Джон Голсуорси. Конец главы: Через реку --------------------------------------------------------------- Изд. "Знаменитая книга", 1992 г. OCR Палек, 1998 г. --------------------------------------------------------------- I Клер, которая возвращалась в Англию после полутора лет брака с сэром Джералдом Корвеном из министерства колоний, стояла на верхней палубе пакетбота Восточной линии, поднимавшегося по Темзе, и ждала, когда тот пришвартуется. Было десять утра, октябрь выдался погожий, но Клер, за время путешествия привыкшая к жаре, надела толстое пальто из твида. Лицо ее казалось бледным, даже болезненно желтоватым, но ясные карие глаза были нетерпеливо устремлены на берег, слегка подкрашенные губы полураскрыты, и весь облик дышал обычной, присущей ей жизнерадостностью. Она долго стояла одна, потом услышала возглас: - О, вот вы где! Из-за шлюпки вышел молодой человек и встал рядом с ней. Не поворачивая головы, Клер уронила: - Замечательный день! До чего, наверно, хорошо у нас дома! - Я думал, вы хоть на сутки задержитесь в Лондоне. Мы могли бы вместе пообедать, а вечером пошли бы в театр. Неужели нельзя остаться? - Милый юноша, меня встречают. - Ужасно все-таки, когда что-нибудь приходит к концу. - Порой гораздо ужаснее, когда что-нибудь начинается. Он пристально посмотрел на нее и неожиданно спросил: - Вы понимаете. Клер, что я вас люблю? Она кивнула: - Да. - А вы меня не любите? - Я - человек без предрассудков. - Почему... почему вы не можете загореться хоть на минуту! - Тони, я же почтенная замужняя дама... - Которая возвращается в Англию... - Из-за цейлонского климата. Он стукнул носком ботинка о борт: - В самое-то лучшее время года? Я молчал, но я прекрасно знаю, что ваш... что Корвен... Клер приподняла брови, он оборвал фразу, и оба стали смотреть на берег, все больше поглощавший их внимание. Двое молодых людей, которые провели почти три недели на борту одного парохода, знают друг друга гораздо хуже, чем предполагают. Ничем не заполненные дни, когда останавливается все, кроме машин, воды, плещущей за бортом, и солнца, катящегося по небу, необычайно быстро сближают живущих бок о бок людей и вносят в их отношения своеобразную ленивую теплоту. Они понимают, что становятся предметом пересудов, но не обращают на это внимания: все равно с парохода не сойдешь, а заняться больше нечем. Они постоянно танцуют вдвоем, и покачивание корабля, пусть даже почти незаметное, благоприятствует дальнейшему сближению. Дней через десять они начинают жить общей жизнью, еще более устойчивой, чем брак, если не считать того, что на ночь они все-таки расстаются. А затем судно неожиданно останавливается; они останавливаются вместе с ним, и у них - иногда у одного, а часто и у обоих - рождается ощущение, что они слишком поздно разобрались в своих чувствах. Тогда они приходят в возбуждение, лихорадочное, но не лишенное приятности, потому что наступил конец бездействию, и становятся похожими на сухопутных животных, которые побывали в море, а теперь возвращаются в родную стихию. Первой заговорила Клер: - Вы так и не объяснили, почему вас зовут Тони, хотя на самом деле А ваше имя Джеймс. - Потому что потому. Клер, неужели с вами нельзя говорить серьезно? Поймите, времени мало: проклятый пароход того и гляди причалит. Мне просто нестерпимо думать, что я больше не буду видеть вас каждый - день! Клер быстро взглянула на него и снова уставилась на берег. "Какое тонкое лицо!" - отметила она про себя. Лицо у Тони в самом деле было тонкое, удлиненное, смуглое, решительное, но смягченное добродушием; глаза темно-серые и, пожалуй, слишком искренние; фигура стройная и подвижная. Молодой человек завладел пуговицей ее пальто: - Вы ни словом не обмолвились о себе, но я все равно знаю, что вы несчастливы. - Не люблю, когда люди распространяются о личных делах. Он всунул ей в руку визитную карточку: - Возьмите. Вы всегда найдете меня через этот клуб. Клер прочла: Мистер Джеймс Бернард Крум. "Кофейня". Сент-Джеймс-стрит. - По-моему, ужасно старомодный клуб. - Да. Но неплох даже сейчас. Отец записал меня туда, как только я родился. - В нем состоит муж моей тетки сэр Лоренс Монт. Он высокий, тонкий, лицо подергивается. Самая безошибочная примета - черепаховый монокль. - Постараюсь его найти. - Чем вы намерены заняться в Англии? - Поисками работы. Здесь, по-видимому, это удел многих. - Какой работы? - Любой. Не согласен быть только школьным учителем и коммивояжером. - А что другое можно найти в наше время! - Ничего. Перспективы безрадостные. Больше всего меня устроило бы место управляющего поместьем или что-нибудь по части лошадей. - Поместья и лошади доживают свой век. - Я знаком с несколькими владельцами скаковых конюшен. Впрочем, наверно, кончу шофером. А где обоснуетесь вы? - У родных. Во всяком случае на первых порах. Если вы, пожив с неделю на родине, все еще не забудете меня, мой адрес - Кондафорд, Оксфордшир. - Зачем я вас встретил! - вырвалось у неожиданно помрачневшего молодого человека. - Весьма признательна! - Оставьте, вы отлично знаете, что я имею в виду. О господи, уже бросают якорь! А вот и катер. Клер, послушайте... - Сэр? - Неужели то, что было, ничего не значит для вас? Клер бросила на него долгий взгляд, потом ответила: - Нет, пока значит. Что будет дальше - трудно сказать. Во всяком случае благодарю за то, что вы помогли мне скоротать три долгие недели. Молодой человек молчал, как умеют молчать только те, чьи чувства слишком бурно ищут выхода... Начало и конец любого задуманного человеком предприятия - постройка дома, работа над романом, снос моста и, уж подавно, высадка с парохода всегда сопровождаются беспорядком. Клер, все еще экспортируемая молодым Крумом, сошла с катера среди обычной в таких случаях суматохи и тут же попала в объятия сестры. - Динни! Как мило с твоей стороны, что ты не побоялась этой толкотни! Моя сестра Динни Черрел - Тони Крум. Больше меня незачем опекать, Тони. Ступайте, займитесь своими вещами. - Я приехала на автомобиле Флер, - предупредила Динни. - А где твой багаж? - Его отправят прямо в Кондафорд. - Тогда можно ехать. Молодой человек проводил их до машины, с наигранной, но никого не обманувшей бодростью произнес: "До свиданья!" - и автомобиль отъехал от пристани. Сестры сидели рядом, опустив сплетенные руки на ковровую обивку сиденья, и не могли наглядеться друг на друга. - Ну, родная, - заговорила наконец Динни, - как хорошо, что ты снова здесь! Я правильно прочитала между строк? - Да. Я не вернусь к нему, Динни. - Никогда? - Никогда. - Бедняжка моя! - Не хочу входить в подробности, но жить с ним стало невыносима Клер помолчала, потом резко вздернула подбородок и добавила: - Совершенно невыносимо! - Ты уехала с его согласия? Клер покачала головой: - Нет, сбежала. Он был в отъезде. Я дала ему телеграмму, а из Суэца написала. Наступила новая пауза. Затем Динни пожала сестре руку и призналась: - Я всегда боялась этого. - Хуже всего, что я без гроша. Не заняться ли мне шляпами, Динни? Как ты полагаешь? - Отечественной фабрикации? По-моему, не стоит. - Или, может быть, разведением собак - ну, например, бультерьеров? Что скажешь? - Пока ничего. Надо подумать. - Как дела в Кондафорде? - Идут потихоньку. Джин уехала к Хьюберту, но малыш с нами. На днях ему стукнет год. Катберт Конуэй Черрел. Должно быть, будем звать его Кат. Чудный мальчишка! - Слава богу, я хоть ребенком не связана. Во всем есть своя хорошая сторона. Черты Клер стали суровыми, как у лиц на монетах. - Он тебе написал? - Нет, но напишет, когда поймет, что это всерьез. - Другая женщина? Клер пожала плечами. Динни снова стиснула руку сестры. - Я не намерена разглагольствовать о своих личных делах, Динни. - А он не явится сюда? - Не знаю. Даже если приедет, постараюсь избежать встречи с ним. - Но это невозможно, дорогая. - Не беспокойся, - что-нибудь придумаю. А как ты сама? - спросила Клер, окидывая сестру критическим взглядом. - Ты стала еще больше похожа на женщин Боттичелли. - Специализируюсь на урезывании расходов. Кроме того, занялась пчеловодством. - Это прибыльно? - На первых порах нет. Но на тонне меда можно заработать до семидесяти фунтов. - А сколько вы собрали в этом году? - Центнера два. - Лошади уцелели? - Да, покамест их удалось сохранить. Я задумала устроить в Кондафорде пекарню, проект у меня уже есть. Хлеб обходится нам вдвое дороже того, что мы выручаем за пшеницу, а мы можем сами молоть, печь и снабжать им всю округу. Пустить старую мельницу недорого, помещение для пекарни найдется. Чтобы начать дело, требуется фунтов триста. Поэтому мы решили свести часть леса. - Местные торговцы лопнут со злости. - Вероятно. - А это действительно может дать прибыль? - Средний урожай составляет тонну с акра - смотри "Уайтейкер". Если прибавить к сбору с наших тридцати акров столько же канадской пшеницы, чтобы хлеб получался по-настоящему белый, у нас все равно остается восемьсот пятьдесят фунтов стерлингов. Вычтем отсюда стоимость помола и выпечки - скажем, фунтов пятьсот. На них можно выпекать сто шестьдесят двухфунтовых хлебов в день, или пятьдесят шесть тысяч в год. Для сбыта нужны восемьдесят постоянных покупателей, то есть примерно столько, сколько у нас в деревне хозяйств. А хлебом мы их снабдим самым лучшим и белым. - Триста пятьдесят годового дохода! - изумилась Клер. - Я просто поражена. - Я тоже, - отозвалась Динни. - Конечно, опыт, - вернее, чутье, так как опыта у меня нет, - подсказывает мне, что цифру предполагаемого дохода всегда следует уменьшать вдвое. Но даже половина позволит нам свести концы с концами; а потом мы постепенно расширим дело и сумеем распахать все наши луга. - Но это только план. Поддержит ли вас деревня? - усомнилась Клер. - По-моему, да. Я зондировала почву. - Значит, вам потребуется управляющий? - Да, но такой, кто не боится начинать с малого. Конечно, если дело наладится, он не прогадает. - Я просто поражена, - повторила Клер и сдвинула брови. - Кто этот молодой человек? - внезапно спросила Динни. - А, Тони Крум? Он служил на чайной плантации, но владельцы закрыли предприятие, - ответила Клер, выдержав взгляд сестры. - Приятный человек? - Да, очень славный. Кстати говоря, нуждается в работе. - Кроме него, в ней нуждается еще три миллиона англичан. - Считая и меня. - В нашей стране жизнь сейчас не из легких, дорогая... - Кажется, как раз когда я плыла Красным морем, мы отказались от золотого стандарта или от чего-то еще. А что такое золотой стандарт? - Такая штука, отмены которой требуют, пока она существует, и введения которой требуют, когда она отменена. - Понятно. - Беда, очевидно, в том, что наш вывоз, фрахтовая прибыль и проценты с заграничных вложений перестали покрывать наш ввоз, так что мы теперь живем не по средствам. По мнению Майкла, это легко было предвидеть, но мы тешились надеждой, что все как-нибудь образуется. А оно не образовалось. Отсюда - национальное правительство и новые выборы. - Способно ли оно что-то предпринять, если продержится? - Майкл считает, что да, но он ведь неисправимый оптимист. Дядя Лоренс утверждает, что можно покончить с паникой, прекратить отлив денег из страны, вернуть фунту устойчивость и пресечь спекуляцию. Но это осуществимо лишь путем всеобщей и радикальной реконструкции, а на нее уйдет лет двадцать, в течение которых мы будем все больше беднеть. Правительство ведь не может заставить нас полюбить работу больше игры, восстать против чудовищных налогов и предпочесть будущее настоящему. И потом - дядя Лоренс говорит, что было бы ошибкой думать, будто люди согласятся всегда работать так, как работали во время войны, чтобы спасти страну. Тогда мы были единым народом, дравшимся против внешнего врага; теперь у нас два народа, каждый из которых видит в другом внутреннего врага и придерживается прямо противоположных взглядов на то, откуда ждать спасения. - Выходит, дядя Лоренс возлагает упования на социалистов? - Нет. По его словам, они забывают, что никто не станет кормить народ, не способный ни производить свой хлеб, ни платить за него. Он убежден, что коммунизм или социализм возможны только в такой стране, которая сама себя прокормит. Видишь, какая я стала ученая! И потом, эти социалисты через каждые два слова поминают Немезиду. - Вот вздор! Куда ты везешь меня, Динни? - Я думаю, ты не прочь позавтракать у Флер. Затем с поездом три пятьдесят отправимся в Кондафорд. Сестры замолчали и погрузились в глубокие и безрадостные размышления друг о друге. Клер угадывала в старшей ту трудно уловимую перемену, которая происходит в человеке, когда облетает весенний цвет жизни и он учится жить дальше без него. А Динни говорила себе: "Бедная девочка! Нам обеим досталось. Что ей теперь делать? И как я могу ей помочь?" II - Какой вкусный завтрак! - объявила Клер, доев сахар, оставшийся на дне чашки. - До чего приятно в первый раз поесть на суше! Когда садишься на пароход и читаешь первое меню, прямо диву даешься - чего в нем только нет. А потом его сводят к холодной ветчине без малого три раза в день. Вам приходилось испытывать такое разочарование? - А как же! - ответила Флер. - Впрочем, нам подавали кэрри - неплохое блюдо. - Только не тогда, когда возвращаешься. Мне даже смотреть на него противно. Как идет конференция Круглого стола? - Заседают. Цейлон заинтересован в Индии? - Не слишком. А Майкл? - Мы оба заинтересованы. Брови Клер приподнялись с очаровательной стремительностью. - Но вы же ничего о ней не знаете! - Видите ли, я была в Индии и одно время часто встречалась с индийскими студентами. - Ах, эти студенты. В них вся беда. Они такие передовые, а народ страшно отсталый. - Клер, если хочешь взглянуть на Кита и Кэт, попроси Флер свести нас наверх, - напомнила Динни. Сестры посетили детские и снова сели в автомобиль. - Поражаюсь Флер, - призналась Клер. - Она всегда точно знает, что хочет. - Ив общем получает, хотя исключения и бывали. Я никогда не верила, что ей хотелось получить Майкла. - Неудачный роман? Динни кивнула. Клер посмотрела в окошечко автомобиля: - Обычная история. Не у нее одной. Динни ничего не ответила. - Теперь в поездах всегда свободно, - заметила она, когда они с сестрой заняли пустое купе в вагоне третьего класса. - Знаешь, Динни, после той жуткой истории, которую я затеяла, я побаиваюсь встречи с отцом и мамой. Честное слово, мне совершенно необходимо приискать работу. - Да, в Кондафорде ты быстро затоскуешь. - Не в этом дело. Мне нужно доказать, что я не круглая идиотка. Интересно, сумела бы я заведовать гостиницей? Они у нас на редкость старомодные. - Мысль неглупая. Такое место требует напряжения, зато дает возможность общаться с массой людей. - Это что, насмешка? - Нет, дорогая, просто голос здравого смысла: ты же никогда не согласишься похоронить себя в глуши. - А как попасть на такое место? - Ума не приложу. Кроме того, теперь людям не на что разъезжать. Боюсь также, что заведование гостиницей требует предварительного изучения технической стороны дела. Впрочем, тебе поможет твой титул. - Я не желаю носить его имя. Лучше буду просто миссис Клер. - Понятно. Тебе не кажется, что мне следовало бы знать обо всем несколько подробнее? Клер помолчала и вдруг выпалила: - Он - садист. Динни посмотрела на запылавшее лицо сестры и созналась: - Никогда не понимала толком, что это такое. - Человек, который ищет сильных ощущений, причиняя боль тому, кто их доставляет. Жена - самый удобный объект. - Родная моя!.. - Всякое бывало. Мой хлыст для верховой езды - это уж последняя капля. - Неужели он?.. - в ужасе вскрикнула Динни. - Да. Динни пересела на скамейку сестры и обняла Клер: - Дорогая, ты должна освободиться! - Как? Доказательств-то нет. И, кроме того, не выставлять же напоказ такую мерзость! Ты - единственная, кому я могу об этом рассказать. Динни встала и опустила окно. Лицо у нее пылало так же, как у сестры. Клер угрюмо продолжала: - Я ушла от него, как только подвернулась возможность. Но все это не подлежит огласке. Видишь ли, нормальное влечение быстро теряет остроту, а климат на Цейлоне жаркий. - О господи! - вырвалось у Динни. Она снова села напротив сестры. - Это моя вина. Я ведь всегда знала, что лед тонкий, ну вот и провалилась. Только и всего. - Но, дорогая, нельзя же в двадцать четыре года быть замужем и жить без мужа. - Почему бы нет? Manage mangue [1] хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно - где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут еще держитесь на плаву, Динни? - Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня - одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдем ко дну. Так или иначе - надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней. - Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, еще цела? - Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придется до самого рождества. А пока что скоро выборы. - Кто наш кандидат? - Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный. - Ему нужны избирательные агенты? - Я думаю! - Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства? - Они уверяют, что "завершат начатую работу", но как - покамест не говорят. - Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, мое дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: "Голосуйте за Дорнфорда!" Как тетя Эм? - Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, "чтобы там не навели порядка к ее приезду". Тетя Эм не меняется. - Я часто думала о ней, - сказала Клер. - Она вся какая-то успокоительная. Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер - о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о ее романе, но с тех пор прошел уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ежик? "Бедная Динни! - подумала Клер. - Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!" Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный - особенно благодаря чуть вздернутому носу, который придает лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно темными на фоне каштановой шевелюры. А все-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни "шипучкой". "Будь я мужчиной, я влюбилась бы в нее, - решила Клер. - Она хорошая. Но лицо у нее теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит". И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешенности. Было бы непростительно снова растревожить ее. - Займешь свою прежнюю комнату, дорогая? - спросила Динни. Боюсь, что голуби чересчур сильно расплодились. Они беспрерывно воркуют под твоим окном. - Мне они не помешают. - А как насчет завтрака? Сказать, чтобы его подали к тебе в комнату? - Не беспокойся обо мне, дорогая. Мне будет ужасно неловко, если я кому-нибудь причиню беспокойство. До чего замечательно вернуться в Англию, да еще в такой день! Какая чудесная трава, и вязы, и голубое небо! - Еще один вопрос, Клер. Хочешь, чтобы я рассказала обо всем отцу и маме, или мне лучше молчать? Клер стиснула губы. - По-моему, им следует знать, что я не вернусь к нему. - Да. Но нужно привести какие-то причины. - Скажем просто, что это невозможно. Динни кивнула: - Я не хочу, чтобы они считали виноватой тебя. Для всех же остальных - ты приехала домой для поправки здоровья. - А тетя Эм? - спросила Клер. - Ее я беру на себя. Кроме того, она будет поглощена малышом. Ну вот, подъезжаем. Показалась кондафордская церковь и небольшая группа домиков, большей частью крытых соломой, - ядро и сердцевина разбросанного прихода. За ними виднелись службы, примыкавшие к поместью, но сам дом, построенный предками в милой их сердцу низине, был скрыт деревьями. Клер, прижавшись носом к оконному стеклу, сказала: - У меня прямо мурашки бегают. Ты по-прежнему любишь Кондафорд, Динни? - Больше. - Странно. Я вот тоже люблю его, а жить в нем не могу. - Типично по-английски. Отсюда - Америка и доминионы. Бери саквояж, а я захвачу чемодан. Краткая поездка по аллеям, окаймленным вязами, которые пестрели золотыми пятнышками увядшей листвы в лучах заходящего солнца, оказалась неутомительной и закончилась обычным ликованием собак, выскочивших из темного холла навстречу сестрам. - Новая? - осведомилась Клер, увидев черного спаниеля, который обнюхивал ей чулки. - Да, это Фош. Они со Скарамушем подписали пакт Келлога и поэтому вечно ссорятся, а я у них вроде Маньчжурии, - пояснила Динни и распахнула двери гостиной: - Мама, вот она! Подходя к бледной, взволнованной и улыбающейся матери. Клер в первый раз почувствовала себя потрясенной. Приехать вот так обратно и нарушить их покой! - Твоя заблудшая овечка вернулась, мамочка! - сказала она. - Слава богу, ты не изменилась! После пылких объятий леди Черрел застенчиво взглянула на дочь и сообщила: - Отец у себя в кабинете. - Я схожу за ним, - предложила Динни. В своем одиноком убежище, на котором до сих пор лежал отпечаток военных и аскетических привычек его владельца, генерал возился с приспособлением, изобретенным им для того, чтобы экономить время при натягивании охотничьих сапог и бриджей. - Ну что? - спросил он. - Клер здорова, дорогой, но порвала с ним и, боюсь, окончательно. - Скверно! - нахмурился генерал. Динни взялась руками за отвороты его куртки: - Виновата не она. Но я не стала бы задавать никаких вопросов. Сделаем вид, что она просто приехала погостить, и постараемся, чтобы этот приезд был ей по возможности приятен. - Что он натворил? - Ничего. Причина - его характер. Я знала, что в нем есть, какая-то жестокость. - Знала? Что ты имеешь в виду, Динни? - Догадывалась по тому, как он улыбается, - по губам. Генерал издал звук, выражающий крайнее огорчение. - Идем, - позвал он. - Доскажешь после. С Клер отец повел себя подчеркнуто радушно и дружелюбно и не расспрашивал ее ни о чем, кроме Красного моря и Цейлона, знакомство с которым ограничивалось у него воспоминаниями о пряных ароматах побережья и прогулке по Коричному саду в Коломбо. Клер, все еще взволнованная встречей с матерью, была благодарна ему за сдержанность. Она довольно скоро ускользнула к себе в комнату, где ее ждали уже распакованные вещи. Она встала у мансардного окна и прислушалась к воркованию голубей, к внезапным всплескам и хлопанью их крыльев, когда они взмывали в воздух над садом, обнесенным живой изгородью из тисов. Солнце почти закатилось, но свет все еще пробивался сквозь вязы. Ветра не было, и нервы Клер отдыхали в этой тишине, нарушаемой только голубями и напоенной непохожим на ароматы Цейлона благоуханием. Родной воздух, чудесный, здоровый, свежий, с легким привкусом горьковатого дымка! Клер увидела над садом синие ниточки, - садовники жгли сухие листья, сложив их небольшими кучками. И почти сразу же она закурила сигарету. В этом нехитром жесте сказалась вся Клер. Она никогда не умела целиком отдыхать, отдаваться покою и вечно стремилась вперед, к тому полному наслаждению, которое остается вовеки недоступным для людей с ее натурой. Трубастый голубь, сидевший на желобе крутой шиферной крыши, следил за ней кротким черным маленьким глазом и неторопливо чистил себе перья. Белизна его была прекрасна, осанка - горда, и такой же гордостью дышало круглое тутовое деревце, листья которого, слетая сначала с верхних, потом с нижних веток, кольцом устилали землю и расцвечивали траву. Последние лучи заката пронизывали его редкую изжелта-зеленую листву, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад Клер стояла у этого же окна, глядя поверх тутового деревца на поля и зеленеющие рощи. Семнадцать месяцев чужих небес и деревьев, чужих ароматов, звуков, вод - незнакомых, дразнящих, обманчивых и, как прежде, чуждых! И ни минуты покоя. Его не было и в белом доме с просторной верандой, который они занимали в Канди. Сначала он нравился ей, потом она усомнилась в этом, потом поняла, что он ей не нравится, и, наконец, просто возненавидела его. А теперь все прошло, и она снова дома. Клер стряхнула пепел с сигареты, потянулась, и голубь, заплескав крыльями, взмыл в воздух. III Динни "взяла на себя" тетю Эм. Это была не простая задача. Обычному человеку задают вопрос, он отвечает, и дело с концом. С леди Монт такой последовательный разговор был невозможен. Она стояла посреди комнаты с надушенным вербеной саше в руках и нюхала его, а Динни распаковывала ее чемодан. - Восхитительно пахнет, Динни. Клер что-то желтая. Ждет маленько'о, а? - Нет, тетя. - Жаль. Ко'да мы были на Цейлоне, все обзаводились маленькими. У слонов они такие приятные! В этой комнате мы и'рали в католическо'о священника, которому спускали еду в корзинке. Твой отец залезал на крышу, а я была священником. Но в корзинку нико'да не клали ниче'о вкусно'о. Твоя тетка Уилмет сидела на дереве. В случае появления протестантов ей пола'алось кричать: "Куй, куй!" - Это было несколько преждевременно, тетя Эм. При Елизавете Австралию еще не открыли. - Знаю. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были сущими дьяволами. Католики тоже. И мусульмане. Динни вздрогнула и постаралась заслонить лицо корсетом. - Куда положить белье? - Куда хочешь. Не наклоняйся так низко. Все они были то'да сущими дьяволами. Страшно мучили животных. Клер понравилось на Цейлоне? Динни выпрямилась, держа в руках охапку белья: - Не очень. - Почему? Печень? - Тетя, я вам все объясню, но вы не говорите никому, кроме дяди Лоренса и Майкла. Это разрыв. Леди Монт погрузила нос в саше, потом изрекла: - Можно было предвидеть - стоило вз'лянуть на е'о мать. Ты веришь в по'оворку: "Яблочко от яблоньки... "? - Не слишком. - Я все'да утверждала, что семнадцать лет разницы - слишком мно'о, а Лоренс говорит, что люди сначала восклицают: "А, Джерри Корвен!" и больше ни слова не прибавляют. Что у них вышло? Динни склонилась над комодом, укладывая белье в ящик: - Я не спрашивала о подробностях, но, по-моему, он - настоящее животное. Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала: - Бедняжка Клер! - Словом, тетя, она вернулась домой для поправки здоровья. Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу: - Босуэл и Джонсон называют их "бо'оснедники". Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы? - Ей нужно переменить климат, тетя. - Но, Динни, сейчас столько ан'ло-индийцев возвращается обратно... - Знаю. Пока сойдет и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флер. - Скажу я или нет. Флер все равно узнает! От нее не скроешь. Клер завела себе молодо'о человека? - Что вы, тетя? И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: "До свиданья!" - На пароходе? - усомнилась тетя. Динни переменила тему: - Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой? - Да. Это так тя'остно. Что хочешь приедается, если о нем вечно раз'оваривать. А у вас надежный кандидат? Как Майкл? - Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдет. - Женат? - Нет. Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу. Динни вынула из чемодана последнюю вещь - пузырек с жаропонижающим: - Вот уж не по-английски, тетя! - От груди. Е'о сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом? - Да. - Сколько ему лет? - По-моему, под сорок. - Чем он занимается? - Он королевский адвокат. - Фамилия? - Дорнфорд. - Я что-то слышала про Дорнфордов, ко'да была девушкой. Но где? А, вспомнила - в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре. - Наверно, все-таки не он, а его отец? - В таком случае, у не'о ниче'о нет. - Он живет тем, что зарабатывает в суде. - Ко'да тебе меньше сорока, там мно'о не заработаешь. - Не знаю, он не жаловался. - Энер'ичный? - Очень. - Блондин? - Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тетя, или когда вы будете переодеваться к обеду? - Потом. Сначала сходим к малышу. - Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской. Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тетя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдет, когда станет постарше, - в Черрелов или Тесбери, - было еще неясно. Няня, тетка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочередно падать в их восхищенно распростертые объятия. - Он не гулит, - заметила Динни. - Он гулит по утрам, мисс. - Падает! - воскликнула леди Монт. - Не плачь, маленький! - Он никогда не плачет, мисс. - Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь. - Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, - объявила леди Монт. - А вы, няня? - Некогда было, миледи: у нас большая семья. - У няни была замечательная мать. Их пять сестер - все чистое золото. Румяные щеки няни заалели еще ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась. - Смотрите, он скривит себе ножки, - предупредила леди Монт. - Довольно ему ковылять. Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни. - Мама в нем души не чает, - сообщила та. - По ее мнению, он будет вылитый Хьюберт. Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей. - Когда вернется Джин? - Не раньше очередного отпуска Хьюберта. Леди Монт остановила взгляд на племяннице: - Пастор говорит, что Ален остается в Гонкон'е еще на год. Динни, покачивая погремушкой перед ребенком, оставила без ответа реплику тетки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о ее чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет ее сердечная рана. Казалось, у нее вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нем боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины ее существа и биение его стало едва уловимым. - Теперь куда, тетя? Маленькому пора спать. - Пройдемся по саду. Они спустились по лестнице и вышли на террасу. - Ой! - огорченно вскрикнула Динни. - Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты. - Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, ко'да мне было пять лет? Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат. - Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не со'ласятся. Они потребуют, чтобы все было чин чином. - А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес. - "Люблю мычание коров", - несколько некстати процитировала леди Монт. С востока, из овечьего загона, донесся слабый перезвон колокольчиков. - Слышите, тетя? Леди Монт взяла племянницу под руку. - Я часто думала, как хорошо быть козой, - сообщила она. - Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли. - Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: е'о не доят. - Посмотрите, тетя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось - одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий. - Динни, как же с Клер? - спросила леди Монт, зайдя за георгины. - Я слышала, теперь с разводом стало ле'че. - Да, пока не начнешь его требовать. - Но если тебя бросают... - Сначала нужно, чтобы тебя бросили. - Ты же сказала, что он вынудил ее уйти. - Это разные вещи, тетя. - Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносo'о судью, который хотел выдать Хьюберта? - Он-то как раз оказался очень человечным. - То есть как? - Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду. - Страшная история! - поежилась леди Монт. - Но вспомнить приятно. - Еще бы! Она ведь кончилась хорошо, - быстро отозвалась Динни. Леди Монт с грустью взглянула на нее. Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила: - Тетя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер все кончилось хорошо. IV В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, еще более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение - голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера. В общественных местах их громогласно убеждали в этом дамы, сидевшие в автомобилях, и дамы, вылезавшие из машин; дома их призывали к тому же голоса, вырывавшиеся из репродукторов. Газеты и листовки уверяли их, что только они призваны спасти страну. Их приглашали проголосовать пораньше, но лишь один раз. Их непрерывно ставили перед парадоксальной дилеммой: как бы они ни проголосовали, страна все равно будет спасена. К ним обращались люди, знавшие, казалось, все на свете, кроме одного: каким все-таки путем следует ее спасать. Ни кандидаты, ни превозносившие их дамы, ни таинственные бестелесные голоса в репродукторах, ни еще более бестелесные голоса в газетах, - короче говоря, никто даже не пытался это объяснить. Оно и лучше. Во-первых, этого все равно никто не знал. А во-вторых, какое значение имеют частности, когда вся суть в общем принципе? Поэтому не стоит привлекать внимание ни к тому факту, что общее складывается из частностей, ни к той аксиоме всякой политики, что обещать - не значит выполнить. Лучше, куда лучше выбрасывать широковещательные лозунги, дискредитировать противника и величать избирателей самым здоровым и разумным народом в мире. Динни не участвовала в избирательной кампании. По ее собственным словам, она для этого не годилась и к тому же, видимо, понимала всю нелепость поднятой шумихи. Зато Клер, хотя и она не без иронии взирала на происходящее, обладала слишком деятельной натурой, чтобы оставаться в стороне. Ее активности весьма способствовало то, что люди вообще положительно реагируют на подобные начинания. Они ведь привыкли, что их убеждают, и любят, чтобы их убеждали. Предвыборная агитация для их ушей довольно безобидное развлечение, нечто вроде жужжания мошкары, которая не кусает. Когда же настает время отдать голоса, они руководствуются совсем иными мотивами: тем, за кого голосовали их отцы; тем, как голосование может отразиться на их работе; тем, на чьей стороне их лендлорд, церковь, профсоюз; тем, что они жаждут перемены, хотя ничего всерьез от нее не ждут; а нередко просто тем, что им подсказывает здравый смысл. Опасаясь вопросов, Клер старалась разглагольствовать поменьше и побыстрее переводить разговор на детей и самочувствие избирателей. Она обычно заканчивала тем, что спрашивала, в каком часу за ними заехать, отмечала время в записной книжке и уходила, чувствуя себя такой же растерянной, как и они. Поскольку она была Черрел, а не "чужая", они воспринимали ее как нечто само собой разумеющееся, хотя лично были знакомы только с Динни, а не с ней. Клер представлялась им элементом чего-то незыблемого, потому что никто из них не мыслил себе Кондафорд без Черрелов. В субботу, накануне выборов, Клер к четырем часам выполнила свои добровольные обязательства и, объехав избирателей, направлялась домой, когда ее обогнала двухместная машина; человек, сидевший за рулем, окликнул ее по имени, и она узнала молодого Тони Крума. - Каким ветром вас занесло сюда. Тони? - Я не мог больше выдержать без вас. - Приезд сюда - вещь слишком заметная, милый мальчик. - Согласен. Зато я увидел вас. - Уж не собирались ли вы зайти к нам? - Только в том случае, если бы не встретил вас. Клер, вы прелестны! - Допустим. Но это еще не дает вам права ставить меня в неудобное положение перед родными. - У меня такого и в мыслях не было. Но я рехнусь, если хоть изредка не буду видеть вас. Он сказал это так взволнованно и с таким серьезным лицом, что Клер в первый раз почувствовала смятение в той банальной области нашего "я", которую принято именовать сердцем. - Нехорошо! - объявила она. - Я должна стать на ноги и не могу осложнять свое положение. - Дайте хоть поцеловать вас, и я уеду счастливый. Клер пришла в еще большее смятение, подставила ему щеку и бросила: - Только быстро! Тони прильнул к ее щеке, но когда он стал искать ее губы, она отстранилась: - Не надо. Уезжайте, Тони. Если хотите видеть меня, подождите, пока я вернусь в город. Впрочем, зачем вам встречаться со мной? Это сделает нас обоих несчастными - и только. - Я так вам благодарен за это "нас"! Карие глаза Клер улыбнулись. Они были цвета малаги, если поднять бокал к свету. - Нашли работу, Тони? - Ничего нет. - Подождите выборов. После них станет легче. Сама я подумываю поступить в модистки. - Вы? - Надо же на что-то жить. Моей семье так же несладко, как и остальным. Тони, вы, кажется, собирались уехать?.. - Обещайте, что дадите мне знать, как только будете в городе. Клер кивнула и нажала на стартер. Когда автомобиль мягко тронулся с места, она повернула голову и еще раз улыбнулась молодому человеку. Тот стоял на дороге, стиснув руками виски, пока ее машина не исчезла за поворотом. Загнав - автомобиль под навес, Клер подумала: "Бедный мальчик!" - и на душе у нее отлегло. Каждой молодой и красивой женщине, вне зависимости от ее положения перед лицом закона и морали, становится легче дышать, когда она вдыхает фимиам поклонения. Какие бы благие намеренья ее ни преисполняли, она знает, что ей должны поклоняться, и страдает, когда этого не происходит. Поэтому весь вечер Клер чувствовала себя более интересной и счастливой. Потом наступила ночь, такая лунная, что полный месяц, заглядывая в комнату Клер, долго не давал ей уснуть. Она вскочила, раздвинула занавески и, кутаясь в шубу, встала у окна. На улице, очевидно, подморозило, потому что низко над полями, как руно, стелился туман. Причудливые контуры вязов медленно плыли над его белой пеленой. Земля, раскинувшаяся за окном, казалась Клер незнакомой, словно упавшей с луны. Она вздрогнула. Картина, может быть, и красивая, но в этом морозном великолепии слишком уж холодно и неуютно. Она вспомнила о ночах в Красном море, когда приходилось спать без простыней и сама луна казалась раскаленной. Судя по некоторым признакам, пассажиры парохода сплетничали о ней и Тони, но она не обращала на это внимания. Да и с какой стати? Он ни разу не поцеловал ее за весь переезд - даже в тот вечер, когда зашел к ней в каюту, и она показывала ему фотографии, и они долго болтали. Милый скромный мальчик, настоящий джентльмен! Она не виновата, что он влюбился, - его никто не завлекал. А о будущем не стоит думать: что ни делай, жизнь все равно подставит тебе ножку. Пусть все идет само собой. Задаваться целью, строить планы, заранее обдумывать так называемую "линию поведения" - пустая трата времени. Она уже перепробовала все это с Джерри. Клер вздрогнула, рассмеялась и опять застыла, охваченная какой-то яростью. Нет! Тони жестоко ошибается, если думает, что она бросится в его объятия. Физическая любовь! Она знает, что у той за изнанка. Нет, довольно. Теперь она холодна, как лунный свет! Но говорить об этом она не может. Ни с кем - даже с матерью, и пусть они с отцом думают что хотят. Динни, видимо, на что-то им намекнула, - они были страшно деликатны. Но всего не знает даже Динни. И никто никогда не узнает! Главное - чтобы у нее были деньги, остальное - неважно. Разумеется, "разбитая жизнь" и прочее - просто старомодная чушь. Каждый сам делает свою жизнь интересной. Она не намерена сидеть сложа руки и хныкать. Отнюдь! Но зарабатывать как-то надо. Клер дрожала, хотя на ней была меховая шубка. Лунный свет, казалось, леденил ее до самых костей. Ах, эти старые дома! В них нет даже центрального отопления, - владельцы не могут себе его позволить. Сразу же после выборов она отправляется в Лондон на разведку. Может быть. Флер что-нибудь подскажет. Если шляпное дело бесперспективно, она поищет место секретаря у какого-нибудь политического деятеля. Она хорошо печатает, свободно владеет французским, у нее разборчивый почерк. Умеет водить машину, объезжать лошадей. Досконально знает загородную жизнь, ее обычаи и порядки. Немало членов парламента были бы, наверно, не прочь заполучить к себе человека, который научит их, как надо одеваться, как, не обидев никого, отклонять приглашения, и вообще поможет им решать разные житейские головоломки. У нее изрядный опыт по части собак, кое-какой - по части цветов: она на редкость красиво расставляет их по кувшинам и вазам. Если потребуется войти в курс политических вопросов, - что ж, она и здесь быстро набьет себе руку. Так, в призрачном и холодном свете луны, Клер убеждала себя, что людям без нее не обойтись. Жалованья и ее двухсот фунтов в год ей хватит за глаза. Луна, стоявшая теперь позади одного из вязов, уже не представлялась Клер грозной и безличной, а с добродушным лукавством соучастницы подмигивала ей из-за все еще густых ветвей дерева. Клер обхватила руками плечи, сделала несколько антраша, чтобы согреть ноги, и снова юркнула в постель... Молодой Крум возвращался в Лондон и незаметно для себя выжимал миль шестьдесят в час из взятой им напрокат машины. Впервые поцеловав холодную и вместе с тем жгучую щеку Клер, он пребывал в некотором умоисступлении. Поцелуй означал для него гигантский шаг вперед: Тони был неиспорченный молодой человек. Он не усматривал преимущества в том, что Клер замужняя женщина, но и не задавал себе вопрос, остались ли бы его чувства столь же пламенными, если бы она не состояла в браке. Новое и неуловимое очарование, которое приобретает женщина, познав физическую любовь, и острота, которую оно придает влечению знающего об этом мужчины, - такие вещи интересны для психолога, а не для непосредственного юноши, впервые в жизни влюбленного по-настоящему. Он хотел обладать ею если можно, как женою; если нельзя - все равно как, лишь бы обладать. Он провел три года на Цейлоне, где работал, не разгибая спины, встречал очень многих белых женщин и не встретил ни одной, к которой не остался бы равнодушен. До знакомства с Клер страстью его было поло, а познакомился он с ней тогда, когда лишился и поло и работы. В денежном смысле положение у него было такое же, как у Клер, только еще хуже. Он сумел отложить двести фунтов, но это было все, на что он мог рассчитывать, пока не найдет место. Он отвел машину в гараж к приятелю, прикинул, где дешевле пообедать, и остановил выбор на своем клубе. Он фактически и жил там, а у себя в комнате на Райдер-стрит только ночевал и завтракал по утрам чашкой чая и яйцами всмятку. Это была скромная комнатка в первом этаже, с кроватью, платяным шкафом и окнами, выходившими на высокую заднюю стену соседнего дома, - словом, такая же, как та, где его отец, наезжая в город, ночевал и завтракал в девяностых годах за половину теперешней цены. Под воскресенье в "Кофейне" оставались лишь немногие "ветераны", привыкшие проводить конец недели на Сент-Джеймс-стрит. Молодой Крум заказал обед из трех блюд и съел его без остатка. Потом выпил пива и пошел в курительную выкурить трубку. Он уже готов был опуститься в кресло, как вдруг заметил, что перед камином стоит высокий худой мужчина с темными подергивающимися бровями и седыми усиками и рассматривает его в перепаховый монокль. Повинуясь инстинкту влюбленного, который всеми путями старается приблизиться к предмету своих желаний. Тони осведомился: - Простите, вы не сэр Лоренс Монт? - Всю жизнь пребывал в этом убеждении. Молодой человек улыбнулся: - В таком случае, сэр, я знаю вашу племянницу - леди Корвен. Мы познакомились, возвращаясь вместе с Цейлона, и она говорила, что вы член этого клуба. Моя фамилия Крум. - А! - ответил сэр Лоренс, роняя монокль. - По-моему, я знал вашего отца. Он часто бывал здесь до войны. - Да. Он записал меня сюда, как только я родился. Я, по-видимому, самый молодой член клуба. Сэр Лоренс кивнул. - Значит, вы познакомились с Клер. Как ее здоровье? - Насколько я мог судить, в порядке, сэр. - Давайте сядем и поболтаем о Цейлоне. Угодно сигару? - Благодарю, сэр, я курю трубку. - Выпьете кофе? Официант, две чашки кофе. Моя жена гостит сейчас в Кондафорде у родных Клер. Клер - интересная женщина. Крум заметил, как пристально следят за ним темные глаза собеседника, раскаялся в своем порыве и покраснел, но храбро ответил: - Да, сэр, очаровательная. - Вы знакомы с Корвеном? - Нет, - отрезал Крум. - Неглупый человек. Понравился вам Цейлон? - О да. Но пришлось уехать. - Собираетесь вернуться? - Боюсь, что нет. - Я был там, но давным-давно. Индия задушила его. В Индии были? - Нет, сэр. - Трудно понять, в какой степени народ Индии жаждет независимости. Индусы на семьдесят процентов крестьяне. А крестьяне хотят устойчивости и спокойной жизни. Помню, в Египте перед войной усилилось националистическое движение. Но феллахи были за Китченера и твердое британское руководство. Когда же во время войны мы отозвали Китченера, положение в Египте стало неустойчивым, и они переметнулись на другую сторону. Чем вы занимались на Цейлоне? - Заведовал чайной плантацией, но владельцы из соображений экономии слили три плантации, и я остался без места. Как вы думаете, сэр, можно ли надеяться на оздоровление? Я сам не разбираюсь в экономике. - А кто разбирается? Сегодняшнее положение создалось в результате многих причин, а люди всегда стремятся все объяснить одной. В Англии, например, оно вызвано тем, что русская торговля нокаутирована, европейские страны стали относительно самостоятельнее, товарооборот с Индией и Китаем резко сократился, уровень жизни британцев после войны повысился и национальный бюджет возрос с двухсот до восьмисот миллионов, а это значит, что из сферы производительных затрат изъято целых шестьсот. Кое-кто пытается свести проблему к перепроизводству, но это к нам, конечно, неприменимо: мы давно уже не производили так мало. Тут дело и в демпинге, и в бездарной организации, и в неумении довести до потребителя даже то малое количество пищи, которое мы производим сами. Ко всему этому добавляются наши замашки балованного ребенка и милая привычка надеяться, что все как-нибудь образуется. Все эти причины специфичны для Англии, но две из них - замашки балованного ребенка и повышение жизненного уровня действуют и в Америке. - А еще какие причины действуют в Америке, сэр? - Американцы, разумеется, и перепроизвели и переспекулировали. Они привыкли жить с таким размахом, что прозакладывали свое будущее, - система продажи в рассрочку и так далее. Они сидят на золоте, но из золота ничего не высидишь. И - это, пожалуй, хуже всего - они не отдают себе отчета, что деньги, которые они одолжили Европе во время войны, были фактически деньгами, которые они нажили на войне. Их согласие на всеобщий отказ от долгов означало бы оздоровление для всех, в том числе - и для их страны. - Разве они пойдут на это? - Никогда нельзя предсказать, как поступят американцы - они гораздо импульсивнее нас, жителей Старого Света. Они способны на многое, даже действуя в собственных интересах. Вам нужна работа? - Еще как! - Ваше образование? - Пробыл два года в Веллингтоне и Кембридже. Потом подвернулось место на чайной плантации, и я, не долго думая, упорхнул туда. - Сколько вам лет? - Двадцать шесть. - Решили, чем хотели бы заняться? Молодой человек выпрямился: - Вообще-то я согласен на все, сэр. Но особенно хорошо знаю лошадей. Я уже думал, нельзя ли устроиться в скаковую конюшню, или на конский завод, или где-нибудь при манеже. - Это мысль! Странная судьба у лошади: чем больше вымирает, тем больше входит в моду. Я поговорю с моим кузеном Джеком Масхемом. Он коннозаводчик и вбил себе в голову, что в английскую лошадь нужно вторично влить арабскую кровь. Он уже выписал арабских маток из-за границы. Не исключено, что ему потребуется помощник. Молодой человек вспыхнул и улыбнулся: - Страшно любезно с вашей стороны, сэр. О лучшем я и не мечтаю. Я ведь имел дело с арабскими лошадьми для игры в поло. - Видите ли, - задумчиво произнес сэр Лоренс, - я никому так не сочувствую, как людям, которые действительно нуждаются в работе и не могут ее найти. Конечно, надо подождать конца выборов. Если социалистов не свалят, коннозаводчикам придется пустить свои табуны на мясо. Вы только представьте себе, как за чаем вы кладете на кусок хлеба с маслом ломтик победителя дерби! Вот уж истинная "отрада джентльмена"! Баронет встал: - А пока - спокойной ночи. Этой сигары мне как раз хватит до дому. Крум тоже поднялся и стоял, пока худая, подвижная фигура собеседника не исчезла в дверях. "Страшно славный старик!" - подумал он, опустился в глубокое кресло и, решив не терять надежд, замечтался о Клер, лицо которой рисовал перед ним дым его трубки. V В холодный туманный вечер, который газеты единодушно провозгласили "историческим", Черрелы собрались в своей кондафордской гостиной вокруг портативного приемника - подарка Флер. Что возвестит голос диктора блаженство рая или приговор судьбы? Все пять членов семьи были непоколебимо убеждены, что на карту поставлено будущее Великобритании и что это убеждение не продиктовано им ни классовой, ни партийной принадлежностью. Они полагали, что руководствуются патриотизмом и чужды личной заинтересованности. И если, думая так, они совершали ошибку, то вместе с ними в нее впадало множество других британцев. Правда, у Динни порой мелькала мысль: "Да разве кто-нибудь знает, что спасет страну и что погубит?" Но даже она не представляла себе, каковы те не поддающиеся учету силы и причины, которые преобразуют и направляют жизнь народов. Газеты и политики сделали свое дело: день выборов приобрел и в ее глазах значение поворотного пункта. Динни сидела в платье цвета морской воды около подарка Флер и ждала десяти часов, чтобы включить приемник и настроить его на нужную волну. Тетя Эм трудилась над новым куском французской вышивки, и очки в черепаховой оправе еще больше подчеркивали орлиный изгиб ее носа. Генерал нервно перелистывал "Тайме", то и дело вытаскивая из кармана часы. Леди Черрел сидела не шевелясь и слегка подавшись вперед, как ребенок в воскресной школе, когда он еще не знает, будет ли ему скучно. Клер прилегла на диван; Фош свернулся у нее в ногах. - Пора, Динни, - объявил генерал. - Включай эту штуку. - Динни повернула рукоятку, и "штука" разразилась музыкой. - "Кольца у нас на пальцах, бубенчик привязан к ногам. Музыка всюду с нами, звучит она в такт шагам", - вполголоса продекламировала девушка. Музыка смолкла, и раздался голос: - Передаем предварительные результаты выборов: Хорнси... Консерваторы - без перемен. Генерал вставил: "Гм!" - и музыка загремела снова. Тетя Эм поглядела на приемник и попросила: - Уйми его, Динни! Он меня о'лушает. - Он всегда такой громкий, тетя. - Блор что-то делает с нашим при помощи пенни. А где это Хорнси? На острове Уайт? - В Мидлсексе, дорогая. - Да, конечно. А я как раз думала о Саутси. Он опять за'оворил! - Прослушайте дополнительные данные о ходе выборов... Победа консерваторов, поражение лейбористов... Консерваторы - без перемен... Победа консерваторов, поражение лейбористов... Генерал вставил: "Ага!" - и музыка загремела снова. - Какое приятное большинство! - заметила леди Монт. - Очень отрадно. Клер поднялась с дивана и устроилась на скамеечке у ног матери. "Тайме" выпал из рук генерала. Голос продолжал: - Победа национал-либералов, поражение лейбористов... Консерваторы без перемен... Победа консерваторов, поражение лейбористов... Музыка то гремела, то замирала, и тогда раздавался голос. Лицо Клер становилось все жизнерадостней, оттеняя снизу бледное и чуткое лицо леди Черрел, с которого не сходила улыбка. Сэр Конуэй то и дело восклицал: "Ото!" или "Недурно!" Динни думала: "Бедные лейбористы!" А голос по-прежнему сулил блаженство рая. - Потрясающе, - восхитилась леди Монт. - Меня что-то клонит ко сну. - Идите ложитесь, тетя. Я суну вам под дверь записку, когда пойду наверх. Леди Черрел тоже встала. Когда они ушли, Клер снова прилегла на диван и, казалось, задремала. Генерал сидел неподвижно, словно загипнотизированный песней победы. Динни заложила ногу на ногу, закрыла глаза и думала: "Переменится ли что-нибудь на самом деле, и если да, какое мне до этого дело? Где он? Сидит у приемника, как и мы? Где? Где?" Тоска по Уилфриду охватывала ее теперь реже, чем раньше, но все еще достаточно часто. С того дня, шестнадцать месяцев назад, когда он бежал от нее, она ничего о нем не слышала. Возможно, он умер. Только раз, только один раз она изменила своему решению никогда не возвращаться к постигшей ее катастрофе и спросила о нем Майкла. Тот ответил, что Компсон Грайс, издатель Уилфрида, кажется, получил от него письмо из Бангкока. Дезерт сообщал, что здоров и снова начал писать. С тех пор минуло уже девять месяцев. Покров чуть приподнялся и опять упал. Сердце болит, но она к этому привыкла. - Папа, два часа. Дальше будет одно и то же. Клер уже заснула. - Я не сплю, - возразила Клер. - И напрасно. Я выпущу. Фоша погулять, и пойдем наверх. Генерал поднялся: - Сегодня настоящий праздник! Думаю, что теперь нам станет полегче. Динни распахнула балконную дверь и подождала, пока обрадованный Фош выскочит в сад. Было холодно, над землею плыл туман, и девушка закрыла дверь. Не сделай она этого, Фош пренебрежет обычным ритуалом и с еще большей радостью вернется в дом. Динни поцеловала отца и Клер, потушила свет и вышла в холл. Камин почти догорел. Девушка поставила ногу на край решетки и задумалась. Клер говорит, что не прочь поступить секретарем к одному из новых членов парламента. Судя по последним известиям, таких будет немало. Почему бы ее сестре не устроиться к их собственному депутату? Он однажды обедал у них и сидел рядом с Динни. Симпатичный человек, начитанный, не ханжа. Он даже сочувствует лейбористам. Но считает, что они еще не вышли на собственную дорогу. Словом, он - то, что подвыпившие молодые люди в какой-то пьесе называют "тори-социалистом". Он держался с нею вполне откровенно, непринужденно и весело. Как мужчина тоже привлекателен: вьющиеся каштановые волосы, загорелый, темные усики, голос высокий, но довольно мягкий; в общем, достойная личность - характер энергичный и прямой. Но у него, видимо, уже есть секретарь. Впрочем, если Клер всерьез подумывает об этом, можно узнать. Девушка пересекла холл и открыла дверь, ведущую в сад. Снаружи стоит скамейка; Фош, наверно, забился под нее и ждет, когда его впустят. Так и есть; он вылез, вильнул хвостом и побрел к плошке, где держат воду для собак. Как холодно и тихо! На дороге - ни души; не слышно даже сов; застывшие, залитые лунным светом сад и поля безлюдны вплоть до виднеющейся вдалеке линии рощ. Это Англия, убеленная инеем, равнодушная к будущему, не верящая в голос, который сулит ей блаженство рая, старая, неизменная и все-таки прекрасная, несмотря на падение фунта и отказ от золотого стандарта! Динни смотрела в умиротворенную ночь. Люди, политика - как мало они значат, как быстро исчезают, испаряясь, словно роса, в прозрачную беспредельность сотворенной богом, игрушки! Какой удивительный контраст - страстная напряженность человеческого сердца и непостижимо холодное безразличие времени и пространства! Как примирить их, как сочетать? Динни вздрогнула и закрыла дверь. Утром, за завтраком, она спросила Клер: - Будем ковать железо, пока оно горячо. Поедешь со мной к мистеру Дорнфорду? - Зачем? - Узнать, не нужен ли ему секретарь, - он ведь теперь член парламента. - Ну? Разве он избран? - А как же! Динни прочла вслух сообщение о результатах выборов. Прежде столь мощная либеральная оппозиция свелась теперь к жалким пяти тысячам голосов, поданных за лейбористов. - Победу на выборах нам принесло слово "национальный", - пояснила Клер. - Когда я агитировала в городе, там все стояли за либералов. Но стоило мне заговорить о "национальном правительстве", как картина менялась. Динни и Клер выехали около одиннадцати, - им стало известно, что новый член парламента пробудет всю первую половину дня в своей штаб-квартире. Но в дверях ее сновало взад и вперед столько народа, что сестрам расхотелось входить. - Не люблю выступать в роли просительницы, - объявила Клер. Динни, которой эта роль была так же не по душе, как и сестре, ответила: - Подожди здесь. Я войду и поздравлю его. Может быть, речь зайдет и о тебе. Он же, наверно, тебя видел? - Ну еще бы! Королевский адвокат Юстейс Дорнфорд, только что избранный членом парламента, сидел в комнате, состоящей, казалось, из одних лишь распахнутых дверей, и пробегал глазами списки, которые его избирательный агент клал перед ним на стол. С порога одной из этих дверей Динни заметила под столом ноги в сапогах для верховой езды, а на столе - котелок, перчатки и хлыст. Теперь, когда девушка вошла, она сочла себя не вправе вторгаться к нему в такую минуту и уже решила ускользнуть, как вдруг он поднял глаза: - Извините, Мине, одну секунду. Мисс Черрел! Динни задержалась и обернулась. Он улыбался, видимо довольный ее приходом. - Чем могу служить? Она протянула ему руку: - Ужасно рада, что вы прошли. Мы с сестрой хотели вас поздравить. Дорнфорд ответил крепким пожатием. "О господи, вот уж неподходящий момент для просьб!" - подумала Динни, но вслух сказала: - Блестящий успех! В наших краях еще никто не получал такого большинства. - И не получит. Мне просто повезло. Где ваша сестра? - В машине. - Хочу поблагодарить ее за агитацию. - О, она с удовольствием занималась ею! - воскликнула Динни и, неожиданно почувствовав, что если не решится сейчас, то потом будет поздно, прибавила: - Она, знаете, сейчас не устроена и мечтает о какой-нибудь работе. Не подумайте, мистер Дорнфорд... это, конечно, некрасиво... Короче говоря, не подойдет ли она вам в качестве секретаря? ("Наконец-то решилась! ") Сестра хорошо знает графство, умеет печатать, владеет французским и немножко немецким, если, конечно, нужны языки... Динни выпалила свою тираду и в полной растерянности умолкла. Однако лицо Дорнфорда не утратило выражения любезной готовности. - Выйдем и поговорим с ней, - предложил он. "Боже правый, уж не влюбился ли он в нее?" - удивилась Динни и украдкой взглянула на депутата. Он по-прежнему улыбался, но взгляд его стал строже. Клер стояла у машины. "Вот бы мне такое хладнокровие!" - позавидовала Динни. Она молча наблюдала за происходящим. Люди входили и выходили с торжествующим и деловитым видом, сестра и Дорнфорд оживленно и доброжелательно беседовали друг с другом, а вокруг сверкало ясное утро. Наконец Дорнфорд вернулся: - Страшно признателен вам, мисс Черрел. Это же великолепно: мне как раз нужен человек, а требования вашей сестры более чем скромны. - Я-то думала, вы никогда не простите мне, что я докучаю вам просьбой в такую минуту. - Всегда счастлив служить вам чем могу и когда угодно. Сейчас мне пора, но, надеюсь, мы скоро увидимся. Он направился к дому. Динни поглядела ему вслед, подумала: "Какой превосходный покрой бриджей!" - и пошла к машине. - Динни, - рассмеялась Клер, - да он в тебя влюблен! - Что? - Я запросила двести, а он сразу назначил двести пятьдесят. Как тебе удалось покорить его за один вечер? - Не выдумывай. Если уж он влюблен, то не в меня, а в тебя. - Нет, дорогая. У меня есть глаза, и я знаю - в тебя. Ты ведь тоже сразу догадалась, что Тони Крум влюблен в меня. - Это было видно. - И сейчас видно. - Вздор! - невозмутимо отрезала Динни. - Когда приступаешь? - Сегодня Дорнфорд возвращается в Лондон. Живет он в Темпле, в Харкурт Билдингс. Я уезжаю в город вечером, а послезавтра выхожу на службу. - А жить где будешь? - Сниму комнату без мебели или маленькую студию, а потом сама отделаю и обставлю. Это даже интересно. - Тетя Эм тоже возвращается сегодня. Пока не найдешь комнату, поживи у нее. - Что ж, придется, - задумчиво согласилась Клер. Когда сестры подъезжали к дому, Динни спросила: - Как же с Цейлоном, Клер? Ты все обдумала? - А какой смысл думать? Джерри, наверно, что-нибудь предпримет, но что именно - не знаю и знать не хочу. - Он тебе писал? - Нет. - Дорогая, будь осторожна... Клер пожала плечами: - Постараюсь. - Дадут ему отпуск, если потребуется? - Несомненно. - Ты будешь держать меня в курсе, да? Клер наклонилась, не выпуская из рук руля, и чмокнула Динни в щеку. VI Через три дня после разговора в "Кофейне" Крум получил письмо от сэра Лоренса Монта, который сообщил, что его кузен Джек Масхем ожидает прибытия арабских маток не раньше весны, но будет иметь мистера Крума в виду и не прочь увидеться с ним в ближайшее время. Знает ли мистер Крум какое-нибудь из арабских наречий? "Не знаю, - подумал молодой человек, - зато знаю Стейплтона". Стейплтон из Королевского уланского полка был в Веллингтоне курсом старше Крума и недавно прибыл в отпуск из Индии. Он известный игрок в поло и наверняка знаком с жаргоном восточных барышников. К тому ж он сломал себе бедро, готовя лошадь к скачкам с препятствиями, и, видимо, задержится в Англии. Однако необходимость немедленно найти работу не становилась от этого менее настоятельной, и Крум продолжал поиски, всюду получая один и тот же ответ: "Подождите до выборов!" Поэтому на другое же утро после голосования он покинул Райдер-стрит, лаская себя самыми радужными надеждами, но к вечеру явился в клуб, изрядно их порастеряв. С таким же успехом он мог бы провести день в Ньюмаркете на скачках. Однако, когда швейцар подал ему конверт, сердце Крума учащенно забилось. Он уселся в уголке и прочел: "Милый Тони, Я получила место секретаря у нашего нового депутата Юстейса Дорнфорда, королевского адвоката в Темпле. Поэтому мне пришлось перебраться в Лондон. Пока не обзаведусь собственным жильем, остановилась на Маунтстрит у моей тетки леди Монт. Надеюсь, вам повезло не меньше, чем мне? Я обещала вас известить, как только буду в городе, и держу слово, но одновременно взываю к вашему чувству - реальности, конечно, и прошу вас воздать должную дань гордости и предрассудкам. Ваша попутчица и благожелательница Клер Кореей". "Милая! - подумал Тони. - Какое счастье!" Он перечитал письмо, спрятал его в левый карман жилета, где хранил портсигар, и отправился в курительную. Там, на листке бумаги со старинным девизом клуба, он излил свое бесхитростное сердце. "Клер, родная, Ваше письмо бесконечно обрадовало меня. Ваш приезд в Лондон - замечательная новость. Ваш дядя был так добр ко мне, что я просто обязан зайти и поблагодарить его. Словом, завтра часов около шести буду у вас. Трачу все время на поиски места и начинаю понимать, каково беднягам, изо дня в день получающим отказ. Когда же мой кошелек опустеет, - а этого недолго ждать, - мне станет еще хуже. К несчастью, безденежье - болезнь, от которой нет лекарства. Ваш патрон, надеюсь, порядочный человек. Члены парламента всегда рисовались мне несколько чудаковатыми, и я с трудом представляю себе вас среди биллей, петиций, прошений о патенте на открытие пивной и так далее. Как бы то ни было, ваше стремление к независимости делает вам честь. Какое сокрушительное большинство на выборах! Если консерваторы ничего не добьются даже при такой поддержке, значит, они вообще ни на что не годны. Что до меня, то я не в силах не любить вас и не мечтать о вас днем и ночью. Впрочем, постараюсь, насколько могу, быть послушным, так как меньше всего на свете хочу огорчать вас. Думаю о вас постоянно - даже тогда, когда на меня рыбьими глазами смотрит какой-нибудь субъект, чью каменную неподвижность я пытаюсь растрогать своей грустной повестью. В общем, я страшно люблю вас. Итак, завтра, в четверг, около шести. Спокойной ночи, моя дорогая, чудная. Ваш Тонм". В справочнике он отыскал номер дома сэра Лоренса на Маунт-стрит, надписал адрес, старательно облизал края конверта и вышел, чтобы собственноручно опустить письмо в ящик. И вдруг ему расхотелось возвращаться в клуб. Он был в настроении, которое плохо вязалось с клубной атмосферой. Клубы всегда пропитаны мужским духом, отношение к женщине в них, так сказать, послеобеденное - полупренебрежительное, полуразнузданное. Это крепости, комфортабельные и недоступные для женщин, где мужчина чувствует себя свободным от всяких обязательств перед ними, и стоит ему туда войти, как он сразу же напускает на себя независимый и высокомерный вид. К тому же "Кофейня", одно из самых старых учреждений такого типа, вечно полна завсегдатаями, людьми, которых невозможно представить себе вне клуба. "Нет! - решил Крум. - Пойду пообедаю где-нибудь на скорую руку и посмотрю новое обозрение в Друри Лейн". Место ему досталось неважное, в одной из лож верхнего яруса, но он отличался острым зрением и все прекрасно видел. Спектакль скоро захватил его. Он достаточно долго жил за пределами Англии, чтобы не испытывать некоторого волнения при мысли о ней. Красочная панорама ее истории за три последние десятилетия взволновала его так сильно, что он ни за что не признался бы в этом своим соседям по залу. Бурская война, смерть королевы Виктории, гибель "Титаника", мировая война, перемирие, встреча нового 1931 года... Спроси его кто-нибудь потом о пьесе, он, наверно ответил бы: "Замечательно! Впрочем, под конец мне взгрустнулось". Но, сидя в театре, он испытывал не грусть, а нечто гораздо большее - сердечную боль влюбленного, который жаждет счастья с любимой и не в силах его добиться; чувства человека, который пытается не сдаться, выстоять и тем не менее шатается из стороны в сторону под ударами жизни. Когда он выходил, у него в ушах звучали заключительные слова: "Величие, достоинство, мир". Трогательно и чертовски иронично! Он вытащил портсигар и закурил сигарету. Ночь была сухая, Крум шел пешком, осторожно пробираясь через потоки машин, и в ушах его звучали меланхолические жалобы уличных певцов из пьесы. Рекламы в небе - и кучи отбросов! Люди, разъезжающиеся по домам в собственных машинах, - и бездомные бродяги! "Величие, достоинство, мир!" "Я должен выпить", - решил молодой человек. Теперь он мог возвратиться в клуб: тот уже не отталкивал, а привлекал его, и Крум повернул к Сент-Джеймс-стрит. "Прощай, Пикадилли! Прощай, Лестер-сквер!" Замечательная сцена, когда томми, насвистывая, маршируют по спирали сквозь туман, а на освещенной авансцене три накрашенные девчонки трещат: "Жаль вас отпускать, но вам пора идти". Публика в литерных ложах перегибалась через барьер и хлопала. До чего правдиво! Особенно эта веселость на лицах накрашенных девчонок, когда она становится все более наигранной и душераздирающей! Надо пойти еще раз вместе с Клер. Взволнует ли это ее? И вдруг Крум понял, что не знает. Да разве человек знает что-нибудь о другом, даже о женщине, которую любит? Сигарета обожгла ему губы, он выплюнул окурок... А сцена с молодоженами, решившими провести медовый месяц на "Титанике"! Они облокотились о борт, им кажется, что перед ними раскрывается вся жизнь, а на самом деле впереди только холодная бездна океана. Что знали эти двое? Только одно - они желают друг друга. Поразмыслить - так жизнь дьявольски странная штука! Крум поднялся по лестнице "Кофейни" с таким чувством, словно прожил целую жизнь, с тех пор как спустился по ней... На другой день, точно в шесть вечера, он позвонил у подъезда Монтов на Маунт-стрит. Дворецкий, который открыл ему, вопросительно приподнял брови. - Сэр Лоренс Монт дома? - Нет, сэр. Дома леди Монт, сэр. - К сожалению, я не знаком с леди Монт. Нельзя ли вызвать на минутку леди Корвен? Одна из бровей дворецкого поднялась еще выше. "Ага!" - казалось, подумал он. - Как доложить, сэр? Молодой человек протянул ему карточку. - "Мистер Джеймс Бернард Крум", - нараспев прочитал дворецкий. - Доложите, пожалуйста, иначе: "Мистер Тони Крум". - Хорошо. Соблаговолите минутку подождать. Да вот и сама леди Корвен. С лестницы донесся возглас: - Тони! Какая пунктуальность! Поднимайтесь сюда и познакомьтесь с тетей. Клер перегнулась через перила; дворецкий исчез. - Снимайте шляпу. Как это вы решаетесь выходить без пальто? Я вот все время зябну. Молодой человек подошел вплотную к перилам. - Милая! - прошептал он. Она приложила палец к губам, затем протянула его Круму, который с трудом дотянулся до него своими. - Идемте! Когда он добрался до верхней площадки. Клер уже распахнула дверь и объясняла: - Это мой попутчик, тетя Эм. Мы вместе ехали на пароходе. Он пришел к дяде Лоренсу. Мистер Крум - моя тетя, леди Монт. Молодой человек увидел плывущую ему навстречу фигуру, и чей-то голос произнес: - А, на пароходе! Ясно. Здравствуйте. Крум понял, что положение его, так сказать, определилось, и перехватил чуть насмешливую улыбку, мелькнувшую на лице Клер. Останься он с ней вдвоем хоть на пять минут, он стер бы эту улыбку поцелуями. Он бы... - Расскажите мне о Цейлоне, мистер Крейвен. - Крум, тетя. Тони Крум. Зовите его просто Тони. Имя у него другое, но все зовут его так. - Все Тони - герои. Почему - не знаю. - Этот Тони - совсем обыкновенный. - Да, Цейлон. Вы там познакомились с Клер, мистер... Тони? - Нет. Мы встретились уже на пароходе. - Вот как! Мы с Лоренсом все'да спали на палубе. Это было в те ужасные девяностые годы. Река то'да, помнится, была прямо запружена плоскодонками. - И теперь тоже, тетя Эм. Молодому человеку внезапно представилось, как он и Клер скользят вдвоем в плоскодонке по тихой заводи. Он отогнал видение и заговорил: - Вчера я был на "Кавалькаде". Грандиозно! - Вот как? - удивилась леди Монт. - Это мне напомнило... И она выплыла из гостиной. Крум вскочил. - Тони! Не забывайтесь! - Но она ведь для того и вышла! - Тетя Эм - воплощенная доброта, но я не намерена злоупотреблять ее любезностью. - Клер, вы не знаете, как... - Знаю, знаю. Садитесь-ка лучше. Молодой человек повиновался. - Теперь слушайте. Тони. В моей жизни было столько физиологии, что мне этого хватит надолго. Если хотите, будем друзьями, но только платоническими. - О господи! - простонал молодой человек. - Да, только. Иначе - давайте совсем не встречаться. Крум сидел не шевелясь, не сводя с нее глаз, и у Клер мелькнула мысль: "Для него это пытка. Он ее не заслуживает - слишком хорош. По-моему, нам лучше не встречаться". - Послушайте, - мягко начала она. - Вы ведь хотите мне помочь, правда? Время у нас есть. Может быть, потом... Молодой человек стиснул ручки кресла. В глазах его засветилось страдание. - Хорошо, - с расстановкой ответил он, - чтобы видеть вас, я пойду на все. Подождем, пока это перестанет быть для вас только физиологией. Клер, которая тихонько покачивала ногой, рассматривая лакированный носок своей туфли, неожиданно взглянула прямо в тоскливые глаза Тони и отчеканила: - Будь я не замужем, вы бы спокойно ждали и не мучились. Считайте, что оно так и есть. - К несчастью, не могу. Да и кто смог бы? - Понятно. Я уже не цветок, а плод, - на мне клеймо физиологии. - Не надо, Клер! Я стану для вас всем, чем вы захотите. Но не сердитесь, если я не всегда буду при этом весел, как птичка. Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц и сказала: - Хорошо. Затем наступило молчание, и Клер почувствовала, что Тони пожирает ее глазами с ног до головы - от темных стриженых волос до кончика лакированной туфельки. Пожив с Джерри Корвеном, она не могла не понимать, насколько привлекательно ее тело. Разве она виновата, что оно чарует и возбуждает мужчин? Она не хочет мучить этого мальчика, но ей приятно, что он мучиться. Странно, как это можно разом испытывать и жалость, и удовольствие, и легкую скептическую горечь? А стоит уступить - и через месяц он потребует большего! И она неожиданно объявила: - Кстати, я нашла квартиру - настоящую маленькую берлогу. Раньше там был антикварный магазинчик, а до этого - конюшня. - Недурно. Когда переезжаете? - нетерпеливо осведомился Тони. - На той неделе. - Моя помощь нужна? - Если сумеете покрасить стены клеевой краской - да. - Сумею. Я несколько раз сам красил свои бунгало на Цейлоне. - Только работать придется по вечерам, - я на службе. - Как ваш патрон? Приличный человек? - Очень, и к тому же влюблен в мою сестру. Так мне, по крайней мере, кажется. - Неужели? - усомнился Крум. Клер улыбнулась. Ей была совершенно ясна его мысль: "Может ли мужчина видеть вас целыми днями и влюбиться в другую?" - Когда приступим? - Если хотите, завтра вечером. Мой адрес: Мелтон-Мьюз, два, за Малмсбери-сквер. С утра я куплю краску, и начнем с верхней комнаты. Скажем, в шесть тридцать. - Отлично! - Но помните, Тони, - никакой назойливости. "Жизнь реальна, жизнь серьезна..." Он грустно усмехнулся и прижал руку к сердцу. - А теперь уходите. Я провожу вас вниз и посмотрю, не вернулся ли дядя. Молодой человек встал. - Что слышно с Цейлона? - отрывисто спросил он. - Вас не тревожат? Клер пожала плечами: - Пока все тихо. - Вряд ли так будет долго. Что-нибудь надумали? - Какой смысл думать? Похоже, что он вообще ничего не предпримет. - Я не могу вынести, что вы... - начал и оборвал фразу Крум. - Пойдемте, - позвала Клер и отвела его вниз. - Я, пожалуй, уже не зайду к вашему дяде, - объявил Крум. - Значит, завтра в половине седьмого. Он поднес ее руку к губам и направился к двери. На пороге снова обернулся. Клер стояла, слегка наклонив голову, и улыбалась. Он вышел в полной растерянности. Молодой человек, внезапно пробужденный воркованием голубок Цитеры, ощутивший на себе таинственное магнетическое притяжение женщины, которая в просторечии именуется соломенной вдовой, и вынужденный держаться на расстоянии из-за условностей или щепетильности, заслуживает всяческого сожаления. Не он избрал свою судьбу - она настигла его исподтишка, безжалостно лишив его всех остальных жизненных интересов. Он одержим своего рода манией, которая подменяет все его обычные стремления одной всепоглощающей тоской. Такие заповеди, как "не прелюбодействуй", "не желай жены ближнего твоего", "блаженны чистые сердцем", звучат теперь для него особенно академично. Школа приучила Крума к тому, что, когда раздается звонок с урока, это означает: "Играй!" Сейчас он понял всю ограниченность такого правила. Какая уж тут игра? С одной стороны - обворожительная женщина, которая на семнадцать лет моложе своего мужа и бежала от него, потому что тот - сущее животное, Клер этого не говорит, но он. Тони, в этом уверен. С другой стороны - он сам, влюбленный в нее без памяти и нравящийся ей не так, как она ему, но все же нравящийся, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах. А впереди - одни совместные чаепития. Нелепо до кощунства! Погруженный в размышления. Тони Крум не заметил человека среднего роста, с глазами, как у кота, тонкими губами и множеством мелких, словно царапины, морщин на загорелом лице, который поглядел ему вслед, искривив рот в отдаленном подобии улыбки. VII Когда Крум ушел, Клер с минуту постояла в холле, вспоминая тот день, полтора года назад, когда она сама, в светло-коричневом дорожном костюме и коричневой шляпке, уходила через ту же дверь мимо гостей, стоявших шпалерами и провожавших ее возгласами: "Желаем счастья! ", "До свиданья, дорогая! ", "Привет Парижу!" Всего восемнадцать месяцев, а сколько воды утекло! Губы ее дрогнули, и она отправилась в кабинет к дяде. - Вы дома, дядя Лоренс? К вам только что заходил Тони Крум. - А, этот приятный молодой человек, у которого нет работы? - Да. Он хотел поблагодарить вас. - Боюсь, пока не за что. Глаза сэра Лоренса, быстрые и черные, как у кулика или вальдшнепа, скользнули по хорошенькому личику племянницы. Клер, конечно, не то, что его любимица Динни, но бесспорно привлекательна. Как быстро выяснилось, что ее брак неудачен! Эм все рассказала ему и предупредила, что этого вопроса касаться нельзя. Да, Джерри Корвен - штучка! При его имени люди всегда пожимали плечами и многозначительно усмехались. Дурной знак! Но в общем его, сэра Лоренса, все это касается мало. С порога донесся приглушенный голос: - К вам сэр Джералд Корвен, сэр Лоренс. Сэр Лоренс инстинктивно поднес палец к губам. Дворецкий понизил голос еще больше. - Я провел его в маленькую гостиную и сказал, что пойду узнаю, дома ли леди Корвен. Сэр Лоренс заметил, что Клер стиснула руками спинку кресла, возле которого стояла. - Ты дома. Клер? Она не ответила, но ее побледневшее лицо словно окаменело. - Минутку, Блор. Вернетесь, когда позвоню. Дворецкий вышел. - Ну, дорогая? - Он, наверно, выехал следующим пароходом. Дядя, я не хочу его видеть. - Если просто ответить, что тебя нет, он, безусловно, явится снова. Клер вскинула голову: - Хорошо, я выйду к нему. Сэр Лоренс ощутил легкую дрожь. - Скажи мне, что ответить, и я выйду к нему вместо тебя. - Благодарю, дядя, но не вижу оснований взваливать грязную работу на вас. "Слава богу!" - подумал сэр Лоренс. - На всякий случай я буду под рукой. Желаю успеха, дорогая. И баронет вышел. Клер встала около камина - так, чтобы можно было дотянуться до звонка. Она испытывала то хорошо знакомое ей чувство, которое бывает, когда садишься в седло, чтобы взять головокружительное препятствие. "Прикоснуться ко мне я ему во всяком случае не дам", - решила она и услышала голос Блора: - Сэр Джералд Корвен, миледи. Недурно! Жене докладывают о муже! Впрочем, неудивительно, - слуги всегда все знают. Даже не поднимая глаз, Клер отчетливо видела, где он стоит. Щеки ее вспыхнули от стыда и гнева. Он околдовал ее, он сделал из нее игрушку своих прихотей. Он ее... Корвен заговорил саркастически и хладнокровно: - Дорогая моя, вы чрезвычайно стремительно приняли решение. Он такой же, как всегда, - подтянутый, щеголеватый, похожий на кота; на тонких губах усмешка, глаза дерзкие и хищные. - Чего вы хотите? - Только вас. - Меня вы не получите. - Вздор! Он сделал неуловимо быстрое движение и сжал ее в объятиях. Клер откинула голову и опустила палец на кнопку звонка: - Назад или позвоню! - Другой рукой она прикрыла лицо. - Либо отойдите и будем разговаривать, либо вам придется уйти. - Извольте. Но это смешно. - Вот как? Вы думаете, я уехала бы, если бы это не было серьезно? - Я думал, вы просто рассердились. Впрочем, и было за что. Крайне сожалею о случившемся. - Не стоит о нем говорить. Я знаю вас и не вернусь к вам. - Прошу у вас прощения, дорогая, и обещаю, что подобное не повторится. - Какое великодушие! - Это был только эксперимент. Некоторые женщины обожают такие вещи. - Вы - животное! - "И красавица стала моей женой..." Бросьте глупить, Клер! Не превращайте нас в посмешище! Можете поставить любые условия. - И верить, что вы их выполните? Такая жизнь меня не устраивает: мне всего двадцать четыре. Улыбка исчезла с его губ. - Понятно. Я ведь заметил, как из дома вышел молодой человек. Как его зовут? Кто он? - Тони Крум. Что еще? Он отошел к окну, посмотрел на улицу, обернулся и сказал: - Вы имеете несчастье быть моей женой. - Это и мое мнение. - Клер, я серьезно говорю: вернитесь ко мне. - А я серьезно отвечаю - нет. - Я занимаю официальный пост и не могу с этим шутить! Послушайте! Он подошел ближе. - Считайте меня кем угодно, но я не старомоден и не брюзглив. Я не спекулирую ни своим положением, ни святостью брака, ни прочим вздором в том же роде. Но у меня на службе до сих пор придают всему этому значение, и вину за развод я на себя не взвалю. - Я не рассчитываю на это. - Тогда на что же? - Не знаю. Знаю одно: я не вернусь. - Только потому что... - И по многим другим причинам. Кошачья улыбка снова заиграла на его лице и помешала Клер прочесть мысли мужа. - Хотите, чтобы я взвалил вину на вас? Клер пожала плечами: - У вас нет для этого оснований. - По-другому вы и не можете ответить. - Я по-другому и не поступаю. - Вот что, Клер, вся эта нелепая история недостойна женщины с вашим умом и знанием жизни. Вечно быть соломенной вдовой нельзя. Кроме того, вам ведь нравилось на Цейлоне. - Есть вещи, проделывать которые с собой я никому не позволю, а вы их проделали. - Я же сказал, что это не повторится. - А я уже сказала, что не верю вам. - Мы толчем воду в ступе. Кстати, вы собираетесь жить на средства родителей? - Нет. Я нашла место. - О! Какое? - Секретаря у нашего нового депутата. - Вам быстро надоест работать. - Не думаю. Он пристально посмотрел на нее, теперь уже не улыбаясь. На какую-то секунду она прочла его мысли, потому что его лицо приняло выражение, предшествующее известным эмоциям. Неожиданно он бросил: - Я не потерплю, чтобы вы принадлежали другому. Клер поняла, какие побуждения руководят им, и ей стало легче. Она промолчала. - Слышали? - Да. - Я говорю серьезно. - Не сомневаюсь. - Вы бесчувственный чертенок! - Хотела бы им быть. Он прошелся по кабинету и остановился перед ней: - Вот что! Я не уеду без вас. Здесь я остановился в "Бристоле". Перестаньте капризничать, - вы же умница! - приходите ко мне. Начнем сначала. Увидите, какой я буду. Потеряв самообладание, Клер закричала: - Да поймете ли вы наконец? У меня нет чувства к вам, - вы его убили! Зрачки Корвена расширились, затем сузились, ниточка губ растянулась. Он стал похож на берейтора, объезжающего лошадь. - Поймите и меня, - отчеканил он негромко. - Или вы вернетесь ко мне, или я с вами разведусь. Я не позволю вам остаться здесь и выделывать все, что вам взбредет в голову. - Уверена, что каждый здравомыслящий муж одобрит вас. Улыбка снова заиграла на его губах. - За это мне полагается поцелуй, - объявил он и, прежде чем она успела его оттолкнуть, прижался к ее губам. Она вырвалась и нажала на кнопку звонка. Корвен заторопился к дверям. - Au revoir! - бросил он и вышел. Клер отерла губы. Она была растеряна, подавлена и не понимала, кто же остался победителем - она или он. Она стояла лицом к камину, опустив голову на руки, как вдруг почувствовала, что сэр Лоренс вошел в кабинет и молча смотрит на нее. - Мне ужасно неловко, что я беспокою вас, дядя. Через неделю я уже перееду в свою берлогу. - Дать тебе сигарету, дорогая? Клер закурила и с первой же затяжкой ощутила облегчение. Сэр Лоренс сел, и она увидела, как иронически приподнялись его брови. - Совещание, как всегда, прошло плодотворно? Клер кивнула. - Обтекаемая формула. Людей никогда не удовлетворяет то, чего им не хочется, как бы ловко им это ни подсовывали. Интересно, распространяется ли это правило и на нас самих? - На меня - нет. - Досадно, что совещание обычно предполагает наличие двух сторон. - Дядя Лоренс, - внезапно спросила Клер, - какие у нас теперь законы о разводе? Баронет вытянул длинные худые ноги: - Мне еще не приходилось с ними сталкиваться. Думаю, что они менее старомодны, чем раньше, но все-таки заглянем в "Уайтейкер". Он снял с полки том в красном переплете: - Страница двести пятьдесят восьмая, дорогая, - вот тут. Клер молча погрузилась в чтение, а баронет печально смотрел на нее. Наконец она подняла глаза и объявила: - Чтобы получить развод, я должна нарушить супружескую верность. - Очевидно, это и есть та изящная форма, в которую облекает его закон. Однако среди порядочных людей грязную работу берет на себя мужчина. - Да, но Джерри не согласен. Он требует, чтобы я вернулась. И потом, он не может рисковать своим положением. - Естественно, - задумчиво отозвался сэр Лоренс. - Карьера в нашей стране - хрупкое растение. Клер закрыла "Уайтейкер" и сказала: - Если бы не родители, я завтра же дала бы ему искомый предлог, и дело с концом. - А тебе не кажется, что самое разумное - еще раз попробовать начать семейную жизнь? Клер покачала головой: - Я просто не в силах. - Тогда да будет так, хотя это очень грустное "так", - согласился сэр Лоренс. - Каково мнение Динни? - Мы с ней об этом не говорили. Она не знает, что он приехал. - Значит, тебе даже не с кем посоветоваться? - Нет. Динни знает, почему я ушла, но и только. - Мне кажется, Джерри Корвен - человек не из терпеливых. Клер рассмеялась. - Нам обоим не свойственно долготерпение. - Известно тебе, где он остановился? - В "Бристоле". - Может быть, целесообразно установить за ним наблюдение, - неторопливо предложил сэр Лоренс. Клер передернуло. - Это унизительно. Кроме того, я не собираюсь губить его карьеру. Вы же знаете, он очень способный человек. Сэр Лоренс, пожав плечами, возразил: - Для меня и твоих родных его карьера - ничто в сравнении с твоим добрым именем. Давно он приехал? - По-моему, недавно. - Хочешь, я схожу к нему и попытаюсь договориться, как вам наладить раздельную жизнь? Клер молчала, и, наблюдая за ней, сэр Лоренс думал: "Хороша, но характер нелегкий. Много решительности и ни капли терпения". Наконец Клер заговорила: - Во всем виновата я одна, - я ведь вышла за него по своей воле. Не хочу затруднять вас. И потом, он не согласится. - Это еще вопрос, - возразил сэр Лоренс. - Так попробовать мне, если подвернется случай? - Вы очень любезны, но... - Значит, договорились. Кстати, безработные молодые люди умеют сохранять благоразумие? Клер рассмеялась. - Ну, его-то я приучила. Страшно вам благодарна, дядя Лоренс. Поговоришь с вами - и на душе легче. Конечно, я ужасно глупая, но, знаете, Джерри имеет какую-то власть надо мной, а меня, к тому же, всегда тянуло на риск. Прямо не понимаю, в кого я такая, - мама его не терпит, а Динни допускает лишь в принципе. Клер вздохнула. - Ну, больше не смею вам надоедать. Она послала ему воздушный поцелуй и вышла. Сэр Лоренс сидел в кресле и думал: "Зачем я-то впутываюсь? История скверная, а будет еще хуже. Но у Клер такой возраст, что ей надо помочь. Придется поговорить с Динни". VIII Накаленная предвыборная атмосфера в Кондафорде посвежела, и генерал резюмировал изменившуюся обстановку короткой фразой: - Что ж, они получили по заслугам. - Папа, а тебе не страшно при мысли, что получат наши, если тоже не сумеют ничего сделать. Генерал улыбнулся: - Довлеет гневи злоба его, Динни. Клер обжилась в Лондоне? - Устраивает себе жилье. Работа у нее сейчас, кажется, простая - пишет благодарственные письма людям, взявшим на себя перед выборами самую черную работу - агитацию на улицах. - То есть с машин? Довольна она Дорнфордом? - Пишет, что он в высшей степени достойный человек. - Отец его был хорошим солдатом. Я одно время служил у него в бригаде в бурскую войну. Генерал пристально посмотрел на дочь и спросил: - Слышно что-нибудь о Корвене? - Да. Он приехал. - О-о!.. Не понимаю, почему я должен бродить вслепую. Конечно, родителям в наши дни возбраняется подавать голос и приходится полагаться на то, что они услышат через замочную скважину... Динни завладела рукой отца: - Нет, мы просто должны их щадить. Они ведь чувствительные растения, правда, папа? - Мы с твоей матерью считаем, что эта история ничего хорошего не сулит. Нам очень хочется, чтобы все как-нибудь утряслось. - Надеюсь, не ценой счастья Клер? - Нет, - неуверенно ответил генерал. - Нет. Но вопросы брака - вещь путаная и сложная. В чем состоит и будет состоять ее счастье? Этого не знает никто: ни она сама, ни ты, ни я. Как правило, люди, пытаясь выкарабкаться из одной ямы, тут же попадают в другую. - Выходит, не стоит и пытаться? Знай сиди себе в яме, так? А ведь лейбористы именно к этому и стремились. - Я обязан поговорить с ним, но не могу действовать вслепую, - продолжал сэр Конуэй, обойдя сравнение молчанием. - Что ты посоветуешь, Динни? - Не дразнить собаку, чтобы не укусила. - Думаешь, укусит? - Обязательно. - Скверно! - бросил генерал. - Клер слишком молода. Та же мысль давно уже тревожила Динни. Она сразу сказала сестре: "Ты должна освободиться!" - и до сих пор пребывала в этом убеждении. Но как? Изучение законов о браке не было предусмотрено воспитанием Динни. Она знала, что бракоразводные процессы - обычное дело, и, как все ее поколение, была в этом смысле свободна от предрассудков. Но ее родителям такой процесс доставил бы немало огорчений, особенно в том случае, если бы Клер взяла вину на себя: с их точки зрения, это - пятно, которого нужно избежать любой ценой. После своего трагического романа с Дезертом девушка редко наезжала в Лондон. Каждая улица и в особенности парки напоминали ей об Уилфриде и отчаянии тех дней, когда он ушел от нее. Но теперь ей стало ясно, что при любом обороте дела Клер нельзя оставлять без поддержки. - Мне, пожалуй, следует съездить к ней, папа, и узнать, что происходит. - Буду только рад. Если еще не поздно, нужно постараться все уладить. Динни покачала головой: - Думаю, что ничего не выйдет. Да ты и сам не захотел бы этого, расскажи тебе Клер то, что рассказала мне. Генерал широко раскрыл глаза: - Я же говорю, что бреду вслепую. - Согласна, папа, но все-таки ничего тебе не скажу, пока она сама не скажет. - Тогда поезжай, и чем скорее, тем лучше. Мелтон-Мьюз избавился от былых запахов конюшни, но зато пропитался острым ароматом бензина: в этом мощенном брусчаткой переулке нашли себе приют автомобили. Когда под вечер того же дня Динни вошла в него, ее глазам слева и справа представились две линии гаражей, запертые или распахнутые двери которых сверкали более или менее свежей краской. За одной из них виднелась спина шофера в комбинезоне, склонившегося над карбюратором; по мостовой настороженно прогуливались кошки. Других признаков жизни не было, и название "Мьюз" [2] не подтверждалось даже благоуханием навоза. Сине-зеленый цвет дома N 2 напоминал о прежней владелице, которую, как и других торговцев предметами роскоши, кризис вынудил свернуть дело. Динни потянула к себе резную ручку звонка, и он ответил ей позвякиванием, слабым, как звук колокольчика заблудившейся овцы. Затем наступила тишина, потом на уровне глаз девушки мелькнуло светлое пятно, исчезло, и дверь открылась. Клер в зеленом халате стояла на пороге. - Входи, дорогая, - пригласила она. - Львица у себя в логове, и "Дуглас в замке у ней". Динни вошла в тесную, почти пустую комнатку, которая была задрапирована зеленым японским шелком, купленным у антиквара, и устлана циновками. В противоположном углу виднелась винтовая лесенка; с потолка, излучая слабый свет, свисала единственная лампочка, затененная зеленым абажуром. Было холодно: медная электрическая печка не давала тепла. - За эту комнату я еще не принималась, - пояснила Клер. - Пойдем наверх. Динни совершила винтообразное восхождение и очутилась в гостиной, пожалуй, еще более тесной. Там были два зашторенных окна, выходившие на конюшни, кушетка с подушками, маленькое старинное бюро, три стула. шесть японских гравюр, приколачиванием которых, видимо, занималась Клер перед приходом сестры, старинный персидский ковер, брошенный на устилавшие пол циновки, полупустой книжный шкафчик и несколько семейных фотографий на нем. Стены были выкрашены светло-серой клеевой краской; в помещении горел газовый камин. - Флер прислала мне гравюры и ковер, а тетя Эм заставила взять бюро. Остальное я привезла с собой. - Где ты спишь? - На кушетке - очень удобно. Рядом - туалетная комната с душем, гардеробом и прочим. - Мама велела спросить, что тебе нужно. - Немногое: наш старый примус, пара одеял, несколько ложек, ножей и вилок, небольшой чайный сервиз, если найдется лишний, и какие-нибудь книги. - Будет сделано, - ответила Динни. - А теперь, дорогая, рассказывай как себя чувствуешь. - Физически - превосходно, морально - неспокойно. Я же писала тебе, он приехал. - Он знает об этой квартире? - Пока нет. О ней известно только тебе, Флер и тете Эм. Да, забыла, еще Тони Круму. Мой официальный адрес - Маунт-стрит. Но Джерри, разумеется, отыщет меня, стоит ему только захотеть. - Ты видела его? - Да. Я сказала ему, что не вернусь. И на самом деле не вернусь, Динни. Решение окончательное, так что не уговаривай. Выпьешь чаю? Я сейчас вскипячу - у меня есть глиняный чайничек. - Нет, благодарю, я пила в поезде. Динни сидела на одном из стульев, которые Клер привезла с собой, и темно-зеленый костюм удивительно шел к ее волосам цвета опавших буковых листьев. - До чего ты сейчас хороша! - восхитилась Клер, свертываясь в клубок на кушетке. - Хочешь сигарету? То же самое подумала о сестре и Динни. Обворожительная женщина, одна из тех, кто обворожителен при любых обстоятельствах: темные стриженые волосы, живые карие глаза, бледное лицо цвета слоновой кости, в слегка подкрашенных губах сигаретка... Да, соблазнительна! Впрочем, вспомнив, как складывается жизнь сестры, Динни сочла это выражение неуместным. Клер всегда была жизнерадостной и обаятельной, но брак, бесспорно, еще более усилил и углубил это обаяние, придав ему какой-то неуловимо колдовской оттенок. - Ты сказала. Тони Крум тоже знает? - неожиданно спросила она. - Он помогал мне красить стены. Фактически всю гостиную отделал он, а я занималась туалетной. Но у него получилось лучше. Динни с явным интересом оглядела стены: - Очень недурно. Знаешь, дорогая, отец и мама встревожены. - Верю. - Ты не находишь, что это естественно? Клер сдвинула брови, и вдруг Динни вспомнила, как они спорили когдато, надо ли выщипывать брови. Слава богу, Клер к этому не прибегает! - Ничем не могу помочь, Динни: я не знаю, что решил Джерри. - Я думаю, он не пробудет здесь долго, - иначе потеряет место. - Видимо, так. Но я не хочу волноваться заранее. Будь что будет. - Как быстро можно получить развод? Я хочу сказать - если дело возбудишь ты. Клер покачала головой, и темный локон упал ей на лоб, напомнив Динни детские годы сестры. - Устанавливать за ним слежку - мерзко. Объяснять на суде, как он меня истязал, я не в силах. А на слово мне никто не поверит, - мужчинам все сходит гладко. Динни встала и подсела к сестре на кушетку. - Я готова убить его, - вырвалось у нее. Клер рассмеялась. - Во многом он не плохой человек. Но я к нему не вернусь. С кого содрали кожу, тот во второй раз не дастся. Динни молчала, закрыв глаза. - Скажи, что у тебя за отношения с Тони Крумом? - спросила она наконец. - Он проходит испытание. Пока ведет себя смирно, и мне приятно встречаться с ним. - Послушай, - медленно продолжала Динни, - если бы стало известно, что он у тебя бывает, этого было бы достаточно, правда? Клер опять рассмеялась. - Для светских людей, по-видимому, вполне. А присяжные, как я полагаю, причисляют себя к таковым. Но для меня, Динни, легче не жить, чем смотреть на вещи с точки зрения коллегии присяжных. А я не испытываю никакого желания хоронить себя. Поэтому скажу тебе прямо: Тони знает, что я надолго сыта физиологией. - Он влюблен в тебя? Глаза сестер - синие и карие - встретились. - Да. - А ты в него? - Он мне нравится. Очень. Но и только; по крайней мере, сейчас. - А тебе не кажется, что пока Джерри в Англии... - Нет. По-моему, его пребывание здесь гораздо менее опасно для меня, чем его отъезд. Так как я с ним не поеду, он, вероятно, установит за мной слежку. Одно у него не отнимешь: что сказал, то сделает. - Не знаю, такое ли уж это достоинство. Пойдем куда-нибудь пообедаем. Клер потянулась: - Не могу, дорогая. Я обедаю с Тони в скверном ресторанчике, который нам обоим по карману. Честное слово, жить почти без гроша - даже забавно. Динни встала и принялась поправлять японские гравюры. Беспечность сестры была ей не внове. Но она - старшая и не должна расхолаживать Клер. Ни в коем случае! - Отличные вещи, дорогая, - сказала она. - У Флер чудесные вещи. - Не возражаешь, если я пойду переоденусь? - спросила Клер и вышла в туалетную. Динни осталась один на один с мыслями о положении сестры и почувствовала полную беспомощность - состояние, знакомое каждому, если не считать тех, кто всегда и все знает лучше других. Подавле