архангеле  Божьем.  Он'  всякий раз принимает облик  умирающего: если
умирает Ирод, становится Иродом, но  если умирает  какой-нибудь  святой, лик
его сияет  лучезарным солнышком. Это великий властелин, который приезжает на
колеснице, поднимает  святого с земли  и возносит его на небо. Если  желаешь
узреть, человече, свой вечный лик, смотри, в каком образе явится перед тобой
в твой последний час ангел смерти.
     Все слушали, разинув рты, и каждый встревоженно размышлял о собственной
душе.  На   какое-то  время  всеми  овладело  молчание,  словно  каждый   из
присутствующих и вправду пытался  узреть лик своего ангела  смерти. Наконец,
Иисус раскрыл уста.
     --  Старче, -- сказал он. -- Однажды, когда мне  было двенадцать лет, я
слышал, как ты рассказываешь народу в синагоге Назарета о мучениях и убиении
пророка Исайи.  С  тех пор  прошло много лет, и  я уже позабыл  о том. И вот
сегодня  вечером мне захотелось снова услышать о его смерти,  чтобы душа моя
возрадовалась,  а  я примирился со смертью,  ибо премного ты разбередил душу
мою рассказом об Ироде, старче.
     --  Почему ты  хочешь,  чтобы нынешним вечером  мы  говорили  только  о
смерти, дитя? Это и есть та услуга, которой ты желал от меня?
     -- Та самая. Большей услуги и быть не может.
     Он повернулся к ученикам.
     -- Не бойтесь смерти, товарищи. Да будет она благословенна! Не будь ее,
разве мы могли бы отправиться к Богу навсегда? Истинно вам говорю, что ангел
смерти держит ключи и открывает двери.
     Почтенный раввин удивленно глянул на него
     -- Как можешь ты, Иисусе,  говорить  о смерти с такой  уверенностью и с
такой любовью? Уже давно не слышал я, чтобы голос твой звучал столь нежно.
     -- Расскажи нам о смерти пророка Исайн и увидишь, что я прав.
     Почтенный раввин пересел на другое место, чтобы не  коснуться невзначай
Лазаря.
     - Преступный  царь Манассия забыл заповеди отца своего, богобоязненного
Езекии,  Сатана вошел в него и  овладел  им. Не  мог больше Манассня слушать
глас Божий -- Исайю. И разослал он но всей Иудее убийц, чтобы те нашли его и
перерезали ему горло, дабы не  взывал он более. Но Исайя укрылся в Вифлееме,
среди ветвей огромного кедра. Он постился и молился, чтобы Бог смилостивился
и  спас  Израиль.  Однажды  мимо  проходил  нечестивый  самаритянин  и  рука
молившегося  пророка высунулась из ветвей. Нечестивый самаритянин увидел ее,
сразу же поспешил к  царю и сообщил ему. Схватили пророка и привели к  царю.
"Принесите  пилу, которой распиливают  деревья, и  распилите его!" --  велел
окаянный! Положили его  наземь,  два  мужа взялись за края пилы  и принялись
пилить. "Отрекись от  своих  пророчеств,  и я дарую тебе жизнь!"  -- крикнул
царь. Но Исайя  уже вошел в Рай  и не слышал больше  голосов, доносившихся с
земли. "Отрекись от Бога, -- снова воскликнул царь, -- и я велю народу пасть
к  стопам твоим и поклоняться тебе!"  "Ты властен только умертвить мое тело,
-- ответил тогда пророк. -- Но души моей коснуться ты не властен. Ни  голоса
моего заглушить. Оба  они бессмертны: душа моя  вознесется к Богу,  а  голос
вечно  останется  на земле и будет взывать". Так сказал он,  и  явился ангел
смерти в  огненной колеснице  и  с золотым кедровым  венком на власах и взял
его.
     Иисус встал, глаза его сияли. Огненная колесница остановилась над ним.
     --  Товарищи, -- сказал он, обводя взглядом учеников одного  за другим.
-- Дорогие  мои спутники, если  вы  любите меня, то внемлите слову,  которое
молвлю  вам  ныне.  Будьте всегда начеку и наготове. У  кого есть  сандалии,
пусть приготовит сандалии. У кого есть посох, пусть приготовит посох. Будьте
готовы к пути дальнему! Что есть тело? Шатер души. "Снимайте шатры, уходим!"
--  будьте готовы сказать это каждую минуту. Уходим, возвращаемся на родину!
А что есть наша родина? Небо!
     И  еще одно, последнее слово хочу  сказать вам сегодня, товарищи. Когда
вы  окажетесь  у могилы любимого человека,  не  поднимайте  плача. Запомните
навсегда,  и  да  будет  это вам  великим  утешением:  Смерть  есть  вход  в
бессмертие.  Другого  входа  нет.  Любимый  вами человек  не  умер,  а  стал
бессмертным.
     27.
     С самого  Божьего рассвета  и  в  продолжение целого дня,  а  еще более
ночью, когда  никто ее  не видел, медленно-медленно раздвигая камни и землю,
восходила  из недр  Израиля  Весна.  За одну  ночь равнины Шарон в Самарии и
Ездрилон в Галилее покрылись  желтыми маргаритками и дикими лилиями. А между
суровыми  камнями  Иудеи  взметнулись  вверх  крупными  каплями  крови  алые
скоропреходящие    анемоны.   Пустили   ростки    виноградники,   и   каждая
розово-зеленая почка их  изготовилась обратиться  сначала в  зеленые  ягоды,
затем  --  в налитой виноград и, наконец,  в  молодое вино,  а еще глубже, в
самом сердце каждой почки, притаились человеческие песни. Каждый листик имел
своего ангела-хранителя, пекущегося о его росте. Казалось, вернулись  первые
дни творения, когда каждое слово Божье, падавшее на нововоздвигнутую твердь,
было полно деревьев, полевых цветов и зелени.
     У колодца Иакова возле святой горы Гаризин  самаритянка снова наполнила
рано  утром  свой  кувшин и  посмотрела вдаль на дорогу,  ведущую в Галилею,
словно желая, чтобы  опять появился на ней бледный юноша,  говоривший  с ней
некогда  о живой  воде. Теперь, с  приходом  весны,  беззаботная  вдова шире
распахнула свою потную двувершинную грудь.
     Весенней ночью бессмертная душа Израиля превращалась в соловья, который
садился  на  открытое  окно  к  каждой  незамужней  еврейке и пел  до самого
рассвета,  не  давая  ей уснуть.  "Что  ты спишь в  одиночестве?  -- пела  с
укоризной  душа-соловей. --  Как ты  думаешь,  для  чего дала я тебе длинные
волосы, раздвоенную  грудь и  округлые широкие  бедра? Встань,  принарядись,
подойди  к  окошку,  выйди рано поутру  на порог,  возьми кувшин  и пойди за
водой. Поиграй взглядом с  холостыми  евреями,  которые  встретятся  тебе на
дороге, и роди мне от них детей. Много  врагов у нас, евреев, но, пока дщери
мои рождают детей,  я бессмертна. Ненавистны мне невспаханные поля,  деревья
без завязавшихся плодов и девственницы".
     В богохранимом  Хевроне, в Идумейской пустыне, вокруг  священной могилы
Авраама с самого утра, едва проснувшись, еврейские дети играли в Мессию. Они
мастерили из  ивняка луки, пускали  в  небо камышовые стрелы и  кричали, что
нисходит уже с длинным мечом в руке и в золотом шлеме Мессия,- царь Израиля.
Они уже расстелили на святой могиле  овечью шкуру и доставил" рядом престол,
на который воссядет Мессия, пели ему песню и хлопали  в  ладоши, ожидая  его
прихода.  И  вдруг  из-за  могилы  загрохотал небольшой  барабан,  раздались
приветственные  возгласы  и  оттуда,  надувшись  от  важности,  со  свирепой
размалеванной образиной, с бородой  и усами из кукурузных  початков появился
рычащий Мессия с длинным мечом из пальмовой ветви,  которым он рубил каждого
по шее, пока все дети не рухнули, зарубленные, на землю.
     Пришел день и в  Вифанию,  в дом Лазаря,  а Иисус даже  глаз  не  успел
сомкнуть.  Мучительная  тревога извела  его  вконец: Итак я  не  смог  найти
другого пути, кроме смерти.
     "Обо  мне гласили пророчества,  -- говорил он сам себе. -- Я -- .агнец,
который должен принять на себя грехи людские  и быть  заколот во  время этой
Пасхи. Так пусть же его заколют на час ранее! Плоть бессильна, я  не доверяю
ей, в последнюю минуту она может оробеть,  так что теперь, когда я чувствую,
что душа моя тверда,  пусть  придет смерть... О, скорей бы наступил рассвет,
чтобы сегодня же пойти в Храм и положить конец всему!"
     Он  принял решение,  мысли его  стали несколько  спокойнее.  Он  закрыл
глаза,  уснул,  и  приснился  ему  сон. Будто небо стало  садом,  обнесенным
изгородью,  и пребывало там внутри  множество  зверей. Он тоже был зверем  и
резвился  вместе с другими. Так вот, играючи, перескочил он через изгородь и
упал  на землю. Увидав его, люди перепугались, женщины подняли крик и  стали
хватать с улицы детей, чтобы зверь не сожрал их. А мужчины  похватали копья,
камни, мечи и стали преследовать его... Кровь заструилась всюду по его телу,
и он упал  ниц. И тогда собрались вокруг него судьи, дабы судить его. И были
это не люди,  но  лисы, псы, свиньи да волки.  Они  судили его и присудили к
смерти.  Но когда его  уже вели  на казнь, он вспомнил  вдруг,  что не может
умереть,  потому как был  бессмертным зверем с неба. И едва вспомнил он это,
какая-то  женщина взяла  его за руку -- будто была это Мария Магдалина  -- и
вывела из города в  поля,  "Не  уходи на  небо, -- сказала она. -- Наступила
весна, оставайся  с нами...".  Они  все  шли и  шли,  добрались до  пределов
Самарии,  и  приблизилась  к  нему  самаритянка  с  кувшином на плече,  дала
напиться, а затем взяла за руку и молча повела  до  границ  Галилеи. И вышла
тогда  из-под  старых цветущих  масличных  дерев его  мать  в черном платке,
заплакала,  увидав  кровь и  раны на  теле  и терновый  венец на власах его,
воздела  вверх  руки  и сказала: "Как ты меня уничтожил, так и Бог уничтожит
тебя.  Из-за тебя  стала  я  предметом сплетен,  и люди  судачат обо мне. Ты
поднял голову против Родины, Закона  и  Бога Израиля.  Не побоялся ты Бога и
людей не  постыдился? Не подумал о матери и об отце своем? Будь ты проклят!"
Так сказала она и исчезла.
     Иисус проснулся весь в  поту. Вокруг храпели спящие ученики.  Во  дворе
прокричал петух. Петр  услышал петуха,  приоткрыл глаза  и  увидел стоявшего
перед ним Иисуса.
     --  Учитель,  -- сказал Петр.  -- Перед тем,  как прокричал  петух, мне
снился  сон. Будто ты  взял два скрещенных между собой куска дерева, который
стали в руках твоих лирой и смычком, заиграл и запел,  и собрались к тебе со
всех  концов света звери и стали  слушать тебя... Что бы это  значило? Нужно
спросить почтенного раввина.
     -- На этом сон не кончается, Петр, -- ответил Иисус.
     -- Почему-ты поспешил проснуться? У твоего сна есть продолжение.
     -- Продолжение? Не понимаю. Может быть,  ты, Учитель, видел мой  сон до
конца?
     -- Звери, слушавшие песню, бросились на певца и сожрали его.
     Петр выпучил глаза.  Душа его о чем-то догадывалась, но разум продолжал
оставаться неподвижным.
     -- Не понимаю, -- сказал он.
     -- Поймешь в другой раз,  -- ответил  Иисус. -- Тоже утром, когда снова
прокричит петух. Одного за другим он растолкал ногой товарищей.
     -- Просыпайтесь, бездельники. Сегодня нас предстоит много работы.
     -- Уходим отсюда? -- спросил Филипп, протирая глаза. -- Вот и я говорю:
возвратимся в Галилею, там мы будем в безопасности.
     Иуда заскрипел  зубами,  но  не  проронил  ни  слова.  Женщины  в  доме
проснулись,  послышались их звонкие голоса. Почтенная Саломея вышла развести
огонь, ученики были уже во дворе  и ожидали Иисуса, который, склонив голову,
тихо  беседовал  о  чем-то с почтенным раввином. Старик  был тяжело болен  и
сидел в углу.
     -- Куда ты опять, дитя? -- спросил он. -- На  кого опять устремляешься?
Снова  на  Иерусалим? Снова поднимешь руку к  ниспровержению  Храма? Ты ведь
знаешь,  что  слово становится делом, если великая душа изрекает его. А душа
твоя великая и ты в ответе за все свои слова. Если ты скажешь: "Низвергнется
Храм!" --  однажды он и в самом деле  низвергнется,  так что взвешивай  свои
слова!
     -- Я взвешиваю свои слова, старче. Весь <i>мир</i> пребывает в мыслях моих,  и
когда я говорю, то выбираю, что должно остаться, а что нет, принимая на себя
всю ответственность.
     --  О,  если  бы я  смог  пожить  еще, пока увижу, кто ты!  Но я совсем
одряхлел,  мир стал призраком, голова моя идет кругом,  желая отыскать вход,
но все двери заперты.
     -- Потерпи всего  несколько дней, старче. До  Пасхи.  Зубами постарайся
удержать душу свою, и ты увидишь. Час еще не пришел.
     Раввин покачал головой.
     --  Когда придет этот  час?  -- жалобно  прошептал он. --  Неужели  Бог
посмеялся  надо мной?  Где  данное Им слово?  Я умираю, умираю,  но  где  же
Мессия?
     Почтенный раввин собрал все остававшиеся у него силы и вцепился в плечо
Иисуса.
     -- Потерпи еще до Пасхи, старче. Вот увидишь -- Бог свое слово держит!
     Сказав это, Иисус вырвалсяг из цепких пальцев старика и вышел во двор.
     -- Нефанаил, и ты, Филипп, -- обратился он к ученикам. -- Отправляйтесь
на  околицу деревни, и там у крайнего дома увидите вы привязанную к дверному
кольцу ослицу вместе  с  ее детенышем. Отвяжите  ослицу и приведите сюда.  А
если кто вас  спросит, куда вы ведете  ее, отвечайте:  "Она  нужна  Учителю.
После мы возвратим ее".
     -- Встрянем в беду, вот увидишь, -- тихо сказал другу Нафанаил.
     -- Пошли, -- ответил Филипп. -- Делай, что ведено,  а там -- чему быть,
того не миновать.
     Матфей  с самого утра  взялся за тростинку  и весь обратился в зрение и
слух.
     "Боже  Израиля,  --  сказал  он  себе.  --  Насколько  все происходящее
соответствует  тому, что провозгласили  по озарению Божью пророки!  Ведь что
говорит пророк За-хария? "Ликуй  и  веселись, дщерь Сиона! Торжествуй, дщерь
Иерусалима! Се Царь твой грядет к тебе, сидящий на  ослице,  кроткий, хоть и
победитель!"
     -- Учитель, -- сказал Матфей, желая  испытать его; -- Разве ты  устал и
не  можешь пешком  отправиться в  Иерусалим?  -- Нет,  -- ответил  Иисус. --
Почему ты спрашиваешь? Мне вдруг захотелось проехаться верхом.
     -- Так  отправляйся верхом на белом коне! -- воскликнул Петр. -- -Разве
ты не царь Израиля? В столицу свою тебе надлежит въехать на белом коне!
     Иисус бросил быстрый взгляд на Иуду, но тот не произнес ни слова.
     Между тем Магдалина вышла из  дому и стала на пороге.  Она не спала всю
ночь, и ее большие глаза были воспалены. Опершись о дверной косяк, Магдалина
смотрела на Иисуса.  Смотрела проникновенно, безутешно, словно  прощаясь. Ей
хотелось сказать:  "Не уходи!", но что-то стиснуло ей горло. Матфей заметил,
как она шевелит губами, не в силах произнести ни слова, и понял. "Пророки не
позволяют ей заговорить, -- подумал он. -- Не позволяют  ей помешать Учителю
свершить  то, что предрекли они.  Он  сядет верхом на ослицу и  отправится в
Иерусалим, желает  ли того Магдалина или нет,  желает ли  того или  нет  сам
Учитель. Таково предначертание".
     Спустя некоторое  время возвратились радостные Филипп и Нафанаил,  ведя
за собой на веревке ослицу с неоседланным детенышем.
     --  Все было точь-в-точь как  ты сказал, Учитель, -- сказал Филипп.  --
Садись верхом и в путь!
     Иисус оглянулся. Женщины стояли,  скрестив  руки на груди, грустные, но
ничего не говорили, а только смотрели на него. Почтенная Саломея, две сестры
и перед ними -- Магдалина.
     -- Марфа, не найдется ли в доме какого-нибудь кнута? -- спросил Иисус.
     -- Нет,  Учитель,  -- ответила Марфа.  -- Есть  только стрекало  нашего
брата.
     -- Дай мне его.
     Ученики покрыли спину кроткого животного своей одеждой,  чтобы  Учителю
было мягко  сидеть,  а Мария набросила  сверху  еще  и  сотканное ею красное
покрывало, расшитое кругом мелкими черными кипарисами.
     -- Все готовы? -- спросил Иисус. -- Сердце у вас на месте?
     -- На месте, -- ответил Петр, вышел вперед, взял узду  и повел за собою
животное.
     Жители Вифании, слыша шум идущей мимо ватаги, открывали двери.
     --  Куда вы,  ребята? Почем)' это  сегодня пророк  едет верхом? Склонив
головы, ученики посвящали их в тайну:
     -- Сегодня он отправляется воссесть на престоле своем.
     -- На каком еще престоле?
     -- Тише! Это тайна! Тот, кого вы видите, -- царь Израиля.
     -- Да что вы говорите?! -- восклицали женщины. -- Пошли вместе с ним!
     И отовсюду стал собираться народ.
     Дети  ломали пальмовые  ветви и шли  впереди, радостно распевая псалом:
"Благословен грядущий во имя Господа!" Мужчины  сбрасывали  с себя одежду  и
устилали ею дорогу. Что  за оживление стояло всюду! Что это  была за  весна,
сколько цветов  распустилось в тот год, как громко щебетали в то утро птицы,
тоже летя вслед за толпой к Иерусалиму!.
     Иаков наклонился к брату.
     -- Вчера мать сказала ему, чтобы он поставил нас по обе стороны от себя
ныне, когда воссядет на престоле славы своей, но он ничего не ответил. Может
быть, разгневался. Лицо его будто бы помрачнело.
     --  Конечно,  разгневался. Не нужно было говорить ему  этого, -- сказал
Иоанн.
     -- Как же  так?  Оставит нас ни с чем,  чтобы,  кто знает,  дать  самое
почетное  место   Иуде   Искариоту?   Ты  видел,  последние   дни  они   все
перешептываются  и  не  отходят  друг от  друга?  Держи ухо  востро,  Иоанн!
Поговори с ним,  а  то как  бы нам  жалеть потом не пришлось:  близится  час
раздела почестей!
     Но Иоанн покачал головой.
     -- Посмотри, как он печален, брат. Словно на смерть идет.
     "Хотел бы  я  знать,  -- размышлял Матфей, в  одиночестве следуя позади
остальных, -- что должно свершиться теперь. Пророки не говорят о  том вполне
определенно:кто говорит  о престоле, а кто  и  о смерти. Какое из этих  двух
пророчеств  должно  исполниться?  Никто  не  может  истолковать  пророчество
должным  образом  до  того, как происходящее  достигнет  своего  завершения.
Только тогда мы  можем  понять, что: желал  - сказать  пророк.  Стало  быть,
подождем и увидим, что  произойдет, а  вечером по возвращении запишем, чтобы
знать обо всем наверняка".
     Тем временем благая весть разнеслась  уже всюду по окрестным селениям и
разбросанным среди масличных рощ и виноградников хижинам. Крестьяне поспешно
собирались отовсюду, мужчины расстилали плащи,  а  женщины --  платки, чтобы
пророк  прошел по  ним...  Множествокалек,  больных и  оборванцев. Время  от
времени  Иисус  оборачивался  назад  и  взирал на  свое  войско. И вдруг  он
почувствовал ужасное одиночество: Он обернулся и крикнул:
     -- Иуда!
     Но нелюдимый ученик шел позади и не слышал его.
     -- Иуда! -- снова в отчаянии закричал Иисус.
     --  Я  здесь!  --  отозвался  рыжебородый, расталкивая  учеников, чтобы
пройти. -- Чего тебе нужно, Учитель?
     -- Иди рядом, Иуда, держись поблизости!
     -- Будь спокоен,  Учитель,  я не оставлю тебя! -- сказал Иуда, выхватил
веревку из рук Петра и сам повел ослицу.
     -- Не бросай меня одного, брат мой Иуда, -- снова сказал Иисус.
     -- С чего бы я стал бросать тебя, Учитель? Разве мы не договорились?
     Они  уже  приближались к Иерусалиму. Священный  город  возвышался перед
ними  на вершине  горы  Сион  белоснежный в лучах беспощадного  солнца.  Они
проходили через крохотную деревеньку, из конца  в  конец которой раздавались
по домам причитания, тихие и сладостные, словно теплый весенний дождь.
     -- Кого это оплакивают? Кто умер? -- с ужасом спросил Иисус.
     Но спешившие следом за ним крестьяне отвечали со смехом:
     -- Не печалься, Учитель, никто  не умер. Это деревенские девушки крутят
ручные мельницы и заводят плач.
     -- Но почему?
     -- Чтобы научиться, Учитель. Чтобы уметь причитать, когда придет час.
     Они   поднялись  на  широкую   мостовую,   вошли  в  людоедский  город.
Мнргошумные, многоцветные  толпы  со  всех  концов  еврейского мира.  Каждый
принес с  собой запахи и зловоние  родных мест. Люди обнимались и целовались
друг с другом, ведь послезавтра--- бессмертный праздник, все-евреи - братья!
Иисуса, который появился на скромном ослике во главе целой толпы-с ветвями в
руках, встретили смехом. - ,
     -- Это еще кто такой?
     Калеки, больные и  оборванцы  подняли вверх руки, <i>стиснутые</i> в кулаки, и
закричали с угрозой:
     -- Сейчас увидите! Это Иисус Назорей, царь иудеев!
     Иисус спешился и,  шагая через  две ступени,  поспешно поднялся в Храм.
Добравшись до портика  Соломона, он  остановился  и огляделся вокруг.  Здесь
установили  лавки,  и   тысячи  людей   продавали,   покупали,  торговались,
ссорились,  расхваливали  свой  товар --  купцы, менялы, владельцы харчевен,
блудницы. В  глазах у  Иисуса  потемнело, священное безумие овладело им.  Он
поднял  стрекало и принялся  крушить таверны, закусочные, лавки, опрокидывал
столы, колол стрекалом торговцев  и шел вперед с криком: "Вон! Вон! Вон!" Он
размахивал стрекалом и кричал, а внутри  него звучала тихая, полная,; скорби
мольба: "Господи, Господи,  что  должно свершиться,  да свершится! Но только
поскорее. О  другой милости я и не прошу. Поскорее. Пока у меня  еще хватает
сил".
     Толпа устремилась следом  за ним, с яростными криками: "Вон! Вон! Вон!"
грабя  лавки.  В  Царском Портике,  возвышавшемся над Долиной  Кедров, Иисус
остановился.  Все  его  тело дымилось,  волосы  цвета  воронова крыла  буйно
рассыпались по плечам, глаза метали огонь.
     -- Я  пришел, чтобы  сжечь  мир!  --'воскликнул он. -- Иоанн в  пустыне
возглашал: "Покайтесь! Покайтесь! Близится День Господень!" Я же говорю вам:
"Нет больше  времени  на  покаяние,  пришел,, пришел  уже день, я есмь  День
Божий!"
     Иоанн в пустыне  крестил водой,  я  же крещу  огнем. Крещу людей, горы,
города,  корабли,  вижу,  как пламя охватило уже все четыре  стороны  света,
четыре угла души, и ликую! Пришел День Господень, Мой День!
     -- Огонь! Огонь! -- вопила толпа. -- Пустим огонь! Сожжем мир!
     Левиты  схватили копья и мечи и во главе с  братом Иисуса  Иаковом, шея
которого  была увешана амулетами, бросились на Иисуса, намереваясь  схватить
его. Но народ рассвирепел, ученики  тоже набрались духу, и все  . вместе они
ринулись  в схватку.  А  сверху,  с Башни  Дворца  смотрели  на потасовку  и
смеялись римские стражники.
     Петр выхватил из лавки горящую головню и закричал:
     -- Вперед, ребята! Жги их! Настал час!
     И произошло бы  великое кровопролитие во дворе Божьем, если бы с  Башни
Дворца  не  загудели, грозно римские трубы. Первосвященник  Каиафа  вышел из
Храма  и велел  левитам сложить оружие:  е оревеликим искусством устроил  он
бунтарю ловушку, чтобы тот попался в нее наверняка, даже не вякнув.
     Ученики окружили Инсуса, с тревогой поглядывая на него.  Даст ли он  им
знак или не  даст? Чего он  ждет?  Доколе будет  он ждать?  Чего  он медлит?
Почему, вместо того чтобы поднять руку и кивнуть  небу,  он потупил взгляд в
землю? Может  быть,  ему спешить некуда, но они, бедные  люди,  пожертвовали
ради него всем, и пришел час получить вознаграждение.
     -- Учитель, -- обратился к нему разгоряченный Петр. -- Решайся же!  Дай
нам знак!
     Иисус стоял неподвижно, закрыв глаза, и пот извилистыми струйками бежал
по его  челу.  "Близится День  Твой, Господи, пришел конец света. Я  принесу
его. Я. Мне это известно. Но только смертию моей.." -- мысленно повторял он,
чтобы собраться с духом.
     Иаков  подошел  к  нему,  тронул  за  плечо,  чтобы  тот  открыл глаза,
встряхнул его:
     -- Если ты сейчас не дашь знака, мы пропали. То, что ты сделал сегодня,
-- это смерть!
     -- Это смерть! -- встрепенулся и Фома. -- Но мы не хотим умирать, так и
знай!
     -- Умирать?! --  воскликнули  испуганно Филипп и  Нафанаил. -- Ведь  мы
пришли сюда, чтобы царствовать! Иоанн прильнул к груди Иисуса.
     -- Учитель, о чем ты думаешь? -- спросил он. Но Иисус отстранил его.
     -- Иуда, подойди ко мне, -- сказал Иисус и оперся о тяжелую руку Иуды.
     --  Мужайся,  Учитель,  -- прошептал  рыжебородый.  --  Пришел  час. Не
посрамим же себя!
     Иаков с ненавистью глянул на Иуду.
     Раньше, бывало,  Учитель даже не смотрел в его сторону, а теперь -- что
бы означала эта дружба да тайное перешептывание?
     -- Что-то затевают эти двое... Как ты думаешь, Матфей?
     -- Ничего я не думаю. Я только слушаю, что вы  говорите, да смотрю, что
вы делаете, и записываю это -- вот все, что меня заботит.
     Иисус  сжал руку Иуды -- на мгновение у  него  закружилась голова. Иуда
поддержал его.
     -- Устал, Учитель? -- спросил рыжебородый.
     -- Да, устал.
     -- Вспомни  е Боге,  и  усталость покинет  тебя,  <i>--</i> сказал Иуда. Иисус
пришел в себя, повернулся к ученикам я сказал:
     -- Пошли.
     Но ученики  продолжали  стоять  на месте.  Они не желали уходить. Куда?
Снова в Вифанию? Доколе? Хватит бродить туда-сюда.
     --  Кажется,  он  издевается  над нами, -- тихо  сказал своему приятелю
Нафанаил. -- Никуда я не пойду!
     -- Потерпи, -- ответил Филипп.
     -- Еще терпеть? --  прохрипел Нафанаил.  --  Пока  вельможа  соизволит,
бедняк душу  отдаст.  Никуда я  не  пойду!  -  и  пошел  следом  за  прочими
учениками, которые, насупившись, возвращались назад в Вифанию.
     А за спиной у них хохотали левиты и фарисей. Какой-то молоденький левит
-- с отвратительной рожей  и сутулый -- швырнул гнилым овощем и угодил прямо
в лицо Петру.
     -- Да будет тверда твоя  рука, Савл! -- раздались возгласы. -- Ты попал
в точку!
     Петр хотел было вернуться и броситься на левита, но Андрей удержал его:
     -- Потерпи, брат. Придет и наш черед!
     -- Когда? Когда, Андрей? -- пробормотал Петр. -- Не видишь разве нашего
позора?
     Посрамленные,  они  молча  брели  по  дороге.  Народ  позади  них  стал
рассеиваться, отпуская ругательства. Никто больше не следовал за ними, никто
больше не устилал своими лохмотьями путь Учителю. Теперь  ослицу вел Филипп,
а Нафанаил держался за ее хвост: оба они спешили отвести ее к хозяину, чтобы
не нарваться на неприятности. Солнце палило,  дул горячий ветер, пыль стояла
столбом и  угнетала их.  А на подходе к  Вифании -- вот тебе на! -- путь  им
преградил Варавва с двумя товарищами -- усачами свирепого вида.
     -- Куда это  вы ведете своего Учителя? -- крикнул Варавва. -- Эй, да он
у вас ни жив ни мертв!
     --  К  Лазарю  ведут, чтобы тот  воскресил  его!  -- ответили  товарищи
Вараввы и захохотали.
     Когда они добрались до Вифании и вошли в дом, почтенный раввин был  уже
готов испустить  дух. Неподвижно стоя на  коленях вокруг него, Женщины молча
смотрели, как старик покидает  их:  они знали, что не могут  сделать ничего,
чтобы  воротить его назад. Иисус подошел,  положил руку на  чело старцу, тот
улыбнулся, но глаз так и не открыл.
     Ученики уселись  во дворе и молчали, словно  какая-то горечь была у них
на устах. Иисус кивнул Иуде:
     -- Иуда, брат мой. Пришел час. Ты готов?
     -- Еще раз хочу спросить тебя, Учитель: почему ты избрал меня?
     .--,Ты  самый  выносливый  и  знаешь  это.  Другим это  не по силам. Ты
виделся с первосвященником Каиафой, говорил с ним?
     -- Говорил. Он желает знать: где и когда?
     -- В  ночь на Пасху. Скажи ему:  после пасхальной вечери, в Гефсимании.
Мужайся, брат мой Иуда. Я тоже стараюсь быть мужественным.
     Иуда молча покачал головой. Он вышел на дорогу и стал ожидать появления
луны.
     --  Что произошло  в Иерусалиме? -- спросила сыновей почтенная Саломея.
-- Что это с вами? Почему вы молчите?
     -- Думаю, мать,  мы  строили дом  на песке,  -- ответил  Иаков.  --  Не
повезло нам!
     -- А Учитель? А почести? А шитые золотом шелка? А престолы? Стало быть,
он попросту посмеялся над нами? -- спросила старуха, посмотрела на сыновей и
всплеснула руками, но никто не ответил ей.
     Из-за Моавитских гор показалась полная, печальная  луна. Колеблясь, она
задержалась на мгновение на кромке гор, глянула на мир -- и тут же решилась,
оторвалась от  горы  и  стала подниматься  вверх. Темную  деревеньку  Лазаря
словно покрыли известью, и она стала белоснежной.
     Бог дал день, и ученики собрались вокруг Учителя. Он молча рассматривал
их одного за другим, словно видел в первый и последний раз. Около полудня он
заговорил:
     -- Захотелось мне, товарищи, отпраздновать Пасху  вместе с вами. В один
из таких вот дней наши предки отправились  в путь,  покинули землю рабства и
вступили в свободную пустыню. В нынешнюю Пасху мы тоже впервые покидаем иное
рабство и вступаем в иную свободу. Имеющий уши да услышит!
     Все молчали. Темны были его слова: что еще за новое рабство, что еще за
новая свобода? Они не понимали. Спустя некоторое время Петр сказал:
     --  Одно я знаю,  Учитель:  Пасха без  агнца  не бывает. Где нам  взять
агнца? Иисус горько улыбнулся:
     -- Агнец уже готов,  Петр: в этот  час он сам отправляется на заклание,
чтобы беднота всего мира отпраздновала новую Пасху. Так что не беспокойся по
поводу агнца.
     Сидевший  молча в углу Лазарь  встал, положил костлявую руку на грудь и
сказал:
     --  Учитель, я  обязан тебе жизнью:  пусть  и  такая, она все  же лучше
потустороннего сумрака.  А  потому я приготовлю  вам на угощение пасхального
агнца. В горах у меня есть друг, пастух, я схожу к нему.
     Ученики удивленно посмотрели  на Лазаря. Откуда  вдруг появилось у него
столько силы, что он, полуживой-полумертвый, сумел подняться и направиться к
двери?! Сестры бросились было удерживать Лазаря, но  тот  спокойно отстранил
их, взял трость, чтобы опираться на нее, и шагнул через порог.
     Он  шел по  сельским  улочкам.  При его  появлении  открывались  двери:
оторопевшие  от неожиданности,  перепуганные женщины  выходили  из домов и с
удивлением смотрели, как он ступает на тонких, словно камышинки, ногах, -- и
как только  его невероятно  исхудавшая спина  еще  не переломилась при этом!
Лазарю  было   больно,  но  он  крепился,  а  несколько  раз   даже  пытался
насвистывать, желая показать, что он  даже помолодел,  но не мог как следует
сложить  губы  и  потому  оставил тщетные попытки  и  с серьезным видом стал
подниматься к загону своего друга.
     Однако  не успел он пройти и  расстояние .полета камня, как из зарослей
цветущего дрока перед ним вдруг вырос Варавва. Столько дней кружил он вокруг
деревни в  ожидании часа, когда  этот  проклятый  воскресший  высунет нос из
дому, чтобы отправить его обратно и чтобы при виде его не помышляли больше о
чуде. Потому  что  слишком много чего натворил Сын Марии  с  того  дня,  как
воскресил его. Так пусть же снова катится он  в  свою  яму и  избавит нас от
своего присутствия!
     -- Привет, беглец из ада!  -- крикнул Варавва. -- Вот  мы  и свиделись!
Скажи-ка, ради Бога, хорошо ли там, внизу? И что лучше -- жизнь или смерть?
     --  Особой разницы нет, -- ответил Лазарь и  попытался было  пройти, но
Варавва вытянул руку и преградил ему путь.
     -- Прости, вурдалак, но подходит Пасха, агнца у меня нет  и утром я дал
Богу обет заколоть вместо агнца первого,  кто попадется мне на пути, -- надо
же и мне отпраздновать Пасху. Так что подставляй-ка шею! Тебе повезло:
     отправишься к Богу жертвой.
     Лазарь  завопил,   Варавва  схватил  было  его  за  горло,  но  <i>тут</i>  же
содрогнулся от ужаса: он схватил что-то совсем мягкое,  словно хлопок. Нечто
более мягкое, чем  воздух. Ногти Вараввы входили в это  нечто и  выходили из
него, не выдавив  ни  капли крови. "А может быть, это призрак?!"  -- подумал
Варавва, и его грубая, изрытая оспой образина побледнела.
     -- Тебе больно? -- спросил он.
     -- Нет, -- ответил Лазарь и выскользнул из рук Вараввы, пытаясь бежать.
     -- Стой! -- крикнул Варавва и схватил его на этот раз за волосы.
     Но клок волос  вместе  с куском  кожи  так и  остался  у  него в  руке.
Светло-желтый череп Лазаря сверкнул на солнце.
     -- Будь ты проклят! -- прошептал Варавва и задрожал от страха, -- Может
быть, ты и вправду призрак?! Он схватил Лазаря за правое плечо и потряс его.
     --  Скажи,  что  ты  призрак,  и  я оставлю тебя в покое! Но после этой
встряски плечо Лазаря тоже осталось у него в руке. Ужас овладел Вараввой, он
отшвырнул  гнилое плечо  в заросли цветущего дрока и сплюнул от  тошноты. От
страха волосы поднялись  дыбом у него на голове. Варавва выхватил нож, чтобы
поскорее прикончить Лазаря и избавиться от  него, осторожно взял его за шею,
положил на камень и принялся резать. Он резал, резал, но нож не  продвигался
вглубь, словно резал кудель шерсти. У Вараввы все похолодело внутри. "Неужто
я режу мертвеца?"  -- подумал он. Он  собрался  уж было бежать  вниз, но тут
снова глянул на Лазаря и  заколебался. Испугавшись,  как бы богомерзкий друг
Лазаря не отыскал его и не воскресил снова, Варавва преодолел страх, схватил
тело Лазаря за оба конца, скрутил его так,  как выживают перед сушкой мокрую
одежду,  а  затем  пнул  ногой,  отчего  позвоночник  Лазаря  лопнул,  спина
разорвалась на две  части, которые Варавва бросил  под побегами дрока, а сам
пустился  поскорее наутек. Он все  бежал  и бежал, впервые в жизни испытывая
страх и не решаясь оглянуться.
     "Только  бы  успеть добраться  до  Иерусалима! -- бормотал: он. --  Там
найду Иакова и, возьму у него амулет для заклинания демонов!"
     А тем временем  в  доме  Лазаря  Иисус, склонив голову перед учениками,
Пытался хотя бы немного просветить их
     разум,  чтобы они не  испугались того,  что  им предстоит увидеть, и не
разбежались в страхе.
     -- Я -- путь и дом, куда направляются, -- говорил он.
     -- Я -- странник. Я -- тот,  с кем предстоит встреча. Верьте в меня, не
бойтесь ничего, что бы вам  ни пришлось увидеть. Я не могу умереть. Слышите?
Я не могу умереть.
     Оставшись один во дворе, Иуда выковыривал большим пальцем гальку. Время
от  времени Иисус  устремлял  к  нему взгляд, смотрел на него, и безысходная
печаль появлялась у него на лице.
     -- Учитель, -- укоризненно  сказал Иоанн. -- Почему ты все время зовешь
его к себе? Если ты заглянешь в зрачок его глаза, то увидишь там нож.
     --  Нет, любезный Иоанн, -- ответил Иисус. -- Не нож,  а крест. Ученики
испуганно переглянулись.
     -- Крест! -- воскликнул Иоанн, упав на грудь Иисусу.
     -- А кто распят на нем, Учитель?
     --  Тот,  кто заглянет  в этот  зрачок,  увидит и  лицо над крестом.  Я
заглянул туда и увидел свое лицо. Но. ученики  не поняли, а некоторые из них
засмеялись.
     -- Хорошо, что ты сказал нам  это, Учитель, -- поспешил заметить  Фома.
-- Теперь я никогда не стану заглядывать в зрачок рыжебородому.
     --  Заглянут дети и внуки твои, Фома,  -- сказал Иисус, искоса взглянув
через окно на Иуду, который стоял у порога и смотрел в сторону Иерусалима.
     -- Темны слова твои, Учитель, -- укоризненно сказал Матфей, который все
время держал  тростинку наизготове, но не записывал,  потому  как  ничего не
понимал. -- Темны слова твои, как же мне занести их в свиток?
     -- Не для того я говорю, чтобы ты записывал, -- с горечью сказал Иисус.
-- Верно говорят, что вы, писатели, -- те же петухи, думающие, что солнце не
взойдет, если  вы  не вызовете его своим криком. Иногда мне хочется схватить
твои записи и тростинки и швырнуть их в огонь!
     Матфей  поспешно  собрал  свои  записи,  нахмурился. Но гнев Иисуса  не
унимался:
     --  Я  говорю  одно, вы  записываете  другое;  а читатели ваши  прочтут
третье! Я говорю: крест, смерть, Царство  Небесное, Бог -- а вы что из этого
поняли? Каждый из вас истолковывает любое мое святое слово в соответствии
     с собственными  страстями, выгодой да  желаниями, слово  мое пропадает,
душа моя пропадает, не могу я так больше!
     Он встал, задыхаясь: внезапно у него возникло  ощущение, будто  мысли и
сердце его наполнились песком.
     Ученики сжались,  словно Учитель все еще держал стрекало в руке и колол
их. Словно они были  неповоротливыми быками, не желавшими двигаться. Мир был
повозкой, в которую они запряжены, Иисус погонял их,
     &bull;они  строптиво переминались с ноги на <i>ногу</i> и оставались на том же
месте. Иисус смотрел на них  и чувствовал  усталость: долог путь от земли до
неба, а они все стоят на месте.
     -- Как долго я еще буду с  вами? -- вскричал он. --  У кого из вас есть
трудные вопросы,  спрашивайте, пока не  поздно! Кто из вас хочет сказать мне
ласковое слово, пусть  скажет поскорее --  мне от этого будет  лучше.  Чтобы
потом,  когда  я уйду от вас, вы не сетовали и не  говорили: И почему  мы не
успели  сказать ему доброе слово, не  дали ему понять,  как  мы любим  его!"
Тогда уже будет слишком поздно.
     Женщины  слушали его, забившись в угол и упершись подбородком в колени.
Время от времени они вздыхали:
     все им было понятно, но сказать они ничего не могли.  И вдруг Магдалина
заголосила: она первая догадалась  и  подняла  плач, словно по усопшему. Она
вскочила, пошла  в комнату, поискала  у себя под подушкой, нашла хрустальный
флакон с дорогими аравийскими благовониями когда-то давно один из любовников
дал ей этот  флакон в уплату за ночь.  Она всегда носила его с собой, следуя
за Иисусом, и говорила себе, бедняжка, что -- кто знает, Бог велик, -- может
быть,  придет  день, когда  она  сможет  умастить этими  благовониями волосы
любимого,  может быть, придет день, когда он пожелает стать рядом с  ней для
свершения брачного  обряда.  Эти  тайные желания носила она в груди своей, а
теперь,  увидев  за  спиной  любимого  смерть  --  не любовь,  а смерть!  --
подумала, что смерть, как и .свадьба,  нуждается  в  благовониях,  и  потому
вынула из-под  подушки хрустальный  флакон, спрятала его на груди и залилась
слезами. Она плакала  тихо, чтобы никто не  слышал, держа  сосуд на  груди и
покачивая  его,  словно младенца, а  затем  вытерла глаза, вышла  во двор  и
бросилась в ноги Иисусу.  И прежде, чем тот  успел наклониться и поднять ее,
она открыла флакон и  вылила благовония на святые стопы. Затем вылила миро и
себе  на  волосы, с плачем  вытерла волосами его олавоухающие ноги, умастила
остатками благовоний главу возлюбленного и снова прильнула  к ногам Учителя;
целуя их. Ученики заволновались.
     -- Жаль,  пропали  зря такие дорогие благовония,  --  сказал коробейник
Фома. -- Если бы мы их продали, можно было бы накормить множество бедняков.
     -- Или дать приданое сиротам, -- сказал Нафанаил.
     -- Или купить овец, -- сказал Филипп.
     -- Дурной знак, -- тихо сказал со вздохом Иоанн. -- Такими благовониями
умащают богатых покойников. Не следовало делать этого, Мария. Что если Ангел
Смерти учует свой любимый запах и придет сюда?
     Иисус улыбнулся.
     -- Бедняки всегда  будут с вами, а меня не будет. Поэтому не беда, если
ради  меня  израсходовали  флакон  благовоний.  Бывает  и   Расточительность
возносится  на небеса, чтобы воссесть рядом со  своей благороднейшей сестрой
Бережливостью.  А  ты,  любезный Иоанн,  не печалься: смерть придет так  или
иначе, пусть уж лучше она придет с благоухающими волосами.
     Дом благоухал,  словно  богатая гробница. Иуда вошел  и бросил  быстрый
взгляд на Учителя: может быть, он посвятил в тайну и учеников  и те умастили
обреченного благовониями для погребения? Но Иисус улыбнулся и сказал:
     -- Иуда, брат  мой, еще быстрее, чем  лань по земле, мчится ласточка по
воздуху, но быстрее ласточки разум мужа, а сердце женщины и того быстрее.
     С этими словами он указал взглядом на Магдалину.
     Тут заговорил Петр:
     -- Много чего было  сказано, но о  самом  главном мы  позабыли. Где  мы
будем справлять Пасху в Иерусалиме?  По мне, лучше всего -- в таверне Симона
Киренянина.
     --  Бог распорядился  по-другому,  --  сказал Иисус. --  Встань,  Петр,
возьми с  собой Иоанна и отправляйтесь в  Иерусалим. Как увидите человека  с
кувшином  на  плече, следуйте  за ним. Он войдет в дом, войдите туда  и вы и
скажите  хозяину: "Учитель наш  шлет тебе привет и спрашивает: "Где  накрыты
столы,  чтобы есть мне пасху с учениками  моими?" А  тот ответит вам: "Низко
кланяюсь Учителю вашему! Все уже готово. Милости просим".
     Ученики удивленно переглянулись между собой,  а Петр  выпучил глаза. --
Это правда,  Учитель?  Все уже  готово? И  агнец, и  вертел, и  вино,  и все
прочее?
     -- Все,  -- ответил Иисус. -- Ступайте и  верьте мне.  Мы здесь сидим и
болтаем, но Бог не сидит, не болтает, а трудится для людей.
     В  эту  минуту  в  углу  комнаты  послышался  приглушенный хрип и  все,
устыдившись, повернулись на этот  звук.  За  все это  время  они ни  разу не
вспомнили о пребывавшем в предсмертных мучениях почтенном раввине. Магдалина
бросилась к  нему, а следом за ней и три другие  женщины. Подошли и ученики.
Иисус снова  положил ладонь  на похолодевшие уста старца.  Тот открыл глаза,
увидел его, улыбнулся, затем  пошевелил рукой и  кивнул женщинам и мужчинам,
чтобы  те вышли. Когда они  остались  вдвоем,  Иисус  наклонился,  поцеловал
старца в уста, в глаза, в лоб. Старик смотрел ему в глаза и лицо его сияло.
     -- Я снова видел троих, -- прошептал ов. -- Илыо, Моисея и тебя. Теперь
я больше не сомневаюсь. Я ухожу.
     -- В добрый час, старче! Ты счастлив?
     -- Да. Дай мне поцеловать руку твою.
     Раввин  схватил руку  Иисуса и надолго прильнул к ней холодными губами.
Он смотрел на Иисуса взволнованно, молча прощаясь с ним, а затем спросил:
     -- Когда же и ты будешь там, в высях?
     -- Завтра, на Пасху. До встречи, старче!
     Почтенный раввин скрестил руки на груди и прошептал:
     --  Отпусти  теперь,  Господи,  раба  Твоего:  глаза  мои  зрели  моего
Спасителя!
     28.
     Солнце  опустилось  и,  сделавшись   кроваво-красным,  шло   на  закат.
Противоположный, восточный край неба становился  голубовато-белым  -- вскоре
должна   была  появиться  огромная,  молчаливая  пасхальная  луна.   Бледные
солнечные лучи еще  не исчезли: они  искоса освещали худощавое  лицо Иисуса,
касались  лбов,  носов,  рук  учеников  и  отправлялись  в  угол  приласкать
упокоенный,  радостный,  теперь  уже  бессмертный  лик  почтенного  раввина.
Магдалина сидела за  ткацким станком в глубокой тени, и никто не видел слез,
которые  тихо  струились по ее щекам  и подбородку и падали  на неоконченный
холст. В доме все  еще стояло благоухание, и пальцы  Иисуса все еще источали
миро.
     Так сидели  они  безмолвно,  и  по  мере того, как вечерело,  сердца их
сжимались. Вдруг в окно влетела, рассекая крыльями воздух, ласточка, сделала
три круга и, радостно щебеча,  устремилась к  свету и стрелой вылетела прочь
так  быстро, что  взгляд успел схватить только  косо разрезанные  крылья  да
белое брюшко.
     Иисус словно только и ждал этого знака. Он встал и сказал:
     -- Пришел час.
     Он  обвел  медленно  взглядом  очаг,  орудия  труда,  домашнюю  утварь,
светильник,  кувшин, ткацкий  станок,  а затем четырех  женщин --  почтенную
Саломею, Марфу, Магдалину и сидевшую за станком Марию, а напоследок
     -- седого старца, который уже вступил в бессмертие.
     --  Будьте здоровы, -- сказал он, подняв руки. Ни одна из  трех девушек
не смогла ответить ему, и только почтенная Саломея сказала:
     -- Не смотри на нас так, будто ты покидаешь нас навсегда, дитя.
     -- Будьте здоровы, -- повторил Иисус и подошел к женщинам.
     Он положил руку  на  голову  сначала Магдалине,  а  затем Марфе.  Пряха
встала,  подошла  к  нему и преклонила голову.  Он  словно благословлял  их,
прощался с ними, брал их с собой навсегда. И вдруг все трое заголосили.
     Они  вышли во двор: впереди  -- Иисус, следом за ним--  ученики. Поверх
ограды двора над колодцем расцвела жимолость, которая теперь, с наступлением
вечера благоухала. Иисус протянул руку, сорвал цветок и стиснул его в зубах.
"Бог да пошлет мне  силы, --  взмолился он в сердце  своем. -- Бог да пошлет
мне  силы  удержать в  зубах  этот нежный  цветок,  не прикусив его в  муках
распинания!" В воротах он снова остановился и поднял руку.
     -- Женщины! -- воскликнул он голосом, идущим из глубины души. -- Будьте
здоровы, женщины' Ни одна из них не ответила. Плач стоял во дворе. Иисус шел
впереди всех.  Путь их лежал  к  Иерусалиму. Полная  луна поднималась  из-за
Моавитских  гор, солнце садилось за Иудейскими горами. На мгновение  эти два
великие небесные  украшения  задержались,  посмотрели друг на друга, а затем
одно из  них взошло вверх,  а  другое  закатилось. Иисус  кивнул Иуде, и тот
подошел к нему. Они завели между собой разговор о какой-то тайне -- говорили
тихо, то Иисус, то  Иуда время от времени наклоняли голову, каждый взвешивал
слова, перед тем как ответить.
     -- Прости, брат мой Иуда, -- сказал Иисус, -- но так нужно.
     -- Я уже и раньше спрашивал тебя, Учитель: неужели нет иного пути?
     -- Нет, брат мой Иуда.  И мне  хотелось бы того  же. До сих  пор  я все
надеялся  на это  и ожидал,  но все напрасно. Нет, иного  пути нет. Наступил
конец света, этот мир, Царство Лукавого, рухнет и придет Царство Небесное. Я
принесу  его.  Как? Смертию  моею. Иного пути нет.  Не падай духом, брат мой
Иуда, через три дня я воскресну.
     --  Ты говоришь так, чтобы успокоить меня, чтобы заставить меня предать
тебя и  сердце  мое  не разрывалось  при этом.  Ты говоришь,  что я способен
выдержать, чтобы придать мне мужества, но чем ближе ужасный миг, тем труднее
это. Нет, я не выдержу, не выдержу, Учитель!
     --  Выдержишь,  брат  мой  Иуда.  Бог  даст  тебе  силу,  которой  тебе
недостает, потому что так  нужно. Нужно, чтобы я  погиб, а ты предал меня --
мы вдвоем должны спасти мир, помоги же мне!
     Иуда опустил голову и, немного помолчав, спросил:
     --  А если бы ты  должен был предать своего Учителя,  ты сделал бы это?
Иисус ответил не сразу. Он задумался и, наконец, сказал:
     -- Нет.  Думаю,  что я  бы не  смог. Потому Бог  сжалился надо  мной  и
определил мне более легкий долг -- быть распятым.
     Иисус взял Иуду за руку и тихо, обольстительно заговорил:
     --   Только  не  оставляй  меня,  помоги  мне.  Ты  уже  переговорил  с
первосвященником Каиафой?  Слуги Храма  уже вооружились, уже готовы схватить
меня?  Все сделано, как мы договорились, брат  мой Иуда? Так  отпразднуем же
ныне  вечером  все  вместе Пасху, и  я кивну тебе, когда  ты должен встать и
отправиться  за ними. Черных дней  всего три,  и  промчатся они  с быстротой
молнии. А  на третий день мы все  обнимемся и  пустимся в пляс,  ибо  придет
воскресение!
     -- А другие будут знать о том? -- спросил Иуда,  указав большим пальцем
на учеников, гурьбой следовавших за ними.
     --  Сегодня вечером я скажу им,  чтобы они  не  оказывали сопротивления
воинами и левитам, которые придут схватить меня.
     Иуда презрительно скривил губы:
     --  Это  они-то окажут  сопротивление? И  где  ты  только  выискал  их,
Учитель? Все как на подбор!  Иисус опустил голову и ничего не  ответил. Луна
восходила, изливая свет,  который лизал камни, деревья, людей. Темно-голубые
тени  падали  на землю.  Позади  шли гурьбою, разговаривая  и  споря друг  с
другом, ученики:  одни  уже облизывались, думая о накрытом  столе, другие  с
тревогой вспоминали двусмысленные слова  Учителя,  а  Фома  вспомнил бедного
почтенного раввина:
     -- И с нами будет то же, что с ним!
     -- Что? Мы тоже умрем? -- оторопело спросил Нафанаил. --  Разве не было
сказано, что мы отправляемся за бессмертием?
     -- Так оно и есть, но прежде мы должны пройти через смерть, -- объяснил
ему Фома. Нафанаил покачал головой.
     -- Плох такой путь  к бессмертию, --  проворчал  он. -- Не поздоровится
нам на том свете, помяните мои слова!
     Иерусалим  уже возвышался перед ними в воздухе, залитый  лунным светом,
белоснежный и прозрачный,  словно призрак. В сиянии  луны казалось, что дома
оторвались от земли и  повисли  в воздухе.  Все  отчетливее  становился  шум
сливавшихся   воедино   людских  голосов,  поющих  псалмы,  рева  и  блеяния
закалываемых в жертву животных.
     У восточных ворот их поджидали Петр и  Иоанн. С сияющими в лунном свете
лицами они радостно бросились навстречу.
     -- Все  было  так,  как  ты  сказал, Учитель. Столы  накрыты, пожалуйте
отведать угощения!
     --  А что касается  хозяина,  то  он приготовил угощение  и  исчез,  --
сказал, смеясь, Иоанн. Иисус улыбнулся:
     -- Это и есть верх гостеприимства,  когда хозяин исчезает. Все ускорили
шаг.  Улицы  были заполнены людьми,  горящими фонарями и  миртовыми венками.
Из-за закрытых дверей торжественно звучал пасхальный псалом:
     <i>Когда вышел Израиль из Египта,</i>
     <i>\Дом Иакова из народа иноплеменного,</i>
     <i>Море увидело его и побежало,</i>
     <i>Иордан обратился вспять.</i>
     <i>Горы прыгали, как овцы,</i>
     <i>И холмы -- как агнцы.</i>
     <i>Что с тобою, море, что ты побежало,</i>
     <i>И с тобою, Иордан, что ты обратился вспять?</i>
     <i>Что вы прыгаете, горы, как овцы,</i>
     <i>И вы, холмы, как агнцы?</i>
     <i>Пред ликом Господа трепещ., Земля,</i>
     <i>Пред ликом Бога Израилева,</i>
     <i>Превращающего скалы в озеро воды,</i>
     <i>И камень -- в источник воды!</i>
     Проходившие мимо ученики  подхватили  пасхальный псалом и  тоже  запели
его, следуя  за Петром  и Иоанном. Все  кроме Иисуса и  Иуды забыли страхи и
тревоги и спешили к накрытым столам.
     Петр  и  Иоанн остановились, толкнули  дверь, помеченную  мазком  крови
заколотого агнца, и вошли внутрь, а следом вошел и Иисус с  проголодавшимися
спутниками. Они прошли через двор, поднялись по каменной лестнице,  вошли  в
горницу.  Столы были накрыты,  три  семисвечных  светильника освещали агнца,
вино, пресный хлеб, закуску, а также посохи, которые должно держать во время
вкушения пищи, словно готовясь в дальний путь.
     --  Приветствуем  тебя! --  сказал  Иисус  и, подняв  руку, благословил
невидимого хозяина. Ученики засмеялись:
     -- Кого ты приветствуешь, Учитель?
     -- Незримого,  --  ответил  Иисус, строго глянув на них.  Он  опоясался
широким  полотенцем, взял воду, опустился  на  колени  и принялся  мыть ноги
ученикам.
     --  Не могу  позволить, чтобы ты  мыл мне  ноги, Учитель! -- воскликнул
Петр.
     -- Если я не вымою тебе ноги, Петр, ты не  сможешь войти вместе со мною
в Царство Небесное.
     -- Ну,  тогда. Учитель, не  только ноги, но и руки и  голову, -- сказал
Петр.
     Ученики  уселись  за  столы.  Они проголодались,  но  никто не  решался
протянуть  руку  к еде, потому как в тот  вечер лицо Учителя  было строгим и
горечь была у него  на устах. Одного за другим Иисус обвел взглядом учеников
-- от  сидевшего  справа от него  Петра до сидевшего слева Иоанна,  всех.  И
сидевшего напротив своего сообщника сурового и угрюмого рыжебородого.
     -- Прежде всего, -- сказал Иисус, -  выпьем соленой воды, дабы помянуть
слезы, пролитые отцами нашими на этой земле неволи.
     Он  взял большой глиняный кувшин с соленой водой, наполнил  из  него до
краев  сперва  чашу  Иуды,  затем плеснул  по  нескольку  раз  в чаши прочих
учеников и напоследок наполнил до краев собственную чашу.
     -- Помянем слезы, мучения и борьбу человека, стремящегося к свободе! --
сказал он и одним духом осушил свою наполненную до краев чашу.
     Все выпили  и  вытерли губы, а Иуда  осушил свою  чашу  одним глотком и
показал ее Иисусу, повернув вверх дном: ни капли не осталось внутри.
     -- Молодчина, Иуда, -- сказал, улыбнувшись, Иисус.
     -- Ты стерпишь и большую горечь.
     Он  взял пресный хлеб и  разделил его. Затем разделил и  агнца.  Каждый
протянул руку  и  посыпал  свою долю, как  велит  Закон,  горькими  травами,
душицей,  перезревшими маслинами  и лавровым  листом.  А  затем  полили мясо
красным отваром, напоминавшим, что предки их изготовляли кирпичи, пребывая в
неволе.  Ели  спешно, как  велит  Закон,  и  каждый держал  наготове посох и
выставил ногу, словно готовясь отправиться в путь.
     Иисус смотрел,  как они  вкушают пищу, но сам не притронулся  к еде. Он
тоже  держал посох и  выставил  правую ногу,  готовый  к дальнему пути.  Все
молчали. Было слышно только, как смыкаются челюсти, как обгладывают кости да
сталкиваются  друг  с  другом  чаши  с  вином.  В  потолочном  окне над ними
показалась  луна.  Половина   столов   оказалась  залита  светом,   половина
погрузилась в лиловый сумрак.
     Прерывая глубокую тишину, Иисус сказал:
     --  Пасха -- это переход, верные мои спутники. Переход от тьмы к свету,
от рабства  к свободе. Однако Пасха, которую мы справляем  сегодня, означает
нечто большее:
     нынешняя  Пасха - это  переход от  смерти к бессмертию. Я иду впереди и
указываю вам путь, товарищи.
     -- Ты снова заговорил о смерти, Учитель, -- встрепенулся Петр. -- Снова
слова  твои, как  нож  двуострый. Если тебе  грозит  какая-нибудь опасность,
говори смело-- мы Ведь мужчины.
     --  Воистину  горше  этих  горьких  трав твои  слова, Учитель, - сказал
Иоанн.  - Пожалей  нас  и  скажи  про все  напрямик. Иисус взял срой еще  не
тронутый хлеб, разделил его между учениками и сказал:--Примите и  едите, сие
есть тело мое. Затем он взял свою полную вина  чашу и пустил по кругу, чтобы
все отпили из нее:
     -- Примите и испейте, сие есть кровь моя. Каждый из учеников съел кусок
хлеба  и выпил глоток  вина, и разум их затуманился: густым, соленым, словно
кровь,  показалось им вино,  а  съеденный  кусок  хлеба опустился в нутро их
углем пылающим: все вдруг с ужасом почувствовали, что Иисус укоренился них и
поглощает  их плоть. Петр оперся локтями о стол  и принялся  рыдать, а Иоанн
прильнул к груди Иисуса.
     -- Ты хочешь  уйти, Учитель.. Хочешь уйти... Уйти..-- пролепетал он, не
в силах сказать больше ни, слова.
     -- Никуда ты не уйдешь! -- вскричал Андрей. -- Третьего дня  ты сказал:
"У кого нет меча, пусть продаст  одежду  свою и купит меч!" Мы продадим наши
одежды,  вооружимся -- и пусть  Смерть только приблизится к тебе, если у нее
хватит духу!
     -- Вы все без сожаления покинете меня, -- сказал Иисус. -- Все.
     -- Я -- никогда! -- воскликнул Петр, вытирая слезы.-- Никогда!
     --  Петр,  Петр, прежде нежели пропоет  петух, ты трижды отречешься  от
меня!
     --  Я?! Я?! --  заревел Петр,  ударяя себя  кулаком в  грудь. -- Это  я
отрекусь от тебя.?! Вместе с тобой до смерти!
     -- До смерти! -- неистово закричали все ученики, вскакивая на ноги.
     -- Садитесь, -- спокойно  сказал Иисус. --  Час  еще  не пришел. В  эту
Пасху я должен доверить вам великую тайну. Отверзните мысли ваши, отверзните
сердца ваши, не бойтесь!
     --  Говори, Учитель, -- прошептал Иоанн, сердце которого трепетало, как
осенний лист.
     --  Вы поели? Не голодны больше?  Насытились тела  ваши? Можете  теперь
позволить душам вашим слушать спокойно?
     Все встревоженно прильнули взглядом к устам Иисуса.
     --  Товарищи дорогие!  -- воскликнул  он.  -- Будьте здоровы! Я  ухожу.
Ученики подняли крик и бросились к нему, пытаясь
     удержать. Многие плакали, Иисус же спокойно обратился к Матфею:
     Ты  носишь  на  груди  Писания,  Матфей.  Встань  же  и  громко  прочим
пророческие слова Исайн, дабы укрепились сердца их. Помнишь: "Он взошел пред
очами Господа, словно деревцо бессильное..."?
     Обрадованный Матфей встал. Он был сутул, кривоног, тщедушен. Его худые,
с длинными  ногтями пальцы были всегда выпачканы чернилами.  Но как он вдруг
выпрямился, как зарделись его  щеки, как окреп голос, и зазвучали, отдаваясь
эхом под высоким потолком дома, исполненные горечи и силы слова пророка:
     <i>Он взошел пред очами</i>
     <i>Господа, словно деревце бессильное,</i>
     <i>что поднимается ростком из сухой земли.</i>
     <i>И не было в нем ни красоты, ни величия,</i>
     <i>чтобы привлечь к нему глаза наши:</i>
     <i>Ничего не было в лике его, что бы нравилось нам,</i>
     <i>Он был унижен и оскорблен людьми,</i>
     <i>Душа скорбная и многострадальная,</i>
     <i>И мы отвращали от него лицо наше и ни во что его не ставили,</i>
     <i>Но он взял на себя все наши немощи,</i>
     <i>Исстрадался грехами нашими,</i>
     <i>Извелся нашими беззакониями,</i>
     <i>И ранами его мы исцелились.</i>
     <i>Он истязуем был и предан мучениям,</i>
     <i>Но не отверз он уст своих</i>
     <i>И, как агнец, ведомый на заклание,</i>
     <i>Не отверз он уст своих...</i>
     <i>--</i> Довольно, - сказал Иисус и вздохнул. Он повернулся к товарищам.
     --  Это  я,  обо  мне  говорит пророк  Исайя. Я агнец,  и ведут меня на
заклание, но я не отверзну уст. И, немного помолчав, добавил:
     -- С того самого дня, когда я появился на свет, ведут меня на заклание.
     Оторопело, раскрыв рты, смотрели на него ученики, пытаясь  понять смысл
его слов, и вдруг все, как один, упали лицом на стол и подняли плач.
     Дрогнуло на мгновение  сердце  Иисуса:  разве можно  оставить товарищей
рыдать, а  самому уйти? Он поднял  глаза,  глянул на Иуду, но тот  уже давно
пристально смотрел на Иисуса своими жестокими голубыми глазами, догадываясь,
что творится в душе его и сколь великая любовь могла поколебать его силы. На
мгновение взгляды  их встретились, схватились друг с другом  в воздухе: один
-- строгий и безжалостный,  другой -- умоляющий и горестный. Но это  длилось
всего лишь мгновение,  равное вспышке молнии.  Иисус тут  же вскинул голову,
горько улыбнулся Иуде и снова обратился к ученикам.
     -- Что  вы  плачете?  --  сказал  он.  --  Неужели  вы  боитесь  самого
милосердного и самого человеколюбивого из ангелов Божьих -- Ангела Смерти? Я
должен   претерпеть   мучения,   подвергнуться   распятию   и  спуститься  в
потусторонний  мир, но через  три дня я воспряну из  могилы и  вознесусь  на
небо, чтобы воссесть рядом с Отцом.
     --  Ты снова  оставишь нас?  --  воскликнул сквозь слезы  Иоанн. -- Под
землю или на небо, но только возьми нас с собой, Учитель!
     -- Тяжел труд  и на земле, любезный  Иоанн. Здесь, на тверди земной, вы
должны остаться и трудиться на ней. Здесь, на земле, боритесь, любите, ждите
-- и я приду!
     Но  Иаков  уже примирился с мыслью о смерти Учителя и теперь раскидывал
умом, что им нужно делать на земле, когда они останутся без Учителя.
     -- Мы не можем противиться воле Божьей и воле Учителя, -- сказал он. --
Твой долг, Учитель,  как о том говорят и пророки, -- умереть,  а наш долг --
жить, дабы  не  пропали  сказанные тобой слова, дабы утвердили мы их в новом
Святом  Писании,  установили  законы, возвели  наши  синагоги, избрали наших
первосвященников, фарисеев да книжников.
     Иисус пришел в ужас.
     --  Так  ты распинаешь дух! -- воскликнул он. --  Нет! Нет, я не  желаю
этого!
     --  Только  так дух и может не обратиться  в  воздух  и сохраниться! --
возразил Иаков.
     -- Но так он не будет больше свободным, не будет духом!
     -- Достаточно, что он будет похож на дух. Для этого  нам работы хватит,
Учитель.
     Холодный пот  выступил на челе Иисуса. Он  быстро пробежал взглядом  по
лицам  учеников: никто из  них даже не шевельнулся, чтобы возразить. А  Петр
смотрел на  сына Зеведеева с восхищением: у него  женский ум,  он наловчился
еще на  челнах  своего  властолюбивого отца, а теперь, глядишь, поставит  на
место и самого Учителя...
     Иисус в отчаянии протянул руку, словно умоляя о помощи:
     -- Я пошлю вам Утешителя - духа истины. Он будет вести ваг.
     -- Пошли нам скорее Утешителя,  Учитель... а не то мы собьемся с пути и
не сможем отыскать тебя! -- воскликнул Иоанн.
     Иаков кивнул своей .крепкой, упрямой головой:
     --  И  этот  дух, который ты  называешь  духом  истины,  тоже  предадут
распятию. Пока существуют люди, дух будут распинать, Учитель, так и знай. Но
ничего, всегда что-нибудь да останется, а нам этого достаточно.
     -- Мне, мне этого недостаточно! -- в отчаянии вскричал Иисус.
     Услыхав  его горестный крик, Иаков  смутился, подошел  к Учителю и взял
его за руку.
     -- Тебе  недостаточно, потому ты и идешь на крест.  Прости,  что я стал
возражать тебе, Учитель. Иисус опустил руку на упрямую голову Иакова.
     --  Если Бог желает, чтобы на земле вечно распинали дух, благословен да
будет  крест. Да взвалим его  на плечи наши с любовью, терпением и верою.  И
однажды он станет крыльями на плечах наших.
     Все умолкли.  Луна  стояла  теперь уже высоко в небе. Мертвенно-бледный
свет струился на столы. Иисус сложил руки на груди.
     -- Окончен труд: все,  что нужно было сделать, я сделал, все, что нужно
было сказать, я сказал. Думаю, я  исполнил свой долг до конца и потому  могу
сложить руки на груди.
     С этими словами он кивнул сидевшему напротив Иуде,  тот  встал, затянул
свой кожаный пояс, взял свой корявый посох, а  Иисус сделал ему знак  рукой,
словно прощаясь.
     -- Этой ночью мы пойдем  молиться под  маслинами Гефсимании  за Долиной
Кедров. Отправляйся с милостью Божьей, Бог с тобой, брат мой Иуда.
     Иуда открыл  было  рот, желая сказать что-то,  но передумал. Дверь была
распахнута настежь, и он  стремительно вышел. С каменных ступеней послышался
тяжелый топот его огромных стоп, спускавшихся вниз.
     -- Куда это он? -- обеспокоенно спросил Петр,  намереваясь  подняться и
пойти следом за Иудой.
     Иисус остановил его:
     --  Закрутилось  колесо  Божье,  не вмешивайся.  Поднялся  ветер, языки
пламени   на  семи  свечниках  заколебались.  И  вдруг  резкий  порыв  задул
светильники.  Все  внутри  заполонил  лунный  свет.   Нафанаил  испугался  и
наклонился к приятелю:
     -- Это  не  ветер,  Филипп.  Кто-то вошел в  комнату.  Может быть,  это
смерть?
     -- А если и смерть, тебе какое дело? -- ответил пастух.-- Не за нами.
     Он похлопал по спине друга, который все не мог прийти в себя.
     --  Большому  кораблю --  большое  плавание,  мы  же --  слава Богу! --
челноки да ореховые скорлупки.
     Лунный свет залил лицо Иисуса и поглотил его,  не оставив ничего, кроме
пары  черных глаз.  Иоанн  испугался и тайком протянул руку к  лицу Учителя,
желая убедиться, что оно еще есть.
     -- Учитель, -- прошептал он, -- где ты?
     -- Я еще не ушел, любезный Иоанн, -- ответил Иисус.
     --  На мгновение  я исчез, потому  что думал  о  словах, сказанных  мне
когда-то неким подвижником на святой  горе  Кармиле. "Я  погрузился  в  пять
канав  моего тела, словно  свинья",  --  сказал он.  "И  как  же ты  спасся,
дедушка?  Тебе,  наверное,  пришлось  выдержать тяжкую борьбу?" "Ничуть,  --
ответил он. -- Однажды утром  я увидел цветущее миндальное дерево и спасся".
Цветущим миндальным деревом,  любезный Иоанн, сегодня вечером показалась мне
на мгновение смерть. Он встал и сказал:
     -- Пошли. Пришел час.
     Иисус пошел  впереди,  а  следом  за  ним  -- погрузившиеся  в раздумья
ученики.
     --  Пошли отсюда, -- тайком сказал приятелю Нафанаил. -- Только давай и
Фому возьмем с собой.
     Они попытались отыскать  в лунном свете Фому, но тот уже успел свернуть
в одну из узких улочек. Эти двое немного отстали, а когда Долина Кедров была
уже близко, оторвались от остальных и пустились наутек.
     Иисус спустился вместе  с оставшимися  учениками в Долину Кедров, затем
поднялся  на противоположный  склон  и  пошел по  тропе к  масличной роще  в
Гефсимании. Сколько часов провели они здесь ночами под прадавними маслинами,
беседуя о милости Божьей и людских беззакониях!
     Они  остановились. В тот вечер ученики  плотно поели и  много выпили, и
потому сон одолевал их. Они расчистили ногами землю, освободив ее от камней,
и приготовились к ночлегу .
     -- Троих не хватает, -- сказал Учитель, оглядевшись вокруг. -- Куда они
делись?
     -- Сбежали... -- гневно сказал Андрей. Иисус улыбнулся:
     --  Не осуждай их,  Андрей. В  один прекрасный  день они  вернутся, вот
увидишь,  --  вернутся все трое, и у каждого из них будет  самый царственный
венец на челе -- из терниев и бессмертника...
     Сказав это, он прислонился  к масличному  древу  и  вдруг  почувствовал
сильную усталость.
     Ученики  уже  улеглись,  пристроив головы  вместо  подушек  на  крупных
камнях.
     --  Иди  сюда, Учитель, приляг между нами,  -- сказал, зевая, Петр.  --
Андрей постоит на страже, Иисус оторвался от дерева и сказал:
     -- Петр, Иаков, Иоанн, идемте со мной!
     Его повелительный голос был полон печали.
     Петр сделал вид, будто не слышит, вытянулся на земле
     и снова зевнул, но сыновья Зеведеевы взяли его за руки и подняли.
     -- Пошли. Не стыдно тебе? Петр подошел к брату.
     -- Андрей,  неизвестно, что  может случиться.  Дай мне нож. Иисус пошел
впереди. Они вышли из-под  масличных дерев  на свет. Напротив в одеяниях  из
лунных лучей сиял белоснежный Иерусалим, небо над ними было,  словно молоко,
без единой  звезды, а  полная луна,  которая  ранее  явилась их  взорам  при
поспешном восходе, теперь неподвижно повисла.
     -- Отче, -- прошептал  Иисус. -- Отче, сущий на небеси, Отче, сущий  на
земле,  мир,  сотворенный  Тобою и  зримый,  прекрасен,  но прекрасен  и мир
незримый: даже  не  знаю -- прости  меня,  Отче, - не  знаю, который  из них
прекраснее.
     Он  наклонился,  набрал горсть земли, понюхал ее,  и запах  этот проник
глубоко внутрь  его  тела.  Очевидно,  где-то  поблизости  росли  мастиковые
деревья --  земля пахла древесной смолой и  медом.  Иисус прижал ее. к щеке,
шее, губам и прошептал:
     -- Какое  благоухание,  какая  теплота,  какое  родное  чувство!  Слезы
выступили  у  него  на  глазах.  Он  держал  пригоршню  земли  и   не  желал
расставаться с ней.
     --- Вместе,  вместе  мы пойдем на смерть, брате мой, - прошептал  он. -
Другого товарища у меня нет.
     --  Не могу больше, --  сказал Петр,  которому  все это уже надоело. --
Куда он ведет нас? Не пойду дальше, лягу здесь.
     Он  стал  уж  было высматривать  место, чтобы прикорнуть  где-нибудь  в
углублении,   но  тут  увидел,  что  Иисус  возвращается  к  ним,  сразу  же
встрепенулся и первым пошел навстречу.
     --  Близится  полночь,  Учитель,  --  сказал Петр.  --  Неплохо было бы
прилечь где-то здесь.
     --  Душа  моя полна смертельной тоски,  чада мои,  -- ответил Иисус: --
Поищите  место под  деревьями и ложитесь, а  я останусь  здесь  молиться под
открытым небом.  Но не спите,  прошу вас, бодрствуйте  и молитесь  вместе со
мной нынешней ночью. Помогите мне, чада мои, пережить этот тяжкий час;
     Он повернулся к Иерусалиму и сказал:
     -- Уходите. Оставьте меня одного.
     Ученики   удалились  от  него  на   расстояние   брошенного   камня   и
расположились под малинами,  а он пал лицом  долу,  прильнув устами к земле.
Его разум, сердце, губы были неотделимы от земли, стали землею.
     --  Отче, -- прошептал Иисус, -- мне  хорошо здесь  --  праху с прахом,
оставь меня. Горька чаша,  которую  дал ты мне испить, очень  горька, -- это
выше моих сил... Если это возможно, Отче, отними ее от уст моих.
     Он умолк, прислушиваясь, не раздастся ли среди ночи глас  Отца,  закрыл
глаза. Кто знает, -- Бог ведь добрый, может быть, он увидит, как Бог ласково
улыбается внутри него, кивая ему. Он ждал, ждал со страхом, но так ничего не
увидел и не услышал.
     Иисус огляделся  вокруг. Он был в  полном  одиночестве.  Он  испугался,
вскочил и поспешил к товарищам, чтобы укрепить сердце  свое. Все трое спали.
Он толкнул ногой Петра, а затем Иоанна и Иакова.
     -- Не стыдно  вам? -- горько спросил  Иисус. -- <i>У</i> вас  не хватило  сил,
чтобы хоть немного помолиться вместе со мной?
     -- Учитель, - ответил Петр, едва продирая слипавшиеся глаза. - Учитель,
душа готова, да тело слабо. Прости нас.
     Иисус возвратился к свету, упал коленями на камни.
     -- Отче!  -- снова воскликнул он. -- Очень  горька, очень горька  чаша,
данная Тобою, отними ее от уст моих.
     И, сказав эти слова, он  увидел, как сверху спускается к нему в  лунном
сиянии  некий ангел  с бледным и строгим лицом. Крылья его  были  из лунного
света, а  в руках  он  держал серебряный потир.  Иисус закрыл лицо  руками и
рухнул наземь.
     -- Это и есть Твой ответ, Отче? Нет у Тебя жалости?
     Он  подождал  немного,  а затем  очень  медленно  со  страхом раздвинул
пальцы, чтобы увидеть, стоит ли  еще над ним ангел. Тот спустился уже совсем
низко,  и теперь  края потира  касались его  губ. Иисус вскрикнул,  взмахнул
руками и упал навзничь.
     Когда  он пришел в себя, луна сдвинулась на  ладонь  от вершины  неба и
ангел растаял в  ее сиянии. Вдали на дороге  к Иерусалиму показались  редкие
движущиеся  огни,  напоминавшие  горящие   факелы.  Приближались   они   или
удалялись?  Куда они  двигались?  Им снова овладели страх  и  желание видеть
людей,  слышать человеческий голос, коснуться дорогих рук. Он бегом бросился
к троим товарищам.
     Все трое  спали, и их  залитые лунным  светом лица сияли  спокойствием.
Иоанн  положил голову, словно  на подушку, на плечо Петру, Петр  -- на грудь
Иакову, а тот запрокинул черновласую голову на камень, раскрыв объятия небу,
и  промеж  усов  и бороды  цвета  воронова  крыла поблескивали зубы: видать,
снился ему приятный сон, и потому он смеялся. Иисусу стало жаль снова будить
их  толчками  и, осторожно ступая на пальцах, он  возвратился назад, а затем
опять упал лицом долу и заплакал.
     --  Отче, -- сказал он совсем тихо, словно желая, чтобы Бог не  услышал
его, -- Отче, да свершится воля Твоя, -- Твоя, а не моя, Отче.
     Он встал и снова посмотрел  на дорогу, ведущую к  Иерусалиму.  Огни уже
приблизились, и  были  ясно  видны  раскачивающиеся вокруг них тени и  блеск
стального оружия.
     -- Они идут сюда... Идут... -- сказал Иисус, и колени его задрожали.
     И  как  раз  в  этот  миг прилетел соловей,  уселся  напротив  него  на
молоденьком кипарисе  и запрокинул кверху голову, опьянев от обилия  лунного
света,  от  весенних запахов  и от свежей теплой ночи. Некий  всемогущий Бог
пребывал  внутри  него,  тот  Бог,  который  сотворил  небо,  асмлю  и  души
человеческие, -- и он запел. Иисус поднял голову, прислушался. Может быть, и
вправду это  был Бог, истинный Бог  человеческий,  любящий  землю, крохотные
птичьи, грудочки и несущие  прохладу объятия?  Внутри  него, в самой глубине
его  существа,  встрепенулся  и  ответил  на призыв соловья  какой-то другой
соловей, который тоже пел о вечных муках и вечных радостях -- о Боге, любви,
надежде...
     Соловей пел, а Иисус слушал его, содрогаясь:  он и  не знал, что внутри
него сокрыто столько богатств, столько непроявившихся, необычайно сладостных
радостен и грехов. Тело его стало древом цветущим, соловей  заблудился среди
покрывшихся  цветами  ветвей, не имея ни сил, ни желания покидать  их. Да  и
куда было лететь ему? К чему улетать прочь? Эта земля и есть Рай... И когда,
слушая это двугласое  пение, Иисус вступал  в Рай,  так и  не расставшись со
своим телом, раздались грубые голоса, приблизились горящие  факелы, стальные
доспехи,  и  среди дыма и сияния -- так показалось ему -- заметил он Иуду, и
крепкие  руки  будто  бы  обняли  его,  а рыжая  борода кольнула в лицо.  Он
вскрикнул  и на мгновение потерял сознание  -- так показалось ему. Но прежде
он успел почувствовать, как тяжело дышащие губы Иуды прильнули к его губам и
послышался хриплый, полный отчаяния голос:
     -- Здравствуй, Учитель!
     Луна  уже почти касалась бело-голубых гор Иудеи. Выступила заиндевевшая
изморозь, пальцы и губы Иисуса посинели. Иерусалим возвышался в лунном свете
слепой и мертвенно-бледный.
     Иисус повернулся, посмотрел на воинов и левитов.
     -- Привет вам, посланцы моего Бога! -- сказал он. -- Пошли!
     В это мгновение он заметил  среди сутолоки Петра, который выхватил нож,
чтобы отсечь ухо одному из левитов.
     -- Вложи  нож  в ножны, -- велел  Иисус.  -- Если на удар ножа отвечать
ударом ножа, разве прекратится на земле поножовщина?
     30.
     Иисуса схватили, с гиканьем и свистом поволокли по  камням среди маслин
и кипарисов и повели через Долину Кедров в Иерусалим  и доставили  во дворец
Каиафы, где уже собрался синедрион, чтобы судить бунтовщика.
     Было холодно. Слуги развели во дворе огонь и  грелись. Время от времени
из  дворца выходили левиты и сообщали  новости. От рассказов о  том, как его
истязали, волосы вставали дыбом на голове. Что  за  хулу изрекал окаянный  о
Боге  Израиля,  о  Законе  Израиля,  о  святом  Храме,  который  он  обещает
разрушить, а место, на котором стоит Храм, посыпать солью!
     Плотно  закутавшись   и  глубоко  втянув  голову  в   плечи,   во  двор
проскользнул Петр. Он уселся у огня, протянув к нему руки, грелся и с ужасом
слушал новости. Проходившая мимо служанка увидела его и остановилась.
     -- Эй,  старче, -- обратилась она  к  Петру, -- что это ты прячешься от
нас? Подними-ка  голову, дай взглянуть на себя. Сдается мне, что ты тоже был
вместе с ним.
     Услыхав эти слова, несколько левитов подошли ближе. Петр испугался.
     -- Клянусь,  -- сказал  он,  поднимая  руку,  -- что  не  знаю  я этого
человека!
     Он направился было к  выходу,  но  тут другая служанка заметила, что он
собрался уйти, и протянула к нему руки:
     -- Эй, старче, куда ты? Ты был вместе с ним, я видела тебя!
     -- Не  знаю  я  этого человека!  --  снова  воскликнул  Петр, отстранил
девушку  и прошел  дальше, но  уже в воротах  двое левитов  остановили  его,
схватив за плечи, и хорошенько встряхнули.
     -- Говор тебя выдал! -- закричали левиты.--- Ты галилеянин, его ученик!
Петр принялся клясться, божиться и кричать:
     -- Не знаю я этого человека!
     Тут во дворе прокричал петух, и Петр оторопел,  вспомнив слова Учителя:
"Петр, Петр, прежде, нежели пропоет петух, ты трижды отречешься от меня!" Он
вышел, сжавшись всем телом, и зарыдал.
     Светало.  Небо покраснело,  наполнившись кровавым  багрянцем. Из дворца
выбежал возбужденный, бледный левит.
     -- Первосвященник  рвет на  себе одежды. Теперь  злодей говорит: "Я  --
Христос, Сын Божий!" Все старейшины повскакивали с мест, рвут на себе одежды
и кричат: "Смерть! Смерть!"
     Появился другой левит.
     -- Сейчас его поведут к Пилату. Только он имеет право выносить смертный
приговор. Дайте им пройти. Двери открываются!
     Двери  распахнулись,  показались  вельможи  Израиля.  Первым,  медленно
ступая   возбужденный  первосвященник  Каиафа.   Следом  шли  старейшины  --
множество  бород,  лукавые, злокозненные  глаза, беззубые рты, злые языки. И
все они кипели от злости, так что пар поднимался. Позади молча  шел скорбный
Иисус, с головы которого стекала, кровь от побоев.
     Во  дворе   раздалось  гиканье,  смех,  ругательства.  Петр  вздрогнул,
прислонился к косяку ворот и заплакал. "Эх, Петр, Петр, -- тихо бормотал он.
-- Трус,  лжец и предатель!  Подними голову и  крикни: "Я с тобой!"  И пусть
тебя потом убьют!" Он терзал,  бередил свою душу, но тело  его оставалось на
том же месте, прислонившись к дверному косяку, и дрожало.
     На пороге Иисус споткнулся. Он пошатнулся, вытянул  руку,  ища, обо что
бы опереться,  и  схватил Петра  за плечо. Тот окаменел от ужаса, не в силах
даже рта  раскрыть,  и застыл неподвижно. Он почувствовал,  как рука Учителя
вцепилась в него, не желая отпускать. Еще не  совсем рассвело, стоял голубой
полумрак,  и  Иисус даже  не  повернул головы, чтобы взглянуть, за что же он
ухватился,  пытаясь устоять  на  ногах.  Он  выпрямился и снова  двинулся  в
окружений воинов вслед за старейшинам к Башне Пилата.
     Пилат  к  тому  времени  уже  проснулся,  принял  ванну,  умастил  тело
благовониями и в  раздраженном состоянии духа отправился на верхнюю  террасу
Башни.  Никогда  не был ему  по  душе день Пасхи, когда, захмелев  от своего
Бога, евреи  впадали  в безумие  и  всякий  раз  затевали ссору  с  римскими
солдатами,  что в этот год  могло привести к  резне, которая  вовсе не  была
выгодна Риму.  А нынешняя Пасха  несла с собой  еще и  другие  неприятности:
может  быть,  это  и к лучшему, если  евреи предадут  распятию  злополучного
юродивого Назорея. Негодное племя!
     Рука Пилата сжалась  в кулак. Им вдруг овладело  упрямое желание спасти
этого  юродивого;  не потому,  что тот был не виновен  (ведь  что  такое "не
виновен"?),  и не  потому,  что  он жалел его (недоставало  ему  еще  евреев
жалеть!), но чтобы досадить негодному еврейскому племени.
     Под окнами Башни раздались громкие крики. Пилат  нагнулся и увидел, что
двор наполнился  еврейским  сбродом, разъяренная толпа переполнила портики и
террасы
     Храма. В руках у всех были палицы и. пращи, с гиканьем  и  свистом люди
толкали  и  пинали  Иисуса,  а  римские солдаты охраняли его, подталкивая  к
огромным воротам Башни.
     Пилат  вошел  внутрь, уселся на  украшенном  массивной резьбой  кресле,
ворота распахнулись, и два мавра исполинского роста втолкнули Иисуса. Одежды
его  были  разорваны  в  клочья, лицо  все в  крови, но голова  была  высоко
поднята, а глаза сияли каким-то безмятежным, отрешенным от мира светом.
     Пилат улыбнулся.
     -- Вот ты снова передо мною, Иисус Назорей,  царь иудеев. Говорят, тебя
хотят умертвить.
     Иисус глянул  через окно  на небо. Мысли  его витали  где-то  далеко от
тела. Он молчал.
     Пилат разозлился и крикнул:
     --  Оставь  небо в покое, смотри на меня! Или ты не знаешь, что в  моей
власти освободить тебя или отправить на крест?!
     -- Ты не  имеешь надо мной власти, -- спокойно  ответил Иисус. --  Один
только Бог имеет. Внизу раздались яростные голоса:
     -- Смерть! Смерть!
     -- Что это их так взбесило?-- спросил Пилат. -- Что ты им сделал?
     -- Я провозглашал им истину, -- ответил Иисус. Пилат улыбнулся.
     -- Какую истину? И что такое "истина"?
     Сердце Иисуса  сжалось: вот  каков  мир,  вот  каковы его правители  --
спрашивает, что такое истина, а сам смеется.
     Пилат  выглянул в окно. Он вспомнил, что  не  далее  как вчера схватили
Варавву за  убийство Лазаря. Согласно старинному обычаю в день Пасхи римляне
освобождали одного из осужденных.
     -- Кого вы желаете,  чтобы я освободил? -- крикнул  Пилат.  --  Иисуса,
царя иудеев, или разбойника Варавву?
     -- Варавву! Варавву,-- завопил народ.
     Пилат крикнул стражников, указал на Иисуса и велел:
     --  Отхлестайте его, наденьте ему на голову терновый венец, заверните в
багряницу; и дайте в руки длинную трость вместо царского скипетра. Это царь,
так облачите же его по-царски!
     Пилат подумал, что,  если Иисуса представить  народу  в столь плачевном
виде, народ может сжалиться. Стражники схватили Иисуса, привязали к  колонне
и  принялись  хлестать  плетями  и  плевать  на него, затем  сплели венец из
терниев,  который  затянули у него на голове, да так, что кровь залила лоб и
виски, набросили на плечи багрянпцу, вложили в руки длинную трость и привели
к Пилату, а тот при виде его не мог удержаться от смеха.
     -- Добро  пожаловать,  Величайший! Иди-ка сюда, представлю  тебя твоему
народу! Он взял Иисуса за руку и вывел на террасу.
     -- Се человек! -- крикнул Пилат толпе.
     -- Распять его! Распять! -- снова  завопил народ. По приказу Пилата ему
принесли таз и кувшин с водой,  он  наклонился и  стал мыть руки на глазах у
толпы.
     -- Я мою, умываю руки, -- сказал он. -  Не я проливаю кровь  его. Я  не
виновен. Берете на себя грех?
     -- Кровь его на наших главах и главах детей наших! -- загудел народ.
     -- Возьмите его в  свое удовольствие! -- сказал Пилат. Иисуса схватили,
взвалили  на  него крест,  стали  оплевывать, бить  и  подгонять  пинками  в
направлении Голгофы.  Он зашатался --- крест был тяжел -- посмотрел вокруг в
надежде увидеть  кого-нибудь из учеников, который кивнет  ему, пожалеет его.
Он  смотрел,  смотрел,  но  так  никого и  не  увидел. Тогда  он  вздохнул и
прошептал:
     -- Благословенна да будет смерть! Слава Тебе, Боже!
     А  тем временем ученики забились в таверну Симона Киренянина и ожидали,
когда  кончится распинание, чтобы  с наступлением  ночи  уйти, не  попадаясь
никому  на глаза.  Притаившись за  бочками, они прислушивались к  тому,  что
происходило  на улице. До  слуха  их доносился шум  радостной толпы  -- все,
женщины и мужчины, спешили на  Голгофу. Они  отменно справили Пасху, наелись
до отвала мяса, напились вдоволь вина и теперь спешили посмотреть, как будет
происходить распинание.
     Ученики  вслушивались в доносившийся с улицы  шум и  дрожали. Время  от
времени раздавалось тихое  всхлипывание  Иоанна,  иногда  поднимался Андрей,
прохаживался   взад-вперед  по  таверне  и  грозился,   а  Петр   ругался  и
сквернословил из-за того, что ему не хватило  мужества и смелости  заявить о
себе открыто и принять  смерть  вместе  с Учителем... Сколько  раз он клялся
ему:  "Вместе  с  тобой   до  смерти,  Учитель!",  а  теперь,  когда  смерть
приблизилась, он забился за бочки.
     Иаков разозлился.
     --  Довольно хныкать,  Иоанн,  ты  ведь  мужчина! -сказал он.  -  А ты,
молодчина Андрей,  сядь уже и перестань  подкручивать  усы!  Идите все сюда,
подумаем,  что дальше делать. Что если  он и вправду Мессия? Если  через три
дня он воскреснет, с  какими рожами  предстанем  мы  перед  ним? Об этом  вы
подумали? Что ты скажешь, Петр?
     -- Если он Мессия, то нам несдобровать, вот что я скажу, -- в  отчаянии
произнес Петр. -- Я ведь уже говорил, что успел трижды отречься от него.
     -- Если он и не Мессия, нам все равно несдобровать,-- ответил Иаков. --
А ты что скажешь, Нафанаил?
     -- Скажу, что нужно уносить ноги: Мессия он или нет, нам несдобровать.
     -- А его  как же -- так и бросим на произвол судьбы?  Разве это вынесут
сердца ваши? -- спросил Андрей, направляясь уже к двери, но Петр удержал его
за одежду.
     --  Сиди  смирно,  пока  тебя  не разорвали  в  клочья.  Поищем  другое
средство.
     -- Какое еще средство, лицемеры и фарисеи? -- прошипел Фома. -- Давайте
поговорим начистоту, и нечего тут краснеть: мы открыли дело, вложили в  него
все наши денежки. Да, это торговля и нечего пялиться на меня  со злостью! Мы
занимались торговлей: ты -- мне, я -- тебе.  Я  отдал свой  товар -- гребни,
катушки,  зеркальца, чтобы получить  взамен Царство Небесное. И вы поступили
точно так же: кто отдал челн,  кто -- овец, кто -- покой, а теперь все труды
пошли насмарку,  мы  разорились,  все наше  добро пошло  к дьяволу, а теперь
смотрите, как бы и  саму жизнь не  потерять! Что тут  еще скажешь? Спасайся,
кто может!
     -- Правильно! -- воскликнули Филипп и Нафанаил.
     -- Спасайся кто может!
     --Петр встревоженно  посмотрел  на  Матфея, который  сидел  в  стороне,
наставив свои огромные уши, не издавая ни звука.
     -- Ради  Бога, Матфей,  не записывай  этого: лучше прикинься глухим, не
выставляй нас посмешищем на веки вечные!
     -- Успокойся, -- ответил  Матфей, --  я свое дело знаю.  Много  я вижу,
много слышу,  но отбираю то,  что нужно. Единственное, о чем я вас прошу, --
для своей  же пользы примите какое-нибудь благородное решение, покажите себя
молодцами,  чтобы я мог написать об этом  и прославить вас, бедняги. Вы ведь
апостолы, а это дело нешутейное!
     Тут  дверь  распахнулась  от  удара  ногой,  и в  таверну  вошел  Симон
Киреняин. Одежда  на нем была изорвана, лицо и  грудь залиты  кровью, правый
глаз вспух и слезился- Он  ругался  и  рычал. Сбросив с тела остававшиеся на
нем  лохмотья,  Симон  погрузил  голову  в кадку,  где ополаскивал  от  вина
стаканы,  схватил полотенце, вытер  верхнюю половину тела, не переставая при
этом  рычать  и плеваться.  Затем  он  подставил рот под  кран бочки, выпил,
услышал за бочками шум, заглянул туда, увидел сгрудившихся в кучу учеников и
разозлился.
     -- Тьфу, чтоб  вам пропасть,  шкуры негодные! -- закричал Симон. -- Так
вот бросают в беде своего предводителя, так вот бегут с поля битвы, негодные
галилеяне, негодные самаритяне, ничтожества!
     --  Души  наши хотели,  Симон,  -- ответил Петр,  -- души наши  хотели,
одному Богу известно как, да вот тела...
     -- Пропади ты пропадом,  болтун! При чем здесь тело,  если  душа хочет!
Все становится душой: и палица в руке, ч  одежда на теле, и камень под ногой
--  все,  все.  Вот,  смотрите,  трусы,  тело  мое  все  в  синяках,  одежда
превратилась в лохмотья, а глаза готовы вытечь! А почему? Чтоб вам пропасть,
негодные ученички! Да потому, что  я вступился за вашего Учителя, вышел один
на один со всем народом -- я, хозяин таверны, презренный Киренянин! А почему
я это  сделал?  Потому  что верил, что он  Мессия, который на следующий день
сделает  меня- вертким да могучим? Нет, совсем не потому!  Потому  что  было
задето мое самолюбие -- будь оно неладно -- и я в том не раскаиваюсь!
     Он  ходил туда-сюда, пиная  скамьи,  плевался и  извергал ругательства.
Матфей сидел как  на иголках -- ему хотелось узнать, что произошло у Каиафы,
у  Пилата,  что  сказал  Учитель,  что  кричал  народ, чтобы занести все  на
страницы рукописи.
     -- Если ты веруешь в Бога, брат мой Симон, -- сказал он, -- успокойся и
расскажи  нам,  что  произошло: как, когда и  где и  сказал  ли какое  слово
Учитель.
     Конечно  же,  сказал!  --  отозвался Симон. -- "Да будьте  вы  неладны,
ученики!" -  вот что он сказал, записывай! Что ты  на меня уставился? Возьми
тростинку и пиши: "Будьте вы неладны!"
     Плач раздался за бочками, Иоанн с визгом  катался по полу, а Петр бился
головой о стену.
     --  Если  ты  веруешь  в  Бога,  Симон, --  снова взмолился  Матфей, --
расскажи  нам  всю  правду, чтобы  я записал  все,  как было.  Разве  ты  не
понимаешь, что от слов твоих зависят теперь судьбы мира?
     Петр еще раз ударился головой о стену.
     --  Не  отчаивайся, Петр, --  сказал хозяин таверны. -- Я  сейчас скажу
тебе, что  нужно  сделать, чтобы  прославиться  на века. Слушай!  Сейчас его
будут вести  здесь,  я  уже  слышу  шум.  Встань, распахни бесстрашно дверь,
возьми у него крест и взвали  себе на плечи: тяжел он,  чтоб ему пропасть, а
бог ваш слишком уж тщедушен и совсем измучился.
     Он засмеялся и пнул Петра ногой.
     -- Ну что, сделаешь это? Хочется посмотреть!
     -- Я бы сделал, клянусь, если бы не толпа, -- захныкал  Петр. -- Она из
меня отбивную сделает. Хозяин таверны яростно сплюнул.
     --  Пропадите вы пропадом! -- крикнул  он. -- Неужели никто из  вас  не
сделает этого? Ты, висельник  Нафанаил? Ты, головорез Андрей? Никто? Неужели
никто? Тьфу, чтоб вам пропасть!  Эх, злополучный Мессия, ну и полководцев же
выбрал ты, когда вздумал покорить  весь мир! Меня  нужно было выбрать, меня,
хотя по мне и веревка и кол плачут! Зато у меня есть самолюбие, а когда есть
самолюбие, пусть ты даже пьяница, злодей да лжец,  но ты  -- мужчина! А коль
нет  самолюбия,  что  толку  с того,  если  ты голубка невинная? Ты  и гроша
ломаного не стоишь!
     Он снова сплюнул, подошел к двери, распахнул ее и, тяжело дыша, стал на
пороге. Улицы  были  полны  народу. Мужчины и женщины  спешили  с гиканьем и
криками:
     -- Ведут! Ведут!  Ведут  царя  иудеев! Ученики снова забились за бочки.
Симон повернулся к ним..
     -- Эй, вы, ничтожества! Так и не выйдете взглянуть на него? Не желаете,
чтобы бедняга увидел вас и утешился? Ну что ж, я пойду кивнуть ему. Я здесь,
Симон Киренянин, вот он--я!
     Сказав  это,  он одним  прыжком очутился  посреди улицы.  Толпа волнами
продвигалась вперед. Впереди ехали римские всадники, а за ними шел с крестом
Иисус. Кровь струилась по его телу, одежда свисала лохмотьями. У него больше
не было сил идти, он то и дело спотыкался, готовый упасть лицом долу, но его
то и дело  заставляли  держаться на  ногах и  пинками гнали вперед.  За  ним
спешили хромые, слепые и калеки, которые, озлобленные тем, что он не исцелил
их,  поносили его  и  били костылями и палками.  Он  то  и  дело оглядывался
вокруг: не  покажется  ли кто из  товарищей? Что  случилось  с  дорогими его
сердцу?
     Неподалеку от  таверны Иисус обернулся, увидел хозяина,  который  махал
ему рукой, и на сердце его стало радостно. Он попытался было кивнуть в ответ
на приветствие, но споткнулся о камень, рухнул на землю с крестом  на плечах
и застонал от боли.
     Киренянин бросился вперед,  поднял Иисуса, взял крест,  взвалил себе на
плечи, повернулся к Иисусу и, улыбнувшись, сказал:
     -- Держись! Я с тобой. Не бойся!
     Они   вышли   из  Давидовых  врат,  стали  подниматься  в  гору  и  уже
приближались к вершине Голгофы. Вокруг были  только камни, тернии  да кости.
Здесь распинали  бунтовщиков, оставляя распятых на  поживу хищным  птицам. В
воздухе стоял тяжелый смрад мертвечины.
     Киренянин  снял  крест  с  плеч,  два  воина  стали  копать яму,  чтобы
установить  его в глубине между камнями.  Иисус опустился на  камень  и стал
ждать. Солнце стояло  в  вышине,  небо  было раскалено  добела  и пусто:  ни
пламени, ни ангелов, никакого, даже самого незначительного знака, который бы
свидетельствовал, что некто следит в высях за происходящим  на земле... Сидя
так в  ожидании и разминая пальцами горсть земли, он почувствовал вдруг, что
кто-то  стоит  перед  ним и  смотрит на него.  Медленно, не  спеша он поднял
голову и узнал ее.
     -- Привет  тебе,  верная спутница, здесь оканчивается мой путь, -- тихо
сказал  Иисус.  -- Свершилось  то, чего  ты желала. Свершилось  то, чего и я
желал.  Всю  свою жизнь  я пытался сделать Проклятие благословением и сделал
это. Мы примирились. Прощай, Мать!
     С этими словами он медленно помахал рукой грозному призраку-
     Два воина схватили Иисуса за плечи.
     --  Вставай,  Величайший!  -- крикнули  воины.  --  Поднимайся  на свой
престол!
     Они сорвали  с него одежду, и показалось худое тело, все в  крови. Было
очень жарко, народ устал драть горло и молча смотрел.
     -- Дай ему вина, пусть выпьет и приободрится, -- сказал один из воинов.
Но Иисус отстранил чашу и раскрыл объятия кресту.
     -- Отче, -- тихо сказал он. -- Да, свершится воля Твоя.
     -- Лжец! Подлец!  Совратитель народа! -- завопили слепые, прокаженные и
калеки. :
     --  Где Царство  Небесное?  Где  печи  с хлебами? -- вопили  оборванцы,
швыряя в него гнилыми плодами и камнями.
     Иисус раскрыл объятия, открыл уста, желая крикнуть:
     "Братья!"  -- но  воины  схватили  его,  подняли  на крест  и  кликнули
медников с гвоздями.
     Когда  те подняли молотки  и раздался первый удар, солнце  сокрыло  лик
свой.  Раздался второй  удар --  небо потемнело и показались  звезды. Но это
были не звезды, а крупные слезы, падавшие на землю.
     Ужас  объял народ. Кони, на  которых  сидели  римские всадники, впали в
буйство,  поднялись  на дыбы и пустились в бешеный  галоп,  топча  скопление
евреев.
     И вдруг  тишина овладела землей,  небом и всем воздушным пространством,
как это бывает перед землетрясением. Симон Киренянин упал  лицом на камни, и
мир множество раз сотрясся под его телом, повергая Симона в ужас.
     -- Ох, -- простонал Симон, -- сейчас земля разверзнется и поглотит нас!
     Он поднял  голову,  огляделся  вокруг.  Мир словно потерял  сознание  и
бледно  дымился в голубом  полумраке.  Человеческие головы исчезли, и только
глаза черными  дырами сверлили воздух.  Густая  стая  ворон,  учуявших запах
крови и устремившихся  было на Голгофу, теперь в страхе летела прочь. Тихий,
жалобный стон доносился с  креста. Киренянин собрался с духом, поднял глаза,
глянул вверх, и тут же  из уст его  вырвался вопль. Не медники приколачивали
распинаемого ко кресту, но целый сонм ангелов с молотками и гвоздями в руках
спустился  с  неба  и   порхал  вокруг  Иисуса.  Одни  радостно  размахивали
молотками, прибивая руки  и  ноги, другие затягивали тело распятого толстыми
веревками, чтобы  тот не  свалился, а какой-то  маленький  ангел  с розовыми
щеками и золотыми локонами держал в руках копье и пронзал им сердце Иисуса.
     -- Что это? -- в страхе прошептал Симон Киренянин.
     -- Сам Бог, сам Бог распинает его!
     И тогда  --! большего  страха, большей  муки  никогда  в жизни своей не
испытал Симон Киренянин - громкий,  душераздирающий,  исполненный укора крик
разорвал воздух сверху донизу:
     -- <i>Или!.. Или!..</i>
     Ничего больше  крикнуть он не мог --  хотел,  но  не мог.  Дыхание  его
прервалось. Распятый опустил голову и потерял сознание.
     Глава 30
     Ресницы его  затрепетали в  радостном  изумлении: это был не  крест, но
огромное  дерево от земли до неба. Была весна, и  дерево от  корней до самой
вершины покрылось цветом, а на каждой ветке,  на самом кончике, сидела птица
и  пела... Он  же стоял во весь рост, прильнув телом к цветущему  дереву, и,
подняв голову, считал: одна, две, три...
     --  Тридцать  три,  --  прошептал он. -- Столько  же, сколько  мне лет.
Тридцать три поющие птицы.
     Глаза его  расширились,  вышли  за установленные им границы, заняли все
лицо, так что. даже не  поворачивая головы, всюду видел он цветущий мир. Его
уши  -- две витые  раковины -- принимали в  себя  шум,  ругань и  плач мира,
обращая все это в песню, а сердце его, пронзенное копьем, истекало кровью.
     Один  за  другим  сострадательно  опадали  в  безветрии  цветы  на  его
оплетенные терниями волосы и на покрытые кровью руки.  Так вот,  среди этого
щебета пытался  он вспомнить, кто он и где находится, и вдруг воздух взвился
вихрем, сгустился  и  некий  ангел предстал  пред  ним.  В  это мгновение  и
наступил рассвет.
     Многих  ангелов  видел он во  сне и наяву,  но  такого ангела не  видел
никогда. Какой  теплой, какой человечной была его красота, каким  нежным был
кудрявый  пушок  на  щеках  и  над  верхней  губой! Как игриво  поблескивали
исполненные  страсти  глаза, словно это  были глаза влюбленной  женщины  или
влюбленного юноши. Тело  его было худощавым и крепким, ноги от икр до самого
верха  округлых бедер тоже обволакивал волнующий черно-голубоватый  пушок, а
под мышками у него пахло желанным человеческим потом.
     Иисус вздрогнул.
     -- Кто ты? -- спросил он, и сердце его тревожно забилось.

     Ангел улыбнулся, все лицо его  стало ласковым, .словно  человеческое, и
он сложил широкие зеленые крылья, словно не желая слишком пугать Иисуса.
     -- Я то же, что и ты,  -- ответил он. -- Я - твой Ангел-хранитель. Верь
мне.
     Голос его был проникновенным и ласковым, милосердным и знакомым, словно
человеческий  голос.  Все  голоса  ангелов,  которые  он  слышал ранее, были
строгими и  порицали  его.  Он обрадовался и  с мольбой посмотрел на Ангела,
желая, чтобы тот заговорил снова.
     Ангел понял и, улыбнувшись, решил удовлетворить человеческое желание.
     --  Бог  послал  меня усладить уста твои. Много горечи  довелось испить
тебе  от людей, много  горечи  --  от неба,  ты страдал, боролся и  так и не
увидел ни одного сладостного дня за всю  свою жизнь. Твоя мать, твои братья,
ученики, бедняки, калеки, обездоленные -- все, все покинули тебя в последнюю
страшную минуту. Ты остался в  полном  одиночестве, беззащитный  на скале во
мраке. И  тогда Бог-Отец сжалился над  тобой.  "Эй, чего ты там расселся! --
крикнул Он  мне.  -- Разве не  ты его Ангел-хранитель? Спустись вниз и спаси
его! Я не желаю, чтобы его распяли, довольно с него!" "Господи Всемогущий,--
с  трепетом ответил  я.  -- Не  Ты ли послал его на землю для распятия?  Для
спасения людей?  Потому  я и сижу здесь беззаботно. Я думал, что такова воля
Твоя".  "Да будет распят он во  сне своем, испытав при  том  такой же ужас и
такую же муку, как наяву", -- ответил Бог.
     -- Ангел-хранитель! -- воскликнул Иисус, схватившись за  голову, словно
пытаясь удержать ее на месте. -- Ангел-хранитель, мальчик мой, я схожу с ума
-- неужели меня не распяли?!
     Ангел  положил  свою  белоснежную руку  на  неистово  стучавшее  сердце
Иисуса, пытаясь утихомирить его.
     -- Успокойся, дорогой мой, -- сказал он, и глаза его игриво заблистали.
--- Не волнуйся. Тебя не распяли.
     -- Так,  значит,  и крест, и  гвозди, и мучения, и солнце,  покрывшееся
мраком, -- все это было всего-навсего сон?!
     -- Сон. И во  сне ты претерпел все свои страсти: во сне тебя подняли на
крест и пригвоздили к нему, изранив руки, ноги и сердце твое столь  жестоко,
что -- глянь-ка!-- до сих пор из них струится кровь...
     Иисус  посмотрел вокруг  безумным  взглядом.  Где он? Что  это за поля,
цветущие деревья и воды? "А Иерусалим? А моя душа?" Он повернулся к  Ангелу,
прикоснулся к его руке. Как свежа, как крепка его плоть!
     Ангел-хранитель,  мальчик  мой!   С  каждым  твоим   словом  плоть  мои
становится легче, крест становится тенью креста,  гвозди -- тенью гвоздей, а
распятие уплывает облаком в небо... Ангел обнял его за плечо.
     -- Пошли,  -- сказал он,  ступая широкими, летящими  по цветущему  лугу
шагами.  -- Великая радость ожидает тебя,  Иисусе Назорей:  Бог позволил мне
дать тебе  насытиться всеми  радостями,  которых  ты втайне желал на  земле,
дорогой мои...  Благо есть  земля  --  вот увидишь!  Благо  есть вино, смех,
улыбка на губах жены и  убаюкивание  на коленях сына-первенца... Мы, ангелы,
-- представь себе! -- часто  заглядываемся на  землю, склонившись с небес, и
только вздыхаем.
     Он поиграл своими большими зелеными крыльями и обнял Иисуса.
     -- Поверни голову и оглянись назад, -- сказал Ангел.
     Иисус  обернулся,  и  что же  он увидел?  Вдали  сиял  высоко  в  лучах
восходящего солнца Назарет. Городские ворота были  распахнуты настежь, народ
валил  оттуда  тысячными толпами, и все то были вельможи  да  знатные  дамы,
одетые  в  золото,  верхом  на белых  конях, а  в воздухе  реяли белоснежные
шелковые  знамена с  вышитыми  на  них  золотыми  лилиями. Они  спускались с
усеянных цветами гор, проезжали  мимо  царских  замков, кружили  вокруг гор,
словно  обнимая  их,  переезжали  через реки, их звонкий  смех,  болтовня  и
веселье сливались в один сплошной гул, а из густой чащи доносились вздохи...
     -- Ангел-хранитель, мальчик мой, что это  за вельможи? Кто  эти цари да
царицы? Куда они едут? -- растерянно спросил Иисус.
     -- Это царская  свадебная процессия, -- ответил с  улыбкой Ангел. --  А
едут они на свадьбу.
     --- А кто женится?
     Глаза Ангела лукаво заблистали.
     --- Ты, -- ответил он. Это первая радость, которой я одаряю тебя.
     Кровь прилила Иисусу к голове: он сразу же догадался, кто была невеста,
и вся плоть его возликовала.
     --- Пошли, ~  нетерпеливо сказал  Иисус. И  тут он  заметил, что  и сам
скачет  верхом  на белом коне с расшитым золотом седлом. И  когда только его
убогая, вся в заплатах одежда успела превратиться в бархат и золото? Голубое
перо раскачивалось у него над головой. Это и есть  Царство Небесное, которое
я провозглашал людям? спросил Иисус.--- Это, мальчик мой?
     -- Нет. -- со смехом ответил Ангел. -- Нет. Это -- земля.
     -- Как же она изменилась!
     -- Она вовсе не изменилась, это ты  изменился. Когда-то твое  сердце не
желало  ее, но в один прекрасный  день оно пошло  против волн твоей и теперь
желает ее. В этом вся тайна. Гармония земли и сердца, Иисусе Назорей, -- вот
что  есть Царство Небесное... Но что зря время терять на  пустые  разговоры?
Идем, невеста ждет.
     Теперь  и Ангел тоже скакал верхом на белом коне. Они двинулись в путь.
Горы  у них за  спиной наполнились ржанием  коней  -- то  спускались царские
всадники, женский  смех  становился  все громче.  Птицы  порхали  в воздухе,
устремляясь на юг, и щебетали: "Он идет! Идет! Идет!" А одна птица -- сердце
Иисусово -- уселась ему на голову и запела: "Я иду! Иду! Иду!"
     И  вдруг  среди  этой скачки,  среди этого ликования он вспомнил  своих
учеников. Он оглянулся  и стал искать их взглядом  в  толпе  вельмож, но  не
нашел. Тогда он растерянно посмотрел на своего спутника и спросил:
     --  А  где же мои  ученики? Я не вижу  их. Где  они? Презрительный смех
раздался в ответ.
     -- Они разбежались.
     -- Почему?
     -- Испугались.
     -- И Иуда тоже?
     --  Все!  Все!  Вернулись  к своим  челнокам,  попрятались по  хижинам,
клянутся, что никогда не видели и не знают тебя... Не  оглядывайся назад, не
думай о них. Смотри вперед.
     Пьянящий запах цветущих лимонных деревьев наполнил воздух.
     --&bull; Приехали, -- сказал Ангел и спешился.
     Конь растаял в воздухе.
     Протяжное,  жалобное  мычание, полное  муки п нежности,  послышалось из
масличной рощи. Иисус вздрогнул так, словно звуки эти исходили из его нутра,
и  посмотрел  туда.  Там  поблескивал  черной шерстью  привязанный к  стволу
маслины белолобый бык с широким задом и задранным кверху хвостом,  с рогами,
увенчанными венка
     .Никогда  еще не приходилось Иисусу видеть такой  мощи,  такого блеска,
таких крутых рогов и темных, исполненных  мужества глаз. Страх  охватил его.
"Это не бык. <i>но</i>  одно из  мрачных, бессмертных обличий  Всемогущего Ноя", --
подумал Иисус. Ангел стоял рядом и лукаво улыбался.
     -- Не бойся, Иисусе  Назорей, это  бык, молоденький, девственный бычок.
Посмотри, как он торопливо высовывает и вновь прячет язык, облизывая влажные
ноздри,  и, согнув  голову,  бодает  маслину, ведя  с ней  бой.  Он пытается
разорвать веревку и убежать... Взгляни туда, на луг! Что ты там видишь?
     -- Телки, телочки... Они пасутся.
     -- Нет, не  пасутся. Они ожидают, когда бычок разорвет веревку. Слушай!
Он замычал  снова: сколько  нежности, мольбы, силы! Воистину мрачный раненый
бог... Почем разъярился его лик? Почему ты смотришь на меня мрачным, угрюмым
взглядом, Иисусе Назорей?
     -- Пошли, -- тихо промычал  Иисус, и голос его  был исполнен  нежности,
мольбы и силы.
     --  Сначала я  отвяжу бычка, -- ответил, засмеявшись.  Ангел.  -- Разве
тебе не жаль его?
     Он  подошел к бычку и развязал веревку.  Какое-то мгновение девственный
зверь  оставался неподвижен, а  затем,  вдруг  поняв, что он свободен, резво
прыгнул п помчался на луг.
     В то самое мгновение в саду лимонных деревьев раздался сладостный  звон
браслетов и ожерелий. Иисус обернулся: Мария Магдалина,  стыдливая и робкая,
стояла перед ним в венке из цветов лимона.
     Иисус бросился к ней и заключил в объятия.
     -- Магдалина,  любимая! -- воскликнул  он. -- Сколько лет  мечтал  я об
этой  минуте!  Кто стоял  между нами, мешая нам? Быть может. Бог? Почему  ты
плачешь?
     -- От избытка радости, любимый, от избытка страсти. Пошли!
     Пошли. Веди меня!
     Он повернулся, чтобы попрощаться со своим спутником, но Ангел растаял в
воздухе.  Исчезла и многочисленная царская свадебная процессия -- вельможи и
знатные  дамы, цари, белые  кони, белые лилии. Внизу,  на лугу бык  покрывал
телок.
     ---  Кого  ты ищешь,  любимый? Кого  высматриваешь? Только  мы с  тобой
остались на целом  свете.  Дай я поцеую пять ран на твоих руках и ногах и на
сердце твоем. О, какое счастье, какая Пасха! Мир воскрес. Иди сюда!
     -- Куда? Дай мне руку, веди меня. Я верю тебе.
     --  В густой сад. Тебя разыскивают, чтобы схватить. Все уже было готово
-- крест, гвозди, народ,  .Пилат... И вдруг появился ангел и  похитил  тебя.
Иди  сюда,  пока  солнце  не  поднялось  высоко  и  тебя,  не  увидели.  Они
рассвирепели и требуют твоей смерти.
     -- Что я сделал им?
     --  Ты  желал  им  добра, спасения  --  разве  они смогут  когда-нибудь
простить тебе это? Дай мне руку и следуй за женщиной: она всегда безошибочно
отыщет путь.
     Магдалина  взяла его  за  руку.  Ее огненно-красный  пеплос раздувался,
когда  она  торопливым  шагом проходила  под цветущими  лимонными деревьями.
Пальцы ее горели, сплетаясь с мужскими пальцами, а уста благоухали  лимонным
листом.
     На мгновение она остановилась, тяжело дыша, посмотрела на Иисуса, и тот
вздрогнул, увидав  ее  глаза,  блестящие игриво  и лукаво, как глаза Ангела.
Магдалина улыбнулась.
     -- Не бойся, любимый, -- сказала она. --  Много лет уста мои готовились
сказать тебе некое слово, но у меня не хватало смелости. Теперь же я скажу.
     -- Какое слово? Говори, не бойся, любимая.
     -- Если ты пребываешь на седьмом небе,  а безвестный путник попросит  у
тебя чашу  воды, спустись с седьмого неба и дай. Если ты святой отшельник, а
женщина  попросит у тебя поцелуй, спустись  с высот  своей святости  и  дай.
Иначе нет тебе спасения.
     Иисус схватил ее, запрокинул ей голову и поцеловал в губы.
     Оба они  побледнели, слабость охватила их колени, они уже не могли идти
и повалились под цветущее лимонно