то и найдется. Мне было бы очень лестно, если бы вы у меня работали. Так Нийл стал продавцом в цветочном магазине, хотя в цветах и обращении с ними знал толк меньше, чем кто бы то ни было, кроме разве Хэка Райли с Майо-стрит. Но он очень старался, и покупатели, казалось, не приходили в ужас оттого, что их обслуживает негр. Влажная жара, золоченая фольга, стопки гладкой папиросной бумаги - все это давало отдохновение после многомильных хождений по заводам и жестких стульев перед дверью хозяйского кабинета. Целыми днями он вел дружелюбные споры с мистером Брандлем, который поносил всякие предрассудки и нетерпимость и сам, как выяснилось, относился терпимо ко всему на свете, кроме англичан, евреев, бразильцев, ирландцев, мормонов, жевательной резинки, цветов подсолнуха, Генриха Гейне и двухместных автомобилей. Но на свою пенсию и на жалованье, которое ему предстояло получать у Брандля, Нийл не мог содержать дом, ставший для него последним символом независимости и самоуважения. Нужно было заняться - чем? И тут его предали в собственном доме. Последнее время он совсем перестал понимать, как ему быть с родственниками, и в его отношении к ним своеобразно мешались юмор и глубокое сознание вины. Раза два-три в неделю он навещал мать и Джоан и видел, что они превращаются в отшельниц. Он говорил себе, что не он, глупые предрассудки сделали их неграми, но для него это было слабым утешением, а для них и подавно. Сестра Китти Сэйворд теперь не находила для него других слов, кроме: "Да, что такое?" Из всей семьи только в кузине Пат Саксинар великое событие пробудило задор, а может быть, и радость. Она переселилась в учительское общежитие в Саутвест-энд, много работала и, видимо, не жаловалась на судьбу - она была хорошая женщина - только порядочная женщина может быть такой хорошей. А брата Роберта ему приходилось избегать - очень уж враждебно относилась к Нийлу Элис, во всем слушавшаяся своего брата Харолда В.Уиттика. Она была скверная женщина - только порядочная женщина может быть такой скверной. В марте она начала дело о разводе, обвинял Роберта в жестокости, оскорблении и обмане, поскольку он до женитьбы не сообщил ей, что он "цветной". Когда Нийл пришел с этой новостью к Вестл, та отозвалась не сразу. С мужской точки зрения она была недостаточно возмущена, но все же высказалась: - Эта Элис всегда искала в браке только выгоды. И все ее родственники донимают ее, чтобы она от него ушла. Я-то знаю. Послушать моего отца и сестру, так я их предала тем, что не хочу от тебя уйти. Но до сих пор мне удавалось от них отбиваться. Не могу я вырвать тебя из сердца, из души, из тела. Ох, Нийл! Так бывало в начале их брака, когда их внезапно, посреди разговора, бросало друг к другу. Он чувствовал, что она натянута, как струна, ее глаза улыбались ему, ничего, кроме него, не видя, губы были полуоткрыты, дыхание прерывалось. Он шагнул вперед, и они приникли друг к другу, словно их тела жили своей особой жизнью, над которой они не были властны. Он понял, что бессознательно она впитала в себя легенду о том, что все негры, даже конторские служащие и усталые, нервные мужи науки, наделены исключительной мужской силой, и что эта новая вспышка страсти - плод самовнушения, будто ее сжимает в объятиях потомок Ксавье Пика, к тому же никогда не существовавшего. Но сейчас психологические изыскания были не ко времени, и он поцеловал ее, а она глубоко вздохнула. Раз она решила остаться с ним, подумал он, ей следует занять свое место рядом с Мартой Дэвис и Коринной Брустер. Преданность жены, обожание дочки, дружба Аша, да если Вестл подружится с Мартой, - чего еще желать человеку? Он сказал, что хотел бы пригласить Аша и Марту к обеду. Вестл поморщилась: - Ты думаешь, это будет правильно? Я не сомневаюсь, что они прекрасные люди, но, может быть, им будет неловко? Может, это нетактично по отношению к ним? - Аш - известный химик, в Париже они обедали у Рица с профессорами Сорбонны, так, авось, как-нибудь выдержат нашу роскошную обстановку! - Не кричи на меня. Пожалуйста, приглашай их, если тебе так хочется. Но откуда ты знаешь, что они обедали с профессорами у Рица? Они что, хвастаются такими вещами? - Аш и Марта никогда ничем не хвастаются! А насчет Рица я просто думаю... - Что за интерес сорбоннским профессорам приглашать на обед доктора Дэвиса? Разве он такой уж знаменитый химик? А если так, что ему за интерес обедать у нас? Мы-то из химии только и знаем, что в кофе лучше не класть соли. - Я говорил тебе, для меня он не только химик. - Ты этого не говорил, но пусть будет так. - Для меня он прежде всего - самый обаятельный человек, какого я знаю. - Ты забываешь, что я с ним знакома. Он как будто очень приятный и воспитанный, но никакой такой особой обаятельности я в нем не заметила. - Заметила бы, если б посмотрела внимательно. - Возможно, возможно. Что ж, пригласим их сюда, и я на них обоих посмотрю очень внимательно. Нет, добра этот разговор не предвещал. И Аш в ответ на приглашение сказал по телефону: - А вы уверены, что миссис Кингсблад это будет по душе? Дэвисы явились - прекрасно одетые, безупречно любезные, но до того сдержанные, словно присутствовала только их внешняя оболочка. Почти все время они ограничивались ответами на замечания Вестл, а поскольку замечаний было мало, то и отвечать почти не требовалось. Нийлу одному пришлось поддерживать разговор, а он не отличался изобретательностью. Вестл была ужасна. Ее вежливость не знала границ, она соглашалась со всем, не слушая того, с чем соглашается. - Вероятно, президенту доставляют немало хлопот все эти забастовки, - начал Нийл. - Ну, конечно... Ты что сказал - забастовки? - пробормотала Вестл. - Да, уж эти забастовки... - заключил Аш. Перед обедом Аш и Марта послушно взяли по коктейлю, но так и не допили. "Точно бедные родственники, подлаживаются", - злобно шепнула Вестл Нийлу. Он сам обдумал меню и накрыл на стол, но обед сготовила Вестл, и хотя Марта робко предложила ей свою помощь, подавала одна, взглядом говоря Нийлу: - Ну что, мой господин, довольны вы тем, как смиренно я прислуживаю этим темнокожим втирушам? Когда разговор совсем замер и никто не подхватил реплик Нийла относительно воздушных сообщений и студенческой баскетбольной команды, Аш встрепенулся и со знанием дела заговорил о будущем пластмасс. - В быту они находят себе почти безграничное применение, - сказал он. - Скоро появятся пластмассовые спальни, как для сказочных принцесс, - скрытый свет, прозрачные кровати и шкафчики, - по сравнению с этим нынешняя кричащая роскошь покажется мещанской. - Вам, значит, не нравится, когда у людей есть красивые вещи? - сказала Вестл, и эта тема разговора тоже отпала. Когда они пили кофе в гостиной и все мучились, нетерпеливо ожидая конца неудачного фарса, в нарушение всех запретов появилась Бидди в пижаме. Она остановилась перед Ашем и протянула вежливо и озабоченно: - Ой, у вас лицо грязное! Даже Вестл вздрогнула, но Аш только улыбнулся: - Нет, дружок, это у меня просто загар. - Вы ездили загорать во Флориду? Мои куклы только что вернулись из Флориды. Они жили в Палм-Бич, они говорят, что там очень дорого. А может, вы пили слишком много кофе? Мама говорит, если я буду пить кофе еще до шестнадцати лет, я тоже вся стану коричневая. А мне не хочется. Вам ничего, что вы весь коричневый? Она спросила это с живейшим интересом, а потом, не замечая укоризненной мимики матери, забралась на колени к Марте и прилегла головкой ей на плечо. Вестл ничего не осталось, как изобразить на лице умиление. Аш посмотрел на нее внимательнее, чем прежде, потом бросил на Бидди взгляд, в котором светилась настоящая любовь, и сказал: - Нет, малышка, я бы ничего не имел против моего загара, если б не было на свете стольких людей, которые не выносят солнца. Они предпочитают погреб и анемию. - Что такое немия? - спросила Бидди. С игривостью, достойной венской оперетты, Вестл прощебетала: - Ну, деточка, беги в постельку и не приставай к доктору и миссис... мм... Дэвис. Гости сумели распрощаться до кровопролития. Вестл рыдала: - Я знаю, знаю, что держала себя безобразно, но я просто не могу, Нийл. Что ты негр - это мне ничего, потому что я все-таки не совсем в это верю, наверно, тут что-то не так. Но этих людей и вообще цветных я не перевариваю, и лучше мне не стараться. - Послушай, ты! - Не ори! - Ты сама виновата. Таких умных и воспитанных людей, как Аш и Марта, редко встретишь, если бы ты только дала им возможность... - В том-то и горе! Меня с детства приучили считать, что негры смешные, всегда танцуют, улыбаются и говорят: "Ах, дай вам бог здоровья, мисс Вестл, вы, белые господа, так добры к нам, черным". Но этот Дэвис видит во мне только глупую бабу, которая ничего не смыслит в химии и в экономике. Погреб и анемия, скажи пожалуйста! Ох, я знаю, что говорю не то, но не лежит у меня к ним душа. А раз не лежит душа, я сейчас ничего не могу, потому что у меня опять будет ребенок. Когда неумеренные восторги Нийла ясно показали всю глубину его тревоги, Вестл сказала очень серьезно: - Не будем притворяться, что появление этого нового человека мы встретим с радостью. Для меня это ужасно, просто ужасно! Мне сегодня весь день хотелось убежать куда-нибудь, где меня никто не знает. Думать не могу о том, что произведу на свет негритянского младенца! Бидди - совсем другое дело, я почему-то уверена, что она не такая. Но черный ребенок - нет, это выше моих сил. Я хочу аборт, и не хочу, и не буду делать, и - я с ума сойду! Она проплакала всю ночь. Испуганная Билли приходила узнать, "чем полечить бедную мамочку", а Нийл лежал на своей кровати, провожая глазами скользящие по потолку полосы света от проезжающих автомобилей. 50 То была Маленькая Женщина Всех Времен, очень милая и добрая женщина, помощница мужу и сыновьям во всех их честолюбивых начинаниях, среди которых было очень много вредных. Она пекла булочки для соседских ребят и любила слушать по радио глупые рассказы с продолжениями, она была доброй прихожанкой и приветливой соседкой. Она верила всему, что ей говорили ее священник, ее депутат и тот безымянный оракул, что выдумывает моды на обувь и косметику, и не кто иной, как она, испокон веков санкционировала и оправдывала существование всех прожорливых армий, всех пышных церквей, судов, университетов и "хорошего общества", все войны и бедствия на земле. Маленькая Женщина Всех Времен заговорила и сказала так: "Я ничего не смыслю в антропологии, этнологии, биологии и прочей скучной ученой материи, и что бы вы ни утверждали, сколько бы ни ссылались на всякие толстые книги, я скажу одно: в конце нашей улицы, в том доме, где козы, живет негритянская семья, так вот я знаю и вам говорю, что негры безусловно хуже нас, и я не потерплю, чтобы они работали в тех магазинах, конторах и банках, где мне приходится бывать. Я, конечно, желаю им всяческих благ, лишь бы они знали свое место. А если кто и говорит, что цветные точно такие же люди, как мы с вами, так стоит ли слушать этот безграмотный вздор, - они сами не верят ни одному своему слову! Я - Маленькая Женщина Всех Времен, и под моим изящным каблучком пребывают все троны, и сабли, и митры; для моего приятного голоска слагаются все песни, и все сказки сочиняются для того, чтобы мне не было скучно по вечерам; везде, где народ собирается на совет, а мужчины и женщины любят и трудятся, властвуют узы, обряды и толкования, одобренные священными законами, которые поведал мне отец - весьма достойный человек; будь он жив, он не потерпел бы всей этой чепухи, которую распространяют всякие безответственные люди, а ему эти законы поведала его мать, а ей - ее пастор, а ему - его епископ, а ему - его мать, а ей - медиум, узнавший о них во время спиритического сеанса из разговора с самим господом богом. Что ни говорите, а итальянцы - жулики, безработные - лентяи, негры - бездельники, евреи - ловкачи, а всемирное государство противно человеческой природе и принципам, которые провозгласил Джордж Вашингтон, и не хочу я больше слушать этот вредный вздор, и я - Герта, Изида, Астарта и технический секретарь ДАР - утверждаю, что когда всякую цивилизацию сгладит всеобъемлющая благопристойность смерти, тогда повсюду все будет мило и прилично и никто больше не будет задаваться и умничать, а сейчас давайте выпьем еще чашечку кофе и кончим этот разговор". 51 Аш сказал по телефону: - Нет, что вы, ваша жена очень тронула меня вчера, она так старалась держать себя с нами непринужденно. Вы будьте готовы к тому, что она еще не скоро увидит в неграх обыкновенных людей. Я вот сорок лет стараюсь, а до сих пор не совсем свыкся с мыслью, что я не американский гражданин, не отец семейства, не химик, а негр. А теперь забудьте об этом, потому что затевается нечто очень серьезное. Так Нийл впервые узнал от Аша про Сант Табак. Он примчался с работы домой, расспросил, как себя чувствует Вестл (она чувствовала себя вполне нормально и рассердилась, что ей предлагают чувствовать себя как-то особенно), потом позвонил Ивену Брустеру и Коупу Андерсону и собрал следующие сведения. Организация Сант Табак была только что создана в Гранд-Рипаблик и имела все шансы распространиться на другие города Севера. Ее тайной целью было прогнать возможно больше негров обратно на Юг. Будущим ее членам, полагавшим, что она похожа на Ку-клукс-клан, основатели разъясняли: "Нет, никаких насилий не будет. Напротив, мы хотим защитить цветных от их же безответственных вожаков, которые подстрекают их к беспорядкам по указанию Кремля. Мы не допустим линчеваний и даже избиений, разве что эти идиоты сами умудрятся обозлить полицию. Наша программа вполне благожелательная и конструктивная: добиться, чтобы всех негров, захвативших на Севере работу белых людей, уволили, а новых не нанимали". В эту пропаганду экономического убийства было вложено много остроумной выдумки. Название Сант Табак было составлено из первых букв девиза "Сомнем авангард негритянского террора, трави агитаторов, бей агентуру красных". Руководящие должности распределили между собой мистер Уилбур Федеринг - "Большая Гавана", мистер Уильям Стопл - "Малая Гавана", мистер Рэнди Спрюс - "Панатела"; казначеем был "Кожаный кисет" - мистер Нортон Трок из Национального Банка "Блю Окс". В правление входили мэр Эд Флирон, доктор Кортес Келли и его преподобие доктор Джет Снуд. Вдохновителем крестового похода был Федеринг, но шутливые титулы изобретали Рэнди и поборник Рекламы как Новейшего Искусства мистер Харолд В.Уиттик, которым пришла в голову забавная мысль - выдумать португальский остров Сант Табак, где были впервые найдены кусты табака и не разрешалось жить ни одному цветному. Многие из крестоносцев носили жетон с изображением монаха, курящего трубку, однако деятельность их была серьезнее, чем их ритуал, потому что все они были солидные дельцы, а местная аристократия, представленная членами Федерального клуба, хоть и считала ниже своего достоинства вступать в организацию, охотно помогала ей деньгами. Во главе ее стояли надежные, энергичные люди, умеющие молчать, понимающие толк в стратегии, и тем не менее каждый их шаг становился известным в негритянском мире раньше, чем о нем узнавали участники. Контора Рэнди Спрюса, где разрабатывались планы, помещалась в здании банка "Блю Окс", а Клот Уиндек, отец Фила, служил в этом заведении лифтером и ведал очисткой всех корзин для бумаг. Ивен Брустер высказал Рэнди Спрюсу соображение, что негров выгоднее принимать на работу, чем бесплатно содержать в больницах и тюрьмах, но Рэнди было некогда слушать какого-то горлана-проповедника. Нельзя сказать, чтобы Сант Табак, при всем его размахе, явился единственным виновником увольнений негров в Гранд-Рипаблик. Большую роль здесь сыграло возвращение демобилизованных, забастовки, переход военных заводов на изготовление подтяжек и распространенное мнение, усердно подогреваемое комиксами и радио, будто негры забавны, но непроходимо глупы; все это вместе, в полной гармонии, привело к эпидемии увольнений рабочих-негров, которая вспыхнула 1 апреля. Началось с Уоргейта, где выбросили на улицу двести темнокожих рабочих. Администрация объяснила им, что их оставляют без куска хлеба исключительно потому, что с прекращением военного производства несколько цехов на заводе Уоргейта закрываются на неопределенное время. Две-три недели спустя некоторые из этих цехов снова заработали под новыми названиями и целиком укомплектованные белыми рабочими. В Файв Пойнтс не сомневались, что к концу года Уоргейты не оставят у себя ни одного негра. Увольнение не вызвало демонстраций протеста. Безработные собирались кучками на углах улиц, стояли бездомные, испуганные, рассказывали друг Другу о каком-то мифическом городе, где - "мне один тут говорил - берут на работу нашего брата". Среди шестисот негров, работавших у Уоргейта, был и химик по имени Аш Дэвис. Аш весело сказал Марте и Нийлу: - Если меня уволят, двадцать монет в неделю я, наверно, смогу заработать - буду живой рекламой какого-нибудь средства для выпрямления вьющихся волос. Простодушный Нийл изумился: - Не отпустят они вас. Да ваши открытия дадут им сотни тысяч долларов! - Верно, только они этого не понимают. Они думают, что я просто развлекаюсь чистой наукой. Юг нажил десятки миллионов на работах Карвера о земляном орехе, а Карвера все же не пустили с парадного хода. Вы, белые, идеалисты. Вы ставите принцип выше наживы, принцип ненависти ко всему неизвестному. Впрочем, как знать. Меня могут оставить у Уоргейта мести помещения. Я очень чисто подметаю пол. - Или еще, - весело подхватила Марта, - ты можешь стать рассыльным, как большинство наших, у кого есть высшее образование. - Ну, это едва ли. Доктора философии, которых берут на должность рассыльных, должны говорить по крайней мере на семи языках, а я говорю только на трех. Тут к ним зашел Дрексель Гриншо. - Слышали об увольнениях у Уоргейта? - спросил Аш. Дрексель принял важный вид. - Слышал, конечно, но я не так волнуюсь, как вы, молодежь. Наш народ много чего пережил, даже на моей памяти. Да точно ли это несчастье, как некоторые говорят? Вспомните, ведь те, кого увольняют, - это по большей части цветные батраки, прямо с Юга, из захолустья - грубые неучи, деньгам цену не знают, я бы сказал - типичные иммигранты. Здешним старожилам, вроде Альберта Вулкейпа и меня, очень повредило, что белые _нас_ равняют с этой скотиной. Жаль их, конечно, но лучше пусть уезжают к себе на Юг. - Я ведь тоже иммигрант, - заметил Аш. - Вы другое дело. Вы здесь нужны. - Кому, хотел бы я знать? Дрексель горделиво поднял голову. - Таких цветных джентльменов, как мы с вами, белые рады держать на работе. Мистер Тартан мне часто говорит: "Мистер Гриншо, просто не знаю, как бы мы без вас справлялись тут, в "Физолии", и обслуживали наших лучших клиентов". А я ему говорю: "Делаю все, что могу, сэр", - а он говорит: "Знаю, и мы это ценим". Да у меня среди белых сколько угодно друзей. Только я-то не какой-нибудь дядя Том. Мною помыкать нельзя. Вы, нынешняя молодежь, не понимаете белых. Сумеете вы быть им полезны, так и обращение с вами будет хорошее, а если у них появилось вроде как предубеждение против вас, так виновата вся эта черная сволочь. Мы вот здесь в прежнее время как хорошо жили с белыми. Дочки мои росли вместе с самыми приличными белыми детьми, и в церкви меня встречали не хуже других прихожан. А теперь белым опротивело, что всякие скандалисты и нахалы держат себя так, будто они не хуже белых. От нас одного хотят - смирения, а смирение - главная добродетель, ведь так и в библии сказано. Они не слушали: они слышали рассуждения Дрекселя Гриншо уже много раз. Им был дорог этот представительный старик, отец их приятельницы Синтии Вулкейп; благородный лакей благородных господ, южный денщик полковника-южанина. В те дни на Крайнем Юге подвергся линчеванию демобилизованный негр. С низовьев Миссисипи к Хауордскому юридическому колледжу, к ночным клубам Гарлема бежала волна ужаса: "В другой раз это может случиться и со мной", - и по ночам негры - будь они коммунисты или ревностные католики - с опаской озирались на улице. Аш Дэвис и Шутар Гауз, Дрексель Гриншо и доктор Дариус Мелоди, так же как и Хэк Райли, услышали страшную новость в тот же день, и в их стоне "Доколе, о господи?" звучала не только жалоба. А негр по имени Нийл Кингсблад растерянно смотрел на свою жену и содрогался: "Это могло бы случиться с нами, вот здесь, сейчас". Увольнения негров с заводов Уоргейта и с других более мелких предприятий продолжались изо дня в день. С каждым днем все больше народу толпилось на углах Майо-стрит, все громче раздавался ропот, и власти предусмотрительно направляли туда больше полисменов - и время от времени в полисменов летели камни - тогда полисменов посылали еще больше - и одного негра пристрелили, а четверых арестовали - и тогда с третьего этажа на голову полисмену свалился кирпич - и Федеринг сказал: "Что я говорил? Вступайте в Сант Табак", - и негров стали быстрее увольнять с заводов Уоргейта, из коксовой компании "Аврора", с трикотажной фабрики Киппери, с элеваторов, из железнодорожного депо - и толпы на углах становились все беспокойнее - и на Майо-стрит посылали еще и еще полисменов per omnia saecula saeculorum [и так до скончания века (лат.)]. Среди лидеров белых профсоюзов одни протестовали, другие помалкивали, третьи бурно радовались. Потом Аш Дэвис получил от Дункана Браулера прекрасную характеристику и сообщение, что он уволен. Ему ничего не сказали заранее. В пятницу вечером он вернулся с работы и нашел у себя дома письмо. Прочитав его, Аш на целый час потерял выдержку светского скептика и превратился в растерянного и воинственного безработного. Он послал запросы в несколько фирм в восточных штатах, где знали его квалификацию. В ответах говорилось, что с фронта возвращается очень много белых химиков, а кроме того, есть опасения, что нынешний персонал откажется работать с неарийцем. Ну что ж, доказывал он Марте, пожалуй, лучше ему заняться преподаванием, чем снова работать на какого-нибудь хозяина. Он не получил работы ни в одном белом колледже, даже в том, где ему когда-то собирались дать почетную степень. Среди университетских преподавателей попадались негры, пожалуй, даже чаще, чем раньше, но Ашу это счастье не досталось. Ректоры колледжей ласково отвечали - если вообще удосуживались ответить, - что, хотя сами они свободны, абсолютно свободны от предрассудков, весь их штат просветителей, вероятно, откажется работать с темнокожим. Через много месяцев, уже после отъезда в Нью-Йорк, Аш продался в рабство захудалому негритянскому колледжу на Крайнем Юге, оклад 1800 долларов в год и дом для жилья, только дома еще не было. Потом Фила Уиндека уволили из гаража. Потом уволили Дрекселя Гриншо. 52 Глен Тартан вызвал к себе Дрекселя Гриншо и забубнил: - У меня для вас плохие новости, друг мой, но предупреждаю: моей вины тут нет. Хозяева решили изменить курс и впредь держать в ресторанах только белый персонал, так что вы понимаете... Но мы все от души желаем вам счастья, и я продиктовал такое рекомендательное письмо, что у вас прямо-таки дух захватит. Если многоречивый Дрексель и сказал что-нибудь в ответ, никто этого не слышал. Он хотел повидать владельцев отеля "Пайнленд", но у них не нашлось для него времени. Это были доктор Генри Спаррок и миссис Уэбб Уоргейт, широко известная как Искренний Друг Негров. Доктор Спаррок был по горло занят сбором средств в пользу Красного Креста, а миссис Уоргейт - в пользу лиги "Пустите детей приходить ко мне". Дрексель забился в трехкомнатный домик, где он жил со своей дочерью Гарнет, и от стыда неделю не выходил на улицу. Он знал, что неучи из Техаса и Арканзаса, вышвырнутые с заводов Уоргейта и слоняющиеся возле закусочной, будут смеяться над ним. Гарнет простилась с Филом Уиндеком и уехала работать в Чикаго. Дрексель продал дом и перебрался к другой своей дочери, жене Эмерсона Вулкейпа. Ему все не нравилось: как она готовит, как стелет постели, ухаживает за ребенком, - и он не мог удержаться от замечаний. Он решил - без подсказки с ее стороны, - что днем ему лучше не бывать дома. Он поступил лакеем в скверный ресторанчик, откуда его через неделю уволили, потому что он критиковал решительно все, вплоть до непомерно высоких цен. Альберт Вулкейп предложил помочь ему открыть собственную столовую, но Дрексель вдруг убоялся ответственности. Несколько месяцев он просидел на крыльце у Эмерсона, размышляя о том, запомнят ли безмозглые белые лакеи, которые теперь работают в "Фьезоле", что мистер Рэнди Спрюс кладет в кофе четыре куска сахару и прочие вещи в том же роде, понятные только ему, Дрекселю. Дрексель умер один, скоропостижно, во время летней грозы. Гарнет приезжала на похороны и окончательно отказалась от мысли вступить в брак с Филом Уиндеком, который теперь в компании с Шугаром Гаузом переправлял в Оклахому виски. Сейчас Гарнет - стенографистка в Чикаго и живет одиноко и целомудренно, - это она-то, женщина, созданная для любви! Когда последнего лакея-негра в "Фьезоле" заменили белым, Рэнди Спрюс с довольным смешком сделал новую запись в сант-табакских анналах. Бедный скудоумный Рэнди, который вскоре после того попал в скверную историю с молоденькой телефонисткой и скрылся из города. Он стольким людям причинил вред, и все по недомыслию. Если б он хоть раз спросил себя, за что он ненавидит негров, вероятно, оказалось бы, что он их вовсе не ненавидит. Он ни одного негра не знал лично. У него были самые благие намерения. Сейчас он, говорят, занимает отличное место в парфюмерной фирме "Атомная бомба". В тот год в апреле выдавались дни, которые даже в Гранд-Рипаблик можно было назвать весенними. Нийл, насвистывая, возводил в витрине пирамиды из горшков с ранними нарциссами и чувствовал себя так, будто всю жизнь был энтузиастом-садоводом. Лицо мистера Брандля выражало тревогу, когда он просматривал утреннюю почту и вел по телефону таинственные разговоры, во время которых отвечал только: "Да" и "Понимаю". Потом он долго тер руки, ерошил свою седую шевелюру и наконец решился: - Нийл, я слышал, что вы дружите с неким доктором Дэвисом, а он опасный агитатор, негр. Не хочется мне обижать вас, но я со времени войны знаю, к чему приводят сплетни и слухи. Все мое дело может пойти прахом, а у меня на руках старуха жена. Нийл вздохнул: - Хорошо, Ульрих, я ухожу. Дайте знать в Сант Табак, что вы меня уволили. Мистер Брандль горевал: - Я вам напишу прекрасную рекомендацию для представления на новое место. - Какое?.. Вестл не очень удивилась, когда он вернулся домой около одиннадцати часов утра, безработный отец семейства. - Не грусти. Я этого ждала. Теперь я сама поступлю на работу и буду работать до самого рождения Букера Т. - Где? - Я уже говорила с Леви Тарром, в "Эмпориуме". Сначала я буду не за прилавком, а в подсобной. И не вздумай разыгрывать оскорбленную мужскую гордость и отговаривать меня. Нам деньги нужны. - Я и не собираюсь ничего разыгрывать. Я знаю, что нужны. Во время войны он видел стольких женщин в военной форме и в комбинезонах, что отпускал жену на работу без того чувства стыда, какое испытал бы на его месте отец, но все же он заботливо осведомился, как подобает белому джентльмену: - А Букеру Т. это не повредит? (Они не сговаривались об этом условном обозначении для будущего младенца, и, в сущности, оба были против такого эксцентричного имени. Оно выбралось само и держалось крепко.) - Нет, он у меня здоровущий. И у них там при магазине есть врач. - Продавцы будут изводить тебя как жену цветного. - Не будут. Я их сама изведу. Я не такая терпеливая, как вы, капитан! А твоя мама - она, когда нужно, герой-женщина - обещала брать Билли из детского сада и оставлять у себя до моего возвращения. Ничего, будет не так плохо. А когда-нибудь... Я все думаю: эта свистопляска вокруг тебя не может не прекратиться. Разве мы не живем в Стране Свободных? Мне так говорили. Пройдет год-другой, ты опять будешь зарабатывать кучу денег, а я смогу оставаться дома с Билли и Букером и, полулежа на новой тахте, очень томно говорить моей горничной: "Анзолетта, принесите мне лак для ногтей и, будьте добры, взгляните в окно, как там маленький мистер Букер играет со своим вертолетом". Ах, Нийл, ведь когда все это кончится, он будет белый-белый, правда? Она и в самом деле пошла работать к Тарру. Очевидно, она работала быстро и с умом, потому что вскоре уже продавала мебель, по которой считалась специалистом - в масштабах Сильван-парка. Очевидно, никто не решался дразнить ее (больше одного раза). Нийл вставал до семи, готовил ей завтрак, энергично внушал Билли, что пора взваливать на плечи бремя дневных забот, провожал до порога нового кормильца семьи, мыл посуду, убирал комнаты, отводил Бидди в детский сад. Но это не казалось ему унизительным и позорным, напротив, он был доволен, что хоть чем-нибудь помогает Вестл, доволен, что есть на свете место, где он может работать, не слыша попреков за свою черную кожу. Зато когда он выбирался на поиски работы, более достойной мужчины, - например, вписывать цифры в толстые книги и говорить: "Учетная ставка - 1 1/4 процента", - его охватывало уныние; когда родственный долг выгонял его из-под защиты его дома к кому-нибудь из членов семьи, им овладевало чувство беспомощности. Брат Роберт ненавидел его, он ушел из хлебопекарной компании и собирался, не дожидаясь развода, покинуть город и затеряться среди многомиллионного населения Чикаго. Иногда Нийлу в порядке самозащиты удавалось разжечь в себе немножко злости. Почему его родичи не могут признать, что, по их же собственному критерию, они негры, и смотреть в лицо жизни с мужеством негров, а не пережевывать сказки белых о прелестях изысканных клубов, аристократических церквей и приглашений в скучные дома? Неужели этот мирок мелких интриг, это "приличное общество" так уж им нужно, что изгнание из него оказалось для всей семьи трагедией? Иногда все родные, кроме матери, казались ему совершенно чужими. Несравненно ближе были ему не только Аш, Фил, Софи, но и юнец Уинтроп Брустер, который изучал в университете электричество, правила хорошего тона и музыку Сибелиуса, преуспевал в телеологии, баскетболе и танцах с девушками всех оттенков, а на диспутах выступал так же смело, как любой студент, будь он священным потомком норфолкских землевладельцев, ирландских огородников, уэльских горняков или французских скупщиков пушнины. Почему Китти и Чарли Сэйворд не могут смотреть на вещи так же трезво, как этот мальчик? Но как ни трезво он смотрел на вещи сам, он не мог настаивать, чтобы Вестл примирилась с тем, что оба ее ребенка будут "цветные", и научилась в каждом "цветном" видеть человека. Он воспрянул духом, когда однажды в воскресенье утром Вестл сказала оживленно: - Знаешь, что я надумала? Я схожу с Бидди в гости к доктору и миссис Дэвис (Ашем и Мартой она их так и не стала называть). Я хочу, чтобы их девочка пришла как-нибудь поиграть с Бидди. - Но ведь Нора чуть не на десять лет старше. Вестл обиделась: - Ну, если ты не хочешь, чтобы я бывала у твоих... - Да нет же, что ты, я страшно рад, я так надеюсь, что ты их полюбишь. Ты, конечно, знаешь, что Аша уволили? Она явно не представляла себе, что для Аша увольнение означало больше, чем для любого белого химика. Аша удерживала в городе только продажа дома, на которой его либо должен был обмануть Фрэнк Брайтвинг, либо объегорить Уильям Стопл - по его собственному выбору. Он вполне мог оказаться не в настроении принимать покровительство Вестл, но она так радовалась своей затее, что Нийл решил поддержать ее. Ему она велела сидеть дома. Она была полна энергии и доброй воли, хоть и не могла скрыть легкого раздражения, когда Бидди слишком уж восторженно заявляла, что идет в гости "к дяде Ашу, тете Марте и душечке, душечке Норе". Бидди успела придумать, что летом Нора (которую она никогда не видела) будет представлять с ней пьесу и оперу, и когда Нийл заметил, что к лету Нора уже уедет, Бидди пропустила это несущественное возражение мимо ушей с надменной беззаботностью, достойной ее матери. "Вероятно, это к лучшему. Бидди будет такая же, как Уинтроп. Она будет говорить: "Конечно, я цветная. И один палец на ноге у меня кривой. Ну, а дальше что?" В тот холодный апрельский день после второго завтрака Вестл бодро двинулась к автобусной остановке, а Бидди, как собачонка, носилась вокруг нее под голыми кленами. Они обещали быть дома в пять. В четверть пятого они вернулись молчаливые, словно воды в рот набрали. - Ты уже не маленькая, снимай сама пальто и беги наверх играть, - приказала Вестл, и Нийл сжался. Его "Ну как?" прозвучало очень осторожно. - Если уж тебе обязательно надо знать, было не очень хорошо. То есть они были очаровательны, и дом у них интересный, но... Может, это не потому, что они цветные, может, они просто слишком умные для меня, но мне вдруг ужасно захотелось посидеть у Джада Браулера, поговорить об огородах. И Нора была просто до противности добра и снисходительна к нашему бедному отсталому ребенку. Нийл, тебе, правда, нужно, чтобы я старалась освоиться с твоими сверхинтеллектуальными друзьями - всеми этими индусами, корейцами, сионистами, неграми? Я не выношу пропаганды. Боюсь, что это не для меня, милый. Боюсь, что ничего не получится. Очень боюсь. Нийл и сам этого боялся. Аш еще не получил места учителя (он уже не называл это кафедрой в колледже), но дом свой продал через Фрэнка Брайтвинга, который отнесся к "черномазому клиенту" очень благосклонно и охотно уговорил покупателя заплатить почти половину настоящей цены. Аш рассчитывал быстрее найти работу на педагогическом невольничьем рынке в Нью-Йорке и теперь покидал Гранд-Рипаблик - вероятно, навсегда, думал Нийл с болью в сердце. Вестл нахмурилась - нет, ей что-то не хочется ехать с ним провожать Дэвисов. Да и неудобно отлучаться с работы! Хотела она того или нет, Нийл услышал в ее словах намек, что она, несчастная белая женщина, трудится от зари до зари, чтобы содержать безработного негра, и что надолго у нее такого стеснительного героизма не хватит. Гранд-Рипаблик гордился своим новым вокзалом, особенно огромным, отделанным серым известняком залом ожидания, со стен которого смотрели знаменитые пионеры Радиссон и Грозелье, Дэвид Томпсон, Ле Сюэр, лейтенант Пайк и сеньор Дулут. Нийл мысленно хорохорился: "Такой же был и Ксавье Пик. Нам с Бидди эти герои ближе, чем Пратты и Уоргейты - жалкие выскочки!" В толпе негров, собравшейся на вокзале, у Аша и то не было столько добрых знакомых, как у Нийла. Вот они, все, с кем он успел сдружиться за эти шесть месяцев: Вулкейпы в полном составе, Дэвисы, Тэрустеры, Фил Уиндек - одетый с дешевым шиком, подобающим бутлегеру, - Аксель Скагстром, Борус Багдолл, Уош, Хэк Райли, доктор Дариус Мелоди, Шугар Гауз. Что касается Софи, то Нийл и сам не заметил, как взял ее под руку, до того это казалось естественным. Дэвисам кричали: "Будем по вас скучать, профессор!", "Привет от меня Гарлему, Аш!", "Марта, милая, как жаль, что вы уезжаете!", "Возвращайся скорее. Нора!" Но когда Аш двинулся от них прочь, к выходу на перрон, к воротам, которые уже никогда не впустят его обратно, в глазах его не было надежды. Он покидал не только друзей, но единственное место - в Америке, - где белые на короткое время разрешили ему считать себя полноправным гражданином и ученым. Держа за руку Нору, Аш стал спускаться по лестнице к поезду, и последнее, что запомнилось Нийлу, было виноватое выражение его лица, когда какая-то белая толстуха обругала его за то, что сама же его толкнула. За спиной у Нийла один белый объяснял другому: - Этот тип, которого провожали, это тот образованный ниггер, что служил у Уоргейта - чертежником или еще кем-то, не помню. Значит, одним ниггером меньше стало в городе - все-таки легче будет дышать. Оба засмеялись, потому что не чувствовали, как под ними колеблется земля. В тот же вечер он услышал по телефону незнакомый женский голос: - Нийл? - Да. - Итак, ваш друг Аш смылся из города, а вашему другу Гриншо дали по шее. Скоро и ваша очередь, мое золото! - Кто это говорит? - А вам ужасно хочется знать? Ну, нет, мне неинтересно, чтобы всякие ниггеры и дегенераты знали мое имечко. Скажите, а правда, что в Вестл тоже есть черная кровь - с материнской стороны? И чего вы, подлые обманщики, не уезжаете отсюда? Никому вы здесь не нужны! Нийл положил трубку; Вестл он ничего не сказал. Позже, когда они оба читали в гостиной, Вестл вдруг сказала тихо и тревожно: - Не поднимай голову, кто-то смотрит с улицы в окно. Он вскочил с места, вприпрыжку выбежал на крыльцо, но никого не увидел. Мистер Седрик Стаубермейер спросил своего соседа, доктора Кортеса Келли: - Вы не согласны со мной, что Кингсблад попросту убил отца своим безобразным поведением? Тот самый Келли, который в свое время опровергал эту остроумную гипотезу, ответил: - Да, пожалуй, вы правы. Долголетняя ненависть к евреям воспитала в мистере Стаубермейере опытного и самозабвенного Специалиста по Распусканию Слухов. Каждый вечер, когда другие жители Сильван-парка говорили: "Не вижу, что в этом Кингсбладе плохого, - как будто славный, тихий человек", - мистер Стаубермейер заводил свое: - Вы разве не знаете, его не только выгнали из банка за растрату, он на родного отца поднял руку и так бессовестно кричал на него, что бедный старик тут же умер от разрыва сердца. Мне это говорила ассистентка старого дока Кингсблада - она сама видела. - Да ну? Неужели? Ай-яй-яй! 53 Эпидемия увольнений продолжалась, но не все было худо для Израиля в земле Египетской. Нашлись среди ветеранов такие, которые утверждали, что если человек мог идти с ними на смерть в Европе, он может сесть с ними за стол в Миннесоте, и их усилиями Фил Уиндек был избран в Американский легион. Однако они проявляли меньше сочувствия, чем проявили бы в подобных обстоятельствах их отцы. Тридцать лет назад казалось, что неграм кое в чем удалось добиться своего, - вероятно, потому, что добивались они гораздо меньшего. В то время они требовали только крыши над головой, солонины на обед и чтобы их не линчевали. Теперь они требовали всех человеческих прав, и те же белые, которые, умиляясь собственной добротой, давали им миску холодной картошки, отнюдь не склонны были дать им место у станка или у избирательной урны и ворчали: "Избаловали мы их. Нужно стукнуть этих обезьян по голове, не то они, чего доброго, заявят, что могут работать не хуже нас". Никогда еще агитация в пользу негров не была связана с таким риском, но зато каждая удача была действительно победой человеческого достоинства, а не розовым бантом, нацепленным на кандалы. Нийл мог бы порадоваться скромным лаврам Фила Уиндека - он не знал, как мало они прельщали самого Фила, - но Нийла мучили домашние неурядицы. Вестл так успешно подвизалась у Тарра, что с полным основанием стала считать себя не скромной помощницей мужа, а женщиной, самостоятельно делающей карьеру в "искусстве коммерции", как она выражалась. Из приятной молодой дамы она превращалась в человека. Она с увлечением сообщала Нийлу свои планы: после рождения Букера Т. она наймет няню, а сама станет у Тарра агентом по закупкам или заведующей отделом, у нее будет свой кабинет, командировки в Нью-Йорк в салон-вагоне, шикарные номера в отелях, деловые обеды. "Может, она когда-нибудь откроет и собственное дело, а меня, как цветного, возьмет к себе швейцаром. Хорошо ли я поступаю, что не расстаюсь с ней? Может быть, отказаться от этого дома, от этой жизни? Сумею я прожить один? Сумею я выучиться чему-нибудь, чтоб быть независимым, хотя бы как Шугар Гауз? Что ж, уйти? Я уйду, если так будет лучше для нее". Но это самоотверженное решение не вспомнилось ему, когда он спустя несколько дней застал дома интересную картину: Мортон Бихаус при поддержке Оливера и сестры Вестл, приехавшей из Дулута, делал последнюю попытку спасти свою несчастную дочь. - А-а, Нийл, добрый вечер. Садитесь, - сказал Мортон Нийлу, хозяину дома. - Нам сегодня предстоит выполнить тяжелую обязанность, но, хотя вы и доказали, что вам не хватает чувства ответственности, я верю в ваши добрые намерения. Вы, как нам кажется, не понимаете, в каком позорном положении оказались по вашей милости Вестл и Бидди. Вестл слушала молча. То ли она была согласна с отцом, то ли обещала не перебивать. - Если бы вы это понимали, - продолжал Мортон, - вы приняли бы меры, чтобы немедленно с этим покончить. В том, что вы цветной, они не виноваты, так с какой же стати им за это страдать? Нийл изумился: - По-вашему, я должен _просить_, чтоб они ушли от меня? Дядя Оливер не выдержал и вмешался: - Дорогой мой, а как же иначе? Сейчас еще не поздно спасти их репутацию. Но если вы будете тянуть... - Нет. - Что? - Я сказал - нет. Вестл мне дороже всего; я прекрасно понимаю, что ей трудно; я не буду пытаться влиять на нее: пусть поступает по своему желанию, которое, между прочим, может не совпасть с _вашим_ желанием. Я не на вас женился. - К счастью! - ответил Оливер столь же неизящно. - Но я решил, что раз я негр, то и Бидди и тот ребенок, который должен родиться, - негры, и хватит нам стыдиться этого, хватит слушать вас, белых людей. - Так, - сказал дядя Оливер. - Понятно, - сказал дядя Оливер. - Значит, вы намерены выместить на этих двух невинных младенцах свое - мм, - ну, будем называть это печатью... - Нет, не будем. Вы одного не хотите понять - я теперь вовсе не считаю, что они были бы счастливее на положении белых детей. Я не считаю, что мои негритянские друзья хуже такого сухаря и тупицы, как вы. Не сочтите за грубость, конечно. - Так, так. Понятно. Нужно заметить, что контора Оливера одно время ведала земельными делами Эйзенгерца, и Оливер был подробно осведомлен о правах на недвижимость в Сильван-парке и о так называемых "ограничительных условиях", представлявших собою джентльменское соглашение, по которому белые, покупая участок, обязывались ни в коем случае не перепродавать его негру, будь он хоть Александром Дюма или св.Августином. Во всех районах Гранд-Рипаблик, кроме Файв Пойнтс, Суид-холлоу, Кэну-хайтс и нескольких заболоченных пустырей, уже действовали эти ограничительные условия, в которых для чистоплотных и честолюбивых негров содержался намек, что, по мнению лучших представителей белой расы, им следует быть грязными, забыть о честолюбии и держаться подальше. Был Оливер осведомлен и о деятельности организации Сант Табак и не раз обсуждал ее с Буном Хавоком и Роднеем Олдвиком, хотя никто из них официально в ней не числился. В то воскресенье под вечер Нийл и Вестл услышали, как хлопнула входная дверь, а потом из столовой раздался громкий плач Бидди. Когда они бросились к ней, она подняла голову и сердито посмотрела на них скорбными, покрасневшими от слез глазами. Потом всхлипнула: - Мама, миссис Стаубермейер говорит: я ниггер. - Ой... - Я разве ниггер? - Не больше, чем пала и мама, - поклялась Вестл, - а ты посмотри на нас, разве мы плохие? - Я такая, как Черный Самбо? Или как тот противный мальчишка на банке с гуталином? - Нет, совсем не такая, как Черный Самбо. Скорее, как дядя Аш Или как Нора. - У, они-то хорошие! - Бидди! Ну-ка рассказывай. Что случилось? - Я играла с Тедди и Тесси Стаубермейерами, и Тедди сказал, что я ниггер, а я сказала, что нет, а он говорит, его папа и мама все время смеются над моим папой, потому что он ниггер, и я, значит, тоже, а потом он сказал, что если я хочу с ними играть, так чтобы я разделась, а я не хотела... - Что такое? - Нийла душила холодная злоба. - Он сказал, и Тесси сказала: раз я ниггер, значит, я раба, а рабе полагается ходить перед своими хозяевами совсем без всего. А потом миссис Стаубермейер, она все время стояла на крыльце и слушала. - Ах так?! - ...она сказала: нет, не надо говорить, чтобы я разделась, сегодня слишком холодно, но мне поделом, потому что мой папа очень задается, а на самом деле он всего-навсего ниггер, и она сказала, чтобы я убиралась оттуда и шла домой. Я и пошла. Они успокоили и развеселили Бидди, прежде чем уложить ее спать, и она заявила, что будет негритянкой, как Нора Дэвис, и еще - индейской принцессой по имени Розмэри Киска Солнечный Луч. Она уже вкладывала в эти романтические фантазии увлечение, на какое ее отец не чувствовал себя способным. Выйдя из детской, Нийл проворчал: - Жаль, что она узнала не от нас, а от этих выродков. Пошли. Мы сейчас поговорим со Стаубермейерами. По дороге он бросил взгляд в открытую дверь "кабинета" и заметил на стене свой любимый винчестер. Без прямой связи с происходящим он все же вспомнил, что стреляет как снайпер и что для этого вида спорта хромота не помеха. Седрик Стаубермейер, торговец коврами и красками, не был похож на своего соседа - крепко сколоченного, решительного мистера У.С.Вандера. Он был пухлый, надутый, истеричный, но в своей неуравновешенности мог быть опасен. Увидев у своей парадной двери Нийла и Вестл - дверь была светлого дуба, с ромбовидным окошечком, затянутым изнутри кисейной занавеской, - он как будто смутился и угрюмо буркнул: - Войдите. Каминная полка в гостиной тоже было светлого дуба, с зеркалом, а на столе, покрытом скатертью в псевдовосточном стиле, лежала брошюрка Джета Сну да. Миссис Стаубермейер являла собой зрелище более воинственное, чем ее муж, - это была мегера с растрепанными седыми волосами. Она стояла молча, лихо подбоченясь. Нийл заговорил первым: - Я не буду грозить, что пожалуюсь в полицию и все такое, но предупреждаю: если еще раз повторится то, что случилось сегодня с моей дочерью, я этого так не оставлю. - А что же вы сделаете? - спросила миссис Стаубермейер. Ответить на этот вызов было трудно, так что Нийл даже обрадовался, когда Седрик пронзительно заорал: - Вы не оставите? Скажите лучше - вас самих тут не оставят. Да вы знаете, как весь район мечтает от вас избавиться? Я первый жду не дождусь. Я давно подозревал, что вы ниггер или что-то в этом роде, очень уж вы всегда ладили с жидами и с итальяшками! Вестл сказала: - А знаете вы, культурные христиане, что ваш сын предложил моей дочери раздеться догола? Смех миссис Стаубермейер напоминал скрежет пилы по железу: - О да, он в этом смысле взрослый мужчина. Стаубермейеры все развиваются рано. И разрешите сказать вам, сударыня, что мы больше не желаем видеть вашу дочь у себя во дворе, так что можете не беспокоиться! Еще долго после этого Бидди и боялась и слегка гордилась, вспоминая свое приключение, а во сне часто вздрагивала. Слухи о происшедшем распространились среди соседей в нескольких более или менее гнусных вариантах, по которым почти всегда выходило, что Бидди вела себя крайне непристойно. Родители старались не выпускать ее за ворота и радовались: - Слава богу, есть хоть свой двор, где она всегда сможет играть спокойно. 54 Мистер Оливер Бихаус пришел к выводу, что, поскольку в 1941 году, когда Нийл Кингсблад подписывал контракт на покупку дома, Сильван-парк уже находился под защитой "ограничительных условий", вышеозначенный Нийл Кингсблад, утаив свою принадлежность к "цветным", совершил тяжкое преступление против мистера Эйзенгерца, мистера Стопла, Законов о Здравоохранении, Конституции США, Библии и Великой Хартии Вольностей. По расчетам Оливера, его племянница Вестл должна была наконец уйти от мужа, когда он лишится не только работы, но и дома. Оливер хорошо знал налоговое законодательство, но плохо знал женщин. Удивительно плохо знал их и еще один человек, а именно Нийл. Он решил, что раз Вестл готова вместе с ним дерзить дяде Оливеру, раз она внушает Бидди, что ее родители оба "цветные", значит, он всегда и во всем может положиться на ее преданность и поддержку. Но однажды вечером, когда она вернулась с работы, выяснилось, что она вовсе не являет собой неиссякаемого источника терпения и любви. Она неодобрительно оглядела его и поморщилась: - Ты, кажется, совсем перестал обращать внимание на то, как ты одет. А тебе бы нужно особенно следить за собой, если ты еще надеешься когда-нибудь получить приличное место. - Нового костюма я себе не могу позволить, но этот я все время чищу и утюжу. - И на галстуке у тебя какое-то пятно. - Я не такой щеголь, как Пратт! Это была старая семейная шутка, но Вестл продолжала наступление, даже не улыбнувшись: - И вообще ты начал сдавать, и это меня беспокоит. Я вижу это по тому, что тебе так часто хочется уйти от меня. Ты столько времени проводишь со своими злосчастными агитаторами, вроде Брустера, - так, кажется, зовут твоего проповедника? - Да, так, и ты это знаешь. И позволь тебе сказать, что я уделяю людям моей расы вчетверо меньше времени (что, кстати сказать, очень нехорошо), чем раньше уделял Джаду и его компании, когда играл с ними в покер или ездил на охоту и вообще коптил небо. То, что меня сейчас увлекает, тебе кажется скучным, а в моих дилетантских занятиях спортом ты видела нечто мужественное и благородное. - И сейчас вижу. Во всяком случае, это не сравнить с митингами, на которых ты и другие такие же дураки занимаетесь переустройством мира. - Вестл! - Ну да, и мне это надоело, смертельно надоело. Я, пожалуй, ненадолго прилягу до ужина. Все мне надоело. И самое трудное для меня, Нийл, - это что в тебе теперь два человека: тот, за которого я выходила замуж, и негр, интересы которого мне совершенно непонятны. И кто же из них мой муж? Потеряв надежду уследить за настроениями Вестл, он отправился за советом к матери. Стоял ясный весенний день, белые облака играли в пятнашки с солнцем, но мать его сидела над пасьянсом в комнате со спущенными шторами, - призрак женщины, бледный и туманный, как душа неродившегося младенца. Он взмолился: - Мама, как мне убедить Вестл, что ей живется не хуже, чем миллионам негритянских женщин? - Боюсь, что это невозможно, милый, да ей, и правда, живется хуже, если она сама так думает. И, может быть, твой долг - после рождения маленького уговорить ее уехать от тебя, уехать как можно дальше. Ты будешь одинок - до какой степени, ты и представить себе не можешь, - так же одинок, как мы с Джоан стали из-за тебя. Но думаю, что с Вестл у тебя ничего не выйдет. Она женщина с характером. Может быть, лучше, чтобы она уехала до того, как отношения у вас совсем испортятся. - Может быть. К концу весны, когда с неба время от времени еще сыпался редкий снежок, припудривая сирень, цветущий миндаль и бутоны на сливовых деревьях, но листва зеленела уже почти по-летнему, тучный экс-дипломат Бертольд Эйзенгерц покинул свою флоридскую виллу и отбыл домой, словно удаляясь в изгнание. Устремив взор на портрет с автографом его превосходительства достопочтенного сэра Реджинальда Уайдскома, кавалера ордена Михаила и Георгия первой степени, водруженный на столе красного дерева в библиотеке Хилл-хауза, сложив вместе кончики пальцев, каждый из которых был словно миниатюрной копией его холеной лысой головы, мистер Эйзенгерц слушал, а мистер Уильям Стопл разъяснял, что, продав участок Нийлу Кингсбладу, известному негритянскому агитатору, они нарушили "ограничительные условия" и посягнули на права ни в чем не повинных белых домовладельцев в Сильван-парке. То, что они не были осведомлены о расовой принадлежности этого субъекта, едва ли послужит им оправданием в глазах закона, а главное - и это много серьезнее, чем любой юридический промах, - если не будут предприняты экстренные меры, можно опасаться, как бы остальная земельная собственность мистера Эйзенгерца, еще подлежащая продаже, не упала в цене. - Может быть, уже упала? - обеспокоился мистер Эйзенгерц. Нет, пока еще нет, но, безусловно, упадет, ибо всем известно, что где негры, там грязь и шум, и, хотя он, мистер Стопл, свободен от предрассудков, так же как и он, мистер Эйзенгерц, все же факты остаются фактами. Не так ли? Берти Эйзенгерц очень нежно относился к мулатке, которая два года была его любовницей, когда он состоял членом дипломатической миссии в Португалии, и вся эта тупость его раздражала, но ему нужны были деньги, ему всегда нужны были деньги для поддержания в себе непрочного убеждения, что он большой человек. И хотя он искренне любил своего Ренуара и собрание сочинений Генри Джеймса с авторской надписью, все же не следует забывать, что дедом его был Саймон Эйзенгерц, самый ловкий и беззастенчивый захватчик лесных угодий индейцев в Северной Миннесоте. И в итоге: Нийл получил письмо от юридической конторы, где одним из компаньонов был Родней Олдвик, с кратким приглашением зайти. Он с опаской вошел в кабинет Олдвика, но тот непременно хотел пожать ему руку и вообще был чрезвычайно весел и мил. - Понимаешь, Нийл, я лично считаю, что все это дело - совершеннейшая чепуха, но, к несчастью, на основании "ограничительных условий" и твои соседи и фирма бедняги Стопла могут подать на тебя в суд за обман при покупке дома, поскольку ты все время знал, что ты - ну, скажем, цветной. Он посмотрел на Нийла ясными глазами, словно предвкушая, как тот рассердится и начнет орать, что вовсе он не "все время знал". Но Нийл, глубоко уйдя в свое кресло, молчал, и Олдвик, слегка разочарованный, добавил: - Мистер Эйзенгерц и сейчас еще готов выкупить у тебя дом по прежней цене. Но теперь он не просто предлагает, он настаивает. Он требует, чтобы ты немедленно выехал. В конце концов что тут плохого? Купишь другой дом с другим участком, вот и все. Если ты откажешься, он будет действовать через суд, и, конечно, все судебные издержки, на какие мистеру Эйзенгерцу придется пойти, будут взысканы с тебя. А они составят не маленькую сумму. Об этом я позабочусь, ха-ха. Ну, что скажешь, дорогой? Подумай, стоит ли упираться! - Дом мой, я его купил на законных основаниях, деньги за него выплачены, и я никуда не уйду. - Да брось, Нийл, мы же с тобой практические люди. - Я - нет. - Ты отлично понимаешь, что логика и законность здесь ни при чем. Если обыватели Сильван-парка решили, что их скучнейший район должен остаться белым, как снег, они этого добьются, будь уверен, а ты будешь гораздо лучше чувствовать себя в какой-нибудь более космополитической части города. Сужу по себе. - Я свое слово сказал. - Да, да, мой милый, сказал. Так позволь и мне сказать тебе, что мы подадим на тебя в суд и вышвырнем тебя из дома незамедлительно. Если добром не уйдешь, тебя арестуют за неуважение к суду. Все. До приятного свидания. Нийл пошел со своим делом к Суини Фишбергу, а это значило, что дело его правое и что он, по всей вероятности, его проиграет. Суини являл собой помесь еврея с ирландцем, коммуниста с католиком, агитатора против всяческих предрассудков со скептиком, не верящим ни в какую агитацию. Он любил поговорить с Клемом Брэзенстаром, но предпочитал охотиться в обществе Буна Хавока. Он стал прикидывать: - Вы могли бы бороться на том основании, что ваша принадлежность к неграм недоказуема, или на том основании, что по законам нашего штата столь незначительная примесь негритянских генов не позволяет причислить вас к неграм. - Нет, - упрямо возразил Нийл. - Я хочу бороться против системы "ограничительных условий" в целом. Мы докажем, что они противозаконны. Раз меня заставили быть негром, я и буду негром. - Заставили, сколько я понимаю, не без вашей помощи? Так. Значит, вы тоже из породы добровольных мучеников. А я думал, что вы для этого слишком хорошо играете в гольф. Все надеетесь спасти Джона Брауна от виселицы? И почему все вы, свихнувшиеся аболиционисты, идете ко мне? Я не только католик, я член республиканской партии. Поскольку за Родом стоят Бихаусы, тяжба будет стоить вам кучу денег, которых у вас нет, и мои услуги обойдутся вам дороже, чем можно подумать, судя по этой обшарпанной конторе. Нет, уж вы лучше соглашайтесь на предложение старика Берти, а ночью проберитесь к его дому и намалюйте на стенах свастики и... Ну ладно, ладно, ладно! Не приставайте ко мне. Дело ваше я возьму и сверну шею этому белоручке Олдвику. Минуя бдительного Рода, Суини Фишберг пробрался прямо к Берти Эйзенгерцу и получил его согласие отложить предъявление иска до осени, - видимо, Суини, подобно всем радикалам его типа, надеялся, что в ближайшие три-четыре месяца господь бог проснется и увидит, как обращаются друг с другом его чада. Весть об отсрочке, о том, что еще целое лето придется терпеть соседство этих ужасных Кингсбладов, вызвала в Сильван-парке настоящий пожар. У.С.Вандер и Седрик Стаубермейер, содрогаясь от пагубной близости Бидди, визжали: "Не станем мы дожидаться суда! Мы сами выгоним этих ниггеров, пока они нас вконец не разорили!" Поскольку их рвение было направлено в другую сторону, никто из них и не подумал о матери Нийла, в которой, пожалуй, было больше "негритянской крови", чем в ее сыне. В тот теплый вечер Принц весело носился по двору - счастливый пес и большой романтик, если учесть его почтенный возраст. В доме было слышно, как он благодушно напевает свою собачью любовную песенку. Но что-то его встревожило, и он, подбежав к открытому окну, затянутому сеткой, негромко пролаял какой-то вопрос. Нийл вышел во двор успокоить его, потрепал по шелковистой голове, и Принц, на минуту разомлев от любви к хозяину, снова умчался выяснять, не белка ли выбрала их двор местом своих похождений. Нийл только что уселся читать газету, когда совсем близко прозвучал оглушительный выстрел из дробовика. Он вскочил с места и, не слушая жалобного возгласа Вестл: "Не выходи - ой, не выходи!" - в два прыжка очутился на крыльце. У тротуара лежал Принц - груда сырого мяса, уже начавшая остывать. Нийл словно прирос к месту, и вдруг мимо него пронеслось какое-то дуновение, - это Бидди в пижаме выбежала из дома и уже стояла на коленях возле затихшей собаки, последнего и единственного своего товарища. В полутьме Нийлу почудилось, что голова собаки приподнялась и глаза укоризненно обратились на него. Вестл стонала: - Трусы, подлецы! Нийл! Ведь так и ты в опасности - и Бидди! Два дня спустя он нашел свою газету на лужайке, разорванную в клочки, а на следующее утро на стене гаража оказалась огромная надпись: "Ниггер, катись отсюда". В тот же день, хотя считалось, что в Гранд-Рипаблик ку-клукс-клан умер, Нийл получил предостережение по всей форме: "Убирайся вон из этого района да поживей не воображай что мы шутим направляем тебе сие послание от имени Христова креста, всех порядочных женщин и американской цивилизации". В эти тихие, настороженные вечера им ничего не оставалось, как сидеть и ждать, сидеть, насторожившись, и ждать. Мистер Джозефус Ловджой Смит - подписывался он Джоз.Л.Смит - родился на севере штата Нью-Йорк и частенько говорил: "Нет, я не родственник мормона Джозефа Смита, хоть он и беседовал с ангелами в тех самых местах, откуда я родом. Зато я немного сродни Герриту Смиту, тому, что всю жизнь боролся против рабовладения и пьянства и все же оставался почтенным землевладельцем". Джоз.Л.Смит был толстый, неповоротливый, тихий человек лет шестидесяти, владелец прекрасного книжно-игрушечно-писчебумажного магазина близ Чиппева-авеню. Он принадлежал к евангелической церкви и скорее к правому, чем к левому крылу республиканской партии, однако, в силу аболиционистских традиций и от стыда за Геррита Смита, в последний час отрекшегося от своего союзника Джона Брауна, постоянно чувствовал себя виноватым в том, что "так мало помогал бедным черным братьям". Но как им нужно помогать, он не знал и только возмущался, читая в газетах о случаях линчеваний, и старался продать возможно больше книг Мюрдаля, Кейтона и Дюбуа. Нийлу и Вестл случалось покупать у него журналы и рождественские открытки. Он жил недалеко от них в темно-коричневом доме, похожем на большую распушившуюся наседку, и в дождливые дни они часто видели, как он прогуливается под зонтиком. Но личное их знакомство ограничивалось такими фразами, как "Доброе утро" и "Есть ли у вас акварельные краски?" Когда он пришел к ним и, запыхавшись, опустился на стул в гостиной, они не знали, что и подумать. Он пропыхтел: - Вам это, может быть, неинтересно, но мой отец мальчишкой участвовал в Гражданской войне, в последний год. Отец моей матери командовал одним из вермонтских полков и приходился родственником Оуэну Ловджою, который, насколько я знаю, был ярым аболиционистом. Так вот - вы, надеюсь, не посетуете, что я вмешиваюсь не в свое дело, но я решил, что просто обязан сообщить вам то, что я слышал, - да не только слышал, меня самого пытались завербовать в эту банду, - тут некоторые ваши соседи сговариваются напасть на ваш дом и выгнать вас отсюда. - Вы думаете, это серьезно? - спросил Нийл. - Разрешите узнать, намерены ли вы защищать свой дом - намерены ли драться? Нийл вопросительно взглянул на Вестл, и она ответила: - До конца! Нийл протянул: - Лучше бы они ничего не затевали, но на крайний случай у меня здесь есть кое-какое оружие. Мистер Смит сказал задумчиво: - Вообще-то я противник всякого насилия, и в частности применения огнестрельного оружия. Я даже куропаток стреляю не чаще раза в год. Но все эти самосуды мне не нравятся. Если вы думаете, что вам может пригодиться дробовое ружье десятого калибра, я с удовольствием предоставлю его в ваше распоряжение. Ружье старое, заслуженное. Между прочим, я пробовал выяснить у этого, который приходил меня вербовать, - это был Кертс Хавок, ваш ближайший сосед, - я у него спросил, какой вечер они наметили, но он мне не сказал. И кстати, мистер Кингсблад... Нийл, вы бы не хотели работать у меня в магазине? Начать можно хоть завтра, если вам удобно. - Знаешь, - сказала потом Вестл, - все-таки расовые различия - это не пустые слова. Никогда негры, даже самые распоследние, не будут так гадки, как Кертис, Федеринг или Стаубермейеры. Все это мне начинает порядком надоедать. Первый день в магазине Смита прошел для Нийла спокойно, почти скучно. Никто не глазел на него, никто не отказывался принять из его черной руки дюжину черных карандашей N_2. Вестл забежала с работы, они вместе позавтракали, а потом поехали в автобусе домой, и никто не обращал на них внимания, так что им даже стало смешно, а потом им опять стало совсем не смешно, а очень страшно. Ибо вечером их посетил некий мистер Матозас, человек с усами велосипедиста 90-х годов, сыщик из Особого отряда комиссара общественной безопасности (иначе говоря - начальника полиции), и мистер Матозас закурлыкал, с хитрым видом крутя в руках свой котелок: - Требуются кое-какие справки для комиссара. Вестл, которой не понравился ни сам Матозас, ни его котелок, ни торчащая из бокового кармана дубинка в кожаном чехле, ответила резко: - Доложите комиссару, что, по вашим наблюдениям, здесь ведут себя подозрительно: сидят у себя дома, слушают передачу "Страна Свободы" и читают речь президента Трумэна. Матозас любил посмеяться, к месту и не к месту, что не мешало ему при случае пускать в дело свой красный кулак. Он рассмеялся и сказал: - Непременно доложу. Он будет рад услышать, что хоть одна семья в этом хулиганском городе ведет себя прилично! А дочка у вас прехорошенькая. - Представьте себе, мы тоже это замечаем. Но когда вы ее видели? Она уже полчаса как спит. - О, я бываю в ваших краях. Особый отряд везде бывает. Нийл подал голос: - Что вам нужно? - Комиссар считает, что вам следует кое о чем узнать. Вообще-то, поскольку ваша жена - родственница судьи Бихауса, комиссар, конечно, зашел бы к вам сам, но мистер Бихаус побывал у нас и прямо сказал, что не желает быть замешанным в эту историю и пусть все идет по закону, своим порядком. - По какому закону? Каким порядком? Не можете ли вы выразить ваши угрозы в более ясной форме? - осведомился Нийл. - Угрозы? А я-то к вам пришел по-дружески предупредить, что, если вы надумаете собрать пожитки и немедленно очистить помещение, наш отряд готов всячески вам помочь. Но если нет... Имейте в виду, я ничего не знаю ни о каких самосудах, но очень будет досадно, если соберется толпа и учинит незаконные действия, а мы вдруг не прибудем вовремя! Всего хорошего! Когда дверь за ним захлопнулась, Нийл сказал: - Этот комиссар, его начальник, мало того, что назначен мэром Флироном, но состоит с ним в дружбе, и с Федерингом тоже, и, как это ни странно, с Родом Олдвиком. Давай-ка переправим Бидди к маме, и поскорее. Бидди даже не проснулась толком, пока ее поднимали и одевали, и Нийл понес ее на руках, а Вестл шагала рядом - Диана в пальто из верблюжьей шерсти. Обратно они почти бежали, так неспокойно было у них на душе. Не зажигая в гостиной света; они дежурили у окна. Нийл принес сверху свою любимую винтовку. Ствол ее холодил пальцы. Вечер был теплый, после долгого плена северной зимы манило выйти на улицу, но Нийлу казалось, что мимо дома проходит что-то слишком много народу - и соседей и незнакомых - и каждый словно задерживается на секунду и смотрит на их окна. Среди прочих мимо дома порознь и не спеша проследовали сыщик Матозас, мэр Флирон и мистер Уилбурн Федеринг. Но ничего не случилось, решительно ничего, и они легли спать. Спали они неважно. Нийл несколько раз вставал и выглядывал в окно. Ничего подозрительного он не заметил... только сыщик Матозас всю ночь стоял под тополем во дворе Кертиса Хавока и курил папиросы. Может быть, он просто питал склонность к тополям и папиросам? Утром, когда Нийл сказал: - Ну, сегодня уж наверно, - Вестл кивнула, и он стал упрашивать: - Может, ту все-таки уйдешь? - Ни за что! - Я могу позвать кой-кого из мужчин, вот, например, у меня есть знакомый капитан из цветных, капитан Уиндек. Правда, может, ты переночуешь у отца, и нам бы не мешала. - Ты хочешь, чтобы я ушла? - Пожалуй, да. - Никуда я не пойду. Я остаюсь, - сказала Вестл. В тот день Пат Саксинар, покинув свою марксистскую обитель, забежала к Нийлу, в магазин Смита. От своего отца, насмерть разобиженного дяди Эмери, она слышала, что в дом Нийла собираются бросить бомбу. Нийл позвонил Филу Уиндеку в гараж, где тот снова честно трудился за гроши, позвонил и Ивену Брустеру, но они ничего толком не знали. Он пожалел, что ни Аша, ни Райана Вулкейпа нет в городе. Он попытался разыскать Коупа Андерсона, зная, что толстяк-химик, который не делал разницы между своими негритянскими и белыми друзьями, - разве что к первым относился чуть получше - не сплоховал бы, если бы дело дошло до драки. Но оказалось, что Коуп Андерсон уехал с женой в Милуоки. В магазине мистер Смит притащил ему два ящика с дробовыми патронами, но мистер Смит ограничился словами: - Я - гм - нашел у себя немножко дроби. Может, вы осенью надумаете поохотиться. Для Нийла эти патроны имели цену лишь как музейная редкость и как доказательство дружеских чувств. Они были десятого калибра, а дробовые ружья десятого калибра вышли из употребления чуть ли не сразу после Гражданской войны. Он снова вернулся домой автобусом вместе с Вестл. Оба были напряженно спокойны, как перед боем, и, не будучи расположены готовить обед, ограничились кофе с сандвичами. Нийл больше не предлагал Вестл дезертировать. Ничего определенного она не сказала, но вид у нее был боевой. Они сбегали к Фэйт Кингсблад проведать Бидди, бегом прибежали домой. Нийл начал сносить в гостиную свои винтовки и боеприпасы. Из окон гостиной, где они, как и вчера, не зажигали света, им было видно маленькое полукруглое крыльцо, и когда раздался звонок, они узнали в гостье Пат Саксинар и с радостью впустили ее в дом. Через три минуты звонок зазвонил опять, и Вестл, стоявшая на часах, донесла: - Какой-то очень милый молодой человек, по виду военный, кажется, в мундире Американского легиона. Прямо красавец. О, да он, кажется, цветной. В комнате появился Фил Уиндек, бравый и подтянутый, как в былое время, с торчащим из кармана револьвером. Вестл держалась с ним так же просто, как с Пат, - проще и естественнее, чем со следующим волонтером, который был не кто иной, как Суини Фишберг. Этот лохматый ворчун был язвителен и колок, а военной выправкой обладал примерно в такой же степени, как профессор Эйнштейн. Он пробурчал: - Такую услугу мы оказываем всем нашим клиентам, и обычно она приходится как нельзя более кстати. Оружие Фила он осудил как незаконное, ненужное и располагающее к насилию. Однако вернул его владельцу. Затем в полумраке улицы возникла новая фигура: толстый и сутулый, с кроличьим носом, но с глазами, как у старого сокола, шагая посреди мостовой, открыто и даже с вызовом, совсем не по-военному взвалив на плечо огромный дробовик, к дому подошел Джозефус Ловджой Смит, в прошлом - член окружного комитета республиканской партии. А следом за ним, нервной походкой и опустив голову, словно погруженный в глубокое раздумье, с магазинной винтовкой "Марлин" в аккуратном чехле, по ступеням поднялся Люциан Файрлок и сказал Пат, открывшей ему дверь: - Добрый вечер. Скажите, мистер Кингсблад дома? А, добрый вечер, Нийл. Добрый вечер, сестра. Сестра, нагнавшая его на крыльце, была Софи Конкорд в больничном халате под темным пальто. Едва кивнув Нийлу, она весело обратилась к Вестл: - Я подумала, что смогу вам быть полезной, миссис Кингсблад, если понадобится помощь по хозяйству - или медицинская. И последним, в пасторском воротничке и черном жилете, которые он носил только в исключительных случаях, с ружьем под мышкой пришел доктор философии, преподобный Ивен Брустер. Люциан Файрлок сказал ему: - Слышали вы что-нибудь о предвыборных собраниях в Миссисипи, мистер Брустер? Обращение "мистер" далось ему труднее, чем если бы он назвал Ивена "генерал" или "ваше преосвященство". Джоза Л.Смита познакомили с Ивеном и Филом. Он крепко пожал им руки, а позднее сказал Нийлу: - Я, кажется, впервые встречаюсь с цветными джентльменами в частном доме. Они, оказывается, говорят почти без акцента. Компания развеселилась. Это был обычный летний вечер в Сильван-парке, - на улице мирно пели птицы и играли дети, - оружия и боеприпасов набралось достаточно, Вестл и Софи разносили горячий кофе. Нийл обучал обращению с винтовкой Софи, которая считала нужным крепко зажмуриваться, нажимая на спуск, и Вестл смеялась вместе с ними. Поскольку почти никто из них не обедал, Вестл затеяла было яичницу с ветчиной, но Ивен прогнал ее от плиты и стал демонстрировать, как повара в вагоне-ресторане переворачивают омлет, подкидывая его в воздух. - Это сочетание дружеской атмосферы и оружия, - сказал Ивен, - напоминает мне время, когда я начинал изучать греческий язык под руководством одного священника-конгрегационалиста в Массачусетсе. Рабочим кабинетом ему служил шалаш в огороде, и греческую библию он, бывало, клал перед собой на столик, а под рукой держал винтовку двадцать второго калибра на случай, если кролики заберутся в грядки с морковью... Вдребезги разлетелось стекло веранды, разбитое камнем. Они бросились в гостиную и увидели, что на другой стороне улицы, в сером полумраке, собралась кучка людей... Но Ивен, прежде чем облачиться в боевые доспехи, аккуратно завернул в кухне газ и прихватил с собой тарелку с готовыми омлетами. Осажденные разобрали их прямо руками и съели, пока Нийл гасил во всех комнатах свет. В соседних дворах двигались люди, бесшумно, как тени, не слышно было смеха. Мысль об опасности казалась нелепой, но Нийл незамедлительно расставил часовых. Вестл твердила: - Позвони в полицию, Нийл. - Думаю, что это ни к чему. - Может пригодиться в случае суда, - сказал Фишберг. Полицейский сержант, дежуривший у телефона, вилял и отшучивался: - Народ собрался у вашего дома, мистер? А у вас там что? Зверинец? - Нам угрожают. Я - ну, в общем, я негр, и нас пытаются выгнать из дома. - Нет, вы подумайте, вот бессовестные! Так вы, говорите, ниггер? А живете где? На Майо-стрит? - Я вам уже сказал. - Знаю, знаю я про вас, Кингсблад. У нас есть сведения, что в вашем районе молодежь вздумала побаловаться. Да вы-то кто, черт возьми, старая баба? Недаром говорят, что вы, черные, собственной тени боитесь. Неужели людям и пошуметь нельзя без того, чтобы вы не беспокоили полицию? У нас (зевок) есть дела поважнее. Нийл сообщил своему отряду: - Очень интересно. Полиция, оказывается, знала об этом, еще до того, как началось. Ведь один из соседей, которые хотят меня выселить, - сам мэр Флирон. Ну и народ эта полиция. - А вы думали! - сказал Суини Фишберг. - Постояли бы в пикете, так знали бы. Теперь никто не смеялся. Нийл выбрал себе позицию у одного окна гостиной, у другого поставил Фила Уиндека. Он накричал на Вестл: - Ты уйди подальше, уйди в столовую! Тебе нельзя рисковать, помни о ребенке. Суини пришло в голову позвонить в канцелярию шерифа Алекса Сноуфлауэра, который обычно не плясал под дудку Флирона. В темноте он долго возился с телефоном, а потом сказал смущенно: - Провод перерезан. Люциан Файрлок сам не понимал, как вышло, что он оказался по эту сторону баррикады, и был даже несколько смущен этим. Однако он храбро обратился к Филу: - Мистер Уиндек, куда нужно целить, если хочешь остановить человека, но не убить его и не очень изувечить, а, Фил? Трудно было представить себе более мирный фон, чем эта улица пригорода, тихие освещенные окна в домах напротив, за чуть колышущейся завесой ветвей. Но на этом фоне быстро сгущалась угроза. Кучки возбужденных людей росли, заполняли дворы, просачивались на улицу. Самые азартные проталкивались вперед, и кровожадность, написанная на их лицах, казалась еще страшнее в сочетании с их щегольскими галстуками и почти безукоризненными костюмами. Это были уже не люди; это были брызги темного потока ненависти. Со своего поста в гостиной Нийл разглядел, что возглавляет толпу Уилбур Федеринг, преподобный доктор Джет Снуд, Харолд В.Уиттик и Седрик Стаубермейер, а военачальником у них низколобый, но крепко сколоченный У.С.Вандер. Армию их составляли семь-восемь десятков наэлектризованных маньяков - бедные соседи, богатые соседи, несколько молодчиков бандитского вида, совершенно незнакомых Нийлу, и разъяренные изуверы из скинии Снуда. Но разглядел он немало и таких людей, которые размахивали руками, бегали взад и вперед, видимо, уговаривая и протестуя: среди них были Чарли Сэйворд, С.Эшиел Денвер, Норман и Рита Камбер; а прелестная Вайолет Кренуэй разжигала человекоубийственные страсти своими воплями: "Осторожнее, ах, ради бога, осторожнее!" - и ее нежное лицо разрумянилось от сладострастного ужаса. И, как стена, стояли в ряд пять священнослужителей - Бансер, Гэд, Ленстра, отец Пардон и раввин Сарук, воздев руки, увещевая толпу - с опозданием на двадцать лет. При свете карманного фонарика Суини Фишберг наскоро записывал имена для будущих свидетельских показаний. Ни Рэнди Спрюс, ни мэр Флирон, ни Родней Олдвик на улице не показывались, но на крыше дома Джада Браулера маячили какие-то неясные фигуры. Сначала толпа оставалась на улицах, окаймлявших участок Нийла, и во дворах у Кертиса Хавока и Орло Вэя - видимо, с полного согласия владельцев. Но постепенно она подступала к ограде, и представителей церкви уже оттеснили в густую тень, под деревья. - Вы знаете, что он убил своего отца! - крикнул незнакомый голос. И десяток незнакомых голосов отозвался: - Еще бы, и мы ему за это покажем! Тут произошло какое-то замешательство, - Нийл не сразу разобрал, в чем дело. Три человека врезались в толпу, направляясь к его двери, шагая, как ополченцы 1776 года: Джон Вулкейп, Альберт Вулкейп, Борус Багдолл. Книжник-домосед, прижимистый содержатель прачечной и кабатчик горели одинаковой яростью, но именно Альберт, который так всегда старался не ввязываться в борьбу за права негров, крикнул во весь голос: - А ну, пропустите! По цвету кожи Боруса в толпе поняли, кто они такие, и их окружили. Больше Нийл их не видел. Он видел только множество спин, видел занесенные дубинки, услышал один резкий вскрик. А потом толпа мутной волной хлынула во двор к Нийлу. Возмущенный вторжением, не раздумывая, почти не испытывая страха, Нийл заковылял к парадной двери, отпер и отворил ее, и стал на пороге с винтовкой в руках. Он почувствовал приятную свежесть ночного воздуха, почувствовал, что позади него стоят Фил и Вестл, вооруженная огромным пистолетом. Он крикнул: - Первого, кто сделает шаг, уложу на месте! Толпа застыла. Из передних рядов Вандер-лесоруб гаркнул грубым, решительным голосом: - Довольно валять дурака! Сегодня же выметайтесь из этого района, не то мы разнесем к черту весь дом, и несдобровать ниггерам, которые в нем засели! Нийл сказал ледяным тоном: - Мистер Вандер! - Ну? - Мы обычно говорим не "ниггер", а "негр". Джет Снуд сорвался с цепи: - Вперед, братья! За дело! Труды наши угодны господу! Вперед! Нийл вскинул винтовку, и Федеринг взвизгнул: - Берегитесь! Но Вандер прорычал: - Не посмеет! И вот Вандер, Снуд и Федеринг вместе двинулись к Нийлу. В эту минуту из толпы раздался выстрел, и пуля, просвистев над плечом Нийла, попала в Вестл. Он услышал, как она ахнула; на секунду оглянулся. Она крикнула: - Пустяки, только оцарапало руку. Дай им как следует! Но Нийл целился тщательно, потому что был снайпером и потому что взвешивал, кого выбрать первой мишенью - Вандера, Снуда или Федеринга. Надо было начать с Вандера, но и посланец дьявола заслужил свою порцию... Он стал стрелять. Первая пуля попала преподобному доктору Джету Снуду в правое бедро, и он свалился наземь. Вторая впилась в правое колено Уилбура Федеринга, но третья (может быть, Нийлу изменило хладнокровие), на беду, миновала Вандера и только оторвала палец на ноге у Седрика Стаубермейера, который с воем пустился наутек. Толпа подалась назад, защелкали выстрелы. Тогда из верхнего окна - из окна бело-розовой комнатки Бидди - заговорила десятикалиберная пушка мистера Джоз.Л.Смита, поливая охотничьей дробью осаждающих, - и те обратились в бегство, громко взывая о помощи. Полицейская машина, видимо, стояла наготове в каких-нибудь двух кварталах. Грохот артиллерии мистера Смита смешался со звоном колокола, автомобиль осторожно пробрался сквозь отступающую толпу, и полисмены, соскочив на землю, побежали к двери, где стояли Нийл, Фил и Вестл. Во главе их шел сыщик Матозас. Очевидно, он и его подручные получили весьма точный приказ. Они схватили Нийла и Фила Уиндека, но увидев Вестл, которой Софи только что начала перевязывать руку, Матозас проворчал: - Уходите в дом да поживей. Вы нам не нужны. Нам нужны только вот эти ниггеры, что затевают беспорядки, - да еще стреляют в почтенных граждан! Вестл ласково отстранила Софи и ясным голосом сказала мистеру Матозасу: - Значит, вам придется забрать и меня. Вы разве не знали, что я тоже негритянка? Один полисмен шепнул другому: - А я не знал, что она с дегтем. На что его товарищ ответил: - Ну и дурак. По зубам сразу видно. Матозас рявкнул: - А мы вас и не подумаем забирать, на черта вы нам нужны, уходите отсюда и не пытайтесь нас разжалобить. Он потянулся к ее пистолету. - А все-таки вы меня заберете! - очень ласковым голосом сказала Вестл и тяжело опустила приклад пистолета на голову сыщика. Когда ее вместе с Нийлом поволокли к машине, она вцепилась в его рукав: - Тебе тоже страшно? Ты будешь держать меня за руку в машине? Там так темно, но если ты будешь держать меня за руку, мне будет не очень страшно. Интересно начинает жизнь маленький Букер Т.! Нийл! Слушай! Слышишь, как Джозефус Смит орет на полисменов? Наверно, и среди белых немало хороших людей, правда? - Ну, идите, идите! - сказал один из полисменов. - Мы идем, - сказала Вестл.