зды уже высыпали на небо и совсем низко повисли в ту ночь между небом и людьми. -- С чего мы начнем наш поход, Учитель? -- спросил Андрей. -- Бог сотворил тело мое, взяв землю из Назарета, -- ответил Иисус. -- Стало быть, мой долг отправиться сражаться перво-наперво в Назарет. Там тело мое должно начать свое претворение в дух. -- А затем -- в Капернаум спасать наших родителей, -- сказал Иаков. -- А затем -- в Магдалу, дабы взять в Ковчег и злополучную Магдалину, -- предложил Андрей. -- А затем -- по всему свету! -- воскликнул Иоанн, раскрыв объятия, словно принимая в них Запад и Восток. Слушая их, Петр засмеялся: -- А я вот подумываю о нашем брюхе. Чем мы будем питаться в Ковчеге? Поэтому предлагаю взять с собой только животных, пригодных в пищу. К чему нам, клянусь Богом, львы да мошкара? Он был голоден, и помыслы его были устремлены лишь к еде. Все засмеялись. -- Одна только пища у тебя на уме, а речь идет о спасении мира, -- урезонил его Иаков. -- У всех вас на уме то же самое, только вы про то помалкиваете, -- возразил Петр. -- У меня же что на уме, то и на языке, все равно, хорошее или плохое. Куда мои помыслы -- туда и я. Потому злые языки и зовут меня ветряной мельницей. Разве я не прав, Учитель? Лицо Иисуса смягчилось, он улыбнулся. Старая притча пришла ему на ум. -- Был некогда раввин, желавший найти человека, который умел бы мастерски играть на трубе, чтобы звуками ее созывать верующих в синагогу. И вот объявил он, что созывает умелых трубачей, дабы испытать п выбрать наиболее, достойного. Пришли к нему пятеро лучших трубачей, и каждый показал свое искусство. Как закончили они играть, стал раввин спрашивать их одного за другим: "О чем ты думаешь, дитя мое, когда дуешь в трубу?" Один сказал: "Я думаю о Боге". Другой сказал: "Я думаю о спасении Израиля". Третий сказал: "Я думаю о голодных бедняках...", а четвертый -- "Я думаю о вдовах и сиротах..". Только пятый, самый невзрачный, молча стоял позади всех в углу. "А ты, дитя мое, о чем ты думаешь, когда дуешь в трубу?" -- спросил раввин. "Старче, -- ответил тот, покраснев, -- я беден и необразован, а у меня четыре дочери, которым я не в состоянии дать приданое, чтобы бедняжки вышли замуж. Когда я играю на трубе, то думаю вот что: "Боже, ты видишь, как я тружусь для тебя изо всех сил: пошли же четырех женихов моим дочерям!"" "Прими мое благословение! -- сказал раввин. -- Я выбираю тебя". Иисус засмеялся и сказал, обращаясь к Петру: -- Прими мое благословение, Петр, -- я выбираю тебя. Еда на уме -- еда и на языке. Бог на уме -- Бог и на языке: вот это по-честному! Поэтому тебя и называют ветряной мельницей, но я выбираю тебя. Ты -- ветряная мельница, которая будет молоть зерно ради хлеба, которым насытятся люди. У них был кусок хлеба. Иисус взял его и разделил. Каждому досталась какая-то кроха, но Учитель благословил ее, и они утолили голод. А затем положили друг другу голову на плечо и уснули. Ночью все спит, отдыхает и растет -- камни, вода и души людские. И когда утром товарищи проснулись, души их выросли и заняли все тело. Тела их наполнились радостью и уверенностью. В путь они вышли еще до рассвета. Воздух был прохладен. На небе, которое выглядело уже по-осеннему, собрались облака. Запоздавшие журавли пролетели, направляясь к югу и ведя за собой ласточек. Товарищи шагали налегке, земля и небо соединились в их сердцах, и даже самый ничтожный камешек сиял, исполненный Бога. Иисус одиноко шагал впереди. Он целиком ушел в раздумья, уповая только на милость Божью. Он знал, что теперь сжег за собой корабли и возврата назад уже не было. Судьба увлекала его вперед, он следовал за ней. Как Бог решил, так и будет! Его ли это судьба? Вдруг он снова услышал таинственные шаги, которые вот уже столько времени неумолимо следовали за ним. Он напряг слух, прислушался. Да, это были они: быстрые, тяжелые, решительные. Но теперь они ступали не позади, а впереди, и вели его за собой... "Так лучше, -- подумал он. -- Так лучше. Теперь я уже не собьюсь с пути..." Он обрадовался и ускорил шаг. Ему показалось, что эти стопы спешили, и он пошел быстрее. Он шел вперед, спотыкаясь о камни, перепрыгивая через канавы. Он спешил. "Идем! Идем!" -- шептал он своему невидимому вожатому и шел вперед. И вдруг вскрикнул, почувствовав в руках и ногах страшную боль, словно их пронзили гвоздями, и опустился на камень. Холодный пот витыми струйками бежал по его телу... На какое-то мгновение в голове помутилось, земля провалилась под ногами и вокруг раскинулось темное, дикое, пустынное море. Только какая-то маленькая красная лодочка с туго раздутым парусом отважно плыла по волнам. Иисус смотрел на нее, смотрел и улыбался. "Это сердце мое, -- прошептал он. -- Это сердце мое..." Затем в голове снова прояснилось, боль утихла, а когда ученики подошли к нему, то увидели, что он сидит на камне и улыбается спокойной улыбкой. -- Пошли! Быстрее! -- сказал он и поднялся. 21. Суббота подобна благообразному отроку, почивающему на коленях у Бога. Вместе с ним почивает вода, не вьют гнезда птицы, прекращают работу люди. Они принаряжаются, прихорашиваются и отправляются в синагогу, чтобы увидеть, как раввин разворачивает священный свиток, в котором красными и черными письменами начертан Закон Божий, и услышать, как искушенные в письменах верующие с великим искусством изыскивают и находят в каждом слове, в каждом слоге волю Божью. Была суббота. Верующие Израиля выходили из синагоги в Назарете, а глаза их были все еще ослеплены видениями, вызванными почтенным раввином Симеоном. Свет перед их глазами был настолько силен, что все, словно слепые, пробирались на ощупь, скучивались на сельской площади и медленно прохаживались под высокими финиковыми пальмами, стараясь прийти в себя. Сегодня раввин открыл Писания наугад, ломал на пророка Наума, ткнул пальцем опять-таки наугад и наткнулся на такие вот святые слова: "Вот на горах -- стопы благовестника, возвещающего мир!" Почтенный раввин прочитал это, перечитал еще раз и воодушевился. -- Это Мессия! -- воскликнул "он. -- Он идет! Оглянитесь вокруг, оглянитесь вокруг: всюду знаки прихода его. Внутри нас гнев, стыд, надежда, внутри нас глас: "Довольно!" Гляньте, что вне нас! Сатана восседает на престоле Вселенной: на одном колене он держит и ласкает уже сгнившее тело человеческое, на другом колене -- блудницу -- душу человеческую. Пришли времена, которые предрекали уста Божьи -- пророки. Откройте Писания: что гласят они? "Когда рухнет с престола своего Израиль и варварские стопы будут попирать святые земли наши, наступит конец света!" Что еще гласят Писания? "Последний царь будет развратен, преступен и безбожен, чада его -- недостойные, и венец соскользнет с главы Израиля". Развратный и преступный царь пришел -- это Ирод. Я видел его собственными глазами, когда он велел мне явиться в Иерихон исцелять его. Были у меня чудодейственные зелья, я взял их и пошел. Пошел я и с того дня не мог больше вкушать мяса, ибо видел, как гниет плоть его; не мог пить вина, ибо видел, что кровь его полна червей, и вот уже более тридцати лет смрад его стоит в ноздрях моих... Он умер, издох, пришли сыновья его нечестивые -- прыщавые вонючки. Соскользнул с их голов царский венец... Итак, исполнились пророчества, настал конец света! Раздался глас на Иордане: "Он грядет!" Раздался глас внутри нас: "Он грядет!" Сегодня я открыл Писания, письмена сгрудились и воскликнули: "Он грядет!" Я состарился. Потускнели очи мои, зубы выпадают изо рта моего, колени мои ослабели, но я радуюсь! Радуюсь, ибо Бог дал мне слово: "Симеон, ты не умрешь, не увидав Мессию". Чем ближе смерть моя, тем, стало быть, ближе и Мессия. Мужайтесь, чада мои! Нет рабства, нет Сатаны, нет римлян, есть только Мессия, который идет. Мужи, возьмитесь за оружие -- грядет война! Жены, зажгите светильники -- грядет нареченный! Час и минута неизвестны нам: может быть, сегодня, может быть, завтра, - бодрствуйте! Я слышу, как на ближних горах камни осыпаются под стопами его. Он грядет! Выйдите на двор, -- может быть, вы узрите его! Люди вышли во двор, рассеялись под высокими финиковыми пальмами. Слишком желанными были слова почтенного раввина, и люди старались забыть их, чтобы потускнел излишний блеск и душа вновь настроилась на .повседневные заботы... И вот, когда они прогуливались так, с тоской ожидая наступления полдня, чтобы вернуться домой и за беседой, ссорами и едой позабыть святые слова, -- вот тут и появился, в изодранной одежде, босой, с сияющим ликом, Сын Марии, а за ним, робко держась друг друга, четыре, ученика и позади всех -- нелюдимый, с мрачным взглядом рыжебородый Иуда. Хозяева опешили. Откуда появились эти оборванцы? А этот, идущий впереди всех, -- не Сын ли это Марии? -- Гляди, как вышагивает! Вытянул руки и поигрывает ими, словно крыльям! -- Бог лишил его разума, вот он и пытается взлететь. -- Глядите, он взобрался на камень и знаками показывает, что будет речь держать. -- Пошли, посмеемся. Иисус, действительно, поднялся на камень посреди площади. Собравшийся вокруг народ смеялся: люди обрадовались появлению помешанного -- это помогало забыть грозные слова раввина: "Война! Бодрствуйте! Он грядет!" Вот уже годы напролет бубнит он им в уши одно и то же. Людям это уже надоело. И вот теперь, слава Богу, посмеются они над Сыном Марии. Иисус делал знаки руками, призывая всех собраться вокруг него. Все пространство заполнили бороды, полосатые одежды и шапки. Одни жевали финики, чтобы заглушить голод, другие щелками семена подсолнуха, а самые старые и богобоязненные перебирали длинные четки -- из мелких лоскутов голубого холста с изречениями из Святых Писаний на каждом. Глаза Иисуса блестели, сердце радостно билось, не ощущая никакого страха перед огромной толпой. Он раскрыл уста и воскликнул: -- Братья! Отверзните уши ваши, отверзните сердца ваши, внемлите слову, которое я молвлю вам. Взывает Исайя: "Дух Господень излился надо мною и избрал меня нести благую весть бедным, послал меня возгласить свободу рабам и свет слепым!" Пришел день, обещанный пророком, братья! Бог Израиля послал меня нести благую весть. Далеко в пустыне Иудейской помазал Он меня, оттуда я и пришел к вам! Великую тайну доверил мне Он: я принял ее и через поля к горы -- разве не слышали вы поступи моей в горах? -- поспешил сюда, в родное мое селение, чтобы здесь впервые возгласить радостную весть. Что это за радостная весть? Наступило Царство Небесное! Старик с двойным, как у верблюда, горбом поднял четки и захихикал: -- Пустые слова говоришь ты, Сыне Плотника, пустые слова. Царство Небесное, справедливость, свобода и дом вверх дном -- надоело уже все это! Чудеса! Чудеса! Вот здесь, перед нами, сотвори чудо, если хочешь, чтобы тебе поверили, а нет -- заткни глотку! -- Все сущее в мире есть чудо, старче! -- ответил Иисус. -- Какого еще чуда ты желаешь? Опусти глаза долу: даже о самой ничтожной былинке печется ангел-хранитель, помогающий ее возрастанию. Подними глаза вверх: разве не чудо звездное небо?! А если ты смежишь вежды свои, старче, -- разве не чудо мир, пребывающий внутри нас, разве не есть звездное небо сердце наше?! Люди слушали его, оторопев. -- Разве это не Сын Марии? -- спрашивали они друг друга. -- Неужто он способен говорить так властно? -- Демон говорит устами его. Где его братья? Пусть свяжут его, а не то еще укусит кого. -- Замолчите! Сейчас он снова будет говорить! -- Настал День Господень, братья. Готовы ли вы? Всего лишь считанные часы в вашем распоряжении, позовите же бедняков, раздайте им добро ваше. К чему вам земные блага? Огонь грядет, дабы сжечь их! Прежде Царства Небесного грядет Царство Огненное. В День Господень камни, из которых возведены дома богачей, сдвинутся с места и погребут под собой хозяев. Золотые монеты в сундуках покроются испариной -- кровь и пот бедняка будут струиться по ним! Небеса разверзнутся, огонь обрушится потопом, новый Ковчег поплывет меж языков пламени: у меня ключ, которым я отворяю Ковчег, я же избираю достойных. Братья мои, назаретяне, с вас начинаю, вы призваны первыми, придите, войдите внутрь, всколыхнулись уже языки пламени Божьего и спускаются на землю! -- Ха-ха-ха! Сын Марии явился спасать нас! -- захохотали люди, освистывая его. Несколько человек нагнулись, подобрали с земли камни и изготовились забросать его. На площади показался бегущий пастух Филипп. Услыхав о приходе Товарищей, он поспешил сюда. Глаза его были воспалены и красны, словно он долго лил слезы, щеки запали. В тот самый день, когда он простился на озере с Иисусом и его товарищами, крикнув со смехом: "Не пойду с вами -- у меня овцы, разве их бросишь?" -- с Ливана спустились разбойники и похитили их. У Филиппа не осталось ничего, кроме пастушьего посоха, с которым этот низложенный царь скитался теперь по горам и селениям в поисках овец. Он ругался, грозил и точил широкий кинжал, говоря, что отправится на Ливан. А по ночам только плакал, оставаясь наедине с собой. И вот Филипп прибежал к старым друзьям, чтобы рассказать про свою беду и отправиться с ними на Ливан. Услыхав смех и свист, он пробормотал: "Что это здесь происходит? Почему они смеются?" Когда он подошел ближе, Иисус уже разгневался и воскликнул: -- Чего вы смеетесь? Зачем беретесь за камни побить Сына человеческого? Возгордились своими домами, масличными рощами и виноградниками? Все это обратится в пепел! В пепел! Сыны и дщери ваши также обратятся в пепел! А языки пламени устремятся с гор, словно грозные разбойники, и похитят овец ваших! -- Что еще за разбойники? Какие овцы? Какие это еще языки пламени несет он нам? -- пробормотал Филипп, слушая Иисуса, опершись подбородком о пастуший посох. Иисус говорил, а тем временем беднота из убогих домов поодиночке собиралась к нему. Там прослышали, что явился новый пророк, вещающий для бедноты, и все поспешили к нему. Говорят, в одной руке у него огонь небесный, чтобы жечь богатых, а в другой -- весы, чтобы делить их добро между бедными. Это новый Моисей, несущий новый, более справедливый Закон. И вот они стоят и слушают как завороженные. Наступило, наступило царство бедняков! Иисус снова открыл было уста, собираясь заговорить, но тут две пары рук набросились на него, схватили, стащили с камня, и толстая веревка сразу же обвилась вокруг его тела. Иисус обернулся и увидел своих братьев, сыновей Иосифа, -- хромого Сима и набожного Иакова. -- Домой! Домой, окаянный! -- кричали они, яростно таща его за собой. -- У меня нет дома, оставьте меня! Здесь мой дом, здесь мои братья! -- кричал Иисус, указывая на людей. -- Домой! Домой! -- кричали, смеясь, хозяева. Кто-то занес руку и метнул зажатый в ней камень, который слегка задел лоб Иисуса. Пролилась первая кровь. Двугорбый старик закричал: -- Смерть ему! Смерть! Это колдун, напускающий на нас чары! Он призывает огонь прийти и сжечь нас, и огонь придет! -- Смерть ему! Смерть! -- раздалось отовсюду. Тут в дело вмешался Петр. -- Постыдитесь! -- крикнул он. -- Что он вам сделал? Он не виновен! Какой-то детина бросился на Петра: -- Да ты, я вижу, вместе с ним, так, что ли? С этими словами детина схватил Петра за горло - за самое яблочко. -- Нет! Нет! Я не с ним! -- завопил Петр, пытаясь высвободить горло от ручищи. Три других ученика Иисуса растерялись. Иаков и Андрей все прикидывали свои силы, на глазах у Иоанна выступили слезы. Но тут Иуда растолкал толпу локтями, оторвал учителя от его разъяренных братьев и распутал веревку. -- Убирайтесь! -- крикнул Иуда. -- А не то будете иметь дело со мной. Прочь отсюда! -- Будешь распоряжаться в своих краях! -- завизжал хромой Сим. -- Я буду распоряжаться всюду, куда только дотянутся мои руки, хромой! Затем Иуда повернулся к четырем ученикам и крикнул: -- И не стыдно вам? Уже отреклись от него? Живее! Закроем его со всех сторон, чтобы никто к нему и пальцем не прикоснулся! Четверо учеников устыдились. Не остались в стороне бедняки и оборванцы. -- И мы с вами, братья! -- кричали они. -- Разорвем их в клочья! -- И я с вами! -- раздался свирепый голос. Филипп шел через толпу, раздвигая ее пастушьим посохом, и поигрывал им, сжимая в руке. -- Я иду с вами! -- Привет, Филипп! -- отозвался рыжебородый. -- Иди к нам! Бедные и обездоленные, все сюда! Увидав, что беднота поднимает голову, хозяева осерчали. Сын Плотника явился морочить голову бедноте, ставить мировой порядок вверх дном -- несет, видишь ли, новый закон! Смерть ему! Смерть! Люди обозлились, ринулись друг на друга, кто с палицей, кто с ножом, кто с камнем. Старцы оставались сзади, подзадоривая своих пронзительными возгласами. Сторонники Иисуса закрепились за платанами, окружавшими площадь, часть из них ринулась в драку. Иисус стал между противниками, раскрыв объятия и восклицая: "Братья! Братья!" -- но никто не слушал его. Люди яростно осыпали друг друга камнями, застонали первые раненые. Из улочки выбежала какая-то женщина. Лицо ее было плотно закутано лиловым платком, так что были видны только половина рта, нос и большие черные глаза, полные слез. -- Во имя Бога, не убивайте его! -- кричала она. -- Мария! Его мать! -- послышались возгласы. Но разве старцы пожалеют мать?! Ярость охватила их. -- Смерть ему! Смерть! -- орали старцы. -- Явился будоражить народ, поднимать бунт, делить наше добро между босяками и голодранцами! Смерть ему! Схватка шла теперь грудь на грудь. Оба сына Иосифа со стонами катались по земле. Иаков схватил камень и разбил им головы. Иуда выхватил короткий кинжал и стал перед Иисусом, не давая никому приблизиться. Разгневанный из-за своих овец, Филипп с мрачным видом без разбору бил по головам пастушьим посохом. -- Во имя Бога! -- снова раздался голос Марии. -- Ведь он же больной, больной! Он не в своем уме, пощадите его! Но голос ее утонул в общем шуме. Иуда схватил самого сильного из противников и приставил тому нож к горлу, но подоспевший Иисус сдержал его руку. -- Брат Иуда! -- воскликнул Иисус. -- Не надо крови! Не надо крови! -- Чего же тогда? Воды, что ли? -- зло отозвался рыжебородый. -- В руке у тебя секира, или ты забыл об этом? Пришел час! Петр рассвирепел от полученных ударов, схватил огромный камень и бросился на старцев. Мария оказалась в самой гуще схватки. Она пробралась к сыну и схватила его за руку. -- Дитя мое, что с тобой? Как ты дошел до этого? Пошли домой! Помоешься, наденешь новую одежду, обуешь сандалии. Тебя ранили, сынок! -- У меня нет ни дома, ни матери, - ответил Иисус. -- Кто ты? Мать разразилась рыданиями, вонзила ногти в щеки и больше не проронила ни слова. Петр метнул камень, который, упав, придавил ногу двугорбому старику -- тот взвыл от боли, дотащился, ковыляя, до узеньких улочек и направился к дому раввина. Но тут появился и сам раввин, запыхавшийся от быстрой ходьбы. Он услышал шум, оторвался от Священных Писаний, в которые уткнулся носом, пытаясь извлечь из букв и слогов волю Божью, но, услыхав шум, взял свой посох священнослужителя и спешно направился взглянуть, что там происходит. Встретив по дороге нескольких раненых, он узнал обо всем. Раздвигая людей в стороны, раввин добрался до Сына Марии. -- Что здесь происходит, Иисусе? -- строго спросил раввин. -- Ты, говорят, несешь любовь? Такова, стало быть, эта твоя любовь? И не стыдно тебе? Он обратился к людям: -- Расходитесь по домам, чада. Это мой племянник. Несчастный болен, вот уже многие годы болен. Не держите на него зла за то, что он сказал, -- простите его. Не он, но некто другой говорит устами его. -- Бог! -- сказал Иисус. -- Умолкни! -- призвал раввин, осуждающе коснувшись его посохом. Он снова обратился к народу: -- Оставьте его, чада мои, прекратите распрю. Он сам не ведает, что говорит. Все мы, бедные и богатые, все мы -- семя Авраамово, не ссорьтесь. Уже полдень, возвращайтесь домой. А я займусь исцелением этого несчастного. Затем раввин обратился к Марии: -- Возвращайся домой, Мария. Мы тоже сейчас придем. Мать бросила последний, полный нежности взгляд на сына, словно прощаясь с ним навсегда, вздохнула, закусила конец платка, повернулась и вскоре исчезла среди узких улочек. Небо уже заволокли тучи: пока люди насмерть дрались друг с другом, дождь собрался пролиться и освежить землю. Поднялся ветер, последние листья облетали с платанов и смоковниц и рассеивались по земле. Площадь опустела. Иисус повернулся к Филиппу, протянул ему руку: -- Здравствуй, брат мой Филипп! -- Здравствуй, Учитель, -- ответил тот, пожимая руку. Затем Филипп протянул ему свой пастуший посох и сказал: -- Возьми. Будешь опираться на него. -- Идемте, соратники, -- сказал Иисус. -- Отряхните прах с ног ваших. Прощай, Назарет! -- Я провожу вас до края селения, чтобы никто не причинил вам зла, -- сказал почтенный раввин. Он взял Иисуса за руку и пошел вдвоем с ним впереди. Раввин почувствовал, как рука Иисуса пылает в его ладони. -- Не следует взваливать на себя чужие заботы, дитя, -- они погубят тебя. -- Своих забот у меня нет, старче, так пусть они погубят меня! -- ответил Иисус. Они дошли до околицы Назарета. Показались сады, а за ними -- поля. Ученики остановились чуть позади омыть раны в источнике. Вместе с ними было двое слепых: они ожидали, что новый пророк сотворит чудо. Все пребывали в состоянии радостного возбуждения, словно возвращались после тяжкой битвы. И только четверо учеников шли молча. Они были встревожены и старались держаться поближе к Учителю, чтобы тот утешил их. Назарет, родина Учителя, освистал их и прогнал прочь -- нехорошо начался их великий поход! "А что если нас прогонят и из Каны, и из Капернаума, и отовсюду с берегов Геннисаретского озера, -- что тогда будет с нами? -- думали они. -- Куда нам тогда идти? Кому возглашать слово Божье? Коль народ Израиля отречется от нас и подвергнет осмеянию, к кому тогда обращаться? Уж не к неверным ли?" Они смотрели на Учителя, но никто из них не осмелился рта раскрыть. Однако Иисус заметил испуг в их глазах, взял за руку Петра и сказал: -- Эх, Петр-маловер! Черный зверь со вздыбленной шерстью сидит, содрогаясь, в зрачке твоего глаза. Имя ему -- Страх. Тебе страшно? -- Когда я далеко от тебя, Учитель, мне страшно. Поэтому я и подошел к тебе. Поэтому все мы подошли. Поговори с нами, дабы укрепились сердца наши. Иисус улыбнулся. -- Когда я заглядываю в глубину души моей, сам не знаю как и почему истина выходит из сердца моего в образе притчи. Поэтому, товарищи, я снова расскажу вам притчу. Однажды знатный вельможа женил сына своего и велел приготовить во дворце роскошный ужин. Когда закололи быков и накрыли столы, он послал слуг сообщить приглашенным: "Все готово, соблаговолите пожаловать на свадьбу". Но каждый из приглашенных нашел какой-то повод, чтобы не явиться. "Я купил поле и отправляюсь осмотреть его", -- сказал один. "Я сам недавно женился и потому не могу прийти", -- сказал другой. "Я купил пять пар быков и должен испытать их", -- сказал третий... Слуги вернулись и сказали хозяину: "Никто из приглашенных не может прийти, все они заняты". Вельможа разгневался: "Отправляйтесь немедленно на площади и перекрестки, соберите бедняков, хромых, слепых, калек и приведите их сюда! -- приказал он. -- Я пригласил друзей, но они отказались. Так пусть же в доме моем соберутся те, кого я не звал, -- пусть едят, пьют и разделят с сыном моим радость его". Иисус умолк. Он уж было успокоился, но, когда во время рассказа вспомнил о назаретянах и евреях, гнев обозначился между его бровями. Ученики смотрели на него, недоумевая. -- Кто же эти приглашенные и кто те, кого не приглашали? Что это за свадьба? Прости, Учитель, мы не поняли, -- сказал Петр, в отчаянии почесывая свою огромную голову. --Вы поймете это, когда я позову приглашенных войти в Ковчег, а они откажутся, -- сказал Иисус. -- Потому что есть у них виноградники, поля и жены, а глаза их, уши, уста, ноздри и руки -- пять пар быков, на которых они пашут. Но что вспахивают они? Ад! Иисус вздохнул, посмотрел на товарищей и почувствовал, насколько он одинок в мире. -- Вот я говорю, а кому я говорю все это? -- произнес Сын Марии. -- Бросаю слова на ветер. Говорю и чувствую, как я одинок. Когда у пустыни появится слух, дабы слышать меня? -- Прости нас, Учитель, -- снова сказал Петр. -- Пласт земли есть разум наш. Погоди, и он даст обильные всходы. Иисус повернулся к почтенному раввину и посмотрел на него. Но тот устремил взгляд в землю, догадываясь о скрытом грозном смысле, а его старческие глазки с выцветшими ресницами наполнились слезами. На околице Назарета у деревянного барака стоял мытарь, собиравший налоги, по имени Матфей: всякий товар при въезде и выезде облагался налогом в пользу римлян. Приземистый, тучный, бледный человечек: мягкие желтоватые руки, перепачканные чернилами пальцы, черные ногти, крупные волосатые уши, высокий, как у евнуха, голос. Все селение ненавидело и презирало его, никто не подавал ему руки; все отворачивались, проходя мимо барака. Разве не гласят Писания: "Только Богу, но не людям надлежит платить подати"? Этот же мытарь на службе у тирана попирает Закон, живя беззаконием. Воздух осквернен на семь миль вокруг него. -- Идемте быстрее, ребята, -- сказал Петр. -- Старайтесь не дышать. Отвернитесь от него! Но Иисус остановился. Матфей стоял у барака, зажав в пальцах тростинку для письма, и прерывисто дышал, не зная как поступить -- остаться было боязно, уйти в барак не хотелось. Давно уже владело им желание увидеть нового пророка, который провозглашал, что все люди -- братья. Разве не он сказал как-то: "Богу намного милей раскаявшийся грешник, чем никогда не согрешивший"? Разве не Он сказал в другой раз: "В мир явился я не для праведников, но для грешников: с ними мне любо вести беседу и вкушать пищу"? Разве не он на вопрос: "Учитель, каково истинное имя Божье?" -- ответил: "Любовь"? Вот уже много дней и ночей повторял Матфей эти слова в сердце своем и говорил, вздыхая: "О, если бы мне довелось увидеть его и припасть к стопам его!" И вот теперь, когда пророк рядом, Матфею стыдно поднять глаза, чтобы взглянуть на него, и стоит Матфей неподвижно, опустив голову, и ждет чего-то. Чего же он ждет? Сейчас пророк уйдет и исчезнет навсегда. Иисус шагнул к нему. -- Матфей, -- сказал он тихо, но с такой нежностью, что мытарь почувствовал, как млеет его сердце. Он поднял глаза. Иисус стоял перед ним и смотрел на него. Нежный всесильный взгляд проникал в душу мытаря, сердце его обретало умиротворение, разум -- озарение, на все его существо, дрожавшее в ознобе, нисходили солнечные лучи и согревали его. О, как велика была его радость, уверенность, умиротворенность! Оказывается, мир так прост и так легко обрести спасение? Матфей вошел в барак, закрыл счетные книги, взял под мышку чистый свиток, заткнул за пояс чернильницу, сунул за ухо тростинку для письма. Вытащив из-за пояса ключ, он запер дверь и швырнул ключ в сад. Затем Матфей направился к Иисусу. Колени его дрожали. Он остановился. Подходить или не подходить? Подаст ли ему руку Учитель? Матфей поднял глаза и посмотрел, на Иисуса взглядом, который кричал: "Пожалей меня!" Иисус улыбнулся и протянул ему руку: -- Здравствуй, Матфей! Пошли с нами. Ученики вздрогнули, расступились. Старый раввин наклонился к уху Иисуса: -- Дитя мое, он же мытарь! Это великий грех, ты должен повиноваться Закону. -- Я повинуюсь своему сердцу, старче, -- ответил тот. Они покинули Назарет, миновали сады, вышли в поле. Дул холодный ветер. Вдали поблескивал усыпанный первым снегом Хеврон. Раввин снова взял Иисуса за руку, не желая расставаться, не поговорив с ним... Но что сказать ему? С чего начать? В Иудейской пустыне Бог якобы доверил ему держать в одной длани огонь, а в другой -- семена: он сожжет этот мир и взрастит новый... Раввин тайком взглянул на Иисуса: верить ли этому? Разве не гласят Писания, что Избранник Божий схож с засохшим древом, возросшим среди камней, презираемым и покинутым людьми? "Может быть, это и есть Он..." -- подумал старец. -- Кто ты? -- тихо, чтобы никто не слышал, спросил раввин, опершись о его плечо. -- С того дня, как я появился на свет, мы провели рядом столько времени, а ты до сих пор не узнал меня, дядя Симеон? У почтенного раввина перехватило дыхание. -- Я не в силах постичь это разумом, -- прошептал он. -- Не в силах... -- А сердцем, дядя Симеон? -- Его я не слушаю, дитя мое, -- оно толкает человека в пропасть. -- В пропасть Божью, к спасению, -- сказал Иисус, сочувственно посмотрев на старца. Помолчав немного, он продолжал: -- Помнишь, старче, мечту племени Израилева, которую узрел как-то ночью во сне пророк Даниил в Вавилоне? Воссел Ветхий Днями на престоле своем; одеяние на Нем было бело как снег, и волосы главы Его -- как чистая волна; престол Его -- как пламя огня; Огненная река выходила и проходила перед Ним. Справа и слева от Него воссели Судьи. И разверзлись тогда облака, и сошел на облака... Кто? Помнишь, старче? -- Сын Человеческий, - ответил почтенный раввин, который вот уже в течение нескольких поколений жил этой мечтой, а теперь вот пришли ночи, когда и он стал видеть ее во сне. -- И кто же этот Сын Человеческий, старче? Колени почтенного раввина дрогнули. Он испуганно взглянул на юношу. -- Кто? -- прошептал раввин, прильнув взглядом к губам Иисуса. -- Кто? -- Я, -- тихо сказал тот, опустив руку на голову старцу, словно благословляя его. Почтенный раввин попытался было заговорить, но уста не повиновались ему. -- Прощай, старче! -- сказал Иисус, протянув ему руку. -- Ты счастлив, ибо удостоился зреть до смерти то, чего страстно желал. всю свою жизнь. -- Бог сдержал слово, старче Симеон! Раввин стоял и смотрел на него широко раскрытыми глазами... Чем был окружавший его мир? Престолы, крылья, белые молнии, нисходящие облака, Сын Человеческий в облаках? Может быть, все это снилось ему? Или же он был пророком Даниилом, зревшим во врата грядущего, отворившегося перед ним? Не земля, но облака были вокруг, а этот юноша, который с улыбкой протягивал ему руку, был не Сын Марии, но Сын Человеческий! В голове у него закружилось. Чтобы не упасть, старец оперся на посох и смотрел. Смотрел, как Иисус с пастушьим посохом в руках ступает под осенними деревьями. Солнце опустилось. Не в силах больше удержаться на небе, дождь пал на землю. Одежда почтенного раввина промокла насквозь, прилипла к телу, дождь струями стекал с волос. Старец дрожал от холода, но продолжал неподвижно стоять посреди дороги, несмотря на то, что Иисус и следовавшие за ним ученики уже скрылись за деревьями. Видел ли почтенный раввин сквозь дождь и ветер, как босые оборванцы идут вперед, совершая свое восхождение?.. Куда идут они? К чему стремятся? Раздуют ли эта оборванные, босые и необразованные мировой пожар? Бездна есть воля Господня... -- Адонаи, -- прошептал старец. -- Адонаи... И слезы потекли из глаз его. 22. Рома возвышается над народами, раскрыв свои всесильные ненасытные объятия и захватывая в них корабли, караваны, богов и творения всех земель и морей. Она не верит ни в какого бога и потому смело, с иронической снисходительностью принимает у себя при дворе всех богов: из далекой огнепоклоннической Персии -- солнцеликого сына Ахурамазды Митру, сидящего верхом на предназначенном для заклания священном быке; из многогрудой страны над Нилом -- Исиду, которая разыскивает весной по цветущим полям своего мужа и брата Осириса, разорванного Тифоном на четырнадцать частей; из Сирии, страны душераздирающих рыданий, -- прекрасного Адониса; из Фригии -- Аттиса, лежащего в могиле, покрытой увядшими фиалками; из бесстыжей Финикии -- тысячемужнюю Астарту; из Азии и Африки -- всех их богов и демонов, а из Эллады -- сияющий вышний Олимп и мрачный аид. Рома принимает всех богов, она проложила дороги, очистила море от пиратов, сушу -- от разбойников, установила мир и навела порядок в мире. И нет над ней никого, даже Бога, а под ней -- все: боги и люди, граждане и рабы римские. Густоузорчатым свитком свернулось Время во длани ее. И пространство тоже. "Я вечна", -- тщеславно заявляет она, лаская двуглавого орла, отдыхающего у ног своей госпожи, сложив окровавленные крылья. "Быть всемогущей и бессмертной -- сколько в этом блеска, сколько непоколебимого ликования!" -- думает Рома, и высокомерная сытая усмешка широко расползается по ее упитанному размалеванному лицу. Рома довольно усмехается, даже не подозревая, для кого проложила она дороги на суше и на море, для кого тяжко трудилась столько веков, устанавливая мир и наводя порядок в мире. Она одерживала победы, создавала законы, богатела, распространяясь по всей вселенной. Для кого все это? Для того, кто шел в этот час босым вверх по пустынной дороге из Назарета в Кану, ведя за собой ватагу оборванцев. У него не было ни крыши над головой на ночь, ни одежды, ни еды: все его закрома, кони да богатые шелковые одеяния еще пребывали на небесах, но и они уже двинулись с места и начали спускаться вниз. В пути его окружают пыль да камни, ноги его в крови, в руках у него скромный пастуший посох, на который он опирается, когда время от времени останавливается, молча обводя взглядом возвышающиеся вокруг горы и свет поверх гор, который есть Бог, восседающий в высях и наблюдающий оттуда за людьми. Иисус поднимает посох, приветствуя Его, и снова пускается в путь. Они уже добрались до Каны. На околице селения бледная и счастливая беременная молодая женщина наполняла кувшин водой из колодца. Путники узнали ее: это была та самая девушка, на свадьбе которой они побывали летом, благословив ее на рождение сына. -- Наша молитва услышана, -- с улыбкой сказал ей Иисус. Женщина зарделась, спросила, не желают ли путники утолить жажду, те отказались, и тогда она поставила кувшин на голову, дошла до крайних домов селения и исчезла из виду. Петр отправился вперед и принялся стучаться во все двери подряд. Дивное опьянение овладело им: приплясывая, спешил он от порога к порогу и кричал: -- Откройте! Откройте! Двери открывались, из домов выходили женщины. Уже вечерело, возвращающиеся с полей крестьяне удивленно спрашивали: -- Что случилось, ребята? Чего это вы стучитесь во все двери? -- Настал День Господень, -- отвечал Петр. -- Грядет потоп, ребята, а мы тащим новый Ковчег: кто верует, входите внутрь! Видите, в руках у Учителя ключ? Поторапливайтесь! Женщины перепугались, мужчины, подошли к Иисусу, который сидел на камне и пастушьим посохом чертил на земле кресты и звезды. Больные и калеки со всего селения собрались вокруг. -- Исцели нас своим прикосновением, Учитель. Молви нам доброе слово, и мы забудем про слепоту, проказу, увечья. Высокая, стройная пожилая женщина благородной наружности, в черных одеждах, крикнула: -- Я имела единственного сына, а его распяли. Воскреси его! Кто была эта благородная женщина почтенного возраста? Поселяне с удивлением повернулись к ней. Никто из селения не был распят: они смотрели туда, откуда прозвучал голос, но женщина исчезла в сумерках. Наклонившись к земле, Иисус чертил кресты и звезды. До слуха его донеслись звуки боевой трубы, -- они катились с возвышавшегося напротив холма. Послышался тяжелый, размеренный конский топот, и в лучах заходя щего солнца блеснули вдруг бронзовые щиты и шлемы. Крестьяне обернулись на эти звуки, и лица их помрачнели. -- Окаянный извращается с охоты: снова отправился ловить повстанцев. -- Он привез в наше селение разбитую параличом дочь, чтобы исцелить ее здесь, на свежем воздухе, но в руках у Бога Израиля счетная книга, в которую он все записывает и ничего не прощает. Земля Каны поглотит ее! -- Тише, злополучные! Вот он! Впереди ехали три всадника -- средним из них был Руф, центурион Назарета. Он пришпорил коня, приблизился к толпе крестьян, поднял плеть и крикнул: -- Чего собрались? Расходитесь! Лицо его было печально. За несколько месяцев он постарел, волосы его поседели. Страдания единственной дочери, которую как-то утром нашли на ее ложе разбитую параличом, совсем сломили его. Поворачивая из стороны в сторону коня и разгоняя так толпу, он вдруг заметил сидевшего несколько поодаль на камне Иисуса, и лицо его на миг просветлело. Руф пришпорил коня, подъехал к Иисусу и сказал: -- С возвращением из Иудеи, Сыне Плотника! Я искал тебя. Он повернулся к крестьянам. -- Мне нужно поговорить с ним. Уходите! Тут Руф заметил учеников и оборванцев, следовавших за ними из Назарета, узнал некоторых из них и нахмурился. -- Ты распинал, Сыне Плотника, так смотри же, как бы тебя самого не распяли. Не путайся с народом, не будоражь ему мысли, -- тяжела моя рука, а Рим вечен. Иисус усмехнулся: он хорошо знал, что Рим не вечен, но промолчал. Крестьяне с ропотом разошлись и, став поодаль, разглядывали трех повстанцев, которых легионеры схватили и вели, заковав в цепи, -- высокого старика с раздвоенной бородой двух его сыновей. Подняв головы, эти трое смотрели поверх римских шлемов на мир, не видя в нем ничего, кроме гневно стоящего в небесах Бога Израиля. Иуда узнал их -- это были его старые соратники -- и кивнул, но те, ослепленные сиянием Божьим, не видели его. -- Сыне Плотника, -- сказал центурион, наклонившись с коня. -- Есть боги, ненавидящие и убивающие нас, есть боги, не соизволяющие даже опустить взгляд, дабы узреть нас, но есть также благосклонные, премного милосердные боги, исцеляющие несчастных смертных от недугов. Из каких богов твой бог, Сыне Плотника? -- Бог един, -- ответил Иисус. -- Не богохульствуй, центурион! -- Я не желаю вступать с тобой в богословские споры, -- сказал Руф, покачав головой. -- Презираю евреев: вам бы все о боге разглагольствовать, прости на слове. Об одном только хочу спросить тебя: может ли твой бог... Руф умолк. Ему было стыдно просить о милости еврея. Но тут перед его мысленным взором возникло вдруг небольшое девичье ложе и неподвижно лежащее на нем тело бледной девочки с зелеными глазами, которые смотрели на него -- смотрели и умоляли... Он преодолел стыд и нагнулся еще ниже, свесившись с седла. -- Может ли твой бог, Сыне Плотника, может ли он исцелять немощных? Центурион смотрел на Иисуса страждущим взглядом. -- Может ли? -- повторил Руф, потому как Иисус не отвечал. Иисус медленно поднялся с камня и подошел к всаднику. -- Дети платят за прегрешения отцов своих -- таков Закон моего Бога. -- Это несправедливо! -- в отчаянии воскликнул центурион. -- Это справедливо! -- возразил Иисус. -- Отед и дитя одного корня: вместе возносятся они на небо, вместе спускаются в ад. Одного разишь -- оба получают ранения, один совершает проступок -- оба несут наказание. Ты, центурион, подвергаешь нас гонениям и смерти, и Бог Изранлй наносит удар, разбивающий параличом дочь твою. -- Тяжелы твои слова, Сыне Плотника. Однажды мне довелось слышать твою речь в Назарете, и слова твои показались мне слишком мягкими, чтобы подобать римлянину, а теперь... -- Тогда речь шла о Царстве Небесном, а теперь -- о конце света. С того дня, как ты услышал меня, центурион, Судья Праведный восседает на престоле своем, раскрыв счета, а Правосудие явилось на зов Его и стоит подле Него с мечом во длани. -- Стало быть, твоему богу тоже недоступно нечто большее, чем Правосудие?! -- в сердцах воскликнул центурион. -- И он тоже не в силах преступить этот предел? А как же та весть, которую ты провозглашал летом в Галилее? Любовь?! Любовь! Дочь моя нуждается не в Правосудии бога, а в любви его. Я ищу бога, который выше правосудия и способен исцелить мое дитя. Потому я сделал все, что только было в моих силах, чтобы разыскать тебя. Любви -- слышишь? -- Любви, а не Правосудия! -- Чуждый жалости и любви центурион римский, кто вложил эти слова в суровые уста твои? -- Любовь к моему ребенку и страдание. Мне нужен бог, который исцелит мое дитя. Тогда я уверую в него. -- Блаженны верующие в Бога без свершения чудес. -- Блаженны. Но я человек суровый и недоверчивый. Многих богов видел я в Риме, целые тысячи их держим мы в клетках, ими я уже сыт по горло. -- Где твоя дочь? -- Здесь, в верхней части селения, в саду. -- Пошли! Центурион стремительно соскочил с коня и пошел впереди с Иисусом, чуть поодаль за ними следовали ученики, еще далее -- толпа крестьян, а в хвосте отряда оказался теперь и Фома, радости которого не было предела: он шел с солдатами и распродавал нарасхват свой товар. -- Эй, Фома! -- окликнули его ученики. -- Ты все еще не хочешь пойти с нами? Сейчас ты увидишь чудо и уверуешь. -- Сначала увижу, -- ответил Фома. -- Увижу и потрогаю. -- Что ж ты потрогаешь, премудрый торгаш? -- Правду. -- Да разве у правды есть тело? Что еще за чушь ты несешь, баламут? -- Если у нее нет тела, зачем мне она? - посмеиваясь, сказал Фома. -- Я должен потрогать ее. Не верю ни глазам, ни ушам, одним только рукам верю. Они поднялись в верхнюю часть селения и вошли в приветливый, выбеленный известью домик. Девочка лет двенадцати лежала на белом ложе, широко раскрыв большие зеленые глаза. При виде отца лицо ее просияло. Душа ее стремительно рванулась, пытаясь поднять парализованное тело, но это оказалось ей не по силам и радость на лице угасла. Иисус склонился над девочкой, взял ее за руку. Вся его сила собралась в ладонь. Вся его сила, любовь и милосердие. Он молчал, устремив взгляд в зеленые глаза, и чувствовал, как его душа порывисто устремляется через кончики пальцев в тело девочки. А та жадно смотрела на него, чуть приоткрыв рот, и улыбалась. В комнату, ступая на цыпочках, вошли ученики, и среди них тут как тут и Фома с коробом товара за спиной и трубой за поясом. Крестьяне собрались вокруг домика в саду и на узкой улочке и ждали, затаив дыхание. Прислонившись к стене, центурион смотрел на дочь, стараясь скрыть охватившее его волнение. Мало-помалу на щеках девочки стал проступать румянец, грудь ее поднялась, приятное щекочущее ощущение прошло от руки к сердцу и от сердца к стопам. Все внутри нее трепетало и вздрагивало, словно листва тополя над дуновением легкого ветерка. Иисус чувствовал, как рука девочки трепещет, словно сердце, и оживает в его ладони. И тогда он открыл уста и ласково велел: -- Встань, девочка! Девочка слабо задвигалась, как если бы тело ее возвращалось из состояния оцепенения, потянулась, словно пробуждаясь ото сна, уперлась руками о ложе, подняла тело и одним прыжком очутилась в объятиях отца. Фома выпучил раскосые глаза, протянул руку и прикоснулся к девочке, словно и вправду желая убедиться, что она настоящая. Ученики перепугались от неожиданности, а среди собравшегося вокруг народа прошел неясный гул и тут же все испуганно умолкли. Было слышно только свежий смех девочки, обнимавшей и целовавшей отца. Иуда подошел к Учителю. На лице его были раздражение и злость. -- Тратишь свою силу на неверных? Творишь добро врагам нашим? Может быть, это и есть конец света, который ты несешь нам? Это и есть огонь? Но Иисус пребывал очень далеко, витал в непроглядных облаках, и не слышал его. Увидав, как девочка вскочила с ложа, он сам испугался больше, чем кто-либо другой. Ученики пустились в пляс вокруг него, не в силах сдержать нахлынувшую на них радость. Как хорошо сделали они, бросив все и последовав за ним, -- он истинный пророк, творящий чудеса! А Фома мысленно взвешивал, положив на одну чашу весов свой товар, на другую -- Царство Небесное. Некоторое время чаши покачивались, затем остановились: перевесила чаша с Царством Небесным. Это занятие сулило выгоду: здесь на пятаке можно заработать тысячу, -- стало быть, вперед, во имя Бога! Фома подошел к Учителю и сказал: -- Учитель, ради твоего драгоценного расположения я раздам свой товар бедноте: не забудь про то, пожалуйста, в день, когда наступит Царство Небесное. Я жертвую всем и иду за тобой. Сегодня я увидел правду и потрогал ее. Но Иисус все еще пребывал очень далеко: он слышал, но не отвечал. -- Оставлю только трубу, -- продолжал старый коробейник. -- Буду трубить, созывая народ; итак, займемся торговлей нового, вечного товара -- благодати! Центурион подошел к Иисусу, держа дочь в объятиях, и сказал: -- Ты воскресил мою дочь, человече Божий. Как отблагодарить тебя? -- Я освободил твою дочь от оков Сатаны, освободи же и ты, центурион, трех повстанцев от оков Рима, -- сказал Иисус. Руф покачал головой и вздохнул: -- Не могу, -- с сожалением сказал он. -- Правда не могу. Я дал присягу римскому императору, как и ты дал присягу Богу, которого ты почитаешь, -- разве мы можем нарушить ее? Требуй другой награды. Послезавтра я отправляюсь в Иерусалим и желаю отблагодарить тебя до отъезда. -- Наступит день, когда мы еще встретимся в трудный час в святом Иерусалиме, центурион. Тогда я и потребую награды. Потерпи дотоле, -- ответил Иисус. Он положил руку на белокурые волосы девочки и долго держал ее так. Закрыв глаза, он ощущал, как тепла головка, как мягки волосы, какое наслаждение есть женщина. -- Дитя мое, -- сказал он наконец, открыв глаза. -- Скажу тебе нечто, о чем ты никогда не должна забывать: возьми отца своего за руку и выведи его на путь истинный. -- А что есть путь истинный, человече Божий? -- спросила девочка. -- Любовь. Центурион велел принести еду и питье, накрыть столы. -- Приглашаю вас, -- сказал Руф Иисусу и ученикам. -- Сегодня ешьте и пейте в этом доме: я праздную воскрешение моего ребенка. Уже много лет не знал я радости, а нынче она переполняет мое сердце. Добро пожаловать! И, наклонившись к Иисусу, добавил: -- Я обязан премного возблагодарить бога, которого ты почитаешь. Дай мне его, и я отправлю его в Рим вместе с - другими богами. -- Он сам придет туда, -- ответил Иисус и вышел во двор подышать воздухом. Наступила ночь. Высоко в небе стали зажигаться звезды, а внизу, в небольшой деревеньке, зажглись светильники У и заблистали человеческие глаза. Нынче повседневные разговоры стали более возвышенными, -- люди чувствовали, как Бог, словно добрый лев, вошел к ним в селение. Накрыли столы. Иисус уселся между своими учениками и разделил хлеб. Он молчал: душа его все еще беспокойно трепетала, словно спасшись от великой опасности ,или свершив великое непредвиденное деяние. Ученики вокруг тоже молчали, но сердца их радостно бились. Ведь все эти светопреставления да Царства Небесные и вправду оказались не пустыми мечтаниями да душевными треволнениями, но истиной, а чернявый юноша, который сидит рядом, ест, говорит, смеется и спит, как и все люди, и вправду был посланником Божьим! Когда ужин окончился и все отправились на покой, Матфей опустился на колени перед светильником, вытащил из-за пазухи непочатый свиток, вынул из-за уха вростинку, склонился над чистым листом и на долгое время погрузился в раздумья. Как и с чего начать? Бог определил ему место рядом с этим святым человеком, (чтобы верно описать изреченные им слова и сотворенные им чудеса, дабы те не исчезли бесследно, дабы грядущие поколения узнали про них и тоже обрели путь к спасению. Воистину это и есть его долг, вверенный ему Богом. Он обучен письму, стало быть, перед ним поставлена угрудная задача -- удержать тростинкой то, что готово исчезнуть, занести это на лист и сделать бессмертным. Пусть ученики презирают его и гнушаются общаться с ним за то, что ранее он был мытарем. Он докажет, что раскаявшийся грешник лучше праведника. Матфей окунул тростинку в бронзовую чернильницу, услышал справа от себя трепетание крыльев, словно некий ангел склонился к уху его, чтобы диктовать, и принялся быстро записывать уверенной рукой: "Книга родословия Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил..." Он все писал и писал, до тех пор пока небо на востоке не заалело и раздался первый петушиный крик. Они отправились в путь. Впереди шел Фома с трубой, трубил и будил село. "Будьте здоровы! -- кричал Фома. -- До встречи в Царстве Небесном!" За ним шел Иисус с учениками и толпой оборванцев и калек, из которых одни следовали за ним еще из Назарета, а другие -- из Каны, и все пребывали в ожидании. "Быть того не может, чтобы не пришел благословенный час, когда он обратится к нам и избавит от голода и недугов", -- думали они. Иуда в тот день замыкал шествие. Он раздобыл широкий мешок, подходил к дверям, вызывал хозяек и говорил, одновременно прося и угрожая: -- Мы стараемся ради вашего спасения, злополучные, так помогите же нам, чтобы мы не умерли с голоду. И святые, знаете ли, тоже должны питаться, чтобы иметь силы для спасения людей. Кусок хлеба, горсть маслин, сыр, изюм, финики -- все, что придется. Бог все записывает и оплачивает на том свете: ты ему -- раздавленную маслину, а он тебе -- целую масличную рощу. А если какая хозяйка медлила открыть закрома, Иуда кричал: -- Чего ты скаредничаешь? Не завтра, так послезавтра, а может быть, и сегодня вечером небеса разверзнутся, оттуда низринется огонь, и от всего твоего добра останется только то, что ты отдашь, и если сама ты спасешься, то только благодаря хлебу, маслинам да бутылке масла, которые поднесешь нам, злополучная! Напуганные женщины открывали закрома, и, пока Иуда добрался до края селения, его сума оказалась набитой до краев милостыней. Наступила зима, земля дрожала от холода. Многие деревья стояли голые и мерзли, но маслина, финиковая пальма и кипарис, благословенные Богом, сохраняли свое убранство в неприкосновенности и летом и зимой. И те из людей, кто был беден, тоже мерзли, словно потерявшие листву деревья. Иоанн набросил Иисусу на плечи свой шерстяной плащ и теперь тоже дрожал от холода, спеша поскорее добраться до Капернаума, чтобы открыть там материнские сундуки. Почтенная Саломея много напряла за свою жизнь, сердце у нее было доброе, и она раздавала вещи, не скупясь. Она даст товарищам теплую одежду, хоть скряга Зеведей и будет брюзжать, потому как именно она благодаря своему упорству и мягкости распоряжается в доме. Торопился и Филипп. Он думал о том, что его закадычный друг Нафанаил все дни напролет сидит, согнувшись, за шитьем и штопаньем сандалий и постолов. За этим занятием проходила вся его жизнь -- где уж тут найти время, чтобы мыслями вознестись к Богу и самому подняться ввысь, приставив к небу лестницу Иакова! "Скорее бы увидеть его и открыть великую тайну, дабы и он, горемычный, обрел спасение!" -- думал Филипп. Они свернули на более краткий путь, оставив слева богомерзкую Тивериаду, с ее проклятым тетрархом, умертвившим Крестителя. Матфей подошел к Петру, желая спросить, что он помнит о реке Иордане и Крестителе, чтобы подробно записать о том, но Петр отпрянул и отвернулся, опасаясь, как бы дыхание мытаря не осквернило его. Огорченный Матфей зажал под мышкой начатый свиток, задержался позади, разыскал двух погонщиков, которые бывали в Тивериаде, и принялся расспрашивать их, чтобы затем изложить на письме, как происходило нечестивое убиение. Правда ли, что тетрарх напился допьяна и смотрел, как пляшет перед, ним обнаженная жена брата его Саломея?.. Матфею надо было знать все подробности, чтобы затем увековечить их письменами. Между тем они добрались до большого колодца в окрестностях Магдалы. Солнце скрылось, лик земной укутала тусклая мгла, черные нити дождя повисли в воздухе, соединяя небо с землей. Магдалина подняла глаза, посмотрела в окошко и увидела, что небо темнеет. "Наступила зима. Надо поторапливаться!" -- прошептала она, рывком пустила веретено крутиться быстрее и поспешно принялась прясть отборную белую шерсть, которую раздобыла, чтобы сделать любимому теплый плащ и защитить его от холода. Время от времени она поглядывала во двор на большое гранатовое дерево, ветви которого изгибались под тяжестью плодов: Магдалина не сорвала ни одного, храня их для Иисуса. "Велико милосердие Божье", -- думала Магдалина. В один прекрасный день возлюбленный снова пройдет по ее улочке, и тогда она наберет полный передник гранатовых плодов и бросит их к его ногам. Он нагнется, поднимет один и освежит пересохшую гортань. Она пряла, смотрела на плоды граната и воскрешала в памяти свою жизнь. Жизнь эта начиналась и оканчивалась Иисусом, Сыном Марии. Сколько Горя, сколько радости было в этом! Почему он оставил ее? В последнюю ночь открыл дверь, словно вор, и ушел. Куда он направился? Снова будет бороться с тенями? Вместо того, чтобы вскапывать землю, плотничать или рыбачить на море и обладать женщиной -- ибо она ведь тоже от Бога! -- чтобы спать с ней. О, если бы только он снова прошел через Магдалу, она бы бросилась к нему с плодами граната в переднике и утолила его жажду! И вот когда она мысленно представляла себе все это, проворно вращая искусной рукой веретено, с улицы донеслись голоса и шум шагов. Заиграла труба. Ба, да разве это не труба косоглазого Фомы-коробейника?! Звонкий голос кричал: -- Открывайте! Открывайте! Пришло Царство Небесное! Магдалина вскочила с места. Грудь ее высоко вздымалась. Он пришел. Пришел! Дрожь пробежала по телу, бросая ее то в жар, то в холод. Она бросилась как была, без платка, с волосами, распущенными по плечам, пробежала через двор, выскочила за ворота, увидала Господа, издала радостный крик и бросилась ему в ноги. -- Учитель! Учитель! -- торопливо повторяла Магдалина. -- Добро пожаловать! Она забыла о плодах граната и о своем намерении, опутала святые колени рассыпавшимися по земле волосами цвета воронова крыла, все еще хранившими старые греховные благоухания. -- Учитель, Учитель, добро пожаловать! -- торопливо повторяла она, нежно увлекая его в свое убогое жилище. Иисус наклонился, взял Магдалину за руку, поднял ее. Он держал ее, очарованный и робкий, как неопытный жених держит невесту. Все тело его ликовало. Не к Магдалине наклонился он, не Магдалину поднял он с земли, - пред ним была душа человеческая, а он был ее нареченным. Магдалина дрожала всем телом, густо покраснев и прикрыв грудь волосами. Все смущенно разглядывали ее. Как она исхудала и побледнела, что за круги лилового цвета появились вокруг глаз, и даже пухлые губы зачахли, словно цветы, лишенные влага! Они шли вдвоем, взявшись за руки, и это казалось им сном: не по земле ступали они, но плыли по воздуху. Может быть, это была свадьба, а оборванцы, занявшие всю дорогу и следовавшие за ними, были их свитой? Может быть, растущее во дворе отягощенное плодами гранатовое дерево было добрым духом, богиней дома или же счастливой простой женщиной, которая произвела на свет сыновей и дочерей, а теперь горделиво стоит себе посреди двора? -- Магдалина, -- тихо сказал Иисус. -- Все твои грехи прощены, ибо ты много любила. Она наклонилась, исполненная ликования, желая сказать: "Я девственна!", но от радости не могла рта раскрыть. Побежала, нарвала гранатов, наполнила ими передник и высыпала целую кучу красных освежающих плодов к ногам Возлюбленного. И сталось точь-в-точь так, как представляла она себе в своих мечтаниях: Иисус нагнулся, взял один гранат, разломил его, наполнил пригоршню зернами и освежил пересохшую гортань. Затем и ученики взяли по гранату и утолили жажду. -- Магдалина, почему ты так встревоженно смотришь на меня? Словно прощаешься со мной. -- Я встречаю тебя и прощаюсь с тобой каждую минуту с того часа, как появилась на свет, Возлюбленный мой, -- ответила Магдалина так тихо, что слышали только Иисус и стоявший рядом Иоанн. Она помолчала и затем добавила: -- Я должна смотреть на тебя, потому что женщина родилась от мужчины и до сих пор не может отделиться от него. Но ты должен смотреть на небо, потому что ты мужчина, а мужчину сотворил Бог. Так что позволь мне смотреть на тебя, дитя мое. Эти великие слова -- "Дитя мое!" -- она произнесла так тихо, что даже Иисус не слышал ее, но грудь ее вздымалась и колыхалась, будто она кормила сына. В толпе прокатился ропот, пришли новые немощные, двор наполнился людьми. -- Учитель, -- сказал Петр. -- Народ ропщет, торопится... -- Чего они хотят? --- Доброго слова, чуда. Взгляни на них. Иисус обернулся. В воздухе, накалившемся словно перед надвигающейся бурей, он увидел множество глаз, смотревших на него с затаенной мукой, н множество приоткрытых ртов, исполненных нетерпеливого ожидания. Какой-то старик пробрался сквозь толпу. Ресницы его выпали, глаза были словно две зияющие раны, с костлявой шеи свисало десять амулетов, на каждом из которых была начертана одна из десяти заповедей. Старик остановился на пороге, опершись на палку с раздвоенным концом. -- Учитель, -- сказал он голосом, полным досады и гнева. -- Учитель, мне сто лет, и всегда на шее у меня висело десять заповедей Божьих, ни одной из которых я не преступил. Каждый год отправляюсь я в Иерусалим и приношу в жертву святому Саваофу овна, зажигаю свечи, воскуряю благовония. По ночам я не сплю, пою псалмы и смотрю то на звезды, то на горы и все ожидаю -- другой награды мне и не надо! -- что Господь спустится и я увижу его... Годы шли за годами, но все напрасно. Одной ногой я уже стою в могиле, а все еще не видел его. Почему? Почему? Это повергает меня в великую скорбь, Учитель. Когда я наконец увижу Господа? Когда я наконец обрету покой? По мере того, как старик говорил, он все больше приходил в ярость, стучал палкой о землю и кричал. Иисус улыбнулся и ответил: -- Однажды, старче, у восточных врат великого города стоял мраморный престол. На престоле этом восседала тысяча царей слепых на правый глаз, тысяча царей слепых на левый глаз и еще тысяча царей зрячих на оба глаза, и все они взывали к Богу, чтобы он предстал перед ними и они узрели его. И вот, когда все цари ушли, пришел какой-то бедняк, босой и голодный, сел и тихо сказал: "Боже, глаза человеческие не в силах смотреть на солнце, ибо они ослепнут. Как же они могут зреть тебя, Всемогущий? Смилуйся, Господи, смягчи силу свою, ослабь сияние свое, дабы и я, убогий да немощный, мог узреть тебя!" И тогда - слышишь,, старче? -- Бог стал куском хлеба, чашей прохладной воды, теплой одеждой, хижиной и женщиной, кормившей леред этой хижиной младенца грудью своей. Бедняк раскрыл объятия и улыбнулся счастливо. "Благодарю тебя, Господи, -- прошептал он. -- Ты снизошел до меня, стал хлебом, водой, теплой одеждой, женой и сыном моими, чтобы я увидел тебя, и я увидел. Молитвенно склоняюсь пред многообразным ликом твоим возлюбленным!" Все молчали. Старик вздохнул глубоко, словно буйвол, поднял палицу, чтобы проложить себе дорогу, и исчез в толпе. Тогда какой-то недавно женившийся юноша поднял сжатую в кулак руку и воскликнул: -- Говорят, ты несешь огонь, чтобы сжечь им мир, сжечь наши дома н детей наших. Такова, стало быть, любовь, о которой ты возглашаешь, будто несешь ее нам? Такова справедливость? Огонь? Глаза Иисуса наполнились слезами: ему стало жаль молодожена. И, правда, такова ли справедливость, которую он несет? Огонь? Разве нет иного пути к спасению? -- Скажи ясно: что нужно сделать, чтобы спастись? -- закричал какой-то хозяин, расталкивая толпу локтями, чтобы подойти ближе за ответом, -- он был туговат на ухо и плохо слышал. -- Откройте сердца свои, откройте закрома свои, раздайте добро беднякам! -- громко воскликнул Иисус. -- Пришел День Господень! Кто скупится и прячет на старость ломоть хлеба, сосуд масла, надел земли, тот вешает этот ломоть хлеба, сосуд масла и надел земли себе на шею, и все это тянет его в ад. -- В ушах у меня звенит, -- сказал хозяин. -- Мне становится дурно. Пойду-ка я лучше, с твоего позволения! Полный негодования, он направился к своим богатым хоромам. "Слыханное ли дело -- раздавать голодранцам наше добро! И это есть справедливость?! Чтоб ему пропасть!" - бормотал он себе под нос вперемешку с ругательствами. Иисус посмотрел вослед уходящему и вздохнул: -- Широки врата в ад, широк туда путь, и усеян он цветами. Узки врата в Царство Божье, и восхождение предстоит к ним. Пока мы живы, можно выбирать, ибо жизнь есть свобода, но, когда придет смерть, произойдет то, что должно произойти, и нет от того спасения... -- Если хочешь, чтобы я поверил тебе, сотвори чудо! -- крикнул калека на костылях. -- Исцели меня: хромым, что ли, входить мне в Царство Небесное? -- А мне -- прокаженным? -- А мне -- одноруким? -- А мне -- слепым? Калеки двинулись вперед всей гурьбой, угрожающе столпились перед Иисусом и принялись кричать, утратив всякий стыд. Какой-то безглазый старик поднял свой посох и завопил: -- Или исцелишь нас, или не уйдешь сегодня живым из нашего села! Петр вырвал посох из рук старика. -- С такой душой никогда не видать тебе света, негодный слепец! Калеки осерчали, разозлились. Разозлились и ученики, собравшиеся вокруг Иисуса. Испуганная Магдалина бросилась было запирать дверь на засов, но Иисус остановил ее. -- Сестра моя Магдалина, несчастно это поколение, только голос плоти и повелевает им, -- сказал он. -- Привычки, грехи и жир отягощают их души. Отделяя плоть, кости и внутренности, я пытаюсь отыскать их души и не могу. Увы! Наверное, только огонь способен исцелить их! Он повернулся к толпе. Теперь глаза его были сухими, безжалостными. -- Как поле выжигают перед посевом, чтобы взошли добрые всходы, так и Бог выжжет землю. Он не щадит тернии, чертополох и прочие сорняки. Это и есть справедливость! Прощайте! И повернувшись к Фоме, сказал: -- Труби, Фома, уходим! Он вытянул перед собой пастуший посох, оробевшая толпа расступилась в стороны и пропустила Иисуса. Магдалина захватила из дому платок, бросила все как было -- незаконченную пряжу, глиняный горшок в очаге, некормленную птицу во дворе, -- швырнула ключ от двери посреди дороги и, не оборачиваясь, молча закуталась плотнее в платок и последовала за Сыном Марии. 23. Когда они добрались до Капернаума, начало уже темнеть. Набухшая от дождя туча прошла у них над головами: ветер подул и отогнал ее к югу. - Остановимся на ночлег в нашем доме, -- сказали сыновья Зеведея. -- Он достаточно большой -- места всем хватит, там и устроим пристанище . -- А как на это, посмотрит почтенный Зеведей? -- насмешливо спросил Петр. -- Думаю, он даже своему ангелу-хранителю не даст воды напиться. Иоанн покраснел и сказал: -- Я верю, что дыхание Учителя будет ему во благо. А Иисус шел вперед, не слушая этих разговоров. Слепые, прокаженные и калеки стояла у него перед глазами. "О, если бы я мог донести дыхание мое до каждой души и воззвать к ней: "Проснись!" И тогда, коль произойдет пробуждение, тело станет душой и исцелится...". Когда они вошли в селение, Фома поднес трубу к губам и уже собрался было затрубить, но Иисус остановил его. -- Не нужно, -- сказал он, протянув руку, -- Я устал. И вправду, лицо его было бледно, а под Глазами темнели круги. Магдалина постучалась в первую попавшуюся дверь, попросила воды, Иисус напился, и силы вернулись к нему. -- Я должен тебе чашу свежей воды, Магдалина, -- сказал он, улыбнувшись. Он вспомнил о словах, сказанных другой женщине, самаритянке у колодца Иакова, и добавил: -- Я воздам тебе чашей живой воды. -- Ты уже давно дал мне испить ее, Учитель, -- ответила Магдалина и покраснела. Они проходили мимо хижины Нафанаил. Дверь была открыта, а хозяин стоял под смоковницей с садовыми ножницами в руках и очищал дерево от сухих веток. Филипп оторвался от спутников и поспешно вошел во двор. -- Погоди-ка с подрезанием веток, Нафанаил. Нам нужно поговорить, -- сказал он. Они вошли в дом. Нафанаил зажег светильник. -- Брось все это -- светильники, смоковницы и дом. Пошли с нами, -- сказал Филипп. --Куда? -- Куда? Разве ты не слыхал новость? Настал конец света! Не сегодня-завтра разверзнутся небеса и мир обратится в пепел. Так что давай-ка поскорее в Ковчег, а не то нет тебе спасения. -- В какой еще Ковчег? -- В объятия Учителя нашего, Сына Марии, Сына Давидова, из Назарета. Он только что возвратился из пустыни, где встречался с Богом, они поговорили между собой и договорились о погибели и спасении мира. Бог простер длань свою на власы Учителя нашего и сказал: "Избери тех, кто спасется. Быть тебе новым Ноем. Вот ключ, которым ты будешь отпирать и запирать Ковчег", - с этими словами Бог дал учителю золотой ключ, который он носит на груди, но око человеческое не зрит того. -- Говори, да так, чтобы понять можно было, Филипп, а то у меня все в голове перепуталось. Когда случились все эти чудеса? -- Только что, сказано ведь тебе, в пустыне Иорданской. Крестителя убили, а душа его вошла в тело нашего Учителя. Вот увидишь его и глазам своим не поверишь: изменился, ожесточился, искры сыплются с рук его. Совсем недавно в Кане он прикоснулся к парализованной дочери центуриона Назарета, и та сразу же вскочила и пустилась в пляс. Клянусь нашей дружбой! Так что пошли, не будем терять времени понапрасну! Но Нафанаил только вздохнул в ответ: -- Эх, Филипп. Я уж было так хорошо устроился, у меня столько заказов. Смотри, сколько сандалий и постолов нужно мне изготовить. Только дела мои пошли хорошо, а тут... Он не спеша огляделся вокруг, медленно обводя взглядом дорогие его сердцу орудия труда: скамью, на которой сидел, занимаясь штопаньем, сапожный нож, шила, вощеные шпагата, деревянные шипы... -- Как же я брошу все это? -- пробормотал он со вздохом. -- Там, наверху, тебя ожидают золотые инструменты, будь спокоен. Штопаешь ангелам золотые сандалии, а заказов -- без счета на целые века: шей да снова распарывай, работы хватит. Только поторопись. Пошли, скажешь Учителю: "Я с тобой!" Ничего больше, только: "Я с тобой и пойду за тобою всюду, хоть на смерть!" В том поклялись все мы. -- На смерть?! -- в ужасе воскликнул сапожник, обладавший внушительной наружностью, но трусоватый в душе. -- Так только говорится, недотепа! -- успокоил его пастух. -- Мы все дали такую клятву, но ты не бойся: мы идем не насмерть, а к величию, потому как он, дорогой друг, не человек, нет, он -- Сын Человеческий! -- Да разве это не одно и то же? - Одно и то же? И не стыдно тебе говорить такое?! Или тебе не доводилось слышать как читают пророка Даниила? "Сын Человеческий значит "Мессия", то есть "царь"! Вскоре он воссядет на престол Вселенной, и те из нас, у кого хватило ума пойти вместе с ним, будут распределять почести и богатства. И тебе больше не придется ходить босым -- будешь носить золотые сандалии, а ангелы будут, согнувшись, завязывать ремни на них. Поверь мне, Нафанаил, это хорошая работа, смотри не упусти ее. Достаточно сказать, что проныра Фома, учуяв лакомый кусок, раздал все, что только имел беднякам и прибежал со всех ног. Так что поторапливайся. Он сейчас в доме у Зеведея. Пошли! Но Нафанаил все еще колебался. -- Ты берешь меня за горло, Филипп -- сказал он Наконец -- Но учти, если я окажусь в затруднительном положении, то и другим не поздоровится. А крещения не приму, что бы там ни было. -- Хорошо, хорошо, -- ответил Филипп. -- Вместе будем расхлебывать, как же иначе, я ведь еще с ума не сошел. Будь по-твоему. Пошли! -- Ну что ж, с Богом! Он запер дверь, спрятал ключ на груди и в обнимку с Филиппом направился к дому почтенного Зеведея. Иисус сидел и грелся вместе с учениками у пылающего очага. Почтенная Саломея ходила туда-сюда, не помня себя от радости, все болезни ее как рукой сняло. Она накрыла на стол и все не могла наглядеться на сыновей, с радостью прислуживая святому человеку, который нес Царство. Небесное. Иоанн нагнулся и тайком сказал что-то матери, указав взглядом на учеников, которые продолжал" дрожать от холода в летних льняных одеждах. Мать улыбнулась, пошла во внутренние покои, открыла ларь, достала оттуда шерстяные одежды и торопливо, пока не пришел старик, раздала их ученикам. Самый плотный плащ, из белоснежной шерсти, она с нежностью набросила на плечи Иисусу. Тот повернулся к ней, улыбнулся и сказал: -- Благословенна да будешь ты, матушка Саломея. Заботиться о теле -- должно и справедливо, ибо оно словно верблюд, верхом на котором душа минует пустыню. Так проявим же заботу о нем, дабы выдержало оно все испытания. Почтенный Зеведей вошел в дом, посмотрел на нежданных гостей, пробурчал вполголоса приветствие и уселся в углу. Не нравились ему эти заговорщики -- так он их называл, -- которые явились незваными и захватили его дом. А его не в меру хлебосольная жена еще и стол им накрыла! Будь проклят час, когда появился этот помешанный: мало того, что забрал обоих его сыновей, так вдобавок приходится еде ежедневно ссориться с глупой женой, которая встала на сторону детей. Они, видите ли, правильно поступили: помешанный есть истинный пророк, он станет царем, прогонит римлян и воссядет на престоле Израиля, и тогда по правую руку от него будет стоять Иоанн, а по левую -- Иаков, вельможи высокопоставленные, не рыбаки да лодочники, но высокопоставленные, могущественные вельможи, а здесь, на воде, они только жизнь свою загубят! Такой и тому подобный вздор несла денно и нощно глупая женщина, кричала и топала ногами, Зеведей же то бранился и крушил все, что под руку попадется, то убирался вон из дому и бродил по берегу, словно неприкаянный, а в последнее время ударился в запой. И вот тебе на, все эти заговорщики заявились сегодня вечером к нему в дом, девять огромных ртов, да еще притащили с собой неустанную в трудах любовных Магдалину, уселись вокруг стола и даже не соизволили повернуться к нему -- хозяину! -- чтобы испросить позволения... Вот до чего мы дошли! На этих вот дармоедов, получается, трудились столько лет и он, и предки его?! Зло взяло Зеведея, он вскочил с места и закричал: -- Послушайте-ка, добры молодцы, чей это дом -- ваш или мой?! Дважды два -- четыре! Отвечайте! -- Божий, -- ответил Петр, который к тому времени уже осушил несколько чаш и теперь пребывал в приподнятом настроении.. -- Божий, почтенный Зеведей. Разве ты не слыхал новости: нет больше моего и твоего -- все теперь Божье! -- Закон Моисея -- начал было, Зеведей, но Петр прервал его: -- Что ты говоришь? Закон Моисея? Нет его, нет его больше, почтенный Зеведей, -- был да миновал. Теперь у нас закон Сына Человеческого, понятно? Все мы теперь братья! Души наши стали шире, а с ними стал шире и закон, который принял в объятия свои всех людей! Вся земля стала Землей Обетованной! Нет больше границ! Я, почтенный Зеведей, отправлюсь провозглашать народам слово Божье. Я дойду до Рима -- да, не смейся! -- схвачу императора за горло, швырну наземь, а сам усядусь на его престоле -- а ты как думал?! Ведь сказал Учитель: мы больше не рыбаки, ловящие рыбу, как ты, но рыбаки, ловящие души людские. Так что советую тебе для твоей же пользы: старайся ублажить нас! Тащи сюда побольше вина и еды, потому что наступит день, когда мы станем высокопоставленными вельможами. Поторапливайся! За ломоть черствого хлеба послезавтра я отплачу тебе целой печью свежей выпечки, да какой выпечки-- бессмертной: будешь лакомиться да лакомиться, а она все не кончается! -- Вижу, быть тебе повешенным вниз головой, злополучный! -- прорычал Зеведей, которого слова Петра мало-помалу вгоняли в страх, и снова забился в угол. "Лучше попридержать язык за зубами, -- подумал он.-- Неизвестно, чем все это кончится. Мир постоянно вертится, не исключено, что в один прекрасный день эти болваны... Лучше оставить это про запас, -- может, пригодится!" Ученики посмеивались в усы: они знали, что Петр был навеселе и потому шутил, но тайком и сами подумывали о том же, хотя не захмелели еще настолько, чтобы высказаться вслух. Знатность и почет, шелковые одежды, золотые перстни, обильные яства -- вот что такое Царство Небесное! Да еще чувствовать, что мир у тебя, под твоими еврейскими ногами. Почтенный Зеведей пропустил стакан, набрался духу и сказал: -- А ты что ж молчишь, Учитель? Раздул пожар, а сам спрятался в ручей да прохлаждаешься? Скажи, ради твоего Бога, могу ли я смотреть, как мое добро идет прахом, и не сокрушаться при этом? -- Почтенный Зеведей, -- ответил Иисус. -- Был однажды некий человек, весьма богатый. Собрал он урожай зерна, винограда, маслин, наполнил всем этим бочки, сытно поел, улегся поудобнее во дворе и сказал: "Всякого добра у тебя вдоволь, душа, так ешь, пей да радуйся!" И только сказал он это, раздалсй глас с небес: "Везрассудный ты, безрассудный! Сегодня ночью ты отправишь душу свою в ад, к чему же тебе нажитое добро?" У тебя есть уши, почтенный Зеведей, и ты слышишь, что я говорю, у тебя есть разум, и ты понимаешь, что я хочу сказать: да звучит этот глас с небес над тобою, почтенный Зеведей, и днем и ночью! Почтенный хозяин опустил голову и не проронил больше ни слова. В эту минуту дверь распахнулась и на пороге появился Филипп, а за ним огромный верзила Нафанаил. Сомнения уже покинули его, он принял решение. Нафанаил подошел к Иисусу, нагнулся и поцеловал ему ноги: -- Я с тобой, Учитель. До самой смерти, Иисус положил руку на его кудрявую бычью голову и сказал: -- Хорошо, что ты мастеришь для людей сандалии, а сам ходишь босой, Нафанаил. Это мне очень нравится. Иди со мной! С этими словами он усадил Нафанила справа от себя и протянул ему ломоть хлеба и чашу вина. -- Отведай этого хлеба, выпей этого вина, и ты сразу станешь моим, -- сказал Иисус. Нафанаил отведал хлеба, выпил вина и сразу почувствовал, как сила вошла в плоть и душу его. Вино добралось по жилам до головы и разрумянило разум. Вино, хлеб и душа стали единым целым. Нафанаил сидел, словно на горящих углях: ему хотелось говорить, но было как-то неловко. -- Говори, Нафанаил, -- сказал Учитель. -- Открой свое сердце, дай ему волю. -- Учитель, ---ответил тот, -- хочу, чтобы ты знал вот что: я всегда был беден -- что зарабатывал, то и уходило на пропитание. У меня никогда не было времени заняться изучением Закона. Я слеп, Учитель, прости меня. Вот что я хотел сказать тебе. Я сказал это и облегчил душу мою. Иисус ласково коснулся широких плеч новообращенного, засмеялся и сказал: -- Не кручинься, Нафанаил. Две тропы ведут к лону Божью: одна тропа -- тропа разума, другая тропа -- тропа сердца. Вот послушай, расскажу тебе притчу. Бедняк, богач и гуляка умерли в один и тот же день и явились на суд Божий. Никто из них, при жизни не изучал Закона. Нахмурил Бог брови и спросил бедняка: -- Почему ты не изучал Закон при жизни? -- Господи, -- ответил тот. -- Я терпел нужду и голод, трудился денно и нощно, чтобы прокормить жену и детей, времени у меня не было. -- Неужто ты терпел нужду более раба моего верного Хилеля? -- отвечал разгневанный Бог. -- Ему нечем было заплатить за вход в синагогу, чтобы послушать Толкование Закона, так он взобрался на кровлю ее и слушал, лежа у окна. Случилось, что выпал снег, но он был настолько увлечен слушанием, что не обратил на то внимания. Наутро раввин вошел в синагогу и увидел, что внутри темно. Он посмотрел вверх и разглядел в оконном проеме человеческое тело. Раввин поднялся на крышу, разгреб снег, откопал Хилеля, взял его в объятия, спустил вниз, развел огонь, привел его в чувство и с тех пор разрешил ему свободно входить в синагогу и слушать толкование. Хилель стал знаменитым раввином, и прославился на весь мир. Что ты на это скажешь? -- Ничего, -- пробормотал бедняк и заплакал. -- А ты почему не изучал Закон при жизни? -- обратился Бог к богачу. -- Я был очень богат, у меня было много садов, много дел да забот. Разве за всем поспеешь? -- Неужто, -- возразил Бог, -- ты был богаче Елеазара, сына Харсомова, унаследовавшего от отца тысячу деревень и тысячу кораблей? Он бросил все и отправился туда, где появился мудрец, толковавший Закон. Что ты на это скажешь? -- Ничего, Господи, -- пробормотал богач и тоже заплакал. Тогда Бог обратился к гуляке: -- А ты, красавчик, почему не изучал Закон? -- Я был слишком красив, слишком много женщин, слишком много пирушек выпало на мою долю, -- где тут было найти время заглянуть в Закон? -- Неужто ты был прекраснее Иосифа, возлюбленного жены Патафаровой, который был столь красив, что говорил солнцу: "Сияй, солнце, дабы сияла моя красота!"? Когда он раскрывал Закон, письмена распахивались, словно врата, и смысл выходил оттуда облаченный во свет и пламень. Что ты на это скажешь?" -- Ничего, Господи, -- ответил гуляка и тоже заплакал. Бог хлопнул в ладоши, вызывая из Рая Хилеля, Елеазара и Иосифа, и те явились на зов. -- Судите этих людей, которые из-за своей бедности, своего богатства и своей красоты не изучали Закон, -- сказал Бог. -- Говори, Хилель. Суди бедняка. Господи, -- ответил тот. -- Да разве я могу судить его?! Я знаю, что значит нужда, знаю, что значит голод. Да будет он прощен! -- А ты, Елеазар? -- сказал Бог. - Вот богач -- отдаю его на суд твой! -- Господи, -- ответил тот. -- Да разве я могу судить его?! Я знаю, что значит быть богатым: это -- смерть. Да будет он прощен! -- А ты, Иосиф? Твой черед: вот тебе красавчик! -- Господи, да разве я могу судить его?! Я ведь знаю, какая это тяжелая борьба, какая страшная мука -- превозмочь красоту собственного тела. Да будет он прощен! Иисус умолк, улыбнулся и посмотрел на Нафанаила. -- А дальше что? -- обеспокоенно спросил тот. -- Как поступил Бог? --Так же, как поступил бы и ты, -- ответил Иисус и засмеялся. И добрый сапожник тоже засмеялся: -- Ну, тогда я спасен! Он схватил Учителя за обе руки, крепко пожал их и воскликнул: -- Я понял, Учитель! Ты сказал, что две тропы ведут к лону Божыо -- тропа разума и тропа сердца. Я пошел по тропе сердца и встретил тебя! Иисус встал и подошел к двери. Поднялся сильный ветер, озеро ревело, а высоко в небе несметными россыпями сияли звезды. Он вспомнил пустыню, вздрогнул и закрыл дверь. -- Ночь есть великий дар Божий, -- сказал Иисус. -- Она -- Мать человека, тихо и нежно приходящая, дабы укутать его. Она опускает освежающую длань свою на чело его и отрешает душу и разум от забот дневных. Пора, братья, и нам отдаться ее объятиям. При этих словах почтенная Саломея встала. Магдалина тоже поднялась со своего места у края очага, где она сидела, опустив голову и блаженно слушая голос Возлюбленного. Женщины разложили вдвоем соломенные под стилки, принесли покрывала. Иаковы вышел во двор, принес оттуда охапку дров из масличного дерева и бросил их в очаг. Иисус стал посреди дома, обратив лик в сторону Иерусалима. Воздев руки, он проникновенным голосом возгласил ночную молитву: "Отверзни нам врата твои, Господи. День опускается, солнце садится, солнца исчезает. Мы пришли ко вратам твоим, о Вечный, и молим тебя: "Прости нас. Мы молим тебя: "Помилуй нас! Спаси нас!" -- И пошли нам добрые сны, Господи! -- сказал Петр. -- Дай мне, Господи, увидеть во сне, что мой старый зеленый челн стал совсем новым и над ним вздымается алый парус! Он выпил и был навеселе. Иисус улегся, посреди, комнаты, а вокруг него, вдоль и поперек по всему дому расположились ученики. Места больше не было, и потому почтенный Зеведей с женой, а с ними и Магдалина ушли в пристройку. Старик брюзжал из-за того, что его лишили удобства. Он яростно набросился на свою старуху и громко, чтобы слышала Магдалина, сказал: -- Будь довольна! Пришли свирепые, дабы изгнать смиренных! До чего дожили! Но старуха повернулась лицом к стене и не стала отвечать ему. И в ту ночь Матфей не сомкнул, глаз: скорчившись у светильника, он вытащил из-за пазухи начатый свиток и принялся описывать, как Иисус, а вместе с ним и Магдалина прибыли Капернаум и как .Учитель рассказал притчу: "Был однажды некий человек, весьма богатый..." Кончив писать, он погасил светильник и тоже улегся спать, но чуть поодаль -- ученики все еще испытывали к нему чувство отвращения. Петр и глаз не успел сомкнуть, как сон овладел им. И тут же спустился ангел с неба, тихо отверз главу его и вошел внутрь сновидением. Было якобы на берегу озера множество народа, а Учитель стоял там и восхищенно смотрел, как покачивается на воде новехонький зеленый челн с алым парусом. На корме его сияло изображение огромной рыбы, точь-в-точь такой, какую Петр начертал у себя на груди. "Чей этот прекрасный челн?" -- спросил Иисус. "Мой!" -- с гордостью ответил Петр. "Ну-ка, Петр, возьми с собой наших товарищей и отправляйтесь в открытое море. Хочу глянуть на вашу удаль молодецкую!" "С удовольствием, Учитель!" -- ответил Петр, отвязал канат, прыгнул в челн, а следом за ним прыгнули и прочие ученики. Подул попутный ветерок, туго раздув алый парус, и, распевая песни, вышли они в открытое море. И вдруг на море поднялась буря. Челн завертелся среди волн, борта его трещали, готовые развалиться, внутрь "тала набираться вода, увлекая челн в пучину. Ученики принялись рыдать, лежа ниц на палубе, а Петр взобрался на мачту и закричал: "Учитель! Учитель! Помоги!" И вот в кромешном мраке увидел он облаченного в белоснежные одежды. Учителя, который ступал по волнам, приближаясь к ним. Ученики подняли головы, увидали его и закричали в ужасе: "Привидение! Привидений" "Не бойтесь! -- крикнул им Иисус. -- Это я!" Но Петр возразил ему: "Господи, если это и вправду ты, вели мне пойти по волнам и приблизиться к тебе!" "Иди сюда!" -- велел ему Иисус. Петр выпрыгнул из челна, ступил на волны и попытался было пойти по ним, но при виде разъяренного моря страх овладел им, и он стал погружаться в пучину. "Господи, спаси меня! -- завопил он. -- Тону?" Иисус протянул руку, поднял его и сказал: "Чего ты испугался, маловер? Или ты не веруешь в меня? Смотри!" Он простер руку над волнами и сказал: "Утихомирьтесь!" И тут же ветер утих, волны успокоились, и Петр зарыдал. Это было испытание, и душа его снова оказалась посрамленной. Петр громко закричал и проснулся: борода его была мокрой от слез. Он уселся на циновке, прислонившись спиной к стене, и застонал. Матфей, который еще не уснул, услышал его стон и спросил: -- Почему ты стонешь, Петр? Поначалу Петр сделал было вид, что не слышит вопроса, -- вступать в разговор с мытарем ему не хотелось. Но сновидение не давало покоя, нужно было изгнать его, избавиться от него. Петр придвинулся к Матфею и принялся рассказывать, все более приукрашивая рассказ. А Матфей жадно слушал его, запечатлевая услышанное в памяти. Утром, едва рассветет, он попробует изложить все это на письме. Петр окончил рассказ, но сердце его все еще продолжало неистово метаться в груди, словно челн во сне. Вдруг он вскочил, охваченный ужасом: -- А что если Учитель и вправду приходил ночью и взял меня с собой в открытое море, чтобы подвергнуть испытанию? Никогда еще не приходилось мне видеть такого подвижного моря, такого подлинного челна и ощущать так осязаемо страх. Может быть, это был вовсе не сон? Как ты думаешь, Матфей? -- Конечно же, это был не сон. Конечно же, чудо это произошло на самом деле, -- ответил Матфей и погрузился в размышления о том, как изложить все это завтра Это очень сложно -- ведь у него нет полной уверенности, что это сон. Нет и полной уверенности, что это произошло на самом деле. Это чудо свершилось, но не здесь -- на земле или на море-- а где-то в ином пространстве, но где? Он закрыл глаза, чтобы среди размышлений найти ответ, но сон явился к нему и овладел им. Весь день напролет дул сильный ветер и шел дождь. Рыбаки не решались выйти на ловлю и, сидя в своих хижинах, чинили сети и вели разговоры о необычайном путнике, остановившемся у почтенного Зеведея. Это будто бы Иоанн Креститель, который, едва палач отсек ему голову, тут же воскрес, нагнулся, поднял ее, приставил обратно к шее и пустился наутек. А чтобы Ирод снова не схватил и не обезглавил его, он вошел, в тело Сына Плотника из Назарета, и они стали единым целым: глядишь на него и не знаешь -- один он или же их двое, голова идет кругом. Если смотреть ему прямо в лицо, это добрый, улыбчивый человек, но стоит шевельнуться, как один глаз его становится свирепым и готов сожрать тебя, а другой зовет подойти ближе. Стоит только подойти, как чувствуешь умопомрачение и не знаешь, что с тобой происходит, и тогда бросаешь дом и детей и идешь за ним следом! Старый рыбак слушал и качал головой. -- Это случается с теми, кто не обзавелся женой. Они только и думают спасти мир во что бы то ни стало. Семя поднимается им в голову и вызывает умопомрачение. Женись-ка, израсходуй силы на жену, произведи на свет детей -- и сразу успокоишься! Минувшим вечером новости дошли и до почтенного Ионы, и он теперь сидел, ожидая, в своей хижине. "Быть того не может, чтобы мои сыновья не пришли глянуть, жив я или помер", -- думал он. Иона прождал всю ночь напролет, а когда наутро увидел, что надежды его тщетны, надел свои высокие молодецкие сапоги, которые сшил на свадьбу и надевал только ради торжественных событий, плотно завернулся в непромокаемый плащ и отправился под дождем к своему другу Зеведею. Дверь, была открыта, и Иона вошел в дом. Десяток мужчин и две женщины сидели, скрестив ноги, у горящего очага. Одну из женщин Иона знал: это была почтенная Саломея. Другая женщина была молода. Иона где-то видел ее, но где именно, не помнил. В доме стоял полумрак, В то мгновение, когда сидевшие повернулись и. отблески огня осветили лица, он узнал обоих своих, сыновей, Петра и Андрея, но никто не слышал, как он вошел, никто не обернулся к нему. Вытянув шеи и, разинув рты, все с напряженным вниманием слушали человека, который стоял, обратившись к ним лицом, и что-то говорил. Что он Говорил? Почтенный Иона оттопырил свое огромное ухо и приоткрыл рот, чтобы лучше слышать. Кое-что ему удалось разобрать: "справедливость", "Бог", "Царство Небесное"... Одно и то же, успевшее порядком надоесть за многие годы! Вместо того, чтобы поговорить о том, как ловить рыбу, чинить паруса, конопатить лодку, как сделать так, чтобы не мерзнуть, не голодать, эти вот знай себе сидят и болтают о небе. Что ж вы не заговорите о земле и о море?! Зло взяло почтенного Иону, Он кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, но никто не обернулся. Он притопнул тонкими, как камышинки, ногами, загремел молодецкими сапогами, но тщетно, -- внимание всех было приковано к устам произносившего речь бледного человека. Только почтенная Саломея повернулась, посмотрела на Иону, но взгляд ее так и остался невидящим. Тогда почтенный Иона прошел вперед, пробрался к очагу, уселся, позади своих сыновей, вытянул ручищу, положил ее на плечо Петру и тряхнул его. Тот обернулся, увидел отца, приложил палец к губам, кивнул, призывая хранить молчание, и снова повернул лицо к бледному юноше. Так, словно это и не был Иона -- его отец, которого он не видел вот уже несколько месяцев. Иона почувствовал обиду, а затем и злость. Он снял сапоги, которые уже начинали жать ему ноги, намереваясь швырнуть их в лицо Учителю; чтобы тот замолчал и дал ему договорить с детьми. Он уж было замахнулся, примерился, но тут кто-то сжал сзади его руку. Иона обернулся и углядел Зеведея. -- Вставай, почтенный Иона, - прошептал ему на ухо Зеведей. -- Пошли в комнату. Пошли в комнату, горемычный, разговор есть. Старый, рыбак взял сапоги подмышку и пошел следом за Зеведеем. Войдя в комнату, они уселись на сундуке друг против друга. -- Почтенный Иона, -- начал Зеведей заплетающимся языком: он слишком много выпил, желая утопить злость в вине. - Почтенный Иона, страдалец ты мой! У тебя было двое сыновей -- простись с ними! У меня тоже было двое сыновей -- я с ними уже попрощался. Бог им, видишь ли, отец, так что ж нам тут путаться? На нас они смотрят, словно желая сказать: Ты кто такой, старче?" Настал конец света, Иона горемычный! Поначалу меня тоже брала злость. Хотелось взять острогу и прогнать их прочь. Но потом я понял, что горю уже не поможешь, ушел в свою скорлупу и сдался на их милость. Жена моя с ними заодно, совсем спятила; горемычная. Так что прикуси язык, почтенный Зеведей! Прикуси язык, почтенный Иона! Вот что я должен сказать тебе. К чему себя обманывать? Дважды два -- четыре! Дьявол нас одолел! Почтенный Иона снова надел сапоги, завернулся в плащ и посмотрел на Зеведея -- не желает ли тот сказать еще чего-нибудь. Но Зеведей уже высказал все, что мог. Тогда Иона открыл дверь, глянул на небо, глянул на землю. Мгла кромешная, дождь, холод. Губы Ионы зашевелились. "Дьявол нас одолел, -- пробормотал он. -- Дьявол нас одолел..." И побрел, шлепая по грязи, к своей развалюхе. Почтенный Иона брел, тяжело вздыхая, а Сын Марии между тем простирал ладони к огню, словно совершая молитву Духу Божьему, который пребывает во пламени и согревает людей. Он простер ладони к огню, и сердце его распахнулось. Он сказал: -- Не думайте, что я пришел, дабы ниспровергнуть законы и пророков. Я пришел не для того, чтобы ниспровергнуть старые заповеди, но чтобы расширить их. Вы видели, что на скрижалях Моисеевых начертано: "Не убий!" И я говорю вам: кто еще прогневается на брата своего и поднимет руку на него или же только бросит ему тяжкое слово, да пребудет в адском пламени! Вы видели, что на скрижалях Моисеевых начертано: "Не прелюбодействуй!" И я говорю вам: кто только взглянул на женщину и возжелал ее, уже совершил прелюбодеяние в сердце своем, -- взгляд замутившийся низводит прелюбодея в ад... "Почитай отца своего и мать свою!" -- велит древний Закон, Я же говорю: не запирайте сердце свое в доме отца и матери своих, дайте ему выйти вне и войти во все дома, объять всю землю Израильскую, от горы Хермон до пустыни Идумейской, и еще далее -- объять Восток и Запад, всю Вселенную. Бог -- отец наш, Земля -- мать наша, мы есть наполовину земля, наполовину небо: "Почитай отца своего и мать свою" значит: "Почитай Небо и Землю!" Почтенная Саломея вздохнула: -- Тяжело слово твое, Учитель. Тяжело для матери. -- Всегда тяжело слово Божье, матушка, -- ответил Иисус. -- Возьми же тогда обоих сыновей моих, -- прошептала престарелая мать, скрестив руки на груди. -- Возьми их, они твои. Иисус услыхал слова матери, отдававшей ему своих сыновей, и почувствовал, что все сыновья и все дочери во всем мире вверены отныне его заботам. Он снова вспомнил увиденного в пустыне черного козла, на шею которому вместе с голубыми амулетами навешали грехи всего народа, и молча склонил голову перед почтенной Саломеей, отдававшей ему обоих сыновей, словно говоря ей: "Вот шея моя, посади на нее сыновей своих..." Он подбросил в очаг пригоршню виноградных лоз, и пламя взвилось над ними. Долго смотрел Иисус, как огонь с шипением пожирает лозы, а затем снова обратился к товарищам: -- Кто любит отца своего и мать свою более меня, недостоин идти со мной. Кто любит сына своего и дочь свою более меня, недостоин идти со мной. Мало нам старых заповедей и старой любви. Он помолчал немного и сказал: -- Человек есть грань, отделяющая небо от земли. Но грань эта непрестанно перемещается, продвигаясь вглубь неба, а вместе с ней перемещаются, продвигаясь вперед, и заповеди Божьи. Я беру заповеди Божьи со скрижалей Моисеевых и несу их дальше. -- Стало быть, меняется воля Божья, Учитель? -- спросил удивленно Иоанн. -- Нет, любезный мой Иоанн, но сердце человеческое становится все шире и может вместить в себя воли Божьей более, чем прежде. -- Тогда в путь! Пойдем возглашать людям новые заповеди! -- воскликнул Петр, вскакивая с места. -- Что это мы тут расселись? -- Погоди, окаянньй, пусть хотя бы дождь пройдет, а то промокнем! -- насмешливо осадил его Фома. Иуда яростно тряхнул головой. -- Сначала изгоним римлян. Сначала освободим тело, а затем душу -- всему свой черед. Дом строят не с потолка, а с основания. -- Основание есть душа, Иуда. -- А я говорю, что основание есть тело! -- Если не изменится душа, пребывающая внутри нас, Иуда, никогда не изменится и мир, пребывающий вокруг нас Внутри нас враг, внутри нас римляне, изнутри нас исходит спасение! Иуда вскочил, закипая от гнева. Долго сдерживал он свое сердце, не позволяя ему кричать. Он долго слушал. Слушал, и гнев бурлил в груди его -- сдерживаться больше не было сил. -- Перво-наперво изгоним римлян! -- снова крикнул он, тяжело дыша. -- Перво-наперво римлян! -- Как же мы их изгоним? -- спросил Нафанаил, который начал уж было проявлять беспокойство и искоса поглядывать на дверь. -- Как? -- Восстание! -- воскликнул тот. -- Вспомните Маккавеев, изгнавших эллинов. Пришел черед, чтобы мы, новые Маккавеи, изгнали римлян. А затем, когда мы останемся сами по себе, подумаем о богатых и бедных, об угнетателях и угнетенных. Все молчали. Два пути открывались перед ними: какой путь избрать, никто не знал. Все выжидающе смотрели на Учителя, а тот задумчиво смотрел на огонь. Когда люди наконец поймут, что только одно и существует в мире зримом и незримом -- душа? Петр встал и сказал: -- Простите меня, но заумные беседы выше моего понимания. Что есть основание, мы увидим по ходу дела -- сделаем и увидим. Учитель, определи каждому из нас, куда нести людям Благую Весть, а по возвращении встретимся и поговорим. Иисус поднял голову, обвел взглядом сидевших крутом учеников, кивнул Петру, Иоанну и Иакову, те подошли к нему, и он положил свои тяжелые длани им на головы. -- Примите мое благословение и отправляйтесь возглашать людям Благую Весть, -- сказал Иисус. -- Не бойтесь: Бог держит нас во длани своей и не позволит вам пропасть. Без воли Божьей даже воробушек не упадет с неба, вы же премного достойнее воробьев. Да будет с вами Бог! Возвращайтесь поскорее и помните, что вы в ответе за тысячи душ. Вы -- апостолы мои. Три апостола приняли благословение, открыли дверь, вышли на ветер и дождь, и каждый из них пошел путем своим. Прошло несколько дней. С утра до вечера во дворе почтенного Зеведея толпился народ. Отовсюду приходили больные, бесноватые и калеки, которые плакали, яростно кричали и требовали, чтобы Сын Человеческий сотворил чудо и исцелил их. Разве не для того послал его Бог? Пусть же он выйдет во двор! И тот скорбел, слушай их, выходил во двор, подходил к ним и благословлял каждого. -- Двух видов бывают чудеса, братья, -- говорил он. -- Чудеса телесные и чудеса душевные. Верьте только в чудеса душевные, покайтесь, очистите души ваши, и плеть ваша очистится. Душа есть древо, а болезнь и здоровье, Рай и ад суть плоды его. Многие исполнялись веры и, едва начинали верить, сразу же чувствовали, как кровь их устремляется вверх и питает онемевшее тело: они отбрасывали прочь костыли и пускались в пляс. Другие, когда Иисус опускал длань свою на угасшие глаза их, чувствовали, как свет изливается с перст его, приоткрывали веки и издавали радостный крик: они видели мир! Матфей держал тростинку в руке. Зрение и слух его пребывали в напряжении, он старался не упустить ни единого слова, но бережно собирал каждое и закреплял письменами. Так постепенно, изо дня в день внутри него создавалось Евангелие -- Благая Весть, которая пускала корни, разрасталась ветвями, становилась древом ,чтобы принести плоды и накормить уже рожденных и еще не рожденных. На груди Матфей носил Писания и видел: нынешние слова и деяния Учителя были точь-в-точь тем, что за многие столетия до него провозгласили пророки. А если иной раз пророчества не находили соответствия, то было это потому, что разуму человеческому трудно постичь тайный смысл, содержащийся в священной книге. Семью смысловыми уровнями обладает слово Божье, и Матфей пытался найти и определить, на каком уровне согласуется несогласуемое, а если иной раз делал это с натяжкой, то Бог прощает. И не просто "прощает", но сам же Бос желает того, ибо разве не приходит ко всякому, кто берет в руки тростинку, ангел, чтобы, склонившись к у его, помогать в писании"? В тот день Матфей впервые ясно и четко осознал, с чего следует начать и как следует приступить к житию и деяниям Иисуса. Перво-наперво -- помянуть, где он родился, кто были родители его и предки его до четырнадцатого колена. Родился он в Назарете от бедных родителей -- плотника Иосифа и Марии, дочери Иоакима и Аниы. Итак, взял он тростинку в руку и мысленно воззвал к Богу, дабы Тот просветил его разум и дал ему силы. Но едва начал Матфей выписывать первые слова, рука его онемела, ибо ангел схватил ее, а в воздуха гневно затрепетали крылья и раздался трубный глас в ушах: "Не сын он Иосифа! Что гласит пророк Исайя? "Узришь ты, как дева зачнет и родит сына". Пиши: "Мария была девой, архангел Гавриил спустился в дом ее: еще до того, как муж прикоснулся к ней, и сказал: "Радуйся, Мария: благодатная, Господь с Тобою! " и сразу же заплодоносило чрево ее". Слышишь? Так вот и пиши! И не в Назарете, не в Назарете родился он. Вспомни, что сказано у пророка Михея: "И ты, Вифлеем, мал ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет мне Тот, который должен быть владыкою в Израиле и которого происхождение из начала, от дней вечных". Стало быть, в Вифлееме родился Иисус, и притом в хлеву. Что гласит псалом непогрешимый? "Я вывел Его из хлева, где сосал Он млеко овечье, дабы сделать Его пастырем стад Иакова". Что же ты остановился? Я отпустил твою руку, пиши!" Но Матфей разозлился, повернулся к невидимому крылу и тихо, чтобы не услышали спящие ученики, прорычал: "Это неправда! Не буду писать, не желаю!" Презрительный смех раздался в воздухе, и голос сказал: "Разве способен понять ты, прах, что есть правда? Семью уровнями обладает правда, и на высшем уровне восседает на престоле правда Божья, которая совершенно не схожа с правдой человеческой. Эту правду и нашептываю я тебе на ухо, Матфей Евангелист. Пиши: "И пришли три Волхва, следуя за великой звездой, поклониться младенцу." Холодный пот струился по лицу Матфея. "Не буду писать! Не буду писать!" -- кричал он, но рука его бегло вела запись. Иисус услышал сквозь сон, как мучается Матфей, открыл глаза и увидел, что тот, тяжело дыша, сидит, склонившись у светильника, а тростинка неистово несется по странице и трещит, готовая сломаться" -- Матфей, брат мой, -- тихо сказал он. - Почему ты стонешь? Кто пребывает над тобою? -- Не спрашивай. Учитель, -- ответил тот, а тростинка продолжала стремительно писать. -- Некогда мне. Спи. "Должно быть, Бог пребывает над ним", -- где-то в глубине души подумал Иисус и закрыл глаза, дабы не потревожить святой одержимости. 24. Проходили дни и ночи. Новая луна пришла, затем ушла, а за ней пришла другая луна. Дожди, холод, горящий очаг, святые бдения но ночам в доме почтенной Саломеи. Каждый вечер после работы приходили бедные и обездоленные из Капернаума, слушали нового Утешителя -- прихоили бедными и нуждающимияся в утешении, а возвращались в свои убогие лачуги богатыми и утешенными.