своего места у дощатых нар, а ходившие вдоль рядов раскрасневшиеся, возбужденные разновозрастные горожане ворошили грязное тряпье в поисках каких-нибудь улик. -- Есть! -- заорали так, что Джонатан вздрогнул. -- Нашел! Скрючившийся над тряпьем пожилой мужчина поднял руку высоко вверх, демонстрируя две новенькие сигары. -- Мне хозяин подарил... -- на ходу принялся врать черный грузчик. -- Ага! Рассказывай сказки! -- счастливо улыбнулся удачливый сыщик и повернулся к остальным: -- Слышали? -- Тащи его сюда! -- весело заорали сбоку. -- Сейчас мы выясним, кто кому что подарил! Барак пришел в движение. Ниггера, явно укравшего эти сигары у кого-то из белых, сбили на пол, ухватили за ноги и волоком потащили к выходу -- пороть. -- Смотри-ка, что я у этого нашел! Нож! -- раздался еще один возмущенный вопль. -- Вот сука черная! -- Это не мой! -- отчаянно заверещал ниггер. -- Мне его кто-то подсунул! Я правду говорю! Не мой это... Но и этого никто не слушал. Горожане дружно кинулись на преступника, сбили с ног, не дожидаясь констебля, начали топтать, и Джонатан махнул рукой и вышел вон. Теперь он совершенно точно знал, что сегодня на пристани работы не будет. Он вернулся к переправе, никак не реагируя на вопросительные взгляды механиков, присел на один из ящиков, и тут до него дошел весь ужас ситуации. -- Господи! -- схватился он за голову. -- Что же теперь делать?! То, что все его куклы, запрятанные в четырнадцати тайниках, рассредоточенных по всему округу, теперь в большой опасности, было слишком очевидно. По традиции, смотры назначались один раз в год, решением муниципалитета. В этот день сотни и сотни мужчин вооружались мушкетами, тесаками, дубинками и плетьми и рано утром, что-то около четырех, выходили на центральную площадь. Далее мужчины разбивались на группы по шестнадцать-двадцать человек и под руковод<->ством назначенных полицией в качестве представителей закона сержантов и офицеров отбывали в разные районы города, а затем прочесывали все окрестности, каждое поместье и каждую черную деревню в радиусе двадцати миль. Цели были максимально просты и очевидны: поиски улик, изобличающих возможную подготовку мятежа, изъятие и уничтожение ножей, тростей и собак, а также всего, чем раб не имел права обладать в принципе. Для города это было равносильно войне и карнавалу одновременно. Команды быстро начинали рассыпаться и перемешиваться, полиция за всем уследить не успевала, а к девяти утра многие из добровольцев были уже совершенно пьяны от реквизированного тростникового рома и крови -- виновных наказывали на месте, а совсем уж обнаглевших ниггеров тут же прогоняли сквозь строй. Понятно, что богатых горожан и крупных землевладельцев подобные меры не радовали -- они и сами неплохо с рабами управлялись. Но противодействовать никто не смел, и богачи ограничивались тем, что заранее предупреждали домашних рабов о грядущем смотре и посылали своих представителей в досматриваемые комнаты и бараки. Впрочем, помогало это лишь отчасти. Даже в самых богатых домах после каждого смотра стены еще долго отмывали от потеков крови, а общие потери достигали двух, а то и трех десятков черных убитыми и нескольких сотен ранеными. И все-таки польза была. И немалая. Как правило, еще долго после смотра ниггеры передвигались по городу исключительно поодиночке, низко опустив головы и не смея смотреть белым в глаза, а городская беднота еще долго чувствовала, что они -- настоящие белые люди. Но для Джонатана это могло обернуться катастрофой. Он знал, как тщательно осматриваются в этот день все места, где может быть укрыт хотя бы один ниггер. Даже мертвый. -- Так, -- повернулся он к механикам. -- Сегодня работы не будет. Назначьте дежурных охранять привезенное имущество, а вот этот, этот и вон те два ящика, -- ткнул он пальцем в самые большие, -- разгрузить и поставить на повозки. Механики принялись возмущаться, говорить, что в контракте ничего такого не записано, но Джонатан знал, что делает. Пока он не подписал бумагу о приемке груза, они будут делать все, что он скажет. -- Все, я сказал! -- рявкнул Джонатан. -- Вы не на Севере! Вперед! Джонатан выехал на двух повозках. На первой -- Платон, на второй, как ни прискорбно, он сам. И в первую очередь он решил очистить те из тайников, что были ближе остальных к городу. Но трудности начались сразу же. Едва завидев на козлах черного, добровольцы останавливали повозки и стаскивали Платона вниз. -- Куда прешь, сука черномазая?! -- О-о... смотри-ка, сам попался! -- А ну, выворачивай карманы! -- У меня нет карманов, сэр, -- разводил руки в стороны негр. -- Ах ты, козел старый! Он еще и врет! Как правило, примерно на этом этапе Джонатан успевал добежать и вырвать Платона из рук нетрезвых добровольцев, но это все повторялось и повторялось, и, пока они вырвались за пределы полыхающего страстями города, старику раз двадцать съездили по роже, порвали куртку, а один раз даже попытались забраться и посмотреть, что там в ящиках. Джонатан пресек эту, пусть пока и безопасную, попытку на корню, но вздохнул полной грудью, лишь когда они выбрались в поля. Сюда добровольцы должны были добраться не скоро, разве что к обеду. Его все еще душил гнев, но он понимал, что обижаться на людей бессмысленно. Чернь, она и есть чернь -- что в Древнем Риме, что здесь. Весть о назначенном мэром смотре настигла Фергюсона, когда он подъезжал к пристани, чтобы ненадолго съездить в Новый Орлеан. -- Это точно? -- нахмурившись, переспросил он дежурящего у переправы констебля. -- Точнее некуда, господин лейтенант, -- кивнул тот. -- Видите, ни одного грузчика. Фергюсон окинул быстрым взглядом действительно слишком уж пустынную площадку перед пристанью, отметил взглядом огромные дощатые ящики, группу белых мужчин, явно дожидающихся грузчиков, и чертыхнулся. -- Этого мне еще не хватало! Лейтенант понимал политические мотивы, по которым это сделал мэр Торрес, но с его собственными планами это резко расходилось. Главным образом потому, что Луи Фернье, присутствие которого Фергюсон чуял в городе буквально спиной, выглядел как белый. Зная, насколько дерзок этот мулат, можно было смело побиться об заклад, что трупов этой ночью прибавится. Под шумок... Он опять выругался, развернул экипаж и спустя четверть часа без стука вломился в кабинет главы города. -- Почему вы не предупредили меня о смотре, Торрес? -- Потому что тебя это не касается, -- отрезал мэр. -- Ты деньги получил и сидишь там, бумажечки перекладываешь да карандашиком чиркаешь! А мне нужно о безопасности горожан думать. -- Вы же должны понимать, какой это подарок для Фернье! -- вскипел Фергюсон. -- Напротив, -- спокойно возразил мэр. -- Пока ты там сидишь и не чешешься, мои добровольцы уже два трупа спрятанных нашли. -- Не может быть, -- оторопел Фергюсон. -- Где? Когда? Мэр усмехнулся и повернулся к стоящему навытяжку перед ним констеблю. -- Расскажи лейтенанту, Джек. -- Так точно, господин лейтенант, -- повернулся к незваному гостю констебль. -- Только что сообщение пришло: два высохших трупа -- черный и белый. Фергюсон хмыкнул. Два месяца подряд этим делом занимались все полицейские силы округа, и ни один пропавший так и не был найден. Он просто не мог поверить, чтобы мэру так повезло. -- Где нашли? -- сосредоточенно прищурился он. -- Кто нашел? Когда? -- Только что, господин лейтенант, -- чуя неизбежное вознаграждение, широко улыбнулся сержант. -- Их ребята из добровольцев отыскали. Думали тамошних ниггеров тряхнуть, вытащили тех, кто в сарае прятался, ну, и на всякий случай под крышей глянули -- не упустили ли кого. Ба-а! А там два трупа: мужик белый и баба черная. -- Да где же это? -- уже сгорая от нетерпения, спросил Фергюсон. -- На запад шестнадцать миль. Ферма Савитски. Да там их все знают. Фергюсон неловко раскланялся с мэром и, красный от стыда и злости, выскочил из кабинета. Забрался в экипаж и, нахлестывая лошадей, выбрался на западную дорогу. А через полтора часа, почти загнав лошадей, да и сам взмыленный, как лошадь, чуть не повалился с козел возле указанного сарая. Народу здесь было уже прилично. -- Где они? -- Пропустите лейтенанта! Проходите, господин лейтенант. Фергюсон прошел в центр плотного круга из людей, присел над трупами и чуть не присвистнул от восторга. Это был снова тот же почерк. Белый сухощавый мужчина лет пятидесяти и черная женщина что-то около тридцати пяти лежали на земле, страстно сплетя свои разноцветные тела в одно целое. Никакой неряшливости, никакого неуважения к материалу. Такое мог сделать только настоящий мастер. -- Кто это? -- поднял голову Фергюсон. -- Мистер Робинсон и Джен, -- тихо произнесла стоящая ближе остальных полная белая женщина. -- Про них все знали. -- Он -- ее хозяин? -- Нет, -- раздался густой бас. -- Хозяин -- я, а мистер Робинсон -- наш сосед. Был. Фергюсон поднялся с корточек. Теперь он понимал, где надо искать всех остальных пропавших без вести. -- Так... -- оглядел он толпу. -- Обыскать все сараи. Особое внимание стропилам, подвалам, стогам старого сена -- в общем, ищите там, куда давно не заглядывали. Найдете, сразу сообщайте в полицию. Или мне лично. "Боже! Какая удача!" Джонатан торопился. До обеда он успел объ-ехать всего шесть тайников из четырнадцати, но те, что оставались, были разбросаны по всему округу, и он уже не был уверен, что объедет их все до темноты. Они укладывали хорошо подсохших, достаточно легких кукол в ящики из-под театрального оборудования одна на другую, перекладывая их сеном и стараясь не повредить. Но позы кукол были весьма вычурны, руки и ноги торчали в разные стороны, и они тратили на укладку больше времени, чем на дорогу. Они работали наравне и молча, а затем так же молча ехали к следующему тайнику, убедившись, что людей нет, выгружали и его, и так без конца. Так что к пяти вечера они уже собрали и упаковали девять тайников из четырнадцати, а к семи -- одиннадцать. И только на двенадцатом, у фермы Савитски, Платон вдруг остановил лошадей и, дождавшись, когда вторая телега, с Джонатаном на козлах, поравняется, показал рукой на белеющий в сумерках деревянный сарай. -- Там люди. Джонатан пригляделся, но никого не увидел. -- Где? -- Двое в засаде справа от сарая, и еще четверо в кустах у дороги. Но это не полиция. -- Опять добровольцы... -- сморщился Джонатан. Ему до смерти жаль было спрятанных там кукол. Но рисковать с бесценным грузом за спиной он совершенно не желал. -- Черт с ними, объезжаем стороной. Они попытались прорваться к следующему тайнику -- на сеновале, и снова Платон заметил засаду. И только когда неудача постигла их в третий раз, Джонатан решил -- хватит, он не будет испытывать судьбу бесконечно. -- Все, Платон, поворачиваем назад. По пути заглянем под мост. Может быть, туда они еще не совались... А если что не так, повернем в город. Пока доедем, там уже будет тихо. К имению Лоуренсов добровольцы добрались только к семи часам вечера. Четыре экипажа, битком набитые красными от возбуждения мужчинами, заехали прямо в центральные ворота и выгрузились во внутреннем дворе огромного дома. -- Майкл, проверь сараи! -- попытался как-то командовать тоже красный и тоже подвыпивший полицейский сержант. -- Томми, ты возьми на себя деревню, остальные со мной. Будем проверять дом. Но никто его уже не слушал. Никого из этих небогатых горожан черная, практически пустая деревня не интересовала; всем было любопытно, как живут и чем дышат те из черных, что присосались к господам. Огромная беспорядочно снующая толпа ввалилась в гостевую, отобрала ключи у оставшегося за старшего черного мальчишки лет семнадцати и, сунув ему для порядка несколько раз в рожу, потребовала показать комнаты ниггеров. -- Нас здесь только двое, -- хлюпая разбитым носом, сразу признался ниггер. -- Раньше под лестницей еще Цинтия жила, а теперь остались только я и Платон. Мужчины сразу же открыли ведущую под лестницу дверь, но в маленькой, со скошенным потолком и даже без окон комнатенке развернуться толком не смогли и вывернули все вещи наружу. -- Ни хрена себе эта черная жила! Даже у моей бабы таких тряпок нет! -- начал возмущаться кто-то, но все уже видели -- все пустое. В городе им повезло куда больше. Под матрасом у одного ниггера они нашли настоящий, разве что не заряженный пистолет, а в одном из писем служанки крупного скупщика табака сержант вычитал признание о готовящемся побеге. Пожалуй, эти письма в надушенных конвертах, на розовой, довольно дорогой бумаге раззадорили ребят сильнее всего. Жирующая за счет господ, разодетая, чуть ли не как белая, служанка не только не испытывала к ним благодарности, но еще и строила козни. Черную суку выволокли во двор, и если бы не вмешательство офицера, наверное, прибили бы до смерти. -- Все-все, -- осадил добровольцев сержант. -- У них здесь еще три с половиной сотни ниггеров, можем до ночи к Мидлтонам и Бернсайдам не успеть. Своевременное вмешательство отрезвило. Все помнили, что ровно в полночь смотр закончится, и тогда они уже ни в один господский дом не войдут. Парни переместились досматривать комнату мальчишки, обнаружили там только табурет и покрытую узорно сплетенной циновкой дощатую лежанку, переругиваясь, отправились в комнату Платона, и в этот момент раздался выстрел. -- Черт! А это еще что? -- охнул сержант. И тут же отчетливо прозвучал еще один выстрел. Джудит Вашингтон плела циновки, настороженно прислушиваясь к звукам снаружи сарая, когда приставленные к ней сэром Джонатаном караульные начали нервно переругиваться. -- А я тебе говорю, их нельзя сюда пускать. -- Я ребятам дорогу закрывать не буду. Надо им сарай осмотреть, пусть смотрят. -- Ага, а потом и меня, и тебя пинком под зад отсюда! Ты этого хочешь? И тут в дверь замолотили. -- Эй! Парни, у кого ключи? У тебя? Так неси их сюда! Снаружи загремели ключами, караульные переглянулись и приподняли стволы мушкетов. -- Не подходит... -- растерянно проговорили снаружи. -- Значит, ломаем. Дверь ухнула, еще раз и еще, и охранники снова переглянулись. -- Не надо, ребята, -- решился-таки подать голос один из караульных. -- Здесь вам нечего делать! -- А ты кто такой? -- зло и насмешливо отозвались снаружи. -- Караульный. Предупреждаю, я буду стрелять. -- Только попробуй! -- прозвенел за дверью молодой сильный голос. -- Или ты за черных решил податься? Джудит вздрогнула. Ей показалось, что она уже слышала эти интонации. Дверь начали трясти, затем снаружи началась какая-то толкучка, и вот дверь застонала, треснула и рухнула внутрь. Джудит охнула и вскочила на ноги. В первых рядах добровольцев стоял беглый раб Луи Фернье. -- Я же говорил, что черная прячется здесь, -- усмехнулся Луи и повернулся к остальным. -- Хватай ее, ребята! И не смотрите, что она рыжая; у нее в роду все шлюхи, только с белыми и путались! Парни возбужденно загоготали и повалили внутрь. И тогда один из караульных поднял мушкет на уровень груди и нажал на спусковой крючок. Джонатан остановил повозку у моста через глубокий, но сухой овраг и переглянулся с Платоном. Именно здесь они припрятали целых восемь достаточно ценных кукол. Теперь настало время их забирать. Платон принюхался и недовольно покачал головой. -- Здесь недавно курили. Джонатан глянул вниз, на дорогу. Несмотря на сумерки, колея в сухой, накалившейся за день пыли была видна отчетливо, -- здесь действительно кто-то недавно проехал. -- Вижу... Они еще раз переглянулись и почти одновременно спустились с козел. Достали из-под сидений ломики и, настороженно поглядывая по стор<>онам, пошли к мосту. Здесь, в самом начале моста, под настилом и располагалось вырытое в сухой глинистой земле хранилище. Стоит откинуть на два-три штыка земли и снять подушку из хвороста, и можно будет забирать. Джонатан первым подошел к началу моста, взялся за доску настила, потянул ее на себя, со скрипом оторвал и замер. В поясницу ему упирался холодный, определенно металлический предмет. -- Все, упырь, кончилась твоя веселая жизнь. Джонатан медленно разогнулся. Из окружающих овраг кустов один за другим сыпались крепкие вооруженные мушкетами и пистолетами люди. Он обернулся. Прямо перед ним стоял один из безвестных полицейских сержантов, из тех, что посменно охраняли его и Джудит от мулата Луи Фернье. -- Ты о чем, сержант? -- спросил Джонатан. -- Это ведь твоя захоронка, -- вместо ответа кивнул тот на оторванную доску. -- Не смотри, не смотри. Я все знаю. Теперь не отвертишься. Джонатан окинул взглядом обступивших его мрачных мужчин. Он знал их. Один -- его собственный конюх О'Хара, второй -- плотник Мидл<->тонов, еще двоих он видел как-то в толпе у парома. -- О'Хара! Ты что, мне не веришь? -- крикнул он конюху. -- Скажи своим друзьям, что это ошибка! -- Это твой папаша ошибся, когда не заплатил мне за объездку, -- зло выговорил конюх. "Не выскочить!" -- понял Джонатан и стремительно оценил расстановку сил. -- А с чего это вы решили, что здесь моя захоронка? -- начал наступать он. -- Как вам вообще в голову взбрело, что здесь что-то запрещенное есть? -- Фергюсон догадался, -- спокойно ответил сержант. -- А теперь лапы вверх и вперед к повозке. Посмотрим, что ты там привез. Джонатан кинул на Платона внимательный взгляд. Но раба тоже обступили со всех четырех сторон. -- Ладно, пошли, -- кивнул он и, выронив ломик, медленно тронулся с места. Подошел к козлам, словно предлагая себя обыскать, стащил и сунул в руки патрульному свою куртку и тут же, сунув руку под сиденье, выхватил небольшую штыковую лопатку. Лезвие вошло сержанту в шею, чуть ниже уха, парень выпучил глаза и начал оседать вниз. -- Давай, Платон! -- взревел Джонатан и, едва увернувшись от свистнувшего над головой тесака, выхватил из-за пояса пистолет. Выстрелил, бросил... А тем временем обезоруженный Платон кружил в бешеном танце, не давая себя ни ударить, ни пристрелить. Джонатан сделал выпад и, ткнув одного штыком лопатки в грудь, схватил раненого и, закрываясь им, как щитом, быстро огляделся по сторонам. Двоих он уложил сам, одного сумел зарезать выхваченной из ботинка бритвой Платон, один был в его руках. Оставались трое, его собственный конюх в том числе. И конюх уже поднимал с земли чей-то мушкет. -- Не надо, О'Хара, -- посмотрел ему в глаза Джонатан. -- Не выйдет. -- Посмотрим. -- Ну, как знаешь, -- зло усмехнулся Джонатан, отбросил обвисающего в его руках добровольца и кинулся вперед. На секунду все отшатнулись назад, Фернье тоже. Но дым от выстрела из мушкета постепенно рассеялся, а вместе с ним рассеялась и оторопь. -- Сволочь! Ты что наделал! -- отчаянно заорал Фернье. -- Ты человека, сволочь, убил! -- Всем назад! -- выставил свой мушкет второй караульный, давая возможность напарнику перезарядить оружие. -- Кто сунется -- не жилец! Добровольцы растерянно переглядывались. Никто из них не рассчитывал на сопротивление. И уж умирать из-за рабыни точно никто не хотел. -- Слушай, ты! -- выкрикнул кто-то из толпы. -- Мы в своем праве. А ты -- убийца! -- Правильно, ребята! -- вдохновляюще бросил через плечо Фернье. -- Почему они прячут от нас эту мулатку? Это наш день! Народ зашевелился. -- Где сержант? Позовите кто-нибудь сержанта! Кто-то выстрелил в воздух, подзывая сержанта, а Джудит смотрела на Фернье; он смотрел на нее, и каждый понимал -- пора принимать решение. "Не бойся, девочка, -- говорил его взгляд. -- Пусть они позабавятся, и как только караульные отвлекутся, я тебя спасу. Мы уедем с тобой в Бостон и будем ходить там под ручку, как белые, с зонтами и моноклями. Разве это не счастье?" "Я тебе не верю... -- говорили глаза Джудит. -- Ты слишком долго был как белый и стал так же двуличен, как они..." -- Что тут еще? Кто стрелял?! К вышибленным дверям сарая подошел сержант, глянул на распростертый в луже крови труп и побледнел. Смерть белого, да еще из его команды... это была катастрофа. -- Кто? -- только и выдохнул он. -- Это я, сержант, -- хмуро отозвался охранник. -- У меня контракт с управлением полиции; вы это и сами прекрасно знаете. Имею полное право. Я его заранее предупреждал. Сержант тоскливо посмотрел вокруг и сморщился, как от зубной боли. Караульные действительно имели право защищать эту мулатку от кого бы то ни было, даже от тех, кто внешне выглядит как белый... Некоторое время он колебался, а потом махнул рукой. -- На сегодня все. Тело забрать и погрузить, свидетелей прошу подойти к крыльцу. Я буду снимать показания. Толпа недовольно загудела, а Фернье яростно сверкнул глазами. -- Белого убили из-за черной, и этому козлу все сойдет с рук? Сержант, это и есть ваш закон? Это и есть равноправие?! Он повернулся к остальным и, воздев руку вверх, решительно призвал: -- Линчевать убийцу, ребята! Это наш день! Толпа дрогнула, но с места не трогалась. -- Давай, парни! Покажите, что вы мужчины! Толпа глухо и раздраженно заворчала. Если бы перед ними стоял загнанный ниггер, суд Линча был бы -- самое то. Но линчевать двух взрослых белых мужчин с оружием в руках и бумагой от управления полиции... не те уже были времена, не те... Фернье повернулся к Джудит и виновато и одновременно осуждающе усмехнулся, как бы говоря: ладно, прости, что не удалось... значит, в следующий раз. Своего конюха Джонатан оставил напоследок. Он специально расположил ирландца так, чтобы тот мог видеть, как его товарищей добивают и скидывают в освобожденную от бесценных кукол яму под вскрытым настилом моста. А затем пришел и его черед. Джонатан деловито подтащил подвывающего от ужаса ирландца поближе к яме, ткнул ему ножом в горло и, не дожидаясь, пока тот истечет кровью и потеряет сознание, сбросил вниз, прямо на трупы добровольцев. -- Как ты можешь? -- прохрипел О'Хара. -- Заодно с черным... -- Так ведь и ты не выше его, О'Хара, -- усмехнувшись, парировал Джонатан. -- В этом все дело. Знал бы свое место, остался бы жив. Как только добровольцы уехали, а шмыгающий разбитым носом Сэм притащил плотницкие инструменты и дверь поставили на место, Джудит собралась с духом. -- Там был Фернье, -- глухо сказала она караульным. -- Как?! -- охнули оба. -- Кто?! И ты молчала?! Они кинулись наперебой расспрашивать, который из напавшей на них толпы был мулатом, а услышав, нервно расхохотались. -- Уж нам-то могла бы не врать! Ты хочешь сказать, что этот парень -- мулат? -- Да. И он еще вернется, -- опустила глаза Джудит. -- Может быть, не сегодня, но вернется. И он вас убьет. Я знаю. Джонатан и Платон работали всю ночь. Наскоро отмывшись в Белом ручье, они затемно въехали в пьяный от минувших событий город и, стараясь не попасться на глаза патрулю, подъехали к пустующему зданию театра. Осторожно, по одной выгрузили и стащили всех кукол в большой просторный полуподвал под сценой. Затем стали тщательно осматривать причиненные мышами повреждения, и если благостно улыбающийся Платон думал только о своем Мбоа, то у Джонатана были совсем другие и весьма невеселые мысли. После встречи с О'Хара давно терзавшие его догадки обрели наконец законченность. И главная из них: общество серьезно больно, и духовная проказа продолжает уродовать лицо Человека, постепенно придавая ему хищнические черты. Взять хотя бы сегодняшний смотр: хорошая, заимствованная еще у спартанцев идея -- время от времени избивать илотов, чтобы те знали свое место, превращена черт знает во что, и сегодня уже не спартанцы избивают илотов, а сами илоты, пусть и другого цвета. Новые же "спартанцы" лишь подзуживают толпу из кабинетов муниципалитета и тайком предупреждают своих собственных домашних рабов о грядущем побоище. А потом делают вид, что они здесь ни при чем. Джонатан совершенно точно знал, что так долго продолжаться не может, да, на вранье можно построить целую пирамиду Хеопса, но когда-нибудь подует ветер, и все рухнет, погребая под собой и правых, и виноватых. Он знал, почему так происходит. Люди перепутали главные понятия жизни и почему-то стали думать, что можно совместить свободу и демократию. Они забыли, что свобода означает силу для сильных и слабость для слабых, и где-то в пределе абсолютная свобода превращается в абсолютный произвол. Пожалуй, аболиционисты первыми поняли назревающую опасность, но -- боже! -- как же они заблуждались, думая сделать черного равным белому по уровню свободы! Ибо единственное, в чем нуждается илот, черный или белый, -- это опека. Только демократия -- полное отсутствие свободы -- способна заставить сильного заботиться о слабых. Только демократия, где все илоты равны и каждый илот -- белый или черный -- с детства знает свое место, даст ему счастье. И только демократия даст власти -- когорте лучших из лучших -- уверенность в своем праве использовать все рычаги. Только тогда исчезнет желание белого работника доказывать черному, что тот ниже, а черные перестанут надеяться на невозможное. Люди станут действительно равны! Но власть словно ослепла и оглохла и заигрывала с белыми илотами, науськивая их на черных, тем самым подрывая саму основу покоя и благосостояния общества. Когда Джонатан представлял, сколькими опасностями это грозит Америке, у него волосы становились дыбом. Ибо вечно это продолжаться не могло. "Я покажу им правильный путь! -- уже утром поклялся он сам себе. -- Чего бы мне это ни стоило!" Полицейские сводки по итогам смотра поступили к Фергюсону только к девяти утра следующего дня. Совместными усилиями шестидесяти отрядов патрульных-добровольцев были изъяты: пистолет -- 1; ножей -- 347, в том числе обоюдоострых ножей -- 2; письмо с планом организации побега -- 1. На месте уничтожены 64 незаконно выращенные черными рабами собаки. За разные провинности наказаны 258 ниггеров мужского пола и 39 -- женского, в том числе за оказанное сопротивление -- 89 ниггеров обоего пола. Исключительно для ликвидации места постоянных массовых сборищ рабов сожжена церковь, самовольно построенная рабами сэра Бернсайда в роще у Белого ручья -- естественно, после тщательного согласования с преподобным Дэвидом. При оказании сопротивления убито на месте двадцать шесть ниггеров, в том числе зачинщик самовольной постройки, принадлежащий епископальной церкви раб Томас Браун. Потери: случайно убит один патрульный. То, что где-то ненароком застрелили не того, большой новостью не являлось. Каждый год во время смотра патрульные так нажирались реквизированных суррогатов, что к вечеру уже начинали выяснять отношения между собой. Но когда в десять утра на стол Фергюсона легли рапорты ночной смены караульных, приставленных к Джудит Вашингтон, все стало выглядеть совсем иначе. Лейтенант без особой охоты приступил к чтению коряво написанных рапортов, но первый же рапорт заставил его похолодеть. Выходило так, что на охрану было совершено нападение патрульных, и Джудит утверждала, что в первых рядах добровольческого отряда опознала беглого мулата Луи Фернье. -- Черт! -- с досады ударил кулаком по столу лейтенант. -- Ведь говорил же этому придурку Торресу! Не торопитесь! Этот Фернье только и ждет удобного момента! Его вдруг осенила жуткая догадка -- не поработал ли мулат где еще. Фергюсон взял рапорты с собой, зашел к шерифу округа и, вместо того чтобы объясняться по факту смерти патрульного, затребовал сведения о пропаже людей. -- Да кто ж вам это сейчас скажет? -- ухмыльнулся шериф. -- Все нормальные люди сейчас отдыхают. -- А с патрульными все в порядке? -- Бросьте, лейтенант, -- начал злиться шериф. -- Что вы как малый ребенок, право? -- Но хоть по вашим полицейским у вас данные есть?! -- заорал Фергюсон. -- Это сделаем, -- зло бросил шериф. Спустя две минуты выяснилось, что двоих нет. -- Наверное, еще с перепоя не отоспались, -- криво ухмыльнулся уже взявший себя в руки шериф. -- Сейчас выясним. -- Уж пожалуйста, -- вежливо улыбнулся Фергюсон. -- Будьте так добры. Шериф со вздохом вызвал дежурного, поручил узнать местонахождение не вышедших на службу констеблей и примерно минут через сорок выяснил, что один крепко заболел, а второй -- Джозеф Либерман -- дома так и не появлялся. -- Либерман? -- насторожился Фергюсон. Он помнил эту фамилию. -- Тот самый, которого вы дали мне для поиска возможных тайников? -- Точно... -- побледнел шериф и начал судорожно перебирать беспорядочно раскиданные по столу бумаги. -- Вот. Наряд на Сухой овраг. -- Черт! -- взвился Фергюсон. -- Немедленно высылайте туда людей! Немедленно! И чтобы все там прочесали! До веточки! Шериф обиделся не на шутку. Но полицейский наряд выслал. И через три часа пришла весть. У моста через Сухой овраг, а точнее, под полуоторванными досками выходящего на берег настила найдены шесть трупов. Ошалевший от ужаса шериф тут же побежал докладывать о новом убийстве мэру, а Фергюсон вернулся в свой кабинет и снова обложился своими записями. То, что вовсе не Фернье повинен в убийстве шестерых патрульных, Фергюсон понял сразу. Трупы были слишком еще свежими, и выходило так, что ребят убили как раз в то время, когда Луи Фернье бродил вместе с добровольцами по всему городу, свидетелей чему было предостаточно. А значит, упырей все-таки как минимум два. Фергюсон уже не раз подумывал о такой возможности -- слишком уж различался почерк убийств, но только теперь в его руки попало первое весомое доказательство. "И кто второй?" По всему выходило, что это человек грамотный, такой же, как заподозренный в самом начале сэр Джонатан Лоуренс. Но главное, что понял Фергюсон, -- это, скорее всего, белый или еще один точно такой же светлый и до предела обнаглевший мулат, как Фернье. Все черные рабы, как только узнали о начавшемся смотре, попрятались где только могли, и только совершенно уж безумный раб рискнул бы выйти к патрулю с оружием -- пристрелили бы на месте. "А что, если это все-таки Лоуренс?" Фергюсон встал из-за стола и подошел к окну. Здание театра, в котором в последнее время дневал и ночевал этот юный умник, было вот оно -- прямо через площадь. "Дай-ка я его навещу... тем более что повод у меня есть". Узнав, что Луи Фернье был на его земле и пытался прорваться к Джудит Вашингтон, Джонатан помрачнел. Он внимательно выслушал все рекомендации лейтенанта Фергюсона, кивнул в знак полного согласия с ними, и тем же вечером число караульных возле Джудит выросло вдвое. -- И вы, Джонатан, тоже поберегитесь, -- пристально глядя ему в глаза, посоветовал на прощание полицейский. -- Я так чувствую, что дело идет к развязке. -- Я тоже так чувствую, -- печально согласился Джонатан и любезно проводил дотошного полицейского до самых дверей. Развязка действительно приближалась; Джонатан ощущал это всем своим существом. Но бояться было нельзя. Поставленная им цель была слишком велика. Он практически переселился в театр и целыми днями следил за тем, как монтируются сложнейшие механизмы, строго следя, чтобы механики никуда не отлучались и ничего без его личного разрешения не предпринимали. А вечером, когда во всем театре оставались только они с Платоном, спускался под сцену, распаковывал очередной ящик, вытаскивал кукол и начинал обдумывать грядущую постановку. Это было совсем не просто. Почтальоны и полицейские, рабы и мастеровые -- каждая кукла должна была занять свое уникальное место в предстоящем широкомасштабном и высоконравственном представлении. Его поучительная сила должна была стать такой же мощной, какой могла бы стать речь архангела Гавриила, спускающегося на землю на глазах у тысяч потрясенных горожан. Когда мэр Торрес получил подтверждение слухам, что найденные у моста через Сухой овраг тела принадлежат пятерым добровольцам и полицейскому сержанту, он понял, что упускать такой случай немыслимо. До выборов оставалось всего ничего, и успех следовало развивать. В первую очередь мэр встретился со своей полицией. -- Господа! -- начал он, но голос его сорвался, а из глаз брызнули слезы. -- Сынки! Построенные в шеренгу констебли замерли. -- Ребятки вы мои, -- вытер слезы ладонью мэр. -- По нашей земле рыщет зверь. И пусть вас не обманет его светлая кожа, ибо внутри он черен, как самая темная ночь и как самый тяжкий грех. Ад ждет его в свои объятия, но, прежде чем предстать перед судом Божьим, он должен предстать перед судом нашего народа. Ибо наш народ имеет право и должен знать, что зло наказуемо. И вы... -- голос Торреса окреп, -- вы надежда и опора нации; вы -- ее гордость и слава; вы -- всевидящие очи Фемиды; вы -- карающий меч правосудия... Вы мне его найдете! Голос мэра Торреса зазвенел упругой разящей сталью, и констебли превратились в слух. -- Отныне и до тех пор, пока порядок не будет наведен, ни один ниггер города не должен спать спокойно! Потому что кто-то из них дает этому упырю кров! И потому, что еще слишком многие из них радуются, когда этот их Мбоа получает очередную человеческую жертву! Так покажите им, кто на этой земле хозяин! Торрес повернулся к шерифу: -- Джонни, я даю тебе все права. Подбери и дай в помощь своим ребятам столько добровольцев, сколько сочтешь нужным. Выбери самых лучших и организуй круглосуточное патрулирование. Блокируй дороги и паром. Пусть хватают всех подозрительных. Особенно чужаков и мулатов. И не дай ему уйти, Джонни, не дай! Фернье видел, что на этот раз ему затесаться в ряды патрульных не удастся. Констебли подбирали добровольцев слишком тщательно, и каждый в команде знал каждого. Но ему это было уже и не нужно -- Джудит находилась в театре. Дождавшись ночи, Луи скользнул к огромному темному зданию театра, цепляясь за выступы, взобрался по стене на второй этаж и, сунув лезвие между рассохшихся рам, нащупал щеколду. Отжал, осторожно потянул раму на себя и через считаные мгновения был уже внутри. Это была гримерка. Луи огляделся, отметил старое маленькое зеркало с влажными серыми разводами за мутным стеклом, несколько поломанных стульев, кучу тряпок в углу и, стараясь не скрипеть половицами, двинулся к приоткрытой двери. Вышел, вслушиваясь в каждый звук, прошел по коридору и оказался у овального незастекленного окна. Выглянул и усмехнулся: это было то, что надо. Отсюда, сбоку, и сцена, и зрительские ряды, и даже балкон были видны как на ладони. Луи скользнул взглядом по рядам и вскоре в самом углу увидел несколько темных теней. Вгляделся и прикусил губу. Это была Джудит с четырьмя караульными. -- Ну что ж, девочка, -- прошептал Фернье. -- Пора и тебе... в Бостон... Он готов был ждать здесь ровно столько, сколько понадобится. Сразу после разговора с Лоуренсом Фергюсон распределил оставшихся незанятыми агентов вокруг центральной площади, а сам занял позицию на задах театра -- в подсобном помещении крупного галантерейного магазина. Он не мог войти в театр с обыском без разрешения шерифа и знал, что шериф этого не позволит никогда, -- слишком уж сильно обжегся на Лоуренсе мэр. Но так же хорошо Фергюсон понимал, что все должно разрешиться где-то здесь. Причем вот-вот. Или сюда придет Фернье, или сам Джонатан как-то себя да выдаст. Главное -- ничего не пропустить. На площади беспрерывно появлялись все новые и новые добровольцы, спешащие записаться в патруль, их строили в колонны, целыми днями обучали правильно пользоваться мушкетом и армейским тесаком, а затем, один отряд за другим, отправляли на поиски "упыря". Но Джонатану было не до них. Он торопился. Он давно уже оставил мысль заменить изъеденные древоточцами несущие балки и опоры, не были ему нужны и новые декорации. Главное было в самом действе. Установив тросы и блоки, шестерни и маховики, механики незамедлительно получили от него причитающиеся им деньги и тут же покинули театр. Джудит вместе с караульными отправили в одну из гримерок, и Джонатан собственноручно закрыл все ведущие в зрительный зал двери и на всякий случай опустил занавес. И только тогда началось главное. Платон принялся вытаскивать из-под сцены окостеневших, остро пахнущих вяленой козлятиной кукол, а Джонатан устанавливал каждую в своем, строго определенном для нее месте. Поправлял детали костюма, добавлял новые и закрывал потраченные мышами части лица театральным гримом. Затем решал, должна ли кукла двигать руками или головой, вскрывал сухую, уплотнившуюся до деревянного состояния плоть, ставил шарниры, протягивал тонкие стальные тросы... И, только окончательно вымотавшись, он уходил в машинный цех и, включив механическое пианино, слушал, как работают похожие на рупоры огромные латунные куполообразные усилители звука. Звук действительно был хорош. Усиленный до предела, он вылетал из латунных жерл, бился о стены огромного зала, эхом отдавался обратно, оставляя впечатление могущества и силы. И Джонатан уже представлял себе, как под эту великолепную, немного отдающую металлом мелодию навстречу зрителю выплывут приводимые в движение тросами и блоками его идеальные актеры. И тогда ни один человек в городе не посмеет сказать: этого не было, и не сможет делать вид, что не понял хватающего за душу режиссерского замысла. Едва Джонатан отправил Джудит и караульн<>ых в гримерную, Фернье понял, что время пришло. А когда звуки механического пианино заиграли "Янки дудл" в третий раз, он покинул свое укрытие и, тенью скользнув по коридору, остановился возле той самой гримерной. Дверь была приоткрыта, но в щель не было видно ничего, кроме старого маленького зеркала и стула со стянутой ремешком ножкой. -- Сэр Лоуренс опять забавляется, -- со смешком сказали внутри. -- Он богатый, ему можно, -- тоскливо ответил кто-то невидимый. -- Я тоже когда-нибудь стану богатым, -- мечтательно произнес третий. -- И что тогда? -- Куплю участок земли возле Миссисипи, посею рис... Громыхнул такой дружный хохот, что Луи на секунду отпрянул и тут же понял -- пора! Он ворвался в гримерку, выхватил из-за пояса пистолеты и выстрелил в самого здорового, расположившегося у окна. Быстро выбрал следующего и прицелился. -- Ты что делаешь, друг?! Не надо! Луи выстрелил еще раз, бросил оба пистолета и дикой кошкой кинулся на третьего, уже начавшего поднимать мушкет. Полоснул его бритвой по белой беззащитной шее, повернулся и оказался лицом к лицу с последним -- самым юным. -- Не надо, -- просипел парень. -- Надо тебе эту шлюху, так бери. Только меня не... Он не договорил. Луи спокойно шагнул вперед, ухватил мальчишку за волосы и рывком поставил на колени. -- Не надо, -- всхлипнул мальчишка. -- Умоляю... Луи скривился, сделал стремительное режущее движение и тут же переключился на метнувшуюся к двери Джудит. -- Ты куда, девочка? -- Отпусти, -- дернулась бледная, как смерть, Джудит. -- А как же Бостон? -- ласково поинтересовался Луи. -- Я же тебе обещал. Девчонка на секунду заколебалась. -- Я тебе не верю. -- И молодец, -- широко улыбнулся Фернье и занес над ее тонкой белой шеей блеснувшее лезвие. -- Никому не верь, девочка, даже мне. В тот же миг дверь распахнулась, и он получил такой мощный удар в грудь, что отлетел к окну. -- Черт! Это еще что? Над ним огромной черной горой возвышался Платон. -- Платон? -- Луи с трудом встал на четвереньки, увидел свой лежащий на полу нож, но взять его не рискнул. -- Как дела, брат? Платон молча подошел, ухватил Фернье за шиворот и поставил на ноги перед собой -- глаза в глаза. -- Зачем пришел? -- К тебе, -- заставил себя улыбнуться Фернье и потянулся к карману. -- Зачем же еще? -- Мбоа уже сделал свой выбор, Луи, -- без тени ответной улыбки проговорил негр. -- И ты это знаешь. -- Зачем тебе этот белый? Почему не я? -- Фернье осторожно, двумя пальцами, вытащил из кармана бритву. -- <> Я тебе сказал. Потому что так повелел Мбоа, -- веско произнес Платон. -- Ты ошибся. Этот белый ненадежен, -- Фернье раскрыл бритву и приготовился. -- Это ты ненадежен, Луи. Только поэтому Аристотель и погиб, -- покачал головой Платон. -- А теперь прощай. -- Прощай, Платон, -- зло усмехнулся Фернье и взмахнул рукой. Когда прогремел выстрел, а затем во втором этаже театра лопнуло стекло и из окна, как два мешка риса, вывалились черный и белый, Фергюсон понял, что время пришло. -- Лестер, Талбот, за мной! -- заорал он и рванулся к двери. Выскочил, помчался через залитую солнцем площадь и сразу же увидел, что не успел. Черного-то скрутили только что курившие в тенечке под стеной театра патрульные, а вот белый -- хорошо одетый молодой мужчина -- лежал на булыжной мостовой без движения. -- Черт! Немного сбавив скорость, Фергюсон добежал до белого и упал перед ним на колени. Перевернул лицом вверх, припал к груди, пытаясь услышать стук сердца, разогнулся и глянул на подошвы щегольских туфель. Изящные, зауженные книзу каблуки были те самые, что оставляли кровавые следы по всей Луизиане. Фергюсон от досады ударил себя кулаком в лоб. Это определенно был Фернье. И он был мертв. А рядом озверевшие от наглости содеянного ниггером преступления патрульные сосредоточенно топтали окровавленного Платона ботинками. -- Хватит, ребята, -- поднялся на ноги Фергюсон. -- Это не белый. Это тот самый Фернье. Патрульные замерли, потом дружно бросили негра и мгновенно сгрудились возле мертвого тела. Они и поверить не могли, что этот щуплый белый парнишка -- тот самый "упырь", да еще и мулат. Фергюсон подошел к Платону, дождался, когда тот подымется, и понял, что времени терять нельзя и допрашивать негра надо немедленно. Текущая из-под прижатых к животу растопыренных черных пальцев кровь не только залила ему рубашку и брюки, но и вовсю капала на булыжник. -- Лестер! Врача! -- бросил через плечо Фергюсон и подтолкнул раба в спину. -- Вперед, Платон. Сейчас мы с тобой хорошо-о поговорим. -- Он -- убийца, -- показал рукой в сторону распростертого на булыжниках тела негр. -- Знаю-знаю, -- еще раз подтолкнул его в спину Фергюсон. -- Я защищался... -- Разберемся, -- процедил сквозь зубы Фергюсон. -- Ты мне сейчас мно-огое расскажешь... И про себя, и про Фернье, и даже про Лоуренса. Джонатан прибежал в гримерку на звук пистолетных выстрелов. Глянул в распахнутую настежь дверь и остолбенел. Караульные -- все четверо -- валялись на полу, окно было выбито, а Джудит исчезла. Он кинулся к окну и замер. Внизу, прямо под окном, в окружении патрульных лежал молодой человек. "Фернье! -- ударила его в виски горячая волна. -- Больше мне никто не помешает!" Он внимательно осмотрел копошащихся возле трупа добровольцев и перевел взгляд чуть дальше. Там, на самом входе в аллею, виднелись две фигуры: качающийся из стороны в сторону, сгорбленный и все время оглядывающийся в сторону театра Платон и подталкивающий его в спину лейтенант Фергюсон. "Вмешаться?" Джонатан разрывался пополам. Он понимал, как многим обязан этому большому черному человеку, лишь прихотью судьбы родившемуся в рабстве. Но рисковать ради него представлением -- главным делом своей жизни -- он уже не мог. Тем более что все уже готово. И появись здесь полиция... "А они ведь придут... и скоро!" Джонатан повернулся и торопливо пошел по коридору, сбежал по узкой винтовой лестнице в зрительный зал, нырнул в маленькую дверцу, ведущую под сцену, и припал горячей щекой к округлому и прохладному, сверкающему металлом боку огромного парового котла. -- Не подведи меня, друг, -- прошептал он. -- Главное, не подведи. Фергюсон усадил Платона на стул и сразу же начал составлять протокол. Он знал, что без подробнейших показаний ему Джонатана Лоуренса всерьез не ухватить, и очень боялся, что черный истечет кровью слишком быстро. -- Как ты опознал Фернье? -- Мбоа подсказал, -- зажимая большими черными ладонями багровое пятно в боку, выдохнул негр. -- Он тоже служит Мбоа? -- Да. -- Значит, и ты служишь Мбоа? Негр непонимающе тряхнул головой и сообразил, что попался на слове "тоже". -- Да, служу, -- нехотя признал он. -- И ты приносишь ему человеческие жертвы? -- Как и ты, лейтенант, -- криво улыбнулся ниггер. -- Ты ведь тоже приносишь жертвы своей богине. -- Какой? -- не понял Фергюсон. -- Той, что стоит возле суда. С завязанными глазами и весами в руках. Фергюсон на секунду ушел в себя, вдруг понял, что тот говорит о Фемиде, и нервно расхохотался. -- Это Фемида -- олицетворение правосудия. А правосудие -- это вовсе не жертвоприношение, глупый ниггер! -- Не надо врать, лейтенант, -- покачал головой старик. -- Я же все понимаю. Разве вы поставите меня на костер не для того, чтобы ваша живущая на небе Фемида могла вдыхать запах жареного человечьего мяса? Фергюсон поперхнулся. С позиции черного он на это дело еще никогда не смотрел. -- Не надо врать мне, лейтенант, -- устало откинулся на спинку стула негр. -- Просто отдайте меня вашим людям, и пусть все идет так, как хочет великий Мбоа. А я больше ничего вам не скажу. Весть о том, что один упырь убит патрулем возле театра, а второго увел и спрятал от возмездия лейтенант Фергюсон, разнеслась по городу со скоростью ветра. И сразу вслед за этим на центральной площади стали собираться люди. Самые дисциплинированные -- из числа бывших патрульных -- отправились в полицейское управление переговорить с шерифом, другие начали осаждать муниципалитет, а самые решительные уже теснили стоящих у дверей патрульных и требовали немедленной выдачи ниггера. -- Линч! Линч! -- хором скандировали они. -- Фергюсон, отдай нам черного упыря! -- Да никуда он не денется! Тащи дрова на площадь, ребята! Тут же начали формироваться команды добровольцев, и кто-то и впрямь побежал за дровами, кто-то начал теснить патрульных, а потом зазвенели выдавленные стекла, и люди начали запрыгивать внутрь здания прямо через окна. -- Тащи его сюда, ребята! -- Ой, ребра! Ну куда ты прешь? В следующее же мгновение толпа снесла патрульных в сторону, вдавилась внутрь, а спустя две или три наполненные сдавленным кряхтением минуты выволокла Платона наружу. -- Линч! Линч! -- Давай его сюда! С Платона тут же сорвали одежду, проволокли в центр площади и, привычно организовав круг и подзуживая друг друга, стали сооружать костер. -- Ну что, черномазый, чей бог сильнее?! Из разгромленного здания вышел лейтенант Фергюсон. Утирая кровь с разбитого лица, он кинул рассеянный взгляд в сторону площади, проверил, на месте ли пистолет, и, пошатываясь, побрел в сторону театра. Котел разогревался невыносимо долго. Но приходилось ждать. Чтобы не терять времени, Джонатан еще раз обошел всю свою "труппу", остался доволен, затем снова спустился под сцену и проверил каждый тросик и каждую шестерню, а когда котел окончательно разогрелся, Джонатан задержал дыхание и с усилием опустил латунный набалдашник рычага вниз. Шестеренки дрогнули, но с места не тронулись. Джонатан похолодел, вырвал рычаг вверх и снова опустил. Безрезультатно. -- Черт! Клапан! -- сообразил Джонатан и кинулся перекрывать стравливающий пар клапан. Подождал, пока давление поднимется до нужной отметки, и снова опустил рычаг. Заскрежетало так, что у него мигом заложило уши. Кое-как смонтированные механизмы и работали кое-как. Но все-таки работали. И сцена дрогнула, тронулась и пошла, перемещая установленных на ней кукол по кругу. -- Теперь музыка... Джонатан кинулся к механическому пианино, до отказа взвел мощную, долгоиграющую пружину, выбрал мелодию и, на секунду прикрыв глаза, нажал кнопку пуска. -- Теперь усилители... Он переместился к воронкообразным латунным рупорам и подвел их к пианино так, чтобы звук стал таким сильным, насколько это вообще возможно. Прислушался и удовлетворенно кивнул. То, что надо. Теперь между ним и зрителями оставалось одно-единственное препятствие, но Джонатан все еще не был уверен, что ему удастся его преодолеть. Он подошел к поддерживающим выходящую на площадь стену сгнившим деревянным опорам, поднял лежащую кувалду и что есть силы ударил по одной. Опора мягко хрустнула и, обдав его дождем из трухи, легкими гнилыми кусками осыпалась вниз. Джонатан чертыхнулся и, прикрывая голову рукой, бросился ко второй опоре. Размахнулся, ударил, опора болезненно застонала и вместе со стеной сдвинулась в сторону площади. Да так и застряла на полпути к земле. Внутрь ворвался яркий солнечный свет, Джонатан зажмурился и ударил кувалдой еще раз. Потом еще и еще! Опора стояла как влитая. -- Черт! -- Не поможет. -- Кто здесь?! -- Джонатан по-волчьи, всем корпусом развернулся. Перед ним стояла Джудит. -- Не поможет он тебе, брат, -- улыбнулась Джудит и начала поднимать руки. -- Я тебе помогу. Джонатан отшатнулся. Она держала большой оставленный плотниками под сценой топор. Когда над площадью зазвенел усиленный рупорами гимн Североамериканских Штатов, никто ничего не понял, а многие даже привычно вытянулись в струнку. Но затем стена театра треснула и подалась в сторону площади, и народ завопил и бросился прочь. Однако шло время, а стена все не падала, и проникающий сквозь огромную щель между крышей и стеной гимн становился все громче и громче и все торжественнее и торжественнее. Только Фергюсона ничто уже не удивляло. В<>се так же пошатываясь, он подошел к двери и ударил в нее плечом, а затем и ногой. Старая трухлявая дверь вылетела, и лейтенант побежал по длинному коридору вперед, туда, где сейчас и происходило самое главное. Выскочил в зрительный зал и замер. На сцене, ярко освещенные пробивающимся сквозь огромную щель наверху золотистым солнечным светом, стояли Джонатан и Джудит. В эту минуту они были так похожи друг на друга, что Фергюсон растерялся и на какие-то секунды словно выпал из реальности. Но потом Джудит подняла топор, и все изменилось. -- Не-ет! -- заорал Фергюсон. -- Не надо, Джудит! Оставь его мне! Девушка дрогнула, Джонатан мгновенно воспользовался ситуацией и бросился на сестру. Они покатились по полу в сторону оркестровой ямы, подняв тучи золотистой пыли, рухнули вниз, и Фергюсон ринулся вперед, опасаясь только одного -- не успеть. Джонатан делал все, что мог, но младшая сестра оказалась такой проворной и сильной, что он уступал ей раз за разом. Они рухнули в оркестровую яму, покатились по гнилым доскам, доски треснули, оба упали еще раз и оказались под сценой. Он еще успел увидеть огромную шестерню у своего подбородка, страшно закричал, а потом в шее что-то хрустнуло, и мир несколько раз перевернулся. Он попытался подняться, и ему это, кажется, удалось, но вместо привычного покачивания, какое бывает при ходьбе, он просто поплыл вперед -- в двух футах от пола. Увидел дощатые ступеньки лестницы, сцену, плавающие в воздухе золотистые хлопья пыли и трухи, затем -- своих кукол и, наконец, главную, центральную фигуру всего представления -- Аристотеля Дюбуа. Торчащая на выкрашенном в черный цвет крепком деревянном теле высохшая голова приветливо ему улыбнулась, но вперед сразу же протянулась белая девичья рука, и голову Аристотеля безжалостно сорвали с "пьедестала"... В следующий миг Джонатан осознал, что теперь он смотрит на мир с высоты черного деревянного тела. Стена театра затрещала и наконец рухнула. Жуткий хруст и усиленный латунными рупорами не менее жуткий человеческий вопль слышала вся площадь. Люди замерли, и даже те, кто только что подпалил факелами плотно охватывающий ноги старого ниггера хворост, замерли и уставились в сторону театра. Стена театра затрещала и рухнула. Она упала прямо на булыжную мостовую, разбившись на тысячи гнилых осколков и подняв тучи золотистой пыли. Гимн стал еще громче -- теперь он разносился не только над всей площадью; он проникал в каждый уголок маленького южного городка, и грузчики и бродяги, констебли и домохозяйки, воры и бакалейщики замерли, вытянувшись в струнку и пытаясь понять, что это значит. А затем пыль осела, кто-то истерически вскрикнул, и оцепеневшая от ужаса площадь увидела диковинный танец десятков не так давно пропавших людей -- черных и белых, бедных и богатых. Они шли по кругу один за другим, воздавая странные почести странному существу в центре сцены -- с белой головой, рыжими волосами и обильно окропленным кровью черным деревянным телом. -- Господи боже! -- охнул держащий факел человек. -- Это еще что за дерьмо?! -- Это... ваша жизнь! -- с трудом удерживаясь от крика, хрипло отозвался уже начавший корчиться в языках огня черный седой Платон. -- Великий Мбоа хочет, чтобы вы увидели ее такой, как она есть. Судьба конкретных исторических персонажей, участвовавших в этой истории, сложилась по-разному. Лейтенант Фергюсон был, пожалуй, единственным, кто не потерял самообладания в тот момент и сразу же кинулся спасать улики. Это и поставило в его беспокойной жизни последнюю точку. Фергюсон погиб при жутком взрыве разогретого до немыслимой температуры котла. Случившийся вслед за взрывом пожар и вовсе уничтожил деревянный театр до основания, так что приехавшим из столицы штата полицейским чинам только и оставалось, что пожимать плечами да задумчиво ковырять носками сапог холмики серого пепла. Энни Мидлтон пережила сильнейший истерический припадок и была срочно отправлена лечиться на воды в Европу. Отцу, сэру Бертрану, удалось выдать ее замуж только спустя четыре года, когда Энни исполнилось восемнадцать, -- считай, старой девой. Впрочем, и дальше ее судьба так и несла в себе нечто роковое. Оба ее сына и муж погибли в огне гражданской войны 1861 года. Приехавший унаследовать оставшееся после гибели племянника поместье тайный аболиционист сэр Теренс торопливо и по дешевке продал земли и негров Бернсайдам и увез с собой в Европу только одну рабыню -- Джудит Вашингтон. Мэр Торрес стал сенатором. Что же касается остальных... Пожалуй, если бы Джонатан мог видеть произведенный на обывателей эффект, он бы остался доволен. Естественная антипатия живого к мертвому сработала как надо: потрясены были все -- настолько, что даже забыли про линчевание, и негр сгорел, не доставив удовольствия никому, кроме витающей над залами суда и местами публичных казней и жадно вдыхающей запах жареной человечины Фемиды. Другой вопрос, что никто из этой малообразованной толпы так и не понял тонкого художественного замысла сэра Лоуренса, а потому история самого совестливого землевладельца на всем Юге отошла в область фольклора, а история страны двинулась по пути аболиционизма. Дальнейшее современному образованному читателю известно. Вместо того чтобы дать отеческую опеку белым илотам, жадные до прибыли янки безжалостно выбросили на рынок труда еще и несколько миллионов илотов черных. Но это уже их грех.