страны". Разумеется, обер-лейтенант Крафт и думать не мог, что его поведение находится под огнем столь сокрушительной критики. Как ни в чем не бывало он продолжал зачитывать, и следует сказать, к безграничной радости большинства фенрихов, строчки из их сочинений. - Наш Бемке излил на бумаге целый вулкан чувств. Он пишет: "...И вот она удалилась от Вас, высокоуважаемый господин Крафт. Она была такой юной и юной увяла. И я вместе с Вами тяжело переживаю утрату. Трудно перенести эту потерю, но уж так суждено..." Даже после прочтения этой цитаты, встреченной бурным хохотом, фенрих Хохбауэр не отказался от надежды серьезных перемен в обучении. К этому были многие основания. Могло случиться так, что никакой кузины не было и в помине, да и само составление некролога и соболезнования были не чем иным, как ширмой. Таким образом сам Хохбауэр (внутренне) был готов позитивно оценить результаты этого занятия. Он ерзал на месте и не спускал глаз с обер-лейтенанта, показывая тем самым, что очень хотел бы, чтобы его спросили. Однако Крафт, казалось, не замечал его. Он не только не прочел вслух ни одной цитаты из работы Хохбауэра, но даже не задал ему ни одного вопроса. Можно было подумать, что Хохбауэр вообще не существовал для Крафта. Офицер-воспитатель зачитал фенрихам еще семь или восемь цитат из их сочинений, чем вызвал у них еще большее оживление. И тут Хохбауэру пришла на ум мысль, что, видимо, таким образом он намеревался поймать фенрихов. Хохбауэр решил в их же собственных интересах встать на их защиту. - Должен признаться, что я глубоко тронут вашими работами, - еще раз сказал обер-лейтенант, а затем сухо, не меняя выражения лица, добавил: - Судя по вашим соболезнованиям, смерть, как таковая, должна доставлять удовольствие. Это высказывание воспитателя, вернее, большую его часть, Хохбауэр занес в свою записную книжку, а затем еще раз оценивающим взглядом посмотрел на обер-лейтенанта. Следующая тема занятий касалась вопроса о дисциплинарных взысканиях: их формулировки, объявления и приведения в исполнение. Правда, сам офицер-воспитатель прислонился спиной к задней стенке аудитории и безразличным взглядом уставился прямо перед собой в пустоту, заставив одного из фенрихов вслух читать выдержки из устава. Сам же он явно скучал и даже время от времени лениво позевывал. - Читайте громко, - произнес Крафт спустя несколько минут, - а не то все здесь заснут от тоски. А Хохбауэр тем временем мысленно продолжал подводить свой баланс. При этом его осенила мысль, что вот-вот должно произойти нечто значительное, что при его помощи, как одного из лучших слушателей курса, должно повлиять на весь ход учебного процесса. Для этого, ему казалось, у него имелись неплохие возможности, так как начальник потока капитан Ратсхельм со свойственной ему симпатией стоял на его стороне. А капитан Федерс, преподаватель тактики, выставлял Хохбауэру за его работы самые высокие оценки. С майором же Фреем, начальником курса, он вообще был, так сказать, на короткой ноге. Единственным человеком, который являлся крупным препятствием на его пути, был этот несносный обер-лейтенант Крафт. - Однако это нельзя откладывать в долгий ящик, - проговорил Хохбауэр, и при этом так громко, чтобы его слова были услышаны обер-лейтенантом Крафтом. Фенрихи, сидевшие поблизости от Хохбауэра, еще ниже нагнулись над своими столами, как бы демонстрируя этим, что они заняты выполнением задания. Глядя на них, Хохбауэр презрительно рассмеялся. - Если вы что-то хотите сказать нам, - громко произнес Крафт, не трогаясь со своего места, - то скажите достаточно громко, чтобы вас все слышали, Хохбауэр. Ну-с, что вы хотели нам заявить? - Ничего, господин обер-лейтенант, - ответил фенрих. - Выходит, вы признаете, что вам нечего нам сказать! Это уже само по себе кое-что. К тому же это звучит вполне убедительно. Таким образом, вопрос остается открытым, так как неясно, о чем, собственно, идет речь? - Скажи, Хохбауэр, наш обер-лейтенант Крафт имеет что-нибудь против тебя? - спросил своего друга по комнате Амфортас, когда они остались вдвоем. - Это я имею кое-что против него, а он заметил, и это пришлось ему не по вкусу, - ответил Хохбауэр, стараясь продемонстрировать при этом свое полное безразличие. В комнате, кроме них, никого не было: только что начался обеденный перерыв, и для задушевного разговора более удобный момент трудно было подыскать. Разговор этот происходил при обстоятельствах, когда Хохбауэр великодушно разрешил Амфортасу помочь стащить с него сапоги. Тот зажал сапог между ног и даже позволил Хохбауэру упереться ногой в его зад. Более того, Амфортас пытался создать более непринужденную атмосферу для разговора и потому спросил: - А что он, собственно, может тебе сделать, это с твоими-то связями? Хохбауэр позволил присесть Амфортасу на краешек своей койки. Тот воспринял это как награду и благодарно улыбнулся, так как умел ценить благосклонность Хохбауэра, часто получавшего из дома посылки с дефицитными продуктами. Эти посылки собирали вокруг него довольно тесный кружок друзей, а они в свою очередь могли поделиться своими знаниями, обеспечив выполнение домашних заданий. Все это и составляло основу великолепных связей Хохбауэра. - То, что ты только что назвал связями, не падает как манна с неба, - заметил Хохбауэр все еще улыбающемуся Амфортасу. - Для того чтобы их иметь, необходимы особые предпосылки или качества, как то: умение, способности, особые таланты. - Все это у тебя есть! - заверил Амфортас друга, тайно надеясь, что ему удастся списать у него очередное задание по тактике, которая ему всегда давалась с большим трудом. - Тут ты абсолютно прав, - наигранно выдержав паузу, заметил Хохбауэр, - в тактике меня считают одним из лучших слушателей. - Ты и есть самый лучший! - поспешил заверить его Амфортас. - Этого никто не собирается оспаривать. - И я не собираюсь спорить по данному поводу, - чистосердечно признался Хохбауэр. - Что же касается начальника нашего потока, я имею в виду капитана Ратсхельма, то я с ним, так сказать, на дружеской ноге. Амфортас согласно кивнул, давая понять, что ему об этом прекрасно известно, а затем сказал: - Кто-кто, а уж он-то сможет за тебя постоять! При этих словах Хохбауэр скользнул по лицу друга холодным, испытующим взглядом, но ничего, кроме дружелюбного выражения, не прочел на его лице. - Капитан Ратсхельм и я, - продолжал Хохбауэр, - оба стараемся по всем правилам, понятно тебе? - Разумеется, понятно! - словно эхо отозвался Амфортас. - А вот обер-лейтенант Крафт мне почему-то не нравится, - сказал Хохбауэр, а затем неожиданно спросил: - Может быть, он тебе нравится? Амфортас незамедлительно заверил в противном. У него с Хохбауэром не было расхождений во мнениях, по крайней мере до тех пор, пока он находился в его непосредственном окружении. Уж если Хохбауэр со своим умом так считает, то ему и беспокоиться нечего. Как бы ни был силен этот Крафт, но Хохбауэр-то к нему, Амфортасу, ближе стоит. - А ты не находишь, Амфортас, что наш обер-лейтенант Крафт распространяет несколько странные идеи, а? Амфортас находил это тоже. - Можно сказать даже, что его идеи более чем странные. - Ты, видимо, имеешь в виду легкость, с которой он говорит о человеческой смерти, не так ли? - Да-да, разумеется! - Выходит, и у тебя сложилось впечатление, что для него не существует ничего святого, ни рейха, ни даже фюрера? - Точно так! - машинально согласился Амфортас. - А раз это так, - в голосе Хохбауэра появились требовательные нотки, - изложи все это на бумаге. Ну, скажем, в форме рапорта или донесения. - Но... - жалко пролепетал ошеломленный фенрих, вытаращив испуганно глаза. - Но ведь этого нельзя... - Можно, Амфортас, можно и нужно. Это я тебе говорю со всей серьезностью. Напиши подробно все, что ты мне только что сказал. Бумагу эту я возьму себе. - Ну а что будет дальше, Хохбауэр, после того как я это сделаю? - А в дальнейшем, Амфортас, ты должен целиком положиться на меня. В конце концов, ты мой друг и коллега. - Проговорив это, Хохбауэр смерил друга презрительным взглядом. - Или, быть может, ты не хочешь? - Нет, - с трудом произнес Амфортас. - Я этого не могу сделать. И ты не должен требовать от меня этого. Хватит подлостей! Хохбауэр осмотрелся вокруг, хотя, кроме них, в комнате все еще никого не было и им никто не мог помешать, так как обеденный перерыв все еще не кончился. К тому же двое остальных обитателей этой комнаты в тот день находились в наряде. Фенрих Хохбауэр схватил Амфортаса за грудки, слегка оторвал от пола, а затем с силой бросил наземь, да так, что тот перелетел через две табуретки. В тот же миг Хохбауэр подскочил к нему и, снова схватив за китель, так тряхнул, что затрещали нитки на швах. Приподнятый с полу, Амфортас увидел над собой бледное, холодное, словно окаменевшее лицо Хохбауэра и уже был готов сделать то, что от него требовали. При этом Хохбауэр пронзительным голосом не сказал, а, скорее, отрезал словно бритвой: - Не вздумай еще раз сказать подобное! А то, видите ли, я от него требую подлости! Забудь это дело с лейтенантом Барковом, а не то я тебе покажу! И только проговорив это, фенрих Хохбауэр расцепил пальцы руки, которой он держал Амфортаса за грудки, а вслед за этим этой же рукой наотмашь отвесил ему одну за другой две звонкие пощечины. И лишь после этого он повернулся кругом и направился к своему шкафчику. Спокойным, но твердым движением руки он достал полевой устав с грифом "Для служебного пользования". Раскрыв его наугад, он углубился в чтение. В душе Хохбауэр был глубоко убежден в том, что он действовал совершенно правильно. "Внушительный призыв к мужеству и чести, - считал он, - время от времени необходимо бросать, так как человек по своей природе слаб и постоянно подвержен всевозможным соблазнам до тех пор, пока не попадет в спокойный и верный поток". Сев к столу, фенрих Хохбауэр начал писать письмо, даже не удостоив взглядом Амфортаса, который с горящим от пощечин лицом все еще стоял на том же месте. Письмо это он писал своему отцу, коменданту Оренсбурга, и начиналось оно вполне безобидно. В самом начале Хохбауэр сообщал папаше общие сведения, не связанные с основным смыслом письма, затем он заверил его в своем полном здравии. И лишь после этого пошли возвышенные строчки о значении великогерманского национал-социалистского патриотизма. А уж затем Хохбауэр начал осторожно подбираться к самому главному: он поинтересовался состоянием здоровья брата отца, который занимал один из ответственных постов в министерстве юстиции, а тот, в свою очередь, имел племянника, служившего в штаб-квартире фюрера, и был лично хорошо знаком с генеральным прокурором армии. Далее Хохбауэр писал буквально следующее: "Учась в военной школе, я познакомился со многими офицерами - начальниками, достойными полного уважения, и среди них, например, начальником потока капитаном Ратсхельмом, но тут же я натолкнулся на одного такого офицера, деятельность которого и поступки меня по-настоящему огорчили, и не только меня, но и многих фенрихов. Я вынужден характеризовать этого офицера как своего рода разрушителя, да иначе его поведение и назвать нельзя. Этот человек не только склонен к садизму, прежде всего он позволяет себе неблагожелательно высказываться о германском народе, рейхе и фюрере, к тому же еще с такой завуалированной хитростью, которую подчас и разгадать-то бывает невозможно. Я считаю, что такие типы не могут быть офицерами и уж тем более они не имеют права занимать ответственные должности. В данном конкретном случае речь идет о некоем обер-лейтенанте Карле Крафте, занимающем в настоящее время должность офицера-воспитателя 6-го потока в военной школе N_5". В конце своего письма Хохбауэр снова упомянул о кое-каких мелочах, поделился несколькими замечаниями, не имеющими никакой связи с главным, о чем писалось в письме, затем, пожелав здоровья и благополучия родным и близким, написал: "Хайль Гитлер!" А в постскриптуме приписал следующее: "Передай мой самый сердечный привет твоему брату, а моему уважаемому дядюшке из министерства юстиции. Полагаю, он будет рад, если ты покажешь ему это письмо. Остаюсь и впредь любящим тебя сыном". Заклеив столь важное послание, Хохбауэр невольно подумал о том, каким образом ему и впредь принуждать своих коллег к верности себе. Мысленно он спросил самого себя о том, может ли он с Андреасом поступить точно так же, как с Амфортасом, а также о том, каким образом ему лучше всего завербовать на свою сторону Крамера. Пока Хохбауэр размышлял обо всем этом, в комнату вошел дежурный фенрих и положил на стол пакет с книгами. - Хохбауэр, - сказал дежурный фенрих, - капитан Федерс приказал вам сегодня под вечер отнести эти книги фрау Фрей. Капитан Федерс просил передать, что она ждет вас. - Хорошо, - произнес Хохбауэр, делая вид, что ему это совершенно безразлично, чувствуя в то же время, как всего его распирает от гордости и удовлетворения. - Положи книги вон туда, на стол. - Ты говоришь об этом так, как будто это самое что ни на есть обыкновенное дело, - с изумлением заметил Хохбауэру дежурный фенрих. - Для меня лично в этом нет ничего удивительного, так как я уже не раз бывал на квартире начальника курса, более того, меня там даже чаем угощали. Дежурный фенрих даже присвистнул от удивления, так как он умел ценить подобные вещи. А сам факт, что это приказание отдавалось через капитана Федерса, красноречиво свидетельствовал о их связи! Честь и слава этому Хохбауэру! Сам Хохбауэр также рассматривал это поручение как своего рода поощрение. Так капля по капле вокруг него собирались знаки признания: симпатия Ратсхельма, признание Федерса и даже, быть может, благоволение самой супруги господина майора, которая пользовалась большим влиянием. А все это, вместе взятое, могло дать ему в руки завидные козыри. - Ну так что, Амфортас, - обратился Хохбауэр к коллеге, рассматривая переданные ему книги, - смогу я получить от тебя желаемую бумагу или нет? - Да, конечно, - устало ответил Амфортас, на которого сильно повлияло то, что сам Федерс начал благоволить к Хохбауэру. - Надеюсь, ты используешь ее с толком. - Об этом ты можешь не беспокоиться, - ответил ему Хохбауэр, любовно поглаживая пакет с книгами. После обеда время у фенрихов обычно проходило очень быстро, хотя Хохбауэру на этот раз казалось, что оно тянется медленно. В тот день по плану проходило тактическое занятие на ящике с песком по теме "Взвод в наступлении". Все, что нужно было знать по данной теме, опытные фенрихи схватывали, можно сказать, на лету и могли ответить в любое время безо всяких затруднений. Сидя на занятии, Хохбауэр думал о своем: прежде всего о Фелиците Фрей и о тех возможностях, которые он мог приобрести с ее помощью. Даже Крафт, проводивший занятия, не мог помешать Хохбауэру мечтать. Занятие на ящике с песком кончилось так же неожиданно, как и началось. Обер-лейтенант был более чем краток: - На сегодня все! - и тут же исчез. - Готов биться об заклад, - заметил Хохбауэр по этому поводу, - наш воспитатель не имеет ни малейшего представления о том, как должен вести себя настоящий офицер. Однако никто спорить с Хохбауэром не собирался: ни желания, ни времени для этого ни у кого не было. - Наш Крафт всего дважды был на квартире у майора Фрея, а я сегодня пойду туда уже в третий раз. Разве это ничего не говорит? Окружавшие Хохбауэра фенрихи удивлялись и одновременно завидовали ему. Они смотрели на своего "предводителя", следя за каждым его движением. После занятий, готовясь к визиту к фрау Фрей, Хохбауэр даже сменил носки, затем тщательно протер одеколоном подбородок, на котором, собственно, еще и щетина не успела отрасти. Однако он отказался взять чистый носовой платок, который ему любезно предлагал Амфортас. - Видишь ли, мой дорогой, - начал дружелюбно Хохбауэр, - носовой платок предназначен для вытирания соплей или слез, а у меня не может быть ни того, ни другого! Схватив пакет с книгами, Хохбауэр сначала намеревался направиться к обер-лейтенанту Крафту, чтобы доложить тому, как это и предусматривалось уставом. - Итак, камераден, - ехидно заметил он коллегам, - вот мы и посмотрим, кто же имеет больше веса: преподаватель тактики или же офицер-воспитатель. Фенрих Хохбауэр нашел обер-лейтенанта в канцелярии, где он сидел, склонившись над столом. Однако Крафт вовсе не работал, как могло показаться сначала. Он всего-навсего рассматривал бутерброд с сыром, прежде чем съесть его. Хохбауэр застыл по стойке "смирно" и доложил: - Прошу разрешения, господин обер-лейтенант, выйти в город. Господин капитан Федерс поручил мне отнести книги для фрау Фрей. - Хорошо, - проговорил небрежно обер-лейтенант, не отрываясь от своего занятия. В течение нескольких секунд Хохбауэр не мог побороть родившегося в нем удивления. "Как же так, - думал фенрих, - отпустить в городское увольнение без проверки внешнего вида, отпустить, даже не задав ни одного каверзного вопроса, даже нисколько не постращав? Удивительно, да и только! Что бы все это могло значить? Неужели обер-лейтенант Крафт потерял ко мне всякий интерес?" Все эти мысли сильно занимали Хохбауэра, когда он спускался с холма, приближаясь к небольшому городку. Поведение Крафта было загадочным, так как он отличался способностью неожиданно и хитро маневрировать, становиться равнодушным, уметь убеждать, осторожно избегать давления на себя со стороны других, умел хитро вести себя даже при проигранной игре. Короче говоря, он был способен на многое, вернее говоря, на все! Менее всего он был способен полностью доверять другим, что, собственно, и омрачало мысли Хохбауэра. Однако от плохого настроения фенриха не осталось и следа, как только он увидел Фелициту Фрей: ему улыбалась дама очаровательная и зрелая, знающая себе цену и в то же время доступная. - Милости прошу, мой дорогой, - сказала она Хохбауэру. - Очень и очень рада видеть вас. Фенрих с юношеским пылом поклонился и, изящно наклонившись, поцеловал ей руку, млея от удовольствия. Когда Хохбауэр выпрямился и взглянул на майоршу, то заметил, что Фелицита слегка зарумянилась. - Для меня настоящий подарок, что я могу находиться здесь, - заверил юноша, сияя от удовольствия. - А для меня это большая радость. Сначала разговор зашел о книгах. При этом было выпито по рюмке густой мадеры, любимого напитка майора. Однако в последнее время доставать мадеру становилось все труднее и труднее, и теперь она подавалась в этом доме лишь в исключительных случаях. И хотя Хохбауэр точно не знал, какая именно честь была ему здесь оказана, он все же чувствовал это по нежным взглядам фрау Фрей. - Если вы желаете чашку чая, - проговорила фрау, - я охотно приготовлю его, только вам придется немного подождать. Я одна в квартире: моя племянница уехала и вернется только поздно вечером, а супруг, как обычно, занят на службе. Генерал проводит снова какие-то учения, а они, как правило, ранее полуночи не кончаются. - Да, - робко проронил фенрих, - это так. - Значит, вы хотите чая? - обрадованно переспросила любвеобильная фрау. Хохбауэр посмотрел на Фелициту: он не совсем ясно ее понял и потому еще раз склонился над ней. - Вы хотите чашку чая? - переспросила Фелицита, слегка смутившись. - Я, многоуважаемая фрау, всегда дорожу вашим гостеприимством. Тут они снова заговорили о книгах. Правда, на этот раз речь зашла о книгах, в которых описывались жестокие бои и блестящие победы, говорилось о германском духе, о мужской силе и женской красоте. - Да, нечто возвышенное, если так можно сказать, императорское, бывает свойственно отнюдь не только лицам императорской семьи; бывают люди, которые просто-напросто по-императорски думают. - Вы очень правильно сказали, милостивая государыня! - поспешил заверить супругу Фрея фенрих Хохбауэр. - И в наше время, разумеется, имеются такие исключительные лица, хотя они и не носят благородных имен. Так они и беседовали, электризуя друг друга взглядами. Постепенно сгустившиеся сумерки отбрасывали густые тени от мебели, погружая все в приятный полумрак. Чтобы не разрушить интимного настроения, фрау Фелицита зажгла желтую свечу, при свете которой налитая в рюмки мадера таинственно отливала золотом. Содержимое бутылки постепенно подходило к концу. Однако оба собеседника были готовы продолжать приятную беседу, правда, переменив тему. Разговор зашел о императрицах и их пажах, которыми они могли распоряжаться по собственному усмотрению. - Об этом неоднократно писали и пишут самые лучшие писатели нации, - заверил Хохбауэр, ощупывая счастливыми глазами тело фрау. - Вы считаете, что подобное можно встретить и в наше время? - Вот именно, в наше время в особенности, так как настоящее великое сейчас превращается в нечто масштабное, когда даже сама любовь служит делу борьбы за нашу победу. Фелициту Фрей, казалось, окрылили эти слова. Свет свечи окрашивал всю обстановку, в которой находилась эта пара, в золотые тона; один из них чувствовал себя пажом, а другая - императрицей. Фрау протянула юноше руку. И он схватил ее, прижав к своему разгоряченному лицу. Словно загипнотизированный, Хохбауэр, будто ища поддержки и защиты, медленно двигал свою руку вверх, пока не достиг плеча, и все это он проделал молча, не проронив ни единого звука, с нежным и подобострастным упорством и даже нажимом. Начиная с этого момента Фелицита Фрей забыла обо всем на свете, кроме, разумеется, самой себя и своего пажа, который увивался вокруг нее. Комната, в которой они находились, как нельзя лучше располагала к проявлению чувств, тем более что господина майора дома не было... Позже, значительно позже Фелицита сказала: - Вот, возьми мой платок! Хохбауэр и не собирался пользоваться собственным платком, который никак не подходил для подобной ситуации. Дело в том, что, уходя из казармы, он забыл положить в карман чистый платок. Платком, как он до этого говорил, можно вытирать только сопли и слезы, а тут он убедился в том, что его вполне можно использовать и для совершенно другой цели. Он послушно взял голубой батистовый платок и, бросив беглый взгляд на замысловатую вязь монограммы "ФФ", использовал его по назначению, а затем сунул в карман в качестве трофея. 26. ВЕЧЕР СРЕДИ КОЛЛЕГ - Послушай, а что ты скажешь, если мы организуем дружескую пирушку, а? - спросил фенрих Крамер. - Вернее говоря, дружескую попойку, не так ли? - поправил его фенрих Меслер. - Я не против. Главное, чтобы напитков было достаточно, все же остальное образуется само собой. - Я думаю о том, - уклончиво заметил Хохбауэр, - как бы нам опять не пришлось сидеть вместе с какими-нибудь хулиганами. - Друзья! - воскликнул фенрих Крамер. - Сейчас речь идет не просто о пьянке, да еще с дракой, а всего-навсего о дружеской пирушке, а дружбу, как известно, нужно крепить. - А раз так, - заметил кто-то из фенрихов, - то пусть так оно и будет. - А этого никак нельзя избежать? - спросил Амфортас, инспирированный Хохбауэром. - Камераден, - с важностью начал фенрих Крамер, окинув строгим взглядом все учебное отделение, которое сидело перед ним в аудитории, - свое предложение я заранее как следует обдумал, к тому же оно вполне естественно. Фенрихи с усмешкой переглянулись, так как они хорошо знали Крамера: уж если он в чем-то проявлял инициативу, то никому не позволял перехватывать ее у себя, особенно тогда, когда речь шла о дружеской пирушке или же о подобном проведении свободного времени; тут-то его фантазия не знала границ, тут он мог выступать как руководитель отделения, права которого никто не смел оспаривать. - Дело обстоит так, - продолжал Крамер, - что мы должны еще более крепить наши дружеские связи. Но кроме всего этого мы должны пригласить на свой вечер капитана Федерса и обер-лейтенанта Крафта с целью создания полезной и гармоничной атмосферы, да еще перед аттестацией. Эти слова прозвучали как решающий аргумент. - Таким образом, - заключил Крамер, - мое предложение, как я вижу, принимается единогласно. Ничего другого я, собственно, от вас и не ожидал. Тот же, кто осмелится не пойти на такой вечер, докажет этим, что он не дорожит дружбой с нами. Я полагаю, что ни один из вас не пожелает оказаться под подобным подозрением? Итак, каждый из вас обязан явиться на вечер! - Мы позволим себе, господин капитан, пригласить вас на наш скромный дружеский вечер! Эти слова, обращенные к капитану Федерсу, фенрих Крамер произнес перед строем всего учебного отделения. Преподаватель тактики сразу же разгадал причины, которые двигали фенрихами. - Ага, вы хотите меня умаслить, - по-дружески заметил капитан, - тем более перед вашей аттестацией. - Этот дружеский вечер, - смело попытался заверить офицера Крамер, - был запланирован нами давно. - Зато сейчас вы выбрали довольно-таки подходящее время, не так ли? - Капитан Федерс рассмеялся. - Вы можете пригласить меня хоть на званый обед, на котором вы будете стоять на голове, весь вечер петь "Хорст Вессель", однако все это ни в какой мере не отразится на моих оценках ваших достижений. А так, пожалуйста, сегодня вечером я беседую с вами по учебному материалу, а завтра утром - вы испытаете свое счастье. Из этого разговора стало ясно, что промежуточной аттестации фенрихам не избежать, так или иначе им придется отчитаться за свою работу по сегодняшний день. Разговор учеников с педагогом поставил все точки над "и". - Приходите ко мне по одному, - проговорил капитан Федерс, опустившись на стул в углу. - Каждому я отпускаю три минуты. Капитан Федерс провел опрос и на этот раз так, как от него можно было ожидать. Опросив каждого, он довольно откровенно дал понять фенрихам, что ни один из них не достоин быть офицером. - Один за другим все ко мне! - распорядился после этого обер-лейтенант Крафт. Офицер-воспитатель проводил промежуточную аттестацию в своей комнате. В отличие от Федерса он явно не спешил и вел неторопливый разговор с фенрихами. - Мой дорогой друг, - так по обыкновению начинал свой разговор с фенрихом Крафт, - сейчас мы с вами попытаемся выяснить, что мы можем сказать друг другу. После этого офицер-воспитатель задавал фенрихам несколько вопросов, которые звучали вполне безобидно, что сбивало опрашиваемых с толку. - А чего вы, собственно, ждете от этого дружеского вечера? - поинтересовался Крафт. Большинство фенрихов ожидало всего самого хорошего. Они рассматривали дружбу, как нечто само собой разумеющееся, как проявление настоящего мужского порыва, как истинную солдатскую добродетель, короче говоря, как нечто очень важное, что надлежит беречь в любое время. - А какого вы мнения о дружбе по отношению к тем, кто не является для вас другом? - как бы между прочим поинтересовался обер-лейтенант Крафт. Об это препятствие споткнулись многие. Однако, несмотря на это, Крафт оставался дружелюбным, а его формулировки позволяли надеяться на лучшее. Все фенрихи после разговора с Крафтом ушли довольные. "Все они наполовину ненормальные", - решило большинство фенрихов. - Как всегда, все осталось спорным, - заметил Хохбауэр своим друзьям. И лишь фенрих Крамер высказался определенно: - Все это еще раз подтверждает мою точку зрения относительно того, что действительно настало время еще более укреплять дружбу. Наше приглашение подействовало как чудо, иначе и нельзя рассматривать обнадеживающие результаты, которых мы добились. Во всяком случае, несколько позднее выяснилось, что подобные промежуточные аттестации можно смело сравнить с фатальной неизбежностью. И не только с ней, но и с действительностью, которую иногда нельзя разгадать заранее. В самом конце своего собеседования по случаю аттестации Крафт имел обыкновение говорить следующие слова: "Мой дорогой... (далее следовала фамилия фенриха), если вы и дальше будете так же работать, то можно не сомневаться в исходе вашей учебы". При этих словах воспитателя фенрихам не оставалось ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. В конце концов выяснилось, что, по крайней мере, восемьдесят процентов кандидатов в офицеры благополучно заканчивали подобные курсы, так как война продолжалась и срочно требовала офицерского пополнения. Большего же процента брака в своей продукции фабрика офицеров допустить уже не могла - время настоятельно требовало стабильности в выпуске офицеров. - Во всяком случае, я надеюсь, - продолжал обер-лейтенант, обращаясь в заключение ко всему учебному отделению, - что вы в этих стенах все-таки кое-чему научились. Можете расходиться! - Вы играете чрезвычайно осторожно, - сказал Феликс, который играл под номером "33". - У меня такая манера игры, - ответил обер-лейтенант Крафт, все еще не решаясь сделать следующий ход. Феликс смотрел на своего партнера в одно и то же время рассеянно и внимательно. Его глаза, большие и темные, были красивы. При этом он улыбался, но улыбка его была скорее похожа на застывшую маску. Обер-лейтенант Крафт старался не смотреть на лицо Феликса, а глядел на шахматную доску, лежавшую перед ним, за которой сидел беспомощный субъект в кожаном мешке. И все же N_33 относился к числу счастливчиков: он научился любить книги, понимал кое-что в музыке и умел играть в шахматы. В данном же конкретном случае ему просто здорово повезло. Феликсу позарез нужен был партнер с хорошими связями. Каждый свой ход он объявлял, не нарушая при этом смысла и удовольствия от игры. - Не утомляет ли вас моя манера игры? - спросил его Крафт. - Нет, - ответил Феликс, - поскольку свободного времени у меня очень много. К тому же ваша манера игры в шахматы довольно интересна. - Я знаю, что играю необычно и не придерживаюсь уже опробованных комбинаций. - В этом ваше преимущество, - вежливо согласился с ним Феликс. - Вы умеете, так сказать, удивить своего партнера неожиданным ходом, более того, даже сбить его с толку. Это что, ваш расчет или же чистая случайность? - Я думаю, что это и есть моя манера игры. Обменявшись такими репликами, оба некоторое время играли почти молча. Лишь иногда Феликс бросал короткие замечания, называя комбинации или же подкрепляя ход его буквенно-цифровым обозначением. Они одни сидели в комнате между белыми стенами, освещенными с потолка ярким светом. Зрение у игрока N_33 было, видимо, ущербным, так как глаза у него постоянно слезились. Время от времени он наклонял голову, чтобы незаметно вытереть выкатившуюся из глаза слезинку. - Зачем вы здесь находитесь? - неожиданно спросил Феликс. - Затем, чтобы играть с вами в шахматы, - проговорил Крафт, передвигая своего слона на четыре клетки вперед. При этом он застегнул свой врачебный халат, который всегда надевал поверх формы. - Теперь ваш ход. - Что у вас за ранение? - поинтересовался Феликс, понимая, что тот не мог быть нераненным. Каждый, кто находится в этом помещении, имел награды. И даже если внешне нельзя было заметить, в чем заключалось ранение того или иного лица, можно было смело предполагать, что у каждого что-то да отсутствует: у одного - часть легкого, у другого - часть желудка. Вполне возможно, что у кого-то в теле бродил осколок. Возможно, кто-то потерял чувство равновесия. - Не будем об этом говорить, - заметил Крафт. - Лучше займемся игрой. - Скажите, а у вас порой не бывает чувства этакой полной бессмысленности? - спросил Феликс. - Околачиваться здесь было бы не столь трудно, если бы человек хоть как-то мог объяснить самому себе причину, почему он поступил так, а не иначе. Предположим, я взорвал мост для того, чтобы спасти жизнь другим, а во время этого все и случилось, то есть меня ранили, а почему бы и нет? Разве такого не могло быть? Или, к примеру, прямо перед строем солдат я бью генерала по физиономии, меня за это, разумеется, расстреливают, но тут я по крайней мере знаю, за что именно. А ведь я ничего подобного не делал, а просто-напросто спал, а когда проснулся, я уже оказался в таком положении, в каком вы меня сейчас видите. - Вы далеко не единственный человек, мимо которого смерть прошла тогда, когда он спал, - объяснил обер-лейтенант Крафт, стараясь придать голосу равнодушную окраску. - А вы? - спросил Феликс. - Что произошло с вами? Вы разве не думали над тем, почему или ради чего вы оказались изувеченным? - У меня, к сожалению, пытались выцарапать мозг, - сказал обер-лейтенант Крафт. - Но это еще не самое плохое, что может быть. Правда, для большинства из нас мозг так или иначе является лишней частью организма. Только вы внимательно следите за игрой: вашему ферзю грозит опасность. Я объявляю вам шах. - Я уже не могу внимательно следить за игрой, - признался Феликс, - у меня сильно слезятся глаза. Давайте сегодня на этом закончим партию, если вы не возражаете, конечно. - Я не возражаю. - Значит, мы заговорили о мозгах, - проговорил Феликс с закрытыми глазами. - Неужели и вы прожили свою жизнь бессмысленно? Или, быть может, вы спасли жизнь товарищу, защитили детей и женщин или вообще сделали что-то такое, что имело глубокий смысл? Или же и вы совершали только то, что иначе как бессмысленным и назвать нельзя? А? - Давайте закончим игру, - предложил обер-лейтенант Крафт. - Знаете, если я еще буду способен на что-нибудь, - сказал Феликс, - то я попытаюсь, чтобы остаток моей жалкой жизни обрел смысл, попытаюсь сделать что-нибудь такое, как, например: рассказать правду о чем-нибудь, разоблачить убийцу, умереть, спасая другого, сохранить нечто прекрасное, задушить ложь, посадить сад. Вы меня понимаете? - Да, - согласился с ним Крафт. - Нечто подобное хочется сделать и мне. - Дружеский вечер объявляется открытым! - Все учебное отделение в полном составе собралось в кабачке "Пегий пес". То, что выбор пал именно на этот кабачок, Крамер счел особенно удачным, так как таким образом им представлялась возможность отпраздновать очень важное событие, заключающееся в ловком обходе опасной "подводной скалы", что было бы просто невозможно, если бы Ротунда не изменил своих показаний. И сам факт, что они снова сидели не где-нибудь, а в "Пегом псе", воспринимался не иначе как полный триумф. - Я докладываю господам офицерам! - произнес Крамер. При этих словах все учебное отделение вскочило как один человек, а его командир подошел к Федерсу и Крафту и, остановившись перед ними, застыл по стойке "смирно", глядя прямо через офицеров, словно оба они были прозрачными. Это был своеобразный тактический ход. Крамер никак не хотел показать, что он может предпочитать одного офицера другому. Свой доклад он отдал сразу им обоим. - Вот мы и собрались вместе, - заметил Федерс, обращаясь к Крафту. Все уселись рядком, друг возле друга, по краям на скамейках фенрихи учебного отделения "X", а в середине, на почетном месте, - их преподаватель тактики и офицер-воспитатель. Все выглядело прямо-таки торжественно: гладко выбритые лица фенрихов, напомаженные прически, тщательно отутюженная выходная форма, а брюки, видимо, полежали всю ночь под матрасом. Разговаривали все спокойно, лица светились радостью, движения были размеренными, короче говоря, все было великолепно! Так это обычно делалось на общих обедах в присутствии офицера-воспитателя, чему их уже научили. - Камераден, - обратился Крамер к фенрихам, - я предлагаю спеть хором. - Согласны! - охотно отозвались фенрихи. - Можем мы спросить господина капитана, - обратился Крамер к Федерсу, - какой песней мы могли бы его порадовать? - Если вы придаете этому значение, то давайте споем "Люнебургскую степь". - Поем "Люнебургскую степь"! - громко возвестил Крамер. - По специальному желанию господина капитана. Два-три, начали! Фенрихи запели стройно и громко, больше громко, чем хорошо. Капитан Федерс со скупой улыбкой на лице слушал хрипловатое пение услужливых фенрихов. А в широко раскрытых дверях стоял хозяин кабачка Ротунда и с явно наигранным удовольствием слушал пение своих гостей, которых он никак не мог себе представить такими мирными: сидят такие милые, солидные, благовоспитанные молодые люди, в которых просто невозможно узнать тех самых дебоширов, что всего лишь несколько дней назад разгромили его заведение, да еще за какие-то считанные минуты. Сейчас же они орали "Люнебургскую степь", энергично раскрывая и закрывая свои сорок ртов. И в то же самое время сорок пар глаз внимательно следили за реакцией на пение их офицеров. Заметив, что и преподаватель тактики и офицер-воспитатель, кажется, довольны ими, фенрихи повеселели и приободрились. По крайней мере ни один из офицеров не проявлял и капли агрессивности. Конец песни прозвучал радостно и энергично. - Слово предоставляется господину капитану Федерсу! - провозгласил громко Крамер. Федерс на миг задумался, затем поднялся с места и своим обычным тоном, разве что несколько мягче, сказал: - Хотя я здесь и не просил никого предоставлять мне слово, поскольку тут нет человека, который мог бы лишить меня этого, но раз уж я встал, то я не хотел бы пропустить лишнюю возможность, чтобы не обратить ваше внимание на небольшой нюанс. А именно на тот факт, что все вы находитесь не на занятии по тактике, что, по-видимому, особенно всех вас радует. А как частное лицо, в данном случае я хотел бы сказать вам следующее. Пусть никто из вас не пытается гордиться великими достижениями, не употребляет высокопарных слов и не считает себя сверхчеловеком! Лучше не доверяйте всем и каждому, и в первую очередь самим себе, так как сейчас на каждом шагу злоупотребляют человеком. А теперь забудьте все это, если, конечно, можете, по крайней мере до завтрашнего утра. Фенрихи делали вид, что они внимательно слушают своего преподавателя, а некоторые из них даже кивали, как бы подтверждая правильность сказанного им, хотя вряд ли хоть один из них понимал, услышал ли он глупость или же нечто умное. В подобных сомнительных случаях было принято делать задумчивый вид, который никак нельзя было бы истолковать как неоптимистичный и легкомысленный. Все фенрихи выпили за здоровье капитана Федерса, предварительно получив от него разрешение на это. Затем снова встал Крамер, который все время следил за ходом вечера, продуманным им до мельчайших деталей. Повернувшись к Крафту, он заговорил словами, которые были заранее обдуманы: - А теперь мы хотели бы попросить господина обер-лейтенанта назвать нам его любимую песню и разрешить нам спеть ее. - "В поле, на жесткой земле", - ответил Крафт. Крамер, довольный, улыбнулся, так как он ожидал, что Крафт назовет именно эту песню, и потому еще до вечера несколько раз прорепетировал ее с фенрихами. Крамер еще раньше заметил, что обер-лейтенанту почему-то нравится эта песня, быть может, потому, что другой он просто не знал, да это было уж и не так важно, главное заключалось в том, что тот высказал желание и отделение, которым он командовал, могло его выполнить. Все пели с таким чувством, что, казалось, вот-вот заплачут от умиления. - Этак и завыть можно, - тихо прошептал Меслер, обращаясь к своим соседям по столу. - Дайте мне кто-нибудь носовой платок, а то мне свой на это жаль, к тому же он у меня один-единственный и находится в белье. Некоторые из фенрихов, и среди них, разумеется, поэт Бемке, были по-настоящему тронуты песней: "В поле, на жесткой земле, растянусь я усталый!.." Даже сам Крафт слушал далеко не без сочувствия, в этом можно было не сомневаться: он размечтался о сугубо личном, тронутый меланхоличной мелодией, которая представляла собой искусную смесь церковного псалма с народной песней. Под такую никак нельзя было маршировать. Как только утихли последние слова песни, так растрогавшей всех, Крамер снова решил взять бразды правления в свои руки. - Господин обер-лейтенант, разрешите предоставить вам слово. - Ваше здоровье! - ответил Крафт. Сказав это, он, чтобы отрезать все пути к многословию, поднял бокал и, кивнув фенрихам, которые даже не успели опомниться, выпил его до дна. Всех это несколько насторожило, но зато и заметно оживило. - А теперь можно курить и разговаривать, - проговорил Крамер, обращаясь к фенрихам. Все сразу же заговорили, довольно оживленно, но все же не чересчур громко. Причем разговор их был совершенно безобидным, ни одно слово не могло покоробить слуха офицеров. Время от времени они что-нибудь пели, поскольку пение являлось лучшим способом избежать какого-нибудь упущения, да и сами песни, которые они пели, были лишены каких бы то ни было грубых сексуальных выражений и не носили ни малейшего намека на политику. Именно поэтому у всех было хорошее настроение. Однако, как бы там ни было, в душе все очень обрадовались, когда капитан Федерс и обер-лейтенант Крафт начали прощаться с ними. - Если вы еще раз пожелаете разгромить какой-нибудь кабачок, - с усмешкой проговорил капитан Федерс, - то сначала подумайте о том, к каким последствиям это может привести. Подумайте и о том, кто же из вас будет выступать в роли козлов отпущения, так как позже, когда вы предстанете перед полицией, вам уже должна быть ясна общая картина положения. Самым верным способом искупления вины пока все еще является война. С ее помощью можно урегулировать все на свете. Гораздо легче, прикрываясь именем справедливости, мира или свободы, сжечь дотла какую-нибудь деревню или же стереть с лица земли город, чем разбить от избытка чувств винную бутылку. Перед своим уходом из кабачка обер-лейтенант Крафт сказал своим питомцам: - Ровно в полночь, друзья, все вы до одного должны быть в казарме, и безо всяких песен, без потасовок и без шума. А теперь желаю вам хорошо повеселиться! - Ну а теперь начинается самая приятная часть вечера! - воскликнул Крамер. Откровенно говоря, такого признания он смело мог и не делать, так как, стоило только офицерам удалиться из кабачка, от степенного поведения фенрихов, а при них они вели себя как подобает в казино, не осталось и следа. Сразу же поднялся страшный шум. Бокалы с вином опустошались с неимоверной быстротой. Прошло всего лишь несколько минут, как первый оратор уже встал ногами на стул. - Камераден! - закричал он. - Наконец-то мы остались одни! Так поднимем же выше наши бокалы! - Камераден, - обеспокоенно проговорил Крамер, - только пусть все будет мирно и прилично! Очень скоро выяснилось, что же именно понимали фенрихи под словом "приличие". Некоторые из них заорали, требуя, чтобы хозяин обеспечил их новой порцией алкогольных напитков, делая ему при этом кое-какие недвусмысленные намеки. Ротунда сразу же все понял и был готов охотнее лить вино, чем быть еще раз свидетелем того, как в его заведении проливается кровь. Однако в первую очередь он ни при каких обстоятельствах не хотел еще раз иметь дело с бургомистром и не собирался еще раз стоять перед генералом. Взглянув бегло на часы, он несколько успокоился, так как до полуночи оставалось немногим более часа. Короче говоря, сколько бы они за оставшееся время ни пили, до опасного состояния опьянения им уже все равно не дойти. - У меня каждый веселится как может, - пообещал фенрихам Ротунда. - Не думайте, что я могу испортить вам настроение. - Долой длинные вступления! - дико заорали фенрихи. Хозяина кабачка как ветром сдуло. Спустя три минуты на столе появился здоровенный кувшин вина, встреченный фенрихами возбужденно-радостным ревом. Крамер еще раз попытался было направить дружескую попойку в нужное русло, скомандовав казарменным голосом: - Камераден, песню! - Поем "В Гамбурге, где я бывал"! - воскликнул Меслер. И не успел Крамер возразить, как все отделение уже затянуло предложенную Меслером песенку. Крамер, разочарованный, уселся на место, понимая, что хотя он и отвлек фенрихов от выпивки, но все же допустил при этом досадную ошибку. Предлагая спеть песню, он должен был заранее подумать над тем, что же именно нужно спеть. Пусть уж теперь орут эту песню, лишь бы только не переходили границ дозволенного и не превращались в свиней. Пение этого гимна легкомысленных девиц еще можно было в какой-то степени простить солдатам, так считал в душе Крамер, но отнюдь не кандидатам в офицеры, за поведение которых он нес полную ответственность. Однако, дабы не нарушать единства общества, Крамер сам подпевал фенрихам. Но когда певцы стали приближаться к тому месту в песне, где речь шла о талере, полученном девушкой за ее работу в подворотне, голос Крамера в общем хоре стал почти неслышен. А когда хозяин кабачка предусмотрительно закрыл дверь в помещение, где сидели фенрихи, чтобы их пьяное пение не обременяло слух немногих посетителей "Пегого пса", сидевших в соседнем зале, командир учебного отделения воспринял собственную ошибку как досадный просчет, который привел его в ярость. - Ты не должен был позволять петь такую песню! - набросился на него Хохбауэр. - Какое тебе до этого дело, дерьмо ты этакое! - заорал Крамер на Хохбауэра, потеряв самообладание, а потеряв его, он уже не мог сдержаться от охватившего его гнева, который так и выплескивался через край. - Но все-таки как-то можно было направить их, - обиженно заметил Хохбауэр. - Если можешь, сделай это сам, - посоветовал ему вконец осоловевший Крамер. - Я давно заподозрил, что ты метишь на мое место, никак тебе не терпится стать командиром учебного отделения. Хохбауэр смущенно замолчал. В душе он, разумеется, мечтал об этом, однако никому никогда не говорил этого. А Крамер за последнее время начал спотыкаться на каждом шагу. Хохбауэр понимал, что было бы неплохо, если бы командиром их учебного отделения был назначен новый человек, однако этого никак не могло произойти без согласия офицера-воспитателя. Вот где была собака зарыта. Тем временем песня подошла к концу. Крамер и Хохбауэр сделали вид, что они тоже добросовестно поют, а сами тайком настороженно наблюдали друг за другом. Каждый из них ожидал, что другой попросит у него извинения, однако ни тот ни другой не собирались этого делать. В конце концов, Хохбауэр, как более умный и хитрый, решил сдаться. Мысленно он решил, что ему ни к чему в лице Крамера приобретать себе еще одного врага, которых у него и без того хватало. В глазах Хохбауэра Крамер был ни больше ни меньше как безмозглый осел, безвольная марионетка, если быть более точным. Однако сразу Хохбауэр не сообразил, что ему было бы выгодно перетащить командира учебного отделения на свою сторону, чему в какой-то степени помешали шум и гвалт, начавшиеся на конце стола, где поднялся горлопан Меслер и что было силы заорал: - Я требую, чтобы наш дорогой камерад Бемке прочел нам вслух свое собственное стихотворение, и если можно, то о любви! Бемке начал ломаться, желая, чтобы его побольше попросили. Его начали просить настойчиво, но грубо, что Бемке, однако, тоже принял за комплимент, как, собственно, и было на самом деле. В конце концов, еще немного поломавшись, Бемке заявил, что он охотно прочтет свой последний опус, в котором, к сожалению, ничего не говорится о любви. При себе же у него, по чистой случайности, только стихи, в которых говорится о войне и о природе. - Отклоняется! - заорал Меслер, выразитель группы дебоширов. - Твои стихи о войне не интересуют ни одну собаку. Нас интересуют только стихи о любви! - Но в настоящий момент, - пытался защищаться Бемке, - у меня таких стихов нет! - Тогда какой же ты поэт! - заорал Меслер ко всеобщему удовольствию. - Ведь ты же пишешь стихи! Тогда удались в укромное место и немедленно напиши! Тебе никто не станет мешать, я тебе это гарантирую. А мы все встанем, так сказать, в почетный караул, чтобы оберегать твой покой, а ответственность за это будет нести, ну, например, Хохбауэр. - А может, мы лучше споем песню? - предложил Хохбауэр. - Ну, например, "По ту сторону долины"! Что ты думаешь по этому поводу, Крамер? Однако Крамер по данному поводу ничего не думал. Неожиданно с места, словно тигр, который готовится наброситься на слона, вскочил Меслер. Можно было подумать, что он только и ждал, когда на его пути возникнет препятствие, да не какое-нибудь, а в лице Хохбауэра. - А ты можешь что-нибудь возразить против этой темы? - заорал он. Этот далеко не безвредный вопрос был задан во всеуслышание. Фенрихи прислушались. Они не только начали подталкивать друг друга локтями, но даже прекратили свои разговоры. Одних разбирало любопытство, другие же еще немного поговорили и замолчали. Скоро все они уселись на свои места. Они надеялись быть очевидцами любопытного зрелища, наблюдать за которым они намеревались, так сказать, из своих "лож", откуда они лучше всего могли видеть и Меслера и Хохбауэра, на лицах которых появилось выражение, какое обычно бывает у гладиаторов перед самым боем. - Так что же ты все-таки имеешь против любви? - не сдавался Меслер. Задал он этот вопрос тоном, каким во время религиозных войн противники задавали друг другу вопросы о том, почему противная сторона не исповедует настоящей веры. Меслер, во всяком случае, вел себя так, как будто он начинал ссору ради лучшей половины человечества. Хохбауэр обернулся к Крамеру и спросил: - Мне что, не обращать на это внимания? - А разве он не может задать тебе вопрос? - ответил вопросом на вопрос Крамер, став тем самым как бы на нейтральную позицию, чего от него всегда требовал Крафт. Кроме того, он этим показал, что человек, собирающийся занять его должность, никак не может рассчитывать на его благосклонность. - Ну так что же? - настаивал Меслер. - Выходит, что ты выступаешь против любви, да? Уж не хочешь ли ты сказать, что охотнее всего ты бы послушал стишок о твоем капитане Ратсхельме, а? В конечном счете ты еще, чего доброго, начнешь верить, что любовь и капитан Ратсхельм - понятия равнозначные? Фенрихи с настороженными лицами переводили взгляд с одного противника на другого, чувствуя, что на этот раз словесная дуэль доведена до крайности. Большая часть фенрихов, возглавляемая Редницем и Вебером, примкнула к Меслеру. Другая же группа, хотя и не столь многочисленная, но отнюдь не менее сильная, симпатизировала Хохбауэру. Третья группа, возглавляемая самим Крамером, сначала вела себя подчеркнуто нейтрально. И лишь Бемке, поэт, почувствовал себя несчастным и клял свою судьбу, так как он был уже готов призвать на помощь музу. Однако вся эта орава невежд как ни в чем не бывало снова загорланила марш. Однако фенрих Хохбауэр почти единственный сумел с предельной ясностью разобраться в создавшейся ситуации. За последнее время он понял, что те незабвенные времена, когда он мог безбоязненно бить Меслера по морде, уже прошли. Он понимал, что часть фенрихов отделения, воспитанная Крафтом, настроена против него, однако до сих пор он не предполагал, что их число столь велико. О драке в данный момент нечего было и мечтать, так как ее итог, более чем очевидно, был бы не в его пользу. Исходя изо всех этих причин, Хохбауэр посчитал целесообразным предпринять для начала умный и хитрый с тактической точки зрения отход. Он заставил себя улыбнуться, что, по-видимому, удалось ему, а затем сказал: - Почему я должен с тобой спорить, Меслер? Я не совсем понимаю, чего ты хочешь. Твои намеки меня нисколько не трогают, я совершенно спокоен. Меслеру понадобилось несколько секунд, чтобы перенести столь неожиданный удар. Какое-то мгновение он выглядел так, как может выглядеть человек, который взял разгон для того, чтобы преодолеть препятствие, которого на самом деле вовсе не существовало. Он невольно завертел своей крупной головой, как конь, опустивший морду в ясли, в которые был насыпан не овес, а черт знает что. - Я случайно не ослышался? - спросил Меслер, готовый каждую секунду снова ринуться в бой. - Ты отказываешься от симпатии, которую так питал к своему капитану? - Какая чепуха! - воскликнул Хохбауэр и даже рассмеялся, стараясь продемонстрировать полное самообладание. Блестяще парировав удар противника, он перешел в наступление, используя при этом малейшую его оплошность. Не без смелости он начал объяснять: - Я полностью нормален, если ты хочешь знать. Нормален в такой же степени, как и все здесь собравшиеся, нормален в такой же степени, как и ты сам, Меслер. - Что ты говоришь? - воскликнул ошеломленный Меслер и оглянулся, ища себе поддержку. Между тем группа фенрихов, придерживавшихся нейтралитета, все увеличивалась. - А ну-ка повтори это еще раз! - возбужденно выкрикнул Меслер. - Я даже могу изложить тебе свою точку зрения письменно, - пояснил Хохбауэр. - Я не являюсь поклонником и обожателем легкомысленных девиц, которых при любых обстоятельствах и почти на каждом шагу можно иметь дюжинами. Для меня они слишком примитивны. Я предпочитаю дам, и притом дам из высоких кругов. - Да что ты говоришь! - еще раз воскликнул Меслер, которому в данный момент пришло на ум только это выражение. С каждой секундой Хохбауэр все больше и больше упивался чувством собственного превосходства. Симпатизирующие Хохбауэру фенрихи с изумлением смотрели на своего кумира. А некоторые из нейтралов, возглавляемые Крамером, не заставили себя ждать и согласно закивали головами. Это придало Хохбауэру еще больше сил. С едва скрываемой иронией он посмотрел вокруг и после небольшой паузы продолжал: - Я могу рассказать вам о таких вещах, что у вас от удивления глаза на лоб полезут. И отнюдь не о маленьких грязных похождениях, которые, как правило, совершаются в спешке. А нечто совсем другое! О таких вещах, о которых не могут мечтать даже такие люди, что так любят хвастаться своими похождениями. С этими словами Хохбауэр извлек из кармана кителя тонкий батистовый платочек голубенького цвета, извлек к всеобщему огромному удивлению. Небрежно помахав им перед собственным лицом, он на какое-то мгновение понюхал платочек, изобразив на физиономии удовольствие. От изумления, которое их охватило, фенрихи широко раскрыли и рты и глаза. А Редниц во время этого маленького представления буквально не отводил глаз от платочка. Спустя, однако, минуту Хохбауэр довольно элегантным движением спрятал ажурный платочек в карман своего кителя. - На эту тряпочку я охотно посмотрел бы еще разок, - шепнул Редниц, обращаясь к своему другу Меслеру. Но Меслер не слушал его, поскольку был занят тем, чтобы придумать еще что-либо, с чем снова можно было бы предпринять атаку на Хохбауэра. И ему казалось, что он уже нашел такую зацепку. - Так вот оно что! - возбужденно выкрикнул он. - Выходит, если верить твоим словам, ты принадлежишь к числу таких кавалеров, которые наслаждаются радостями жизни, но помалкивают об этом. Только об этом ты можешь рассказывать своей бабушке или своему капитану Ратсхельму, а не нам. Подобные сказки может придумать каждый. - Так дальше продолжаться не может! - с поэтическим восторгом взорвался Бемке. - Имя дамы всегда должно оставаться в тайне! На него наложено табу! - Чепуха! - вмешался в спор Эгон Вебер. - О каких дамах может здесь идти разговор?! Суть дела от этого нисколько не меняется. - Уж не хочешь ли ты собирать их адреса! - выкрикнул Амфортас, готовый вступить в спор. - Какие там еще адреса! - недовольно пробормотал Эгон Вебер. - Для меня лично достаточно и того, что она носит юбку. Что же касается наших маленьких легкомысленных девушек, то я не позволю здесь их и себя оскорблять! Тем более я не намерен выслушивать оскорбления от того, кто считает себя галантным кавалером, а всех нас скоморохами! Ну, кто осмелится сказать, что я скоморох? Если такой найдется здесь, я его тут же изобью, а потом сам же потащу к нашему генералу, которого, как все вы хорошо знаете, как и меня, зовут Эгоном. Запомните это! - Камераден! - успокаивающим тоном гаркнул Крамер. - Камераден, так же нельзя! Да фенрихи и сами уже поняли, что дальше так вести себя невозможно. Всех их несколько смутили громогласные тирады Эгона Вебера. Возникла необходимость внести известную ясность. Столь интересующая всех фенрихов тема не должна была увязнуть в песке. - Могу я по этому поводу кое-что сказать? - спросил деликатно Редниц. - Нет! - моментально закричал Хохбауэр. - Ты не можешь! - Пусть говорит, - произнес нейтральный Крамер. - Вдруг ему в голову пришла хорошая идея? - Я считаю, - начал объяснять Редниц коллегам, внимание которых сейчас было направлено на него, - это дело довольно простым. Наш друг Меслер обвинил камерада Хохбауэра в том, что тот якобы способен к проявлению ненормальных чувств. Вот и я сейчас, со своей стороны, полагаю, что это слишком тяжкое обвинение, которое мы не можем позволить нашему Меслеру ни при каких условиях. - Ну наконец-то! - выпалил Амфортас. - Это первое разумное слово по данному делу. - Он хотел еще что-то добавить, но Хохбауэр жестом заставил его замолчать. - Ну продолжай же! - подстрекающе воскликнул Крамер. - Как я уже сказал, - продолжал Редниц прерванную мысль, - мы никак не можем терпеть подобных обвинений. А сейчас подошло время доказать обратное! - Как ты себе это представляешь? - спросил его Крамер. - Нет ничего более легкого, - охотно откликнулся Редниц. - Хохбауэр должен предоставить нам убедительные доказательства своей правоты, надеюсь, что сделать ему это будет совсем нетрудно. Пусть он убедит нас в том, что он имеет успех у дам, и только! - Как вы можете такое говорить! - возмутился Хохбауэр. - Я не стану мараться с потаскушкой. Для этого я слишком жалею себя. - Если все твое беспокойство заключается только в этом, - произнес опытный в подобных делах Эгон Вебер, - то тебе легко помочь. В этом красивом маленьком городке живет одна крошка, непорочная и очаровательная! Стоит только на нее взглянуть, как сразу же начинают течь слюнки. Хорошенькая, как киноактриса, и чистая, как монашка из собора. По многочисленным высказываниям, она настоящая девственница. По сравнению с этой крошкой дама, про которую ты тут говорил, не что иное, как старая кобыла. Крошку эту зовут Мария Кельтер. По мнению Крамера, это предложение уводило их слишком далеко. Редниц был согласен с ним. Однако Меслер недовольно ворчал: - Такого Хохбауэр никогда не сможет сделать! Я знаю крошку, она недотрога! - Это не тот масштаб, - возразил Хохбауэр. - Дело не в масштабе! - упрямился Меслер. - Скажи лучше, что тебе просто не хватает смелости. Сама она тебе ни за что не отдастся. Ну а если тебе удастся завоевать ее, тогда ты смело можешь назвать меня трепачом и можешь дать мне пинок в зад перед строем всего учебного отделения, даю тебе честное слово кандидата в офицеры! - Я принимаю твой вызов! - согласился Хохбауэр. Лицо его побледнело, но в голосе чувствовалась решительность. Судя по всему, он черпал ее во взглядах фенрихов, которые подбадривали его. - Браво! - заорали фенрихи хором. - Пари заключено! - прокричал Меслер. - Хватит тебе десяти дней на исполнение? - Мне будет достаточно и пяти, - пояснил Хохбауэр, решивший в душе во что бы то ни стало восстановить свой авторитет среди фенрихов учебного отделения. 27. ДЕНЬ, В КОТОРЫЙ НАЧАЛАСЬ КАТАСТРОФА Первыми, кто раньше всех вставал в казарме по утрам, были те, кто был накануне выделен в наряд по кухне. Дневальные будили их в четыре часа утра. Они неохотно вылезали из своих кроватей, лениво потягивались и, зевая, тащились к зданию кухни. Сначала разжигали огонь под котлами, а уж затем варили бурду, которую официально называли кофе. В пять часов утра вставали некоторые офицеры, шоферы и солдаты, назначенные для выполнения особых поручений. В начале шестого пробуждались офицеры, осуществлявшие всевозможного рода контроль, и часто в одно время с ними просыпался и сам генерал. Почти в это же время поднимались дежурные фенрихи. В половине шестого поднимали административно-хозяйственную роту, вернее говоря, рядовой состав этой роты, так как унтер-офицеры обычно нежились в кровати еще целый час, если, разумеется, они не были назначены в наряд на утренние часы. Капитана Катера, командира этой роты, как правило, в расположении увидеть в это время было нельзя, так как он обычно очень поздно возвращался после ночных сидений в казино или же после затянувшейся допоздна пирушки в городе. С шести часов утра по-настоящему начинали пробуждаться ото сна восемьсот фенрихов. Их будили шестнадцать дежурных. Фенрихи ворчали, ругались и, лениво позевывая, покидали свои койки под какофонию командирских свистков и резких криков унтеров. И все это делалось под одним девизом - чем больше и громче шум в казарме, тем легче просыпаться фенрихам. А ровно четвертью часа позднее фенрихи толпой выскакивали во двор школы. Они разбегались по своим подразделениям. На шести плацах одновременно начиналась утренняя гимнастика, длившаяся ровно пятнадцать минут независимо от того, было ли офицеру-воспитателю холодно или не было, и независимо от того, в каком настроении он в то утро пребывал. Практически настроение офицера-воспитателя чаще всего зависело от того, находится ли в то время поблизости вышестоящий начальник, а часто - сам генерал. После того как утренняя гимнастика заканчивалась, казарма автоматически снова превращалась в хорошо организованный человеческий муравейник: разносчики кофе бросались на кухню, уборщики по коридору вооружались ведрами, тряпками и метлами, часть фенрихов наводняла умывальники, другая часть устремлялась в туалеты, одни наводили последний глянец на свои сапоги, другие еще как бы досыпали на ходу, а третьи (их было отнюдь не мало) уже начинали завтракать. Около семи часов просыпалась оставшаяся часть офицеров, а также унтер-офицеров административно-хозяйственной роты и даже женский военнообязанный персонал, находившийся на казарменном положении. Офицеры направлялись в офицерское казино, чтобы позавтракать там, а одновременно и поболтать. Как ни странно, но и они смотрели на начинающийся день, вернее говоря, на выполнение своих обязанностей так же, как и фенрихи. К учебным занятиям приступали согласно плану ровно в восемь. Для обер-лейтенанта Крафта этот день начался довольно весело. Вместе с капитаном Федерсом он направлялся к зданию, в котором размещалась административно-хозяйственная рота. Оба они надеялись увидеть капитана Катера убивающим время в муштровке своих подчиненных. - Вы не должны пропустить такое удовольствие, - заметил Федерс. - С того момента как генерал посадил мне на шею нашего дорогого Катера, здесь стало твориться нечто невообразимое: все перевернулось к чертовой матери! Сам Катер, видимо, считает себя мышью, а ведь я ему оказываю всяческую помощь. Федерс и Крафт, преподаватель тактики и офицер-воспитатель, были вынуждены вдвоем присутствовать на первых уроках этого дня, так как начальник потока капитан Ратсхельм лично проводил занятия со всем потоком по международной обстановке, делая основное ударение на смысл смерти, как таковой. Слушая его, можно было подумать, что все войны, которые когда-либо велись до этого, возникали по иным побуждениям и лишь фюрер вел справедливую войну во имя величия Германии. Набивать головы своих слушателей подобными мыслями при его богатом опыте было не так-то уж и трудно. Что же касалось капитана Катера, то ему в тот день вообще некогда было подумать о чем-то главном, так как капитан Федерс, приставленный к нему, завалил его огромным количеством мелкой, будничной работы. Это "наказание", которое ежедневно продолжалось не менее часа, могло проводиться в любое время суток, иначе говоря, тогда, когда заблагорассудится капитану Федерсу. В этот день оно, как известно, было назначено ровно на восемь. Именно по этой причине капитан Катер и находился столь рано на своем месте. - Садитесь, Катер, - обратился к нему Федерс вместо приветствия. - Чтобы мне не было скучно на этих занятиях, я захватил с собой обер-лейтенанта Крафта. Я надеюсь, Катер, что вы ничего не имеете против? - Только слишком долго не затягивайте, Федерс, - со злостью огрызнулся Катер, усаживаясь за свой письменный стол. - В настоящее время я вам подчинен, но имейте в виду, что долго так продолжаться не может. - Разумеется, нет, мой дорогой Катер, - мирно согласился Федерс, - но ваш тон! Угрожающий тон, как и сами угрозы, всегда меня веселил, а вы, дорогой, вряд ли собирались меня веселить? - Проговорив эти слова, Федерс удобно уселся, предлагая жестом сесть и Крафту. В ответ на это капитан Катер пробормотал что-то непонятное, но, судя по его виду, явно недружелюбное. По приказу генерала на шею ему был посажен этот Федерс, который с ним, опытным капитаном, пытался играть роль учителя. Этот человек даже требовал от него быть положенное время на службе, то есть с восьми до двенадцати до обеда и с двух до шести после обеда. А столь долго на службе Катер никогда не находился за все время, как стал офицером. - Могу я взглянуть на папку с документами, подготовленными для подписи? - дружелюбно спросил Федерс. Капитан Катер недовольно кивнул и подвинул своему временному инспектору папку, которая перед ним лежала. Капитан Федерс взял папку, наугад раскрыл ее и начал листать. Бросив беглый взгляд на первый листок, капитан достал из кармана остро зачиненный красный карандаш, усмехнулся и, покачав головой, с нажимом перечеркнул страницу, проведя жирную черту из правого верхнего угла в нижний левый. - Мой дорогой капитан Катер, - начал Федерс, - к своему огромному удивлению, я вижу, что вы верите, вернее, придерживаетесь мнения, что... Да и кто может охотно утверждать?.. Дело это ошибочное и вряд ли может быть передано для исполнения унтер-офицеру. Вы знаете, что я имею в виду? - Да говорите же наконец! - проворчал Катер, и в его глазах мелькнуло что-то недоброе, что, однако, не ускользнуло от внимания Федерса. - Ошибка заключается в самом названии документа, мой дорогой Катер, - охотно начал объяснять Федерс. - У вас эта бумага названа донесением, а в донесении, как известно, содержатся обычно факты. Они излагаются предельно коротко и в то же время исчерпывающе, по возможности, разумеется. Вы же начинаете бумагу с изложения собственного сомнения и пишете: "Я начал верить...", чего солдат вообще никогда не делает, так как вера, как известно, такое понятие, которое имеет отношение к церкви и ее делам, а раз вы начинаете о чем-то только предполагать, то это, разумеется, никакое не донесение, а, по крайней мере, изложение вашей точки зрения. Разве я не прав, Крафт? Вы, как педагог по служебной переписке, знаете это лучше других. - Вы совершенно правы, господин капитан, - ответил Федерсу Крафт. - Это меня радует, - заметил Федерс и, повернувшись к Катеру, любезно сказал: - Могу я вас просить, мой дорогой, учесть это мое замечание в своей будущей работе? - Продолжайте! - беспомощно буркнул Катер. - Охотно! - произнес капитан Федерс и тут же воспользовался данным ему советом. Из двенадцати лежавших перед ним в папке бумаг капитан Федерс забраковал девять, поскольку три оставшиеся были не чем иным, как заполненными анкетами. Капитан Федерс по каждой бумаге поучал Катера, отчего тот, казалось, с каждым поучением становился все меньше и меньше. - А какого вы мнения о коньяке? - поинтересовался Федерс, закончив разнос Катера по служебной переписке. - Он у вас еще имеется? - Что вам, собственно, от меня надо?! - возмущенно заорал Катер. - Вы же прекрасно помните, что конфисковали у меня все напитки, какие только были! - Мой дорогой капитан Катер, - продолжал издеваться Федерс, - не употребляйте, ради бога, выражений, которые могут ввести кое-кого в заблуждение. Я у вас ничего не конфисковывал. Я, к сожалению, только отметил кое-что и предпринял меры, которые вы, как вижу, просмотрели. К тому же тогда речь шла вовсе не о вещах, которыми вы владели, вы ими лишь распоряжались, не так ли? Так как же обстоит дело с коньяком, есть он у вас или нет? - Ну хорошо, - произнес Катер, решив, что с помощью коньячной подачки ему удастся по крайней мере на один день отделаться от подобного унизительного оскорбления. - Я не такой человек, как вы думали! - Проговорив эти слова, он демонстративно открыл ящик своего письменного стола и вынул из него целую бутылку коньяка и три рюмки. Федерс сопроводил эти приготовления довольной улыбкой, а немного помолчав, сказал: - Ваши рюмки, Катер, вы можете преспокойно убрать обратно в стол, так как я отнюдь не говорил, что хотел бы выпить коньяку, я только поинтересовался, есть ли у вас коньяк. Дело в том, что я догадывался относительно того, что вы держите при себе запрещенные вещи. И должен вам признаться, что мне это совсем не нравится... Еще несколько дней назад я попросил вас представить мне полный список имущества, однако я никогда не говорил о том, что одобряю хранение подобных вещей в служебном помещении. При этих словах Катер моментально сник, пожирая Федерса полными ненависти глазами. - Когда-нибудь вы пожалеете об этом! - выпалил Катер, обращая эту угрозу не только к Федерсу, но и к самому генералу. - Если бы наш Катер мог делать то, что ему хочется, то он охотнее всего бросился бы на меня с кулаками, да и на нашего генерала тоже, - моментально заметил Федерс. - Вся беда в том, что он не может этого сделать и потому надеется на чудо, а чудеса, как правило, на свете случаются очень и очень редко. До сих пор, мой дорогой Катер, вы поступали справедливо. Сделайте одолжение и внесите и эту бутылку в вашу опись. И хорошенько подумайте о том, есть ли у вас еще бутылки. Если вы хотите, то я могу помочь вам в этом. - Вы собираетесь учинить у меня обыск? - Неплохой совет вы нам даете, Катер. Однако в данный момент меня интересует нечто другое. Сейчас в боевой готовности к выезду находятся пять водителей персональных машин, не так ли? Двое из них в резерве: один постоянно находится в распоряжении господина генерала, а другой в распоряжении начальников потоков, по мере надобности, а одной машиной распоряжается лично командир административно-хозяйственной роты. Так? - Так точно, - подтвердил Катер. - Командир административно-хозяйственной роты постоянно нуждается в легковой машине для выполнения особых поручений, поддержания деловых контактов с нужными людьми и тому подобное. - Никаких возражений по данному поводу не имею, - сказал Федерс. - Разве что поправлю вас немного, а именно: практически не вы сейчас являетесь командиром этой роты, а я, и, следовательно, машиной этой распоряжаетесь не вы, а я. И притом я воспользуюсь этим правом немедленно. Распорядитесь по данному поводу, мой дорогой Катер, и это будет все на сегодня. В этот день согласно расписанию у фенрихов шестого потока с девяти часов до двенадцати проводилось занятие на местности. Тема: наступление отделения. Место: Хорхенштанд. Ответственные за проведение: начальник потока и офицеры-воспитатели учебных отделений. С небольшими интервалами три учебных отделения - "Г", "X" и "И", входившие в шестой поток, покинули казарму. Расстояние до места занятия было не особенно большим, следовательно, и времени на марш отводилось немного, что в свою очередь позволяло быстрее и лучше осуществлять контроль за передвижением. Офицер-воспитатель учебного отделения "И" лейтенант Дитрих довольно просто изживал все осложнения, которые могли возникнуть на марше, как то: разговоры в строю, невнимательность, задавание лишних вопросов, - он приказывал фенрихам надеть противогазы и совершать марш в противогазах. Обер-лейтенант Крафт в большинстве случаев шел позади своего учебного отделения "X", с тем чтобы лучше наблюдать за строем. Он, как правило, никому никаких замечаний не делал, он просто все запоминал, и только. Обер-лейтенант Веберман, офицер-воспитатель учебного отделения "Г", напротив, всегда старался на марше поучать фенрихов: на каждом шагу он замечал какие-то недостатки и тут же делал замечания такого толка, как, например: такой-то фенрих шел, "опустив нос в дерьмо"; другой "нес карабин, как зонтик"; третий "шел по земле, как на ходулях"; четвертый, "как маятник, размахивал руками"; многие не шагали, а "тащили свои ноги"; и у всех до одного отсутствовал свободный взгляд вперед. То и дело офицер-воспитатель громко восклицал: "Настоящее стадо свиней!" Капитан Ратсхельм охотнее всего останавливался на вершине холма, откуда он имел возможность наблюдать картину, которую ему "рисовали" на местности сами фенрихи и которую он находил великолепной, в чем был не всегда прав, так как стоило только фенрихам заметить его, а он, как правило, старался стоять на видном месте, как они сразу же подтягивались, принимая более или менее приличный вид, начинали поднимать повыше ноги и даже запевали строевую песню. И все это не почему-нибудь, а только потому, что капитан Ратсхельм являлся начальником их потока. А он смотрел на них и каждый раз восхищался их подвижностью, юношеским мужеством, их блестящими взглядами и походкой. Достигнув места назначения, то есть преодолев расстояние в два километра, которые отделяли казарму от Хорхенштанда, на что обычно затрачивалось минут двадцать, учебные отделения рассредоточивались. Учебное отделение, офицер-воспитатель которого стремился занять своих фенрихов шагистикой, а таковым обычно оказывался Веберман, предпочитало заниматься ею на так называемой лужайке идиотов. Лейтенант Дитрих, стремившийся закалить здоровье своих подчиненных несложными физическими упражнениями, всегда держался со своими людьми поближе к каменоломне. А обер-лейтенант Крафт, желавший, чтобы его как можно меньше беспокоили, уводил свое учебное отделение поближе к Кастенвальду. Как только отделение Крафта доходило до леса, обер-лейтенант незамедлительно распускал его, приказав расположиться цепью, предварительно выставив охранение как с флангов, так и впереди. Причем делалось это под предлогом борьбы с "кукушками", то есть солдатами "противника", засевшими на деревьях. Развернувшись в цепь, закутавшись вместе со всем своим снаряжением, вплоть до шанцевого инструмента, в пестрые плащ-палатки, они передвигались по местности, высматривая несуществующего противника. Короче говоря, все делалось как в боевой обстановке - с указанием как можно скорее обнаружить "противника". Лишь один Бемке, поэт, не имел особого желания принимать участия в этой игре, он не собирался отыскивать "противника", а поскорее камнем падал на землю. Крафт в таких случаях смотрел на него с удивлением и спрашивал: - Бемке, уж не хотите ли вы выдать себя за передового наблюдателя противника, или, быть может, вы грибы собираете? Ответ, которым Бемке удостаивал командира, свидетельствовал о том, что поэт был себе на уме. На этот счет у него была масса остроумных анекдотов. К радости Крафта, он объяснял ему: - Я ищу мину, господин обер-лейтенант. - Тогда смотрите в оба, - посоветовал ему офицер-воспитатель, - будет очень жаль, если вы наступите на нее. Шутка эта была грубой, но по-настоящему солдатской. С ее помощью был установлен приемлемый контакт между офицером-воспитателем и учебным отделением, который за последние дни стал достаточно тесным, так как фенрихи узнали, что Крафт обладает двумя важными способностями, которые поднимают его как командира в глазах подчиненных: во-первых, он стремился понять их, а во-вторых, он не позволяет им надувать его. Многие фенрихи за все это были готовы даже полюбить его, а число фенрихов, недолюбливавших обер-лейтенанта, с каждым днем уменьшалось. - Окопаться! - приказал обер-лейтенант Крафт. Отдав эту команду, Крафт по меньшей мере минут на десять занял своих воспитанников, а сам получил возможность в это время подумать над тем, что бы ему еще сделать такое, чтобы завоевать симпатии фенрихов. А он-то уж хорошо знал, на какую именно педаль ему следует надавить. Ему оставалось только избрать для этого более подходящий способ. Задумавшись, Крафт наблюдал за окапывающимися фенрихами. Там, где виднелись самые большие вымоины, обер-лейтенант, как и ожидал, увидел Хохбауэра и сразу же туда направился. - Хохбауэр, - сказал Крафт, - соберите все учебное отделение и займитесь с ним отыскиванием целей. - Слушаюсь, господин обер-лейтенант! - моментально откликнулся Хохбауэр и тут же громко подал команду: - Отделение, ко мне! Занимаемся отысканием целей! Хохбауэр охотно повторял бы этот приказ до тех пор, пока он не потерял бы весь смысл, если бы вдруг не послышалась другая команда: - Приготовиться к построению! Направление движения - на выемку! Хохбауэр прекрасно понимал, что подача такой команды, как "Занимаемся отысканием целей!", является не чем иным, как свинством, однако он не подал виду. Несколько дней назад по этой теме уже проводилось занятие, и фенрихи обломали на ней зубы, так как по данному поводу в уставах ничего не говорилось. Обо всем можно было в них прочесть: об организации наступления, о приказах на открытие огня, о боевых порядках, все эти вопросы более или менее понятно излагались, а вот об отыскании целей в уставах даже не упоминалось. Решающим фактором при выполнении этой задачи была сама местность. Между тем Хохбауэр собрал вокруг себя фенрихов всего отделения. А собрав, он сразу же переложил всю ответственность за выполнение приказания на Редница. Крафт, собственно, рассчитывал на это, так как у Редница была светлая голова и тот, по мнению Хохбауэра, был в силах спасти положение; если же, в крайнем случае, он осрамится, это тоже будет на руку Хохбауэру. Фенрихи навострили уши. Редниц же прекрасно знал, что поиски целей относятся к теме, в которой сам Хохбауэр не очень-то разбирается. Исходя из этого, он, не долго думая, скомандовал: - Дистанция... - Неверно! Отставить! - скомандовал небрежно Крафт. - Отставить! - повторил фенрих Хохбауэр. Редниц мгновенно сообразил (разумеется, благодаря указанию Крафта), в чем именно заключается ахиллесова пята Хохбауэра. Однако он простодушно спросил: - А в чем же тут ошибка, Хохбауэр? - Объясните ему это, - потребовал обер-лейтенант Крафт. Однако тот и сам не знал, в чем же, собственно, заключается его ошибка. Он беспокойно оглядывался, ища помощи со стороны. Хохбауэр побледнел и почти до боли закусил губу, однако поблизости от него не оказалось никого, кто бы хотел и мог ему помочь. Эгон Вебер как бы оттеснил их от него, а остальные фенрихи с напряженным вниманием смотрели в направлении, о котором только что говорилось в отданной команде. - Хохбауэр, - начал обер-лейтенант Крафт мягким тоном, - мне известно, что у вас неудовлетворительные знания по военной истории, но с этим еще кое-как можно мириться. Жаль, конечно, что вы не можете подкрепить устремления нашего фюрера необходимыми знаниями. Однако меня удивляет то, что вы не имеете ни малейшего представления о самых простейших военных понятиях. А чтобы вы могли спокойно поразмыслить над этим, командовать вместо вас учебным отделением мы попросим фенриха Вебера. Услышав свою фамилию, Вебер браво выскочил вперед, а Хохбауэр, покраснев от стыда, встал на свое место. Он весь дрожал от негодования и злился на себя за то, что Крафт отыскал его, как он думал, единственное слабое место, в чем он признавался сам себе. Это было самое настоящее поражение, и тем более постыдное, что он не нашел, что ответить. Итак, Эгону Веберу было поручено командовать учебным отделением. Сначала он испытующим взглядом обвел всех фенрихов. И хотя он был одним из немногих, кто хорошо знал этот материал, он все же решил обезопасить себя от возможных осложнений. И тут он заметил, что Редниц снова просит слова. - Теперь я понял, в чем заключалась ошибка, - сказал Редниц совершенно спокойно. - Я забыл указать направление. Моя команда должна была звучать так: "Прямо три сосны. Левее два пальца - заросли кустарника. В них - станковый пулемет". - Верно, - согласился с ним фенрих Вебер и слегка кивнул головой в сторону Хохбауэра. До Редница только теперь дошел закулисный, так сказать, смысл всего этого инцидента. Выходит, он был всего лишь подсадной уткой и сам попался в ловушку. - Теперь все верно, - довольным тоном констатировал обер-лейтенант. - Так и нужно было докладывать. Между одиннадцатью и двенадцатью часами генерал совещался с начальниками обоих курсов военной школы, отведя для каждого из них ровно по полчаса. Однако начальник 1-го курса провел у генерала всего лишь двадцать минут, поскольку заранее угадывал все желания своего начальника, а начальнику 2-го курса майору Фрею удалось удлинить аудиенцию на целых пять минут. Сам генерал, разумеется, не обмолвился об этом и словом, он лишь один раз бегло взглянул на часы, отчего брови его полезли вверх. Уже одно это следовало рассматривать как уничтожающий укор. Майор сразу же заметил это, и ему стало как-то не по себе. Господин генерал вообще не любил много и долго говорить, однако на этот раз он молчал целых семь минут. Казалось, все внимание генерала было приковано к одной-единственной цифре: 63 процента. Он, видимо, сравнивал эту цифру с другими, а все они фигурировали между 81 и 87 процентами, а это означало, что все учебные отделения добились нужного процента и только учебное отделение "X" не достигло необходимого уровня. - Как вы объясните эту разящую разницу, господин майор? - спросил генерал. Майор Фрей попытался было сказать, что этому вообще нет никакого объяснения, по крайней мере смягчающего. Он, разумеется, получил все эти цифровые выкладки, а затем передал дальше, как обязывает его долг. Он, правда, был несколько удивлен этими цифрами, однако у него и мысли не было оспаривать их. - Поскольку это, так сказать, промежуточные, а далеко не окончательные данные, то я полагаю, что они могут еще измениться, - этими словами майор Фрей закончил свое выступление. - И это все, что вы полагаете, господин майор? Постепенно майору начало казаться, что в кабинете генерала чересчур душно. - Довольно оригинальное толкование утвержденных методов оценки работы, как мне кажется. А что вы еще думаете, господин майор? - Я думаю, что к концу учебного года эти цифры изменятся. Генерал сузил глаза и сказал: - Вы думаете, вы полагаете, а что вы знаете? - Господин генерал, - начал майор с мужеством человека, которому нечего терять, - капитан Федерс успехи фенрихов каждого потока постоянно оценивает оригинальным, свойственным только ему способом. А сейчас, когда вместе с ним работает и обер-лейтенант Крафт, выставленные им показатели стали еще хуже. Более того, я даже могу сказать, что оба этих офицера вместе саботируют нашу работу; они сбивают нас с толку, о чем, собственно, и свидетельствуют приведенные здесь цифры. - Капитан Федерс, - холодно начал генерал, - является признанным педагогом по тактике в нашей школе. Не кто иной, как он, разработал методическое пособие для преподавания тактики в военных школах. Да и обер-лейтенант Крафт кажется мне чрезвычайно эрудированным офицером. - Безусловно, - сразу же, как только генерал замолчал, заговорил майор, - оба они хорошо знают свое дело, этого я не собираюсь оспаривать. - А если два таких офицера в один голос и со всей ответственностью утверждают, что в вашем курсе лишь шестьдесят три процента всех фенрихов достойны быть офицерами, а не восемьдесят четыре, как у других, какой вы, господин майор, делаете из этого вывод? - спросил Фрея генерал. Майор Фрей опасался делать скоропалительные выводы, тем более что он не догадывался о том, куда клонит генерал. Поэтому он неопределенно сказал: - Недоразумения везде и всегда возможны. Генерал на миг закрыл глаза, чтобы не показать своего пренебрежения. - Подумайте, пожалуйста, господин майор, о том, что будет, если оба эти офицера со своими выводами окажутся правы, а остальные нет? Быть может, вы считаете, что вся наша система несовершенна и лжива и, следовательно, требует улучшения? Быть может, мы из каждого потока выпускаем двадцать процентов офицеров, которые по своей подготовке не заслуживают этого? Знаете ли вы, господин майор, что бы это могло означать? Вы хоть раз задумывались над этим, господин майор Фрей? - Так точно, господин генерал, думал, - ответил майор, и при этом с такой твердостью, что стан его выпрямился, отчего рыцарский крест у него на груди заметно закачался. Естественно, что он еще никогда в жизни не высказывал подобных мыслей. Интересно, что думает этот генерал? Выпускать лишь сорок процентов офицеров от общего числа фенрихов, и это в середине войны, незадолго до окончательной победы? Да это равносильно катастрофе! Настоящему немцу подобная мысль и в голову не придет! Это равносильно недооценке самого смысла существования офицерских школ. - Ведь мы же фабрика офицеров, Фрей! - воскликнул генерал. Майор и без того был недалек от мысли утверждать то же самое, да в известном смысле так оно было и на самом деле. Они здесь штамповали офицеров, как в гончарной мастерской изготовляют горшки или другую посуду, как на военном заводе изготовляют каски или гранаты. С той только разницей, что их деятельность здесь, в стенах школы, намного сложнее, ответственнее и важнее. На заводах и в мастерских работают машины, рабочие и инженеры, здесь же трудятся, и трудятся творчески, офицеры-преподаватели, конечным продуктом деятельности которых являются свежевыпеченные офицерики в звании лейтенантов. Однако говорить об этом генералу было бессмысленно и далеко не безопасно, не тот у него был характер. Но майор Фрей был не робкого десятка: он не привык к позорному бегству и по-своему продолжал борьбу. - Цифры, приведенные капитаном Федерсом и обер-лейтенантом Крафтом, свидетельствуют лишь о поверхностном подходе к подведению итогов и являются, так сказать, их личным заблуждением, - пояснил майор. - Это еще одно из ваших предположений? - спросил Модерзон. - Или же на этот раз вы располагаете конкретными доказательствами? - Я позволю себе сослаться на точку зрения капитана Ратсхельма, - сказал майор, не собираясь, естественно, излагать перед генералом все свои взгляды. - Взгляды и оценка капитана кардинально отличаются от взглядов и оценки вышеуказанных лиц. Особенно наглядно это можно проследить, если остановиться на результатах учебы фенриха Хохбауэра. Этот фенрих оставляет о себе самое лучшее мнение. Родом он из авторитетной семьи военного. Его отец даже был командиром СС... - Господин майор, меня в данный момент нисколько не интересует, кто из какой семьи происходит. Для меня решающим является то, что человек делает, чего он достиг. - Я тоже, господин генерал, придерживаюсь точно такого же мнения. Я позволю себе критиковать слова капитана Ратсхельма. Для нас с вами представляет интерес не столько сам Хохбауэр, сколько чрезвычайно противоречивые мнения о нем. Обер-лейтенант Крафт, например, считает, что Хохбауэр не имеет качеств, необходимых офицеру, и, следовательно, не может и не должен стать таковым. Капитан Федерс, со своей стороны, утверждает, что в вопросах тактики Хохбауэр разбирается великолепно, а в остальном он придерживается оценки обер-лейтенанта Крафта. Капитан же Ратсхельм утверждает, что Хохбауэр во всех отношениях заслуживает офицерского звания, и притом с похвальным отзывом. - Это довольно любопытно, - проговорил генерал. - Прошу оставить мне все цифровые выкладки, самое позднее, до сегодняшнего вечера. С двенадцати до четырнадцати часов по расписанию занятий в школе значился "перерыв на обед". Однако эти два часа не имели ничего общего с понятием "перерыв", так как в этих стенах даже принятие пищи являлось служебной обязанностью и было строго регламентировано. Однако прежде чем попасть на обед, фенрихи должны были устранить, так сказать, самые грубые следы своей дообеденной деятельности. Если до обеда состоялись классные занятия, то нужно было немедленно восполнить возможные пробелы, с тем чтобы затем спрятать эти записи. Если же фенрихи перед обедом возвращались с занятий на местности, то им надлежало почистить свои "тряпки", как они выражались. Переодеваться перед обедом они должны были в любом случае, так как фенрихи принимали пищу только в выходном обмундировании, если, разумеется, речь шла о так называемом офицерском обеде. А таких обедов насчитывалось пять в неделю, начиная с понедельника и кончая пятницей. Распорядок дня фенрихов был чрезвычайно плотным, так как в нем была расписана буквально каждая минута. Например: двенадцать часов пять минут - возвращение с занятий. От двенадцати часов пяти минут до двенадцати пятнадцати - последний предобеденный осмотр оружия, боевой техники, конспектов и повседневного обмундирования. От двенадцати часов пятнадцати минут до двенадцати двадцати - переодевание для обеда, включая причесывание и чистку ногтей. С двенадцати двадцати до двенадцати тридцати - построение на обед, осмотр обмундирования и столовых приборов командирами учебных отделений, следование в столовую, усаживание за столы, накрытые бумажными салфетками. Ожидание прихода офицера-воспитателя. Офицеры-воспитатели в столовой появлялись, как правило, в двенадцать двадцать пять, самое позднее, в двенадцать сорок. Они тотчас же становились на свои места во главе стола и принимали рапорты командиров учебных отделений, а выслушав их, говорили: - К застольному тосту, становись! Команда "К застольному тосту, становись!" была традиционной. Появилась она в армии еще во времена кайзеров и состояла преимущественно из застольных тостов в честь его императорского величества. Во времена Веймарской республики прежние тосты были заменены тостами в честь "великих германских солдат", недостатка в которых, разумеется, не было. Позже, непосредственно перед обедом, вслух зачитывались цитаты из высказываний фюрера. В учебном же отделении обер-лейтенанта Крафта в этом отношении царила некоторая свобода: он заставлял всех фенрихов (по очереди, разумеется), так сказать, экспромтом произносить то, что им приходило в голову. Очередность устанавливалась по алфавиту, по указанию командира отделения или же по настоятельному желанию кого-нибудь из фенрихов. В этот день очередь дошла до Бемке, поэта, коллеги которого порой охотно предоставляли ему такую возможность. А Бемке, как правило, цитировал каждый раз что-нибудь из своего любимого "Фауста". И на этот раз он прочел оттуда четыре строки, после чего обер-лейтенант Крафт сказал: - Приятного аппетита! - и сел первым. Следуя примеру своего офицера-воспитателя, фенрихи тоже рассаживались по местам и хлебали суп. В самом начале обеда никто никаких разговоров не заводил, что, однако, совсем не означало, что все фенрихи про себя обдумывали только что произнесенный застольный тост. Откровенно говоря, они попросту утоляли голод. И даже жиденький картофельный суп сомнительного вкуса казался им чрезвычайно аппетитным. Справа от Крафта сидел Крамер, слева занимал свое место Редниц. Так получилось не по воле слепого случая, не по чьему бы то ни было заранее обдуманному расчету - это был результат каждодневной смены мест за столом. И только сам офицер-воспитатель никому своего места не уступал. В то время как на противоположном конце стола фенрих Меслер распространялся о Гете, обер-лейтенант Крафт спросил у командира отделения: - Слышали что-нибудь новенькое о гомосексуалистах, Крамер? - Так точно, господин обер-лейтенант, - ответил он. - Такое встречается все чаще, но ведь это наказуемо. - А разве тот, кто знает об этом, но не докладывает, не подлежит уголовному наказанию? - спросил Редниц. От ответа на этот довольно щекотливый вопрос удалось увильнуть, к счастью, и самому обер-лейтенанту Крафту, и командиру отделения, так как в этот момент в столовой появился ординарец, который сообщил, что господина обер-лейтенанта срочно и по очень важному делу вызывают к телефону. Крафт не стал тянуть время, однако, прежде чем выйти из столовой, он распорядился, чтобы фенрихи продолжали трапезу, на практике же это означало, что если он не вернется к моменту, когда фенрихи съедят суп, то они смело могут приниматься за жаркое, более того, им даже разрешается съесть вишневый пудинг с сиропом. Оказалось, что к телефону Крафта звал капитан Федерс. Его голос звучал в трубке менее спокойно, чем обычно, скорее в нем чувствовались настойчивость и решительность. - Вы должны подменить меня сегодня после обеда на занятиях, Крафт, - сообщил капитан. - Дело в том, что у меня нет времени на эту пустую болтовню: мне нужно побывать на вилле Розенхюгель. - Там что-нибудь случилось? - поинтересовался обер-лейтенант. - Пока нет, - быстро ответил Федерс. - Но час назад там распоясался один профессиональный убийца - бригадный генерал медицинской службы, который творит там черт знает что, и я не знаю, что там может случиться. - Хорошо, Федерс, - не медля ответил Крафт, - я, разумеется, заменю вас на занятиях после обеда. Если я могу быть вам чем-нибудь полезным, дайте мне об этом знать. На этом телефонный разговор закончился, и обер-лейтенант направился обратно в столовую. Когда он вошел туда, фенрихи, ожидавшие его какое-то время, уже принялись есть второе, то есть жаркое. Каждая порция жаркого, согласно калькуляции, должна была состоять из ста граммов мяса и двухсот пятидесяти граммов картофеля, политого соусом с сильным запахом, короче говоря, это был типичный продукт питания военного времени. Обер-лейтенант Крафт зубами разорвал кусок мяса, лежавший у него на тарелке, а затем сказал: - Занятия по тактике, которое по расписанию должно было состояться сегодня после обеда, не будет. Вместо него мы проведем занятие на местности. - А по какой теме, господин обер-лейтенант? - не без любопытства спросил Редниц. - Повторим что-нибудь из пройденного, - задумчиво ответил Крафт. - Наверняка найдется тема, которую мы до конца не проработали, и вот сегодня мы как раз ее и закончим. Крамер посмотрел ничего не понимающим взглядом на своего офицера-воспитателя. Однако его хорошо понял Редниц, который тут же заметил: - Занятие по подрывному делу. Взрыв бункера. То самое занятие, во время которого погиб лейтенант Барков. - Точно, - проговорил обер-лейтенант Крафт и принялся за свой картофель. - Подготовьте необходимую материальную часть для проведения занятия на эту тему. Ровно в четырнадцать часов начинались послеобеденные занятия, которые продолжались, как правило, до семнадцати часов. Точно в положенное время учебные отделения снова выстроились на плацу, а затем согласно расписанию занятий их развели по учебным аудиториям, на плац, в спортивный зал или же по учебным полям. Учебное отделение "X" получило на складе боепитания N_3 все необходимое: лопаты, кирки, молотки, взрывчатку и взрыватели. Выделенные для получения всего этого фенрихи не забыли ничего, вплоть до изоляционной ленты. На эти приготовления ушло не менее тридцати минут, и только после этого учебное отделение "X" могло двинуться к месту занятий. Когда же фенрихи прибыли на Хорхенштанд, началась живая работа, так как бункер, который им надлежало подорвать, прежде всего нужно было построить. А для того чтобы построить солидный бункер, необходимо немало времени. Сорок человек в течение полутора часов занимались созданием того, что должно будет взлететь на воздух в течение каких-то долей секунды. Фенрихи старались вовсю, а обер-лейтенант приказал помимо бункера еще отрыть дополнительно траншею. А тем временем в казарме продолжались классные занятия с фенрихами. Офицеры спрашивали их, выставляя в своих блокнотах отметки или же просто запоминая все плюсы и минусы в их ответах. А в это же время в классных комнатах составлялись письменные работы по таким темам, как: проведение промежуточной аттестации N_1, проведение промежуточной аттестации N_2; писалась большая работа по тактике, две небольшие работы по тактике, сочинение по внешней политике, составлялись таблицы для проведения занятий по строевой подготовке и гимнастике; проводился врачебный осмотр фенрихов, перепроверялись списки на вооружение и материальную часть. Для каждого фенриха существовала толстая папка. На четверых фенрихов полагался один солдат, который обслуживал их. На сорок фенрихов приходилось по два офицера, а на пятьдесят фенрихов приходилась одна женщина. В последнее время женщинам было строго-настрого запрещено вступать в контакт с фенрихами. Первое время, когда в школе обучались еще первые потоки фенрихов, к этому запрету относились несерьезно, так как женский персонал школы не только сам предоставлял себя фенрихам в полное распоряжение, но и готов был выполнить любое их желание. Однако с приходом в школу генерал-майора Модерзона женский персонал уже не имел возможности вступать в прямые служебные контакты с фенрихами. Так, Эльфрида Радемахер работала у командира административно-хозяйственной роты, а Марион Федерс - в хозяйственном отделе. Как только они познакомились, они довольно часто перезванивались. Более того, даже встречались друг с другом в рабочее время; с папками в руках (что придавало им деловой вид) они могли спокойно поболтать о своих делах. Чаще всего они встречались в канцелярии административно-хозяйственной роты, и не только потому, что запасы кофе у Катера были неистощимы, помимо этого, они заметили, что капитан Катер старается обходить их стороной, делая вид, что не замечает их. Однако обе они не знали, что капитан Катер, наблюдая их встречи, делал у себя в блокноте пометки об этом, указывая точное время и продолжительность беседы. - Я сама себе создаю заботы, - сказала как-то Марион Федерс. - До этого я постоянно беспокоилась о муже, который за последнее время, как я заметила, сильно изменился. - Уж не хотите ли вы сказать, - довольно откровенно, как обычно, поинтересовалась Эльфрида Радемахер, - что вас беспокоит дружба вашего супруга с обер-лейтенантом Крафтом? Марион Федерс кивнула: - А вы не находите, что оба они образуют несколько необычную пару, а? С тех пор как они встретились и познакомились, оба начали высказывать порой довольно опасные идеи. - Я мало что понимаю в этом, - уклончиво ответила Эльфрида. - Но ведь вы это чувствуете, не так ли? - Я не имею никакого влияния на обер-лейтенанта Крафта. - Но ведь вы же помолвлены с ним! Эльфрида рассмеялась: - Мы любим друг друга, или, по крайней мере, каждый из нас надеется на это. Однако, несмотря на это, я не пользуюсь никакими правами. Марион Федерс уставилась на Эльфриду Радемахер задумчивым взглядом. Немного помолчав, она наконец сказала: - Вы очень его любите, не так ли? А потому вы не имеете права не предупредить его, не уберечь его от совершения какой-либо глупости. Дело в том, что оба они бросаются в глаза. Кто их знает, тот не может не заметить даже тогда, когда они пытаются скрыть свои помыслы. Хочу сказать вам вполне откровенно: сначала я очень обрадовалась, что два этих необыкновенных человека подружились, но со временем меня охватил страх. - Уж не хотите ли вы, Марион, чтобы они раздружились?