. Потом я каждый день играл в пинг=понг, и неплохо научился играть, можете мне поверить. Днем я навещал Дэна, а по утрам был свободен, и они разрешали мне делать все, что угодно. Для таких парней, как я, был специальный автобус, он отвозил нас в город, чтобы мы могли купить всякой хрени в лавчонках косоглазых в Дананге. Но мне это было ни к чему, поэтому я просто разгуливал и наслаждался пейзажами. Около берега был рынок, на нем продавали рыбу и креветок. Я купил там креветок, и госпитальный повар сварил их для меня. Креветки были очень вкусные и я хотел, чтобы Дэн тоже их попробовал, но он сказал, что разве только мне удастся растолочь их и пустить по трубке. Он сказал, что попросит медсестру сделать это, только я понял, что он просто шутит. В ту ночь я лежал на своей койке и думал о Баббе - как он любил креветок и как ему хотелось завести лодку. Бедняга Бабба! Назавтра я спросил Дэна, неужели, когда убили Баббу, это тоже соответствует чертову закону природы. Он ответил так: -- Должен сказать тебе Форрест, что эти законы не всегда приятны для нас. Но все=таки, это законы. Например, когда в джунглях мартышка попадается в лапы тигру, то это плохо для мартышки, но хорошо для тигра. Так вот обстоит дело. Через пару дней я снова пошел на рынок, и там был один косоглазый с целым мешком креветок. Я спросил его, где он взял столько креветок, и он стал что=то бормотать, потому, что не понимал английского. Тогда я начал говорить при помощи языка жестов, как индейцы, и через некоторое время он меня понял и сделал знак, чтобы я шел за ним. Сначала я немного боялся, но потом увидел, как он улыбается, и пошел за ним. Мы прошли примерно с милю, и он вывел меня на пляж, где были лодки и все такое прочее. Только он не повел меня на лодку, а отвел в заросли тростника, где у него было что=то вроде пруда, и проволочные сетки. Вода поступала сюда, когда в Китайском море начинался прилив. Этот сукин сын ВЫРАЩИВАЛ креветок в этом пруду. Он закинул в свой пруд сетку и вытащил оттуда штук десять креветок, положил их в мешочек и дал мне. Я ему взамен дал плитку шоколада Херши, и от счастья он чуть не лопнул. В тот вечер на плацу около штаба показывали кино, и я пошел туда. Несколько парней в первом ряду затеяли драку из=за чего=то, и одного из них швырнули так, что он пробил экран. На этом кино кончилось. В ту ночь я лежал на своей койке и размышлял. Вдруг я понял, что буду делать, когда они отпустят меня из армии! Я сделаю себе маленький пруд и буду выращивать в нем креветок! Может быть, мне не удастся достать лодку, как хотел Бабба, но наверняка я смогу найти местечко в зарослях и проволочную сетку. Вот так я и сделаю, и Бабба был бы мной доволен! Несколько недель я ежедневно ходил по утрам на то место, где маленький косоглазый выращивал креветок. Его звали мистер Цзи. Там я просто сидел и смотрел, как он управляется, а он мне объяснял. Сначала он ловил по зарослям вокруг пруда мальков креветок при помощи маленькой сетки и выпускал их в пруд. Потом, когда начинался прибой, он бросал в пруд всякие объедки и прочую дрянь, на них плодились маленькие слизкие жучки, а их поедали креветки и от этого толстели. Это было так просто, что любой имбецил смог бы с этим без труда справиться. Через несколько дней из штаб=квартиры в госпиталь прибыли какие=то чинуши и радостно говорят: -- Рядовой Гамп, Конгресс США награждает вас за проявленный героизм Почетной медалью, и послезавтра вас отправят в США, чтобы сам президент вручил Вам эту награду! Это было совсем рано утром, и я еще лежал в койке, раздумывая, не пойти ли мне в душ, а они стояли вокруг, и явно ждали, что я им отвечу. Наверно они думали, что я запрыгаю от радости. А я просто сказал им: -- Спасибо, -- и закрыл пасть. Наверно, вот это и значит следовать законам природы. Когда они убрались, я пошел навестить Дэна в интенсивную терапию. Но когда я туда пришел, то его не было, койка пуста, а матрас свернут. Я страшно испугался за него и побежал искать дежурного врача, но его нигде не было. В коридоре я наткнулся на медсестру, и спросил у нее: -- Что случилось с Дэном?! Она ответила, что он "отбыл". Я спросил: -- Куда отбыл?! А она отвечает: -- Не знаю, это было не в мою смену. Тогда я разыскал=таки старшую медсестру, и спросил ее, и она сказала, что Дэна увезли назад в Америку, потому что там за ним будут лучше сладить. Я спросил ее, как он, в порядке? Она ответил: -- Если конечно, не считать двух проколотых легких, изрезанного кишечника, перелома позвоночника, ампутированной ноги, ампутации части другой ноги, и ожогов третьей степени большей части тела, то он в полном порядке! Я сказал ей "спасибо" и пошел дальше по своим делам. В тот день я не играл в пинг=понг, так как я очень разволновался из=за Дэна. Мне пришло в голову - а что если он умер? Никто не мог мне ничего сказать, потому что об этом извещают в первую очередь родственников и так далее. Такой у них порядок. Откуда мне знать, почему? И я бродил по берегу, пиная ногами камни и консервные банки. Когда я вернулся, наконец, в свою палату, то обнаружил на койке кучу писем, которые наконец=то добрались до меня. Мама написала, что наш дом сгорел дотла, а он не был застрахован, поэтому ей придется перебраться в богадельню. Она писала, что пожар начался из=за того, что мисс Френч выкупала свою кошку и стала сушить ее при помощи фена, и тут что=то вспыхнуло - то ли кошка, то ли фен - и так начался пожар. Поэтому теперь я должен писать ей по адресу "Сестринский дом для бедных". Я понял, что в будущем не обойтись без большого количества слез. Потом было другое письмо, где сообщалось: -- Мистер Гамп! Вас изберут для розыгрыша новой модели "Понтиака", если согласитесь отослать назад прилагаемую открытку с согласием до конца жизни покупать наши чудесные энциклопедии и постоянно обновляемый ежегодник, всего на сумму не меньше семидесяти пяти долларов в год. Это письмо я выбросил в корзину - на черта такому идиоту, как я, какие=то энциклопедии. Кроме того, водить=то я все равно не умею! Но третье письмо было адресовано лично мне и подпись на конверте гласила: "Дж. Керран, Главный почтамт, Кембридже, Массачусетс". У меня просто руки задрожали от волнения, когда я прочел это, так что я едва сумел открыть конверт. -- Дорогой Форрест! -- говорилось там. -- Моя мама передала мне письмо, переданное твоей мамой, и мне очень жаль, что тебе приходится участвовать в этой бесчеловечной и аморальной войне. -- Она писала, насколько это ужасно, все эти убийства и увечья и все такое прочее. -- Тебе должно быть стыдно участвовать в этом, хотя я и понимаю, что ты делаешь это против своей воли. -- Она писала, что понимает, насколько ужасно обходиться без чистой одежды, свежей воды и еды, но что ей неясно. что я имею в виду, когда пишет, что "пришлось два дня валяться мордой в офицерском дерьме". -- Трудно поверить, -- писала она, -- что даже ОНИ способны были заставить тебя выполнять такие чудовищные приказы. -- Я подумал, что нужно было бы подробнее объяснить ей, как это было. Ну, и дальше она писала: -- Мы сейчас организуем большую демонстрацию протеста против этих фашистских свиней, чтобы остановить эту ужасную войну, чтобы люди узнали об этом. -- И в таком духе она распространялась еще примерно со страницу. Но все равно я читал все подряд, потому что от одного только вида ее почерка у меня внутри все переворачивалась и в животе бурлило. -- По крайней мере, -- писала она в заключении, -- ты встретился с Баббой, и я рада, что у тебе есть друг в беде. -- Она просила передать Баббе наилучшие пожелания, и в поскриптуме добавляла, что зарабатывает немного денег, играя на гитаре вместе с одной группой пару раз в неделю в кафе рядом с Гарвардским университетом, и если я буду проезжать мимо. то она будет рада меня видеть. Она написала, что группа называется "Треснувшие яйца". С тех пор я только о том и думал, как бы мне поскорее получить увольнение и добраться до этого Гарвардского университета. В тот же вечер я упаковал мои манатки, чтобы отправится за своей медалью и познакомиться с президентом США. Впрочем, мне нечего было укладывать, кроме пижамы, зубной щетки и бритвы, которую мне выдали в госпитале, потому что все остальные манатки остались на базе в Плейку. Но один достойный молодой майор пехоты в госпитале сказал мне: -- Да плюнь ты на это дерьмо, Гамп, сегодня вечером тебе сошьют новый мундир. Этим уже занимается дюжина косоглазых в Сайгоне - не можешь же ты явиться на встречу с президентом в пижаме! -- подполковник сказал, что будет сопровождать меня до Вашингтона, чтобы проследить, где меня поселят и как будут кормить, чтобы меня отвезли куда надо и вообще будет говорить мне, как нужно себя вести. Его звали подполковник Гуч. В этот вечер я участвовал в финальном матче по пинг=понгу с парнем из главного штаба сухопутных войск, о нем говорили, что это самый лучший игрок во всей армии или что=то в этом роде. Это был худощавый невысокий парень, он почему=то избегал смотреть мне в глаза, и кроме того, он пришел со своей ракеткой в кожаном чехле. Когда я его выдрал чуть не всухую, он вдруг остановился и сказал, что мячи=де плохие, они отсырели в этом климате. Потом он упаковал свою ракетку и свалил домой, и я был этому рад, потому что он оставил в зале свои мячики, которые я отдал ребятам в комнате отдыха в госпитале. Утром, уже когда я должен был уезжать, медсестра вдруг приносит мне конверт, и там написано мое имя. Открываю я его, а это записка от Дэна, который оказался жив. Вот что он писал мне: "Дорогой Форрест! Извини, что нам не удалось увидеться перед моей отправкой. Врачи сказали, что мне нужно срочно уезжать. и меня увезли, прежде чем я сам что=то сообразил. Но я попросил их подождать, пока я напишу тебе эту записку и поблагодарить тебя за то, что ты для меня сделал. Форрест, мне кажется, что ты сейчас на грани какого=то важного события в жизни. Что=то должно в тебе перемениться, или произойти нечто такое, из=за чего вся твоя жизнь пойдет по совершенно иному пути. Когда я размышляю над этим, то постоянно вспоминаю твои глаза - в них то и дело появляется какой=то странный огонек, особенно. когда ты улыбаешься. Когда это случалось - а случалось это довольно редко - мне казалось, что я вижу нечто напоминающее Творение, источник творческой способности человека, источник его БЫТИЯ. Эта война не для тебя, старина, и не для меня. Я уже освободился от нее, и надеюсь, что ты тоже вовремя освободишься. Но главное - что ты собираешься делать потом? Мне все=таки кажется, что ты вовсе не идиот. Может быть, тебя можно отнести к той или иной категории в соответствии с тестами или приговором каких=нибудь дураков, но лично я, Форрест, вижу, что в твоем сознании кроется какая=то искра любопытства. Следуй за этой искрой, друг мой, и заставь ее работать на себя. Борись с препятствиями, и не сдавайся. Никогда не сдавайся! Ты очень хороший парень, Форрест, и у тебя доброе сердце! Твой друг, Дэн Я перечел письмо Дэна раз двадцать или тридцать, потому что там были такие вещи, которых я не понимал. То есть, общий смысл его слов я понимал, но там были некоторые слова и выражения, которые были мне непонятны. На следующее утро пришел подполковник Гуч и сказал, что нам нужно ехать - сначала в Сайгон, где косоглазые уже сшили мне форму, а потом прямо в Штаты. Я показал ему письмо Дэна и попросил его объяснить поточнее, что там написала. Подполковник Гуч тщательно прочитал его и вернул назад: -- Ну, Гамп, мне совершенно ясно, что в этом письме говорится о том, что тебе лучше не возникать, когда президент приколет тебе медаль на грудь! 8 Пока мы летели домой через Тихий океан, подполковник Гуч прожужжал мне все уши про то, каким героем я буду в Штатах, какие парады будут проведены в мою честь, и что я просто не смогу ничего купить выпить или поесть, потому что мне не дадут - все будут стремиться угостить меня. Он сказал еще, что армия собирается отправить меня в турне по Штатам, чтобы вербовать новых парней и продавать какие=то акции, и что со мной будут обращаться "по=королевски". Как выяснилось, это была правда. Когда мы приземлились в Сан=Франциско, на поле нас встречала целая толпа людей. У них в руках были разные флаги, лозунги и все такое. Подполковник Гуч выглянул из окна самолета и сказал, что странно - нет духового оркестра. Но потом оказалось, что и этой толпы нам было вполне достаточно. Только мы вышли из самолета, как толпа начала выкрикивать какие=то лозунги, а потом кто=то залепил большим помидором прямо в лицо подполковнику Гучу. И тут начался кошмар: несмотря на полицейских, толпа прорвалась к нам, и они начали нас всячески обзывать. Их было около двух тысяч, у многих были бороды. В общем, так страшно мне еще не было с того самого дня на рисовом поле, когда убили Баббу. Подполковник Гуч пытался счистить со своей физиономии помидорину, и вообще вести себя достойно, а я решил - черт с ним с достоинством, ведь их примерно тысяча на каждого из нас, а оружия у нас нет. И я решил спасаться бегством. Толпа только и ждала того, чтобы за кем=нибудь погнаться. и они ринулись за мной, точно так же, как мальчишки, когда я был маленьким. Они кричали и вопили и махали мне руками. Я пробежал почти всю взлетную полосу, а потом всю дорогу назад к терминалу, и это было похуже, чем когда за мной гнались эти кукурузные придурки из Небраски во время матча на кубок Оранжевой лиги. Наконец, я забежал в туалет и спрятался там в кабинке, и сидел там, за запертой дверью, пока я не решил, что они ушли и можно идти домой. Наверно, я просидел там не меньше часа. Выбравшись из туалета, я спустился в вестибюль, и обнаружил там подполковника Гуча, в окружении взвода морской пехоты, и массы полицейских. Вид у него был очень грустный - но как только он меня заметил, как тут же закричал: -- Гамп, Гамп! Быстрее, рейс на Вашингтон держат специально для нас.! Мы сели на этот самолет, и кроме нас, там оказалась куча штатских. Мы с подполковником уселись спереди, но не успел самолет взлететь, как все штатские почему=то переместились в хвост самолета. Я спросил подполковника Гуча, почему это они сбежали, а он ответил, что похоже, они что=то такое унюхали, чем от нас пахнет. Но, сказал он, об этом нечего беспокоиться - в Вашингтоне все образуется. Оставалось только на это надеяться, хотя даже такой болван, как я, мог бы сказать. что не все происходит так, как говорил подполковник. Ну и потрясный вид открылся, когда мы долетели до Вашингтона! Капитолий, и Монумент, и все прочее, что я до этого видел только на картинках. А теперь они были за окном, совсем настоящие! Армия прислала нам машину, и нас отвезли в настоящий большой отель, где были лифты и прочая роскошь, и где носильщики таскают за вас манатки. До этого мне никогда еще не приходилось ездить в настоящем лифте! Когда мы остались одни в номере, подполковник Гуч сказал, что пора пойти пропустить стаканчик в одном маленьком баре, где, насколько ему помнится, масса приятных девушек. Он сказал, что на Востоке люди гораздо более воспитанные, чем где=нибудь в Калифорнии. И опять он ошибся! Мы уселись за столик, и подполковник заказал мне пива и себе тоже выпить, и стал излагать мне, как нужно вести себя завтра, когда сам президент приколет мне на грудь медаль. Когда его речь была в самом разгаре, появилась какая=то приятная девушка и подполковник посмотрел на нее и распорядился принести еще пару пива. Наверно, он решил, что она официантка. Но она презрительно посмотрела на него и сказала: -- Да я тебе, грязный пидор, и стакан блевотины не подала бы. -- А потом посмотрела на меня и сказала: -- Ну, а ты, медведь, сколько сегодня девчонок заломал? Ну, и потом мы отправились назад в отель, и заказали там в номер еще пива, и подполковник Гуч окончил свой рассказ о том, как мне завтра себя вести. Наутро мы отправились в Белый дом, где живет президент. Это большой красивый дом с лужайкой, похож на нашу мэрию в Мобайле. Сначала куча военных жали мне руку и говорили, какой я хороший парень, а потом настал момент прикалывать медаль. Президент оказался здоровенным парнем, и говорил с техасским акцентом. Кругом собрались еще какие=то люди, какие=то девушки. похожие на служанок и мужчины, похожие на уборщиков, и все вышли в освещенный солнцем розовый сад. Офицер начал зачитывать какую=то фигню, и все слушали, кроме меня, потому что я думал только о том, как бы пожрать - ведь с утра я не завтракал. Наконец, этот офицер кончил читать, и президент подошел ко мне, достал из коробочки медаль и приколол мне на грудь. Потом он пожал мне руку, а все стали хлопать и снимать на память. Я уже думал, что это все, и нас отпустят, только президент все не уходил и как=то странно на меня смотрел. Наконец, он сказал: -- Парень, это у тебя в животе так урчит? Я посмотрел на подполковника Гуча, а тот только глаза закатил вверх. Тогда я кивнул и сказал: -- Ну да. А президент сказал: -- Ладно, парень, давай чего=нибудь перекусим! И мы пошли в какую=то маленькую круглую комнату, и президент сказал парню, одетому, как официант, чтобы он принес мне завтрак. Мы остались вдвоем, и пока мы ждали завтрака, он стал меня спрашивать о разных вещах, типа того, знаю ли я, почему мы воюем с косоглазыми, и хорошо ли со мной обращались в армии. Я только кивал головой в ответ, а потом он перестал меня спрашивать, и наступило молчание. Потом он спросил: -- Не хочешь посмотреть телевизор, пока не принесли завтрак? Я снова кивнул, и президент включил телевизор, стоявший позади его стола, и мы посмотрели шоу из "Беверли=хиллз". Президент был очень доволен, и сказал, что смотрит это шоу каждый день. После завтрака он меня спросил, не хочу ли я посмотреть дом. Я говорю - "ага", и он меня повел по дому. Когда мы вышли в сад, фотографы окружили нас и пошли за нами, а президент сел на маленькую скамейку и спросил: -- Парень, кажется, тебя ранили? Я кивнул, и он тогда спросил: -- Ну, тогда посмотри=ка сюда. Он расстегнул рубашку и показал мне большой старый шрам от операции. А потом президент спросил меня: -- Ну, а тебя куда ранило? И тогда я спустил штаны и показал ему. Ну, тут набежали фотографы и начали щелкать, за ними набежали еще какие=то ребята и оттащили меня назад, к подполковнику Гучу. Мы вернулись в отель, а ближе к вечеру ко мне ворвался подполковник Гуч с кучей газет, и вид у него был точно безумный. Он начал на меня орать и ругаться, и швырнул газеты на кровать, где я лежал, и там на первой странице были большие фотографии моей задницы и шрама президента. В одной из газет на лице у меня была нарисована такая черная полоска, чтобы никто меня не мог опознать, так еще делают на разных неприличных картинках. Под снимком было написано: "Президент Джонсон и герой войны в минуту отдыха в Розовом саду". -- Гамп, ты просто идиот! -- заорал подполковник Гуч. -- Как ты мог так поступить со мной?! Теперь мне конец! Конец моей карьере! -- Я не хотел повредить вам, -- ответил я, -- я хотел, чтобы все было как можно лучше. Ладно, из числа любимчиков я вышел, однако на этом армия меня не оставила - меня решили послать в поездку по стране агитировать ребят вступать в армию. Подполковник Гуч нанял кого=то написать речь, с которой я должен был выступать перед ними. Речь была длинная, с выражениями типа: "В этот тяжелый критический период, нет более почетного дела, нежели служить Родине в Вооруженных силах" и так далее. Беда в том, что речь я никак не мог выучить. То есть, слова=то я понимал, и хорошо их помнил, но когда дело доходило до того, чтобы произнести их, тут у меня в голове все начинало кружиться. Подполковник Гуч просто места себе не находил, никак не мог успокоиться. Он возился со мной до полуночи, пытаясь заставить меня произнести эту речь, но потом поднял руки вверх и сказал: -- Все, я понял, ничего из этого не выйдет. И тут ему пришла в голову новая идея. -- Гамп, -- сказал он, -- вот что мы сделаем: я эту речь обрежу, так что тебе придется сказать всего пару слов. Давай попробуем! -- Ну и он начал ее сокращать и сокращать, пока не остался доволен тем, что я могу произнести ее и не выглядеть полным идиотом. В конце ее были такие слова: "Иди в армию и сражайся за свою свободу!" Первым делом мы приехали в один маленький колледж. Там уже ждали репортеры и фотографы. Нас привели в большую аудиторию и поставили на сцене. Сначала подполковник Гуч произнес ту речь, которую я должен был произнести, а потом он сказал: -- А теперь, рядовой Форрест Гамп, последний кавалер Почетной медали Конгресса, скажет нам несколько слов. -- Он сделал мне знак выйти вперед, и кто=то в зале захлопал. Когда они кончили хлопать, я наклонился и сказал: -- Идите в армию и сражайтесь за вашу свободу! Мне показалось, что они ожидали чего=то большего, поэтому я остался стоять на месте и смотрел на них, а они смотрели на меня. Потом вдруг кто=то в первом ряду крикнул: -- А что ты думаешь о войне? И я ответил ему то, что сразу пришло мне в голову: -- Это полное дерьмо! Тут подскочил подполковник Гуч и выхватил у меня микрофон, а меня оттолкнул назад. Но репортеры уже что=то строчили в блокнотах, фотографы снимали, а народ в зале просто сходил с ума, они прыгали, свистели и вопили. Подполковник Гуч быстренько вывел меня оттуда, и вскоре мы ехали прочь от города. Подполковник ничего мне не говорил, и только иногда как=то странно противно хихикал. Следующим утром, только мы собирались выйти из отеля и устроить второе собрание, как зазвонил телефона. Спросили подполковника Гуча. Не знаю, кто был на том конце линии, только подполковник ничего не говорил, кроме "Так точно, сэр!", изредка бросая на меня злобные взгляды. Повесив трубку, он сказал, глядя куда=то вниз, на носки своих ботинок: -- Ну, Гамп, на этот раз ты своего добился. Наш тур прекращается. Меня переводят на метеостанцию в Исландию, а что будет с тобой, скотина, меня даже не интересует. Я же в ответ спросил подполковника, не пойти ли нам выпить "Кока=колы", но он ничего не сказал, просто что=то бормотал себе под нос и изредка противно хихикал. В итоге меня послали в Форт Дикс, и назначили в кочегарку. Круглые сутки и большую часть ночи я занимался тем, что подбрасывал уголь в топки котлов, обогревавших казармы. Командовал нами какой=то парень, которому на все было наплевать, а мне он сказал, что мне придется прослужить в армии еще два года, прежде, чем меня отпустят домой, но чтобы я не скисал и тогда все будет в порядке. Именно так я и поступил. Я много размышлял о маме, Баббе, о креветках и Дженни Керран, живущей где=то в Гарварде, и немного играл в городе в пинг=понг. Весной у нас появилось объявление, что состоится турнир по пинг=понгу, и победитель поедет на всеармейские соревнования в Вашингтон. Я записался, и легко выиграл турнир, потому что мой единственный противник то и дело ронял ракету, потому что ему оторвало пальцы на войне. На следующей неделе меня отправили в Вашингтон. Турнир проходил в госпитале Уолтера Рида, и все раненые могли следить за соревнованиями. Первый тур я выиграл легко, и второй тоже, а в третьем мне попался маленький хитрющий парнишка, он так закручивал мячи, что мне пришлось нелегко. Он начинал выигрывать у меня, и когда счет стал 4:2 в его пользу, я решил, что проиграю, но тут внезапно посмотрел на зрителей и кого я увидел! В кресле=каталке сидел лейтенант Дэн из госпиталя в Дананге! Когда объявили перерыв между играми, я подошел к Дэну поближе, пригляделся, и увидел, что у него теперь совсем нет ног. -- Им пришлось отрезать их, Форрест, -- сказал он, -- но в остальном у меня все в порядке. С лица у него сняли повязки, и стало видно, как сильно он обожжен и изранен, после того, как его танк сгорел. И кроме того, от него по=прежнему отходила одна трубка, другим концом уходящая в бутылку, прицепленную к его креслу. -- Они сказал, что это пока останется, -- сказал Дэн, -- они думают, что мне это не повредит. Потом он наклонился ко мне и глядя мне прямо в глаза сказал: -- Форрест, я верю, что ты способен добиться всего, чего желаешь. Я следил за твоей игрой и считаю, что ты можешь выиграть у этого парня, потому что ты чертовски хорошо играешь. Тебе суждено быть победителем! Я кивнул, и вернулся к столу, так как прозвенел гонг. После этого я не потерял ни одного очка, и выиграл финал турнира. В Вашингтоне я пробыл три дня, и мы много разговаривали с Дэном. Я катал его на коляске в сад, где было много солнца, а вечером играл для него на гармонике, как для Баббы. Он много говорил, о разных вещах, вроде истории и философии, а как=то стал рассказывать о теории относительности Эйнштейна и что она значит для Вселенной. Ну, я взял листок бумаги и написал ему все, что я об этом знаю, все формулы, потому что мы проходили их на Промежуточном свете в университете. Он посмотрел на листок и сказал: -- Форрест, ты по=прежнему не перестаешь меня удивлять! x x x Как=то раз, когда я как обычно швырял уголь в топку, в котельной появился какой=то парень и Пентагона, вся грудь которого была увешана медалями, и сказал мне, улыбаясь: -- Рядовой Гамп, рад сообщить вам, что вы стали участником команды по пинг=понгу США, которая поедет в Пекин соревноваться с китайскими коммунистами. Это большая честь, так как впервые за двадцать пять лет наша страна вступила хоть в какие=то отношения с китайцами, и дело не просто в каком=то там пинг=понге, это важный дипломатический маневр, и ставкой является будущее всего человечества. Вы хорошо понимаете, что именно я имею в виду? Я только пожал плечами и кивнул, но почему=то слегка струхнул. Ведь я всего лишь бедный несчастный идиот, как же мне теперь решать судьбы всего человечества?! 9 И вот я снова обогнул полмира, чтобы на этот раз оказаться в Пекине. В нашей команде по пинг=понгу собрались самые разные парни, и ко мне они относились очень хорошо. Китайцы тоже оказались неплохими ребятами, совсем не похожими на тех косоглазых, что были во Вьетнаме. Во=первых они были очень чистые, и к тому же вежливые. Во=вторых, они не стремились меня пристрелить. Кроме того, Госдепартамент послал вместе с нами парня, который должен был учить нас тому, как вести себя с китайцами, и вот он=то был самым неприятным из всех. Прямо скажу, это был порядочный кусок дерьма. Звали его мистер Уилкинз, он всегда носил с собой дипломат и его волновало только то, начищены ли его туфли и выглажены ли брюки. Не сомневаюсь, что просыпаясь по утрам он первым делом протирал свою задницу. Этот Уилкинз вечно ко мне придирался. -- Гамп, -- говорил он, -- если китаец тебе кланяется, ты должен кланяться в ответ. Гамп, нужно держать себя прилично на публике. Гамп, почему у тебя на брюках пятна? Фи, Гамп, ты ведешь себя за столом, как свинья! Вот в этом он, наверно, был прав. Эти китаезы едят двумя такими маленькими палочками, просто невозможно с их помощью засунуть в рот хоть сколько=нибудь еды, так что большая ее часть оказывалась на моих брюках. Неудивительно, что я не видел ни одного толстого китайца. Мне кажется, им следовало бы все=таки научиться есть вилками и ложками. Ладно, мы сыграли в этими китаезами кучу партий в пинг=понг. У них было несколько неплохих игроков, но мы держались. Вечерами они обязательно находили нам какое=нибудь дело - то банкет, то концерт. Однажды мы должны были ехать в какой=то ресторан под названием "Пекинская утка", и когда я спустился в вестибюль отеля, Уилкинз мне говорит: -- Гамп, отправляйся в номер и надень другую рубашку. Эта выглядит так, словно ты кидался тортами. Потом отвел меня к портье, говорившему по=английски, и сказал ему написать для меня записку по=китайски, что мне нужно ехать в ресторан "Пекинская утка". Эту записку я должен был отдать шоферу такси. -- Мы поедем вперед, -- сказал Уилкинз, -- а ты дашь эту записку шоферу и он тебя отвезет, куда нужно. -- Так что я спокойно вернулся в номер и надел новую рубашку, как и говорил Уилкинз. Ладно, перед отелем я нашел такси и шофер меня повез. Я начал было искать записку для него, и тут понял, что наверно забыл ее в старой рубашке, только к этому времени мы были уже далеко от отеля. Шофер все время поворачивался ко мне и что=то спрашивал, наверно, куда мне ехать, а я отвечал ему - "пекинская утка, пекинская утка", а он только пожимал плечами и возил меня по городу. Так шло примерно с час, и должен сказать вам, что Пекин я=таки повидал. Наконец, я постучал по его плечу и когда он повернулся, начал махать руками, как крыльями, говоря: "пекинская утка!". Тут он широко улыбнулся, закивал головой и мы рванули. И с тех пор, как только он ко мне поворачивался, я начинал махать руками. Примерно через час мы остановились, и когда я выглянул в окно. то оказалось, что мы приехали к аэропорту! Ну, было уже поздно, а я ничего не ел, и довольно=таки проголодался. Так что, как только мы проехали мимо какого=то ресторана, я сказал ему остановиться и выпустить меня. Я ему дал пачку этих странных китаезных денег, которые нам всем выдали, он что=то взял, а остальные отдал мне. Я вошел в ресторан и почувствовал себя так, словно я на Марсе. Ко мне подошла девушка и как=то странно посмотрела на меня, и дала меню. Меню было на китайском языке, но подумав, я ткнул пальцем последовательно в пять=шесть блюд, рассчитывая, что уж одно из них наверняка окажется съедобным. На самом деле, они все оказались вполне съедобными. Я поел, заплатил и вышел на улицу, чтобы найти свой отель. Однако проходив по улице несколько часов, я так ничего и не нашел, и тут меня поймали. Оказался я в тюрьме. Потом появился большой китаеза, говоривший по=английски, и он стал задавать мне разные вопросы и угощал сигаретами, точь=в=точь как в кино, а на следующий день меня наконец выпустили. Мистер Уилкинз пришел в тюрьму и примерно час проговорил с китаезами, и они меня отпустили. Мистер Уилкинз был вне себя. -- Гамп, ты понимаешь, что они приняли тебя за шпиона!? -- сказал он. -- Ты понимаешь, что мог свести на нет все наши усилия?! Ты что, сошел с ума? Хотел я ему ответить, что я самый обычный идиот, да не стал. В общем, мистер Уилкинз купил у уличного торговца большой воздушный шарик и привязал его пуговице на моей рубашке, чтобы найти меня "в любой момент". И еще он приколол мне на грудь табличку, где было написано, кто я и где живу. Я чувствовал себя круглым дураком. Однажды нас всех погрузили в большой автобус и повезли к большой реке, на берегу которой стояло множество китаез в форме, так что мы поняли, что тут находится самый главный китаеза, Председатель Мао. Председатель Мао оказался толстым старым китайцем, похожим на Будду. Он снял свою пижаму и оказался в плавках. Нам сказали. что несмотря на свои восемьдесят лет, он собирается переплыть эту реку. Ну, вошел он в реку и поплыл, и все были в полном восторге. Примерно посередине реки он поднял руку и помахал нам. Все стали махать руками ему в ответ. Примерно через минуту, он снова помахал рукой, и снова все помахали ему в ответ. Наконец, он помахал в третий раз, и тут=то все сообразили, что он не просто машет рукой, а тонет! Ну, тут такое началось! Наконец=то я понял, что такое "китайское столпотворение"! Множество народу бросилось в воду, с той стороны к председателю устремились лодки, а те, что остались стоять на берегу, начали хлопать себя по голове ладошами. Когда я увидел, как старик исчез под водой, я сказал себе - к черту! Скинул туфли и прыгнул в воду. Тех китаез, что плыли к месту, где исчез председатель, я обогнал очень быстро, и скоро оказался там, где кружили лодки, а люди на них всматривались в воду, словно пытались что=то там увидеть. Это было глупо с их стороны, потому что вода была такого же цвета, как в канализации. Ладно, нырнул я раза три=четыре и точно - этот старикан оказался прямо подо мной! Я вытянул его на поверхность, а китаезы подхватили его и увезли на лодке. Меня они оставили как есть, так что пришлось возвращаться в берегу вплавь. Когда я вылез на берег, люди стали прыгать еще сильнее и хлопать меня по спине, а потом подняли на руки и понесли к автобусу. Но когда автобус тронулся, мистер Уилкинз подошел ко мне и покачал головой: -- Ты просто осел, -- сказал он, -- неужели не ясно. что для Соединенных Штатов лучше всего было бы, если бы этот сукин сын утонул! Да, Гамп. ты упустил случай, который представляется человеку только раз в жизни. Так что я решил, что снова я что=то испортил. Но ведь я только хотел сделать, как лучше! Мы непрерывно играли в теннис, и дело близилось к концу, но я уже потерял представление о том, кто выигрывает, кто проигрывает. А тем временем, из=за того, что я вытащил этого старикана, Председателя Мао, из реки, я стал для китаез чем=то вроде национального героя. -- Гамп, -- сказал мне как=то мистер Уилкинз, -- как ни странно, ваша глупость обернулась для нас удачей. Я только что получил известие, что китайский посол согласился начать переговоры с Госдепартаментом об улучшении межгосударственных отношений. И еще - китайцы хотят устроить в твою честь парад, и я надеюсь, что ты будешь вести себя прилично. Через два дня состоялся этот парад, и это было зрелище что надо! Вдоль улицы выстроились примерно миллион китайцев, и когда я шел мимо них, они кланялись и махали мне руками. Улица вела к Тяньаньмынь, где было нечто вроде китайского Белого дома, где меня должен был торжественно принять сам Председатель Мао. Когда мы дотуда добрались, китаезы прямо сума посходили от счастья. что видят меня. Они накрыли длиннющий стол и я сидел рядом с самим Председателем. Посреди банкета он наклонился ко мне и сказал: -- Я слышал, что вы воевали во Вьетнаме. Скажите мне, если вам нетрудно, что вы думаете об этой войне? -- переводчик перевел мне его слова, и я подумал - черт побери, если он спрашивает, то наверно, в самом деле хочет знать. И я ответил: -- Я думаю, что это полное дерьмо. Переводчик перевел ему это, а он вдруг как=то странно изменился в лице, пристально посмотрел на меня, и вдруг губы у него дрогнули, и он широко улыбнулся, а потом начал жать мне руки, и кивать головой, как какой=нибудь китайский болванчик. Фотографы тут же начали это снимать, и потом этот снимок появился в американских газетах. Но до этого дня я никогда никому не рассказывал, что я тогда такого сказал, что он так заулыбался. Когда мы уезжали, около отеля собралась большая толпа. Я огляделся, и увидел среди китаез женщину в мальчиком на плечах, и вот он=то был настоящим монгольским идиотом - язык наружу, глаза перекошены, и он все время что=то лопотал, как это всегда делают идиоты. Я просто не мог удержаться, и хотя мистер Уилкинз запретил нам подходить к китаезам без его разрешения, я все=таки подошел к ней, вытащил из кармана пару пинг=понговых шариков, которые всегда носил в кармане, поставил на них свой крестик и отдал малышу. Первым делом он засунул шарики в рот, а потом схватил меня за руку. Потом он вдруг широко улыбнулся, а на глазах его матери почему=то появились слезы, она начала что=то верещать, и переводчик сказал мне, что этот мальчик улыбнулся впервые в жизни. Да, я мог бы ей кое=что порассказать, только у нас не было на это времени. Ладно, но когда я пошел назад, этот мальчишка зашвырнул в меня шариками и попал прямо в голову. И надо же было так случиться, что как раз в этот момент один фотограф меня заснял и потом это фото появилась в газетах под заголовком: "Юный китаец проявляет свою ненависть к американским империалистам". Ладно. мистер Уилкинз утащил меня в автобус и не успел я оглянуться, как мы уже летели назад в Вашингтон. Перед самым приземлением он сказал мне: -- Ну, Гамп, мне кажется, ты знаешь об этом китайском обычае - если ты спас китайцу жизнь, то с тех пор ты за него отвечаешь. -- Тут он как=то ехидно улыбнулся, и тут как раз сказали, чтобы мы не расстегивали ремни. А мы сидели рядом. И в этот момент я пукнул так громко, как никогда в жизни. Это был похоже на разрыв гранаты. У мистера Уилкинза просто глаза вылезли из орбит и он сказал что=то вроде: -- Аааа=кх=кх! -- и начал глотать воздух ртом и пытаться расстегнуть ремень. Тут же прибежала хорошенькая стюардесса, посмотреть, отчего такой шум. А мистер Уилкинз все еще задыхался и кашлял, и тут я тоже зажал нос и указывая на мистера Уилкинза, заявил: -- Нужно открыть окно! -- или что=то в этом роде. Мистер Уилкинз весь покраснел и начал показывать на меня, но стюардесса только мило улыбнулась и вернулась на свое место. Мистер Уилкинз, когда перестал дергаться и поправил галстук, сказал мне еле слышно: -- Гамп, с твоей стороны это была очень неумная шутка! Но я только ухмыльнулся и смотрел прямо перед собой. После этого они снова послали меня в форт Дикс, но больше не посылали к котельную, а сказали, что отпустят меня из армии пораньше. Так что не прошло и суток, как мне разрешили уехать. Они дали мне немного денег на билет, и у меня самого было немного долларов, так что оставалось только решить, куда ехать. Я понимал, что нужно было бы съездить к маме, потому что она была в доме для бедных. Еще я подумал, не пора ли мне начать заниматься креветками - нужно же мне чем=то заняться в этой жизни. Но на самом деле, я не переставал все это время думать о Дженни Керран в Гарварде. Я уже сел в автобус, и все не мог сообразить, что же сделать лучше всего. Но когда нужно было давать деньги в окошко, я попросил билет до Бостона - не может же человек все время вести себя только правильно! 10 У меня не было адреса Дженни, только почтовый индекс и письмо с названием того местечка, где она играла в своем ансамбле, "Треснувшие яйца". Местечко называлось "Привет, папаша!" Я решил добраться туда со станции пешком, но заблудился, все равно пришлось брать такси. Днем в баре никого не было, кроме двух пьянчужек и толстого слоя пива на полу, примерно в три сантиметра, оставшегося со вчерашнего вечера. Парень за стойкой бара сказал мне, что Дженни и ее группа будут здесь в девять вечера. Я спросил, не могу ли я подождать их? -- Само собой, -- ответил парень. Так что я уселся за столик и просидел там примерно пят=шесть часов. Зато ноги отдохнули. Постепенно местечко начало заполняться народом. В основном это были ребята, по виду студенты, только одетые как клоуны - какие=то голубые драные джинсы, футболки, парни все бородатые и в темных очках, а девицы с такими прическами, словно у них на голове птицы гнезда вили. Потом на сцене появились ребята из ансамбля и начали устанавливать аппаратуру. Их было всего трое или четверо, зато железяк, которые они подключали в розеткам, не счесть. Прямо скажем, никакого сравнения с тем, что было в Студенческом союзе в университете. Вот только Дженни Керран нигде не было видно. Подсоединив все свои штуковины, они начали играть, и играли они, скажу я вам, по=настоящему громко! Здорово напоминало рев взлетающего самолета, и к тому же замигали разноцветные лампочки. Но публике это понравилось, и когда ребята закончили, те начали радостно вопить. Потом в угол сцены упал луч прожектора - и там оказалась Дженни собственной персоной! Она здорово переменилась с тех пор, как мы последний раз виделись - во=первых, отрастила волосы до задницы, а во=вторых, на ней были солнцезащитные очки - и это ВЕЧЕРОМ! На ней были голубые джинсы и блузка с таким количеством заклепок, что она походила на пульт телефонного коммутатора. Группа снова заиграла, а Дженни запела. Она схватила микрофон, выдернула его из гнезда и принялась носиться с ним по сцене, прыгая, приседая, размахивая руками и волосами. Я пытался понять, о чем она поет, но музыка играла слишком громко. Странно, что еще крыша не обвалилась. Что бы это все могло значить? -- подумал я. Наконец, наступил перерыв, и я начал протискиваться к входу на сцену. Но там стоял какой=то парень, он сказал, что туда нельзя. Я вернулся назад, на свое место, и тут заметил, что народ как=то странно глазеет на мою военную форму. -- Ну и костюмчик ты себе оторвал! Класс! -- сказал кто=то, а другой парень добавил: -- Это настоящая? Я снова почувствовал себя как идиот, и решил выйти прогуляться и хорошенько все это обдумать, и гулял так примерно с час. Когда я вернулся, то у входа стояла длинная очередь. Я пошел вперед и попытался объяснить парню у входа, что внутри остались мои вещи, только он все равно сказал мне встать в хвост. Я так и сделал, и простоял там примерно с час, слушая музыку, доносившуюся из бара. Должен заметить, что когда слушаешь ее с расстояния, она воспринимается как=то лучше. Ладно, через какое=то время мне это надоело, и я обошел бар и устроился сзади на каких=то ступеньках. Сижу и смотрю, как крысы гоняются друг за другом среди мусорных куч. Потом вынул из кармана гармонику и заиграл, просто чтобы убить время. Из клуба доносились звуки музыки "Треснувших яиц", и через некоторое время я приспособился к их ритму и стал играть в унисон. Правда, пришлось использовать только половину отверстий, иначе не получалось. Через какое=то время я понял, что и сам могу импровизировать в этом духе в си=мажоре, и когда играешь эту музыку, а не слушаешь ее, она кажется вовсе не такой уж противной. И вдруг дверь позади меня распахнулась, и на пороге оказалась Дженни! Наверно, у них снова наступил перерыв, только я не обратил внимания и по=прежнему играл на гармошке. -- Кто здесь? -- спросила она. -- Это я, -- ответил я, но Дженни, наверно не услышала, потому что высунула голову из двери и снова спросила: -- Кто это тут играет на гармонике? Я поднялся, немного смущаясь своей формы, но все=таки ответил? -- Это я, Форрест Гамп. -- Кто=кто? -- переспросила она. -- Форрест. -- Форрест?! ФОРРЕСТ ГАМП! -- и тут она выбежала из двери и бросилась в мои объятия. Мы вернулись на сцену как раз к концу перерыва, когда ей нужно было петь. Оказалось, Дженни не просто прекратила учиться, ее вышибли из колледжа, когда обнаружили в комнате одного парня. В те времена за это исключали из университета. А банджоист предпочел удрать в Канаду, чтобы не идти в армию, и группа распалась. Дженни пришлось немного пожить в Калифорнии, и она бродила там с цветами в волосах, но потом ей не понравилось, что эти ребята вечно под кайфом, и потом она встретила парня, который забрал ее в Бостон. и они участвовали в разных маршах мира, а потом оказалось, что этот парень - гомик, так что она с ним рассталась, и сошлась с одним крутым писником, который делал бомбы и все такое прочее, чтобы подрывать здания. Это, впрочем, тоже не помогло, так что она стала встречаться с одним парнем, который преподавал в Гарварде, только он оказался женатым. Потом она познакомилась еще с одним парнем, и он был получше, только скоро их обоих арестовали за кражу из магазина и она решила, что пора браться за ум. Она снова встретилась с "Треснувшими яйцами", и они заиграли новую музыку, так что прославились в Бостоне и даже собираются поехать в Нью=Йорк на следующей неделе, записывать пластинку. Еще она сказала, что встречается с одним студентом из Гарварда, он изучает философию, но все равно, после представления я могу пойти к ней и переночевать. Мне не очень понравилось, что у нее есть бойфренд, но ночевать мне было негде, так что я согласился. Парня звали Рудольфом. Это был маленький такой парнишка, весом килограмм пятьдесят, зато весь заросший волосами, и с какими=то бусами на шее. Когда мы пришли, он сидел на полу в их квартире и медитировал, словно какой=нибудь гуру. -- Рудольф, -- сказала Дженни, -- познакомься с Форрестом, этой мой друг детства, он поживет с нами немного. Рудольф ничего не сказал, и только помахал рукой в воздухе, словно Папа, дающий благословение. У них была только одна кровать, но Дженни сделала для меня маленький коврик на полу, и там я и спал. В общем, не самое плохое место для ночевки, по сравнению с некоторыми местами, где мне приходилось спать в армии, и вид открывался гораздо более приятный. Когда утром я проснулся, Рудольф так и сидел в центре комнаты и медитировал, а Дженни покормила меня завтраком, и мы отправились осматривать Кембридж, оставив Рудольфа сидеть на полу. Прежде всего, сказала она, мне нужно подобрать новую одежду, потому что здешние люди не поймут меня и будут считать, что я специально их напрягаю. Мы пошли в какую=то дешевую лавчонку, и там подобрали мне куртку и комбинезон, а старую одежду сложили в бумажный пакет и унесли с собой. Потом мы обошли Гарвард и кого мы встретили? Того самого женатого профессора, с которым Дженни когда=то встречалась. Она и сейчас относилась к нему хорошо, хотя про себя называла его иногда "дерьмовым дегенератом". Звали его доктор Квакенбуш. Ладно, этот доктор был просто вне себя от восторга, что с нового семестра он начинает читать новый курс, который сам придумал. Он назывался "Роль идиота в истории мировой литературы". Я даже сказал, что мне кажется, название очень интересное, а он отвечает: -- Слушай, Форрест, почему бы тебе не посидеть у нас на занятиях? Может быть, тебе это понравится. Дженни как=то странно посмотрела на нас обоих, но ничего не сказала. Мы вернулись к ней домой, а Рудольф по=прежнему сидел на полу скрестив ноги. Мы пошли на кухню и там я ее очень тихо спросил - а что, этот Рудольф умеет говорить? Она ответила, что рано или поздно мы это узнаем. Вечером Дженни познакомила меня с ребятами из группы и сказала, что играю на гармонике, как бог. Почему бы мне не играть с ними в клубе? Один парень спросил, что мне нравится больше всего играть, и я ответил - джаз, а он сказал, что просто не верит собственным ушам. Тут Дженни прямо подскочила и сказала: -- Это неважно, он справится, потому что сможет подстроиться под нас. Так что этим же вечером я выступил вместе с ними и все решили, что от меня есть прок и я играю вполне нормально, а мне \было хорошо стоять здесь и наблюдать, как Дженни поет и скачет по сцене. В понедельник я решил посетить семинар доктора Квакенбуша, "Роль идиота в мировой литературе". Благодаря такому названию, я почувствовал себя важной птицей. -- Сегодня, -- сказал доктор Квакенбуш студентам, -- к нам пришел гость, который время от времени будет посещать наш семинар. Познакомьтесь с мистером Форрестом Гампом!" -- Все повернулись ко мне, и я помахал им рукой, а потом начались занятия. -- Идиот, -- говорил доктор Квакенбуш, -- играет важную роль в истории мировой литературы. Полагаю, все вы слышали о таком персонаже, как "деревенский дурачок", это обычно некий умственно=отсталый человек. проживающий в сельской местности. Часто он становится предметом насмешек и преследования со стороны окружающих. Однако в средние века среди аристократии распространился обычай держать при дворе шутов, то есть таких людей, которые смешили королевским персон. Часто такие люди вовсе не были настоящими идиотами или умственно=отсталыми. иногда это были обычные клоуны или юмористы... И так он разглагольствовал, а я все яснее понимал, что идиоты - вовсе не такой же никчемный народ, что их существование оправдано какой=то целью, прямо как говорил когда=то Дэн, и их цель - заставить людей смеяться. Да, это было неплохо. -- Основная цель введения такого персонажа для большинства авторов, -- продолжал доктор Квакенбуш. -- это реализация приема "двойной фиксации", то есть одновременно раскрытия как глупости шута, так и раскрытия высшего смысла глупости как таковой. Иногда, великий писатели, такие, например, как Шекспир, использую такой персонаж для осмеяния главного героя произведения, тем самым способствуя скорейшему прозрению читателя. Тут я несколько запутался. Впрочем, естественно. В общем, потом доктор Квакенбуш сказал, что для того, чтобы продемонстрировать на практике то, о чем он говорил, мы разыграем пьесу Шекспира "Король Лир", где одновременно присутствуют и шут, и скрытый безумец, и даже сам король чокнутый. Он сказал, что парень по имени Элмер Харрингтон Третий будет играть роль сумасшедшего Бедного Тома, а девица по имени Люсиль будет играть Шута. Еще один парень, по имени Хорэс, будет играть старого чокнутого короля Лира, а мне он сказал: -- Ну, а ты, Форрест, почему бы тебе не сыграть роль герцога Глочестера? Мистер Квакенбуш сказал, что добудет кое=какие вещи на театральном факультете, но костюмы мы должны сделать сами, и чтобы все это было "реалистическим". Ума не приложу, зачем я тогда ввязался во всю эту историю? Тем временем в нашей группе, "Треснувших яйцах", наметился прогресс. Прилетел парень из Нью=Йорка, и сказал, что хочет записать нас на пленку в студии. Все ребята были просто в восторге, в том числе Дженни и я. Этого парня из Нью=Йорка звали мистер Фиблштейн. Он сказал, что если все пойдет хорошо, наша группа будет самой модной штукой со времени изобретения телевизора. Все, что от нас требуется, сказал мистер Фиблштейн, это подписать одну бумажку, а потом бы будет деньги грести лопатой. Наш клавишник, Джордж, учил меня играть на синтезаторе, а наш ударник Мози научил бить по барабанам. Забавно было учиться этим штукам, и играть на гармонике. Днем я практиковался, а вечером играл в клубе с ребятами. Как=то днем прихожу я с семинара, а Дженни сидит одна на кровати в полном одиночестве. Я спросил ее, а где Рудольф, а она говорит, что они "разошлись". Я спросил, почему, а она отвечает: -- Потому что он вонючий козел, как и все остальные мужики! -- Почему бы нам тогда не поужинать и не обсудить все это? -- спрашиваю я. Само собой, большую часть времени говорила она одна, и это была сплошная чернуха о мужиках. Она говорила, что все они "ленивые, безответственные, самовлюбленные, низкие типы". Так она долго говорила, а потом начала плакать. Я говорю: -- Ну же, Дженни, не плачь! Все это чепуха! Этот парень Рудольф вовсе не для тебя, все равно он все время сидел на полу, скрестив ноги. А она отвечает: -- Да, Форрест, наверно, ты прав. Наверно, пора нам возвращаться домой. Так мы и сделали. А когда мы пришли домой, Дженни начала раздеваться. Она сняла все, кроме трусиков, а я сидел на кровати, стараясь не смотреть на нее. Но она подошла прямо ко мне и сказала: -- Форрест, я хочу, чтобы ты меня трахнул, прямо сейчас! Я чуть под кровать не свалился! Но вместо этого так и остался сидеть. глядя на нее, разинув рот. Тогда она пристроилась рядом со мной, и начала возиться с моими штанами. а потом сняла с меня рубашку и начала меня целовать и все такое прочее. Сначала я ее стеснялся, странно было, что она со мной так поступает. Конечно, я только об этом давно мечтал, только не ожидал, что все вот так получится. А потом на меня что=то нашло, и мне стало все равно, что я думал, и я больше ни о чем не думал, и мы стали кататься по кровати, и она сняла с меня почти всю одежду, а потом стянула трусы и тут ее глаза округлились: -- Ого! Ничего себе, что ты тут себе завел! А потом схватила меня, в точности как мисс Френч тогда, только она ничего не говорила мне, чтобы я закрыл глаза, и я их не закрывал. В общем, в тот день мы делали массу всяких вещей, какие мне и в самых сладких снах не снились. Дженни показала мне такие позиции, какие мне бы и в голову не пришли - на боку, поперек, стоя, сзади, наклонившись. перегнувшись, шиворот=навыворот и сикось=накось - разве что последнее у нас не получилось. Мы перекатились из спальни в кухню, и посбивали всю мебель, сорвали занавески, а под конец даже как=то перевернули телевизор. Закончили мы в раковине, только не спрашивайте меня, как мы там оказались. Наконец, когда все кончилось, Дженни немного полежала там. потом посмотрела на меня и спросила: -- Форрест, черт побери, ГДЕ ты был всю мою жизнь? -- Я был неподалеку, -- ответил я. Само собой, после этого случая наши отношения с Дженни сильно изменились. Мы стали спать вместе, в одной постели, и сначала мне это казалось немного странным, но потом я привык. Когда мы выступали в клубе, Дженни часто проходила мимо и взъерошивала мне волосы или проводила ладонью по спине. Мне казалось, что вся моя жизнь переменилась, словно она началась заново. Я стал самым счастливым парнем во всем мире. 11 Настал день премьеры пьесы доктора Квакенбуша. Мы выбрали сцену, где король Лир и его шут оказываются в вереске, это что=то вроде нашего болота или пустоши. и потом буря загоняет их в какую=то хижину, называемую "шалашом". В этом шалаше сидит Бедный Том, на самом деле Эдгар, замаскированный под чокнутого, потому что его затрахал его братец, настоящий подонок. К тому времени король полностью слетел с катушек, да еще Эдгар изображал из себя чокнутого, ну и шут, само собой, вел себя как идиот. Я же играл герцога Глочестера, отца Эдгара, единственного более=менее разумного человека среди этих чудиков. Профессор Квакенбуш соорудил из старого одеяла нечто вроде шалаша, и еще достал огромный вентилятор с бумажными накладками на лопастях, чтобы показывать бурю. Ладно, появляется Элмер Харрингтон Третий, в роли короля Лира, одетый как идиот, с цилиндром на голове. Девушка, которую они назначили играть шута. где=то раздобыла настоящий костюм шута, с длинным колпаком с бубенчиками. и башмаками с изогнутыми носками, вроде тех, что носят арабы. парень, что играл Тома, нашел себе парик под битла, и подобрал на барахолке какой=то хлам, а лицо размалевал какой=то грязью. Однако они воспринимали все всерьез. Наверно, из них всех я выглядел приличней всего, хотя Дженни сшила мне костюм из простыни и наволочки, словно пеленки, а еще сшила из скатерти накидку, как у Супермена. В общем, профессор Квакенбуш запустил свою ветряную машину, и распорядился начать с двенадцатой страницы, где Бедный Том излагает свою печальную повесть. -- Не дадите ли чего Бедному Тому? Нечистая сила его таскала по огню, по пламени, по броду, по омутам, по болотам, по трясинам.... А король Лир говорит: -- И дочери во всем этом виновны? Ты ничего не сохранил, все отдал? А шут говорит: -- Нет, одеяло сохранил, а то пришлось бы со стыда сгореть. В общем, вся эта хрень продолжается, а потом шут говорит: -- В такую ночь от холода мы все с ума сойдем. И здесь этот шут оказался прав. Как раз в этот момент я должен был войти в шалаш с факелом, который профессор Квакенбуш позаимствовал на театральном факультете. Шут восклицает: -- Смотри=ка! Там какой=то свет маячит! Профессор Квакенбуш поджег мой фонарь, и я двинулся через комнату в шалаш. -- Это нечистая сила Флиббертиджибберт! -- говорит Бедный Том. -- Кто это?-- спрашивает король. А я отвечаю: -- Кто вы такой? Как вас зовут? Безумец Том говорит, что он просто: -- Бедный том. Он ест лягушек=квакушек, жаб, головастиков, ящериц полевых и водяных, -- и прочую чушь, а мне полагается внезапно узнать короля и сказать: -- В какой компании вы, Государь! А безумец Том отвечает: -- Ведь князь потемок - тоже дворянин. Модо зовут его и Маху. Ветряная машина заработала на полную катушку, и мне кажется, что профессор Квакенбуш, когда сооружал клетку, просто не рассчитал, что я ростом шесть футов шесть дюймов, и языки пламени от факела начали лизать крышу. Ну, Тому полагалось сказать: -- Бедный Том озяб! Но вместо этого он сказал: -- Осторожнее с огнем! Я посмотрел в книгу, чтобы найти соответствующую строку. а Элмер Харрингтон Третий тоже мне говорит: -- Осторожнее с факелом, идиот! А я ему говорю: -- Наконец=то хоть раз в жизни не я идиот, а ТЫ! -- и тут внезапно крыша шалаша вспыхнула, и парик безумца Тома тоже. Кто=то закричал: -- Выключите же эту дурацкую машину! -- Но было слишком поздно - зал вспыхнул! Том начал вопить и орать, король Лир схватил свой цилиндр и натянул его на голову Тома, чтобы погасить огонь. Народ начал прыгать, вопить, чертыхаться, а девушка, игравшая шута, впала в истерику, и начала кричать: -- Мы все погибнем! И некоторое время казалось, что так все и будет. Я обернулся - черт побери. и моя накидка тоже горела, и тогда я распахнул окно, схватил шутиху поперек туловища и прыгнул вниз. Мы были на втором этаже, и внизу были кусты, зато было как раз время обеда, и по площади слонялись сотни студентов. И тут появляемся мы, в дыму и пламени! Из открытого окна аудитории вываливались клубы черного дыма, и оттуда внезапно появился профессор Квакенбуш. весь покрытый копотью. Он яростно размахивал руками. -- Гамп, идиот трахнутый, ты просто козел! Ты мне за это заплатишь! Шутиха каталась по земле и вопила, ломая руки - но на самом=то деле с ней было все в порядке. И тогда я рванул - прямо через площадь, изо всех сил, а горящая накидка развевалась за моими плечами. Так. не останавливаясь, я добежал до самого дома, и когда я ворвался в нашу квартиру, Дженни воскликнула: -- Форрест, ну как? Наверно, это было просто великолепно! -- Тут у нее лицо как=то странно переменилось? -- Слушай, кажется, от тебя пахнет паленым! -- сказала она. -- Да, длинная история, -- ответил я. В общем, после этого случая я больше не ходил на семинар "Роль идиота в мировой литературе". Но я уже достаточно понял. Зато каждый вечер мы с Дженни играли с "Треснувшими яйцами", а днем занимались любовью, и устраивали вылазки на берег Чарльз=ривер. Это был рай. Дженни написала очень милую песню, "Сделай это быстро и сильно", где у меня была пятиминутная партия на гармонике. Так прошли весна и лето, а потом мы ездили в Нью=Йорк и записали там ленту, а через несколько недель мистер Фиблштейн позвонил и сказал, что скоро будет выпущен альбом. А еще через несколько недель телефон у нас будет разрываться от звонков и на деньги. полученные от мистера Фиблштайна мы купим автобус с постелями и местом для барахла и отправимся в путь. В этот время случилось нечто важное для меня. Как=то вечером, после первого отделения в клубе, наш барабанщик, Мози, отвел меня в сторонку и тихо так говорит: -- Форрест, ты отличный парень, и хорошо играешь, но мне хочется, чтобы ты попробовал кое=что, отчего ты будешь играть еще лучше. Я спросил, что это такое, и Мози ответил: -- Вот, -- и дал мне маленькую сигарету. Я сказал ему, что не курю, но все равно благодарен ему за заботу, а Мози сказал: -- Это не обычная сигарета, Форрест. В ней есть кое=что, и это поможет тебе расширить горизонты сознания. Я сказал Мози, что вовсе не хочу расширять свои горизонты. Но он продолжал настаивать. -- Ты только попробуй, -- говорил он. С минуту подумав, я решил, что одна сигарета не повредит, и закурил. Должен вам сказать вот что: мои горизонты действительно расширились. Мне показалось, что все как=то замедлилось, и окрасилось в розовые тона. В тот вечер я играл, как никогда в жизни. Мне казалось, что я слышу все ноты в сто раз отчетливей, чем раньше. Потом Мози подошел ко мне и сказал: -- Форрест, если ты считаешь, что это ХОРОШО, ты ошибаешься. Попробуй эту сигарету, когда будешь трахаться! Так я и сделал, и тут он тоже оказался прав. Ну, я накупил на свои деньги порядочно этой травки, и потреблял ее каждый день. Но главное, от нее я становился еще глупее. Теперь я каждое утро просыпался, закуривал один из этих джойнтов, как они их называли, и просто лежал так до вечера, когда нужно было играть. Дженни некоторое время ничего не говорила мне, потому что она и сама время от времени покуривала, но как=то она мне сказала: -- Форрест, тебе не кажется, что ты куришь слишком много травки? -- Нет, -- отвечаю я. -- А сколько это - слишком много? -- Вот сколько ты куришь, это и есть слишком много, -- отвечала она. Но я не хотел бросать. Каким=то образом это помогало мне избавится от всех тревог, хотя в то время их и так было не слишком много. В перерывах между отделениями я выходил на улицу и смотрел на звезды. А если звезд не было, я все равно смотрел на небо, и однажды Дженни тоже вышла наружу и обнаружила, что я смотрю на дождь. -- Форрест, тебе пора завязать, -- сказала она, -- я волнуюсь за тебя, потому что ты ничего не делаешь, а только лежишь и играешь на гармонике. Это вредно. Я думаю, тебе пора прекратить ненадолго. Послезавтра кончаются концерты в Провинстауне, и мне кажется, нам неплохо было бы устроит отпуск и уехать куда=нибудь. Например, в горы. Я кивнул. Мне кажется, я тогда не расслышал, что она сказала. На следующий день в Принстауне я нашел выход за кулисы и пошел закурить. Ну, сидел я там, курил себе, и вдруг подходят две девицы. Одна из них говорит: -- Эй, это не ты играешь на гармонике в "Треснувших яйцах"? Я кивнул, а она вдруг раз! - и плюхнулась мне на колени. А другая начала визжать и вдруг сбросила блузку. А первая старалась расстегнуть молнию на моих брюках и задрала свою юбку. А я просто сидел и курил. Вдруг дверь открывается, и в ней появилась Дженни. Она начала говорить: -- Форрест, нечего сейчас... -- и тут она посмотрела на нас, запнулась и потом сказала: -- О, черт! -- и захлопнула дверь. Я подпрыгнул, и девица, что устроилась на мне, свалилась на землю и начала ругаться, а я забежал внутрь и увидел, что Дженни плачет, прислонившись к стене. Я подошел к ней, а она мне говорит: -- Отойди от меня, ублюдок! Все вы такие, скоты - вам на всех наплевать! Никогда мне не было так плохо. Не помню, как мы доиграли второе отделение. В автобусе Дженни ушла вперед и не разговаривала со мной. Ночью она перешла спать на софу, и сказала, что мне нужно найти свою собственную квартиру. Так что я собрал свои манатки и выкатился, низко опустив голову. Я ничего не мог ей объяснить. Вот так меня снова выкинули. Дженни после этого куда=то исчезла. Я спрашивал всех, куда она делась, но никто не мог сказать. Мози сказал мне, что я могу пока пожить у него. но все равно я был слишком одинок. Так как в то время мы не играли, то делать было нечего, и я подумал, что неплохо было бы навестить мою маму ... а может быть, даже начать заниматься креветками, там, где жил бедный старина Бабба. Наверно, не суждено мне быть рок=н=рольной звездой - не из того я теста. Наверно, я всего лишь бедный глупый идиот. Но вот как=то Мози вернулся, и сказал, что был в баре ан углу, и смотрел там новости по телевизору, и кого же там показали? Да Дженни Керран, собственной персоной! Оказалось, что она в Вашингтоне, участвует в какой=то огромной демонстрации против войны во Вьетнаме, и Мози очень удивлялся, что она там делает, когда ей нужно было бы быть с нами и зарабатывать деньги. Я сказал, что хочу повидаться с ней, а Мози и говорит: -- Черт побери, а ведь ты можешь вернуть ее назад! -- Он сказал, что догадывается, где она может быть, потому что знает, где остановилась бостонская группа писников, участвующая в этой демонстрации. Ну, я опять собрал свои манатки, все, что у меня было. поблагодарил Мози и отправился в путь. Вернусь я или нет - тогда я еще не знал. В Вашингтоне все было в полном беспорядке. Повсюду была полиция, а люди на улицах кричали и швырялись всякими вещами. Полиция била тех, кто швырялся, по головам, и похоже, что ситуация выходила из=под контроля. Я нашел то место, где должна была жить Дженни, но там никого не было. Я прождал на ступеньках почти весь день, и примерно часов в девять вечера подъезжает машина, из нее вываливает народ, а среди народа - Дженни Керран! Я тут же поднялся и подошел к ней, а она, как меня завидела, побежала назад к машине. Остальные, два парня и девушка, сначала не знали, что делать, они меня не знали, а потом один из них говорит: -- На твоем месте я бы не стал допекать ее - она явно не в себе. -- Я спросил, почему, а он отвел меня в сторонку и рассказал вот что: оказывается, Дженни только что выпустили из тюрьмы. Ее арестовали накануне, и она провела большую часть ночи в женском КПЗ, а утром, не успели ее еще оттуда вытащить, эти люди в тюрьме сказали, что у нее могут быть вши в волосах, потому что они слишком блинные, и они обрили ей голову. Теперь Дженни совсем лысая. Ну, я подумал, что она не хочет, чтобы я видел ее в таком виде, потому что она залегла на заднем сиденье автомобиля, чтобы я не мог ее разглядеть. Тогда я встал на четвереньки, чтобы меня не было видно в окно, и подполз к автомобилю и сказал: -- Дженни, это я - Форрест! Она ничего не ответила. Тогда я начал говорить ей, как сожалею о случившемся. и я сказал ей, что больше не курю травку, и не играю в группе, и все это из=за того, чтобы не поддаваться соблазну. И я сказал, что мне жаль, что у нее отрезали волосы. Потом я так же, на четвереньках, подполз к ступенькам, где лежали мои манатки, достал из мешка старую армейскую фуражку, подполз обратно к машине, и подал ее на палке Дженни через окно. Она надела ее, и вышла из машины, и говорит мне: -- Ладно, поднимайся, глупый пес, пойдем домой. Там мы сели и разговаривали, и эти ребята курили травку и пили пиво, но я не пил и не курил. Они обсуждали, что делать завтра, потому что завтра намечалась большая демонстрация у Капитолия, и целая куча ветеранов войны во Вьетнаме должны была бросить свои медали на ступени Капитолия. И тут Дженни говорит: -- А знаете ли вы, что у Форреста есть Почетная медаль Конгресса? И тут все уставились на меня, а потом переглянулись, и один из них сказал: - Иисус Христос послал нам чудо! Ну, на следующее утро Дженни пришла в гостиную, где я спал на софе, и сказала: -- Форрест, я хочу, чтобы ты пошел сегодня с нами, и надел свою военную форму. Я спросил, зачем? А она ответила: -- Потому, что ты должен сделать что=то, чтобы остановить эту войну во Вьетнаме! -- И вот я надел мою форму, а Дженни пришла с кучей цепей, которые она купила в хозтоварах, и говорит: -- Форрест, обмотайся этими цепями. Я снова спросил, зачем? А она говорит: -- Просто сделай то, что я сказала, потом узнаешь, зачем. Ты ведь хочешь меня порадовать, правда? И вот мы поехали, я, в цепях и форме, и Дженни с этими ребятами. Стоял прекрасный летний день. и когда мы добрались до Капитолия, там уже собралась толпа репортеров с телекамерами и туча полиции. Через некоторое время, я заметил, что тут есть другие парни в форме, они подходили как можно ближе к ступеням Капитолия и бросали туда свои медали. Кое=кто хромал, у других не было руки или ноги, а некоторых вообще привозили в инвалидных креслах. Кто=то хлопнул меня по плечу и сказал, что моя очередь. Я повернулся к Дженни, она мне кивнула, и я пошел вперед. Наступила тишина, потом кто=то по мегафону назвал мое имя, и что я собираюсь бросить на ступени Капитолия Почетную медаль Конгресса, в знак своего стремления прекратить войну во Вьетнаме. Все начали свистеть и аплодировать. Я увидел, что на ступенях лежит довольно много медалей, а вверху, на площадке, стоят какие=то люди, пара полицейских и какие=то люди в костюмах. Ну, тут я придумал, что я мне нужно сделать. и я снял медаль, посмотрел на нее с секунду, и тут вдруг припомнил Баббу и всех остальных, Дэна, и тут даже не знаю, что на меня нашло. только я взял, размахнулся, и зашвырнул эту медаль как можно дальше. И вдруг через пару секунд один из парней в костюмах наверху почему=то опрокинулся. Оказалось, что моя несчастная медаль угодила ему прямо в голову! И тут все словно взорвалось: полиция ринулась на толпу, а люди начали кричать, и вдруг пять или шесть полицеских накинулись на меня и начали лупить меня своими дубинками. потом набежала еще полиция, и не успел я опомниться, как меня заковали в наручники и бросили в полицейскую карету, и отвезли прямо в вашингтонскую тюрьму. В тюрьме меня продержали всю ночь, а утром меня отвели к судье. Тут я уже побывал. Кто=то сказал судье, что я обвиняюсь в "нападении с применением опасного оружия - в виде медали - и оказании сопротивления полиции при аресте", и все такое прочее. и передал ему какую=то бумагу. -- Мистер Гамп, -- сказал судья, вы понимаете, что вы угодили вашей медалью в голову Секретаря Конгресса?! Я ничего не сказал, но подумал, что на этот раз я попал в серьезный переплет. -- Мистер Гамп, -- снова сказал судья, -- я не понимаю, как человек вашего положения, человек, который так прекрасно служил своей стране, мог оказаться заодно с этой шушерой, которая бросала свои медали. И вот что я решил - я прикажу, чтобы вас подвергли психиатрическому обследованию с целью установить, почему вы так поступили, зачем вы совершили этот идиотский поступок! Потом они снова отвели меня в камеру, а потом посадили на автобус и отвезли в больницу для умалишенных Св. Елизаветы. Вот так, наконец=то меня "посадили". 12 Вот это место оказалось действительно психушкой. Меня посадили в комнату с парнем по имени Фред, и он сидел здесь уже год. Он начал объяснять мне, с какими психами мне придется тут сталкиваться. Например, один парень отравил шестерых человек, а другой порезал на кусочки секачом свою маму. Остальные тоже натворили черт знает что - кто сидел за убийство, кто за изнасилование, кто за то, что объявил себя королем Испании или Наполеоном. Потом я спросил Фреда, за что сидит он сам. и он ответил, что он убил кого=то топором, но что через неделю его уже должны выпустить. На второй день меня отвели к моему лечащему психиатру, доктору Уолтону. Доктор Уолтон, кстати, оказался женщиной. Она сказала, что сначала проведет небольшой тест, а потом подвергнет меня более серьезному обследованию. Для начала она посадила меня за стол. и показал мне какие=то картонки с чернильными пятнами, и спросила, что они могут значить. Я сказал, что это просто "чернильные пятна", и говорил так до тех пор, пока она просто из себя не начала выходить, и тогда мне пришлось что=то придумывать. Потом она мне дала длиннющий тест и сказала его выполнить. Когда я кончил с тестом, она мне говорит: -- Разденьтесь! Ну, за одним=двумя исключениями, каждый раз, когда меня заставляли раздеться, из этого ничего хорошего не выходило. Поэтому я сказал, что не буду раздеваться. А она сделала какую=то пометку в блокноте и говорит. что либо я сделаю это сам, либо она позовет санитаров. Такая вот сделка. Пришлось мне сделать это, и когда я разделся донага, она вошла в комнату и осмотрев меня с головы до ног, сказала: -- Ну и ну, вот это самец! В общем, она колотила меня по коленке маленьким резиновым молоточком. как в университете, и заглядывала в разные места. Только "наклоняться" она мне не приказывала, за что ей большое спасибо. Потом она сказала, что я могу одеться и вернуться к себе в комнату. На обратном пути я проходил мимо комнаты со стеклянной дверью, за ней была куча ребятишек, они лежали на полу, кривляясь и дергаясь в судорогах, лупя по полу кулаками. Я некоторое время стоял и смотрел на них, мне было жаль их - они напомнили мне о временах школы для психов. Через пару дней мне снова приказали явиться к доктору Уолтон. Кроме нее, там оказались еще два парня, одетых, как врачи - она сказала, что это доктор Дьюк и доктор Эрл, оба работают в Национальном институте психиатрии. И они очень заинтересовались мной, сказала она. Эти доктора снова стали задавать мне вопросы - самые разные вопросы - и оба по очереди стукали меня по коленке молоточком. Потом доктор Дьюк сказал: -- Видите ли, Форрест, мы посмотрели ваш тест. и нам показалось, что вам поразительно удалась математическая часть. Поэтому мы решили подвергнуть вас другим тестам. И они дали мне другие тесты, более сложные, чем первый, но мне кажется, что я выполнил их достаточно хорошо. Если бы я знал, что случится потом, черта с два я бы так старался! -- Форрест, -- сказал, наконец, доктор Эрл, -- это просто потрясающе. У вас не голова, а компьютер! Просто не понимаю, как вам удается с ней справиться - наверно, поэтому=то вы и здесь - но лично я никогда ничего подобного еще не встречал! -- Знаете, Джордж, -- сказал ему доктор Дьюк, -- это действительно феномен. Я некоторое время назад работал на людей из НАСА, и мне кажется, нужно послать его в Хьюстон в Аэрокосмический центр, чтобы они его там проверили. Им как раз нужен такой парень. И так они смотрели на меня и кивали головами. и снова стучали молоточком по коленям. Они отвезли меня в Хьюстон, штат Техас, на большом самолете, где не было никого, кроме меня и доктора Дьюка, и все было бы отлично, разве что они приковали меня к креслу за руку и за ногу. -- Слушай, Форрест, -- сказал мне доктор Дьюк. -- Дело такое. Сейчас ты в полном дерьме, из=за того, что попал медалью в Секретаря Сената. За это тебя могут упечь лет на десять. Но если ты будешь сотрудничать с этими парнями из НАСА.... то я лично позабочусь о том, чтобы тебя отпустили - идет? Я кивнул. Я знал, что когда выйду из тюрьмы, то смогу разыскать Дженни. Мне ее страшно не хватало. В НАСА я пробыл около месяца. Они всячески обследовали меня и задавали столько вопросов, что я уже решил, что мне придется участвовать в какой=то телевикторине. Но я ошибся. Однажды они завели меня в большую комнату и сказали, что они решили со мной сделать. -- Гамп, -- сказали они, -- мы хотим послать тебя в космос. Как справедливо указал доктор Дьюк, твой мозг работает как компьютер - и даже лучше. Если мы заложим в него правильную программу, то ты сможешь здорово помочь американской космонавтике. Что ты на это скажешь? Я с минуту подумал, а потом сказал, что хотел бы посоветоваться с мамой, но они выдвинули более сильный аргумент - десять лет тюряги. И тогда я согласился, и, как всегда, влип по уши. Они придумали вот что - посадить меня в космический корабль и запустить меня на орбиту вокруг земли, примерно за миллион миль. Они уже посылали людей на Луну, только бестолку, потому что ничего там не нашли, и поэтому хотели дальше послать человека на Марс. К счастью для меня, эта идея появилась у них не сразу - сначала они решили устроить тренировочный полет, чтобы понять, какого типа люди более всего годятся для полета на Марс. Кроме меня, они решили посадить в корабль еще женщину и обезьяну. Женщину, довольно стервозного вида, звали майор Дженет Фрич, и она должна была стать первой женщиной=космонавтом Америки, только никто об этом не должен был знать - это была государственная тайна. Майор Фрич оказалась коротышкой с волосами, обрезанными под горшок, и толку от нее ни мне, ни обезьяне, похоже, не было. Кстати, обезьяна оказалась вполне ничего. Это была большая самка орангутанга, по имени Сью, ее поймали на Суматре или где=то рядом. Выяснилось, что они поймали целую кучу этих обезьян и давно запускали их в космос, но Сью для нас просто подарок, потому, что она, во=первых женщина, и ласковей, чем самцы, а во=вторых, это ее третий полет в космос. Когда я об этом узнал, то здорово удивился - как же они собираются запускать нас туда, где побывали только обезьяны. Тут уж волей=неволей напряжешься, правда? В общем, начали они нас дрессировать для полета: засовывали нас в циклотроны, и маленькие комнаты без силы тяжести и так далее. И целыми днями терзали меня какими=то программами, которые я должен был запомнить, например, как вычислять расстояние между точкой, где мы есть, и где нам нужно быть, всякими соосными системами координат и тригонометрическими расчетами, сфероидальной геометрией, булевой алгеброй, антилогарафимами, методом разложения Фурье, матричной алгеброй. Они сказали, что я буду "запасом" для запасного компьютера. Я написал кучу писем Дженни Керран, но все вернулись с пометкой: "адресат неизвестен". Еще я написал маме, и она прислала мне длинное письмо, в том смысле, что "как ты мог поступить так со своей старой бедной мамой, которая сидит в доме для бедных, в то время как все, что у нее осталось - это сын?" Я не стал писать ей, что мне грозила тюрьма, если я откажусь, поэтому просто написал ей, чтобы она не волновалась, потому что у нас очень опытный экипаж. Наконец, настал великий день, и вот что я вам скажу - я вовсе не нервничал, я просто испугался до полусмерти! Хотя все это было государственной тайной, вся эта история как=то просочилась в прессу, и нас должны были показывать по телевизору и все такое прочее. Утром нам принесли газеты и мы узнали, как мы прославились. Вот некоторые заголовки: "Женщина, обезьяна и идиот - новая надежда американской космонавтики!" "Странные посланцы Америки в полете к чужим мирам!" "Баба, придурок и горилла стартуют сегодня!" И даже в нью=йоркской "Пост" было написано: "Они полетят - только кто будет командиром?" Пожалуй, самый приличный заголовок был в "Таймс": "Состав нового космического экипажа довольно разнообразен". Ну, и конечно, с утра началась суматоха и неразбериха. Мы пошли завтракать, а кто=то вдруг говорит: -- В день полета они не должны завтракать! -- Потом кто=то еще говорит: -- Нет должны! А третий: -- Нет, не должны! -- и так далее, пока мы не наелись этим по горло. Потом нас нарядили в скафандры и повезли на стартовую площадку на маленьком автобусе, а Сью везли в клетке сзади. Космический корабль оказался примерно высотой в стоэтажный дом, и весь шипел и пускал облака пара и дыма, как будто он собирался съесть нас живьем! Нас доставили на лифте в кабину, где мы должны были лететь, и прицепили к креслам, в том числе и старину Сью. И мы стали ждать. И мы ждали. Ждали. Ждали. И еще ждали. Наконец, корабль зашипел и зарычал еще громче. Кто=то объявил по радио, что на нас смотрят сотни миллионов человек. Наверно, им, беднягам, тоже пришлось подождать. Ладно, примерно в полдень кто=то постучал к нам в дверь и сказал, что полет временно откладывается, пока они не приведут в порядок корабль. Так что нам пришлось опять влезать в лифт. Только майор Фрич шипела и стонала, а мы со Сью даже обрадовались отсрочке. Однако радоваться пришлось недолго - примерно через час кто=то ворвался к комнату, где мы сидели и уже собирались пообедать и заорал: -- Немедленно надеть скафандры! Они уже все сделали и готовы вас запустить! Все начали кричать и бегать вокруг нас. Наверно, на телевидение было много недовольных звонков от зрителей, вот они и решили запустить нас невзирая ни на что. Ну, теперь=то это уже не важно. В общем, посадили нас снова в автобус, и привезли к ракете, и только мы наполовину поднялись на лифте, как кто=то завопил: -- Господи, а обезьяну забыли! -- и он стал кричать по рации парням на земле, чтобы они подняли старину Сью. Нас снова пристегнули к сиденьям. и начался обратный отсчет от сотни, и тут в кабину притащили Сью. Мы напряглись, потому что отсчет достиг цифры десять, и тут за моей спиной, где была Сью, послышалось какое=то рычание. Я повернулся, насколько это было возможно, и - о Боже! - там оказалась вовсе не Сью, а какая=то другая обезьяна. огромный САМЕЦ, грызущий пристежные ремни и готовый вот=вот вырваться на волю! Я сказал об этом майору Фрич, она повернулась и сказала: -- О Боже! -- и начала объяснять кому=то на командном пункте: -- Послушайте, вы ошиблись, к нам засунули одного из самцов, нужно отложить полет до выяснения обстоятельств! Но тут ракета снова зарычала, задребезжала, и мы услышали только, как тот парень. что был на командном пункте, ответил ей: -- Теперь это ТВОЯ проблема, сестренка, а нам нужно выдерживать расписание. И мы полетели! 13 Первое впечатление у меня было, что меня чем=то сильно придавило - совсем как моего папочку сеткой с бананами. Невозможно было ни повернуться. ни даже закричать. ничего нельзя было сделать - нас ведь за этим сюда и посадили. Снаружи через окно было видно только голубое небо. Ракета летела. Потом мы немного притормозили и стало легче. Майор Фрич сказала, что мы может расстегнуть наши ремни, и заняться своими делами, что там нам полагалось. Она сказала, что мы летим со скоростью примерно 15000 миль в час. Я поглядел в окно, и точно - Земля превратилась в маленький шарик позади. прямо как на фотографиях из космоса. А рядом сидела большая злобная обезьяна и нехорошо смотрела на нас с майором Фрич. Майор Фрич сказала, что наверно, она хочет есть, и приказал мне разыскать бананы и дать обезьяне, пока она не слишком разозлилась. Для обезьяны был заготовлен специальный мешок с бананами, сушеными фруктами и прочей снедью. Я начал искать там, чего бы ей дать, а майор Фрич связалась по радио с Хьюстонским КП. -- Послушайте, нужно что=то сделать с этой обезьяной. Это не Сью - это самец, и ему здесь не нравится. Он может что=нибудь натворить. Через какое=то время - пока ее слова долетели дотуда и назад - какой=то парень нам отвечает: -- Ничего! Все обезьяны одинаковы, какая вам разница! -- Нет, есть разница! -- отвечает майор Фрич. -- Если бы вас засунуть в эту конуру с этим зверем, вы бы по=другому запели! Через минуту=другую радио снова захрипело, и чей=то голос объявил: -- Вот что, приказываю вам хранить это в тайне, потому что иначе нас поднимут на смех во всем мире. Для всех непосвященных эта обезьяна остается Сью - независимо от того, что у нее там между ног. Майор Фрич поглядела на меня и покачала головой: -- Есть. сэр! Но я не собираюсь отстегивать эту сволочь, пока я в кабине - вы меня поняли? И с командного пункта последовал краткий ответ: -- Понял. В общем, когда немного привыкнешь к космосу, там даже весело. силы тяжести нет, поэтому можно летать по всему кораблю, и вид за окном замечательный - луна и солнце, земля и звезды. Я подумал - где=то там Дженни Керран, что=то она поделывает? И мы начали вращаться вокруг земли - час за часом, день за днем. Нужно сказать, что постепенно это как=то меняет взгляд на вещи. Я подумал, вот сейчас я здесь, а когда вернусь - ЕСЛИ я когда=нибудь вернусь - что мне делать? Начать ловить креветок? Снова разыскать Дженни? Играть с "Треснувшими яйцами"? Помочь маме выбраться из богадельни? Очень странное ощущение! Время от времени майор Фрич дремала, но когда не дремала, то шипела. Она шипела на обезьяну, на этих ослов на командном пункте, на то, что ей негде покрасится, на меня, когда я ел не вовремя. Между прочим, есть все равно было нечего, кроме батончиков "Марс". В общем, не хотелось бы мне жаловаться, но все=таки они могли бы послать женщину поприятнее, или хотя бы не такую стервозную. Но должен вот что вам еще сказать: это обезьяна тоже оказалась не подарком. Вот я дал ей банан - хорошо? Она берет банан и начинает его чистить, потом вдруг отшвыривает банан и он начинает летать по кабине, и мне приходится его ловить, и снова давать обезьяне. Она его давит и начинает размазывать по всем окрестным местам, а мне приходится все это мыть. В общем, требует постоянного внимания. Как только вы оставляете ее одну, она устраивает скандал и начинает клацать своими огромными зубами. Просто начинает выводить вас из себя. Наконец, я достал свою гармонику и начал наигрывать что=то, кажется, "Домик на границе". И тут обезьяна слегка приутихла. Тогда я стал играть разные мелодии типа "Желтая роза Техаса" и "Я мечтаю о светловолосой Дженни". Обезьяна улеглась на своем сиденье и стала тихой, как ребенок. Я совсем позабыл, что у них в кабине всюду установлены камеры, и они на контрольном пункте за всем следят. И вот на следующее утро они показывают нам по телевизору заголовки газет: "Идиот исполняет космическую музыку, чтобы успокоить обезьяну". Впрочем, против этого я ничего не имею. В общем, дела пошли на лад, но тут я заметил, что этот Сью как=то странно поглядывает на майора Фрич. Каждый раз, когда она оказывается поблизости, Сью делает такое движение, словно хочет ее схватить. Она начинает шипеть: "держись от меня подальше, тварь, убери свои лапы!" Но у Сью явно что=то есть на уме, это я сразу понял. И вскоре стало ясно, что именно. Только я как=то зашел за маленькую ширму, чтобы пописать, вдруг послышался шум. Высовываю голову из=за ширмы, и вижу - Сью заполучил таки майора Фрич и засунул ей руку под скафандр. Она отбивается, что есть сил, и колотит обезьяну по голове микрофоном. Тут=то я все понял! Ведь мы уже два дня в полете, а бедняга Сью так и прикован к сиденью и не может даже отлить! Я=то знаю, каково это. Наверняка, он готов взорваться! Тогда я отцепил майора Фрич от обезьяны, а Сью отцепил от кресла, и повел за загородку. Майор Фрич побежала на нос и там начала рыдать, повторяя все время "грязное животное!" Я нашел для Сью пустую бутылку, чтобы он мог пописать, но когда он кончил, то запустил этой бутылкой в панель, где мигали разноцветные огоньки и бутылка разлетелась на куски, а моча начала летать по всей кабине. Черт с ним, подумал я, и повел Сью назад к креслу, чтобы пристегнуть, и тут вижу, что большой шарик мочи летит прямо на майора Фрич и вот=вот ударит ее по затылку. Я отпустил Сью, чтобы поймать этот шарик специальной сеткой, которую они нам дали, чтобы ловить летающие предметы, но только я собирался его поймать, как майор Фрич повернулась, и шар разбился прямо о ее физиономию. Тут она начала орать, а Сью подобрался к панели управления и начал вырывать оттуда всякие провода. Майор Фрич закричала: -- Останови его! Останови! -- но не успел я что=либо сделать, как посыпались искры и полетел всякий хлам, а Сью начал прыгать от пола до потолка, срывая все на своем пути. По радио раздался голос: -- Какого черта, что у вас там творится!? Но было уже слишком поздно. Ракета задрожала, и нас всех начало швырять туда=сюда. Невозможно было за что=либо ухватиться. Потом снова раздался голос с Земли: -- Наблюдается небольшая дестабилизация орбиты корабля. Форрест, вы можете ввести в бортовой компьютер с пульта вручную программу Д-6? Ни хрена себе шуточки! Меня мотает по все кабине, и еще нужно отловить эту сумасшедшую обезьяну! Майор Фрич орет так громко, что я почти ничего не слышу, но смысл ее слов такой, что нас просто разнесет на клочки и мы сгорим в атмосфере. Тут я посмотрел в окно и понял, что шутки плохи - Земля очень быстро приближалась к нам. Все=таки мне удалось добраться до бортового компьютера и, держась одной рукой за панель, другой рукой ввести программу Д=6. Это была программа аварийного приземления в районе Индийского океана. И в самом деле, мы ведь попали в аварию! Майор Фрич и обезьяна все еще пытались аз что=то уцепиться. но потом слышу, майор Фрич что=то кричит. Я прислушался, оказалось, она кричит: -- Что ты там делаешь? Я ей объяснил, а она снова кричит: -- Идиот, мы ведь давно пролетели на Индийским океаном! подожди, пока мы не пролетим дальше до Тихого океана! Можете мне поверить, когда вы летите на ракете. обернуться на полмира - раз плюнуть. Майор Фрич снова овладела микрофонам и стала кричать людям на КП, что мы то ли шмякнемся, то ли брякнемся в южную часть Тихого океана, и чтобы они пришли нам на выручку как можно скорее. Я увидел, что старушка Земля надвигается на нас все быстрее, и стал еще быстрее нажимать на кнопки. Мы перелетели через что=то, что майор Фрич назвала Южной Америкой, и устремились дальше к Австралии. Тут в кабине стало жарко, и снаружи послышалось какое=то шипение. Земля стала совсем близко. Майор Фрич кричит мне: -- Включить выпуск парашютов! Но меня словно приковало к сиденью, а ее пришпилило к потолку. похоже, дело принимало плохой оборот, потому что мы неслись на скорости десять тысяч миль в час прямо к океан. Если мы на такой скорости врежемся в старушку Землю, от нас даже пятна не останется. Но тут вдруг послышалось нечто вроде "бам!" и падение замедлилось. Я огляделся, и ба! будь я проклят, если это не старина Сью нажал рукоятку выпуска парашюта, и тем самым всех нас спас! Я решил про себя, что теперь обязательно буду кормить его бананами до отвала, когда все это кончится. В общем, начали мы болтаться под парашютом, и я уже решил, что мы уже врежемся в землю - а это никуда не годится, потому что наша ракета приспособлена для посадки на воду, и ее должны потом подобрать наши корабли. Майор Фрич докладывает по радио: -- Мы собираемся приземлиться где=то в океане, в районе к северу от Австралии, пока не уверена, где именно. Через пару секунд ей отвечают: -- Если ты не уверена, дура, неужели не можешь выглянуть в окно и посмотреть?! Тут майор Фрич кладет передатчик, выглядывает в окно и говорит: -- Боже! Похоже на Борнео или что=то в этом роде! -- но только она собралась передать это на КП, как оказалось, что радио больше не работает. Теперь мы и в самом деле были очень близко от земли. Под нами виднелись только джунгли и горы, и только небольшой клочок воды - какое=то озеро. Оставалось только надеяться, что мы в него угодим. Мы все - майор Фрич, Сью и я - прижались носами к стеклу и смотрели вниз, и вдруг майор Фрич как закричит: -- Боже! Это вовсе не Борнео! Это Новая Гвинея, и там, внизу - это же сооружения и поклонники культа карго! Мы с Сью пригляделись, и увидели. что на берегу озера толпится примерно с тысячу аборигенов, и все протягивают к нам руки. Одеты они были в маленькие травяные юбочки, волосы растрепаны, а у некоторых виднелись щиты и копья. -- Черт побери, -- говорю я, -- что это такое вы сказали? -- Культ карго, -- повторила майор Фрич. -- Во время второй мировой войны мы сбрасывали им на парашютах шоколад и прочую еду, чтобы эти лесные зверюшки оставались на нашей стороне, и они этого не забыли. Они решили, что это делал Бон или кто=то вроде него, и с тех пор, они все ждут, когда же мы вернемся и спустимся на Землю. Они даже построили что=то вроде посадочных полос - видишь, там внизу? Они соорудили что=то вроде аэродрома, отмеченного этими черными пятнами. -- Мне кажется, это больше похоже на какие=то котлы для еды, -- сказал я. -- Да, похоже, нечто в этом роде, -- каким=то странным тоном говорит майор Фрич. -- Разве не в этих местах водятся людоеды? -- спрашиваю я. -- Я думаю, нам это скоро предстоит выяснить, -- задумчиво отвечает она. Наша ракета медленно опускается в озеро, и как только мы плюхнулись на воду, аборигены начали колотить в барабаны, и что=то кричать. Мы=то, конечно, ничего не могли расслышать, потому что были в кабине, но воображение у нас работало на полную катушку. 14 Впрочем, приземлились мы вполне прилично. Плюхнулись, и снова выскочили на поверхность. Вот мы и снова на Земле! Наконец, волнение утихло и мы все выглянули в окно. Примерно в пяти метрах, на берегу, собралось все племя. Они глазели на нас и Боже! ну и рожи там были! Страшнее я еще не видал. Им явно хотелось рассмотреть нас поближе. Майор Фрич сказала, что наверно. им не понравилось, что мы ничего не сбросили им из ракеты. А пока, сказала она, нужно сесть и спокойно подумать, что делать дальше - раз уж нам удалось сесть целыми и невредимыми, то есть смысл не делать резких движений, чтобы не возбуждать ярости этих громил. Но тут семь или восемь самых здоровенных парней прыгнули в воду и начали подталкивать нашу капсулу к берегу. Майор Фрич все еще сидела и размышляла, а в дверь уже громко постучали. Мы все переглянулись, а майор Фрич сказала: -- Никому не двигаться! -- Но может быть, если мы не откроем, они еще сильнее разозлятся? -- предположил я. -- Спокойно, -- сказала она, -- может быть, они решат, что тут никого нет и уйдут прочь. Мы стали ждать, но через некоторое время стук повторился. -- Это невежливо - не открывать, когда стучат, -- сказал я. -- Заткнись, болван!-- зашипела майор Фрич. -- Неужели не видишь, насколько они опасны? И тут вдруг старина Сью встает и сам открывает дверь. Снаружи оказался самый здоровенный парень, которого я видел с тех пор, как мы играли с этими небраскинскими кукурузниками в финале кубка Оранжевой лиги. Нос у него был проткнут костью, на нем была травяная юбочка и в руке копье. Прическа напоминала битловый парик Тома Бедлама в той пьесе Шекспира, что мы представляли в Гарварде. Увидев глядящего на него из двери Сью, парень заметно струхнул. По правде говоря, от удивления он просто свалился в обморок. Когда эти парни снаружи увидели, что их товарищ свалился в обморок, они мигом помчались назад, в заросли, наверно, чтобы посмотреть, что будет дальше. -- Спокойно! -- приказала майор Фрич. -- Не двигаться! -- Но старина Сью схватил какую=то бутылку, выскочил наружу и вылил жидкость на лицо бедного парня, чтобы привести его в чувство. И тут парень вдруг задергался, закашлялся и захрипел, замотал головой - он и в самом деле пришел в себя, потому что та бутылка, которую схватил Сью, оказалась бутылкой, которую я использовал для туалета. Тут парень снова признал Сью, и тут же закрыл лицо руками, и начал кланяться Сью, словно какой=нибудь араб. И тут из зарослей появились остальные аборигены, с глазами, большими, как тарелки, они шли медленно, готовые в любую минуту удрать или бросить копья. Парень, кланявшийся Сью, заметил их, и что=то крикнул на своем языке. Те положили копья на землю и окружили ракету. -- Мне кажется, -- теперь они настроены вполне мирно, -- сказала майор Фрич, -- мне кажется, нам лучше выйти и назваться. Через несколько минут прибудут люди из НАСА и подберут нас. -- Как потом выяснилось, это была самая большая лажа, которую мне пришлось слышать в жизни. В общем, когда мы вышли с майором Фрич из капсулы, аборигены просто разинули рты и застонали. Тот парень, что стоял перед Сью, сначала тоже удивился, а потом поднялся, и говорит: -- Привет! Я хороший парень. Кто такие вы? -- и протягивает нам руку. Я пожал ему руку, а майор Фрич попыталась объяснить ему, кто мы такие. Она сказала, что мы "участники мультиорбитального тренировочного межпланетного эксперимента НАСА". Этот парень стоял перед нами, разинув рот, и тут я говорю: -- Мы американцы! У него прямо глаза загорелись, и он говорит: -- Класс! Американцы! Вот это потрясно! -- Ты говоришь по=английски? -- спросила майор Фрич. -- А как же, -- отвечает он, -- я жил в Америке. Во время войны. Отдел стратегических операций направил меня изучать английский, чтобы потом организовывать партизанскую войну моего народа против японцев. -- И тут вдруг загорелись глаза у Сью. Я удивился, что этот старый туземец так хорошо говорит по=английски, и где - в какой=то дыре! -- А где ты учился? -- спрашиваю я. -- В Йейле, где еще, кореш, -- отвечает он. -- Була=була, понимаешь? -- когда он сказал "була=була", все эти Самбы принялись повторять это слово, и снова забили барабаны, пока этот парень не приказал, чтобы они затихли. -- Меня зовут Сэм, -- сказал он. -- Так меня в Йейле звали. Мое настоящее имя вам все равно не произнести. Так что можно обойтись без него. Не хотите ли чаю? Мы с майором Фрич переглянулись. Так как она, похоже, потеряла дар речи, то я сказал: -- Было бы неплохо. Но тут майор Фрич снова обрела дар речи и как=то тонко заверещала: -- А нет ли у вас телефона, чтобы мы могли позвонить? Большой Сэм как=то скривился, махнул рукой, барабаны снова застучали, и под их эскортом мы направились в джунгли под нескончаемое скандирование "була=була". В джунглях у них оказалась деревушка с хижинами из травы, в точности, как показывают по телевизору. Самая большая хижина принадлежала Большому Сэму. Перед ней стояло здоровенное кресло, словно трон, и четверо или пятеро женщин - сверху на них ничего не было надето - выполняли все его приказы. Первым делом он приказал им приготовить нам чаю, а потом указал нам с майором Фрич на два больших камня неподалеку. На них мы должны были сидеть. Сью, который всю дорогу шел с нами, держась за мою руку, он указал на землю. -- Ну и обезьяна у вас, -- сказал Сэм. -- Где вы такую достали? -- Она работает на НАСА, -- сказала майор Фрич. Эта ситуация явно ей не нравилась. -- Что вы сказать? -- спросил Сэм. -- Ей платить? -- Мне кажется, она предпочитает бананы, -- сказал я. Большой Сэм что=то сказал, и одна из женщин принесла Сью банан. -- Очень жаль, -- сказал Большой Сэм, -- я не спросил, как вас звать. -- Майор Дженет Фрич, Военно=воздушные силы США. Личный номер 04534573. Это все, что я могу вам пока сообщить. -- Эх, милая вы моя женщина, -- сказал Большой Сэм. -- вы тут не пленники. Мы ведь просто бедные отсталые туземцы. Говорят, со времен каменного века мы не сильно продвинулись. Мы вам не причинить вреда. -- Все равно я ничего не могу сказать до тех пор. пока не получу возможность позвонить по телефону, -- сказала майор Фрич. -- Хорошо, -- говорит Большой Сэм. -- Ну, а вы, молодой человек? -- Меня зовут Форрест, -- отвечаю я. -- Вот как, -- говорит он. -- Не по фамилии ли вашего знаменитого генерала времен Гражданкой войны Натана Бедфорда Форреста? -- Ага, -- отвечаю я. -- Очень, очень интересно! А вы, Форрест, где учились? Хотел было ему объяснить, что я немного учился в Университете Алабамы, но потом решил действовать наверняка и сказал, что посещал Гарвард. Это ведь было не так далеко от истины. -- А, Гарвард! -- улыбнулся Большой Сэм. -- Да, знаю, где это. Хорошие там были парни - пусть им и не удалось поступить в Йейл. -- И вдруг расхохотался: -- А вы и в самом деле похожи на гарвардца. -- Но мне почему=то показалось, что худшее ждет нас впереди. Потом Большой Сэм приказал паре туземных женщин показать нам, где мы будем жить. Оказалось, что в травяной хижине, с грязным полом и низким входом, чем=то напоминавшей шалаш короля Лира. Около двери на страже встали два больших парня с копьями. Всю ночь аборигены били в барабаны и пели "була=була", и через вход хижины было видно, что они соорудили большой костер и поставили на него огромный котел. Мы с майором Фрич так и не поняли смысла этих действий, но мне показалось, что старина Сью догадывается, потому что он забился в угол хижины с довольно кислым видом. Время близилось к десяти, а они таки и не принесли нам поесть. Майор Фрич сказала, что может, я пойду и узнаю у Большого Сэма, дадут ли нам поужинать. Только я начал вылезать из хижины, как эти парни на страже скрестили копья, и тем намекнули, что мне лучше залезть обратно. И тут меня осенило, почему нас не позвали на ужин - ведь МЫ=То как раз и должны были стать ужином. Дело принимало дурной оборот. Потом барабан