он уже почти стал  им, если  не считать  узких религиозно настроенных
кругов. Для нормальных  людей  религия все больше  превращается в  этическую
проблему.
     - Я слишком мало знаю, чтобы судить об этом, да и ты тоже.
     - Мамочка, милая, погладь меня по голове.
     - Ох, Динни, как мне хочется думать, что ты сделала разумный выбор!
     - Не я, а меня выбрали, мама.
     Динни чувствовала,  что  вряд  ли успокоила мать таким способом, но, не
зная другого, поцеловала ее на сон грядущий и ушла.
     У себя в комнате она села и написала:
     "Кондафорд. Пятница.
     Дорогой мой,
     Это бесспорно и безоговорочно первое  любовное  письмо  в  моей  жизни,
поэтому я едва ли сумею выразить мои чувства. По-моему, будет довольно, если
я просто  скажу:  "Люблю  тебя".  Я объявила  родным  радостную  весть. Она,
естественно, заставила их призадуматься и пробудила в  них  желание поскорее
тебя увидеть. Когда  ты приедешь? Если  ты будешь  со мной,  вся эта история
перестанет мне  казаться только прекрасным  сном  наяву.  Жизнь  у нас здесь
простая. Мы, пожалуй, не стали бы жить  на широкую ногу, даже если бы на это
были средства. Три горничные, шофер и два егеря - вот и вся наша прислуга. Я
думаю,  что  моя  мать тебе понравится, и не думаю, что ты сойдешься  с моим
отцом  и братом,  хотя, надеюсь, его жена Джин расшевелит  твое  поэтическое
воображение: она удивительно яркая женщина. Сам же Кондафорд тебе полюбится,
-  в этом я уверена. Тут чувствуется подлинная старина. У нас можно поездить
верхом; мы с тобой будем бродить  и болтать, и я покажу тебе все мои любимые
уголки и  местечки. Погода,  надеюсь, будет  хорошая, - ведь  ты так  любишь
солнце. Здесь для меня сейчас пасмурен каждый день, с  тобой же любой станет
погожим.  Комната,  которая тебе  предназначена, -  на  отлете; в