ой - белый, или так мне показалось. - О, привет, - сказал М-р Клевый, - это мой брат Уилф. - Привет, Уилф, - сказал я. - С ума сойти. - С чего это? - сказал этот Уилф. - Ты приходишься братом моему любимому М-ру Клевому. Я чуть рассудок не потерял, когда увидел вас обоих. - С чего это? - повторил этот белокожий чувак, который, как оказалось, вовсе не был свингующим типом, как его братец - точнее говоря, совсем не-клевый. - Уилфу пора уходить, - сказал М-р Клевый. - Точно, - сказал Уилф, - пока. - Он попрощался за руку со своим братом, и прошел мимо меня к двери. В общем, обошлось без коленопреклонений и реверансов. М-р Клевый стоял очень спокойно, уверенно и самостоятельно, сказав: - Мой брат пришел предостеречь меня. - От чего? Разъясни мне, пожалуйста. - Уилф у Мамы от другого мужчины, как ты догадался. - Ну.... Да.... И что? - Я не нравлюсь ему слишком сильно, а моих друзей он вообще терпеть не может, особенно белых. - Очаровательно! Почему, скажи, пожалуйста? - Давай не будем в это влезать. Но, как бы там ни было, он шляется здесь и знает, что к чему, и говорит, что у цветных скоро будут проблемы. Я громко засмеялся, правда, немного нервно. - О, Клевый, ты же знаешь, они это говорят уже много лет, и ничего не происходит. Ну как, вспоминаешь? Я знаю, что в этой стране мы относимся к цветным как сам-знаешь-к-чему, но, сынок, мы, англичане, слишком ленивы, чтобы заниматься насилием. В любом случае, ты - один из нас, парень, я имею в виду, выращенный здесь, коренной Лондонский парень, каких миллионы. Ты гораздо более наш, чем сотни совершенно розовых чуваков из Ирландии и из-за границы, те, что хватаются за Уэлфер, но им здесь не место, в отличие от тебя. Моя речь не произвела никакого впечатления на М-ра Клевого. - Я просто говорю тебе то, что сказал мне Уилф, - ответил он. - И я знаю, что ему очень не нравится приходить ко мне, поэтому что-то заставило его сделать это. - Наверное, твоя мать попросила его, - предположил я, потому что меня радует мысль о том, что хоть чей-то родитель женского пола имеет материнские инстинкты. Он помотал головой. - Нет, это была идея Уилфа. Я тяжело посмотрел на М-ра Клевого. - И если вдруг что-нибудь случится, - спросил я, - на чей стороне будет твой брат? М-р Клевый выпустил из-за щек немного дыма и сказал: - Не на моей. Но он решил придти сюда и поговорить со мной. Я стоял там, смотрел на Клевого, и вдруг осознал, насколько же одинок этот бедный мудила - стоит, словно Пэт Мэлоун, а все равно решительный, только тронь.... И у меня в голове возник вопрос: что бы делал я, если бы здесь, в Неаполе, возникли неприятности - я, опрятный мальчуган, приятель всего мира? И хотя я знал, что неправильно говорить так, и знал это отлично, я все же не удержался и спросил: - Скажи мне, Клевый, ты ни в чем не нуждаешься? Я хочу сказать - не могу ли я помочь тебе какими-нибудь деньгами? Он просто покачал головой, и это было довольно-таки ужасно, и я очень обрадовался, когда Джилл проорала снизу - на этот раз гораздо громче: - ЖЕРЕБЕЦ! Ты спускаешься ко мне? - Иду, куколка, - прокричал я и, помахав Клевому, спустился в нижние слои атмосферы, к Джилл. Требуется большое воображение, чтобы понять, что именно маленькие лес. бабочки находят в Джилл, потому что она, по самым меньшим меркам, массивная. И хотя я знаю, что она крикливая, властная и все такое, и, конечно, носит брюки, и даже неплохо бы смотрелась на венчании в соборе Св. Павла, я уверен, она, на мой взгляд, ни капельки не красивая, или даже обаятельная. Вообще-то, если бы она не была городской девчонкой, запросто представляешь ее укрощающей лошадей - и, наверное, если подумать, то именно это и нравится юным девочкам. - Ты опоздал, - сказала она, - маленький отвратительный жеребец. - Что ты имеешь в виду под словом "опоздал", Джилл? Мы с тобой, что, договаривались о какой-либо встрече? Она внезапно схватила меня, словно орангутанг, подняла на два фута от пола и поставила обратно. - Если бы ты был девкой, - сказала она, - я бы тебя съела. - Спокойнее, сердцеед, - прокричал я. - Иначе я запутаюсь в твоих кактусах. Потому что Джилл - большая любительница комнатных растений; вообще-то они стелятся и пускают побеги не только в ее подвале, но и вокруг всего здания. Она всунула чашку кофе мне в руки и сказала: - Ну, как твоя сексуальная жизнь, малыш, с тех пор, как мы последний раз виделись? - Мы виделись два дня назад, Большая Джилл. Она не изменилась с тех пор. - Да? Ничего нового? Большая Джилл стояла, ноги врозь, и смотрела на меня таким добрым понимающим взглядом, просто выводящим вас из себя, особенно, если человек не знает ничего о вашем внутреннем образе и целях. - Ты многого не понимаешь, Большая Джилл, - высказал я свои мысли вслух. - О! - сказала она надменно. - Извини, что я вообще существую. - Все, что имею в виду, дорогая, это то, что нельзя говорить, "как твоя сексуальная жизнь"? Так же, как ты говоришь, "как погода"? Она села на стул задом наперед, положила свои руки на спинку стула, а на них - свои огромные груди. - Вполне естественно, - сказала она. - Вообще-то, штука в том, что секс... что все это очень легко и в то же время очень сложно. - А-а... - сказала Большая Джилл, выглядевшая заинтересованной и терпеливой, как будто я устраивал перед ней шоу. - То есть, любой может перепихнуться на скорую руку, это очевидно, ничего нового в этом нет, но есть ли в этом удовольствие? - Но, а что, разве нет, парень? - спросила она меня, выдав огромную, жирную улыбку. - О, конечно, есть. В этом смысле - да, но на самом деле - нет, ибо нельзя этим заниматься просто вот так вот без того, чтобы не перевернуть вверх тормашками нечто важное, и это тебя подводит и все портится. - Все портится, даже если тебе нравится твой партнер, - спросила Джилл, ей, как я заметил, стало интересно. - Если тебе нравится эта другая сторона, я имею в виду, как она выглядит, и ты по-настоящему балдеешь от нее в сексуальном смысле - я имею в виду, по-настоящему, - тогда это не совсем уж плохо: по крайней мере, вы всего лишь ведете себя, как пара животных, что, в принципе, неплохо.... Но, даже тогда, все равно все портится. - Портится, потому, что ты можешь ее потерять? - Нет, нет, не то. Потому что у тебя ее и нет на самом деле, потому что она не та персона. - Как еще персона? - Персона, которая тебе действительно нравится, всему тебе, твоя вторая половина, за которую ты отдал бы жизнь. - Ты же не про брак говоришь, не так ли? - Нет, нет, нет, нет, нет, Большая Джилл. - Про любовь? - Ага. Точно. Про нее. У Большой Дж. были настолько бледные глаза, что казалось, она смотрит внутрь самой себя, а не на меня. - У тебя была когда-нибудь такая комбинация? - спросила она. - Нет. - Даже с Сюзетт? - Даже с ней. Я - да, я был готов для этой ступени, но для Сюз, когда это случилось, значение имели только голова, руки и ноги. Большая Джилл посмотрела на меня мудрым взглядом и сказала: - Так это ты, значит, прекратил все отношения? - Да, наверное, можно сказать так. Я хотел от Сюз большего, чем то, что она могла мне дать, и я просто не мог принять что-либо меньшее. - Тогда почему ты все еще преследуешь ее? Думаешь, она изменится? - Да. Большая Джилл поднялась и сказала: - Ну, парень, я могу сказать, что она не изменится, эта твоя Сюзетт. Ни через 10 лет или 15, я могу пообещать тебе это. Ну, может, позже, когда вы оба станете большими парнем и девчонкой, у вас может завязаться что-нибудь большое... Я встал и уставился на ее сад под окном. - Если я выработаю силу воли, - сказал я, - я завяжу вообще с этими встречами с Сюз. - Не поворачивайся спиной к собеседнику, сынок. Ты что, хочешь жить на своем воображении, как монах? Я повернулся и сказал: - Нет, я хочу сказать, что закрою свою калитку от всей этой чепухи. Большая Джилл тоже подошла к окну. - Ты слишком молод для этого, - сказала она. - Если ты так сделаешь, ты искалечишь себя. Не бросай эти вещи, пока они хоть что-то для тебя значат. Но она была немного язвительно настроена, я это заметил. - Ты романтик! - сказала она. - Второсортный Ромео! - и забрала у меня чашку с кофе, как будто я собирался ее украсть. Ну, вот. Так получается всегда, когда ты пытаешься сказать правду: они всегда хотят ее знать, и поторапливают тебя, и убеждают рассказать все, как есть, хотя твой внутренний голос против, а потом всегда злятся, когда слышат правду, и разочарованы в тебе. И вообще-то, то, что я сказал Б. Джилл, даже не было правдой: дело вот в чем, у нас с Сюз, на самом деле, ничего не было, хотя мы часто были очень близки к этому. Но даже, когда был подходящий момент, и мы оба были серьезно настроены, этого не случалось, и я не знаю, кто был причиной этому - я или она. Я дума обо всем этом, когда выбирался из Неаполя в Лондон, к Н. Хилл Гейт. И, просачиваясь сквозь Портобелло роуд, я миновал гуляющих парами детишек, среди них было неопределенное количество маленьких Пиков и я заметил, не в первый раз, что среди совсем маленьких детей никто не знает, что такое цветные. Все, что для них имеет значение - это кулаки и мозги, а единственный враг - учитель. И пока я шел по Бейсуотер роуд, по этим двухмилевым садам, таким красивым днем (но не ночью), я думал на ходу, в то время как мои итальянские туфли несли меня вперед. Может, Большая Джилл права, я слишком много думаю, но вид этих школьников напомнил мне о человеке, научившем меня думать, и это был мой учитель в начальной школе М-р Бартер. Я знаю, не клево говорить, что школьный учитель тебя чему-нибудь научил, но этот М-р Бартер, у него было косоглазие, именно это и сделал. Я попал ему в руки, когда мне было одиннадцать, и великолепные 1950-е только начались. Так как все школы разбомбили, когда я был маленький (чего я почти не помню, только немного летающих снарядов под конец), мне приходилось идти целую милю в Килберн парк туда, где М-р Бартер устраивал свои представления. Теперь, постарайтесь понять, ибо все так все и было. Старый М-р Бартер был единственным мужчиной (да и женщиной тоже) из всех школ, где я обучался, пока я не завязал c этой белибердой три года назад - был единственным, кто заставил меня понять две вещи, из которых первая - то, что ты изучил, действительно имело для тебя какую-то ценность, а не было брошено не тебя, как наказание; номер два - все, что ты выучил, ты не выучил до тех пор, пока по-настоящему не врубился в это, т. е. пока не сделал это частью своего собственного опыта. Он рассказывал нам разные вещи: например, что Валпараисо - самый большой город в Чили, или, что х + у равняется чему-то там, или, кто были все эти Генрихи или Георги. И он заставлял нас чувствовать, что все эти сумасшедшие вещи действительно волновали нас, парней, каким-то образом относились к нам и были для нас ценностью. Также он научил меня относиться к книгам и умудрился дать мне понять, - даже сегодня я не знаю, как - что книги были не просто какой-то штукой - я имею в виду, просто книги - а чей-то разум открылся для того, чтобы я туда заглянул, и он привил мне привычку, уже позже, покупать их! Да - то есть настоящие книги, серьезные, в толстых переплетах, чего не понять парням с Хэрроу роуд, они думают, что книга - это фантастика или вестерн, если вообще они думают, что это что-либо. Так как мы уже залезли в эту тему, и вряд ли кто-нибудь еще покраснеет от стыда, я также хотел бы упомянуть, что вторым главным влиянием на мою жизнь было нечто еще более постыдное, и это то, что, верьте или нет, я действительно был целых два года бойскаутом. Да, я! Ну... это просто сказка. Я попал в эту историю, когда, как и всех других детей, меня отправили в воскресную школу. Скоро я начал говорить, что мне просто приятно прогуляться в воскресенье, но каким-то образом втянулся в эти штуки насчет бойскаутов, потому что это начало меня увлекать, по следующим причинам. В первую неделю после моего поступления, состоявшегося не без помощи Папаши, старый учитель, который, как мне кажется сейчас, был просто ужасным старым педрилой, сказал, что он хотел бы, что бы мое посещение было добровольным, а не принудительным. И если бы по прошествии целого месяца меня бы это привлекло настолько, что я захотел бы приходить по собственному желанию, это и было бы доказательством. Я сказал, "да, конечно, было бы", думая, естественно, что месяц пролетит моментально, и они начали обучать меня куче всяческой лажи, которую я считал даже в том возрасте абсолютно бесполезной и смехотворной. Например, зажигать костер двумя спичками, хотя они почти ничего не стоят и их можно потратить, сколько твоей душе угодно, или как завязывать жгут на ноге у кого-нибудь, укушенного змеей, хотя в Лондоне нет никаких змей, и даже если бы они и были, и кусали, почему именно в ногу, а не в голову, или в другие чувствительные части тела? Хотя на самом деле, к удивлению всех, я не пропускал ни одного собрания в баптистской церкви с куполом из рифленого железа, потому что я действительно чувствовал, не смейтесь, что впервые я был в кругу семьи: сборище, банда, клика, к которой я принадлежал. И хотя этот ужасный учитель в его кошмарных шортах был голубой, как небо, даже еще голубее, он не приставал к нам, детишкам, и действительно удачно поучал нас моралям - можете вы этому поверить? Да! У него действительно получалось! Честно могу сказать, единственные идеи и морали, о которых я вообще имею представление, привел мне именно этот старый согбенный волчатник, главным образом потому, что, я думаю, он дал нам почувствовать, что мы ему нравимся; все мы, маленькие монстры с шероховатыми коленками, и он заботился о нас, о том, что случится с нами, и ничего не хотел от нас, кроме того, чтобы мы могли постоять за себя позже в этом большом, огромном мире. Он был первым взрослым, которого я когда-либо встречал - даже включая Папашу, который не вел себя с нами как взрослый, не использовал свою силу, а завоевывал нас своей убедительностью. Это возвращает меня в настоящее, к моему третьему этапу - образованию, моему университету, если можно так выразиться, и это джаз-клубы. Конечно, вы можете поразмышлять, что вам нравится, а что нет в искусстве джаза, честно говоря, мне полностью наплевать, что вы думаете, потому что джаз - настолько чудесная штука, что если кто-то от этого не тащится, ему можно только посочувствовать: не то что бы я делаю вид, что врубаюсь во все по-настоящему - некоторые пластинки делают меня немым. Но самая великая вещь в мире джаза, и среди всех ребят, попадающих в него, это то, что никто, ни одна живая душа не беспокоится о том, из какому классу ты принадлежишь, какая твоя раса, какой твой счет в банке, мальчик ты или девочка, к чему у тебя есть склонности, разносторонний ли ты, и вообще, что ты собой представляешь - если тебе нравится музыка, и ты можешь вести себя нормально, и оставить всю эту лабуду за дверью джаз-клуба. В результате, в мире джаза ты можешь встретить всевозможных чудил, способных расширить твой кругозор в социальном, культурном, сексуальном или расовом плане... да в любом, в общем, если у тебя есть желание учиться. Именно поэтому, когда мне стало казаться, что вся эта тинэйджерская штуковина оказалась в руках эксбиционистов и ростовщиков, я завязал с детскими водными дырами и перешел на бары, клубы и концерты, где клубились старые джазовые чуваки. Но именно в этот вечер мне нужно было заглянуть в тинэйджерский кабак в Сохо, чтобы встретиться с двумя своими моделями - Дином Свифтом и Печальным Парнем. Сохо, хоть и написано много всякой лажи об этом районе, я считаю, что это все еще один из самых аутентичных Лондонских кварталов. То есть, Мэйфер - это просто лучшие спекулянты, влезшие в туфли бывшего дворянства, Белгравия, как я уже сказал, это комнаты в домах, построенных, как дворцы, а Челси - ну, сами посмотрите, когда будете там в следующий раз. Но в Сохо все те вещи, о которых вы слышали, действительно происходят: то есть грех и любые странности, и бары, где незаконно торгуют напитками, и зазывалы, и друзья, вспарывающие друг другу брюхо, и, с другой стороны, уважаемые итальянцы и австрийцы, занимающиеся своим бизнесом со времен Георга Шестого, и Пятого, и даже еще раньше. И, хотя тротуар изобилует вырванными кусками, чтобы вы не совали свой нос, куда не надо, на самом деле здесь гораздо спокойнее, чем в большинстве пригородных районах. В Сохо на вас не прыгнет из-за забора сексуальный маньяк и не начнет надругаться над вами. Обычно это случается в рабочих районах. Кофейный бар, где я надеялся найти свой дуэт, был из тех, что считаются сейчас самыми шиковыми среди юниоров - общество свиней и разгул для бездельника-тинэйджера. Я не преувеличиваю, вы увидите. Все, что вам необходимо сделать, - это арендовать помещение не дороже остальных, содрать с пола весь линолеум, отломать красивые светильники, если таковые имеются, поставить мощные столы и стулья и специально позаботиться о том, чтобы не вытирали чашки до конца, или не подметали окурки, крошки и плевки с пола. Подойдут свечи или 40- ваттные синие лампы. И джук-бокс, так, просто для декорации, потому что здесь считается наивным использовать их по назначению. Этот экземпляр назывался Chez Nobody, и, конечно, там за разными столиками сидели Дин и Печальный Парень. Хотя оба они мои друзья, и в некотором роде дружат друг с другом, на людях они вдвоем не появляются, ибо Дин - сверхсовременное джаз-существо, а Парень - пережиток прошлого, любитель скиффла. Он обожает группы, исполняющие то, что должно означать настоящую музыку Нового Орлеана, т. е. кучки клерков из бух. отделов и помощников землемеров, посвятивших свою жизнь извлечению тех же нот, что и чудесные Креолы, выдумавшие всю эту сцену давным-давно. Если вы знаете, что происходит сейчас в мире молодежи, вы их сразу можете различить, как моряка и пехотинца- по их униформам. Возьмем сначала Печального Парня и его трад. шмотки. Длинные, нечесаные волосы, белый, накрахмаленный до безумия воротник (скорее неряшливый), полосатая рубашка, однотонный галстук (сегодня он был красным, но завтра мог быть и темно-синим, и морским), короткий старый твидовый пиджак, очень-очень обтягивающие брюки в широкую полоску, без носков, короткие ботинки. А теперь оглядите Дина в версии парня-модерниста. Гладкая стрижка колледж-боя с прожженным пробором, опрятная белая итальянская рубашка с круглым воротничком, короткий римский пиджак, очень безупречный (два маленьких отверстия, три пуговицы), узкие брюки "ни-встать-ни-сесть", с низом максимум в 17 инчей, пятнистые туфли, и белый макинтош, лежит рядом с ним сложенный, тогда как у Печального был сосискообразный зонт. Сравните их и сделайте выбор! Я бы еще добавил, что их девчонки, если бы они здесь были, могли бы продолжить картину: девушка трад. парня - длинные немытые волосы, длинная челка, может быть, джинсы и большой свитер, может быть, цветастое, никогда не красивое платье, похожее на грязное пятно. Девушка современного парня - колготки без швов, туфли-стилетто на высоких каблуках, коротенькая нейлоновая юбочка, блейзер, прическа под эльфа, лицо бледное - цвет трупа с розовато-лиловым оттенком, много макияжа. Я сел рядом с Печальным Парнем. Он ел пирожное и выглядел настолько ужасно, насколько мог, прыщавый, неглаженный и нестиранный, но у него была пара самых хорошеньких глаз, какие вы когда-либо видели - коричневые, смешные, привлекательные. Выразительные, одним словом, ибо сам Парень не особенно много выражается - он говорит предложениями по 4 слова в каждом. - Добрый вечер, Парень, - сказал я. - Произошла маленькая катастрофа. Он просто уставился на меня, как рыба, подняв брови, но не высказывая при этом любопытства. - Ты припоминаешь те снимки, которые я сделал - ты был поэтом Четтертоном, а твоя девчонка - Вдохновением, завернутая в какую-то нейлоновую сеть? - Ну? - отозвался Пацан. - Все в порядке, мой клиент не бунтует, но я проявил пленку, и твоя девка вышла слишком расплывчато. - Не должна быть такой? - Нет, подразумевается, что она должна быть неясной, но ее должно быть видно под этой нейлоновой сеткой. Ну? Я ожидал, что она будет двигаться. - Заплатишь нам за второй раз? - Конечно, М-р Болден. Но я не смогу ни за что заплатить, пока не отдам снимки М-ру x-y-z. - Кто он? - Клиент. Печальный Парень вытер свой нос и сказал: - Клиент без задатка? - Без. Просто нужно сделать, М-р Парень, все это снова, чтобы получить наши деньги. Ты можешь привести партнершу? - Не знаю, не знаю, - сказал он. - Звони сегодня вечером, я скажу тебе. Он встал, не показывая своих чувств, что было довольно героическим поступком, потому что вот он, трад. ребенок, среди тинэйджеров в одиночестве, во время процветания все еще живущий как бомж, богемный, тощий и даже, наверное, голодный, но все еще не спорящий о бабках. Если бы он спорил, он получил бы от меня немного, но торговаться, когда грязь падает тебе на голову, не входило в его традиционную идеологию. Когда Печальный Парень прошел мимо Дина к выходу, Дин Свифт посмотрел на него и прошипел: "Фашист! ", что Парень проигнорировал. Эти Современные джаз-парни действительно относятся к трад. реакции. Дин подошел и сел рядом со мной. Я должен объяснить, я не видел Дина несколько недель, хотя он моя любимая и самая успешная модель. Специализация у Дина необычная - позирует он всегда полностью одетым, но каким-то образом умудряется выглядеть порнографично. Не спрашивайте меня, как! В студии, как только он орет: "Готов! ", я нажимаю на"пуск", и выглядит он довольно обычно, а потом, когда все проявлено, пожалуйста: вот он - неприличный. Снимки Дина продаются, словно горячее мороженое среди пьяных женщин со слишком большим сердцем и слишком большим количеством свободного времени, и даже моя Ма, когда она увидела некоторые его фото, была под впечатлением - он выглядит чертовски доступным, этот Дин. Она действительно хотела встретиться с ним, но Дин Свифт этим не интересуется, главным образом из-за того, что он наркоман. Если у вас есть друг-наркоман, как у меня Дин, вы скоро откроете для себя, что нет никакого смысла обсуждать с ним его привычку. Также бесполезно, как и обсуждать любовь, религию или те вещи, что вы чувствуете лишь тогда, когда вы их чувствуете. Дин, а я предполагаю, что и все его друзья-наркоманы, убежден в том, что это "мистический образ жизни" (слова Дина), а вы и я, те, кто не втыкают горячие иголки в свои руки, просто проходят сквозь нее, пропуская абсолютно все стоящее в жизни. Дин говорит, что жизнь - это только жизнь. Ну, я согласен с ним, она действительно такая, но мне кажется, самый большой кайф - попытаться прожить ее трезво. Но попробуйте сказать это Дину! Я не видел его долгое время потому, что он где-то отсиживался. Это часто случается с Дином, ибо он нередко вламывается в аптеки, и так как он очень сильно страдает от того, что он отрезан от мира и от того, что этот мир ему может предложить, ему не нравится, когда начинается разговор про это. Но в то же время ему нравится слышать от вас, что его вновь рады видеть, так что действовать нужно по обстоятельствам. - Приветствую тебя, эсквайр, - сказал я, - не видеть долгое время ты. Как твоя-моя поживает? Рассказать не хотеть? Дин улыбнулся своей уставшей от мира улыбкой. - Не правда ли, эта забегаловка воняет? - сказал он мне. - Ну, конечно, Дин Свифт, так оно и есть, но что ты имеешь в виду - воздух или вообще атмосферу? - И то, и другое. Единственная цивилизованная вещь здесь, - продолжил Дин, - это то, что можно сидеть. Дин посмотрел на слонявшихся вокруг продуктов юности, словно надзиратель в концлагере. Я должен объяснить, что у Дина, несмотря на то, что сам он недавно был тинэйджером, по щекам струятся аллеи грусти, и он носит пару обрамленных сталью очков (он снимает их, когда позирует), поэтому Дин выглядит кисло и печально. (Свифтом его зовут из-за умения моментально исчезнуть при виде полиции. Ты разговариваешь с ним и вдруг - бац! Он исчезает. ) Я уже мог предвидеть, что Дин, тощий и язвительный, собирается вернуться к своей любимой теме под названием "кошмарные тинэйджеры". - Погляди на этих безусых микробов! - провозгласил он достаточно громко, чтобы услышали все. - Погляди на существ из колясок, уже строящих планы и что-то замышляющих! И действительно, в его словах была истина, потому что ребята, склонившиеся над столами, были похожи на каких-то заговорщиков, строящих планы уничтожения своих старших собратьев. Когда я расплатился, и мы вышли на улицу, даже здесь, в Сохо, оплоте взрослой мафии, можно было увидеть приметы небеззвучной тинэйджерской революции. Магазины пластинок с их чудесными обложками в витринах, самая оригинальная вещь в нашей жизни, а внутри - дети, покупающие гитары и тратящие целые состояния на песни из Лучшей Двадцатки. Магазины рубашек и бюстгальтеров, с кинозвездами, смотрящими из витрин, где продаются все те тинэйджерские шмотки, которые я вам описывал. Салоны причесок, где детей часами истязают завивкой. Магазины косметики, чтобы семнадцатилетних, пятнадцатилетних, даже тринадцатилетних девочек превратить в бледных, выскобленных, испорченных дам. Скутеры и пузатые автомобили, управляемые детишками, которые несколько лет назад толкали по асфальту игрушки. И куда бы вы ни попали - везде кофейные бары и затемненные подвалы, набитые детками, просто шепчущимися, словно пчелы в улье в ожидании прибытия великолепной пчелы-матки. - Понимаешь, что я имел в виду? - сказал Дин. И девчонки, в аллеях, в этот летний полдень! О, небеса! С каждым годом тинэйджерская девушка мечты все молодела и молодела. И наконец-то, вот они - словно дети, в лучших нарядах своих модных тетушек- и вдруг ты осознаешь, что это уже больше не игра, что эти девчонки действительно серьезно настроены. А свои стрелы они направляют не столько на тебя, одного из парней, пока их легкие, милые, энергичные ножки несут их по асфальту, а на гораздо более взрослых чуваков, вполне созревших, в чьи глаза они и смотрят самоуверенно, гордо давая понять, что здесь нет ошибки. - Маленькие мадам, - сказал Дин. - Попал в точку! - ответил я. Вдруг Дин Свифт неожиданно остановился. - Скажу тебе, - сказал он, натягивая на глаза свою бейсболку в полоску, как флаг США, - скажу тебе вот что. Эти тинэйджеры перестали быть рациональными, думающими человеческими существами, и превращаются в безмозглых бабочек совершенно одинакового размера и цвета, летающих вокруг одних и тех же цветков в одном и том же саду. Да! - произнес он группе ребятишек, щебетавших ломающимися голосами. - Вы всего лишь кучка бабочек! Но они не обратили никакого внимания на Дина, потому что именно в этот момент.... В своей машине ручной работы, со своими инициалами на номере, мимо промчался самый последний из певцов-любимцев тинэйджеров, вместе со своим братом, своим композитором, своей девчонкой и своим Личным Менеджером, так что не хватало только его Мамы. И все детки махали ему руками, и юный талант помахал им, в свою очередь, и все на несколько секунд попались в сети славы. - Певец! - прокричал Дин ему вслед. - Ха-ха! Он стоял на проезжей части, жестикулируя вслед удаляющемуся автомобилю. Внезапно он свернул за угол, и мне пришлось догонять его. Дин посмотрел назад через плечо, схватил меня за руку и ускорил шаг. "Ковбои", - объяснил он. Я тоже посмотрел назад. - Они не показались мне похожими на ковбоев, - сказал я Дину. Но сказать такое было равноценно тому, чтобы сказать какому-нибудь эксперту в Хаттон Гарден, что эти камни вряд ли являются бриллиантами. - Вот что я тебе скажу, - с жаром начал Дин. - Я могу учуять легавого в темноте, в ста футах от меня, с завязанными глазами. И, кстати, - снисходительно продолжал он, - те не видел? Те двое были в штатском, но ботинки-то у них были залатанные! Это очень много значило для Дина. - Не нравятся тебе легавые, не так ли? - спросил я его. Дин несколько замедлил свой шаг. - Единственное, что в этих ублюдках есть хорошего, - сказал он вежливо, - это то, что они сплотились в одну силу. Только представь, во что превратился этот мир, если бы эти монстры крутились бы среди нас без всяких отличительных знаков! Бедный старый Дин! Он действительно ненавидит закон, но в отличие многих из нас он не боится его, на самом деле не боится, хотя с ним не раз обходились как со спичечным коробком. Естественно, все его занятия всегда приводили его к конфликту с ковбоями, - т. е. чудо-целитель, инструктор по танцам, вышибала в клубе, консультант по частной собственности и сиделка для пожилых леди. К этому времени мы уже достигли "Фронта", как девчонки, занимающиеся бизнесом, называют самую оживленную улицу города, и здесь Дин прошептал: - Мне нужно как можно скорее вмазаться, и мне нужно новое кое-что для моего кое-чего. Так что мы вошли в ближайшую же аптеку. За прилавком стояло существо женского пола, ей не понравился вид Дина и она сразу начала ту самую бодягу, что владельцы магазинов в королевстве отшлифовали до безупречия. Она заключается в следующем - они сразу начинают заниматься какими-то делами, суетятся, выполняя сверхнеобходимые задания, и когда ты кашляешь или еще как-нибудь привлекаешь их внимание, они смотрят на тебя так, будто ты вломился в их спальню. А когда они говорят с вами, то используют новый вид вежливости, очень распространенный у нас в городе, т. е. говорят добрые и учтивые слова, но немного по-сучески, противно, поэтому они сначала тебя обезоруживают, а потом сбивают с ног. Для начала она естественно спросила: "Могу ли Вам чем-нибудь помочь? " Ах! В случае с Дином она встретила достойного соперника, потому что он отработал до блеска и почти запатентовал стиль ужасно вежливого поведения. Это совершенно ничего не означает и является самым настоящим издевательством над тем, с кем он так вежлив. Хотя это отследить не очень уж и легко, ибо Дин ведет себя настолько серьезно и честно, что никто не может даже допустить и мысли, что это может быть сарказм. - Да, Мадам, - ответил он, - конечно, вы можете помочь мне, если позволите и если на это не потребуется слишком много вашего времени. И потом они начали свою дуэль вежливости, их глаза светились ненавистью друг к другу. Пожалуйста, вот, что происходит, когда люди с возрастом начинают думать, что вежливость (хорошая штука, кстати) - это некая форма слабости. И когда Дину удалось выманить из старой шлюхи все те продукты, в которых он не очень то уж и нуждался, он неожиданно сказал: "Спасибо, мад-а-а-а-м, большое спасибо", - отсалютовал ей своей бейсболкой, и вышел на солнце со словами: "Один из моих друзей-страдальцев в "Подозрительном" одолжит мне то, в чем я нуждаюсь". Я должен пояснить, что "Подозрительный" - это один из тех кабаков, что гноятся в Сохо, тот, что всегда в моде у самых клевых типов. И, естественно, когда я вошел туда вместе с Дином, среди других я увидел М-ра Зови-Меня-Приятелем и его подругу экс-Дебютантку-Прошлого-Года: он бы шишкой с телевидения из заморских колоний, а она с легкостью перескочила со страниц глянцевых социальных журналов на страницы ежемесячников моды. И, кстати, экс-Деб. была довольно-таки милой, чего нельзя сказать о Зови-Меня-Приятелем, ибо он порет слишком много этой австралийской чуши, хотя по телеку это выглядит потрясающе, так искренне. Когда Дин уполз в темные углы, я щелкнул эту подвыпившую парочку, поставив свой Роллейфлекс на стойку бара. - О, здорово, рептилия, - сказала экс-Деб. - Может, ты поможешь моему возлюбленному с его новым проектом? - Он называется, - сказал Приятель, - Несчастные Любовники, и мы ищем тех, кто влюблен и от кого отвернулась удача. - Ты слишком молод для слез, я думаю, - сказала мне экс-Деб., - но, может быть, среди твоих старших знакомых... Я предложил Хоплайта на роль Несчастного Любовника Года. - А в кого он влюблен? - спросил Зови-Меня-Приятелем. - Мы хотим устроить помешанной парочке очную ставку перед камерой, да так, чтобы они не знали, с чем им придется столкнуться. - Он влюбился в Американца, - сказал я. - Хороший поворот дела, хоть нам и придется выплачивать гонорар в долларах.... Да, сведем эту парочку и нокаутируем их. - Будет сенсация, - сказал я. - Его проблема, - сказала экс-Деб., указывая мундштуком на своего любовника, - это его успех. С той самой первой великолепной программы про Сердитых от него ожидают только лучшее. - И они свое получат! - воскликнул Зови-Меня-Приятелем. - это моя цель, моя миссия и мое достижение - нести высококачественный культурный материал поп-массам. - Он слуга культуры всех времен и народов, - сказала его дама после того, как они глотнули огненной воды, а потом попытались поцеловать друг друга. Зови-Меня-Приятелем осмотрел помещение, где веселящиеся вжались в пластиковые сидения и тусклый розовый свет отражался от паркета прямо им в глаза. - Сегодня, - объявил он, - любой человек - будь то мужчина, женщина или ребенок - в Соединенном Королевстве может стать личностью, звездой. Кем бы вы ни были, мы можем поставить вас перед камерой, и вы будете жить для миллионов. Но никто не заинтересовался этим предложением в клубе "Подозрительный", так что Зови-Меня-Приятелем сполз со стула и исчез в поисках туалета. И экс-Деб. переключила все свое внимание на меня и неожиданно становилась все более и более материнской. Потому что женщина, когда она расстроена и немного пьяна, а ты молод, очень хочет показать тебе, что она "понимает" - хотя что именно она понимает, ты так и не можешь осознать, и это довольно конфузно. - Расскажи мне про свою камеру, - сказала экс-Деб., опираясь на меня, теребя мой Роллейфлекс и дыша спиртом мне в лицо. Хотя выглядела она, доложу я вам, просто обалденно. - Что ты хочешь знать о ней? - откликнулся я. - Как ты научился ей пользоваться? - спросила она загадочно. - По ошибке, случайно. - Ах! Я не понял этого "Ах! ". - Когда ты был маленьким мальчиком? - спросила она. - Так точно. Она уставилась на меня, будто я только что вышел из приюта Св. Бернарда. - У тебя было тяжелое детство, я понимаю, - сказала она сочувственно. - Нет, я бы так не сказал, - а я бы и в самом деле не сказал. - Ах, но я знаю, что так оно и было! - настаивала она. Я сдался. - Что ж - твоя взяла, - сказал я ей. - Твоя мать, сдается мне, была порядочной стервой, - предположила она. Теперь, хоть я и был согласен с этим, я просто разозлился! Кем она себя возомнила, эта фотомодель, - Миссис Фрейд? - Скажу тебе кое-что про мою мать, - сказал я. - У нее есть свои недостатки - у кого их нет? - но у нее много отваги, она здорово сохранила свою внешность и выглядит обалденно! - Ты слишком лоялен, парень, - сказала экс-Деб., ее шикарная юбочка так и скользила по стулу. - Может, и так, - сказал я, вновь поддаваясь ей. Она взяла меня за руку и сказала: - Расскажи мне какой-нибудь секрет про вас, тинэйджеров. У вас очень активная сексуальная жизнь? Они просто не могут удержаться. - Нет, - ответил я, - не очень. А сказал я, кстати, чистейшую правду, потому что, хоть вы и видите тинэйджеров, перемешанных друг с другом и ведущих себя легко, свободно и интимно, довольно нечасто это достигает точки, откуда нет возврата. Но в королевстве, где мы проживаем, все почтенные граждане твердо уверены, что если вы видите деток, наслаждающихся самими собой, то это означает, что - основа всего этого - плотские грехи, а не то, что на самом деле это - просто резвость и веселье, праздник. Но так как это не касалось экс-Деб., я сменил тему и спросил ее: - Куда поедешь в отпуск в этом году, Мисс Шеба? - Кто, я? О, не знаю... Я всегда езжу в такие места, где есть пляжи, скандалы и чтобы лететь было недалеко.... А ты, дитя? Я слышала, что вы, словно отщепенцы, теперь колесите автостопом по всему Континенту? - Нет, уже нет, - твердо отрезал я. - Почему уже? - спросила она, пытаясь сфокусировать свой взгляд на мне. - Автостоп давно уже вышел из моды. Нам надоело, что над нами надругаются, и мы прибываем вовсе не туда, куда планировали. Мы теперь покупаем билеты, как все остальные, и, кстати, кучи новых туристических компаний целиком зависят от нас, юных путешественников. - Так, значит, ты ездил на Континент, бывал во всех этих местах? Да, забавно... а почему я должен стыдиться того, что никогда не покидал наш остров? Почему? Потому, что, хоть у меня и было полно возможностей (например, не далее, как прошлым летом, марксисты пытались переправить меня к Молодежи в Болгарию - только представьте себе это! ), я просто не хотел... или скорее.... Ладно, чего уж там, я даже не выезжал за пределы Лондона, кроме одного раза, воспоминания о котором у меня остались самые расплывчатые. Меня вывезли на один день в Брайтон, к морю, это было как-то связано с маневрами моей Ма, и все, что я могу вспомнить, это как мы парковались, а потом меня оставляли на пляже и в баре, за столиком с ячменным пивом, пока Ма исчезала, чтобы пофлиртовать с сопровождавшим ее парнем, у которого водились легкие деньги. А что касается сельской местности, этой огромной зеленой штуки со зверьми, что раскинулась вокруг нашей столицы, - я никогда не видел ее. Даже во время войны, когда падали бомбы, моя Ма отказывалась покидать свое имение, и не хотела, чтобы нас с Верном эвакуировали, будь что будет. И все, что я помню о самом путешествии в Брайтон и обратно, это то, как я входил и выходил из вагонов, а все остальное время я либо лежал на горячем и вонючем сидении или блевал. Но все-таки когда-нибудь я должен буду поехать посмотреть мир. Не просто этот Континент, о котором все говорят - Париж, Рим и вся эта дребедень, - а на что-нибудь огромное, как, например, Бразилия или Япония, и вот почему надо будет умудриться скопить немного деньжонок и спокойно забраться на борт какого-нибудь самолета. Так что я ответил: - Нет, не во всех. Мне больше нравится в своем поместье, принимать солнечные ванны в Гайде, или прыгать с самой высокой доски в пруды Хэмпстеда. Она уставилась на меня, ее глаза были залиты жидкостью, что она поглощала. - Ты, ребенок, в каком-то смысле даже поэт, правда, по-своему. - О, насчет этого не уверен, - ответил я ей. Пока продолжался этот смехотворный разговор между мной и экс-Деб., в "Подозрительном" начали лабать какие-то музыканты, ибо тип по имени Телега-С-Двумя-Большими-Пальцами, играющий на басу, устраивал прослушивание для концерта за городом, что мог бы состояться лишь в том случае, если бы он набрал команду. Там, в "Подозрительном", находившемся, как я уже говорил, в подвале, инструменты звучали просто громоподобно, и пока я слушал эти милые и успокаивающие звуки, я еще раз убедился в том, как мне повезло, что я родился в эпоху джаза. А что вообще было бы, если бы приходилось слушать только баллады да вальсы? Джаз - это такая штука, заставляющая тебя чувствовать уютно в этом мире, и мысль о том, что ты - человеческое существо, кажется отличной. Кот за стойкой бара сказал: "Очень мило, но они вряд ли сыграют "Бьюли-Ули"". Другой ответил: "А кого это волнует? Эта вечеринка для отморозков и Горлопанов Генри, в любом случае". Третий просто сказал "Здорово", с мягким мечтательным взглядом, - но наверняка это было из-за того, что он только что выкурил здоровенный косяк в туалете. Из этого же туалета, наконец уладив все дела, появился австралийский чувак Зови-Меня-Приятелем, он посмотрел на исполнителей так, будто он был М-р Гранц собственной персоной, как делают все эти теле-знаменитости, строя из себя этакого универсального импресарио для всего человечества. И после испытанного мной блаженства от прослушивания игры ребят в приличном обществе, вид австралийца мне немного подпортил настроение, потому что в джазе аудитория - это половина кайфа, даже, возможно, больше, чем половина. - Мило, - выдал он свое мнение, - но они промазали задницей мимо двух стульев. Это не попсово и не престижно. - Мимо таких двух стульев не грех промазать, - сказал я и уже собрался их покинуть. Экс-Дебютантка-Прошлого-Года схватила меня за карман пиджака. - Ты идешь к Мисс Ламент? - спросила она меня. - Да, может, увидимся там, - сказал я ей, пытаясь отцепить ее ярко-красные когти. - Ты бросаешь нас? - Всего лишь на миг, девочка из Найтсбриджа, - сказал я. Потому что я увидел, что в кабак уже вошел Уиз, и хотел перекинуться словечком со своим братом по крови. На Уизе был гладиаторский ремень Lonsdale с жеребцами, и когда он вошел в "Подозрительный", он расстегнул его, будто солдат, освобождающийся с поста часового. Но все равно он выглядел настороженным, как и всегда, даже, наверняка, и во сне, будто весь мир в одном углу ринга, где происходит бой, а он сам, одинокий охотник в джунглях Лондона - в противоположном. "Давай перейдем через музыку", - сказал я ему, и мы перебрались за сцену, на которой выступали исполнители, так что их звуки превратились в барьер, отделявший нас от посетителей, поглощавших алкоголь у стойки бара. - Что нового? - спросил я Уиза. В Уизе хорошо то, что он полностью забывает о ссорах. Борьба необходима ему, как пища, и когда она заканчивается, он просто о ней больше не думает. Он посмотрел на меня с одобрением, и я понял, что вновь стал его старым надежным приятелем, может быть, единственным, на кого он мог бы положиться в этом тысячелетии. - У меня есть для тебя новости, - сказал он. Я должен сказать, что немного побаивался, ибо новости Уиза смывали тебя в море, и ты барахтался в нем до тех пор, пока не свыкался с ними. - Я думаю, - начал он, - открыть дело с девкой. - О, вот как. Умница. Я навещу тебя в Брикстоне, - сказал я с отвращением. - Ты не одобряешь? - Как я могу? Ты же не тот тип сутенера. - Все в жизни надо попробовать... - О, конечно. О, конечно, о, конечно. Дальше будут ограбления со взломом. Я пошел за напитками и заодно получил время все хорошенько обдумать. Потому что я всегда представлял себе, что Уиз однажды встанет на эту дорожку, но всегда успокаивал себя тем, что у него достаточно мозгов придумать что-нибудь получше, а не попасть в кулак какой-нибудь девицы из будуара. Потому что, согласны вы с этим или нет, при таком раскладе дел женская сторона берет бразды правления в свои руки, даже если она отдает всю выручку мужчине, и он забавляется с ней воскресными вечерами, после еженедельного посещения Одеона. Просто причина в том, что ее действия, что бы вы об этом ни думали, легальны, а его - нет, и если развязывается какой-то спор, все, что ей нужно сделать, это набрать номер ближайшего детектива-сержанта Такого-то. - Здоровье, богатство и счастье, - сказал он саркастично. - Счастье! Молчал бы! Наступила тишина. - Ну же, - сказал затем Уиз. - Давай драться. - Зачем, если ты уже все решил? - Все равно давай. Я зарычал, действительно зарычал. - Просто, Уиз, дело в том, что это не твой род занятий. Назови мне хоть одного сутенера, у которого есть мозги. - Я знаю некоторых. - Я не имею в виду хитрость или опыт, я имею в виду мозги. Конструктивные мозги. Уиз сказал: - Я могу тебя познакомить с несколькими букмекерами, владельцами клубов и прокатов машин, основавшими свой бизнес на деньгах, заработанных на улице. Я сказал: - Я могу познакомить тебя с несколькими парнями в субботу вечером в аптеке, несколькими зеками, и несколькими трупами, которые тоже так думали. - А, ну что ж, наши мнения разошлись. Я сказал лунатику: - Это, может быть, и нормально для существ, молодых сердцем, неважно, какого возраста, но посмотри в глаза правде, Уиз, ты уже слишком зрелый. Ты слишком много знаешь о том, что делаешь. Уизард улыбнулся, если это можно было так назвать. - И это я слышу от парня, - сказал он вежливо, - прославившегося на весь район продажей порнографических фото. Ну, знаете ли, черт возьми! - Во-первых..., - сказал я. - И не забудь про "во-вторых" и "в-третьих"... - Во-первых, - продолжал я, ты отлично знаешь, что лишь некоторые из моих снимков порнографические, и я занимаюсь этим как ради смеха, так и ради бабок. Во-вторых, как ты говоришь, я как можно скорее брошу это дело, - я часто говорил тебе. И, в-третьих, опять же, ты сравниваешь сутенерство и то, чем занимаюсь я? - Да нет, вообще-то, - сказал Уизард, - ибо мое занятие более честное и лучше оплачивается. - О, как скажешь, Спортсмен. Наступила еще одна пауза передышки между раундами. - И кто же эта счастливая девка? - спросил я его. - О, одна знакомая. Конечно, ты понимаешь, - сказал он, - что не очень умно говорить, кто именно, особенно тем, кто не одобряет. - Насколько же ты прав, юный Уизард. В любом случае - кем бы она ни была, мне ее жаль. У тебя будет дюжина таких в тот момент, когда тебя посадят. - Я не удивлюсь, - сказал Уиз. Я осушил свой безалкогольный напиток. - Ну ладно, вот что я тебе скажу, гений, - начал я. - Две вещи, просто послушай их. Первое - может, ты и симпатичный чувачок, но ты не подходишь на роль сутенера, потому что ты слишком восхищаешься этой забавой, и не воспринимаешь ее достаточно серьезно. Другое, и ты это отлично знаешь, и должен стыдиться этого - у тебя на самом деле есть мозги, и если бы ты получил хотя бы кусочек образования, то сейчас бы ворочал большими вещами, парень, и еще не поздно. Действительно, не поздно, почему бы тебе не поучиться? - Школа жизни, - ответил Уизард. - Класс Брикстон. - Ну и что? Во всем есть риск. - Дурак. - Что? А, ладно... Уизард уставился в потолок, потому что группа остановилась. А я, я действительно чувствовал, что должен сказать хоть что-нибудь, чтобы отговорить его: не потому, что я не одобрял этого, а потому, что знал - если Уиз займется этим, я его потеряю. Но он начал первым. - Я скажу тебе вот что. Я все тщательно обдумал - и я в полной безопасности. Смотри! - и я посмотрел на него. - Представь меня на скамье подсудимых! Какой простак - даже судья, не говоря уже о присяжных, - поверит, что дитя вроде меня может быть сутенером? Я помедлил немного, а потом сказал: - Если бы ты увидел сейчас себя в зеркале, ты понял бы, что вовсе не выглядишь, как дитя. Вообще не выглядишь молодым, Уиз, абсолютно - ты выглядишь чертовски старым. - Ах, так? - сказал Уиз. - Тогда я скажу тебе еще кое-что. Этому бизнесу со шлюхой, сутенером и клиентом очень, очень много лет. Со времен А. и Евы, всегда существовали женщина, посетитель и местный мужик. - Будь тогда посетителем. - Согласен, никто не любит парней, срубающих легкие деньги. Но, детка, причины, по которым их не любят, очень лицемерны. Клиент перекладывает свой стыд на сутенера, и сутенер согласен нести его - дайте же ему чистое, социальное, уважительное алиби. Потом, ни одному мужчине не нравится платить за то, за что сутенер получает деньги. И самое главное, парень, мир завидует сутенеру! Да, и есть из-за чего, - и он улыбнулся огромной улыбкой - "ну-не-умный-ли-я". - Прекрасно, прекрасно, - воскликнул я. - Будешь отстаивать свои убеждения перед типами из Вульфендена. - Ах, они, - сказал Уизард. - Самым последним человеком, кого они когда-либо захотят спросить про шуры-муры, будет кто-либо в курсе дела... шлюха, сутенер, или даже клиент. Знаешь, для чего нужен Вульфенден? - спросил он, наклонившись над столом и ухмыляясь. - Это как заниматься гомосексуализмом в нашей стране и прикрываться сутенерами. Чтобы перепутать и то, и другое, и запудрить мозги лохам, чтобы они не знали, на кого сыпать серу. - Не так громко, Уиз, - воскликнул я, ибо команда уже закончила играть, а джук-бокс еще никто не включил. Так что вот так. Я уже говорил с Уизом тайно, чего со мной не случалось никогда, я стал частью его мерзкого плана, и поверьте мне, я не мог этого так оставить. - Господи! - провозгласил я. - Что со мной происходит? От меня ушла девушка к Пикам и педикам, а теперь мой друг уходит к девушкам. - Не сравнивай меня с Пиками, - сказал Уиз. - Ну, будь умницей, я сравнивал тебя с Сюз. - Мило! Похоже, что больше всего об этом беспокоишься ты, мой маленький спаситель. - О, похоже на то! - Ну, тогда, - сказал Уиз, делая вид, что встает из-за стола, - когда ковбои меня схватят, я сразу же позвоню тебе, чтобы ты внес за меня выкуп. - Не говори так со мной, Уиз, пожалуйста! - О, я знаю, ты прибежишь с высунутым языком... ты меня обожаешь! Это явно был предел, и я встал и отвесил Уизу мощную пощечину. Мощную, действительно мощную. Он вовсе не выглядел удивленным и не ответил никак на это. Просто потер щеку и пошел к бару, поэтому я понял, что именно этого он и хотел. О, блядь, подумал я. И я вышел из "Подозрительного", подышать летним вечерним ветерком. Вечер был великолепным. Воздух был сладок, как прохладная ванна, звезды с любопытством пялились на неоновые огни, и граждане Королевства, в джинсах и пиджаках, плыли по каналам Шефтсбери Авеню, словно гондолы. У всех были деньги, и их можно было тратить, все уже приняли ванны с вербеновыми солями, и ничье сердце не было разбито, а созревало для легкого летнего вечера. С каучуконосов в бистро стерли пыль, и мягкие белые огни китайских ресторанов нового стиля - не старые, категории Ма Джонг, а самые новейшие, с широкими стеклянными фасадами, дакроновыми занавесками и бежевыми коврами внутри - светились ослепительно, словно какие-то гигантские телеэкраны. Даже эти ужасные старинные англосаксонские трактиры - картофельные чипсы, выдохшийся, несвежий эль, лужи и харкотина на стойке бара - выглядели довольно заманчиво, при условии, что вам не придется толкать эти двухтонные двери, отхватывающие половину зада, и заходить туда. Одним словом, столица была мечтой для ночных плэйбоев. И я подумал: "Боже мой, одно я знаю точно - наверняка когда-нибудь сделают мюзикл о шикарных 1950-х. " И я подумал, о небо, еще кое-что я знаю точно - я жалок. И тут, кого я вижу, шляющегося по главной улице Сохо, как не Парня-Из-Открытого-Космоса, он не знает, что его так зовут, потому что я ему этого еще не сказал. Этот парень экстремально мил, и я знаю его со школьных времен и даже со времен изобретения Бадена-Пауэлла. Он полностью принадлежит Другому Миру, т. е., как я уже объяснял, чужим мирам, где не врубаются в происходящее, хотя во многом именно благодаря им мы и существуем. Этот парень из Открытого Космоса работает в городском управлении, делая всякие дела, и каким-то образом я встречаю его раз в год, всего лишь раз, когда случайно, как сегодня, он выбирается из своего квартала в мой, или, vice versa, так поступаю я. И мы встречаемся, словно путешественники, и я рассказываю ему про чудеса своего района столицы, настоящие и выдуманные, а он рассказывает мне про свои достижения в спорте, про то, как откладывает деньги на скутер, и как в муниципальном управлении записывают дебет или кредит. Он мил, но слишком скучен, хотя и не зануда. - Какой узел ты бы использовал, - сказал я, подойдя к нему и говоря из уголка своего рта в его ухо, - чтобы связать две веревки разной толщины вместе? - Ох-хо-хо, это ты, Маугли, - сказало это существо из открытого космоса, останавливаясь и хлопая меня по плечу, покуда я не увяз на четыре фута в тротуар Сохо. - Я, я! Как там с национальными проблемами? Давай, выкладывай мне все слухи от бухгалтеров из ратуши. - Бюджет сбалансирован, - сказал парень из О. К., - но деньги, благодаря которым он сбалансирован, стоят лишь одну треть себестоимости. - Надо же! А как поживает скутер? Сколько коленных чашечек ты разбил, кроме своих собственных? Парень из О. К. погрустнел. - У меня нет скутера, - ответил он, - потому что моя Ма предпочла телик. - Парень, ты что, предатель? Ты позволил своей Ма распоряжаться собственными сбережениями? - Ну, сынок, она настаивала, правда. - Любит сидеть в кресле-качалке и смотреть рекламу? - Не будь таким саркастичным. Ты, что, из-за чего-то переживаешь? - Точно, ты прав. О, да! - Не распространяй тогда это вокруг себя. Только не на меня. - Хорошо, полковник, я придержу это при себе. - Говори что угодно, но благодаря телевидению можно многое узнать. Я знаю, что это все ради денег, но это в своем роде большое универсальное образование. - Наконец-то люди видят сквозь стены, так? - А что, нет? Скажи! - Все, что они видят, это дайджесты, тенденции и точки зрения. - Что же тогда, все они нас дурят? Все эти профессоры и авторитеты? - О да, конечно! Ты думаешь, они рассказывают нам какие-то секреты, которые стоит знать? Ты думаешь, что профессор, учившийся двадцать лет, взорвется в студии и расскажет нам что-то настоящее? - Похоже на правду, там, на экране... - О, о, ну ладно... Я скажу тебе, Волчица, - объяснял я этой простой наивной душе, пока мы шли по бульвару, увертываясь от бродяг, шлюх и бездельников, - я скажу тебе. Все эти люди - типа теле-исцелителей, рекламодателей и поп-пиратов шоу-бизнеса - они презирают нас, понял? Они продают нам блестяшки за полцены, а мы думаем, что покупаем бриллианты. Парень остановился. - Слушай, - сказал он, - ты хоть чему-нибудь в этом мире веришь? - Хорошо - ты сам напросился. Посмотри вон туда! - сказал я, показывая на кофейный бар, упоминающийся сейчас даже в путеводителях, потому что всех тинэйджерских звезд "открывают" именно там. - Видишь всех этих деток, втиснувшихся туда между джукбоксами, и выглядящих так, будто они на каком-то мероприятии, где раздают призы? - Я знаю это место. Я был там. - Бесспорно! Оно сделано для таких лопухов, как ты. Так вот что я тебе скажу - никаких соловьев-тинэйджеров там не "находили", до тех пор, пока там не поселились телекамеры и журналисты, жаждущие легкой крови. Все поющие пареньки открыли себя сами - на реке, на юге, где угодно - до того, как эти стервятники ухватили добычу. Могу тебе сказать точно, Тарзан: вся эта плескотня там нисколько не правдоподобна! Я понимал, что происходит: после моих разногласий сУизардом и более ранним cul-de-sac с Сюз я обрушился кислотным дождем на этого юного паренька. Поэтому я сделал то, что я считаю лучшим выходом из таких ситуаций, а именно, обрезать пуповину. И я вломился в какой-то клуб, помахав парню и, крикнув "Один момент! ", схватил телефон, набрал телефонистку, поздоровался с ней и спросил, как я могу связаться с премьер-министром, так как я турист из Новой Зеландии, и у меня такая же фамилия, как и у М-ра М., и я хотел бы спросить у бедного старикашки, может, мы - родственники. После того, как она меня послала - довольно мило, кстати - я повесил трубку, выскочил обратно на улицу и увидел, что парень из Открытого Космоса все еще стоит на том же самом месте, с открытым ртом. Я спросил его о спортивных успехах, потому что он был боксером, хоть и одиночкой. Он сказал, что скоро будут хорошие бои парней с южного берега реки с парнями из его клуба, так почему бы не пойти туда вместе? Я ответил, о, да! Потом он между прочим предложил сходить в кино сегодня вечером. Но я был против этого, ибо глупо ходить в Сохо в кино, потому что Сохо и есть кино. И в любом случае, когда я смотрю кино, я выхожу на середине сеанса, потому что все, что я вижу, это то, что там висит простыня, и куча идиотов пялятся на нее, а сзади стоит парень с сигаретой в зубах, управляющий всем этим, и даже когда он ставит "Боже, храни Королеву", все скоты встают, но только не он, нет! Жизнь - вот лучший фильм, это уж точно, если вы можете воспринимать ее как фильм. И когда я объяснил парню все это, он сказал, "а как насчет того, чтобы перекусить? " - а предлагал он бифштекс. Я сказал, "извини, я вегетарианец", а я действительно им являюсь, не из-за бедненьких животных или чего-то там такого, а из-за того, что в животе у тебя меньше урчит, и красное мясо снится мне в ночных кошмарах. Так что вряд ли бы получился супер-вечер с парнем из О. К., и теперь, как всегда и было, после очередной приятной встречи друг с другом, нам было так же приятно прощаться... не в этом ли весь смысл человеческих отношений? - Напомни обо мне своей Ма, - сказал я, - и не позволяй ей думать о втором телике. Совершенно случайно мне пришло в голову убраться из этого славного района и немного прохладиться и помедитировать, поэтому я нанял кэб и велел водителю прокатить меня по набережной от начала до конца, сначала туда, потом обратно. Ему не очень это понравилось, ибо таксисты, как и все остальные, чья деятельность схожа с сутенерской, любят делать вид, что они необходимы и полезны для деловых поездок. Но, естественно, он согласился, так как взрослые обожают забирать у тебя деньги и при этом заставлять тебя чувствовать, что они тебе делают услугу. Тот, кто придумал набережную Темзы - гений. Она лежит, гордо и мягко извиваясь возле реки, как парень возле девчонки, когда все закончено, и растягивается огромной дугой от парламента, там, в Уэстминстере, на север и восток до самого Сити. В этом, восточном направлении, она не так уж и роскошна, но когда ты возвращаешься против течения - о! Если время прилива, то река похожа на океан, и ты смотришь на огромные изгибы и видишь великолепные рекламные дворцы на южном берегу, их сияющие отражения на водной глади, и этот огромный белый мост, грациозно пересекающий ее, словно полоска листьев. Если вам повезло, то из-за занавески вам открывается своя собственная Кинорама, правда, это представление никогда, никогда не бывает одним и тем же. И не важно, какая погода, или время года, она всегда великолепна - волшебство срабатывает всегда. И как раз поверх нытья мотора такси вы слышите эти неописуемые речные шумы, узнаваемые всегда. Каждый раз, в каком бы настроении я ни приходил бы сюда, чтобы прокатиться, я достигаю радости. И пока я глазел на воду, словно рот, словно кровать, словно сестра, я думал, Боже, как я люблю этот город, каким бы ужасным он не был, и не хочу его покидать никогда, что бы он ни послал мне. Потому что хоть он и кажется таким неопрятным, таким случайным и таким неприступным, если ты знаешь город достаточно хорошо, чтобы вертеть им вокруг пальца, и если ты - его сын, он всегда на твоей стороне, поддерживая тебя - или так я себе навоображал. Так что, когда мы вновь вернулись к Вестминстеру, и шея таксиста выказывала полное неодобрение, я попросил этого извозчика повернуть на юг, через реку, к Замку: потому что мне пришла в голову мысль в таких смешанных чувствах посетить Манни Катца и его супругу Мириэм. Манни я встретил в лавке, торговавшей студенистыми угрями возле Кембриджского цирка, когда мы оба потянулись за уксусом и сказали друг другу "пардон". Как вы догадались, парень - еврей, как и Мириэм (а так же их единственный отпрыск), но я не думаю, что лишь из-за того, что я и сам немного, как я уже объяснял, еврей с маминой стороны, лишь из-за этого я так восхищаюсь этим парнем. Здесь я должен рассказать о своем отношении ко всей этой штуке с евреями, оно в двух словах звучит так, - слава Богу (и нашему, и ихнему), что они здесь. Я знаю, что говорят про них от начала до конца, и примерно понимаю, что Гои имеют в виду, когда говорят, что они их беспокоят, но если честно.... Добавьте к этому все недостатки, какие только придут вам в голову, и сопоставьте их с великим фактором, что еврейские семьи любят жизнь, они на ее стороне,... и разве сравнятся с этим какие-то обвинения в "жидовстве"? Просто зайдите в дом хоть одной еврейской семьи, где угодно, и какими бы ужасными вы их не находили, в ваше сознание сразу впивается тот факт, что они живут. Действительно, это огромный шумный бардак со спорами, хвастовством, жалобами, но они живые! И то, как они терпят всякие штуки, из которых сделана жизнь, будто это материал для испытаний, заставляет вас моментально понять, что они - старые, старые, почтенные люди, очень давно изучающие этот метод выживания. Я очень люблю Лондон, как я уже объяснил. Но когда евреи сделают достаточно бабок, чтобы перебраться в Америку или Израиль, то я тоже поеду. Мы выключим свет. Кстати, Манни был в Израиле, ездил туда на конгресс писателей, и как раз пропустил ту самую двухдневную битву с Фараонами, ее мы все еще пытаемся забыть. Но, будучи Кокни-парнем, он не столь агрессивен, как настоящие израильтяне. Когда вы их встречаете в кафе, они описывают ту апельсиновую рощу, где они живут так, будто это целый континент, и знают ответы на все те вопросы, что вы еще даже не успели задать. Манни, кстати, самый настоящий Кокни, не какая-нибудь подделка из пригорода, и он крепок и грустен, у него есть чувство юмора, он сентиментален, как и все они. Мириэм - его вторая жена, а на первой он был женат еще с пеленок (она была одной из нас, и они были неразлучны), потому что ему лишь скоро стукнет двадцать, как и всем нам. Также имеется юный воин двух лет от роду по имени Сол, он, несмотря на все то, что я сказал, чертова заноза в заднице, и нуждается в этой еврейской дисциплине, а вместо этого его балует весь клан Катцев, все поколения, а их полно. Попасть в еврейский дом, если сами вы таковыми не являетесь, очень деликатная операция. Несмотря на то, что это место сразу становится вашим родным домом, если вы туда попали, они сто раз подумают, прежде чем приглашать вас и не любят нежданных гостей, как в моем случае. Но я могу так вести себя с Катцами, ибо однажды я оказал Эммануэлю одну большую, огромную услугу, сам того не желая, т. е. познакомил его с чудаковатым типом, какого я фотографировал, по имени Адам Старк. Адам оказался свихнувшимся "давайте-облажаемся-по-крупному" издателем, и напечатал кучу стихов Манни, и они ненадолго попали на передовицы литературных изданий. Так что для разных там тетушек и бабушек по Боро-роуд я- "Чарли-это-уладит", умный мальчик, построивший для их юного предсказателя мост, в чем тот так нуждался. В этом мире так: если ты делаешь маленькое доброе дело в нужный момент, получаешь с этого гигантские дивиденды; а иначе все быстро забывают. Тем не менее я принял все меры предосторожности: остановил кэб возле цирка Св. Георгия и дал Шекспиру предупреждение, что я в пути, обошедшееся мне в четыре пенса. Катцы, по крайней мере, три дюжины из всех них, живут в отличном старинном отжитке древности, приведенном в кондицию. Манни сам спустился, чтобы встретить меня, одетый в свои темно-синие вельветовые брюки, и привел меня в лучшую центральную комнату, чего ему не надо было делать, и как только все остальные Катцы услышали, что пришел гость, все они исчезли в близлежащих комнатах, предоставив своему любимому сыну право самому развлекать уважаемого посетителя. В комнате остались лишь Мириэм К., выглядевшая точь-в-точь как кто-то из О. Т. (тысячу лет назад были такие иллюстрированные журналы с Ребекками и Рейчел) и их юный воинственный продукт, Сол, устраивавший свои неистовые выступления на паркете. Никто из них не спросил, почему я пришел или почему меня не видно целую вечность, и это для меня два признака цивилизованного человеческого существа, ибо поверьте мне, большинство хозяев, словно бандиты, приставляют пистолеты к твоей голове, но только не эта пара. - И как поживают Сердитые? - спросил я. На самом деле Манни мало чего общего имел с Сердитым, хотя он появился в печати как раз в то время, когда эта кучка пригородных журналистов попалась на глаза общественности. Стихи Манни, в них я понимаю лишь самую суть, злобно относятся только к смерти, могиле, этого он терпеть не может, а к жизни ребят из Боро и Бермондси он не проявлял ничего, кроме одобрения. Его стихи воспевают юный Лондон, но в разговоре он ни к чему не относится благосклонно, особенно к тому, что сказал ты, что бы это ни было. - Я вижу, тебе дали эту штуку, Мемориальную Премию, - сказал я. - Я хотел послать тебе поздравления по почте, но забыл. - Мне ее не давали, сынок. Я завоевал ее, - ответил Манни. - Дальше тебе дадут Орден Британской Империи или назовут улицу в твою честь. - О. Б. И.! Ты думаешь, я принял бы его? - Еще как, - подхватила Мириэм, накручивая волосы своего сына в подобие кудрей. - Ну, и что же достаточно высоко для тебя? - спросил я. - Пожизненный титул пэра сойдет? - Это не смешно, - ответил мне Манни. - В Англии тебя подкупают не деньгами, а почестями. Кому они нужны? Люди предпочитают им много денег. - Только не я, меня бы устроила взятка. - Лесть и уважение слаще, чем Л. С. Д. - Тогда тебе лучше передумать и принять О. Б. И. - Так он и сделает, - сказала Мириэм, менявшая пеленки мелкому. - Никогда. Даже от Лауреатства откажусь. - Герцог - тебе бы это понравилось. Герцог Катц из поместья Ньюингтон Батс, тебе бы это отлично подошло. Я представляю тебя в широких одеждах и мантии. - В отличие от моих соотечественников, мне наплевать на шикарные наряды, - надменно произнес Манни. - Почему тогда ты носишь это вельветовое творение? - Не жди, что Манни будет логичным, - сказала его лучшая половина. - Значит, я не логичен. - Да. - Ты уверена в этом? - Да. - А когда я женился на тебе, не был ли я логичным? - Нет. Ты был в отчаянии. - Почему это я был в отчаянии? - Потому что ты разрушил свой первый брак, и тебе нужен был кто-нибудь, чтобы собрать тебя по кусочкам. - Итак, я его разрушил. - Естественно, ты принял в этом участие. - Знаешь, разрушил что-нибудь раз, значит, ожидай второго. - Ты имеешь в виду нас? Я так не думаю. Кроме того, я не позволю тебе этого сделать. - Да? Ты мне не позволишь? - Нет, не позволю. Во время этого маленького междусобойчика, милая парочка придвигалась все ближе и ближе друг к другу, пока они не встали на колени, нос к носу, перекрикивая друг друга с гордостью. - Мириэм, - сказал я, - твой продукт писает на пол. - Это не удивительно, - ответила его любящая Мама, и они занялись спасительными действиями. Пока я смотрел на эту домашнюю сцену, полную блаженства, на ум мне пришла избитая старая мысль: почему все браки не могут быть такими - ссора, которая длится вечно и связывает эту пару крепкими узлами? И почему все мамы не могут быть, как Мириэм - юными, красивыми и любящими, да и все девчонки, раз уж на то пошло? Старик Манни, естественно, оказался счастливчиком. - Тебе нравится селедка? - спросил он, смотря на меня поверх зада своего сына. - Конечно, парень. - Я принесу немного. Не прицепи Сола булавкой к паркету, - сказал он своей жене, ответившей ему взглядом "Ладно, ладно... " и занявшейся этой штукой между мамой и сыном - мы ведь понимаем друг друга, не так ли, маленький мужчина, рожденный женщиной? Я услышал, что Манни зовет меня из-за двери шепотом, который можно было услышать с моста Саутварк, и в коридоре он сказал, будто продолжая разговор: - Так это, значит, выманивание денег? Тебе нужны динары? Пять фунтов будет достаточно? Или три? - Нет, мужик, не мне. - Проблемы? Плата за квартиру? Подцепил сифилис? Закон? Нужно заплатить залог? - Нет, мужик. Это дружеский визит. - Проблемы с девочкой? С мальчиком? С лошадью? Что-либо вроде этого? - Ох, ладно... нет, не совсем - но ты знаешь Сюз. - Конечно, знаю. Милая девочка, немного неразборчива в связях, если ты не против честного мнения. - Она выходит замуж за Хенли. По крайней мере, она так говорит. - Да? Будет быстрый развод, я предсказываю. - Почему? - Потому что Сюз через некоторое время поймет, что она вкладывает в семейный бюджет больше, чем этот торговец лоскутьями. - Конечно! Хотел бы я, чтобы ты ей сказал это. - Только не я! Никогда не давай советы женщинам, а значит, никогда не давай советы никому. - А мне что, страдать до тех пор, пока она не узнает? Манни положил свои руки мне на плечи, словно раввин, напутствующий солдата перед безнадежной битвой. - Она должна страдать, сынок, - сказал он, - до тех пор, пока не станет твоей, и прекращай страдать. - Немало страданий потрачено зря. Манни посмотрел на меня своими большими восточными глазами, видевшими все сто лет назад. - Конечно, - сказал он. - Сейчас принесу тебе селедки. Я услышал, как он пел там на кухне, вот, по крайней мере, хоть один, кто никогда не станет подростком-звездой пения. А в большой комнате Мириэм достала для меня несколько фотографий Эммануэля в белой рубашке, получающего свою награду. - Классно, - сказал я, - он выглядит, словно тот чувак, Шелли, скрещенный с Гручо Марксом. - Он мил, - сказала Мириэм, поглаживая пальцем изображение своего мужа. - Плохие снимки, - сказал я ей. - Почему вы не позвали меня? Она оставила это без ответа и сказала, неожиданно повернувшись ко мне, как делают женщины, чтобы поймать вас врасплох и показать, что весь предыдущий разговор не имел смысла: - Ты думаешь, у него действительно есть талант? Ты думаешь, Манни по-настоящему талантлив? Ответил я, даже не подумав, а это является первым признаком правды. - Да. Она больше ничего не сказала. В комнату вошли селедка и поэт. - Проблема этой страны, - объяснил он нам, продолжая мысленную цепочку, чуть ранее брошенную, чтобы она немного дозрела, - это полная отчужденность от реальности в каждом ее секторе. Мириэм и я жевали, ожидая продолжения. - На протяжении веков, - сказал нам этот Саутворский Шекспир, - англичане были богатыми, а платить за богатство надо тем, чтобы экспортировать реальность туда, откуда ты взял деньги. А так как заморские рынки закрываются один за другим, реальность снова возвращается домой, но никто не замечает ее, хотя она устроилась рядом. Короткая пауза. Казалось, что требовался вопрос. Итак, - Итак? - спросил я. - Необходимо грубое пробуждение, - сказал Эммануэль, чмокая губами вокруг селедки, и поедая ее быстрее циркового тюленя. Я решил заступиться. - Минутку, Кокни-парень, - сказал я. - Ты говоришь об "англичанах" - а разве ты не один из нас? - Я? Конечно. Если ты родился в этом городе, ты всю жизнь несешь на себе его отпечаток; особенно, если ты живешь в этом районе. - Значит, то, что происходит с англичанами, происходит и с тобой? - Да, конечно. Я лечу туда же, не зная направления. - Мне все равно, - сказал я, - я просто хочу, чтобы ты был рядом, когда придут большие счета, и их придется оплачивать. Разговор коснулся неловкой темы, как всегда с разговорами и бывает, особенно, если рядом бьют в первобытный барабан, - но я хотел, чтобы Манни понял: я действительно считаю его на 100 процентов местным, также, как и самого себя, даже больше, и я нуждался в нем, и просто боялся, что мы надоедим ему, ион ускользнет. Но сейчас он взял принца Сола, обхватил его, словно Эпштейн там, в Оксфордском цирке и сказал мне: - Я пишу на английском языке, парень. Ты можешь лишить меня этого, можешь лишить меня целого мира, где мы оба существуем, можешь отрезать мою правую руку и другие жизненно важные органы вместе с ней, - но оставь мне мою жизнеспособность и надежды на славу. Трое из родителей моих родителей не говорят на английском. Но я, я говорю, моя речь ничуть не отличается от твоей. - Бабушка Катц очень хорошо говорит по-английски, - сказала Мириэм. - Никогда не слышал. Здесь юный Сол рыгнул. - Слушай, - сказал Манни горестно, - я открою тебе один секрет: Англия ужасна, и англичане - варвары. Но я ценю в них три вещи - прекрасный язык, выдуманный ими Бог знает как, и я очень стараюсь писать на нем; инстинктивное любопытство инженеров, моряков, первооткрывателей и ученых, исследующих, наводящих справки, узнающих, что и почему; и радикалов, беспощадно критикующих и убивающих их, поднимаясь, несмотря на риск, каждое столетие. Так что пока в Англии есть эти вещи, я рад быть здесь, и я буду защищать их... и могу забыть обо всем остальном. Манни сказал это настолько серьезно, будто он давал клятву, из-за которой мог бы попасть в газовую камеру, но он все равно будет держать ее. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что говорил, и чувствовал нас, своих слушателей (в особенности Сола) - но я, я верил ему и был впечатлен. - Я бы не отказалась от чашки чая, - сказал я, и на этот раз на кухню пошла Мириэм. М. Катц встал потянулся и сказал: - Хей-хо - это человеческий элемент. Мир - странная штука. В этот момент я бродил по их ужасному жилищу - ужасному в смысле мебели и всяких пустяков, все это было не в современном духе, а довольно милое, уютное и хорошо использованное, хотя мебель в главной зале не всегда такая. В углу, почти спрятанное, словно ночной горшок за портьерой, стояло маленькое собрание сочинений, включая и два издания Манни, копии которых были в переплетах из шкуры какого-то редкого животного. - Не книжные люди, эти твои старшие родственники, - предположил я. - С моей стороны - да, - сказал Манни К., подойдя погладить свои тонкие, любимые книжки. - Но зайди в дом к отцу Мириэм, и увидишь целую публичную библиотеку, книгами там даже кухня завалена, и большинство из них на немецком и русском. - Твоя родня - торговцы, Манни? - Да, но у нас в семье четыре раввина, если считать кузенов, - сказал он с железной ухмылкой, наполовину горделивой, наполовину ужасающейся. - Наверное, они были не в восторге, когда маленький Эммануэль начал писать? - спросил я. - Была небольшая борьба. У нас в семьях, нееврейский мальчик, всегда должна разворачиваться борьба вокруг крупных решений. Но когда я нанялся работать на рынок, где работаю до сих пор, они успокоились. Особенно, когда первый раз увидели меня по телику. - А родня Мириэм? - Им это понравилось еще меньше. Видишь ли, они считали, что я - плохая пара для девушки, и думали, что уж лучше бы ее избранником стал крестьянин, он бы все-таки заработал для нее немного денег, по крайней мере. - А сейчас? - О, они одобряют. Папа Мириэм перевел меня на немецкий и на идиш, но издал только на последнем. - А они хорошие люди? Манни уставился в потолок, поглаживая свои тома. - Я могу сказать тебе одну вещь. Единственные три вопроса, что они задали Мириэм, когда она объявила им о нашем решении, были: "Здоров ли он, работает ли он, любишь ли ты его? " - именно в такой последовательности. Они не упоминали о деньгах до тех пор, пока не увидели меня. Юный Сол, чувствуя себя одиноко, подошел к нам. - Ну, этому-то они в любом случае рады, - сказал я, кивая на карапуза. - Что? Это с двенадцатью-то внуками? Наверное, они обратят внимание лишь, когда у нас будет двенадцать. - Нет, не будет, даже не мечтай, - сказала Мириэм, входя с чаем. Итак, мой визит к Манни с Мириэм подготовил меня и придал мне необходимую силу духа, чтобы нанести еще один удар по Crepe Suzette. В конце концов, даже если мужчине и не к лицу преследовать девушку, что мне еще остается терять в этой ситуации? Поэтому я попросил у Катцев разрешения воспользоваться телефоном и набрал номер апартаментов Сюз в у. 2, где неожиданно - или нет, ибо наглость довольно часто вознаграждается - она ответила, довольно вежливо предложила навестить ее до того, как она пойдет на представление к Ламент в с. у. 3. На этот раз я воспользовался метро, потому что я хотел поразмышлять о том, какая тактика более подходит для того, чтобы заполучить Сюз - либо попытаться устроить разборку с Хенли, либо просто зажечь костры и поддерживать пламя, пока не придет моя очередь. Но это было ошибкой, я имею в виду метро, потому что, когда я прибыл по ее адресу в у. 2, я увидел припаркованный поблизости Хенлиевский Роллс винного цвета, а в окне Сюз весело горел свет. Сюз живет в трио Викторианских буржуазных дворцов, переделанных в жилые дома для новых интеллектуальных шпионов, и на древних столбах вместо номеров 1, 2, 3, или чего-то в том же духе, было написано Дом Серпентайн; эта штука с "Домом" - новый метод описания любой мусорной кучи, из которой лендлорд хочет по-быстрому срубить пятерку. Вы нажимаете звонок, и голос, вызывающий запор, отвечает через громкоговоритель (а иногда не отвечает), вы выкладываете, по какому делу вы пришли, так, будто вещаете на всю нацию, потом идет куча щелчков и звонков, и вы заходите в холл, где ваша задница мерзнет даже летом, и забираетесь в некий гроб под названием "лифт"; резкими толчками продвигаетесь вверх мимо голых стен, словно шахтер из забоя, пока не останавливаетесь на нужном этаже. Возле дверей лифта, - чтобы открыть которые нужен очень сильный мужик, но закрываются они сами, как только ты вышел - там, на этаже, к моему удивлению стоял Хенли. Вы сразу поймете, что за тип этот Хенли, если я назову его холодным пидором: т. е. он не жеманный, покачивающий бедрами клоун из варьете, и не умелый чувак с шустрыми руками и бегающими глазками, и не кусающий ногти парашютист со шрамами от битв, а мягкий, собранный, "давайте-обсудим-это-еще-раз". - Добрый вечер, - сказал он вежливо, пытаясь помочь мне вылезти из этого новоизобретенного лифта. - Ну что же, добрый вечер, - сказал я. - Вы увели у меня девушку. Хенли еле-еле улыбнулся, еле-еле покачал головой, и сказал мне серьезно: - Естественно, когда мы оба дома, ты все еще можешь приходить и видеться с ней. - Все еще могу! - возопил я. - Думаете, при таких обстоятельствах я вообще к ней приближусь? - Да, - сказал он мягко. - Что ж, мистер, тогда вы не знаете меня! - воскликнул я. Услышав этот откровенный обмен мнениями в коридоре, появилась Сюз собственной персоной, выглядела она лучезарно, это единственное слово, уместное здесь. Она действительно светилась, на ней было этакое хрупкое платье "Золушка-на-балу", одна из тех недолговечных вещей, что обожают надевать на самом деле клевые девочки, все мы это знаем, но они хотят заставить нас думать, что они являются олицетворением фразы "семнадцатилетняя конфетка" (что в случае с Сюз было чистейшей правдой). Она поняла, что мы плохо начали наш разговор, и схватила каждого из нас за руку, втолкнула в свои апартаменты, принесла все эти вещи, напитки, сигареты, включила радиолу - все это должно было растопить лед. Но я не собирался отступать. - Вы не против, Хенли, - начал я, отламывая печенье и отказываясь от стакана Кока-колы, которого я не просил, - если я выскажусь? Кот уселся в кресло, скрестив ноги, весь выстиранный, надушенный, выглаженный, похожий на лакея в выходной, но все равно умопомрачительно вежливый. - Нисколько, - ответил он. - Если, конечно, Сюзетт не возражает. - Я вовсе не против, - сказала Сюз, плюхаясь на какие-то подушки и открывая 2000-страничный американский журнал. - Во-первых, - сказал я, начиная с наименее очевидного аргумента, - Сюзетт из рабочего класса, как и я. - И я, - сказал Хенли. - Э? - Мой отец, он еще жив, был дворецким, - сказал кот. - Дворецкий, - сказал я ему, - это не рабочий класс. Я уважаю Вашего отца, но он лакей. Сюзетт захлопнула журнал, но Хенли протянул ей нечто, что он назвал бы "сдерживающая рука", и сказал мне: - Очень хорошо, я не из рабочего класса. И что? - Из этих межклассовых браков не выходит ничего путного, - сказал я ему. - Чушь. Что дальше? - Сюзетт, - продолжил я, - достаточно молода, чтобы быть вашей пра-пра-пра-племянницей. - Пожалуйста, не преувеличивай. Я знаю, что гораздо старше ее, но мне нет еще и сорока пяти. - Сорок пять! Вы созрели для госпиталя в Челси! - воскликнул я. - Ты действительно преувеличиваешь, - сказал Хенли. - Вспомни лучших кинозвезд - Гейбл, Грант, Купер. Как ты думаешь, сколько им лет? - Они не собираются жениться на Сюз. - Очень хорошо, - сказал он. - Ты думаешь, что я пожилой. Что-нибудь еще? - Остальное, - сказал я, - оставляю вашему воображению. Хенли убрал ногу с ноги, положил опрятные, чистые, эффектные пальцы на колени (я надеюсь, что он не порезался о складки своих брюк) и сказал мне: - Молодой человек... - Без этого "молодого человека". - Ах ты, чума, - воскликнула Сюз. - Именно так! Немного повысив голос, Хенли продолжил: - Я как раз хотел сказать... вы знаете, сколько браков между совершенно нормальными людьми не доходят до конца? - Так зачем венчаться? - проорал я. - Французы называют это... - Мне насрать, как называют это французы, - кричал я. - Я называю это просто мерзостью. Сюзетт встала, глаза ее пылали. - Я действительно думаю, что тебе лучше уйти, - сказала она мне. - Не сейчас. Я еще не закончил. - Пусть продолжает, - сказал Хенли. - Пусть моя жопа продолжает, - сказал я. - Я хотел у тебя спросить: ты действительно считаешь, что такой расклад сделает Сюз счастливой? Я имею в виду, счастливой - понимаешь это слово? Хенли тоже встал. - Я знаю только то, - сказал он мне медленно, - что она сделает счастливым меня. И он пошел сделать себе коктейль. Я схватил за руку Crepe Suzette. - Сюзи, - сказал я ей. - Подумай! - Отпусти. Я встряхнул девчонку. - Подумай, - прошипел я ей. Она стояла довольно спокойно и непреклонно, словно столб. Хенли сказал через всю комнату: - Честно говоря, я думаю, что Сюзетт уже все решила, и я думаю, что будет лучше, если ты смиришься с этой ситуацией. - Ты купил ее, - сказал я, отпуская Сюзетт. Она попыталась отвесить мне пощечину, но я увернулся. Я подошел к Хенли. - Предполагаю, что ты хочешь драться со мной, - сказал он. - Предполагаю, что я должен, - сказал я. - Что ж, если ты действительно хочешь, то я вполне согласен, но должен тебя предупредить, что я - грязный боец. - Ты грязный, это точно, - сказал я. - Ну что же, начинай, - сказал он мне, поставив свой стакан. - Ради Бога, либо начинай, либо, если ты не хочешь, сядь и не порти всем вечер. Я заметил, что одна рука у него была в кармане. "Брелок или, может быть, зажигалка в кулаке, " подумал я. Но я всего лишь искал отговорки, потому что я не хотел бить мужика - я хотел ударить Сюзетт, или самого себя, биться головой об бетонную стену. - Мы не будем драться, - сказал я. - Браво, - ответил он. Сюзетт очень медленно сказала мне: - Это абсолютно последняя сцена такого рода. Еще одна, и я с тобой никогда не буду видеться, и, поверь мне, я говорю серьезно. - Спасибо, - сказал я, - за то, что все так популярно объяснила. Если я усмирю свой темперамент, может быть, встретимся у Ламент. - Как хочешь, - сказала Сюз. Хенли протянул руку, но это уже было чересчур, так что, помахав ему рукой, я выкатился из дверей и проторчал несколько минут в коридоре, невольно подслушивая их ворчание за дверью, ибо этот чертов лифт все ездил вверх и вниз, битком набитый жителями Дома Серпентайн, и не остановился, даже когда я умудрился открыть железную решетку, пока он стоял между этажами. Поэтому я смотрел, как он падает в бездну. Когда, в конце концов, я вышел из подъезда, страдая, словно в кошмаре, и окунулся в улицы, я услышал у себя за спиной что-то вроде смертельно-дребезжащего шепота, и обернулся, но сзади никого не было, - этот шум издавал я сам! Только не это! Я заплакал, перечеркнул все свои правила и зашел в бар, быстро выпил что-то двойное и вновь выскочил наружу. Я решил пойти через парк, по широким открытым пространствам, заодно и путь срежу до Мисс Ламент. На этой северной стороне Гайда насыпи были похожи на огромных белых чудовищ, как в фильмах о побережье Франции. Насыпи протягивались на мили, потом начиналась магистраль Бейсуотер с ослепительными огнями, черными прудами и огромным темно-зеленым парком, тянущимся, словно большое море. У парков есть одна особенность, днем они - сама невинность и веселье, наполненные собаками, детскими колясками, старикашками и парочками, переплетенными, словно борцы-дзюдоисты. Но, как только наступает ночь, вся картина превращается в свою полную противоположность. Появляются бродяги, насильники, копы, сыщики, эксгибиционисты, шлюхи, и плотный воздух кишит сотнями пар подозрительных, пялящихся глаз. Все кого-то ищут, и все боятся найти того, кого ищут. Если вы не в парке, вам хочется зайти и посмотреть, а когда вы вошли, вы слишком боитесь выйти обратно. Так что я вошел туда. Я пытался не думать о Сюз, но все равно думал. "Сюз, Сюз, Сюзетт, " сказал я и остановился, и клянусь, что в этот момент я весь перевоплотился в мысль о ней. Я сел на скамью, и мой голос проговорил, "Парень, будь благоразумным". В вонючих планах Сюз, должен заметить, было правильно только одно. Пока ты не узнал, что такое бабки - то есть действительно узнал, как обращаться с большими вещами, узнал, какая разница, к примеру, между пятью и десятью тысячами фунтов (для меня эти суммы одинаковы), или что значит поглядеть на какую-нибудь вещь и сказать "Я покупаю это", или как будут плясать лопухи вокруг тебя, если ты осыплешь их дождем из шестипенсовиков - пока ты не узнал этого, ты и сам лопух. Маленький настырный мозг Сюзетт решил понять эту штуку насчет денег, и, Боже мой, она так и собиралась поступить, несмотря ни на что. Я не могу сказать, что я был против Хенли как такового, и этого брака с раздельными кроватями, предложенного им ей. Я был против того, что это должен быть кто бы то ни было, кроме меня - не важно, кто. Когда она разыгрывала меня с этими Казановами Пиками, это было настолько же плохо... кроме того, что я знал - эти приключения непостоянны. Меня все еще пускали. Манни сказал "жди", но как я могу быть столь мудрым? Ждал бы он свою Мириэм? Может, Сюз не создана для меня, подумал я неожиданно. Может быть, я ошибся насчет этого - она - не моя Джульетта, а я - не ее Ромео? Но какая разница, даже если она не создана для меня, когда я чувствую, что создана? - Блядь! - проревел я. Три или больше исследователя, приближавшихся из темноты к моей скамейке, остановились, словно вкопанные, несколько человек моментально исчезли. Я поднялся. - Огоньку не будет? - спросил самый наглый, когда я проходил мимо. - Что вы себе позволяете? - сказал я и ускорил шаг. Я пошел по извилистой тропинке, было так темно, что я то и дело сворачивал с нее и напарывался на какие-то штуки, поставленные для того, чтобы дать понять - "держитесь-отсюда-подальше". Неожиданно, откуда ни возьмись, появился луч света, и мимо меня пронеслись пара энтузиастов, пыхтящих, ворчащих, выглядевших чертовски неуютно и целомудренно. Удачи им. "Благослови вас Бог", прокричал я им вслед. Вдруг неожиданно я наткнулся на великолепную панораму Дома Серпентайн, освещенного зеленым светом и фарами машин, воющих на мосту. Я подошел к воде, наступив на пару уток, наверное, это были они, рассеявшихся в стороны, сонно крякая. - Держитесь там, где ваше место, - сказал я им, отгоняя маленьких сволочей к озеру. Теперь я был возле воды, и видел знак "лодки напрокат", и сами лодки, пришвартованные за пятнадцать футов от берега. Подумав, почему бы и нет, я сел на траву, снял свои нейлоновые носки и итальянские туфли, закатал Кембриджские джинсы и вошел в воду. Пока я достиг первой лодки, я был в воде по самый пупок, как герой итальянских фильмов. Я залез в эту штуку и, приложив немало усилий, чтобы распутать клубок несмазанных цепей, умудрился выплыть в море. Только достигнув середины, я бросил весла и поплыл по течению. Я лежал там, мне было чертовски неудобно, я смотрел на звезды и думал о Сюз, и о том, как было бы здорово, если бы она лежала здесь, со мной, только она и я. - Сюзи, Сюзетт, я люблю тебя, девочка, - сказал я, и умыл в лицо в грязной, невидимой луже. Потом я уселся в лодке и подумал, как я могу быстро сделать кучу денег, если это все, что ей нужно? Естественно, я подумал о Уизе, о его планах разбогатеть, но знал, что не смогу поступить так же, - честно говоря, не из-за угрызений совести или чего-нибудь вроде этого, а потому что эта жизнь, возможно, по-своему шикарная, на самом деле такая недостойная, если это слово подходит сюда. Конечно, я хочу быть богатым, но я не хочу быть пойманным. Бац! Мы врезались в основание моста, лодка и я. Я посмотрел вверх и увидел какого-то мужика, перегнувшегося через перила, помахал глупому старикашке и прокричал: "Bon Soir, Monsieur! ", на что он ничего не ответил, а начал бросать мне пенни или, может быть, это были обрывки долларов, я плохо видел, да меня это и не волновало. Меня более удивило то, как этот тип понимает выражение "устроить себе праздник". Поэтому я погреб к другому берегу и высадился прямо возле Лидо, поэтому мне пришлось перелезть через ограждение, и я оказался порезанным в нескольких болезненных местах. Закон (тот, кто знает, согласится) имеет гениальную привычку появляться не тогда, когда ты что-то делаешь, как и должно быть, а тогда, когда ты невиновен, и уже что-то натворил. Этот ковбой направил на меня свой фонарь, когда я надевал свои носки и туфли, и стоял молча, но не гасил этот раздражающий свет. Но я решил, что заговорит первым он, что он и сделал после нескольких долгих минут. - Итак? - Помочил ноги возле берега, сэр. - Помочил ноги? - Я именно это и сказал. - Именно это ты и сказал. - В старом Серпентайне. - Ага. - Там, внизу. - Там, внизу, ты говоришь? Разговор показался мне слишком дурацким, поэтому я встал и сказал "Доброй ночи, сэр", и пошел, но он сказал мне, поднимаясь вверх, "Подойди ко мне". Так что, естественно, я побежал. Одну вещь о копах вы знаете наверняка - они не любят бегать, потому что их шлемы при этом обычно сваливаются. Также они не любят какие угодно физические усилия - вообще-то, единственное, чем легавые схожи друг с другом, кроме того, что все они бродяги, это то, что они чураются любого физического труда, особенно ручного. Достаточно посмотреть на выражения их лиц на фото в газетах, когда они копаются в кустах в поисках орудия убийства! Так что если вы легки на подъем, и он только один, вы можете довольно легко от него избавиться. Что я и сделал, спрятавшись за скульптурой Питера Пэна и нырнув в какие-то кусты. "Проваливай отсюда, дружище" произнес чей-то голос, когда я наткнулся там на пташку с клиентом, что не входило в мои намерения, естественно. Поэтому я выбрался обратно, перешел тропинку и оказался среди огромных темных деревьев, гораздо более темных, чем небо над ними, и перешел на обычный шаг, словно некий серьезный парень, интересующийся ночным наблюдением за пернатыми или заучивающий стихи перед вечером драматического кружка в муниципальном зале. После того, как я по ошибке наступил на несколько травяных лежбищ, за что принес извинения, я вышел на южную часть Гайда и сбежал через декоративные ворота в посольский квартал, начинавшийся прямо оттуда. Если я посещаю подростковую или любую другую вечеринку, я, естественно, надеваю свои самые клевые наряды - может быть, даже мои шмотки защитного цвета, доставшиеся мне от одного американского солдафона. Но Ламент была бы разочарована, если, после представления меня всей ее публике в роли тинэйджера, я не появился бы при всех регалиях своей возрастной группы. Поэтому мне не было стыдно за свой не-Найтсбриджский прикид, лишь чуть-чуть за промокшие до самых бедер брюки; тем не менее, я надеялся, что все воспримут это как подростковое веселье. Так что я позвонил в дверь Дидо. И, как часто случается, когда вы приходите на вечеринку, другой экземпляр заходит на крыльцо в этот самый момент. Обычно они не заговаривают с тобой, пока уже внутри вас не познакомит хозяйка, но этот был чем-то вроде исключения, потому что, даже не представившись, он улыбнулся и сказал: - Вы тоже в логово тигрицы? Я не ответил на это, просто улыбнулся ему так же вежливо (и так же бессмысленно) - он был одним из молодых людей со старым лицом, или старых с молодым, трудно сказать; на нем был очень клевый костюм, стоивший ему немалую сумму, по-моему. - Вы давно знаете нашу замечательную хозяйку? - спросил он. - Именно так, - ответил я, и мы вместе вошли в дом. Лифт на этот раз не понадобился, ибо Дидо живет на первом этаже с чем-то вроде крыльца сзади. Это, на мой взгляд, гораздо шикарнее, чем пентхаус, потому что неожиданнее: я говорю о крыльце, слишком большом для Лондона, и все равно полном щелей благодаря бомжам, уже толпящимся в окрестностях. Ламент - одна из тех хозяек, которых не надо искать под диванами или в туалете, чтобы поздороваться; когда она устраивает вечеринку, и ты приходишь, она сразу это чувствует и моментально появляется, чтобы поприветствовать тебя. Она уже плавно скользила ко мне, на ней было белое платье "обними-меня-крепко", похожее на огромный контрацептив, который можно было стирать, ее рыжеватые волосы были немного встрепаны ветром (могу спорить, что на это у нее ушло полчаса), ее глаза-радары отражали мишень, ее уши-счетчики Гейгера отслеживали великие открытия, ее руки разрезали летний воздух. - О, прии-вет, юное чудо, - сказала она мне. - Ты уже видел моего экс-любовника по имени Вендис? Тебя не мучает жажда? Что, мочился в штаны? - Да, да и нет, - ответил я ей. - Я пришел к тебе сразу после купания. - О, ну конечно же, - воскликнула она низким, дребезжащим голосом. Потом она наклонила свою голову так, что ее кудри морковного цвета касались моей шеи, и произнесла: - Есть какие-нибудь новости для моей колонки? - Кучи. Какова цена сегодня? Она дотронулась губами моей шеи, но это не был поцелуй. - Если я отдам тебе взамен всю свою любовь, ты скажешь мне? - Да. Всю подноготную. Чуть позже, - уверил я ее. Но она не услышала меня, продолжив скольжение по своей хозяйской дорожке, покрытой мхом. Я считаю, что Дидо - самый нещепетильный человек из всех, кого я знаю, я не имею в виду деньги. Я имею в виду, что она думает, что все в этой жизни - сделка. Например, когда она ходила по подростковому гетто, собирая материал для своих статей, она дала всем деткам понять, что хочет купить тинэйджеров, словно билеты в цирк по заказу. И когда она смотрит на тебя, - а она всегда рада тебя видеть - ее глаза говорят, что она знает, сколько ты стоишь. Ей где-то между 38-ю и 58, и эта квартира в районе красных огней Найтсбриджа стоит чуть больше, чем она получает за свою колонку, так что в запасе есть еще какой-то источник доходов. Половой маятник, раз уж зашел разговор, не отклоняется в какие-либо стороны, и никто не был замечен слоняющимся по ее пентхаусу, хотя поговаривают, что у нее есть какие-то фавориты, и иногда индустриальные папаши с Севера вселяются к ней ненадолго, чтобы осмотреться. Я глазел на помещение, где проходил аукцион, чтобы понять, каких покупателей она собрала. Не знаю, получится ли у меня точно передать свои соображения, но все люди производили впечатление хорошо вскормленных и хорошо одетых людей, но на чьи-то чужие деньги. Забавно - всегда можно сказать, у кого свои собственные бабки, а у кого - нет. Также можно отличить по-настоящему сексуальных мальчиков и девочек, я имею в виду серьезных умельцев, от всех остальных, - по спокойности, целеустремленности, расслабленности, все они обладают этими качествами. Подошел Хоплайт. На нем было много предметов одежды в стиле Белафонте, словно-только-что-из-зарослей-тростника (или из костюмерной), слишком открытых воротников, конусообразных манжет, все в светлых тонах, за исключением нескольких мазков туши, придававшим его глазам меланхолию и скрытый смысл. Он ущипнул меня за руку и сказал мне со вздохом, полным агонии: - Смотри, вон парень из Небраски. Я увидел в крытой аллее беседующее, совершенно обычное изделие из США - свежее, умытое и выскобленное, каких там штампуют миллионами. - Хорошенький, - сказал я Хоплайту. - Хорошенький! О мой Бог! - Ну, тогда динамичный. - Уже чуть получше. - Вы что, уезжаете вдвоем? Хоплайт схватил меня за руку, посмотрел апатично на парня из Небраски, потом на меня и сказал: - Это отвратительно, знаешь. Он так дружелюбен и весел по отношению ко мне, а иногда даже ухмыляется и ерошит мои волосы! - Ужасно. Я сочувствую тебе. - Пожалей меня! Ах, бедный я, бедный я! - Ах, бедный ты, ладно. Где спрятана вся выпивка? - Нигде. Сам разберись с буфетом, вот и все. Я догнал юного Хоплайта, выделявшегося из толпы со своим хорошо сложенным хвостом. - Ага, ты мне напомнил, - сказал я Хопу. - Зови-Меня-Приятелем хочет снять про тебя передачу, - и я рассказал ему о проекте Несчастные Любовники. Хоплайт, конечно же, выглядел недоверчиво. - Конечно, ты знаешь, что я хотел бы увидеть свое лицо между рекламными блоками, - сказал он мне, - и естественно, я с радостью появлюсь перед нацией и расскажу ей все про Небраску. Но действительно ли ты думаешь, что общественность созрела для чего-то столь наглого? - Можешь сказать, что вас связывает глубокая и крепкая дружба. - Ну что же, в чем-то, конечно, так оно и есть. - Тогда я поговорю с З. - М. - П. - А я с - Адонисом. Я остался один, потягивая тоник, но ко мне пристала одна из тех девушек, что вы всегда встречаете на вечеринках, и она начала разговор. - Привет, незнакомец. - Хай. - Как тебя звать? - А тебя? - Сначала ты. - Дэвид Копперфильд. Она взвизгнула. - А меня - Малютка Нелл. - Вот видишь! - Чем ты занимаешься? - Только по субботам. - Противный. Я имею в виду твою работу. - Фотография. - Для Дидо? - Нет, я сам по себе. - Что, много ветряных мельниц, на которые можно положиться? - Так точно. - В каком районе ты живешь? - В том же, в котором и сплю. - Нет, серьезно. При этом они всегда смотрят на тебя взглядом, говорящим "Но я ведь заинтересована в тебе". - Около у. 10. - О, это необычно. - Не для тех, кто живет в у. 10. Здесь, столкнувшись с небольшой мыслью, ее мозг порозовел. - Всех здесь знаешь? - Всех, кроме тебя. - Но ты же знаешь меня. Я - Малю