бя не страшит предстоящее возвращение этой поистине сногсшибательной партнерши? Вспомни о судьбе Данкана Парринга! Я был слишком обрадован, чтобы обижаться на его покровительственные шуточки. Мое сердце билось учащенно. Железы внутренней секреции выбрасывали в кровь соки столь возбуждающие (я чувствовал, как они это делают!), что мышцы мои расширились и я ощутил в себе силу нескольких здоровых мужчин. -- Нет, Бакстер! Меня не страшит ничего, что исходит от моей Беллы. Она добрая женщина и превосходно разбирается в людях. Стоит ей пожать кому-нибудь руку, и она уже проникла в тайники его души. В Парринге она почувствовала самовлюбленного, распаленного самца и повела себя с ним в точности так, как он хотел. По глупости своей он возжелал беспрерывных восторгов. Не ее вина, что этого не может выдержать никакой организм. Я -- девственник. Мои восторги с ней будут чередоваться с более мягкими и умеренными проявлениями чувства. Главный удар примешь ты, Бакстер. Если ты не объяснишь ей, как мистер и миссис Свичнет могут усовершенствовать мир, ты ее горько разочаруешь и наш брак расстроится. Тебя-то все это не страшит? -- Нет. Я покажу вам пути совершенствования мира, ясно обозначаемые вашими характерами и склонностями... Что это там? Время было чуть после полуночи. Как и в ту ночь, когда Белла нас покинула, шторы были раздернуты и в окно светила луна, которую время от времени закрывало несущееся облако. Мы услышали, как внизу в замке повернулся ключ, открылась и закрылась входная дверь, услышали легкие быстрые шаги по ступенькам. Я поднялся ей навстречу, дверь кабинета распахнулась; Бакстер остался сидеть. Она стояла передо мной с похудевшим и резче, чем раньше, очерченным лицом, но с такой же восхищенной и восхитительной улыбкой. Ее дорожный жакет был расстегнут, и я увидел распоротую и вновь зашитую подкладку, увидел на лацкане мою жечужинку. Белла рассмеялась, проследив за моим взглядом, а потом сказала: -- Как хорошо, что вы оба еще не спите и в комнате ничего не изменилось -- кроме вот этого. Тут что-то новенькое. Она подошла к камину и принялась разглядывать стоящую на нем хрустальную вазу с крышкой. В ней хранились наши "затычки". -- Любви вещественный залог! -- вскричала она. Сняв крышку, взяла одну, разгрызла в порошок крепкими белыми зубами, проглотила и, распахнув нам навстречу объятия, воскликнула: -- О Бог мой и Свечка моя, как приятно вернуться домой, но что у вас там внизу имеется съестного? Сластями голодную женщину не накормишь. Этому меня научил Данкан Парринг, как и тому, что означает шрам у меня на животе. Это повернуло ее мысли в другую сторону. Вдруг она пристально посмотрела на Бакстера, черты ее лица еще больше заострились, зрачки увеличились на всю ширину радужных оболочек. -- Где мой ребенок, Бог? -- спросила она. 19 Моя самая короткая глава Не появись Белла так скоро вслед за письмом, Бакстер, я думаю, подготовил бы ответ на этот вопрос; но, прозвучав неожиданно, он вызвал в моем друге ужасную перемену. Не знаю даже, отхлынула кровь от его пергаментно-желтого лица или прилила к нему: в две секунды оно сделалось серо-лиловым. Капли пота, внезапно его усеявшие, не стекали вниз, а летели во все стороны, потому что Бакстер даже не дрожал -- он вибрировал. Его мешковатая одежда оставалась неподвижной, но контуры ботинок, ладоней и головы стали размытыми, как линия звучащей гитарной струны. И все же он ей ответил. Из скорбной расселины в огромной, смутно очерченной голове послышался тягучий, гулкий, металлический голос; каждое слово, оставаясь слышным, приглушалось собственным эхом. -- СОБЫТИЯ. ИЗ-ЗА. КОТОРЫХ. У. ТЕБЯ. В. ГОЛОВЕ. ПОЯВИЛАСЬ. ТРЕЩИНА. ТАКЖЕ. ЛИШИЛИ. ТЕБЯ. ТВОЕЙ... ТВОЕЙ... ТВОЕЙ... ТВОЕЙ... Тишина. Его рот силился произнести слово, но воздуха не хватало. Сквозь щель между зубами я увидел язык, поднятый к небу, и понял, что слово начинается с "ж" -- жизни. Половина его мозга пыталась поведать Белле правду о ее происхождении, другая половина, подобно мне, страшилась этой попытки. - Твоей дочери, Белла! -- крикнул я. -- Удар, из-за которого ты потеряла память, убил ребенка у тебя в чреве! Бакстер застыл в совершенной неподвижности, глядя на нее глазами, полными ужаса, и широко раскрыв рот. Я тоже замер. Вздохнув, она мягко сказала: "Этого-то я и боялась", -- и улыбнулась Бакстеру так ласково, словно и не катились по ее щекам слезы. Потом села на его колено, обняла его за талию, насколько хватило рук, положила голову ему на грудь и, похоже, заснула. Он тоже закрыл глаза, и лицо его постепенно вернуло свой обычный цвет. Некоторое время я смотрел на них, чувствуя и облегчение, и ревность. Наконец сел подле Беллы, обхватил руками ее талию и склонил голову ей на плечо. Она спала, видно, не очень крепко, потому что пошевелилась, чтобы дать мне устроиться получше. Довольно долго мы трое оставались в этом положении. 20 Бог отвечает Прошел, может быть, час. Зевнув и распрямившись, она вывела нас из забытья. Произошедший затем разговор начался в кабинете. Завершился он за кухонным столом, где Белла уничтожила большую часть холодного вареного окорока с хлебом, сыром и пикулями, запив все это двумя или тремя огромными чашками сладкого чая с молоком. Хоть я и знал, как быстро она оправляется от душевных потрясений, впервые при мне это произошло так физически, так телесно. Ее лицо уже не было ни осунувшимся, ни изможденным, щеки округлились, лоб разгладился, с посвежевшей кожи исчезли морщинки. Только что она выглядела на любой возраст от двадцати пяти до сорока, теперь же -- на любой возраст от двадцати пяти до пятнадцати. И неужто мой трезвый научный глаз был ослеплен любящим взором, который она на меня кинула? Наверняка нет, но все же клянусь, не только ветчина и чай разглаживали на ее лице следы усталости и напряжения. Ее глаза насыщались нашими лицами, уши и мозг перерабатывали наши слова в вещество ее мысли, укрепляли ее душу так же стремительно, как зубы и желудок укрепляли тело, расправляясь со съестным. Между кусками и глотками она говорила очень дельные вещи, дав толчок обсуждению, определившему ее будущую карьеру, да и мою тоже, а вдобавок -- день нашей свадьбы. Все-таки лучи, исходившие от Беллы, слегка на меня подействовали. Я говорил, наверно, столько же, сколько она и Бакстер, вместе взятые, но не помню из сказанного мной почти ничего. Правда, отчетливо помню начало беседы. Белл спросила: -- Бог, почему ты потел, заикался и дрожал, когда я хотела узнать о моем ребенке? Боялся, что ответ сведет меня с ума? Бакстер кивнул с такой силой, что мы испугались за его шею. Она сказала: -- Я это хорошо понимаю. Когда я от вас сбежала, я была ребенком -- как бы ты объяснил девочке Белл Бакстер, что она потеряла собственную девочку? К тому же ты ведь не знаешь, кто был ее отцом. Ты сделал меня сильной и уверенной в себе, Бог, научив меня многому, что есть на свете прекрасного и могущественного, и показав мне, что я тоже такова. Ты слишком здоров душою, чтобы рассказывать ребенку о безумии и жестокости. Я должна была узнать об этом от людей, которые сами безумны и жестоки. Я поняла, что в мире что-то неладно, когда Парень сказал мне, что я была матерью. Я поняла, что моей дочке могло быть очень, очень плохо, когда доктор Хукер самодовольно показал мне на маленькую несчастную девочку и слепого младенца. Когда мистер Астли объяснил мне, как нации богатеют из-за детской смертности, я поняла, что она, может быть, умерла, и я стала чуть ли не желать этого, когда узнала, побыв у Милли Кронкебиль, как используют одиноких и слабых женщин. Ты ни в чем не виноват, Бог, ни в чем, что касается меня. Но ведь правда, ты знаешь, как страдают слабые, и тебе это ненавистно? - Да. -- Ты когда-нибудь пробовал это исправить? -- Никогда, -- ответил Бакстер мрачно, -- правда, было время, я пытался облегчить людские страдания, помогая покалеченным рабочим на сталелитейном заводе в Блокерне и в паровозных мастерских "Сент-Роллокс". -- Почему же перестал? -- Потому что я эгоист, -- сказал Бакстер, вновь начиная потеть и вибрировать, -- и потому что нашел тебя. Твоя любовь мне была гораздо нужнее, чем жертвы тяжелой промышленности с их ожогами и переломами. Белла погасила его волнение мягкой смущенной улыбкой; смущение прозвучало и в тоне ее голоса: -- Милый мой Бог, сколько же добра я помешала сделать одним лишь своим существованием! Прав был Гарри Астли -- слишком много людей живет на свете, и слишком многие из них избалованы вроде меня. Пора нам начать тратить твои деньги с толком, Бог. Поедем-ка в Александрию, разыщем ту девочку и ее братца и привезем сюда. -- Нет нужды ехать так далеко, Белл, -- сказал Бакстер со вздохом. -- Завтра мы можем с тобой пройтись от Глазго-кросс по Хай-стрит. По правую руку ты увидишь железнодорожные депо и пакгаузы, выстроенные на месте старого университета -- того самого, где Адам Смит создал свой знаменитый труд о богатст- ве народов и свой позабытый труд об общественной симпатии. По другую сторону там стоят обычные жилые здания с магазинами в первом этаже, а позади них -- зловонные, перенаселенные доходные дома, где тебе встретится ничуть не меньше сгрудившегося несчастья, чем под солнцем Александрии. Там есть закутки, где сто и больше людей берут воду для питья и стирки из единственного крана, есть комнаты, где в каждом углу ютится целая семья. Самые обычные болезни там -- дизентерия, рахит, туберкулез. Там ты сколько хочешь найдешь несчастных девочек. Скажи родителям, что ты собираешься воспитывать из них служанок, и они будут на коленях тебя благодарить за избавление от обузы. Приведи сюда шесть девочек. С помощью миссис Динвидди тебе, может быть, удастся за три-четыре года научить большинство из них убирать комнаты и стирать белье. Для того чтобы научить их чему-нибудь еще, ты сама слишком невежественна. Сжав руками голову, Белла воскликнула: -- Ты говоришь как Гарри Астли! Бог, ты тоже хочешь сделать из меня циничную паразитку? Ты тоже думаешь, что моя ненависть к страданию -- это всего-навсего не находящее выхода материнское чувство? -- Я думаю, что, начав сейчас брать на воспитание детей, ты не сможешь никого научить независимости. -- А как этому научить? -- Надо самой научиться быть независимой -- независимой и от меня, и от Свечки, выйдешь ты за него замуж или нет. Тебя не пугает упорный труд -- не в борделе, конечно? -- Ты же видел, как я упорно трудилась, помогая больным зверюшкам в нашем лазарете. -- Но теперь ты хочешь помогать бедным больным людям. -- Да, ты знаешь, что хочу. -- Готова ли ты изнурять тело и мозг, работая в мрачных местах, где мужество нужно не меньше, чем трезвый расчет? -- Я невежественна и сбита с толку, но я не дура и не трусиха. Дай мне работу, где я истрачусь вся! -- Тогда ты сама знаешь, кем должна стать. -- Не знаю -- скажи! -- Если ответ еще не созрел у тебя внутри, -- сказал Бакстер угрюмо, -- то мне давать его бесполезно. -- Хоть намекни. -- Для этой работы тебе потребуются тяжкое ученье и годы практики, но твои близкие друзья помогут тебе и в том, и в другом. -- Я стану врачом. Ее лицо было мокро от слез, его -- от пота, но они улыбались и кивали друг другу с таким полным пониманием, что я чуть ли не завидовал им, хотя в течение всего разговора ладонь Белл лежала в моей. Видимо, она почувствовала во мне эту зависть, потому что, поцеловав меня, сказала: -- Представь себе, сколько лекций, Свечка, ты мне прочтешь, и как внимательно мне придется слушать! -- Бакстер знает куда больше меня, -- отозвался я. -- Это так, -- сказал Бакстер, -- но всего я никогда никому не расскажу. ************************************************************************ Звездочки отделяют подробную запись начала беседы от краткого изложения дальнейшего. Бакстер сказал, что в Британии сейчас работают только четыре женщины-врача, все с дипломами иностранных университетов; но благодаря закону о расширении прав 1876 года и деятельности Софии Джекс-Блейк медицинский факультет Дублинского университета уже открыл двери для женщин, и шотландские университеты, видимо, вскоре последуют его примеру. Пока что он, Бакстер, вновь примется за работу в палатах для бедных лечебницы восточного Глазго, если Белла поступит туда сестрой-ученицей. Если дела у нее пойдут успешно, он добьется, чтобы ей разрешили ассистировать ему в операционной. Поэтому, ког- да она наконец начнет учиться в медицинском колледже в Дублине или Глазго, лекции не будут для нее только упражнениями по запоминанию, как для большинства студентов первого курса. Он сказал, что всех лечащих врачей и хирургов следует набирать из низшего персонала или, по крайней мере, они должны начинать с этой работы. Тут он принялся яростно доказывать, что обучение британца любой профессии следует начинать с ручного труда, и нам стоило немалых усилий вернуть его к теме разговора. Потом он спросил Беллу, кем она хочет стать -- врачом общей практики или специалистом. Она ответила, что хочет помогать попавшим в беду юным девушкам, роженицам и проституткам. Он сказал, что это хорошая мысль, потому что сейчас почти все, кто работает в этой области, имеют иное, нежели пациентки, устройство половых органов. Белл заявила, что собирается учить всех женщин, которые к ней обратятся, самым современным и действенным способам предохранения. Мы с Бакстером в один голос посоветовали ей держать это намерение в тайне до тех пор, пока она не будет в состоянии его осуществить. То, что говорится пациенткам в тиши кабинета, не столь чревато опасностью общественного скандала. Если же она хочет публично ратовать за ограничение рождаемости, ей следует сначала поработать дипломированным клиницистом по меньшей мере пять лет. Она согласилась лишь после того, как мы пообещали, что этот срок будет определять она сама, и никто другой. Потом Бакстер обратился ко мне и сказал, что друзья отца держат его в курсе моих успехов на медицинском поприще. Я вырос в хорошего диагноста и инфекциониста с порядочным знанием гигиены, обеспечивающей правильную работу человеческого организма. Это именно те качества, которые требуются от инспектора городской санитарной службы, и он рассчитывает, что я изберу эту стезю. Важнее предупреждать болезни, чем их лечить. Самые большие благодетели города -- это люди, которые улучшают в нем водоснабжение, канализацию и освещение, короче, условия жизни. Но есть у него и личная причина, чтобы желать для меня этой должности. Когда Белла наконец возглавит собственную клинику (а он употребит все свое состояние, чтобы ее создать), поддержка влиятельного представителя городских властей будет ей очень полезна. Этот довод меня убедил. Я заговорил о нашем браке и высказал пожелание, чтобы он состоялся как можно раньше. Белла ответила, что вначале должна выяснить, не заразилась ли она у мадам Кронкебиль венерической болезнью. Бакстер сказал, что шести недель полового карантина будет достаточно, потом объявил, что устал, отрывисто попрощался и ушел наверх. Мне стало ясно: мысль о том, что Белла выходит замуж за меня, а не за него, все еще причиняет ему боль. Я поделился с ней своим наблюдением, но она только рассмеялась. Нет, она этого не оспаривала -- просто расценила как чудачество, которое у него скоро пройдет. Это была единственная область, в которой моя дорогая Белла была нечувствительна к чужой боли. Но когда у нас родились дети, я понял, что блаженная бесчувственность младших по отношению к родителям или наставникам, на которых они привыкли полагаться, -- правило, почти не знающее исключений. Мы поцеловались на сон грядущий, поднялись наверх к двери ее спальни и вновь поцеловались. Она прошептала: -- А ты изрядно окреп, Свечка. В старые времена, когда мы так делали, ты чуть в обморок не падал. Я сказал, что, увы, стал менее чувствителен -- мое тело тосковало по ней так долго, что еще не до конца поверило в нашу встречу. Она тихонько рассмеялась и призналась, что и сама стала не такой страстной. -- Мне хочется скорее миловаться, чем париться, -- сказала она, -- а у меня ведь не было сносного милованья на всю ночь до утра с тех самых пор, как Парень после Александрии взял моду спать со мной валетом. Ляжем сегодня вместе, незаменимая моя Свечка. Если проложить между нами простыню, я буду чувствовать твои тесные объятия, но не причиню тебе вредал. Хочешь так помиловаться? Я сказал, что буду счастлив и что именно такой предбрачный обряд широко распространен в сельской Шотландии, где это называется "любиться". Мы легли в постель и любились, и с той поры мы никогда не спали раздельно, если не считать ее отлучек в Лондон на собрания Фабианского общества. 21 Помеха Я хоть и атеист, но не доктринер. Когда мы убедились, что Белла здорова, я организовал простую пресвитерианскую свадебную церемонию, решив, что это вполне безвредный и традиционный способ придать бракосочетанию торжественность. Ближе всего к нам была церковь Парк-черч, но я не хотел, чтобы соседские дети устраивали у дверей "кучу малу" и поэтому выбрал Лэнсдаунскую церковь Объединенных пресвитерианцев на Грейт-вестерн-роуд, до которой было не больше десяти минут ходу*. Читатель-англичанин может удивиться, узнав, что обряд назначили на 9 утра 25 декабря. Это была самая ранняя дата из возможных, а Шотландская церковь не считает Рождество таким уж неприкосновенным днем, если только оно не падает на воскресенье. Когда я вел Беллу под руку, а следом за нами Бакстер вел под руку миссис Динвидди, мне было весело сознавать, что этот день люди по всему свету отмечают как праздник, хотя магазины, учреждения и фабрики Глазго были полны обычной деловой суеты. Утро выдалось морозное. Крыши, деревья и боковые улочки сплошь укутало снегом, но шагалось нам легко -- Бакстер заплатил ватаге мальчишек, и они расчистили нам тропинку от дома до церкви. Тропинка спускалась через парк по склону холма, но скользко на ней не было, потому что ее щедро посыпали солью. Морозный туман, щекотавший нос легким запахом дыма, ухудшал видимость только на дальнем расстоянии, и я заметил, что перед нами в церковь вошли какие-то люди. Это меня озадачило. Я предполагал, что, помимо Бакстера и миссис Динвидди, не будет ни свидетелей, ни гостей. Белла хотела пригласить мисс Макта-виш, Парринга, Астли и мадам Кронкебиль, желая показать им, "что все хорошо, что хорошо кончается" (ее слова). В конце концов мы убедили ее, что, собравшись вместе, эти люди изрядно смутят друг друга, и договорились, что не позовем никого и объявления давать не будем. Но пастор, разумеется, должен был заранее огласить имена вступающих в брак, дабы убедиться, что к нему нет препятствий. Мы вошли в церковь точно в назначенное время -- часы показывали без одной минуты девять -- и увидели, что неф совершенно пуст, если не считать группы из пяти человек, сидящих в одном из передних рядов. "Кто это такие?" -- спросила Белла, но я не знал; я заметил только, что один из них необычно высок, худ и похож на военного. Почему-то меня бросило в дрожь. Мне почудилось, что вот-вот случится несчастье и что мы с Беллой уже много раз вступали под руку, минуя эти же скамьи, в это же несчастье. Я словно увяз в дурном сне и во что бы то ни стало должен был проснуться. "Держись, Свичнет!" -- шепнул мне Бакстер столь повелительно, что я вскинул на него глаза. Он кивнул мне, и я понял, что он предвидел все, что может случиться, и готов к этому. Я крепче прижал руку Беллы и двинулся вперед с отвагой христианина, знающего, что Бог на его стороне. Мы прошли мимо незнакомцев и стали спиной к ним, лицом к престолу. Пастор обошел кафедру и после вступительных слов, как положено, спросил, я ли Арчибальд Свичнет, единственный сын Джессики Свичнет, незамужней из округа Уопхилл области Галлоуэй. Я ответил, что да, я. Затем он спросил невесту, она ли Белла Бакстер, дочь Игнейшуса Макгрегора Бакстера, коммерсанта из Буэнос-Айреса, и его супруги Серафины Рейнгольд Камберпатч? Белла ответила, что да, она. Я удивился, зачем это Бакстер изобрел для ее матери такое длинное и заковыристое имя; наверно, он решил, подумалось мне, что в нашем полном несуразностей мире перечень имен, не содержащий хотя бы одного длинного и заковыристого, выглядел бы подозрительно. Когда я пришел к этому заключению, пастор уже говорил, что если кто-либо из присутствующих знает причины, по которым эти двое не могут быть соединены священными узами брака, пусть он о них заявит. И у меня за спиной раздался высокий, отчетливый, скрипучий голос: -- Этот брак не может совершиться. Мы обернулись. Слова произнес тот самый высокий, худой мужчина -- он теперь стоял выпрямившись и смотрел на нас в упор, похожий на искусно выточенную в человеческий рост деревянную куклу. Он потому казался деревянным, что его пышные серо-стальные усы, закрывавшие рот, и остроконечная бородка почти не отличались по фактуре от розовато-бурой кожи лица. Рядом копошился, пытаясь встать, диковатого вида толстый старик со смуглым лицом. -- Кто вы? -- спросил пастор, голос у которого внезапно стал робким и писклявым. -- Я генерал сэр Обри ле Диш Коллингтон. Женщина, которая называет себя Беллой Бакстер, -- моя законная венчанная жена Виктория Коллингтон, в девичестве Виктория Хаттерсли. Здесь присутствует ее отец Блайдон Хаттерсли, директор-распорядитель манчестерско-бирмингемской паровозостроительной компании "Юнион Джек". -- Викки! -- вскричал старик, протягивая к Белле обе руки и орошая щеки слезами. -- Викки, крошка моя! Неужели ты забыла своего старенького папку? Белла посмотрела на него с величайшим интересом, потом, с таким же интересом, -- вновь на своего первого мужа. Генерал не сводил с нее неподвижных глаз. Заводчик всхлипывал. Мои же чувства были слишком диковинны, чтобы их описывать. Я понимал, что Белла, сама того не ведая, видит первого мужа своего тела и одновременно отца своего мозга, а рядом с ним -- деда своего мозга и одновременно отца своего тела. Наконец она вымолвила: -- Вы запоминающаяся пара, но я не припомню, чтобы я кого-нибудь из вас раньше видела. -- Говорите, Приккет, -- сказал генерал. Встал третий мужчина и заявил, что он, будучи личным врачом генерала, лечил леди Коллингтон от серьезной болезни по меньшей мере восемь месяцев перед ее исчезнавением; дама, которая отозвалась на имя Белла Бакстер, обладает голосом и наружностью, столь сходными с голосом и наружностью леди Коллингтон, что без всякого сомнения они -- одно лицо. Тут пастор сказал, что брак состояться не может. Не знаю, что бы я сделал, если бы рука Беллы не оставалась сцеплена с моей и вперед не выступил Бакстер. Его дородная фигура и спокойный тон вселили в меня детскую надежду. Он сказал: -- Генерал Коллингтон. Мистер Хаттерсли. Кто-то сообщил вам время и место этого бракосочетания. От того же лица вам, может быть, известно, что я состоятельный человек и практикующий хирург, оперировавший членов королевской семьи. Мисс Бакстер явилась ко мне три года назад, не имея никаких воспоминаний о прежней жизни. С той поры она живет под моей опекой, и я завещал ей все свое состояние. Год назад она по своему свободному выбору обручилась с моим другом доктором Свичнетом из Королевской лечебницы Глазго. Генерал Коллингтон! Мистер Хаттерсли! Хотите ли вы, чтобы личность мисс Бакстер в законном порядке установил суд? Или все же мы попробуем установить истину путем спокойного обсуждения? Мой дом отсюда недалеко. Приглашаю вас туда. -- Объясните ему, Харкер, -- сказал генерал. Встал четвертый, назвался адвокатом генерала Коллингтона и заявил, что сэр Обри хотел бы избежать ущерба, который нанесло бы репутации его жены публичное разбирательство вопросов частной жизни. По этой, и только по этой, причине генерал согласен на переговоры с участием следующих лиц. С одной стороны -- он сам, его адвокат, его врач, отец его жены и мистер Сеймур Граймс из частного сыскного агентства "Сеймур Граймс" (при этом встал пятый). Другую сторону, продолжал адвокат, могут представлять мистер Бакстер и его друг доктор Свичнет. При этом сэр Обри настаивает, чтобы его жена Виктория Коллингтон дожидалась исхода обсуждения в другой комнате. Для того чтобы исключить ее из переговоров, у него есть более чем убедительные причины. Он также настаивает, чтобы они происходили в апартаментах, снятых им в отеле при вокзале Сент-Инок. -- Вы хотите рассказать Богу и Свечке, кто я такая, а я чтоб не слышала? -- крикнула Белла. -- Бог, что ты на это скажешь? -- Я скажу, что не буду в этом участвовать, -- ответил Бакстер спокойно, -- если не будут приведены веские доводы. -- Объясните ему, Приккет, -- сказал генерал. Медик выбрался в проход и, к огромному неудовольствию Беллы, отвел Бакстера в сторонку и что-то зашептал ему на ухо. Бакстер ответил во всеуслышание: -- Это никакой не довод, это ложь. Я могу доказать, что это ложь. Переговоры состоятся только при участии мисс Бакстер и только у меня дома. В моем жилище генерал Коллингтон и его окружение не рискуют ничем; а вот из отелей у нас в Британии мужчины не раз увозили женщин, выдавая себя за их мужей, и полиция не вмешивалась. -- Верно! -- рявкнул генерал. Адвокат посмотрел на него с укором. Генерал бесстрастно уставился на него в ответ, и некоторое время никто не шевелился. Потом, вероятно, был дан какой-то знак, потому что адвокат негромко сказал Бакстеру: -- Мы поедем к вам домой. В переулке рядом с церковью ждут три кеба. -- В трех кебах могут разместиться только шестеро, -- заметил Бакстер. -- Миссис Динвидди, поезжайте, пожалуйста, с этими пятью джентльменами на Парк-серкес, 18. Проведите их в мой кабинет, зажгите камин и предложите им подкрепиться. Мы с мисс Бакстер и доктором Свичнетом вернемся не иначе как пешком и прибудем вскоре после вас. Мистер Харкер, доведите, пожалуйста, мои слова до сведения вашего нанимателя. После этого Бакстер повернулся к адвокату спиной и сказал священнику, что завтра он заплатит ему за беспокойство и обратится к нему снова, когда сегодняшнее недоразумение будет улажено. Затем он взял Беллу под другую руку, и мы трое двинулись по проходу к двери. Когда мы вышли на улицу, мне показалось, что я провел в этой церкви не десять минут, а десять дней. Как свежо, светло и молодо выглядели подернутая морозной дымкой улица и заснеженные крыши! Белла чувствовала то же, что и я. Она сказала: -- Я и подумать не могла, что на нашем бракосочетании будет так весело. Неужели этот несчастный старик действительно мой папа? Надо его как-нибудь утешить. И что, я была замужем за этой маской на жердине? Лучше бы от него подальше. Эти господа и вправду хотели меня похитить? Вдруг на минуту мне показалось, что хотят. Хорошо, что ты был с нами, Бог. Свечка бы погиб, сражаясь за меня, но какая была бы польза похищенной Белл от потухшей Свечки? Тебе, Бог, достаточно было гаркнуть как следует, и вся эта бражка на пол бы попадала, и они это знали. Так значит, дело к тому идет, что наконец-то тайна происхождения видов применительно к Белл Бакстер будет разгадана. Что тебе там шептал этот лекарь, Бог? -- Всякие враки. Может быть, он их еще повторит, и тогда ты услышишь, как я их опровергну. -- А почему у тебя такой несчастный вид, Бог? Почему ты не взволнован, как я? -- Потому что тебе предстоит узнать, что я тоже лгал. -- Что? Ты лгал? -Да. -- Если ты мне лгал, где может быть на свете правда? Кого добрым-то можно считать? -- испугалась Белла. -- Правда и добро исходят не от меня, Белл. Я слишком слаб. Я такое же несчастное создание, как генерал Коллингтон. Приготовься презирать нас обоих. 22 Правда: моя самая длинная глава Имя генерала Коллингтона было мне известно задолго до того, как Бакстер произнес его вслух, читая письмо Парринга. В то время Громобой Коллингтон был столь же популярным персонажем газетных полос, как сэр Гарнет Вулзли или Гордон Китайский. Виконта Вулзли назначили главнокомандующим Британской армии. Генерал Гордон, позволив дервишам разорвать себя на куски, стяжал венец мученика во славу империи. Первому мужу моей жены повезло меньше. Лондонская "Тайме" и "Манчестер гардиан" ныне приписывают его подвиги офицерам, которые даже не упоминались в первых репортажах о событиях. Бульварная печать следует их примеру. Почему же несчастливый конец доблестного воина затмил целую жизнь, полную патриотического служения? Лучшей его биографией останется статья из справочника "Кто есть кто" за 1883 год. В последующих изданиях он не упоминается вовсе. КОЛЛИНГТОН, сэр Обри ле Диш, 13-й баронет; ок. 1623; ордена: крест Виктории, Бани 1-й ст., Св. Мих. и Св. Георг.; мировой судья; чл. парл. (лрд) от Сев. Манчестера с 1878; р.Симла, 1827; старший сын генерала К. Коллингтона, губернатора Андаманских и Никобарских о-вов, и Эмилии, старшей дочери Бамфорта ле Диша, баронета, Хогснортон, Лоумшир и Баллинок-мйллап, гр-во Корк; унасл. титул от двоюр. брата в 1861 г.; супруга Виктория Хаттерсли, дочь Б. Хаттерсли, па-ровозостроителя из Манчестера. Образов.: Рагби, Хайдельберг, Сандхерст. Командовал туземным подраздел, на вост. границе, мыс Доброй Надежды, 1849; экспедиция против свази, 1850-- 1851 (тяж. ранение, отмечен в рапортах, внеоч. звание подполковника); добровольцем участв. в Крымской камп., Севастополь, 1854--1856 (дважды ранен и отмечен в рапортах за отражение 5 русских вылазок с оч. малочисл. подраздел. 4-го Королевского полка, медаль за Крымскую войну и 3 пряжки, орден Меджидии и турецкая воинская медаль); нач. разведки бригады во главе мобильной колонны в Центр. Индии во время мятежа 1857-1858 (ранен, участв. во взятии крепостей Фумукенуггер и Буллубгур, штурме Кашмирского Бастиона и Делийских высот, медаль "За Индию", пряжка "За Дели", орден Золотого руна от португ. короны за оборону Гоа); пом. генерала-адъютанта в брит, экспедиц. корпу- се в Китае, 1860 (ранен при уничтожении береговых батарей на Янцзы, но участвовал во взятии Пекина и штурме Летнего дворца); нач. исправит, колонии на о-ве Норфолк, 1862-- 1864; губернатор Патагонии, 1865--1868 (подавил восстания тегуэльчей и геннаке-нов, не потеряв ни единого человека); губернатор Ямайки, 1869--1872; нач. Бирманского карат, экспедиц. корпу-са, 1872--1873; в чине генерал-лейтенанта подавил 1 -е восстание метисов в сев.-зап. Канаде, 1874; генерал-адъютант в Ащантийской войне, 1875 (ранен, крест Виктории); нач. милиции в Канаде, 1876 (ранен разорвавш. орудием во время поездки по Квебеку, денежная награда от Парламента в 25 000 ф. ст., орден Почетного легиона 5-го класса); мастер Великой Ложи вольных каменщиков Англии, 1877. Публикации: "Пока Англия трепетала", взгляд на действия правительства во время чартистского движения 1848 г.; "Очистить планету", монодрама; "Политические болезни, имперские лекарства", лекция в Объединенном военном институте. Внеслужебные занятия: охота, стрельба, племенное скотоводство; попечитель приюта для бездомных и сирот при Манчестерском об-ве человеколюбия; личный надзор за опытным хоз- переселению в колонии. Адрес. Порчестер-террас, 49, Лондон. Клубы: Кавалерийский, Объединенный воинский, Пратта, Британская евгеника. Я прочел эту статью на следующий день после возвращения Беллы, предварительно убедившись, что никто меня не видит. Позже я узнал, что Белла и Бакстер по отдельности сделали то же самое. Преисполненные планов на будущее, мы не хотели ворошить прошлое сообща -- мы надеялись, что оно оставит нас в покое. Один Бакстер воспользовался сведениями, чтобы приготовиться на случай, если прошлое неожиданно нас потревожит. В то холодное рождественское утро, когда мы торопливо шли из церкви домой, только он был в серьезном расположении духа. Белла заразила меня своим острым любопытством, и я испытывал дурацкую гордость из-за известности генерала. Я не боялся, что он отнимет у меня невесту, но воображал, что моя сердечная жизнь войдет в историю, как вошла в нее сердечная жизнь Риццио или Босуэлла1, -- но не с роковыми для меня последствиями, а лишь в такой степени, чтобы сделать меня знаменитым. Даже слова Бакстера не отрезвили меня. Приблизившись к дому 18, в окне кабинета мы увидели генерала, устремившего на нас взгляд сверху вниз. Белла содрогнулась. Бакстер мягко сказал: -- Левый глаз у него стеклянный, и, чтобы глаза не разъезжались, он всегда смотрит прямо перед собой. Ни один крупный военачальник не имеет столько ранений, как ле Диш Коллингтон. -- Ох, бедняга! -- воскликнула Белла и ободряюще ему помахала. Он не подал виду, что заметил этот жест, а я вдруг испугался, что жалость может толкнуть ее к нему. Когда мы вошли в кабинет, он все еще смотрел в окно, стоя к нам спиной. Старый заводчик устроился в кресле подле камина. Пока мы с Беллой усаживались у стола, он бросил на нас быстрый взгляд и вновь уставился в огонь. Адвокат и врач с чопорным видом сидели на диване рядом с детективом. Сеймур Граймс единственный из посетителей чувствовал себя свободно; в руке у него был стакан с виски, наполненный из графинчика, который миссис Динвидди поставила в пределах досягаемости. Бакстер прошел прямо к бюро, отпер его и вынул какие-то бумаги. Положив их на стол, он спросил, не обращаясь ни к кому в отдельности: -- Генерал предпочитает стоять? -- Сэр Обри обычно предпочитает стоять, -- произнес генеральский врач осторожно. -- Хорошо, -- сказал Бакстер. Он сел, выбрав место, откуда ему были видны все присутствующие, и заговорил. -- В столь густонаселенном мире, как наш, почти у каждого человека есть несколько двойников с такой же внешностью и таким же голосом. Есть ли у кого-нибудь из вас дополнительные причины считать, что Белла Бакстер --это Виктория Коллингтон? -- Да, -- отозвался старый заводчик. -- Неделю назад я получил письмо от некоего Парринга. Там говорилось, что моя Викки живет тут, у вас. Я связался с зятем и узнал, что двумя неделями раньше он получил такое же письмо, но ничего не предпринял. -- Это было письмо сумасшедшего! -- вмешался адвокат. -- Парринг пишет, что леди Коллингтон была не только его любовницей, но и любовницей Роберта Бернса, "пригожего принца Чарли" и прочих знаменитостей вплоть до обитателей райских кущ. Вас удивляет, что генерал оставил подобное послание без внимания? -- Да, -- отозвался старик, хмуро глядя в огонь. -- За все три года только это письмо и давало ключ к местонахождению моей Викки. Когда она пропала, мы всех должны были на ноги поставить, но этот вот доктор Приккет сказал: "Не надо в полицию обращаться -- я уверен, это временное помрачение -- публичный скандал еще сильней выведет ее из равновесия -- если любите свою дочь, дайте ей время вернуться по своей воле". Разумеется, Приккет только то говорит, что сэр Обри хочет слышать. Теперь я это понимаю, тогда не понимал. Прошло несколько дней, пока не оповестили Скотленд-Ярд, а они дело замяли, потому что... потому что... -- Он издал не то смешок, не то сдавленное рыдание -- ...Коллингтон ведь народный любимец -- пример для юношества -- это сам лорд Пальмерстон сказал! Газеты -- молчок, и никто ничего не обнаружил. Или обнаружили, да мне не сказали. И как только я письмо Парринга прочел, тут же нанял Граймса. Расскажите, Граймс, что вы там выведали. Детектив кивнул, отхлебнул из стакана и зачастил, как истый лондонец. Это был заурядный человек лет тридцати -- столь заурядный, что я не отметил в нем ничего личного, за исключением манеры говорить, опуская местоимения первого лица. -- Нанят расследовать исчезновение леди Коллнтн семь дней назад, три года после события. Леди пропала из дома внезапно в тревоге смятении расстройстве да еще в интересном положении -- восемь с половиной месяцев беременности, из-за этого прекрасный пол часто чудить начинает, бедняжки. Дали фото пропавшей, приличное. Прибыл в Глазго проверить сведения из письма Данкана Парринга, эсквайра, и выяснил, что указанный джентльмен содержится в охраняемой палате городского Королевского приюта для умалишенных, доступ строго запрещен. Леди К. пропала из дома 49 по Порчестер-террас 6 февраля 1880 года, так что проверил все данные полиции и Общества человеколюбия о бродячих умалишенных или неуравновешенных женщинах, задержанных или обнаруженных в Глазго после этой даты. Оказалось, женщина типа леди К. замечена бросающейся с моста в реку Клайд 8 февраля и выловлена работником Общества человеколюбия, неким Джорджем Геддесом. Показал ему фото. "Она!" -- говорит. Я: "Где сейчас?" Он: "Труп не востребован, поэтому увезен полицейским хирургом на медицинский факультет университета 15 февраля" --неверно. Боглоу Бакстер был полицейским хирургом, но, как показывают факультетские архивы, мистер Бакстер не доставлял туда НИКАКИХ трупов ни 15 февраля, ни когда-либо позже, потому что 16 февраля факультет получает от него письмо, где говорится, что он прекращает работу в полиции, чтобы сосредоточиться (так написано) на частной практике. Что он, безусловно, и сделал. К концу февраля угольщик, молочник, бакалейщик, мясник, снабжающие дом 18 по Парк-серкес, уже знают, что у мистера Бакстера появилась постоянно проживающая пациентка. Парализованная. В апреле уже ходит, но ум младенца. Три года спустя она сидит здесь, цветущая, как роза, и готова опять замуж. Удачи вам, мисс или леди К.! Глядя на Беллу, Сеймур Граймс приветственно поднял стакан и осушил его. -- Мне он нравится, -- прошептала Белла так громко, что я усомнился, поняла ли она его рассказ. Все остальные смотрели на Бакстера. -- В цепи ваших рассуждений есть слабое звено, мистер Граймс,-- сказал он. -- По вашим словам, Джордж Геддес (кстати, весьма известное и уважаемое лицо в нашем городе) утверждает, что он вытащил мертвое тело*. Как может найденный им труп рассиживать теперь тут с нами? Ведь вы сами сказали, что он семь дней пролежал в морге. -- Не знаю -- не моя епархия,-- ответил детектив, пожав плечами. -- Я думаю, мне удастся пролить свет на это темное дело,-- сказал врач,-- если сэр Обри позволит. Генерал и бровью не повел. -- Здесь мой дом, доктор Приккет,-- промолвил Бакстер. -- Я не только позволяю, я настаиваю, чтобы вы высказались. -- Так я и сделаю, мистер Бакстер, хоть мои слова и придутся вам не по вкусу. Медики Лондона знают, что с начала нынешнего века хирурги Глазго экспериментируют, пропуская электрический ток через нервную систему трупов. Известно, что в 1820-е годы один из ваших оживил труп повешенного преступника, который сел и начал говорить. Публичный скандал был предотвращен только тем, что кто-то из демонстраторов взял скальпель и перерезал ему горло*. Ваш отец присутствовал на этой демонстрации. Не сомневаюсь: он все, что знал, передал вам, его единственному ассистенту, если не считать невежественных медицинских сестер. Увы, сэр Колин, как известно, далеко не всеми своими открытиями делился с коллегами. -- Бог,-- произнесла Белла глухим голосом, какого я никогда раньше не слышал,-- когда мы сегодня выходили из церкви, ты сказал, что собираешься признаться во лжи. Мне кажется, я теперь понимаю, в чем эта ложь состояла. Мои папа и мама не погибли в Аргентине в железнодорожной аварии. Ты придумал это, чтобы скрыть кое-что похуже. -- Да, -- сказал Бакстер и закрыл лицо руками. -- Так этот несчастный старикан действительно мой отец? А этот человек-кол, который боится взглянуть мне в глаза, действительно мой муж? И я сбежала от него и утопилась? О Свечка, держи меня, пожалуйста, крепче. Я послушался, и правильно сделал, потому что генерал обернулся. Он обернулся и заговорил ломким, тонким, высоким голосом, который становился все громче и громче. -- Хватит строить дурочку, Виктория. Ты прекрасно помнишь, что Хаттерс-ли твой отец, что я твой муж и что ты убежала из дома, не желая исполнять свой супружеский долг. Вся эта нелепая история с утоплениями, моргами и потерей памяти выдумана, чтобы скрыть тот простой факт, что три года ты жила с уродом, утоляя свою болезненную страсть к плотскому соитию сначала с ним, потом с сумасшедшим распутником, теперь -- с неотесанным негодяем. Ты делаешь это здесь -- сейчас -- перед моими глазами. РУКИ ПРОЧЬ ОТ МОЕЙ ЖЕНЫ, СЭР! Последние слова он прокричал так громко, что я чуть было ему не подчинился. Один из его льдисто-голубых глаз мог быть и вправду стеклянным, но он соответствовал другому столь безупречно, что я содрогнулся от излучаемой ими ненависти. Но тут я увидел подле нас Бакстера, который ростом был ничуть не ниже генерала, но толще его раз в пять, и неожиданная поддержка пришла к нам от старика, который по-прежнему смотрел в камин. Он сказал: -- Не надо так о моей Викки, сэр Обри. Вы прекрасно знаете, чьи плотские страсти ее из дома выгнали. Если она делает вид, что забыла, честь ей и хвала. Если и вправду забыла, хвала Господу. -- В моих отношениях с женой стыдиться мне нечего,-- резко ответил генерал; Белла мягко высвободилась из моих рук и подошла к старику. -- Вы стараетесь быть добрым -- может быть, вы и вправду мой отец. Дайте подержать вашу руку,-- сказала она. Он взглянул на нее, скривив рот в болезненной улыбке, напомнившей мне улыбку моей матери, и позволил ей взять свою руку в обе ладони. Она закрыла глаза и прошептала: -- Вы сильный... яростный... хитрый... но ни капельки недобрый, потому что боитесь. -- Неправда! -- воскликнул старик, отдергивая руку. -- Сильный, яростный и хитрый, да, слава Богу, я такой. Потому-то я выбрался сам и тебя с матерью вытащил из вонючей манчестерской помойки, всех нас вытащил, а кто послабже, тех потопил. Троих твоих маленьких братцев я не смог, правда, вытащить -- померли от холеры. Но ничего на свете я не боюсь, кроме бедности и фырканья тех, у кого кошелек потуже. А этого только дурак не боится, тем более когда и того и другого изрядно пришлось хлебнуть. Мы все этого нахлебались, пока я не выпер из дела твоего дядьку. Уж как он визжал -- что твоя свинья резаная, а потом с Хадсоном спознался, чтоб свое вернуть, с самим Хадсоном! С рельсовым королем! Но я и его, и Хадсона стер в порошок. Да, Викки,-- старик вдруг разразился хохотом,-- не кто иной, как твой старый папаша, стер в порошок Короля Хадсона! Но ты женщина и о бизнесе не имеешь понятия. Через десять лет у меня уже был граф в совете директоров, я проводил людей в парламент и давал работу половине квалифицированной рабочей силы Манчестера и Бирмингема. Потом в один прекрасный день тебе стукнуло семнадцать, и я вдруг увидел, что ты красавица. До этого я был слишком занят, чтобы на тебя смотреть или думать, как придать тебе товарный вид для рынка невест. Но тут я потащил тебя прямиком в швейцарский монастырь, где дочек миллионеров скребут и полируют вкупе с дочками маркизов и всяких заграничных принцев. Говорю настоятельнице: "Сделайте мне из нее леди. Попотеть с ней придется, это уж точно. Она упрямая, как ее мамаша когда-то была,-- из тех ослиц, что лучше понимают палку, чем морковку. Неважно, сколько уйдет времени и денег, важно, чтоб получилась невеста высшего разряда". Времени ушло семь лет. Когда ты домой вернулась, твоя мать уже умерла -- отказала печень,-- и я, признаться, за тебя порадовался. В бедности она мне хорошей женой была, в богатстве -- только обузой. Ее простота могла погубить твои шансы. А уж из тебя-то монахини конфетку сделали -- по-французски болтала, как настоящая мамзель, хотя английский твой как был манчестерским, так и остался. Но генерал был не в претензии -- правда, сэр Обри? -- Правда. Ее чудной говор меня забавлял. Это было чистое создание, милейшее существо из всех, кого я встречал,-- сказал генерал задумчиво. -- Душа невинного ребенка в телесной оболочке черкесской гурии -- неотразимо. -- Любила я вас? -- спросила Белла, глядя на него. Он важно кивнул. -- Ты восхищалась им, боготворила его,-- воскликнул ее отец,-- да и посмела бы ты его не любить! Ведь это был народный герой и двоюродный брат графа Хервуда. К тому же, тебе уж двадцать четыре исполнилось, а он был единственный мужчина, кроме меня, с которым тебе разрешалось видеться. Ты на седьмом небе была в день свадьбы. Для приема и банкета я снял и украсил целиком манчестерский Фри-трейд-холл, и соборный хор пел вам "Аллилуйю". -- Ты любила меня, Виктория, и я любил тебя,-- сказал генерал хрипло,-- поэтому мы стали мужем и женой. Я пришел сюда, чтобы напомнить тебе об этом и защитить тебя. Простите меня, джентльмены! -- его правый глаз обескураживающе метнулся в нашу с Бакстером сторону. -- Простите меня за крики и оскорбления. Может быть, вы и честные люди, хотя обстоятельства говорят не в вашу пользу, а моя вспыльчивость печально известна. Тридцать лет я служил Англии (или, лучше сказать, Британии) и щадил себя не больше, чем солдат, которыми командовал, и дикарей, которых усмирял. В моем теле нет ни единого мускула без своей особой боли, и хуже всего мне, когда я сижу. Я могу отдохнуть только лежа ничком, вы мне позволите краткий отдых? -- Сделайте одолжение,-- сказал Бакстер. Адвокат, врач и детектив вскочили с дивана. Врач помог генералу на нем распластаться. -- Дайте я вам подушку подложу,-- сказала Белла, которая уже принесла подушку и стала подле него на колени. -- Нет, Виктория. Я никогда не пользуюсь подушкой. Неужели ты забыла? -- промолвил генерал, опустив веки. -- Да. Забыла. -- Ты совсем ничего обо мне не помнишь? -- Ничего определенного,-- ответила Белла неуверенно,-- хотя что-то в вашем голосе и наружности все-таки кажется знакомым, словно я во сне вас видела или в театре. Дайте подержать вашу руку. Может быть, тогда вспомню. Он устало протянул руку, но, едва дотронувшись до нее пальцами, она вскрикнула и отдернула свою, как ошпаренную. -- Ужасный человек! -- воскликнула она не укоризненно, а только ошеломленно. -- То же самое ты сказала в день своего бегства,-- ответил он усталым голосом, не открывая глаз,-- и ты ошиблась. Если не брать в расчет воинские награды и общественное положение, я такой же мужчина, как все. Ты как была, так и осталась неуравновешенной женщиной. Жаль, Приккет не сделал тебе операцию после медового месяца. -- Операцию? Какую? -- Не могу тебе сказать. Джентльмены обсуждают такие вещи только со своими врачами. -- Сэр Обри,-- вмешался Бакстер,-- трое в этой комнате -- квалифицированные медики, а единственная присутствующая здесь женщина готовится стать медицинской сестрой. Она имеет право знать, почему вы называете ее неуравновешенной женщиной, обуреваемой болезненными страстями, которой после медового месяца следовало сделать хирургическую операцию. -- Лучше бы не после, а до,-- промолвил генерал, все еще не размыкая век. -- Магометане делают это новорожденным девочкам. Поэтому из них получаются самые покорные жены на свете. -- Не будем ходить вокруг да около, сэр Обри. Сегодня в церкви ваш врач на ухо сказал мне, чем по его -- и вашему -- мнению была больна ваша жена. Если он немедленно не повторит это вслух, разговор будет продолжен в суде перед шотландскими присяжными. -- Скажите, Приккет,-- согласился генерал устало. -- Прокричите. Оглушите нас. -- Эротомания,-- с трудом выговорил врач. -- Что это значит? -- спросила Белла. -- Генерал полагает, что ты слишком сильно его любила,-- ответил Бакстер. -- Это значит, -- торопливо заговорил Приккет,-- что вы хотели спать в его спальне, в его постели, лежать с ним (я принужден быть откровенным) каждую ночь без исключения. Джентльмены! -- Он отвернулся от Беллы и обратился ко всем прочим:--Джентльмены, генерал--добрый человек, он скорее отрубит себе правую руку, чем разочарует женщину! Накануне свадьбы он попросил меня дать точное описание -- с научной, гигиенической точки зрения -- обязанностей женатого человека. Я сказал ему то, что знает каждый врач, -- что половые сношения, если ими злоупотреблять, ослабляют и тело, и душу, но в разумных пределах не приносят ничего, кроме пользы. Я сказал, что ему следует допускать к себе молодую жену на полчаса каждый вечер в течение медового месяца и раз или два в неделю после него, причем как только будет установлена беременность, все любовные игры следует прекратить. Увы, леди Коллингтон оказалась столь неуравновешенной, что даже на восьмом месяце она хотела лежать с сэром Обри всю ночь напролет. Когда ей этого не позволяли, закатывала истерику. По щекам Беллы заструились слезы. -- Бедняжке хотелось помиловаться, -- сказала она. -- Ты никогда не могла понять,-- проговорил генерал сквозь сжатые зубы,-- что прикосновение к женскому телу возбуждает в крепком, полноценном мужчине АДСКИЕ ВОЖДЕЛЕНИЯ -- вожделения, обуздать которые невозможно. Миловаться! Отвратительное, бабье словечко. Оно марает твои губы, Виктория. -- Тут каждый говорит, что думает, ясное дело,-- сказала Белла, вытирая глаза,-- но странно все это звучит. Послушать сэра Обри, он может разорвать женщину на части, но, честно сказать, обойдись он со мной грубо, я его о коленку бы переломила. -- Ха! -- прозвучал презрительный возглас генерала; его врач заговорил совсем быстро, вероятно задетый словами Беллы и равно скептическими взглядами, которыми обменялись мы с Бакстером, слушая его трактовку обстоятельств. Голосом, почти столь же пронзительным, как генеральский, он сказал: -- Ни одна нормальная, здоровая женщина, ни одна порядочная, уравновешенная женщина не желает и не ждет наслаждения от полового акта, она видит в нем только долг. Уже античные философы понимали, что мужчина -- энергичный сеятель, а добропорядочная женщина -- мирное поле. В трактате "De rerum natura" ("О природе вещей") Лукреций говорит, что только развратные женщины двигают бедрами. --Это убеждение противоречит природе и большей части человеческого опыта,-- возразил Бакстер. -- Большей части человеческого опыта? Конечно, еще бы! -- вскричал Приккет. --Я говорю только об утонченных женщинах, респектабельных женщинах, а не о грубой массе. -- Подобные диковинные представления,-- обратился Бакстер к Белле,-- впервые были письменно изложены афинскими гомосексуалистами, которые считали, что единственное предназначение женщины -- рожать мужчин. Потом их подхватили христианские попы-безбрачники, видевшие в половом наслаждении корень всякого греха, а в женщине -- его орудие. Не понимаю, почему эта идея так популярна ныне в Британии. Может быть, выросшие в числе и размерах школы-интернаты для мальчиков породили целый класс людей, не знакомых с реальностями женской натуры. Но скажите мне, доктор Приккет, леди Коллингтон была согласна на клиторотомию? -- Не только согласна -- она умоляла меня о ней со слезами на глазах. Она ненавидела свои истерические припадки, ненавидела свою неодолимую тягу к близости с мужем, ненавидела свою болезнь не меньше, чем он. Она послушно прини-мапа успокаивающие, средства., которые я назначал, но в конце концов мне пришлось сказать ей, что они совершенно бесполезны и что излечить ее можно, лишь вырезав средоточие ее нервного возбуждения. Она умоляла меня сделать это немедленно и была горько разочарована, когда я объяснил ей, что необходимо подождать до рождения ребенка. Леди Коллингтон! -- сказал Приккет, вновь поворачиваясь к Белле. -- Леди Коллингтон, мне очень жаль, что вы ничего этого не помните. Раньше вы полагались на меня, как на доброго друга. Белла молча покачала головой. Бакстер спросил: -- Так значит, леди Коллингтон убежала из дома не потому, что боялась вашего лечения? -- Конечно нет! -- негодующе воскликнул Приккет. -- Леди Коллингтон не раз говорила, что у нее нет большей радости, чем мои визиты. -- Но с какой стати она все-таки убежала? -- Она сошла с ума,-- сказал генерал,-- вот с какой стати. Если теперь она выздоровела, она вернется со мной домой. Если откажется, значит, она все еще сумасшедшая, и мой супружеский долг -- поместить ее туда, где ее будут должным образом лечить. Я не могу оставить ее в доме, где из моей безумной жены делают сиделку] -- Но с тех пор как она утопилась, она уже не ваша жена,-- быстро сказал Бакстер. -- Согласно брачному контракту, супружество длится, "пока не разлучит вас смерть". Единственный человек, способный независимо засвидетельствовать тождество вашей жены и моей подопечной,-- это сотрудник Общества человеколюбия, который видел самоубийство и извлек из воды труп. По словам доктора Приккета, я дал ей новую жизнь. Если так, то я настолько же отец и покровитель вновь рожденной женщины, насколько мистер Хаттерсли был отцом и покровителем прежней, и я в такой же степени, как он когда-то, имею право препоручить ее в бракосочетании избранному ею жениху. Как вам моя логика, мистер Харкер? -- Никакая это не логика, мистер Бакстер, а чушь на постном масле,-- ответил адвокат холодно. -- Я не сомневаюсь ни в том, что леди Коллингтон погрузилась в воды Клайда, ни в том, что сотрудник Общества человеколюбия извлек ее из реки. За это ему и платят. Он послал за вами, чтобы вы вернули ее к жизни, что вам, несомненно, удалось. Затем вы дали ему взятку, чтобы он позволил вам увезти ее сюда, где, представляя ее окружающим как племянницу и жертву катастрофы, вы медикаментами привели ее разум в детское состояние и вдоволь натешились ее телесной красотой и соблазнительной слабостью, прикрывшись личиной доброго дядюшки и заботливого врача. В этой роли вы даже совершили с вашей любовницей кругосветное путешествие! Но, вернувшись в Глазго, вы почувствовали, что она вам надоела, и потворствовали ее побегу с несчастным Данканом Паррингом. Вчера я посетил мать бедного Парринга, которая страшно удручена случившимся. Она сказала мне, что ее сына привела к телесному, душевному и финансовому краху женщина, которую он называет Беллой Бакстер. Если бы его не содержали сейчас под охраной в городском Королевском приюте для душевнобольных, он бы сидел в тюрьме за присвоение средств, вверенных ему клиентами. В прошлом месяце ваша дважды брошенная любовница к вам вернулась, и вы спешно устроили ее брак со Свичнетом, вашим слабоумным прихлебателем. Если я расскажу эту историю британскому суду присяжных, он мне поверит, потому что это сущая правда. Посмотрите, сэр Обри! Посмотрите на него! Что правда с человеком делает! Со стоном, подобным подземным раскатам грома, Бакстер поднялся со стула, прижал руки к животу и низко склонился, дергаясь, как эпилептик. Я был удивлен не его реакцией, а тем, что он удержался на ногах. Адвокат так искусно перемешал правду и ложь, что на мгновение даже я ему поверил. Но тут к Бакстеру подскочила Белла, обвила рукой его талию и, нежно поглаживая, выпрямила его снова. Это подхлестнуло меня. Если посетители никогда раньше не сталкивались с холодной яростью рационального до мозга костей шотландца, теперь они узнали, что это такое. -- Если бы мистер Бакстер не испытал сейчас боли, он был бы каменным истуканом,-- сказал я. -- Злоупотребив гостеприимством этого мудрого, доброго, самоотверженного человека, вы назвали его уродом и лжецом. В присутствии пациентки, которая обязана ему жизнью, вы обвинили его в развратных посягательствах на нее. Вы не знаете, какая страшная трещина опоясывает ее череп; если бы он не заботился о ней, как мать, и не воспитывал ее, как отец, дело не обошлось бы полной потерей памяти -- ее сознание осталось бы сумеречным. Кругосветное путешествие было не любовным развлечением, а лучшим способом показать ей мир, который она забыла. Он не потворствовал ее побегу с Паррингом -- он пытался ее отговорить, умолял о том же меня, а когда нам обоим это не удалось, он снабдил ее средствами для того, чтобы вернуться к нам, когда эскапада ей наскучит. Никакой распутник, избавляющийся от любовницы, так бы не поступил! Вам, вдобавок, хватило бесстыдства назвать меня -- его лучшего друга! Арчибальда Свичнета, доктора медицины, врача Королевской лечебницы Глазго! -- вы посмели назвать меня неотесанным негодяем и слабоумным прихлебателем. Неудивительно, что нарушение функции блуждающего нерва породило у него обратную перистальтику, вследствие чего выброс сока поджелудочной железы вызвал раздражение пищевода, сопровождаемое сильнейшей изжогой! И болезненную реакцию на мерзкую хулу вы трактуете как признак ВИНЫ??? !!! Стыд вам и срам, джентльмены. Я начинаю думать, что вы и не джентльмены вовсе. -- Благодарю тебя, Свичнет,-- проговорил Бакстер. Теперь он сидел в кресле напротив мистера Хаттерсли, а Белла стояла позади него, положив руки ему на плечи и как бы его защищая. Она смотрела на него с таким выражением лица, какое я впоследствии, проводя с ней медовый месяц в Италии, увидел у Боттичеллиевой Мадонны. Бакстер вновь заговорил с адвокатом, как будто ничего не случилось. -- Итак, вы полагаете, что дама, стоящая позади меня, и жена генерала -- одно и то же лицо. -- Не полагаю, а знаю. -- Я докажу, что вы не правы, с помощью пяти независимых свидетельств, каждое -- от ученого мирового масштаба. Леди Виктория Коллингтон была истеричка; она так по-детски зависела от мужа, которому была невыносима, что самой большой радостью для нее были визиты домашнего врача; она испытывала такое отвращение к себе, что охотно притупляла свой разум успокоительными и страстно желала, чтобы ее тело изуродовали скальпелем. Прав я или нет? -- Да уж, устроила она жизнь генералу, -- проворчал старый мистер Хаттерсли, -- но я бы добавил, что и в самых диких припадках она вела себя как настоящая леди. -- Она давала отдых своему бедному разуму посредством успокоительных, -- сказал врач, -- и хотела, чтобы ее исцелили скальпелем. С этими поправками ваш портрет несчастной леди более чем верен. -- Да, вы неплохо знаете мою жену, Бакстер, -- усмехнулся генерал. -- Я никогда не встречал вашу жену, сэр Обри. Утопленница, которая пришла в сознание в этом доме, -- другое лицо. Объясните присутствующим, доктор Приккет, кто такие Шарко из Парижа, Голый из Павии, Крепелин из Вюрцбур-га, Бройер из Вены и Корсаков из Москвы. -- Это психиатры, специалисты по болезням мозга и нервной системы. Шарко я считаю шарлатаном, но, конечно, на континенте даже его высоко ценят. -- Во время кругосветного путешествия мы посетили их всех. Каждый из них обследовал женщину, которую я называю Беллой Бакстер, и дал о ней заключение. Эти заключения, подписанные и заверенные, сопровождаемые переводами на английский язык, лежат здесь на столе. Терминология в них различается, пос- кольку эти врачи смотрят на человеческий рассудок с разных точек зрения, и Крепелин с Корсаковым разделяют мнение доктора Приккета о Шарко. Но в отношении Беллы Бакстер они единодушны -- это психически здоровая, физически крепкая и жизнерадостная женщина с ярко самостоятельным взглядом на жизнь несмотря на то, что потеря памяти, вызванная черепно-мозговой травмой и гибелью неродившегося ребенка, лишила ее всех воспоминаний о жизни, предшествовавшей ее появлению здесь. Если отвлечься от этого, ее нервно-психическая устойчивость, острота чувственного восприятия, цепкость памяти, способность к интуитивному и логическому суждению исключительно высоки. Шарко смело утверждает, что потеря памяти пошла ее разуму на пользу, заставив ее вновь познавать мир в возрасте достаточно зрелом, чтобы сразу осмысливать познаваемое, чего люди, всю жизнь находящиеся во власти детских впечатлений, обычно не делают. Они все согласны, что у нее нет признаков мании, истерии, фобии, слабоумия, меланхолии, неврастении, афазии, кататонии, садомазохизма, некрофилии, копрофилии, мании величия, грязелюбия, ликантропии, фетишизма, нарциссизма, онанизма, беспричинной агрессивности, нездоровой скрытности и навязчивой тяги к сафической любви. Единственное отмеченное проявление навязчивости имело лингвистический характер. Эти заключения основаны на обследованиях, выполненных зимой 1880 -- 1881 годов, когда она училась читать и испытывала восторг перед синонимами, ассонансами и аллитерациями -- восторг, временами граничащий с эхолалией. Крепелин сказал, что это бессознательная компенсация недостатка чувственных воспоминаний. Шарко высказал мысль, что она может стать поэтессой, Бройер -- что эта навязчивая тяга будет ослабевать по мере накопления воспоминаний. Так и случилось. Ее речь вошла в обычные рамки. Как утверждает Шарко, она на удивление свободна от нездоровых предрассудков, свойственных ее соотечественникам; тут, безусловно, отразились его собственные национальные предрассудки, но его последние слова хорошо подытоживают заключения всей пятерки: самая вопиющая ненормальность Беллы Бакстер состоит в ее полной нормальности. Эта женщина не может быть женой генерала Коллингтона. Пожалуйста, исследуйте эти свидетельства, доктор Приккет, или возьмите их с собой и убедитесь в их подлинности на досуге. -- Не тратьте время попусту, Приккет, -- сказал генеральский адвокат. -- Это не имеет отношения к делу. Увертки и ничего больше. - Поясните, пожалуйста, ваши слова, -- терпеливо попросил его Бакстер. -- С легкостью. Предположим, некий гнусный мерзавец украл у меня деньги и сбежал с ними из Лондона. Предположим, три года спустя полиция арестовывает его в Глазго и хочет уже упечь его за решетку, как вдруг прибегает врач с криком: "Стойте! Я могу доказать, что этот человек с тех пор, как украл ваши деньги, стал дружелюбней и здоровей и что он начисто забыл о краже". Полиция сочтет, что это увертки. Из-за своей эротомании леди Коллингтон была генералу очень скверной женой, но ни он, ни законы нашей страны не позволят ей ни выходить замуж вторично при живом муже, ни счастливо жить по-шотландски сразу с двумя только лишь потому, что ее счастливое состояние засвидетельствовано оравой заграничных психиатров. Раздался негромкий звук, похожий на куриное кудахтанье, -- генералу стало смешно. Бакстер вздохнул. Вздохнул и сказал: -- Сэр Обри. Мистер Хаттерсли. Эта женщина готовится к общеполезной работе на благородной стезе медицины. Зачем насильно возвращать ее в лоно брака, сделавшего и ее, и мужа несчастными? Если Свичнет -- мой прихлебатель, то Харкер, Приккет и Граймс -- ваши. Никто в этой комнате не желает скандала. Единственный человек вне ее, который знает правду или хотя бы часть правды, -- сумасшедший, что подтверждено врачами. Все, что я говорил, имело целью убедить вас, что для вас и достойно, и возможно будет разрешить этой женщине свободно выбрать, вернется ли она в Англию с вами или останется в Шотландии, -- и достойно, и возможно. -- Невозможно, -- сказал генерал мрачно. -- Толки об исчезновении моей жены с годами усилились, а не ослабели. В доброй половине лондонских клубов считают, что я избавился от домашних трудностей таким же манером, каким избавлялся от мятежных индусов и ашантийцев. Но на этот раз, черт возьми, они меня осуждают, а не превозносят. Принц Уэльский на той неделе прошел мимо, не поклонившись, а ведь этот невежа несколько тысяч мне должен. Как я покинул поля сражений и подался в парламент, газетчики тут же начали забывать, что я был народным любимцем. Один радикальный листок уже подпускает намеки, и если я не прихлопну клевету в зародыше, популярные газеты тоже Синей Бородой меня окрестят. Гладстон, этот лицемер до мозга костей, посоветовал мне защитить мое доброе имя, пообещав солидное вознаграждение за сведения о моей жене, живой или мертвой. Как вы понимаете, что сегодня же шотландский священник, усевшись с семьей и друзьями за рождественский стол, пойдет чесать языком о том, как я нарушил свадебную церемонию? Нет, Виктория. Если окажется, что этот Бакстер научил тебя вести себя как следует, я щедро заплачу ему за труды, но ты возвратишься со мной на юг, помнишь ты меня или нет. -- И подумай, что ты будешь иметь, когда вернешься домой, Виктория! -- воскликнул старый мистер Хаттерсли, придя в сильное возбуждение. -- Сэр Обри уже, считай, на три четверти покойник и протянет от силы года четыре. Но за это время он хоть одного-то сына тебе сварганит, а там, пока парень не вырастет, живи себе как душа пожелает -- хоть в лондонском доме, хоть в лоумширском поместье, хоть в другом поместье в Ирландии! Только подумай об этой роскоши, Викки, и вся она -- тебе и мне. Да, и мне тоже! Дедушке баронета! Ведь всем этим ты мне обязана, Викки, кто же тебе жизнь-то дал? Так что уж будь послушным осликом. Впереди мешок с морковкой -- почет и богатство, а сзади вот-вот кованый сапог ударит -- сумасшедший дом. Да, мы тебя за милую душу в приют упечем! Никто и не посмотрит, что там наболтала два года назад кучка заграничных профессоров, если доктор Приккет и еще какой-нибудь наш специалист с рыцарским титулом установят, что у тебя не все дома. А ведь это так, Викки, взять хотя бы то, что ты родного своего папу не узнаешь. Или богатство, или сумасшедший дом -- вот что выходит. Выбирай давай. -- Или разведись с сэром Обри, -- сказал Бакстер. -- Если он рассматривает свой брак с точки зрения буквы закона, почему ты не можешь? Мы все воззрились на него. Даже генерал, открыв на минуту глаза, наблюдал, как Бакстер занял свое место за столом и переложил какие-то бумаги снизу наверх. Взглянув на первую страницу, он произнес: -- 16 февраля 1880 года к леди Коллингтон, находившейся тогда на сносях, явилась другая женщина, также беременная, бывшая судомойка на Порчестертеррас, которая заявила, что она -- брошенная любовница сэра Обри, и взмолилась о денежной помощи. Сэр Обри... -- Остерегитесь, сэр! -- рявкнул генерал, но Бакстер заговорил еще громче: -- Сэр Обри ворвался в комнату, вышвырнул посетительницу на улицу и запер жену в угольном чулане. На следующее утро леди Коллингтон исчезла. -- Мистер Бакстер, -- торопливо вмешался адвокат, -- теперь оказывается, что вам известны поразительные факты о прошлом дамы, о которой до сих пор вы вроде бы ничего не знали. Если эти обвинения не будут подтверждены показаниями очевидцев, которые дадут их в суде под присягой и выдержат жесткий перекрестный допрос, вы дорого заплатите за клевету. -- Я получил эти сведения от сержанта Каффа, -- сказал Бакстер, -- которого вы, может быть, знаете, мистер Граймс. -- Бывший сотрудник Скотленд-Ярда? - Да. -- Хороший. Много берет, но и работает на совесть. Любит разнюхивать делишки аристократов. Нанимали? -- Я нанял его в прошлом месяце и попросил узнать все что можно, о леди Коллингтон после того, как прочел в письме Парринга, что Белла Бакстер -- новое воплощение Виктории Коллингтон. В лежащем здесь отчете Кафф называет многих людей, готовых дать в суде показания против генерала, в большинстве своем слуг, которые уволились или были уволены вскоре после исчезновения леди Коллингтон. -- При чем тут это? -- возразил генерал. -- Английские слуги худшие в мире, и больше двух месяцев никто еще у меня не держался. Вот говорят, я с дикими народами жесток, как дикарь, но единственный человек, кому я вполне доверяю, -- мой личный слуга-индус. Странное дело, да? -- Слуги, свидетельствующие против бывших хозяев, -- сказал адвокат, -- пользуются очень малым доверием в английских судах. -- Этим поверят, -- заметил Бакстер. -- Пожалуйста, мистер Харкер, возьмите копию отчета с собой в отель и обсудите все с генералом наедине. Поезжайте сейчас, немедленно. Слишком много тягостных обвинений уже прозвучало сегодня в этих стенах. Завтра я приеду к вам в отель "Сент-Инок", и вы скажете, что вы решили. -- Нет, Бог, -- сказала Белла мрачно и твердо, -- мое прошлое оказалось уж очень интересным. Я хочу знать все подробности. -- Валяйте, Бакстер, -- сказал генерал, зевая. -- Сотрясайте воздух дальше. Все равно это ничего не изменит. Бакстер вздохнул, пожал плечами и принялся излагать содержание отчета; тем временем адвокат, сидя на стуле у окна, изучал врученную ему копию. Бакстер говорил, обращаясь непосредственно к генералу, а не к Белле. Иначе он был бы обеспокоен переменами, которые его рассказ производил в ее лице и фигуре. -- Долли Перкинс, девушка шестнадцати лет, была вашей горничной, сэр Обри, до тех пор пока накануне вашей свадьбы вы не сняли ей квартиру в пансионе близ Севен-дайелс. Вы не назвали своей фамилии хозяйке, миссис Глэдис Мун, но она узнала вас, вспомнив ваши портреты в "Иллюстрейтед Лондон ньюс". По ее словам, вы регулярно проводили у мисс Перкинс по два часа, посещая ее вечером во вторник, а также вечером в пятницу, когда вы платили за квартиру. Так продолжалось четыре месяца, пока однажды в пятницу, расплачиваясь с миссис Мун, вы не сказали ей: "Сегодня плачу в последний раз, больше вы меня не увидите. От Долли Перкинс проку теперь никакого. Если вы от нее теперь не избавитесь, она испортит репутацию вашего пансиона". Миссис Мун пошла к мисс Перкинс, которая призналась, что она беременна и не имеет ни гроша. Ей было велено освободить квартиру. -- Она забеременела не от меня, -- сказал генерал хладнокровно, -- мои забавы с Долли полностью исключали такую вещь, как зачатие. Никто, конечно, этому не поверит, и вот жадная сука стала меня шантажировать, вымогая деньги на роды ублюдка И угрожая сказать моей жене, что ребенок от меня. Я велел шлюхе убираться ко всем чертям и не дал ей ни гроша. -- Несчастный вы старый, дурной генерал, -- промолвила Белла скорбным тоном, -- и вы всерьез считали вашу жену сумасшедшей из-за того, что она хотела греться с вами больше, чем час в неделю, притом что вы обнимали другую девушку по четыре часа? --Я никогда не обнимал Долли Перкинс, -- процедил генерал сквозь зубы. -- Бога ради, расскажите ей, что такое МУЖЧИНА, Приккет. Тут ей неоткуда было это узнать. -- Вероятно, сэр Обри хо-хо-хочет, чтобы я сказал, -- заговорил врач неуверенно, -- что сильные мужчины, которые возглавляют и защищают б-б-британс-кий народ, должны по-поддерживать свою силу, ублажая животную сторону своей натуры и ра-ра-развлекаясь с девками, но в то же время хранить чи-чи-стоту своей су-су-супружеской постели и святость жилища, где зарождается жизнь их сынов и дочерей. И вот почему с бе-бе-бе-бе-бе-бе бе-бе-бе, -- генеральский врач вынул носовой платок и промокнул лицо, -- вот почему с бедной Долли пришлось обойтись таким жу-жу-жутким образом. -- Не распускайте только нюни, Приккет, -- спокойно посоветовал генерал. -- Вы прекрасно все разобъяснили. Продолжайте ваш рассказ, мистер Бакстер, и помните, что я не стыжусь ничего, что сделал, будь то у меня дома или в другом месте. Бакстер продолжил рассказ. -- 16 февраля 1880 года Долли Перкинс вошла в дом 19 по Порчестер-террас через черный ход. Она была измучена, оборвана, голодна и не имела в кармане ни гроша. Кухарка миссис Блаунт усадила ее на стул, налила ей чашку чаю, дала поесть и вновь занялась своими делами. Через некоторое время она увидела, что на стуле никого нет. Долли Перкинс пробралась наверх, в гостиную, повстречалась с леди Коллингтон, рассказала ей свою историю... -- Большей частью враки, -- вставил генерал. -- ...и взмолилась о помощи. Леди Коллингтон уже доставала деньги, когда вошел сэр Обри, позвал своих лакеев, велел им вышвырнуть Долли Перкинс на улицу и с помощью личного слуги затащил жену наверх... -- Перенес наверх. Она была в обмороке, -- сказал генерал. -- Значит, она быстро пришла в себя. Вы заперли ее в спальне, но она распахнула окно и принялась кидать стоявшей внизу Долли разные вещи -- вначале кошелек и драгоценности, затем все мало-мальски ценное, что попадалось под руку. Постепенно, хотя мела метель, под окном стала собираться толпа зевак. Воображаю... -- То, что вы воображаете, не есть улика, -- заметил адвокат, не поднимая глаз от копии отчета. --...каким экстатическим возбуждением преисполнили леди Коллингтон ее безоглядные действия на виду у столь благодарной публики. Еще бы. Скорее всего, это был первый решительный поступок в ее жизни. Она стала выкидывать туалетные наборы, туфли, шляпки, перчатки, чулки, корсеты, платья, подушки, постельное белье, каминные принадлежности, часы, зеркала, хрустальные вазы и вазы китайского фарфора, которые, конечно, разбились... -- И маленький портрет моей матери в детстве работы Энгра, -- сказал генерал сухо. -- По нему проехало колесо кеба. -- Поначалу сэр Обри подумал, что на улице просто шумят Долли Перкинс и ее дружки-оборванцы. Когда наконец он понял, в чем дело, и бросился в спальню жены, леди Коллингтон уже метала в окно стулья и туалетные столики. Лакеи и личный слуга затащили ее в полуподвал... -- Перенесли! -- упорствовал генерал. -- Все-таки она была в положении, хоть и превратились в буйнопомешанную. Полуподвал -- единственное помещение в доме с решетками на окнах. -- Тем не менее вы ее заперли в угольном чулане без окон. -- Да. Я вдруг сообразил, что ключи от всех этих чертовых помещений там внизу, кроме угольного чулана, гуляют где-то у слуг, а им я не мог доверять. Виктория всегда была с ними запанибрата, и я боялся, что они ее выпустят. Что и произошло. Мне три часа понадобилось, чтобы вызвать Приккета и еще одного врача для освидетельствования, найти приют для душевнобольных, где согласились принять беременную, и договориться, чтобы они прислали обитую войло- ком карету "скорой помощи" с тремя дюжими санитарками. Когда я вернулся, птичка уже улетела. -- Ваш бывший лакей Тим Блэчфорд утверждает, что сбил замок кочергой, -- сказал адвокат, глядя на последнюю страницу отчета. -- Миссис Блаунт, ваша бывшая кухарка, сказала: "Мы все умоляли его об этом. Бедная леди так плакала и кричала, что по всему дому было слышно. Мы боялись, что она начнет рожать и в этой проклятой темнице погибнут и она, и ребенок". Однако леди Виктория вышла оттуда целая и невредимая. Ваша бывшая экономка миссис Маннери дала ей одежду, которую подобрала на улице (она была чище, чем ее вымазанное углем платье), и деньги на проезд к отцу в Манчестер. -- Виктория опять обезумела, -- сказал генерал. Мы все посмотрели на Беллу, и старый мистер Хаттерсли издал стон ужаса. Ее плоть так тесно прилегла к костям, что фигура стала угловатой, но самая жуткая перемена произошла с лицом. Бледный заострившийся нос, впалые щеки и глазницы с глубоко ушедшими в них глазами давали совершенно отчетливые очертания черепа, причем каждый зрачок расширился почти до размеров целого глаза, оставив только крохотные треугольнички белка по краям. Темная масса вьющихся волос тоже словно разбухла -- все они на целый дюйм от корня встали дыбом, "как иглы на сердитом дикобразе". Без всякого сомнения, передо мной стоял изможденный призрак леди Виктории Коллингтон, какой она появилась из угольного чулана. Но голос, как ни печально он звучал, был, безусловно, голосом Беллы. -- Я чувствую то же, что чувствовала бедняжка, -- сказала она, -- но безумной от этого не стану. Значит, я приехала к тебе в Манчестер; папа. Как же ты поступил? -- Плохо! Плохо поступил, Викки! -- воскликнул старик, молотя кулаками по ручкам кресла. -- Надо было оставить тебя в своем доме, послать за сэром Обри и договориться с ним по-хорошему -- так договориться, чтоб и тебе была выгода, и мне. А я стал объяснять, что жена, покидающая мужа, есть нарушительница долга в глазах человеческих и Божеских. Я сказал, что семейный поединок надо вести у своего домашнего очага, иначе никогда его не выиграть. Еще я попросил тебя передать сэру Обри, что если у него не хватает денег, чтобы затыкать рты брошенным девкам, пусть посылает их ко мне -- я-то умею обращаться с женщинами такого сорта. Все, что я говорил, было верно, Викки, но говорил-то я это потому, что хотел вытурить тебя из дома, с глаз долой, и чем скорее, тем лучше. Я боялся, что ты рожать у меня начнешь, ведь я НЕНАВИЖУ, когда рядом женщина щенится, ненавижу всю эту кровь, вопли и вонючую мерзость, брр, только подумаю -- и тянет на рвоту. Так что я быстренько отвез тебя обратно на вокзал и купил билет до Лондона. Ты казалась очень спокойной и благоразумной, Викки, сказала, что мне не обязательно отхода поезда дожидаться, а я и рад был -- опасался, что ты разродишься у меня прямо на платформе. Струсил, признаю и прошу прощения. А ты, едва я ушел, видать, поменяла первый класс до Лондона на третий до Глазго. Вот ты и здесь! -- И здесь останусь, -- промолвила Белла спокойно, и по мере того, как она говорила дальше, линии ее тела и черты лица приобретали прежнюю мягкость, шапка волос опадала, глаза возвращали свою обычную глубину, размер и теплый золотисто-коричневый цвет. -- Благодарю тебя, папа, за то, что ты дал мне жизнь, хотя, судя по всему, в сотворении меня все тяготы легли на маму, а на тебя -- никаких. К тому же, если не иметь свободы выбора, то и жить не стоит. Благодарю вас, сэр Обри, за то, что вы забрали меня из отцовского дома, спасибо и за то, что вынудили меня уйти из вашего. Или, скорее, мне Долли Перкинс надо за это благодарить. Без нее я, пожалуй, и дальше бы за вас цеплялась. Благодарю вас, доктор Приккет, за то, что вы пытались сделать жизнь выносимой для такого несчастного глупого существа, каким я была. Но сами-то вы таким существом были и остаетесь. Благодарю вас, мистер Граймс, за то, что вы узнали и рассказали мне, как мне пришлось пройти через воду, чтобы смыть мое бесполезное прошлое. Благодарю тебя, Бог, за то, что ты починил меня и ввел в дом, который не похож на тюрьму. Я буду и дальше здесь жить. И как отрадно, Свечка, когда есть человек, которого вовсе и не нужно благодарить, с которым мы милуемся каж- дую ночь, с которым приятно поговорить утром и вечером и который днем оставляет меня наедине с моей работой. С улыбкой она подошла ко мне, обняла меня и поцеловала, и я не мог воспротивиться, хотя мне было неловко, что мы так открыто выказываем наши чувства в присутствии ее первого мужа. Как-никак он был членом парламента от либеральной партии и знаменитым военачальником. 23 Последний бой Коллингтона Примечательно, что с того момента, как Белла резко отдернула руку от руки генерала, он лежал плашмя совершенно неподвижно, если не считать движений губ и языка при разговоре и век при мигании; поэтому когда старый мистер Хаттерсли назвал его на три четверти покойником, это прозвучало скорее как диагноз, чем как оскорбление. Теперь он негромко спросил: -- Как ваше мнение, Харкер? -- Они не выиграют у вас дело о разводе, сэр Обри. Обвинения в любовной связи с Долли Перкинс ничего не значат. Измена мужа не составляет основания для развода, если только она не совершена в извращенной форме -- анально, ин-цестуально, гомосексуально или с животным. Если они будут напирать на жестокое обращение, их же собственные свидетели не смогут отрицать, что вы заперли леди Коллингтон в чулане, потому что она сделалась буйнопомешанной и необходимо было до прибытия медицинской помощи держать ее в таком месте, где она не причинила бы себе вреда. Бракоразводный процесс окончится взятием леди Коллингтон под опеку суда и помещением ее под стражу в целях ее безопасности. Бхли бы не скандал, это было бы нам на руку. -- Нет уж, пожалуйста, без скандалов, -- сказал генерал со слабой улыбкой. -- Я уезжаю, Харкер. Спуститесь и попросите подать кебы к парадному. Убедитесь, что мой кеб стоит прямо против двери, и пришлите Мэхуна, чтобы помог мне спуститься. Спуск для меня тяжелее подъема. Адвокат встал и молча вышел из комнаты. После этого генерал Коллингтон сел, спустил ноги на пол и, положив руки на колени, с улыбкой обвел глазами комнату, кивая всем по очереди. Щеки его внезапно тронул румянец, в глазах появился озорной блеск, что мне показалось странным для человека, признавшего свое поражение. -- Выпьете на дорогу чаю? -- спросил Бакстер. -- Или чего-нибудь покрепче? -- Не надо, благодарю вас, -- ответил генерал, -- и прошу прощения, мистер Бакстер, за то, что отнял у вас столько времени. Парламентские методы всегда только время отнимают. Готовы, Граймс? -- Да, сэр, -- отозвался тот отрывисто, как бывший военный. -- Берите Свичнета, -- скомандовал генерал и, вынув из кармана револьвер, снял его с предохранителя и направил на Бакстера. -- Сядьте-ка, мистер Свичнет, -- произнес Граймс вежливым и дружелюбным тоном. Я сел на ближайший стул, скорее завороженный, чем испуганный маленькой черной дырочкой в стволе оружия, которым он так решительно в меня целил. Я глаз не мот от нее оторвать. Послышался бодрый голос генерала: -- Смертоубийства не будет, мистер Бакстер, но, если вы двинетесь с места, обещаю пустить вам пулю в пах. Приккет, хлороформ приготовили? -- Я... я... я... делаю это с ве-ве-величайшей неохотой, сэр Обри, -- забормотал врач. Он сидел рядом с Граймсом, и я видел, как он вяло пытается встать и одновременно шарит во внутренних карманах в поисках пузырька и тряпочки. -- Еще бы вы делали это с охотой, Приккет! -- сказал генерал с добродушным нажимом. -- Но, так или иначе, вы это сделаете, потому что вы хороший человек и хороший врач, и я вам доверяю. Ну, Виктория, ты, конечно, крепко любишь мистера Бакстера, который спас тебе жизнь и оказал ряд других мелких услуг. Сядь, посиди рядом со мной, пока Приккет тебя усыпит. Если будешь артачиться, моя пуля сделает Бакстера калекой, а тебя придется оглушить рукояткой. ПРОЧЬ С ДОРОГИ, ЖЕНЩИНА! Я повернул голову. Повернул и увидел, что Белла вступила на линию между Бакстером и Коллингтоном и движется к Коллингтону, протянув правую руку к его пистолету. Он начал перемещаться вдоль дивана, чтобы прицелиться в Бакстера в обход ее, но, легко прыгнув, она оказалась прямо перед ним и, схватив дуло пистолета, наклонила его к полу. Он выстрелил. Похоже, генерал был так же ошарашен этим, как все прочие, кроме Беллы. Она без труда выдернула за дуло пистолет из его руки и взяла его левой рукой за рукоятку. Как и Бакстер, она одинаково владела (и владеет) обеими руками, поэтому палец ее совершенно естественно лег на курок, а дуло теперь было направлено генералу прямо в лицо. -- Глупый ты вояка, -- произнесла она, потирая правую ладонь, обожженную горячим дулом, о подол свадебного платья, -- ты же ногу мне прострелил. -- Игра кончена, генерал, -- сказал Сеймур Граймс и, как бы в извинение передо мной пожав плечами, поставил револьвер на предохранитель и спрятал в карман. -- Неужто действительно кончена, Граймс? -- спросил генерал, не отрывая взгляда от сосредоточенно нахмурившейся Беллы. -- Нет, Граймс, я не думаю, что игра совсем кончена. С усилием он внезапно встал прямо, по стойке "смирно", как солдат на смотру, и теперь дуло пистолета упиралось в ткань его мундира на дюйм выше сердца. -- Огонь! -- скомандовал он, холодно глядя прямо перед собой. Прошло несколько секунд, и он сверху вниз ласково улыбнулся Белле, которая ответила удивленным взглядом. -- Виктория, милая моя, -- сказал он мягким, уговаривающим голосом, -- нажми курок. Это последняя просьба твоего мужа. Пожалуйста, выполни ее. В следующий миг его лицо побагровело. -- ОГОНЬ! ПРИКАЗЫВАЮ ОТКРЫТЬ ОГОНЬ! -- закричал он, и в моих ушах раскаты этого отчаянного приказа прогремели вспять по истории через Балаклаву, Ватерлоо, Каллоден и Бленхейм к Азенкуру и Креси. Я понял, что генерал Коллингтон взаправду хотел быть убитым, хотел всю жизнь, вот почему он так часто оказывался ранен. Столько властной мощи было в этом историческом приказе и пламенном призыве, что мне почудилось, будто все убитые в выигранных им сражениях поднимаются из могил, чтобы застрелить его на месте. Белла отчасти ему повиновалась. Повернувшись верхней половиной тела, она выпустила оставшиеся пять пуль в камин. Грохот был такой, что уши заложило; от дыма у меня начали слезиться глаза, а другие раскашлялись. Сдувая дым, она поднесла к губам курящийся ствол характерным жестом, который я вспомнил позже, когда мы были на гастролях цирка Буффало Билла на Большой ист-эндской выставке 1891 года. Затем она сунула револьвер в карман генеральского мундира и упала в обморок. После этого стремительно произошло несколько событий. Бакстер неуклюже ринулся к Белле, поднял ее, уложил на диван, снял с ноги туфлю и чулок. Я метнулся к буфету, где мы держали аптечку. К счастью, пуля прошла навылет, пробив перепонку между пяточной и малоберцовой костями плюсны и даже не задев кость. А старый мистер Хаттерсли тем временем хлопал в ладоши в кричал: -- Ну не славная ли девка! Видали таких боевых? Побожусь, что нет! Истинно дочь Блайдона Хаттерсли, вот кто она такая! Отворилась дверь, и в ней показались две удивительно не похожие друг на друга фигуры: миссис Динвидди и высокий смуглый человек в тюрбане и пальто до самых пят. Я понял, что это Мэхун, личный слуга генерала. -- Вызвать полицию, мистер Бакстер? -- спросила экономка. -- Нет, принесите лучше кипятку, миссис Динвидди, -- сказал Бакстер. -- Тут один из наших гостей произвел неудачный эксперимент, но никто серьезно не пострадал. Миссис Динвидди вышла. Генерал стоял к нам боком, угрюмо пощипывая кончики длинных усов. -- Уходим, сэр? -- деловито спросил Сеймур Граймс. -- Прошу вас, прошу, уйдем поскорее! -- взмолился доктор Приккет, и, послушайся его генерал Коллингтон, он, вероятно, прожил бы еще несколько лет и удостоился пышных официальных похорон и памятника. Я думаю, он потому не уходил, что был озадачен: он и не одержал победы, и не потерпел полного поражения. Белла, хоть и не была усыплена хлороформом, лежала без сознания, мы с Бакстером склонились над ней, повернувшись к нему спиной, словно он вовсе не существовал. Рукояткой пистолета, который лежал у него в карман?, он легко мог оглушить меня и, пожалуй, Бакстера тоже, после чего с помощью Мэхуна мог вынести Беллу в поджидавший кеб. Но это был бы трусливый поступок, а трусом генерал не был. Может быть, он медлил, потому что искал короткую, хлесткую, джентльменскую фразу, которой он привлек бы перед уходом наше внимание -- ведь он не привык, чтобы его не замечали. Тем временем мы впрыскивали Белле морфий, промывали рану йодом и накладывали повязку. Вдруг она открыла глаза, посмотрела на генерала и задумчиво сказала ему: -- Теперь я вас вспомнила: Париж, отель "Notre-Dame", Темничные апартаменты. Вы человек в маске -- месье Заголизад. Потом между взрывами хохота она громко выкрикивала: -- Генерал сэр Обри ле Диш Заголизад, кавалер креста Виктории, вот умора-то! В бордель публика ходит и так все больше скорострельная, но вы самый шус-тряк из всех были! Что вы девчонок вытворять заставляли, чтобы не кончить в первые полминуты, --Господи, это же, ха-ха-ха-ха, это же курам на смех! Но они вас любили, надо сказать. Генерал Заголизад платил щедро и вреда не делал -- даже гонорейкой никого не наградил. Самое у вас дерьмовое -- помимо того, что вы уйму народа положили и слугами помыкаете, -- то, что Приккет называет "чи-чи-чистотой вашей су-супружеской постели". Fuck off! Проваливай, несчастный мерзкий чудной дурной старый мудила, ха-ха-ха-ха! Проваливай! Я судорожно глотнул воздух. Позже мне говорили, что только в английском языке есть слово, обозначающее телесную любовь, которое используют и как существительное, и как глагол, и как прилагательное, -- непристойное, запретное слово. С малых лет я то и дело слышал, как его употребляли батраки на Уопхиллских фермах, но и мама, и Поскреб, услышь они его от меня, дух из меня бы вышибли. Бакстер, однако, улыбнулся, как будто прозвучало волшебное слово, избавляющее нас от всех напастей. Генерал побледнел так, что его седые усы и борода стали темнее лица. С полузакрытыми глазами и разинутым ртом он заковылял куда-то боком, пока не наткнулся на Приккета, потом его повело в сторону Граймса, и наконец, поддерживаемый ими обоими, он на дрожащих ногах направился к двери, которую услужливо придерживал Мэхун. За ним медленно, как лунатик, проследовал мистер Хаттерсли, но прежде чем Мэхун закрыл за ним дверь, он повернулся к нам и протяжно, со стоном в голосе проговорил: -- Нет, это не дочь Блайдона Хаттерсли. И вот все они ушли. -- Хорошо, -- сказал Бакстер мгновение спустя, убедившись, что температура и пульс Беллы не внушают опасений. -- Я думаю, генерал согласится на раздельное проживание без скандального развода. Это, конечно, означает, что вы с Беллой не сможете пока пожениться, но развод серьезно осложнил бы карьеру начинающей женщины-врача у нас в Шотландии. Благоразумное конфиденциальное соглашение будет лучшим выходом для вас с Беллой, пока генерал Коллингтон не умрет от естественных причин. Но через два дня газеты объявили, что генерал Коллингтон найден мертвым на полу оружейной комнаты своего загородного дома в Лоумшир-даунс*. Револьвер в руке и угол, под которым пуля пробила череп, исключали возможность несчастного случая. Как заключил коронер, он умер "в состоянии душевного расстройства", поэтому его похоронили по англиканскому обряду, но без официальных почестей. Лондонская "Тайме" в некрологе писала, что, по всей видимости, избрать "конец римлянина" его подвигли политические неурядицы, и намекала, что винить в его смерти следует Гладстона. 24 Последнее "прости" Читатель, мы поженились, и мне мало что осталось сказать. Наша семья процветает. Наша общественная служба приносит пользу и получила признание. Доктор Арчибальд Свичнет -- председатель Городской комиссии по благоустройству; доктора Беллу Свичнет, известную по руководству Гинекологической клиникой имени Боглоу Бакстера, фабианским брошюрам и деятельности в поддержку предоставления женщинам избирательного права, приглашали для выступлений чуть ли не во все европейские столицы, и ее старый знакомый доктор Хукер сейчас готовит ее лекционное турне по Америке. Когда приятели в городском "Клубе искусств" посмеиваются над тем, что моя жена более знаменита, чем я, у меня всегда наготове ответ: "Одной знаменитости на семью вполне довольно". Верю, что наши сыновья оценят флегматичного отца как необходимый противовес блестящей, не укладывающейся в привычные рамки матери. Верю, что их мать думает обо мне именно так. Она -- наполненный ветром парус, элегантная оснастка и деятельная, залитая солнцем палуба нашей супружеской яхты; я же -- крепкий подводный корпус со скрытыми от глаз балластом и килем. Это сравнение преисполняет меня глубокого довольства. С тяжким сердцем приступаю я теперь к описанию последних дней того, кто навсегда останется для меня лучшим и мудрейшим из людей. На следующий день после нашей победы над генералом Коллингтоном в телесном здоровье Бакстера произошло ухудшение, степень которого он тщательно скрывал даже от близких людей. Он позвал нас к своей постели, объяснил, что на несколько недель ему понадобится покой, и попросил поставить приборы, необходимые для его питания, на скамью подле кровати. Мы так и сделали. Счастье превратило нас с Белл в эгоистов -- мы получали больше удовольствия от еды, не ощущая неприятных запахов с его конца стола и не вздрагивая от его резких, неожиданных отлучек к дистилляционной установке. Через неделю мы уехали за границу на медовый месяц. Когда мы вернулись, Белла возобновила учебу на курсах медицинских сестер в больнице на Дьюк-стрит, я -- работу в Королевской лечебнице, потому что планы, которые мы для себя строили, нельзя было осуществить немедленно. Каждый вечер перед сном мы час или больше проводили у постели Бакстера: я играл с ним в шахматы или криббидж, Белла обсуждала свою работу. Порой она приходила из-за нее в бешенство. Мисс Найтингейл выстройла британскую сестринскую службу наподобие армии, для которой она первоначально была предназначена. Врачи соответствуют офицерам, старшие сестры -- сержантам и старшинам, младшие -- рядовым. Нижестоящие редко сами обращаются к вышестоящим, поскольку их мыслительные способности сознательно почти не используются. Я видел смысл и благоразумие такого порядка, но благоразумно молчал, потому что Белла не могла их увидеть. Бакстер убеждал ее: -- Не ссорься с учреждением, пока ты не узнала досконально, как оно действует. Используй тем временем свой свободный разум, чтобы спланировать дело лучше. Он указывал ей на слабые места в ее планах -- не для того, чтобы отбить у нее охоту искать лучшие пути, а чтобы помочь ей сделать эти пути практическими. Гинекологическая клиника имени Боглоу Бакстера построена согласно принципам, обсуждавшимся весной 1884 года. К тому времени нам уже стало привычно, что Бакстер не встает с постели. Он не открывал тайн своего обмена веществ, и мы были бессильны ему помочь. Однажды утром, когда я уходил на работу, миссис Динвидди подала мне записку от него. Дорогой Арчи! Пожалуйста, попроси сегодня кого-нибудь тебя подменить и зайди ко мне точно в полдень. Хочу побеседовать с глазу на глаз. Белла о нашем разговоре пока что знать не должна. Прости за беспокойство -- это в последний раз. Твой Б. Меня обеспокоил дрожащий и корявый почерк записки, а также то, что он назвал меня по имени, а не по фамилии. Этого я за ним не помнил. В полдень я поспешил домой и увидел в вестибюле миссис Динвидди. Лицо у нее было заплаканное, и она сказала: -- Я только что помогла мистеру Боглоу одеться и перейти в старый кабинет сэра Колина. Вы ему очень нужны, доктор Свичнет. Идите скорее. Я побежал. Открыв дверь, я услышал смесь глухого стука, жужжания и струнного звона, в которой угадывалось чудовищно усиленное биение человеческого сердца. Звук исходил от Бакстера, который сидел за столом, стиснув его края изо всех сил, так что жуткая дрожь, сделавшая черты его лица неясными, рукам не передавалась. -- Быстро! Укол! Подкожно! -- прозвучал его искаженный дрожью голос, и он повелительно мотнул головой. Перед ним на подносе лежал наполненный шприц, рукав рубашки на одной руке был закатан. Я взял шприц, ухватил двумя пальцами кожу и сделал ему инъекцию. Через несколько секунд дрожь прекратилась и ужасный звук сделался тише. Он вздохнул, вытер лицо платком, улыбнулся и сказал: -- Спасибо, Свичнет. Молодец, что пришел. Я тут умирать собрался. Я сел и заплакал, не в силах сдерживаться или прикидываться, что не понял. Улыбка его стала шире, он похлопал меня по плечу со словами: -- Еще раз спасибо, Свичнет, эти слезы мне в утешение. Значит, тебе добро было от меня. -- Почему ты не можешь еще пожить? -- Могу, но в сплошных муках и унижениях. С моей ранней юности сэр Колин постоянно твердил, что мне жизненно важно всегда поддерживать душевное равновесие, что сильные чувства фатально усугубят рассогласование в функциях внутренних органов. Когда Белла сказала, что помолвлена с тобой, переживание нарушило работу дыхательной системы. В ночь ее возвращения из Парижа она задала мне пугающий вопрос, от последствий которого моя нервная система так и не оправилась. Шесть недель спустя адвокат Коллингтона так меня разозлил, что мой пищеварительный тракт пришел в полную негодность. По моему внешнему виду этого, может быть, и не скажешь, но я умираю голодной смертью, Свичнет, и только.производные опиума и кокаина позволяли мне поддерживать видимую непринужденность во время ваших вечерних посещений. Я надеялся встретить с вами апрель, подышать свежим воздухом, но вчера вечером, когда мы расставались, я уже знал, что отпущенное мне время кончилось. Конечно, это была слабость -- просить о твоем обществе в последние минуты, но... я слабый человек! -- Я приведу Беллу! -- воскликнул я, вскакивая с места. -- Нет, Арчи! Я слишком ее люблю. Если она взмолится, чтобы я пожил дольше, мне не хватит сил ей отказать, и в ее памяти потом останется пачкающий все вокруг парализованный идиот. Я уйду из жизни, пока могу сказать последнее "прости" с достоинством. Но слишком много достоинства -- выйдет уже напыщенность. Давай-ка выпьем с тобой deoch an doruis1, нальем по глотку отцовского портвейна. Помнится, два года назад я запер графин, который ты опорожнил только наполовину. Выдержка, говорят, идет вину на пользу. Вот ключ. Где буфет, ты знаешь. Его последние слова прозвучали приветливо и игриво, отчего я чуть было не улыбнулся; но, когда я вынимал старинный графин и два хрупких бокала на высоких ножках, меня бросило в дрожь. Я протер бокалы платком из нагрудного кармана, налил каждый из них до половины, и мы чокнулись. Он с любопытством понюхал вино и сказал: -- По завещанию я все оставляю вам с Беллой. Рожайте детей, учите их хорошему поведению и честному труду на собственном примере. Никогда не будьте с ними жестоки и не читайте им мораль. Позвольте миссис Динвидди и другим слугам спокойно дожить свой век здесь, когда они не смогут больше работать, и про собак моих не забывайте. Итак, -- он залпом осушил бокал, -- вот, значит, какое вино на вкус. Он поставил бокал, обхватил свои гигантские колени гигантскими ручищами, откинул назад голову и засмеялся. Никогда прежде я не слышал его смеха. Звук поначалу был тихий, но потом обрел оглушительную силу, заставив меня притиснуть к ушам ладони, биение его сердца тоже стало неимоверно громким -- и внезапно все оборвалось. Полнейшая тишина. Он не качнулся ни вперед, ни назад, но продолжал сидеть совершенно прямо. Миг спустя я уже стоял над ним и, стараясь не смотреть на огромную, обрамленную зубами пещеру, которая так страшно зияла, обратясь к потолку, обнаружил, что шея у него сломана и трупное затвердение наступило мгновенно. Не желая ломать ему суставы, я заказал гроб в форме куба* со стороной в четыре с половиной фута и скамеечкой внутри, куда его поместили в сидячем положении. Он и поныне так сидит под плитой мавзолея, выстроенного по воле сэра Колина в нашем Некрополе и глядящего на городской собор и Королевскую лечебницу. В надлежащее время мы с женой, которая была горько удручена его смертью, присоединимся к нему там, и так же могут поступить наши дети и внуки, если только ради экономии места будут кремированы. Эту повесть о делах нашей молодости я посвящаю моей жене, хоть и не смею дать ей прочесть, ибо здесь говорится о вещах, в которые ни она, ни медицинская наука пока что не в силах поверить. Но научный прогресс убыстряется год от года. И, может быть, уже очень скоро то, что сэр Колин Бакстер передал только своему сыну, станет достоянием ученых, чем и будет доказана истинность моего повествования. Конец Прошу помнить обо мне подчас Письмо от Виктории Свичнет, доктора медицины, старшему из ее потомков, живущих в 1974 году, с замечаниями по поводу ошибок во "ФРАГМЕНТАХ МОЛОДОСТИ ИНСПЕКТОРА ШОТЛАНДСКОЙ САНИТАРНОЙ СЛУЖБЫ", написан