Джек Керуак. Биг Сюр --------------------------------------------------------------- © Copyright Джек Керуак © Copyright Н.Шилова (shilova(а)list*ru), перевод WWW: http://home.onego.ru/~schiller/ ? http://home.onego.ru/~schiller/ Date: 11 Sep 2003 --------------------------------------------------------------- (перевод Н. Шиловой) 1 Церковные колокола разносят по трущобному району печальный воздушный "Катлин", в то время как я просыпаюсь, удрученный и мрачный, стеная после очередного запоя, и более всего стеная оттого, что провалил свое секретное возвращение в Сан-Франциско, поскольку глупо напился, пока прятался среди бродяг на бульваре, а затем отправился прямиком в Норт Бич, чтобы повидать всех хотя мы с Лоренцо Монсанто и обменялись перед тем пространными письмами, выстроив план, как я тихо появлюсь, позвоню ему, используя кодовые имена типа Адам Юлч или Лаладжи Палвертафт (тоже писатели), а потом он тайно отвезет меня в свою тайную хижину в лесах Биг Сюра, где я мог бы побыть один и чтоб никто меня не тревожил в течение шести недель, чтобы просто рубить дрова, носить воду, писaть, спать, гулять и т.д., и т. д.- Я же вместо этого ввалился пьяный в его лавочку "Сити Лайтс" прямо в разгар вечерней субботней толчеи, все меня узнали (невзирая на то, что я был в своей маскировочной рыбацкой шапке, в рыбацком плаще и водонепроницаемых штанах), и все это выливается в буйную попойку во всех знаменитых барах, чертов "Король Битников" вернулся и всем ставит выпивку - И так двое суток, включая воскресенье, день, когда Лоренцо должен был подобрать меня в моем "засекреченном" трущобном отеле ("Марс" на углу Четвертой и Ховард), но когда он звонит, никто не отвечает, он заставляет служащего открыть дверь и что же видит: я валяюсь на полу среди бутылок, Бен Фаган растянулся частично уже под кроватью, а на кровати храпит Роберт Браунинг, художник-битник - И тогда он говорит себе: *Я заберу его на следующие выходные, наверняка он хочет побухaть недельку в городе (как обычно, я думаю)"; так вот он и уезжает в хижину в Биг Сюре без меня, думая, что поступил правильно, но Боже мой, когда я просыпаюсь, а Бен и Браунинг уже ушли, им удалось как-то втащить меня на кровать, и я слышу "Я Возьму Тебя Вновь Домой Катлин", которое так печально вызванивают колокола там в туманных ветрах, которое разносится над крышами жуткого старого похмельного Фриско, уау, вот я и попался и не могу больше влачить тело свое даже ради того, чтобы найти убежище в лесах, не говоря уж о том, чтобы хоть минуту оставаться в городе - Это первая вылазка из дома (моей матери), которую я предпринял с момента публикации "Дороги", книги, которая "принесла мне известность" и даже столько ее, что в течение трех лет меня сводили с ума бесконечные телеграммы, звонки, просьбы, письма, посетители, журналисты, любопытные (громкий голос вопрошает в полуподвальное окошко в ту минуту, когда я готовлюсь писать рассказ: "ВЫ ЗАНЯТЫ?"), или случай, когда журналист влетел наверх в мою спальню, когда я сидел там в одной пижаме, пытаясь записать сон - Подростки, перепрыгивающие шестифутовый забор, который я воздвиг вокруг двора ради уединения - Вечеринки, когда бутылки летят в окно моего кабинета: "Давай, выходи и выпей, если все работать и не отдыхать, Джеки идиотом может стать!" - Женщины, приходящие к моему дому со словами: "Я не спрашиваю, Вы ли Джек Дулуоз, поскольку знаю, что он носит бороду, Вы не могли бы подсказать, как мне найти его, мне нужен настоящий битник на мою ежегодную "Шумную Вечеринку" - Пьяные посетители, блюющие в моем кабинете и ворующие не только книги, но даже карандаши - Я и сам все это время пил, пытаясь быть общительным и не отставать от всего этого, но в конце концов понял, что вычислен и окружен, и что остается либо бежать назад в одиночество, либо умереть - И тут Лоренцо Монсанто написал: " Приезжай в мою хижину, никто не будет знать" и т.д., и вот я пробрался в Сан-Франциско, как уже было сказано, проделав 3000 миль от своего дома в Лонг-Айленде (Нортпорт) в прелестном купе поезда "Калифорнийский Зефир", глядя, как разворачивается Америка на картине моего личного окна, по-настоящему счастливый в первый раз за три года, проведя три дня и три ночи в купе за растворимым кофе с сэндвичами - Вверх к Гудзонской долине и через весь штат Нью-Йорк до Чикаго, потом равнины, горы, пустыня и в финале калифорнийские горы, все так просто и как сон заставляет вспомнить мои бедные суровые путешествия по трассе, когда у меня еще не было столько денег, чтоб ездить на трансконтинентальных поездах (школьники и студенты по всей Америке думают: "Джеку Дулуозу 26 лет, и он все время ездит автостопом", в то время как мне, усталому и измученному, несущемуся в койке купе через Солт Флэт, почти 40) - Но в любом случае такой замечательный старт по направлению к отдыху, который столь великодушно предложил милый старина Монсанто, и вместо того чтобы все прошло тихо и гладко, я просыпаюсь пьяный, больной, тошнотный, испуганный, просто в ужас приведенный печальной песней над крышами, смешавшейся с поминальным плачем Армии Спасения, которая митингует внизу на углу:"Сатана - вот причина твоего алкоголизма, Сатана - вот причина твоей аморальности, Сатана - везде, трудится для того, чтобы уничтожить тебя, если ты теперь не раскаешься", а еще похуже этого шум старых пьяниц, блюющих в соседней комнате, скрип шагов в коридоре, всюду стоны - Включая стон, от которого я проснулся, мой собственный стон в комковатой постели, вскрик, вызванный огромным гудящим в голове "хуу-хуу", которое, словно призрак, мгновенно оторвало меня от подушки. 2 И я обвожу взглядом унылую клетку, вот мой надежный рюкзак, тщательно упакованный всем необходимым для жизни в лесу, включая миниатюрную аптечку и нюансы питания, и даже аккуратную маленькую сумочку с принадлежностями для шитья, очень умно собранную милой мамочкой (тут и безопасные булавки, и катушки, и специальные иглы для шитья, и маленькие алюминиевые ножницы) - Талисман-медальон с изображением Св. Кристофера, свитер, носовой платок и теннисные тапочки (для пеших прогулок) - Но рюкзак крепко засел в рассыпанном месиве бутылок, и все пустые, пустые бедняжки из под белого вина, бочонки, битое стекло, ужас..."Одно быстрое движение, либо я пропал*,- понимаю я, пропал в пьяной безысходности трех последних лет, которая суть и физическая, и духовная, и метафизическая безысходность, и ее ты не выучишь в школе, и неважно, сколько книг об экзистенционализме или пессимизме ты прочел, или сколько кувшинов видений, вызванных аяхуаской, выпил, или сколько мескалина принял, или пейотлей проглотил - Чувство, когда ты просыпаешься в белой горячке, в страхе перед жуткой смертью, которая с шумом капает из твоих ушей, как те особые тяжелые сети, что плетут тропические пауки, ощущение, будто ты горбатый грязный монстр, стонущий под землей в горячей испаряющейся жиже, тянущей вникуда длинную жаркую ношу, ощущение, будто стоишь по колено в кипящей свиной крови, уф, будто ты по пояс в гигантской сковородке, наполненной жирной коричневой помойной жижей, и нет в ней и следа мыла - Ты видишь в зеркале свое лицо, выражающее непереносимую муку, такое дикое и полное печали, что нельзя даже оплакать это уродство, этот провал, нет никакой связи с былым совершенством, а стало быть нечего и связать со слезами или чем-нибудь таким: словно вместо тебя в зеркале вдруг возник "Странник" Уильямса Сьюарда Берроуза - Хватит! "Одно быстрое движение, или я пропал", и я вскакиваю и первым делом встаю на голову, чтобы кровь прилила к волосатым мозгам, принимаю душ в холле, натягиваю свежую футболку, носки и белье, бешено пакуюсь, хватаю рюкзак и выбегаю, бросив ключ на доску, и попадаю на стылую улицу, и быстро иду к ближайшей бакалее, чтобы затариться едой на два дня, запихиваю ее в рюкзак и шагаю через пустые аллеи *Русской Тоски*, где бродяги сидят склонив головы к коленям в туманных дверных проемах унылой жуткой городской ночи, из которой я должен бежать или иначе умру, и прямо к автовокзалу - Через полчаса я в кресле автобуса, табличка гласит "Монтерей", и мы трогаем вдоль по чистому неоновому шоссе, и я сплю всю дорогу, и просыпаюсь удивленный и бодрый вновь, вдыхая запах моря, а водитель трясет меня: "Приехали, Монтерей" - И, слава Богу, это действительно Монтерей, я стою сонно, наблюдая в два часа ночи смутные маленькие мачты рыбацких судов через дорогу от автобусной остановки. Теперь все, что я должен сделать, чтобы завершить свой побег, это преодолеть четырнадцать миль побережья до моста через Ратон-каньон и войти в него. 3 "Одно быстрое движение, или я пропал", и я просаживаю 8 долларов на такси, которое везет меня вдоль побережья, ночь туманна, но изредка можно увидеть звезды в небе, справа, там, где море, хотя моря не видно, о нем только слышно от таксиста - "Что за местность? Никогда не видел". "Ну так увидишь сегодня - Ратон-каньон, говоришь, ты там осторожней гуляй в темноте". "Почему?" "Ну просто зажги лампу, как ты говорил -" И действительно, когда он выгружает меня у моста через Ратон-каньон и подсчитывает деньги, я чувствую что-то неладное, слышен ужасный шум прибоя, но не оттуда, откуда бы дoлжно, его можно было бы ожидать отовсюду, а он поднимается снизу - Сам мост я вижу, но под ним ничего - Мост продолжает линию прибрежной трассы с одного обрыва на другой, прекрасный белый мост с белыми же перилами и бегущей посередине, так же как на шоссе, знакомой белой полосой, но что-то не так - Кроме того, в том направлении, где должен начинаться каньон, лучи зажженных фар такси упираются поверх нескольких кустов в пустоту, такое ощущение, будто висишь где-то в воздухе, хотя я могу видеть и дорожный грунт под ногами, и земляной откос, нависающий в стороне - "Что за черт?" - Я помнил все указания маленькой карты, которую выслал Монсанто, но в моем воображении это возвращение в убежище, домой было связано с чем-то шаловливым, буколическим, с приветливые леса и радость, а не эта воздушная ревущая тайна во тьме - Когда отъезжает такси, я, стало быть, включаю свою свой железнодорожный фонарик, чтобы с робостью оглядеться, но его луч, так же как свет фар, теряется в пустоте, на самом деле это батарейка жутко слабая, и я с трудом вижу обрыв слева - Что же касается моста, то его я уж и совсем не вижу, разве только ряды светящихся опор, постепенно уходящих дальше в ревущую пучину моря - Море шумит ужасно громко, буквально бросается на меня с лаем, как собака, из этого тумана внизу, иногда оно гулко ударяет в берег, но, Боже мой, где же этот берег, и как может море находиться под землей! - "Остается только, - соображаю я, - светить фонариком прямо под ноги, парень, и следовать за фонариком и следить, чтобы его свет не сбивался с дороги и надеяться и молиться, чтобы он высвечивал дорогу, которая будет здесь, пока есть свет", другими словами, я действительно опасаюсь, что сама лампа собьет меня с пути, если я рискну хоть на минуту поднять ее от колеи дороги - Единственное, что меня удовлетворяет в этом зависшем в высоте, ревущем ужасе тьмы это то, что прутья корпуса фонарика отбрасывают на утес слева от дороги огромные качающиеся черные тени, поскольку справа ( где от морского ветра извиваются кусты) теней нет, нечему там свет отражать - И вот я начинаю свой долгий трудный путь, рюкзак за спиной, голова склонилась вслед за лучом лампы, голова книзу, а глаза с подозрением взглядывают чуть вверх, как у человека, который находится рядом с буйнопомешанным, но старается не замечать его - Грунтовая дорога идет чуть вверх, поворачивает направо, чуть опускается, затем внезапно устремляется выше и выше - К этому времени шум моря далеко позади, и в какой-то момент я даже останавливаюсь, чтобы оглянуться назад и ничего не увидеть - "Выключу-ка я фонарь и посмотрю, что тут можно разглядеть"; я буквально врастаю ступнями в дорогу - Ни хрена, выключив лампу, я не вижу ничего кроме смутного песчаного клочка под ногами. Пробираясь выше и дальше от морского рева, я вроде начинаю чувствовать себя более уютно, но вдруг с испугом натыкаюсь на дороге на какую-то штуку, останавливаюсь и протягиваю руку и пододвигаюсь бочком, это всего лишь пастушья тропа пересекает дорогу (железные стойки ее перегораживают), но в этот момент стремительный порыв ветра налетает слева, оттуда, где должен был быть утес, я высвечиваю это место, но ничего не вижу. "Да что за черт!", "Не теряй дороги", говорит другой голос, пытаясь быть спокойным, я так и делаю, но в следующий момент слышу треск справа, направляю туда луч, и вновь ничего, только кусты потрескивают сухо и предательски, просто кусты, растущие на высокой стене каньона и очень удобные для обитания гремучих змей - (это и была гремучая змея, они очень не любят, чтобы их будил среди ночи горбатый монстр, плетущийся с фонариком). Но дорога вновь ведет вниз, предательский утес вновь вырастает слева и очень скоро, если мне не изменяет память и если верить лориной карте, она должна появиться, речушка, я слышу ее журчание и лепет там внизу, на дне этой тьмы, где я по крайней мере буду на земле и смогу выносить порывы ветра, налетающие сверху - Но чем ближе я подхожу к речушке, тем громче она шумит, в то время как спуск становится все круче, так что мне вдруг приходится лететь кубарем, и я начинаю подозревать, что рухну в нее раньше, чем успею ее заметить - Она шумит подо мною, как гневная река, вышедшая из берегов - Кроме того, здесь темнее, чем где бы то ни было! Тут болотца и жуткие папоротники, и скользкие бревна, и мхи, и опасные заросли, поднимается влажный туман, холодный, как дыхание смерти, огромные угрожающие деревья начинают нависать над головой и царапать рюкзак - Я знаю, чем ниже я скачусь, тем громче будет шум, и в ужасе представив, во что он превратится, я останавливаюсь и слушаю, он нарастает, таинственно обрушиваясь на меня из сердцевины гневной битвы темных сил, дерево или валун или что-то еще ломается, все рушится, вся мокрая черная подводная грозная земля - Я боюсь (afraid) туда идти - Я ужасаюсь (affrayed), как сказали бы во времена Эдмунда Спенсера, что буду ужален (frayed) кнутом, да еще мокрым - Скользкий зеленоватый дракон проносится в кустарнике - Яростная битва не позволяет мне сунуться дальше - Она идет здесь миллион лет, и мне нельзя нарушать эту тьму - Она огрызается из тысяч ущелий, и чудовищные корни красного дерева опутали всю карту творения - Это темный гул в тропическом лесу, и он не желает, чтобы жалкий бродяга, испуганно ожидающий поодаль, добрался до моря - Я почти ощущаю, как присоединяется голос моря к этому шуму деревьев, но вот мой фонарик, и все, что мне нужно, это следовать чудесной песчаной дорожкой, что ниже и ниже спускается в эту бойню, и вдруг надежда, контур бревенчатого моста, вот перила, вот речка четырьмя футами ниже; перейди мост, бродяга, и посмотри, что там на другой стороне. Брось один быстрый взгляд на воду внизу, просто вода над камнями, маленький ручей, всего-то. И вот передо мной сонный луг с милыми добрыми воротами кораля и колючей изгородью, где дорога сворачивает налево, но тут я уже расстаюсь с ней. Потом перелезаю через изгородь и оказываюсь на милой песчаной дорожке, петляющей среди душистых зарослей вереска, словно я наконец-то выбрался из преисподней в милый старый Рай Земной, и слава Богу (и хотя минутой позже мое сердце вновь уходит в пятки при виде чего-то черного в белом песке впереди, но это всего лишь кучи, оставленные старым добрым мулом, нагадившим в Раю). 4 А утром (выспавшись в белом песке у ручья) я вижу то, что так испугало меня во время ночной прогулки по каньону - Дорога поднимается по стене высотой в тысячу футов, с резкими обрывами кое-где, особенно на пересечении с пастушьей тропой, карабкается все выше, туда, где сквозь пролом в утесе видно, как ползет туман сзади из морского залива, достаточно страшного самого по себе, как если бы одной дыры для сообщения с морем было мало - Но хуже всего мост! Я медленно шагаю в сторону моря по дорожке вдоль ручья и вижу ужасно тоненькую белую полоску моста и тысячи вздохов непреодолимой высоты над лесочком, по которому я иду сейчас, невероятно, и чтобы заставить сердце биться от ужаса подходишь к узенькому уступу, по которому проходит тропа, а гулкий прибой надвигается, обрушиваясь белой пеной на песок, как если бы находился выше того места, где ты стоишь, словно внезапная приливная волна мира, способная заставить тебя отступить и бежать назад в холмы - Мало того, голубое море там, позади гигантских обрушивающихся валов, полно огромных черных скал, которые вырастают, словно замки древних великанш-людоедок, и истекают черным илом, да здесь же миллиарды лет скорби, и огромный утес справа со слюнявыми губами пены у основания - Ты высовываешься над милой и уютной лесной тропинкой, зажав в зубах соломинку, и сплевываешь ее, чтобы полюбоваться на ее гибель - И оглядываешься на невероятную высь моста, ощущая саму смерть, и не без причины: под мостом в песке позади утеса, бля, сердце в пятки уходит: автомобиль, сорвавшийся с моста дней 10 назад, пролетевший тысячу футов вниз и приземлившийся наконец, все еще там, перевернутые ржавые шасси в драном хлюпанье изъеденных морем шин, старые спицы, бывшие сиденья, из которых лезет солома, одинокий печальный насос, а людей уже нет - Повсюду вздымаются гигантские локти Скалы, в них прячутся гроты, взбивая пену, плещутся морские волны, гудят и бьются о песок, дно уходит все глубже (здесь вам не пляж "Малибу") - А оборачиваешься и видишь приятный лесок, что вьется над ручьем, прямо как пейзаж где-нибудь в Вермонте - Но стоит посмотреть наверх, оглянуться назад, Боже мой, ты стоишь прямо под висящим мостом, бегущим тонкой белой линией от скалы к скале, а неразумные машины мчатся по нему, словно сны! От скалы к скале! Вдоль всего гневного побережья! Так что позже, слыша от кого-нибудь: "О, Биг Сюр, это, наверное, прекрасно!", я каждый раз задумывался, почему все говорят о его красоте несмотря на и вопреки тому, что он устрашающ, вопреки его стонущим блейковским вершинам мук Творения, его перспективе, когда едешь по прибрежному шоссе солнечным полднем, и глазу открываются мили и мили ужасного прибоя. 5 В другом, мирном конце Ратон-каньона было даже страшновато, в восточном конце, где под сенью нескольких странных деревьев Альф, домашний мул здешних поселенцев, спал по ночам и видел мирные сны, просыпался, чтобы попастись на травке, а затем медленно преодолевал расстояние до морского берега, где можно было видеть, как он стоит неподвижно на песке у самых волн, как персонаж древнего мифа - Позже я прозвал его Альф-Священный Ослик - Собственно пугающей была гора, поднимавшаяся в восточном конце, необычная, похожая на бирманские горы, с уступами и прихотливыми террасами и странной снежной шапкой на вершине, на которую я с самого начала, даже когда был еще здоров и бодр, смотрел с замирающим сердцем ( а спустя шесть недель, во время полнолуния третьего сентября, в этом же каньоне я сошел с ума) - Гора напоминала о моих последних навязчивых кошмарах в Нью-Йорке, где фигурировала "Гора Мьен-Мо", табуны летающих лунных лошадей в поэтически накинутых пелеринках кружили возле ее вершины на высоте тысячи миль (так сказали во сне), а в одном из кошмаров я увидел на верхушке огромные пустые скамьи, такие молчаливые в лунном сиянии вершины мира, словно на них сиживали боги или великаны, но только давно покинули их, так что теперь скамьи были покрыты пылью и паутиной, а в расположенной неподалеку пирамиде затаилось зло, прятался монстр с огромным шумно колотящимся сердцем, и обычные дворники, еще более зловещие, грязные и оборванные, готовили пищу на маленьких очагах - Узкие грязные норы, сквозь которые я пытался протиснуться с пучком помидорных стеблей, обвившихся вокруг шеи - Сны - Кошмары алкоголика - Их повторяющиеся серии крутились вокруг этой горы, на первый взгляд показавшейся прекрасной, но какая-то ужасная зеленая зреющая тайна опутала тропическую вершину, которая вознеслась над вечнозеленой страной так называемого "Мехико", а за ней - пирамиды, высохшие реки, другие страны, полные вражеской пехоты и еще большей опасности - хулиганов болтающихся по улицам в воскресенье - Так что вид этой обыкновенной печальной горы вкупе с мостом и автомобилем, рухнувшим с шумом в песок, прежде наверное дважды перевернувшись в воздухе, из которого не торчали уже ни локти, ни в клочья разодранные галстуки (напоминает жуткую поэму об Америке, которую можно было бы написать),ох, уханье сов, живущих в старых мрачных прогнивших деревьях в той дальней стороне каньона, куда я всегда боялся заходить - Этот непроходимо заросший крутой утес у основания Мьен Мо, где таятся пещеры, которые даже индейцы в десятом веке наверное не исследовали, он поднимается к неуклюжим мертвым деревьям среди кустарника, такого густого и высокого, и зарослей вереска, Бог знает какой высоты - А сразу за гранями утеса цвета темного винограда - огромные грязные тропические папоротники среди восставших в спонтанной забастовке хвойных деревьев, сам утес вырастает над тобой, в то время как ты топаешь по мирной дорожке - И, как уже было сказано, океан оказывается выше того места, где стоишь, как порты на старинных гравюрах кажутся всегда выше, чем города ( о чем с содроганием заметил Рембo) - Сколько зловещих комбинаций, включая летучих мышей, которые позже стали слетаться, когда я спал в детской кроватке на веранде хижины Лоренцо, и кружить над моей головой, иногда настолько низко, что я испытывал суеверный страх при мысли, что она может запутаться у меня в волосах, и эти безмолвные крылья, как бы вам понравилось проснуться среди ночи и спросить себя, глядя как тихо бьются над вами крылья:" А на самом деле я верю в вампиров?" - Они безмолвно летают вокруг моей освещенной в три часа ночи хижины, где я читаю (ради Бога) (вздрагиваю) "Доктора Джекила и мистера Хайда" - Интересно, однако, как я всего за шесть недель превратился из безмятежного Джекила в истеричного Хайда, впервые в жизни потеряв контроль над мирным механизмом своего разума. Но ах, сначала то были прекрасные дни и ночи сразу после того, как Монсанто свозил меня в Монтерей, привез обратно с двумя коробками еды и, как договорились, оставил в одиночестве на три недели - В тот первый вечер, безмятежный и счастливый, я даже разглядел мощный свет его фар на мосту; луч - жуткий палец - доставал до блестящего дна той чудовищной высоты, я даже проследил, как он засиял над невспаханным морем, в то время как я сидел в рушащейся темноте у пещер в своем рыбацком облачении и записывал рассказы моря - Хуже всего видеть его отражение на этих сумасшедших причудливых скалах, где слышно уханье сов - Знакомиться со всем этим, привыкать к страху, к оседлой жизни в маленькой хижине с ее теплым очагом и керосиновой лампой, позволяя привидениям резвиться - Дом бхикку в лесу, ему нужен только покой, и он обретет его - И все же я никогда не узнаю, почему после трех недель счастья, покоя и адаптации к этому странному лесу моя душа так истощилась, когда я вернулся с Дейвом Вейном, Романой, моей девушкой Билли и ее ребенком - Рассказывать стоит, только если я смогу все это осмыслить. Потому что сначала все было так прекрасно, даже несмотря на то, что посреди ночи, когда я собирался заснуть, из моего спального мешка вдруг посыпались перья, и пришлось подниматься, проклиная все на свете, и зашивать его при свете лампы, иначе к утру он мог бы быть совсем пуст - И когда я склонился над иголкой в хижине, освещенной огнем очага и керосинки, пытаясь продеть нитку, появились эти чертовы крылья, бесшумно хлопая и отбрасывая тень в этом маленьком домике, прилетел кровавый вампир - Пытаюсь пришить несчастную заплату на мой старый рассыпающийся спальник (более всего пострадавший, когда я потел в нем, подхватив лихорадку в отеле в Мехико в 1957 году, после гигантского землетрясения), нейлон весь прогнил от этого застаревшего пота, но все еще мягок, поэтому пришлось отрезать клапан на старой рубашке и наложить на прореху заплатку - Помню, как отвлекался среди ночи от этой работы и уныло говорил:" Да, в аллее Мьен-Мо водятся вампиры" - Однако огонь потрескивает, заплата пришита, на улице булькает и глухо бьется ручей - Удивительно, сколько голосов у ручья начиная от глухого буханья литавр и заканчивая тоненьким женственным лепетом на мелководье, внезапные хоры и голоса из глубокой запруды, сначала меня так забавляло это круглосуточное разноголосое бульканье ручья, позже в кошмаре сумасшествия ночь превращалась в сплошное журчание и бред зловещих ангелов в моей голове - В общем, в конце концов к трем часам утра, когда мне было уже наплевать на летучих мышей, я уже не мог спать, слишком уж проснулся, поэтому подбросил дровишек в огонь и устроился читать бесконечный роман "Доктор Джекил и мистер Хайд", чудесную карманную книжицу в кожаном переплете, оставленную умницей Монсанто, который, видимо, тоже читал ее ночью широко раскрытыми глазами - На рассвете дочитываю последние элегантные фразы, время подниматься, идти за водой к ручью и готовить блинчики с сиропом на завтрак - Говорю себе:" А чего собственно париться, если что-то не так, например, если спальник развалился среди ночи, будь уверенней" - И добавляю:" Ебаные летучие мыши" - Момент удивительного открытия, в тот день, когда я остаюсь один в хижине, готовлю свой первый завтрак, мoю первую посуду, дремлю днем и просыпаюсь, чтобы сквозь бульканье ручья услышать восторженный звон тишины и небес - Когда говоришь себе:"Я один", и хижина вдруг становится домом просто потому, что ты приготовил в ней еду и вымыл посуду - Сумерки, религиозно и девственно светит лампа, после того как я тщательно отмыл в ручье калильную сетку и вытер туалетной бумагой, которая так ее заляпала, что пришлось снова мыть и на этот раз сушить на солнце, на предвечернем солнце, которое быстро исчезает за огромными крутыми стенами каньона - Сумерки, керосиновая лампа освещает хижину, я выхожу и срываю несколько папоротников, похожих на папоротники из священной книги Ланкаватары и одновременно на сетку для волос, " Смотрите, сэры, какая прекрасная сетка для волос!" - Над стенами каньона плывет вечерний туман, ширится, закрывает солнце, становится холодно, даже мухи на крыльце становятся такими же печальными, как туман над вершинами - Отступает день, и отступают мухи, подобно вежливым мухам Эмили Дикинсон, и с наступлением темноты засыпают где-то среди деревьев - Днем они вместе с тобой в хижине, но близится вечер, и они со странной грацией продвигаются все ближе к открытой двери - Где-то невдалеке гудят трутни, и кажется, что они прямо над крышей, гудение становятся все ближе и ближе (судорожно глотаю слюну), ты забиваешься в хижине и ждешь, может быть у каждого из двух тысяч есть поручение проведать тебя - Но потом к этому гудению, которое, как большая вечеринка, случается раз в неделю, привыкаешь - И в конечном итоге все прекрасно. Даже первая пугающая ночь на пляже среди тумана с блокнотом и карандашом; сижу на песке по-турецки и смотрю на неистовство Тихого океана, которое обрушивается на скалы, которые вздымаются посреди бухты, подобно угрюмым башням, покрытым саваном моря, посреди жаркой бухты, где волны бьются в пещерах, и поселения водорослей то всплывают, то опускаются, так что в фосфоресцирующем сиянии ночного пляжа ты видишь их плотоядный взгляд - В ту первую ночь я сидел там, и когда взглядывал наверх, видел лишь, что в кухне горит свет, на скале справа, где кто-то построил домик с видом на весь ужасный Сюр, я знал лишь, что кто-то там наверху тихо и мирно ужинает - Свет этого кухонного окна в домике наверху был похож на свет маленького слабого маяка, ютящегося на высоте тысячи футов над бушующим побережьем - Кто кроме скучающего старого почтенного и безрассудно смелого Архитектора, уставшего бегать по конгрессам, мог построить этот дом наверху, когда-нибудь великая трагедия в стиле Орсона Уоллеса разыграется здесь и женщина-привидение в белой рубашке с криком сорвется с этой скалы - Но на самом деле я вижу лишь свет на кухне и представляю себе тихий, нежный, может быть даже романтический ужин там наверху, среди воющего тумана, а здесь внизу, в этой кузнице Вулкана сижу я и грустно смотрю наверх - Целюсь окурком "Кэмела" в старую скалу, которой, наверное, уже миллиард лет и которая вздымается позади меня на недосягаемую высоту - Окошко маленькой кухни светится на самом верху, а позади поднимаются уступы огромного морского утеса, все глубже вдаваясь в сушу, так что я открываю от удивления рот: "Как будто собака лежит, эти задроченные огромные уступы этого сукиного сына" - Поднимаются, сметают и пугают человека до смерти, хотя что есть смерть среди этих скал и воды. Я устраиваюсь со своим спальником на пороге хижины, но к двум часам ночи все становится мокрым от тумана, поэтому мне приходится перебраться в дом и снова устраиваться; разве можно не дрыхнуть, как бревно, в одинокой лесной хижине, потом просыпаешься поздно утром таким свежим и без слов понимаешь вселенную: вселенная это Ангел - Легко говорить, когда твоя попытка бегства из грязного города увенчалась успехом - Но в конце концов только в лесу можно испытывать ностальгию по городам и мечтать о мрачных городских путешествиях, где тихие вечера развертываются, как Париж, не осознавая, как это должно быть скучно по сравнению с первозданной невинностью здоровой и мирной жизни на лоне природы - И я говорю себе:" Будь мудр". 6 Однако хижина Монсанто имела свои недостатки; например, в оконных проемах были не сетки от насекомых, а огромные деревянные ставни, поэтому если в сырые и пасмурные вечера оставить их открытыми, то становится слишком холодно, а если закрыть, то ничего не видно, и приходится днем зажигать лампу - Но это было единственным недостатком - Все остальное было чудесно - Поначалу так забавно было иметь возможность любоваться днем на сонные вересковые поляны в противоположном конце каньона, зная, что стоит пройти полмили и внезапно окажешься на диком ревущем побережье или, если надоест и то и другое - можно просто сидеть на прогалине у пенька и мечтать - В лесу так легко дремать днем или молиться местным духам:" Позвольте мне оставаться здесь, я хочу всего лишь покоя", и эти туманные лики безмолвно отвечают:" Да" - И говорить себе ( если вы, как я, озабочены теософски) (по крайней мере в то время, перед тем как сойти с ума, я был озабочен):" Бог это все, что обладает недремлющим оком, как будто спишь и видишь длинный сон о каком-то невозможном поручении, а потом вдруг просыпаешься - упс - НЕТ ПОРУЧЕНИЯ, все сделано и забыто" - И в радостном потоке первых дней я с уверенностью говорил себе (никак не предполагая того, что случится со мной спустя три недели):" Никакой беспутной жизни, пришло время спокойно наблюдать мир и наслаждаться этим, сначала в лесу, потом молча прогуливаясь и разговаривая с людьми по всему свету, никаких пьянок, никаких наркотиков, никаких беспределов, никаких тусовок с битниками, алкашами, наркоманами и всеми этими, никогда больше не спрашивать себя:" О за что мучает меня Господь", вот так быть одному, путешествовать, разговаривать только с официантами, на самом деле, в Милане, Париже, просто разговаривать с официантами, болтаться, не навязывать больше себе агонию... настало время размышлять, наблюдать, сконцентрироваться на том, что после всего этого поверхность Земли, какой мы ее сейчас знаем, покроется слоем мусора, как за миллиард лет - Да, поэтому побольше одиночества - Вернись в детство, просто ешь яблоки и читай Катехизис, сидя на поребрике среди ада, освещенного жаркими софитами Голливуда" (вспомнил то ужасное время, всего год назад, когда мне в третий раз приходилось репетировать чтение своей прозы под горячими софитами "Шоу Стива Аллена" в студии Бербанка, сотни технических служащих ждут, пока я начну читать, Стив Аллен в ожидании бряцает на пианино, я сижу там, как дурак, на стуле и не могу ни слова прочитать, вообще рта раскрыть:" Ради Бога, Стив, мне не нужно РЕПЕТИРОВАТЬ" -"Нет уж, давай, нам надо послушать тембр твоего голоса, ну в последний раз, я разрешу тебе не участвовать в генеральной", а я сижу и не могу в течение целой минуты слова вымолвить, а все смотрят, и в конечном итоге я говорю:" Нет, не могу", и иду выпить чего-нибудь через дорогу) ( но ко всеобщему удивлению вечером во время шоу я читал прекрасно, и это так поразило режиссеров, что они отправили меня погулять с голливудской звездочкой, которая нагнала на меня скучищу, пытаясь читать свои стишки и не желая говорить о любви , потому что любовь в Голливуде продажна) - И так это замечательно: долго вспоминать всемирную жизнь, просто сидя или лежа здесь или прогуливаясь, медленно припоминая все детали жизни, которые теперь, миллион световых лет спустя, приняли вид (как это должно было случиться у Пруста в его запечатанной комнате) приятных фильмов, вызываемых усилием воли и проектируемых для дальнейшего изучения - И удовольствия - Когда я представляю, как Бог творит эту самую минуту, смотрит свое собственное кино, коим являемся мы. Даже когда однажды ночью я счастливо собираюсь перевернуться на другой бок и возобновить прерванный сон, и вдруг крыса пробегает прямо по моей голове, это изумительно, так как я беру раскладушку, кладу сверху большую широкую доску, которая покрывает обе ее части, так что мне не придется барахтаться в полотнище, помещаю на нее два старых спальника, сверху мой собственный, и теперь у меня есть самая изумительная и безопасная в отношении крыс и по сути полезная - для позвоночника - кровать в мире. А еще я предпринимаю долгие любопытные прогулки в обратном направлении суши, чтобы посмотреть, что есть что, поднимаюсь на несколько миль по грунтовой дороге, ведущей к одиноким ранчо и стоянкам логгеров - Подхожу к обширным грустным тихим долинам, где можно увидеть стволы красного дерева высотой в сто пятьдесят футов, на верхушке сидит иногда одинокая маленькая птичка - Птичка балансирует там наверху, обозревая туман и огромные деревья - Можно увидеть одинокий цветок, кивающий с далекого утеса в противоположной стороне каньона или похожий на лик Зевса огромный нарост на стволе красного дерева, или каких-нибудь сумасшедших маленьких божьих тварей, которые болтаются в запрудах ручья (водяные клопы), или одинокую изгородь с надписью "М.П. Пасси. Границу не нарушать", или заросли папоротника в капающем сумраке красного дерева, и думаешь:" Как далеко тот поколения битников, в этом лесу" - И я бреду к родному каньону по тропинке мимо хижины к морю, где на побережье под тысячефутовым мостом пасется мул, или иногда стоит и смотрит на меня своими большими карими глазами Райского Сада - Мул, как я говорил, по имени Альф, питомец одного семейства, поселившегося в каньоне, он просто бродит из одного конца каньона, где его останавливают коралловые изгороди, к дикому побережью, где его останавливает море, и когда впервые видишь его, кажется, что странный мул сошел с картин Гогена, он роняет свой черный помет на ослепительно белый песок, этот бессмертный и первозданный мул, владелец всей долины - Позднее я даже нашел место его ночлега, что-то вроде священной рощи посреди сонного верескового луга - И я скормил Альфу последние из своих яблок, которые он принимал длинными торчащими зубами и отправлял в свою нежную шершавую глотку, никогда не пережевывая, просто смахивая мое яблоко с протянутой ладони, и печально трусил обратно, поворачивался, чтобы поскрестись крупом о дерево широкими эротическими движениями, которые становились все сильнее и сильнее, и, в конце концов, мул стоял с поднятым членом, который напугал бы и Вавилонскую Блудницу, не говоря уж обо мне. Странные были и удивительные штуки, как, например, роковая, в стиле Рипли, ситуация: здоровенное дерево упало поперек ручья, может быть, лет пятьсот назад и образовало мост, один конец ствола теперь на десять футов ушел в ил и опавшую листву, странно, но из середины его поднялось другое дерево, будто выросло из безжизненного бревна или будто длань Господня вставила его туда; не могу понять и глазею, яростно пережевывая целые горсти арахиса - (а несколько недель назад я и головы не мог поднять в Боуэри) - Даже когда мимо проезжает машина с соседнего ранчо, я наяву грежу сумасшедшими идеями типа: вот едет фермер Джонс со своими двумя дочерьми, а я медленно бреду, волоча под мышкой шестидесятифутовый ствол красного дерева, они удивлены и напуганы :"Не сон ли это? Может ли человек обладать такой силищей?", спрашивают они меня, а вот и мой великий дзенский ответ:"Вы всего лишь думаете, что я силен", и я волочу бревно дальше по дороге - Эта картинка заставила меня долго хохотать в лугах, поросших клевером - Я миную корову, которая оглядывается на меня, жуя охапку сочной гречихи - Вернувшись в хижину, развожу огонь и сижу вздыхаю, и листья шуршат по тоненькой крыше, в Биг Сюре август - Засыпаю прямо в кресле, а когда просыпаюсь, оказываюсь лицом к густым зарослям низеньких деревьев за распахнутой дверью, и вдруг память начинает извлекать их из глубины лет, каждую группу, ствол за стволом, все их переплетения, словно Родину, но пока я пытаюсь разобрать, что означает вся эта путаница, бумс, дверь захлопывается у меня перед носом - Я делаю вывод:" Я вижу лишь то, что позволяет мне видеть дверь - открытая или закрытая" - И поднимаясь с места, добавляю громким голосом английского лорда, который так и так никто не услышит:" Что сказано, то пропало, Сэр", произнося "что" как "шшшто" - И смеюсь весь ужин - Который состоит из картофеля, запеченного в фольге, кофе, ломтиков колбасы, изжаренных на прутике над костром, яблочного соуса и сыра - И когда я зажигаю лампу для того чтобы почитать после ужина, появляется мотылек, чтоб принять возле нее свою смерть - Я гашу ее, и мотылек засыпает на стене, не ведая, что я зажгу ее вновь. Между тем, кстати и однако, каждый день холодно и пасмурно, или сыро, холодно не так, как на Востоке, а просто каждая ночь приносит туман: ни звездочки не видно - Но и это, как я понимаю позже, может быть чудесным обстоятельством, "сырой сезон", и остальные обитатели каньона (те, что приезжают на выходные) не показываются, и я на целые недели предоставлен сам себе (поскольку позже в августе, когда солнце одолело туман, я был вдруг поражен, услышав смех и шорохи по всей долине, которая принадлежала мне и только мне, а когда попытался выйти на берег, чтобы посидеть-поработать, обнаружил там целые отдыхающие семейства, причем наиболее молодые из них просто парковались у моста и спускались вниз) (на самом деле большей частью это были банды орущих хулиганов) - Так вот, тропический летний туман был силен и, кроме того, когда солнце победило наконец в августе, началось нечто ужасное, штормовые порывы проникли в каньон, заставляя деревья шуметь так оглушительно, словно среди них началась битва, от этого вся хижина тряслась, и я просыпался - И это тоже способствовало наступлению безумия. Но самый замечательный день был, когда я просто забыл, кто я и где я, это когда я с закатанными до колен штанами стоял посреди ручья и укладывал камни и топляки, так чтобы ручей (рядом с песчаным берегом), где я набирал в кувшин воду, перестал медленно сочиться через меловую отмель полную водяных клопов и превратился в стремительный чистый и глубокий поток - Я выкопал в белом песке углубление и так расположил камни под землей, что мог теперь, воткнув туда кувшин, наклонять его горлышко против течения, и он постепенно наполнялся чистой проточной питьевой водой безо всяких там насекомых - Соорудить канал, вот как это называется - И поскольку русло стало теперь глубоким и быстрым, мне пришлось соорудить возле песчаного берега также нечто вроде дамбы, чтобы его не размывало - Так я проделывал все это и укреплял внешнюю часть заграждения мелкими камешками, и под конец, когда солнце уже заходило, я, с сопением склоняя голову над работой ( так сопят дети, когда играют весь день) начал впихивать мелкую гальку в щели между камнями, так чтоб вода не просачивалась и не размывала берег, вплоть до мельчайших щелочек, получилась отличная дамба, которую я увенчал деревянным настилом, чтобы все могли вставать на колени и набирать святую воду - Оглядывая в этот момент весь прошедший день от полудня до заката, я был поражен, увидев, кто я, где я и что я делаю - Невинность одинокого индейца, отделывающего каноэ в чаще леса - А пару недель назад, как я уже сказал, я головы не мог поднять там, в Боуэри, и все думали, что я что-то над собой сделал - И счастливо напевая, я приготовил ужин и вышел под туманное сияние Луны (она рассеивала белый фосфоресцирующий свет) и восхитился новым быстрым журчащим потоком чистой воды с чудесными бликами - "А когда исчезнет туман и покажутся Луна и звезды, как это будет красиво". И так далее - Все эти маленькие радости удивляют меня, когда я возвращаюсь к позднейшему ужасу и вижу, как все они изменились потом, как стали зловещи, даже моя бедная маленькая деревянная платформа и канал, когда затошнило мои глаза и желудок, и душа выкрикивала тысячи бессвязных слов, о - Это трудно объяснить, и главное не фальшивить. 7 Потому что на четвертый день я заскучал и с удивлением отметил этот факт в дневнике: " Уже скучно?" - Хотя в таких случаях меня всегда спасают прекрасные слова Эмерсона (водной из тех маленьких переплетенных в кожу книг, в эссе об "Уверенности в себе", где говорится:"...человек уверен в себе и весел, когда всю душу вложил в работу и сделал ее хорошо") (применимо и к сооружению обычных нехитрых маленьких запруд, и к написанию таких больших дурацких романов, как этот) - Слова, как звук утренней побудки, разбудившей саму Америку, Эмерсон, тот который опубликовал Уитмена и еще сказал:" Детство ни от кого не зависит" - Детская бесхитростность, когда просто и счастливо живешь в лесу, не подчиняясь ничьим идеям о том, что надо делать, что должно делать - "Жизнь - не оправдание" - И когда пустой и злобный филантроп-аболиционист обвинил его в слепоте по отношению к порождениям рабства, он ответил:" Любовь издали это злоба вблизи" (может быть, у филантропа были слуги негры) - Так вот еще раз, я, Ти Джин Малыш, который резвится, пришивает заплатки, готовит ужины, моет посуду ( у меня все время чайник на огне, и когда надо вымыть посуду, я просто наливаю горячую воду в тазик, и добавляю мыло "Тайд", и замачиваю, и вытираю насухо после того, как минут пять-десять потру проволочной щеткой) - По вечерам думаю о бесполезности этой маленькой щеточки из разряда тех медных мелочей, что покупаются в супермаркете за десять центов и которые интересуют меня все же гораздо больше, нежели бессмысленный "Степной волк", который я читаю тут в хижине, пожимая плечами, этот старый пердун размышляет о сегодняшнем "конформизме" и думает, что он великий Ницше, старый имитатор Достоевского, опоздавший на пятьдесят лет (он ощущает себя изнуренным "персональным адом", как он это называет, поскольку ему не нравится то, что нравится всем остальным!) - Приятнее любоваться днем на оранжево-черные, как у Принсетона, крылья бабочки - А лучше всего ходить ночью на берег и слушать шум моря. Может мне и не стоило выходить и так пугать и взвинчивать себя по ночам на берегу, где любой смертный перепугался бы - Каждый вечер около восьми после ужина я надевал просторный рыбацкий плащ и брал записную книжку, карандаш и фонарик и отправлялся по тропе (иногда встречая на дороге призрачного Альфа), проходил под пугающе высоким мостом и смотрел сквозь туман вдаль, туда, где океан угрожающе разевал свою пасть - Но зная местность, я шел дальше, перепрыгивал береговой ручеек и добирался до своего излюбленного угла возле скалы, что недалеко от пещер, и, как идиот, сидел там в темноте, записывая звуки моря на страницах блокнота (секретарской записной книжки), белизну которых я способен был разглядеть в темноте и стало быть мог быстро писать, не пользуясь лампой - Я боялся зажигать лампу, чтобы не напугать людей там на вершине, поглощающих свой уютный ужин ( позже оказалось, что там некому было уютно ужинать, это плотники, включив яркий свет, сверхурочно доделывали дом) - Еще я боялся пятнадцатифутовых волн прилива, но все же сидел там, надеясь в душе, что Гавайи не предупреждали о высокой, как Грумус, приливной волне, идущей издалека, которую я мог бы пропустить в темноте - А однажды я все-таки испугался и залез на десятифутовую глыбу у подножия скалы, и волны набегали:" Круто, он круто врезался в ворота" - "Роу, ру-у, реф-ф" - "Крауш-ш-ш" - Так звучат волны, особенно по ночам - Море говорит не фразами, а обрывками фраз:" Который?.. тот что сплошь?.. тот же, о, буум" - Я занимаюсь этим, потому что Джеймс Джойс этого не сделал, а теперь он уже мертв (и я рассчитываю:" В будущем году запишу звуки атлантического прибоя на ночных берегах Корнуэлла или, может быть, нежный шепот Индийского океана в устьи Ганга") - И я сижу там и слушаю, как на разные голоса разговаривают волны, поднимаясь и вновь скатываясь по песку:" Ка бум, кирплош-ш, рваться веревочной снасти казарок, все ли ангелы мор-р-рские заарканены?" и так далее - Иногда поглядываю на редкие машины, пересекающие высокий мост, и думаю, что бы они увидели в этой тоскливой туманной ночи, если бы знали, что на тысячу футов ниже в неистовстве ветра сумасшедший сидит в темноте, пишет в темноте - Так сказать некий морской битник, хотя если кому-то хочется назвать меня битником ЗА ЭТО, пусть попробует, если осмелится - Черные скалы будто бы движутся - Тоскливое и величественное уединение; говорю вам, обычный человек так не сможет - Я Бретон! Я кричу, и тьма ответствует:" Les poissons de la mer parlent Breton" - Все таки я хожу туда каждый вечер, хотя мне и не нравятся эти переживания, это мой долг (и, вероятно, это свело меня с ума), я записываю звуки моря и всю эту безумную поэму "Море". На самом деле так замечательно всегда оставлять это и возвращаться к гораздо более человечному лесу, входить в хижину, где все еще теплится огонь, где лампа Бодхисаттвы, на столе бутылка с папоротниками, рядом коробка жасминового чая, такие милые и человечные после этого скалистого потопа - И вот я нажарил сковородку замечательных оладьев и говорю себе:" Благословен тот, кто может сам приготовить себе хлеб" - Вот так, три недели, счастье - А еще я сам скручиваю для себя сигареты - И как я уже сказал, иногда медитирую над тем, какое чудесное и фантастическое применение можно найти маленьким дешевым фенькам типа скребка, в данный момент я имею в виду восхитительное содержимое моего рюкзака, например двадцатипятицентовый пластмассовый шейкер, с помощью которого я готовлю тесто для оладьев и, кроме того, он бывало использовался в качестве посуды под горячий чай, вино, кофе, виски и даже как хранилище для чистых носовых платков во время путешествий - Крышка шейкера уже лет пять как служит мне священной чашей - И все остальное, что так выигрывает в сравнении с ненужными дорогими вещами, которые я когда-то купил да так и не использовал - Например, моя черная мягкая нижняя рубашка, ей уже пять лет, и здесь, в сырости летнего Сюра я ношу ее, не снимая, если холодно, надеваю сверху фланелевую рубашку, и свитер, перед тем как забраться в спальник - Бесконечны ее применения и достоинства! - А дорогие вещи пользы не приносят, вроде тех сказочных штанов, которые я купил недавно в Нью-Йорке для записи, и вообще чтобы появиться на телевидении, и так больше никогда и не надевал, или еще бесполезная штука: сорокадолларовый плащ, который я ни разу не надел, потому что у боковых карманов не было прорезей (платишь за "лейбл" и так называемый "пошив") - Еще дорогой твидовый пиджак, купленный для ТВ и ни разу больше не надетый - Две дурацких спортивных рубашки, купленных ради Голливуда и больше не надетых, и каждая девять баксов! - Зато до слез жалко вспоминать старую зеленую футболку, которую я нашел, скажу я вам, восемь лет назад, скажу я вам, на СВАЛКЕ в Уотсонвилле, штат Калифорния, скажу я вам, и какой фантастически полезной и удобной она оказалась - Надев ее, я оборудовал новое течение ручья, чтоб вода протекала в удобном новом глубоком русле рядом с береговой деревянной платформой, и сам себя потерял в этой детской игре, и эти мелочи имеют значение (клише это трюизмы, но все трюизмы заключают в себе истину) - На смертном одре я буду помнить день ручья и не вспомню день, когда МGM купила мою книгу, я буду помнить старую канувшую в Лету зеленую помоечную футболку и не вспомню о сапфировых рубашках - Может, это лучший способ попасть в Рай. Днем возвращаюсь на берег, чтобы продолжить работу над "Морем", стою босиком у воды, остановившись, чтобы почесать пальцем лодыжку, и слушаю ритм волн, и они говорят вдруг: " Ты, Девственник, решил меня измерить?" - Я возвращаюсь, чтобы заварить чаю. Солнечный полдень - Жую безразлично Жасминовый лист. В полдень солнце всегда наконец-то выходит, мощное , бьет прямо на крыльцо, где я сижу с книжкой и кофе и думаю, как обычно днем, о древних индейцах, которые должны были жить в каньоне тысячи лет, о том, что веке в десятом долина выглядела точно так же, только деревья другие: эти древние индейцы были просто прародителями тех недавних, 1860 года - О том, что все умерли, и тихо покоятся их обиды и волнения - О том, что ручей стал наверное на дюйм глубже, с тех пор как деятельность логгеров за последние шесть лет отодвинула водораздел назад в холмы - О том, как женщины толкли местные желуди, желуди-молуди, в конце концов я нашел в долине настоящие орешки, они оказались сладкими - А мужчины охотились на оленей - На самом деле Бог знает, что они делали, меня же там не было - Но это та же долина, та же тысячелетняя пыль, покрывавшая их ноги в 960 году - И как я вижу, мир слишком стар, чтобы говорить о нем новыми словами - Мы пройдем эту жизнь (проходим, проходим) так же тихо, как люди десятого века из этой долины, может быть, чуть больше шума, несколько мостов, плотин и бомб, и это не более чем за миллион лет - Мир все таков же, движется, проходит, на самом деле он хорош, если присмотреться, и не на что жаловаться - Ни на пчелу, ни на первых морских ежей, ни на моллюска, ни на тяжелую руку - И все это "Так Есть" видение мира прямо у меня перед носом, как я погляжу - И глядя на долину, я понимаю еще, что нужно приготовить обед, и он не будет отличаться от обедов тех древних людей и вдобавок будет вкусен - Все то же, туман говорит:" Мы туман, мы летим, растворяясь, как эфемера", листья говорят:" Мы листья, мы трясемся от ветра, и все, приходим и уходим, вырастаем и опадаем" - Даже бумажные пакеты вещают из мусорной корзины:" Мы скомканные человеком бумажные пакеты, сделанные из древесной массы, мы немного гордимся тем, что мы бумажные пакеты, пока это возможно, но придет дождливый сезон, и мы смешаемся вновь с братьями-листьями" - Пни говорят:" Мы пни, выкорчеванные человеком, или иногда ветром, у нас большие землистые корни, они высасывают землю" - Люди говорят:" Мы люди, мы выкорчевываем пни, делаем бумажные пакеты, думаем умные мысли, готовим обеды, смотрим вокруг, изо всех сил пытаемся понять, что все одно и то же" - А пески говорят:" Мы пески, мы уже знаем", и море говорит:" Мы приходим и уходим, опадаем и вздымаемся" - Пустая синева космоса говорит:" Все возвращается ко мне и уходит вновь, и вновь возвращается, и вновь уходит, и мне все равно, все равно все мое" - Голубое небо добавляет:" Не называйте меня вечностью, можете звать меня Богом, если вам это нравится, все вы, болтуны, в раю: лист это рай, пень это рай, бумажный мешок это рай, человек это рай, туман это рай" - Можете себе представить, чтобы человек с такими чудесными озарениями через месяц свихнулся? ( поскольку вы должны согласиться, что то, что говорили пакеты и пески - правда) - Но помню, я увидел кучу листьев, внезапно сорванных ветром и брошенных в ручей, быстро несущихся вниз по течению к морю, и почувствовал при виде этого невыразимый ужас, вплоть до:" О Боже, мы все тонем в море, не важно, что мы знаем, говорим или делаем" - А птица, сидевшая на кривой ветке, внезапно улетела, так что я даже не услышал. 8 Но вот она, туманно-лунная ночь, в печи цветок огня - Вот я даю мулу яблоко, большие губы берут его - Вот голубая сойка пьет мое концентрированное молоко, закидывая назад голову с каплей на клюве - Вот енот или крыса шуршат в ночи за стеной - Вот маленькая бедная мышка ест свой ночной ужин в скромном домике, куда я положил блюдце, полное сыра и шоколадных конфет (прошли те дни, когда я воевал с мышами) - Вот енот в тумане, человек у своего камина, и оба тоскуют по Богу - Вот я возвращаюсь со своего ночного бдения на берегу, как бормочущий старый бхикку, запинаясь на ходу - Вот я высвечиваю случайного енота, что карабкается вверх по дереву, его маленькое сердечко бьется от страха, а я ору ему по-французски:" Эй, привет, малыш" (allo ti bon homme) - Вот бутылка оливок, 49 с., импортные, с перцем, я ем их одну за другой и размышляю о предзакатных холмах Греции - Вот и мои спагетти - с томатным соусом и салатом с маслом, уксусом и яблочной приправой, дорогие мои, мой черный кофе, сыр Рокфор и послеобеденные орешки, дорогие мои, и все это в лесу - ( десять вкуснейших оливок, которые медленно жуешь в полночь, это что-то, в дорогих ресторанах такого не попробуешь) - Вот он, настоящий момент, исполненный дебрей - Вот вдруг замолчал на ветке птиц, когда его жена на него глянула - Вот ручка топора, изяществом не уступающая балету Эглевски - Вот "Гора Мьен-Мо", освещаемая в тумане августовской луной, курится среди других величественных и таинственных вершин, поднимающихся в светящейся бухте, розовеющих во тьме ночной, словно классические китайские и японские картины на шелке - Вот жучок, беспомощный маленький бескрылый ползун, тонет в миске, и я достаю его, и он, пыхтя, ползет к крыльцу, пока мне не надоедает на него смотреть - Вот паук занимается за окном своим делом - Вот свисает с потолка на крюке мой кусок бекона - Вот хохот гагары в лунной тени - Вот уханье сов в причудливых деревьях Бодхидхармы - Вот цветы и стволы красного дерева - Вот обычный очаг, я подкармливаю его внимательно и в то же время рассеянно, и эта деятельность, как всякая другая, есть не-деятельность (We Wei) и в то же время это само по себе медитация, в особенности потому, что пламя, как и снежинки, каждый миг разное - Да, смолистая чистота полена, охваченного пламенем - Крест-накрест распиленное полено превращается в кусок угля, похожий на Город Гандхарв или западное стрельбище на закате - Вот веник бхикку - Чайник - Нежная кружевная пена на песке, море - Все жадные приготовления к скромному сну, как прошлой ночью, когда я искал мои ночные носки ( чтоб не пачкать изнутри спальник) и вдруг обнаружил, что напеваю:" A donde es мои носки?" - Да, и рассвет в долине, где мой ослик Альф, единственное живое существо - Посреди сна появляется луна - Вселенская субстанция, и святая, потому что где еще она может быть? - В сумерках семейство оленей на дороге - Ручей, покашливая, пробирается к болотцу - Муха на моем большом пальце трет носик а затем ступает на страницу книги - Хулиганка-колибри крутит башкой - Вот так все, и все мои прекрасные мысли включая песенку обращенную к морю: Беру орешек И прямо в море Кислота к кислоте А я к тебе. И все-таки через три недели я сошел с ума. Потому что те и сходят с ума, кто может так расслабиться: но постойте: вот они предвестия беды. 9 Первый знак беды явился после того знаменательного дня, когда я шел вверх по дороге вдоль каньона снова к мосту, где находился почтовый ящик поселенцев, и я мог бросать почту (письмо к маме с просьбой поцеловать Тайка, моего кота, и послание к старому приятелю Джулиану, адресованное Углю Ржеорехову от Коротышки Одноорехова), я шел наверх и видел мирную крышу своей хижины среди старых деревьев далеко внизу на расстоянии мили, видел крыльцо, койку, где я сплю, и мой прекрасный носовой платок, привязанный к ветке позади койки ( обычный вид, мой платок на расстоянии полумили, делает меня невыразимо счастливым) - А на обратном пути, остановившись, чтобы помедитировать в роще, где спал Альф Священный Ослик, с закрытыми глазами я увидел розы будущего так ясно, как красный платочек, или мои же следы на прибрежном песке от моста, увидел или услышал слова: "Розы будущего", когда сидел по-турецки в нежном песке, услышал ужасную тишину в сердце жизни, но чувствовал себя странно нехорошо, точно заранее видел завтрашний день - День, когда я пошел к морю днем и вдруг сделал глубокий йоговский вдох, чтобы вобрать в себя весь этот целебный морской воздух и, кажется, передознулся йодом, или злом, может быть, идущим из морских гротов или водорослевых городов, не знаю, но сердце заколотилось - Думаю, мне надо было лучше изучить местные вибрации, иначе я тут уже чуть сознание не потерял, и это был отнюдь не экстатический обморок Св. Франциска, это пришло в форме ужаса от ощущения гнилой смертности внутри меня - Меня и других - Я чувствую себя совсем голым безо всех этих жалких защитных механизмов типа размышлений о жизни или медитаций среди деревьев о "запредельном" и всем этом дерьме, без жалких на самом деле механизмов приготовления ужина или разговоров типа: " Ну, чем займемся? Рубкой дров?" - Я вижу себя жалким, обреченным - Ужасное сознание, что я всю жизнь обманывал себя, думая, чти дальше будет что-то, что заставит шоу продолжаться, а на самом деле я просто шут гороховый, да и все так - И вот все это такое жалкое, я даже не предпринимаю здравых человеческих попыток облегчить душу в этом ужасном зловещем состоянии (смертельной безнадежности), а продолжаю сидеть там в песке в полуобморочном состоянии и смотреть на волны, которые оказываются вдруг совсем не волнами, и я догадываюсь, что ведь это же выражение дурацкой подавленности, которое Бог, если Он есть, должно быть видит сейчас в своем фильме - Йh vache,я ненавижу писать - Обнажились все мои хитрости, обнажилось само понимание, что все они обнажились, как куча вранья - Кажется, будто море кричит на меня: ИДИ К СВОЕМУ ЖЕЛАНИЮ, ХВАТИТ ТУТ БОЛТАТЬСЯ - Потому что в конце концов море, как Бог, Бог ведь не требует от нас, чтобы мы хандрили и страдали, чтобы мы сидели по ночам в песке у моря и записывали бесполезные (никчемные) звуки, в конечном итоге Он дает нам все, чтобы мы с уверенностью в себе прошли через все тяготы жизни смертного к Раю, может быть, по крайней мере я надеюсь - Но некоторые бедолаги, вроде меня, даже не подозревают об этом, и удивляются, когда это нисходит на них - О, жизнь это ворота, это путь, тропинка в Рай, почему же не жить весело и радостно, ради любви или какой-нибудь девушки у очага, почему не двигаться навстречу желанию и не СМЕЯТЬСЯ ... но я бегу с морского берега, и никогда больше не возвращусь сюда без тайного знания: оно не хочет, чтоб я был здесь, это глупо: сидеть на берегу, у моря есть волны, у человека есть очаг, точка. Это был первый знак моей последующей шизы - И еще это был день, когда я оставил хижину и поехал по трассе во Фриско, чтобы повидаться со всеми, да и пресытился я к тому времени своей обычной пищей (забыл захватить желе, его так хочется в лесу после всего этого бекона и каш, каждый житель леса нуждается в желе) (или в кока-коле) (или еще в чем-нибудь) - Но пришло время отправляться, я так напуган передозняком йода у моря и скукой в хижине, что оставляю там долларов на двадцать скоропортящейся еды, разбросав ее для соек, енота и мыши на большой доске под крыльцом, пакуюсь и выхожу - Но прежде вспоминаю, что это не мой собственный дом (вот вам второй сигнал надвигающегося безумия), и я не имею права прятать крысиный яд Монсанто, как я это делал, вместо этого подкармливая мышь, как уже говорилось - Поэтому как порядочный гость в чужом доме, я открываю банку с ядом, но в качестве компромисса ограничиваюсь тем, что кладу ее на верхнюю полку, так что не на что жаловаться - И выхожу таким образом - А во время моего отсутствия, но - Увидите сами. 10 С сознанием теперь уже спокойным, честным и устойчивым, как сказал бы Хуй Ненг, и рюкзаком за спиной я выхожу, пританцовывая, как идиот, из своего милого убежища после трех недель одиночества, из которых лишь три-четыре дня были скучными, и устремляюсь к городу - "Выходишь радостный, а возвращаешься в печали", говорит Томас-а-Кемпис, имея в виду идиотов, которые стремятся к удовольствиям, как старшеклассники, которые субботним вечером спешат по тротуару к машине, разговаривая на ходу, поправляя галстуки и от усердия потирая руки, а заканчивается это в воскресенье утром тяжкими стонами в смятых постелях, которые мама всегда приготовит - День прекрасен, и я, простившись с призрачной дорогой каньона, ступаю на шоссе по эту сторону моста, и вот они: тысячи и тысячи туристов медленно объезжают крутые зигзаги, "о-о-о"-кая и "а-а-а"-кая при виде просторной синей панорамы моря, омывающего калифорнийское побережье - Я рассчитываю на легкий путь до Монтерея, где сяду на автобус и к вечеру буду во Фриско, на пьяной и вопящей тусовке, думаю, Дейв Вейн уже там, или Коди будет готов повеселиться, девушки и т.д. и т.п., уже забыв напрочь, как три недели назад уползал от ужасов грязного города - Но не велело ли мне море убираться к моей собственной реальности? Однако прекрасней всего смотреть вперед, на север, где простирается извилистое побережье, и горы дремлют под медленными облаками, как на картине, изображающей старую Испанию, или, вернее, как будто это Калифорния, занятая испанцами, старое пиратское побережье Монтерея, и можно догадаться, чтo должны были думать испанцы, вырулившие сюда на своих волшебных шлюпках и увидевшие все это дремлющее благополучие, что высится над белопенной подстилкой побережья - Как Золотая Земля - Старый Монтерей, Биг Сюр и волшебный Санта-Круз - Я уверенно подтягиваю лямки рюкзака и двигаю вдоль по дороге, оглядываясь на машины, чтобы проголосовать. Это мой первый автостоп за несколько лет, и очень скоро я начинаю чувствовать, что что-то изменилось в Америке, больше не поездишь (особенно по таким чисто туристским трассам, как это прибрежное шоссе, где нет дальнобоев) - Тонкие длинные автомобили, пыля, проносятся один за другим, отливая всеми цветами радуги включая пастель, розовые, голубые, белые, за рулем муж в глупейшей высокой бейсболке отпускника с большим козырьком, в которой он выглядит, как безмозглый идиот - А за ним женушка, командир Америки, темные очки и ухмылка, если бы он и захотел подбросить меня или еще кого, она не позволит - А на двух дальних сидениях дети, дети, миллионы детей всех возрастов, дерутся и орут, размазывая ванильное мороженое по сиденьям, крытым шотландкой - Для хичхайкера места нет уже в любом случае, теоретически, бедняга мог бы проехаться, как смирный бандит или тишайший убийца, на платформе за задними сиденьями, но таких нет, увы; зато на тысяче вешалок покачиваются чистые и отглаженные костюмы и платья всех размеров, чтобы семейство было похоже на миллионеров всякий раз, как они остановятся поесть яичницы с беконом - Каждый раз, когда у старика брюки спереди покрываются морщинами, его заставляют достать свежие, переодеться и ехать дальше, и все в таком духе, довольно мрачно, хотя в тайне он, может быть, мечтает провести отпуск за старой доброй рыбалкой, в одиночестве или с друзьями - Но сегодня "ПТА" довлеет над всеми его желаниями, на дворе шестидесятые, сейчас не время для походов к Великой Могучей Реке, для старых грязных штанов и связок рыбы в палатке, или "Бурбона" у ночного костра - Пришла пора мотелей, придорожных кинотеатров для автомобилистов, время бегать за салфетками для своей оравы и мыть машину, прежде чем отправиться дальше -И если он думает, что хорошо бы исследовать какие-нибудь тихие тайные дороги Америки - ни хрена, навигатором теперь стала леди в черных очках и сидит она , ухмыляясь над отлично отпечатанной, голубыми линиями исчерченной картой американских дорог, из тех что счастливые администраторы в шейных платках распространяют среди отпускников, которые тоже не прочь бы носить шейный платок (раз уж заехали так далеко), но отпускная мода требует спортивных рубашек, бейсболок, черных очков, брюк со стрелками и первого детского ботиночка, болтающегося в золотом масле, которое льется от приборного щитка - И вот я стою на этой дороге с большим моим несчастным рюкзаком и очевидно с выражением ужаса на лице от долгого ночного сидения среди черных скал на берегу, они видят во мне просто апофеоз противоположности их отпускным мечтам и , конечно, едут мимо - В тот день, скажу я вам, около пяти тысяч машин или, может быть, три тысячи проехали мимо и никто даже не помыслил остановиться - Что меня поначалу не очень беспокоило, поскольку глядя на длиннющий берег, протянувшийся к Монтерею, я думал:" Ну и ладно, прогуляюсь, тут всего-то четырнадцать миль, подумаешь" - А по дороге еще можно посмотреть на всякие диковины, вроде тюленей, что рявкают на скалах внизу, или на тихие старые бревенчатые фермы на придорожных холмах, или на внезапные обрывы вдоль сонных приморских лугов, где красуются и пасутся коровы, обозревая весь бесконечный Тихий океан - Но поскольку я обут в сандалии с довольно тонкой подошвой, а солнце распаляет смолистый асфальт, в конечном итоге жар проникает сквозь них, и я начинаю ощущать, как на ступнях вздуваются волдыри - Я в недоумении хромаю по дороге, но в конце концов понимаю, что стер ноги - Сажусь на обочину и разглядываю их - Достаю из рюкзака аптечку и накладываю мазь, затем пластырь и продолжаю путь - Но тяжелая кладь вкупе с раскаленной дорогой усиливают боль, и так до тех пор, пока я не осознаю: либо я застоплю тачку, либо не доберусь до Монтерея вообще никогда. Но туристы, благослови их Господь за все это, они-то не знают, они думают, что я весело гуляю с рюкзаком за спиной, и едут мимо невзирая на мою вытянутую руку - Я в отчаянье, потому что попал, к этому моменту у меня за спиной семь миль, значит осталось еще семь, а я и шага не могу сделать - Еще я хочу пить, но тут вообще нет бензоколонок, да вообще ничего нет - Ноги стерты и болят, это превращается просто в день пыток, с девяти утра до четырех дня я прохожу миль девять, до того момента когда мне приходится в конце концов остановиться, сесть и отереть кровь с ног - А когда я наконец привожу их в порядок и обуваюсь, чтобы идти дальше, то могу только семенить, как кукла "Рут", выворачивая ступни насколько возможно, чтоб не надавить на какой-нибудь волдырь - Так что туристы (поток их редеет с заходом солнца) теперь ясно видят, что по дороге хромает человек с огромным рюкзаком и просит подвезти, но они все еще боятся, что у этого голливудского хичхайкера спрятана винтовка и, кроме того, у него такой огромный рюкзак, может он дезертировал с Кубы - Или может у него там расчлененный труп - Но, как я уже сказал, я их не виню. Единственная машина, которая тормозит и может меня подбросить, едет в обратном направлении, к Сюру, это старая потрепанная тачка, и драйвер, огромный бородатый "Южный Берег Одинокий Берег" фолкник, машет мне рукой, но в конце концов останавливается маленький грузовик и ждет меня на пятьдесят ярдов впереди, а я несусь-хромаю, и кинжалы вонзаются в ноги - Парень с собакой - Он подбросит меня до следующей бензоколонки, там ему сворачивать - Но когда он узнает про ноги, довозит меня прямо до автовокзала в Монтерее - Добрый жест - Безо всякой причины, я даже не упрашивал его, просто упомянул про ноги. Я предлагаю купить ему пива, но он возвращается домой, там его ждет ужин, так что я иду на станцию, и чищусь, и перепаковываюсь, и кладу рюкзак в камеру хранения, и покупаю билет, и тихо выхрамываю на голубые туманные улицы Монтерея с чувством легкости, как у бездельника, счастливый, как миллионер - Последний раз я поехал по трассе - И знак:" Проезда нет". 11 Следующий знак был уже во Фриско, где я, отлично выспавшись ночью в комнате старого трущобного отеля, пошел в "Сити Лайтс" к Монсанто, а он улыбался и был рад меня видеть и сказал:" Мы собирались к тебе на следующий уикенд, нужно было дождаться", но было еще что-то в его интонациях - Когда мы остались вдвоем, он сказал:" Твоя мама прислала письмо, твой кот умер". Обычно смерть кота ничего не значит для большинства людей и что-то значит для некоторых, но не для меня и не этот кот, это было в точности, абсолютная правда, как смерть моего младшего брата - Я любил Тайка всем сердцем, он был мне как собственный ребенок, котенком он спал у меня на ладони, только голова свисала, или просто мурлыкал, часами, столько, сколько я держал его так, прогуливаясь или сидя - Он, как просторный меховой браслет, оборачивался вокруг запястья, я крутил его вокруг руки или укладывал, а он мурлыкал и мурлыкал и даже когда он вырос, я таскал его, я даже мог поднять этого котищу обеими руками над головой, а он все равно мурлыкал, он мне совершенно доверял - И когда я отправлялся из Нью-Йорка в свое лесное убежище, я внимательно поцеловал его и проинструктировал, чтоб он меня дожидался,"Attends pour muй kitigingo" - Но мама написала, что он умер В ТУ НОЧЬ, КОГДА Я УЕХАЛ! - Но, может быть, вы меня поймете, если сами прочтете письмо: "Воскресенье 20 Июля 1960, Дорогой Сын, я боюсь, тебя не порадует это письмо, поскольку сейчас у меня для тебя только грустные вести. Я просто не знаю, как об этом писать, но Крепись, Дорогой. Мне тоже очень тяжело. Малыша Тайка больше нет. Весь день в субботу он отлично себя чувствовал, и, казалось, набирался сил, но поздно ночью я стала смотреть телевизор, ночной сеанс, Около 1:30 его стало рвать. Он дрожал, будто от холода, и я завернула его в полотенце, и его вырвало прямо на меня. И это пришел его конец. Нет нужды писать, каково мне и что я пережила. Я оставалась на ногах "до рассвета" и сделала все, чтобы оживить его, но бесполезно. К четырем утра я поняла, что он умер, поэтому в шесть часов я хорошенько завернула его в чистое полотенце, а в семь пошла рыть ему могилу. Я делала это впервые в жизни, и сердце мое разрывалось, когда я хоронила любимого моего малыша Тайка, ведь он был такой же человек, как ты и я. Я похоронила его под кустами жимолости, в углу изгороди. Не могу ни спать, ни есть. Все смотрю и надеюсь увидеть, как он выйдет из-за подвальной двери с криком: " Мяу, уау". Я просто больна теперь, а все оттого, что похоронила Тайка. Все черные Птицы, которых я всю зиму кормила, казалось, знали, что происходит, Сын мой, это правда. Их было много-много, они кружили над головой, галдели и сидели на изгороди целый час после того, как Тайк обрел там покой - никогда этого не забуду. Жалко, что у меня не было камеры, но я и Бог знаем и видели. Сейчас, Милый, я знаю, тебе это причинит боль, но я должна была это написать... Мне так плохо, не физически, а душа болит... Я ни поверить, ни понять не могу, что мой Прекрасный Малыш Тайк умер - и что я больше не увижу, как он вылезает из своего домика или Гуляет по зеленой траве... P.S.: Пришлось сломать домик Тайка, я просто не могу видеть его пустым, а он пуст. Напиши скорей, Милый, и береги себя. Молись настоящему "Богу" - Твоя старая Мама". И вот, когда Монсанто рассказывал мне новости, а я сидел, улыбаясь от счастья, как всякий, кто возвращается из долгого одиночества в лесу или на больничной койке, сердце мое екнуло, на самом деле екнуло от странной идиотской беспомощности, которую я ощутил и тогда на берегу, сделав этот несчастный глубокий вдох - Все предчувствия связались в единую цепь. Монсанто видит, что мне ужасно грустно, что я при этом чуть улыбаюсь (я начал так улыбаться в Монтерее от радости, что возвращаюсь к миру после своего одиночества, я тогда шел по улицам и ошеломленно, как Мона Лиза, улыбался при виде всего) - Он видит, как теперь эта улыбка медленно растягивается в гримасу досады - Конечно, он не знает, я ведь не рассказал ему, а теперь тем более едва ли соберусь с силами, что мои отношения с котом, да и со всеми прежними котами и кошками, всегда были немного сумасшедшими: какое-то психологическое отождествление котов с моим покойным братом Джерардом, который научил меня любить их, когда мне было три или четыре года, и мы бывало лежали на полу на животах, глядя, как они лакают молоко - Конечно, это смерть "братика" Тайка - Монсанто, видя, как я подавлен, говорит:" Может тебе пожить в хижине еще пару недель - или ты снова собираешься напиться" - "Я напьюсь, да" - Потому что столько всего впереди, я весь в ожидании, в лесу я просто грезил тысячами буйных вечеринок - В действительности я счастлив, что весть о смерти Тайка настигла меня в любимом и волнующем городе Сан-Франциско, если бы я был дома, когда он умер, я наоборот, наверное, с ума бы сошел, а так я бегу с парнями за выпивкой и чуть погодя, когда уже пьян, ко мне возвращается та же забавная радостная улыбочка, но скоро гаснет, так как теперь она уже сама напоминает о смерти, к концу же трехнедельного кутежа новости спровоцировали безумие, окончательно подкравшееся ко мне в День Святой Каролины У Моря, как я теперь его называю - Все, все путается, но я объясню. Между тем, Монсанто, помешанный на переписке, хочет насладиться со мной глобальным обменом новостями о писательском деле и о том, кто что поделывает, а потом в лавку входит Фаган (спускается к столу Монсанто, с крутящимся верхом, что также рождает во мне некоторую досаду, потому что в юности я всегда мечтал стать каким-нибудь дельцом от литературы и иметь такой стол с крутящимся верхом, соединив образ отца с образом меня самого как писателя, и всего этого Монсанто достиг одним махом) - Монсанто широкоплеч, огромные синие глаза, веснушчатая розовая кожа, эта его постоянная улыбка, за которую его еще в колледже прозвали Смайлер, улыбка, которая часто вызывала вопрос:" А настоящая ли она ?", до тех пор пока не стало ясно: если Монсанто вдруг перестанет улыбаться, мир рухнет - Она была настолько от него неотделима, что невероятно было бы, если б она на миг исчезла - Слова, слова, слова, а парень-то на самом деле крут, еще увидите, ну а в тот момент он с искренней человеческой симпатией понимал, что мне больше не надо пить, если и без того хреново; "В любом случае", говорит он, "Ты можешь вернуться чуть позже, а" - "О'кей, Лорри" - "Ты писал что-нибудь?" - "Я записывал звуки моря, потом расскажу - Это были самые счастливые три недели в моей жизни, черт возьми, и надо ж такому случиться, бедный малыш Тайк - Ты бы поглядел на него, огромный прекрасный персидский рыжий, таких еще называют "дымчатый"" - "Ну, у тебя остается еще мой пес Гомер, и как там Альф поживает?" - "Альф Священный Ослик, хи-ха, он стоит там в роще днем, увидишь его вдруг, и аж страшно, но я кормил его яблоками, дробленой пшеницей и всяким таким (животные такие печальные и заботливые, подумал я, вспомнив глаза Тайка и Альфа, ох, смерть, подумать только, эта странная скандалистка смерть приходит и к людям, да, даже к Смайлеру придет, и к его бедняге Гомеру, и ко всем нам) - Мне так тяжело еще оттого, что плохо сейчас моей маме, в полном одиночестве, без маленького приятеля, жившего за домом, за три тысячи миль отсюда (конечно, позже выясняется, что какие-то придурки битники, пытаясь войти ко мне, выбили стекло входной двери и напугали ее так, что она выстроила там баррикаду из мебели и провела за ней все оставшееся лето). Но вот он, старина Бен Фаган, пыхтит своей трубкой и хихикает, так что за черт, зачем беспокоить двух великих людей и поэтов своими личными невзгодами - И мы с Беном и его приятелем Джонси, тоже хихикающим и пускающим клубы дыма из трубки, идем в бар ("У Майка") и потягиваем пиво, сначала я зарекаюсь напиваться, и мы даже идем в парк и долго разговариваем на жарком солнышке, которое к вечеру в этом городе городов превращается в прохладный туманный сумрак - Мы сидим в парке возле большой белой итальянской церкви, глядя, как играют ребятишки и люди проходят мимо, и я отчего-то потрясен при виде блондинки, спешащей куда-то:" Куда она идет? Может у нее есть тайный возлюбленный, моряк? Или она всего лишь собирается допечатать в офисе сверхурочные бумаги? Что если бы мы знали, Бен, куда все эти люди держат курс, к какой двери, в какой ресторан, к какой тайной любовной связи" - "Звучит, как будто ты накопил в лесном уединении массу энергии и интереса к жизни" - И Бен знает, о чем говорит, еще более тощий, чем был пять лет назад, в наши безумные дни "Бродяг Дхармы", немного изможденный, но все равно это все тот же старина Бен, что просиживал ночи напролет, хихикая над "Письменами Ланкаватары" или сочиняя стихи о каплях дождя - Он хорошо меня изучил, знает, что сегодня я напьюсь и буду пить неделями и, в соответствии с общими принципами, настанет день, когда мне будет так хреново, что я не в силах буду даже говорить ни с кем, тогда он придет навестить меня и молча сядет курить у моей постели, пока я буду спать - Да, вот это парень - Я пытаюсь рассказать ему о Тайке, но кто-то любит кошек, а кто-то нет, хотя у Бена на постели всегда жил котенок - Постелью обычно служила циновка на полу и подушка, на которой он сидел по-турецки рядом с дымящимся заварным чайником, и книжные полки со Стайном, Паундом и Уоллесом Стивенсом - Странный тихий поэт, стоявший на том пороге, за которым человек расцветает в мудреца (одна из его строчек:" Когда я покидаю город, все друзья уходят в запой") - Я же готовлюсь запить прямо сейчас. Потому как в любом случае вернулся Дейв Вейн, и Дейв, я прямо вижу, как он потирает руки, в предвкушении нашей попойки, вроде той, состоявшейся год назад, перед тем как он отвез меня назад в Нью-Йорк с Западного побережья, там был еще Джордж Басо, маленький мастер японского дзена, стиляга, сидевший по-турецки на заднем матрасе дейвова джипстера ("Вилли-джипа"), жуткое путешествие через Лас-Вегас и Сент-Луис, когда мы останавливались в дорогих мотелях и пили всю дорогу только лучший "Скотч" из горла - И это оказалось лучшим способом добраться до Нью-Йорка, я ведь мог продуть на самолет сто девяносто долларов - Дейв не был еще знаком с великим Коди и с нетерпением ждал этого знакомства - И вот мы с Беном покидаем парк и медленно бредем к бару на Коламбус-стрит, где я заказываю свой первый двойной "Бурбон" и имбирное пиво. За окном, на фантастической игрушечной улице мерцают огни, я чувствую, как радость поднимается в душе - Теперь я вспоминаю Биг Сюр с чистой пронзительной любовью, а агония и даже смерть Тайка уже гармонируют со всем этим, но я еще не осознаю гадости того, что надвигается - Мы звоним Дейву Вейну, который вернулся из Рено, и он срывается в бар на своем джипстере, управляя машиной на свой чудесный манер: разговаривает всю дорогу и никогда при этом не лажает, пожалуй, он водит так же хорошо, как Коди, хотя я и не могу себе представить, чтобы кто-нибудь мог быть так хорош за рулем, надо будет поинтересоваться завтра у Коди - Впрочем старые завистливые водилы вечно выискивают у него огрехи и ноют:" Ах ну этот ваш Дейв Вейн даже повернуть не может правильно, он так мчится, что иногда приходится даже немного прижимать тормоз, вместо того, чтобы постепенно набирать скорость на повороте; парень, тебе нужно еще ПОРАБОТАТЬ над поворотами" - Очевидно, сейчас, кстати и между прочим, нужно многое сказать о последующих судьбоносных трех неделях, не знаю только с чего начать. Вот так и сама жизнь - И как все это сложно! - "А что случилось с малюткой стариной Джорджем Басо, парень?" - "Малютка старина Джордж Басо, судя по всему, умирает тот туберкулеза в госпитале неподалеку от Туларе" - "Ого, Дейв, мы должны навестить его" - "Дассэр, давай завтра" - У Дейва, как всегда, нет денег, но меня это совсем не беспокоит, у меня-то их достаточно, на следующий день я иду и получаю еще пятьсот долларов по путевому чеку, так что мы с Дейвом можем классно оттянуться - Дейв любит хорошо поесть и выпить, и я тоже - А еще он привез из Рено этого мальчишку Рона Блейка, этот симпатичный светловолосый подросток мечтает стать новым сенсационным певцом вроде Чета Бейкера и щеголяет скучающей походкой хипстера, которая была естественной лет пять-десять, да даже двадцать пять лет назад, а теперь, в 1960-м, превратилась просто в позу, на самом же деле, как я понял, он просто хитрюга и дурит Дейва (правда непонятно тогда, чего ради) - Но в Дейве Вейне, этом тощем стройном рыжеволосом валлийце с этой его склонность смотаться на "Вилли" порыбачить на Раг-ривер повыше Орегона, где он знает заброшенный горный лагерь, или потрястись по дорогам пустынь и нежданно-негаданно объявиться на пьянке в городе, в этом удивительном поэте было что-то такое, что малолетние хипстерята пытались, вероятно, имитировать - Поскольку он был еще и одним из самых лучших в мире и самых занятных собеседников - Еще убедитесь - Именно они с Джорджем Басо рыдали над фантастически простым открытием, что все в Америке разгуливают с грязными задницами, ну просто все, поскольку древний ритуал омовения после туалета не прижился при всем современном "антисептицизме" - Дейв говорит:" Американцы таскают с собой в дорогу, как ты сказал, целые полки отутюженной одежды, с ног до головы обливаются одеколоном, носят под мышками прокладки, или как там это называется, приходят в ужас при виде пятнышка на рубашке или платье, меняют носки и белье, наверное, дважды в день, ходят все раздутые и нагло думают, что они самые чистюли на земле, а сами разгуливают с грязной жопой - Ну не чудесно ли? Дай-ка мне глотнуть", говорит он, протягивая руку к моей выпивке, и я заказываю еще две порции, я был так поглощен беседой, что Дейв мог заказывать выпивки сколько угодно: "Президент Соединенных Штатов, правители штатов, епископы и ебископы, все шишки, и вплоть до последнего работяги с его болезненной гордостью, кинозвезды, управляющие, инженеры, директоры юридических и рекламных агенств, щеголяющие шелковыми рубашками, галстуками и роскошными кейсами, в которых они держат дорогие, из Англии вывезенные расчески, бритвенные приборы, помады и духи, все они ходят с грязными жопами! А всего-то надо подмыться водой с мылом! В Америке же никто этого не делает! Это одна из самых прикольных вещей, которые я когда-либо слышал! Как ты думаешь, ну не замечательно ли, что мы, кого называют отвратительными грязными битниками, единственные ходим с чистыми задницами?" - Вся эта телега о задницах быстро распространилась, и все, кого мы с Дейвом знали от побережья до побережья, пустились в этот великий крестовый поход и, должен заметить, дело того стоило - В Биг Сюре я даже учредил за домом Монсанто полку, где лежало мыло, и каждый должен был всякий раз приносить туда банку с водой - Монсанто еще не был в курсе:" Ты понимаешь, что пока мы не расскажем бедняге Лоренцо Монсанто, знаменитому писателю, что он разгуливает с грязной задницей, он так и будет продолжать?" - "Так пойдем скорее скажем ему!" - "Ну конечно, если мы еще минуту протянем... и знаешь, что это ДЕЛАЕТ с людьми, разгуливать-то с грязной жопой? это ведь причина великого и необъяснимого тоскливого чувства вины, которое мучает их весь день, утром они идут на работу все напомаженные, в рейсовом автобусе так и пахнет от них свежевыстиранной одеждой и одеколоном, но их все равно что-то грызет, что-то не в порядке, они чувствуют: что-то не так; но не знают что!" - И мы срываемся в лавку Монсанто на углу. К этому времени мы уже хороши - Фаган оставил нас, сказав как всегда: " О'кей, парни, продолжайте напиваться, а я иду домой и проведу тихий вечер в ванне с книжкой"; "дом" это где живут еще Дейв Вейн и Рон Блейк - Это старое четырехэтажное здание на границе с негритянским районом Сан-Франциско, где Дейв, Бен, Джонси, художник Лани Мидоус, безумный франко-канадский алкоголик Паскаль и негр Джонсон снимают комнаты среди хаоса рюкзаков, матрацев, книг и аппаратуры; раз в неделю они по очереди дежурят: нужно купить продуктов и приготовить на кухне отличный коммунальный обед - Все они, их десять или двадцать, платят ренту и включая эти обеды комфортабельно живут, устраивая попойки со случайными девушками, народ приносит выпивку, и, говорят, все это обходится в минимальные семь долларов в неделю - Местечко замечательно, хотя и несколько сумасшедшее, на самом деле даже очень сумасшедшее, поскольку художник Ланни Мидоус любит музыку и выставил свой "хай-фай" динамик прямо на кухню, а пластинки ставит в комнате, так что повар может сконцентрироваться на маллигановском бифштексе, а этажом выше в это время вдруг начнут обедать все "стравинские" динозавры - По ночам же попойки с битьем бутылок, ими обычно заведует безумный Паскаль, парень милый, но дикий, когда выпьет - В общем вечный дурдом, вполне соответствующий тому образу, который всегда рисуют журналисты, говоря о "поколении битников", однако, если приглядеться, это лишь проявление безобидного и милого согласия молодых холостяков и в общем неплохая идея - Потому что можно ворваться в любую комнату и найти там знатока, ну скажем, в комнату Бена можно ворваться с вопросом:" Эй, что сказал Бодхидхарма Второму Патриарху?" - "Он сказал:" Иди на..., сотвори из разума стену, не хнычь после внешней работы и не парь меня своими личными планами"" - "И тут парень идет и делает стойку на голове прямо в снегу?" - "Да нет, он же был Затраханный" - Или вбегаешь к Дейву Вейну, а он там сидит по-турецки и читает Джейн Остин на матрасе, который лежит прямо на полу, спросишь его: " Как лучше приготовить бефстроганов?" - "Бефстроганов это просто, берешь хорошо приготовленную говядину тушеную с луком, которую нужно потом охладить, крошишь туда грибы и побольше сметаны, я спущусь и покажу, только дочитаю главу этого чудесного романа, очень хочется узнать, что там дальше случится" - Или идешь в комнату негра и спрашиваешь, нельзя ли одолжить его магнитофон, поскольку сейчас на кухне Дулуоз, МакЛиар и Монсанто очень забавно разговаривают с каким-то газетчиком - Поскольку кухня это еще и главная гостиная, там собственно и ведутся все беседы среди хаоса тарелок и пепельниц, туда приходят и разные посетители - Например год назад туда явилась прекрасная шестнадцатилетняя японка проинтервьюировать меня, однако в сопровождении китайца-художника - Планомерно звонил телефон - Приходили с выпивкой даже стиляги негры, те что тусовались на углу (Эдвард Кул и другие) - Тут были дзен, джаз, пьянки, анаша и все дела, но ( в качестве некой генерирующей идеи) все это как-то уходило в сторону при одном только виде битника, аккуратно расписывающего стену в своей комнате, чисто белую с красной каемкой вокруг двери и окон - Или если посмотреть, как кто-то моет пол в гостиной. Бродяги вроде меня или Рона Блейка всегда получали здесь по матрасу. 12 Но Дейв волнуется да и я тоже, возможность повидаться с Коди всегда занимала видное место среди причин, которые побуждали меня отправиться на западное побережье, так что мы звоним ему в Лос-Гатос, что в пятидесяти милях отсюда, в долине Санта-Клара, и я слышу его дорогой грустный голос:" Старики, я ждал вас, давайте выезжайте, но в полночь мне на работу, так что поторапливайтесь и заходите ко мне туда, часа в два шеф отваливает, и я вам покажу, как тружусь в шиномонтаже, и хорошо бы, если бы вы привезли немножко чего-нибудь, ну вроде девушек или чего-нибудь там, шучу, ну давайте, парни" - И вот старый "Вилли" ждет нас на улице, как обычно, припаркованный напротив маленькой симпатичной лавочки японских ликеров, я, согласно нашему ритуалу, бегу за "Перно" или шотландским виски или еще чем-нибудь приятным, в то время как Дейв колесит вокруг, чтобы подобрать меня на выходе, и я сажусь на переднее сиденье справа от него и пребываю там все время, подобно старому благородному Сэмюэлю Джонсону, а все остальные, кто хочет ехать, вынуждены забраться на задний матрас (целый матрас, сидений вообще нет) и сидеть там или лечь и, кроме того, обычно помалкивать, поскольку когда Дейв берется за баранку, а я - за бутылку, и мы двигаем, все разговоры идут с передних сидений - "Господи", орет Дейв, снова радуясь," да ты, похоже, все тот же Джек, старина "Вилли" скучал по тебе, так и ждал, когда ты вернешься - И сейчас я продемонстрирую тебе, что старикашка "Вилли" стал даже лучше с годами. Месяц назад его отремонтировали в Рено, и вот он теперь каков, "Ты готов, "Вилли"?",- мы трогаем, и особая красота этого лета в том, что переднее сиденье сломано и раскачивается взад-вперед от каждого движения Дейва - Как будто сидишь в кресле-качалке на крыльце, только это сразу крыльцо-качалка и крыльцо-говорильня - И с крыльца этого вместо стариковских смоленых подков видна прекрасная чисто белая линия посреди дороги, а мы, как птицы, летим над Харрисонским яром, Дейв никогда не парится на предмет сбежать из Фриско на огромной скорости и ненавидит всякое уличное движение - Скоро все мы вытягиваем шеи и поворачиваем головы в сторону прекрасного четырехполосного прибрежного шоссе, что ведет нас к чудесной долине Санта-Клара - Но я поражен, черт возьми, тем, что исчезли лиловые луга и безбрежные свекольные поля в Лоренсе, где я служил кондуктором на "Саус Пасифик", и даже после, лишь ряд домов, протянувшийся на пятьдесят миль до Сан-Хосе, как будто южнее Фриско начал расти огромный чудовищный Лос-Анжелес. Поначалу клево просто глядеть, как эта белая линия наматывается на морду "Вилли", но когда я выглядываю в окно, виден лишь нескончаемый ряд домов, и повсюду новенькие голубые фабрики - Дейв говорит:" Да, это так, переселение народов скоро заполнит каждую пядь американской земли, на самом деле им придется однажды громоздить эти чертовы дома друг на друга, вроде как "городГородГОРОД", пока они не заполнят сотни миль неба по всем направлениям карты, и тогда жители других планет, глядя в телескоп, увидят болтающийся в космосе колючий шарик - Настоящий ужас, если задуматься, даже нам с нашими причудливыми разговорами, черт, слушай, нам трудно вообразить миллионы этих карабкающихся со всем добром людей, мы, как сдуревшие бабуины, будем лезть друг другу на головы, потом еще выше, или как ты думаешь - Сотни миллионов дурных глоток, ревущих, чтобы еще, и еще, и еще - И самое печальное то, что мир не способен произвести, скажем, писателя, чья судьба могла бы реально, на самом деле соприкоснуться со всей этой жизнью во всех ее деталях, как ты всегда говоришь, таких писателей, которые вылечили бы тебя, заставив рыдать над описанием ебаной люльки луны, так чтоб увидеть все, вплоть до последней окровавленной детали какой-нибудь мрачной кражи сердца на рассвете, когда всем наплевать, как поет Синатра ("Когда всем наплевать", поет он низким баритоном и продолжает):"Какого-нибудь сурового уборщика, который очистит все это. Я имею в виду ту невероятную беспомощность, Джек, которую я ощутил, когда Селин закончил свое "Путешествие на край ночи", писая в реку Син на рассвете, ведь я думаю, о Господи, ведь наверное кто-то прямо сейчас писает в Трентон, Дунай, в Ганг, в морозную Обь, в Хуан-Хэ, в Паранью, Вильямет, Меримак, в Миссури тоже, в саму Миссури , в Юму, в Амазонку, Темзу, По и т. д. и т. д., и этому, блядь, конца не видно, как будто повсюду нескончаемые поэмы, а достойный старый Будда никому неизвестен, ты знаешь, где он говорит:" Таинственные вселенские вечности мельчайших звезд, еще более неисчислимые, чем песчинки во всех галактиках, помноженные на миллионы световых лет, на самом деле, если бы мне пришлось продолжать, вы бы испугались, и перестали бы понимать, и так отчаялись бы, что упали бы замертво", вот что он говорит в какой-то из сутр - Макрокосмы, микрокосмы, холодокосмы и микробы, в конце концов, у тебя ведь есть еще все эти чудесные книги, которые прочесть человеку и жизни не хватит, что делать в этом и без того запутанном мире, если приходится думать над "Книгой песен", Фолкнером, Цезарем Биротто, Шекспиром, "Сатириконом", Данте, да еще над долгими историями, которые рассказывают парни в барах, да еще над самими сутрами, сэром Филипом Сидни, Стерном, Ибн Аль Араби, плодовитым Лопе де Вегой и неплодовитым чертовым Сервантесом, фу-у-х, потом есть ведь еще все эти Катуллы, Давиды, и любители радио, и трущобные мудрецы, с которыми надо соперничать, ведь у них всех тоже есть миллионы историй, и у тебя самого тоже; Рон Блейк на заднем сиденьи, заткнись! И всего этого так много, что ничего уже даже не нужно, а?" ( безусловно, он выражает именно то, что я сам чувствую). И чтобы подтвердить всю эту слишком-много-сть мира, на заднем сиденье - Стенли Попович, нью-йоркский Стенли Попович приехал вдруг в Сан-Франциско со своей прекрасной итальянкой Джеми, но собирается бросить ее через пару дней и устроиться в цирк, здоровенный крепкий югослав-подросток, работавший в нью-йоркской галерее "Семь искусств", где собирались на чтения большие бородатые битники, и вот теперь будет цирк и вся его собственная эпопея "на дороге" - Это слишком, ведь уже в настоящую минуту он начинает парить нас рассказами о цирке - И вершина всего - сам Коди ждет нас, с ЕГО тысячей историй - Мы все соглашаемся, что за этим уже не угнаться, что мы взяты в окружение жизнью, что нам никогда не понять, поэтому мы сосредоточиваемся посредством отхлебывания виски из горла, и когда бутылка пустеет, я выбегаю из машины за следующей, точка. 13 Но по дороге к Коди мое безумие уже начало странным образом обнаруживаться, позже я отметил еще один знак беды: мне показалось, что в небе над Лос-Гатосом я вижу летающую тарелку - В пяти милях - Я посмотрел и увидел, как летит эта штука, и сказал об этом Дейву, он глянул туда и ответил:" А, это просто вершина радиомачты" - Это напомнило мне случай, когда я съел таблетку мескалина и принял за летающую тарелку самолет в небе (это странная история, и надо быть сумасшедшим, чтобы писать об этом). А вот и старина Коди, сидит на подоконнике в гостиной своего замечательного ранчо-дома, размышляя над какой-то проблемой, рядом с огнем камина, который разожгла его жена, зная, что я обожаю камины - Она тоже мой хороший друг - Дети спят в глубине дома, время около одиннадцати, и милый старина Коди вновь пожимает мою руку - Я не видел его несколько лет, поскольку два года он провел в тюрьме Сан-Квентин по идиотскому обвинению в хранении марихуаны - Однажды он добирался на работу на железную дорогу, уже опаздывал, а его водительские права были аннулированы за превышение скорости, и вдруг он видит: стоит тачка с двумя бородатыми битниками в голубой джинсе, попросил их подбросить до железнодорожной станции за пару косяков, они согласились и арестовали его - Оказались переодетыми полицейскими - И за это великое преступление он два года провел в Сан-Квентине, в одной камере с убийцей - Его работой было драить полы на хлопкопрядильной фабрике - Поэтому я ожидал увидеть его ожесточенным и безумным, но странным и изумительным образом он стал тише, лучезарнее, терпимее, мужественней и даже дружелюбней - И несмотря на то, что миновали дни наших с ним "дорожных" безумств, его лицо оставалось таким же строгим и страстным, а мускулы гибкими, словно он готов в путь в любую минуту - Но на самом деле мне нравится его дом (которым расплатилось страховое общество железной дороги, когда он сломал себе ногу, спасая от крушения товарный вагон), нравится даже его жена, хотя порой они дерутся, нравятся его дети, особенно младший Тимми Джон, отчасти названный и в мою честь - Бедный старый, милый старый Коди сидит за шахматной доской, мечтая немедленно вызвать кого-нибудь на турнир, но у нас есть только час, чтобы поговорить, прежде чем он отправится зарабатывать на пропитание для семьи, мча своего "Гуляку Нэша" по тихим пригородам Лос-Гатоса, подпрыгивая, заводя мотор и жалуясь только на то, что "Нэш" без пинка не заводится - И никаких горьких упреков обществу не услышишь от этого великого, идеального человека, который любит меня больше, чем я того заслуживаю, а я взрываюсь объяснить ему все, не столько даже Биг Сюр, сколько последние несколько лет, но среди всеобщего трепа нет ни малейшего шанса - И я вижу по глазам Коди, что он читает в моих глазах наше общее чувство сожаления о том, что в последнее время у нас не было возможности поговорить, как бывало разговаривали, колеся по Америке в старинные "дорожные" времена, слишком многие хотят теперь поговорить с нами и рассказать свои истории, нас окружили и силы не равны - Замкнулся круг на старых героях ночи - А он говорит:" Однако парни, давайте-ка подваливайте где-нибудь около часа, когда шеф свалит, посмoтрите, как я работаю, составите мне компанию, прежде чем ехать в Город" - Я вижу, что Дейв Вейн сразу в него влюбился, да и Стенли Попович, отправившийся в это путешествие только ради того, чтобы повидать легендарного "Дина Мориарти" - Так я назвал Коди в "На дороге" - Но о, мне больно видеть, что он потерял свою любимую работу на железной дороге после того, как там накопился стаж с 1948, и теперь он обречен на шиномонтаж и тоскливые проверочные визиты - И это все из-за двух косяков дикой травы, которая спокойненько произрастает в Техасе по воле Господа Бога - А над книжной полкой фото, где мы стоим с ним, взявшись за руки, давным-давно, на солнечной улице. Я спешу объяснить Коди, что произошло год назад, когда тюремный уполномоченный по делам религии пригласил меня прочитать в Сан-Квентине лекции на религиозную тему - Дейв Вейн должен был отвезти меня и ждать снаружи, пока я войду, наверное, пряча под пальто бодрящую с похмелья бутылку, здоровенные охранники проведут меня в учебную комнату тюрьмы, где будет сидеть не меньше сотни зеков, и, очевидно, Коди в первом ряду - А я начну с того, что сам однажды сидел и не имею права читать им тут лекции о религии - Но все они одинокие заключенные и им наплевать, о чем я говорю - Все уже было продумано, все мелочи, но вместо этого в то знаменательное утро я проснулся на полу мертвецки пьяный, уже полдень и слишком поздно, вот и Дейв Вейн тут же, "Вилли" ждет нас на улице, чтобы везти на лекцию, но поздно - Правда сейчас Коди говорит:" Да все в порядке, приятель, я же понимаю" - Хотя вместо меня это сделал наш друг Ирвинг, прочитал лекцию, но он более" общественник", чем я, и может все это делать, может пойти туда и читать свои безумные стихи, заставить тюремный двор гудеть от волнения, и все-таки, я думаю, ему не стоило делать этого после всего, что сл