чашечку выстрел бойца Красных бригад или поцелуй восхитительной кинозвезды Софи Лорен. И спрашивать дорогу - бесполезно. Когда он спросил одного местного, где можно купить карту, тот посмотрел на Эдварда, как на сумасшедшего, и с криком убежал. Так что Эдварду пришлось признать, что в этом Большом городе он - деревенщина. Он понял, что в плане обучения приемам и методам ему придется стартовать с нуля - и после десятилетнего гандикапа. Эта перспектива его пугала. Но так же как выходец из деревни дает себе клятву покорить новый город - надеясь на свой свежий взгляд на вещи, - дал подобную клятву и Эдвард. И пообещал себе, что как только займет свое место в мире (не обварившись насмерть в его многочисленных фонтанах с кипящим одеколоном, не попав под колеса бессчетных фур, набитых злющими мультипликационными курицами, котрые вечно разъезжают по городским улицам), то построит самую высокую башню. Эта серебряная башня будет служить маяком для всех путников, прибывающих в город с опозданием, как и он. А на крыше башни будет бар. В этом баре, знал Эдвард, он будет делать три вещи: смешивать коктейли с томатным соком и ломтиками лимона, исполнять джаз на пианино, оклеенном цинковыми пластинами и фотографиями забытых поп-звезд, а в маленьком розовом ларьке в глубине, возле туалетов, продавать (среди прочего) географические карты. ВОЙДИ В ГИПЕРПРОСТРАНСТВО - Энди, - Дег тычет в меня жирной куриной костью, возвращая на пикник. - Не сиди молчком. Твоя очередь рассказывать, и сделай одолжение, дружище, выдай дозу с высоким содержанием знаменитостей. - Развлеки нас, милый, - добавляет Клэр. - Что-то ты в какое-то настроение впал... Оцепенение - вот как называется мое настроение в этот миг, когда я сижу на рассыпающемся, сифилитичном, прокаженном, ни-разу-не-тронутом-колесами асфальте на углу Хлопковой и Сапфировой, обдумывая про себя свои истории и растирая пальцами пахучие веточки шалфея. - Мой брат Тайлер однажды ехал в лифте вместе с Дэвидом Боуи. - Сколько этажей? - Не знаю. Я только помню - Тайлер не находил что сказать. Ну и не сказал ничего. - Я обнаружила, - говорит Клэр, - что даже если тебе совсем не о чем говорить со знаменитостями, всегда можно сказать: О, мистер Знаменитость! У меня есть все-все-все ваши альбомы - даже если он не музыкант. - Смотрите, - произносит, поворачивая голову, Дег. - Сюда едут какие-то люди - въявь. Черный седан марки бьюик, набитый молодыми японскими туристами, - а это редкость в Долине, посещаемой в основном канадцами и западными немцами, - плывет под горку, первый автомобиль за весь пикник. - Они, должно быть, по ошибке свернули с Вербеновой. Спорим, они ищут цементных динозавров, которые у стоянки грузовиков Кабазон, - замечает Дег. - Энди, ты же знаешь японский. Пойди поговори с ними, - предлагает Клэр. - Не будем торопить события. Пусть сначала остановятся и спросят дорогу, - что они, разумеется, немедленно и делают. Я поднимаюсь и иду поговорить с ними; стекло опускается, приведенное в действие электроникой. Внутри седана две пары, примерно моего возраста, в безукоризненных (можно сказать, стерильных, как если б они въезжали в зараженную химвыбро-сами зону) летних расслабушных шмотках и со сдержанными пожалуйста-не-убивайте-меня улыбками, которые японские туристы в Северной Америке приняли на вооружение несколько лет назад. Улыбки мгновенно заставляют меня занять оборонительную позицию, ибо меня бесит их убежденность в моей готовности к насилию. Одному богу известно, что они думают о нашем разношерстном квинтете и захолустной машине, на радиаторе которой расставлены щербатые тарелки с объедками. Живая реклама из жизни ковбоев. ДОВОЛЬСТВОВАТЬСЯ МАЛЫМ: философия, помогающая примириться с тем, что благосостояние тебе не суждено. Я больше не мечтаю сколотить капитал или заделаться большой шишкой. Мне просто хочется обрести счастье в жизни и, может, открыть небольшое придорожное кафе в Айдахо. ПОДМЕНА ЦЕННОСТЕЙ: замена модным или интеллектуально значимым предметом предмета просто дорогостоящего: Брайан, ты оставил своего Камю у брата в БМВ Я говорю по-английски (к чему разрушать их представление об американской пустыне) и из последующей судорожной тарабарщины жестов и они-ехать-туда-туда выясняю, что японцы и в самом деле желают посетить динозавров. И вскоре, получив необходимые указания, они исчезают в облаке пыли и придорожного мусора; в заднее окно автомобиля просовывается фотоаппарат. Аппарат вверх ногами держит рука, палец нажимает на верхнюю кнопку, отщелкивая наш портрет, - тут Дег кричит: - Смотрите! Фотоаппарат! Ну-ка, быстро - втяните щеки. Чтоб скулы, чтоб скулы аж торчали! - Потом, когда машина пропадает из виду, Дег набрасывается на меня: - Ну и на кой черт, позволь спросить, было прикидываться невеждой? - Эндрю, у тебя отличный японский, - добавляет Клэр. - Ты мог бы их приятно удивить. - В этом не было нужды, - отвечаю я, вспоминая, какой это был для меня облом в Японии, когда люди пытались говорить со мной по-английски. - Но все это таки напомнило мне одну сказочку, которую можно было бы сегодня рассказать. - Умоляю, расскажи. И вот, когда мои друзья, лоснящиеся от кокосового масла, разлеглись, впитывая солнечный жар, я начинаю повествование. - Несколько лет назад я работал в Японии, в редакции одного подросткового журнала - была такая полугодовая программа обмена студентами, - и однажды со мной произошла странная вещь. - Погоди, - прерывает Дег. - История подлинная? - Да. - Ага. - Дело было в пятницу утром. Я как спец по зарубежным фотоматериалам разговаривал по телефону с Лондоном. Мне было нужно срочно выбить кой-какие фотографии Депеш Мод у их менеджера, а он в то время отрывался у кого-то дома - на том конце провода слышался жуткий еврогалдеж. Одним ухом я приклеился к трубке, а другое зажал рукой, пытаясь отгородиться от шума в офисе - безумного казино сослуживцев Зигги Стардаста Зигги Стардаст - герой альбома Дэвида Боуи Взлет и падение Зигги Стардаста и марсианских пауков (1972). где все беспрерывно взвинчивали себя десятидолларовыми чашечками токийского кофе, которые нам носили из магазина на другой стороне улицы. Помню, что творилось у меня в голове: не о работе я думал, а о том, что каждый город имеет свой запах. Мысль эту заронили запахи токийских улиц - мясного бульона с лапшой и почти выветрившихся нечистот; шоколада и выхлопных газов. И я думал о запахе Милана - запахе корицы, дизельного топлива и роз; о запахе Ванкувера с его жаренной по-китайски свининой, соленой водой и кедрами. Я затосковал по родному Портленду и силился вспомнить запах его деревьев, ржавчины и болот, когда уровень гама в офисе резко понизился. В комнату вошел крошечный пожилой человека костюме от фирмы Балмейн. Кожа у него была морщинистая, как кожура сморщенного яблока, но только темного торфяного цвета, и блестела, словно старая бейсбольная перчатка. Он был в бейсбольной кепке и по-приятельски болтал с моим начальством. Мисс Уэно - вся из себя навороченная координаторша из отдела моды, сидевшая за соседним столом (волосы а-ля Олив Оул Персонаж американского мультфильма.; рубашка венецианского гондольера; турецкие шаровары Мечта гарема и сапожки Вива Лас-Вегас), растерялась, как теряется ребенок, когда снежной зимней ночью в двери вваливается его вусмерть пьяный, медвежьих габаритов дядя. Я спросил мисс - Уэно, кто этот мужик, и она ответила - мистер Такамити, кате. Великий Папа компании, американофил, обожающий хвастать, каким замечательным игроком в гольф показал себя в парижских борделях и как бегал трусцой по тасманийским игорным домам, зажав под мышками охапки лос-анджелесских блондинок. Мисс Уэно была заметно взволнована. Я спросил отчего. Она сказала, что не взволнована вовсе, а зла. А зла потому, что, работай она хоть за десятерых, дальше этого убогого стола ей не продвинуться (кучка тесно сдвинутых столов в Японии равносильна нашим загончикам для откорма молодняка). И не только потому, что я женщина, - сказала она. - Но и потому, что японка. В основном из-за того, что я японка. У меня есть амбиции. В любой другой стране я могла бы взлететь, а здесь я просто сижу. Я гублю свои амбиции. Она сказала, что с появлением мистера Такамити просто как-то острее почувствовала свое положение. Полную безысходность. В этот момент мистер Такамити направился к моему столу. Так я и знал. Я жутко растерялся. В Японии начинаешь панически бояться, что тебя не дай бог выделят из толпы. Это худшее, что можно сделать с человеком. - Вы, должно быть, Эндрю, - произнес он и пожал мне руку, точно торговец машинами форд. - Поднимемся наверх. Выпьем. Подговорим, - сказал он; я же почувствовал, что мисс Уэно рядом со мной вспыхнула от негодования, как светофор. Я представил ее мистеру Такамити, но тот ответил небрежно-снисходительно. Нечленораздельным бурчанием. Бедные японцы. Бедная мисс Уэно. Она была права. Они в ловушке, каждый из них застрял намертво на своей ступеньке этой ужасной скучной лестницы. Пока мы шли к лифту, я ощущал, как весь офис провожает меня завистливыми взглядами. Это была неприятная сцена, и я представлял себе, как они думают: Да что он о себе возомнил? Мне казалось, что я поступил бессовестно. Вроде как сыграл на своей заграничности. Мне казалось, что меня отлучили от синдзинруй (новых людей - так называют японские газеты двадцатилетних офисных служащих). Что это такое, объяснить сложно. В Америке есть такие же ребята, и их ничуть не меньше, но у них нет общего названия -поколение Икс; они сознательно держатся в тени. У нас больше пространства, где можно спрятаться, затеряться; им можно воспользоваться для камуфляжа. В Японии же пропадать из виду просто не разрешается. Но я отвлекся. Мы поднялись на лифте на этаж, для доступа на который требовался специальный ключ, и мистер Такамити всю дорогу театрально дурачился, пародируя американцев: разговоры о футболе и все такое. Но как только мы поднялись, он внезапно превратился в японца - притих. Выключился - как будто я щелкнул выключателем. Я всерьез испугался, что мне предстоит выдержать трехчасовую беседу о погоде. Мы пошли по могильно-безмолвному коридору, выстланному толстым ковром, мимо маленьких картин импрессионистов и букетов в викторианском стиле. Это была западная часть этажа. Когда она кончилась, мы вступили в японскую часть. Казалось, мы проникли в гиперпространство, и в этот момент мистер Такамити жестом предложил мне переодеться в темно-синий хлопчатобумажный халат, что я и сделал. Мы вошли в самую большую японскую комнату, где имелась ниша токо-но-ма Декоративная ниша в традиционном японском жилище, куда помещают букет цветов, свиток, иногда статуэтки Будды. Ее назначение - зрительно углублять пространство. с хризантемами, свитком и золотым опахалом. В центре комнаты стоял низкий черный столик, окруженный подушками цвета терракоты. На столике - два ониксовых карпа и все, что нужно для чаепития. Единственным, что вносило в комнату дисгармонию, был маленький сейф в углу; сейф, между прочим, так себе, далеко не первого сорта, скажу я вам, недорогая модель из тех, которые ассоциируются с задней комнатой обувного магазинчика где-нибудь в Линкольне, штат Небраска, и месяца не прошло после второй мировой войны, сейф нищенского вида, разительно контрастировавший с остальной обстановкой. Мистер Такамити пригласил меня за столик, и мы уселись пить солоноватый зеленый японский чай. Разумеется, я гадал, с какой тайной целью меня привели в эту комнату. Мистер Такамити был очень даже приятным собеседником... нравится ли мне работа?.. что я думаю о Японии?.. рассказывал про своих детей. Милые скучные темы. Несколько историй о тех временах, когда он в пятидесятых жил в Нью-Йорке, работая внештатным корреспондентом Асахи... о встречах с Дианой Вриленд, Трумэном Капоте и Джуди Холидей. Спустя полчаса или около того мы перешли на теплое сакэ - его принес, после того как мистер Такамити хлопнул в ладоши, слуга-карлик в тусклом коричневом - цвета бумажных магазинных пакетов - кимоно. После ухода слуги возникла пауза. Вот тогда-то он и спросил меня, какую из своих вещей я считаю самой ценной. Ну-ну. Самая ценная из моих вещей... Попробуйте-ка объяснить восьмидесятилетнему японскому издателю-магнату концепцию студенческого минимализма. Это нелегко. Что у меня может быть ценного? По большому-то счету? Подержанный жучок-фольксваген? Стерео? Я скорее умер бы, чем признал, что самой ценной моей вещью была сравнительно обширная коллекция пластинок-гигантов с немецкой индустриальной музыкой, хранящаяся - это уж совсем курам на смех - под коробкой облезлых новогодних игрушек в подвальной квартирке г. Портленда, Орегон. Словом, я ответил вполне искренне (и как показалось мне - довольно нестандартно), что ценных вещей у меня нет. Тогда он заговорил о том, что богатство должно быть транспортабельным, что его нужно переводить в картины, камни, драгоценные металлы и так далее (он прошел через войны и экономическую разруху и знал, о чем говорит), но я нажал на правильную кнопку, дал правильный ответ - сдал экзамен: в его голосе слышались довольные нотки. Потом, минут, может, через десять, он вновь хлопнул в ладоши, и вновь возник крошечный слуга в бесшумном коричневом кимоно; ему были прорявканы инструкции. Это вынудило слугу отправиться в угол и по выложенному татами полу прикатить к мистеру Такамити, сидящему скрестив ноги на подушках, дешевый маленький сейф. Затем - нерешительно, но спокойно - мистер Такамити набрал комбинацию цифр на круглой ручке. Послышался щелчок, он повернул ручку, дверца открылась, явив нечто. Что именно, мне видно не было; Он засунул внутрь руку и вытащил - даже издали я определил, что это фотография, - черно-белый снимок пятидесятых годов, вроде тех, что делали судмедэксперты. Посмотрев на таинственную фотокарточку, он вздохнул. Потом перевернул ее и с легким выдохом, означавшим: Вот моя самая ценная вещь, передал мне. Признаюсь, я был потрясен. Это было фото Мэрилин Монро, которая садилась в такси, приподняв платье (она была без белья), и посылала губками поцелуй фотографу, по-видимому, мистеру Такамити в дни его внештатности. Бесстыдно сексуальная, все в лоб высказывающая фотография (ежели кто сейчас думает о пошлостях - бросьте, карточка вообще-то была черная, как туз пик) - и весьма провокационная. Глядя на нее, я сказал мистеру Такамити, который внешне безучастно ожидал моей реакции, что-то типа ну и ну или еще какую-то чушь, но внутренне искренне ужаснулся тому, что это фото - обыкновенный вшивый снимок папарацци, к тому же непригодный для публикации, - было его самой большой ценностью. И вот тогда-то и последовала моя неконтролируемая реакция. Кровь прилила к ушам, сердце екнуло; меня бросило в пот, а в голове прозвучали слова Рильке - поэта Рильке - о том, что все мы рождаемся с неким письмом внутри, и только если останемся верны себе, получим позволение прочесть это письмо прежде, чем умрем. Пылающая кровь, пульсируя в моих ушах, сказала мне, что мистера Такамити угораздило спутать фото Мэрилин, хранящееся в сейфе, с письмом, лежащим внутри него самого, и я тоже, да, да, рискую совершить подобную ошибку. Надеюсь, я вполне любезно улыбнулся, но сам уже схватил брюки и бросился к лифту, произнося вымученные, первые попавшиеся извинения, застегивая пуговицы рубашки и непрерывно кланяясь смущенной аудитории в лице мистера Такамити, который ковылял за мной, издавая старческие всхлипы. Не знаю, какой реакции на фото он от меня ждал - восхищения, комплиментов, а может, даже похотливого слюноотделения, но непочтительности, полагаю, он не ожидал. Бедняга. Однако что сделано, то сделано. Искренних порывов нечего стыдиться. Тяжело дыша, словно я только что разгромил чей-то дом, я бежал из офиса, даже не прихватил вещей - прям как ты, Дег, - и тем же вечером собирал чемоданы. В самолете на следующий день мне снова вспомнился Рильке: Только отдельный, уединенный управляется, как вещь, глубокими законами, и когда ты выходишь в утро, встающее, или смотришь в вечер, полный совершения, и чувствуешь, что там совершается, - то всякое сословие с тебя спадает, как с мертвого, хотя вокруг сплошная жизнь Р.М. Рильке. Письма к молодому поэту. Перев. Марины Цветаевой. Цит. по кн.: Рильке Р. М. Ворпсведе, Огюст Роден. Письма. Стихи. М.,1971.. Спустя два дня я снова был в Орегоне, в Новом Свете, дышал более привольным воздухом, но все равно понимал, что здесь для меня слишком много истории. Что для жизни мне нужно меньше. Меньше прошлого. И так я приехал сюда - дышать пылью, гулять с собаками, смотреть на скалы или кактусы и знать, что я - первый человек, который видит этот кактус, эту скалу. И пытаться прочесть письмо внутри меня. 31 ДЕКАБРЯ 1999 г. Для сведения: как и в моем случае, Дег и Клэр так и не влюбились друг в друга. Видимо, это был бы слишком банальный выход из положения. Вместо этого они стали друзьями, что, должен сказать, упрощает жизнь. Как-то месяцев восемь назад на выходные из Лос-Анджелеса приехал целый выводок Бакстеров, одетых в неоновые цвета, с карманами-клапанами, молниями, патронташными ремнями (эдакий мелкий подростковый видеоклип), чтобы выпытать правду о наших отношениях с Клэр. Я помню, как ее братец Аллан, мальчик-мажор Мажор (жарг.) - отпрыск влиятельных родителей., сообщил мне на кухне (Клэр и остальные сидели у моего камина), что в данный момент еще один родственничек в бунгало Клэр проверяет постельное белье на предмет чужих волос. Что за ужасная, любопытная, ханжеская семейка, даже несмотря на всю их крутизну; чего ж удивляться, что Клэр от них сбежала. Да ладно. Старая Дева, - гнул свое Аллан. - Парень девушке не друг, и все тут. Я упомянул об этом только потому, что хотел подчеркнуть одну деталь: слушая мою японскую историю, Клэр гладила Дега по шее, и жест этот был чисто платоническим. А когда я закончил, она захлопала в ладоши, сказала Дегу, что настал его черед, а затем подошла и уселась передо мной, требуя помассировать ей спину, - и тоже чисто платонически. Все просто. *** - Моя история - о конце света, - произносит Дег, допивая остатки чая со льдом (остатки давно растаявших кубиков льда). Он снимает рубашку, обнажив свою довольно хилую грудь, закуривает еще одну сигарету с фильтром и нервно откашливается. Конец света - бродячий мотив в сказочках Дега - эсхатологических версиях телепередачи Вы - очевидец (Знаете, когда стоишь под атомным грибом...), которые он выдает бесстрастным голосом профессионального комика и уснащает множеством вдохновенных подробностей. Итак, еще немного поломавшись, он начинает: - Представьте, что вы стоите в Очереди в супермаркете, скажем в супермаркете Вонс на углу бульвара Сансет и авеню Такиц (но теоретически это может быть любой супермаркет в любом уголке планеты), и настроение у вас хреновое, потому что по дороге в машине вы поссорились с лучшим другом. Ссора началась с дорожного знака Осторожно, олени - 2 мили, и вы сказали: Чего-о? Они думают, мы поверим, будто здесь хоть один олень остался, отчего у вашего лучшего друга, сидящего рядом с вами и просматривающего ящичек с кассетами, екает сердце. Вы чувствуете, что задели его за живое и что это забавно, а потому продолжаете в том же духе. Если уж на то пошло, - говорите вы, - сейчас и птиц меньше, чем прежде. И знаешь, что я слышал? На Карибах не осталось ракушек - туристы все вымели. И еще, когда ты возвращался самолетом из Европы и находился где-то этак милях в пяти над Гренландией, тебе не стукало в голову, что покупать фотоаппараты, виски и сигареты в безвоздушном пространстве - это. я бы сказал, извращение? ВЫБИРАЙ либо БОЛЬ либо РАБОТА до седьмого пота Тогда ваш друг взрывается, называет вас бараном и говорит: Ну почему ты такой брюзга? У тебя что, работа такая - во всем искать поводы для депрессии? Вы (в ответ): Брюзга? Moi Я (франц.). ? По-моему, тут уместнее слово реалист. Хочешь сказать, пока мы ехали сюда из Л.А. и за всю дорогу увидели типа десять тысяч квадратных километров торговых центров, у тебя не возникло ни малейшего подозрения, что где-то какие-то шарики заехали за очень крупные ролики? Спор, разумеется, ни к чему не приводит. Так всегда бывает с подобными спорами. Самое большее - вас обвинят в старомодном нигилизме. Так что в Вонсе в очереди к кассе номер три вы стоите наедине с собой, пакетом пастилы и брикетами угля для вечернего бар-бекю, живот подводит от дикой обиды, а лучший друг, демонстративно вас игнорируя, сидит в машине и угрюмо слушает трам-там-там какой-то очень средневолновой радиостанции из Кафедрал-Сити, мелодии, под которые только на коньках кататься. Но одновременно какая-то часть вашего существа восторгается содержимым тележки упитанного-в-любой-системе-отсчета мужика, стоящего перед вами в очереди. СЧАСТЬЕ ПОСЛЕДНЕГО ИЗ ЗЕМЛЯН: склонность тешить себя приятными фантазиями, будто ты - последний уцелевший человек на Земле. Я бы летал на вертолете и бомбил наш гриль-бар микроволновыми печами". ПЛАТОНИЧЕСКАЯ ТЕНЬ: дружба с представителем противоположного пола, лишенная какого бы то ни было сексуального подтекста. МЕНТАЛЬНЫЙ ЭПИЦЕНТР: место, где человек воображает себя во время атомной бомбардировки, очень часто - торговый центр. Блин, у него там всякой твари по паре! Пластиковые фугасы с диетической колой, полуфабрикаты сливочно-ромовых кексов для микроволновой печи, продающиеся прямо в жестянках для выпечки (десять минут сэкономленного времени; и еще десять миллионов лет эти жестянки пролежат в могильниках отходов округа Риверсайд), и галлоны, галлоны соуса к спагетти... да, от такой диеты, должно быть, у всей его семьи запор: а ну-ка, - что это у него там на шее, не зоб ли? Господи, как подешевело молоко, - говоришь ты сам себе, заметив ценник на одной из его бутылочек. И вдыхаешь сладкий вишневый запах от полок со жвачкой и нечитаными журналами, дешевыми и зовущими. И вдруг - перепад напряжения в сети. Лампы ярко вспыхивают, возвращаются к норме, тускнеют, гаснут. Затем вырубается музыка, нарастает шум голосов - как в кинотеатре, когда прерывается фильм. Люди уже устремляются в ряд номер семь за свечами. Возле выхода какой-то старикан раздраженно пытается протаранить своей тележкой раздвижные двери, не желающие раздвигаться. Служащий втолковывает ему, что электричество отключилось. Через другой выход, где дверь отжата тележкой, в магазин входит ваш лучший друг. Радио заткнулось, - объявляет он. - И вот еще, смотри... - Сквозь уличные витрины вам видны многочисленные дымные хвосты, ползущие от Двадцать девятой базы морской пехоты, что выше по долине. - Это что-то серьезное. . Завыла сирена - худший звук в мире, звук, который вы с ужасом предвкушали всю свою жизнь. И вот он здесь - звуковая дорожка для фильма о падении в ад - оглушительный, ошеломительный, нереальный вой, сплющивающий и взбалтывающий пространство и время; так сплющивает пространство и время бывший курильщик ночью, когда в кошмарном сне видит себя курящим. Проснувшись, бывший курильщик обнаруживает в руке зажженную сигарету; кошмар достигает апогея. Слышно, как через громкоговоритель управляющий просит посетителей спокойно покинуть помещение, но его никто не слушает. Тележки брошены в проходах, люди бегут, вынося на улицу и роняя на тротуар краденые упаковки ростбифов и бутылки с водой Эвиан. Цивилизованная автостоянка превратилась в автодром в Луна-парке. Но толстяк отся, равно как и кассирша, всклокоченная блондинка с костлявым плебейским носом и прозрачной белой кожей. Они и вы с лучшим другом замерли как вкопанные, лишившись дара речи, ваш мозг превращается в светящуюся (как в фильмах) карту мира от НОРАД Объединенная система противовоздушной обороны Северо-Американского континента. - какой штамп современной мифологии! На ней вычерчены траектории огненных шаров, плывущих крадучись, неумолимо, над Баффиновой землей, Алеутскими островами, Лабрадором, Азорами, озером Верхним, островами Королевы Шарлотты, Пьюджет-Саундом, Мэном... еще несколько секунд, и все, так ведь?.. - Я всегда обещал себе, - произносит толстяк таким будничным тоном, что вы (остальные трое) подпрыгиваете, отвлекшись от своих мыслей, - что, когда этот момент наступит, я буду вести себя с достоинством, сколько бы времени ни оставалось, и потому, мисс, - говорит он, решительно поворачиваясь к кассирше, - будьте добры, позвольте мне заплатить за покупки. Кассирша, за отсутствием выбора, принимает деньги. Затем - Вспышка. - На пол, - орете вы, но они не реагируют - вылитые олени, загипнотизированные светом фар. - Скорее! - Но ваше предостережение пропадает впустую. И тогда, перед тем как витрина превращается в сморщенную, жидкую, взрывающуюся простыню - в поверхность бассейна во время прыжка с вышки, вид снизу... Перед тем как вас осыпает град жевательных резинок и журналов... Перед тем как толстяка подняло в воздух, где он завис, как в анабиозе, а потом весь запылал, в то время как жидкий потолок разорвался и потек наружу... Перед всем этим ваш лучший друг подползает к вам и, вытянув шею, целует вас в губы со словами: Ну вот. Мне всегда хотелось это сделать. И это все. Бесшумный порыв горячего ветра - словно открылись миллиарды духовок (как вы и воображали этот момент лет с шести), - и все кончено. Немного страшновато, по-своему сексуально и заляпано грязными пятнами сожаления. Совсем как жизнь - верно ведь? Часть II НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ ТОЖЕ ДОСТАНЕТСЯ Пять дней назад - на следующий день после пикника - Дег исчез. В остальном неделя была обычной: мы с Клэр вкалывали каждый в своем макрабстве: я - в баре У Ларри (и присматривал за домиками - за этот необременительный труд мне понизили арендную плату), Клэр впаривала старым авоськам пятитысячные сумочки. Разумеется, мы недоумевали, куда это делся Дег, но не сильно беспокоились. Ясное дело - куда-то сдеггерил: может, пересек мексиканскую границу, чтобы писать героические куплеты в зарослях кактусов сагуаро, а может, он в Лос-Анджелесе - изучает системы АПРУ Проектирование с помощью ЭВМ. или снимает гениальный черно-белый фильм на восьмимиллиметровую пленку. Кратковременные творческие срывы помогают ему не погибнуть от рутины настоящей работы. И это нормально. Только хотелось бы, чтобы он предупреждал заранее и мне не приходилось бы расшибаться в лепешку, прикрывая его. Он-то знает, что мистер Макартур, владелец бара и наш шеф, простит ему убийство родной мамы. Одна скорострельная шуточка из уст Дега - и проступок забыт. Как в прошлый рач: Вольше не повторится, мистер М. Кстати, сколько лесбиянок требуется, чтобы ввинтить лампочку? Мистер Макартур вздрагивает: Дегмар, тс-с. Ради бога, не распугивай клиентов. В определенные дни У Ларри могут появиться любители пошвыряться табуретками. Дебоши в баре, при всей своей красочности, увеличат мистеру М. страховые взносы. Хотя баталий У Ларри я сроду не видел. Просто-напросто мистер М. - тот еще паникер. Три, одна ввинчивает, а еще две снимают об этом документальный фильм. Натужный смех. Думаю, он не понял. Дегмар, это очень забавно, но, пожалуйста, не задевай дам. Но, мистер Макартур, -Дег садится на своего конька, - я сам лесбиянка. Я всего лишь случайно оказалась в мужском обличье. Для мистера М. - продукта иной эпохи, детища депрессии, владельца солидной коллекции спичечных коробков из Вайкики, Бока-Ратон и аэропорта Гетвик - это, конечно, уже перебор. Для мистера Макартура, который вместе с женой вырезает купоны из газет, затоваривается оптом и не понимает назначения подаваемых перед едой в самолетах влажных махровых полотенчиков, подогретых в микроволновке. Дег однажды пытался объяснить назначение махровых полотенчиков мистеру М. Еще одна уловка, изобретенная отделом маркетинга: пусть плебеи, прежде чем уткнуться в корыто, оботрут с пальцев типографскую краску от триллеров и дамских романов. Тгек шикарно. Чтоб деревенские дивились. С тем же успехом Дег мо( бы произнести эту речь перед котом. Поколение наших родителей или не может, или не хочет понять, как рыночные производители их эксплуатируют. Они относятся к потреблению всерьез. Но жизнь продолжается. Где ты, Дег? *** Дег нашелся! Из всех возможных мест он выбрал Скопис-Джанкшен, штат Невада, географический пункт на восточном краю пустыни Мохави. Дег позвонил: КУЛЬТ ОДИНОЧЕСТВА: тяга к достижению автономности любыми средствами - как правило, ценой отказа от длительных, прочных взаимоотношений. Часто возникает, когда от тебя слишком многого хотят. SHADENFREUDE ПО ОТНОШЕНИЮ К ЗНАМЕНИТОСТЯМ: нездоровое возбуждение, испытываемое при обсуждении обстоятельств кончины знаменитых людей. (shadenfreude по-немецки - радость по поводу чужой беды.) - Тебе бы здесь понравилось, Эдди. Скоттис-Джанкшен - место, куда рванули обезумевшие от горя - елки, что ж мы породили! - ученые-ядерщики. они надрались в своих фордах-седанах, перевернулись и сгорели в ущелье; а потом пришли маленькие пустынные зверюшки и съели их. Это так изящно. Просто-таки Библия. Обожаю законы пустыни. -Ты-свинья. Я работаю по две смены из-за того, что ты уехал без предупреждения. - Мне надо было поехать, Энди. Извини, что оставил тебя отдуваться. - Дег, какого черта ты делаешь в Неваде? - Ты не поймешь... - Я не пойму? - Не знаю уж... - Тогда сделай из этого сказочку. Ты вообще откуда звонишь? - Из забегаловки одной, из таксофона. Я позволил себе воспользоваться карточкой мистера М. Он не будет возражать. - Ты злоупотребляешь расположением этого парня, Дег. Нельзя вечно рассчитывать на свое обаяние. - Я что, звоню в лекторий но телефону? Ты хочешь услышать мой рассказ или нет? Разумеется, я хочу. - Ладно, я заткнулся. Валяй. Из трубки доносятся шум бензоколонки, завывания ветра - во дает, как будто Дег с улицы звонит, а не из помещения. Унылое безлюдье Невады заставляет острее ощутить собственное одиночество, стараясь побороть дрожь, я поднимаю воротник рубашки. МЫведем себя как Придорожная забегаловка Дега наверняка пахнет как зассанное ковровое покрытие в пивной. Уродливые люди с одиннадцатью пальцами играют в компьютерные игры, встроенные в прилавок, да жрут жирные мясные субпродукты, сдобренные окрашенными в веселенькие цвета приправами. В воздухе висит холодная влажная мгла, воняющая дешевой мастикой, дворнягами, сигаретами, картофельным пюре и невезением. И клиенты пялятся на Дега, наблюдая, как он романтически корчится и умирает, рассказывая по телефону свою трагическую повесть. Проанализировав его грязную белую рубашку, сбившийся набок галстук и пляшущую сигарету, они, верно, уже ждут, что вот-вот в дверь ворвется ватага дюжих чистеньких мормонов, свяжет его длинным белым лассо и уволочет обратно в Юту. - Итак, вот моя байка, Энди; постараюсь покороче. Поехали. Жил да был однажды в Палм-Спрингс молодой человек, который никогда не лез в чужие дела. Назовем его Отис. Отис перебрался в Палм-Спрингс, так как изучал метеокарты и потому знал, что там до смешного редко идет дождь. Еще он знал, что если город Лос-Анджелес по ту сторону горы подвергнется ядерному удару, то воздушные потоки не дадут радиоактивным осадкам проникнуть в его легкие. Палм-Спрингс был его персональной Новой Зеландией: убежищем. Подобно удивительно многочисленной группе людей Отис много думал о Новой Зеландии и о Бомбе. Однажды Отис получил по почте открытку от старого друга, который теперь жил в двух сутках езды от него, в Нью-Мексико. Заинтересовала же Отиса в этой открытке фотография на лицевой стороне - сделанный с самолета снимок ядерного испытания в пустыне, произведенного в шестидесятые годы. Открытка заставила Отиса задуматься. Что-то с этой картинкой было неладно, но вот что - он никак не мог понять. А потом Отис понял: масштаб неверный - гриб какой-то чересчур маленький. Отис всегда полагал, что грибовидное ядерное облако закрывает все небо, а тут взрыв походил на крошечную сигнальную ракету, затерявшуюся среди долин и горных цепей (где она и была взорвана). Отис запаниковал. Может быть, - подумал он про себя, - я всю жизнь боялся маленьких фейерверков, которые кажутся чудовищными лишь в нашем воображении и на телеэкранах. Неужели все это время я ошибался? Может, я смогу перестать бояться Бомбы... Отис воспрянул духом. Он понял, что ему остается только вскочить в машину и провести более основательное исследование - посетить места подлинных испытаний и выяснить, насколько возможно, масштабы взрывов. Словом, он предпринял турне по, как сам это обозвал, Ядерному пути: южной Неваде, юго-восточной Юте плюс Нью-Мексико с полигонами в Аламогордо и Лас-Крусесе. НОВЫЙ ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР КОРОЛЯ: распространенная иллюзия, будто торговый центр перестает существовать, стоит только из него выйти. Слепота, порожденная этой иллюзией, позволяет обывателям делать вид, что огромные железобетонные параллелепипеды, невесть откуда взявшиеся в их районе, попросту не существуют. В первый же вечер он добрался до Лас-Вегаса. Он готов был поклясться, что видел Джилл Сент-Джон Американская актриса. - она орала на свой парик коричного цвета, который мирно плавал в фонтане; есть также вероятность, что тип, предложивший ей в качестве утешения розеточку с орешками, был Сэмми Дэвис-младший Артист театра, кино и эстрады, певец. Звезда варьете. . А когда он замешкался со ставкой за столом, где играли в Блэк Джек, стоявший рядом парень ухмыльнулся: Эй, братишка (да-да, его в жизни, а не в фильме назвали братишкой - Отис чуть не помер от счастья), Вегас строился не на тех, кто выигрывает. Отис дал парню однодолларовую фишку. На следующее утро Отис увидел на шоссе восемнадцатиколесные фургоны, вооруженные автоматами, обмундированием и говядиной, которые ехали в направлении Мустанга, Или и Сузанвилла, и вскоре он уже оказался в юго-западной Юте, на месте, где снимался один фильм с Джоном Уэйном, - добрая половина занятых в нем актеров умерли потом от рака. Ясно, что поездка у Отиса была увлекательная - увлекательная, но одинокая. Я избавлю тебя от описания дальнейших странствий Отиса - лучше сразу перейду к главному. Суть в том, что за несколько дней Отис нашел искомый лунный ландшафт в Нью-Мексико и понял после тщательного исследования, что его догадка верна - атомные грибы и вправду значительно меньше, чем принято считать. Отис обрел покой - затихли голоса, в подсознании непрерывно, с детского сада, шептавшие о ядерной опасности. Черт оказался не так уж страшен. - Значит, это история со счастливым концом? - Да не совсем, Энди. Спокоен Отис оставался недолго. Вскоре он сделал новое ужасное открытие - причем катализатором были, как ни странно, торговые центры. Произошло это так: возвращаясь в Калифорнию по Интерстейт-десять, Отис проезжал мимо торгового центра за окраиной Финикса. Он вяло размышлял об этих безликих, надменных, крупнопанельных зданиях, которые выглядят в окружающем пейзаже весьма нелепо - совсем как ядерные реакторы. Затем он проехал мимо коттеджного поселка новых яппи - одного из тех странных поселений с сотнями панельных, равно бессмысленных и огромных кораллово-розовых домов; все в двух шагах друг от друга и в трех шагах от хайвея. И Отис понял: Да это вовсе и не дома - это замаскированные торговые центры! Отис нашел аналогии с торговыми центрами: кухни - гастрономические отделы; гостиные - игротеки, ванные - аквапарки. Отис сказал себе: Господи, что же творится в сознании живущих здесь людей - они что тут, только шопингом занимаются? Он ощутил, как свежа и пугающа эта мысль; ему пришлось притормозить у обочины и сосредоточиться, глядя на проносящиеся мимо машины. Тогда-то он и утратил новообретенное спокойствие. Если люди способны превратить свои дома в торговые центры, - подумал он, - то те же люди могут приравнять атомные бомбы к обычным. Это открытие он связал со своим новым знанием о ядерных грибах. Как только эти люди увидят новые, некрупные, почти умилительные габариты ядерных грибочков, процесс станет необратимым. Всякая бдительность исчезнет. И не успеешь оглянуться, атомные бомбы можно будет приобрести в обычном супермаркете - или получить бесплатно, в придачу к канистре бензина! В мире Отиса вновь стало страшно жить. *** - Он был удолбанный? - спрашивает Клэр. - Только кофе. Девять чашек, судя по тембру голоса. Силен парень. - Мне кажется, он слишком часто воображает себе, как взлетит на воздух. По-моему, влюбиться ему надо. И поскорее. Иначе он и вправду сгинет. - Очень может быть. Он возвращается завтра вечером. Говорит, везет нам обоим подарки. - Неужели мне это не снится? ЧУДОВИЩА СУЩЕСТВУЮТ БЕДНОХОНДРИЯ: ипохондрия, вызванная отсутствием медицинской страховки. ПЕРСОНАЛЬНЫЕ ТАБУ: частные, граничащие с суеверием жизненные правила, позволяющие человеку справляться с тяготами повседневности в условиях отсутствия каких бы то ни было культурных и религиозных императивов. Дег только что подкатил к нашему бунгало. Видок у него - как у загадочного предмета, выкопанного собачками из мусорных контейнеров в Кафедрал-Сити. Его щеки - в нормальное время розовые - стали сизыми, как голубиные перья; каштановые волосы дико всклокочены в стиле маньяка со снайперской винтовкой, который высовывается из захваченной им закусочной и вопит: Ни за что не сдамся! Все это мы замечаем, едва он появляется в дверях - парень явно страшно взвинчен и забыл, что такое сон. Я начинаю волноваться; судя по тому, как Клэр нервно крутит в пальцах сигарету, ей тоже не по себе. При всем при том лицо у Дега довольное - казалось бы, чего еще желать-то; но почему его радость кажется такой... предосудительной? По-моему, я знаю почему. Эта разновидность счастья мне знакома. Она сродни безудержному облегчению и натужной веселости, которые я зрел на лицах друзей, вернувшихся после полугодичного пребывания в Европе; их лица выражали облегчение, что можно снова приобщиться к большим машинам, пушистым белым полотенцам, калифорнийской жратве; но одновременно они уже готовились к неизбежной, полуклинической - Куда ж мне себя приложить-то? - депрессии, являющейся как прологом, так и эпилогом всякого паломничества в Европу. Ну и ну. Но клинический кризис середины молодости, слава богу, случается только раз - а у Дега он уже был. Так что, должно быть, Дег просто слишком долго пробыл один - невозможность ни с кем поговорить здорово бьет по шарам. Правда-правда. Тем более в Неваде. - Привет, чудики! Привез гостинцы, - кричит Дег, вваливаясь к Клэр с бумажным подарочным пакетом в руках; на мгновение он задерживается в прихожей - бросить взгляд на журнальный столик, где лежит почта Клэр, и этого мгновения нам достаточно, чтобы обменяться многозначительными (брови взлетают вверх) взглядами, - вообще-то мы сидим на ее кровати и играем в скрэбл - мало того, Клэр даже успевает шепнуть мне: Сделай что-нибудь. - Привет, кексик, - говорит Клэр, стуча по деревянному полу пробковыми, на платформе танкетками и виляя всем телом, затянутым в чересчур китчевый тореадорский костюмчик с брюками-клеш цвета лаванды. - В твою честь я вырядилась под домохозяйку из Рино. Хотела даже вшивый домик на голове соорудить, но лака не хватило. Так что голова у меня скорее бездомная... Выпить хочешь? - От водки с апельсиновым соком не откажусь. Привет, Энди. - Привет, Дег - Я поднимаюсь и мимо него иду к входной двери. - Пойду отолью. У Клэр унитаз каким-то странным голосом поет. Сейчас вернусь. Долго ехал? - Двенадцать часов. - Молоток. АРХИТЕКТУРНОЕ НЕСВАРЕНИЕ: почти навязчивая потребность жить в стильной обстановке. Культовые объекты - черно-белые художественные фотографии в рамках (желательно - авторства Дианы Арбус); упрощенная сосновая мебель; матово-черные продукты высокой технологии: телевизор, стерео, телефоны; галогеновое освещение; лампа, стул или стол в стиле пятидесятых; свежесрезанные цветы с замысловатыми названиями ЯПОНСКИЙ МИНИМАЛИЗМ: стиль интерьера, к которому склонно большинство летунов - родства не помнящих молодых людей, вечно меняющих место работы. Образец шведской мебели Пройдя через двор в свой чистый, но заваленный всякой ерундой домик, я провожу раскопки в нижнем ящике шкафчика в ванной и отыскиваю купленный по рецепту пузырек, оставшийся от моей годичной или двухлетней давности фазы забав-с-успокои-тельными. Из пузырька я выуживаю пять оранжевых таблеток транквилизатора Ксанакс по полмиллиграмма, выжидаю время, соответствующее периоду отлива, после чего возвращаюсь к Клэр, где размалываю таблетки в ступке для специй и высыпаю получившийся порошок в Дегову водку с соком. М-да, Дег. Вид у тебя раздрызганный, ну ничего, за тебя. Мы чокаемся (я - минералкой). Наблюдая, как он заглатывает напиток, я осознаю - совесть бьет меня по загривку электрошоком, - что переусердствовал с дозой и, вместо того чтобы помочь человеку просто расслабиться (как намеревался), содействовал его превращению в неодушевленный предмет (спустя минут пятнадцать), Клэр об этом лучше не заикаться. - Дегмар, мой подарок, пожалуйста, - произносит Клэр фальшивым, исполненным синтетической бодрости голоском, за которым скрывается обеспокоенность его аварийным состоянием. - Всему свое время, милые мои маленькие везунчики, - говорит Дег, кренясь на стуле, - всему свое время. Дайте отдохнуть секунду. - Отпив по глоточку, мы осматриваем норку Клэр. - Клэр, твой дом, как всегда, безупречен и очарователен. - Батюшки, спасибо, Дег. - В словах Дега Клэр чудится высокомерие, хотя мы с ним на самом деле всегда восхищались ее вкусом: в этом бунгало, обставленном кучей фамильного добра, которое она урвала при многочисленных разводах папеньки и маменьки, в миллион раз больше вкуса, чем в наших домах. Ради нужного ей эффекта Клэр готова на все (Мой дом должен быть идеальным). К примеру, она убрала ковер - обнажив деревянный пол, который она вручную отциклевала. покрыла лаком и усеяла персидскими ковриками и мексиканскими циновками. Вдоль задрапированных тканью стен стоят старинные посеребренные кувшины и вазы (блошиный рынок округа Оранж). Адирондакские Грубо тесанные стулья, которые делают в Адирондаке (горный массив в штате Нью-Йорк). садовые стулья из каскар-ской ивы, с подушечками из провансальского набивно-со шелка. У Клэр чудный домик, но одна деталь меня здорово нервирует: десятки пар - настоящая гора -- оленьих рогов, которые, сцепившись в хрупкую окостеневшую гроздь, лежат в соседней с кухней комнате. Комната, которой положено быть столовой, напоминает склеп и до смерти пугает всяких там сантехников и слесарей, приходящих, если надо, что-нибудь починить. Это коллекционерское безумие началось у Клэр несколько месяцев назад, когда она выкупила на свободу гору оленьих рогов у соседей, распродававших пожитки перед отъездом. Спустя несколько дней Клэр оповестила нас с Дегом, что совершила некий обряд, позволивший душам загубленных животных отлететь на небо. В чем состоял обряд - она не распространялась. Вскоре процесс освобождения превратился в легкое наваждение. Теперь Клэр спасает рога, помещая в Дезерт сан объявления следующего содержания: Местной художнице требуются для работы оленьи рога. Просьба звонить по тел. 323... В девяти случаях из десяти откликается женщина по имени Верна, с накрученными на бигуди волосами, которая говорит Клэр, жуя антиникотиновую жвачку: Милочка, на резчицу по кости вы что-то не похожи, но моего подлеца черти унесли, так что ладно уж, забирайте эти ерундовины. Все равно я никогда их терпеть не могла. *** - Ну-с, Дег, - потянувшись к его бумажным пакетам, говорю я. - Что ты мне привез? - Руки прочь! - огрызается Дег и быстро добавляет: - Терпение, терпение. Прошу. - Порывшись в пакете, он что-то сует мне в руки. Что именно, я даже не успеваю разглядеть. - Un cadeau pour toi Подарок для тебя (франц.).. У меня в руках свернутый старинный ремень, на котором вышито бисером: Большой каньон. - Дег! Это просто класс! Настоящие сороковые. - Так и знал, что тебе понравится. А теперь для mademoiselle... - Извернувшись. Дег что-то протягивает Клэр: баночку из-под майонеза Мирекл вип с отодранной этикеткой, наполненную чем-то зеленым. - Пожалуй, это гордость моей коллекции талисманов. - Mille tendresses Здесь: тысяча благодарностей (франц.)., Дег, - глядя на нечто, напоминающее гранулированный кофе, только почему-то оливкового цвета, произносит Клэр. - Но что это? Зеленый песок? - Она показывает склянку мне, потом встряхивает ее. - Ума не приложу. Нефрит? - Нет, не нефрит, Противные мурашки пробегают у меня по спине. - Дег, ты случайно не в Нью-Мексико это добыл, а? - Очень тепло, Энди. Так ты знаешь, что это? - У меня предчувствие. - Ишь какой сообразительный. - Прекратите свои мужские штучки - лучше объясните, что это за фигня! - требует Клэр. - Мне надоело улыбаться - челюсть сводит. Я прошу у Клэр позволения взглянуть на подарок; она протягивает мне баночку, но Дег пытается вырвать ее у меня из рук. Похоже, коктейль начинает действовать. - Надеюсь, он все-таки не радиоактивный, а, Дег? - Радиоактивный?! - взвизгивает Клэр. Дег вздрагивает, от неожиданности роняет склянку, и та разбивается, В мгновение ока бесчисленные стекловидные зеленые бусины разлетаются, как злющие осы из гнезда, рассыпаясь повсюду - скачут по полу, закатываются в щели, в складки покрывала, в кадку с фикусом - повсюду. - Дег, какого черта?! Теперь убирай все это сам. Чтоб у меня в доме твоего песка не было! - Это тринитит, - мямлит Дег, скорее разочарованный, чем обиженный. - Он из Аламогордо, где провели первое ядерное испытание. Жар был такой сильный, что переплавил песок в новую субстанцию. А баночку я купил в магазине дамской одежды, в отделе сопутствующих товаров. - Боже! Это плутоний! Ты притащил в мой дом плутоний! Кретин! Теперь здесь все заражено. - У нее перехватывает дыхание. - Я больше не могу здесь жить! Придется переехать! Мой идеальный маленький домик... я живу в радиоактивном могильнике... - Клэр в своих танкетках мечется как курица, ее бледное лицо раскраснелось, но она пока еще воздерживается от прямых обвинений в адрес быстро увядающего Дега. Я тупо пытаюсь ее урезонить: - Успокойся, Клэр. Взрыв был почти пятьдесят лет назад. Эта хреновина теперь безвредна... - Иди ты знаешь куда со своей безвредностью, мистер Всезнайка. Ты же сам в нее не веришь! Прям такой ты наивный - да никто не верит правительству. Это дерьмо - смерть на ближайшие четыре с половиной миллиарда лет. Дег, полусонный, мямлит с кровати: - Не кипятись, Клэр. Бусины свое наполовину отжили. Они чистые. - А ты, пока весь мой дом не будет дезактивирован, даже не смей слова мне сказать, Франкенштейново ты чудовище. А я поживу у Энди. Спокойной ночи. Она вылетает из комнаты, словно тепловоз, бросивший свой поезд, оставляя Дега в близком к коме состоянии на кровати - его ждет лихорадочный, полный бледно-зеленых кошмаров сон. Будут ли Клэр сниться кошмары - мне неизвестно, но в этом бунгало, если только она в него вернется, ей уже не спать спокойно. *** Завтра навестить Клэр приезжает Тобиас. А меня скоро ждет Рождество - в кругу семьи в Портленде. Отчего мне никак не удается упростить жизнь? НЕ ЕШЬ СЕБЯ держа экономику в рамках сужаешь ВЫБОР День, богатый событиями. Дег все еще спит на диване Клэр, не подозревая, как высоко взлетел в ее личном хит-параде Величайших на свете засранцев. Тем временем Клэр в моей ванной прихорашивается и громко философствует в облаке благоухающего Живанши пара, перед целым лотком косметики и аксессуаров, которые я был вынужден приволочь из ее бунгало, напоминающего опустевший детский мешок на День всех святых. ХЛЕБА И КЛИПОВ: лозунг людей электронного века. За ним стоит склонность считать деятельность политических партий загнившим пережитком, чем-то давно уже непродуктивным, абсолютно непригодным для разрешения современных социальных проблем, а в некоторых случаях - просто-напросто опасным. АБСТИНЕНЦИЯ ИЗБИРАТЕЛЕЙ: попытка - впрочем, тщетная - выразить свое недовольство существующей политической системой путем неучастия в выборах. - У каждого в жизни, Энди, есть свой незнакомец-повелитель - некто, обладающий, сам того не ведая, странной властью над тобой. Это может быть малый в драных джинсах, подстригающий вашу лужайку, или накрашенная Макс Фактор'ом женщина, выдающая вам книги в библиотеке, - в общем, кто-то полузнакомый... Но если однажды, придя домой, вы обнаружите на автоответчике его послание: Плюнь навсе. Я тебя люблю. Поехали со мной во Флориду, - вы пойдете за ним, и точка. Для тебя это блондинка-кассирша из Иенсена, так? Ты сам говорил. Для Дега, вероятно, Элвисса (Элвисса - близкая подруга Клэр)... а мне, на мою беду, - она выходит из ванной и, склонив голову набок, вдевает сережку,-достался Тобиас. Нет в жизни справедливости, Энди. Ни капельки справедливости. Тобиас - несчастье Клэр, наваждение, проживающее в Нью-Йорке, а в данный момент уже находящееся на пути из лос-анджелесского аэропорта. Он наш ровесник, такой же выпускник частной школы, как и Аллан, братец Клэр, происходит из какого-то гетто для богатых на Восточном побережье, как там бишь оно называется... Нью-Рошелл? Шейкер-Хайтс? Дариен? Уэстмаунт? Лейк-Форест? Один черт. Работа у Тобиаса связана с деньгами и банками - кто он, фиг его знает, сами забываем спустя секунду после того, как он начинает на вечеринках рассказывать о своей работе. Изъясняется он на занудном канцелярском жаргоне смерть мухам. Ничуть не стесняется захаживать в идиотские ресторанчики с тематической кухней и вымученными (сплошь имена собственные) названиями, вроде У Мактакки или У 0'Дули. Ему известны все вариации и нюансы туфель с кисточками (Я бы никогда не стал носить твои ботинки, Энди. Они прошиты по типу мокасин. Это чересчур легкомысленно). Неудивительно, что он помешан на само- и прочем контроле. Считает себя всеведущим. В шутливом настроении предлагает заасфальтировать Аляску или расколошматить атомными бомбами Иран. Заимствуя фразу из одной популярной песни - он верен до гроба Банку Америки. Он выкинул за ненадобностью часть своей личности, он гну-у-усен. В ИНТЕЛЛЕКТ Но внешность у Тобиаса сногсшибательная - хоть в цирке его показывай, так что мы с Дегом тихо завидуем. Если Тобиас как-нибудь в полночь замешкается на тротуаре в центре города - возникнет пробка. Средних американцев с заурядной внешностью такая наружность сильно подавляет. Он бы мог вообще не работать, если бы только захотел, - говорит Дег. - Нет в жизни справедливости. Что-то в Тобиасе есть такое, от чего люди вечно вздыхают по его поводу: Нет в жизни справедливости. С Клэр они повстречались несколько месяцев назад у Брендона дома, в Вест-Голливуде. Собирались пойти втроем на концерт Волл-оф-Вуду, но Тобиас с Клэр так туда и не дошли, завернув вместо этого в кофейный бар Ява, где Тобиас весь вечер разглагольствовал, не закрывая рта, а Клэр на него пялилась. Позже Тобиас выставил Брендона из его собственной квартиры. Я не слышала ни единого слова из того, что он наговорил за весь вечер, - утверждает Клэр. - С тем же успехом он мог бы читать меню задом наперед. Но профиль у него, скажу я вам... Умереть на месте. Они провели вместе ночь, а на следующее утро Тобиас ворвался в спальню, вальсируя с охапкой из ста длиннющих роз, и разбудил Клэр, нежно опуская розы ей на лицо, одну за другой. Как только она окончательно проснулась, он обрушил на нее Ниагару лепестков и стеблей - когда Клэр рассказала об этом нам с Дегом, даже мы сочли этот жест восхитительным. - Наверно, это был самый романтический момент за всю мою жизнь, - сказала Клэр. - Интересно, можно ли умереть от роз? От наслаждения? Короче, в то же утро сидим мы в машине, едем на фермерскую ярмарку в Фэр-факсе, чтобы на свежем воздухе, в компании туристов и голубей позавтракать и поразгадывать кроссворд в Лос-Анджелес тайме. И тут на бульваре Ла-Сьенега я вижу здоровенный фанерный щит с надписью, выведенной пульверизатором: 100 роз = всего 9,99 долл., и сердце мое падает, словно труп с камнем на шее, скинутый в реку Гудзон. Тобиас аж сполз с сиденья. Но дальше - хуже. Горит красный, и тут мужик из ларька подходит к машине и говорит что-то наподобие: Мистер Тобиас! Мой лучший клиент! Вам очень повезло, юная леди, что вы всегда получаете наши цветы от мистера Тобиаса! Как вы можете себе представить, завтрак был испорчен. Ну ладно, ладно. Я не вполне объективен. Но больно уж это весело - топтать Тобиаса. А главное, легко. Он для меня олицетворяет всех представителей моего поколения, которые извели все, что в них было хорошего, на зарабатывание денег и отдают свои голоса тем, кто принесет им шальные бабки. Они досыта кормятся отбросами в придонных сферах - в маркетинге, земельных спекуляциях, крючкотворстве и биржевом брокерстве. И вот-вот лопнут от самодовольства. Они кажутся себе орлами, сооружающими огромные гнезда из дубовых ветвей и гигантского тростника, но на деле скорее напоминают местных калифорнийских орлов, тех, что строят гнезда из негодных деталей, похожих на объедки сандвичей с проросшей пшеницей (ржавые аппендиксы выхлопных труб, больные грыжей колеса), из обломков автокатастроф с меридианов выгоревшей травы вдоль шоссе Санта-Моника; пластиковых садовых стульев, крышек от сумок-термосов и сломанных лыж - дешевых, вульгарных, токсичных предметов, которые либо мгновенно разлагаются, либо пребудут неизменными в сути своей, пока наша галактика не вспыхнет сверхновой звездой. Не подумайте, я не питаю ненависти к Тобиасу. Услышав, как въезжает в наш гараж его машина, я осознаю, что вижу в нем того, кем сам мог бы стать, - все мы можем стать такими, если утратим бдительность. Мягкотелыми и самодовольными, извлекающими выгоду из собственных масок, исполненными такой ярости и презрения к человечеству, такой алчности, что досыта наесться сумеем, лишь слопав себя. Он словно пассажир переполненного больными самолета, потерпевшего крушение высоко в горах; оставшиеся в живых, не доверяя чужим органам, вгрызаются в собственные руки. АРМАНИЗМ: названная по имени Джорджо Армани приверженность к цельнокроенному и, что более важно, жесткому духу итальянской высокой моды. Подобно японскому минимализму, арманизм отражает глубокую внутреннюю потребность в контроле над собой и миром. ПОВЫШАТЕЛЬНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ БЕДНОСТИ: осознание, что раньше, во времена безденежья, ты был гораздо лучше, чем сейчас. - Энди Кэнди, миляга!-с издевательской сердечностью реветТобиас, грохая моей дверью, после того как обнаружил, что в доме Клэр никого нет, если не считать свернувшегося калачиком Дега. Я вздрагиваю, делаю вид. что увлечен ТВ-гидом, бормочу: Привет. Он видит журнал: - Отбросы культуры, а? Я думал, ты у нас интеллектуал. - Забавно именно от тебя слышать слово отбросы, Тобиас... - Что? - рявкает он, как человек в наушниках и с плейером Сони, у которого спросили дорогу. Тобиас не обращает никакого внимания на предметы, не укладывающиеся в круг его интересов. Ничего, Тобиас. Клэр в ванной, добавляю я, указывая туда в - тот самый момент, когда из-за угла появляется Клзр, щебеча и закалывая волосы детской заколкой. - Тобиас! - восклицает она и подбегает ча поцелуем, но Тобиас в замешательстве - он не ожидал, что она может расхаживать у меня в таком домашнем виде, а потому не желает целоваться. - Извините, - говорит он. - Похоже, я не вовремя. Мы с Клэр закатываем глаза: подумать только. Тобиас воспринимает жизнь как не-особенно-смешную-французскую-комедию эпохи Реставрации, разыгрываемую исключительно ради него. - это же полный прикол! Чем не менее Клзр встает на цыпочки и все-таки целует его. (Он, само собой, еще и высок ростом.) - Вчера вечером Дег рассыпал у меня по всему дому плутоний. Сегодня они с Энди его выметут, а пока я перебралась сюда на кушетку. Пока Дег не наведет порядок. Он выпал в осадок на моем диване. Наведался на прошлой неделе в Нью-Мексико, -- Так и знал, что он выкинет какую-нибудь глупость. Он что, бомбу делал? - Это не плутоний, - встреваю я. - Это тринитит, и он безвредный. Тобиас пропускает мои слова мимо ушей. - И все же - что он, собственно, у тебя делает? - Тобиас, я тебе кто - собственная породистая корова? Он - мой друг. И Энди -- мой друг. Я здесь живу, ты не забыл? Тобиас обхватывает ее за талию -- похоже, мальчик впадает в игривое настроение. - Кажется, мне придется раскроить вас пополам, миледи. - Он крепко прижимает ее к себе, опустив руки на бедра; я от смущения не нахожу слов. Как только можно выражаться так в жизни? - Эй, Кэнди, ты не считаешь, что она задрала нос? Как скажешь - оплодотворить мне ее? Выражение лица Клэр в эту минуту свидетельствует, что она хорошо знакома с феминистской риторикой и диалектикой, но не в состоянии подобрать уместную цитату. Она - представьте себе - хихикает, хоть и понимает, что это хихиканье выйдет ей боком когда-нибудь в будущем, в тот момент, когда ее сознание не будет помрачено гормональным возбуждением. Тобиас тянет Клэр к двери. - Голосую за то, чтобы ненадолго пойти к Дегу. Кэнди, скажи своему дружку: если он решит вставать, пусть не беспокоит нас пару часиков. Чао. Дверь хлопает еще раз, и. как большинство пар, которым не терпится поскорей совокупиться, они не прощаются. ЕШЬ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ МУЗКАЗУИСТИКА: склонность к патологически мелочной классификации музыки и музыкантов. Команда Венские сосиски - типичные представители городского белого кислотного хардешного шансона, скрещенного со ска. СИНДРОМ ЖЕЛТОРОТОГО ПСИХОЛОГА (ФИЛОСОФА И Т.П.): тенденция разбирать все аспекты жизни по винтикам, используя недопонятые теории поп-психологов. Мы пылесосим дощатый пол гостиной Клэр, собирая плутоний. Плутоний это наш жаргонный неологизм для шустрых (и, возможно, радиоактивных) бусин тринитнта. Вот несносные чертенята, - вопит Дег, дубася насадкой по подозрительному пятну. Он повеселел и вообще стал опять похож на себя, чему способствовали двенадцать часов сна, душ и грейпфрут с дерева наших соседей Макартуров - дерева, которое на прошлой неделе мы помогали украшать синенькими рождественскими лампочками, - а также тайная антипохмельная микстура Дегмара Беллингхаузена (четыре таблетки тайленола и банка чуть подогретого куриного бульона Кэмпбелл). Не бусинки, а какие-то пчелы-убийцы - всюду пролезут. Все утро я просидел на телефоне, организуя свой предстоящий визит в Портленд для свидания с родней; визит, которого я, по мнению Дега и Клэр, патологически боюсь. Брось переживать. Тебе-то о чем беспокоиться? Погляди на меня. Я только что сделал чужой дом непригодным для жилья на ближайшие четыре с половиной миллиарда лет. Представь, какой груз должен лежать на моей совести. Дег воспринимает заваруху с плутонием спокойно, но ему таки пришлось пойти на психологический компромисс, и теперь он вынужден делать вид, что не возражает против того, чтобы Клэр с Тобиасом спаривались в его спальне, пачкая простыни (Тобиас кичится тем, что не пользуется презервативами), перетасовывали расставленные по алфавиту кассеты и уничтожали запасы цитрусовых в холодильнике. Тем не менее образ Тобиаса не выходит у Дега из головы: - Не доверяю я ему. Чего ему надо? - Надо? - Эндрю, очнись. Человек с его внешностью способен поиметь любую напедикюренную куколку в штате Калифорния. Такие явно в его вкусе. Но он выбрал Клэр, которая, как бы мы ее ни любили, какая бы крутая она ни была, по стандартам Тобиаса (к ее чести) - товарец с браком. Я хочу сказать, Энди, Клэр читает. Понимаешь мою мысль, да? - Наверное. - Он нехороший человек, Эндрю, и все же притащился сюда в горы, чтобы ее увидеть. И будь добр-р-р, не говори мне, что это все из великой любви. - Может быть, мы чего-то о нем не знаем, Дег Может, имеет смысл в него поверить. Дадим ему список книг, которые помогут ему стать лучше... Ледяной взгляд. - Ой, не думаю, Эндрю. Он слишком далеко зашел. Когда имеешь дело с людьми его типа, остается стремиться только к минимализации ущерба. Ну-ка помоги мне поднять стол. Мы переставляем мебель, открывая новые районы, колонизированные плутонием. Дезактивация продолжается в прежнем ритме: щетки, тряпочки, мусорное ведро. Мети, мети, моя метелка. Я спрашиваю Дега, не собирается ли он на Рождество в Торонто - навестить родителей, с которыми он, так сказать, в легком разводе. - Не пугай меня, Эндрю. Твой покорный слуга предпочитает Рождество под кактусом. Смотри-ка, - говорит он, переходя на другую тему. - Лови вон тот комок пыли. Я перехожу на предложенную тему. - Похоже, моя мать так до сих пор и не врубилась ни в экологию, ни в концепцию переработки отходов, - начинаю я рассказывать Дегу. - Два года назад после ужина в День благодарения она сгребла весь мусор в огромный пакет из устойчивого к биоразложению пластика. Я объяснил ей, что этот пакет не подвержен биологическому разложению, и предложил воспользоваться одним из правильных, которых там целая полка. Она говорит: Ну конечно! Я про них совсем забыла, - и достает такой пакет. Потом берет и засовывает в него неправильный пакет вместе со всем содержимым. Лицо ее выражало такую неподдельную гордость, что у меня недостало духу сказать, что она опять все напутала. Луиза Палмер - она спасла нашу планету. Я плюхаюсь на прохладную мягкую кровать, а Дег продолжает уборку. - Ты бы видел дом моих родителей, Дег. Прямо музей Как жили люди пятнадцать лет назад. Там ничего не меняется; будущего мои боятся как огня. Тебе никогда не хотелось подпалить родительский дом - просто чтобы спасти их от всей этой рутины? Ну, чтобы в их жизни произошло хоть что-то новое? Родители Клэр хотя бы разводятся время от времени. Не стоят на месте. А мой дом похож на дряхлеющие европейские города вроде Бонна, Антверпена, Вены или Цюриха, где нет молодежи и чувствуешь себя как в шикарной приемной у врача. - Энди, не мне об этом говорить, но пойми - твои родители просто стареют. Именно в этом старение и выражается. У людей крыша едет, они становятся скучными, теряют былую остроту восприятия. - Это мои родители, Дег. Я их лучше знаю. - Но Дег прав на все сто процентов с гаком, а я, получается, мыслю до неприличия узко, и эта его абсолютная правота заставляет меня перейти в наступление: - Приятно услышать такое от человека, для которого все осмысленное существование укладывается в один-единственный год - год свадьбы его собственных родителей, - прямо можно подумать, что это был последний год, когда на жизнь еще можно было положиться. Из уст человека, одевающегося под продавца салона Дженерал моторе образца 55 года. Дег, ты никогда не замечал, что твое бунгало выглядит так, словно в нем живут молодожены из Аллентауна, штат Пенсильвания, эра Эйзенхауэра, а не fin de siecle existenialist poseur Позер-экзистенциалист конца века (франц.).. - У тебя все? - Не-а. Мебель у тебя современная - датская; ты пользуешься черным дисковым телефоном; молишься на энциклопедию Британника. Будущего ты боишься уж не меньше, чем мои родители. Молчание. - Может, ты и прав, Энди, а может, просто психуешь из-за этой поездки домой на Рождество... - Перестань меня воспитывать. Мне аж неловко. - Прекрасно. Но тогда пе кати бочку pаs на moi Не (...) на меня (франц.). , хорошо? У меня своих заморочек хватает, и пожалуйста, не опошляй ты их своим синдромом желторотого психолога. Мы вечно разбираем жизнь по винтикам. Это-то нас всех и погубит. - Я собирался предложить тебе поучиться у моего брата-джинглописца Мэтью. Каждый раз, когда он звонит или посылает факс своему агенту, они торгуются, кто этот факс съест - ну знаешь, кто его проведет по своей бухгалтерии. Предлагаю тебе сделать то же самое с родителями. Съешь их. Воспринимай их как фактор, благодаря которому ты оказался в этом мире, и живи себе дальше. Спиши их как деловые расходы. Твои родители хотя бы говорят о Серьезном. Когда я со своими пытаюсь разговаривать о том, что для меня важно, - о ядерном разоружении, например, - такое ощущение, будто я говорю на братиславском. Они снисходительно слушают столько, сколько надо, а как только я выпускаю пар, спрашивают, почему я живу в таком проклятом Богом месте, как пустыня Мохави, и как там у меня с личной жизнью. Раскройся перед родителями самую малость, и они сделают из твоей откровенности консервный нож, чтобы вскрыть тебя и переустроить твою жизнь, загнав ее в тупик. Иногда так и хочется размягчить им мозги сапожным молотком. Хочется сказать, что я завидую тому, как их воспитывали - в чистоте и свежести, без малейшего намека на такое явление, как безбудущность. И удавить их за то, что они радостно суют нам в руки мир, похожий на пару загаженных трусов. ПОКУПНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ - НЕ В СЧЕТ - Погляди-ка на это, - говорит Дег несколькими часами позже, тормозя у обочины и указывая на местную клинику для слепых. - Ничего забавного не замечаешь? Сперва я не вижу ничего экстраординарного, но потом до меня доходит, что это здание в стиле пустынный модерн окружено огромными бочкообразными кактусами с острыми, словно зубы пираньи, колючками - красивыми, но смертельно опасными, как лезвие бритвы. Перед глазами встает картина: пухленькие дети из комикса Far Side Дальняя сторона (англ.) - серия комиксов и карикатур популярного художника-карикатуриста Гэри Ларсона, наткнувшись на такие колючки, лопаются, как сосиски. Жарко. Мы возвращаемся из Палм-Дезерт, куда ездили брать напрокат циклевочную машину. На обратном пути мы прогромыхали (медленно-медленно) мимо клиники Бетти Форд и института Эйзенхауэра, где мистер Освободитель скончался. - Останови-ка на минутку; хочу срезать парочку колючек для своей коллекции талисманов. Из бардачка, запором которого служит бельевая резинка, Дег вынимает плоскогубцы и пластиковый пакет на молнии. Затем, петляя, как заяц, перебегает дорогу смерти - Рамон-роуд. Спустя два часа: солнце в зените, изможденная циклевочная машина отдыхает в доме Клэр. Дег, Тобиас и я лежим, распластавшись, словно ящерицы, в демилитаризованной зоне бассейна, имеющего форму почки, - он расположен ровно посередине лужайки между нашими бунгало. Клэр и ее подруга Элвисса крепят женскую солидарность у меня на кухне, попивая из маленьких чашечек капучино и рисуя мелками на моей черной стене. Между нами троими у бассейна установилось перемирие, и Тобиас (довольно мило себя ведущий, к его чести) рассказывает о своей недавней поездке в Европу: туалетная бумага производства стран восточного блока - сморщенная и блестящая, как рекламные вкладыши в Лос-Анджелес тайме. Он поведал, как приложился к святыне - посетил могилу Джима Моррисона на кладбище Пер-Лашез в Париже. Найти ее легче легкого. На всех надгробиях разных там покойных французских поэтов намалевано пульверизатором: К Джимми - сюда. Улет полный. Бедная Франция. *** лвисса - подруга Клэр. Они познакомились несколько месяцев назад у прилавка Клэр (финтифлюшки и бижутерия) в Ай. Магнин. К сожалению, Элвисса - ее ненастоящее имя. Настоящее имя - Кэтрин. Элвиссу придумал я. Имя прилипло к ней сразу, как только я его произнес (к громадному ее удовольствию), когда Клэр привела ее на ленч. На это имя меня вдохновила ее голова: крупная, анатомически неправильная, как у дамочки, которая в телевикторинах демонстрирует зрителям всякие товары. Голову венчает черная как смоль шевелюра - совсем как у кукольного Элвиса производства фирмы Маттел, - обрамляющая череп парой апострофов. Ее нельзя назвать красавицей рег se В подлинном смысле этого слова (лат)., но, как почти все большеглазые женщины, она неотразима. Еще, несмотря на жизнь в пустыне, она бледна, как плавленый сырок, и стройна, словно гончая, преследующая улепетывающего зайца. Соответственно, она явно предрасположена к раковым заболеваниям. Хотя они происходят из довольно-таки несхожих социальных слоев, у Элвиссы и Клэр есть общий знаменатель - обе они своевольные, отличаются здоровым любопытством и, что самое главное, обе в поисках приключений оставили прежнюю жизнь и собственноручно строят новую. Отправившись в поход за истиной, они добровольно удалились на обочину общества, а для такого шага, по-моему, требуется недюжинная сила духа. И женщинам на такое решиться труднее, чем нам, мужикам. Разговаривать с Элвиссой все равно что общаться по телефону с шумным ребенком из южной глуши, - кстати, она из Таллахесси, штат Флорида, - причем ребенок этот находится где-нибудь в городе Сидней, который в Австралии, или во Владивостоке, что в СССР. За каждой репликой вечно следует небольшая (может, в одну десятую секунды) пауза, как при спутниковой связи, и тебе начинает мерещиться, будто в твоих мозгах происходит диверсия - вражеский жучок утаивает от тебя всякую, в том числе секретную, информацию. Что же до того, каким способом Элвисса зарабатывает себе на жизнь, - этого никто из нас точно не знает. Более того, все точно знают, что и не хотят это узнать. Она - живое доказательство теории Клэр: любой обитатель курортного местечка моложе тридцати лет занимается чем-то скользким. Я предполагаю, что ее работа как-то связана с финансовыми пирамидами или аферами Понзи Имеется в виду известная в США жульническая финансовая компания., а может, вообще с сексом; однажды я видел ее в отеле Риц-Карлтон, что расположен высоко в холмах цвета пшеничных сухариков, которые поднимаются над Ранчо-Мирадж. Она стояла у бассейна, одетая в закрытый купальник а-ля принцесса Стефания, и дружелюбно болтала с мафиозным типом, одновременно пересчитывая пачку купюр. Впоследствии она отрицала, что вообще там была. Если на нее нажать, она признается, что торгует никем-из-нас-не-виданными витаминизированными шампунями, алоэ-продуктами и посудой Цептер, по поводу которой может с ходу выдать убедительный уничтожающий-червоточины-сомнения рекламно-информационный текст (Без этой кастрюльки меня бы уже и в живых не было!). Элвисса с Клэр появляются из моего бунгало. У Клэр вид одновременно мрачный и взволнованный; ее взгляд прикован к некоему не видимому никому, кроме нее, объекту, парящему перед ее носом. Элвисса, напротив, в превосходном расположении духа, на ней дурно сидящий купальник 30-х годов - такова ее попытка сойти за стильную ретроградку. По мнению Элвиссы, этот день для нее - случай побыть Молодой, вести себя По-Молодому с Молодежью моих лет. Она считает нас Молодежью. Но выбранный ею купальник только подчеркивает, насколько она оторвалась от современного буржуазного времени/пространства. Некоторым людям просто не следует играть в стильность; Элвисса мне по душе, но иногда она совершает кардинальные промашки. - Зацените эту лас-вегасскую домохозяйку на химиотерапии, - шепчет нам с Дегом Тобиас, тщетно пытаясь завоевать наше расположение дебильными шуточками. - И тебя мы тоже любим, Тобиас, - отвечает Дег, после чего с улыбкой обращается к девушкам: - Привет, лапушки. Хорошо посудачили? Клэр апатично мычит, Элвисса улыбается. Дег вскакивает, чтобы поцеловать ее, Клэр между тем плюхается в желтый, выгоревший на солнце шезлонг. Общая атмосфера вокруг бассейна - ярко выраженный 49 год; диссонируют лишь флюоресцирующие зеленые плавки Тобиаса. - Привет, Энди, - шепчет Элвисса и, наклонившись, клюет меня в щеку. Бросает беглое приветствие Тобиасу, после чего берет свой шезлонг и приступает к титаническому труду по шпаклеванию всех своих кожных пор кремом ПАБА-29 - под восхищенным взглядом Дега, который похож на общительного пса, чей хозяин, к несчастью, дома практически не появляется. По другую сторону от Дега Клэр - в образе тряпичной куклы, обмякшей от тоски. Какие-то дурные вести, что ли? - Хороший денек, правда? - замечает Элвисса в пространство. - М-да, эта лабораторная крыса никак не оторвется от рычага, выдающего дозы радости. РАЗРАБАТЫВАЙ свои ИЗВИЛИНЫ НА ТРЕНАЖЕРАХ - Ты и так сегодня мне всю голову заморочил, Дег, - отвечает Элвисса. - Прекрати, пожалуйста. Проходит час безмолвного, животного времяпрепровождения. Тобиас со своим евробахвальством перестал быть центром всеобщего внимания, и теперь ему не по себе. Он садится, небрежно чистит перышки, разглядывает некий бугор в своих плавках и кошачьим движением приглаживает волосы. - Ну-с, Дегвуд, - говорит он Дегмару, - похоже, ты подкачался с тех пор, как на моих глазах один вид твоего тела вызвал уличную пробку. Мы с Дегом, лежа на животах, переглядываемся, строим рожи и хором произносим, создав стереоэффект: Катись колбаской. Это вынуждает его переключиться на Клэр, которая лежит, уткнувшись лицом в шезлонг, потерянная для мира. Замечали, как трудно вывести из себя человека, у которого глубокая депрессия? В МЕЧТАХ ОН - ЯППИ: подгруппа поколения Икс, верующая, будто мифический стиль яппи может принести человеку счастье и вдобавок этот стиль жизнеспособен. Такие люди часто по уши в долгах, регулярно чем-то себя одурманивают, а после третьей рюмки с упоением толкуют об Армагеддоне. Тобиас переводит свой хищный взгляд на Элвиссу, которая в данный момент красит ногти розовым лаком Гонолулу-Чу-Ча. Во взгляде этом читается откровенное превосходство над его объектом. Я просто вижу, как в обеденное время он, в синем костюме от Сэвил Роу и с таким же выражением на лице, снисходит до посещения какого-нибудь нью-йоркского кафе; любая официантка - жертва его мужского обаяния и живое доказательство его droit de seigneur Право господина (франц.).. - Ты что это разглядываешь, мальчик-яппи? - Я не яппи. - Черта с два. - Я слишком молод. И у меня не так много денег. Может, я и кажусь яппи, но это всего лишь видимость. Когда подошла моя очередь на блага вроде дешевой земли и крутой работы, их запасы... как бы это выразить... истощились. Сенсация! Тобиас недостаточно богат? Это признание выпихивает меня из моих размышлений - так порвавшийся при попытке его завязать шнурок способен мгновенно перенести вас в иную плоскость реальности. Я понимаю, что Тобиас, несмотря на маску, такой же синдзинруй- такое же поколение Икс, как и мы. Ну а он понимает, что опять оказался в центре внимания. - Честно говоря, стараться сойти за яппи -дело довольно изнурительное. Я даже подумываю, не бросить ли весь этот маскарад, а то сальдо получается отрицательное. Может, податься в богему - как вы трое. Переехать в картонный ящик на крыше здания Ар-си-эй Известная фирма звукозаписи.; отказаться от потребления белков; работать живой приманкой в парке Мир аллигаторов. В конце концов, я могу аж перебраться к вам, в пустыню. (Упаси господи.) - Этого еще не хватало, - бросается в штыковую атаку Элвисса. - Я вашего брата хорошо знаю. Все вы, яппи, одинаковы, и я сыта вами по горло. Дай-ка погляжу тебе в глаза. -Что? - Дай-ка погляжу тебе в глаза. Тобиас подается вперед, позволяя Элвиссе взять его за подбородок и выудить правду из его глаз, голубых, как подарочные голландские тарелки. Это занимает ужасно много времени. - Ладно. Может, ты и не такая уж сволочь. Возможно, через несколько минут я даже расскажу тебе одну историю, которая не для всех. Напомни, чтоб я не забыла. Но я еще подумаю, рассказывать или нет. Сперва ты мне вот что скажи: ты умер, закопали тебя в землю, и летаешь ты себе в том мире, где мы все будем, - так вот, расскажи, чем тебе запомнилась Земля? - Ты о чем? Не понимаю. - Какое мгновение олицетворяет для тебя всю суть твоей жизни на этой планете? Что ты унесешь с собой? Молчание. Тобиас не понимает, к чему она клонит, да и я, честно говоря, тоже. Она продолжает: - Поддельные яппи-переживания, которые покупаются за деньги, - типа спуска на байдарках по водопаду или катания на слонах в Таиланде, - не в счет. Я хочу услышать рассказ об одном кратком мгновении твоей жизни, доказывающем, что ты и вправду жил. Тобиас никак не соглашается расколоться. Похоже, ждет, что кто-нибудь подаст ему пример. - Я могу сказать, - произносит Клэр. Все взоры обращаются к ней. - Снег, - говорит она нам. - Снег. ПОСТАРАЙТЕСЬ ЗАПОМНИТЬ ПЛАНЕТУ ЗЕМЛЯ - Снег, - произносит Клэр в тот момент, когда фонтан голубей взмывает к небу с бурого шелковистого чернозема в саду у наших соседей Макартуров. Всю прошлую неделю Макартуры пытались засеять новый газон, но голуби просто без ума от маленьких вкусных семян. А так как голуби - создания очаровательные и всякое прочее, то искренне рассердиться на них практически невозможно. Миссис Макартур (Айрин) иногда скрепя сердце их шугает, но голуби тихо-мирно взлетают на крышу их дома и, посчитав, что спрятались от врагов, устраивают восхитительные любовные игрища. - Я никогда не забуду, как увидела снег впервые. В двенадцать лет. Дело было сразу после первого и самого крупного родительского развода. Я приехала погостить к матери в Нью-Йорк и стояла на пешеходном островке посреди Парк авеню. До этого я никогда не выезжала из Л.А. Огромный город меня зачаровал. Я смотрела, задрав голову, на здание Пан-Америкэн и размышляла о главной проблеме Манхэттена. - Которая состоит в... - спрашиваю я. - Которая состоит в том, что вес распределен уж очень неравномерно: башни и лифты; сталь, камень, цемент. Так много массы на такой высоте, что сама гравитация может вывернуться наизнанку - стрясется кошмарная инверсия - произойдет культурный обмен земли с небом. (Обожаю, когда у Клэр начинаются такие вот закидоны.) Эта мысль вогнала меня в дрожь. Но как раз в этот момент братец Аллан дернул меня за рукав - зажегся зеленый свет для пешеходов. И когда я повернула голову, чтобы видеть, куда иду, мне в лицо - хло-оп! - ударилась первая в моей жизни снежинка. Она растаяла у меня в глазу. Я сначала даже не поняла, с чем это столкнулась, но потом увидела мил-ли-о-ны снежинок - белых, пахнущих озоном, тихо спускавшихся сверху, точно обрывочки кожи, сброшенной ангелами. Даже Аллан остановился. Машины сигналили нам, но время замерло на месте. Так что да - если я унесу с Земли одно-единственное воспоминание, это будет то мгновение. По сей день я считаю, что мой правый глаз заколдован. - Бесподобно,-- говорит Элвисса. Она поворачивается к Тобиасу. - Усек смысл? - Дайте секундочку на размышление. - У меня есть пример, - заявляет Дег с некоторым энтузиазмом (подозреваю, что энтузиазм этот частично вызван желанием заработать симпатию Элвиссы). - Это произошло в 1974-м. В Кингстоне, провинция Онтарио. - Он закуривает. Мы ждем. - Мы с отцом остановились на бензоколонке, и мне было поручено залить бензобак. У нас была галакси-500, машина не хухры-мухры. Для меня задача наполнить ее бензобак была сопряжена с огромной ответственностью. Есть некий тип постоянно простуженных мальчишек-недотеп, которые так толком ничему и не научаются: ни тебе бензобак залить, ни рыболовную леску распутать, - таков был и я. Вечно делал что-нибудь наперекосяк - ломал, губил вещи. Итак, отец в киоске покупал карту, а я - снаружи - чувствовал себя настоящим мужчиной и гордился тем, что пока ничего не натворил - не поджег бензоколонку или типа того, - а бак был уже почти полон. Отец вышел в тот момент, когда я закачивал последние капли, - и тут пистолет просто-таки взбесился. Начал заливать все вокруг. До сих пор не знаю почему, но он брызгал как ненормальный бензином, брызгал на мои джинсы и кроссовки, на наши номера, на цемент под ногами - все было облито вроде как пурпурным ликером. Отец все видел, и я подумал, что сейчас мне будет выволочка. Я почувствовал себя маленьким-маленьким. Но вместо этого он улыбнулся и сказал: Эх, старик. Правда, бензин обалденно пахнет? Закрой глаза и вдохни. Чистый-чистый. Будущим пахнет. Я так и сделал - закрыл глаза, как он велел, и глубоко вдохнул. И в это мгновение увидел яркий оранжевый свет солнца, проникающий сквозь веки, и почувствовал запах бензина - у меня аж ноги подкосились. Это был лучший момент моей жизни, и если вы меня спросите (всей душой надеюсь, что спросите), я скажу, что рай просто обязан быть похож на эти несколько секунд. Иначе мне он на фиг не нужен. Вот чем мне запомнится Земля. - Бензин был обычный или этилированный? - спрашивает Тобиас. - Обычный, - отвечает Дег - Класс. - Энди, - Элвисса смотрит на меня, - ты? - Я знаю, какое у меня останется воспоминание о Земле. Это запах - запах бекона. Было воскресное утро у нас дома, и мы все вместе завтракали - событие беспрецедентное, поскольку я и мои шестеро братьев и сестер унаследовали от мамы склонность по утрам ненавидеть не только запах, но и сам вид пищи. Вместо завтрака мы обычно спали. Более того, не было даже особого повода для трапезы. Все мы вдевятером оказались на кухне случайно, и были веселы и добры друг к Другу, и зачитывали вслух всякие гадости из газет. Было солнечно: никто не психовал и не злобствовал. Я четко помню, как стоял у плиты и жарил бекон. Уже тогда я понимал, что нашей семье дано лишь одно такое утро - утро, когда все нормальны, все добры и знают, что любят друг друга, ничего не требуя взамен, и что вскоре (как это и случилось) мы все сдвинемся умом и разойдемся в разные стороны, что неизбежно происходит со всякой семьей по истечении энного количества лет. Внимая всеобщим шуткам и подкармливая собаку кусочками яичницы, я едва не плакал. Я терзался ностальгией по событию, которое в этот самый момент происходило на моих глазах. Все это время в мои руки впивались иголочки кипящего жира, но я даже не вскрикивал. Для меня эти иголочки были столь же приятны, как щипки, которыми, бывало, награждали меня сестры, пытаясь вытянуть из меня, которую из них я люблю больше, - эти-то легкие уколы и запах бекона я и возьму с собой; это будет моим воспоминанием о Земле. Тобиасу невтерпеж. Он подался вперед, как ребенок, сидящий в магазинной тележке и тянущийся за упаковкой сладких кукурузных палочек: - Я знаю, какое у меня воспоминание! Теперь знаю! - Ну так расскажи нам, - говорит Элвисса. УЛЬТРАКРАТКОВРЕМЕННАЯ НОСТАЛЬГИЯ: тоска по совсем недавнему прошлому: Боже, как же все было хорошо еще на прошлой неделе! - Значит, это самое... (одному богу известно, что это будет). Когда-то каждое лето в Такома-парке (округ Вашингтон - я же знал, что он родом с востока) мы с отцом налаживали коротковолновый приемник, оставшийся с пятидесятых годов. На закате мы протягивали через сад проволоку и привязывали к липе - получалась антенна. Мы перебирали все частоты, и если пояс Ван-Аллена не создавал помех, ловилось буквально все: Йоханнесбург, Радио-Москау, Япония, Пенджаб. Но чаще всего мы принимали сигналы из Южной Америки, всякую там забавную музыку призраков - болеро-самбу по трансляции из ресторанов Эквадора, Каракаса или Рио. Звук был тихий-тихий, но чистый. Как-то вечером мама вышла на террасу в розовом сарафане, держа в руках полный стеклянный кувшин лимонада. Отец подхватил ее, и они закружились под самбу - мама даже лимонад не поставила. Она взвизгивала, по ей было приятно. Мне кажется, она наслаждалась легким привкусом риска, который придавала танцу опасность разбить кувшин. Стрекотали сверчки, за гаражом гудели провода высоковольтной линии, и только мне, мне одному принадлежали мои в ту минуту совсем юные родители они и эта чихая музыка, похожая на рай: далекая, отчетливая, ускользающая сквочь пальцы, она пришла из того неведомого места, где вечно стоит лето, где красивые люди только и делают, что танцуют, и куда. даже если очень захочется, невозможно позвонить по телефону. Вот что для меня Земля. Да, кто бы мог подумать, что Тобиас способен на такое? Придется нам провести повторную экспертизу его личности. - А теперьтырассказывай - ты же обещала, -- говорит Тобиас Элвиссе. Та приуныла, точно речь шла о каком-то пари, которое она сдуру заключила, а теперь жалеет. - Хорошо-хорошо, расскажу, - бурчит она. - Клэр говорила, что вы иногда рассказываете истории, так что надеюсь, вы меня не посчитаете за идиотку. Только пусть никто не острит, ладно? - Спокойно, - говорю я. - Это и есть наше основное правило. ПОМЕНЯЙ ЦВЕТ Элвисса приступает к рассказу. - Эту историю я назвала Мальчик с глазами колибри. Пожалуйста, сядьте поудобнее и расслабьтесь, я уже рассказываю. Все началось в Таллахесси, Флорида, где я росла. Жил по соседству мальчик Кертис, он был лучшим другом моего брата Мэтта. Моя мать звала его Кертис-ленивец, потому что по жизни он шел неспешным шагом, говорил редко, а все только молча жевал своими квадратными челюстями сандвичи с болонской колбасой, да еще, если у него появлялось такое желание, дальше всех отбивал бейсбольный мяч. Молчал он просто офигитсльно. И все-все умел. Я, разумеется, влюбилась в Кертиса по уши в тот самый момент, когда грузовик с нашими вещами подъехал к нашему новому дому, и я впервые увидела ею -- он лежал на соседском газоне и курил сигарету. Мать, как заметила, чуть в обморок не упала - ему, насколько я помню, тогда и пятнадцати не было. Я сразу же начала подражать ему во всем. Чисто внешне - я скопировала его прическу (и по сей день чувствую, что мои волосы в некотором роде принадлежат ему), нестираные футболки, немногословность и походку пантеры. То же самое проделал и мой брат. И мы трое провели вместе энный период (который я и посейчас считаю самым счастливым временем в своей жизни), гуляя но нашему микрорайону, который почему-то так и остался недостроенным. Мы играли в войну внутри длиннющих домов, обжитых пальмами, и ризофорой. и всякими зверюшками: в розовых ваннах на перинках из листьев лежали робкие броненосцы, воробьи влетали и вылетали в парадные двери, распахнутые прямо в раскаленное добела флоридское небо, дымчатые испанские лишайники затеняли окна. Мать, разумеется, цепенела при одной мысли об аллигаторах, но Кертис-ленивец заявил, что одной рукой уложит любого хищника, который вздумает на меня напасть. Встественно, после этого я с нетерпением ждала встречи с хищником. В наших войнушках я всегда была сестрой Мейерс Героиия комедийного телесериала М.А.S.H., действие которого разворачнвасюя в полевом госпитале во время американо-корейской войны. и должна была перевязывать раны Кертиса, которые с течением времени стали подозрительно часто концентрироваться в области паха и нуждаться во все более изощренном лечении. Заброшенная супружеская спальня в глубоком тылу Забытого микрорайона стала нашим походным госпиталем. Мэтта посылали домой за пайком - пакетиками воздушного риса и солеными палочками Космические. Тем временем я должна была подвергать пах Кертиса ритуальным лечебным процедурам, которые он изобретал сам. В их названиях отражалось пристрастие к бульварной прессе: Трипольский массаж а-ля Херши или Грязевая ванна ханойской путаны. Кертис читал только журнал Солдат удачи; ну а мне названия этих процедур ничего не говорили, и только много лет спустя при воспоминаниях о тех днях стали вызывать смех. В этой сказочной болотистой комнате меня лишили девственности, но проделано это было так нежно, что даже сейчас я считаю, что мне здорово повезло - по сравнению с тем, что рассказывали про свою дефлорацию очень многие мои подруги. Я отчаянно привязалась к Кертису, как может привязаться разве что юная невеста старшего школьного возраста. Когда его семья переехала (мне было пятнадцать), я две недели ничего не ела. Разумеется, он даже не черкнул мне открытки, да я и не ждала, это было не в его стиле. Без него я долго-долго ходила как потерянная. Но жизнь продолжалась. Прошло, должно быть, лет четырнадцать, прежде чем воспоминания о Кертисе обрели статус безболезненных; я вспоминала его лишь изредка - ощутив знакомый запах пота, исходящий от какого-нибудь незнакомца в лифте, или видя мужчин с похожей мускулатурой - чаще всего то были парни, что стоят на обочинах автострад с картонками, на которых написано Работаю за еду. И вот несколько месяцев назад здесь, в Палм-Спрингс, со мной случилось нечто необыкновенное... Я была в Спа де Люксембург. Я ждала постояльца, которому должна была продемонстрировать кой-какие алоэ-продукты, так что свободного времени у меня было до фига. Занималась я тем, что обитатели теплых мест проделывают редко, - лежала у бассейна, наслаждаясь солнышком. Передо мной в шезлонге сидел какой-то мужчина, но так как я вышла к бассейну с противоположной стороны, то не обратила на него особого внимания - заметила только, что это брюнет с хорошей стрижкой и красивым телом. Время от времени он начинал дергать головой вверх-вниз, а потом вправо-влево. Но не как паралитик, а так, словно то и дело замечал краем глаза что-то соблазнительное, и каждый раз вроде бы оказывалось, что он обмишурился. И вот выходит из павильона минеральных вод эдакая богатая бабенка, натуральная Сильвия (Сильвиями Элвисса зовет богатых, хорошо одетых и удачно причесанных женщин), и семенит в своих туфельках-шмуфельках и платье от Лагерфельда прямо к парню, который сидит впереди меня. Что-то там такое мурлычет - уж не расслышала что, - а потом надевает золотой браслет ему на руку, которую он подставляет ей (язык жестов) с таким огромным энтузиазмом, словно Сильвия ему не браслет напяливает, а прививку делает. Целует она его в эту самую руку, говорит: Буду в девять, - и ковыляет себе прочь. Меня разобрало любопытство. Спокойно-спокойно я прохожу к бару у бассейна - ты, Энди, в этом баре работал, - заказываю самый изысканный коктейль розового цвета, а затем топаю обратно к своему насесту, по дороге исподтишка рассматривая парня. И когда я увидела, кто это, я, честно, чуть не померла на месте. Конечно же, это был Кертис. Он был выше, чем я запомнила, пухлые полудетские щеки осунулись; тело у него стало мускулистое, боксерское, как у парней, покупающих на бульваре Голливуд одноразовые шприцы, - ну знаете, тех, которые с противоположной стороны улицы кажутся немецкими туристами, а как подойдешь поближе... Факт тот, что он весь был, как веревочками, оплетен белыми шрамами. И - бог мой! - мальчик не раз побывал в салоне татуировщика. На внутренней стороне левой ляжки красовалось распятие, через левое плечо грохотал локомотив. Под колесами локомотива размещалось сердечко, надтреснутое, как тарелка; другое плечо украшал букетик из игральных костей и гортензий. Парнишка, верно, многое повидал на своем веку. Я сказала: Привет, Кертис, а он поднял голову и заорал: Ух ты, черт возьми! Кэтрин Ли Мейерс! Что дальше говорить, я не знала. Поставила бокал, села, подтянув к подбородку колени (этакая поза зародыша), в соседний шезлонг, уставилась на него, истало мне тепло. Он привстал, чмокнул меня в щеку и сказал: Я скучал по тебе, куколка. Думал, так и не увижу до самой смерти. На несколько минут все вокруг растворилось в счастье. Но вскоре мое время вышло. Появился клиент. Кертис рассказал, что привело его в наш город, но я так и не въехала в подробности - какая-то киногруппа из Л.А. (ну-ну). Но все время, пока мы разговаривали, он не переставал крутить головой и коситься невесть на что. Я спросила, что он высматривает, а он кратко ответил: Колибри. Может, расскажу вечером. Он дал мне свой адрес (квартиры, а не гостиницы), и мы условились вечером, в половине девятого, поужинать. Ну не могла ведь я у него спросить: А как же Сильвия?, это было бы слишком. Даже зная, что ей назначено на девять. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что я сую нос в чужие дела. Итак, наступило восемь тридцать, восемь тридцать плюс еще чуточку. Дело было в тот самый вечер, когда случилась буря... помните? Я еле-еле добралась по адресу в ужасный, построенный в семидесятых район кооперативных домов возле Ракет-клаб-драйв, в продуваемой всеми ветрами части города. Электричество отключилось, уличные фонари тоже накрылись. Канализационные решетки, рассчитанные на потоп, уже начало заливать, на ступеньках перед домом я из-за этой темнотищи споткнулась. Квартира - триста какая-то - была на третьем этаже, так что пришлось подниматься пешком по черной, как преисподняя, лестнице и стучать в дверь - но лишь затем, чтобы не получить ответа. Я просто взбесилась. Повернувшись, чтобы уйти, я заорала: Чтоб ты провалился, Кертис Доннели, - тут-то он услышал мой голос и открыл. Он был пьян. Попросил не обращать внимания на обстановку - квартира принадлежала его другу, манекенщику Ленни. С ударением на и, - уточнил он. - Сама знаешь, что за люди эти манекенщики. Да, это был уже не тот маленький мальчик из Таллахесси. В квартире отсутствовала мебель и, из-за неполадок с электричеством, свет; Кертис нашел в кухонном шкафу Ленни несколько пачек именинных свечей и начал зажигать их одну за другой. Они еле теплились, Я с трудом разглядела, что стены оклеены черно-белыми фото моделей, выдранными (и довольно-таки неаккуратно выдранными, надо сказать) из журналов мод. Пахло там, как пахнут рекламные вкладыши с образцами духов. Модели были преимущественно мужского пола и с кислыми рожами; щуря марсианские глаза, выставляя напоказ свои атлетические мышцы и кости, они строили нам козьи морды из всех углов. Я старалась делать вид, что их не замечаю. Когда человек старше двадцати пяти лет выдирает из журналов всякую фигню и лепит скотчем к стенам, это просто-напросто страшно. Похоже, у нас с тобой судьба такая - встречаться только в нежилых помещениях, а, Кертис? - сказала я, но, по-моему, он не уловил намека на наш давний походный госпиталь любви. Мы расстелили на полу одеяла, уселись у раздвижной двери и стали смотреть на бурю за окном. Чтобы снять напряжение, я быстренько заглотнула рюмку виски, но добавлять не стала. Мне хотелось удержать эту ночь в памяти. Короче, завязалась классическая вялая, заторможенная беседа типа сколько лет, сколько зим. Время от времени, как и положено на сеансах натужных воспоминаний, комната озарялась случайными тусклыми улыбками, но общая атмосфера была далеко не теплой. По-моему, мы оба задумались, а стоило ли вообще нам встречаться. Кертис допился до сентиментальности и, кажется, уже собирался разрыдаться. Затем в дверь постучали. Это была Сильвия. Ох, бля, это Кейт - прошептал он. - Молчи. Пусть орет; пока не устанет. Пусть уйдет. Кейт с той стороны двери, на черной-пречерной лестничной клетке, вела себя почище стихии. И не подумаешь, что это та кроткая маленькая дневная Сильвия. Сам дьявол покраснел бы от словечек, которыми она обзывала Кертиса, требуя открыть дверь, вопя, что он трахает все, что шевелится и платит... какое там - все, что шевелится и не шевелится, лишь бы платили. Она требовала назад свои талисманы и угрожала прислать мужниных шестерок за твоим последним яйцом. Соседи были если не в ужасе, то уж точно в восторге. Но Кертис лишь крепко прижимал меня к себе и молчал в тряпочку. Наконец Кейт выдохлась, нарыдалась и беззвучно удалилась. Вскоре мы услышали, как на улице завелся автомобильный двигатель, взвизгнули шины. Я чувствовала себя неуютно, но в отличие от соседей могла удовлетворить свое любопытство. Однако прежде чем я успела приступить к расспросам, Кертис сказал: Не спрашивай. Спроси о чем угодно. О чем угодно. Только не об этом. ТЫ особь своего ЛИЧНОГО ПОЛА Хорошо, - сказала я. - Давай поговорим о колибри. В ответ он рассмеялся и повалился на одеяло. Я обрадовалась - напряжение спало. Он стал снимать штаны со словами: Не волнуйся. Ты все равно со мной не захочешь. Уж поверь мне, куколка. Потом, раздетый, он раздвинул ноги и подсунул ладонь под мошонку. Смотри. Да, яичко было одно. Это случилось в ... , - сказал он (название страны я по своей дурости забыла, кажется, где-то в Центральной Америке). Он назвал ее каморкой для слуг. Он снова лег на одеяло в обнимку с бутылкой виски и начал рассказывать, как воевал там в качестве наемника. О дисциплине и товариществе. О банковских чеках, которые им тайно передавали господа с итальянским акцентом. Наконец-то он чувствовал себя в своей тарелке. Он описывал в подробностях свои подвиги, показавшиеся мне не более интересными, чем хоккейный матч по телевизору, но я тактично не подавала виду. И тут он стал через каждые два слова вворачивать одно имя - Арло. Арло, как я поняла, был его лучшим другом, и даже больше, чем другом; такими друзьями (и как знать, только ли друзьями) мужчины становятся на войне. Как бы там ни было, однажды Кертис с Арло были под огнем; схватка приобрела угрожающий характер. Им пришлось залечь и замаскироваться, направив раскаленные дула своих пулеметов в сторону врага. Арло лежал рядом с Кертисом; у обоих просто руки чесались открыть огонь. И тут вдруг прямо в глаза Арло стал пикировать колибри. Арло отмахивался, но тот упорно возвращался. Потом появился второй. За ними - третий. Какого хрена они к тебе лезут? - спросил Кертис, и Арло объяснил, что некоторых колибри привлекают предметы голубого цвета и они их подбирают, чтобы строить гнезда; похоже, сейчас им вздумалось пустить на гнезда глаза Арло. В этот момент Кертис произнес: Стоп, у меня ведь тоже глаза голубые..., но Арло, пытающийся отогнать птиц, так размахивал руками, что привлек внимание противника. По ним открыли огонь. Вот тогда-то пуля вошла в мошонку Кертиса, а другая пронзила сердце Арло, убив того на месте. Что случилось потом, я не знаю. Но на следующий день, несмотря на ранение, Кертис присоединился к похоронной команде и вернулся на поле боя - собирать тела погибших. Когда нашли Арло, то ужаснулись даже бывалые солдаты похоронной команды, и не из-за пулевых ран (это привычное зрелище), а из-за дикого надругательства, совершенного над трупом: в глазах Арло остались одни белки, голубые радужные оболочки были