я, но святая уж очень суровая. Ангельского в ней ничего не было. Легкость, с какой тетушка могла прервать, не закончив, одну историю и перейти к другой, мне казалась одной из немногих предательских примет возраста. Беседа с ней напоминала американский еженедельник, где надо перескочить со страницы двадцатой на страницу девяносто восьмую, чтобы отыскать продолжение. И чего только вы не увидите в середине: статьи о детской преступности, новейшие рецепты приготовления коктейлей, интимная жизнь кинозвезды и еще одна повесть, ничего общего не имеющая с той, что так неожиданно оборвалась. - Имена - очень интересная тема, - сказала тетушка. - У тебя имя нейтральное, без смысловой окраски. И это гораздо лучше, чем если бы, к примеру, ты был Эрнест [earnest - серьезный (англ.)]. Этому имени надо ведь соответствовать. Я знала когда-то девушку, которую звали Камфорт [comfort - утешение (англ.)], и судьба ее из-за этого сложилась печально. Мужчины с незадавшейся жизнью беспрерывно домогались ее, привлеченные именем, тогда как сама эта несчастная девушка, как никто, нуждалась в их утешении. Она неудачно влюбилась в человека по имени Каридж [courage - мужество (англ.)], который смертельно боялся мышей; в конце концов она вышла замуж за джентльмена, носившего имя Пейн [pain - боль (англ.)], и покончила с собой в одной из общественных уборных, которые американцы зовут "местами утешения". Я бы считала эту историю забавной, если бы не была знакома с этой девушкой. - Вы рассказывали о моем дяде Джо, - напомнил я. - Я знаю. Я говорила о том, что он хотел продлить себе жизнь. Поэтому он решил отправиться в кругосветное путешествие (в те дни не было никаких валютных ограничений). И он, что весьма любопытно, начал его с Симплонского экспресса, того самого, на котором мы с тобой поедем на следующей неделе. После Турции он собирался посетить Персию, Россию, Индию, Гонконг, Малайский архипелаг, Китай, Японию, Гавайские острова, Таити, Соединенные Штаты, Южную Америку, Австралию, вероятно, еще Новую Зеландию и оттуда вернуться домой морем. К несчастью, в Венеции, в самом начале пути, его вынесли из вагона на носилках, так как его хватил удар. - Какая печальная история. - Но это не повлияло на его намерение удлинить себе жизнь. Я тогда работала в Венеции и пришла его навестить. Он решил, что, коли ему не суждено путешествовать физически, он будет путешествовать мысленно. Он просил меня подыскать ему дом в триста шестьдесят пять комнат, с тем чтобы он мог провести сутки в каждой. Он надеялся, что жизнь, прожитая таким образом, создаст иллюзию вечности. Мысль о том, что жить ему осталось совсем немного, подогревала его страстное желание протянуть время и отодвинуть конец. Я сказала ему, что вряд ли существует такой дом, кроме разве Королевского дворца в Неаполе. Даже в римском дворце, судя по всему, не было такого количества комнат. - В меньшем доме он мог бы реже менять комнаты, - сказал я. - Он считал, что тогда не получится той смены впечатлений. Для него это было бы равносильно привычному путешествию между Ньюмаркетом, Эпсомом, Гудвудом и Брайтоном [города, где имеются ипподромы и проводятся скачки]. Ему требовалось какое-то время, чтобы забыть, какие обои в комнате, до того как он снова туда вернется, и, кроме того, надо было дать декораторам возможность внести небольшие изменения в интерьер. Знаешь, Генри, в Париже между двумя последними войнами (ай, совсем забыла, что с тех пор было уже много войн, но все же они нас не так близко коснулись, как те две) на улице Прованс существовал бордель. Там были комнаты в разном стиле: Дальний Запад, Китай, Индия - и все в таком роде. У дяди Джо была почти та же идея в отношении своего огромного дома. - Которого он, конечно, так и не нашел? - В конце концов ему пришлось пойти на компромисс. Какое-то время я боялась, что дом из двенадцати комнат - по месяцу в каждой - это предел, на который мы можем рассчитывать, но тут вскоре один из моих миланских клиентов... - Я думал, вы тогда работали в Венеции, - прервал я тетушку, усомнившись в правдивости ее рассказа. - Дело, с которым я была связана, требовало передвижений. Мы часто переезжали - двухнедельный сезон в Венеции, потом такой же в Милане, Флоренции, Риме и снова в Венеции. Нас называли la quindicina [полтора десятка (итал.)]. - Вы были в театральной труппе? - Можно и так назвать, - ответила тетушка уклончиво. - Не забывай, в те дни я была очень юной. - Игра на сцене не нуждается в оправдании. - Я и не думаю оправдываться, - отрезала тетушка. - Я просто объясняю. В такой профессии, как моя, возраст - главное препятствие. Я вовремя ушла. И все благодаря мистеру Висконти. - А кто был этот Висконти? - Мы говорили о твоем дяде Джо. Я нашла за городом старый дом - когда-то это был palazzo или castello [дворец, замок (итал.)], или нечто подобное. А потом дом почти развалился, и в комнатах нижнего этажа и в погребе - погреб там был огромный, он тянулся подо всем первым этажом, - разместился цыганский табор. В погребе прежде хранили вино, и там стояла колоссальная пустая бочка - она треснула от времени, и ее поэтому бросили. Когда-то вокруг дома были виноградники, но затем, прямо на территории имения, в ста ярдах от дома, проложили автостраду, и мимо целыми днями шли машины из Милана в Рим, а ночью громыхали тяжелые грузовики. Узловатые высохшие корни, торчащие из земли, - это все, что осталось от старой виноградной лозы. На весь дом была только одна ванная (воду давно отключили, так как вышел из строя электрический насос) и одна уборная на самом верхнем этаже в какой-то башне, но воды и там, конечно, не было. Можешь себе представить, Генри, продать такой дом было не так-то просто - двадцать лет прошло с тех пор, как объявили продажу, а владелец его, сирота-даун [больной, страдающий синдромом Дауна (слабоумием)], находился в психиатрической больнице. Адвокаты говорили об исторической ценности дома, но мистер Висконти знал его историю не хуже, чем они, как ты догадываешься по его фамилии. Он, конечно, отговаривал меня, но было ясно, что бедный Джо долго не протянет, а дом мог бы скрасить ему остаток жизни. Я пересчитала комнаты: разделив погреб с помощью перегородок на четыре части, число помещений можно было довести до пятидесяти двух, включая уборную, ванную и кухню. Я сказала об этом Джо, и он очень обрадовался. "Каждую неделю новая комната, и так весь год!" - воскликнул он. Мне пришлось во все комнаты поставить кровати, даже в ванную и кухню. В уборной для кровати места не хватило, но я купила необыкновенно удобное кресло со скамеечкой для ног и решила, что уборную можно оставить на самый конец - я не думала, что Джо когда-нибудь доберется до нее. При нем находилась сиделка, которая должна была следовать за ним и ночевать в соседней комнате, из которой он уже переехал, отставая таким образом от него на неделю. Я боялась, что всякий раз при смене комнат он будет требовать новую сиделку, но, к счастью, ему нравилась та, что была при нем, и он легко согласился взять ее в постоянные попутчицы. - Какая невероятная затея. - Она, однако, удалась. Переехав в пятнадцатую комнату, Джо сказал мне - я в ту самую неделю вернулась в Милан на гастроли и в свой выходной день пришла проведать его вместе с мистером Висконти, - что у него чувство, будто он живет здесь не меньше года. На следующий день он собирался перебраться в шестнадцатую комнату, этажом выше, и все чемоданы были заранее упакованы. Он требовал, чтобы вещи переносили в чемоданах, и я нашла в комиссионном подержанный чемодан, весь в наклейках самых известных отелей - "Георг V" в Париже, "Квисисана" на Капри, "Эксельсиор" в Риме, "Рафлз" в Сингапуре, "Шеппард" в Каире, "Пера палас" в Стамбуле. Бедный Джо! Я не видела человека счастливее. Он был уверен, что смерть не настигнет его раньше, чем он доберется до пятьдесят второй комнаты. Если путешествие до пятнадцатой растянулось, как ему казалось, почти на год, впереди оставалось еще несколько лет пути. Сиделка говорила мне, что в каждой из комнат примерно на четвертый день его охватывало какое-то беспокойство, дорожная лихорадка, и весь первый день в новой комнате он спал больше обычного, истомленный путешествием. Он начал с погреба и неуклонно двигался наверх, пока наконец не добрался до последнего этажа, после чего стал говорить о том, что пора ему снова посетить приют прежних дней. "Мы теперь будем двигаться в иной последовательности и подойдем с другой стороны", - говорил он. Он охотно согласился оставить уборную на самый конец. "После всей этой роскоши забавно пожить в простой обстановке. Лишения сохраняют молодость. Не хочу походить на этих старых мумий, что плавают на теплоходах Кьюнарда в каютах первого класса и жалуются на плохое качество паюсной икры". Второй удар настиг его в пятьдесят первой комнате. Одну сторону ему парализовало, и нарушилась речь. Я в это время жила в Венеции, но меня отпустили на пару дней. Мистер Висконти отвез меня в palazzo Джо. Там очень намучились с ним. До того как случился удар, он уже прожил в пятьдесят первой комнате семь дней, однако доктор считал, что ему надо еще по крайней мере десять дней пролежать неподвижно в той же кровати, и очень на этом настаивал. "Любой нормальный человек, - сказал он, - согласился бы без разговоров полежать спокойно некоторое время". - "Он хочет прожить как можно дольше", - сказала я. "В таком случае пусть так и лежит. Тогда у него впереди верных два-три года, даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств". Я передала Джо слова доктора, и в ответ он беззвучно пошевелил губами, но мне показалось, что я разобрала слово "недостаточно". Он пролежал спокойно всю ночь и следующее утро, и поэтому сиделка решила, что он смирился и не будет больше никуда стремиться. Пока он спал, она потихоньку вышла и спустилась ко мне в комнату выпить чаю. В Милане мистер Висконти купил свежайшие пирожные с кремом в кондитерской возле собора. Неожиданно сверху донесся странный скрежет. "Mamma mia! [мама родная! (итал.)] - воскликнула сиделка. - Что это?" Звук был такой, будто двигали мебель. Мы бросились наверх, и, как ты думаешь, что мы застали? Джо выбрался из постели и каким-то образом ухитрился привязать галстук клуба своей молодости - то ли "Любителей пива", то ли "Горчичного", то ли еще какого-то - к ручке чемодана. У него не хватило сил встать на ноги, и он полз по коридору прямо к башне, где находилась уборная, волоча за собой чемодан. Я крикнула, чтобы остановить его, но он не обратил на крик никакого внимания. Смотреть на него было мучительно - он полз очень медленно, с огромным напряжением. Пол в коридоре был выложен плиткой, и каждый квадрат стоил ему невероятных усилий. Он рухнул до того, как мы успели подбежать, и лежал, ловя ртом воздух, но меня больше всего огорчило то, что он сделал лужу прямо на плитках. Мы боялись тронуть его с места до прихода доктора. Мы принесли подушку и подложили ему под голову, а сиделка дала ему одну из предписанных пилюль. "Cattivo", - сказала она ему по-итальянски, что означает "несносный старик". Он улыбнулся нам обеим и произнес последнюю свою фразу, не очень отчетливо, но я сразу поняла. "Будто прожил целую жизнь", - сказал он и умер еще до прихода доктора. По-своему он был прав, пустившись в этот последний путь вопреки указаниям доктора. Доктор ведь обещал ему всего несколько лет. - Он так и умер в коридоре? - спросил я. - Он умер во время путешествия, - сказала тетушка с укором, - как и хотел. - "Он хотел отдохнуть - он здесь отдохнет", - процитировал я, чтобы загладить свои слова, хотя я не мог забыть о том, что дядя Джо так и не добрался до двери уборной. - "Домой, домой пришел мореход, - продолжала тетушка, на ходу переиначивая цитату, - и охотник приплыл домой" [имеется в виду последняя строфа знаменитого "Реквиема" Р.Л.Стивенсона; пер. - М.Новикова]. Мы молча доели цыпленка по-королевски. Это были как бы две минуты молчания в День перемирия [день заключения перемирия, положившего конец первой мировой войне]. Помню, еще в детстве меня занимал вопрос, действительно ли в Кенотафе [обелиск в Лондоне, воздвигнутый в 1920 г. в память воинов, погибших во время первой мировой войны; от лат. cenotaphium - кенотафий, пустая могила] захоронен труп, так как правительство склонно экономить на чувствах и пытается подогреть их самыми дешевыми средствами. Хорошо составленные громкие лозунги не нуждаются в покойнике, его вполне может заменить ящик с землей. Теперь тот же вопрос я задал себе относительно моего дяди Джо. А может быть, это легкая игра тетушкиного воображения? Кто поручится, что до конца правдивы истории о дяде Джо и о моих отце с матерью? Не нарушая молчания, я почтительно выпил бокал "шамбертена" в память дяди Джо, независимо от того, жил он на свете или нет. Непривычное вино гудело в голове, настраивая на легкомысленный лад. Какое значение имеет, правда это или вымысел? Если память о людях, которых уже нет, продолжает жить, то они, наравне с литературными персонажами, становятся в какой-то степени плодом вымысла. Гамлет - фигура не менее реальная, чем Уинстон Черчилль, а Джо Пуллинг такая же историческая личность, как Дон Кихот. Я первый нарушил тишину, так как на меня снова напала икота, когда я менял тарелки, а сыр с голубыми прожилками вернул нам ощущение реальных проблем. - Дяде Джо повезло, он не сталкивался с валютными ограничениями, - сказал я. - Он не мог бы позволить себе умереть таким образом, будь у него только туристский счет. - Да, счастливое было время, - сказала тетушка. - А как мы думаем просуществовать на наш туристский паек? - спросил я. - В Стамбуле мы долго не проживем, имея пятьдесят фунтов на каждого. - Валютные ограничения никогда по-настоящему меня не смущали, - сказала тетушка. - Всегда можно найти выход. - Надеюсь, вы не затеваете ничего незаконного. - Я в жизни не затевала ничего незаконного, - сказала тетушка. - Как можно что-то затевать, когда я никогда не читала законов и не имею о них понятия? 8 Как ни странно, но именно от тетушки исходило предложение лететь до Парижа. Я был слегка удивлен после всего, что она говорила, так как в этом случае у нас был выбор. Я указал ей на нелогичность ее решений. - На это есть своя причина, - ответила тетушка. - И весьма убедительная. Я знаю всю кухню аэропорта Хитроу. Озадачило меня и то, что тетушка настояла на том, чтобы мы ехали на Кенсингтонский аэровокзал, а там пересели на аэропортовский автобус. - Мне гораздо проще заехать за вами и отвезти вас на машине в Хитроу. И для вас это будет менее утомительно. - В таком случае тебе придется заплатить непомерную сумму за стоянку машины в аэропорту, - сказала тетушка, но меня почему-то не убедило ее внезапно проснувшееся чувство бережливости. На следующий день я договорился с моим ближайшим соседом, грубовато-бесцеремонным господином, майором Чарджем, о том, что он будет поливать георгины. Он видел, как сержант сыскной полиции Спарроу вместе с полицейским подошли к моей двери, и теперь сгорал от любопытства. Я сказал ему, что они приходили по поводу транспортного нарушения, и он сразу же проникся ко мне сочувствием. - Каждую неделю убивают хотя бы одного ребенка. А они только и способны, что преследовать водителей машин. Я не люблю вранья, и совесть говорила мне, что я должен замолвить слово в защиту сержанта Спарроу, который, как и договаривались, прислал урну срочной заказной бандеролью. - Сержант Спарроу не расследует убийств. Что же касается автомобилистов, то за год они губят больше людей, чем маньяки-убийцы. - Только неосторожных пешеходов, их видимо-невидимо. Пушечное мясо, - сказал майор. Тем не менее поливать георгины согласился. Я встретился с тетушкой в баре "Короны и якоря", где она в ожидании меня допивала прощальный бокал. Мы сели в такси и доехали до Кенсингтонского аэровокзала. У тетушки с собой было два чемодана, один очень большой, однако на мой вопрос о том, сколько мы пробудем в Стамбуле, она ответила: "Ровно сутки". - Не мало ли после такой дальней дороги? - Главное - само путешествие. Я получаю удовольствие от поездки, а не от сидения на одном месте. - Но даже дядюшка Джо согласился оставаться неделю в каждой из комнат. - Джо был больной человек, а у меня отличное здоровье. Поскольку мы летели первым классом (что тоже показалось мне излишней роскошью для такого расстояния - от Лондона до Парижа), нам не пришлось платить за излишний вес багажа, хотя большой чемодан был необычайно тяжелый. Когда мы ехали в автобусе, я сказал тетушке, что стоимость стоянки для моей машины все равно меньше, чем разница между первым и туристским классами. - Разница с лихвой окупается копченой лососиной и икрой, а мы с тобой вдвоем вполне можем осилить полбутылки водки. Я уж не говорю о коньяке и шампанском. И кроме того, у меня есть веские причины для того, чтобы ехать автобусом. Когда мы подъезжали к аэропорту, тетушка наклонилась к моему уху и сказала: - Багаж в трейлере сзади. - Я знаю. - Красный чемодан и зеленый чемодан. Вот билеты. Я взял билеты, не понимая, что от меня требуется. - Как только автобус остановится, быстро сойди и проверь, отцеплен ли трейлер. Если он еще на месте, сразу же дай мне знать, и я скажу тебе, что делать дальше. Что-то в тетушкином тоне меня насторожило. Я сказал: - Уверен, что он на месте. - А я искренне надеюсь, что нет, - сказала тетушка. - Иначе мы сегодня не улетим. Я выскочил из автобуса, как только он остановился, трейлера не было. - Что должен я делать теперь? - спросил я. - Ничего. Все в полном порядке. Можешь отдать мне билеты и расслабиться. Когда мы пили джин с тоником в зале отправления, по радио объявили: "Пассажиров, следующих в Ниццу рейсом 378, просят пройти в таможню для таможенного досмотра". Мы были одни за столиком, кругом галдели пассажиры, звенели стаканы, орал репродуктор, и тетушка не стала даже понижать голос. - Эго как раз то, чего мне хотелось избежать, - сказала она. - Они взяли манеру делать выборочную проверку пассажиров, улетающих за границу. Постепенно они урезают наши свободы, одну за другой. Когда я была молодой девушкой, в любую страну, за исключением России, можно было поехать без всякого паспорта и деньги можно было брать с собой любые. Еще совсем недавно они только спрашивали, какие у вас при себе деньги, и уж в худшем случае просили раскрыть портмоне. Если я что и ненавижу в людях, так это подозрительность. - Можно подумать, тетя Августа, нам крупно повезло, что досматривают не наш багаж, - сказал я шутливо. Я легко мог себе представить, что тетушка запихала дюжину пятифунтовых банкнотов в носки домашних туфель. Будучи в прошлом управляющим банком, я был сверхщепетилен в таких вопросах, хотя должен признаться, у меня самого в верхнем кармане пиджака лежала сложенная банкнота в пять фунтов стерлингов, но на такое, честно говоря, я мог бы посмотреть сквозь пальцы. - Удача не входит в мои расчеты, - сказала тетушка. - Только дурак может полагаться на удачу. Голову даю на отсечение, такой дурак найдется и в рейсе 378 на Ниццу - воображаю, как он сейчас жалеет о содеянной глупости. И всякий раз, когда вводятся новые ограничения, я тщательнейшим образом изучаю все инструкции для проведения их в жизнь. - Она тихонько вздохнула. - Что касается Хитроу, то тут своими знаниями я обязана главным образом Вордсворту. Одно время он работал здесь грузчиком. Он ушел, когда произошла заварушка в связи с исчезновением золотого груза. Против Вордсворта прямых улик не было, но все сделано было так непродуманно, как говорится, тяп-ляп, что ему стало противно. Он рассказал мне подробно эту историю. Один из грузчиков извлек из багажа крупный золотой слиток, однако пропажу тут же обнаружили, еще до того, как окончилась их смена. Они понимали, что им никуда не деться: полиция обыщет не только их вещи, но и все такси, когда они будут уезжать с аэродрома. Они растерялись, не зная, что им делать со слитком. И тогда Вордсворт посоветовал окунуть его в горячий асфальт и потом использовать как упор для двери в помещении таможни. Там слиток и застрял на много месяцев. Каждый раз, когда они приносили упаковочные клети в таможню, они видели, как их слиток подпирает дверь. Вордсворт говорил, что вид этого слитка вызывал в нем такое дикое бешенство, что он бросил эту работу и стал швейцаром в кинотеатре "Гренада палас". - А что дальше было со слитком? - Думаю, что полицейские власти утратили к нему интерес, когда начались похищения бриллиантов. Бриллианты - это верные деньги, Генри. Дело в том, что бриллианты перевозят в особых запечатанных мешках для ценных грузов, которые кладут в обычные - считается, что грузчики их не распознают. Мозги у должностных лиц устроены, как у наивного дитяти. Если неделю-другую потаскать мешки, без труда можно определить, в каком из них имеется второй. И тогда остается лишь взрезать оба мешка и вытянуть свой счастливый билет, точно детский рождественский подарок из коробки. Вордсворт знал человека, которому с первого раза повезло и он вытащил коробку, где было пятьдесят драгоценных камней. - Но ведь наверняка за этим кто-то следит? - Только сами грузчики, но они получают свою долю. Бывает, конечно, что не повезет. Однажды друг Вордсворта выудил из мешка толстую пачку денег, но они оказались пакистанскими. Стоимость их составляла около тысячи фунтов, но для этого надо жить в Карачи - здесь их никто вам не разменяет. Бедный парень без конца торчал на бетонированной дорожке, когда был рейс на Карачи, но так и не нашел пассажира, которому мог бы довериться. Вордсворт говорил, что он с горя озлобился на весь свет. Дорогой Генри, если бы ты был сейчас молодым, я бы посоветовала тебе стать грузчиком. Жизнь грузчика - это авантюра, и у него гораздо больше шансов сделать состояние, чем у служащего районного отделения банка. Занятия лучше я не могу представить себе для молодого человека с честолюбивыми замыслами. Сравниться с этим могут разве что незаконные раскопки алмазов. Этим весьма успешно занимаются в Сьерра-Леоне, откуда родом Вордсворт. Охранная служба там не такая изощренная и безжалостная, как в Южной Африке. - Тетя Августа, вы иногда меня потрясаете, - сказал я, но слова мои почти уже утратили правдивость. - У меня ни разу еще ничего не украли из чемодана, а я его даже не запираю. - Это, очевидно, тебя и спасает. Никто не станет шарить в незапертом чемодане. Вордсворт знал грузчика, у которого были ключи к чемоданам с любыми замками. Вариантов не так уж много, хотя однажды русский чемодан все же поставил его в тупик. Громкоговоритель объявил наш рейс, нам было велено пройти к выходу N_14 для немедленной посадки в самолет. - Для человека, не любящего летать, вы достаточно хорошо осведомлены об аэропорте Хитроу. - Меня всегда интересовала человеческая природа, - сказала тетушка, - особенно все, что связано с ее творческой стороной. Как только мы сели на свои места в самолете, она снова заказала две порции джина с тоником. - Считай, что мы выиграли около десяти шиллингов, заплатив за первый класс, - сказала она. - Один мой друг высчитал, что во время длительного полета до Таити - а в те времена лету туда было не менее шестидесяти четырех часов - он сэкономил почти двадцать фунтов, но, правда, он был запойный пьяница. Вновь у меня возникло ощущение, что я листаю страницы американского журнала в поисках рассказа, который не могу найти. - Я так ничего и не понял насчет багажного трейлера и чемодана, - сказал я. - Почему вас так волновало, отцепят ли трейлер? - Я чувствую, что тебя действительно слегка смущают эти пустяковые нарушения, - сказала тетушка. - Когда ты доживешь до моего возраста, у тебя появится больше терпимости. Когда-то, много лет назад, Париж считался мировым центром пороков, как до него Буэнос-Айрес, но мадам де Голль многое в нем изменила. Рим, Милан, Венеция и Неаполь продержались на десять лет дольше, а затем остались только два города: Макао [территория в Восточной Азии у побережья Южно-Китайского моря, принадлежит Португалии; в Макао находится большое количество игорных домов] и Гавана. Макао был очищен Китайской торговой палатой, а Гавана - Фиделем Кастро. В настоящий момент Хитроу - это европейская Гавана. Очень долго это, конечно, не продлится, но надо признать, сейчас лондонский аэропорт в ореоле славы, и это выдвигает Британию на первое место. Не найдется ли у вас к икре немного водки? - обратилась она к стюардессе, когда та принесла подносы. И затем добавила: - Я предпочитаю водку шампанскому. - Тетя Августа, вы так и не рассказали мне про трейлер. - Все проще простого, - ответила тетушка. - Если багаж грузится прямо в самолет, трейлер отцепляют около здания королевы Елизаветы [одно из зданий аэропорта Хитроу]. Там вечные заторы движения, и пассажиры даже не замечают, как это делается. Если же трейлер еще не отцеплен, когда автобус подходит ко входу в залы Европейских авиалиний Британии или "Эр Франс", это означает, что багаж отправят на таможню. Лично мне глубоко отвратительна мысль о том, что чужие руки, часто не очень чистые, которые до этого копались в каких-то чужих чемоданах, будут рыться в моих вещах. - А что вы делаете в этом случае? - Я требую свой багаж и заявляю, что желаю оставить его в камере хранения. Или же я сдаю билеты и делаю новую попытку на следующий день. Покончив с копченой лососиной, тетушка принялась за икру. - В Дувре нет такой удобной системы, иначе я предпочла бы ехать пароходом. - Тетя Августа, а что вы везете в чемоданах? - спросил я. - Опасность представляет только красный. Да и то небольшую. Я всегда беру в этих случаях красный, - сказала она и, улыбнувшись, добавила: - Красный - это цвет опасности. - А что же все-таки у вас в красном чемодане? - Пустячок. То, что послужит нам поддержкой во время наших путешествий, - сказала тетушка. - Я больше не в состояние выносить их урезанные денежные пайки. И для кого? Для взрослых людей. В детстве я получала шиллинг в неделю на карманные расходы. И если учесть стоимость фунта на сегодняшний день, получится, что это больше, чем нам положено расходовать ежегодно на путешествия. Ты не съел foie gras [паштет из гусиной печенки (франц.)]. - Что-то он у меня не идет. - Тогда я возьму его себе. Стюард, еще один стакан шампанского и еще водки. - Мы уже идем на посадку, мэм. - Тем более вам надо поторопиться. - Она пристегнула ремни. - Я рада, что Вордсворт покинул аэродром Хитроу до того, как мы с ним познакомились. Он мог там легко испортиться. Я не имею в виду воровство. Небольшая честная кража никому не приносит вреда, особенно когда речь идет о золоте. Золото требует свободного обращения. Испанская империя гораздо раньше пришла бы в упадок, если бы сэр Френсис Дрейк [английский мореплаватель, вице-адмирал (1540-1596), руководитель пиратских экспедиций в Вест-Индию, принадлежавшую Испании] не пустил в обращение часть испанского золота. Я имею в виду другое. Я упоминала про Гавану, но не считай меня нетерпимой в вопросах нравственности. Я всецело за легкий профессиональный секс. Ты, наверное, читал о подвигах Супермена. Я уверена, что один вид его может излечить от фригидности. Благодарю, стюард. - Она выпила водку. - Совсем не худо мы провели время. Почти окупилась разница между первым и туристским классом, если еще принять во внимание вес красного чемодана, слегка превышающий норму. Итак, в Гаване был бордель, где три прелестные девушки восхитительно исполняли "Императорскую корону". Подобные заведения спасают от скуки множество браков. Кроме того, в Китайском квартале Гаваны был Шанхайский театр, где в антрактах между ревю с голыми девочками показывали гомосексуальные фильмы, а в фойе продавали порнографическую литературу - и все это за один доллар. Я была там раз с неким мистером Фернандесом. У него была скотоводческая ферма в Камагуэе [одна из провинций Кубы] (я познакомилась с ним в Риме после того, как мистер Висконти исчез на некоторое время, и он пригласил меня провести с ним месяц на Кубе). Заведение, однако, обанкротилось еще задолго до революции. Мне рассказывали, что они ввели широкий экран, чтобы выдержать конкуренцию с телевидением. Фильмы, конечно, были сняты на шестнадцатимиллиметровой пленке, и, когда их увеличили до размера синерамы, требовались поистине героические усилия, чтобы разглядеть детали человеческого тела. Самолет сделал крутой вираж над Бурже. - Это все было вполне безобидно и обеспечивало работой большое количество людей. Но то, что творится вокруг Хитроу... Стюард принес еще водки, и тетушка залпом осушила рюмку. Голова у нее была крепкая - я уже успел это заметить, - но мысли под влиянием алкоголя легко перескакивали с одного предмета на другой. - Мы говорили о Хитроу, - напомнил я, мое любопытство было возбуждено. В обществе тетушки я чувствовал себя совершенным профаном - я ничего не знал о собственной стране. - Вокруг аэродрома находится несколько крупных фирм - электронных, инженерных, по производству пленки. "Глаксо" [крупная фармацевтическая компания], как можно догадаться, живет по собственным законам и не зависит от Хитроу. Средний технический персонал после работы часто устраивает вечеринки. Летчики, коль скоро они приходят со стюардессами, там желанные гости. Даже грузчиков приглашают. Вордсворта всегда звали, но при условии, что он приведет с собой девушку и согласится обменять ее на другую во время вечеринки. Сначала там показывали порнографические фильмы для воодушевления публики. Вордсворт был искренне привязан к своей девушке, но ему пришлось подчиниться правилам и обменять ее на жену одного технического служащего, некрасивую пятидесятилетнюю женщину по имени Ада. Мне кажется, система старых профессиональных борделей была гораздо здоровее, чем эти чрезмерные любительские развлечения. Но любитель везде заходит слишком далеко. Он никогда не умеет управлять, как должно, своим искусством. В старорежимных борделях была дисциплина. Мадам во многих отношениях играла ту же роль, что и директриса Роудин-Скул [одна из женских привилегированных частных средних школ близ Брайтона]. Бордель - это в конечном счете та же школа, по крайней мере школа хороших манер. Я знала владелиц борделей, которые держались с истинным достоинством и были бы вполне на месте в Роудин-Скул, да и вообще могли бы облагородить любую школу. - Но каким образом вы с ними свели знакомство? - спросил я, но самолет уже ударился о землю на летном поле аэродрома Бурже, и тетушка снова начала беспокоиться о своем багаже. - Мне кажется, будет лучше, если через таможню и иммиграционное бюро мы пройдем порознь, - сказала она. - Красный чемодан довольно тяжелый, возьми его ты, я буду тебе очень благодарна. И найми носильщика. С его помощью легче достать такси. И сразу же дай ему понять, что он может рассчитывать на хорошие чаевые. Между носильщиком и douanier [таможенный чиновник (франц.)] очень часто существует договоренность. Я буду ждать тебя снаружи. Вот квитанция на красный чемодан. 9 Я не очень четко понимал, какую цель преследовала тетушка, принимая столько предосторожностей. Мне явно не грозила опасность со стороны таможенного чиновника, который пропустил меня, кивнув с небрежной любезностью - этой любезности, мне кажется, как раз недостает нашим надменным молодым людям в Англии. Тетушка заказала заранее номера в "Сент-Джеймсе и Олбани", старомодном "двойном" отеле, одна часть которого, "Олбани", выходит на улицу Риволи, а вторая - на Сент-Оноре. Между ними находится небольшой общий садик. И на обращенном к нему фасаде здания "Сент-Джеймса" я заметил табличку, оповещавшую посетителя о том, что здесь Лафайет [Лафайет, Мари Жозеф (1757-1834) - маркиз, французский политический деятель, участник Войны за независимость в Северной Америке] то ли подписал какой-то договор, то ли отпраздновал свое возвращение из Америки после революции, я уже не помню что. Окна наших номеров в "Олбани" смотрели на Тюильри. Тетушка сняла апартаменты целиком, что мне показалось излишней роскошью, так как на следующий же день мы должны были сесть в наш Восточный экспресс. Когда я попробовал сказать об этом тетушке, она сердито меня отчитала: - Второй раз за сегодняшний день ты касаешься темы экономии. Даже будучи в отставке, ты остаешься управляющим банком. Запомни раз и навсегда - я не заинтересована в экономии денег. Мне пошел семьдесят шестой год. Ну сколько я еще проживу? Лет двадцать пять, не больше. Это мои собственные деньги, и я не собираюсь откладывать их для наследника. Всю юность я экономила, правда, проходило это довольно безболезненно, потому что в молодости легко обходишься без роскоши. У молодых людей есть и другие занятия, помимо траты денег. Они могут заниматься любовью, довольствуясь при этом кока-колой, напитком, который с годами кажется все более тошнотворным. Они просто не понимают, что такое настоящая радость, да и любовь у них какая-то торопливая, незавершенная. Счастье, что хотя бы в среднем возрасте начинаешь получать удовольствие от любви, от вина, от еды. Теряется, правда, немного вкус к поэзии, но я бы охотно согласилась утратить вкус к сонетам Вордсворта (как ты понимаешь, я имею в виду не того Вордсворта), если бы взамен у меня утончился вкус к хорошим винам. После сорока пяти любовь дает наслаждение более длительное и более разнообразное. Аретино - писатель не для молодых. - У меня, может быть, все еще впереди, - пошутил я в надежде поскорее перевернуть страницу нашей беседы, которая меня сильно смущала. - Ты прежде всего должен научиться быть расточительным, - сказала тетушка. - Бедность любит нанести внезапный удар, как инфлюэнца, поэтому на черный день неплохо иметь в запасе воспоминания о расточительной жизни. Эти апартаменты в любом случае я не зря сняла. Мне нужно будет приватно принять тут нескольких посетителей, и, надеюсь, ты не думаешь, что я буду принимать их в спальне. Один из них, кстати, управляющий банком. Ты когда-нибудь навещал своих клиенток в спальне? - Нет, конечно. И даже в гостиной никого не навещал. Всеми делами я занимался в банке. - Но у вас в Саутвуде не было клиентов очень высокого ранга. - Вот тут вы ошибаетесь, - ответил я и рассказал о невыносимом контр-адмирале и моем друге сэре Альфреде Кине. - Значит, у тебя не было по-настоящему конфиденциальных дел. - Безусловно не было таких, которые я не мог бы обсудить в своем кабинете в банке. - У вас на окраине нет подслушивающих устройств, - заявила тетушка. Человек, который пришел к ней с визитом, никак не укладывался в мои представления об управляющем банком. Высокий и элегантный, с темными бачками, он был бы хорош в костюме матадора. Тетушка попросила меня принести красный чемодан, после чего я удалился, оставив их вдвоем. В дверях я оглянулся и увидел, что крышка чемодана откинута и что он набит, как мне показалось, десятифунтовыми банкнотами. Я пошел к себе в спальню, сел в кресло и взял номер "Панча", чтобы успокоиться. Вид этих контрабандных денег вызвал у меня шок - к тому же чемодан был фибровый, из тех, что ничего не стоит проткнуть, как картон. Надо отдать должное, ни одному опытному грузчику не пришло бы в голову, что в чемодане целое состояние, но все же было верхом безрассудства ставить все на карту, успех которой полностью зависел от опытности вора. Тетушка с легкостью могла напороться на новичка. Тетушка, очевидно, много лет прожила за границей, и это наложило отпечаток на ее характер и на ее мораль. Я не мог судить ее теми же мерками, что и обычную англичанку, и, читая "Панч", утешал себя тем, что английский характер в основе своей неизменен. Взять хотя бы, к примеру, "Панч" - журнал претерпел период кризиса, когда даже Уинстон Черчилль стал предметом насмешек, но здравый смысл его владельцев и рекламодателей помог благополучно вернуть его на старую стезю. Даже адмирал снова подписался на него, а редактор журнала - и, по-моему, совершенно правильно - был сослан на телевидение, которое даже в самом лучшем своем варианте - сфера деятельности довольно низкопробная. Если десятифунтовые банкноты, размышлял я, уложены в пачки по двадцать в каждой, в чемодане могло быть не меньше трех тысяч фунтов или даже шести тысяч, так как пачки по сорок не такие уж большие... Тут я вспомнил, что это был фирменный чемодан, который мог вместить и двенадцать тысяч. Меня слегка утешило это открытие. Контрабанда такого широкого масштаба - скорее удачный бизнес, а не уголовное преступление. Зазвонил телефон. Это была тетушка. - Что ты мне посоветуешь - "Юнион карбид", "Женеско", "Дойче Тексако"? Или, может, "Дженерал электрик"? - спросила она. - Мне не хотелось бы давать вам никаких советов, - сказал я. - Я некомпетентен. Мои клиенты никогда не имели дела с американскими акциями. Слишком высокая приплата в долларах к номинальной стоимости. - Во Франции вопроса о приплате в долларах просто не существует. По-моему, твои клиенты были начисто лишены воображения, - сказала нетерпеливо тетушка и повесила трубку. Что же, она ожидала, что адмирал тайно провозит банкноты? На душе у меня было беспокойно. Я вышел и прошелся по саду. Американская пара (из "Сент-Джеймса" или из "Олбани") пила чай за столиком. Один из супругов извлекал из чашки бумажный пакетик на нитке, как затонувшее животное. Это убийственное зрелище заставило меня почувствовать, как далеко я от родной Англии, и я вдруг с болью подумал о том, как я соскучился по Саутвуду и дому, проводя время в компании тети Августы. Я дошел до Вандомской площади и по улице Дону вышел к Бульвару Капуцинок. На углу улицы, возле бара, со мной заговорили две женщины, и в ту же минуту я не без страха увидел радостно улыбающуюся мне физиономию. - Мистер Пуллен! - воскликнул он. - Хвала всевышнему! - Вордсворт! - Самый чудесный из его деяний. Хотите эта девочка? - Я вышел прогуляться. - Женщины, как этот, вас облапошат. Это трехминутка. Они делают прыг-прыг, раз, два, три - и привет. Хотите девочка, надо идти с Вордсворт. - Но я не хочу никаких девочек. Я здесь с тетушкой. Я решил пройтись, пока она занимается делами. - Ваш тетя здесь? - Да. - Где живете? Я не хотел ему давать адреса без разрешения тетушки. Я представил себе, как Вордсворт селится в соседнем со мной номере. А вдруг ему вздумается курить марихуану в "Сент-Джеймсе и Олбани"... Я не знал, какие существуют на этот счет законы во Франции. - Мы остановились у друзей, - сказал я неопределенно. - У мужчина? - спросил он с неожиданной свирепостью в голосе. Казалось невероятным, что кто-то может ревновать семидесятипятилетнюю женщину, но это была самая неподдельная ревность, и я увидел в новом свете банкира с бачками. - Дорогой мой Вордсворт, - сказал я. - Это плод вашего воображения. - Здесь я позволил себе маленькую ложь во спасение. - Мы остановились у пожилой супружеской пары. Я не считал удобным обсуждать тетушкины дела здесь, на углу улицы, и стал двигаться по направлению к бульвару. Однако Вордсворт не отставал. - Есть дашбаш для Вордсворт? - спросил он. - Вордсворт найдет красивый девочка, школьный учительница. - Мне не нужна девочка, Вордсворт, - повторил я и дал ему десять франков только для того, чтобы он замолчал. - Тогда надо выпить один стакан со старый Вордсворт, - сказал он. - Вордсворт знает прямо здесь кабак, первый класс. Я согласился выпить стаканчик, и он повел меня, как мне показалось, ко входу в театр "Комеди де Капюсин". Когда мы спускались по лестнице в подвальчик под театром, слышно было, как там ревет граммофон. - Я бы предпочел более тихое место, - сказал я. - Вы немного подождите. Это притон высший класс, - ответил Вордсворт. В погребе было жарко. Несколько молодых одиноких женщин сидели у стойки бара. Взглянув туда, где гремела музыка, я увидел совсем почти обнаженную женщину - она ходила между столиками, за которыми перед нетронутыми стаканами с виски сидели мужчины, все в одинаковых потертых плащах, словно в униформе. - Вордсворт, если это и есть то, что ты называешь прыг-прыг, мне этого и даром не надо, - с досадой сказал я. - Нет, здесь нет прыг-прыг, - ответил Вордсворт. - Если хотите прыг-прыг, надо брать ее гостиница. - Брать кого? - Эти девочки. Хотите один? Две девушки из тех, кто сидели около стойки, подошли и сели рядом со мной, по обе стороны. Я почувствовал себя пленником. Вордсворт, я заметил, уже успел заказать четыре порции виски, на которые ему явно не могло хватить бы тех десяти франков, что я ему дал. - Зак, cheri [дорогой (франц.)], - сказала одна из девушек, - представь нам своего друга. - Мистер Пуллен, познакомьтесь, это Рита. Красивый девочка. Школьный учительница. - В какой школе она учит? Вордсворт рассмеялся, и я понял, что свалял дурака. В некотором смятении я следил за Вордсвортом, который вступил в какие-то длительные, очевидно, деловые переговоры с девушками. - Вордсворт, что вы делаете? - спросил я. - Хотят двести франков. Я сказал - нет. Говорю, мы имеем британский паспорт. - При чем тут паспорт? - Они знают, британский люди очень бедный люди, не может много деньги бросать. Он снова заговорил с ними на каком-то странном французском языке - я ни слова не мог разобрать, хотя девушки, по всей видимости, все понимали. - На каком языке вы разговариваете, Вордсворт? - спросил я. - На французском. - Но я ни слова не понимаю. - Хороший французский язык, приморский. Этот леди хорошо Дакар знает. Вордсворт сказал ей, одно время работал Конакри. Они говорят сто пятьдесят франков. - Поблагодари их от меня, Вордсворт, и скажи, что мне ничего не нужно. Я должен вернуться к моей тете. Одна из девушек рассмеялась. Она, очевидно, услышала слово "тетя", хотя я так и не уразумел, почему свидание с тетей смешнее, чем свидание с кузиной, с дядей или даже с матерью. Девушка повторила tante [тетя (франц.); шутка состоит в том, что так называли хозяйку борделя], и обе расхохотались. - А завтра? - Я иду с тетушкой в Версаль, а вечером мы уезжаем в Стамбул Восточным экспрессом. - Стамбул? - удивленно воскликнул Вордсворт. - Что она там делает? Кого хочет видать? - Насколько я знаю, мы собирались посетить Голубую мечеть, Святую Софию, Золотой Рог, музей Топкапы. - Надо быть осторожный, мистер Пуллен. - Зовите меня правильно, Пуллинг. - Я пытался за шутливостью тона скрыть раздражение. - Вряд ли вам бы понравилось, если бы вас все время звали Кольридж. - Кольридж? - Кольридж был поэт и друг Вордсворта. - Такой человек никогда не видел. Если говорит, Вордсворт знает, он хочет вас облапошивать. Я сказал твердо: - Ну а теперь мне правда пора идти, Вордсворт. Добудьте счет, а то я уйду и вам придется платить. - Вы бросаете на ветер "Белый лошадь"? [марка дорогого виски] - Выпейте за меня или поделитесь с дамами. Я расплатился по счету, который показался мне непомерно большим - в него, должно быть, входила стоимость шоу среди столиков. Теперь танцевала голая негритянка в боа из белых перьев. Интересно, каким способом присутствующие здесь мужчины зарабатывают на жизнь? Я раньше и не представлял себе, что можно вот так сидеть и глазеть в разгар делового дня. Вордсворт сказал: - Давайте триста франков этот леди за приватный шоу. - Цена, я вижу, растет. - Вордсворт может сказать им - двести франков. Вордсворт все улаживать будет. О'кей? Бесполезно было взывать к его морали. - Вы, как человек, имеющий английский паспорт, должны знать, что англичанин не может вывезти из страны в валюте больше пятнадцати фунтов. Двести франков истощат весь мой запас. Такого рода довод был доступен Вордсворту. Он с грустным пониманием поглядел на меня с высоты своего роста. - Правительства все равно плохо делает, - сказал он. - Приходится приносить жертвы. Оборона и социальное обеспечение обходятся дорого. - А туристский чеки? - не задумываясь спросил он. - Их можно разменивать только в банке, разменных пунктах или в гостинице, где есть такие пункты. Но в любом случае чеки понадобятся мне в Стамбуле. - У ваш тетя много чеки есть. - У нее тоже только пятнадцать дозволенных фунтов. Я чувствовал всю несостоятельность своей аргументации, поскольку Вордсворт, проживший довольно долго с моей тетушкой, не мог не знать о ее способности прибегать ко всякого рода ухищрениям. Я почел за лучшее уйти от этой темы и перешел в наступление. - О чем вы думали, Вордсворт, когда в урну с прахом моей матери насыпали каннабис? Какого черта вы это сделали? Мысли его где-то блуждали. Он, очевидно, все еще размышлял о туристской валюте. - Каннибалы в Англия нет, - сказал он рассеянно. - Сьерра-Леоне тоже нет. - О каннибалах речи не было. - Сьерра-Леоне только общество Леопарды есть. Они много людей убивают, но котлеты не делают. - Каннабис, Вордсворт, не каннибалы. Травка. - Отвратительное слово почему-то вызвало воспоминание о школьном детстве. - Вы смешали травку с прахом моей матери. Наконец мне удалось привести его в замешательство. Он быстро допил виски. - Вы отсюда уходите, - сказал он. - Вордсворт покажет лучше место, больше злачный. Идти надо улица Дуэ. Я терзал его, пока мы поднимались по лестнице. - Вы не имели права этого делать, Вордсворт. Пришла полиция и забрала урну. - Отдали назад? - спросил он. - Только пустую урну. Прах оказался смешанным с травкой, так что ничего уже нельзя было отделить. - Старый Вордсворт не хотел ничего плохой делать, - сказал он, остановившись на тротуаре. - Это все чертов полиция. Я обрадовался, увидев поблизости стоянку такси. Я боялся, что он попытается пойти со мной и обнаружит тетушкино убежище. - В Менделенде, - сказал он, - кладут еда, когда хоронят ваша мама. А вы кладете травка. Это тот же самый вещь. - Да моя мать даже сигарет не курила. - А когда хоронят ваш папа, кладут самый лучший нож. - А почему ему не кладут еды? - Он идет охота, берет нож, еда приносит. Убивает куропатка. Я сел в такси и уехал. Бросив взгляд через заднее стекло, я увидел Вордсворта - он стоял с растерянным видом на обочине тротуара, как человек на речном берегу, ожидающий парома. Он поднял в нерешительности руку, как будто не был уверен в моей реакции, не понимая, сержусь я на него или же мы расстались друзьями. Но тут нас разделил поток мчавшихся машин. Я пожалел, что не дал ему дашбаш побольше. В конце концов, он и правда не хотел ничего дурного. Большой и нелепый ребенок. 10 Я застал тетушку одну - она сидела посреди огромной обшарпанной гостиной, загроможденной множеством стульев с зеленой плюшевой обивкой и мраморными каминами. Она не потрудилась убрать пустой чемодан - раскрытый, он лежал перед ней на полу. На щеках у нее я заметил следы слез. Я зажег тусклый свет в лампочках покрытой пылью люстры, и тетушка улыбнулась мне слабой улыбкой. - Тетя Августа, что-нибудь случилось? - спросил я. Мне пришло в голову, что ее ограбил господин с баками, и я раскаивался, что оставил ее одну с такой крупной суммой денег. - Все в порядке, Генри, - ответила она каким-то удивительно мягким тремоло. - В итоге я решила открыть счет в Берне. К какой пошлости вынуждают нас прибегать все их правила и инструкции. Сейчас передо мной была утомленная старая женщина, какой и полагается быть в семьдесят пять лет. - Вас что-то расстроило? - Только воспоминания. С этим отелем у меня связано много воспоминаний, очень давних. Ты был тогда еще маленьким... Меня вдруг охватила горячая нежность к тетушке. Может, именно такое минутное проявление женской слабости и вызывает у нас нежное чувство; я вспомнил, как дрогнули перебирающие кружевное плетение пальцы мисс Кин, когда она заговорила о незнакомой ей Южной Африке, - в тот момент я, как никогда, был близок к тому, чтобы сделать ей предложение. - Воспоминания о чем, тетя Августа? - О любви. Генри. Любви очень счастливой, пока она длилась. - Расскажите мне. Я был растроган, как бывал иногда растроган в театре при виде стариков, вспоминающих о прожитой жизни. Поблекшая роскошь комнаты казалась мне декорацией к спектаклю в Хеймаркете [один из лондонских театров]. На память пришли фотографии с Дорис Кин [известная английская актриса] в "Любовной истории" [пьеса Эдуарда Брусвера Шелдона, современника Дорис Кин] и с той актрисой в "Вехах" [пьеса Арнольда Беннета (1867-1931), опубликованная в 1919 г.] - забыл ее фамилию. Поскольку самому мне вспоминать было почти нечего, я как-то особенно ценил чувства у других. Тетушка приложила платок к глазам. - Тебе будет скучно. Генри. Недопитая бутылка шампанского, найденная случайно в старинном буфете, - игра ушла, вино выдохлось. Эта банальная фраза сделала бы честь любому хеймаркетскому драматургу. Я пододвинул стул и взял тетушкину руку в свою. Кожа была шелковистая на ощупь, и меня умилили маленькие коричневатые пятнышки, старческая крупка, которые ей не удалось запудрить. - Расскажите, тетушка, прошу вас, - повторил я свою просьбу. Мы оба замолчали, думая каждый о своем. Мне показалось, будто я на сцене играю какую-то роль в извлеченной на свет постановке "Вторая миссис Тэнкерей" [драма А.У.Пинеро (1855-1934), поставленная в Лондоне в 1893 г.]. Тетушкина жизнь была очень пестрой, в этом нет никаких сомнений, но когда-то здесь, в отеле "Сент-Джеймс и Олбани", она по-настоящему любила, и, кто знает, может быть, в ее прошлом кроется оправдание ее отношений с Вордсвортом... Гостиная в отеле напомнила мне другой отель "Олбани" в Лондоне, где жил капитан Тэнкерей. - Дорогая тетя Августа, - сказал я, обняв ее за плечи. - Иногда становится легче, когда выговоришься. Знаю, я принадлежу к другому поколению, к поколению, у которого, быть может, больше условностей... - История эта в общем-то постыдная, - сказала тетушка и опустила глаза со скромностью, которой я в ней раньше не замечал. Я неожиданно для себя обнаружил, что как-то неловко стою перед ней на коленях, держа ее руку, но при этом одна нога у меня в чемодане. - Доверьтесь мне, - сказал я. - Я не полагаюсь на твое чувство юмора. Генри, я не могу тебе полностью доверять. Нам, я думаю, разное кажется смешным. - Я ожидал услышать грустную историю, - сказал я с досадой, выбираясь из чемодана. - Она и есть очень грустная, но по-своему. И в то же время довольно комичная, - сказала тетушка. Я отпустил ее руку, и она повертела ею в разные стороны, будто примеряла перчатку в отделе удешевленных товаров. - Надо завтра не забыть сделать маникюр, - сказала она. Я был раздражен такой быстрой сменой настроений. Меня предательски заманили, и я поддался эмоциям, что мне было совсем не свойственно. - Я только что видел Вордсворта, - сказал я, желая привести ее в замешательство. - Вордсворта? Здесь, в отеле? - Как это ни прискорбно, но я должен вас разочаровать - не в отеле. Я его встретил на улице. - Где он живет? - Я не спросил. И не дал вашего адреса. Мне в голову не пришло, что вам так не терпится его увидеть. - Ты злой, Генри. - Не злой, тетя Августа. Просто благоразумный. - Не знаю, от кого в семье ты унаследовал благоразумие. Твой отец был человек ленивый, но благоразумным его уж никак не назовешь. - А моя мать? - спросил я с надеждой поймать тетушку на слове. - Будь она благоразумной, тебя бы здесь не было. Она подошла к окну и стала смотреть через дорогу на сад Тюильри. - Сплошные няньки с колясками, - сказала она и вздохнула. И снова при дневном свете она показалась мне старой и беззащитной. - А вам никогда не хотелось иметь ребенка, тетя Августа? - Для этого не было подходящих обстоятельств, - сказала она. - Из Каррана отец вышел бы очень ненадежный, а к тому времени, как мы познакомились с мистером Висконти, было поздновато - не совсем, конечно, поздно, но ребенок нужен на заре жизни, а мистер Висконти появился, когда солнце уже не было в зените. В любом случае мать из меня, надо признать, никудышная. Я бы таскала этого несчастного ребенка повсюду за собой, одному богу известно куда, но ведь могло случиться, что из него вырос бы человек вполне респектабельный. - Как я, например. - Что до тебя - я еще не совсем отчаялась, - сказала тетушка. - По отношению к бедному Вордсворту ты проявил достаточно благородства. Ты прав, что не дал ему моего адреса. Он был бы не совсем на месте здесь, в "Сент-Джеймс и Олбани". Жаль, что прошли времена рабства. Я могла бы сделать вид, что он у меня в услужении, и тогда его можно было бы поселить в "Сент-Джеймсе", по ту сторону садика. - Она улыбнулась своим воспоминаниям. - Все же я расскажу тебе про мсье Дамбреза. Я очень его любила, и если у нас не было ребенка, то только потому, что это была поздняя любовь. Я не принимала никаких предохранительных мер, абсолютно никаких. - Это вы о нем думали, когда я вошел? - Да. Шесть счастливейших месяцев моей жизни, и прожили мы их здесь, в "Олбани". Мы впервые встретились вечером в понедельник возле Фуке. Он пригласил меня выпить с ним чашечку кофе, а в четверг мы уже поселились в "Олбани" - все очень естественно, любящая пара, у нас сразу же установились прекрасные отношения со швейцаром и горничной. Меня ничуть не беспокоило, что мсье Дамбрез женат: я ведь начисто лишена чувства ревности и, кроме того, мне доставалась львиная доля его любви - так, во всяком случае, я тогда думала. Он рассказал мне, что у него есть загородный дом под Тулузой, где живет его жена с шестью детьми - она вполне счастлива и поглощена семейными хлопотами и потому не требует к себе внимания с его стороны. Он уходил от меня утром в субботу после завтрака и возвращался вечером в понедельник, как раз перед сном. Очевидно, для того чтобы доказать мне свою преданность, он был особенно любящим в эту ночь с понедельника на вторник, так что середина недели проходила спокойно. Это соответствовало моему темпераменту - я всегда предпочитала редкие вакханалии еженощной рутине. Я действительно любила мсье Дамбреза - быть может, без той нежности, какую я испытывала к Каррану, но зато беззаботно, чего никогда не бывало с мистером Висконти. Самая сильная любовь не значит самая беззаботная. Сколько мы хохотали с мсье Дамбрезом! Потом-то я, конечно, поняла, что ему было над чем посмеяться. Почему меня так неотвязно преследовала мысль о мисс Кин во время тетушкиного рассказа? - Вам никогда не доводилось бывать в Коффифонтейне? - спросил я ее. - Нет, никогда. А что? Где он находится? - На краю света... - Весь ужас заключался в том, что мсье Дамбрез никуда далеко не уезжал. Ни в какую Тулузу. На самом деле он был парижанин. Истина, когда она раскрылась, заключалась в том, что его жена и, кстати, _четверо_ детей (один был уже пристроен в почтовое ведомство) жили совсем рядом, на улице Миромесниль, в десяти минутах ходьбы, если обойти сзади "Сент-Джеймс" и выйти на улицу Сент-Оноре, и что у него была еще одна любовница в номерах на первом этаже, точно таких же, как наши (он был человек справедливый), но только в "Сент-Джеймсе". Уик-энд он проводил с семьей на улице Миромесниль, а вторник, среду, четверг и пятницу, когда я думала, он работает, - за садиком, в "Сент-Джеймсе", с девушкой, которую звали Луиза Дюпон. Надо отдать ему должное, это был своего рода подвиг для человека, которому было сильно за пятьдесят и который отказался от полной нагрузки (он был одним из директоров какой-то металлургической фирмы) по причине слабого здоровья. - Он был старше, чем я сейчас? - спросил я, не осознав толком, что говорю. - Конечно, старше. Той женщине он сказал все то же, что и мне. Она тоже знала о том, что у него в Тулузе жена, но ей, естественно, и в голову не приходило, что у него есть любовница, можно сказать, в том же отеле. Он был человек широкой фантазии и любил женщин критического возраста. Это было очень счастливое время. Иногда он напоминал мне немного твоего отца - периоды сонливости сменялись у него буйным взрывом энергии. Позже, когда все раскрылось, он говорил мне, что всегда думал обо мне как о своей ночной красавице. Он сказал, что я хороша при ярком электрическом освещении. А ту, другую, он называл дневной подружкой, хотя она была всего на год или на два моложе меня. Он был большой распутник и, мне думается, совсем не на месте в своей металлургической компании. - Но как вы все обнаружили? - Он слишком полагался на свою удачу. Все шло гладко целых шесть месяцев. Если мне надо было сделать покупки, я всегда шла на улицу Риволи, а на обратном пути, купив все, что нужно, я заходила выпить чашку чаю к "Смиту" [английские книжные магазины фирмы "У.Х.Смит", торгующие также канцелярскими товарами, грампластинками, видеокассетами, в которых обычно имеются маленькие кафе]. Луиза в это время, как правило, была занята. Она ходила за покупками утром, когда была занята я, так как мсье Дамбрез никогда не вставал раньше одиннадцати, а из отеля она выходила на улицу Сент-Оноре. Но однажды его будто бес попутал. Был уик-энд, он повел жену и двух младших детей в Лувр показать им Пуссена. После музея его семейство захотело чаю, и жена предложила зайти в "Риц". "Там очень шумно, - сказал он ей. - "Риц" напоминает клетку, где вместо попугаев множество знатных чванливых старух. Я знаю одно кафе в саду, где почти всегда пусто". И как на грех, в тот день мы обе пришли туда - Луиза и я. До этого я никогда не пила чай в садике между "Сент-Джеймсом" и "Олбани", Луиза тоже, но как будто чья-то рука - я иногда думаю, хотя я и католичка, что это было предопределение, - привела нас обеих в тот день в садик. Кроме нас, там никого не было, а ты сам знаешь, как общительны француженки: вежливый кивок, "Bonjour, madame" [добрый день, мадам (франц.)], несколько слов о погоде, такой упоительной, - и буквально через минуту мы уже сидели за одним столиком, предлагая друг другу сахар и бутерброды, обе очень довольные тем, что можем поболтать после шести месяцев, проведенных в номере отеля исключительно в мужском обществе, точнее, в обществе одного мужчины. Мы представились друг дружке, и обе заговорили о наших так называемых мужьях. Нам показалось, что это всего лишь совпадение, когда выяснилось, что оба работают в одной и той же металлургической фирме. У мсье Дамбреза, как я вспоминаю, было одно великолепное качество - он всегда предпочитал говорить правду, когда было можно, и в этом отношении он был надежнее многих мужчин, которые часто лгут без всякого повода, из одного лишь тщеславия. "Интересно, знакомы ли они", - произнесла Луиза в ту самую минуту, когда в сад вошел мсье Дамбрез, а следом за ним весьма дородная супруга с двумя великовозрастными детьми; ребенок женского пола слегка косил и явно страдал сенной лихорадкой. Луиза крикнула: "Ахилл!", и даже сейчас, когда я вспоминаю выражение его лица после того, как он, обернувшись, увидел нас обеих, сидящих за одним столиком, я не могу удержаться от улыбки. - Тетушка приложила платочек к глазам. - И от слез тоже, - добавила она, - потому что это был конец идиллии. Мужчина не прощает, если оказывается в дурацком положении. - По-моему, в данном случае прощать должны были вы. - Нет, дорогой. Я была готова оставить все как было. Луиза тоже согласилась бы делить его. Что же касается мадам Дамбрез, я не уверена, что она поняла ситуацию. Его действительно звали Ахилл, и он представил нас ей как жен своих коллег, директоров металлургической фирмы. Но сам мсье Дамбрез так и не смог вновь обрести самоуважение. Теперь, когда он бывал вялым в середине недели, он понимал, что я догадываюсь о причине, и это его смущало. Его нельзя было назвать распутным человеком - просто ему хотелось иметь свою маленькую тайну. А тут он, бедняга, почувствовал, что его раздели донага и выставили на осмеяние. - Тетя Августа, как вы могли выносить этого человека после того, как обнаружилось, что он столько месяцев вас обманывал? Она поднялась и направилась ко мне, сжав маленькие кулачки. Я думал, она меня ударит. - Молокосос! - сказала она, как будто я был школьником. - Мсье Дамбрез был настоящий мужчина. Тебе никогда в жизни таким не стать! Неожиданно она улыбнулась и примирительно потрепала меня по щеке. - Прости меня, Генри, это не твоя вина. Тебя ведь воспитывала Анжелика. Иногда у меня вдруг появляется ужасное чувство, будто на всем белом свете, кроме меня, не осталось людей, которые получают хоть какое-то удовольствие от жизни. Вот поэтому я и всплакнула, как раз когда ты пришел. Я сказала мсье Дамбрезу: "Ахилл, мне по-прежнему нравится с тобой, хоть я и знаю, где ты бываешь днем. Это ничего не меняет". Но для него-то разница была огромная - его лишили тайны. Именно в ней заключалась вся соль, и поэтому он нас обеих покинул для того, чтобы где-нибудь найти новую тайну. Не любовь, нет. Именно тайну. "Во всем Париже не найти другого такого отеля, как "Сент-Джеймс и Олбани", и это было самое грустное из всего, что он когда-либо мне сказал. Я спросила его, не может ли он снять два номера на разных этажах в отеле "Риц", на что он ответил: "Лифтер будет знать. И тогда это не будет настоящей тайной". Я слушал ее с изумлением и некоторой тревогой. Я вдруг осознал, какая опасность меня подстерегает. У меня было чувство, будто меня, независимо от моей воли, кто-то заставляет следовать за тетушкой в ее рыцарских странствиях, как Санчо Панса за Дон Кихотом, но только в ее подвигах слово "рыцарство" подменялось словом "удовольствие". - Для чего вы едете в Стамбул, тетя Августа? - спросил я. - Там будет видно. Странная мысль неожиданно пришла мне в голову. - Уж не ищете ли вы мсье Дамбреза? - Нет, что ты, Генри. Ахилла, скорее всего, уже нет в живых, как и Каррана, - ему теперь было бы под девяносто. А мистер Висконти, бедный мой глупый мистер Висконти, ему тоже уже теперь по меньшей мере восемьдесят пять, это возраст, когда особенно нужно женское участие. Ходили слухи, что он после войны вернулся в Венецию и что его утопили в Большом Канале после драки с гондольером из-за женщины, но мне что-то не верится. Не тот он был человек, чтоб драться из-за женщины. В каких только передрягах он не побывал - и всегда выходил сухим из воды. Какую же долгую я прожила жизнь - прямо как дядя Джо. Ею снова овладело меланхолическое настроение, и впервые мне пришло в голову, что, быть может, одних георгинов недостаточно, чтобы заполнить досуг человека, ушедшего от дел. - Я рад, что нашел вас, тетя Августа, - сказал я, поддавшись внезапному порыву. Она ответила мне поговоркой, в которой была доля вульгарности, совершенно для нее не характерной. - Есть еще порох в пороховницах, - сказала она и улыбнулась так задорно, бесшабашно и молодо, что я перестал удивляться ревности Вордсворта. 11 Восточный экспресс отходил с Лионского вокзала после полуночи. Мы с тетушкой провели утомительный день - сначала мы ездили в Версаль, который, как это ни удивительно, тетушка видела впервые (дворец ей показался довольно безвкусным). - Я никуда за пределы города не выезжала, пока существовал мсье Дамбрез, - сказала она. - А до этого, в мой более ранний парижский период, я была слишком занята. Меня все больше занимала биография тетушки, и мне хотелось выстроить разные отрезки ее жизни в определенной хронологической последовательности. - А этот более ранний период был до или после того, как вы поступили на сцену? - спросил я. Мы стояли на террасе дворца и глядели на озеро, а я думал о том, насколько Хэмптон-Корт [дворец на берегу Темзы, памятник английской дворцовой архитектуры эпохи Возрождения; пять жен Генриха VIII жили поочередно в этом дворце] прелестней и непритязательней Версаля. Но и сам король Генрих VIII был более скромным в своих привычках, чем Людовик XIV. Англичанину легче отождествить себя с почтенным семьянином, чем с роскошным любовником мадам де Монтеспан. Я вспомнил старую мюзикхолльную песенку: На веселой вдове я женился, ей-ей: Семерых до меня схоронила мужей! Звался Генрихом каждый предшественник мой - И выходит, я Генрих Восьмой! Никто никогда не решился бы написать песенку для мюзик-холла про короля-солнце. - На сцену, ты говоришь? - переспросила тетушка рассеянно. - Да. В Италии. Она явно делала усилия, пытаясь вспомнить, и я впервые заметил, что ей уже очень много лет. - Подожди, подожди, да, теперь я вспомнила. Ты имеешь в виду гастрольную труппу? Это уже было после Парижа. В Париже меня и открыл мистер Висконти. - Он был театральный директор? - Нет, он просто был большим любителем того, что ты так упорно называешь подмостки. Мы встретились с ним как-то под вечер на улице Прованс, и он сказал, что у меня большой талант, и уговорил оставить труппу, в которой я работала. Мы вместе отправились в Милан, где и началась моя настоящая профессиональная карьера. Все складывалось очень удачно - останься я во Франции, я не могла бы помочь твоему дяде Джо, а он, после ссоры с твоим отцом, оставил мне большую часть денег. Бедный старик, я так и вижу, как он все ползет и ползет по коридору по направлению к уборной. Давай вернемся в Париж и сходим в музей Гревен [музей восковых фигур]. Мне надо развеяться. Она явно развеялась при виде восковых фигур. Я вспомнил Брайтон и то, как она говорила мне, что это и есть ее представление о славе - быть выставленной у мадам Тюссо в одном из своих собственных нарядов, и я искренне верю, что она скорее выбрала бы Комнату ужасов [зал в музее восковых фигур мадам Тюссо, где выставлены фигуры величайших преступников], чем примирилась с тем, что ее образ останется вовсе незапечатленным. Идея довольно странная - тетушка была лишена преступной складки, хотя действия ее иногда, строго говоря, были не совсем законными. Мне кажется, детское присловье "чья потеря, моя находка" было одной из ее заповедей. Я предпочел бы пойти в Лувр, поглядеть Венеру Милосскую и крылатую Нике, но тетушка встала на дыбы. - Все эти голые женщины, у которых не хватает каких-то частей тела, - просто патология, - заявила она. - Я когда-то знала девушку, которую, так же как их, разрубили на куски где-то между Северным и Морским вокзалами. Она познакомилась там, где я работала, с человеком, который занимался продажей женского белья - так, во всяком случае, он ей сказал, - у него всегда при себе был чемоданчик, набитый бюстгальтерами самых невероятных фасонов. Он уговорил ее примерить некоторые из них. Один ей показался особенно забавным - чашечки в виде двух сцепленных черных рук. Он пригласил ее поехать с ним в Англию, она расторгла контракт с нашим патроном и исчезла. Это было cause celebre [нашумевшее дело (франц.)]. В газетах его называли "Злодей с железной дороги", и, после того как он покаялся и причастился, он поднялся на гильотину в ореоле святости. Как сказал на суде его защитник, он был воспитан иезуитами и у него было преувеличенное представление о служении идее девственности, поэтому он убивал всех девушек, которые, как бедная Анна-Мари Калло, вели распутный образ жизни. Бюстгальтеры служили ему как бы лакмусовой бумажкой. Та, что выбрала легкомысленный бюстгальтер, была обречена, как эти несчастные мужчины в "Венецианском купце". Он, безусловно, не был обыкновенным преступником, и одной молодой женщине, которая молилась за упокой души его в часовне на улице Бак, явилась Дева Мария и сказала: "Да станут праведными неправедные пути", и женщина восприняла эти слова как весть о его спасении. С другой стороны, известный доминиканский проповедник увидел в этом неодобрительную реплику, касающуюся его иезуитского воспитания. Так или иначе, но начался в буквальном смысле культ "добродетельного убийцы", как его называли. Ты как хочешь, можешь идти любоваться своей Венерой, а я поеду смотреть восковые фигуры. Нашему хозяину пришлось опознавать тело, и он говорил, что остался только торс - это навсегда отбило у меня охоту глядеть на мраморные статуи. Вечером мы пообедали "У Максима" [парижский ресторан], в малом зале, где тетушка надеялась избежать встречи с туристами. Но одна туристка туда все же затесалась - на ней была мужская рубашка с галстуком и пиджак, и говорила она басом. Голос ее гудел, заглушая не только ее спутницу, щупленькую блондиночку неопределенного возраста, но и весь зал. Как многие англичане за границей, она, по-видимому, не замечала сидящих вокруг иностранцев и разговаривала так громко, словно, кроме нее и ее спутницы, в ресторане никого не было. Низкий голос как будто чревовещал, и когда я услыхал его, то сначала решил, что он принадлежит старому джентльмену с ленточкой Почетного легиона: он сидел за столиком напротив и видно было, что он с детства приучен не менее тридцати двух раз прожевывать каждый кусок мяса. "Четвероногие, детка, мне всегда напоминают столы. Настолько они устойчивей и разумней двуногих: они могут спать стоя". Все, кто понимал по-английски, повернули головы и посмотрели на старика. Он резко глотнул воздух, когда обнаружил себя в центре всеобщего внимания. "Можно даже поставить приборы на мужскую спину и пообедать, если спина достаточно широкая", - гудел голос, а щупленькая блондинка захихикала. "Да ну тебя, Эдит!" - воскликнула она, выдав таким образом оратора. Я не уверен, что англичанка понимала, что она делает, - она, скорее всего, была чревовещательницей, не осознавая этого, и, поскольку ее окружали лишь невежественные иностранцы - а может, слегка опьянев от непривычного для нее вина, - она перестала себя контролировать. У нее был хорошо поставленный интеллигентный профессорский голос. Я ясно представил себе, как она читает лекцию по английской литературе в одном из старых университетов, и впервые за вечер я отвлекся от тети Августы. "Дарвин - не тот, другой Дарвин - написал стихи о любви растений [Дарвин, Эразм (1731-1802) - английский поэт, врач по образованию; в поэмах излагал свои естественнонаучные взгляды]. Я могу легко вообразить, что можно написать стихи о любви столов. Идея странная, но, подумай, дорогая, как прелестно - столы, блаженно приникшие друг к другу". - Почему на тебя все смотрят? - спросила тетушка. Я почувствовал себя неловко, к тому же женщина неожиданно замолчала и принялась за carre d'agneau [мясо молодого барашка (франц.)]. Все дело в том, что у меня есть привычка бессознательно шевелить губами, когда я думаю, и всем присутствующим, кроме моих ближайших соседей, видимо, показалось, что я автор этого двусмысленного монолога. - Понятия не имею, - сказал я. - Ты, наверное, ведешь себя как-то странно, Генри. - Ничего странного, я размышляю. Как бы мне хотелось избавиться от этой привычки. Она, очевидно, появилась, когда я работал кассиром и считал про себя пачки банкнотов. Эта привычка однажды сыграла со мной предательскую шутку и поставила в неловкое положение перед женщиной. Звали ее миссис Бленнерхассет - она была совершенно глухая и читала по губам. Это была очень красивая женщина, жена мэра Саутвуда, и ко мне в кабинет она пришла для того, чтобы получить консультацию насчет вкладов. И пока я листал папку с ее бумагами, я, очевидно, с невольным чувством восхищения думал о том, какая она красивая. В своих мыслях человек всегда свободнее, чем в речах, и, когда я поднял глаза, я увидел, что она покраснела. Она торопливо закончила разговор и ушла. Позже, к моему удивлению, она пришла снова. Она внесла какие-то мелкие изменения в решение, к которому мы пришли относительно ее облигаций военного займа, а потом спросила: - Вы и вправду так думаете, как вы мне сказали? Я полагал, что разговор идет о совете, который я дал ей в отношении государственного сберегательного сертификата. - Ну конечно, - сказал я. - Это мое искреннее мнение. - Спасибо, - ответила она. - Вы только не считайте, что я обиделась. Ни одна женщина не обиделась бы на вас за ваши слова, выраженные в такой поэтичной форме, но мой долг сказать вам, мистер Пуллинг, что я по-настоящему люблю моего мужа. Самое грустное заключалось в том, что она, будучи глухой, не делала различий между произнесенными словами и движениями губ, передающих невысказанные мысли. С того дня она была неизменно со мной любезна, но никогда больше не заходила ко мне в кабинет. В тот вечер на Лионском вокзале я посадил тетушку в купе и сказал проводнику, чтобы он принес petit dejeuner [ранний завтрак (франц.)] в восемь утра. Сам я остался ждать на платформе лондонский поезд с Северного вокзала. Он опаздывал на пять минут, и Восточный экспресс должен был его дожидаться. Когда поезд медленно входил в вокзал, затопив паром платформу, я увидел шагающего сквозь дым Вордсворта. Он сразу же узнал меня. - Привет, парень! - заорал он. Он поднабрался американских манер во время войны, когда во Фритаунской гавани стояли конвойные суда, идущие на Ближний Восток. Без всякой охоты я двинулся ему навстречу. - Что вы здесь делаете? - спросил я. Я никогда не любил неожиданностей, будь то событие или встреча, но в обществе тетушки я начал постепенно к ним привыкать. - Мистер Пуллен, мистер Пуллен, вы честный человек, мистер Пуллен, - сказал Вордсворт. Подойдя ближе, он схватил и потряс мне руку. - Вордсворт вечно ваш друг, мистер Пуллен. - Он говорил так, будто мы с ним знакомы с незапамятных времен и я его старый должник. - Вы не облапошиваете Вордсворт, мистер Пуллен? - Он диким взглядом обшарил поезд. - Где этот девочка? - Моя тетя, если вы ее имеете в виду, крепко спит в своем купе. - Тогда, пожалуйста, идите к ней быстро-быстро, скажите Вордсворт сюда пришел. - Я не собираюсь будить ее. Она старая дама, впереди у нее долгое путешествие. Если вам нужны деньги, возьмите у меня. Я протянул ему пятьдесят франков. - Дашбаш не надо, - заявил он. Размашистым жестом он отклонил мою руку, а другой ловко подхватил банкноту. - Надо мой маленький детка. Мне показался оскорбительным такой тон по отношению к моей тетушке, и я, не ответив, направился к ступенькам вагона, но Вордсворт удержал меня за руку. Силы у него было хоть отбавляй. - Ты делаешь прыг-прыг с мой детка, - обвинил он меня. - Вы с ума сошли, Вордсворт. Она ведь мне тетя. Сестра матери. - Никакой собачий кутерьма? - Никакой, - ответил я; мне было отвратительно это его выражение. - Даже если бы она не была моей тетей, вы разве не понимаете, что она стара? - Для прыг-прыг нету стара, - сказал он. - Вы ей говорите, чтобы она приходил обратно Париж. Вордсворт долго-долго ее ждет. Вы говорите нежный слова. Говорите она мой детка сейчас тоже. Вордсворт плохо спит, когда детка нет. Проводник просил меня подняться в вагон, поезд должен был вот-вот тронуться, и Вордсворт неохотно отпустил меня. Я стоял на верхней ступеньке, пока поезд, несколько раз дернувшись, медленно выходил из Лионского вокзала, Вордсворт шел рядом по платформе в клубах дыма. Он плакал, и я вспомнил о самоубийце, который в пальто, застегнутом на все пуговицы, так же шел навстречу волнам. Глядя на одно из окон нашего вагона, он вдруг запел: Спи сладко, детка, Смотри минутка - Потом засыпай. Поезд набирал скорость и, дернувшись с усилием в последний раз, оставил Вордсворта позади. Я протиснулся через толпу пассажиров в коридоре и подошел к тетушкиному купе под номером семьдесят два. Постель была застелена, и на ней сидела незнакомая девушка в мини-юбке, а тетушка, наполовину высунувшись из окна, махала кому-то и посылала воздушные поцелуи. Мы с девушкой неловко переглянулись, не решаясь заговорить и прервать церемонию прощания. Девушка была совсем молоденькой, не старше восемнадцати; лицо ее под слоем тщательно продуманного грима было иссиня-бледным, темные глаза подведены, длинные каштановые волосы с рыжеватым отливом были рассыпаны по плечам. Штрихами карандаша она дорисовала ресницы над верхними и нижними веками, отчего ее собственные ресницы казались накладными и торчали неестественно, как на стереоскопическом снимке. На блузке у нее недоставало двух верхних пуговичек, будто они отскочили, не выдержав давления щенячьей плоти, а глаза, чуть навыкате, как у китайского мопса, были все равно прелестны. Выражение ее глаз человек моего поколения назвал бы сексапильным, хотя нередко причина этого могла быть более прозаическая - близорукость или даже запор. Улыбка ее - когда она поняла, что я не посторонний, ворвавшийся неожиданно в тетушкино купе, и улыбнулась - показалась мне удивительно робкой для девушки со столь броской внешностью: как будто кто-то нарочно так ярко ее вырядил и раскрасил, с тем чтобы выставить как приманку. Козленок, которого привязали к дереву, чтобы выманить из джунглей тигра. Тетушка отвернулась от окна: лицо ее было перепачкано сажей и залито слезами. - Дружочек мой дорогой, - пробормотала она. - Хоть поглядела на него в последний раз. В моем возрасте всего можно ждать. - Я думал, эта глава закончена, - сказал я неодобрительно и добавил специально для девушки: - Тетя Августа. - Наверняка знать никому не дано, - ответила тетушка, а затем, указывая на девушку, сказала: - Это номер семьдесят первый. - Семьдесят первый? - Соседнее купе. Как вас зовут, детка? - Тули, - сказала девушка. Это могло быть и ласкательное имя, и прозвище, что точно - трудно сказать. - Тули тоже едет в Стамбул, да, дорогая? - En passant [проездом (франц.)], - сказала девушка с американским акцентом. - Она едет в Катманду, - пояснила тетушка. - Это, если не ошибаюсь, в Непале. - Кажется, так и есть, - ответила девушка. - Что-то в этом роде. - Мы тут с ней говорили о том, что... Простите, дорогая, повторите, как ваше имя? - Тули. - Тули везет с собой сумку с провизией. Можешь представить себе. Генри, что в Восточном экспрессе нет вагона-ресторана? Увы, времена меняются. До турецкой границы ресторана не будет. В перспективе у нас два голодных дня. - У меня полно молочного шоколада, - сказала девушка. - И немного ветчины. - А что, если захочется пить? - У меня есть десять бутылок кока-колы, но они уже успели нагреться. - Когда я вспоминаю, как мы тут однажды пировали, в этом самом поезде, с мистером Висконти и генералом Абдулом... Икра, шампанское. Мы буквально жили в вагоне-ресторане. Просиживали там дни и ночи. - Я вас очень прошу, берите, когда понадобится, у меня кока-колу. И шоколад. И ветчину, конечно, но ее, правда, не очень много, - сказала девушка. - Проводник по крайней мере обещал нам утром кофе и croissants [булочки (франц.)], - сказал я. - Я постараюсь поспать подольше, - заявила тетушка. - А потом на станции в Милане мы сможем перекусить. С Марио, - добавила она. - Кто такой Марио? - спросил я. - Остановки будут в Лозанне и в Сен-Морисе, - сказала всезнающая девушка. - Швейцарию, по-моему, можно вынести только зимой, когда она одета снегом, - сказала тетушка. - Почти как некоторых людей можно выносить только под одеялом. Ну а теперь я прилягу. Молодые люди, надеюсь, вы достаточно взрослые и за вами не надо присматривать. Тули поглядела на меня с подозрением, будто у нее не было окончательной уверенности, что я вдруг не обернусь тигром. - Я тоже сейчас на боковую, - сказала она. - Жутко люблю поспать. Она взглянула на свои огромные часы с алым циферблатом, на котором было всего четыре цифры. Часы она носила на широченном ремешке. - Оказывается, еще нет часу, - сказала она нерешительно. - Я, пожалуй, приму таблетку. - Уснете и так, - заявила тетушка тоном, не допускающим возражений. 12 Я проснулся, когда поезд отходил от станции в Лозанне. Я увидел озеро между двумя многоэтажными жилыми домами, мелькнула красочная реклама шоколада, потом реклама часов. Разбудил меня проводник - он принес кофе и бриоши (хотя накануне я заказывал croissants). - Вы не знаете, дама из семьдесят второго купе встала? - Она просила не тревожить ее до Милана. - Это правда, что у вас нет вагона-ресторана? - Да, мсье. - Но завтрак хотя бы вы дадите нам завтра утром? - Нет, мсье. Я только до Милана. Будет другой проводник. - Итальянец? - Югослав, мсье. - Говорит он по-английски или по-французски? - Едва ли, мсье. Я почувствовал себя безнадежно за границей. Допив кофе, я вышел в коридор и стал смотреть на проплывающие мимо швейцарские городки: дворец Монтре - эдвардианское барокко, - в таком доме, наверное, жил король Руритании [выдуманное королевство в романе английского писателя Энтони Хоупа (1863-1933) "Узник Зенды"; название "Руритания" стало нарицательным для обозначения маленького государства, разъедаемого политическими интригами], а позади из моря утреннего тумана, словно плохо проявленные негативы, вставали бледные горы: Эгль, Бекс, Висп... Мы останавливались на каждой станции, но почти никто не выходил. Пассажиров-иностранцев, так же как и тетю Августу, Швейцария без снега не интересовала, но именно здесь у меня явилось искушение покинуть тетушку. С собой у меня было на пятьдесят фунтов туристских чеков, а Турция меня не привлекала. За окном проносились луга, старинные замки на холмах, поросших виноградниками, девушки на велосипедах - все казалось ясным, упорядоченным, надежным, как моя жизнь до матушкиных похорон. Я подумал с тоской о своем саде: я соскучился по георгинам. На маленькой станции, где почтальон, сидя на велосипеде, раздавал почту, я увидел клумбу с лиловатыми и красными цветами. Я уверен, что сошел бы там с поезда, если бы девушка по имени Тули в этот момент не дотронулась до моей руки. И что плохого было в моей любви к мирной жизни, из которой я был насильно исторгнут тетей Августой? - Выспались? - спросила Тули. - Да, конечно. А вы? - Так и не уснула. Она смотрела на меня глазами китайского мопса, словно ждала куска с моей тарелки. Я предложил ей бриошь, но она отказалась. - Нет-нет, что вы. Большое спасибо. Я только что сжевала плитку шоколада. - Почему вы не могли уснуть? - Да так, мелкие неприятности. Вдруг я вспомнил, как в бытность мою кассиром такие вот робкие лица возникали за стеклом, отделяющим кассу, на котором висело объявление, обязывающее клиентов, во избежание инфекции, все переговоры вести через узкую щель, прорезанную слишком низко и потому неудобную... Я едва удержался и не спросил, нет ли у нее превышения кредита. - Могу я вам чем-нибудь помочь? - Нет, я просто хочу поговорить. Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в купе. Пока я стоял в коридоре, постель убрали, превратив ложе в диван, на который мы и сели, чинно, друг подле друга. Я предложил ей сигареты, обыкновенный "Сениор сервис", но она разглядывала их со всех сторон, будто видела впервые. - Английские? - спросила она. - Да. - А что значит "Сениор сервис"? - Флот, - сказал я. - Вы не обидитесь, если я буду курить свои? Она вынула из сумки жестяную коробочку из-под ментоловых пастилок и достала маленькую, похожую на самокрутку сигарету. Подумав, она протянула мне коробочку, и я решил, что с моей стороны было бы нелюбезно отказаться. Сигарета была нестандартного размера и какая-то подозрительная на вид. У нее был странный привкус травы, не лишенный, однако, приятности. - Никогда не курил американские сигареты, - сказал я. - Эти я достала в Париже через одного приятеля. - Французских я тоже не пробовал. - Ужасно был славный человек. Обалденный. - О ком вы говорите? - Я его встретила в Париже. Ему я тоже рассказала о своих неприятностях. - А в чем они заключаются? - Я поссорилась... ну, в общем, с моим другом. Он хотел ехать в Стамбул третьим классом. Я сказала, это сумасшествие, в третьем классе мы не можем спать вместе, а у меня есть деньги. Как по-вашему, я не права? Он сказал, не нужны ему мои вонючие подачки. "Продай все и раздай бедным" [искаженная евангельская цитата: "Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое, и раздай нищим" (Евангелие от Матфея, 19:21)] - так он сказал. Это ведь цитата? Но откуда? Я ему сказала, что это бесполезно, отец все равно пришлет еще. Он сказал: "Он и не узнает". Но у отца повсюду источники информации. Он, вообще-то, занимает большой пост в ЦРУ. А он тогда сказал: "Ну и подотрись своими деньгами". Это у вас в Англии такая поговорка? Он англичанин. Мы познакомились, когда сидели вместе на Трафальгарской площади. - Кормили голубей? - спросил я. Она фыркнула и закашлялась от дыма. - У вас есть чувство юмора, - сказала она. - Мне нравятся ироничные люди. Мой отец тоже человек ироничный. Вы, пожалуй, с ним чем-то похожи. Ирония - очень ценное литературное качество. Вам не кажется? Так же как и страсть. - Не спрашивайте меня о литературе, мисс Тули. Я большой профан. - Не надо называть меня "мисс Тули". Друзья зовут меня просто Тули. В Сен-Морисе по платформе прошла группа школьниц. Все девочки была благонравного вида - никаких мини-юбок, никакой косметики. На спинах у них были надеты небольшие аккуратные ранцы. - Непонятно, красивая страна - и такая скучища, - задумчиво сказала Тули. - Почему скучища? - Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не будут. Хотите еще сигарету? - Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус. От них совсем не дерет горло. - Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные. Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час утра. Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка спит и мы можем познакомиться. Мне все время хотелось защитить ее от чего-то. Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не мог представить себе мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите. - Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах. - Колоссально. В смысле - он по-настоящему кайфовый. - Он француз? - Нет. Он из черной-пречерной Африки. - Негр? - Мы их так не называем, - сказала она с укором. - Мы называем их цветными или черными. Как им больше нравится. У меня неожиданно мелькнуло подозрение. - Его случайно не Вордсворт зовут? - Мне он известен как Зак. - Это он. А не вас ли он провожал на вокзале? - Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что он придет, но он стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный билет, но мне кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел. - Он знает и мою тетушку тоже, - сказал я. Мне не хотелось ей говорить, для чего ему понадобился билет. - Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса Харди. - Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу. - Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я изучала социологию и потом какое-то время поработала в "Корпусе мира". Но тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже. - Чем занимается ваш отец? - Я уже говорила вам - он на очень секретной службе в ЦРУ. - Это должно быть интересно. - Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он видит мир по горизонтали, в смысле - поверхностно, а мне хочется увидеть мир по вертикали. - То есть в глубину, - сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль. - Это очень помогает, - сказала она, указывая на сигарету. - Я уже слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину. - По вертикали, - сказал я, и мы оба рассмеялись. - Как вас зовут? - Генри. Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему. - А почему не Гарри? - Гарри - это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут Гарри. Такого святого не было. - Так по церковному канону полагается? - Думаю, что да. - Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при крещении дали имя Нукасбей. - Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении. - Вы католик? - Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом уверен. - Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом, когда убили обоих... Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик? - Этот вопрос никогда не приходил мне в голову... Думаю... В общем, я точно не знаю. Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми фразами, что и она. - Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас стране? - Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю. - Тогда быстро откройте окно, - приказала она. Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта. - Что мы курили? - спросил я. - Травку, естественно, а что? - Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских законов и итальянских, но... - Меня не отправят. Я несовершеннолетняя. - Ну а если меня? - А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, - сказала она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе вошли представители итальянской полиции. - Ваши паспорта, - потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть, так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично, хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции: Домодоссола. - Мы в Италии, - сказал я. - Тогда возьмите еще одну. - Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это... Бога ради, уничтожьте все до вечера. Югославия - коммунистическая страна, и они без колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю. - Меня всегда учили, что югославы - хорошие коммунисты. Мы продаем им стратегические материалы, правда ведь? - Но не наркотики. - Вот видите, снова ирония. А я думала... Я хотела поделиться с вами своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны? - Вы только что сказали, что ирония - ценное литературное качество. - Но вы ведь не в романе, - сказала она и расплакалась. За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика, жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога, автострада, реклама кондитерской фирмы "Перуджина" и сеть проводов - символ бездымного века. - Какие у вас неприятности, Тули? - Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у меня задержка шестую неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери. - Тете, - поправил я ее. - С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень невежествен в таких делах. - Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то, стесняюсь женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все горе в том, что они нынче очень несведущи. Прежде девушка не знала, что в таких случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал, я сама во всем виновата - он полагался на меня. - Джулиан - это и есть ваш друг? - спросил я. - Он разозлился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он хотел, чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет. - Мне казалось, он хотел ехать третьим классом. - Это было до того, как я ему сказала. И до того, как он познакомился с парнем, у которого грузовик, и уехал в Вену. Он поставил ультиматум. Мы сидели в кафе - вы, наверное, знаете - на площади Сен-Мишель. Он сказал: "Решай, сейчас или никогда". Я отказалась, и он тогда сказал: "Ну и езжай без меня на своем говенном поезде". - А где он сейчас? - Где-то между Италией и Стамбулом. - А как вы его найдете? - В Гульханэ скажут, там знают. - А где это? - Возле Голубой мечети. Там, в Гульханэ, все про всех знают. Она стала тщательно промакивать слезы. Затем поглядела на свои огромные часы с четырьмя цифрами. - Уже время завтракать. Я голодная как собака. Все же, надеюсь, я не кормлю двоих. Хотите шоколаду? - Я подожду до Милана. - Хотите еще сигарету? - Нет, спасибо. - А я выкурю еще одну. Вдруг поможет. - Она снова улыбнулась. - Мне все время приходят в голову какие-то нелепые мысли. Я все думаю - а вдруг поможет. Я пила в Париже коньяк с имбирным пивом, в школе у нас говорили, что имбирь помогает. И ходила в сауну. Глупо, конечно, надо просто сделать curetage [выскабливание (франц.)]. Вордсворт обещал найти мне доктора, но на это ушло бы несколько дней, а потом мне пришлось бы немного полежать, и что толку тогда ехать в Гульханэ, если Джулиан за это время уедет. И куда уедет, бог знает. Я познакомилась с одним парнем в Париже, он сказал, что нас всех выгонят из Катманду, так что остается только Вьентьян. Но он не для американцев, конечно, из-за всех этих военных дел. В середине разговора мне иногда начинало казаться, что весь мир только и делает, что путешествует. - В Париже я спала с одним парнем, после того как Джулиан уехал без меня. Думала таким образом расшевелить все там внутри. Вообще-то, месячные иногда могут начаться во время оргазма, но оргазма так и не было. Я, наверное, была расстроена из-за Джулиана. Обычно у меня все идет хорошо, осечки не бывает. - Мне кажется, вам надо ехать прямо домой и сказать обо всем родителям. - В единственном числе. Мать не в счет, а где отец - точно не знаю. Он ужасно много путешествует. Секретные миссии. Не исключено, что он во Вьентьяне, до меня доходили сведения. Говорят, сейчас с ЦРУ дело швах. - А нет такого места, которое вы называете домом? - спросил я. - У нас с Джулианом было чувство, будто у нас есть дом, а потом он рассердился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он очень вспыльчивый. Он говорит: "Если я буду вынужден все время напоминать тебе об этом, я лишусь свободы самопроявления, ты разве этого не понимаешь?" У него есть теория о том, что женщина всегда хочет кастрировать мужчину, и один из способов - лишить его возможности самопроявления. - А вам с ним было просто? - Мы могли обсуждать все что угодно, - сказала она с блаженной улыбкой, которую вызвало воспоминание - травка, видно, снова возымела действие. - Искусство, секс, Джеймса Джойса, психологию. - Вам не следует курить эту гадость, - попытался я увещевать ее. - Травку? Но почему? Ничего дурного в ней нет. Кислота [лизергиновая кислота (ЛСД) - наркотическое средство] - другое дело. Джулиан хотел, чтобы я попробовала кислоту, но я сказала ему, что не желаю. Ну, в смысле, не желаю калечить мои хромосомы. Временами я ни слова не понимал из того, что она говорила, и однако мне казалось, что я могу слушать ее до бесконечности и мне не надоест. В ней была какая-то мягкость и женственность, и этим она напоминала мне мисс Кин. Непонятно, как такое дикое сравнение родилось у меня в голове, но, может быть, это и было следствием того, что Тули называла "балдеть". 13 Когда поезд въезжает в большой город, мне каждый раз это напоминает завершающие такты увертюры. Все сельские и городские темы нашего долгого путешествия зазвучали вновь: фабрика сменилась лугом, лента автострады - деревенской просекой, газовый завод - современной церковью; дома начали наступать друг другу на пятки, все чаще стали появляться рекламы автомобилей "фиат"; проводник, тот, что принес мне кофе, пробежал по коридору, спеша разбудить важного пассажира; наконец исчезли последние поля и остались одни лишь дома - дома, дома, бесконечные дома, и вдруг замелькало слово "Милан". - Вот мы и приехали, - сказал я Тули. - Хорошо бы нам позавтракать. Это последняя возможность сытно поесть. - А ваша мать... - начала было Тули. - Тетя, - сказал я. - Вот и она сама... Она шла вслед за проводником по коридору. Мне давно следовало бы догадаться, кто был этот важный пассажир. Она подошла к дверям купе, где мы сидели, и сморщила нос. - Чем вы тут занимались? - спросила она. - Курили и разговаривали, - сказал я. - Ты как-то необыкновенно оживлен, Генри. Совсем на тебя не похоже. - Она снова понюхала воздух. - Я готова поверить, что бедный Вордсворт все еще с нами. - Колоссально! Это я к тому, что вы знаете Вордсворта. Проводник прервал наш разговор: - Il y а un monsieur qui vous demande, madame [вас спрашивает какой-то господин, мадам (франц.)], - сказал он, обращаясь к тетушке. За ее спиной через окно я увидел на перроне между тележкой с газетами и тележкой с напитками очень высокого худого человека с красивой седой шевелюрой - он отчаянно махал зонтиком. - Это Марио, - сказала тетушка, даже не обернувшись. - Я писала ему, что мы собираемся завтракать в Милане. Он, очевидно, заказал завтрак. Идемте, дорогая, идем, Генри, у нас очень мало времени. Она прошествовала к выходу, мы за ней, и, сойдя со ступеней, упала в объятия седовласого господина, который, прежде чем поставить ее на землю, с минуту подержал на весу сильными мускулистыми руками. - Madre mia, madre mia [мама, моя мама (итал.)], - повторял он прерывающимся от волнения голосом. Он опустил ее на землю, как хрупкий сосуд (сама мысль о тетушкиной хрупкости не могла не показаться смешной), выронив при этом зонт. - Скажите на милость, с чего это он вас так называет? - спросил я шепотом. Очевидно, под воздействием травки я сразу почувствовал глубокую неприязнь к этому человеку, который теперь целовал руку Тули. Я знаю его с младенчества, - сказала тетушка. - Это сын мистера Висконти. Он был театрально хорош собой и напоминал стареющего актера. Мне совсем не понравилось, как он сразу же принялся очаровывать Тули блестками своего репертуара. После взрыва эмоций при виде тетушки он взял под руку Тули и теперь вел ее по платформе к ресторану впереди нас - он держал зонтик за нижний конец, изогнутой ручкой вверх, словно епископский посох. Глядя на его седую голову, склоненную к Тули, можно было и впрямь подумать, что это епископ, наставляющий с гипнотической убедительностью неофитку на беспорочный путь. - Чем он занимается, тетя Августа? Он актер? - Он пишет стихотворные драмы. - И может на это прожить? - Мистер Висконти положил на его имя немного денег перед войной. К счастью, в швейцарских франках. Еще я подозреваю, что он берет деньги у женщин. - Довольно отвратительно в его возрасте, - сказал я. - Но он может заставить женщину смеяться. Посмотри, как смеется Тули. Отец такой же. Это лучший способ завоевать женщину, Генри. Женщины мудрее мужчин. Они знают, что надо занять чем-то промежуток от одного соития до другого. В моей молодости женщины почти не курили. Осторожней, не попади под тележку! В голове все еще шумела зловредная травка. - Он родился, очевидно, когда вы уже познакомились с мистером Висконти?.. Вы мать его тоже знали? - Не очень хорошо. - Судя по нему, она была красивая женщина. - Я плохой судья. Я ее терпеть не могла, она меня тоже.