его! Я не южанка, но я до мозга костей белая! - Мне еще меньше нравится, когда Элиот Хансен смотрит на тебя маслеными глазками и всячески норовит потрогать тебя! Борус - смелый человек, помимо всего прочего. Может быть, придет время, когда мы рады будем поселиться рядом с ним. - _Ты_ будешь рад. Но не я. Я там жить не буду! - Вот как? Ну хорошо, я пойду прогуляюсь перед сном. Он чувствовал смутное желание изменить своей деспотичной жене - как многие укрощенные молодые мужья, когда на них находит сомнение, когда им кажется, что в других, неизведанных, более жарких объятиях можно найти ответ на все недоумения и вопросы. Ему томительно хотелось позвонить по телефону Софи Конкорд. И потому, проведя пять минут в одиночестве на холодной улице, он вернулся домой и до полуночи препирался с Вестл. Наступил февраль, и пешеходы скользили на тротуарах, коварно припорошенных снежком. Машины буксовали и съезжали назад на крутых подъемах, и целый день в воздухе стоял раздражающий скрежет цепей. В столице республики несколько южных сенаторов не дали остальным титанам даже поставить на голосование законопроект о запрещении владельцам предприятий отказывать людям в работе из-за цвета кожи. Снова Форт Самтер подвергся обстрелу, а Крайний Юг снова отступил от Американской Конституции, и на этот раз еще больше нашлось на Севере твердолобых, оказавших ему поддержку. Новый Джефферсон Дэвис еще не появлялся, но южные идеалы получили точную формулировку, прозвучавшую как сигнал к вооруженному восстанию, - в словах старого аристократа-плантатора, мистера Дэвида Л.Кона, на любезно предоставленных ему страницах "Атлантик Мансли": "Есть среди белых и негров такие, которые хотели бы правительственным указом отменить сегрегацию на Юге. Пусть остерегаются. Для меня нет сомнений, что в этом случае каждый белый южанин тотчас схватится за оружие и в стране заполыхает огонь гражданской войны". Не было теперь Линкольна, чтобы призвать народ под ружье, и потому через восемьдесят пять лет после своего начала война между штатами закончилась победой Юга. И в маленьком промерзшем городке одного из северных штатов негру по имени Нийл Кингсблад грозила опасность лишиться работы, не из-за небрежности или неопытности, а лишь из-за цвета кожи - хотя кожа его вовсе не была черного цвета, и бог по-прежнему царствовал в небесах, и все вокруг было таинственно и непостижимо и полностью лишено какого-либо смысла. 42 - Учитывая историю англичан, французов, голландцев, испанцев и португальцев, количество путешествий, которые они совершали в экзотические области своих империй, и число прислужниц, которых они вывозили оттуда, учитывая походы мавров на юг в Африке, и на север в Европе, учитывая, наконец, воздействие теплых южных ночей на человеческую природу, можно высказать предположение, что в каждом "белом" жителе Европы и обеих Америк есть, вероятно, частицы "негритянской крови". Так ораторствовал Клемент Брэзенстар, снова гостивший в Гранд-Рипаблик у Вулкейпов. Нийл очень рад был вновь увидеть его выразительную черную физиономию, но дерзкая теория Клема задела его за живое. Какой смысл в той сложной нравственной пытке, которую он для себя придумал, если можно доказать, что и Вестл, и Джон Уильям Пратт, и Уилбур Фердеринг, и Родней Олдвик - все такие же "цветные"? Клем в этот вечер бросил еще несколько бомб. Если в тех районах Юга, где цветное население составляет семьдесят - восемьдесят процентов, белые обеспокоены таким численным превосходством, у них есть отличный выход - помимо нарушения законов и превышения власти. Они могут воспользоваться той самой возможностью, которую столько раз великодушно указывали недовольным неграм: убраться вон. Можно ожидать, что механизация сбора хлопка и применение культиваторов для рисовых посевов в ближайшие пятнадцать лет перегонят на Север четыре или пять миллионов сельскохозяйственных рабочих-негров. И правоверным северянам придется, пожалуй, задуматься над трудностями новой, Белой Проблемы. Там, где негры, восстав, вступают в жестокие схватки с белыми лавочниками и полисменами, их жестокость прямо пропорциональна той жестокости, которую приходилось терпеть им самим. Таков древний биологический закон восстаний. Предрассудки - ценнейшая наследственная прерогатива невежд; пусть семь величайших мудрецов мира, находясь в здравом уме и твердой памяти, битых семь часов доказывают, что негр типа Аша Дэвиса как избиратель и застольный собеседник ничем не хуже обыкновенного белого бутлегера, - настоящий южанин, а особенно южанка, выслушав до конца, вежливо улыбнется и скажет: "Вы, друзья, не знаете ниггеров, как я их знаю, и потом согласились бы вы, чтобы ваши семь дочек вышли замуж за негров?" И Клем весело хохотал. Нийлу пришлось уйти в полночь - час, когда в расовых спорах только-только разгораются страсти. У самого дома Вулкейпов он наткнулся на Уилбура Федеринга, прогуливавшегося с независимым видом. Уилбур развязно окликнул его: - Привет, Кингсблад! Хорошо провели вечерок? Вы, я вижу, вроде меня: тоже любите на месте изучать жизнь угнетенных чернокожих. Так, значит, это от Уилбура исходили сведения Рода Олдвика об "Агитаторах"! Нийл что-то буркнул в ответ и пошел своей дорогой. На следующее утро в банке он увидел мистера Федеринга, оживленно беседующего с Эшиелом Денвером. Спустя некоторое время мистер Денвер вызвал его к себе. - Нийл, я хотел бы, чтоб вы считались с желаниями мистера Пратта. Это достойнейший человек, человек образцовых нравственных правил. Он мне рассказывал, как однажды в детстве, когда он еще жил в Мэне, у него не оказалось цента, чтобы положить в кружку воскресной школы; но как только он раздобыл этот цент - заработал на стрижке газона, - он прошел пешком пять миль, чтобы вручить его своему наставнику, и наставник, владелец обувного магазина, был так тронут благочестием ребенка, что подарил ему пару почти совсем хороших галош! Что же касается отношения ко всем нам, своим сотрудникам, то тут мистер Пратт просто безупречен. - Что случилось, мистер Денвер? - Гм, дело в том, что некоторые из наших солидных вкладчиков выразили неудовольствие по поводу того, что у нас работает неариец. Вы же нас знаете, Нийл. И мистер Пратт, и я, мы на все готовы для вас. Но... Был, впрочем, один вкладчик, которого общество Нийла никак не смущало, - Люциан Файрлок, и однажды он даже прислал ему, в его одинокую клетку, записку с приглашением позавтракать вместе. Нийл обрадовался. Уже две недели он завтракал один, забираясь в какой-нибудь захудалый ресторанчик. Они отправились к Оскару, в "Монпарнас", прибежище моды и вкуса, более даже изысканное место, чем "Фьезоле". Когда они вошли в зал, Нийлу почудилось, что на него устремлены презрительные и враждебные взгляды, и он пожалел, что пришел, не столько из-за себя, сколько из-за Люциана. Их встретили очень любезно, отвели им прекрасный столик, но он тотчас же заметил, как Рэнди Спрюс и Бун Хавок оглянулись на него и подозвали к своему столу метрдотеля. И, может быть, это было его воображение, а может быть, и в самом деле у официанта, ожидавшего заказа, вдруг появился нахальный панибратский тон. Он стоял, отставив ногу, прищелкивал языком и, наконец, спросил довольно небрежно: - Телячья отбивная подойдет? - Хорошо, можно телячью отбивную, - сказал Люциан, а Нийлу не захотелось ответить. Тогда официант обратился непосредственно к нему: - Ну, а вам, братец? - То же самое. - Не пожалеете, ребята. Наши лучшие клиенты всегда заказывают и довольны бывают! А может быть, он просто фамильярничает по неопытности? Люциан хмурился, и Нийл тотчас же решил про себя: "Будь я один, мне было бы наплевать. Значит, незачем ходить в ресторан с белыми друзьями, незачем ставить их в неловкое положение. Ведь этого даже и объяснить нельзя. Скажешь - не поймут. Спросят: "А почему же вы молчали, не пожаловались?" За завтраком речь не сразу зашла о Негритянском Вопросе, говорили о Дайанте Марл, супруге газетного магната. С исключительным упорством и непосредственностью Дайанта стремилась прибрать к рукам все культурные начинания в городе, от маленького театра до Ассоциации Международной Политики, и, может быть, это даже удалось бы ей, если б она умела остановиться после третьего коктейля. (Честное слово, Нийл поймал себя на мысли о том, пристало ли ему говорить в таком тоне о белой леди.) Вдруг Люциан выпалил: - Я знаю, что вы перестали бывать в Федеральном клубе. Почему? - Я больше не член клуба. - Они не посмеют вас выгнать. - Допустим. Но что это докажет? - Не знаю, - пожал плечами Люциан. - Может быть, это докажет несостоятельность всех моих доводов в пользу сегрегации, основанных на признании внутренних различий между неграми и белыми. Ах, Нийл, дорогой мой друг, ведь мы едва знакомы, а вы уже внушили мне всякие еретические мысли. Пожалуй, даже лучше, что мы не успели познакомиться ближе. А то вдруг бы я оказался розенкрейцером или огнепоклонником! Нийл вернулся в банк с высоко поднятой головой. Во второй половине дня мистер Пратт вызвал его к себе и сказал, на этот раз без сочувственных экивоков: - Я просил бы вас больше не давать повода к разговорам, появляясь в публичном месте в обществе белого. Обещаете? - Что такое? Конечно, нет! Ни в коем случае. - Нийл, я проявил достаточно великодушия, продолжая держать вас, несмотря на все нарекания вкладчиков. А вы - оценили вы это? Не далее как вчера вы провели вечер в доме у негра по фамилии Вулкейп, в компании чернокожих смутьянов, которые замышляют подрыв всей нашей экономической системы. Нийл встал. - Если вы могли поверить этому, значит, вы всему способны поверить. Прошу вас освободить меня от работы в банке. - Это самый лучший выход, Кингсблад, и я постараюсь забыть о том, что вы злоупотребили нашим долготерпением. Мистер Пратт протянул кончики пальцев, но Нийл не взял их. - Отлично, сэр, только я не пожимаю руки белым. Всего хорошего, сэр. Он поискал С.Эшиела Денвера, чтобы проститься. Он увидел, как главный бухгалтер шмыгнул от него в кладовую. С фотографией Вестл и Бидди под мышкой Нийл вышел из подъезда банка - безработный негр. Срок последнего платежа за дом уже наступил, но это составляло немного, две-три сотни долларов, а у него был текущий счет на 1127 долларов 79 центов и любящая жена. В текущем счете он не сомневался. 43 Для Вестл, наследницы целого легиона Бихаусов, безработный в семье был таким же непривычным явлением, как чиппева или готтентот. Но ей было пятнадцать лет, когда разразилась паника 1929 года, и она помнила, как вполне добропорядочные люди, питомцы Йеля и Дартмута, после краха своих биржевых предприятий мужественно продолжали бороться за существование, имея не более десяти тысяч в год. Отсутствие твердого дохода у Нийла ее не тревожило. Вопрос сводился к тому, примет ли он должность в "Блю Окс" (очевидно, с повышенным окладом) или же предпочтет более скромный Торговый и Горне-Промышленный Банк. Нийл и сам не имел опыта в деле приискания работы, если не считать одних школьных каникул, когда, вооружившись травокосилкой дяди Эмери Саксинара, он решил заняться отхожим промыслом в качестве садовника (за все лето ему удалось подстричь три газона по тридцать пять центов за каждый, и дело оказалось явно бесперспективным, так как заработок он тут же пропивал в киоске с газированной водой). Место кассира во Втором Национальном досталось ему после окончания колледжа так же легко и естественно, как часы - подарок отца в день выпуска. Он еще не знал, что миру просто нет дела до судьбы незаметных мятежников, решивших выйти из благополучного лагеря праттов. Мир не преследует их, не травит, только велит передать: "Дома нет", - когда такой человек приходит сказать, что умирает с голоду. Национальный Банк "Блю Окс" Нийл не пожелал осчастливить предложением своих услуг - нет уж, слишком противны ему были Хавоки. Лучше он удостоит этой чести Торговый и Горно-Промышленный и своего тихого друга-кассира, мистера Топмена. Но Вестл требовала, чтобы это было обставлено импозантно: он должен явиться в машине. Нет, нет, она собирается только в Дамский клуб на партию бриджа и отлично может доехать автобусом. Он твердым шагом вошел в темноватое и тесноватое помещение, но мистер Топмен при виде его отскочил, как будто знал наверняка, что Нийл кусается. С явной неохотой старик проводил его к директору банка, который долго не мог припомнить Нийла, - хотя когда-то на теннисном турнире "Вереска" восхищался его игрой, - и наконец процедил сквозь зубы: - К сожалению, у нас нет ни одной вакансии. Уже менее бодро, с каждым разом теряя немножко бодрости, Нийл побывал в других банках, в маклерской конторе, в Северном Страховом Обществе Скотта Зэго. Мистер Зэго был занят срочными делами - так объяснил Нийлу Верн Авондин, управляющий конторой, изысканно вежливый пожилой джентльмен, знававший лучшие времена. Газон мистера Авондина был одним из трех, в свое время обработанных предприимчивой фирмой Нийл и Кo, и мистер Авондин тогда спросил мальчика: "Ну, какие великие подвиги ты собираешься совершить в жизни? Достать Золотое руно или лампу Аладина?" "Буду врачом или летчиком, я еще не решил окончательно", - отвечал ему Нийл. Этот самый Верн Авондин в качестве секретаря Федерального клуба недавно позвонил Нийлу по телефону и сообщил, что его заявление о выходе из членов принято. Сейчас он слушал сбивчивые объяснения Нийла, сводившиеся к просьбе о работе, с таким видом, как будто его даже забавляло нахальство этого цветного. Он не стал утруждать себя словесным отказом. Он ограничился улыбкой. В "Эмпориуме" Леви Тарр объяснил, что бухгалтерия и отдел кредитования укомплектованы полностью, но, может быть, Нийла устроит место продавца? - Я бы вам советовал. Оклад небольшой, но вы, конечно, очень скоро дослужитесь до агента по закупкам. А я со своей стороны был бы очень рад: во-первых, приятно иметь дело с интеллигентным человеком, а во-вторых, я давно пытался уговорить отца принимать на работу негров. Вы будете, так сказать, пробным шаром. Нийл очень вежливо соврал что-то о "других предложениях". "Мне быть пробным шаром! Мне стоять за прилавком и ублажать всяких старых дур! Отмерять им ленты, и кружева, и черт их там знает, что еще!" Пересиливая себя, он поплелся в Энергосвет Прерий, к своему тестю Мортону Бихаусу, с которым сознательно избегал встреч после Нового года и от которого Вестл с тех пор не получила ни единого цента. Глядя на высившийся перед ним непроницаемый дубовый фасад, Нийл говорил: - Я не прошу, чтобы мне дали место из милости. Я хороший работник и уверен, что могу быть полезен. - И вы, вероятно, также уверены, что можете должным образом обеспечить мою дочь - после того как восстановили против себя всех порядочных деловых людей в городе? Так вот, учтите: если для вас и найдется какая-нибудь работа в этом учреждении, это будет только из милости! - Учту, - сказал Нийл, закрывая за собой дверь. Это произошло на второй день его поисков, и вечером того же дня, в слякоть и непогоду, он отправился в Саут-энд нащупать почву в одном Обществе Домашнего Кредита. Машина скользила по обледенелой мостовой, и он заехал в гараж, чтобы надеть цепи. На мокром полу, сбивая лед с автомобильного крыла, лежал негр-мойщик в засаленном комбинезоне; при виде Нийла он заулыбался и робко помахал ему рукой. С усилием, холодея от ужаса, Нийл признал в этом человеке капитана Филипа Уиндека, которого он видел в "Буги-Вуги" таким подтянутым и осанистым, в форме военного летчика. - Фил! - вскричал он с волнением, которое удивило обоих. - Здравствуйте, капитан... здравствуйте, Нийл! - нерешительно поправился человек в грязном комбинезоне. Когда были пройдены неизбежные подступы к разговору, Нийл поинтересовался: - Ну, а как ваши дела с училищем? Думаете, удастся вернуться? - Кажется, у меня не хватит выдержки начать сначала всю эту головокружительную карьеру - через учебную аудиторию к положению офицера и джентльмена, а затем к ведру и тряпке. Сегрегация заедает. Когда я стал искать работу, оказалось, что мое офицерское звание только портит дело. Белые механики воспринимают это как личное оскорбление. И вот я вступил на торный путь негров. Дай бог вам никогда не знать этого пути: из города в город - из Омахи в Даллас, из Сиэтла в Питсбург, приедешь в одно место - негров на работу не берут, но будто бы берут в соседнем; мчишься туда в товарном вагоне - оказывается, ничего подобного. В конце концов я стосковался по Гарнет, по родному городу. Ведь я родился здесь, люблю эти холмы, эти речки. Вот я и вернулся; сколочу несколько долларов, и можно отправляться снова - или в училище, или в погоню за работой. Когда я прихожу в механическую мастерскую, я всегда прошу: испытайте меня, дайте выточить любую деталь на револьверном станке. И всегда слышу в ответ одно: как же, станем мы портить дорогой механизм в угоду черномазому мойщику автомобилей. Он укоризненно посмотрел на Нийла, но Нийл в ответ произнес совсем просто: - Фил, я тоже негр и тоже потому лишился работы. - И сейчас же всякая неловкость исчезла, и, тщательно вытерев руку о чистую тряпку. Фил протянул ее другу - такому же, как он, капитану, такому же, как он, безработному бедняку. После конца рабочего дня, успев получить еще один отказ, Нийл вернулся в гараж, и они вместе с Филом пошли выпить кофе в Кафе Автомобилистов, владелец которого давно перестал разбираться, кто из его перепачканных маслом посетителей "белый", а кто "цветной". Фил рассказывал: - Вы, верно, знаете моего отца, старого Клота Уиндека, он служит лифтером в Национальном Банке "Блю Окс". Бедный старик все никак не переварит мой упадок и крушение. Он любит говорить, что это я от него унаследовал вкус к полетам - ведь он водит лифт на высоту двенадцати этажей. И продолжал: - Однажды в моих странствованиях выдалась у меня счастливая неделя. Это было в Денвере, я получил место шофера такси и с понедельника выехал на работу; машина - красавица, новенькая, темно-вишневая, я старался, как мог. Заставлял себя вовремя говорить "да, сэр", "да, мэм" и получать чаевые так же спокойно, как прежде получал офицерское жалованье. Все шло прекрасно, ни аварий, ни стычек, даже полисмен не придрался ни разу, но во вторник один белый красавец устроил в гараже скандал - с какой стати ему дали цветного шофера-неуча; и в среду я был уволен. В четверг мне удалось устроиться водителем грузовика. Четыре белых шофера подстерегли меня, избили и подожгли мою машину, - и знаете, я решил, что хозяину об этом сообщать не стоит, сел в товарный поезд и укатил в Шайенну. "Америка, я люблю твой обычай дружбы, твоих сильных людей, камерадос, друг за друга стоящих в труде!" - Уолт Уитмен. Нийл подумал вслух: - Когда-нибудь и мне придется столкнуться так с белыми. Фил, если уж очень становится невмоготу, вам никогда не приходит мысль о пулеметах? - Иногда приходит, но я сейчас же гоню ее. Да, белым людям и не измерить всей силы терпения цветных во всем мире. Тягаться с нами в этом может только господь бог. Ни с Джадом Браулером, ни с щеголем Элиотом Хансеном у него никогда не выходило такой непринужденной и страстной, такой возвышенной и кощунственной беседы. Но в машине по дороге домой он думал о том, что у Вестл всегда найдут радушный прием и Джад и Элиот, но только не Фил Уиндек, не измазанный мойщик машин, не человек, которому кричат: "Эй, малый!" Он уплатил последний взнос за свой дом. - Вот теперь это уже наше, совсем и навсегда! - радовался он, и вместе с Вестл они прошлись веселым танцем по синетерракотовой гостиной, по стеклянной веранде, по маленькой столовой с красным деревом и хрусталем. - Нет, Нийл, скажи по-честному, даже если б ты не знал, чей это дом, ты все равно сказал бы, что он - прелесть? - восторженно кричала Вестл. - Конечно, сказал бы! Не стоило, пожалуй, в эту минуту говорить ей о том, что в банке у него осталось всего 767 долларов 61 цент, что его военная пенсия почти ничего не составляет и что игра в молодого белого джентльмена, притворяющегося безработным негром, быстро теряет свою романтическую прелесть. Но спустя несколько дней он должен был признаться ей, что у него нет никакой надежды на получение работы. - Придется тебе помочь мне - хоть чем-нибудь, - сказал он. Вестл принялась действовать. Она отказала Шерли, но сделала это так мило, что Шерли просила крепко-прекрепко поцеловать от нее Бидди и ушла, полная сочувствия к Вестл, такой же, как и она сама, жертве мошенников с Уолл-стрита. Вестл стала экономить на еде, отменила почти обязательное хождение в кино, с угрозой отмечала неуменьшавшийся аппетит Принца и решительно заявила Бидди, что никакого пони она не получит. Потом они продали машину. В Соединенных Штатах это все равно что сказать: "Потом они продали своих четырех дочерей в рабство". Благодаря послевоенной нехватке машин им удалось получить довольно приличную цену. Но совсем не иметь автомобиля значило умереть в глазах общества - по крайней мере для Процветающего Американского Дельца и Деятельной Молодой Матроны, пытающейся сохранить свой престиж, хотя закадычные подруги и смотрят на нее так, словно только что впервые увидели ее и она им не очень понравилась. Взамен других даров, которых то и дело требовала Бидди, Вестл купила ей за пятнадцать центов книжку комиксов. Знакомясь с этой увлекательной литературой, занявшей в современной Америке место сказок братьев Гримм, Нийл обнаружил, что на многих рисунках изображены негры в нелепом и пакостном виде. Но он промолчал, устав от нотаций, только незаметно украл у собственной дочери ее сокровище и бросил в огонь, а потом долго сидел и с тревогой раздумывал о будущем Бидди-негритянки. Где будет она учиться, где сможет работать, кто возьмет ее замуж, когда весь мир узнает про "это"? Ему казалось, что он слышит упрек Вестл: "Обо всем этом нужно было подумать раньше, а не рубить сплеча". Ему казалось, что он слышит бормотание Уилбура Федеринга: "С.б.в.ч.в.д.в.з.з.н.?" Да, да, спрашивал он себя, согласился бы он, чтобы Бидди вышла замуж за юношу вроде Уинтропа Брустера? "Отчего же, если б только Уин польстился на такого неугомонного деспота, как Бидди! Я не знаю юноши умнее и обаятельнее. Нет, все-таки белый человек неисправим, и он - самая страшная ошибка природы после землетрясений и бубонной чумы; подумать только: я размышляю, достоин ли Уинтроп тех, кто гораздо хуже его, и еще умиляюсь, какой я великодушный, что размышляю об этом!" Но Вестл он об этих размышлениях не сказал ни слова. Когда на следующее утро Орло Вэй ехал к себе в оптическую мастерскую в своей комфортабельной, теплой машине и увидел, как этот ниггер Кингсблад, этот нищий, у которого нет ни автомобиля, ни прислуги, бредет на ветру по заснеженной улице, начиная свой день безработного в поисках места, увидел, как он поскользнулся на льду и завертелся, точно живой волчок, и замахал руками, стараясь не упасть, - Орло даже засмеялся от морального удовлетворения. Зато Вирга, миссис Орло Вэй, смущаясь и нервничая, пришла угостить соседку слоеным пирогом, и Вестл, яростно орудуя щеткой и пылесосом, не знала, растрогаться ей или оскорбиться. Ибо в том слоеном пироге, который представляло собой общество Сильван-парка, миссис Вэй определенно относилась к более низкому слою - до сих пор по крайней мере было так. 44 Вестл не мирилась с этим отшельническим существованием. Она любила гостей, любила вечеринки. Ей не нравилось сидеть дома и утешаться возвышенными принципами. Ее отец, непререкаемый авторитет в вопросах общественной морали, полагавший, что брачные контракты, так же как и договоры на снабжение электроэнергией, заключаются на небесах, тем не менее уговаривал дочь покинуть законного мужа, вернуться в родительский дом и добиваться развода. Тогда она снова во всеоружии своего арийского достоинства сможет бывать на вечеринках, где едят крабовый салат и играют в "мнения". Если же дело не пойдет, он обещал отправить ее в какую-нибудь отдаленную живописную местность, где никто не будет знать о лежащем на Бидди темном пятне. Когда она заходила повидать отца, он поднимал голову от письменного стола - причем казалось, что это сам письменный стол поднял голову, - и веско произносил: - Зачем портить себе жизнь, девочка? Я беседовал с твоим дядей Оливером и с преподобным Ярроу, людьми, больше чем кто-либо склонными уважать святость брака - когда это настоящий брак. Но они оба согласны со мной, что нельзя считать брак настоящим, если женщина была хитростью вовлечена в союз с невменяемым отцеубийцей, дегенератом или же негром, а когда человек в какой-то степени и то, и другое, и третье... Мы даже не будем требовать для тебя развода с этим Кингсбладом, мы будем требовать, чтобы брак был признан недействительным. - Чушь. - Что ты сказала? - Я сказала: чушь. - Ты считаешь, что это подходящее слово для разговора с отцом? - Я очень люблю Нийла. Он добрый и веселый - по крайней мере был таким, пока не превратился в ходячий митинг. И, кроме того, я не хочу предавать его. - Но ты предаешь меня. - Возможно. - В таком случае прошу не рассчитывать на... - Мы и не рассчитываем. Нам не нужно. Мы больше не возьмем у тебя ни цента. И, между прочим, Нийлу предложили замечательное место в... нет, я ничего не скажу, пока это не будет окончательно решено. Папа! Неужели ты хочешь погубить меня? - Нет, я хочу спасти тебя. И опять все сначала. Что бы ни думал щеголь Элиот Хансен о Нийле Кингсбладе, этом классо- и расоотступнике, - жене Нийла он давал понять, что все происшедшее лишь увеличило его, Элиота, дружеское чувство к ней и что он смиренно готов служить ей советом, участием, мелкой монетой, разговором об опере, братскими рукопожатиями и вообще всем, что только может ей пригодиться. Такая неистощимая преданность в сочетании с элегантным худощавым изяществом Элиота и его манерой глядеть на нее, склонив голову набок, словно такса на задних лапках, создавала для Вестл более опасный соблазн, чем можно было бы ожидать. В том кружке, который еще несколько недель назад представлял собой "компанию" Нийла и Вестл, мужчины, за исключением Элиота и Кертиса Хавока, не были развратниками. Они принадлежали к типу добропорядочных отцов семейства, способных смутиться, попав в чужую спальню, и спасовать при виде розового дессу. Слово "роман" (если бы они когда-нибудь задумывались над значением каких-либо слов, кроме "торговый баланс", "пропускная способность" или "этот, как его - фашизм") скорее могло вызвать у них представление о толстой книге, чем о любовных отношениях. Зато Элиот с лихвой искупал робость своих товарищей. Распутство было его специальностью, точно так же, как специальностью Джада Браулера была ловля форелей, а Тома Кренуэя - приготовление салата. Достаточно было какой-нибудь скучающей жене на людях обменяться улыбками с Элиотом, чтобы у нее появился новый интерес в жизни и пострадала репутация. В космосе, именуемом Гранд-Рипаблик, можно найти в миниатюре решительно все, и Элиот Хансен являл собой Казанову, царя Соломона и избранные места из похождений маркиза де Сада в обработке для массового чтения. Даже посещение дома Элиота, хотя бы в качестве гостьи его жены Дэзи, уже давало повод к кривотолкам, и Вестл пришла туда лишь потому, что состояла в цветочном комитете приходской церкви вместе с Дэзи, Помоной Браулер и Вайолет Кренуэй. Они были приглашены к Дэзи на чашку чаю, и так как, к их возмущению, угощали их именно чаем, а кроме того, все они терпеть не могли друг друга, то добрые приятельницы сосредоточили свое внимание на Вестл и дали ей понять, что не прочь бы услышать кое-какие подробности о ее незадаче с Нийлом. - Что это я слыхала, будто Нийл переходит в другой, более крупный банк? - осведомилась Вайолет, что следовало понимать так (во всяком случае, так поняла уязвленная Вестл): "Что ж теперь будет с бедным дурачком после того, как его уволили с работы?" - А как его нога, сможет ли он летом играть в теннис? - участливо спросила Помона, очевидно, желая сказать: "Посмеет ли он сунуться в наш милый клуб, не опасаясь, что здоровые, сильные, оскорбленные в своих семейных чувствах аристократы вроде моего мужа измолотят его наглую черную физиономию!" Дэзи Хансен продвинула зонд глубже: - Ах, я просто без ума от вашего мужа. Интересно, вот вы постоянно находитесь в его обществе, так неужели для вас он так же привлекателен, как и для нас всех? - что Вестл перевела так: "Ну-ка, расскажите нам, как вы гоните от своей постели этого мерзкого обманщика теперь, когда всем уже известно, что он... ну, вы знаете кто". Вестл в ответ на все это довольствовалась тем, что рисовала им Нийла по меньшей мере новым Аполлоном с отдельными чертами Аякса и св.Себастьяна. Был ли такой скрытый смысл в вопросах собеседниц, таился ли за их участием злорадный интерес к ее трагедии или это только мерещилось ее больному воображению - Вестл все равно было не по себе от этого допроса, от эксцентрической роли жены негра, которую ей навязали, и она почувствовала облегчение, когда вошел Элиот и тотчас же воскликнул: - Что это, девушки, вам даже не дали коктейлей! Пойдемте, Вестл, вы мне поможете исправить эту ошибку. Отлично оборудованная буфетная этого изысканного, вполне современного особняка с ее белоэмалевым холодильником заменяла Элиоту кафе парижских бульваров, и здесь, над чуть липкой бутылкой итальянского вермута, зародилась не одна из его самых успешных интрижек. С важным видом встряхивая серебряный миксер с вмятиной, оставшейся от того раза, когда Дэзи запустила им супругу в голову, Элиот поглядел на Вестл, которая была на полдюйма выше его, и замурлыкал: - Вы слышали анекдот про летчика, который установил у себя в самолете тахту? - Нет - то есть да - то есть я не хочу его слушать. - Не хотите? Вы лишаете себя удовольствия, детка. Скажите, а вы помните Брэдда Крайли, адвоката, который жил здесь, а потом переехал в Нью-Йорк? - Да, я была знакома с ним. - Док Келли был недавно в Нью-Йорке, и вот он рассказывает, что у Крайли сейчас любовница - настоящая профессиональная нью-йоркская актриса, и до чего ж он ее шикарно обставил! Кровать ей купил в шесть футов ширины с матрацем из губчатой резины - представляете? Затем Элиот столь же последовательно упомянул о любовных похождениях американских офицеров в Европе и о домике, который он себе выстроил на Биг-Игл-Ривер и который среди его друзей на удивительном современном жаргоне именовался "приютом любви". В конце концов Вестл заключила, что он, со всей той изысканностью, какую вырабатывает оптовая торговля мороженым, старается намекнуть ей, что такие вещи бывали и бывают - так чем мы хуже других? Она едва не задохнулась от сдавленного смеха и негодования. "Никогда бы он не посмел, если б я не была женой цветного. Ну что ж, теперь я знаю подходец Элиота, знаю, как он действует, когда в его курином мозгу начинают звенеть любовные колокольцы... Мистер Хансен, если вы еще раз дотронетесь до моей руки, я проломлю вам череп вашим собственным миксером. А самое смешное здесь то, что Борус Багдолл провел бы все это гораздо тоньше. Прохвост-то он прохвост, но лоску у него куда больше, чем у этого кабатчика-любителя; недаром он жил в Гарлеме. А Нийлу я все выложу - пусть знает, чему мне приходится подвергаться из-за него. До сих пор я не жаловалась, но хватит - со всем этим надо покончить. Переехать в другой город и переменить фамилию, и тогда уж позаботиться о том, чтоб Нийл не затевал опять всю эту возню с доблестными негритянскими предками. Сегодня утром я проснулась с таким тяжелым чувством, точно у меня какой-то грех на душе, и только потом сообразила, что я замужем за негром и должна терпеть это. О господи боже!" Так она думала, пока обворожительный Элиот встряхивал, пробовал, болтал и улыбался. 45 Он не знал до сих пор, что в жизни большинства людей поиски работы составляют занятие гораздо более постоянное, чем сама работа; занятие тягостное и унизительное и притом неоплачиваемое. Пешком, чтобы сэкономить на автобусном билете, он тащился из учреждения в учреждение, с фабрики на склад, то и дело скользя на обледенелом тротуаре. В тот год февраль выдался такой морозный, что первая заповедь всякого благонамеренного гражданина и домовладельца - расчищай дорогу перед домом! - превратилась в свою противоположность, так как если сгребали снег, мягким ковром лежавший под ногой пешехода, то при малейшей оттепели, когда сугробы у обочины начинали таять, тротуар покрывался пластами прозрачного льда, на котором прохожий неминуемо либо ломал ногу, либо в лучшем случае хлопался с размаху оземь и сидел, поводя вокруг себя негодующим взглядом. Ртуть в термометре спускалась все ниже - двадцать шесть, двадцать семь, тридцать два, - и горожане ходили в неуклюжих ботах с пряжками, пристраивали наушники под фетровые шляпы и горько сожалели, что в угоду моде отказались от котиковых шапок, завещанных им более благоразумными предками. Чиппева-авеню, местное Корсо, в октябре почти по-столичному оживленная и нарядная, теперь представляла собой сплошной каток, по краям которого грязный, слежавшийся снег образовал сероватую насыпь, и через нее приходилось перелезать, расставшись с теплым уютом автобуса. Не было ярких маркиз над окнами, в витринах вместо пестрых летних платьев и красных байдарок были выставлены печки, фланель и лекарства от кашля. Гранд-Рипаблик утратил свой вид молодого, уверенно растущего города, дома стали низкими и убогими и одиноко жались под выцветшим небом, которое, казалось, никогда больше не засияет синевой. На улицах появились санки и лыжи и румяные ребятишки в красных вязаных шапочках, но ничего этого не было в унылых деловых кварталах, где в поисках работы скитался Нийл. Никогда он не тосковал так по весне, по теплому воздуху, по благотворному солнцу. Он был точно старый старик, гадающий, много ли раз ему еще суждено увидеть цветущее лето. Блуждая в этом царстве беспросветных сумерек от одной неприветливой двери к другой, он время от времени набредал на предложение работы, но предлагали ему все такие жалкие конторские должности, что принять одну из них значило (или во всяком случае так ему казалось) загубить свою дальнейшую карьеру. "Я теперь никакой работы не стыжусь, но это создаст невыгодный прецедент", - уверял он себя и плелся дальше. Работы - работы - работы - зябни - броди - ищи. Больше никаких высокомерных "могу принять солидное предложение". Никаких "ищу места на подходящих условиях". Никаких "оклад роли не играет". Оклад играет огромную, исполинскую роль! Оклад. Деньги, поступающие регулярно, каждую неделю, деньги! Работы, работы, работы! С утра и до ночи, в холод и в грязь мерить тротуары, шагать больными ногами по неровному льду, черно-серому льду, ногами, уставшими от тяжести бот, устало вязнущими в рыхлом снегу, под нудный, назойливый ритм - работы, работы, работы. И уже не для банковского дельца, но для усталого негра, вообразившего, что ему нужно жить. Когда месяц назад он с тревогою думал, что нелегко будет стать нищим негром в этой христианской стране, что трудно будет вытерпеть хотя бы один день, когда угроза пренебрежения станет реальностью, он не представлял себе еще, какая боль его ждет, боль от зимнего холода, боль от оскорблений, боль при взгляде на тощий бумажник, тощий до того, что на завтрак берешь _или_ кофе _или_ суп, боль в натруженных мышцах раненой, искалеченной ноги, которой он едва не лишился, защищая право белых американцев отказывать черным американцам в работе. Даже если бы когда-нибудь правительство расщедрилось и намного увеличило ему пенсию, едва ли он сможет примириться с праздной жизнью инвалида на пенсии, прозябающего в своем углу, где Вестл и Бидди, поникшие и молчаливые, будут делить с ним его покорное безделье. Он спрашивал себя: "Бросил бы я этот вызов, объявил бы о своем негритянском происхождении, если б знал, как трудно мне будет получить работу, не скрывая того, что я негр?" Но тут же гневное упорство овладевало им. "Иначе я не мог поступить. Я должен был открыться. Работы... Я должен был открыться. Работы... Я должен был... Как болит нога, и как я промерз!" И все же, заполняя очередную анкету, в графе "Раса" он ставил "Цветной". В своих поисках он, разумеется, побывал и у Уоргейта, но к Люциану Файрлоку ему не хотелось обращаться, а незнакомый служащий в отделе найма мог предложить ему только место табельщика на двадцать шесть долларов - стариковская должность. Рассказы приятельницы Вестл, миссис Тимберлейн, об игрушечном фабриканте Флигенде побудили Нийла сходить и туда, и старик принял его ласково, но, по-видимому, в игрушечном производстве не было для него никакого подходящего дела. Мало-помалу Нийл стал понимать, что он, считавший себя высокообразованным и полезным членом общества, в сущности, ничего не умеет, ни к чему не пригоден, кроме туристских походов, организации состязаний по гольфу и службы в банке. Да и в банковском деле он знал только самую простую конторскую рутину и служил украшением Второго Национального лишь потому, что обладал приятной улыбкой, приходился зятем Мортону Бихаусу и был известен всем как несомненный консерватор, христианин и белый. Он умеет править лодкой, рассуждал он, но хуже любого индейца; умеет водить машину, но хуже любого шофера такси; а искусство жарить бифштексы на костре, в котором он действительно мастер, едва ли может дать ему заработок. Аш и Софи представились ему в новом свете. При всей своей симпатии он еще недавно смотрел на них немножко сверху вниз. Теперь он понял, что в то время как сам он обречен чуть ли не на голодную смерть, Софи даже во вражеском белом мире не пропадет, найдет себе место, если не в больнице, так на эстраде, а доктор Аш Дэвис, если не получит работы в химической лаборатории, может быть упаковщиком, музыкантом, официантом, поваром, учителем, а пожалуй, - со вздохом подумал Нийл, - и актером шекспировского театра или председателем правления стального треста. При ближайшей встрече с Софи, Ашем и Мартой бесхитростное дитя среднезападной природы, заметно сбавив тон, обратилось к умудренным опытом столичным жителям с вопросом - где найти работу. - Деточка, придется мне, я вижу, заняться вами, - вздохнула Софи. - Отправляйтесь на Майо-стрит и берите в оборот Вандербильда Литча. Он и ростовщик, и страховой агент, и похоронных дел мастер, и вообще из тех, кому пальца в рот не клади, кроме того, он единственный у нас в черном городе шпион и сплетник, и он, пожалуй, не поскупится ради того, чтобы иметь у себя на службе цветного, состоящего в родстве с местной сквайрархией. - Гм, вы так думаете? - сказал Нийл. А про себя решил: "Нет, так низко я не паду", - и тут же с ужасом понял, что Майо-стрит и негры-дельцы для него все еще "низко" и что Хэк Райли был прав, когда упрекал его, что он просто играет в негра. Но, хотя он еще не отдавал себе отчета во многом, эта непрестанная погоня за работой не была для него игрой. Он наведался в типографию своего соседа Тома Кренуэя, но Том и не вышел к нему. На Лэвериковской Мукомольне Джей Лэверик, с которым он сыграл немало партий в покер, предложил ему выпить и спросил, есть ли на Майо-стрит подходящие девочки, но когда Нийл заикнулся насчет работы, Джей вскричал: - Тебя? На работу? Ну уж, нет. Принципиально не нанимаем вашего брата. И вот он поступил в "Beaux Arts", но вышло это чисто случайно. Он брел мимо этого элегантного и дорогого магазина "дамских товаров" - платья, духи в золотых и хрустальных флаконах, поддельные драгоценности, джемперы, нежные, как дыхание непорочного младенца, - и вдруг ему пришло в голову попытать счастья у Харли Бозарда, давнишнего партнера по гольфу, толстого энергичного человека в очках, гордившегося тем, что его знают в нью-йоркских клубах, и кое-что смыслившего в живописи. Нийл отказался от места продавца у Леви Тарра, но он еще наивно верил, что расхваливать качество нейлоновых чулок женам крупных лесопромышленников на палевых коврах "Beaux Arts" лучше, чем продавать те же чулки домохозяйкам в ситцевых платьях на голом паркете "Эмпориума". Гранд-Рипаблик был, в сущности, небольшой город, и за исключением магнатов вроде Уоргейта владельцы местных предприятий обычно занимались наймом служащих сами, вместо того чтобы предоставить это какому-нибудь доктору философии, которому психотехнические тесты заменяли глаза. Харли Бозард в своем разделанном "под шелк" кабинете встретил Нийла мужественным, но весьма тактичным приветствием: - А, здравствуйте, здравствуйте, дорогой! Не видел вас целых сто лет. Как дела? - О делах-то я и хотел поговорить с вами, Харли. Как вам известно, я довольно хорошо умею считать... - Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп! Харли описал в воздухе магический круг своим фарфоровым мундштуком "и с трепетом веки смежил, ибо вспоен росою медвяною был" и давно одержим некоей Идеей. Он был похож в эту минуту на рекламного агента или специалиста по внутреннему убранству домов. - Нийл! Я до сих пор не развернул как следует свой спортивный отдел, все ждал Человека с Инициативой - может быть, вы и есть этот человек? Поставить во главе отдела превосходного теннисиста, превосходного игрока в гольф, превосходного лыжника, превосходного рыболова, да еще притом заслуженного ветерана войны - ах ты черт! "Капитан Кингсблад овеян воздухом великих просторов - пользуйтесь его консультацией по вопросам спорта!" Потрясающе! Я мыслю себе вас в роли агента по закупкам и заведующего отделом, разворачивающего работу по своему вкусу и усмотрению, но для начала вам не мешает изучить на практике профессию продавца, и в период вашего ученичества я, пожалуй, не смогу платить вам больше чем сорок долларов в неделю - нет, хорошо, сорок пять! Но в дальнейшем вы, безусловно, будете зарабатывать не менее двухсот, и, кто знает, может быть, возникнет вопрос об участии б прибылях! Ну, Нийл, идет? Нийл сказал: - Да, идет, - и побежал звонить по телефону Вестл: - Нашел! Нашел работу! - Милый, как я рада! ты так измучился, и... А что за работа? - У Харли Бозарда, нечто вроде реорганизации спортивного отдела. - О! - Конечно, начать мне придется как бы продавцом... - О! Более минорного звука он в жизни не слышал. Не слишком жизнерадостным показался ему и последовавший вопрос: - А что он сказал по поводу... ну, по поводу цветных кандидатур? - Что? Ах, черт, он даже и не говорил об этом. И я сам начисто забыл, что я "цветная кандидатура". - И правильно, потому что никакая ты не цветная кандидатура. Ты - знаменитый капитан К. и моя единственная любовь, и прости меня, что я сразу не выразила восторга. Просто это было для меня немножко неожиданно, вот и все. Мы всегда считали Харли грубоватым малым. Но я уверена, что все будет чудно. Нийл теперь был уверен в этом гораздо меньше. Он вспомнил, что Харли никогда не вызывал у него особых симпатий. Грузная туша в сером костюме, неумело орудующая клюшкой, - вот как представлялся ему в свое время хозяин "Beaux Arts". Кроме того, Нийл сознавал, что сам он не такой уж знаменитый воин или путешественник, чтобы толпы вздыхающих дев искали его просвещенного совета относительно фасона корзинки для завтрака. "Не справлюсь? Подумаешь! У меня снова есть работа. Вот что самое важное!" Он приступил с понедельника. В воскресной газете среди объявлений "Beaux Arts" появился столбец, в котором мистер Харли Бозард почтительнейше уведомлял покупателей, что капитан Нийл Кингсблад, известный своими военными заслугами и спортивными достижениями, согласился принять участие в деятельности первоклассного Английского Магазина Игр и Спорта, входящего в систему "Beaux Arts", и готов предоставить свой богатый и разнообразный опыт в распоряжение всех любителей развлечений на свежем воздухе. И в тот же вечер химик Коуп Андерсон и преподобный Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, позвонили и сказали Нийлу о том, что Харли Бозард и его адъютанты носятся по городу и шепчут всем: "Приходите к нам посмотреть Негра-Джентльмена за прилавком. Можете задавать ему любые вопросы". Придя в первый день своей работы в "Beaux Arts", Нийл не увидел уже ни кабинета "под шелк", ни улыбающегося Харли; в темном сыром подъезде для служащих его встретил облаченный в альпаковый пиджак пожилой мизантроп с сальными волосами, который злобно сказал ему: - Кингсблад, вы должны приходить вовремя и отмечаться вместе со всеми. Ступайте в спортивный отдел, там мисс Гарр покажет вам, как выписывать чеки, и научит вас вежливому обращению с покупателями - поскольку вы на это способны. Вот это будет ваш шкафчик, и, пожалуйста, чтобы он у вас всегда был заперт. И чтоб вы как можно дальше держались от чужих шкафчиков. Понять не могу, как это допускают черномазого одеваться и раздеваться рядом с порядочными людьми, но имейте в виду, если у нашей администрации мозги набекрень, это еще не значит, что и у нас всех тоже. Его взгляд словно говорил: "А ну, ударь, если посмеешь!" Мисс Гарр, инструкторша Нийла, сухощавая, раздражительная особа, заставила его десять минут дожидаться, пока она окончит беседу с тремя другими продавщицами. Все они то и дело оглядывались на Нийла и хихикали, и он явственно слышал слово "ниггер". Когда мисс Гарр принялась наконец обучать Нийла высшей математике чеков и умению отличать теннисный мяч от уключины, она все время заботливо отодвигалась, чтобы избежать его нечистого прикосновения. Негры умеют молчать. Если персонал магазина отнесся без внимания к прославленным заслугам Нийла, то чудовище, известное под названием Покупательницы, напротив, отнеслось к нему с величайшим вниманием, которое проявлялось в форме гримас и кокетливых взвизгиваний. Казалось, все женщины Гранд-Рипаблик, включая даже кое-кого из знакомых, прибежали в "Beaux Arts" поглядеть на него и сказать какую-нибудь фразу, слова которой имели отношение к спорту, но подразумеваемый смысл был примерно таков: "Верно ли, что вы негр, и верно ли, что вы наделены такой необыкновенной мужской силой, как мне говорили, и неужели все, что я тут могу, - это строить вам глазки и быть готовой закричать: "На помощь?!" Их вздымающиеся груди, остановившиеся глаза, отвратительно подергивающиеся плечи - все выражало суеверное и непристойное любопытство. Они разглядывали его негритянскую шевелюру (каштаново-рыжую), его негритянское лицо (докрасна выдубленное морозом), его крепкие негритянские руки (золотистые, в веснушках), его длинные негритянские ноги и крепкий негритянский торс. И поскольку все негры, как известно, туповаты и любят насмешки, они разбирали его по косточкам, не дав себе даже труда отойти, чтобы он не мог их слышать. Его забросали кучей самых диких вопросов. На какую наживку лучше идет лосось в Новой Шотландии? Мог бы Джо Луис победить Джека Демпси? Какое место по теннису занял мой двоюродный брат Уильям В.Гетч из загородного клуба Милуоки? Похожи ли китайские шашки на ма-джонг? Сколько стоят шахматы с доской - ну-ну, такие, - все равно какие. Во сколько обойдется будущим летом семейству, состоящему из меня, мужа, двух мальчиков (девять с половиной и одиннадцать лет), девочки (шесть лет седьмой) и свекра, который любит играть в подкову, неделя жизни в рыболовном лагере "Нипписаг" на озере Уиннигигонабаш? Дороже, чем в 1939 году? Но его настороженные уши пропустили в мозг один только вопрос, заданный сорокалетней матроной из породы меня-не-проведешь голосом, напоминающим колокольчик симментальской коровы: "Скажите-ка, вы все, цветная солдатня, очень были рады, когда дорвались до французских девочек?" А одна престарелая молодая дама, довольно причудливой архитектуры, потребовала, чтобы он показал ей свитер, хотя они продавались совсем на другом прилавке, и кидала на него игривые взгляды, поглаживая рукой выпуклость, сооруженную, как он заподозрил, из носовых платков. Но его все же не стошнило. В прежней своей жизни белого банковского дельца, персоны с весом и с положением, он никогда не встречал таких отвратительных женщин. Он уверял себя, что это исключения, - есть же категория людей, которые жадно сбегаются посмотреть на дом, где произошло убийство. Но быть в дальнейшем приманкой для их нездорового любопытства сулило ему мало радости. Многие из них старались придвинуться к нему поближе; другие отскакивали в испуге, стоило ему взять в руку крокетный молоток. Но в одном все сходились: ни разу никто не назвал его "мистер". Он был Капитан, он был Послушайте, он был Эй-Вы. Не лучше женщин были их мужья, которые нередко заглядывали в отдел и довольно громко бурчали: "Нет, не желаю я разговаривать с этой черной тварью!" - а еще хуже был добрый дружище Харли Бозард, похаживавший вокруг, мысленно потирая руки. Но несносней даже, чем Харли, были демобилизованные рядовые, которые приходили со своими девицами и, наслаждаясь возможностью унизить бывшего офицера, изощрялись: "Эй, капитан, помогите подобрать лыжные штаны для моей красотки. Только смотрите, чтобы хорошо сидели, не морщили сзади, понятно?" В какие-то мучительные моменты он замечал в последних рядах Вайолет Кренуэй, Розу Пенлосс и Дайанту Марл, которые нарочито старались держаться подальше от его прилавка, а уж в самом крайнем случае торопливо шмыгали мимо, словно бы подобрав юбки. Один раз, следя глазами за Дайантой, он увидел майора Рода Олдвика; майор стоял у высокой белой колонны, выпятив грудь, скрестив руки, и наблюдал за ним даже без усмешки, просто с интересом. В эту минуту Нийл познал ту слепящую ярость унижения, которая добронравного раба обращает в свирепого убийцу. Но ярость растворилась в тоске. Что ж, теперь всю жизнь стоять за прилавком и продавать свитеры и рыболовные снасти? Он не почувствовал гнева, только вялое безразличие, когда дома Вестл встретила его холодным: "Ну?" Поток алчной до сенсаций толпы через день-два схлынул. Нийл теперь все время без дела простаивал за прилавком, отчего нестерпимо ныли ноги. В субботу утром Харли Бозард напустился на него: - Нельзя ли торговать побойчее? Я видел, какой был наплыв благодаря поддержке, которую мы так великодушно оказали вам нашей рекламой, - и тем не менее ваши цифры совершенно неудовлетворительны. Вам нужно поменьше думать о своей красоте, Кингсблад, и побольше о том, как угодить покупателям. Нийл вернулся домой и застал Вестл уже не в тревоге, а в неистовстве. - Оказывается, ты очень весело проводишь время там, в магазине, заигрываешь со всякими языкатыми дурами, хохочешь с ними и вдобавок пачкаешь меня разговорами о своей семейной жизни! - начала она. - Откуда ты... - Мне сообщил человек, который отлично знает нас обоих, вот откуда. Я тебе не скажу кто. Ей стало обидно за меня. Она тебя видела в магазине. - Ты вот ни разу не пришла в магазин взглянуть, как я там... - Еще недоставало! - Ты даже не подумала, что, может быть, мне нелегко привыкать к... - Ох, пожалуйста, только не читай мне лекцию о социальной несправедливости, которая кроется в торговле носками! Он встал и вышел, не говоря ни слова. Он не вернулся домой к обеду. Он устремился в объятия Софи Конкорд. Но пока он шагал по заснеженным улицам, его возмущение против Вестл, возмущение изгоя, улеглось. "Ей тоже нелегко. Она очень дорожит так называемым "общественным положением". Как и я когда-то. Может быть, для нее лучше было бы оставить меня, взять Бидди и вернуться к отцу. Он удалится от дел, уедет с ними в Калифорнию или еще куда-нибудь, и никто ничего не будет знать. Что ей и Бидди до моей борьбы? И лучше поспешить с этим, пока Вестл не ожесточилась еще больше, не сказала чего-нибудь еще страшней. Вестл, дорогая, я так любил тебя!" Дом, где жила Софи, похож был на маленький шумный отель, где за каждой дверью гудели веселые голоса негритянского семейства, коротавшего вечер вокруг миски с гороховым супом. В холле черный дородный негр с увлечением читал проповедь пастве, состоявшей из него самого; это был Элдер Майес, пророк-одиночка, сапожник по ремеслу и основатель храма Наития Святейшего Синклита Божией Благодати, пока, к сожалению, не располагавшего помещением для молитвенных сборищ. В коридоре Нийлу попалось навстречу несколько прожигателей жизни, которые днем были дворниками и грузчиками зерна, а теперь, в шесть часов вечера, щеголяли в бежевых модных пальто и зеленых шляпах. Он постучал и, услышав в ответ протяжное "войдите!", ввалился в одинокое холостяцкое обиталище Софи. Он уже бывал здесь раньше, но только в неловкие минуты прощаний. Комната была угловая, квадратная, и следы нищеты смешивались в ней с остатками былой роскоши. Роль тахты исполняла колченогая койка, накрытая куском красной замши, опущенной потертым и облезлым леопардовым мехом от какого-то старого театрального костюма. На длинном столе соседствовали двухконфорочная керосинка, чепец медсестры, миниатюрная батарея флакончиков с косметикой и избранные сочинения Джона Дьюи. Стены украшал вермонтский пейзаж Лучони, какая-то заковыристая абстракция, фотография девушки-негритянки в бесстыдной сияющей наготе и большой табель-календарь с изображением котенка в корзине, испещренный отметками больничных дежурств. Посреди этого беспорядка, красноречиво говорящего о том, что владелица комнаты слишком занята, чтобы подумать о своем быте, слишком полна интереса ко всему живому, чтобы заботиться о создании обстановки, которая выгодно оттенила бы ее женские достоинства, - сидела Софи и полировала ногти перед туалетом, сооруженным из картотечного шкафчика. При виде Нийла она поднялась, спокойная, безмятежная, такая же высокая, как Вестл, в распахнутом на груди длинном халате, лиловом с золотыми прожилками. Она сдвинула брови, заметив, что он почти шатается, она сказала шепотом: - Ах, бедный ребенок! - и раскрыла ему объятия, и он спрятал лицо у нее на груди. Когда они уселись на тахте, доверчиво обнявшись, она заговорила с нежностью в голосе: - Досталось вам, бедняге, в этой попугайной лавке, а? Я нарочно не заходила, боялась, что вам будет еще тяжелее. Но зато вы уже достигли предела и ниже падать вам не придется. Вы первый раз заглянули людской злобе в глаза. В другой раз это будет уже не страшно. Теперь я могла бы полюбить вас, могла бы. Но - вы ведь сами сказали - слишком мало во мне осталось от диких джунглей. Со всем этим я покончила ради миссионерского долга. Да ведь и вы тоже. А потому поцелуйте меня и отправляйтесь домой. О господи, до чего ж я устала быть добродетельной и работящей! До чего устала! Этому типичному представителю мужского пола до сих пор не приходило в голову, что и у Софи могут быть свои минуты уныния. Слегка удивленный, он положил ее голову к себе на плечо, вместо того чтобы сделать наоборот, и ласково погладил ее: - Вы просто разнервничались. Она из богоматери превратилась в младенца. Она протянула жалобно: - Разнервничаешься... За что вы так любите эту женщину? - Ну, во-первых, вы же сами сказали: она красива, как скаковая лошадка. - Таких ног у нее нет! - Софи говорила без задора, но вытянула вперед блестящую бронзовую голую ногу, по-балетному выгнув подъем. - У нее не хуже! - Нет, серьезно, за что? - Мне кажется, самое подходящее слово для Вестл - "молодец". Она очень честная; она всегда за то, чтоб каждый получил, что ему причитается. - В том числе и она сама. - А почему же нет? - Слушайте, дурачок вы мой маленький, я совсем не сержусь, что вы так обожаете Вестл. Уж если она должна отнять вас у меня, - а, видимо, так оно и будет, - так я хочу, чтобы она была как можно лучше. Я не желаю знать, что меня оттерла какая-то бесхвостая мартышка. - Софи теснее прижалась к его плечу. - Ладно, ладно. Она - восьмое чудо света. Ее единственный недостаток в том, что она ходила в школу, вместо того чтобы учиться у жизни. Она никогда не принимала ребенка в такси, никогда не должна была думать о том, как бы выгнать из своей спальни хозяина кафе и при этом не потерять у него работу. Может быть, для вас она именно то, что надо, и... Софи помолчала; потом сказала почти робко: - Нийл, мне, правда, хотелось бы когда-нибудь с ней познакомиться. Едва ли это удастся, но бог с ней и бог с вами, и оставайтесь при ней... вы, плоть от плоти белых банкиров!.. питомец Йеля! - Я вовсе не учился в Йеле. - О господи! - Софи, но что, если она не захочет со мной остаться? - Так сумейте заставить ее, черт вас возьми! И не бегайте за советом и утешением к тетушке Конкорд! А то в ней есть еще очень много от легковоспламеняющейся девицы Софи. Возвращайтесь к своей маме Вестл, наследнице пилигримов, и пусть вас выберут в члены общества Сыновей Американской Революции! Чучело! Он поцеловал ее сдержанным, пристойным поцелуем. По дороге домой он с чисто мужской неблагодарностью думал не о Софи, и не о Вестл, и не о женщинах вообще, а о хорошей, честной, зверской драке с мужчинами вроде Харли Бозарда, Уилбура Федеринга и орденоносного майора Роднея Олдвика. Когда он пришел, Вестл сказала ему серьезным тоном: - Я вела себя непростительно и очень жалею об этом - честное слово, жалею. Но не могу я со всем этим примириться. Что-то тут надо изменить. Недавно повзрослевший Нийл ответил ей торопливым поцелуем, но разговаривать не стал. Его ждали не терпевшие отлагательства боевые подвиги. 46 В воскресенье он весь день раздумывал о своей работе в "Beaux Arts", об этой неделе унижений, которую он провел, точно большая хохлатая птица в тесной золоченой клетке, выставленная на посмешище любопытным. Он решил, что как негр-рабочий он не должен ни плыть по течению, ни мириться с вызывающей наглостью. Он отыщет путь и сумеет пойти этим путем. В понедельник утром, не заходя в табельную, он сразу отправился к Харли в кабинет и сказал ему почти весело: - Это была несерьезная затея, Харли. Позвоните мне летом, если захотите, чтобы я потренировал вас в гольф, а пока - всего хорошего. В то время каждому негру, даже такому новоиспеченному, как Нийл, пора было делать выбор - бунтовать или дать себя сломить. В штате Теннесси уже разыгрались первые после окончания второй мировой войны серьезные расовые беспорядки - самые настоящие боевые действия одетых в форму полисменов против перепуганных темнолицых граждан, их жен и детей. Нийл решил, что у него будет легче на душе, если он хоть раз со вкусом позавтракает, прежде чем вновь начнет гранить обледенелые мостовые в погоне за работой. Он отправился в "Пайнленд", в "Фьезоле", мысленно убеждая себя: "Я вовсе не ищу неприятностей; я просто отстаиваю свои права". Другими словами, он именно искал неприятностей и бравировал своими правами. Дрексель Гришпо явно заколебался, допускать ли его в помпейское святилище, но в конце концов, ограничившись легким кивком, повел Нийла к третьеразрядному столику за колоннами, в глубине, из тех, что были отведены для фермеров, провинциального духовенства, святых и тому подобного сброда. Но негр-официант прислуживал ему проворно и вежливо, и Нийл, благодушествуя, подумывал уже, не спросить ли хорошую сигару. В это время он увидел Глена Тартана, управляющего, который, должно быть, появился из затейливого восточного сосуда и теперь стоял рядом, учтиво осведомляясь: - Как вы, всем довольны? Жалоб нет? Нийл сердечно ответил: - Нет, Глен, все в порядке, спасибо. - Тогда прошу вас отметить, что мы в точности выполнили предписания закона. Наши постоянные клиенты энергично протестуют против того, что вы, цветные джентльмены, являетесь сюда завтракать и портите им аппетит, но тем не менее мы вас приняли и обслужили. А теперь наша убедительная просьба - больше никогда сюда не являться. Глен повернулся и быстро пошел прочь. Нийл еще не успел опомниться, как Дрексель Гриншо, тот самый Дрексель Гриншо, который еще недавно с таким подобострастием кланялся молодому банкиру мистеру Кингсбладу, шагнул к нему и сказал весьма решительно: - Позвольте дать вам добрый совет, Нийл. Найдите себе постоянную работу, будьте почтительны с белыми людьми, знайте свое место, не лезьте, куда вас не просят, и держитесь подальше от таких заведений, как наше. У белых власть и сила, и неразумно восстанавливать их против себя. Вот я отлично знаю, как себя вести с ними; у меня и неприятностей не бывает. Меня никогда не уволят с работы - как вас из "Beaux Arts". - Откуда вы знаете? - Мы, негры, все должны знать, чтобы как-то ужиться в этом подлом белом мире. Образумьтесь, сынок, и оставайтесь там, где вам положено оставаться. Может, если вы прослывете благоразумным негром, со временем ваша дочка опередит вас, как мои меня опередили, и сможет найти себе чистую приличную работу. Конечно, положение цветных должно измениться, _но сейчас для этого не время_. А все эти революционные разговоры и бессмысленны и вредны - и кстати, перестаньте вбивать всякие крамольные идеи в голову Филу Уиндеку. Фил - мой будущий зять, и я не хочу, чтобы вы его совращали! - Я его совра... - Да, вот именно. Вы себя ведете очень неразумно. Поймите, Нийл, - чем вы были раньше, теперь роли не играет. Сейчас вы негр, такой же, как все негры. Берите с меня пример и не искушайте судьбу. А сейчас ступайте. И так уже я рискую многим, стоя тут и разговаривая с вами. "Моя дочь, моя ясная, быстроногая Бидди на "чистой, приличной работе" - может быть, в кухне у Рода Олдвика!" Повинуясь настояниям Софи, он в конце концов отправился на Майо-стрит, к мистеру Вандербильду Литчу, влиятельному цветному члену ордена Лосей, успешно занимавшемуся погребальным делом, страхованием и рулеткой. Мистер Литч принял его в красном с никелем кабинете, в присутствии изящной цветной стенографистки, и холодно разъяснил, что не расположен принимать на работу белых, которые нарочно прикидываются неграми, чтобы пролезть в страховой бизнес. "Ну что ж, тем лучше, если кое-кто из цветных достиг уже такой высокой ступени культуры, что может отшить просителя с не меньшим блеском, чем дядюшка Оливер Бихаус". Он все же нашел в Файв Пойнтс кое-какую сдельную счетную работу, которой с грехом пополам пробавлялся. Работодателями его были два самых преуспевающих чернокожих дельца в городе: Аксель Скагстром, глава компании Лодка-Молния, и Альберт Вулкейп, хозяин прачечной Нек-Плюс-Ультра, люди, никак не подходившие под федеринговское представление о незадачливом негре. Мистер Скагстром, женатый на белой женщине, финке, сам наполовину швед, на четверть негр, на четверть китаец, с примесью индейской и мексиканской крови, - а следовательно, стопроцентный эфиоп, - изготовлял великолепные лодки. Он был набожный лютеранин и весьма неодобрительно относился к "распущенности и лени, чем так часто страдают цветные". Он умилялся собственному великодушию, побуждавшему его держать у себя на фабрике негров наравне с белыми рабочими. Это был типичный американский бизнесмен, отличавшийся от других американских бизнесменов разве только тем, что его меньше интересовали расовые проблемы, и он охотно предоставил Нийлу возможность каждую пятницу работать в его бухгалтерии за самую низкую плату. Альберт Вулкейп был братом Джона и дядей Райана, но особой приязни не питал ни к тому, ни к другому. Они для него были чересчур радикальны. Он не отказывался давать неграм работу в своей постоянно загруженной прачечной на Чикаго-авеню, но так как большинство клиентов у него были белые, то в шоферы и инкассаторы он нанимал только белых. Договариваясь с Нийлом о сдельной бухгалтерской работе, Альберт рассуждал: - Понимаете, все эти идеи о расовом равенстве - вещь, конечно, хорошая, но каждый прежде всего должен думать о себе, верно? Сравните-ка мой текущий счет с текущим счетом Джона! А Райан - учился, учился, а теперь батрачит на ферме! Работая над счетными книгами Альберта или Скагстрома в комнате, где за спиной постоянно трещал телефон, а свет никогда не падал, как нужно, Нийл чувствовал себя совершенно так же, как в бухгалтерии Второго Национального Банка, с той только разницей, что теперешние его работодатели были более предупредительны с ним, видя в нем человека, который еще может оказаться "белым". Впрочем, он, пожалуй, предпочел бы подозрительность мистера Вандербильда Литча. Когда он возмущенно рассказывал Дэвисам о недоверии своих хозяев к неграм, Марта и Аш только смеялись. Аш сказал: - Как этнолог, вы подаете надежды. Единственное, что ускользнуло от ваших наблюдений, - это самая суть. Мы ведь вам уже давно говорили, что никакой разницы нет. Это только вы да гарлемские радикалы настаиваете, что черное дерево всегда лучше березы. Расстаньтесь со своей расовой романтикой! Тем более что и среди наших белых друзей многие считают, что мы тем скорей добьемся популярности и приглашения в члены Федерального клуба, чем больше наших соплеменников сумеют разбогатеть и стать владельцами доходных домов. Правда, ирландцы и евреи веками практиковали этот метод, и без особого успеха, но это еще ничего не доказывает. Всего лишь месяц провел Нийл в поисках работы, но за это время он стучался во столько дверей, что месяц показался ему годом. И все-таки у них оставался хотя бы дом, священный и неприкосновенный - и оплаченный до последнего цента. Нийлу особенно приходилось ценить это теперь, когда у него не было ни службы, ни клуба, ни кружка друзей, где его ждал бы радушный прием, и он часто думал, что если б не дом, Вестл, наверно, не выдержала бы и ушла от него. Почти все вечера они сидели дома, а если шли куда-нибудь, то потом обычно жалели об этом. Так, например. Луиза Уоргейт, миссис Уэбб Уоргейт, всегда казалась Нийлу олицетворением традиций Большого Света - образованная, выдержанная, вдумчивая, она как бы возвышалась над уровнем смертного человечества. (Она была урожденная Остхек из Ютики и познакомилась с Уэббом, когда он учился в Гарварде. Ее положение в обществе было так высоко, что она могла позволить себе ходить как простая фермерша: в садовых перчатках, с веснушками, с ненакрашенными губами. Она парила в сфере, где никогда не слыхали о медсестре Конкорд, или Альберте-прачечнике, или о беленьких коттеджах, купленных в рассрочку.) Как мать Экли, товарища его детских игр, миссис Уоргейт всегда вызывала в памяти Нийла ровную улыбку, прохладную руку и серебряную бонбоньерку с мятно-шоколадными лепешками, но не песни, не домашние булочки, не катание с гор, ничего такого. И вот именно теперь, когда общество заключило Нийла и Вестл в моральный концлагерь, они вдруг получили от миссис Уоргейт любезное приглашение к обеду, чего никогда не бывало раньше. Остынув от первых восторгов по этому поводу, Нийл понял, чем было вызвано приглашение Луизы Уоргейт: она чувствовала себя виноватой, что не сделала для негров всего, что намеревалась сделать, когда уговаривала Уэбба шире применять негритянский труд на своих предприятиях. Нийл уже научился распознавать это беспокойное чувство вины у лучших представителей духовенства и адвокатского сословия. Вестл заметила: - Не могу сказать, чтобы мне до смерти хотелось идти. - Я тоже. Это будет вроде файв-о-клока в морге. Но, пожалуй, мы все-таки должны оценить ее старания. Я знаю, как тебе тяжело, что мы с тобой оказались за бортом так называемого лучшего общества... - Так называемого? - ...и стали отшельниками. Тебе не приходит в голову, что в меру своих жалких способностей я и сам страдаю за тебя? - Нет, нет, я знаю. И я совсем не хочу быть христианской великомученицей на костре. Я справлюсь с этим. Только иногда я думаю, не лучше ли было бы для тебя, если бы... Нийл, нет ли какой-нибудь милой, хорошей цветной девушки, которая могла бы поддержать тебя лучше, чем я? - Может быть, и есть, но я дал обет посвятить свою жизнь тебе и как-нибудь постараюсь не нарушить этого обета. У нее засияли глаза, но так как дело происходило в Гранд-Рипаблик, то вслух она сказала только: - Ладно, Ромео, пойдем! Дом Уэбба Уоргейта на бульваре Варенн над самой долиной Соршей-ривер, построенный в стиле туреньских замков, был еще обширнее Хилл-хауза Берги Эйзенгерца, и в нем было больше башенок, карнизов, фронтонов, декоративных труб на крыше, подъездов, почти-мраморных почти-фавнов, бассейнов, наполненных всяким мусором, контрфорсов настоящих, контрфорсов ложных, висячих садов, флюгеров и окон-фонарей, но меньше книг и картин. В общем - вполне европейский и аристократический дом с украшениями в колониально-лесорубском стиле. Нийла и Вестл принимала с серошелковой грацией миссис Уоргейт и с взволнованной подозрительностью сам Уэбб, как всегда смахивающий на второго могильщика, счетовода или собирателя бумажных ярлыков и резиновых ленточек - недоуменно безмолвного и постоянно объятого тревогой, как бы у него не отняли его сокровища. Они пили коктейли в малой гостиной, и когда Уэбб передавал гостям бокалы, вид у него был неестественно напряженный, словно он боялся, - а вдруг эта черномазая деревенщина кусается. Он веками играл с отцом Вестл в бридж, но на лице у него, казалось, было написано: "Я так мало имел дела с вами, цветными, что даже не знаю, принято угощать вас коктейлями или нет". Столовая Уоргейтов была большая, длинная комната с обнаженными балками, выкрашенными в пурпур и золото, и пестрым плиточным полом. Подавала к столу пожилая горничная-шведка, которой, очевидно, было сделано соответствующее предупреждение, и она подносила блюда Нийлу и Вестл с таким видом, как будто держала в руках корзинки с горячими угольями. Меню состояло из разных окаменелостей, залитых мучными соусами. Гостей, кроме них, не было. Отсутствие Экли и его супруги, о которых подчеркнуто не упоминалось, было ощутимее самого назойливого присутствия. Беседа велась по окольным путям, в обход негритянской темы. Сама Вестл вдруг решительно дернула занавес: - Ужасно смешно, знаете - столько есть чудаков, которые утверждают, будто я вдруг, как по волшебству, превратилась в цветную - да, да, представьте себе, и это наши знакомые, люди, у которых как будто хватает ума подписывать чеки и ходить с маленькой. Бедняжки из Лиги Образованных Молодых Женщин в полном смятении, такого еще не бывало по эту сторону Большого Каньона. Просто взять и выставить дочь Мортона Великолепного они не решаются, и, пожалуй, самым безболезненным выходом будет распустить лигу. Вы со мной не согласны, мистер Уоргейт? - Да... д-да - я понимаю вашу мысль, - пролепетал Уэбб. Он смутно подозревал, что она шутит, а у могущественного Уоргейта, не знающего себе равных в искусстве сбыта сухой штукатурки и щеток из пластмассы в Чикаго, в Венеции и на горе Каймакишалан, всегда начиналось головокружение и боль в глазах при малейшем намеке на шутку. Однако у него были свои обязанности, как у одного из руководителей Национальной Ассоциации Промышленников, и раз уж эти морские свинки сами затронули щекотливый вопрос о вивисекции, он счел своим долгом поддержать этот разговор, чтобы получить Информацию о Новых Веяниях. Он повернулся к Нийлу и сказал доверительным тоном: - Скажите - я, вероятно, проявляю непростительную неосведомленность, - значительно ли усиливается сейчас стремление к политической деятельности среди - э-э, гм - цветного населения? - Право, я не очень в курсе дела, сэр, но думаю, что да. - Вы хотите сказать, что ваш личный опыт позволяет вам в общем и целом прийти к такому заключению? - Да, я... гм... я мог бы сказать, что кое-что я в этом смысле слышал. Больше до таких ораторских высот беседа за весь вечер не поднималась. Спускаясь по мраморным ступеням парадного крыльца, Вестл со вздохом сказала Нийлу: - Вот и еще одно место, где нам больше никогда не бывать. - Да, похоже. - Ну и пусть. Дедушка Уэбба пилил дрова для моего дедушки в Мэне. - Это в самом деле было? - Нет, но вполне могло быть. - Интересно, как Уоргейту удалось нажить столько денег и завести такой дом? - сказал Нийл. - А мне интересно, с чего они взяли, что людей можно кормить брюссельской капустой... Милый, ты не думай, Уэбб даже не хотел принизить тебя. Он просто надутый невежественный дурак. И это неважно, все вообще неважно, кроме того, что есть ты и я. 47 Он был один во всем доме после очередного дня, проведенного в поисках работы. Вестл с Бидди и Принцем ушли к Тимберлейнам - один из немногих домов, где их принимали охотно и без елейной приветливости, которая хуже издевки. Он стоял у западного окна веранды и думал. Почему не уехать отсюда - в столицу или в глушь, где их никто не знает? Нет, Вестл и Бидди (и Принц) слишком привыкли к обществу, их не загонишь в лесную глушь, а Нью-Йорк и Чикаго для них слишком суровы, прямоугольны, мрачны. Всякая квартира покажется тесной после этого дома, где можно и потанцевать и покричать во весь голос, где из окна виден холм Эйзенгерца в последних всепрощающих лучах морозного мартовского вечера. На фоне закатного золота гордо высилась кирпичная громада Хилл-хауза со стрельчатыми окнами и плоской, обведенной балюстрадою крышей вместо уоргейтовских шпилей и башенок. Силуэты сосен чернели на ярко-зеленой полоске неба, над которой повисли оранжево-лиловые облака. Закат и сосны напомнили ему юность и путешествия в лодке по Северным озерам, так близко отсюда, от его родного города. Если прежние друзья и ненавидят его, все же это знак внимания с их стороны, а в Нью-Йорке некому даже послать его к черту. Нет, нужно выстоять здесь, в Гранд-Рипаблик. Он вспомнил, что когда-то мечтал купить Хилл-хауз. В те времена считалось, что его ждет блестящее будущее сверхбанкира. Бидди приезжала бы домой из Фармингтон-колледжа или из Брин Мора, и в Хилл-хаузе вечно толпились бы ее сверстники - молодые Пратты, Уоргейты, Спарроки, Дроверы. Да, как странно, когда-то он мечтал обо всем этом! Что же, теперь его ждут дела поважнее! Хорошо, если удастся отстоять свой коттедж. И он поклялся отстаивать его с упорством и свирепостью своих предков чиппева, чьи вигвамы всего сто лет назад стояли на этих самых склонах. Вестл пришла домой веселая, принялась собирать ужин. Всем было хорошо. После ужина Нийл стал рассказывать Бидди о том, как давным-давно жили необыкновенные люди - назывались они оджибвеи, или чиппева, и устраивали свои становища вон там, на нашем холме, а здесь, где мы сейчас сидим, они, может быть, прятались между скал и стреляли из лука. Бидди пришла в такой восторг, что усадила в кружок всех своих кукол, трехколесный велосипед и слегка упиравшегося Принца, чтобы они тоже слушали. Пока Вестл под страхом самых суровых репрессий укладывала Бидди спать, он снова вышел на веранду. В ярком лунном свете ветви деревьев отбрасывали иссиня-черные тени на снег, испещренный следами Бидди. Все это его собственное, его, и Вестл и их дочки. Здесь им и оставаться из вечера в вечер, всю жизнь. Впрочем, еще один выход они совершили - на сверхинтеллектуальный прием в целях пропаганды расовой терпимости, который Дайанта Марл устроила в студии Брайана Энгла. После этого они окончательно засели дома. В качестве жены Грегори Марла, которому принадлежали обе газеты, выходившие в Гранд-Рипаблик, Дайанта была видной фигурой. Независимо от мужа, она в сорок пять лет считалась авторитетом по части Китая, где никогда не бывала, Джемса Джойса, которого никогда не читала, а также по части пригодности разных кандидатов на политические посты, в особенности тех, которые были совершенно непригодны, и сульфамидов, которые она иногда путала с витаминами. В качестве Говорящей Женщины она умела расправиться с аудиторией не менее энергично, чем любая лидерша в Нью-Йорке или Вашингтоне. В вопросе расовых взаимоотношений ей не было равных. Однажды она завтракала за одним столом с цветной женщиной и так ободрила бедняжку, что та даже заговорила, и притом вполне разумно. (Кроме них, присутствовало еще шестнадцать гостей, а объектом милосердия Дайанты явилась высококвалифицированная лекторша из Антропологического института по изучению Нигерии.) Стоило заговорить о неграх, как Дайанта рассказывала об этом эпизоде, подтверждающем широту ее взглядов; она рассказывала о нем раз сто, не меньше. Газеты ее мужа занимали весьма либеральную позицию по отношению к неграм, в передовых неоднократно проводилась мысль, что нет никаких оснований отказывать неграм в какой бы то ни было работе, лишь бы они сумели ее выполнить не хуже белых. На работу в этих газетах негров никогда не принимали. Дайанта задумала свой вечер, чтобы доказать, что белые и негры могут безо всякого вреда встречаться в обществе, однако она была не столь опрометчива, чтобы устроить его у себя в доме. Она вторглась в студию Энгла, который воплощал в себе местный мир искусства и все еще не терял надежды, что Дайанта когда-нибудь закажет ему свой портрет. Не была она и столь безрассудна, чтобы нарушить правила хорошего тона, а посему не пригласила никаких негров низкого звания, вроде Джона Вулкейпа, служившего всего-навсего дворником в "Таверне наяды" - том самом здании, где была студия мистера Энгла и где помещались также фотоателье, нотный магазин, несколько преподавателей дикции и книжная лавка Ритф Камбер. Дайанта пригласила только таких негров, на приличное поведение которых могла твердо рассчитывать. То были Аш Дэвис и Нийл Кингсблад. Она звала также и Марту Дэвис, которую никогда не видела. Но та отклонила приглашение, чем и доказала, какой, в сущности, неблагодарный народ эти чернокожие. Дайанта мужественно снесла отказ и потом объясняла всем, кто соглашался ее слушать: - Я думаю, что это к лучшему. Мало ли какую неграмотную бабу мог подцепить такой полуобразованный цветной карьерист, как этот Дэвис. Решив даровать Нийлу своего рода светский habeas corpus [гарантия личной неприкосновенности (лат.)], Дайанта горячо взялась за дело. В свою бытность белым дельцом он не пользовался ее вниманием, но теперь интересовал ее не меньше, чем горилла "Гаргантюа", и в том же плане. Нийлу не хотелось идти, но Дайанта пристыдила его капризно-кокетливым тоном: - Ах, бросьте ломаться! Не захотите же вы упустить такую возможность быть полезным вашей расе. Подумайте только, Кингсблад, ведь вы встретитесь с лучшими людьми в городе! Вестл сказала: - Будь покоен, Нийл, я тоже пойду! Я желаю быть на месте и защищать тебя, если Дайанта вздумает совать нос в нашу так называемую "интимную жизнь". В длинной студии, обставленной преимущественно штабелями непроданных картин, собралось шестьдесят человек гостей. Те из них, кто не был знаком с Нийлом и Ашем, допустили несколько досадных промахов, выискивая негров, на которых им надлежало глазеть, и по их милости подполковник Кренуэй отбыл домой раньше времени и в полном негодовании. Их хозяин поневоле, Брайан Энгл, был молодой человек с неудавшейся артистической бородкой, маменькин сынок, но неплохой художник. Нийла он счел заурядным, но Ашу сказал, что он похож на сурового молодого дожа. Вертлявый брюнетик, фотограф Лоренцо Гристад, шепнул Ашу: - Все равно никакой пользы нет от этих белых, разве что работу дадут, верно? Доктор химических наук Коуп Андерсон и его жена Пэйс, к удивлению любознательных туристов и безграмотных богачей, разговаривали с Ашем и Нийлом так, будто они - разумные человеческие существа; такую же позицию заняли доктор Камбер с женой и Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, хотя они все же считали, что негры - это люди, которых встречаешь на заседаниях комитетов. Но пятьдесят из шестидесяти гостей только приглядывались к Нийлу и Ашу и ждали, когда они сделают что-нибудь гадкое и смешное. Не утешила Нийла и первая встреча Вестл с Ащем. Она его ни разу не видала; она знала о нем только то, что Нийл его уважает. Но человека, которому Нийл так горячо пожимал руку при встрече, она могла бы описать примерно так: "симпатичный негр, очень опрятно одетый, возможно - превосходный лакей". Она страшно удивилась, когда Нийл обрадованно сообщил: - Вестл, это мой большой друг - доктор Дэвис. Она подумала: "Доктор? Впрочем, возможно. Говорят, что среди цветных есть и доктора". Она сказала: "Добрый вечер", - не скрывая от Аша, что ей решительно все равно, добрым или недобрым окажется для него этот вечер, и вообще - с какой стати знакомить ее с цветными массажистами? Аш поклонился, не слишком низко, и на том закончилось первое знакомство жены Нийла с его лучшим другом. Виски подавалось в изобилии, куриного салата было вполне достаточно, но посетителям надоело разглядывать экспонаты. Вечер совсем было застыл на мертвой точке, и сдвинул его с этой точки, притом очень энергично и не в ту сторону, куда следовало, только Уилфрид Спод. Вот имя и личность, достойные внимания: Уилфрид Спод, известный тысячам, и притом с самой нехорошей стороны, как Фридди Спод - человек, запросто якшавшийся с самыми неистовыми гениями, самыми непотребными пьяницами и самыми убежденными лесбиянками Таоса, Такско, Вудстока, Минорки, Мюнхена, Кармела, Челси, Гринвич-Вилледжа и Левого берега Сены. Человек, который в Гранд-Рипаблик чужероден, как ехидна, по сравнению с которым Кертис Хавок кажется порядочным, а доктор Дровер - мягкосердечным. Фридди Спод родился в Канзас-Сити, но был писателем. И заметьте, он был не из тех писателей, которых не печатают. Его романы, - прейскуранты адюльтеров, по стилю весьма напоминавшие прейскуранты конторы "Товары почтой", причем все непечатные слова фигурировали в них в полном виде, - эти романы вплоть до второй мировой войны выходили в Париже в издании автора и на средства его жены. У Фридди было испитое грязное лицо, лицо противной старой лошади; шея у него всегда была грязная, под ногтями залежи грязи, а волосы не то чтобы длинные, но никогда толком не подстриженные. Обычно он ходил в плисовой куртке, выглядевшей несколько молодо для сорокалетнего мужчины, а живописную черную шляпу с широкими полями не носил лишь потому, что от него этого ждали, а он любил все делать наперекор. Но он придумал нечто получше: он носил кепку, грязную-прегрязную. А между тем его жена Сьюзен, моложе его на пять-шесть лет, была толстенькая и чистенькая, как курочка. Она была художницей, только не писала картин и не умела их писать. Кроме того, она была двоюродной сестрой Вестл Кингсблад - законной дочерью адвоката Оливера Бихауса. С Фридди она познакомилась в Париже, где "изучала искусство" - занятие увлекательное, но мнимое. У нее не было друзей, по-французски она не говорила и вообще говорила немного. Фридди подцепил ее в кафе "Селект". Он жил тем, что занимал деньги; писал он спустя рукава, зато клянчил добросовестно; он не стеснялся ни выпрашивать самые крупные суммы, ни принимать самые мелкие. У американских дельцов, наезжавших в Париж, он просил пятьсот долларов и брал пятьдесят; у бедных девушек, обучавшихся пению, он просил десять франков и получал пятнадцать. У Сью он при первом знакомстве занял сто франков и в тот же вечер от нечего делать овладел ею. Потом узнал, что она дочь богатого отца, и, не скрывая скуки, женился на ней. После этого он не испытывал к ней ни интереса, ни особого отвращения, а она обожала его, не замечала грязи и считала его завистливое критиканство проявлением ума, а его заборную лирику - литературой. Перед самым вступлением немцев в Париж Споды бежали и с тех пор жили в Калифорнии, шантажируя Оливера Бихауса постоянными угрозами, что, если он будет скупиться, они приедут домой. Время от времени они и в самом деле приезжали, чтобы ему стало ясно, какой будет ужас, если они навсегда поселятся в Гранд-Рипаблик. Сейчас они уже месяц как занимали квартиру-студию в здании "Таверны наяды". Сью бодро стряпала, и добывала деньги, и убирала постель в тех случаях, когда ей удавалось стащить с нее Фридди. Именно потому, что у него был такой зять, как Фридди, Оливер взволновался, когда зять его брата Мортона оказался негром. Просвещенный юрист Оливер не делал разницы между неграми, индусами, американскими индейцами и преступниками, и на его взгляд, хуже и опаснее Фридди был только Нийл. Фридди и Сью собирались вернуться в Париж, как только там станет полегче с питанием. Пока же они терпели отвратительные американские ванные и развлекались, как могли. Сегодня им повезло с развлечениями: представился случай заняться беззащитными черными варварами - Нийлом и Ащем. До негров Фридди не было никакого дела, но он решил не отказывать себе в невинном удовольствии позлить гостей Дайанты. Сегодня он был, как никогда, в форме. Он выпил стаканчик и попытался поцеловать в щеку свою кузину Вестл. Выпил еще стаканчик и во всеуслышание поздравил свою веселую и всегда довольную жену Сью с тем, что хотя бы в лице негра Нийла у нее есть родственник с головой на плечах. Потом выпил еще стаканчик, и еще несколько, и выступил с не предусмотренной расписанием публичной лекцией. Он заявил, что в музыке, скульптуре, сценическом искусстве, боксе и сексуальном магнетизме негры оставили белых далеко позади, и закончил так: - Если вы перестанете драть глотку, может быть, мне удастся уговорить одного из наших цветных гостей объяснить нам, почему люди его расы настолько тоньше и восприимчивее, чем вы, белые буржуа. Аш тихо сказал Нийлу: - Этот болван знает свое дело. Обычно такие сюрпризы нам преподносят женщины. Самый безошибочный способ повредить нам - это перехвалить нас устами какого-нибудь фигляра. Он, кажется, и мне способен внушить отвращение к неграм! Однако Фридди Споду не суждено было безраздельно терзать уши гостей. Хозяйка дома, миссис Марл, правда, не получала закалку на Левом берегу Сены, но врожденная способность высказывать самые здравые мысли так, что людям становилось тошно, была у нее еще сильнее, чем у Фридди. Она просто немного запоздала сегодня, но, выпив малую толику, быстро наверстала упущенное. В Гранд-Рипаблик не говорят про светскую даму, что она - горькая пьяница. Говорят, что она "изредка пропускает рюмочку". Пропустив изрядное количество рюмочек и рюмок, Дайанта вмиг обскакала Фридди. Она умудрилась спугнуть двух своих гостей - судью Кэсса Тимберлейна и миссис Шелли Бансер, которые еще сохранили здравый рассудок, потому что тихо беседовали в уголке и не слушали Фридди. Дайанта подошла к ним и затянула, вложив в свой голос скорбь всего мира: - Право же, я думала, что хоть вы-то проявите минимум вежливости к нашим бедным почетным гостям! Вон мистер Кингсблад и бедный доктор Даш, оба стоят, а вы тут расположились в креслах. Кэсс отыскал свою жену и сейчас же уехал домой. Миссис Бансер обогнала его на две ступеньки и один негодующий возглас. Тогда Дайанта завладела Ашем и стала ласково пенять ему в присутствии двадцати посторонних: - Доктор Даш, я на вас в претензии! Почему вы не запретите цветным женщинам подражать в разговоре нам? Это страшно неудобно. Когда ваша жена подошла к телефону, - кстати, она довольно долго заставила меня ждать! - я подумала, что это какая-нибудь белая женщина, и совсем запуталась. Вы ведь знаете, я обожаю негритянок, они, по-моему, очень артистичны, но зачем, зачем они нас так подводят! Потом она принялась за Нийла: - Все вы, цветные, так изумительно поете спиричуэлс. Это вершина американского искусства. Вот вы, мальчики, и спойте нам какие-нибудь спиричуэлс... Замолчите все, тише! Сейчас наши цветные гости исполнят нам несколько спиричуэлс. - Я их не знаю, - буркнул Нийл. Аш Девис нежно любил негритянские песни и не собирался угощать ими подвыпивших белых. В этих песнях оживали для него те из его предков-индейцев и негров, что устало плелись по старой тропе жажды и страха и тихо пели, чтобы не плакать. Он сказал: - Благодарю вас, миссис Марл, но едва ли я что-нибудь припомню, да к тому же мне пора домой. Дайанта вдруг преисполнилась пьяной жалости к самой себе и стала всхлипывать, не замечая, что съезжает на речь своих предков из лачуги на городской окраине: - А я-то, я-то нынче так старалась угодить вам, черненьким!.. Люциан Файрлок с женой тоже были среди гостей, и она первая не выдержала: - Я настоящая южанка, мистер Кингсблад, но я хочу сказать, чтобы все слышали: доктор Дэвис - самый приятный из наших соседей в Гранд-Рипаблик, лучше всех относится к нашим детям, и меня просто бесит... Сама не знаю, в чем я оправдываюсь, но, честное слово, мне так стыдно! Нийла больше всего беспокоило то, что Вестл и Аш ни слова не сказали друг с другом. По дороге домой он тревожно спросил Вестл: - Ну как тебе понравился доктор Дэвис? - Кто? Доктор Дэвис? Это который? Единственным последствием Случая с Пьяной Благотворительницей было то, что Нийл весь без остатка отдался своей борьбе. Это была его любовь, его меч, его венец, его кара, его победа, его поражение. Это была его прихоть, и это была его молитва и его безумие, его крест и его слава. 48 Они сидели дома, надежно укрывшись от мартовской непогоды, в детской Бидди убаюкивала себя песенкой, и тут раздался звонок и в гостиную вступила Делегация Домовладельцев. То были четверо примерных граждан, всем своим решительным видом показывавших, что они постараются держаться в рамках вежливости, но мягкость проявлять не намерены. В состав делегации входили бывший мэр Стопл, бывшие друзья Дон Пенлосс и Джад Браулер и, наконец, мистер У.С.Вандер, экс-лесоруб, применявший в оптовой торговле лесом испытанные методы дубины и подкованного сапога, - человек настолько же грубый и прямолинейный, насколько Уильям Стопл был нечестный и скользкий. Все они пристроили на лица улыбки, и каждый, кроме плотного мистера Вандера, осторожно уселся на краешке стула. В этой веселой, уютной комнате они выглядели не у места, точно блестящие черные рыбины. Нийл стоял у камина, Вестл, сидя у своего белого столика, с невозмутимо холодным видом вертела в пальцах лиловую авторучку. В качестве группенфюрера почтенный Стопл откашлялся и изрек: - Я тут недавно говорил вам, друзья, что у меня есть для вас на примете домик в Кэну-хайтс. Не домик, а игрушечка, и какой вид! - Что вам нужно? Говорите толком! - резко перебила его Вестл. - К вашим услугам, мэм, и разрешите мне сказать, что я, как никто, ценю и уважаю вашего отца. - Разрешаю, если вам непременно этого хочется. Почтенного Стопла такая неблагодарность начинала сердить. Ведь он самоотверженно явился сюда ради общего блага. Никто не ставил общее благо выше, чем почтенный Стопл, но ему хотелось, чтобы люди это ценили. Однако внешне он сохранял исполненное достоинства спокойствие человека, который постоянно охотится за голосами избирателей и за выгодными сделками. - Всегда готов слушаться вас, мэм. Так вот, последнее время меня тревожит то обстоятельство, что вы, может быть, не вполне хорошо чувствуете себя здесь. - Вандер выразительно кашлянул. - Мне кажется, что Сильван-парк можно без преувеличения назвать образцовым пригородом, но я должен с сожалением констатировать, что здесь очень сильны общественные предрассудки. Сам я следую девизу: "Живи и давай жить другим". Не берусь сказать, чем вызваны эти предрассудки, может быть, виной тому какой-то изъян в нашем религиозном воспитании. Я мирянин и чувствую, что нам не понять задач, стоящих перед духовенством, поэтому нам едва ли пристало... - Довольно философствовать, переходите к делу, - отрезала Вестл. Нийл мысленно примеривался к большой, массивной вазе. - Сию минуту, мэм! Многие в нашем районе не желают иметь соседями цветных, в этом вся соль, или, вернее, вся суть дела. Они не могут понять, что если Нийл цветной, то не по своей вине. И вот результат: растет, я бы сказал, неприязненное чувство по отношению к вам. Так что в другом районе вы, возможно, чувствовали бы себя лучше... и в большей безопасности! Голос его звучал так убедительно, что Вестл перестала дерзить, и он продолжал уже мягче: - Мистер Бертольд Эйзенгерц, некогда владевший всем этим районом, человек в высшей степени достойный, предлагает вам ту же цену, которую Нийл заплатил в свое время, считая, что амортизация дома примерно уравновешивается возросшей стоимостью участка. Я бы сказал, что это очень великодушное предложение, и разрешите мне дать вам совет... - Мистер Стопл, все это мы уже слышали, - сказала Вестл. - Стоит ли опять повторять то же самое? Заговорил Дон Пенлосс: - Знаете, Вестл, мы пришли к вам скорее как ваши друзья, чем как уполномоченные домовладельцев. Но и как таковые тоже. Джад Браулер выпалил: - Нийл, ты представить себе не можешь, каких трудов нам стоит предотвращать - гм - демонстрации со стороны некоторых соседей. Они дошли до точки. Ты играешь с огнем. Они просто не потерпят, чтобы неариец жил здесь и портил общественное лицо всего района. Почтенный Стопл сказал: - Даже подумать страшно, что могут затеять некоторые буяны - устроят вам такой кошачий концерт, что напутают вашу милую дочурку, - а то и хуже. - Мэр, я не люблю шантажа. И шантажистов тоже, - сказал Нийл, а Вестл кивнула. Тогда за дело взялся Вандер. Мистер Вандер не учился с Нийлом в школе, не встречался с ним на вечеринках и не играл в хоккей. Он был старше Нийла на двадцать лет, юность его прошла в лесной глуши, где он питался солониной с фасолью и либо мерз, либо согревался драками, в которых оружием служили топорища. Он любил свою семью и свои капиталовложения, и он не любил негров, а также всех, кто не носил фамилию Вандер. У него был приплюснутый череп, грозный подбородок, жесткие голубые глаза и никаких сентиментальных предубеждений против дубинок, веревок, костров и острых щепок под ногти. Это был дельный лесоторговец, который с таким же успехом мог бы быть дельным капитаном корабля, премьер-министром, палачом или генерал-лейтенантом, и теперь он залаял так авторитетно, что Принц, спавший под диваном, проснулся и залаял в ответ, а Вестл поднялась и, перейдя к камину, стала рядом с Нийлом. - Кой черт шантаж! - сказал мистер Вандер. - Тут не шантажом пахнет, а кое-чем похуже. Вам, видно, и невдомек, до чего люди обозлены, что у них под самым носом разгуливают ниггеры. Взять хотя бы меня. Хорошенькое дело - платишь налоги, как честный человек, а тут оказывается, что какие-то богом проклятые португашки, итальяшки, жиды или черномазые... - Поаккуратнее надо бы выбирать слова, милейший, - пискнул Стопл. - Да ну, эти ниггеры ко всяким словам привыкли. Вестл за руку удерживала Нийла и вдруг, рассмеялась - в тоне мистера Вандера зазвенела грусть. - Честное слово, сил больше нет, меня в городе совсем засмеяли! "Так вы, оказывается, живете в негритянском районе, может, вы и сами ниггер?" - этакие, знаете, милые шуточки. Я раз в Чикаго слышал, как один рабочий жаловался - он работал землекопом, а счетоводами у них были ниггеры, - так он говорил: "С души воротит, - ниггер сидит себе за столом, а ты изволь спину гнуть с лопатой!" И я его понимаю, ей-богу! Действительно, с души воротит, и неправильно это, чтобы вы, негры, жили не хуже меня, когда мне таких трудов стоило выбиться в люди. Как хотите - несправедливо это, и, как хотите, - я этого не потерплю! Стопл опять заколыхался - надутый воздушный шар, который все взлетает и падает и сам этому удивляется: - Полно, полно, брат Вандер, вы, верно, встали сегодня с левой ноги. Но и вам, Нийл, не стоило говорить о шантаже. Где это видано, чтобы шантажист сам навязывался с деньгами? Вы, я вижу, не цените нашего расположения. Я еще сегодня говорил жене: "Полина, не ожидал я от мистера Эйзенгерца такого великодушия. Конечно, он дипломат и светский человек, но все ж таки, - говорю, - в глубине души всякий Эйзенгерц дрожит за свои денежки, сколько бы он ни покупал французских картин". Да сказать вам по правде, Нийл, я думаю, что здесь не обошлось без моего влияния, но я был просто поражен, когда он выразил готовность полностью вернуть вам покупную цену, наличными, немедленно, без всяких там "но" и "если". Таким образом, согласившись на его предложение, вы не теряете ни цента. Но помните, если к вам еще раз придет делегация, состав ее может быть иной и отношение не такое дружелюбное, - и тогда вы скорей всего рады будете продать дом куда дешевле. Вандер проворчал: - Скорее всего рады будете ноги унести, не то что еще о деньгах думать. Нийл сообщил Вестл: - А все-таки я его ударю! - Не надо! Ведь он этого и добивается! Вандер сказал со смешком: - Правильно, Кингсблад, разомнемся малость, а? Вестл крепко держала руку Нийла. Стопл умасливал их: - Успокойтесь, друзья, успокойтесь. У нас же деловой разговор. Так вот, Нийл, по истечении суток я вам предложу гораздо более низкую цену, но до тех пор вы можете известить меня по телефону в любое время дня и ночи... Что ж, джентльмены, кажется, все ясно, но я хотел бы перед уходом заверить Нийла и его женушку в наших самых теплых чувствах. Всего хорошего! Сюда, джентльмены. Вестл бросилась ему на шею: - Милый мой, милый Нийл! Я начинаю понимать своей глупой головой, что все это значит. Плюнь ты на этих доморощенных нацистов. Мы никуда не уйдем. - Но ты понимаешь, чем это грозит? - Ну и пусть! Тень Софи Конкорд печально улыбнулась Нийлу, и благословив его, растаяла. Нийл сокрушался: - Почему ты не дала мне побить Вандера? - Тебя бы арестовали, дело попало бы в газеты, и это был бы прекрасный козырь против нас. А кроме того, - добавила она рассудительно, - я думаю, что мистер Вандер одолел бы тебя, а я вовсе этого не желаю. Ты мне нужен. Ну, Нийл, теперь мы будем жить по-настоящему, хоть бы это и стоило нам жизни! 49 Но на следующее утро Нийл снова брел по улицам, стараясь не поскользнуться, и ему было холодно и тошно. Сейчас он не мог себе позволить роскошь ломать ноги, - они должны были носить его, пока он не найдет работу. И совсем неожиданно в этот мартовский день он получил работу. Он зашел в садоводство Брандля на Белтрами-авеню купить Вестл пучок крокусов. Уютный маленький баварец Ульрих Брандль, который продавал ему орхидеи в дни былого величия (белое кашне и белые лайковые перчатки, улыбка и вечерний туалет Вестл и "все, чем белый человек живет"), встретил его приветливо: - Ах, капитан, доставьте мне удовольствие, позвольте подарить вам этот букетик. Я слышал о вашем мужестве. Я это понимаю, потому что родился немцем, и хотя я ненавидел Гитлера и всяческое угнетение и тридцать пять лет был добрым американцем, все же, заходя в бар выпить кружку пива, я часто слышу: "Единственный хороший немец - это мертвый немец". Предрассудки всегда одинаковы. Разрешите пожать вашу руку. - А работы у вас случайно для меня не найдется? - Возможно, ч