ула между двумя ярко-красными автобусами, водители которых одновременно употребили одно и то же выразительное словечко. В голове Динни шло бурное брожение. Решится ли она позвонить Стэку, чтобы тот протелефонировал ей, когда явится ее отец? Если да, можно будет рассчитать с точностью до минуты, когда ей прийти к Уилфриду. Динни относилась к тем, кто умеет сразу находить общий язык с прислугой. Не успевала она проглотить картофелину, которую ей клал в тарелку лакей, как тот уже чувствовал, что девушка бессознательно признает его человеком. Она никогда не забывала прибавить "благодарю" и редко уходила, не сказав слугам двух-трех слов, свидетельствовавших о ее интересе к ближнему. Динни встречалась со Стэком всего три раза, но твердо знала, что для него она - человек, хотя и не родилась в Барнстепле. Она вызвала в памяти его облик: уже немолодое аскетическое лицо, черные волосы, крупный нос, выразительные глаза и губы, искривленные иронической, но в то же время благожелательной улыбкой. Он держался прямо, двигался быстро. Она представляла себе, как он смотрит на нее с таким выражением, словно размышляет: "Смогу ли я поладить с ней, раз уж гак случилось? Смогу". Она догадывалась, что он безгранично предан Уилфриду. Динни решила рискнуть. Когда ее высадили на Маунтстрит и машина уехала, девушка подумала: "Хорошо мне, - я никогда не буду отцом!" - Можно позвонить, Блор? - Разумеется, мисс. Динни назвала номер Уилфрида. - Это Стэк? Говорит мисс Черрел... Не окажете ли мне маленькую услугу? Мой отец зайдет сегодня к мистеру Дезерту. Да, генерал сэр Конуэй Черрел. Не знаю, в котором часу, но хочу сама явиться в то же время... Вы позвоните мне сюда, как только он придет? Буду ждать - Очень, очень признательна... Мистер Дезерт здоров?.. Не говорите, пожалуйста, что я приду... Да, да, ни ему, ни моему отцу. Еще раз благодарю! "Все в порядке, - подумала она. - Если, конечно, я правильно поняла отца. Там напротив есть картинная галерея. Я увижу в окно, когда он выйдет". До завтрака, за который она села вдвоем с теткой, звонка не последовало. - Твой дядя ездил к Джеку Масхему, - объявила леди Монт в середине завтрака. - В Ройстон. И привез обратно второ'о, ну, это'о, похоже'о на мартышку. Они будут молчать, но Майкл говорит, что не надо, Динни. - Чего не надо, тетя Эм? - Публиковать поэму. - Да, но он все-таки ее опубликует. - Зачем? Так хороша? - Лучше всего, что он написал. - Совершенно лишнее. - Уилфрид не стыдится себя, тетя Эм. - Как это неприятно для тебя! Я думаю, гражданский брак тебя не устроит? - Я сама предложила ему это, милая тетя. - Поражаюсь тебе, Динни! - Он не согласился. - Слава бо'у! Не хочу, чтобы ты попала в газеты. - Я не больше, тетя. - Флер попала в газеты за клевету. - Помню. - Как называется та штука, которая летит обратно и бьет тебя, если промахнешься? - Бумеранг. - Я же знала, что это австралийское. Почему у австралийцев такой вы'овор? - Право, не знаю, тетя. - И там еще кен'уру. Блор, налейте мисс Динни. - Благодарю, тетя Эм. Я больше не хочу. Можно мне спуститься вниз? - Спустимся вместе. Леди Монт встала и, склонив голову набок, посмотрела на племянницу: - Дышать по'лубже и есть морковь для охлаждения крови. Что такое Гольфштрем? Откуда он взялся? - Из Мексики, тетя. - Я читала, там водятся у'ри. Ты уходишь? - Я жду телефонного звонка. - Ко'да телефонистки говорят: "Выз-з-зываю", - у меня начинают ныть зубы. А они славные девушки, я уверена. Кофе? - Да, пожалуйста! - Действует. От не'о становишься сбитым, как пудинг. "Тетя Эм всегда видит больше, чем мы предполагаем", - подумала Динни. - В деревне влюбляться хуже, - продолжала леди Монт. - Там кукушки. Кто-то говорил, что в Америке их нет. Может быть, там не влюбляются. Твой дядя, наверно, знает. Он привез оттуда историю про како'о-то папашу из Нупорта. Но это было давным-давно. Я вижу человека насквозь, - сделала непостижимый вывод леди Монт. - Куда поехал твой отец? - В свой клуб. - Ты сказала ему, Динни? - Да. - Ты же е'о любимица. - Нет, не я, а Клер, - Вздор! - Ваш роман протекал гладко, тетя Эм? - У меня была хорошая фигура, - ответила тетка. - Может быть, чуть пышноватая, но в то время так пола'алось. Лоренс был у меня первым. - Серьезно? - Если не считать мальчиков из хора, нашего грума и двух-трех офицеров. Там был еще один капитан с черными усиками. Но ко'да тебе четырнадцать, это не имеет значения. - Ваш роман протекал, наверно, вполне пристойно? - Нет, твой дядя был очень страстный. Девяносто первый год. Тридцать лет не было дождя. - Такого сильного? - Нет, вообще никако'о. Я только забыла, где. Телефон! Динни подбежала к аппарату на секунду раньше дворецкого: - Это меня, Блор. Благодарю. Она схватила трубку дрожащей рукой: - Да?.. Понятно... Благодарю, Стэк... Очень, очень признательна... Блор, не вызовете ли такси? Динни примчалась на такси в галерею, расположенную напротив дома Дезерта, купила каталог, поднялась наверх и встала у окна. Здесь, под предлогом детального изучения экспоната N 35, который именовался "Ритм", хотя, как показалось девушке, на то не было никаких оснований, она впилась глазами в подъезд на противоположной стороне улицы. После телефонного звонка прошло всего семь минут. Отец еще не мог уйти. Однако вскоре она увидела, как он появился в дверях и вышел на улицу. Динни проводила его взглядом. Голова генерала была опущена, он несколько раз покачал ею. Лица не было видно, но девушка представляла себе, какое на нем сейчас выражение. "Кусает усики, - подумала она. - Бедный, бедный!" Как только генерал завернул за угол, Динни скатилась вниз по лестнице, перебежала улицу и взлетела на второй этаж. Остановилась у квартиры Уилфрида, протянула руку к звонку и помедлила. Затем позвонила. - Я опоздала, Стэк? - Генерал только что вышел, мисс. - Вот как? Можно видеть мистера Дезерта? Не докладывайте. - Слушаюсь, мисс, - ответил Стэк. Приходилось ли ей когда-нибудь смотреть в столь же проницательные глаза? Динни глубоко вздохнула и открыла дверь. Уилфрид стоял у камина, опираясь на него руками и опустив на них голову. Девушка подкралась к нему и замерла, ожидая, пока он ощутит ее присутствие. Внезапно он поднял голову и заметил ее. - Дорогой мой, прости, что мешаю, - извинилась Динни. Подняв голову так, что шея обнажилась, и полураскрыв губы, она следила за внутренней борьбой, отражавшейся на его лице. Уилфрид не выдержал и поцеловал ее. - Динни, твой отец... - Знаю, я видела, как он выходил. "Мистер Дезерт, я полагаю? Моя дочь уведомила меня о помолвке и о вашем... э-э... положении. Я явился в этой... э-э... связи. Представляете ли вы себе, что произойдет, когда ваше э-э... поведение на Востоке получит... э-э... огласку? Моя дочь совершеннолетняя, она вправе поступать, как ей заблагорассудится, но все мы горячо любим ее, и, я надеюсь, вы согласитесь, что в предвидении таких... э-э... неприятностей вам не подобает... э-э... претендовать сейчас на ее руку". - Слово в слово. - Что ты ответил? - Что подумаю. Он совершенно прав. - Он совершенно неправ. Я уже говорила тебе: "Любовь, - которая боится препятствий, - не любовь". Майкл считает, что ты не должен публиковать "Барса". - Нет, должен. Мне нужно отвести душу. Когда тебя нет и я остаюсь один, я прямо схожу с ума. - Знаю! Но, родной мой, те двое будут молчать. Может быть, это и не всплывет? То, о чем долго не вспоминают, часто совсем забывается. Зачем лезть на рожон? - Дело не в огласке. Во мне самом живет проклятый страх, - я боюсь, не струсил ли я. Пусть все будет известно. Тогда, трус я или не трус, я смогу высоко держать голову. Неужели ты не понимаешь, Динни? Она понимала. Достаточно взглянуть на его лицо. "Мой долг - чувствовать так же, как чувствует он, что бы я при этом ни думала, - размышляла девушка. - Только таким путем я могу помочь ему и удержать его". - Я все прекрасно понимаю. Майкл не прав. Мы выдержим эту свистопляску, и наши головы будут "в крови, но подняты высоко". Что бы ни случилось, душу свою мы в жертву не принесем. И, вызвав у Дезерта улыбку, Динни села сама и усадила его рядом. Затем, после долгого молчания, открыла глаза и посмотрела на него долгим взглядом, как это умеют делать все женщины. - Уилфрид, завтра четверг. Ты не будешь возражать, если мы по дороге домой заедем к дяде Эдриену? Он на нашей стороне. А что касается помолвки, то ее можно и отрицать, а на деле все останется как было. До свиданья, любовь моя. Внизу, в подъезде, когда Динни открывала входную дверь, ее окликнул Стэк: - Прошу прощенья, мисс. - Да. В чем дело? - Я давно живу у мистера Дезерта и много о нем думал. Если не ошибаюсь, вы помолвлены с ним, мисс? - И да, и нет, Стэк. Но я все же надеюсь выйти за него. - Понятно, мисс. И, с вашего позволения, очень хорошо сделаете. Мистер Дезерт - джентльмен стремительный, и я полагал, что, если бы мы с вами были, как говорится, заодно, это пошло бы ему на пользу. - Совершенно согласна. Поэтому я позвонила вам утром. - Я видел много разных молодых леди, но вы первая, мисс, на ком я желал бы ему жениться. Вот я и взял на себя смелость. Динни протянула ему руку: - Я ужасно рада. Это как раз то, чего я хотела, потому что дела плохи и, боюсь, будут еще хуже. Стэк вытер руку о штаны, принял руку девушки, и они обменялись горячим рукопожатием. - Я чувствую, что он что-то задумал, - сказал слуга. - Конечно, не мне судить, но ему не впервой принимать внезапные решения. Вы бы дали мне номера ваших телефонов, - может, я и пригожусь вам обоим. Динни записала номера. - Это городской - моего дяди Лоренса Монта, Маунт-стрит; это иногородний - нашего дома в Кондафорде, Оксфордшир. Вы меня обязательно найдете по одному из них. Бесконечно вам признательна. У меня камень с души свалился. - И у меня, мисс. Мистер Дезерт может на меня положиться. Я ему хочу только добра. Мистер Дезерт не с каждым уживается, но, по мне, он хорош. - И по мне, Стэк. - Не люблю отпускать комплименты, мисс, но, с вашего позволения, скажу, что он счастливчик. Динни улыбнулась: - Нет, это я счастливица. До свидания, и еще раз благодарю. Обратно с Корк-стрит она не шла, а, так сказать, летела. У нее нашелся союзник в самом логове льва, соглядатай в дружественном лагере, изменник-доброжелатель! Так, изобретая немыслимые катахрезы, она торопилась обратно к тетке: отец непременно зайдет туда до возвращения в Кондафорд. В холле дома Монтов она заметила его старый котелок, который невозможно было спутать с другим, и предусмотрительно сняла шляпу, прежде чем подняться в гостиную. Генерал разговаривал с сестрой, и, когда Динни вошла, оба смолкли. Теперь все замолкали, когда она входила! Спокойно и открыто взглянув на родных, девушка села. Глаза генерала встретились с ее глазами. - Я был у мистера Дезерта, Динни. - Знаю, дорогой. Он думает. В любом случае мы подождем, пока все не станет известно. Генерал неловко поднялся. - И, если тебе от этого станет легче, формально мы не помолвлены. Генерал слегка поклонился, и Динни повернулась к тетке, которая обмахивала раскрасневшееся лицо куском фиолетовой промокательной бумаги. Наступило молчание. Затем генерал спросил: - Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм? - На будущей неделе, - ответила леди Монт. - А может быть, через две? Лоренс знает. Я показываю двух садовников на цветочной выставке в Челси. Босуэла и Джонсона, Динни. - Как! Они все еще держатся за вас? - Крепче, чем раньше. Кон, вам нужно завести у себя анемии... Нет, не то слово. Ну, знаешь, такие яркие. - Анемоны, тетя. - Очаровательные цветы. Для них нужна глина. - В Кондафорде нет глины, - возразил генерал. - Тебе, Эм, следовало бы это знать. - В этом году азалии у нас - просто мечта, тетя Эм. Леди Монт положила промокашку: - Я говорила твоему отцу, Динни, чтобы тебя оставили в покое. Динни, искоса наблюдавшая за мрачным лицом генерала, обошла скользкую тему: - Тетя, знаете вы магазинчик на Бонд-стрит, где продают фигурки животных? Я купила там чудесную лисичку с лисенятами, чтобы папа перестал ненавидеть этих зверьков. - Ах, охота! - вздохнула леди Монт. - Они такие трогательные, ко'да высовываются из норы! - Даже папа не любит раскапывать их жилье и брать их прямо в земле. Правда, папа? - Н-нет, не люблю, - ответил генерал. - Они кусают детей до крови, - объявила леди Монт. - Я помню, как у тебя шла кровь. Кон. - Грязный и бесцельный способ. В наше время к нему прибегают только охотники старой школы, приверженцы арапника. - Кон выглядел то'да отвратительно, Динни. - У тебя не хватает выдержки для такого способа, папа. Тут нужны курносые, рыжие, веснушчатые мальчишки, способные убивать ради того, чтобы убивать. Генерал поднялся: - Мне пора обратно в клуб. Джин заедет туда за мной. Когда мы увидим тебя, Динни? Твоя мать... Он оборвал фразу. - Тетя Эм оставляет меня у себя до субботы. Генерал кивнул. Он принял поцелуи сестры и дочери с таким видом, как будто хотел сказать: "Да, но..." Динни посмотрела ему вслед из окна, и сердце у нее сжалось. - Твой отец! - раздался за спиной голос тетки. - Все это очень тя'остно, Динни. - Я считаю, что с папиной стороны крайне любезно не напоминать о своих правах на меня. - Кон - чудный, - согласилась леди Мон. - Он сказал, что молодой человек был очень почтителен. Кто это ворчал: "Гр-гр"? - Старый еврей в "Дэвиде Копперфилде". - Вот, вот. Я чувствую себя точно так же. Динни оторвалась от окна: - Тетя! А я чувствую, что стала совсем другой, чем две недели назад. Тогда у меня не было никаких желаний; сейчас я - одно сплошное желание, и мне совершенно безразлично, пристойно я себя веду или нет. И не уверяйте, что это пройдет. Леди Монт потрепала племянницу по руке. - "Почитай отца своего и матерь свою", - напомнила она. - Но ведь есть еще: "Оставь все и следуй за мной". Нико'да не - знаешь, какой заповедью руководствоваться. - Нет, я знаю, - сказала Динни. - Как вы думаете, на что я сейчас надеюсь? На то, что завтра все раскроется. Если это произойдет, мы можем немедленно пожениться. - Выпьем чаю, Динни. Блор, чаю! Индийского и покрепче. XVI На другой день Динни привела своего возлюбленного к дверям музея, где служил Эдриен, и там рассталась с ним. Оглянувшись, она увидела, что Уилфрид, высокий, перехваченный в талии поясом, снял шляпу и дрожит. Но он улыбнулся девушке, и его взгляд согрел ее даже на расстоянии. Эдриен, предупрежденный заблаговременно, принял молодого человека с "нездоровым", как он сформулировал про себя, любопытством и тут же мысленно сопоставил его с Динни. Удивительно несхожая между собой пара! Однако его чутье, обостренное, вероятно, длительным изучением скелетов, сразу же подсказало ему, что сточки зрения физической племянница выбрала правильно. Этот человек имел право стоять рядом с ней. Его мужественная грация и мускулистая элегантность была под стать ее стильной хрупкости. А смуглое усталое и напоенное горечью лицо озарялось такими глазами, заглянув в которые даже Эдриен, воспитанник закрытой школы, не выносивший кинозвезд мужского рода, признал, что они обладают притягательной силой для представительниц слабого пола. Разговор зашел о костях, и это растопило первый лед; когда же началась дискуссия о принадлежности к хеттской расе одного не слишком хорошо сохранившегося скелета, отношения стали почти сердечными. Люди и страны, с которыми они оба познакомились в несколько необычных условиях, явились следующим стимулом для упрочения взаимной симпатии. Но лишь взявшись за шляпу, Уилфрид наконец неожиданно спросил: - Мистер Черрел, а как поступили бы вы? Эдриен поднял голову и молча окинул собеседника взглядом прищуренных глаз. - Я плохой советчик, но за Динни стоит держаться. - Да. Эдриен наклонился и запер дверь кабинета: - Сегодня утром, принимая ванну, я наблюдал за одиноким муравьем, который пытался отыскать дорогу и разобраться, куда он попал. Со стыдом признаюсь, что стряхнул на него пепел из трубки, - мне захотелось выяснить, что он будет делать. Провидение тоже постоянно осыпает нас пеплом и смотрит, каков результат. Я обдумал много вариантов и пришел к такому выводу: если вы по-настоящему любите Динни... Уилфрид судорожно передернулся, но все кончилось тем, что пальцы его стиснули шляпу. - ...а я вижу, что это так, и знаю, что она всей душой с вами, то крепитесь и вместе с ней пробивайте себе путь сквозь пепел. Она охотнее сядет с вами в телегу, чем в пульман с любым из нас. Я уверен, - продолжал Эдриен, и лицо его засветилось искренностью, - что она из тех, о ком в Писании позабыли сказать: "И будут двое дух един". Лицо молодого человека дрогнуло. "Настоящий!" - решил Эдриен. - Словом, думайте прежде всего о ней, но только не в таком плане: "Я люблю тебя, поэтому ничто не заставит меня жениться на тебе. Сделайте то, чего она хочет, если она, конечно, этого хочет. Ей здравого смысла не занимать. И, честно говоря, я не сомневаюсь, что никому из вас не придется раскаиваться. Дезерт шагнул к нему, и Эдриен увидел, что он глубоко тронут. Но молодой человек справился с наплывом чувств, не выдав его ничем, кроме судорожной улыбки, махнул рукой, повернулся и вышел. Эдриен неторопливо задвинул ящики и запер дверцы шкафов, где хранились кости. "Да, у него самое своеобычное и в каком-то смысле самое красивое из всех лиц, виденных мною, - думал он. - Оно - глубокое озеро: дух шествует по его водам и порой чуть не тонет. Я, может быть, дал ему преступный совет. Хотелось бы знать, так ли это, ибо мне почему-то кажется, что он его примет". Несколько минут Эдриен сидел молча, с язвительной усмешкой на губах. Доктринеры, экстремисты! Этот араб, приставивший пистолет к виску молодого Дезерта, олицетворял собой наихудшее свойство человеческой натуры. Идеи и кредо! Что они такое, как не полуправда, полезная лишь постольку, поскольку она помогает соблюдать равновесие в жизни? Географический журнал соскользнул с колен Эдриена. Возвращаясь в Блумсбери, он задержался в сквере на площади перед домом, чтобы подставить лицо солнцу и послушать пение черного дрозда. Он обладал всем, чего желал от жизни: любимой женщиной: крепким здоровьем; приличным жалованьем - семьсот фунтов в год и надеждами на пенсию; двумя очаровательными детьми, притом неродными, так что его не терзали присущие родителям страхи. У него была увлекательная работа, он любил природу и мог прожить еще лет тридцать. "Если бы сейчас мне приставили к виску пистолет и потребовали: "Эдриен Черрел, отрекись от христианской веры, или тебе размозжат башку!" - крикнул бы я, как Клайв в Индии: "Стреляйте и будьте прокляты"?" - задавал он себе вопрос и не мог на него ответить. Дрозд пел, молодая листва трепетала в воздухе, солнце грело Эдриену щеку, и в тиши этого когда-то фешенебельного сада жизнь казалась особенно желанной... Динни, оставив мужчин на пороге знакомства, постояла в раздумье и двинулась на север, к приходу святого Августина в Лугах. Девушка инстинктивно стремилась прежде всего сломить сопротивление побочных родственников, чтобы обойти с тыла позиции прямых. Поэтому к центру практического приложения христианских догматов она приближалась с какой-то опасливой бодростью. Тетя Мэй поила чаем двух молодых универсантов перед уходом их в клуб, где они заведовали кеглями, шашками, шахматами и пинг-понгом. - Тебе нужен Хилери, Динни? Он собирался заседать сегодня в двух комитетах, но заседания могут и сорваться, потому что он чуть ли не единственный член обоих. - Я полагаю, дядя в курсе моих дел? Миссис Хилери кивнула. На ней было пестренькое платьице, и выглядела она очень молодо. - Вы не расскажете мне, какое мнение сложилось у дяди? - Я предпочла бы, чтобы он сделал это сам, Динни. Никто из нас не помнит мистера Дезерта как следует. - Люди, которые его как следует не знают, не могут верно судить о нем. Но ведь ни вы, ни дядя не обращаете внимания на то, что говорят посторонние. Динни произнесла эту фразу с простодушным видом, который ни в коей мере не обманул миссис Хилери, имевшую опыт работы в женских учреждениях. - Как тебе известно, Динни, мы с Хилери оба не слишком ортодоксальны, но глубоко верим в то, чему учит христианство, и не надо притворяться, будто ты об этом не знаешь. "Стоит ли эта вера больше, чем доброта, отвага, самопожертвование, и обязательно ли нужно быть христианином, чтобы ею обладать?" - мелькнуло в голове у Динни. - Я воздержусь обсуждать твою помолвку. Боюсь сказать что-нибудь такое, что противоречит точке зрения Хилери. - Тетя, какая вы примерная жена! Миссис Хилери улыбнулась, и Динни поняла, что ничего не сумеет вытянуть из нее. Она посидела еще, разговаривая о посторонних вещах, и наконец дождалась Хилери. Он был бледен и казался озабоченным. Тетя Мэй подала ему чай, провела рукой по его лбу и вышла. Хилери вылил чашку и набил в трубку щепоть табаку, придавив его сверху бумажным кружком. - Зачем только существуют муниципалитеты? Почему просто не собрать вместе трех врачей, трех архитекторов, трех инженеров, прибавив к ним счетную машину и человека, который будет работать на ней и держать остальных в руках? - У вас неприятности, дядя? - Да. Очищать дома от жильцов, когда кредит в банке исчерпан, - достаточно сложно и без муниципального бюрократизма. Глядя на его усталое, но улыбающееся лицо, Динни подумала: "Я просто не имею права лезть к нему со своими мелкими делами!" - Не выкроите ли вы часок во вторник, чтобы посмотреть с тетей Мэй цветочную выставку в Челси? Вряд ли, да? - Боже правый! - воскликнул Хилери, втыкая зажженную спичку в центр бумажного кружка. - С каким наслаждением я постоял бы в павильоне, вдыхая запах азалий! - Мы собирались пойти к часу, чтобы не угодить в самую давку. Тетя Эм может прислать за вами машину. - Обещать не могу, поэтому не присылайте. Если в час не увидите нас у главного входа, значит, такова воля провидения. Ну, что слышно у тебя? Эдриен мне рассказал. - Не хочу надоедать вам, дядя. Голубые проницательные глаза Хилери почти закрылись. Он выпустил облако дыма. - То, что касается тебя, дорогая, не может мне надоесть. Словом, если не тяжело, - рассказывай. Ты считаешь, что должна выйти за него, так? - Да, должна. Хилери вздохнул. - В таком случае остается с этим примириться. Но люди любят мучить себе подобных. Боюсь, что он получит, как говорится, плохую прессу. - Я в этом уверена. - Я смутно припоминаю его - высокий, надменный молодой человек в светло-коричневом жилете. Отделался он от своей надменности? Динни улыбнулась: - Сейчас он раскрылся для меня скорее с другой стороны. - Надеюсь, он свободен от того, что называется всепожирающими страстями? - спросил Хилери. - Насколько я могла заметить, да. - Я хочу сказать, что, когда человек добился своего, в нем с особой силой проявляется порочность нашей натуры. Ты меня понимаешь? - Да. Но я думаю, что в нашем случае речь идет о "союзе душ". - Тогда желаю счастья, дорогая! Только смотри, не раскаивайся, когда вас начнут побивать камнями. Ты идешь на это сознательно и будешь не вправе жаловаться. Плохо, когда тебе наступают на ноги, но видеть, как топчут того, кого любишь, - еще хуже. Поэтому с самого начала держи себя в руках, и чем дальше, тем крепче, не то ему станет совсем тошно. Я ведь помню, Динни, что бывают вещи, от которых и ты приходишь в бешенство. - Постараюсь не приходить. Когда сборник Уилфрида появится, прочтите поэму "Барс" и вы поймете его душевное состояние во время того случая. - Как! Он оправдывается? Это ошибка, - отрезал Хилери. - Майкл говорит то же самое. Прав он или нет - не знаю. Думаю, что в конечном итоге - нет. Так или иначе книжка выйдет. - А тогда начнется собачья свалка и будет уже бесполезно твердить "подставь другую щеку" или не "снисходи до ответа". Печатать поэму значит лезть на рожон. Вот все, что можно сказать. - Тут я бессильна, дядя. - Понимаю, Динни. Я прихожу в уныние именно тогда, когда вспоминаю, сколько на свете такого, в чем мы бессильны. А как с Кондафордом? Тебе же придется от него оторваться. - Люди не меняются только в романах, да и там они либо меняются в конце, либо умирают, чтобы героиня могла быть счастлива. Дядя, вы замолвите за нас словечко отцу, если его увидите? - Нет, Динни. Старший брат никогда не забывает, насколько он превосходил тебя, когда он был уже большим, а ты еще нет. Динни встала: - Ну что ж, дядя, благодарю за то, что вы не верите в бесповоротное осуждение грешника, а еще больше за то, что не высказываете этого вслух. Я все запомнила. Во вторник, в час, у главного входа; и не забудьте предварительно закусить, - обход выставки утомительное занятие. Динни ушла. Хилери вторично набил трубку. "И еще больше за то, что вы не высказываете этого вслух!" - мысленно повторил он. - Девица умеет съязвить. Интересно, часто ли я говорю не то, что думаю, при исполнении своих профессиональных обязанностей?" И, увидав в дверях жену, громко добавил: - Мэй, считаешь ты, что я обманщик в силу своей профессии? - Да, считаю. А как же иначе, мой дорогой? - Ты хочешь сказать, что формы деятельности священника слишком узки и не могут охватить все разнообразие человеческих типов? А чьи могут? Хочешь пойти во вторник на выставку цветов в Челси? "Динни могла бы пригласить меня сама", - подумала миссис Хилери и веселым тоном ответила: - Очень. - Постарайся устроить все так, чтобы мы поспели туда к часу. - Ты говорил с ней о ее деле? - Да. - Она непоколебима? - Предельно. Миссис Хилери вздохнула. - Ужасно ее жаль. Разве человек выдержит такое? - Двадцать лет назад я сказал бы: "Нет!" Теперь не знаю. Как ни странно, бояться им нужно отнюдь, не истинно религиозных людей. - Почему? - Потому что те их не тронут. Армия, имперский аппарат, англичане в колониях - вот с кем они придут в столкновение. И первый очаг враждебности - ее собственная семья. - Сделанного не воротишь, так что убиваться не стоит. Давай-ка напишем новое воззвание. Сейчас, к счастью, ожидается спад в торговле. Люди с деньгами ухватятся за нашу идею. - Как хочется, чтобы в трудное время люди не стали прижимистее! Если станут, безработных будет еще больше. Хилери достал блокнот и застрочил. Жена заглянула в него через плечо мужа и прочла: "Всем, кого это касается! А разве найдется человек, которого не касался бы факт существования рядом с ним тысяч людей, от рождения до смерти лишенных элементарных жизненных удобств, не знающих, что такое подлинная чистота, подлинное здоровье, подлинно свежий воздух, подлинно доброкачественная пища?" - Хватит и одного "подлинно", милый. XVII Прибыв на цветочную выставку в Челси, леди Монт глубокомысленно объявила: - Босуэл и Джонсон встречаются со мной у башмачков. Какая толчея! - Да, тетя. И больше всего здесь людей из народа. Они пришли потому, что тянутся к красоте, которой лишены. - Я не в силах заставить тянуться Босуэла и Джонсона. Вон Хилери! Он носит этот костюм уже десять лет. Бери день'и и бе'и за билетами, не то он сам уплатит. Динни проскользнула к кассе с пятифунтовой бумажкой, стараясь не попасться дяде на глаза, взяла четыре билета и с улыбкой обернулась. - Видел, видел твои змеиные повадки, - усмехнулся Хилери. - С чего начнем? С азалий? На выставке цветов я имею право быть чувственным. Леди Монт двигалась так неторопливо, что в людском потоке то и дело возникали небольшие водовороты, и глаза ее из-под приспущенных век рассматривали посетителей, призванных, так сказать, служить фоном для цветов. Несмотря на сырой и холодный день, павильон, в который они вошли, был согрет человеческим теплом и благоуханием растений. Здесь перед искусно подобранными группами цветов предавались созерцанию их прелести самые различные представители людского рода, объединенные лишь тем непостижимым родственным чувством, которое порождается любовью к одному и тому же делу. Все вместе они составляли великую армию цветоводов - людей, выращивающих в горшках примулы, в лондонских садиках на задах - ирисы, настурции и гладиолусы, в маленьких пригородных усадебках - левкои, мальвы и турецкую гвоздику. Попадались среди них и служащие крупных цветоводств, владельцы теплиц и опытных участков, но таких было немного: они либо пришли раньше, либо должны были появиться позже. На лицах проходивших читалось любопытство, словно они присматривались к чему-то такому, за что им вскоре предстоит приняться; уполномоченные цветочных фирм отходили в сторону и делали заказы с видом людей, заключающих пари. Приглушенные голоса, которые обменивались замечаниями о цветах и выговаривали слова на все лады - лондонский, провинциальный, интеллигентский, сливались в единое жужжание, похожее на пчелиный гул, хотя и не такое приятное. Цветочный аромат и это приглушенное выражение национальной страсти, бурлившей меж парусиновых стен, оказали на Динни столь гипнотическое действие, что она притихла и переходила от одной блистательной комбинации красок к другой, растерянно поводя своим слегка вздернутым носиком. Возглас тетки вывел ее из оцепенения. - Вот они! - объявила она, указывая вперед подбородком. Динни увидела двух мужчин, стоявших так неподвижно, что девушка подумала, не забыла ли эта пара, зачем явилась сюда. У одного были рыжеватые усы и печальные коровьи глаза; второй напоминал птицу с подшибленным крылом. Они стояли застыв, в неразношенных праздничных костюмах, не говоря ни слова и даже не глядя на цветы, как будто провидение закинуло их сюда, не дав им никаких предварительных инструкций. - Который из них Босуэл, тетя? - Тот, что без усов, - ответила леди Монт. - У Джонсона зеленая шляпа. Он глухой. Это так на них похоже! Они направились к садовникам, и к Динни донесся ее возглас: - А! Садовники вытерли руки о штаны, но по-прежнему молчали. - Нравится? - услышала Динни вопрос тетки. Губы Босуэла и Джонсона зашевелились, но девушка не уловила ни одного членораздельного звука. Тот, кого она считала Босуэлом, приподнял шляпу и почесал голову. Затем тетка указала рукой на башмачки, и второй, тот, что в зеленой шляпе, внезапно заговорил. Он говорил так, что - как заметила Динни - даже ее тетка не могла разобрать ни слова, но речь его все лилась и лилась и, казалось, доставляла ему немалое удовлетворение. Время от времени тетка восклицала: "А!" - но Джонсон продолжал говорить. Внезапно он умолк, леди Монт еще раз воскликнула: "А!" - и снова присоединилась к племяннице. - Что он сказал? - спросила Динни. - Ниче'о. Ни слова, - ответила тетка. - Это просто немыслимо. Но ему приятно. Она помахала рукой обоим садовникам, которые вновь застыли, и двинулась дальше. Теперь они вошли в павильон роз. Динни взглянула на ручные часы, она условилась с Уилфридом встретиться здесь у входа. Девушка торопливо оглянулась. Пришел! Хилери идет не оборачиваясь, тетя Мэй следует за ним, тетя Эм беседует с кем-то из цветоводов. Под прикрытием колоссальной группы розовых кустов Динни пробралась к выходу. Уилфрид сжал ей руки, и она позабыла, где находится. - Хватит у тебя сил, милый? Здесь тетя Эм, мой дядя Хилери и его жена. Мне страшно хочется познакомить тебя с ними, - они ведь тоже иксы в нашем уравнении. В эту минуту Уилфрид напоминал ей напрягшуюся перед прыжком лошадь, которой предстоит взять незнакомое препятствие. - Как тебе угодно, Динни. Они отыскали тетю Эм, занятую беседой с представителями Плентемских оранжерей. - Для этих - солнечная сторона, известковая почва. А для немезий не надо. Их можно сажать где у'одно. Они так впитывают вла'у! Флоксы по'ибли. По крайней мере, они так сказали. Не знаю, правда ли. О, вот и моя племянница! Знакомься, Динни - мистер Плентем. Он часто присылает... О, мистер Дезерт! Я помню, как вы вели Майкла под руку в день е'о свадьбы. Леди Монт подала Уилфриду руку и, видимо не очень спеша ее отдернуть, приподняла брови и уставилась на него умеренно удивленным взглядом. - Дядя Хилери, - шепотом напомнила Динни. - Да, да, - спохватилась леди Монт. - Хилери, Мэй, - мистер Дезерт. Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тети Мэй вид стал такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным. - Что ты скажешь о дяде Хилери? - По-моему, он из тех, к кому можно обратиться, когда тебе трудно. - Именно так. Он инстинктивно умеет не прошибать стены лбом, но зато непрерывно их обходит. Это у него привычка, - он ведь живет в трущобах. Он согласен с Майклом, что публикация "Барса" - ошибка. - Потому что я прошибаю стену лбом, да? - Да. - Жребий, как говорится, брошен. Жалею, если тебя это огорчает, Динни. Рука Динни отыскала его руку. - Нет. Мы не сложим оружия до конца. Но, Уилфрид, постарайся хоть ради меня принять все, что произойдет, так же спокойно, как я. Давай спрячемся за этим фейерверком фуксий и удерем. Мои к этому готовы. Они выбрались из павильона и пошли к выходу на набережную мимо выложенных камнем цветочных клумб, перед каждой из которых, невзирая на сырость, стоял ее создатель, всем своим видом говоря: "Полюбуйтесь на нее и дайте мне работу!" - Люди создают такую красоту, а им еще приходится упрашивать, чтобы на них обратили внимание! - возмутилась девушка. - Куда пойдем, Динни? - В Баттерси-парк. - Тогда нам через мост. - Ты был такой милый, когда разрешил представить тебя, только очень похож на лошадь, которая не дает надеть хомут. Мне хотелось погладить тебя по шее. - Я отвык от людей. - Не зависеть от них - приятно. - Люди - самая большая помеха в жизни. Но тебе, по-моему... - Мне нужен один ты. У меня, наверно, собачья натура. Без тебя я просто пропаду. Губы его дрогнули, и это было для нее красноречивее всякого ответа. - Ты бывала в приемнике для бездомных собак? Это вот тут. - Нет. О бездомных собаках страшно думать. А надо бы. Зайдем! Заведение всем своим видом напоминало больницу, то есть доказывало, что все идет как нельзя лучше, хотя на самом деле все шло как нельзя хуже. Здесь раздавалось положенное количество лая, и собачьи морды выражали положенное количество растерянности. При появлении посетителей хвосты начинали вилять. Породистые собаки вели себя спокойнее и выглядели более печальными, чем численно преобладавшие здесь дворняги. В углу проволочной клетки, понурив длинноухую голову, сидел спаниель. Уилфрид и Динни подошли к нему. - Как могли забыть такого замечательного пса? - удивилась Динни. - Он тоскует. Уилфрид просунул пальцы сквозь сетку. Собака подняла голову. Они увидели красные ободки век и шелковистую челку, свисающую со лба. Животное медленно встало и начало подрагивать, словно в нем шла какая-то борьба или оно что-то соображало. - Иди сюда, старина. Пес медленно подошел. Он был весь черный, квадратный, с лохматыми ногами, словом, явно породистый, отчего пребывание его среди бездомных сородичей казалось еще более необъяснимым. Он стоял так близко от проволоки, что до него можно было дотянуться. Сначала его короткий хвост повиливал, затем снова повис, как будто животное хотело сказать: "Я не пропускаю ни одной возможности, но вы - не то, что мне надо". - Ну что, старина? - окликнул Уилфрид собаку. Динни наклонилась к спаниелю: - Поцелуй меня. Собака взглянула на них, вильнула хвостом и снова опустила его. - Не слишком общительный характер, - заметил Уилфрид. - Ему не до разговоров. Он же тоскует. Динни наклонилась еще ниже. На этот раз ей удалось просунуть через сетку всю руку: - Иди сюда, мой хороший! Пес обнюхал ее перчатку. Хвост его опять качнулся, розовый язык на мгновение высунулся, словно желая удостовериться в существовании губ. Динни отчаянным усилием дотянулась пальцами до его гладкой, как шелк, морды. - Уилфрид, он замечательно воспитан! - Его, наверно, украли, а он удрал. Видимо, он из какой-нибудь загородной псарни. - Вешала бы тех, кто крадет собак! Темно-карие глаза пса были по краям подернуты влагой. Они смотрели на Динни с подавленным волнением, будто говоря: "Ты - не мое прошлое, а будет ли у меня будущее - не знаю". Девушка подняла голову: - Ох, Уилфрид!.. Он кивнул и оставил ее наедине с собакой. Динни присела на корточки и стала почесывать животное за ушами. Наконец вернулся Уилфрид в сопровождении служителя, который нес цепочку и ошейник. - Я забираю его, - объявил Уилфрид. - Срок вчера кончился, но его решили подержать еще неделю, из-за того что он породистый. Динни отвернулась, глаза ее увлажнились. Она торопливо вытерла их и услышала, как служитель сказал: - Я сперва надену на него ошейник, сэр, а потом уж выпущу. Он того гляди убежит. Никак не привыкнет к месту. Динни обернулась: - Если хозяин объявится, мы ею немедленно вернем. - На это надежды мало, мисс. По-моему, владелец собаки просто умер. Она сорвала ошейник, отправилась искать хозяина и потерялась, а к нам послать за ней не догадались. Вы не промахнулись, - песик-то славный. Рад за него. Мне было бы жалко его прикончить: он ведь совсем молодой. Служитель надел ошейник, вывел собаку и передал цепочку Уилфриду; тот оставил ему свою карточку. - На тот случай, если наведается хозяин. Пойдем, Динни, прогуляем его. Идем, старина. Безымянный пес, услышав сладчайшее слово собачьего лексикона, кинулся вперед, насколько позволяла цепочка. - По-видимому, служитель прав. Дай бог, чтобы его предположение подтвердилось. Собака у нас приживется, - заметил Уилфрид. Выйдя на траву, они попытались завоевать доверие пса. Тот терпеливо переносил их заигрывании, но не отвечал на них. Он опустил глаза и поджал хвост, воздерживаясь от слишком поспешных выводов. - Отвезем-ка его домой, - предложил Уилфрид. - Посиди с ним, а я сбегаю за такси. Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся. Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на всю длину цепочки, затем улегся наземь в той же позе, в какой девушка увидела его впервые. Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как, люди. Но у них маленький запас слов и поэтому - никаких идей! И всетаки лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окруженной собаками, уступающими тебе в восприимчивости! Пес подошел к Динни, потом повернул голову в том направлении, где скрылся Уилфрид, и заскулил. Подъехало такси. Пес перестал скулить, бока у него заходили. "Хозяин!" Спаниель натянул цепочку. Уилфрид подошел к нему. Цепочка ослабела. Динни почувствовала, что пес разочарован. Затем цепочка опять натянулась, и животное завиляло хвостом, обнюхивая отвороты брюк Уилфрида. В такси пес уселся на пол, цепочка опустилась на ботинок Уилфрида. На Пикадилли его охватило беспокойство, и он положил голову на колени девушки. Эта поездка между Уилфридом и псом привела эмоции Динни в такое смятение, что, выйдя из машины, она облегченно вздохнула. - Интересно, что скажет Стэк? - усмехнулся Уилфрид. - Спаниель - не слишком желанный гость на Корк-стрит. По лестнице пес поднялся спокойно. - Приучен к дому, - растроганно констатировала Динни. В гостиной спаниель долго обнюхивал ковер. Наконец установил, что ножки мебели не представляют для него интереса и что подобные ему здесь не проживают, и положил морду на диван, кося краем глаза по сторонам. - Хоп! - скомандовала Динни. Спаниель вскочил на диван. - Боже! Ну и запах! - ужаснулся Уилфрид. - Давай выкупаем его. Ступай напусти воды в ванну, а я тем временем его осмотрю. Динни придержала пса, который порывался вдогонку Уилфриду, и принялась перебирать ему шерсть. Она заметила несколько желтых блох, но других насекомых не обнаружила. - Плохо ты пахнешь, мой хороший! Спаниель повернул голову и лизнул девушке нос. - Ванна готова, Динни. - Я нашла только блох. - Если хочешь помогать, надевай халат, не то испортишь платье. Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернется, и уважая его за то, что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык. - Его не стошнит? - Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, - они пугаются всплеска. Ну! Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности. - Вот шампунь. Это все-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай. Динни плеснула шампунем на черную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала ее и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась. - Уф! Спина затекла. Отожми на нем, шерсть и спускай воду. Я его придержу. Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вел себя так, словно был не слишком огорчен расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить. - Не отпускай! - закричала Динни. - Его нужно вытереть тут же в ванне. - Понятно. Обхвати его за шею и держи. Закутанный в простыню, пес с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой. - Потерпи, бедный мой, сейчас все кончится и ты будешь хорошо пахнуть. Собака опять начала отряхиваться. Уилфрид размотал простыню. - Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернем, пусть обсыхает. Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска. - Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван. - Как мы назовем его, Динни? - Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут. Собака не откликнулась ни на одну. - Ладно, - сказала Динни. - Назовем его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились. XVIII Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжелым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она все еще находилась в Лондоне. Даже ее слова: "Формально мы не помолвлены", - никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: "Это просто вежливая отговорка". Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчета о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил: - Он почти все время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нем тоже прекрасные. Необъяснимый случай! - Ты читал его стихи, Кон? - Нет. Как их достать? - У Динни где-то есть. Страшно горькие... Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива. - Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвященная этой истории. Парень, должно быть, тщеславен. - Все поэты такие. - Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза! - Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, - возразила леди Черрел. - В таких вопросах не может быть двух мнений, - по крайней мере, у людей, которые идут в счет, - отрезал генерал. - А разве в наши дни такие еще сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем жестко произнес: - Аристократия осталась костяком Англии. Все, что держит страну на плаву, - от нее. Пусть социалисты болтают что угодно, - тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции. Леди Черрел, удивленная такой длинной тирадой, подняла голову. - Допустим, - согласилась она. - Но что же все-таки делать с Динни? Сэр Конуэй пожал плечами: - Ждать, пока не наступит кризис. Оставить ее без гроша - устарелый прием, да о нем и вообще не может быть речи, - мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай... У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот. - Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата. - Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек. - Не думаю, чтобы он увлекся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные. Джин скорчила гримаску: - Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила: - А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху. - Смотри, с Динни надо быть начеку. - Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флер. Она должна его хорошо знать, - он был у них шафером. - Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка. На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все еще спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своем избирательном округе. - Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность - это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна? Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушенные длинными ресницами, и Флер чуть не подпрыгнула. В самом деле - тигрица! - Дело касается Динни и ее молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке. Флер кивнула. - Что можно предпринять? Флер насторожилась. Ей - двадцать девять, Джин - всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно. - Я давным-давно не видела Уилфрида. - Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху. - Я отнюдь не уверена, что она начнется, даже если поэма увидит свет. Люда склонны прощать Аяксам их безумства. - Вы не бывали на Востоке. - Нет, бывала, - я совершила кругосветное путешествие. - Это совсем не то. - Дорогая, простите, что я так говорю, - извинилась Флер, - но Черрелы отстали от века лет на тридцать. - Я - не Черрел. - Верно. Вы - Тесбери, а эти еще почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, - разве они теперь идут в счет? - Да, идут - для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже. - Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан. Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве! - Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного. Флер улыбнулась: - Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчетах, если скажу, что в Лондоне не найдется и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдется даже одного из сорока, который не забыл бы обо всем этом ровно через две недели. - Я вам не верю, - решительно отпарировала Джин. - Дорогая, вы не знаете современного общества. - Современное общество в счет не идет, - еще решительнее отрезала Джин. - Допустим. А что же тогда идет? - Вам известен его адрес? Флер расхохоталась. - Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы сцепиться с ним, а? - Посмотрим. - Уилфрид умеет кусаться. - Ну, мне пора, - объявила Джин. - Благодарю. Флер восхищенно посмотрела на нее. Молодая женщина вспыхнула, и румянец на смуглых щеках придал ей еще большую яркость. - Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем все кончилось. Я ведь знаю, - вы дьявольски отважны. - Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! - попрощалась Джин. Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так сильно увлекал ее в сторону непосредственных действий, что светская мудрость Флер лишь привела ее в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", - совсем не так просто, как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, пораженные ее грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда она все-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец, прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в подъезде напротив", - решила она, вошла и в нерешительности остановилась перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с собакой на поводке и остановился рядом с Джин: - Чем могу служить, мисс? - Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живет мистер Дезерт? - Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты умный пес! Если вы подождете минутку, я выясню. Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом. "В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно выколачивать деньги", - подумала Джин. Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение. - Я - невестка Динни, - представилась Джин. - Прошу прощенья, что беспокою, но мне хотелось увидеться с вами. Уилфрид поклонился. - Фош, ко мне! Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин вспыхнула. - Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана. Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила: - Динни никогда не бывала на Востоке. Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьезно, - это не заседание приходского комитета. - Не соблаговолите ли присесть? - предложил он. - О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что Динни пока еще не представляет себе, какое значение приобретают там некоторые вещи. - Я, знаете ли, так вас и понял. - О! Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка Уилфрида - ироничнее. Наконец он сказал: - Благодарю за визит. У вас ко мне еще что-нибудь? - Н-нет... До свиданья! Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась на улице, отскочил в сторону, потому что ее взгляд тряхнул его, как электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до электрического угря, но и тот произвел на него меньшее впечатление. Как ни странно, возвращаясь к машине. Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанес ей поражение. И, еще удивительнее, - рассеялось чувство, подсказывавшее ей, что Динни в опасности. Джин добралась до машины и после легкой перебранки с полисменом повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о своем приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только вечером, лежа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала Хьюберту: - Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни все будет в порядке. В нем есть обаяние. - Боже мой! - удивился Хьюберт, приподнимаясь на локте. - Какое это имеет отношение к делу? - Самое непосредственное, - ответила Джин. - Поцелуй меня и не рассуждай... Когда странная юная посетительница ушла, Уилфрид бросился на диван и уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший победу, то есть пребывал в полнейшей растерянности. Жизнь его сложилась так, что, прожив тридцать лет в атмосфере всеобщего эгоизма, он не привык к чувствам, которые пробудила в нем Динни с первой же минуты их знакомства. Старомодное слово "поклонение" выражало их весьма неполно, а более подходящего выражения не находилось. В ее присутствии Уилфрид испытывал такое спокойствие и умиротворенность, что, когда она уходила, он сам себе казался человеком, вынувшим из себя душу и отдавшим ее в заклад. Вместе с этим не изведанным до сих пор блаженством в нем крепла уверенность, что его собственное счастье не будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать перед ним и после ее ухода. Ему удалось обратить ее в бегство, но вопрос остался и носился в воздухе. Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на Динни, он обречет на одиночество и ее. Честно ли так поступать? Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и позвонил: - Я ухожу, Стэк. - Хорошо, сэр. Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в этот момент заметил девушку. Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но еще не видела Уилфрида. Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению, "воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала ' что-то очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый же взгляд, брошенный на нее Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть такой довольной и беспечной, ему не о чем тревожиться. У бронзового коня, которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась, высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на лице ее выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему рукой и перебежала через дорожку. - Позировала перед Боттичелли, Динни? - Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую - Феруэн, Саут-Молтон-сквер. - Ты - у ростовщика? - Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько за всю жизнь не было. - Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку. - С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги. - Чем? - Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия. Широкие бескрайние просторы - вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами. XIX В таком литературном центре, как Лондон, где чуть ли не каждый день на прилавки выбрасываются добрых полдюжины книг, появление тоненького томика стихов обычно проходит незамеченным. Однако обстоятельства сложились так, что выход в свет сборника "Барс" и другие стихотворения" превратился в "литературное событие". Это была первая книга Уилфрида после четырехлетнего молчания. Его одинокая фигура привлекала к себе всеобщее внимание редким в среде старинной аристократии поэтическим талантом, горечью и силой прежних стихов, постоянным пребыванием на Востоке и отчужденностью от литературных кругов, а в последнее время и слухами о переходе его в мусульманство. Четыре года тому назад, когда вышла его третья книжка, кто-то прозвал его "Байроном в пеленках", и определение стало крылатым. Кроме того, он сумел найти себе молодого издателя, который владел искусством "запускать машину", как он выражался. Немногие недели, прошедшие с момента поступления к нему рукописи Уилфрида, он только и делал, что завтракал и обедал с разными людьми, настоятельно советуя всем прочесть "Барса", который станет самой сенсационной поэмой со времен "Пса небес". На вопрос "почему?" он отвечал кивками, подмигиванием и улыбкой во весь рот. Правда ли, что молодой Дезерт перешел в ислам? О да! Он в Лондоне? О да! Но он, конечно, самая неуловимая и редкая птица в литературных кругах. Этот издатель, именовавший свою фирму "Компсон Грайс лимитед", с самого начала сообразил, что "Барс" - беспроигрышная ставка: поэмой не будут наслаждаться, но зато о ней заговорят. Задача Компсона Грайса сводилась, по существу, к тому, чтобы пустить снежный ком по склону, а это он, когда одушевлялся верой в успех, умел делать, как никто. За три дня до выхода книги он преднамеренно нечаянно встретился с Телфордом Юлом. - Хэлло, Юл! Вернулись из Аравии? - Как видите. - Знаете, в понедельник у меня выходит изумительный сборник стихов "Барс" Уилфрида Дезерта. Хотите экземпляр? Заглавная поэма - нечто потрясающее. - Неужели? - Она станет в десять раз известней, чем поэма, из "Индийских стихов" Альфреда Лайела о человеке, который предпочел умереть, но не изменил своей религии. Помните? - Помню. - Правда, что Дезерт перешел в магометанство? - Спросите у него. - Он, видимо, написал эту поэму о самом себе. Она носит насквозь личный характер. - В самом деле? Компсону Грайсу внезапно пришла в голову мысль: "Эх, если бы так!.. Вот был бы шум!" - Вы знакомы с ним, Юл? - Нет. - Вы Должны прочесть эту штуку. Я просто оторваться не мог. - Вот как? - Как человек решается печатать поэму о своих собственных переживаниях? - Затрудняюсь ответить. И еще более внезапно Компсон Грайс подумал: "Эх, если бы так!.. Сто тысяч экземпляров распродать можно!" Он вернулся к себе в контору, рассуждая: "Юл чертовски скрытен. Думаю, что я прав, - он знает об этой истории. Он только что вернулся, а на базарах, говорят, все уже известно. Теперь сообразим, что у нас получается. Сборник идет по пять шиллингов. Разберут его нарасхват. После уплаты гонорара остается шесть пенсов чистой прибыли с экземпляра. Сто тысяч экземпляров дадут две с половиной тысячи фунтов. Дезерт получит столько же. Клянусь святым Георгием, для него слишком много! Нет, нет, честность в расчетах с клиентом превыше всего". И тут на Компсона Грайса низошло вдохновение, которое нередко осеняет честных людей, узревших возможность заработать. "Я должен указать ему на риск, связанный с тем, что поэму могут счесть выражением личных переживаний. Сделаю это сразу же по выходе книги. А пока что подготовлю второе издание". Накануне появления сборника Марк Хенна, известный критик, который еженедельно отзванивал кому-нибудь заупокойную в соответствующем отделе "Колокола", где он сотрудничал, уведомил Компсона Грайса, что "выложил им все" в рецензии на поэму "Барс". Более молодой литературный деятель, известный своими пиратскими приемами, ни о чем издателя не известил, но статью тоже подготовил. Обе рецензии были напечатаны в день выхода сборника. Компсон Грайс вырезал их и прихватил в собой в ресторан "Жасмин", куда он пригласил Уилфрида позавтракать. Они встретились у входа и проследовали к столику в дальнем конце зала. Помещение было набито людьми, знавшими всех и всякого в мире литературы, искусства и театра. Компсон Грайс, умудренный опытом угощения многих авторов, выждал, пока опорожнится бутылка "Мутон Ротшильд" 1870 года. Затем вытащил из кармана обе рецензии, положил перед собеседником статью Марка Хенны и спросил: - Читали? Довольно сочувственная. Уилфрид пробежал вырезку. Критик действительно "выложил им все". Почти вся статья была посвящена превознесению "Барса", который объявлялся произведением, наиболее полно раскрывшим человеческую душу со времен Шелли. - Чушь! Шелли раскрывается только в лирике. - Шелли так Шелли! - отозвался Компсон Грайс. - Надо же ему на кого-то сослаться. Рецензент утверждал, что поэма "срывает последние покровы лицемерия, к которому на протяжении всей истории литературы приходилось прибегать музе, как только дело касалось религии". Кончалась статья словами: "Эта поэма, которая представляет собой неудержимый поток повествования о муках души, поставленной перед жестокой дилеммой, есть поистине одно из высочайших достижений художественно-психологического анализа, известных нам в двадцатом столетии". Подметив выражение, с каким его гость отложил вырезку, Компсон Грайс осторожно вставил: - Очень неплохо! Личный пафос вещи - вот что всех покоряет. Уилфрид судорожно передернулся. - Есть у вас чем обрезать сигару? Компсон Грайс подал ему гильотинку вместе со второй рецензией: - Думаю, что вам следует прочесть и эту, из "Дейли фейз". Рецензии был предпослан заголовок: ВЫЗОВ. БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ ИМПЕРИИ. Уилфрид взял статью. - Кто такой Джеффи Колтем? - спросил он. Рецензия начиналась с некоторых довольно точных сведений о прошлом поэта, его ранних работах и жизни вплоть до принятия им магометанства, о чем тоже упоминалось. Затем, после нескольких благосклонных замечаний об остальных стихотворениях сборника, рецензент переходил к "Барсу", который, по его словам, берет человека за горло мертвой хваткой бульдога. Ниже он цитировал строки: Давно все догмы обветшали, Проклятье вере и морали, Что мысль цепями оковали! От них лекарство есть одно Сомненья горькое вино. Пей скепсис иль иди на дно! - и с расчетливой жестокостью продолжал: "Повествовательная форма поэмы - тонкий способ замаскировать ту всеразрушающую горечь, которую невольно хочется объяснить раной, нанесенной непомерной гордыне того, кто изменил и себе и всему британскому. Намеревался ли мистер Дезерт раскрыть в, поэме свой личный опыт и переживания в связи со своим обращением в ислам, религию, которой, заметим мимоходом, он, судя по вышеприведенным горьким и жалким строкам, достоин не более, чем христианства, - ответить мы, разумеется, не беремся, но советуем автору быть до конца искренним и сказать нам правду. Раз в нашей среде находится поэт, который с безусловным талантом проникает к нам в душу, подрывая наши верования и наш престиж, мы имеем право знать, не является ли он таким же ренегатом, как и его герои". - По-моему, это пасквиль, - невозмутимо констатировал Компсон Грайс. Уилфрид глянул на него так, что тот впоследствии признавался: "Я не подозревал, что у Дезерта такие глаза". - Да, я ренегат. Я перешел в магометанство под пистолетом, и вы можете предать это гласности. Еле удержавшись от возгласа: "Слава богу!" - Компсон Грайс протянул ему руку, но Уилфрид откинулся назад, и лицо его потонуло в клубе сигарного дыма. Издатель сполз на самый кончик стула: - Значит, я должен послать в "Дейли фейз" письмо и заявить, что "Барс" написан вами на основании ваших личных переживаний? Так я вас понял? - Так. - Дорогой мой, это же замечательно! Это, если хотите знать, акт мужества! Улыбка Уилфрида заставила Компсона Грайса отодвинуться назад к спинке стула, проглотить вертевшуюся на языке фразу: "Спрос на книгу чудовищно возрастет", - и заменить ее другой: - Письмо чрезвычайно укрепит ваши позиции. Надо бы также щелкнуть по носу этого парня. - Пусть занимается своей стряпней! - Пожалуй, верно, - согласился Компсон Грайс. Он был отнюдь не намерен впутываться в драку, - влиятельная "Дейли фейз" могла подвергнуть избиению издаваемых им авторов. Уилфрид поднялся: - Весьма признателен. Мне пора. Компсон Грайс посмотрел ему вслед. Дезерт уходил медленным шагом, высоко подняв голову. "Бедняга! - подумал издатель. - Вот будет сенсация!" Вернувшись в контору, он потратил некоторое время на поиски фразы, которую можно было бы вырвать из рецензии, чтобы использовать для рекламы. Наконец он подобрал нужную выдержку: "Дейли фейз": "В литературе последних лет поэма не имеет равных себе по мастерству". (Остальную часть предложения Компсон Грайс опустил, потому что она гласила: "... выбивания почвы из-под ног у всего, на чем мы стоим".) Затем он сочинил письмо редактору газеты. Он пишет, сообщал Компсон Грайс, по просьбе мистера Дезерта, которому вовсе не нужно бросать вызов, чтобы добиться от него искренности, и который сам жаждет объявить во всеуслышание, что в основу "Барса" им действительно положены собственные переживания. Лично он, Компсон Грайс, считает такое откровенное признание самым поразительным актом мужества за последние годы. Он гордится тем, что первым печатает поэму, которая по своей психологической глубине, художественным достоинствам и чисто человеческой ценности представляет собой наиболее выдающееся явление современности. Он подписался: "Ваш покорный слуга Компсон Грайс", - затем увеличил предполагаемый тираж второго издания, распорядился заранее подготовить объявление: "Первое издание разошлось; второй, расширенный тираж - в наборе", - и поехал к себе в клуб играть в бридж. Компсон Грайс, как и Майкл, состоял членом "Полиглота" и поэтому наткнулся в холле на Монта. Волосы его бывшего компаньона были растрепаны, уши стояли торчком, и заговорил он немедленно: - Грайс, что вы собираетесь предпринять против этого молодого негодяя Колтема? Компсон Грайс успокоительно улыбнулся и заверил: - Не волнуйтесь! Я показал рецензию Дезерту, и он поручил мне вырвать у змеи жало, объявив, что он полностью все признает. - О господи!.. - А что? Разве вы не знали? - Знал, но... Эти слова пролили бальзам на сердце Компсона Грайса, который усомнился было в правдивости признания Уилфрида. В самом деле, мог ли он решиться напечатать эту поему, если она написана о нем самом? Кто же станет разглашать такие подробности своей биографии? Но слова Монта разрешили его недоумение: тот в свое время открыл Дезерта и был ближайшим другом поэта. - Словом, я написал в "Дейли фейз" и все объяснил. - Так просил Уилфрид? - Да, просил. - Публикация поэмы - безумие. Quern Deus... [4] Майкл перехватил выражение, мелькнувшее на лице Компсона Грайса, и горько прибавил: - Впрочем, вам ведь важно, чтобы была сенсация. Тот холодно возразил: - Покамест трудно сказать, что это нам принесет - пользу или вред. - Чушь! - вскипел Майкл. - Теперь все, будь они прокляты, кинутся читать поэму! Видели вы сегодня Уилфрида? - Мы завтракали вместе. - Как он выглядит? "Как Азраил", - пришло на ум Компсону Грайсу, но ответил он подругому: - О, прекрасно! Совершенно спокоен. - Как грешник в аду! Слушайте, Грайс, если вы не встанете рядом с ним и не поддержите его всем, что только в ваших силах, я с вами навеки порву. - За кого вы меня принимаете, дорогой друг? - не без достоинства осадил его Компсон Грайс и, одернув жилет, проследовал в карточный салон. Майкл, бормоча под нос: "Рыбья кровь!" - помчался на Корк-стрит. "Не знаю, захочет ли бедняга видеть меня", - тревожно думал он. Но, дойдя до угла этой улицы, Майкл впал в такой ужас, что отправился не к Уилфриду, а на Маунт-стрит. Дворецкий сообщил ему, что его родителей нет дома, но мисс Динни приехала утром из Кондафорда. - Хорошо, Блор. Если она не ушла, я ее сам найду. Он поднялся по лестнице и осторожно приоткрыл дверь гостиной. В нише под клеткой с попугаем тетки тихо и прямо, как девочка на уроке, сидела Динни, сложив руки на коленях и устремив взгляд в пространство. Она не заметила Майкла, пока тот не положил ей руку на плечо: - Маленькая моя! - Как сделать так, чтобы тебе не хотелось убить человека? - Ах, ядовитый гаденыш! Твои прочли "Дейли фейз"? Динни кивнула. - Какая реакция? - Молчание и поджатые губы. Майкл кивнул: - Бедная девочка! И ты все-таки приехала? - Да. Мы идем с Уилфридом в театр. - Передай ему привет и скажи, что я буду у него, как только понадоблюсь. Да, вот что, Динни, постарайся дать ему почувствовать, что мы восхищены тем, как он сжег мосты. Динни подняла на Майкла глаза, и выражение их тронуло его. - Он поступил так не от гордости, Майкл. В нем зреет что-то страшное. В глубине души он не доверяет себе: ему кажется, что он отрекся из трусости. Я знаю, он не может выбросить это из головы. По его мнению, он обязан доказать, - и не столько другим, сколько себе, - что он не трус. О, я-то знаю, что он не такой! Но пока он не докажет этого себе и окружающим, от него можно ожидать всего. Майкл кивнул. Из своей единственной встречи с Уилфридом он вынес примерно такое же впечатление. - А тебе известно, что он сам просил издателя написать письмо? - Что же теперь будет? - беспомощно спросила Динни. Майкл пожал плечами. - Майкл, неужели никто не поймет, в каком положении он тогда оказался? - Люди с воображением встречаются редко. Я не смею утверждать, что сам могу понять его. А ты можешь? - Только потому, что это - Уилфрид. Майкл стиснул ей руку: - Я рад, что у тебя старомодный недуг, а не просто современная "физиологическая потребность". XX Пока Динни одевалась, к ней в комнату вошла тетка: - Твой дядя прочел мне эту статью. Удивляюсь! - Чему, тетя? - Я знавала одно'о Колтема, но он умер. - Этот тоже когда-нибудь умрет. - Динни, где ты заказываешь такие лифы на косточках? Очень удобные. - У Хэрриджа. - Твой дядя говорит, что Дезерт должен выйти из свое'о клуба. - Уилфриду решительно наплевать на клуб, - он за все время там и десяти раз не был. Но я не надеюсь, что он напишет туда о своем выходе. - Заставь е'о. - Тетя, мне никогда не придет в голову заставлять его что-нибудь делать. - Это так ужасно, ко'да тебе кладут черные шары! - Тетя, милая, можно мне подойти к зеркалу? Леди Монт пересекла комнату и взяла с ночного столика тоненькую книжечку: - "Барс"! Но он же изменил их, Динни. - Нет, тетя. У него не было пятен, которые можно менять. - А крещение, и вообще? - Если в крещении есть какой-то смысл, значит, оно - надругательство над детьми, которые не в состоянии понять, в чем оно заключается. - Динни! - Да, я так считаю. Нельзя ни на что обрекать людей без их согласия. К тому времени, когда Уилфрид научился мыслить, у него уже не было веры. - Значит, он не отрекся, а принял. - Он это знает. - Поделом этому арабу, - объявила леди Монт, направляясь к двери. Какая навязчивость! Если тебе нужен ключ от двери, возьми у Блора. Динни торопливо закончила туалет и побежала вниз. Блор был в столовой. - Тетя Эм велела дать мне ключ, Блор, и вызовите, пожалуйста, такси. Дворецкий позвонил на стоянку такси, принес девушке ключ и сказал: - Миледи привыкла высказывать свои мысли вслух, так что я поневоле все знаю, мисс. Утром я и говорю сэру Лоренсу: "Если бы мисс Динни могла его увезти в горную Шотландию, куда газеты не доходят, это сберегло бы им много нервов". В наше время, если замечали, мисс, что ни день - новое событие, да и память у людей не такая, как прежде. Вы простите, что я об этом заговорил. Динни взяла ключ: - Наоборот, я благодарна вам, Блор. Я и сама ничего лучшего не желала бы. Только боюсь, он сочтет такой шаг недостойным. - В наше время молодые леди умеют добиваться всего, чего захотят. - Мужчинам все-таки приходится соблюдать осторожность, Блор. - Конечно, мисс. Родные - трудный народ, но все как-нибудь образуется. - Думаю, что мы выдержим эту свистопляску. Дворецкий сокрушенно покачал головой: - По-моему, тот, кто ее начал, изрядно виноват. Зачем без нужды причинять другим неприятности? Такси у подъезда, мисс. В машине девушка опустила оба боковых стекла и наклонилась вперед, чтобы ей обдувало сквозняком разгоряченные щеки. Она была полна таким сладостным волнением, что в нем тонули даже злоба и негодование, которое вызвала у нее рецензия. На углу Пикадили она увидела плакат: "Все на дерби!" Завтра дерби! Оказывается, она перестала замечать время! Дин ни ехала в Сохо, где они с Уилфридом собирались пообедать у Блафара, но такси двигалось медленно - накануне национального празднества уличное движение было особенно оживленным. У дверей ресторана со спаниелем на поводке стоял Стэк. Он протянул ей конверт: - Мистер Дезерт послал меня к вам с запиской, а я прихватил с собой пса, - пусть погуляет. "Динни, родная, Прости, что сегодня подвел. Весь день терзаюсь сомнениями. Дело вот в чем: пока я не узнаю, как на меня посмотрят после этой истории, мне не отделаться от мысли, что я не вправе компрометировать тебя. Ради тебя самой я должен избегать появляться с тобою на людях. Надеюсь, ты прочла "Дейли фейз"? Травля началась. С неделю хочу побыть один - посмотрю, как все обернется. Я не сбегу, мы сможем переписываться. Ты меня поймешь. Собака стала моей отрадой. Ею я тоже обязан тебе. До скорого свидания, любимая. Твой Уилфрид". Динни стоило величайшего напряжения не схватиться руками за сердце на глазах у шофера. Вот и свершилось то, чего она все время втайне боялась, - она отрезана в самый разгар боя. Сделав над собой еще одно усилие, она дрожащими губами выдавила: "Подождите минутку", - и повернулась к Стэку: - Я отвезу вас с Фошем домой. - Благодарю, мисс. Девушка нагнулась над собакой. Панический страх все сильнее овладевал ею. Собака! Вот связующее их звено! - Посадите его в машину, Стэк. По дороге она вполголоса спросила: - Мистер Дезерт дома? - Нет, мисс, он дал мне записку и ушел. - Как он себя чувствует? - По-моему, немного встревожен, мисс. Признаюсь честно, я бы не прочь поучить манерам джентльмена из "Дейли фейз". - Значит, вы тоже прочли? - Прочел. Они не смели ее пропускать, - вот что я вам доложу. - Свобода слова, - пояснила Динни. Собака прижалась мордой к ее колену. - Фош хорошо себя ведет? - С ним никаких хлопот, мисс. Он у нас настоящий джентльмен. Верно, старина? Спаниель по-прежнему прижимался к ноге девушки, и его прикосновение успокаивало ее. Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый листок от письма Уилфрида и написала: "Родной мой, Делай как знаешь. Но помни: я с тобой навсегда. Нас не разлучит никто, пока ты меня любишь. Твоя Динни. Ты не сделаешь этого, правда? Ох, не надо!" Она лизнула оставшийся на конверте клей, вложила туда половинку листка и сдавила письмо в пальцах. Когда клей схватился, Динни вручила конверт Стэку, поцеловала собаку в голову и сказала шоферу: - Маунт-стрит, со стороны парка, пожалуйста. Спокойной ночи, Стэк. - Спокойной ночи, мисс. Взгляд и склад губ неподвижно стоявшего вестового выражали такое глубокое понимание происходящего, что девушка отвернулась. И на этом закончилась прогулка, которой она с нетерпением ждала с самого утра. Динни вылезла на углу Маунт-стрит, зашла в парк и села на ту скамейку, где раньше сидела с Уилфридом. Она забыла, что с ней нет провожатого, что она без шляпы и в вечернем платье, что пробило уже восемь, и сидела, подняв воротник, втянув каштановую головку в плечи и пытаясь стать на точку зрения Уилфрида. Понять его нетрудно. Гордость! Она сама достаточно горда, чтобы его понять. Не впутывать других в свою беду - это же элементарное правило. Чем дороже тебе человек, тем сильнее хочется и оберечь его. Странная ирония судьбы: любовь разделяет людей именно тогда, когда они всего нужнее друг другу! И выхода, по-видимому, нет! Слабые звуки гвардейского оркестра донеслись до слуха девушки. Что играют? "Фауста"? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида! Динни встала и по траве, напрямик, направилась туда, где играла музыка. Сколько здесь народу! Девушка отошла в сторону, отыскала свободный садовый стул, вернулась назад и села под кустом рододендронов. Хабанера! Первые такты всегда вызывают дрожь. Какая дикая, внезапная, непонятная и неотвратимая вещь - любовь! "L'amour est 1'enfant de Boheme..." [5]. В этом году поздние рододендроны. Какой красивый вон тот, темно-розовый! В Кондафорде у нас свои такие же... Ох, где он, где он сейчас? Почему, даже любя, нельзя сорвать с себя плотские покровы, чтобы призраком скользить рядом с Уилфридом, вложив в его руку свою? Лучше уж держаться за руку призрака, чем остаться одному! И неожиданно Динни почувствовала, что такое одиночество, почувствовала так остро, как ощущают его только по-настоящему влюбленные люди, когда мысленно рисуют себе жизнь без любимого существа. Отрезанная от Уилфрида, она поникнет, как поникают цветы на стебельках. "Хочу побыть один - посмотрю, как все обернется". Сколько он захочет пробыть один? Всю жизнь? При мысли об этом девушка вздрогнула. Какой-то прохожий, предположив, что она собирается с ним заговорить, остановился и взглянул на нее. Лицо девушки внесло поправку в его первое впечатление, и он пошел дальше. Динни предстояло убить еще два часа: она не желает, чтобы родные догадались, как печально кончился для нее вечер. Оркестр завершает концерт арией тореадора. Самая популярная и самая банальная мелодия оперы! Нет, не банальная, она нужна для того, чтобы ее грохот заглушил безысходность смерти, точно так же, как страсть двух влюбленных тонет в грохоте окружающего их мира. Что он такое, как не бессмысленные и безжалостные подмостки, по которым движутся статисты-люди, сталкиваясь и на мгновение обнимая друг друга в темных закоулках кулис? Как странно звучат аплодисменты на открытом воздухе! Динни взглянула на ручные часики. Половина десятого. Окончательно стемнеет не раньше чем через час, но уже стало прохладно, в воздухе поплыл аромат трав и листвы, краски рододендронов потускнели, пенье птиц смолкло. Люди шли и шли мимо Динни. Она не замечала в них ничего необычного, и они не замечали ничего необычного в ней. Динни подумала: "Да бывает ли вообще в жизни что-нибудь необычное? Бывает, - я не обедала". Зайти в кафе? Пожалуй, слишком рано. Но не может быть, чтобы здесь нигде нельзя было поесть! Не обедать, завтракать кое-как и не пить чаю, - кажется, так и полагается при любовных терзаниях? Динни направилась к Найтс-бридж, убыстряя шаг скорее инстинктивно, чем на основании опыта, потому что впервые бродила по Лондону в такой поздний час. Она без приключений добралась до ворот, пересекла проспект и пошла по Слоун-стрит. На ходу ей было легче, и Динни отметила про себя это обстоятельство. "Когда томишься от любви, - ходи!" Широкая и прямая улица была почти пуста, на Динни некому было обращать внимание. Тщательно запертые высокие и узкие дома с казенного вида фасадами и железными шторами на окнах, казалось, еще более подчеркивали равнодушие упорядоченного мира к переживаниям одиноких прохожих вроде нее. На углу Кингз-род стояла женщина. - Не скажете, где здесь поблизости можно поесть? - осведомилась Динни. Только после этого она заметила, что у женщины, к которой она обратилась, круглое скуластое лицо с сильно подведенными глазами, добродушный рот, губы немного мясистые, нос тоже. Выражение глаз было такое, словно они утратили соприкосновение с душой, - следствие постоянной привычки попеременно казаться то неприступными, то обольстительными. На темном облегающем платье поблескивала нитка искусственного жемчуга. Динни не могла удержаться от мысли, что не раз видела в обществе женщин, похожих на эту. - Налево недурной ресторанчик. - Не хотите ли зайти со мной перекусить? - предложила Динни, не то повинуясь первому импульсу, не то уловив в глазах женщины голодный блеск. - Еще бы! - ответила та. - По правде сказать, вышла-то я не поевши. Да и в компании посидеть приятно. Она свернула на Кингз-род, и Динни пошла рядом с ней, подумывая, что если встретит знакомых, может получиться неудобно, но в общем испытывая облегчение. "Бога ради, Динни, держись естественно", - мысленно увещевала она себя. Женщина привела ее в небольшой ресторанчик, вернее - кабачок, потому что при нем был бар. В обеденном зале, куда вел отдельный вход, было пусто. Они сели за столик, где стояли судок, ручной колокольчик, бутылка вустерской минеральной воды и вазочка с осыпающимися ромашками, которые, видимо, попали в нее уже несвежими. В воздухе припахивало уксусом. - Я не отказалась бы от сигареты, - объявила женщина. У Динни не было сигарет. Она позвонила. - Какой сорт вы курите? - А, любую дешевку. Появилась официантка, взглянула на женщину, взглянула на Динни и осведомилась: "Что вам?" - Пачку "Плейере", пожалуйста. Мне большую чашку свежего кофе покрепче с кексом или булочкой. А вам? Женщина посмотрела на Динни, словно оценивая ее возможности, посмотрела на официантку и нерешительно попросила: - По правде сказать, я здорово голодная. Холодного мяса и бутылку портера, что ли. - Гарнир или салат? - спросила Динни. - Благодарю, лучше салат. - Прекрасно. Возьмем еще пикули. И будьте добры, поскорее. Официантка провела языком по губам, кивнула и ушла. - Знаете, это очень мило с вашей стороны, - неожиданно выпалила женщина. - С вашей стороны тоже очень любезно, что вы согласились. Без вас я совсем растерялась бы. - Она не понимает, в чем дело, - сказала женщина, кивнув в сторону исчезнувшей официантки. - Сказать по правде, я тоже. - Почему? Мы же обе хотим есть. - Ну, в этом сомневаться не приходится, - согласилась женщина. - Увидите, как я буду уплетать. Ужасно рада, что вы заказали пикули. Обожаю маринады, хоть они мне и не по карману. - Я забыла про коктейли, - смущенно призналась Динни. - Но, может быть, их тут не приготовляют? - Сгодится и шерри. Сейчас принесу. Женщина встала и вышла в бар. Динни воспользовалась случаем и попудрила нос. Потом сунула руку за, лиф, где были спрятаны трофеи с Саут-Молтон-сквер, и вытащила пятифунтовую бумажку. Ею овладело какое-то мрачное возбуждение. Женщина принесла два бокала: - Я сказала, чтобы их приписали к счету. Выпивка здесь что надо. Динни подняла бокал и пригубила. Женщина осушила свой одним глотком. - Не могу без этого. Представляете себе страну, где не достанешь выпить! - Люди все равно достают. - Еще бы! Но, говорят, спиртное там дрянь. Динни отметила жадное любопытство, с каким глаза женщины скользнули по ее пальто, платью и лицу. - Простите, у вас свидание? - неожиданно спросила та. - Нет. Я поем и пойду домой. Женщина вздохнула. - Скорей бы уж она принесла эти чертовы сигареты! Официантка вернулась с бутылкой портера и пачкой сигарет. Поглядывая на волосы Динни, она откупорила бутылку. - Уф! - вздохнула женщина, глубоко затянувшись своей "дешевкой". Очень курить хотелось. - Остальное сейчас подам, - объявила официантка. - Я вас случайно не видела на сцене? - поинтересовалась женщина. - Нет, я не актриса. Возвращение официантки помешало очередному вопросу. Кофе оказалось горячим и лучше, чем предполагала Динни. Она успела выпить почти всю чашку и проглотить большой кусок сливового пирога, прежде чем женщина, сунув в рот маринованный орех, заговорила снова. - В Лондоне живете? - Нет, я из Оксфордшира. - Я тоже люблю деревню, только теперь почти не бываю за городом. Я ведь выросла около Мейдстоуна, - отсюда рукой подать. Женщина испустила отдающий портером вздох. - Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного еще не бывало, - продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. - Жуткая у нас безработица! - Да, она на всех отражается. - Насчет всех не знаю, а на мне здорово. - Взгляд женщины стал тяжелым. - Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать? - В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно. - Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь. Динни расхохоталась. - А они, что, не такие, как все? - вызывающе бросила женщина. - Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я еще не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал. - Пари держу, я его знаю, - отозвалась Динни. - Его фамилия Черрел. - Точно! - воскликнула женщина, и глаза ее округлились. - Он мой дядя. - Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина. - Он и сейчас жив. - На свете таких мало. Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается заводить: "Заблудшая сестра моя!.." Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула. - С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет. Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой. - Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это? Официантка опасливо взяла кредитку. - Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и скрылась в дверях. Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям. - Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага. Динни подняла на нее глаза: - Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было? - Ясное дело, - подтвердила женщина. - Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто ужасно. Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат. - Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, - замялась женщина. - А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула: - Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь. Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним. Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее к себе. Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение. Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей. Наконец чувство юмора взяло верх. - Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один! Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ. XXI Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой. - Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни. - Съездим? Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было. Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых. Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась. В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал: - Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит. - Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади. Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним. - Они все такие красивые, - вполголоса заметила она. - Для меня они все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина. Уилфрид заглянул в программу: - Это фаворит. - А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз. - Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины. - Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид. - Тогда подожди, пока я присмотрюсь. Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей. Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее. - Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни. - Ни за что не поставлю больше на эту клячу. Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким. Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала: - Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла. Рука Уилфрида легла на плечо девушки. - Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он. - Пойдем поставим на него. Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди. - Побудь здесь, - попросил Уилфрид. - Я только положу яичко и назад. Динни остановилась, глядя ему вслед. - Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля. - Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры. Помните? - Ну как же! Вы - мистер Масхем. Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида. - Сестра пишет? - Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару. - Выбрали, на какую поставить? - Нет еще. - Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет. - Мы хотели на Бленхейма. - Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний вид, а именно индивидуальность. - Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся: - Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь. - А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую. - Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль. - Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни. - Очень странно. Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос Уилфрида. - Ну, я поставил десятку. - Пойдем на трибуну и посмотрим скачки. Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров. - Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый? - Послушаем. В общем шуме они различили слова: - Бленхейм - восемнадцать против одного. - Сто восемьдесят! - воскликнула Динни. - Вот замечательно! - Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен. Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша. Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника. - Нравится он тебе, Динни? - Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше? - Нет, неправду. Лошади повернули и легким галопом проскакали мимо трибун. - Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины? - Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь? Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула. Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал: - Фаворит ведет!.. Фаворит ведет!.. Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь, переменил мнение: - Паша... Паша возьмет!.. Нет, Фаворит... Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!.. Уилфрид стиснул руку Динни. - Наш! Смотри - вон там! - бросил он. Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зеленый. Обошел, обошел! Они выиграли! Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш - знамение! - Я получу твои деньги, разыщем машину и домой. Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить ее от себя! На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня. Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит. Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и легким загаром на щеках. Ее дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал: - Пробеги ее, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы - тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся. Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой: ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА. НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ПРИЗНАНИЕ. Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда Лайела "Богословие перед казнью". Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю, Я и жил и погибну безвестно; Не за право на место в небесном раю, Торговаться с всевышним невместно. Но, блюдя англичанина имя и честь, Предпочту умереть, чем позор перенесть. Я сегодня усну меж несчетных костей Тех, о ком все давно позабыли, Кто служил безымянно отчизне своей, Кто лежит в безымянной могиле И о ком не расскажет надгробный гранит, Как солдат и в мучениях верность хранит. Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем. - Да, - печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, - дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, - и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем еще утешаться! - Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать все, что ему заблагорассудится. Сэр Лоренс кивнул: - Чем крупнее червяк, тем больше он убежден в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдет англичанина имя и честь". Такие еще попадаются. - Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус? - Он хорошо воевал. - Кто же помнит о войне! - Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? - печально усмехнулся сэр Лоренс. - Пусть небрежно взглянет на нее и закурит сигарету. Умнее ничего придумать не могу. - Вчера я видела мистера Масхема. - Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару: - Джек убежден, что ты - жертва. - Ох, ну что бы людям оставить нас