ы сознаете, что это было бы глупо, жестоко и возмутительно. Вы знаете, что такое брак; и чем он является без взаимной любви. - Лицо у пастора пошло красными пятнами. - Я теряю всякое терпение! - продолжал он с жаром. - Ваша бедная девочка внушила себе, что ее сестра умрет, если не получит того, что ей не принадлежит и чего никакая сила в мире и ни одна душа в мире не могут ей дать. Да, сестра будет страдать - жестоко! - страдать будут и ее сердце и ее гордость; но она не умрет. Будете страдать и вы от жалости к ней, но вы должны исполнить свой долг. Вы должны помочь ей смириться. Если вы сделаете меньше, тут уж будет ваша вина. Помните, что вы избрали правильный, единственно правильный путь. И да поможет вам Бог! 19 - Он все верно сказал, Персис, - осторожно заметил Лэфем, садясь в коляску рядом с женой и медленно направляясь к дому в сгустившихся сумерках. - Да, сказал-то он все верно, - признала она. Но добавила с горечью: - Но легко ему было _говорить_! Конечно, он прав, так и надо поступить. Это разумно, да и справедливо. - Они дошли до своих дверей, оставив лошадь на платной конюшне за углом, где Лэфем держал ее. - Надо сейчас же позвать Айрин в нашу комнату. - Может, сперва поужинаем? - робко спросил Лэфем, вставляя ключ в замок. - Нет. Я не могу терять ни минуты. А иначе и совсем не сумею. - Слушай, Персис, - сказал ее муж с нежностью. - Давай-ка _я_ ей скажу. - _Ты_? - переспросила жена, и в голосе ее прозвучала презрительная жалость женщины к беспомощности мужчины в подобном случае. - Пришли ее поскорей наверх. Я чувствую, будто... - Она замолчала, чтобы не терзать его дольше. Она открыла дверь и быстро пошла к себе наверх, мимо Айрин, которая вышла в холл, услышав звук ключа в двери. - Сдается мне, мать хочет поговорить с тобой, - сказал Лэфем, глядя в сторону. Айрин вошла в комнату сразу вслед за матерью, которая не успела даже снять шляпу, а накидку еще держала в руках. Мать обернулась и встретила удивленный взгляд дочери. - Айрин! - сказала она резко, - придется тебе кое-что вытерпеть. Мы все ошибались. Вовсе он тебя не любит. И никогда не любил. Так он сказал Пэн вчера вечером. Он _ее_ любит. Слова падали как удары. Но девушка приняла их не дрогнув. Она стояла неподвижно, только нежно-розовый румянец отхлынул от лица, и оно стало белым. Она не проронила ни слова. - Что ж ты молчишь? - крикнула мать. - Ты, верно, хочешь меня убить, Айрин? - _Тебя-то_ за что, мама? - ответила девушка твердо, но чужим голосом. - А говорить тут не о чем. Мне бы на минутку увидеть Пэн. И вышла из комнаты. Пока она подымалась наверх, где были комнаты ее и сестры, мать растерянно шла вслед. Айрин вошла в свою комнату и вышла, оставив дверь открытой и газовый свет зажженным. Мать увидела, что она выбросила кучу каких-то вещей из ящиков секретера на его мраморную доску. Она прошла мимо матери, стоявшей в дверях. - Иди и ты, мама, если хочешь, - сказала она. Не постучав, она открыла дверь в комнату Пенелопы и вошла. Пенелопа, как и утром, сидела у окна. Айрин не подошла к ней; направившись к ее секретеру, она положила на него золотую заколку для волос и сказала, не глядя на сестру: - Эту заколку я купила сегодня, потому что у его сестры такая же. К темным волосам она подходит меньше; но возьми. - Потом заткнула какую-то бумажку за зеркало Пенелопы. - А это - то самое описание ранчо мистера Стэнтона. Ты, верно, захочешь прочесть. - Потом положила рядом с заколкой увядшую бутоньерку. - Это его бутоньерка. Он ее оставил у своей тарелки, а я потихоньку взяла. В руке у нее была сосновая стружка, причудливо перевязанная лентой. Она подержала ее, потом, глядя в лицо Пенелопы, молча положила ей на колени. Повернувшись, прошла несколько шагов и пошатнулась, чуть не упав. Мать кинулась к ней с умоляющим криком: - О Рин! Рин! Айрин оправилась, прежде чем мать подбежала к ней. - Не трогай меня, - сказала она ледяным тоном. - Мама, я пойду сейчас оденусь. Пусть папа со мной пройдется. Я здесь задыхаюсь. - Айрин, деточка, не могу я тебя отпустить, - начала мать. - Придется, - ответила девушка. - Скажи папе, пусть скорее ужинает. - Бедный! Не хочет он ужинать. _Он_ тоже уже все знает. - Об этом я говорить не хочу. Скажи ему, пусть одевается. И она снова ушла. Миссис Лэфем с отчаянием взглянула на Пенелопу. - Ступай скажи ему, мама, - сказала та. - Я бы сама сказала, если б могла. Раз она может ходить, пускай. Это для нее самое лучшее. - Пенелопа не двигалась. Она даже не стряхнула с колен причудливую вещицу, слабо пахнувшую сухими духами, которые Айрин любила держать в своих ящиках. Лэфем вышел на улицу со своим несчастным ребенком и сразу начал что-то ей говорить, горячо и бессвязно. Она милосердно остановила его. - Не надо, папа. Я не хочу разговаривать. Он повиновался, и они шли молча. Бесцельная прогулка привела их к новому дому на набережной Бикона; она остановила его и остановилась сама, глядя на дом. Леса, так долго безобразившие дом, уже убрали, и в свете газового фонаря видна была безупречная красота фасада и многих тонких архитектурных деталей. Сеймур добился всего, чего хотел; да и Лэфем явно не поскупился. - Что ж, - сказала девушка, - я никогда не буду жить в этом доме. - И пошла прочь. - Еще как будешь, Айрин, - сказал Лэфем упавшим голосом, едва поспевая за ней. - И не раз будешь здесь веселиться. - Нет, - ответила она и больше об этом не заговаривала. Об их беде они не сказали ни слова. Лэфем понял, что она решила гулять до полного изнеможения; он был рад, что может молчать, и не прекословил ей. Второй раз она остановила его перед красно-желтым фонарем аптеки. - Кажется, есть какие-то лекарства, чтобы уснуть? - спросила она. - Мне надо сегодня уснуть! Лэфем задрожал. - По-моему, не стоит, Айрин. - Нет, стоит! Достань мне что-нибудь! - настойчиво продолжала она. - Иначе я умру. Я _должна_ уснуть. Они вошли в аптеку, и Лэфем спросил что-нибудь успокаивающее и снотворное. Пока аптекарь готовил рекомендованное им снотворное, Айрин разглядывала витрину со щеточками и всякой другой мелочью. Лицо ее ничего не выражало и было точно каменное, тогда как на лице отца читалась мучительная жалость. Он выглядел так, словно не спал неделю; тяжелые веки нависали над остекленевшими глазами, щеки и шея обвисли. Он вздрогнул, когда аптекарская кошка, неслышно подойдя, потерлась об его ногу. К нему-то и обратился аптекарь: - Принимайте по столовой ложке, пока не заснете. Много ложек наверняка не понадобится. - Хорошо, - сказал Лэфем, уплатил и вышел. - Кажется, и мне оно тоже понадобится, - сказал он с невеселым смешком. Айрин подошла и взяла его под руку. Он положил свою тяжелую лапу на ее затянутые в перчатку пальчики. Немного спустя она сказала: - А завтра отпусти меня в Лэфем. - В Лэфем? Завтра воскресенье, Айрин! Нельзя уезжать в воскресенье. - Ну тогда в понедельник. Один день я вытерплю. - Хорошо, - сказал послушно отец. Он не стал спрашивать, почему она хочет ехать, и не пытался ее отговаривать. - Дай мне эту бутылку, - сказала она, когда он распахнул перед ней дверь дома, и быстро поднялась к себе. Наутро Айрин позавтракала с матерью; полковник и Пенелопа не появились; миссис Лэфем выглядела невыспавшейся и измученной. Дочь посмотрела на нее. - Не мучайся из-за меня, мама. Я уж как-нибудь... - Сама она казалась спокойной и твердой, как скала. - Нехорошо, что ты так себя сдерживаешь, Айрин, - ответила мать. - Этак хуже будет, когда прорвется. Ты бы немножко дала себе волю. - Ничего не прорвется, и волю я себе дала, сколько надо. Завтра я еду в Лэфем - хорошо бы и ты со мной, мама, - а здесь уж как-нибудь один день перетерплю. Главное, ничего не говорите и не смотрите _так_. И что бы я ни делала, вы меня не удерживайте. А первое, что я сделаю, - отнесу ей завтрак. Нет! - крикнула она, не давая матери возразить. - Я постараюсь, чтобы Пэн не мучилась. Она ни делом, ни мыслью передо мной не виновата. Я не удержалась вчера вечером и кинулась на нее, но теперь это прошло, и я знаю, что мне предстоит вынести. Они ей не мешали. Она отнесла Пенелопе завтрак и оказала ей все внимание, какое могло сделать жертву полной, героически делая вид, что все это в порядке вещей. Они не разговаривали; она только сказала отчетливо и сухо: - Вот твой завтрак, Пэн, - а сестра ответила дрожащим голосом: - Спасибо, Айрин. - И хотя они несколько раз оборачивались друг к другу, пока Айрин оставалась в комнате, машинально наводя порядок, глаза их так и не встретились. Потом Айрин сошла в нижние комнаты, прибралась и там, а кое-где с каким-то ожесточением подмела пол и вытерла пыль. Она застлала все постели; а обеих служанок отпустила в церковь, как только они позавтракали, сказав, что вымоет за ними посуду. Все утро отец и мать слышали, как она готовила обед, а иногда наступала тишина - в те короткие минуты, когда она останавливалась и стояла не двигаясь, потом снова принималась за работу, неся на себе тяжелое бремя своей беды. Они сидели одни в общей комнате, из которой, казалось, обе их дочери ушли навсегда, словно умерли. Лэфем был не в силах читать свои воскресные газеты, а ей не хотелось идти в церковь, куда прежде она понесла бы свою беду. В тот день она смутно чувствовала, что на церкви каким-то образом лежит вина за совет мистера Сьюэлла, которому они последовали. - Хотела бы я знать, - заговорила она, снова возвращаясь к прежней теме, - каково бы ему было решать, будь это его собственные дети. Думаешь, он бы так же легко последовал своему совету? - Он нам правильно присоветовал, Персис, - только так и нужно. Иначе нам было нельзя, - сказал кротко муж. - А мне противно смотреть на Пэн. Айрин держится куда лучше. Мать сказала это, давая отцу возможность защитить перед ней дочь. И он ее не упустил. - Айрин, по-моему, куда легче. Вот увидишь, Пэн тоже поведет себя как надобно, когда придет время. - Что ей, по-твоему, надо сделать? - Об этом я еще не думал. А как нам теперь быть с Айрин? - Что, по-твоему, надо сделать Пенелопе, - повторила миссис Лэфем, - когда придет время? - _Во-первых_, я бы не хотел, чтобы она приняла предложение, - сказал Лэфем. Миссис Лэфем была, по-видимому, удовлетворена такой позицией мужа; но теперь она вступилась за Кори. - А _он-то_ чем виноват? Это все мы сами наделали. - Сейчас не в этом суть. Как быть с Айрин? - Она говорит, что завтра уедет в Лэфем. Ей хочется уехать отсюда. Оно и понятно. - Да, это, пожалуй, для нее самое лучшее. И ты с ней поедешь? - Да. - Хорошо. - Он опять уныло взялся за газету, а жена поднялась со вздохом и пошла к себе уложить кое-какие вещи в дорогу. После обеда, когда Айрин с неумолимой тщательностью убрала все следы его в кухне и в столовой, она сошла вниз одетая для улицы и попросила отца опять погулять с ней. Они повторили бесцельную прогулку предыдущего вечера. Когда они вернулись, она приготовила чай, а потом они слышали, как она возится в своей комнате, словно у нее было множество дел, но не решились заглянуть к ней, даже когда все стихло и она, видимо, легла. - Да, ей надо самой с этим справиться, - сказала миссис Лэфем. - Думаю, она справится, - сказал Лэфем. - Только не осуждай Пэн. Она ни в чем не виновата. - Я знаю. Но не могу так сразу признать это. Я ее осуждать не стану, только не жди, что я так быстро примирюсь с этим. - Мама, - спросила Айрин утром, торопясь с отъездом, - что она ему сказала, когда он объяснился? - Что сказала? - переспросила мать, а потом добавила: - Ничего она ему не сказала. - А про меня что-нибудь говорила? - Она сказала, чтобы он больше не приходил. Айрин отвернулась и пошла в комнату сестры. - До свидания, Пэн, - сказала она, целуя ее и стараясь при этом не глядеть на нее и не касаться ее. - Я хочу, чтобы ты ему объяснила все. Если он мужчина, он не отступится, пока не узнает, почему ты ему отказала; и он имеет право это знать. - Это ничего не изменит. Не могу я принять его после... - Как хочешь. Но если ты не скажешь ему про меня, я _сама_ скажу. - Рин! - Да! Не говори, что я его любила. Но можешь сказать, что все вы считали, будто он любит - меня. - О Рин... - Не надо! - Айрин выскользнула из объятий, готовых сомкнуться вокруг нее. - Ты ни в чем не виновата, Пэн. Ты ничего мне плохого не сделала. Ты очень старалась мне помочь. Но я еще не могу - пока. Она вышла из комнаты, позвала миссис Лэфем повелительным: - Пора, мама! - и принялась укладывать оставшиеся вещи в чемоданы. Полковник поехал с ними на вокзал и усадил их в поезд. Он взял им отдельное купе в пульмановском вагоне; стоя на перроне и опираясь поднятыми руками о дверцу, он старался сказать что-нибудь утешительное и обнадеживающее: - Вам хорошо будет ехать, Айрин! Ночью прошел дождь, пыли, значит, уж точно не будет. - Не жди, пока отправится поезд, папа, - сказала девушка, сурово отметая ненужные слова. - Иди домой. - Хорошо, если ты хочешь, я пойду, - сказал он, радуясь, что может хоть чем-то ей угодить. Но он оставался на платформе до самого отхода поезда. Он видел, как Айрин хлопотала в купе, поудобнее устраивая мать; но миссис Лэфем не подымала головы. Поезд тронулся, а он тяжелыми шагами отправился по своим делам. В течение дня, когда удавалось мельком увидеть патрона, Кори пытался по его лицу угадать, известно ли ему, что произошло между ним и Пенелопой. Когда подошло время закрывать, пришел Роджерс и заперся с Лэфемом в кабинете; молодой человек ждал, пока оба не вышли вместе и не расстались; по их обыкновению, без прощальных приветствий. Лэфем не обнаружил удивления, увидев, что Кори не ушел; он лишь ответил: - Ладно, - когда молодой человек изъявил желание поговорить с ним, и вернулся с ним в кабинет. Кори закрыл за ними дверь. - Я буду говорить с вами только в том случае, если вам уже обо всем известно; в противном случае я связан обещанием. - Вероятно, я знаю, о чем вы. О Пенелопе. - Да, о мисс Лэфем. У меня к ней сильное чувство, - простите, что говорю об этом, но иначе мне не было бы оправданий. - Вам не в чем оправдываться, - сказал Лэфем. - О, я рад, что вы так говорите, - радостно воскликнул молодой человек. - Поверьте, мое чувство не что-то для меня поспешное и необдуманное, хотя для нее оно, видимо, оказалось полной неожиданностью. Лэфем тяжело вздохнул. - Что до нее, так мы с ее матерью, что ж, мы ничего. Вы нам обоим очень нравитесь. - Да? - Но у Пенелопы есть что-то на уме... не знаю... - Полковник смущенно опустил глаза. - Она упоминала о чем-то... я не понял... но надеялся... что с вашего разрешения... преодолев препятствие, каково бы оно ни было. Мисс Лэфем... Пенелопа... дала мне надежду... что я... что я ей небезразличен... - Да, думаю, что оно так, - сказал Лэфем. Он внезапно поднял к честному лицу молодого человека свое, столь непохожее, но такое же честное лицо. - А вы за кем другим не ухаживали в это самое время? - Никогда! Кому такое могло прийти на ум? Если дело только в этом, я легко могу... - Я не говорю, что только в этом или вообще в этом. Такое вы и в голову не берите. Но, может быть, вы не подумали... - Разумеется, не подумал! Для меня это настолько невозможно, что я и подумать не мог, и мне так обидно, что не знаю, что и сказать. - Ладно, не принимайте этого слишком уж к сердцу, - сказал Лэфем, испуганный его волнением. - Я не говорю, что она так подумала. Я просто предположил... предположил... - Могу я хоть что-нибудь сказать или сделать, чтобы убедить вас?.. - Никакой в этом нужды нет. Меня убеждать не надо. - Но мисс Лэфем? Можно мне увидеть ее? Я бы попытался убедить ее, что... Он горестно умолк; а Лэфем рассказывал потом жене, что перед ним все время стояло лицо Айрин, каким он видел его в окне вагона, перед отъездом; и, желая сказать "да", он не мог открыть рта. В то же время он сознавал право Пенелопы на то, что ей принадлежало, и снова вспомнил слова Сьюэлла. К тому же они уже нанесли Айрин самый тяжелый удар. И Лэфем, как ему казалось, сделал уступку. - Если хотите, приходите вечером ко мне, - сказал он и угрюмо выслушал благодарные излияния молодого человека. Пенелопа вышла к ужину и заняла место своей матери во главе стола. Лэфем молчал при ней, сколько мог. Потом он спросил: - Как ты себя чувствуешь сегодня, Пэн? - Как вор, - ответила девушка. - Как вор, которого еще не арестовали. Лэфем подождал немного и сказал: - Твоя мать и я, мы хотим, чтобы ты так не думала. - Это от вас не зависит. _Не могу_ я так не думать. - Я считаю, что можешь. Если я знаю, что случилось, то в случившемся винить некого. И мы хотим, чтобы ты видела тут хорошее, а не дурное. А? Ведь Рин не станет легче оттого, что ты причинишь горе и себе и еще кому-то; и я не хочу, чтобы ты вбивала себе в голову всякую чушь. Насколько я знаю, ты ничего не украла, и что имеешь - все твое. - Отец, он с тобой говорил? - Со мною говорила твоя мать. - А он с тобой говорил? - Это к делу не относится. - Значит, он не сдержал слова, и я с ним больше не знаюсь! - Если он такой дурак, чтоб обещать, что не будет говорить со мной, - Лэфем сделал глубокий вдох и отважился, - когда я сам об этом заговорил... - Ты сам заговорил? - Ну, все равно что сам - а он чем скорее нарушил обещание, тем лучше; так и знай. Помни, это не только твое, но и мое с матерью дело, и мы свое слово скажем. Он не сделал ничего плохого, Пэн, и наказывать его не за что. Пойми ты это. Он имеет право знать, почему ты ему отказываешь. Я не говорю, что ты обязана согласиться. Я хочу, чтобы ты свободно все решала; но причину ему объяснить ты должна. - Он сегодня придет? - Не то чтобы придет... - Значит, придет, - сказала девушка, невесело улыбаясь его уверткам. - Он придет ко мне... - Когда? - Может, и сегодня. - И ты хочешь, чтобы я с ним увиделась? - Пожалуй, оно бы лучше. - Хорошо. Увижусь. Лэфем отнесся к этому согласию недоверчиво. - Что ты надумала? - спросил он. - Еще не знаю, - печально ответила девушка. - Смотря по тому, что сделает он. - Ну что ж, - сказал Лэфем, и по тону его было понятно, что ответ его не успокоил. Когда карточку Кори принесли в комнату, где он сидел с Пенелопой, он вышел к нему в гостиную. - Кажется, Пенелопа хочет вас видеть, - сказал он; указав на дверь в малую гостиную, он прибавил: - Она там, - но сам туда не вернулся. Кори вошел к девушке с робостью, которая не уменьшилась от ее печального молчания. Она сидела в том же кресле, что и тогда, но теперь она не играла веером. Он подошел и нерешительно остановился. При виде его подавленности на лице ее мелькнула слабая улыбка. - Сядьте, мистер Кори, - сказала она. - Почему бы нам не поговорить обо всем спокойно; я знаю, вы признаете, что я права. - Я уверен в этом, - ответил он с надеждой. - Когда я сегодня узнал, что вашему отцу все известно, я упросил его позволить мне снова увидеться с вами. Боюсь, что я нарушил данное вам обещание - в буквальном смысле слова... - Вам ничего иного не оставалось. Это ободрило его. - Но я пришел только затем, чтобы исполнить все, что вы прикажете, а не... не докучать вам... - Да, вы вправе все знать, а в тот раз я не могла ничего объяснить. Теперь все считают, что я должна это сделать. Она взглянула прямо на него, и по его лицу пробежала тревога. - Мы думали, что... что это Айрин... Он на мгновение опешил, а потом воскликнул с улыбкой облегчения, укора, протеста, удивления, сочувствия... - О, никогда! Ни на миг! Как вы могли подумать? Невозможно! Я о ней и не помышлял. Но я понимаю... понимаю почему! Я могу объяснить... нет, объяснять тут нечего! Я с самого начала ни разу сознательно не сделал и не сказал ничего, что заставило бы вас так подумать. Я понимаю, что все получилось ужасно! - сказал он, но все еще улыбаясь, точно не принимая этого всерьез. - Я любовался ее красотой - кто бы не любовался? - и считал ее очень хорошей и разумной. Прошлой зимой в Техасе я рассказал Стэнтону, как встретился с ней в Канаде, и мы решили - это я рассказываю, чтобы показать вам, как я был далек от того, что вы подумали, - мы решили, что ему надо приехать на Север и познакомиться с ней, ну и... вышло, наверное, глупо... он прислал ей газетную вырезку с описанием его ранчо... - Она решила, что она от вас. - Боже мой! Он мне сказал об этой вырезке, когда уже послал ее. Все это была наша глупая шутка. А когда я опять увидел вашу сестру, я по-прежнему только любовался ею. Теперь я понимаю, что выглядело это так, будто я ищу ее общества; а я хотел только одного - говорить с ней о вас, - ни о чем другом я с ней не говорил, а если иногда и менял тему, то лишь потому, что стеснялся вечно говорить о вас. Вижу, как все это оказалось огорчительно для всех вас. Но скажите, что вы мне верите! - Должна верить. Это ведь наша ошибка... - Да, да! Но в моей любви к вам, Пенелопа, ошибки нет, - сказал он, и это старомодное имя, которое она так часто высмеивала, в его устах прозвучало удивительно приятно. - Тем хуже! - ответила она. - О нет! - ласково возразил он. - Не хуже, а лучше. Этим я оправдан. Почему хуже? Что тут плохого? - Неужели вы не понимаете? Уж теперь-то вам надо бы понять. Ведь и она в это поверила, и если она... - Продолжать она не могла. - Ваша с стра... тоже... в это поверила? - ужаснулся Кори. - Она только о вас и говорила со мной; и когда вы уверяете, что любите меня, я чувствую себя гнусной лицемеркой. В тот день, когда вы дали ей список книг и она приехала в Нантакет и твердила только о вас, я помогала ей тешить себя надеждами - о, не знаю, сможет ли она простить меня. Но она знает, что я-то никогда не прощу себе! Вот поэтому и сможет простить. Теперь я понимаю, - продолжала она, - как старалась отвлечь вас от нее. Невыносимо! Остается только никогда не видеть вас, никогда не говорить с вами! - Она невесело засмеялась. - Жестокое для вас решение, если вы меня любите. - О да, больше всего на свете! - Жестокое, если вы останетесь верны своей любви. А этого не произойдет, если вы не станете приходить к нам. - Значит, все? Значит, это конец? - Это - не знаю уж что. Я не могу не думать о ней. Сперва я решила, будто смогу, но теперь поняла, что нет. Похоже на то, что становится все хуже. Порой мне кажется, что я сойду с ума. Он смотрел на нее потускневшим взглядом. Но вдруг глаза его снова блеснули. - Неужели вы думаете, я мог бы полюбить вас, если бы вы лицемерили перед ней? Я знаю, вы были верны ей и еще вернее себе самой. Никогда я не пытался увидеть ее без надежды увидеть и вас. Я считал, что она знает о моей любви к вам. С первого раза, как я увидел вас, вы заполнили мои мысли. Неужели вы думаете, что я флиртовал с девочкой? Нет, вы _не думаете_ этого! Мы не сделали ничего дурного. Намеренно мы никому не вредили. Мы имеем право друг на друга... - Нет! Нет! Никогда больше не говорите мне об этом. Иначе я буду считать, что вы презираете меня. - Но разве это ей поможет? Ведь я ее не люблю. - Не говорите мне этого! Слишком часто я сама себе это повторяла. - Если вы запретите мне любить вас, это не заставит меня полюбить ее, - настаивал он. Она хотела что-то сказать, но у нее перехватило дыхание, и она только смотрела на него. - Я вынужден вам повиноваться, - продолжал он, - но что это ей даст? Вы не можете дать ей счастье ценой собственного несчастья. - Вы склоняете меня пойти неправедным путем? - Ни за что на свете. Но тут нет ничего неправедного. - Что-то все же есть - не знаю что. Между нами стена. И мне предстоит всю жизнь биться о нее, и все равно это ее не разрушит. - О! - простонал он. - Мы ни в чем не виноваты, Почему мы должны страдать за чужую ошибку, словно за собственный грех? - Не знаю. Но страдать мы должны. - А я не буду и вам не дам. Если вы меня любите... - Вы не имели права знать это. - Но это позволяет мне помешать поступить во зло во имя добра. Я всей душой сожалею об этой ошибке, но винить себя не могу; и я не пожертвую своим счастьем, когда ничем этого не заслужил. Я никогда от вас не откажусь. Я буду ждать столько, сколько вам угодно, пока вы не почувствуете себя свободной от этой ошибки; но вы будете моей. Помните это. Я мог бы уехать отсюда на несколько месяцев, даже на год, но это будет похоже на трусость, на сознание вины, а я не боюсь, и вины за мной нет, и я останусь здесь и сделаю все, чтобы видеть вас. Она покачала головой. - Это ничего не изменит. Разве вы не понимаете, что у нас нет надежды? - Когда она вернется? - спросил он. - Не знаю. Мама хочет, чтобы туда поехал отец и увез ее на время на Запад. - Она там с вашей матерью? - Да. Он помолчал, потом сказал с отчаянием: - Пенелопа, она ведь так молода; она наверняка... наверняка встретит... - Это ничего не изменит. Не изменит для меня. - Вы жестоки - жестоки к себе, если любите меня, и жестоки ко мне. Помните, в тот вечер, перед тем как я объяснился вам - вы говорили о той книге и сказали, как глупо и дурно поступать так, как поступила ее героиня. Почему же вы не считаете это верным для меня, ведь вы ничего не даете мне и никогда не сможете дать, если отнимете себя у меня. Будь это кто-нибудь другой, вы бы наверняка сказали... - Но это не кто-нибудь другой, и это-то и делает все невозможным. Иной раз мне кажется, что это возможно, стоит мне убедить себя в этом, но потом вспоминается все, что я говорила ей о вас... - Я буду ждать. Не вечно же это будет вам вспоминаться. Сейчас я больше настаивать не стану. Но вы сами увидите все в ином свете... яснее. Прощайте - нет! Спокойной ночи! Завтра я приду опять. Все наверняка уладится, и, как бы там ни было, вы ничего дурного не сделали. Помните это. А я очень счастлив, несмотря ни на что! Он хотел взять ее руку, но она спрятала ее за спину. - Нет! Не могу я вам позволить это - пока еще не могу. 20 Миссис Лэфем возвратилась через неделю, оставив Айрин одну в их старом доме в Вермонте. - По-моему, ей там хорошо - насколько ей вообще может быть хорошо, - сказала она мужу по пути с вокзала, где он ее встретил, повинуясь ее телеграмме. - Она все время занимает себя хлопотами по дому, ходит к нашим рабочим. Там многие сейчас болеют, а ты знаешь, как она умеет ухаживать за больными. Она не жалуется. Я, кажется, и слова жалобы от нее не слыхала с тех пор, как мы с ней уехали; но боюсь я, Сайлас, как бы это ее не подкосило. - Ты и сама не очень-то хорошо выглядишь, Персис, - сказал муж участливо. - Не обо мне речь. А вот не выкроишь ли ты время, чтобы куда-нибудь с ней съездить? Я уже писала тебе о Дюбюке. А то она, боюсь, измучит себя работой. И не знаю, удается ли ей забыться. Ей бы куда-нибудь поехать, развлечься - повидать новых людей... - Время я найду, - сказал Лэфем, - если надо. А сейчас мне как раз нужно съездить по делам на Запад - могу взять Айрин с собой. - Прекрасно, - сказала жена. - Ничего лучше и не придумаешь. А куда ты едешь? - Как раз в сторону Дюбюка. - Что-нибудь стряслось у Билла? - Нет. Дела. - Ну, а что Пэн? - Ей, по-моему, не лучше, чем Айрин. - А он приходит? - Да, только это что-то не очень помогает. - Эх! - Миссис Лэфем откинулась на сиденье экипажа. - Что ж ей - брать человека, который, как мы все думали, хотел ее сестру? Нехорошо это, по-моему. - Хорошо, - твердо сказал Лэфем, - да она вроде бы не хочет, а лучше бы хотела. Никакого выхода, как я понимаю, нет. Тут сам черт ногу сломит. Только ты не обижай Пэн. Миссис Лэфем ничего не ответила; но увидев Пенелопу, вглядевшись в ее осунувшееся лицо, она обняла ее и заплакала. Пенелопа свои слезы уже выплакала. - Что ж, мама, - сказала она, - ты вернулась почти такая же веселая, как уезжала. Я уж не спрашиваю, в каком настроении Айрин. Веселье изо всех нас прямо брызжет. Видно, это один из способов поздравлять меня. Миссис Кори, та еще с поздравлениями не являлась. - Ты с ним помолвлена, Пэн? - Судя по моим чувствам, скорее нет. По-моему, это больше похоже на составление завещания. Но ты лучше спроси его, когда он придет. - Глаза бы мои на него не смотрели. - Он, кажется, уже привык к этому. И не ждет, чтобы на него смотрели. Итак, все мы там, откуда начали. Интересно, сколько это может длиться? Вечером миссис Лэфем сообщила мужу - он уходил из конторы, чтобы встретить ее на вокзале, а после мрачного обеда дома вернулся туда, - что с Пенелопой не легче, чем с Айрин. - Она не умеет себя занять. Айрин все время чего-то делает, а Пэн сидит у себя и хандрит. И даже не читает. Я поднялась к ней нынче побранить за беспорядок в доме - сразу видно, что нет Айрин; но поглядела на нее в щелку, и у меня духу не хватило. Сидит, руки положила на колени и смотрит в одну точку. А меня увидела, господи, аж подпрыгнула! Потом засмеялась и говорит: "Мне показалось, это мой призрак, мама!" Еще бы минутка, и я бы не выдержала, расплакалась. Лэфем устало слушал и ответил невпопад: - Мне скоро ехать, Персис. - Когда? - Завтра утром. Миссис Лэфем молчала. Потом сказала: - Ладно. Я тебе все приготовлю в дорогу. - Я заеду в Лэфем за Айрин, а оттуда поедем через Канаду. Получится ненамного дальше. - Ты мне ничего не можешь рассказать, Сайлас? - Могу, - сказал Лэфем. - Но это длинная история, а тебе сейчас некогда. Я зря просадил много денег, все думал покрыть убытки, и вот надо посмотреть, что уцелело. Миссис Лэфем спросила, помолчав: - Это - Роджерс? - Да, Роджерс. - А я ведь не хотела, чтобы ты с ним больше связывался. - Да. Но ты и не хотела, чтобы я требовал с него долг, а пришлось выбирать одно из двух. Вот я с ним и связался. - Сайлас, - сказала жена, - боюсь, что это я тебя... - То, что ты говорила, Персис, это Бог с ним. Я и сам был рад с ним все уладить и воспользовался случаем. А Роджерс, кажется, почуял у меня слабину и решил поживиться. Но все в конце концов утрясется. - Лэфем сказал это так, точно больше об этом говорить не хотел. Он добавил как бы между прочим: - Сдается мне, все, кроме тех, кто мне задолжал, требуют от меня крупных сделок и только за наличные. - То есть ты должен платить наличными, а _тебе_ долги не платят? Лэфем поморщился. - Что-то вроде того, - сказал он и закурил сигару. - Но раз я говорю тебе, что все уладится, значит, так и будет, Персис. Я тоже не стану сидеть сложа руки, особенно когда Роджерс обеими руками тянет меня ко дну. - Что же ты задумал? - Раз дошло до этого, я его хорошенько прижму. - Лицо Лэфема засияло удовольствием, чего не случалось с того дня, когда они ездили в Бруклин. - Если хочешь знать, Милтон К.Роджерс - мошенник, или я уж ничего не смыслю. Но теперь он, кажется, получит, что заслужил. - И Лэфем сжал губы, так что вздернулась его короткая рыжая с проседью борода. - А что он сделал? - Что сделал? Ладно, скажу тебе, что он сделал, раз ты считаешь, будто Роджерс прямо-таки святой, а я поступил с ним плохо, когда от него отделался. Он брался за все что ни попадя - сомнительные акции, патенты, земельная спекуляция, нефтяные участки - все перепробовал. Но у него осталось немало собственности на железнодорожной линии П.-Игрек-Икс - лесопилки, мельницы, земельные участки, и он вот уже восемь лет проворачивал там очень выгодные сделки. Другой бы на этом разбогател. Но Милтону К.Роджерсу разбогатеть - это все равно что откормить тощего жеребенка. Не идут к нему деньги. Дай ему волю, так он за полгода спустит состояние Вандербильда, Джея Гулда и Тома Скотта, а потом станет занимать у тебя деньги. Так вот - у меня он их больше не получит; и если он думает, что я меньше его смыслю в этих его лесопилках, то очень ошибается. Я купил их и думаю, что во всем разобрался. Билл держал меня в курсе. Вот я и еду туда поглядеть, не удастся ли их перепродать, и не стану сильно печалиться, если Роджерс на этом погорит. - Я что-то не пойму тебя, Сайлас. - А дело вот в чем. Большая Озерная и Полярная железная дорога арендовала линию П.-Игрек-Икс на девяносто девять лет - можно сказать, купила - и построит возле этих лесопилок вагоностроительные мастерские, так что лесопилки могут ей понадобиться. И Милтон К.Роджерс это знал, когда продал их мне. - Но если они нужны дороге, значит, на них и цена высокая? И ты сможешь взять за них сколько запросишь. - Думаешь? Кроме П.-Игрек-Икс там нет ни одной дороги на пятьдесят миль кругом; ни одного куба древесины, ни одного фунта муки оттуда не вывезешь, как только по ней. Пока он имел дело с маленькой местной дорогой вроде этой П.-Игрек-Икс, Роджерс еще мог делать дела. А с такой крупной линией, как Б.О. и П., у него не было бы никаких шансов. Если такая дорога захочет приобрести лесопилку и мельницу, думаешь, она заплатит его цену? Нет, сэр! Ему придется взять, что дадут, или дорога предложит ему самому везти на рынок свою муку и древесину. - И ты думаешь, он знал, что Б.О. и П. нужны лесопилка и мельница, когда продавал их тебе? - спросила пораженная миссис Лэфем, повторяя за ним эти сокращенные названия. Полковник насмешливо засмеялся. - А когда это было, чтобы Милтон К.Роджерс не знал своей выгоды? Не понимаю только, - добавил он задумчиво, - почему он все-таки всегда ее упускает. Должно быть, у него какого-то винтика не хватает. Миссис Лэфем была в замешательстве. Она только и сказала: - А ты спроси-ка себя, не потому ли Роджерс стал таким и пошел по плохой дороге, что ты его вытеснил из дела? Подумай, не ты ли в ответе за все, что он с тех пор натворил? - Уложи-ка мой чемодан, - сказал угрюмо Лэфем. - А я сам о себе позабочусь. И Милтон К.Роджерс тоже, - добавил он. Тот вечер Кори провел в своей комнате, по временам он нетерпеливо заглядывал в библиотеку, где кроме матери сидели отец и сестры, явно не намереваясь уходить. Наконец, спускаясь вниз, он встретил миссис Кори на лестнице. Оба в смущении остановились. - Мне надо с тобой поговорить, мама. Я ждал, когда мы останемся наедине. - Пойдем ко мне, - сказала она. - Я чувствую, ты знаешь, что я хочу сказать, - начал он, когда они туда пришли. Он стоял у камина, и она, взглянув на него, спросила: - Вот как? - стараясь говорить бодро и весело. - И я чувствую, что это тебе не понравится, что ты меня не одобряешь. А я хотел бы - чтобы одобрила. - Мне обычно нравится все, что ты делаешь, Том. И если сейчас мне не сразу что-то понравится, я постараюсь... ты ведь знаешь... ради тебя одобрить, что бы то ни было. - Я буду краток, - сказал он, вздохнув. - Это касается мисс Лэфем. - И поспешно добавил: - Надеюсь, что ты _не так уж_ удивлена. Я бы рассказал тебе раньше, если бы мог. - Нет, не удивлена. Я боялась - я подозревала что-то в этом роде. Наступило тяжелое молчание. - Так как же, мама? - спросил он наконец. - Если твое решение окончательно... - Да. - И если ты уже говорил с ней... - Конечно. С этого мне и надо было начать. - Тогда бесполезно противоречить, даже если бы мне это и не нравилось. - Значит, не нравится! - Нет! Этого я бы не сказала. Разумеется, я предпочла бы, чтобы ты выбрал какую-нибудь милую девушку среди тех, с кем вместе воспитывался, - подругу твоих сестер, из семьи, которую мы знаем... - Да, я понимаю, и твои желания мне не безразличны, уверяю тебя. Я считаюсь с ними, потому и колебался так долго, к стыду своему, ведь это не совсем красиво в отношении - другой стороны. Но я помню о твоих желаниях, о желаниях сестер и, если бы был в силах полностью им подчиниться... Даже такой хороший сын и брат, как Кори, когда дело коснулось его любви, полагал, что сделал большую уступку уже тем, что хотя бы помнил о желаниях своей семьи. Мать поспешила успокоить его. - Я знаю - знаю. Я уже давно поняла, что это может произойти, Том, и я приготовилась. Я обо всем переговорила с твоим отцом, и мы решили, что наши чувства не должны быть тебе препятствием. И все же - это неожиданность, иначе и быть не может. - Я знаю. И понимаю ваши чувства. Но я уверен - так будет, только пока вы не узнаете ее как следует. - Я тоже в этом уверена, Том. Уверена, что все мы полюбим ее - пусть сперва только ради тебя. И надеюсь, что и она полюбит нас. - Я убежден в этом, - сказал Кори с уверенностью, которая в подобных случаях не всегда подтверждается. - И ты так приняла это, что у меня с души свалилось огромное бремя. Но он так тяжко вздохнул и выглядел таким озабоченным, что мать сказала: - Ну, а теперь не думай больше об этом. Мы желаем твоего счастья, сын, и готовы примириться со всем, даже для нас в чем-то неприятном. Полагаю, о ее семье мы говорить не будем. О ней у нас с тобой, конечно же, одинаковое мнение. У них есть свои... недостатки, но это очень порядочные люди, и я за тем обедом убедилась, что бояться их нечего. - Она встала и обняла его. - Желаю тебе счастья, Том! Если она хоть в половину такая же хорошая, как ты, вы будете счастливы. - Она хотела поцеловать его, но что-то в нем остановило ее - смятение, тревога, которые тут же выразились в словах. - Я должен объяснить тебе, мама. Тут вышло осложнение... ошибка... не обошлось и без моей вины... и я не знаю, как быть. Мне порой кажется, что нам не выпутаться из этого. Если бы ты могла нам помочь! Они все думали, я влюблен - в другую сестру. - О Том! Как они _могли_? - Не знаю. Все, казалось, было так ясно - я даже поначалу стеснялся обнаруживать свои чувства. Но так они подумали. И даже она сама. - Неужели они не видели, что у тебя есть глаза... есть вкус? Кто бы не пленился такой красотой! И я уверена, что она не только красивая, но и хорошая. Удивляюсь им! Подумать, что ты мог предпочесть это маленькое, темненькое, странное существо с этими ее шуточками и... - Мама! - крикнул молодой человек, повернув к ней искаженное лицо, которое должно было бы предупредить ее. - Что с тобой, Том? - Ты тоже - ты тоже подумала, что это Айрин? - Конечно! Он смотрел на нее с отчаянием. - О мальчик мой! - только и сказала она. - Не упрекай меня, мама! Я этого не вынесу. - Нет, нет, не буду. Но как - как это могло случиться? - Я и сам не знаю. Когда она мне сказала, как они все истолковали, я чуть не рассмеялся - до того это было от меня далеко. А сейчас, когда и у тебя явилась та же мысль... И вы все так думали? - Да. Они долго смотрели друг на друга. Потом миссис Кори начала: - Однажды у меня мелькнуло - в тот день, когда я пришла к ним с визитом, - что мы, может быть, ошибаемся. Но я так мало знала о... о... - Пенелопе, - машинально подсказал Кори. - Вот как ее зовут?.. Я забыла... так мало, что я тут же бросила эту мысль - о ней и о тебе. Когда мы в прошлом году увидели ту, другую, мне показалось, что у тебя, действительно, возникло чувство... - Да, так и они подумали. Но для меня она всегда была только хорошеньким ребенком. Я был с ней учтив, потому что этого хотела ты, а когда снова встретился с нею здесь, то старался видеться с ней только для того, чтобы говорить о ее сестре. - Передо мной, Том, тебе не надо оправдываться, - сказала мать, гордая тем, что едина с сыном в его беде. - А вот для них, бедных, это действительно ужасно, - добавила она. - Не представляю, как они справились с этим. Но, конечно, разумные люди должны же понять... - Они и не справились. Во всяком случае, она. С тех пор я все больше горжусь ею и люблю ее! Сперва она меня очаровала и восхитила, уж не знаю, чем, но она - самый интересный человек, каких я когда-либо встречал. Теперь я об этом и не думаю. Думаю только о том, какая она хорошая - как терпелива со мной и как сурова к себе. Если бы дело касалось ее одной... если бы дело не касалось и меня... все скоро было бы кончено. Но она ни о чем другом не думает, только о чувствах сестры и о моих. Я хожу туда... я понимаю, что не должен, но не могу не ходить... И она страдает и старается не показать мне, что страдает. Я никогда не встречал таких, как она, - такую мужественную, такую верную, такую благородную. Я не откажусь от нее... не могу отказаться. Но она раздирает мне сердце, когда во всем винит себя, а ведь все наделал я. Мы стараемся разобраться и найти выход, но возвращаемся все к тому же, и мне тяжело слышать, как она беспощадно обвиняет себя. Миссис Кори, несомненно, не вполне верила и страданиям и благородству девушки, которая так ей не понравилась, но в поведении сына она этого не видела и снова выразила ему свое сочувствие. Она постаралась сказать о Пенелопе что-то хорошее; конечно, не может она легко отнестись к случившемуся. - Мне бы это в ней не понравилось. Но время все излечит. И если она тебя действительно любит... - Это признание я у нее вырвал. - Тогда надо надеяться на лучшее. Никто тут не виноват, а боль и обиду придется пережить. Вот и все. И пусть тебя не огорчает то, что я сказала. Том. Ведь я ее почти не знаю, и я... я уверена, что полюблю каждого, кого любишь ты. - Да, я знаю, - уныло сказал молодой человек. - А отцу ты скажешь? - Если ты захочешь. - Он должен знать. Больше я не в силах выносить этой... этой... путаницы. - Я ему скажу, - обещала миссис Кори и предложила, сделав следующий шаг, естественный для женщины, столь озабоченной светскими приличиями: - Мы должны сделать ей визит - твои сестры и я. Они ведь ее вообще еще не видели. Чтобы она не думала, будто она нам безразлична, особенно при сложившихся обстоятельствах. - О нет! Подожди! - воскликнул Кори, инстинктивно чувствуя, что ничего так не испортит дела. - Надо подождать, проявить терпение. Боюсь, что сейчас ей это будет еще тяжело. Он ушел, не сказав больше ни слова, и мать проводила его грустным взглядом. Ей хотелось задать ему еще несколько вопросов, но ей ничего не оставалось, как самой попытаться ответить на эти вопросы, когда ей задал их ее муж. Ей всегда нравилось в Бромфилде Кори то, что он никогда ничему особенно не удивлялся, пусть даже самому неожиданному и неприятному. Его позиция в большинстве случаев была позицией благожелательного юмориста, который хотел бы, чтобы жертва обстоятельств посмеялась вместе с ним, но не слишком досадовал, если жертва не проявляла к тому охоты. Он и теперь рассмеялся, когда жена, тщательно его подготовив, обрисовала ему положение, в которое попал его сын. - Право, Бромфилд, - сказала она, - я не понимаю, как ты можешь смеяться. Видишь ли ты какой-нибудь выход? - Мне кажется, выход уже найден. Том объяснился в любви той, кого он хочет, и та, кого он не хочет, знает об этом. Остальное сделает время. - Если бы я была столь же скверного мнения обо всей их семье, я была бы очень несчастна. Об этом и думать неприятно. - Это если судить с точки зрения дам и молодых людей, - сказал ее муж, пожав плечами; он нащупал на каминной доске спички, но со вздохом положил их обратно, вспомнив, что здесь курить не дозволено. - Не сомневаюсь, что Том воображает себя ужасным грешником. Но он, видимо, смирился со своим грехом; он не намерен от нее отказываться. - К чести человеческой природы, я рада сказать, что не смирилась и _она_ - хоть она мне и не нравится, - сказала миссис Кори. Ее муж снова пожал плечами. - Конечно, спешить тут не годится. Она будет инстинктивно соблюдать приличия. Но слушай, Анна! Не притворяйся, где нас никто не слышит, будто человеческие чувства не приспосабливаются к любой ситуации, осуждаемой человеческими добродетелями. Представь себе, что нелюбимая сестра умерла. Разве любимая колебалась бы выйти за Тома? Выждав подобающее время, как принято говорить. - Бромфилд, ты меня шокируешь! - Не более, чем это делает сама действительность. Можешь рассматривать это как второй брак. - Он глядел на нее смеющимися глазами, торжествуя, как всякий наблюдатель при наиболее ярких проявлениях человеческой природы. - Можешь не сомневаться, любимая сестра успокоится, нелюбимая утешится, и все пойдет отлично под звон свадебных колоколов - колоколов второго брака. Прямо как в романе! - И он снова рассмеялся. - А я, - вздохнула жена, - я бы так хотела, чтобы любимая, как ты ее называешь, отказала Тому; так она мне не нравится. - Вот теперь, Анна, в твоих словах есть какой-то смысл, - сказал муж, заложив руку за спину, а спину повернув к огню. - _Мне_ неприятно все племя Лэфемов. И поскольку я не видел нашу будущую невестку, у меня еще теплится надежда - чего ты явно не хочешь мне позволить, - что она не столь неприемлема, как остальные члены семьи. - Тебе действительно они так не нравятся, Бромфилд? - озабоченно спросила жена. - Да, действительно, - он сел и вытянул к огню свои длинные ноги. - Но ты очень непоследователен; сейчас ты противишься, а до сих пор был совершенно безразличен. Ты все время говорил мне, что противиться бесполезно. - Да, говорил. И с самого начала был в этом убежден, во всяком случае, убежден был мой разум. Ты знаешь, что я готов к любому испытанию, к любой жертве - послезавтра; другое дело, когда жертву надо принести сегодня. Пока кризис оставался на почтительном расстоянии, я мог смотреть на него беспристрастно; сейчас, когда до него рукой подать, мой разум его по-прежнему принимает, но нервы - извини за выражение - брыкаются. Я спрашиваю себя, для чего я всю жизнь ничего не делал, как подобает джентльмену, и жил за чей-то счет, культивируя в себе изысканный вкус и чувства, украшающие досуг, если пришел в конце концов к этому? И не нахожу удовлетворительного ответа. Я говорю себе, что мог бы с таким же успехом уступить давлению и начать работать, как Том. Миссис Кори печально взглянула на него, угадывая в этой сатире на самого себя подлинное отвращение. - Уверяю тебя, дорогая, - продолжил он, - что воспоминание о том, чего я натерпелся от Лэфемов на твоем обеде, до сих пор для меня мучительны. Не от их поведения - они вели себя вполне прилично - или вполне неприлично, - но от их чудовищных речей. Круг интересов миссис Лэфем ограничивается домашними делами; а полковник, когда остался со мной в библиотеке, облил меня с головы до ног минеральной краской, так что можно было гарантировать, что я в любом климате не буду ни трескаться, ни шелушиться. Наверно, нам придется теперь нередко видеться с ними. Вероятно, они будут приходить каждый воскресный вечер к чаю. Перспектива не из отрадных. - Может, все будет не так уж плохо, - сказала жена и в утешение ему добавила, что они еще совсем мало знают Лэфемов. С этим он согласился. - Я мало знаю их и мало знаю других своих близких. Возможно, Лэфемы понравятся мне больше, когда я лучше их узнаю. Словом, я смиряюсь. Не будем также забывать, что в основном это касается Тома, и, если его чувства находят в этом удовлетворение, должны быть довольны и мы. - О да, - вздохнула миссис Кори. - И может быть, все обернется не так уж плохо. Меня очень утешает, что ты разделяешь мои чувства. - Да, - сказал ее муж, - еще как разделяю. От родства с Лэфемом сильнее всего будут страдать она и ее дочери; это она знала. Но она не только понесет свое бремя, а еще и поможет мужу нести его собственную, более легкую, долю. Ее огорчало его уныние; она скорее могла бы упрекать его в том, что вначале, когда она так волновалась, он был смиренно безразличен. Но сейчас это было бесполезно. И на его вопрос: - Что же ты сказала Тому, когда он сообщил, что речь идет о другой? - она ответила спокойно и терпеливо: - Что я могла сказать? Мне ничего не оставалось, как попытаться взять обратно то, что я против нее наговорила. - Да, не так-то это было просто сделать. Положение в самом деле неловкое. Будь это та, хорошенькая, ее красота могла бы быть нашим оправданием. Но дурнушка - как думаешь, что привлекло его в ней? Миссис Кори вздохнула в ответ на бесполезный вопрос. - Может быть, я к ней несправедлива. Я видела ее всего несколько минут. Может быть, мое впечатление неверно. Думаю, что она неглупа, а это великая вещь. Она быстро поймет, что мы не относимся к ней враждебно - ни словом, ни делом, - а тем более, когда она станет женой Тома. - Она мужественно произнесла эти неприятные для себя слова и продолжала: - Хорошенькая, быть может, не поняла бы этого. Она могла бы вообразить, будто мы смотрим на нее сверху вниз; такие вялые натуры бывают чудовищно упрямы. А с этой, я уверена, мы сумеем поладить. - Она кончила тем, что отныне их долг - помочь Тому найти выход из того ужасного положения, в какое он попал. - О! Даже из-под лэфемовской тучи светит луч надежды, - сказал Кори. - В общем, Анна, все получилось к лучшему; хотя любопытно, что ты выступаешь на стороне Лэфемов. Признайся, что ты втайне давно избрала именно эту девушку и, сочувствуя отвергнутой, одобряешь упорство, с каким избранница держится за свои права на Тома! - Затем он добавил уже серьезно: - И правильно, по-моему, делает; я ее за это уважаю. - Да, - вздохнула миссис Кори. - Это естественно и справедливо. - Но добавила: - Полагаю, они рады заполучить его на любых условиях. - Так меня учили думать, - сказал ее муж. - Когда же мы увидим будущую невестку? Мне не терпится, чтобы хоть это было позади. Миссис Кори ответила не сразу. - Том считает, что с визитом надо подождать. - А она рассказала ему, как ужасно ты вела себя в тот первый визит? - Ну что ты, Бромфилд! Не до такой же степени она вульгарна! - А до какой? 21 Лэфем пробыл в отъезде две недели. Он вернулся мрачный и весь день после приезда просидел в своем кабинете. Он вошел туда утром и, проходя через общую комнату, не сказал клеркам ни слова; и в первую половину дня не показывался, только иногда свирепо звонил в колокольчик и посылал к Уокеру то за бухгалтерской книгой, то за подшивкой писем. Рассыльный доверительно сообщил Уокеру, что у старика весь стол завален бумагами; а за завтраком, за маленьким угловым столиком, где они устроились, не найдя места у стойки, бухгалтер сказал Кори: - Ну, сэр, температура, кажется, понижается. Кори ответил, не поняв шутки: - Я еще не читал прогноз погоды. - Да, сэр, - продолжал Уокер, - понижается. Дожди по всему побережью и повышенное давление в районе кабинета. Штормовые сигналы у дверей старика. Тут Кори понял, что он выражается фигурально и прогноз погоды целиком и полностью относится к Лэфему. - Вы о чем? - спросил он без особого интереса к аллегориям, поглощенный собственной трагикомедией. - Только вот о чем: старик, кажется, убирает паруса. И, кажется, не по своей воле. Я уже рассказывал вам, когда мы о нем первый раз говорили, что никто не знает о делах старика и четверти того, что знает он сам; я не выдам никакой тайны, если скажу, что бывший компаньон немало ему задолжал. И даже очень много. А теперь утопающий вцепился в старика и тянет его вниз. А со сбытом краски сейчас затишье, мертвый сезон. И опять же, человек с капиталом в миллион долларов не может без ущерба строить дом за сто тысяч, разве когда с краской настоящий бум. А бума-то и нет. Я не утверждаю, что старик уже не стоит на якоре, думаю, еще стоит; но если он завещает мне свои деньги, лучше бы завещал шесть недель назад. Да, сэр, температура понижается; правда, в делах старика ничего нельзя знать наверное, и это только мои догадки. - Уокер принялся за котлету в сухарном соусе с той же нервной поспешностью, с какой говорил. Кори вначале слушал лишь с обостренным любопытством и сочувствием, но в какой-то момент перед ним вдруг блеснул луч надежды. Он увидел его в возможном разорении Лэфема: выход из лабиринта, казавшийся недавно немыслимым, обозначился ясно: беда позволит ему доказать свое бескорыстие и постоянство. Он подумал о сумме, которой располагал и которую может предложить взаймы или при надобности в дар; с этими смутными надеждами в сердце он слушал, ничего не выражая на лице. Уокер не успокоился, пока не изложил всю ситуацию, насколько она была ему известна. - Смотрите, сколько у нас скопилось товару. А сейчас ожидается большое падение спроса. Фабрики повсюду закрываются или работают по полдня, а в Лэфеме работа идет как всегда, полным ходом. Это все его гордость. Гордость хорошего сорта, конечно, но он любит хвастать, что огонь в его печах еще ни разу не гасили; что в Лэфеме никогда еще не снижали плату рабочему, какие бы времена не наступали. Конечно, - добавил Уокер, - я не стал бы говорить это каждому, даже никому бы не сказал, кроме вас, мистер Кори. - Я понимаю, - согласился Кори. - Что-то у вас сегодня плохой аппетит, - сказал Уокер, глядя на тарелку Кори. - У меня с утра болит голова. - Если вы вроде меня, сэр, то она у вас и за весь день не пройдет. Ничего нет хуже головной боли, разве что зубная, или боль в ухе, или еще где. По части болезней я мастак. Вы заметили, какой старик сегодня желтый? Не нравится мне, когда человек такой комплекции - и вдруг желтый, совсем не нравится. К концу дня появилась серая физиономия Роджерса, знакомая теперь всем служащим Лэфема. - Что, полковник Лэфем еще не вернулся? - спросил он своим деревянным голосом у рассыльного. - Да, он у себя, - сказал мальчик; а когда Роджерс направился к кабинету, встал и прибавил: - Сегодня к нему нельзя. Он велел никого не пускать. - Вот как? - сказал Роджерс. - Меня он, полагаю, примет, - и двинулся вперед. - Я сперва спрошу, - сказал мальчик; опередив Роджерса, он заглянул в дверь кабинета. - Пожалуйста, посидите, он вас скоро примет, - и Роджерс, несколько удивленный, повиновался. Сухие тускло-каштановые баки и усы, окаймлявшие губы, делали его похожим на пастора, и это сходство почему-то еще усиливала его пергаментная кожа; лысина, доходившая почти до макушки, была словно театральный грим. Лицо его обычно выражало учтивую и благостную осторожность. Вот, сказали бы вы себе, человек правильных и разумных взглядов, ясной цели и гражданских добродетелей, избегающий долгов и всяческого риска. - Что вам надо? - спросил Лэфем, повернувшись на своем вращающемся кресле, когда Роджерс вошел в комнату; не вставая, он ногой захлопнул дверь. Роджерс взял стул, который ему не предлагали, и сел, держа шляпу на коленях и повернув ее тульей к Лэфему. - Я хочу знать, что вы намерены предпринять, - ответил он довольно хладнокровно. - Сперва я скажу, что я уже предпринял, - сказал Лэфем. - Я съездил в Дюбюк и выяснил все насчет недвижимости, которую вы мне всучили. Вы знали, что Б.О. и П. взяла в аренду линию П.-Игрек-Икс? - Я не исключал такой возможности. - Вы знали это, когда продали недвижимость мне? Знали, что Б.О. и П. хотела ее купить? - Я полагал, что дорога даст за нее хорошую цену, - сказал Роджерс, не моргнув глазом. - Вы лжете, - сказал Лэфем спокойно, точно исправляя некую незначительную ошибку; и Роджерс принял это с тем же sang-froid [хладнокровием (фр.)]. - Вы знали, что дорога не даст за эти предприятия хорошей цены. Вы знали, что она даст столько, сколько пожелает, и что у меня не было иного выхода, как только купить их у вас. Вы мошенник, Милтон К.Роджерс, вы украли деньги, которые я вам ссудил. - Роджерс почтительно слушал, словно обдумывая сказанное. - Вы знали, что я, вернее моя жена, сожалели о том, старом деле; и что я хотел искупить свою вину, коль скоро вы сочли себя обиженным. А вы воспользовались этим. Во-первых, вы получили от меня деньги под залог бумаг, которые не стоили и тридцати пяти центов за доллар; во-вторых, вы стали втягивать меня то в одно, то в другое дело и всякий раз высасывали из меня деньги. А у меня в обеспечение этого осталась только недвижимость на линии железной дороги, которая может в любой момент прижать меня и выжать досуха. И вы хотите знать, что я намерен предпринять? Я прижму _вас_. Продам этот ваш залог, - он дотронулся до связки бумаг из тех, которыми было завалено его бюро, - а предприятия пущу за сколько придется. Я не стану сражаться с Б.О. и П. Лэфем повернулся на кресле, показав посетителю свою плотную спину; тот оставался невозмутимым. - Есть лица, - начал он сухо и спокойно, игнорируя слова Лэфема, точно они были адресованы не ему, а кому-то третьему, очевидно их заслужившему, но настолько ему безразличному, что ему пришлось набраться терпения, чтобы эти обвинения выслушать, - есть англичане, которые наводили справки об этих предприятиях. - Думаю, что вы лжете, Роджерс, - сказал Лэфем, не оборачиваясь. - Все, чего я прошу, это чтобы вы не действовали поспешно. - Вы, видно, надеетесь, что я это не всерьез! - крикнул в ярости Лэфем, обернувшись. - Думаете, дурака валяю? - Он позвонил в колокольчик и велел мальчику, который явился на звонок и ждал, пока он быстро писал записку маклерам и вкладывал ее вместе с пачкой ценных бумаг в большой конверт: - Уильям, отнесешь это сейчас же к "Гэллопу и Пэддоку" на Стейт-стрит. А теперь уходите, - сказал он Роджерсу и снова повернулся к бюро. Роджерс встал и стоял, держа шляпу в руке. Поза и лицо его выражали не просто спокойствие, они были бесстрастны. У него был вид человека, готового возобновить деловой разговор, как только позволит капризный нрав собеседника. - Итак, - произнес он, - я понял, что вы не станете ничего предпринимать насчет этой недвижимости, пока я не увижусь с лицами, о которых упомянул. Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него. - Интересно, что вы замышляете, - сказал он наконец. - Хотелось бы мне знать. - Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить его любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: - Приведите кого-нибудь, кто выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а уж потом будем говорить. Но не приводите подставных лиц. Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником. И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс, поглядев задумчиво на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца вид полного беспристрастия. Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова не было никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту; а тогда до общей комнаты дошел звук разрываемых конвертов и вполголоса произносимые проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета в шляпе и застегнутом доверху пальто. Мальчику-посыльному он отрывисто бросил: - Уильям, сегодня я больше не приду, - подошел к мисс Дьюи, положил ей на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не было сказано, но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды. Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил: - Что, Пэн и ужинать не выйдет? - Да, - ответила жена. - Не нравится мне, что она над собой делает. Так и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин. Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему обыкновению полную тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не ускользнувшим от внимания жены. - А с тобой что? - спросила она. - Ничего. Просто есть неохота. - Что случилось? - настаивала она. - Беда случилась, чертовское невезенье, - сказал Лэфем. - Я никогда от тебя ничего не таил, Персис, когда ты спрашивала, и сейчас начинать поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что я уже сказал, - хуже некуда. - Совсем плохо? - спросила она, глядя на него со спокойным мужеством. - Пока я, пожалуй, точно не скажу, - ответил Лэфем, избегая ее взгляда. - Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но и сейчас не лучше. Немало людей обанкротилось, среди них и мои должники, у иных моя передаточная на векселях... - Лэфем остановился. - Что еще? Он ответил не сразу. - А еще - Роджерс. - Тут моя вина, - сказала миссис Лэфем. - Я тебя на это толкнула. - Нет, я сам того хотел не меньше тебя, - ответил Лэфем. - И никого винить не собираюсь. Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина, стремящаяся отыскать виновного, не удержалась и сказала: - Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с ним не связывайся. - Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть мои деньги. А это все равно что решетом воду носить. И вот теперь... - Лэфем замолчал. - Не бойся мне все сказать, Сайлас Лэфем. Если дойдет до самого плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги мне, что ли, нужны? Я за тобой прожила счастливо с самой нашей свадьбы и буду счастлива, пока ты жив. А жить мне все равно где, хоть переедем на Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю, кого винить. Я себя виню. Это я навязала тебе Роджерса. - Она снова вернулась к этому, в бессильном стремлении каждой пуританской души возложить на кого-то искупление мирового зла, пусть даже на себя самое. - До самого плохого еще не дошло, Персис, - сказал муж. - Но с новым домом придется подождать, пока я не разберусь в своих делах. - По мне, так хоть продавай его, - воскликнула жена в пылу самообвинения. - Я только рада буду, если продашь. - А я - нет, - сказал Лэфем. - Знаю, - сказала жена и с грустью вспомнила, сколько сердца вложил он в этот дом. Он сидел, задумавшись. - Полагаю, что все еще уладится. А если нет, - он вздохнул, - что поделаешь? Может, и Пэн не стоит так убиваться из-за Кори, - продолжал он с новой для него горькой, неведомой ему прежде иронией. - Нет худа без добра. К тому же остается еще шанс, - закончил он, снова горько усмехнувшись, - что Роджерс все-таки объявится. - Вот уж чему не верю! - воскликнула миссис Лэфем, но в ее глазах блеснула надежда. - Какой шанс? - Один на десять миллионов, - сказал Лэфем, и глаза ее опять потухли. - Он говорит, будто какие-то англичане хотят купить эти предприятия. - И что? - Ну, я дал ему двадцать четыре часа, чтобы доказать, что он врет. - Ты не веришь, что есть покупатели? - Только не на этом свете. - А если вдруг? - Вдруг, Персис... Да нет, чепуха! - Нет, нет! - воскликнула она. - Не может он быть таким уж подлецом. Зачем бы ему тогда говорить? А если он этих покупателей приведет? - Тогда, - с гордостью сказал Лэфем, - я отдам им все за столько же, за сколько мне их всучил Роджерс. _Я_ на них наживаться не хочу. Но думаю, что сперва придут вести от Б.О. и П. А уж с этих покупателей придется взять, что дадут. Сдается мне, конкурентов у них не будет. Миссис Лэфем не могла отказаться от надежды. - А если ты возьмешь свою цену с этих англичан, пока они не прознали, что предприятия хочет скупить дорога, - это избавит тебя от Роджерса? - Вроде того, - сказал Лэфем. - Тогда, я уверена, он все сделает, чтобы это устроить. _Не можешь_ ты пострадать за то, что оказал ему услугу. Не может он быть таким неблагодарным! И зачем бы ему заговаривать об этих покупателях, если их нет? Не унывай, Сайлас. Увидишь, он завтра с ними придет. Лэфем рассмеялся, но она привела ему столько доводов за то, что надо верить Роджерсу, что у него тоже затеплилась надежда. Кончилось тем, что он попросил горячего чаю, и миссис Лэфем, отправив чайник на кухню, велела заварить свежего. Потом, перейдя от отчаяния к надежде, он с аппетитом поужинал. Перед сном они, уже полные надежд, обсудили дела, которые он раскрыл перед ней полностью, как бывало всегда с тех самых пор, как впервые за них взялся. Им вспомнились те давние времена, и он сказал: - Случись это тогда, я бы не очень тужил. Молод был, ничего не боялся. А после пятидесяти легче пугаешься. Упади я сейчас, мне уж, пожалуй, не подняться. - Чепуха! Чтобы _ты_ испугался, Сайлас Лэфем? - гордо воскликнула жена. - Хотела бы я посмотреть, что может тебя испугать и какой удар может тебя свалить так, чтобы ты не поднялся. - Ты и вправду так считаешь, Персис? - спросил он, радуясь ее мужеству. Среди ночи она окликнула его, и в темноте ее голос звучал особенно тревожно: - Ты не спишь, Сайлас? - Нет, не сплю. - Я все думаю про этих англичан, Сай... - Я тоже. - И выходит, что ты будешь ничуть не лучше Роджерса, если продашь им... - И скрою, как обстоит дело с Б.О. и П.? Я об этом уже подумал. Так что ты не бойся. Она судорожно зарыдала: - Ох, Сайлас! Сайлас! - Бог ведает, чего тут было больше: гордости за честность мужа, облегчения от того, что не надо доказывать свою правоту, жалости к нему. - Тише, тише, Персис! - упрашивал он. - Еще разбудишь Пэн. Не плачь! Не надо. - Дай мне поплакать, Сайлас! Мне полегчает. Сейчас перестану. Ничего, ничего. - Она потихоньку успокаивалась. - Очень уж обидно, - сказала она, когда снова могла говорить, - упускать такой случай, когда его посылает тебе само провидение. - Ну, пожалуй, не провидение, - сказал Лэфем. - Так или иначе, хвататься за него не стану. Всего вернее, что Роджерс наврал, и никаких покупателей нет. Но если они есть, они не получат от меня предприятий, пока я не выложу им все начистоту. Не печалься, Персис. Я как-нибудь вывернусь. - О, я знаю. И потом найдутся же люди, они помогут, если узнают, что у тебя нужда... - Помогут, если узнают, что нужды нет, - сказал саркастически Лэфем. - Ты рассказал обо всем Биллу? - Нет, не смог. Уж очень долго я был самым богатым в родне. Не мог я признаться, что мне грозит беда. - Понятно. - И потом, до сегодняшнего дня все обстояло не так уж страшно. Но мы ведь не испугаемся, если станет и впрямь страшно. - Не испугаемся. 22 С утренней почтой миссис Лэфем получила письмо от Айрин, особенно важное тем, что не упоминало ни об его авторе, ни о состоянии ее духа. Оно содержало лишь новости о дядиной семье, о том, какие все к ней добрые; о том, что кузен Билли возьмет ее и своих сестер кататься на буере, как только встанет лед на реке. Письмо пришло, когда Лэфем уже ушел в контору, и мать пошла обсудить его с Пенелопой. - Как тебе кажется? - спросила она и сказала, не дожидаясь ответа: - Мне вообще-то не очень по душе, когда женятся родственники, но если Айрин и Билли поладят... - и она нерешительно взглянула на Пенелопу. - Для меня это ничего не изменит, - безучастно сказала девушка. Миссис Лэфем потеряла терпение. - Тогда вот что, Пенелопа! - воскликнула она. - Может, для тебя что-нибудь изменит, если я скажу, что у отца большие неприятности. Он весь извелся, полночи не спал, только об этом и говорил. Старый негодяй Роджерс взял у него много денег; и все другие, кому он помогал, тоже его подвели. - Миссис Лэфем так излагала обстоятельства дела, что ей некогда было входить в подробности. - И я хочу, чтобы ты вышла наконец из своей комнаты и постаралась бы подбодрить его и утешить, когда он нынче вернется. Будь здесь Айрин, она уж наверняка не стала бы хандрить, - не удержалась она. Девушка приподнялась на локте. - Что произошло у отца? - спросила она живо. - У него трудности? Он может разориться? Нам придется остаться в этом доме? - Глядишь, еще _рады_ будем здесь остаться, - сказала миссис Лэфем, сердясь и на себя за то, что дала дочери повод для догадок, и на избалованную богатством дочь, не представлявшую себе настоящей бедности. - Я хочу, чтобы ты встала и доказала, что можешь думать о ком-нибудь еще, кроме себя. - О, конечно, встану, - сказала девушка быстро и почти весело. - Я не говорю, что дела так уж плохи, как были совсем недавно, - честно призналась мать, отступая немного от утверждений, основанных более на чувствах, чем на фактах. - Отец надеется выпутаться, может, так оно и будет. Но я хочу, чтобы ты что-нибудь для него сделала, отвлекла бы, подбодрила, чтобы он не согнулся под тяжким бременем. И перестань хоть на время думать о себе, веди себя разумно. - Да, да, - сказала девушка. - Можешь обо мне больше не беспокоиться. Перед тем как уйти из комнаты, она написала записку; вниз она сошла одетая для улицы и сама отнесла ее на почту. Записка была адресована Кори: "Не приходите, пока я не дам вам знать. На это у меня есть причина, которую сейчас я объяснить не могу; и вы не должны ни о чем спрашивать". Весь день она пребывала в состоянии какого-то веселого отчаяния, а вечером сошла вниз поужинать с отцом. - Что ж, Персис, - сказал он с усмешкой, садясь за стол. - Наши благие решения пока придется отложить. Как видно, англичане подвели Роджерса. - То есть он не пришел? - По крайней мере, до половины шестого его не было, - сказал Лэфем. - Ох ты! - только и сказала жена. - Но я, пожалуй, выпутаюсь и без мистера Роджерса, - продолжал Лэфем. - Есть одна фирма, я ожидал, что она лопнет, а она еще держится, и если я не пойду вместе с ней ко дну, то выплыву. - Вошла Пенелопа. - Привет, Пэн! - вскричал отец. - Не так уж часто тебя теперь увидишь. - Когда она проходила мимо него, он притянул ее к себе и поцеловал. - Да, - сказала она, - но сегодня я решила повеселить вас немного. Говорить я не буду, одного моего вида вполне достаточно. Отец засмеялся. - Это мать тебе наговорила? Вчера я и впрямь приуныл; но, кажется, я не столько ушибся, как испугался. Не хочешь ли сходить сегодня в театр? В Парке дают "Селлерса". Ну, как? - Сама не знаю. Думаешь, без меня там не обойдутся? - Никак! - вскричал полковник. - Давайте все пойдем. Разве только, - вопросительно добавил он, - кто-нибудь может прийти? - Никто не может прийти, - сказала Пенелопа. - Отлично! Тогда пойдем. Ты только не мешкай, мать. - Уж _я-то_ вас не задержу, - сказала миссис Лэфем. Поначалу она намеревалась рассказать о бодром письме Айрин; но, поразмыслив, почла за лучшее вовсе не упоминать сейчас об Айрин. Когда они вернулись из театра, где полковник без умолку смеялся на протяжении всей комедии, то и дело толкая в бок Пенелопу, чтобы удостовериться, что и она получает удовольствие, жена сказала, точно все это делалось для развлечения дочери, а не его собственного: - Думается, у девочек все пойдет на лад, - потом сообщила ему о письме и о надеждах, какие оно в ней пробудило. - Может, ты и права, Персис, - согласился он. - А Пэн нынче впервые на себя похожа. И подумать, сошла к нам, чтобы повеселить тебя. Впору пожелать, чтобы твои неприятности не сразу уладились. - Для Пэн их, пожалуй, еще надолго хватит, - сказал полковник, заводя часы. Однако на время наступило улучшение, которое Уокер назвал потеплением в атмосфере конторы; потом нахлынула новая волна холода, поменьше первой, но явственно ощутимая, а за ней - новое улучшение. Все это походило на зиму в конце года, когда морозы чередуются с днями и даже неделями мягкой погоды, а снег и лед и вовсе исчезают. Но все же это была зима, не менее тяжелая от таких колебаний; подобные же колебания в его делах отражались на внешности и на поведении Лэфема. Он похудел и постарел; дома и в конторе был раздражителен до грубости. В такие дни Пенелопа делила с матерью тяготы домашней непогоды, вместе с нею терпела молчание или вспышки гнева мрачного человека, из-за которого в доме исчезла атмосфера веселого преуспевания. Лэфем больше не говорил о своих затруднениях и резко отвергал вмешательство жены. - Занимайся своим делом, Персис, - сказал он однажды, - если оно у тебя есть, - после этого она полностью предоставила его Пенелопе, а та ни о чем его не спрашивала. - Тяжело тебе приходится, Пэн, - сказала мать. - Нет, мне так легче, - ответила девушка и больше не упоминала о собственных трудностях. Про себя она немного удивлялась послушанию Кори, который после ее записки не давал о себе знать. Ей хотелось спросить отца, не заболел ли Кори; ей хотелось, чтобы он сам спросил, отчего Кори не приходит. А мать продолжала: - Твой отец, по-моему, сам точно не знает, как обстоят его дела. Приносит домой бумаги и сидит над ними по вечерам, точно и сам не очень в них разбирается. Он и всегда-то был скрытный, вот и сейчас никого ни до чего не допускает. Иногда он давал Пенелопе для подсчета столбцы цифр, не доверяя это жене, которая в счете была гораздо сильнее. Миссис Лэфем уходила спать, а они сидели до полуночи, путаясь в расчетах, в которых оба были не очень-то сильны. Но мать видела, что девушка служит отцу поддержкой, а его трудности защищают ее от собственных. Иногда, поздно вечером, она слышала, как они уходили из дома, и не спала, дожидаясь их возвращения с этих долгих прогулок. Когда наступила краткая - на час, на день - передышка, первыми ее почувствовали домашние. Лэфем проявил интерес к тому, что пишет Айрин; стараясь загладить недавнюю угрюмость и раздражительность, он принял участие в бодрых предположениях жены. Айрин все еще жила в Дюбюке. От нее пришло письмо о том, что дядина семья хочет оставить ее у себя на всю зиму. - Пускай ее, - сказал Лэфем. - Это для нее самое лучшее. - Лэфем и сам часто получал письма от брата. Брат держал под наблюдением Б.О. и П., которая пока не предлагала купить предприятия. Однажды, получив такое письмо, он спросил жену, не может ли он, - раз о намерениях дороги ничего не известно, - с чистой совестью и выгодой продать их всякому желающему? Она грустно посмотрела на него; это случилось как раз в те дни, когда он выходил из состояния тяжелого уныния. - Нет, Сай, - сказала она, - мне кажется, не можешь ты этого сделать. Он не согласился и не подчинился, как было вначале; он принялся зло высмеивать женскую непрактичность; потом сложил бумаги, которые просматривал на своем бюро, и вышел из комнаты очень сердитый. Один из листков выпал через щель в крышке бюро и лежал на полу. Миссис Лэфем сидела за шитьем, но спустя некоторое время подобрала листок, намереваясь положить на бюро. Взглянув в него, она увидела длинный столбец цифр и дат, отмечавших суммы, всегда небольшие, регулярно выплачиваемые некоему "Ум.М.". За год набежало несколько сотен долларов. Миссис Лэфем положила листок на бюро, потом снова взяла его и спрятала в свою рабочую корзинку, чтобы отдать ему. Вечером, когда он вернулся домой, она увидела, как он рассеянно оглядывает комнату, ища листок, но потом занялся своими бумагами, видимо, обойдясь без него. Она решила подождать, пока он ему понадобится, а уж тогда отдать. Он все еще лежал в ее корзинке, через несколько дней оказался на дне, и она о нем забыла. 23 После Нового года оттепелей больше не было, на улицах лежал снег, который под ногами прохожих и копытами лошадей тут же становился грязным; после снегопадов к нему возвращалась чистота, потом он снова быстро утрачивал ее, делаясь темным и твердым как железо. Установился отличный санный путь; воздух полнился звоном бубенцов; но среди экипажей, ежедневно во множестве выезжавших вечерами на Брайтон-роуд, не было экипажа Лэфема; из конюшни прислали сказать, что у кобылы стали пухнуть ноги. С Кори он почти не общался. Он не знал, о чем Пенелопа попросила Кори, по словам жены, ей было известно не больше, чем ему, а сам он не хотел ни о чем спрашивать дочь, тем более, что Кори больше у них не показывался. Он видел, что она стала веселее, чем была, и больше помогает ему и матери. Иногда он открывал немного перед ней свою омраченную душу, заговаривая неожиданно о делах. Однажды он сказал: - Пэн, ты ведь знаешь, что дела у меня плохи. - У нас у всех они не очень блестящи, - сказала девушка. - Да, но одно дело, когда по собственной вине, а другое - по чьей-то. - Я не считаю это его виной, - сказала она. - А я считаю - своей, - сказал полковник. Девушка засмеялась. Она думала о своей заботе, отец - о своей. Значит, надо вернуться к его делам. - В чем же ты виноват? - Не знаю, считать ли это виной. Все этим запросто занимаются. Но мне лучше бы с акциями не связываться. Это я всегда обещал твоей матери. Ну да что уж тут говорить, слезами горю не поможешь. - Слезами, я полагаю, ничему не поможешь. Если бы можно было помочь, все уже давно бы уладилось, - сказала девушка, снова думая о своем, и не будь Лэфем так поглощен своими тревогами, он понял бы, как безразлична она ко всему, что могут дать или не дать деньги. Ему было не до того, чтобы наблюдать за ней и увидеть, сколь изменчиво было в те дни ее настроение; как часто она переходила от бурной веселости к мрачной меланхолии, как бывала то без причины дерзкой, то на удивление смиренной и терпеливой. Но ничего из этого не укрылось от глаз матери, которую Лэфем однажды спросил, вернувшись домой: - Персис, почему Пэн не выходит за Кори? - Ты это знаешь не хуже меня, Сайлас, - сказала миссис Лэфем, вопросительно взглянув на него, чтобы понять, что кроется за его словами. - Я считаю, что она дурака валяет. Бессмысленно себя ведет и неразумно. - Он умолк, а жена ждала. - Если бы она дала ему согласие, я бы мог рассчитывать на их помощь. - Он опустил голову, не осмеливаясь смотреть жене в глаза. - Плохи, видно, твои дела, Сай, - сказала она с жалостью, - а то бы до этого не дошло. - Я в капкане, - сказал Лэфем, - и не знаю, как из него выбраться. Продать эти мельницы ты ведь не позволяешь... - Я позволю, - печально сказала жена. Он издал горестный стон. - Я все равно уже ничего не могу сделать. Даже если ты позволишь. О господи! Таким подавленным она его еще никогда не видела. Она не знала, что сказать. В страхе она могла только спросить: - Неужели дошло до самого худшего? - С новым домом придется расстаться, - ответил он уклончиво. Она ничего не ответила. Она знала, что работы в доме приостановлены уже с начала года. Архитектору Лэфем сказал, что решил отложить отделку до весны, потому что все равно не стоит переезжать зимой; и архитектор с ним согласился. Сердце ее болело за мужа, но сказать ему об этом она не смела. Они вдвоем сидели за столом - она спустилась вниз разделить с ним его запоздалый ужин. Она видела, что он ничего не ест, но не уговаривала его и лишь ждала, когда он снова заговорит. Им было не до того. - Я написал, чтобы закрыли фабрику в Лэфеме. - Закрыли фабрику! - повторила она в смятении. В это ей было трудно поверить. Печи на фабрике не гасли ни разу еще с тех самых пор, как запылали впервые. Она знала, как он этим гордился, как похвалялся этим всем и каждому и всегда приводил в пример как главное доказательство своего успеха. - О Сайлас! - А что толку тянуть дальше? - сказал он. - Я уже месяц как понял, что к тому идет. В Западной Виргинии объявилось несколько парней, которые тоже стали выпускать краску и за дело взялись крепко. Многого добиться они не могли, пока продавали ее сырой. А недавно и варить стали; рядом с их фабрикой оказался природный газ, горючее обходится им десять центов, а мне - доллар; и краска у них получается не хуже моей. Ясно, чем это кончится. А еще и рынок завален товаром. Ничего не оставалось, как только _закрыть_, и я _закрыл_. - Что же станется с рабочими сейчас, в середине зимы? - сказала миссис Лэфем, ухватив лишь одну эту мысль из водоворота бедствий, кружившихся перед ней. - А мне плевать, что с ними станется! - вскричал Лэфем. - Они делили со мной удачу, пусть теперь делят и это. Если уж ты так жалеешь рабочих, прибереги хоть каплю жалости для _меня_. Или ты не знаешь, что значит закрыть фабрику? - Знаю, Сайлас, - сказала жена ласково. - Ну так вот! - Он встал, не притронувшись к ужину, и пошел в гостиную; там она и застала его, склонившегося над ворохом бумаг. Это напомнило ей о листке, лежавшем в ее рабочей корзинке; решив не заставлять измученного человека искать его, она принесла его сама. Он рассеянно взглянул на него, но потом смутился, покраснел и выхватил листок из ее рук. - Откуда он у тебя? - Ты выронил его, а я подняла. Кто такой "Ум.М."? - "Ум.М.", - повторил он, растерянно глядя то на нее, то на листок. - Да так - ничего. - Он изорвал листок на мелкие клочки и бросил в камин. Утром миссис Лэфем спустилась в гостиную раньше него; увидев на полу клочок, видимо, не попавший в камин, она подобрала его и разглядела на нем: "М-сс М.". Она подивилась, что за дела могли быть у мужа с какой-то женщиной; вспомнила его смущение при виде листка, которое она объяснила себе своим вмешательством в его рабочие секреты. Она все еще размышляла над этим, когда он вошел к завтраку - с набрякшими веками и глубокими морщинами на лице. После долгого молчания, которое он, видимо, не склонен был нарушать, она спросила: - Сайлас, кто такая миссис М.? Он уставился на нее: - Не понимаю, о чем ты? - Не понимаешь? - спросила она насмешливо. - Когда поймешь, скажешь мне. Тебе налить еще кофе? - Нет. - Ну, что ж, когда кончишь, позвони Алисе. А мне некогда. - Она резко встала и вышла. Лэфем тупо поглядел ей вслед и продолжал завтракать. Он допивал кофе, когда она снова влетела в комнату и бросила на стол рядом с его тарелкой еще несколько листков. - Вот еще твои бумаги, будь добр, запри их в свое бюро, а не разбрасывай у меня по комнате. - Только теперь он понял, что она сердится, и, кажется, сердится на него. Его взбесило, что в такое трудное время она вот этак накидывается на него. Он ушел из дому, не сказав ей ни слова. В тот день, уже перед самым закрытием конторы, в дверь его кабинета постучал Кори и попросил разрешения поговорить с ним. - Конечно, - сказал Лэфем, поворачиваясь на вращающемся кресле и подтолкнув к Кори стул. - Садитесь. Я сам хотел поговорить с вами. Я обязан сказать, что вы попусту теряете время. Я уже как-то говорил, что вы легко найдете место получше, и сейчас еще могу вам в этом помочь. Никакого сбыта краски за границей - против наших ожиданий - не будет, и лучше вам это дело бросить. - Я не хочу его бросать, - сказал молодой человек, сжав губы. - Я в него по-прежнему верю. А сейчас я хочу предложить то, о чем уже однажды намекал вам. Я хочу вложить в него кое-какие деньги. - Деньги! - Лэфем нагнулся к нему и нахмурился, сжимая ручки кресла, словно не совсем понимая. - У меня есть около тридцати тысяч долларов, и я могу вложить их в дело. Если вы не хотите считать меня компаньоном - помнится, вы возражали против компаньона, - пусть это будет просто инвестиция. Как мне представляется, перед нами открываются сейчас некоторые возможности в Мексике, и мне не хотелось бы выступать там только в роли коммивояжера. Они сидели, глядя в глаза друг другу, потом Лэфем откинулся в кресле и медленно провел рукой по лицу. Когда он отнял руку, черты его еще хранили следы сильного волнения. - Вашей семье это известно? - Известно дяде Джеймсу. - Он считает это для вас выгодным? - Он считает, что мне пора полагаться на собственные суждения. - Я мог бы повидаться с вашим дядей в его конторе? - По-моему, он сейчас там. - Так вот, я хотел бы на днях с ним поговорить. - Он немного подумал, потом встал и вместе с Кори пошел к двери. - Полагаю, я не изменю своего решения насчет вашего участия в деле, - сказал он холодно. - Уж если я раньше имел на то причины, то теперь и подавно. - Хорошо, сэр, - сказал молодой человек и стал запирать свою конторку. Общая комната была пуста; Кори принялся складывать свои бумаги, как вдруг в комнату ворвались две женщины; оттолкнув швейцара на лестнице, они направились прямиком к кабинету Лэфема. Одна из них была машинистка мисс Дьюи, на вторую она обещала стать похожей лицом и фигурой лет через двадцать, если тяжелую работу будет перемежать с беспробудным пьянством. - Это его комната, Зерилла? - спросила женщина, указывая на дверь кабинета рукой, которую она еще не успела высвободить из-под грязной шали. Не дожидаясь ответа, она направилась к двери, но тут дверь распахнулась, и в ней, заполняя ее всю, появился Лэфем. - Послушайте, полковник Лэфем! - визгливым голосом закричала женщина. - Я хочу знать, почему это вы так обходитесь со мной и с Зериллой? - Что вам надо? - спросил Лэфем. - Что мне надо? А то вы не знаете! Денег мне надо, за квартиру платить. В доме есть нечего, значит, и на это нужны деньги. Лэфем нахмурился так грозно, что женщина отступила. - Так не просят. Убирайтесь! - И не подумаю, - захныкала женщина. - Кори! - сказал Лэфем властным тоном хозяина - он проявил такое безразличие к присутствию Кори, что молодой человек решил, что о нем забыли. - Деннис еще здесь? - Да, сэр, - ответил с лестничной площадки сам Деннис и появился в комнате. Лэфем снова обратился к женщине: - Ну как, послать за извозчиком или послать за полицией? Женщина заплакала, утираясь шалью. - Не знаю, что нам и делать. - Прежде всего - убраться отсюда, - сказал Лэфем. - Кликните извозчика, Деннис. А если еще раз сюда придете, велю вас арестовать. Помните об этом! А вы, Зерилла, понадобитесь мне завтра с утра. - Да, сэр, - смиренно сказала девушка и вместе с матерью ушла вслед за швейцаром. Лэфем молча закрыл свою дверь. На следующий день за завтраком Уокер, видя молчаливость Кори, говорил за двоих. Он говорил о Лэфеме, который, с тех пор как начались его очевидные трудности, приобрел для своего бухгалтера загадочную притягательность, и наконец спросил: - Видели вчерашний цирк? - Какой цирк? - спросил в свою очередь Кори. - Да этих двух женщин и нашего старика. Деннис мне все рассказал. А я ему сказал, что, если он дорожит своим местом, пусть лучше держит язык за зубами. - Отличный совет, - сказал Кори. - Ну ладно, не хотите говорить - не надо. На вашем месте и я бы не стал, - ответил Уокер, уже привыкший к тому, что Кори и не думает задирать перед ним нос. - Но вот что я вам скажу: старик не может на всех полагаться. Если и дальше так пойдет, молва поползет обязательно. К вам в контору заявляется женщина и угрожает вам при швейцаре - и вы надеетесь, что швейцар при этом не задумается? А это уж последнее дело, потому что, когда швейцар начинает думать, он начинает думать не то что надо. - Не понимаю, отчего бы даже и швейцару не подумать обо всем этом правильно, - ответил Кори. - Я не знаю, кто была эта женщина, но она, видимо, мать мисс Дьюи; неудивительно, что полковник Лэфем рассердился, когда к нему так нагло ворвались. Вероятно, она жалкая, опустившаяся женщина; он делал ей добро, а она стала этим злоупотреблять. - Так, вы считаете, это? А почему тогда фамилии мисс Дьюи нет в платежной ведомости? - Это опять-таки доказывает, что речь идет о благотворительности. Только так и можно это понять. - Ну ладно! - Уокер закурил сигару и прищурился. - Значит, не только швейцару, но и бухгалтеру не следует думать не то что надо. Но, сдается мне, мы-то с вами думаем об этом одинаково. - Да, только в том случае, если вы думаете то же, что и я, - твердо сказал Кори. - И я уверен, вы думали бы именно так, если б видели этот "цирк" своими глазами. Когда человека шантажируют, он ведет себя иначе. - Смотря по тому, что это за человек, - сказал Уокер, вынимая сигару изо рта. - Я никогда не говорил, что наш старик чего-нибудь боится. Не тот характер. - _Характер_, - продолжал Кори, не желая долее обсуждать эту тему иначе как в общих словах, - должен чего-то стоить. Если он становится добычей случайности и видимости, то не стоит ничего. - Случайности происходят даже в самых благородных семействах, - упорствовал Уокер с вульгарной, веселой тупостью, возмутившей Кори. Ничто, пожалуй, не отделяло так его прозаическую натуру от пошлости, как инстинктивное великодушие, о котором, однако, не решусь сказать, что оно было всегда безошибочным. Вечером этого дня, когда контора опустела, пришла очередь мисс Дьюи говорить с Лэфемом. На ее стук он открыл дверь и встревоженно посмотрел на нее. - Что тебе, Зерилла? - спросил он с грубоватой ласковостью. - Я не знаю, что делать с Хэном. Опять вернулся. Они с матерью помирились и вчера напились, когда я пришла домой, и так безобразничали, что прибежали соседи. Лэфем провел рукой по красному, воспаленному лицу. - Не знаю, как быть. Вы доставляете мне вдвое больше хлопот, чем моя собственная семья. А не будь тебя, Зерилла, я бы знал, что делать, как быть, - продолжал он, смягчаясь, - мамашу бы твою я засадил куда надо, а парня на три года отправил бы в дальнее плавание... - Мне кажется, - сказала со слезами мисс Дьюи, - что он назло мне так часто возвращается. Уезжает он самое большее на год, и ведь его не обвинишь в привычном пьянстве, когда это всего лишь кутежи. Прямо голова идет кругом. - Ладно, только здесь не надо плакать, - сказал Лэфем, успокаивая ее. - Я знаю, - сказала мисс Дьюи. - Мне бы только избавиться от Хэна, а с матерью я как-нибудь справлюсь. Если бы мне развестись, мистер Веммел на мне женится. Он сколько раз обещал. - Не могу сказать, что мне это так уж по душе, - сказал Лэфем, хмурясь. - Нечего опять спешить с замужеством. И кавалер тебе сейчас ни к чему. - Не бойтесь, это как раз к лучшему. Если бы мне за него выйти, для всех было бы хорошо. - Ладно, - сказал нетерпеливо Лэфем. - Сейчас мне не до этого. Они, конечно, опять все из дому вынесли? - Да, - сказала Зерилла, - ни цента не оставили. - Дорого вы мне обходитесь, - сказал Лэфем. - Вот возьми, - он вынул бумажник и дал ей купюру. - Вечером зайду, погляжу, что можно сделать. Он снова заперся в кабинете, а Зерилла осушила слезы, сунула купюру в вырез платья и ушла. Лэфем задержал швейцара еще на час. Было шесть часов, время, когда Лэфем обычно уже сидел дома за чаем; но в последние месяцы распорядок дня был нарушен, и он не поехал домой. Быть может, он хотел, чтоб одна забота прогнала другую, и решил выполнить обещание, которое дал мисс Дьюи; и вот вместо того, чтобы сидеть дома за столом, он взбирался по лестнице старого дома, разделенного на отдельные квартиры. Это был район вокзалов, дешевых гостиниц, общественных уборных, маленьких закусочных и ресторанчиков с барами, какими изобилуют привокзальные кварталы; впереди Лэфема к дверям мисс Дьюи поднимался официант одного из таких ресторанчиков, неся на подносе ужин, накрытый салфеткой. Зерилла впустила их; услышав ее приветствие, сидевший у печки парень в потертом костюме, какие матросы носят на берегу, кое-как надетом поверх матросской тельняшки, поднялся со своего места, выражая тем почтение к посетителю и стараясь тверже держаться на ногах. Женщина, сидевшая по другую сторону печки, не встала и принялась пронзительным голосом оправдываться. - Вы, может, подумаете, будто мы тут как сыр в масле катаемся. А девочка прямо с работы, стряпать уж, видно, сил не было, а мне прошлой ночью так худо было, вся разбитая, вот и думаю, чем брать у мясника кости и платить за сало, которое он срезает, так что не дешевле станет, вот и я грю, лучше уж из ристрана, и печь топить не надо. - Что там у тебя под передником? Бутылка? - спросил Лэфем; не сняв шляпы и держа руки в карманах, он не замечал ни попыток приветствия со стороны матроса, ни стула, придвинутого Зериллой. - Ну да, бутылка, - сказала женщина с завидной откровенностью. - Виски. Надо же чем-то натираться от ревматизма. - Угу, - проворчал Лэфем. - Ты, как видно, и _его_ от ревматизма натерла. Он повернул голову к матросу, медленно и ритмично качавшемуся на ногах. - В этом доме он еще и капли сегодня не выпил! - крикнула женщина. - Почему ты здесь околачиваешься? - сказал свирепо Лэфем, обернувшись к матросу. - Почему на берегу? Где твой корабль? Думаешь, я позволю тебе заявляться сюда и объедать жену, а потом выложу деньги, и ты опять примешься за свое? - И я ему то же самое сказала, когда он сегодня сюда сунулся, верно, Зерилла? - сказала женщина, охотно присоединяясь к осуждению недавнего собутыльника. - Нечего тебе тут делать, грю. Нечего, грю, тянуть с меня и с Зериллы. Отправляйся, грю, на корабль. Так ему и сказала. Матрос, улыбаясь Лэфему приветливой пьяной улыбкой, пробормотал что-то о том, что команда получила расчет. - Так уж оно всегда с каботажными, - вмешалась женщина. - Тебе бы, грю, в дальнее уйти. Вот и мистер Веммел. Хоть сейчас готов жениться на Зерилле, и были бы мы с ней пристроены. Много ли мне жить остается, так дотянуть бы спокойно, а не подачки получать. А тут Хэн дорогу загородил. Я ему толкую, что для него даже выгоднее, больше, грю, денег получишь. А он все никак не хочет. - Ну вот что, - сказал Лэфем. - Я ничего об этом не желаю знать. Это дело не мое, а ваше, и я мешаться не стану. А вот кто живет на мой счет - это мое дело. И я говорю всем вам троим: я готов заботиться о Зерилле, я готов заботиться о ее матери... - Сдается мне, если бы не отец моей девочки, - вставила мать, - вас бы и в живых не было, полковник Лэфем. - Знаю, - сказал Лэфем. - Но _вас_, мистер Дьюи, я содержать не намерен. - А что уж Хэн такого делает? - сказала старуха беспристрастно. - Ничего он не делает, и я этому положу конец. Пусть устраивается на корабль и убирается отсюда. Зерилла может не ходить на работу, пока он не уберется! Я сыт вами всеми по горло. - Нет, вы только послушайте! - сказала мать. - Разве отец девочки не положил за вас жизнь? Вы сами это сто раз говорили. И разве девочка не зарабатывает эти деньги, не работает день и ночь? Можно подумать, мы вам каждым куском обязаны! А если бы не Джим, вы бы сейчас здесь не стояли и не командовали над нами. - Ну так запомните, что я сказал. На этот раз мое слово твердо, - закончил Лэфем, направляясь к двери. Женщина поднялась со стула и пошла за ним с бутылкой в руке. - Эй, полковник! А что вы посоветуете Зерилле насчет мистера Веммела? А, полковник? Я ей грю, к чему развод, пока она его покрепче не зацепит. Может, стребовать с него бумагу, что, мол, в случае развода он уже точно женится? Не нравится мне, что некрепко все у них как-то. Не дело это. Неправильно. Лэфем ничего не ответил матери, озабоченной будущим своей дочери и связанными с этим нравственными проблемами. Он вышел, спустился по лестнице и на улице чуть не столкнулся с Роджерсом, который с саквояжем в руке, видимо, спешил к одному из вокзалов. Он приостановился, словно желая что-то сказать Лэфему, но Лэфем резко повернулся к нему спиной и пошел в другую сторону. Дни проходили, одинаково сумрачные для него, даже дома. Раз или два он попытался заговорить о своих трудностях с женой, но она резко отталкивала его, словно презирала и ненавидела; он все же решил во всем ей признаться и обратился к ней однажды вечером, когда она вошла в комнату, где он сидел, и хотела тут же уйти. - Перси, мне надо тебе кое-что сказать. Она остановилась, точно против воли, и приготовилась слушать. - Кое-что ты, наверно, уже знаешь, и это тебя настроило против меня. - Нет, полковник Лэфем. Вы идите своей дорогой, а я - своей. Вот и все. Она ждала, что он скажет, и улыбалась холодной и злой улыбкой. - Это я не затем говорю, чтобы тебя задобрить, потому что я вовсе не жду от тебя пощады, но все вышло из-за Милтона К.Роджерса. - Вот как! - сказала презрительно миссис Лэфем. - Я всегда считал, что это все равно как азартные игры, и теперь считаю. Все равно что надеяться на хорошую карту. Честное слово, Персис, я никогда не встревал в эти дела, пока этот негодяй не надавал мне своих липовых акций в залог. Тут мне подумалось, что можно бы попробовать возместить себе хоть что-то. Оно, конечно, не оправдание. Но когда видишь, как чертовы бумаги растут в цене, как они скачут то вверх, то вниз, я и не удержался. Словом, стал играть на бирже - то самое, что всегда тебе обещал не делать. И ведь выигрывал. И остановился бы, если б набрал сумму, какую себе поставил. Но никак это у меня не получалось. Стал проигрывать, а чтобы отыграться, еще просадил кучу денег. Так уж всегда и во всем бывало, до чего Роджерс хоть пальцем коснется. Да что теперь говорить! Я туда ухлопал деньги, которые сейчас меня выручили бы. Не пришлось бы и фабрику закрывать, и дом продавать, и... Лэфем умолк. Жена, вначале слушавшая с недоумением, потом с недоверием, потом с облегчением, почти с торжеством, снова стала строгой. - Сайлас Лэфем, если бы тебе сейчас умирать, сказал бы ты: вот все, в чем я хотел сознаться? - Конечно. А в чем мне, по-твоему, еще сознаваться? - Посмотри-ка мне в глаза! Больше ничего у тебя на душе нет? - Нет! Видит Бог, на душе у меня довольно скверно, но сказать мне больше нечего. Тебе, верно, Пэн уже что-то успела наговорить. Я ей иной раз намекал. Меня это мучило, Персис, а рассказать все никак не решался. Я не жду, чтоб тебе это понравилось. Признаюсь, я свалял дурака, и того хуже, если хочешь знать. Но это все. Я никому не сделал зла, кроме как себе - да тебе и детям. Миссис Лэфем встала и, не глядя на него, пошла к двери. - Ладно, Сайлас, этим я тебя никогда не попрекну. Она поспешно вышла и весь вечер была с ним очень ласкова, всячески стараясь загладить свою прежнюю суровость. Она расспросила его о делах, и он рассказал ей о предложении Кори и о своем ответе. Это не вызвало у нее большого интереса, что несколько разочаровало Лэфема, ожидавшего ее похвалы. - Он это сделал ради Пэн. - Но он не стал настаивать, - сказал Лэфем, который, видимо, смутно надеялся, что Кори признает его великодушие и повторит свое предложение. Бывает, что за самоотверженным поступком следует сомнение, не был ли он ненужной глупостью. Когда к этому, как было с Лэфемом, примешивается смутное подозрение, что можно было, проявив чуть меньше альтруизма, соблюсти свою выгоду и почти наверняка никому не повредить, сожаления становятся невыносимыми. С тех пор как с ним говорил Кори, произошли события, вновь вселившие в Лэфема надежду. - Пойду расскажу об этом Пэн, - сказала его жена, торопясь наверстать упущенное время. - Почему ты мне до сих пор ничего не рассказывал, Сайлас? - Ты ведь со мной не разговаривала, - сказал печально Лэфем. - Да, правда, - призналась она, краснея. Лишь бы он не подумал, будто Пэн и раньше про это знала. 24 В тот вечер после обеда в комнату к Кори вошел Джеймс Беллингем. - Я к тебе по просьбе полковника Лэфема, - сказал ему дядя. - Он был сегодня у меня в конторе, и мы долго говорили. Ты знал, что он в трудном положении? - Я предполагал, что есть какие-то сложности. Да и бухгалтер тоже о чем-то догадывается, хотя ему мало что известно. - Лэфем считает, что тебе обязательно следует знать, как идут его дела и почему он отклонил твое предложение. Должен сказать, что ведет он себя отлично - как джентльмен. - Это меня не удивляет. - А меня удивляет. Трудно вести себя как джентльмен, когда затронуты твои жизненные интересы. А Лэфем не производит впечатления человека, всегда действующего из лучших побуждений. - А кто из нас всегда так действует? - спросил Кори. - Не все, конечно, - согласился Беллингем. - Ему, наверное, нелегко было сказать тебе "нет"; человеку в таком положении кажется, что его может спасти любой, самый ничтожный шанс. Кори помолчал. - Неужели его дела так плохи? - Точно сказать трудно. Подозреваю, что из оптимизма и любви к круглым числам он всегда несколько преувеличивал свои возможности. Я не хочу сказать, что он был при этом нечестен; он весьма приблизительно оценивал свой актив и исчислял свое богатство на основе своего капитала, а ведь часть его капитала - заемная. Он много потерял из-за некоторых недавних банкротств, и все, что он имеет, резко упало в цене. Я имею в виду не только непроданные запасы краски, но и конкуренцию, а она стала весьма грозной. Ты что-нибудь знаешь о западновиргинской краске? Кори кивнул утвердительно. - Ну так вот: он сказал мне, что там обнаружили природный газ, и это позволит производить такую же хорошую краску, как у него, а себестоимость ее так снизится, что они и продавать ее станут дешевле, чем он. Если это произойдет, то новая краска не только вытеснит его краску с рынка, но и сведет к нулю ценность всей его фабрики в Лэфеме. - Понимаю, - подавленно сказал Кори. - Я знаю, что он вложил в фабрику огромные деньги. - Да, и достаточно