- Да, - ответила фрау Федерс с изумительной готовностью. - Когда они вместе, они представляют собой опасность, хотя оба и руководствуются самыми лучшими мотивами. Если нам удастся разъединить их, то мы как бы автоматически уменьшаем опасность вдвое. И сделать это - ваша обязанность, Эльфрида. - Почему я должна это делать? - уклончиво спросила Эльфрида Радемахер. - И почему вы думаете, что именно мне это удастся? Я знаю обер-лейтенанта Крафта всего несколько недель. А вы, Марион, как-никак супруга капитана Федерса, и уже довольно давно. - Вы знаете, Эльфрида, что это за брак, к тому же я не имею на него сильного влияния. У вас же, как мне кажется, все обстоит несколько иначе. И исходя из этого, вы должны сделать все возможное для того, чтобы разъединить их, пока еще не поздно. Прибыв на местность, на которой он должен был проводить занятия по подрывному делу, обер-лейтенант Крафт произвел последние приготовления. Он лично подготовил удлиненный заряд, восемь специально назначенных фенрихов находились в непосредственной близости от него, остальная часть учебного отделения расположилась в пятидесяти метрах от него в укрытии. Все было продумано до мелочей. Погода, словно по заказу, была великолепной. Деревья простирали свои ветви в голубое высокое небо. Земля замерзла от легкого морозца, и когда на нее наступали, казалось, что под ногами жесткий бетон. Каждый звук растекался в морозном тумане. Однако ни одному фенриху не было холодно. Они молча и внимательно следили за каждым движением обер-лейтенанта Крафта, видели его неторопливые, точные движения, слышали его спорные, но ясные распоряжения. На этот раз он действовал искуснее обычного, а выражение его лица было серьезнее, чем когда бы то ни было. Постепенно до фенрихов стало доходить, что сейчас здесь происходит не что иное, как то, что позволяет восстановить обстановку и атмосферу того самого дня, когда погиб лейтенант Барков, все, до самых мельчайших деталей. Взрывчатка, инструмент - все лежало на тех же самых местах, да и сами фенрихи были разбиты точно на такие же группы, как и в тот раз. Вот обер-лейтенант Крафт приступил к установке взрывного заряда весом в десять килограммов. Встав на колени на свежевыброшенной из углубления земле, он посмотрел вверх: вокруг него сгрудилось восемь фенрихов. Двое из них, Андреас и Хохбауэр, находились к нему ближе остальных, трое, а именно Крамер, Вебер и Бергер, находились на удалении нескольких метров, а трое остальных располагались несколько в стороне, это были Меслер, Редниц и Бемке. - Кто тогда помогал лейтенанту Баркову? - спросил обер-лейтенант. - Я, - ответил фенрих Хохбауэр, стараясь произнести это короткое "я" с небрежностью. - Тогда попытайтесь, Хохбауэр, делать то же самое, что вы делали тогда. - Слушаюсь, господин обер-лейтенант, - проговорил Хохбауэр с явно наигранной небрежностью. - Я попытаюсь. Хохбауэр тут же подошел к обер-лейтенанту Крафту и встал рядом с ним на колени. Оба начали подготавливать заряд, затем они уложили его в землю, сверху заложили несколькими кирпичами, а уж потом засыпали землей. Из земли торчал лишь бикфордов шнур. Когда все было сделано, обер-лейтенант встал с колен. Внимательно осмотрев место взрыва, он взглянул на часы. И уж только после этого быстрым шагом направился к остальной группе фенрихов, что располагалась в укрытии, метрах в пятидесяти от него. Подойдя к группе, он сразу же обратился к Амфортасу: - Скажите, на каком именно месте вы тогда вывихнули себе ногу? Амфортас, судя по виду, явно нервничал. Он засуетился, чтобы поскорее показать это место - небольшую выемку, до которой было всего-навсего несколько шагов. На вопрос Крафта о том, что же случилось после этого, Амфортас ответил: - Лейтенанта Баркова кто-то позвал, и он подошел сюда точно так же, как сейчас подошли вы, господин обер-лейтенант. Он внимательно осмотрел мою ногу и распорядился, чтобы меня немедленно отправили в укрытие. Вот и все. - Хорошо, всем в укрытие! Отдав эту команду, обер-лейтенант Крафт направился к группе подрывников, что находилась метрах в пятидесяти от него. На ходу он еще раз взглянул на часы. Прошло немногим более четырех минут. Как только он дошел до места взрыва, то спросил: - Что здесь произошло за мое отсутствие? - Абсолютно ничего, - ответил ему фенрих Хохбауэр. - А что произошло тогда, при лейтенанте Баркове? - Тоже ничего, господин обер-лейтенант, - с готовностью ответил Хохбауэр и посмотрел на остальных фенрихов. - Андреас, - обратился офицер к фенриху, который стоял к нему ближе остальных, - вы тогда что-нибудь заметили? - Ничего не заметил, господин обер-лейтенант, - поспешно ответил Андреас. - Абсолютно ничего. Однако, несмотря на это, Крафт одного за другим опросил каждого фенриха, хотя заранее догадывался о том, что они ему могут сказать. Крамер, Вебер и Бергер уверяли, что они ничего не видели, так как в тот момент были заняты разговором. Меслер, Редниц и Бемке заявили, что они вообще находились в таком положении, что ничего не могли видеть. Крафт тотчас же проверил, соответствует ли их заверение истине. Оказалось, что действительно ни заряда, ни шнура они со своего места видеть никак не могли. - Всем уйти в укрытие! - приказал обер-лейтенант. - Хохбауэру остаться со мной. Фенрихи удалились в укрытие. Разумеется, все они были рады тому, что их как бы исключили из этой игры. Однако деловитость, с которой обер-лейтенант пытался восстановить события, произошедшие тогда, действовала им на нервы. Все они поглубже спрятались в укрытие. Крафт и Хохбауэр остались вдвоем. Обер-лейтенант внимательно поглядел на фенриха. Тот не выдержал этого взгляда и отвел глаза. Оба долгое время молчали, хотя ни один из них и не показывал признаков нервозности. - Теперь мне ясно, как вы тогда все сделали, - проговорил обер-лейтенант Крафт после паузы. - Лейтенанта Баркова позвали к Амфортасу. Он осмотрел его ногу, а затем вернулся на свое место. На все это ему потребовалось немногим более четырех минут. А за четыре минуты здесь многое могло произойти. Посмотрите на свои часы, Хохбауэр. После этого Крафт быстрыми движениями разрыл землю, вытащил из углубления кирпичи, которыми была прикрыта сверху взрывчатка. Затем вынул шнур с взрывателем из заряда и заменил его другим, который он вынул из кармана шинели. Затем снова заложил взрывчатку кирпичами и засыпал ямку землей. - Ну, сколько времени мне потребовалось на замену взрывателя и шнура? - Немногим менее трех минут, - ответил Хохбауэр слегка дрожащим голосом. - Следовательно, так, - констатировал Крафт. Фенрих Хохбауэр попытался было улыбнуться, однако улыбки не получилось. - Прекрасный опыт, господин обер-лейтенант, - сказал он. - Остальное могло происходить следующим образом, - проговорил Крафт, прижав конец бикфордова шнура к спичечной коробке, из которой он вынул одну спичку. Бросив на Хохбауэра беглый взгляд, обер-лейтенант чиркнул спичкой по коробку. Спичка загорелась, и в тот же миг загорелся и бикфордов шнур. А пока тот горел, Крафт внимательно следил за выражением лица фенриха. А Хохбауэр с широко раскрытыми глазами следил за маленьким огоньком, который все быстрее и быстрее пожирал бикфордов шнур, приближаясь к заряду. Лицо его побледнело и стало белее снега. Пальцы невольно сжались в кулаки. И вдруг он вскочил и судорожным движением вырвал шнур из заряда. Выдернув шнур, фенрих, словно ослабев, устало опустился на землю. Все его тело дрожало мелкой дрожью, и лишь в глазах застыло выражение неприкрытого гнева. - Даже в том случае, если это сделал я, вы все равно никогда не сможете доказать, - проговорил он, тяжело дыша. - Вы это и сделали, - тихо сказал обер-лейтенант. - Так точно, я это сделал, - все еще не владея полностью собой и в то же время с некоторым триумфом сказал Хохбауэр. - Я имел на это право. По крайней мере, точно такое же право, как и вы сейчас, когда пытались взорвать одного из нас, а может, и обоих. Я признаюсь в своем поступке, но только перед вами, с глазу на глаз. Никому другому я об этом ни слова не скажу. Да никто и не сможет доказать моей вины. Никто. Это прекрасно знаете и вы, обер-лейтенант Крафт! - Мне вполне достаточно вашего признания, - тихо произнес Крафт. - А сейчас я имел возможность лично убедиться в том, что у вас слабые нервы, Хохбауэр. Вы не выдержали испытания. Рано или поздно вы все равно раскололись бы. В данный момент я нащупал в вас несколько слабых пунктов: двумя из них являются Амфортас и Андреас. Могу вам посоветовать только одно - пишите завещание. - Меня вам не расколоть, - огрызнулся Хохбауэр, весь собравшись в комок в готовности броситься в бой. - А нервы у меня стальные. - Ваши нервы, Хохбауэр, никуда не годятся. А здравого ума у вас меньше, чем у комара. Вы, видимо, считали меня идиотом, который из-за вас способен рисковать собственной жизнью и готов взлететь на воздух. Но я не дурак и не самоубийца. Посмотрите повнимательнее на вставленный мной запал - ведь он пустой. Взрыва сейчас никак не могло быть. Вот вы и попались! В семнадцать часов учебное занятие в военной школе заканчивалось, однако до девятнадцати часов никто из школы официально не мог выходить. Но на самом деле большинство офицеров из числа преподавателей и воспитателей всякими правдами и неправдами удирали домой. В течение этих двух часов фенрихи могли немного передохнуть, так как чувствовали, что за ними никто не следит. Согласно распорядку дня в эти часы проводилась уборка помещений, чистка оружия, всевозможного рода работы, спевка сводного хора, урок закона божьего; последнее мероприятие проводилось довольно редко, и только для добровольцев, когда даже самые верующие были сильно уставшими. Правда, в течение этих двух часов иногда можно было увидеть и некоторых офицеров. По крайней мере, фенрихи в любой момент могли ожидать их появления. Учебными отделениями в это время, как правило, руководили командиры из фенрихов. В тот день возможность появления офицеров в подразделении была сведена до минимума, поскольку генерал-майор Модерзон собирал их перед ужином на совещание, на которое обычно уходило немало времени. Во всяком случае начало совещания было назначено на семнадцать часов тридцать минут, а ужин для офицеров обычно накрывался в казино в девятнадцать часов пятнадцать минут, однако ужин мог начаться и в двадцать один час, и даже позднее, если бы генерал захотел этого и своевременно не распустил офицеров. - Надеюсь, сегодня это будет длиться не слишком долго, - нервно заметил капитан Федерс. - У меня совсем нет времени: мне нужно срочно попасть на виллу Розенхюгель, пока там не случилось большого несчастья. Крафт по голосу капитана понял, что тот чем-то чрезвычайно обеспокоен. - Неужели дело так серьезно, Федерс? - спросил Крафт. - Возможно, Крафт! Я должен уехать отсюда. А если говорильня, затеянная господином генералом, затянется, то я просто встану и выйду из зала, так как мне теперь уже все равно. - Ну, я посмотрю, как ты это сделаешь, - заметил Крафт. Проговорив это, обер-лейтенант вышел в коридор из большого зала казино, где собралась большая часть офицеров. Там он и дождался генерала, который появился через несколько минут в сопровождении своего адъютанта. Обер-лейтенант отдал честь и, посмотрев в холодные, настороженные глаза Модерзона, сказал: - Я прошу вашего разрешения, господин генерал, покинуть зал совещания до его окончания вместе с капитаном Федерсом в связи с хорошо известным вам делом. Адъютант генерала Бирингер, шедший позади своего начальника, энергично закачал головой и закатил глаза, показывая всем своим видом невозможность подобного, как-никак ему такого никогда ранее видеть не приходилось, чтобы обер-лейтенант на глазах всех офицеров остановил генерала! Генерал Модерзон несколько мгновений изучал Крафта своими серыми холодными глазами, а затем сказал: - У вас неопрятная прическа, господин обер-лейтенант. - Вымолвив эти слова, генерал как ни в чем не бывало проследовал в зал в сопровождении адъютанта, пройдя мимо застывшего по стойке "смирно" обер-лейтенанта, которому ничего не оставалось, как последовать вслед за ними. Генерал молча выслушал рапорт старшего по должности офицера, а им был начальник первого курса. Затем он кивком головы дал знак, означавший, что офицеры могут сесть на свои места. После этого Модерзон подошел к столу, стоявшему посередине, опустился на стул и молча ждал до тех пор, пока в зале не установилась полная тишина. - Господин обер-лейтенант Бирингер, прошу вас, начинайте, - произнес он после долгой паузы. Сорок пар глаз уставились на адъютанта, громко возвестившего: - Тема нашего сегодняшнего занятия: пожар в казарме. В третий раз. - Черт знает что придумали, - тихо шепнул капитан Федерс на ухо Крафту. - Старик старается держаться в форме. Что-то он придумал на сегодняшний день? Капитан подошел к доске, стоявшей позади, и развернул большую схему, которая, судя по всему, была специально изготовлена для данного случая. На огромном листе ватмана была вычерчена схема казармы в масштабе 1:100. Контуры всех зданий были вычерчены черной тушью, а в центре - множество красных кружков, волнистых и прямых линий, обозначающих очаги пожара, и притом в опасной стадии. Капитан Федерс бросил на схему беглый взгляд и сразу же все понял; возможно, он был единственным офицером, который сообразил это. - Господа, - начал Федерс деловым тоном, сразу же взяв верх над нервозным беспокойством, - да это же настоящий хаос. Нечто подобное можно встретить довольно редко. Над решением такого ребуса поломает голову девять десятых офицеров. И вдруг от радости капитана Федерса, разгадавшего загадку этого тактического шедевра, не осталось и следа. - Если генерал пожелает разыграть этот вариант до конца, то нам не освободиться отсюда и до полуночи. Проклятие! - мрачно сказал капитан Крафту. "Проклятие! - думали и другие офицеры. - Черт бы побрал нашего генерала!" А генерал, слегка сузив глаза, рассматривал офицеров. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Адъютант генерала тем временем, как обычно на подобных занятиях, зачитал список участвующих в игре. И, как всегда, никто не был забыт, все офицеры без исключения были заняты в предстоящих "скачках". Даже оба начальника курсов и те были задействованы: один - в роли бургомистра, а другой - коменданта железнодорожной станции, что уже само по себе свидетельствовало о том размахе, который должна была принять эта игра. Поэтому не вызвало особого удивления даже то, что один из офицеров был назначен по плану игры начальником военной школы номер пять. И этот жребий, который сначала был воспринят как особая честь, пал на капитана Ратсхельма, который с гордостью поднялся со своего места, услышав собственную фамилию. - Я всегда считал Ратсхельма "канделябром", - проговорил Федерс. - Однако того, что ему сейчас предстоит сделать, я бы ему никогда не пожелал. А спустя четыре минуты предсказание Федерса уже оправдалось. Стоило только Ратсхельму отдать свое первое распоряжение: "Блокировать всю казарму!" - как господин генерал тотчас же вмешался. А спустя две минуты Ратсхельм был повержен, ибо генерал Модерзон объявил ему, что блокирование казармы в создавшейся ситуации подобно самоубийству. - На вашем месте любой фенрих, бросив беглый взгляд на схему, сообразил бы, что для эффективной борьбы с пожаром никак не обойтись без помощи извне, - язвительно заметил генерал. Затем в игру вошел бургомистр, за ним - вновь назначенный комендант железнодорожной станции, после чего последовали распоряжения пожарных служб, и так далее и тому подобное. Через девять минут после начала игры Ратсхельм был положен на обе лопатки. Он тут же был "отстранен" от должности начальника военной школы номер пять и назначен старшим вспомогательной команды, которая должна была тушить пожар ведрами с водой. "Разжалованный" Ратсхельм уныло поплелся на свое место. Почти упав на стул, он уже был не в состоянии воспринимать происходившее вокруг. Майор Фрей вдруг побледнел и сразу же сник, так как до него дошел смысл того, что здесь разыгрывалось, да и его утренний разговор с генералом красноречиво свидетельствовал об опасностях, которые из него вытекали. И он не на шутку начал опасаться за свое положение. Однако еще далеко не закончив окончательный разгром, генерал своим деловым, холодным тоном, каким он обычно привык отдавать распоряжения, проговорил: - Господин капитан Федерс и господин обер-лейтенант Крафт свободны от продолжающейся игры. - Вы вполне могли бы и не ходить со мной, Крафт, - сказал капитан Федерс, обращаясь к обер-лейтенанту, когда оба офицера вышли в коридор. - То, что я намерен сделаться вполне могу сделать один. - А заметив, что Крафт покачал головой, мрачно добавил: - Только не пытайтесь помешать мне сделать намеченное! Они сели в машину и поехали по заледенелым улочкам, особенно осторожничая на крутых поворотах. Фары машины были замаскированы, и их свет пробивался лишь в узкие щелочки. Было видно, что шел снег, а улицы были такими пустынными, будто городок этот представлял собой театр военных действий, только по ту сторону бойни, откуда к линии фронта беспрерывно шли эшелоны со смертоносными грузами. Капитан Федерс вел машину, обер-лейтенант сидел рядом. Настоящего водителя машины Федерс оставил в казарме, как полноправный командир роты он имел на это право. Мотор натужно ревел, увлекая машину вперед по дороге. - Бригадный генерал медицинской службы, которого мы сейчас увидим, - объяснял Федерс, - самая настоящая свинья, не имеющая ни малейшего представления об этике. Он намерен всех бедняг, которые сейчас находятся на той вилле, попросту говоря угробить. - Дайте газ, Федерс! - Большего из этой колымаги уже не выжмешь. Однако мы и так не опоздаем, и все благодаря вашей интервенции против генерала. Дело в том, что я зарезервировал местечко для бригадного генерала в одной гостинице, где он сможет поесть печенки, кровяной колбасы и отдохнуть. А я ему сейчас такой десерт преподнесу, что он у него в горле застрянет. - А что, если он на самом деле окажется человеком с принципами и никого не собирается сживать со света, тогда что? - Тогда, Крафт, я брошусь ему на грудь и выплачусь на ней. Вскоре они свернули с главной улицы на боковую, приближаясь к вилле Розенхюгель. Запретная зона оказалась неоцепленной, ворота раскрыты настежь, шлагбаум поднят, ну а уж таблички с надписью "Скорость 10 км" для них и вовсе как бы не существовало. Они подъехали к главному входу, у которого уже стояла машина марки "мерседес", принадлежащая бригадному генералу медицинской службы, на переднем сиденье которой преспокойно спал водитель. Судя по его виду, нетрудно было догадаться, что и он, видимо, плотно поужинал, и притом с возлияниями. Быстро выйдя из машины, Федерс и Крафт направились к парадному, где под фонарем уже стоял майор медицинской службы Крюгер. От скупого света фонаря, падавшего на его лицо, он казался старше и выше обычного. - Добро пожаловать, господин обер-лейтенант Крафт, - поздоровался он, протягивая ему руку. - Ну? - спросил Федерс. - Девятнадцать, - ответил Крюгер. - Ах эта свинья! - бросил Федерс, направляясь внутрь здания. Пройдя несколько шагов, он остановился и, обращаясь к майору Крюгеру, сказал: - Ты, Гейнц, выходишь из игры, иди к своим больным, которым ты нужен, а уж остальное предоставь нам. Крафт, пошли со мной. Оставив Крюгера, который еще ниже опустил голову, на месте, они, миновав безлюдную ординаторскую, вошли в кабинет майора медицинской службы, в котором как раз и находился тот человек, которого они разыскивали, - бригадный генерал медицинской службы. Это был небольшой господин с розовым, круглым, кажущимся добродушным лицом и голубыми глазами. Руки он скрестил на груди, как это обычно любят делать задиры мальчишки. Сначала он с довольным видом осмотрел бумаги, лежавшие перед ним, а уж только после этого взглянул на вошедших. - А-а, это опять вы, мой дорогой! - воскликнул генерал-медик, обращаясь к Федерсу. - А я уж думал, что вы уехали, даже не попрощавшись со мной, особенно после того, как мы с вами так великолепно поговорили. А ужин, который вы для меня заказали, за что я вам очень благодарен, был просто великолепен. Ну а уж вино, мой дорогой, тысяча девятьсот тридцать третьего года не вино, а настоящая поэма. Что с вами? Вы себя неважно чувствуете? - Вы уже закончили свою работу здесь? - спросил Федерс, подходя к генералу ближе. Он забыл представить Крафта, и тот стоял, притворив за собой дверь и прислонившись к косяку, будто намереваясь никого не выпускать отсюда. - Разумеется, - начал генерал-медик несколько расстроенным, но отнюдь не обеспокоенным тоном, - самую тяжелую и ответственную работу, которую не могу никому передоверить, я действительно закончил. И закончил с результатом, который можно было предвидеть заранее. Правда, далось мне это нелегко, но здесь речь шла о моем профессиональном долге. Вы, конечно, знаете - это требование часа, так сказать, требование нашего этического самосознания. - Выходит, вы намерены лишить девятнадцать человек жизни, и только потому, что это якобы является вашей обязанностью? - Позвольте! - произнес генерал голосом, в котором уже слышались нотки некоторого беспокойства. - Так просто этого не объяснишь. Здесь, господин капитан, действуют несколько факторов, которые мне вам, как дилетанту, будет очень трудно объяснить, так как вы все равно не поймете. - Однако, несмотря на это, вы все же попытайтесь объяснить. - Я не понимаю, какой в этом смысл, - проговорил генерал-медик, и его розовощекое лицо покрылось красными пятнами. - Как врач, я, разумеется, обязан заботиться о жизни и здоровье людей, это так. Но помимо этого я еще обязан избавлять людей от страданий. А бывают такие страдания, избавлением от которых может быть только смерть. Кроме всего прочего я еще и солдат... - И, по-видимому, член нацистской партии. - Я знаю, что такое смерть-избавление, - нервно продолжал генерал-медик. - В ней не отказывают даже лошади. А вы подумайте о требованиях нашего времени! И разве не добро избавить страдающих от мучений? Вы лучше подумайте о том, что госпитали наши переполнены, врачей у нас катастрофически не хватает, это в равной мере относится и к квалифицированному среднему медперсоналу. На одной койке сплошь и рядом лежат по трое тяжелобольных... - Заткните глотку! - рявкнул Федерс. - Что вы сказали? - недоуменно спросил генерал, уверенный в том, что ослышался. - Вы должны заткнуть свою глотку, - спокойно повторил Федерс и тут же схватил бумагу, что лежала перед генералом, и пробежал ее глазами. - Что вам, собственно, от меня нужно? - с трудом ворочая языком, спросил генерал. - Совсем немногое, - ответил Федерс, разрывая бумагу, которую он только что прочел. - Вам придется еще раз написать свое заключение. И оно должно быть таким, чтобы ни один человек, я повторяю, ни один из этих несчастных не переселялся бы в потусторонний мир. Понятно? - Но это же... это... - Насилие! - подсказал генералу стоявший у двери обер-лейтенант Крафт. - И все же это гораздо лучше, чем смерть! И тут Крафт медленно подошел к остолбеневшему генералу, расстегивая кобуру. Подойдя вплотную к столу, он вынул пистолет и со стуком опустил его на стол. - Ну, быстро, - с угрозой сказал Крафт, - пишите новое заключение, и такое, какое от вас требуют. - Хорошо, - буркнул генерал-медик, бледный как полотно, - я подчиняюсь насилию. - Даем вам пятнадцать минут, - сказал Федерс, ставя на стол пишущую машинку. Вставив в машинку чистый лист бумаги, капитан подвинул ее генералу. Генерал дрожащими пальцами начал печатать. Федерс тем временем отвел Крафта к двери и там тихо шепнул ему: - А сейчас вы, Крафт, окажите мне еще одну услугу, лично для меня и наших друзей, которые висят здесь в своих корзинках. Уберите прочь с моих глаз машину генерала вместе с его шофером. Езжайте вместе с ним в казарму первыми, а я несколько позднее привезу самого генерала. Можете вы оказать мне такую услугу? - Согласен, Федерс. Только вы тут сработайте все чисто, так как в противном случае мы с вами оба окажемся в лапах гестапо, а я хочу еще немного пожить. У меня еще имеются кое-какие дела, которые я должен завершить. Официально учебные занятия заканчивались по плану в девятнадцать часов, после чего обычно уже не давалось никаких служебных заданий, хотя они вполне могли быть. Отсутствие в плане определенных мероприятий отнюдь не означало, что в школе замирала любая деятельность. Просто это означало, что сейчас появлялась возможность иметь кое-какие свободы. Так, например, ужин, который разносился по комнатам, можно было начать немного позднее и несколько затянуть его. Можно было сбегать в лавочку, в которой ничего из спиртного, кроме легкого пива, не было. Те же из фенрихов, кто испытывал жажду культурных запросов, могли, разумеется, посетить комнату-читальню, где на столах были разложены такие великолепные немецкие журналы, как "Рейх", "Сигнал" и "Унзере вермахт". А по радио в это время, как правило, передавали жизнерадостную музыку. Всем этим можно было воспользоваться, если, разумеется, не жалеть времени, так как фенрих должен был еще успеть сделать целый ряд вещей, как то: привести в полный порядок свое обмундирование, вычистить оружие и приборы, которые за ним числились, завершить свои заметки, выполнить все письменные задания. Все это включало в себя подготовку к завтрашним занятиям. Об увольнении в город среди недели обычно нельзя было и мечтать, так как для этого не оставалось свободного времени, да и само разрешение можно было получить только от офицера-воспитателя. Редкие увольнения из расположения школы после окончания занятий получал лишь тот из фенрихов, кому удавалось: а) убедить командира в том, что он привел все свои дела и вещи в безупречное состояние; б) доказать, что он полностью подготовлен к несению службы на следующий день; в) убедительно обосновать свою просьбу об увольнении. Найти такие обоснования было можно в различных вариантах, но они обязательно должны были звучать серьезно. Самыми популярными причинами для увольнения были так называемые полуслужебные причины, например, желание купить писчебумажные принадлежности, фотографирование для документов, сдача предметов военного обмундирования в художественную штопку. Причины, носившие, так сказать, культурный характер, рассматривались как довольно подозрительные. К ним относились: желание посмотреть новый фильм, взять книги в библиотеке, посетить какое-нибудь предприятие. Все эти просьбы воспринимались с большим недоверием. Дело в том, что если фенрихи хотели получить увольнение в город для того, чтобы сходить к девочкам, поесть и выпить где-нибудь в кабачке, что было доподлинно известно офицеру-воспитателю, то и тогда они все равно должны были придумывать уважительную причину. В тот же день офицеры-воспитатели были заняты, так как даже после восьми часов вечера все они сидели в зале казино, где генерал лично проводил с ними занятие. В отсутствие офицеров-воспитателей разрешение на увольнение в город имел полное право выдать командир учебного отделения. Так, по крайней мере, должно было быть по теории, однако на практике нередко случалось так, как это обычно делал фенрих Меслер. Меслер подошел к Крамеру и просто сказал: - Я еду в город, хочу посидеть в кафе. - Это следует понимать так, что ты просишь разрешения отпустить тебя в увольнение, - поправил его Крамер, стараясь хоть таким образом поддержать свой авторитет. - Только не петушись, - как ни в чем не бывало заметил Меслер. - Я ухожу, а уж твое дело внести меня в список увольняемых. Считаю, что по-дружески так и следует поступать. - А какой причиной можно обосновать твою просьбу на увольнение? - Это уж ты сам придумай со своей светлой головой. - Так гладко это не пройдет! - выкрикнул Крамер, задетый за живое. - Нет уж, ты изволь изложить мне какую-нибудь причину. - Ну ладно, - по-дружески согласился Меслер. - Иду к девкам! - Однако, дружище, я не могу записать это! - Тогда напиши иначе: для поддержания связей между вермахтом и гражданским населением. С этими словами Меслер отошел от возмущенного Крамера, однако не сразу вышел из казармы, сначала он зашел к Веберу, с которым поговорил о чем-то, и они пришли к общему соглашению. После этого Вебер подошел к Редницу и рассказал ему о своем разговоре с Меслером. Выслушав его, Редниц сказал: - Делайте что хотите! Эти слова Вебер воспринял как одобрение и пошел дальше. На пути Веберу попался Хохбауэр, которого он тут же отвел в угол и начал: - Я надеюсь, ты помнишь о пари, которое заключил. - Разумеется, - неохотно буркнул Хохбауэр. - И я его выиграю. - Однако у тебя остается мало времени, Хохбауэр. - Ты за меня не беспокойся, Вебер. - Надеюсь, ты не собираешься отталкивать от себя дружескую руку, которая хочет тебе помочь? - с горечью произнес Вебер, и, как всегда, при слове "дружеская" он уставился на собеседника. - К тому же сегодня для этого самые благоприятные условия. - Этого ты мог бы мне и не говорить, Вебер, я об этом и сам подумал. - Ну и великолепно. Просто отлично. Тогда мы все пойдем с тобой, как деликатные свидетели. Скажу тебе, Хохбауэр, по секрету, так сказать, с глазу на глаз: твой авторитет среди фенрихов отделения в настоящее время далеко не высок. Ты немедленно что-то должен сделать, чтобы поднять его, и для этого тебе предоставляется хорошая возможность. Докажи ты им наконец, что ты настоящий мужчина, Хохбауэр! Это необходимо сделать немедленно! И сразу же к Крамеру повалила целая толпа фенрихов, которые пришли к нему просить увольнения в город. Вслед за Меслером появился Вебер, который в тот вечер взял на себя обязанности судьи. Вместе с ним пришел Бемке, который пока еще не догадывался, о чем именно идет речь, и которому, однако, была отведена роль эксперта. Вместе с Хохбауэром появился Амфортас, который, так сказать, намеревался ассистировать своему другу по духу. Вслед за ними к Крамеру повалили остальные фенрихи, а таковых набралось восемь человек. Крамер сначала заколебался, но, поскольку он уже дал увольнение Меслеру, ему было неудобно отказывать другим. Сам же он, как и Редниц, намеревался выйти из игры. Вначале все происходило довольно просто, как и обычно в таких случаях. Хохбауэр надеялся на собственный авторитет. Он наслаждался уважением коллег, которые окружали его. Договорились, что, разбившись на небольшие группы, они будут дожидаться остальных перед зданием городского дома культуры, в котором проходил какой-то вечер. По мнению опытных "наблюдателей", вечер этот должен был закончиться где-то около половины девятого, а после вечера девушки толпой вываливались на улицу, и между ними должна была быть и жертва пари фенрихов - Мария Кельтер. Как только она появилась, согласно договоренности начал действовать Вебер, который сразу же пристал к малышке, что ему всегда обычно удавалось. Затем к ним подошел Хохбауэр, заговорил с Марией и взял ее под свою защиту. - Благодарю вас, - сказала ему Мария Кельтер. - Вы были очень любезны. - Это моя святая обязанность, - поспешил заверить ее Хохбауэр с самым серьезным видом. - Я должен извиниться за этого человека, который к тому же является моим другом. - Эта формулировка тоже подействовала убедительно. - Могу я вас проводить немного? - Конечно, - произнесла Мария голосом, который свидетельствовал о том, что она покраснела, но улицы были не освещены, и этого нельзя было заметить. Следующая остановка предусматривалась в кафе "Попп", которое попросту называли кафе "Пуфф". Войдя в кафе, Хохбауэр уселся вместе с Марией за столик в углу, который для них заранее зарезервировал Вебер. Они заговорили о различных приятных вещах, и в девушке росло чувство восхищения этим красивым, элегантным фенрихом, для которого в данный момент, кроме нее одной, никого и ничего не существовало на всем белом свете. В кафе сидело еще несколько фенрихов, которые вели себя степенно и тихо. А когда Хохбауэр заказал две чашки чая, ему в чайной чашке вместо чая принесли для подкрепления сил и смелости чистого рома (это была помощь Вебера, который числился в кафе "Пуфф" завсегдатаем и потому мог использовать свои связи). - Я почти совсем не хожу в питейные заведения, - доверчиво произнесла Мария. - Это украшает вас, - заверил ее Хохбауэр и с радостью отметил для себя, что фенрихи, сидевшие за спиной Марии Кельтер, взглядами подбадривали его. - Я больше люблю природу, - разоткровенничалась девушка. - Я тоже, - подтвердил Хохбауэр, решив использовать предоставившуюся ему возможность. - Что может быть лучше прогулки на свежем воздухе? Даже сейчас, зимою, вы не находите? Мария Кельтер была согласна с ним. Девушка не заставила себя долго упрашивать и сразу же последовала за Хохбауэром, чтобы вместе с ним насладиться ночными прелестями природы. Она бросила радостный взгляд на своего высокого стройного провожатого, который к тому же вел себя на удивление по-рыцарски. Она с гордостью шла рядом с ним. Еще одна остановка была сделана Хохбауэром в городском парке, где среди кустов уже спряталось несколько фенрихов. Вебер первым из них бесшумно пробрался поближе к памятнику жертвам минувшей войны, где уже находился Хохбауэр с Марией. Место это было хорошо известно фенрихам и по субботам использовалось ими для своих нужд, поскольку ступеньки и колонны могли служить удобными точками опоры. - Пожалуйста, не надо! - неожиданно запротестовала Мария, а затем со смущением и удивлением добавила: - Вы не должны этого делать! - Именно это-то он и должен сделать! - тихо шепнул Вебер Бемке, который находился рядом с ним, уставившись в ночную полутьму. Он услышал несколько обрывочных слов, хотя саму пару не видел. А в этот самый момент Хохбауэр не без труда усадил девушку на каменную ступеньку, и они совсем скрылись из виду. - Что там происходит? - взволнованно спросил Бемке. - Отгадай, даю тебе три минуты, - прошептал Вебер. - Он не должен этого делать! - Бемке был вне себя. - Девушка защищается, разве ты не слышишь? - Чепуха все это! - спокойно проговорил Вебер. - Все они первый раз делают вид, что защищаются! Это уж так положено. И эта крошка нисколько не лучше других. При этом она вовсе не подозревает, что Хохбауэр с большим удовольствием заменил меня. - Все вы свиньи! - возмущенно бросил Бемке, дрожа от негодования. - Ах, брось, мы мужчины, и об этом не надо забывать, - заметил Вебер. Они сидели друг возле друга на солдатской койке: Эльфрида Радемахер и Карл Крафт, сидели в барачной комнатушке обер-лейтенанта. Трудно было что-либо возразить против визита возлюбленной, и потому дверь в комнату была заперта на ключ. - Карл, - осторожно и нежно заговорила Эльфрида, - иногда, особенно в последнее время, у меня появляются самые глупые желания. - Забудь о них, - посоветовал ей Крафт. - Рождественская ночь, в которую, как говорят, исполняются желания, только через три месяца. - Я хочу, Карл, - продолжала Эльфрида, - чтобы мы как можно больше были вместе. Ведь я тебя люблю и хочу с тобой жить, и долго-долго, насколько это возможно. - Эльфрида, скажи, разве я тебе когда-либо давал какие-нибудь обещания? - спросил Крафт серьезно. - Нет. - Разве я тебя хоть раз пытался ввести в заблуждение? - Нет, Карл. - Хорошо, Эльфрида. Здесь все ясно. Мы любим друг друга, но мы с тобой договорились никогда не думать о том, как долго будет продолжаться наша любовь. Она может длиться очень долго, но она может и кончиться в любой день. Какой-нибудь приказ, который, быть может, подписывается в данный момент, может разлучить нас. Однажды утром ты проснешься, а меня уже больше нет здесь. И такое может случиться даже завтра! Так давай же свыкнемся с такой мыслью и не будем больше никогда об этом говорить. - Карл, и тем не менее все, может быть, не так сложно. Это твой первый выпуск, а ведь должно быть еще два или три выпуска, следовательно, в нашем распоряжении еще несколько месяцев. А во время такой войны - это бесконечно долгий срок, и это будет для нас счастливое время, Карл. Я хочу верить в это. - Не делай этого, Эльфрида. - Ты должен выполнять здесь свою работу! - возбужденно воскликнула Эльфрида. - Одно это обеспечит нам целых полгода, когда мы будем вместе. А вместо этого ты пускаешься в какие-то авантюры, за которые ты не можешь не нести ответственности, ты связываешься с людьми, отношения с которыми грозят тебе опасностью. - Думаю, сейчас уже поздно, - спокойно произнес Карл Крафт. - Очень поздно, и тебе пора идти. Эльфрида встала растроганная и ничего не понимающим взглядом уставилась на Карла. Она увидела, что он улыбнулся. Это была улыбка, которой Крафт пытался скрыть свою боль. - Эльфрида, - начал обер-лейтенант, положив руку ей на плечо, - не пытайся ослу объяснять, что у того выросли чересчур длинные уши, не пытайся объяснять быку, что красный цвет - это цвет дружбы. Скорее тебе удастся сделать то и другое, чем отговорить меня от того, что я задумал. Крафт помог надеть Эльфриде пальто, надел шинель, открыл дверь и вывел возлюбленную в коридор. И остановился, освещенный матовым светом электролампочки: перед ним словно из-под земли появился фенрих Редниц. Он отдал офицеру честь. - Могу я минутку поговорить с вами, господин обер-лейтенант? - Вы меня здесь ожидали, Редниц? - Да, господин обер-лейтенант, ожидал примерно с четверть часа, так как я не хотел вам мешать. Обер-лейтенант понимающе кивнул. Следовательно, фенрих был осведомлен о его личной жизни, возможно даже, что он кое-что слышал о ней от других. "Ну, если об этом известно пока только одному Редницу, то это еще терпимо", - подумал Крафт и, обратившись к Эльфриде, попросил: - Пройди, пожалуйста, немного вперед, я тебя сейчас догоню. Или, быть может, вы, Редниц, собираетесь надолго меня задержать? - На три минуты, господин обер-лейтенант, не больше. Обер-лейтенант Крафт вместе с Редницем вернулся в комнату. Первый взгляд офицер невольно бросил на неубранную кровать, но Редниц, казалось, не замечал ее: он не сводил глаз со своего обер-лейтенанта. - Господин обер-лейтенант, - откровенно начал фенрих, - могу я спросить вас, о чем вы сегодня разговаривали с Хохбауэром перед подрывом бункера? Крафт, казалось, нисколько не был удивлен таким вопросом, а если даже и был удивлен, то по крайней мере не показывал этого. Он посмотрел на фенриха с той же откровенностью, с какой тот глядел на него. - Вы это могли бы и не спрашивать, Редниц, так как и без меня все знаете. - А каков результат, господин обер-лейтенант, могу я узнать это? Крафт внимательнее присмотрелся к фенриху и заметил на его лице выражение не только откровенности и доверия, но и участия. Немного помолчав, обер-лейтенант сказал: - Я хочу спросить вас, Редниц, зачем вам понадобилось знать это. Дело в том, что многого я вам не могу сказать, но не скрою, что Хохбауэр признался в том, что он сделал. - Ну что ж, - с удовлетворением отметил Редниц, - тогда все ясно. - К сожалению, мой дорогой, ясно далеко не все, - проговорил обер-лейтенант и опустил голову. - Речь здесь идет не столько о признании, сколько об установлении факта, который совершился, так сказать, без свидетелей, и, следовательно, Хохбауэр может смело отказаться от тех слов, которые он сказал мне. А у меня, Редниц, нет никаких доказательств его вины, ни одного доказательства. Я знаю убийцу, но не могу призвать его к ответу, Редниц. Вот как все это выглядит. Вы это хотели узнать от меня? - Если все действительно выглядит так, как вы сказали, господин обер-лейтенант, тогда, пожалуй, имеется другая возможность. Один обходный маневр, но он-то и приведет вас к цели. Или вы, быть может, намерены всю эту историю похерить? - Говорите же, дружище! Говорите! Выкладывайте, что вы еще знаете! И фенрих Редниц рассказал о трех любопытных вещах. Во-первых, о наличии довольно подробного описания, в котором с указанием времени (вплоть до минут) были зафиксированы все частные визиты фенриха Хохбауэра к начальнику потока капитану Ратсхельму. Более того, в этой бумаге перечислялись все свидетели этих визитов и их высказывания по данному поводу. Во-вторых, о красивом голубом батистовом платочке, слегка запачканном, с вышитой монограммой "ФФ", что расшифровывалось не иначе как Фелицита Фрей. В-третьих, о некой Марии Кельтер, проживающей в Вильдлингене-на-Майне по улице Кранихгассе, четыре, с дополнительными данными о городском парке, памятнике жертвам минувшей войны и событиях, произошедших примерно в двадцать один час тридцать пять минут. - Дружище, этого вполне достаточно, - с убеждением сказал обер-лейтенант Крафт. В двадцать два ноль-ноль рабочий день в казарме официально заканчивался, так как в это время объявлялся отбой. В это время хозяин военного ларька выпроваживал последних гостей и выключал свет. Часовые, стоявшие у ворот, запирали их и даже закрывали калитку, однако еще не запирали ее. В это же время начинали действовать дежурные, ответственные за дисциплину и порядок в казарме: дежурный унтер-офицер по административно-хозяйственной роте; дежурные фенрихи по потокам; дежурные девушки из числа женского гражданского персонала. Все они выясняли количество присутствующих, количество отсутствующих, их фамилии, проверяя их по спискам уволенных в городской отпуск. В общем, в тот вечер все было в порядке. В казино жизнь била ключом: офицеры только что управились со своим ужином, так как игра, затеянная генералом, заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, казалось, ей конца не будет. Игра эта потребовала большое количество жертв, но главной жертвой оказался капитан Ратсхельм. После ужина каждому офицеру было разрешено выпить по полбутылки вина, и они стремились немедленно воспользоваться этим разрешением. После игры каждый из них знал, как он должен вести себя во время большого пожара. После объявления отбоя многие фенрихи еще не спали, большинство из них работало, тихо переговариваясь между собой. В помещении учебного отделения "X" было оживленно: отмечалось успешное окончание операции "Памятник воинам прошлой войны", которой руководил Вебер, а Хохбауэр торжествовал победу. Участники этой операции несколько запоздали и вернулись в расположение части через забор. И лишь один Бемке вернулся в расположение части без опоздания. Свое возмущение он высказал Редницу. В данный момент он искал утешения в любимом "Фаусте", подолгу обдумывая очередную строфу. На узле телефонной связи для столь позднего времени царило необычное оживление. Обе дежурившие на коммутаторе телефонистки едва успевали работать, их то и дело отвлекали некоторые фенрихи, а им нужно было еще следить за летной обстановкой, так как ожидалось несколько воздушных налетов противника. - Вот как! - произнес один из гостей. - Выходит, что здесь самолеты противника еще ни разу не появлялись. Готов спорить, что на их картах эта дыра вовсе и не значится. - Устраивайся поудобнее, девочка, - предложил капитан Катер. - Чувствуй себя как дома. Или, быть может, тебе не нравится мое бунгало? - О нет, - заверила капитана Ирена Яблонски, с любопытством оглядывая обстановку. - Мне здесь все очень нравится. - Тогда садись, куда хочешь. Ну, например, на кровать. - Спасибо, - охотно согласилась Ирена и села на указанное место. Ей действительно нравилось все, что она видела. Помещение показалось ей слишком большим, в такой комнате смело могли расположиться пять или шесть девушек. На полу лежал большой ковер, на окнах висели цветные гардины из тяжелой материи. Кровать застлана пушистым покрывалом. - Ты спокойно можешь снять туфли, - великодушно сказал Катер. - А то выйдешь на улицу и сразу же простудишься: погода-то вон какая скверная. - На меня погода не влияет, - сказала Ирена. - Все-таки лучше сними туфли, - посоветовал ей Катер. - А ноги можешь спрятать под одеяло: так будет и приятно и тепло. Ирена Яблонски сделала так, как ей советовали. По характеру она была покладистой и чувствовала свое превосходство: остальные девицы лежали на жалких койках в своих клетушках, а она как-никак являлась гостьей своего шефа капитана Катера. - Сейчас я открою бутылочку шампанского, - проговорил Катер, - чтобы отпраздновать сегодняшний день. - О, чудо! - воскликнула Ирена. Катер открыл окошко и достал из-за него бутылку шампанского, которую он выставил туда для охлаждения. Затем достал два фужера, взятых, судя по всему, из казино. Подсев к Ирене на кровать, он сказал: - Ну а теперь выпьем! Он наполнил фужеры до краев. Шампанское сильно пенилось, и несколько капель упали Ирене на платье. Катер попытался вытереть пятна. Причем делал он это так активно, что Ирена жеманно захихикала и заломалась. - Ну, выпьем! - предложил еще раз Катер. - О, чудо! - воскликнула Ирена еще раз, выпив шампанское, считая его похожим на зельтерскую воду. Игриво надув губки, она сказала: - За последнее время вы уделяли мне слишком мало времени, я уже начала думать, что вы меня забыли. - Да, моя милая крошка! Человек далеко не всегда может поступать так, как он хотел бы. Служба есть служба, надеюсь, ты понимаешь, а на ней бывают всевозможные осложнения, бывали дни, когда я не имел ни одной свободной минутки. К своему удовлетворению. Катер заметил, что Ирена понимающе кивнула ему. По крайней мере, она делала вид, что старается понять его. "В ней есть какая-то наивность, - подумал про нее Катер, - а это уж имеет свои преимущества, в чем я убедился на собственном опыте". Во всяком случае, представившаяся возможность казалась ему благоприятной. Федерс со своим другом Крафтом куда-то уехали на машине. Эльфрида сидит у фрау Федерс. В казарме все тихо и идет своим чередом, так что можно не опасаться, что им кто-то помешает. - Однако пятно на твоем платье оставило след. Сними его: у меня есть превосходный пятновыводитель. - Я, право, не знаю... - В комнате довольно тепло, или?.. - Я, правда, могу... - А почему бы и нет! - произнес Катер таким тоном, как будто речь шла о каком-то само собой разумеющемся пустяке. - Ведь мы с тобой здесь вдвоем. А пятнышко с платья нужно вывести. Жаль будет, если оно останется. Кроме того, если ты захочешь, я могу купить тебе новое платьице. - Вы так добры ко мне, - произнесла Ирена. - Иди ко мне, девочка, не стесняйся. Подвинься ко мне поближе, я помогу тебе снять его. Вот так, уже лучше. Еще поближе. Ну, вот видишь! Ирена Яблонски позволила Катеру снять с нее через голову платье. - Так же приятнее, не так ли? - проговорил капитан и поспешил снова наполнить фужеры вином. Делая это, он не спускал глаз с Ирены, мысленно отмечая, что она хотя и жеманна, но ноги, вернее, ляжки у нее развиты как у женщины, вполне приличная грудь и аппетитный полуоткрытый рот. Катер почувствовал, как у него начали дрожать руки. Шампанское снова полилось через край, на этот раз уже без намерения он забрызгал трусики Ирены. - Ну вот видишь! - заметил он. - Их тоже нужно посушить, не так ли? - Кажется, так, - пробормотала Ирена. В этот момент зазвонил телефон. Он звонил долго и настойчиво. Катер сначала посмотрел на Ирену Яблонски, которая откинулась на спинку кровати, потом перевел взгляд на телефон, который все звонил и звонил. Наконец он снял трубку и крикнул в нее: - Черт возьми! Что бы это могло значить? Это в такое-то время! Посреди ночи! Никак не дадут человеку отдохнуть! Помолчав несколько секунд, он вдруг произнес: - Ах, так! Я сейчас приеду. - Ты уходишь? - тихо спросила Ирена. - Да, - выдохнул он с искренним сожалением. - Жаль. - Это воздушная тревога, - сказал Катер. - Оденься пока. Посреди ночи капитан Федерс вел машину в Вильдлинген. Рядом с ним сидел генерал медицинской службы, судорожно ухватившись рукой за ручку двери, так как скорость была большой, дорога неровной и генерала то и дело бросало из стороны в сторону. - От этой поездки вы могли бы меня и избавить, - недовольно проворчал генерал. - Я ведь сделал все, что вы от меня требовали. А уж командовать моей машиной было совершенно излишне. - Ничего излишнего здесь нет, и я никак не мог избавить вас от этой поездки! - почти выкрикнул Федерс и прибавил газу. Фуражка генерала съехала на лоб. Он попытался было сесть поудобнее, но потерял равновесие. Румяное лицо его обезобразила злая гримаса. Неожиданно капитан Федерс нажал на тормоза, и машина на миг замерла на гладком асфальте, но тут же ее отбросило к бровке, и лишь после этого, заскрипев тормозами, она окончательно остановилась; генерал медицинской службы ударился головой о лобовое стекло и сразу же заныл. - Тихо! - грубо прикрикнул на него капитан, и генерал моментально замолк. Федерс прислушался. Теперь он отчетливо слышал доносившийся из Вильдлингена рев сирен, оповещавших о воздушной тревоге. Сирены завывали монотонно и через равное количество секунд. - А это совсем неплохо, - первым нарушил тишину Федерс. - Что вы имеете в виду? - испуганно спросил его генерал. - Об этом я вам вполне откровенно скажу, - начал пояснять капитан Федерс и даже повернулся к нему, чтобы лучше видеть блестящее, потное лицо генерала. - Сейчас я вас отправлю на тот свет для того, чтобы кое-кто из ваших пациентов мог еще некоторое время пожить на этом свете. - Это, - начал было генерал, испуганно глотая воздух широко открытым ртом, - это, должно быть, шутка! Я ведь все сделал, что вы хотели. Я написал письменное заключение о том, что все больные и раненые вполне могут выздороветь. Вы имеете официальный документ, значит, все будет в полном порядке. Подтвердите, что только что сказанное вами ни больше ни меньше как обычная шутка, не так ли? - Послушайте, за кого вы меня принимаете? - спросил капитан Федерс генерала. - Я хорошо знаком с правилами игры! Неужели вы думаете, что я верю вашим словам? Тот, кто лишает больных жизни для того, чтобы освободить койку, или же бредит о каком-то германском духе, тот способен на любую подлость. Я хорошо знаю, что будет дальше. Стоит только вам вырваться из моих рук, как вы незамедлительно откажетесь от своей собственной подписи, а девятнадцать несчастных калек будут немедленно лишены жизни. Кроме того, вы рассчитаетесь со мной и с майором медицинской службы Крюгером тоже. Именно поэтому я не могу поступить иначе. - Ничего этого не будет, я могу вас заверить в этом, - взмолился генерал. - Я даю вам слово, честное слово! - Я плюю на честное слово человека, который убивает больных! Сейчас я стою перед выбором: спасти жизнь вам - убийце или же девятнадцати беспомощным людям. Кто знает, сколько сотен таких несчастных уже на вашей совести! Нет, иного выбора нет! Мотор машины снова взревел, машина резко рванулась вперед, генерала прижало к сиденью, а монотонный вой сирены смешался с бешеным воем мотора в один сплошной рев. - Сейчас здесь будут бомбардировщики! - закричал капитан. - Надеюсь, они будут нас бомбить, и тогда я сброшу ваш труп на кучу других трупов. А если этого не будет, то я утоплю вас в Майне, так как я очень хочу сделать хоть одно доброе дело! Они уже не слышали рева бомбардировщиков над собой, как не слышали и воя падающих на землю бомб. Они только видели, как вокруг них поднимались грибы разрывов, освещенные ярким, слепящим светом, а вслед за этим уже слышался грохот. Машину бросало из стороны в сторону, генерал же сжался в комочек на своем месте. Федерс неожиданно нажал на тормоз, мотор захлебнулся. Выскочив из машины, капитан Федерс выхватил из нее генерала, лицо которого было искажено ужасом. Однако не успел капитан Федерс поднять руку с пистолетом, как какая-то страшная сила выбила оружие из его рук. Перед глазами блеснул яркий свет. И в тот же миг взрывная волна бросила Федерса на землю, втиснув в серовато-черный снег. Через несколько секунд капитан пришел в себя и медленно встал на ноги. Машину разбило и перевернуло, а под ней лежал бригадный генерал медицинской службы, бледный и изуродованный; он был уже мертв. - Выходит, не я один рассчитался с ним, - глухо пробормотал капитан. Пламя горящих домов освещало страшную картину разрушения. Человеческие крики сливались с ревом сирен. А капитан стоял на месте и, ничего не понимая, смотрел прямо перед собой в пустоту. Небольшое подразделение вражеских бомбардировщиков, вероятнее всего шесть-восемь самолетов, в двадцать два часа сорок три минуты пролетело над Вильдлингеном. Бомбардировка продолжалась ровно три минуты. В двадцать два часа сорок шесть минут воздушная опасность уже миновала. После бомбардировки на земле остались груды обломков, в основном самые большие разрушения пришлись на восточную окраину города, где разбомбили четыре улицы, пятьдесят восемь домов, пострадало двести семь человек, среди них один бригадный генерал медицинской службы и один фенрих, опоздавший вернуться в часть, в остальном жертвы были только среди гражданских лиц. - Нам еще повезло! - прокомментировал ночную бомбардировку капитан Федерс после того, как убедился в том, что рыночная площадь осталась целой и невредимой, а вместе с ней и его собственная квартира. Все пожарные команды города трудились вовсю, и из казармы военной школы были высланы отряды, развернувшие активную деятельность. Недавно проведенная игра под кодовым названием "Крупный пожар" принесла свои богатые плоды. Все были удивлены даром предвидения генерала, могло даже показаться, что бомбардировка города была организована по его распоряжению. Однако утверждать подобное не отважился даже капитан Ратсхельм. Сам бургомистр, он же крайслейтер и ландрат, побывал на месте происшествия (правда, с соответствующей охраной), но пробыл там недолго. Он распорядился все организовать как следует. Прежде чем уехать оттуда, не без гордости объяснил окружавшим его людям: - Они, конечно, хотели разбомбить нашу железнодорожную станцию, которая является важным узлом коммуникаций. Однако такое предположение отнюдь не успокоило некоторых офицеров. Они чувствовали себя оскорбленными, поскольку предположение бургомистра как бы перечеркивало их важность. А один из них даже заявил во всеуслышание: - Нет никакого сомнения, что они намеревались разбомбить нашу военную школу. Но эти мазилы сбросили свои бомбы в трех километрах от нее. Наши асы никак бы не допустили такого промаха! Казарма военной школы стояла на холме в целости и сохранности, освещенная пламенем горящих в долине домов. Ни одна черепица не упала с крыши школы, из окон не вылетело ни одного стекла. Около трех часов утра самое трудное было уже позади. Подразделения фенрихов вернулись в казармы. Причем комбинезоны некоторых фенрихов были подозрительно раздуты: под ними они среди прочих трофеев пронесли в казарму не одну сотню бутылок со спиртным, которое было вырвано ими из огня пожарищ. И хотя все фенрихи основательно устали, несчастными они себя отнюдь не чувствовали. Господин же генерал, прежде чем лечь в постель, отдал распоряжение: - Завтра все строго по расписанию занятий. ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА N IX БИОГРАФИЯ ФЕНРИХА ГЕЙНЦА-ХОРСТА ХОХБАУЭРА, ИЛИ ЧЕСТЬ УБИЙЦЫ "Я, Гейнц-Хорст Хохбауэр, родился 21 марта 1923 года в семье капитана в отставке Герберта Хохбауэра. Моя мать Виктория, девичья фамилия Зандерс-Цофхаузен, родилась в Розенхайме, на площади Торплац, 17. По настоятельному желанию отца я своевременно вступил в патриотический союз, что сыграло положительную роль в моем воспитании. Четыре класса фольксшуле я успешно окончил в том же Розенхайме". Отец брал меня на руки и подбрасывал высоко вверх, но только в том случае, если я при этом громко кричал "ура". Это была у нас самая любимая игра. Сильные руки отца подбрасывали меня, и я, визжа от удовольствия, поднимался выше всех и вся. Подо мной была наша мебель, там же находилась и мама, которая весело смеялась, и мои сестренки, смотревшие на меня, высоко задрав голову. Я видел их маленькие кудрявые головки и светящиеся завистью глазенки. Все хорошо знали, что отец любил меня больше всех, и я от радости кричал "ура". Мои братья и сестренки, которых звали Хуго и Геральд, Хельга и Термине, как и я, родились в марте, разумеется, только в разные годы. Мама наша родилась двадцатого июня. Этот день случайно совпал с днем свадьбы моих родителей. Отец мой был человеком занятым, к тому же он часто бывал в отъезде, так что мы, дети, видели его дома довольно редко. "Он ездит ради Германии, ради будущего нашего рейха, ради будущего фюрера!" - говорила нам мама. Однако отец никогда не забывал нас, он денно и нощно думал о нас, и раз в году, а именно двадцатого июня, он всегда возвращался домой, где проводил нам осмотр, творил суд и давал указания в отношении нашего будущего воспитания, и, разумеется, в эти дни он увеличивал численный состав нашей семьи. Сделав все это, он собирался и снова уезжал вести свою борьбу, а мама говорила нам: "Он настоящий человек!" Муха будет бегать, если ей оторвать одну ногу, более того, она будет бегать даже без двух ног, только нужно будет сообразить, какие же именно ноги ей следует оторвать: какую переднюю и какую заднюю. Если же ей оторвать, например, переднюю левую и заднюю правую, то она сразу же теряет ориентировку и очень скоро погибает. "Мухи распространяют грязь и являются разносчиками всевозможных болезней, - поучала нас, детей, мама, - они отвратительные твари, и потому их нужно убивать". Время от времени в нашем доме появлялись какие-то мужчины, присланные отцом. Они привозили матери деньги и письма, приносили одни посылки и забирали для отца другие. Некоторые из этих посланцев оставались у нас в доме на несколько дней, некоторые жили в кладовке и спали на земле, другие спали в спальне, на месте отца. Мы, дети, всех их называли дядями. Большинство из них имели военные звания, а те, что ночевали в спальне, как правило, были офицерами, героями войны, как наш папа, и так же, как папа, они носили на груди множество наград. "Это настоящие смельчаки! - говорила о них мама. - Я обязана принимать их как следует, так как на их плечах будущее нашего рейха". "Мой милый мальчик, - говорила мне моя тетушка Шемберляйн-Шипер, - научись как можно раньше разбираться в людях, ты ведь уже понимаешь, что собой представляет жизненный порядок. Люди на земле не одинаковы и не равны, даже перед господом богом. Очень многие из них являются неполноценными. Даже в самой обыденной жизни повсюду имеются начальники и подчиненные, и притом в самых различных званиях. Будь таким, как твой отец, будь фюрером, и тебя будет сопровождать целая свита людей". Кто-кто, а моя тетя должна была хорошо знать это, так как один из ее родственников был крупным философом, который, как говорили люди, мог потрясти мир своими мыслями. А мой отец однажды так сказал о тетушке: "То, что она носит в мыслях, мы носим в своем сердце". Мои друзья Конрад и Карл-Фридрих отводят меня в угол школьного двора, где стоит мусорный ящик. Остальные ученики бегают кругом, девочки играют в свои девчоночьи игры у входа. Они играют в игру, которая называется "небо и земля". Они прыгают, визжат, смеются. Одна из девочек толстая, и ее тяжелые косы танцуют по жирной спине, когда она подпрыгивает. Зовут ее Эльфридой, хотя все ее называют запросто Эльфи. Мы смотрим на нее, так как она нас "раскрыла" и должна быть за это наказана. Тайно посовещавшись, мы решили отрезать ей косы, для чего заманили во двор. В руках у нас мешок и ножницы, которые мы выпросили на время в лавке у отца Эльфриды. Мне лично кажется, что штраф, которому мы ее подвергли, слишком мягок, нам нужно было еще сильно подергать ее за волосы, чтобы она запомнила. До сих пор я помню, будто это было вчера, как мы играли в детскую игру "солнечное колесо", в которой меня назначили старшим так называемого флажка. На нашем вымпеле было изображено черное солнечное колесо в белых лучах на красном поле. Вымпел наш придумала сама тетушка Шемберляйн-Шипер, а мама сшила его, нес же его один из моих братьев, а материал для вымпела, как сказала мама, прислал отец из запасов какого-то спецфонда. Когда же был разожжен костер, наши лица так и сияли от удовольствия. "Побольше огня! - кричал я, и все бегом тащили сучья и какие-то банки, чтобы бросить их в костер. Костер разгорался, а я расходился еще больше и счастливым голосом снова кричал: - Еще больше огня!" И тогда в костер летели бутылки с керосином, даже канистра с бензином. "А теперь всем прыгать через огонь! - кричал я. - Все за мной! Кто не прыгнет, тот трус! Прыгать всем! Среди моих друзей не должно быть ни одного труса!" "Хохбауэр, - сказал мне однажды учитель Марквард, - я слышал, что ты вместе со школьниками организовал свой кружок. Так ли это?" "Да, это правда, - ответил я, - а разве это запрещено?" "У меня не запрещено, - заметил учитель Марквард, - и я его не запрещаю потому, что это, так сказать, народный кружок. А разве доброе деяние можно запретить?" Об этом я рассказал своему отцу в его очередной приезд домой, а отец рассказал об этом своим друзьям, один из которых оказался членом школьного совета. Далее события развивались так, что в один прекрасный день учитель Марквард был назначен директором нашей школы. "И все это потому, - сказал отец, - что справедливость обязательно должна победить". "После успешного окончания фольксшуле (а окончил я ее с оценками выше средних) как-то само собой было решено, что я должен продолжать свое образование. Для продолжения образования в 1932 году меня послали в Нейштадт учиться в гимназию имени принца Евгения. Собственно говоря, я потому и попал в Нейштадт, что в этой гимназии имелись превосходные педагоги, а помимо этого, в городе жила моя тетушка Шемберляйн-Шипер, которой отец доверил мое дальнейшее воспитание. Там я пробыл до 1940 года, принимая самое активное участие в развитии духовной жизни рейха. В тот же год я с отличием закончил гимназию. А вскоре после этого я, разумеется добровольно, подал заявление с просьбой забрать меня в ряды вермахта. Мне повезло: меня взяли в армию и направили учиться на офицера". Самым счастливым моментом в моей жизни был день, когда я закончил школу в родном городке, а основанный мною юношеский кружок в полном составе был принят в организацию гитлерюгенд. Играл духовой оркестр. В последний раз развевался в воздухе наш вымпел. Ко мне подошел железнодорожный начальник по фамилии Копельски. Лицо у него было серьезное-серьезное, а из глаз от волнения текли слезы. Он, как взрослому мужчине, пожал мне руку. "Именем фюрера!" - воскликнул Копельски и, забрав у меня из рук вымпел "солнечного колеса", тут же вручил мне вымпел гитлерюгенда. И я сразу же был назначен руководителем группы гитлерюгенда. В то время мой отец уже разъезжал в персональной машине, восьмицилиндровом "мерседесе", на нем был коричневый военный мундир, грудь его украшал орден "Pour le merite". А когда он смеялся, то не слышно было даже шума мотора. У него был собственный шофер, а рядом с ним постоянно находились адъютант и ординарец - и все они в коричневой форме. "Строиться! - шутливо крикнул нам отец, что свидетельствовало о том, что он пребывал в превосходном настроении. Затем он внимательно осмотрел всех членов своей семьи, а когда его взгляд остановился на мне, глаза его радостно заблестели, так как на мне тоже была коричневая рубашка. - Ты мой самый любимый сын, - сказал отец, обращаясь ко мне. - Как я вижу, ты прекрасно понял, какой цвет сегодня является самым главным!" "Я же твой сын", - не без гордости сказал я и тут же оказался в крепких объятиях отца. ...Я встаю и говорю: "Чеснок". Член школьного совета Вассерман смотрит на меня, вытаращив глаза, и наивно спрашивает: "Что ты хочешь этим сказать, Хохбауэр?" "Чеснок, - упрямо повторяю я. - Здесь сильно пахнет чесноком. А в таком зловонии не сможет работать ни один человек". "Послушай, Хохбауэр, - говорит Вассерман, - умерь, пожалуйста, свой пыл". "Чесночная вонь не позволяет нам оставаться здесь, - говорю я ему, - мы не можем дышать одним воздухом с некоторыми лицами". "Вон!" - рассерженно кричит на меня член учительского совета Вассерман. "А вы хорошо подумали над тем, кого вы выгоняете из класса?" - спрашиваю я его. "Вон!" - кричит он еще раз. После вторичного "Вон!" я выхожу из класса, но вместе со мной из класса выходят четырнадцать моих друзей, выходят так, как будто мы заранее договорились об этом. А спустя три дня все классы были перетасованы и из них удалены все чуждые нам элементы. Мы одержали победу, хотя и не окончательную, так как Вассерман пока еще продолжал преподавать, но только одну латынь. На кафедре, с которой преподавал Вассерман, мы установили табличку с надписью: "Евреи здесь нежелательны!" Когда он вошел в класс и увидел ее, то молча взял в руки и так же молча спрятал ее к себе в карман. В ответ на это мы написали на него жалобу, обвиняя Вассермана в том, что он-де присвоил себе чужую собственность. Вассерману сказали, чтобы он вернул нам эту табличку, которую он куда-то выбросил. После этого случая он уже был не в силах выносить нас. Ему было рекомендовано купить точно такую же табличку в магазине и вернуть ее нам, что свидетельствовало бы о том, что он, как и мы, настроен в национал-социалистском духе. Вассерману, в конце концов, не оставалось ничего другого, как заказать себе такую табличку. Однако типографию, куда он намеревался обратиться с просьбой, мы заранее обо всем предупредили. И там ему было сказано, что они, конечно, смогут выполнить его заказ, но только в том случае, если он закажет не менее пятидесяти таких табличек. Вассерману пришлось согласиться и на это, поскольку другого выхода у него не было. Так мы стали обладателями целых пятидесяти подобных табличек, которые мы развешивали повсюду, где появлялся Вассерман: в учительской, перед его домом, перед его квартирой, перед его сараем, перед входом в школу. И Вассерман вскоре исчез из города. Это была наша окончательная победа. И вот снова настал июнь, но только тысяча девятьсот тридцать четвертого года, когда отец снова на государственной машине приехал домой. Однако сначала он разыскал не маму, а тетушку Шемберляйн-Шипер. Было это как раз ночью, и шофер отца, его адъютант и ординарец ожидали его на улице. "Матильда, - обратился отец к тетушке, - складывается очень серьезное положение, но у тебя есть связи, и ты должна мне помочь. В конце концов, ты родственница одного из видных философов, на которого молится наш фюрер". Отец рассказывает это при мне, так как я был свидетелем их разговора, а я с восторженным лицом внимаю ему. Оказалось, что речь шла о распрях внутри самой партии. Начальник штаба одной из частей СА, по фамилии Рем, бывший участник войны и хороший друг отца, задумал захватить руководящую должность в руководстве рейхом. "А у него есть шансы?" - деловито поинтересовалась тетушка. "Но не против фюрера", - отвечает ей отец. "Тогда чего же ты медлишь? - спрашивает удивленно тетушка. - Твое место возле Гитлера". "Ты, конечно, права, но как мне безопаснее всего добраться до него?" "Самым кратчайшим путем". Через несколько недель отец снял с себя коричневую военную форму. Теперь он носит черный галстук. Этот цвет идет ему гораздо больше. "Он выглядит очаровательно в своей новой черной форме, - сказала мама. - А его орден "Pour le merite" украшает его еще больше. Узнав об этом, тетушка Шемберляйн-Шипер отозвала меня в сторону и сказала: "Ты стал свидетелем больших событий, никогда не забывай об этом! Твой отец стоял перед труднейшим выбором, какой только может стоять перед мужчиной. Речь идет о верности. Кому он должен был быть верен? Камераден? Фюреру? Нет - рейху, а его олицетворял сам фюрер. Ты должен никогда не забывать о том, что Германия стоит превыше всего! Даже тогда, когда ради этого придется пожертвовать жизнью тысяч и тысяч людей!" ...Ее звали Ульрика. У нее каштановые волосы, она хорошо сложена, а походка у нее гибкая и пружинистая. При малейшей возможности она часто и подолгу смеется, смеется смехом здоровой, жизнерадостной немецкой девушки. Она была всего лишь на год старше меня, что, собственно, не имело особого значения, если не обращать внимания на то, что она была опытнее, нежели я. Мы вместе с ней занимались спортом и вместе отдыхали в оздоровительном лагере "Френдсберг" на берегу озера Амерзее, где тысяча молодых людей, и среди них триста семьдесят девушек, жили в различных палаточных городках, но зато питались они на общей кухне, их собирали и строили на общем плацу, и штаб-квартира у них была тоже общей. Когда проходило первое обсуждение их планов, Ульрика опустила полог палатки, а затем сказала: "Сначала нам нужно как следует познакомиться друг с другом. Это самое важное, а все остальное утрясется само собой". А через три дня в лагере появился Либентраут, гебитсфюрер, который был прикомандирован к штабу рейхсюгендфюрера. Он проверял весь лагерь и не скупился на слова. "Мне здесь нравится у вас, камераден, - сказал он. - И я у вас тут останусь. Но оздоровительные задачи - это, так сказать, самое главное". И он действительно остался в лагере, устроившись жить в штабной палатке, чем почти до белого каления довел Ульрику. "Он нарушает нашу гармонию", - сказала как-то Ульрика, которая, хотя и понимала, что Либентраут делает с нами одно дело, однако все же придерживалась мнения, что, поскольку они являются представителями различных полов, то, следовательно, и к общей цели должны идти различными путями. Именно поэтому Ульрика и исчезла из штабной палатки. Однако у меня с гебитсфюрером Либентраутом установились настоящие теплые дружеские отношения. А когда лагерные сборы закончились, я был представлен к званию обербаннфюрера. Однажды в нашей группе появился трус, по фамилии Зениг. Это был высокий юноша в очках, он сутулился. Он был карьерист, имел сестру с экзотическим уклоном, который смело можно было назвать русским. Семья Зенигов переселилась в эти края из Рейнской области, судя по всему, оккупационные-солдаты оставили свои следы в этой семье. Дома мать при случае разговаривала с детьми по-французски. Однако сам Курт Зениг наотрез отказался вступить в юношеский кружок и не пожелал прыгать в озеро с вышки. Тогда мы силком затащили его на вышку для прыжков в воду. Он сопротивлялся, упирался руками и ногами, пинался и даже плевался в нас. Он кричал, визжал, орал, как маленький ребенок. Однако мы, не обращая на это внимания, затащили его на самый верх вышки, а затем оттуда столкнули в воду. С ним случился сердечный удар, и он умер. Сразу же началось расследование. Всех учеников стали вызывать на допрос. "Кто присутствовал при этом?" - спрашивал нас директор школы. В ответ на его вопрос вместе со мной поднялся весь класс. "Кто в этом виноват?" - хотел узнать от нас директор. И как только я сел на место, вместе со мной сел весь класс. "Как это могло случиться?" - допытывался директор. "Его хватил сердечный удар, - ответил я. - Это доказано. А удар хватил его от страха. Если в этом кто и виноват, то только он сам". "Достойно сожаления, - проговорил наконец директор уклончиво, - но теперь уже ничего не изменишь". "К тому же сейчас идет война, - заметил я. - И каждый из нас хорошо знает, что трусы не имеют права на существование". "Хохбауэр, ты нас всех спас, - говорили мне одноклассники после этого разговора. - Если бы ты не привел столь веских доказательств нашему директору, наше дело было бы швах". "Ну что вы, друзья, - ответил я. - Каждый из нас должен иметь мужество и должен знать свою цель, а когда есть то и другое, тогда какая же может быть неудача". "И после того как я вместе со всем нашим классом ушел добровольно в вермахт и прошел курс начального обучения, меня направили в часть, что, к сожалению, произошло уже после окончания похода во Францию. Но уже весной 1941 года нашу часть перебросили в генерал-губернаторство в Польшу, откуда с началом восточного похода перебросили на Восточный фронт, сначала под Белосток и Минск, где я отличился в боях, за что и был награжден Железным крестом второго класса. После участия в последующих боях против мировой большевистской опасности и учения на полковых курсах и курсах по подготовке кандидатов в офицеры под Дрезденом я был откомандирован в военную школу N_5, находившуюся в Вильдлингене-на-Майне". Унтер-офицер Домике, назначенный командовать новобранцами, не был слизняком. Он то и дело командовал: "Ложись!", "Встать!". И очень скоро после выполнения таких команд все мы оказывались в грязи, она была у нас даже в уголках рта, в ушах, за воротником, а пот тек у нас по всему телу. Однако Домике и тогда не смягчился. Он заставил нас без отдыха маршировать по казарменному двору из конца в конец, и так продолжалось до тех пор, пока один из новобранцев не упал в обморок. "Хохбауэр! - окликнул меня унтер-офицер. - Вы не считаете, что с вами обходятся несправедливо?" "Никак нет, господин унтер-офицер". "Вы не считаете, что вас "шлифуют" запрещенными методами?" "Никак нет, господин унтер-офицер". Такие ответы понравились Домике, поскольку правда всегда нравится. После таких тренировок я дышал довольно спокойно и, следовательно, пульс у меня был близок к нормальному, а сердце не делало перебоев. К тому же я знал, что тело должно быть закалено, если я, разумеется, хочу добиться хороших результатов в службе. Я вспомнил, как сам закалял своих ребят в нашей организации гитлерюгенд. Следовательно, это не что иное, как система, целая система воспитания. Лодыри, слабаки и трусы в таких случаях обычно говорят о каких-то там мучениях, так уж пусть они с ними тогда на самом деле познакомятся. ...Партизан поставили к стенке за зданием школы. Это были трое мужчин и одна баба, задержанная с охотничьим ружьем. Она была в таких лохмотьях, что распознать, что она баба, а не мужик, можно было только по ее длинным волосам. Нашу роту построили перед партизанами. Мы пялили глаза то на партизан, то на лейтенанта, который стоял перед нашим строем. "Мне нужны добровольцы, - сказал лейтенант. - Этот сброд, - он ткнул рукой в сторону партизан, - вчера ночью поджег дом и убил двух наших солдат. Итак, добровольцы, выйти из строя". Я вышел из строя первым, а мои друзья по отделению последовали моему примеру, все без исключения. "Другого поступка я от вас и не ожидал", - похвалил меня лейтенант. Между тем мой отец становится комендантом войск СС в Орденсбург-Пронхаузене. Здание, которое он занимает, скорее даже не здание, а целый артиллерийский комплекс, украшенный древнегерманско-кельтскими стилевыми элементами, был построен давно и искусно вписался в местный ландшафт. И все это подчинено фюреру, разумеется, через посредство рейхсфюрера СС. Отец вместе с матерью и младшими братьями и сестрами живет в великолепной вилле с не менее великолепным розарием. Это, так сказать, и служебное помещение коменданта, где он проводит, если так можно выразиться, свои отпускные дни между двумя битвами. Самым счастливым днем в моей жизни был день, когда отец позволил мне сопровождать его во время обхода строя будущих СС-фюреров. Страстная речь отца, стержнем которой являлся лозунг "Верность за верность!". Однажды вечером отец спросил меня: "А как фамилия командира твоего полка? Кажется, Варнов, не так ли?" "Так точно, отец, - ответил я ему. - Полковник Варнов". "Тогда это его сын проходит службу у меня в Орденсбурге, - говорит отец. - Передай мой привет от меня своему полковнику, когда вернешься на фронт". "Я очень рад, мой дорогой Хохбауэр, - говорит полковник Варнов, обращаясь ко мне. - Я от всего сердца рад, что дела у моего сына идут хорошо, что он делает успехи и что он находится в надежных руках вашего отца. Может, у вас есть желание, которое я бы охотно выполнил?" Я прошу полковника послать меня на фронт. Однако позиция нашего полка явно не благоприятная. Нам довольно редко удается пробиться в первую линию. "Унтер-офицер Хохбауэр, - говорит мне полковник Варнов, - я беру вас под свое покровительство. Вас переведут ко мне, в штаб полка. И никаких возражений! Скоро вы сами убедитесь в том, что, где я, там и идет война!" Летняя ночь в России. Полутемно и так душно, что пробивает пот. Господин полковник снимает с себя френч. Свой рыцарский крест он обмывал в широком кругу друзей. Мне, как его личному ординарцу, разрешалось присутствовать при этом. Господин полковник расстегивает рубашку, а затем снимает ее через голову. Мы сидим в комнате простого крестьянского дома, который выглядит несколько примитивным, однако и его удалось облагородить по немецкой системе: чехлы на стульях, цветы в обливных горшках, знамена и портрет фюрера на стенах. На столе целая батарея крымского шампанского - двадцать восемь бутылок на семь человек приглашенных. Атмосфера в комнате постоянно теплеет. Господин полковник стаскивает брюки и, наполнив шампанским бокал, выливает его себе на широкую грудь, чтобы хоть немного освежиться. Остальные офицеры следуют его примеру. Взгляды настоящих мужчин, познавших полную гармонию. "Мой дорогой Хохбауэр, - говорит вдруг полковник Варнов, обращаясь ко мне, - поди в мои объятия, мой сын, ты настоящий офицер". Далее полковник Варнов говорит о том, что я якобы имею некоторое отношение к его геройскому подвигу и к тому, что он награжден рыцарским крестом. Оказывается, я могу гордиться тем, что одним из первых отыскал слабое место в обороне противника. К тому же все боевые донесения проходили через мои руки: четыре подбитых танка на одной высотке подсказали мне слабое место у противника. Затем господин полковник лично повел в прорыв полковой резерв. На поле боя остались лежать свыше четырехсот наших солдат, вот как героически мы сражались. "Хохбауэр, - обращается ко мне полковник после боя, вытирая с подшлемника кровь своего шофера, который не успел вовремя нырнуть в убежище, - одного мы не должны никогда забывать: ради победы за правое дело ни одна жертва не может быть чересчур большой". 28. ИСТИНА ОПАСНА На следующий день обер-лейтенант Крафт был освобожден от службы, чтобы иметь возможность завершить расследование, так сказать, по горячим следам, поскольку через несколько дней, как он считал, могло быть уже поздно. А сейчас у него еще было мужество сделать то, что он считал нужным и даже необходимым. Сначала Крафт попросил капитана Федерса заменить его на полковых занятиях. Федерс сразу же согласился, даже ничего не спросив. - Слава охотникам! Я, со своей стороны, взял было на мушку одного дикого кабана, но всемогущий господь бог лично распорядился и доложил: дикий кабан сдох от удара. Что вы на это скажете? - Возможно, вы пытались вмешаться в дело господне, - заметил Крафт, - а ему это пришлось не по вкусу. У меня же дела обстоят несколько иначе. Я намерен показать госпоже юстиции, так сказать, оборотную, и притом ничем не прикрытую сторону бытия. Риска тут никакого нет, так как дама, как известно, слепа. - Тогда тащите ее на свалку, а я тем временем буду держать наше учебное отделение под парами. Выйдя из казармы, Крафт направился в город. Его восточная часть все еще дымилась, а смрадом оттуда несло еще сильнее, чем прошлой ночью. Однако переулок Кранихгассе, в который свернул Крафт, оказался в полной сохранности. Там он разыскал Марию Кельтер и имел с ней разговор, прошедший, по его мнению, удачно. При этом обер-лейтенант вел себя так, как будто выполнял отданное ему распоряжение, правда, очень деликатное, но неизбежное. Это был метод, который вряд ли оказал бы действие на его бравых подчиненных, однако на ничего не понимающую девушку он произвел впечатление. Поговорив с Марией Кельтер, обер-лейтенант Крафт вернулся в казарму. Сначала он решил зайти в здание штаба и не без цели заглянул в приемную генерал-майора Модерзона. Коротко, но не без теплоты он поздоровался с Сибиллой Бахнер, а затем сказал, обращаясь к обер-лейтенанту Бирингеру, адъютанту генерала: - Я хотел бы поговорить с господином генералом. - Это полностью исключено, - сказал Бирингер. - В настоящее время у генерала очень важное совещание с представителями партии и местных властей Вильдлингена, на котором обсуждаются мероприятия по ликвидации последствий вчерашней ночной бомбардировки. - И как долго продлится совещание? - По меньшей мере еще с час. - Так долго я вряд ли смогу ждать. Пожалуйста, доложите обо мне генералу. Я задержу его не более чем на три минуты. - Мой дорогой Крафт, - изумленно произнес Бирингер, - в какое положение вы хотите меня поставить? Вам пора бы знать нашего генерала, который не терпит, когда ему мешают, и особенно в присутствии посторонних. Ни я, ни вы на это не пойдете. - Но ведь вы, кажется, еще никогда и не пытались сделать это. Крафт отвернулся от адъютанта к Сибилле Бахнер. Она доверчиво улыбнулась ему, и он вопросительно посмотрел на нее. Вдруг она встала со своего места и сказала: - Прежде чем вы, господин Крафт, попытаетесь принудить меня к этому, я лучше на свой страх и риск доложу о вас господину генералу, только вы уж на меня, в случае чего, не пеняйте. - А я тем временем, Крафт, подготовлю проект приказа о вашем переводе, раз уж вы такой необузданный, - проговорил Бирингер. - Беспокоить генерала во время совещания - да это настоящее безумие! Сибилла Бахнер подошла к двери, что вела в кабинет генерала. Перед дверью она выпрямилась, быстрым движением руки поправила прическу и вошла в кабинет. Крафт и Бирингер уставились на дверь кабинета. Адъютант рассчитывал на самое худшее в то время, как Крафт надеялся на самое лучшее. Спустя несколько минут дверь генеральского кабинета снова отворилась, в ее проеме можно было видеть самого генерала, а позади него - улыбающуюся Сибиллу Бахнер. Потом Модерзон встал и неторопливыми шагами вышел к обер-лейтенанту Крафту и подал ему руку. Увидев это, Бирингер, почти ничего не понимая, опустился в свое кресло. - Ну-с, господин обер-лейтенант Крафт, - довольно официально, как и обычно, но, однако, не без ноток дружелюбия спросил генерал, - что вы желаете? - Господин генерал, - начал обер-лейтенант Крафт, - я прошу разрешения на исключение. - Чье исключение? - Фенриха Хохбауэра, господин генерал. Модерзон не пошевелился, он лишь немного сощурил глаза. - Исключение из военной школы - мероприятие очень редкое, я бы сказал, исключительное. Вы располагаете такими данными, которые позволили бы мне сделать такой шаг? - Я убежден в этом, господин генерал, - твердо сказал обер-лейтенант, а несколько тише он добавил: - Это единственная возможность. Генерал несколько мгновений помедлил, а затем спросил: - Когда? - Сегодня же, господин генерал, - решительно произнес обер-лейтенант Крафт. - Лучше всего под вечер, а я к тому времени все подготовлю. - Согласен, - сказал генерал. Проговорив это, генерал повернулся к своему адъютанту: - Подготовьте все необходимое, Бирингер, для отдачи приказа об исключении фенриха Хохбауэра из шестого потока, учебное отделение "Хайнрих". Обоснование - доклад обер-лейтенанта Крафта, председатель комиссии по расследованию - начальник второго курса майор Фрей. Время: пятнадцать часов. Устно доложить завтра утром. Если вам что-то будет неясно, Бирингер, за разъяснением обратитесь к обер-лейтенанту Крафту. Адъютант смущенно кивнул, не отрывая удивленного взгляда от своих записей. Сибилла Бахнер подарила Крафту обнадеживающую улыбку, которой она, как правило, баловала только самого господина генерала. Генерал-майор Модерзон размеренным шагом подошел к двери и остановился. Затем он обернулся, и тут произошло нечто необычное: генерал кивнул обер-лейтенанту Крафту, а уж затем исчез за дверью своего кабинета. Бирингеру потребовалось немало времени для того, чтобы прийти в себя. А когда он опомнился, то спросил: - У господина обер-лейтенанта будут еще какие-нибудь распоряжения для штаба? - В настоящий момент нет, - ответил Крафт, бросив благодарный взгляд в сторону Сибиллы Бахнер. - Разве что одно, Бирингер. Попробуйте довести до сознания начальника курса, что в данном случае речь идет об окончательном исключении, а не о каком-то временном шаге. - Ясно, - сказал Бирингер. - Майор Фрей должен наконец понять, что любая ошибка, которую он может допустить при этом, обернется против него самого. Помимо этого, обратите его внимание на то, чтобы не было никаких лишних разговоров. Все, что нужно будет разъяснить, будет разъяснено. Более того, я сам объясню это начальнику курса. - Что вы имеете в виду под излишними разговорами? - Об этом вам лучше спросить вашего генерала, - ответил Крафт. - Ага, - со значением выдавил из себя майор Фрей, - я понимаю. - Генерал желает подписать приказ об исключении, - объяснил по телефону майору Фрею адъютант генерала Модерзона, - и безо всяких обсуждений. - Само собой разумеется, - поддакнул Фрей. - Мне все ясно. Хотя на самом деле ему ничего не было ясно. Положив трубку на рычаг, майор еще некоторое время не сводил неподвижного взгляда с телефона. Он понимал, что Бирингер передал ему приказ генерала, и притом срочный приказ. Любопытно, чего хочет генерал-майор Модерзон? Это был животрепещущий вопрос, требовавший глубокого анализа, и, чтобы заняться им в спокойной обстановке, майор Фрей решил поехать домой. С собой он забрал портфель, набитый всевозможными бумагами. Он решил, что в тиши собственной квартиры, после сытного обеда его наверняка осенит. - Дорогая Фелицита, - обратился Фрей к жене, доедая суп, - мне официально поручено провести дознание исключительной важности. - Ну и проводи, раз приказано, - поспешно сказала жена. - Ты не новичок и по документам и протоколам докажешь то, что тебе нужно. Фелицита в последнее время, как заметил Фрей, была какой-то невнимательной. Он вовсе не нуждался в ее совете, он просто хотел за обедом поговорить с ней немного. - Подобные вещи, - заговорил он, когда Барбара подала на стол жаркое, - у нас встречаются чрезвычайно редко. За все время существования нашей школы подобное встречалось всего лишь пять раз. А вот при генерале Модерзоне это первый случай. Но это, разумеется, ничего не значит. - Для тебя, конечно, ничего, - заметила фрау Фрей. Она даже не полюбопытствовала, как же зовут жертву. В последнее время она часто находилась в состоянии апатии, что было заметно даже за столом. После обеда майор удалился к себе в кабинет, а фрау Фелицита прилегла на диван. Барбара принялась варить крепкий кофе с сахаром. Майор намеревался хорошенько все продумать, но ему то и дело мешала Барбара. Она наклонилась к нему, поставила чашку с кофе на стол и спросила, обласкав взглядом: - Не хочешь ли выпить рюмку коньяка? - Я хочу поработать, - ответил он уклончиво. - Однако тебе необходимо немного и отдохнуть, - посоветовала Барбара. Майор еще ниже склонился над своими бумагами, стараясь сконцентрировать весь свой ум на ответах на целый ряд вопросов. Чего именно хотел генерал? Какую цель он преследовал? Какие именно документы его заинтересуют? Что следует подготовить, а что можно временно отложить в сторону? Ну и, наконец, кардинальный вопрос. Поскольку до сих пор генерал еще ни разу не прибегал к подобной мере, хочет ли он этого на самом деле? Проблемы, одни проблемы! Неожиданно Фрей почувствовал что-то теплое на своей спине. Ему понадобилось всего лишь несколько секунд, чтобы сообразить, что это такое: это племянница Барбара прижалась к нему. - Ты с ума сошла! - воскликнул он удивленно. - Не сердись, - с трудом вымолвила Барбара. - Разреши мне немного посмотреть на тебя, только и всего. - Перестань, - с трудом проговорил майор. - Каждую секунду сюда может войти твоя тетушка! - Она спит, - тихо вымолвила Барбара и еще плотнее прижалась к майору. Ее влажные открытые губы коснулись его уха. - Ты забываешь, что твоя тетушка является моей женой. - Именно поэтому. Нельзя сказать, чтобы Арчибальд Фрей активно защищался, отнюдь нет, скорее всего он несколько раз пошевелился, возможно для того, чтобы занять более удобную позицию. - Тебе не стыдно? - бросил он. - Это белым-то днем! - Ночью на это каждый способен, - проговорила Барбара, садясь ему на колени. Арчибальд Фрей, словно бы защищаясь, опустил руку на грудь Барбары. При этом он успел посмотреть на часы: было уже поздно, ужасно поздно. Он так резко вскочил на ноги, что Барбара съехала на ковер; не вставая, она смотрела на него жадными глазами. - Немедленно встань, - сказал майор. - Будь благоразумной и не делай глупостей! Ты никогда не должна забывать о том, что я женат на твоей тете, и счастливо женат! Не смейся так, я тебе это говорю вполне серьезно. К тому же в данный момент у меня нет ни минутки свободного времени. Сначала я должен разделаться с очень важными служебными делами. Мы с тобой позже поговорим! Около пятнадцати часов майор покончил со всеми приготовлениями. Он хотел быть принципиальным и решил начать расследование минута в минуту. Тут же он рассудил, что для бесед лучше всего подойдет учебная аудитория номер семь, в которой им никто не будет мешать, да и отапливается она лучше других. Для участия в расследовании необходимо пригласить следующих лиц: капитана Ратсхельма, капитана Федерса, обер-лейтенанта Крафта, фенриха Хохбауэра. Кроме того, какого-нибудь неболтливого унтер-офицера для ведения протокольных записей. Затем потребуется еще один унтер-офицер в распоряжение самого майора, по-видимому в качестве посыльного. Помещение было соответствующим образом обставлено: в центре отдельный стол для майора, на нем папка с документами. Перед столом - ряд стульев. Затем стоят еще два стола, пока еще никем не занятые, один - слева, другой - справа. Были собраны офицеры и солдаты, которые молчали. Никто из них еще не знал, о чем, собственно, пойдет здесь речь. Майор Фрей, казалось, с головой ушел в лежавшие перед ним бумаги. Крафт стоял прямо и неподвижно, не замечая дружески-ироничных взглядов, которые бросал на него капитан Федерс. Хохбауэр старался выглядеть мужественно и время от времени поглядывал на капитана Ратсхельма, который улыбкой старался поддержать его. Унтер-офицеры глядели равнодушно прямо перед собой, выражая всем своим видом, что ничего интересного в военной школе произойти не может. Майор, немного подумав, важным тоном заговорил: - Согласно полученному мною приказу заседание комиссии по расследованию поведения фенриха Гейнца Хохбауэра, рожденного двадцать первого третьего тысяча девятьсот двадцать третьего года в Розенхайме, в настоящее время фенриха учебного отделения "Хайнрих", шестого потока, объявляю открытым. - Вношу предложение, - сразу же заговорил капитан Ратсхельм, как только майор кончил говорить, - прекратить ведение расследования за отсутствием веских причин для этого. - Со своей стороны вношу предложение отстранить капитана Ратсхельма от участия в данном расследовании по причине его пристрастности, - промолвил капитан Федерс. Капитан Ратсхельм залился краской и, не выдержав, выкрикнул: - Я протестую против подобных подозрений! - Здесь речь пойдет не о подозрении, а о совершении проступка, который я докажу! - Это клевета! - возмущенно выкрикнул Ратсхельм. - Но, господа! - произнес майор строго. - Я попрошу вас вести себя подобающим образом, ведь вы находитесь не в казино! Чтобы еще больше подчеркнуть серьезность сказанного, майор Фрей стукнул ладонью по столу. Он был поражен: не успел он открыть заседание, как его уже хотят закрыть. И кто? Его же подчиненный. К чему это может привести? - Я предлагаю, - начал капитан Федерс, - обсудить суть дела сначала, так сказать, при закрытых дверях. - Именно это хотел предложить и я, - с облегчением вздохнул майор. - Итак, всем, кроме офицеров, покинуть помещение! Фенрих Хохбауэр и оба унтер-офицера поспешили выполнить это распоряжение. Они торжественно отдали честь и вышли из аудитории. Когда дверь за ними закрылась, капитан Федерс бодро сказал: - Нельзя никого принуждать смотреть на наше грязное белье. Я выступаю за то, чтобы все сказанное здесь осталось между нами и чтобы мы побыстрее покончили с этим делом. Нам ясно следующее: Крафт и я голосуем за исключение Хохбауэра из школы. Капитану Ратсхельму я бы посоветовал воздержаться от голосования. А вы, господин майор, естественно, не занимаете ничью сторону. - Напротив! - воскликнул капитан Ратсхельм с бойцовским азартом. - Я решительно выступаю против! - Двое - за исключение, - как ни в чем не бывало продолжал Федерс, - один - против. Теперь вы видите, что ваша не прошла, и если вы благоразумны, то скажите свое "да", и покончим на этом. - Я всегда стоял и буду стоять за справедливость! - высокопарно заявил Ратсхельм. - Господа, господа! - воскликнул майор. - Так дело не пойдет! Мы собрались с вами для того, чтобы вынести свое официальное обоснованное решение об исключении. Весь смысл нашего сегодняшнего заседания будет состоять в том, - в этом месте майор остановился и заглянул в свои записки, - чтобы мы, выслушав и детально обсудив все "за" и "против", пришли к ясному выводу и желательно единогласно проголосовали бы за наше решение. Решение должно быть принято, так как перенос заседания, как и его передача в другую инстанцию, маловероятны. Майор внимательно осмотрелся, а чтобы не дать офицерам перегрызться между собой как собакам, он прибег к следующему методу: он разрешал то, что не мог запретить, и одновременно пытался соединить все воедино. - Господа, мне лично поручено провести это совещание, и я жду от подчиненных мне офицеров поддержки безо всякого желания повлиять на их взгляды. Господин обер-лейтенант Крафт взял на себя роль обвинителя фенриха Хохбауэра. Будет вполне допустимо, если один из господ офицеров возьмет, так сказать, сторону фенриха, в этой роли вполне может выступить капитан Ратсхельм; я же надеюсь, что капитан Федерс возьмет на себя обязанности эксперта. Все согласны? - Хорошо, - ответил Федерс. - Согласен, господин майор, - произнес Ратсхельм послушно. - Я не согласен, - заупрямился Крафт. - Я продолжаю настаивать на отводе господина капитана Ратсхельма. - Обоснуйте свое требование! - потребовал майор Фрей прежде, чем капитан Ратсхельм успел что-либо сказать. Фрей знал, что обер-лейтенант Крафт ни за что не отступится от своего, а отговаривать его от этого было равносильно пустой трате времени, так что практически ему не оставалось ничего другого, как взять этот барьер. Но удобнее всего это было сделать тогда, когда Ратсхельм будет вести себя тихо. Поэтому майор и сказал: - Могу я просить вас, господин обер-лейтенант Крафт, сообщить нам свои аргументы? - Так точно, господин майор, - ответил Крафт. По знаку майора Фрея обер-лейтенант вышел вперед. Вынув из папки какую-то бумагу, он положил ее на стол перед майором со словами: - Здесь записаны все посещения фенрихом Хохбауэром капитана Ратсхельма за последние две недели. - Что означает этот тайный сыск?! - возмутился Ратсхельм. - Это похоже на методы гестапо! - Ваше последнее замечание, - усмехнулся капитан Федерс, - вполне можно рассматривать как подрыв государственных устоев... - Я этого не слышал, - оборвал его Фрей. Ратсхельм тотчас же сообразил, что допустил грубую ошибку, и тут же признался: - Ничего подобного я, разумеется, не имел в виду. Подрывать государственные устои я никогда не стану, так как это противоречит моей натуре. Следовательно, считайте, что я ничего подобного никогда не высказывал. Крафт насторожился, готовый к прыжку. А майор тем временем продолжал: - Я не могу видеть что-то предосудительное в том, что фенрих посещает своего начальника курса. - Будь такое посещение случайным, его вполне можно было бы считать нормальным, но столь частые посещения при определенных обстоятельствах отнюдь не могут рассматриваться как нормальные, тем более если учесть, что некоторые из них занимали по времени до трех и более часов. - Трех и более часов? - удивленно спросил майор Фрей. - Можно подумать, - усмехнувшись, заметил Федерс, - что этот фенрих является родственником нашего уважаемого капитана, либо женат на нем или же влюблен в него. - Здесь речь шла только о выполнении мной моих обязанностей, - пытался защищаться капитан Ратсхельм, по одному виду которого нетрудно было догадаться, что он смущен. - Как мне кажется, каждый воспитатель должен быть заинтересован в лучшей подготовке подрастающего поколения молодых офицеров. - Трех и более часов? - еще раз переспросил майор, сильно растягивая слова. - При всем желании вас понять, капитан Ратсхельм, не слишком ли жирно тратить столько времени на одного фенриха? Тем более что вам доверено воспитание ста двадцати фенрихов. - Но этот, господин майор, особенно одаренный, он - приятное исключение из общего числа. - А мы, его непосредственные начальники, придерживаемся совершенно другого мнения. Мы не считаем его чрезвычайно одаренным, а его отношение к капитану Ратсхельму позволяет нам трактовать это иначе, - заговорил Крафт. - Фенрихи моего учебного отделения говорят об этом довольно открыто. - Я вас не совсем понимаю, Крафт, - перебил его майор, все еще не понимая, куда тот клонит, - что вы, собственно, хотите сказать? То ли вы хотите обвинить господина капитана Ратсхельма в том, что он дает Хохбауэру родственные поблажки, то ли хотите обвинить его во взяточничестве, насилии или в чем-нибудь подобном? - Я счел бы ниже своего достоинства, - покраснев как рак, начал Ратсхельм, - обращать внимание на подобные подозрения. - Говорите яснее, Крафт! - потребовал майор. - Осторожно, господин майор! - по-дружески воскликнул Федерс. - Вы можете сесть в лужу! И если вы этого еще не замечаете, то вас не грех об этом предупредить. Во всяком случае, господин майор, сейчас у вас остается одна возможность: проявлять человеческую симпатию, а лучше мужскую симпатию... - Хватит! - выкрикнул майор тревожно. Наконец-то и до него, видимо, дошло, что на него накатывается. Он, здравомыслящий солдат и начальник, был недалек от того, что чуть было не опрокинул бочку с дерьмом. Последствия этого шага было трудно предвидеть, если бы он сделал еще один шаг. - Все остальные слова напрасны! Немного опомнившись, майор Фрей начал пытаться обезопасить себя. - Господин капитан Ратсхельм, - начал он с небольшим упреком, но в то же время и с некоторой долей сочувствия, - я всегда ценю офицеров, которые не жалеют времени на своих фенрихов. Однако слишком большое усердие может нарушить необходимое равновесие. А здесь, как мне кажется, тот самый случай. Я не могу этого одобрять, но не могу и осуждать, поскольку я предполагаю, что вы руководствуетесь исключительно добрыми мотивами. - Я готов заверить вас, господин майор, - начал пояснять Ратсхельм, - что бы я ни делал, я всегда руководствуюсь долгом. Я считаю фенриха Хохбауэра одним из