чему бы сеньору Альваресу не прозреть этим утром высадку флибустьера Добсена? - Чепуха, - отрезала хозяйка. - Добсену сейчас было бы сто пятьдесят лет, в таком возрасте никто не может ниоткуда приплыть. Линч продолжал, словно не слышал ее слов: - Разве цвет лица сеньора Альвареса не говорит вам о том, что он слишком долго пробыл на солнце? Вот в чем суть вопроса! Солнечный удар, заразная болезнь, лихорадка, по мнению людей знающих, открывают путь таким чрезвычайным видениям... - Зачем предполагать столь пошлые вещи? - спросила сеньора де Бианки Вионетт. - Представьте на минуту, каким грубым был тогдашний флибустьер. - Неотесанный мужчина по-своему интересен, - заявила мадам Медор. - Вернитесь в сегодняшний день, сеньор Линч, - попросила Бланчета. - Современность мне нравится больше. А сейчас все говорят о летающих тарелках. - В самом деле, - поддержал ее Мартин. - Передовая молодежь организует кружки для наблюдения за летающими тарелками. Такой кружок есть в Кларомеко. Его казначей - мой приятель. Выпятив грудь, гордо подняв голову, мадам Медор возвестила: - Если и Терранова у вас состоит в приятелях, прощай казна этих дурней из Кларомеко. Ночью Альварес спал тяжелым сном, словно был отравлен. Утром, желая глотнуть свежего воздуха, распахнул настежь окно. И тут же закрыл, ибо в первый же момент, на пустой желудок, запах, доносящийся с улицы, показался ему тошнотворным. Не лучше был и вкус кофе с молоком; даже в сладости меда чувствовался серный привкус. Он позавтракал сухими галетами. Как мог, постарался отделаться от немочки, которой прямо-таки не терпелось поговорить. В зеркале, что висело в коридоре, разглядел свое меланхолическое отражение: мужчина зрелых лет, в выцветшей круглой шляпе, в пляжных брюках, - и сказал сам себе с раздражением: "Спета твоя песенка". Спускаясь по лестнице, почувствовал, что задыхается, и на всякий случай потянулся рукой к перилам. Внизу стояла мадам Медор. - Надо бы вам открыть окна, - сказал Альварес. - Воздух в доме немного спертый. Хозяйка ответила: - Проветривать? Впускать сквозняки? Я с ума еще не сошла. И потом, хочу вас предупредить, на улице воздух ничуть не свежее, сегодня крепкий запашок. - От моря? - спросил Альварес. Хозяйка пожала плечами, выставила мощную грудь, подняла голову и отправилась по своим делам. Открыв дверь, Альварес чуть было не прянул обратно. Снаружи этим утром было душно, словно в оранжерее, воздух - застоявшийся, еще более спертый, чем дома: а что до запаха, на ум ему пришло: линия горизонта, выложенная невероятно огромными, разлагающимися телами. Все предвещало грозу. "Будет ливень и шторм, - подумал он, - тогда, возможно, запах и уйдет". Он не хотел терять утро - такими короткими были его каникулы, так дорого ему достались - и, собрав все свое мужество, отошел от гостиницы, сделал несколько шагов в полутьме и зловонии. Заметив, что цветы в горшках увяли, прошептал: - Эти цветы как любые цветы в саду. Откуда взялся этот стих? Казалось, вот-вот вернутся воспоминания, чудесные, полные восторга... Постояв немного в недоумении, решил, что за обедом спросит у Линча. "Старик очень начитан". Вблизи берега смрад заметно усилился. Альварес убеждал себя, что через какое-то время человек привыкает к любому запаху, но, дойдя до скал, призадумался, выдержит ли он хоть короткий срок. Он заметил, что ночью отлив был значительным; обнажилась грязная полоса песка. На поверхности воды плавала пена и какие-то клочки, затем Альварес с изумлением увидел, что эти клочки и пена стоят на месте, что море не движется, и наконец до него дошло - вещь совершенно явная, хотя и невероятная: шума прибоя не слышно. Только крики рассерженных чаек нарушали гнетущую тишину. Альварес разул свои ножонки, тщательно, будто пес, обнюхивающий каждый камушек и былинку, выбрал место и растянулся на песке. Сегодня он не искал под скалами защиты от солнца, так как грязная пелена заволакивала небесную твердь. Прикрыл глаза. Тут же им овладела все та же смутная тревога, что и накануне. Подумал с раздражением, что душный воздух этого утра действует как дурман. Заплетающимся языком пробормотал про себя: "Беззащитный, забудусь сном". Он лежал посередине пляжа, между скалами и морем. Снова подумал: "Весь на виду. Как на подносе. У скал по крайней мере никто бы не напал со спины. Хотя и это только иллюзия: враг мог бы внезапно показаться в небесах и низринуться вниз. Но нет: чему суждено прийти, придет с моря". То ли Альварес забыл о своем намерении, то ли его сморил сон, но он не сдвинулся с места. Чайки - никогда их не было столько - слетали с высоты к морю, взмывали в последний момент, бешено хлопая крыльями и отчаянно крича. Новый шум, заглушивший возню чаек, напомнил Альваресу утробное чмоканье трясины. Он поднял голову: море оставалось на месте, но поверхность его как-то необычно двигалась, со дна поднимались пузыри: вода закипала. Потом ему почудилось: море волнуется потому, что некое длинное-длинное тело, конвульсивно дергаясь, выходит из кто знает какой бездны. Скорей с интересом, чем со страхом, решил: "Морская змея". Под таинственным телом кишмя кишели существа, деловитые, словно рабочие на арене, которые между двумя цирковыми номерами натягивают сеть и водружают клетку. Кишащие существа продвигались вперед, к берегу, но могучий единственный взмах снизу вверх резко прекратил всякое движение. В наступившей затем неподвижности перед Альваресом явилась арка; вскоре он обнаружил, что это - отверстие длинного туннеля, который скрывался в океанских глубинах; сначала оно, это отверстие, было темным, затем процвело всеми цветами радуги, и наконец взору предстало шествие. Оно приближалось не спеша, величаво и неотвратимо. Впереди шел дородный тип, одетый в пеструю мишуру, - зеленоватая тень, скользящая по лицу и рукам владыки, казалась еще темнее на фоне кричаще яркого костюма. То был Нептун. Празднество моря; кони и колесницы выплеснулись на берег. Желая сказать морскому царю приятное, Альварес выразил свой восторг. Тот отозвался с грустью: - Этот праздник - последний. Три слова, произнесенные Нептуном, прозвучали откровением: наступил конец света. Когда вороной конь, закусивший удила, задел его на всем скаку, Альварес с криком проснулся. Он открыл глаза, уткнулся взглядом в темную массу, блестящую, словно запаренная лошадь, но еще больших размеров, и невольно отпрянул. Вгляделся пристальней: рыба. Рассеянно помотал головой, подавил, как мог, страх и отвращение, шутливо заметил про себя: "Этого только не хватало". Чудовищная туша билась в предсмертных судорогах. Альварес пробудился к бреду наяву: от скал до самого моря бухта была полна огромных рыб, дохлых или задыхающихся. От них исходил гнилостный, илистый запах. Оставалось одно: бежать как можно скорее. Он встал; петляя между чудищами, нашел тропинку, по которой незадолго до этого спустился к морю, и стал карабкаться вверх. Среди смятения и ужаса возникла ясная мысль: "Эти рыбы больше всего похожи на китов". Уже сверху, с высокой скалы, он увидел, что на всех пляжах - кое-где на целые километры, до самой кромки моря - простирались раздутые тела китов, огромных рыб, маленьких рыбешек, и все это множилось и длилось до бесконечности. Он глянул в противоположную от моря сторону. В небе было темно от птиц. Его отуманенный мозг на какой-то миг принял их за тех же чаек, что суетились на пляже, но непонятно как почерневших. Но то были вороны, привлеченные гекатомбой на морском берегу. Прибавив шагу, он пустился в обратный путь, им овладела нелепая уверенность в том, что конец света встретить в гостинице куда безопаснее, чем под открытым небом. Перед лицом опасности захотелось вернуться домой: известно, что путник не задумываясь называет домом любой гостиничный номер, подобно тому как сирота в любом мужчине видит отца. У самого бунгало Альварес расслышал церковную музыку, и это напомнило ему, как однажды вечером, много лет тому назад, он вышел к деревеньке в горах Кордовы, и там, в полуразрушенной часовне, ясно очерченной лучами луны, пел литургию детский хор. Таким же далеким, как это воспоминание, показался ему вчерашний день, когда он еще не ведал, что неминуемо приближается конец всему. Преклонив колени в столовой, женщина молилась у радиоприемника, из которого доносился "Реквием" Моцарта. "Этого еще недоставало, - подумал Альварес. - И без того страшно. Ах, нет, - поправил он себя, - недоставало вот кого". Из телефонной будки вышла Бланчета, на цыпочках прошла в столовую, встала на колени. Хильда откинула челку со лба и бросила на Альвареса многозначительный взгляд. Когда месса закончилась, хозяйка встала и принялась распоряжаться: - Хильда, накрывай на стол. Жизнь, девочка, продолжается. Альварес хмыкнул. - Корабль тонет, но капитан не уходит с мостика, - заметил старый Линч. - Если позволите, сеньор Альварес, я вас введу в курс дела, - начал Камполонго. - Правительство сорвало с себя маску. По радио все сообщают открытым текстом, то и дело передают церковные службы и отеческие наставления, совершенно неуместные. - Почему неуместные? - возразил Линч. - Не следует терять головы: вот увидите, дело пойдет на лад. Альварес, который не хотел спорить с ним при Камполонго, шепнул старику на ухо: - На лад? Это звучит горьким сарказмом, друг мой. Подозреваю, что вся машина вскоре разладится окончательно. - И не сомневайтесь, - ответил Линч. - Кажется, будто море гниет, - заявила Бланкита. - Такая уйма тухлой воды - это, должно быть, очень вредно. Не поверите, но мне от тухлой воды ужасно худо. - Гадость, - поморщилась де Бианки Вионнет. - Это повсеместное явление, - уточнил Мартин.- Разве вы не слышали сообщения из Ниццы? На всем европейском побережье... Камполонго болезненно скривился: - Оставьте в покое Ниццу и европейское побережье. Оглядка на другие страны - трагедия аргентинца. Хватит! У нас, сеньор Мартин, полно своих бед, и достаточно близко - в Некочеа, в Мар-дель-Сур, в Мирамар, в Мар-дель-Плата: великий страшный исход начался и у нас... - Просто ужас. У меня сердце разрывается - подтвердила Бланкита. - Бедняки собирают пожитки и толпами уходят неведомо куда. Видите: я не могу сдержать слез. - Тщеславная, но мягкосердечна, - холодно заметил старик. - Хорошо бы эти толпы, идущие неведомо куда, не забрели в наши края, - вздохнула де Бианки Вионнет, разводя руками. - Обычно, - заверил Мартин, - они уходят в глубь страны. В этом Ницца и наши прибрежные селения сходятся. - Далась вам эта Ницца, - поморщился Камполонго. Мартин погрозил: - Будете занудой - останетесь у меня без конца света. - Этот юный задира прозревает истину, друг мой Альварес, - подчеркнул Линч. - Присутствовать при подобном зрелище - редкая удача, и особенно для таких людей, как мы с вами. Альварес снова невольно хмыкнул. - Я хочу одного - остаться здесь, - откровенно заявила де Бианки Вионнет. - Если и мы цыганским табором выйдем на улицу, я просто умру. - Для чего? - спросила хозяйка. - Куда бы мы ни пошли, землетрясение настигнет нас все равно. - Не задохнуться бы от воздуха с моря, - вставил старик. Сеньора де Бианки Вионнет возразила: - Можно к чему угодно привыкнуть. - Пусть море гниет, а подземные воды обратились в лекарство, - заявила хозяйка, - клиенты "Английского буканьера" до последней минуты будут наслаждаться напитками высшего качества и тонкими винами. Вернетесь по домам, не забудьте рассказать приятелям: нельзя желать лучшей рекламы. Подогретая космическими явлениями, тема конца света продержалась весь обед, но когда подали кофе, уже исчерпала себя. Мать и дочь жестоко разругались. Бланки та вскричала: - Ты просто не можешь смириться с тем, что я счастлива, красива, молода. Мадам Медор не осталась в долгу: - Ты на самом деле очень молода, моя Бланчета, у тебя вся жизнь впереди. - Добавила, тяжело дыша: - И пока я жива, тебе ее не загубит какой-то мордоворот. - Взгляните, - обратился ко всем Линч. Свет за окнами менялся, пышно и красочно, словно вспыхивали одна за другой не ко времени пришедшие зори. Пока все смотрели, Мартин на цыпочках вышел из столовой и заперся в телефонной будке. Хильда, намотав челку на пальчики, снова поискала глазами Альвареса; через несколько секунд она тоже вышла из столовой. - Это должно было случиться, - убежденно проговорила мадам Медор. - Все просто помешались на деньгах. Владелица "Ла-Легуа" продала сосны, столетние, честное слово, они росли у нее вдоль дороги. Что уж говорить о политиках! Знаете, кто сейчас в правительстве заправляет? Деревенский дурачок Паласин, которого все называют "Большой Паласин": еще вчера он клянчил милостыню, разъезжая на облезлой кляче. - Вы приводите нравственные причины. Никто не принимает конец света всерьез, - пожаловался Альварес. - Никто не верит в конец света, - уточнил старик и, помолчав, добавил: - О чем вы думаете? - Ни о чем, - ответил Альварес. Но это была неправда: он как раз думал: "На людях я жажду одиночества, оставшись один, жажду очутиться среди людей". И он снова сказал неправду: - Сейчас вернусь. Вышел из столовой, добрался до вестибюля, но что делать дальше, не знал. Завидев Хильду, окончательно решился на бегство. Девушка схватилась за ручку двери раньше него. - В чем дело? - спросил Альварес. - Я подслушала, о чем говорили Мартин и Терранова по телефону. Если поднять трубку в кабинете, то все слышно. Сегодня в полночь мадам Медор подарит Бланките кольцо. Потом Бланкита улизнет из зала и придет на берег, к скалам, где будет ждать Терранова. Она-то верит, будто убежит со своим любимым, но у этих прощелыг другие планы: они отнимают изумруд, дают ей пинка, не стану повторять куда, и правят с деньжатами в Буэнос-Айрес. Бедняжка Бланкита! - Никогда не видел более самонадеянной девчонки. - Она добрая. Представляете, какое будет для нее разочарование? - Ты девочка неглупая - разве ее разочарование теперь что-нибудь значит? Теперь ничего важного нет. Когда же вы все вобьете себе в голову, - спросил он, ребром ладони постучав Хильду по лбу, - что действительно настал конец света? - Ну, если ничего не важно, тогда... - вопросительно-возмущенно проговорила девушка. Альварес ответил: - Вот так, вблизи, я вижу, что и тебе неспокойно. Он судорожно рассмеялся; улучив момент, когда девушка выпустила ручку двери, схватился за нее, открыл дверь и выскочил вон. На бегу подумал: "К счастью, мне хватило смелости". С поразительной быстротой очутился за двадцать или тридцать метров от дома, под открытым небом. И тут его настиг другой страх. "Это ужасно, - сказал он себе. - Что за цвет. Все сделалось лиловым. А запах поистине тлетворный. Сам не знаю, почему я бегу от Хильды. Такой старик, как я... Уж не тронулся ли я рассудком?" В эту минуту он увидел тень, скользящую среди деревьев. Это был священник, на плече его лежало ружье, рядом бежала собака Том. - Отче, - пробормотал Альварес, задыхаясь от смрада и изумления. - В такой день вы охотитесь? - Почему бы и нет? - пожал плечами отец Беллод. - Я думал, вы готовитесь отнести святые дары доброй половине здешнего населения. - Час еще не настал. Когда он пробьет, святые дары понадобятся всем. А с этим делом одному священнику не управиться. Поэтому я и призываю, чтобы каждый вел обычную жизнь. Что бы человек ни делал - не говоря уже о таких моментах! - во всем есть воздействие молитвы, и каждым своим шагом он доказывает свою веру в Создателя. - Вы учите личным примером и ходите на охоту. - Не будь буквоедом, сынок. Человек всегда, даже в век невинности, убивал тварей земных. - Разве проявлять сострадание значит быть буквоедом? - Нет; но плохо то, что я сам вырыл себе могилу. Сказав: "Надо жить так, будто все идет по-прежнему", я и забыл, что процитировал Комитет по постройке Церкви. Нехорошо, что сегодня я избегаю всех, но, сын мой, у меня нет ни здоровья, ни христианского смирения, чтобы отдать свой последний вечер этим зверям. Я ухожу в поля с моим Томом, который от страха лишился речи. Но пусть не говорят, что я плохо забочусь о нем. - Вы думаете, отче, что и впрямь наступил конец света? - В глубине души в такое не верит никто, но, может быть, суть не в нашей вере, а в гниющем море и в воде с запахом серы. - С запахом Люцифера? - Если говорить серьезно, то касательно питья вы, наверное, в лучшем положении: мадам всегда похвалялась хорошим погребом, а моих запасов "Лакрима Кристи" хватит лишь дня на три-четыре. - Наших - на четыре-пять, я уверен. Но разве это важно, отче? - Жизнь человеческая всегда измерялась днями. - Но счет их не был столь краток. Завтра, быть может, на нас нападут те, кто не в состоянии смириться со смертью. Наверное, они будут правы. Может быть, это еще и не конец света... - Смерть для каждого из людей всегда была концом света. А на этот раз для всех настала минута подготовить душу свою к вечности. Когда столь внушающая доверие организация, как Обсерватория Ла-Платы, выпускает бюллетень, подобный разорвавшейся бомбе, особо сомневаться не приходится. Вы слышали, как его передавали по радио? - Как грустно, что через несколько дней не будет ни обсерватории, ни Ла-Платы, ни общественных организаций. - Ты смеешься, потому что храбр. Душа не погибнет, а тогда и настанет час высшего мужества. - Шучу я как раз из трусости. Сказать ли вам одну вещь? Это не имеет никакого значения, но довольно странно. То, что происходит в мире, постоянно приводит мне на память забытые стишки - так прочно забытые, что будь я способен к стихосложению, то подумал бы, что сочинил их сам. Вот и сейчас в голове у меня звучит: "Друзья, конец уж недалек". - Чудесно, чудесно. Придет час, и ты станешь настоящим поэтом. - Думаете, я сам способен такое сочинить? - А почему бы и нет? - Так или иначе, я не хочу, чтобы меня застиг этот самый конец, пока я не спросил у старика, чьи это вирши. А у меня такая скверная память... - А я сомневаюсь, удастся ли нам с Томом поднять хоть какую-нибудь дичь. Будут ли и сегодня, как всегда, взлетать куропатки? - Может быть, завидев вас двоих, осмелятся. Хотя, по правде говоря, при таком свете... Они немного прошли вместе, а потом расстались. Альварес повернул к гостинице: хотя он и не терял ее из виду, но все же боялся заблудиться - игра света и сумерек в этот вечер преображала окрестности. Вдруг совсем рядом послышалось ржание. Встревоженный, Альварес различил коня - голова задрана, уши прижаты, глаза дико сверкают, из раскрытого рта исходит храп. Конь приближался, он дрожал. "Никогда не следует убегать от собак", - вспомнил Альварес и выругал себя: "О, горожанин, кто гнал тебя в эти поля?" Конь настиг его и пошел рядом, словно ища утешения. Они прошли вместе достаточно долго: Альварес успокоился и даже пожалел своего спутника - ведь ему предстояло остаться на улице. Еще не войдя в гостиницу, он услышал марш всех святых. В столовой было людно. В окно он увидел: Хильда, намереваясь стряхнуть пыль с гирлянд, босиком залезла на стол с метелкой из перьев. "Она еще совсем девчонка, - сказал он себе. - Невероятно. - И тут же добавил: - И все же она первая, кого я увидал". Мартин играл на рояле. Линч и сеньора де Бианки Вионнет, составлявшие публику, тихо беседовали; Бланкита ставила на стол тарелки, клала салфетки и хлеб, а мадам Медор, величавая, с прической, подобной башне, со сверкающим изумрудом на беспрестанно движущейся руке, распоряжалась. Довольный, что избавился от коня, Альварес вошел в дом, крадучись поднялся по скрипучей лестнице и вошел в свою комнату. Едва закрыв дверь на ключ, сам не зная зачем, - он попытался трезво оценить положение. Нужно побыть одному, дабы постигнуть смысл вещей, размышлял он, а по спине бегали мурашки. Размышление очень скоро вытеснили образы, более-менее случайные: какая-то картинка из детства, школа под куполом, будто серый торт или нос корабля, на котором вместо резной фигуры - дон Бенхамин Соррилья, его крошечный бюст; или металлическая курица в Озерном павильоне, что несла, если опустишь монетку, шоколадные яйца. Неужто скоро не останется никого, кто помнил бы это? В данный миг реальность прошлого походила на сны умирающего: ему было больно сознавать, что вместе с ним исчезнет память о его родителях, об их доме, а может быть, совершенно сотрется девичье лицо (Эрсилии Вильольдо), но мысль о том, что исчезнут события всемирного значения - вроде смерти в открытом море Мариано Морено или того, что обещано во Введении к Конституции для нас, наших потомков и всего человечества, - казалась полной невыносимо ложного пафоса. Он бросился в постель, попытался заснуть, однако уснуть не смог. Он думал о том, что никак не может заснуть, а над ним витал запах лаванды из большого зеркального шкафа темного дерева. Этот аромат, который возвестил о том, что матушка близко, вдруг внушил ему такое чувство уверенности, абсолютной защищенности, что он спросил себя, не во сне ли ему это снится, и проснулся в тоске. Разбудил его какой-то шум - в первый момент Альварес подумал, что это пес скребется в дверь или воет где-то в ночной темноте. Вдруг он понял, что кто-то подвывает рядом с дверью, но очень тихо, так что звуки казались далекими. Хильда боялась хозяйки! Девушка умоляла открыть, то хныкала, то смеялась в кулачок, бормотала нежные слова, обещала приласкать, посылала воздушные поцелуи. Спас его звучный голос мадам Медор: - Хильда, плутовка, ты где? Девушка побежала вниз. Альварес, от природы мягкосердечный, заметил про себя: "Бедный испуганный зверек. Правда, упрямый, если вовремя не пресечь, что верно, то верно". Он подумал также, что будет лучше, пока не возобновилась осада, поскорее выйти из комнаты. Он спрыгнул с кровати, вспомнил о дне рождения Бланкиты, порадовался, что еще не совсем потерял голову, надел свежее белье, собрался с духом, робко приоткрыл дверь, осторожно высунулся; прыгая через три ступеньки, сбежал по лестнице (которая чуть не завалилась) - и едва лишь вошел в столовую, как наткнулся на Хильду. Глядя на него заплаканными глазами, девушка произнесла: - У вас каменное сердце. Почему вы не хотели поговорить со мной о Бланките? - О, женщины, - прошептал он; понять их невозможно, хотя это и общее место. В самом ли деле Хильда стучалась к нему в дверь для того, чтобы просить о помощи хозяйкиной дочери? Другие побуждения приписал он ей, возможно, под влиянием своих собственных чувств, но теперь, когда все осталось в прошлом, как соотнести воспоминания с уверениями девушки? Он ни в чем не был уверен, кроме одного: Бланкита, эта тщеславная дурочка, не стоила ни малейшей его жертвы. Что могло значить для него разочарование, подстерегающее Бланкиту, если вскорости весь мир погибнет, и люди тоже? Вот если бы что-то грозило Хильде... Он подумал: "Чтобы как-то вести себя, преступать закон или даже поддаваться искушению, нужно рассчитывать хотя бы на ближайшее будущее; в этом отказано всей вселенной, но люди не могут отринуть надежду". Будто в подтверждение его мыслей хозяйка заговорила. - Хочу посоветоваться с вами, - провозгласила она, воздев палец с изумрудом; в голосе ее, когда она переставала за собой следить, прорывались мужские нотки. - Что вы думаете о моих финансовых планах? Вот здесь у меня проект (о, эти акулы-финансисты, только попадись им в зубы!) для расширения моего дела, строительства санатория... - Я бы на вашем месте напился, - ответил Альварес. - Вы меня за дурочку принимаете? А чем я, по-вашему, занимаюсь? - икнула хозяйка и, одарив его очаровательной улыбкой, отвернулась. - По правде говоря, все мы немного навеселе, - объяснила де Бианки Вионнет. - И почему вы меня не любите? Не будьте занудой: я девочка веселая, со мной можно ладить... - Человечество неисправимо, - сказал Альварес старику. - Неисправимо, - согласился тот, - но я хочу просить вас об одном одолжении: выслушать меня. Слыхали вы о скорости света? Я открыл то, о чем все давно догадывались: у света нет никакой скорости. К черту относительность, к черту Эйнштейна. - Прекрасная тема, чтобы не думать о вселенских катастрофах, - подхватил Альварес. Старик ответил чуть ли не обиженным тоном: - Да какое мне дело до катастроф? Пожалуйста, зарубите себе на носу: у света нет скорости. К черту Эйнштейна. Если наступит конец света и я умру, скажите всем: Линч открыл, что у света нет скорости. - И ты туда же, - пробормотал Альварес. - Я не слушаю, - раздельно проговорил Камполонго. - Не слышу, - поправил Альварес и прибавил про себя: "Я, по правде говоря, никогда не иду на попятную. В конце концов, я всегда знал, что умру в одиночку". Ставя на стол блюдо с жареным мясом, Хильда шепнула ему на ухо: - Посмотрите, как веселится Бланкита. Имейте сострадание. Альварес спросил: - А что я могу сделать? - И добавил раздраженно: - Я никогда не иду на попятную. Себе самому он сказал, что не стоит заботиться о конкретной судьбе Бланкиты, ибо в преддверии конца света всем уготована сходная судьба, и то, что пока еще только произойдет в будущем, в скором будущем потеряет значение. "Моя озабоченность, - заключил он, - доказывает не то, что я сочувствую девушке, а то, что мной овладела навязчивая идея: следует избавиться от нее". Опершись правой рукой о спинку стула, а левую положив на плечо Линчу, хозяйка встала, высоко подняла бокал и провозгласила тост: - За мою дочь Бланчету. Под гром аплодисментов мать и дочь обнялись. - Многие лета! - завопил Линч вне себя. - Мартин, музыку, - распорядилась мадам Медор с неизменным достоинством. Вместо музыки в зале воцарилась полная тишина. Все повернулись к табурету у рояля. Мартина не было. Никто не заметил, как музыкант исчез! Хильда со значением поглядела на Альвареса. Камполонго, услужливый, ловкий, включил приемник: загремели самые траурные аккорды Седьмой симфонии Бетховена. С почти королевским достоинством мадам Медор сняла кольцо с изумрудом и надела его на палец Бланките. Камполонго заметил: - Хотя мать с дочкой то и дело ссорятся, взгляните, как они любят друг друга: такова природа человеческая! - Нелепица. Чистое безумие, - возразил Альварес. - Даже не знаю. Бедная девочка. Мне ее жаль, - призналась Бианки Вионнет. - Еще чего! - стал спорить он. - Это меня растрогало. - Как в кино. Говорим, что фильм скверный, и все же плачем. Я не иду на попятную. - А при чем тут кино? Мать и дочь: что может быть естественнее. - Прошу заметить, - произнес Альварес в гордом порыве, - я, несомненно, самый трусливый из всех, но теперь выясняется, что только мне и хватает духу взглянуть правде в лицо. Думаете, я поддамся? Ни в коем случае. Таким и останусь до самого конца. И что вы на это скажете? - Что вы так и не выросли, что вы еще совсем ребенок. Ничего нет скучнее мужчины, выставляющего напоказ свою храбрость. Альварес пристально вгляделся в Бианки Вионнет, стараясь ее понять. - Ах, так вы - сторонница сострадания? Одна моя знакомая, молоденькая девчонка, без конца просит меня проявить сострадание. Бианки Вионнет отозвалась с невольной резкостью: - Эта девчонка кривит душой. Я не верю, будто можно жертвовать собой ради ближнего. Альварес проговорил почти мягко: - Иногда приходится думать и о ближнем. Я верю в сострадание. Это чисто человеческая добродетель. - Ах ты, злодей! - проворковала де Бианки Вионнет. - И чем только пленила тебя эта девчонка? Альварес не слышал вопрос: он провожал глазами Бланкиту, - та прошла через столовую, вышла в вестибюль, удалилась в туалетную. Он извинился: - Я сейчас приду. Он встал, прошел к туалетной комнате, приоткрыл дверь, увидел девушку с гребешком в руке, разглядывающую себя в зеркало. Вытащил ключ, который был вставлен в замочную скважину изнутри, и прошептал почти неслышно: - Пусть стучит и кричит, из-за Бетховена ее никто не услышит. Осторожно запер дверь, отбросил ключ подальше. На обратном пути встретил Хильду. - Если увидишь священника, - сказал Альварес, прислоняясь к входной двери, - скажи ему, что те стихи - не мои. Я просто помню их наизусть. Их написал какой-то мой тезка. - Куда вы? - всполошилась девушка. Альварес ответил, держась за щеколду: - На берег. Хочу сказать этим негодяям, что я сообщил в полицию; и пусть убираются из Сан-Хорхе. - Они вас убьют. - Неужели ты так и не поймешь, Хильда? На свете уже нет ничего важного. Альварес приоткрыл дверь, а девушка повторила: - Нет ничего важного, значит?.. - И я тоже, - подтвердил Альварес. Хильда в отчаянии протянула руку, но он шагнул на улицу и тут же потерялся в ночной жути. Шагнул еще и еще, решил, что заблудился, но тотчас разглядел вдали мерцающий свет. Теперь у него был ориентир, и он зашагал тверже. Примечания Мирамар - курортный город на Атлантическом побережье (провинция Буэнос-Айрес). Ultima Thule - по представлениям древних греков и римлян, самая северная земля. Фурдурстранди - побережье, о котором упоминается в исландских сагах об Эйрике Рыжем. Кларомеко - курорт на Атлантическом побережье (провинция Буэнос-Айрес). Мар-дель-Сур - курорт, расположенный неподалеку от Мирамара. Буканьер - буканьерами называли английских, французских и нидерландских пиратов, обосновавшихся в XVII-XVIII вв. на островах Карибского моря и ведших войну с Испанией. Кильмес- южный пригород аргентинской столицы. Виши- город-курорт в центральной части Франции. Контресвиль- город на севере Франции. Котре - город на юге Франции, неподалеку от границы с Испанией. Касик- индейский вождь, старейшина племени; в современной Латинской Америке: богатый, влиятельный человек. Сольфатара - трещина в вулканической местности, через которую на поверхность земли выходят клубы горячего пара. Данн Джон Уильям (1875-1949) - английский писатель и философ. О Данне неоднократно упоминается в произведениях Борхеса. Ла-Плата - город на побережье залива Ла-Плата, административный центр провинции Буэнос-Айрес. Морено Маршно (1778-1811) - аргентинский политический деятель, историк, один из руководителей Майской революции и Первого революционного правительства. Умер на корабле по пути в Лондон, куда направлялся с дипломатической миссией. i Заключительные слова латинского перевода евангельского выражения: "Не бросайте жемчуга вашего пред свиньями" (Матф., 7:6). ii Человеком, несведущим в музыке (ит.). iii Ничего не поделаешь (ит.). iv Перла (исп.) - жемчужина. v Лужайка, газон (фр.). vi Ночное кабаре (фр.). vii Пассажирские суда, курсирующие по Сене (фр.). viii Силой (лат.). ix Здесь: полная рабочая неделя (англ.). x Ну, была не была! (Фр. поговорка.) xi Рожденный поэтом (лат.). xii Перевод В. Андреева. xiii Сила духа (фр.). xiv Задело, дорогой мой, вас задело! (Фр., ит.) xv Перевод В. Андреева. xvi Либо бог, либо богиня (искаж, лат.). xvii Здесь: кусок с коровий носок (ит.). xviii Холостяцкая квартира (фр.) xix Пригодный к употреблению (лат.). xx Без указания даты (лат.). xxi Фактически (лат.). xxii Прекрасной эпохи (фр ). xxiii Положения обязывает (фр.). xxiv За собор (с куполом) (лат.).