авное  -  сесть  на  переднее сиденье, прямо на
носу судна, потому что  если  вы так и  поступили, то  вам кажется,  что  вы
скользите,  висите прямо над водой. Никакой лодки, только вы и то,  что  вас
окружает. Ну, здесь было точно также  (за исключением, конечно же, того, что
здесь было светло,  а не темно, - в общем, великолепный августовский  день),
вода  сверкала так,  что я  надел свои Полароиды,  двигатель  пыхтел, и  мой
старенький Папаша  в  своей рубашке с  открытой  шеей, сандалиях и свернутым
макинтошем (доверьтесь Папаше! ) дымил своей трубкой, словно паровоз. Позади
нас был  этот огромный замок, точно такой же, что вы видите на экране, когда
играют  "Боже,  храни  Королеву",  и  все устраивают  толкучку у  выхода,  а
напротив нас были  поля,  деревья, коровы,  и всякие штуки, солнечный свет и
огромное  небо, заполненное акрами  свежего воздуха,  и я  подумал "Господи!
Если это  и есть сельская местность, почему же я до сих пор не пожал ей руки
- здесь великолепно! "
     Вообще-то, единственным мрачным облаком  на горизонте был  Папаша. Дело
вот в  чем. Путем  ворчания,  подстрекания  и  долгих уговоров  я  умудрился
загнать его в кабинет Д-ра А.  Р.  Франклина на  Харли-стрит. Честно говоря,
это был все равно,  что привести модного чувака на симфонический концерт, но
у меня  это получилось. Пока я ждал снаружи, прочитав восемнадцать  журналов
от корки  до корки, Д-р Ф.  внимательно исследовал моего Папашу. Но все, что
он  сказал  нам,  это  то,  что  он  <i>должен</I> положить  Папашу  в больницу для
нормального осмотра, чего  на Харли-стрит не получится при всем его желании.
Папаша отказался наотрез, и сказал, что  он не ляжет в больницу, пока ему не
скажут, в чем дело  - чего, как я пытался объяснить ему (но это было  сродни
разговору со стеной), от него и хотели добиться, если бы он только  лег туда
на  денек-другой. Но  Папаша сказал,  что  если  ты  лег в больницу,  ты уже
наполовину мертв, и отказался.
     Вот так  все  и было. Я  старался  не думать  об этом в такой солнечный
день, но именно так все и было.
     В  этот  момент  мы проплыли  мимо огромной излучины в  форме  буквы U,
сигналя рожком, словно грузовик  на дороге Майл Энд, а  мимо нас в  обратном
направлении  проплыло  две  сотни  маленьких   лодочек  -  клянусь,  что  не
преувеличиваю. В  каждой сидел парень  задом  наперед и греб,  как  лунатик:
наверное, это был клуб юных атлетов,  у всех у них были белые майки и шорты,
коричневые ноги и красные шеи. Они  напомнили мне велосипедистов, мчащихся с
бешеной  скоростью  по   городским   улицам  -  нам,  конечно  же,  пришлось
притормозить, пока они дюжинами обходили нас и стой, и с другой стороны. И я
встал  и поприветствовал их,  и  даже  Папаша сделал  то же самое.  Чудесные
ребятишки в этот  жаркий день мчатся против течения так, будто лишь  соленое
море может остановить их!
     И пока мы плыли дальше, я  не  переставал  удивляться различным лодкам,
бороздившим  эту старую реку!  Господи!  Вы  не  представляете  себе,  какая
великолепная жизнь на Темзе, если вы видели в городе только грузовые судна и
баржи. Прямо посередине реки  стояли на якорях,  словно  караван, квадратные
штуки  с  настоящими  трубами  и типами, выплескивавшими помои за борт, а  в
фарватере  были моторные катера -  на некоторых из них, поверьте, можно было
бы доплыть до Южной Америки. И  неожиданно мы увидели настоящую  диковину из
древних  времен,  с дымовой трубой и  паровым  двигателем, как эти штуки  из
Миссисипи, фотографии которых  можно  найти на обложках пластинок. И большим
удивлением для  меня стало огромное количество лодок: интересно, как это они
умудряются  плавать вкривь  да вкось,  словно пьяница  в субботу вечером, по
столь узкой реке, как старая матушка Темза в этом месте? И каноэ, конечно, и
эскимосские лодки с  одним веслом, сделанным из двух (надеюсь, вы врубились?
), и даже  самый сумасшедший номер из всех - плоская  лодка, словно  большая
коробка  из-под  карт,  оба  конца  одного размера, девка  с  зонтиком сидит
впереди на подушках,  а  ее жеребец управляет этой  штукой  с помощью шеста,
прямо  как  на гондолах. И самым  большим сюрпризом,  когда мы проплыли чуть
дальше  вверх по  реке, была одна по-настоящему огромная  лодка,  лежала  на
берегу, вроде стоянки. Ее, если верить Папаше, привезли сюда  по кусочкам, а
потом  собрали - в любом случае,  я не  могу передать вам, насколько странно
было  видеть  эту большую океанскую  лодку, лежавшую  посередине  английской
деревушки.
     Сюрпризы?  Их  было множество, поверьте. Вы знаете, что эти речные типы
водят лодки не по той стороне  реки? Интересно, а если  кончится еда, им  на
это совсем наплевать? И вот еще что. Знали ли вы, что когда плывете <i>вверх</I> по
реке, - надеюсь, что смогу это  объяснить - то взбираетесь  на  холм,  и вам
приходится пользоваться чем-то вроде лестницы, которая  называется шлюз? Вот
как все это  происходит. Вы встаете в очередь,  прямо как  в  Одеоне, потом,
когда  наступает ваш черед, вплываете в некий квадратный бетонный колодец, и
за вами закрывают ворота, две огромные двери, как будто вы попали в какую-то
тюрягу,  и  вот вы сидите,  словно  котенок  в канализации. Потом смотритель
шлюза  -  в шапке с козырьком, с часами на цепочке  и в  резиновых  ботах  -
нажимает на  те  или иные рычаги, и неожиданно вливается вода, и вы с трудом
верите в  это, но  поднимаетесь  наверх! То есть будто на  платном  лифте. И
когда вы, поднялись на  самый верх, вы, к своему  удивлению,  обнаруживаете,
что  река  на  этой стороне тоже поднялась: т. е.  она на том же уровне,  на
котором были и вы  в колодце.  Смотритель  открывает еще пару дверей, толкая
огромные  деревянные  засовы  своей задницей  -  и  ватага мальчишек  охотно
помогают ему, а  может, и наоборот, мешают - и ты  получаешь свои документы,
гражданскую одежду, выходное пособие и  вот! Ты снова мчишься, свободный, по
течению, только теперь гораздо <i>выше</I>! Господи! Как мне нравятся эти шлюзы!  А
в большинстве из них маленькие садики, как в парке Св. Джеймса, и туалеты, и
всякие  речные  типы, и  просто наблюдатели,  все  танцуют вокруг, кричат  и
радуются большому ленивому водному торжеству!
     -  Как  насчет пинты? -  сказал Папаша,  у которого, наверное, вид всей
этой воды вокруг вызвал жажду.
     - Почему бы и нет? Пойдем, я куплю.
     -  Ты  при деньгах? С каких это пор? - спросил Папаша, пока мы шли мимо
экскурсантов, шкипера со  своим румпелем,  и технического  парнишки, который
помогал ему тем, что сидел на поручнях.
     - Я  только что  получил  аванс, -  ответил я после  того, как  мы  оба
ударились лбами о притолоку низкой двери бара.
     - За что? - спросил он, когда я принес пиво и Коку.
     Странно, не правда  ли, какими подозрительными становятся твои старики,
когда  они  слышат о  том,  что  ты  заработал  денег!  Они просто не  могут
поверить, что этот малыш чуть подрос и сделал несколько честных монет.
     -  Если  ты выслушаешь, Пап,  я  объясню,  - сказал  я.  Но было сложно
сконцентрироваться, потому что иллюминаторы перед нашими лицами были как раз
на уровне воды, и не смотреть было невозможно.
     - Я слушаю, - сказал Папаша.
     Я рассказал ему, что один  мой  знакомый  тип  по  имени  В.  Партнерс,
выдающийся  деятель рекламной  индустрии,  согласился спонсировать  выставку
моих фотографий, если я соглашусь, чтобы он взял лучшие  из них для  рекламы
лосьона  для кожи  под названием  <i>Тингл-Тэнгл</I>, нацеленного  на  подростковый
рынок, и поэтому он дал мне аванс - дважды по двадцать пять.
     - Это не так уж и много, - сказал Папаша, к моему большому удивлению.
     - Ты так думаешь?
     - Это не все, что ты мог получить...
     - Ты имеешь в виду, что я мог бы запросить больше?
     - Нет, не в том смысле. Ты подписывал что-нибудь?
     - Мне пришлось.
     - Ты круглый дурак, сынок. И он тоже, - добавил Папаша, - потому что ты
несовершеннолетний.
     Ну, знаете!
     - Послушай,  Па,  - разозлился  я, - у меня нет твоего  опыта,  но я не
дурак, это уж точно.
     - Извиняюсь, - сказал Папаша.
     - Извинения приняты.
     Но я не был доволен, -  нет, вовсе нет, - тем более  что я подумал, что
Папаша на самом  деле мог быть прав.  Вендис  был очень мил, -  и  он слушал
меня,  не  смеялся  -  но,  конечно  же, он взялся за  это  из  коммерческих
соображений. Я подумал, что надо будет познакомиться с юристом.
     - Когда мы доедем до места? - спросил Папаша.
     - До Марлоу? Ты уже об этом думаешь? Около шести.
     - Мы можем остаться там и попить чаю.
     - Как хочешь, Пап, но  мне нужно вернуться в город,  если ты не против,
потому что я хочу сходить на концерт.
     - Этот твой джаз, что ли?
     - Да. Этот джаз.
     - О, хорошо. Где мы будем обедать?
     Я быстро подумал.
     - Ну, что же,  - сказал я, -  мы можем сделать это на "Королеве Марии",
или мы можем сойти в одной из деревушек и потом сесть на другое судно.
     - Наши билеты позволят нам это?
     - О, конечно. Я все проверил.
     - Ладно, посмотрим, - сказал он.
     - О'кей.
     Это  снова навело меня  на  мысли о Сюз. И несмотря на то, что  я люблю
старину Папашу, я не мог отделаться от желания, чтобы сейчас со мной был  не
он, а она. Боже! Как чудесно  было бы устроить  эту поездку по  реке с Crepe
Suzette! И почему мне раньше это не приходило в голову?
     Ух!  Меня  чуть  удар  сейчас  не  хватил! Потому  что  в  иллюминаторе
мелькнуло лицо  - человеческое лицо. Но потом я  понял, в  чем дело - ватага
пловцов резвилась в  реке, и мы с Папашей поднялись  по лестнице на  верхнюю
палубу. Огромное количество  пловцов, нырявших с берега, металось  туда-сюда
по реке и заставляло  шкипера  материться на них, потому что они  подплывали
слишком близко  к  его трансатлантическому. Они кричали и плескались, а  те,
кто поумнее,  поджаривали  свои  тела на траве,  или  просто стояли,  словно
скульптуры  и  наблюдали. "Удачи  тебе!  " крикнул  я  какому-то  олимпийцу,
переплывавшему  реку прямо  перед  носами кораблей.  "Я  бы  с удовольствием
присоединился к ним", сказал я Папаше.
     Потом  мы миновали более  спокойный участок  пути,  с большими домами и
газонами,  выходящими  к  реке,  он   был   довольно  пустынным,  не  считая
одного-двух рыболовов, сидевших, словно статуи, и лебедей, шипевших на  нас,
прямо как аллигаторы, когда пароход плывет  по Амазонке или Замбези, или еще
по чему-либо, скрежещут зубами на  исследователей. Когда мы  проплывали мимо
высоких  зарослей  тростника,  они,  казалось,  кланялись  нам,  потому  что
погружались  в воду на несколько футов, а потом опять  поднимались, когда мы
их миновали. Иногда неожиданно выскакивали холмы  (я  имею в виду, одни и те
же  холмы) в каких-то совершенно разных местах,  потому  что  мы  проплывали
излучину  длиной  в  милю.  Были  маленькие  мосты,   под  которыми  мы  еле
проплывали, как в  этих  набивших оскомину фильмах  про баронскую Шотландию,
возле каждого шлюза были плотины с надписью "Опасно", и стоял  огромный шум,
как на Ниагаре, или  почти такой же. В общем, все это зрелище было настолько
же хорошо, как и Кинорама, но гораздо свежее.
     Один  из самых  известных  шлюзов,  проинформировал меня Папаша -  и он
наверняка  был  прав, потому  что шкипер оставил штурвал умелому  мальчишке,
которому я, признаюсь, позавидовал, и подошел к нам, чтобы подтвердить это -
назывался шлюз Боултера. У него был маленький мостик, как в японских фильмах
про убийства,  и большой  остров из дерева, и, по  словам Папаши, во времена
Королевы Виктории и Короля  Эдварда и всех этих доисторических монархов этот
шлюз   был   супер-модным  местом  встречи  для  всяких   чуваков   щеголей,
джентльменов и их  пташек.  Лично  мне он показался  чуточку  мрачным (хотя,
естественно,   я  никому   не  сказал)  -  немного   скучным,  пустынным   и
несовременным, как и множество  других  великих монументов,  в  которые твои
родители  гордо тыкают пальцем с  верхнего яруса автобуса.  И когда позже мы
заплыли  в  район  под  названием Кливденский  галс (только произносится это
по-другому,  с учеными словами так  всегда),  являющийся к тому  же одним из
самых  живописных мест нации, я  был сильно расстроен, доложу вам. Это  было
похоже  на  канал  в Регентс Парк,  только,  само собой, побольше:  огромные
заросли  переплетенных  деревьев, похожих на  салат из  петрушки, выживающих
самих  себя  в  реку, постепенно  сгнивающих  и  старых  - что,  конечно же,
напоминает  нам  саму  Англию,  я  говорю  про  все  эти древние  города, но
оказалось, что и природа здесь выглядит точно также.
     Но  я  начинал  немножко нервничать; потому что  я  знал, что когда  мы
выберемся  из  этого  милейшего  лилейного  Кливденского  прудика, следующей
остановкой будет местечко под названием Кукхэм. Когда я представлял себе всю
эту сцену, лежа дома на скрипучем диване, я думал- да, я знаю, это глупо - я
представлял себе дом Сюз  в виде такой маленькой белой штучки возле  реки, а
лодка бы медленно проплывала мимо, а она бы вышла из дома в тот самый момент
(без Хенли, должен  заметить) и увидела меня  на палубе,  словно Капитана из
<i>Передника на Службе Ее  Величества</I>, и послала бы пару  воздушных поцелуев, и
умоляла бы меня сойти на землю,  я  бы причалил рядом с  ее садом и попал бы
прямо в ее объятья.
     Но, естественно, я знал, что так  не  произойдет, и я отверг раздумья о
том,  что конкретно я буду делать,  как-то: сходить на берег или нет, и  как
найти место, где  живет Сюз, если бы я сошел. Но  сразу же за шлюзом Кукхэма
(он  находится  чуть  впереди  самой деревеньки),  пока я все  еще медлил  с
окончательным решением,  чувствовал себя каким-то парализованным,  и  думал,
хочу ли я вообще видеть  Сюз, мне на помощь пришел Папаша - правда, довольно
странным путем. Потому что когда мы продолжили  наше плаванье после шлюза, и
я уже  проклинал  себя  за  то,  что ничего  не сделал,  и корабль  как  раз
собирался нырнуть  под  металлический мост,  Папаша тяжело  опустился на мое
плечо и отключился.
     Так  что я прислонил его к стенке, побежал  к шкиперу  и  сказал  ему о
случившемся, он  не  был очень  уж  доволен и  сказал, что мы можем сойти на
следующем шлюзе, к которому приплывем. Но я сказал  ему нет, это не годится,
Папаша - больной человек, под присмотром Д-ра А. Р. Франклина с Харли-стрит,
и я должен быстро доставить его к доктору в  Кукхэме, и если он сейчас же не
остановит судно, лично понесет  ответственность за это. Потом я повернулся к
пассажирам  и  громко  заявил,  что  мой Папаша  умирает, а  шкиперу на  это
наплевать - вообще-то, я вел себя немного истерично.
     Теперь я прекрасно знаю мамаш  и  папаш, и если есть вещь, которую  эти
люди  ненавидят  больше всего,  то  это  любая  <i>суета</I>.  Какие-то любопытные,
докучливые пассажиры, слава Богу, глянули на Папашу и сказали, что я  прав -
<i>они</I>  хотели  избавиться  от него, понял я вскоре, потому что никто не  любит
больных, особенно  по выходным. Так что шкипер приостановил судно и причалил
к  насыпи,  и наорал  на  какого-то  старикашку,  чинившего лодки  (так было
написано  на знаке) прямо  рядом с железным мостом, и  старикашка подплыл  в
маленькой  лодке,  и мы спустили в  нее Папашу  и отплыли, а  увеселительное
судно отправилось дальше.
     К тому времени, как мы погрузились на слип, Папаша, к счастью, пришел в
себя; я был этому очень рад, так как  чувствовал себя  немного виноватым  за
то, что упаковал  его  в  эту лодчонку -  да, в  общем, и за свое истеричное
выступление. Старикан помог ему дойти до лодочного домика, в тень, наорал на
свою жену, чтобы  та принесла чашку  чая,  и  позвонил в  местное  отделение
скорой помощи,  чей представитель появился  довольно быстро, но был не очень
доволен тем,  что его оторвали от своих мензурок и подкожных  инъекций. Да и
Папаша тоже не был рад  его приезду, потому что он сказал, что вся эта суета
из-за пустяка, и нам нужно было  оставаться на корабле  и какого  черта. Так
что  никто из них не был готов к сотрудничеству. И  этот Кукхэмовский доктор
сказал, что не видит ничего особенно  угрожающего в  здоровье Папаши (я  уже
слышал <i>это</I> раньше! ), и  все, что ему нужно - это отдохнуть, а потом залезть
в автобус, и прямиком домой, в кровать.
     Так что  старикашка-судостроитель поместил Папашу в  шезлонг с навесом,
украшенный кисточками, а его жена принесла еще несколько чашек с живительной
влагой, а я сказал,  что автобус - это слишком  медленно, и, пусть это будет
стоить бешеных денег, но я отвезу Папашу в Лондон на такси. Старикан сказал,
что он мог  бы позвонить  в местный  автопрокат, но я сказал, нет, дайте мне
адрес,  и я  сгоняю и улажу все лично, за это Папаша вздремнет немного и это
восстановит его силы, а я получу шанс поглазеть пару секунд на эту миленькую
деревушку. Так что я свалил.
     Этот  Кукхэм  -  самая  настоящая  деревня,  как те,  что  вы видите на
коробках с  печеньем: маленькая квадратная церковь, уютные коттеджи, дороги,
сделанные из грязи, и сельскохозяйственные чуваки, устало  волочащие  по ним
свои ноги,  занимаясь  чем-то, чем они  и  должны  заниматься. Я  спросил  у
одного-двух про адрес, который мне дали, они вели себя очень расслабленно  и
дружелюбно, и говорили вовсе не так, как крестьяне говорят  в телепередачах,
и после  того, как я последовал их  советам и миновал несколько поворотов...
бац!  я увидел  дом Сюз!  Да. То  есть это  был  то же  дом, что  я  себе  и
представлял, почти тот же...  в любом случае, больше  я ни у  кого дорогу не
спрашивал, а просто  вошел через палисадник,  и на газоне  рядом  с рекой  я
увидел слушающую радио сидя на траве Сюз. И больше никого.
     - Здорово, Crepe Suzette, - сказал я.
     Она  поглядела вверх, но не поднялась, смотрела на меня минуту, а потом
сказала "Хай".
     Я подошел чуть ближе.
     - Ты в порядке? - спросил я.
     - Да, - сказала Сюзетт.
     - А Хенли?
     - О, да.
     - Могу я сказать ему "здорово"?
     Сюз поднялась на колени, а ее руки упали между ними.
     - Он там, наверху, - сказала она.
     - В Лондоне?
     - Ага.
     Я тоже опустился на колени.
     - Значит, я разминулся с ним.
     - Да, - сказала Сюзетт.
     И тут - ну, как будто нас столкнули друг с другом две огромные руки. Мы
превратились в комок,  я прижимался  к  Сюз, она  прижималась ко  мне, и она
начала рыдать - ну, вы знаете, такие  рыдания, на самом деле больше  похожие
на рычание, ужас, одним словом.
     Это продолжалось  некоторое  время,  а потом  я  подумал черт! Здесь же
везде  окна, хоть это  и деревня, поэтому я продолжал  говорить  "Сюз, Сюз",
хлопал  ее  по спине,  целовал ее  лицо, когда  удавалось  и повторял  "Сюз,
успокойся, детка, расслабься, девочка, пожалуйста, перестань".
     Это тоже продолжалось какое-то время,  она взяла себя  в руки, с лицом,
красным, как  помидор,  села на траву  и  посмотрела  на меня  так,  будто я
неожиданно  собирался исчезнуть  (чего я точно  не  собирался делать),  и  я
сказал ей, потому что не мог больше сдерживаться - вы должны понимать, через
что я сам  прошел,  и что  я люблю эту девочку Сюзи всем  своим сердцем -  я
сказал:
     - Так значит, ничего не вышло.
     Она просто сказала "Да", а потом повторяла "Да, да, да".
     Поймите, что все это время я  думал еще и о  Папашином здоровье и очень
хотел доставить его домой в сохранности, хотя я Бог знает как хотел остаться
здесь,  поэтому  я  немного оживился и  деловым  тоном,  хоть  это  и  могло
показаться ей верхом бесчувственности, сказал:
     - Что ж, дорогуша, почему бы тебе не сбежать?
     - Я не могу, милый мой.
     - Он не сможет остановить тебя, Сюз!
     - Не в этом деле, я просто не могу!
     Никто никогда ничего не объясняет! Ничего не объясняет!
     - Сюзи, почему? - закричал я.
     Здесь  началась  новая  порция  этих  отвратительных  рыданий, которые,
честно говоря, были просто ужасающими.
     <i>- Прекрати это</I>, Сюзетт! -  кричал я, хлопая девчонку по спине, довольно
сильно. Потому что, на самом деле я не мог этого выносить.
     -  Потому что  все  испорчено! - проревела она,  все  это  вперемешку с
волосами  и кусками одежды, и я еле понял, о чем она. - Я испортила то,  чем
мы были - этого больше нет!
     -  Чушь! - воскликнул я  с негодованием. Она обхватила меня так, словно
мы  занимались вольной борьбой. - Это бардак,  - повторяла она. - Это просто
бардак.
     Я понял, что настало время  для решительных действий. Я отстранил ее от
себя немного, чтобы я мог ее <i>видеть</I> (до этого я видел в основном спину), и я
сказал, что у меня там, в машине,  Папаша, и мы вдвоем отвезем ее в Лондон -
но хоть я и  повторил это полдюжины раз, это  никак не отпечатлелось на Сюз.
Она только твердила "Нет, нет, нет, нет, нет".
     Так что я поднялся.
     -  Слушай,  Сюз,  -  проорал  я.  -  Я  - твой парень, понимаешь?  Твой
один-единственный. И я живу в Лондоне, и ты знаешь, где именно. И я жду тебя
там сегодня вечером, завтра и каждый день, пока я не умру! - Я схватил ее за
плечи и тряхнул. - Ты слышала, что я сказал? - прокричал я.
     Она сказала "да".
     - А поняла ли ты меня?
     Да, ответила она, поняла.
     - Тогда я  жду!  -  прокричал  я,  нагнулся, поцеловал  ее на  прощанье
пламенным, вечным поцелуем, потом сказал "До  очень скорой встречи", помахал
рукой, и помчался из этого сада, словно Доктор Роджер Баннистер.
     По дороге мне пришлось остановиться, потому  что  неожиданно я ослабел,
прямо как Папаша,  и сел прямо  на землю, потому что это  было  единственное
место  вокруг,  куда я  мог  сесть.  Потом  я  поднялся  и  схватил  первого
попавшегося мне на глаза парня, и попросил  показать дорогу к прокату авто -
что  он и сделал очень вежливо - и,  слава Богу, чувак оказался на  месте (я
имею  в виду  чувака из проката авто), и он  приехал  на  судостройку, и  мы
забрали Папашу, поблагодарили  и  попрощались со стариканом  и его  женой, и
рванули в Лондон, что стоило намвосемь фунтов, по словам водителя.
     Ну, по дороге домой Папаша немного  воспрянул духом: вообще-то, он даже
начал петь какие-то номера Джорджа Формби, и старые песни Альберта Шевалье и
других  исторических  ветеранов,  которых он слышал  от своего  собственного
Папаши, а как оказалось, водила из Кукхэма  тоже немного  знал об этом, и  у
них получилось несколько  воодушевляющих  куплетов,  и они спорили, кто  что
спел  и из репертуара  какого старинного  артиста  мюзик-холла.  Но  я, надо
сказать, чувствовал себя  иначе, а  также меня укачивало,  я склонен к этому
всегда, когда за рулем кто-то другой. И вообще я хотел рассказать Папаше про
свои проблемы, но вы понимаете, что я не мог - и даже в самые лучшие времена
невозможно  рассказать  даже  отцу или матери нечто действительно <i>важное</I> для
тебя.
     Вскоре мы были  в окрестностях, и,  хоть  мне  и  понравилась  сельская
местность,  я был  так рад возвращению в  город  - это  было как возвращение
домой.  И  очень быстро  мы оказались в  Пимлико, и,  когда мы остановились,
Папаше пришлось идти к себе наверх за деньгами, так как даже у нас вдвоем не
набиралось всей суммы, и Мама с Верном вышли на тротуар, а из своего окна на
втором этаже выглядывал здоровяк мальтиец.
     Никто,  по-моему, так и не понял, насколько опасно это было для Папаши:
все, что  мы  получили,  это возгласы,  зачем я взял  его с собой, никому не
сказав,  где  мы оба шлялись  столько времени, и  почему такси  стоит восемь
фунтов - даже  Верн  встревал в  разговор со своими полезными наблюдениями -
пока мне не стало так стыдно, что на глазах  у этого Кукхэмовского водилы  и
всего населения Пимлико я подошел к ним в ярости и заорал:
     -  Если вы собираетесь убить  моего отца,  не  убивайте его  на  улице,
пустите его в кровать!
     Это изменило атмосферу, все мы неохотно зашли в дом,  и уложили Папашу,
а потом Мама повернулась ко мне и сказала, что теперь она хочет знать, в чем
именно дело, и я сказал,  о'кей, я с чертовским удовольствием расскажу ей, и
Верн пытался присоединиться к вечеринке, но мы вышвырнули его и спустились в
гостиную.
     - Присаживайся, - сказала моя мать.
     Я схватил ее за плечи (прямо как с Сюз),  толкнул ее в кресло, - хотя с
виду она гораздо сильнее - и сказал:
     - Нет, Ма, <i>ты</I> присаживайся, и послушай меня.
     И она  получила свое. Я  сказал,  что она  - самая эгоистичная женщина,
которую я когда-либо встречал, что она превратила Папашину жизнь в пытку,  и
что я не могу  говорить за такую кучу хлама, как Верн, но что касается лично
меня, то это она воспитала меня так, что я ненавидел и стыдился ее.
     -  Это  все?  - сказала она, глядя на меня так, будто  тоже  испытывала
ненависть.
     - Практически все, - сказал я.
     - Теперь ты хочешь идти? - сказала она мне.
     Я немного опешил. Ничего не ответил, а просто стоял и ждал.
     - Что ж,  - сказала моя Мама. - Если ты сможешь стерпеть это, то можешь
остаться  и послушать. Твой  отец был для меня бесполезен с того самого дня,
как я вышла за него.
     - Он произвел меня, - сказал я, глядя на нее очень, очень зло.
     - Да, еле управился, - сказала она. - Это все, что он смог.
     В  этот момент я хотел зацепить свою мать, как  она  поступала со  мной
тысячу раз, когда я не мог дать  сдачи,  и я хотел ударить ее очень сильно и
закончить с этим, и  я  сделал  шаг по  направлению к ней. Она почувствовала
приближающуюся угрозу и не сдвинулась ни на инч. И  я очень рад заявить, что
когда  я  это понял - хотя,  естественно, все  произошло в один миг  -  я не
ударил ее, а сказал:
     -  Неважно, что сделал или  чего не  сделал Папаша, -  ты вышла за него
замуж.
     - Да,  я вышла за него, -  сказала  она очень едко и с  огромной  долей
сарказма.
     - И как бы ты не относилась к Папаше, - продолжал я, - если ты задумала
сделать меня, ты должна любить меня. Матери обязаны любить своих сыновей.
     - А сыновья своих матерей, - сказала моя мать.
     -  Если у них есть такая возможность. Нет таких, которые  не  хотят, не
так ли? Но они же должны получать что-то взамен, для ободрения.
     На  это  старая Мамаша  только  зевнула,  выдав  мне кривую  улыбку,  и
выглядела очень мудро, должен вам сказать, хоть и очень ядовито.
     - Теперь ты послушай меня, - сказала она, - и мне  на... ать на то, что
ты думаешь. Во-первых, произвела тебя  я, вот отсюда, (и  она похлопала себя
по животу) и если ты думаешь, что это легко, попробуй как-нибудь. Без меня и
без  того, через что я прошла, ты бы здесь не хамил мне сейчас. А во-вторых,
хоть твой отец мне  совсем не нужен, я привыкла  к нему, не  вышвырнула его,
что  могла сделать сотню раз,  если бы  захотела,  и очень облегчила бы себе
жизнь этим. А в-третьих, что касается тебя...
     Я прервал ее.
     -  Одну минуту, Ма, - сказал я. - Почему ты попросила меня, всего  лишь
два месяца назад, вернуться сюда, если что-то случится с Папашей?
     Она не ответила, и я надавил не это.
     -  Потому что ты не справилась  бы здесь  без  мужчины, я имею в  виду,
<i>легального</I> мужчины, и ты знаешь это,  не так ли? И ты не могла избавиться от
Папаши так  легко, как говоришь, потому что я знаю тебя, Мам, если ты могла,
давно бы это сделала.
     Она посмотрела на меня.
     - Ты смышленый, не так ли, парень? - сказала она.
     - Я твой сын, Ма.
     -  Да, да.  Наверное.  Но вот что я тебе  скажу. С  той ночи, когда  ты
появился на  свет  в бомбоубежище  в метро, восемнадцать лет назад,  чего ты
даже не помнишь,  я  следила за тем, чтобы  ты всегда был  накормлен, одет и
воспитан должным образом, до  тех пор, пока  ты сам не  сможешь заботиться о
себе и иногда это стоило мне огромных усилий!
     Она вернула свою старую, привлекательную гримасу и сказала:
     - С тобой нелегко, знаешь. С тобой всегда было нелегко.
     - Я бы рискнул возразить, Ма, - сказал я.
     - А что касается <i>любви</I> к тебе, - продолжала моя мама, - что же, слушай,
сынок.  Тебе  не приходилось выбирать, любишь ты или не любишь, даже  своего
собственного  отца.  Ты  любишь,  если  любишь,  а  нет,  значит  -  нет,  и
притворство здесь ни к чему. Ты поймешь, что это так, когда подрастешь. Или,
может быть, ты такой умный, что уже это понял.
     Я тоже сел, в трех футах от нее.
     - О'кей, мать,  - сказал я  после  недолгого молчания, - давай  не этом
остановимся.
     - Как скажешь, сын, - сказала она мне.
     И тут Ма сделала  то, чего  никогда не делала со мной раньше, а именно:
поднялась, подошла  к стеклянному  буфету, покрытому оранжевым  ковриком  со
шнурками,  который я очень хорошо помню, и  к  которому  нам не  разрешалось
подходить даже на милю, и она достала оттуда бутылку портвейна,  вылила ее в
два зеленых бокала, протянула мне один, и сказала:
     - Твое здоровьичко.
     - Я не пью, Ма, - сказал я.
     - Не будь мудаком, - сказала она мне.
     И мы выпили.
     Потом Ма спросила, что с моим отцом. Ну, и тогда, я надеюсь, что это не
было предательством  по отношению к Папаше, просто  я думал, что  она должна
быть  в  курсе, я рассказал  ей все про  Д-ра  А. Р. Франклина,  и  что  ему
обязательно надо  лечь в больницу, и она слушала,  не перебивая меня (первый
раз за всю мою жизнь), и просто качала головой, и сказала:
     - Он ни за что не ляжет туда добровольно. Но дай мне подробный отчет об
этом докторе, и, если ему вновь станет плохо, нам придется его  туда уложить
самим.
     Так я и сделал.
     Потом,  когда  я  собирался  уходить,  возле двери, возникла  небольшая
пауза, и  мы  думали об одном,  поцеловаться  нам на  прощание  или  нет? Мы
посмотрели друг на друга, потом вместе засмеялись неожиданно, и она сказала:
"О, ну что  же, сынок,  давай обойдемся без этого, ты же настоящий маленький
ублюдок, не так ли?  ", а я ответил: "Ну, знаешь Ма, тебе  виднее", и быстро
свалил.
     Я  посмотрел  на  часы  Аэро-Терминала, и понял, что если  потороплюсь,
успею на заключительную  часть концерта Царя Тасди, с ним еще  поет солистка
Мария  Беттлхем. Клуб находился  в  северной части, в  суперкинотеатре,  при
котором находилась и академия танцев, так что я остановил таксиста  (который
надеялся возить трансатлантических пассажиров  из Аэро-Терминала  и  был  не
очень  доволен   всего  лишь  мной),  и  отправился  через  весь   город.  Я
действительно нуждался в  успокаивающей и приподнимающей  настроение музыке,
после всех этих дневных развлечений.
     А именно  это и дает вам джаз: улучшение  настроения  и турецкую баню с
массажем для вашей нервной системы. Я знаю, что даже очень хорошие люди (как
мой Папаша) считают,  что джаз - это просто шум, рок, это звук, направленный
на твои гениталии, а не на разум, но я хочу, чтобы вы поняли,  что это вовсе
не так, потому что вам просто становится очень  хорошо. Лучше всегоя мог  бы
объяснить это, сказав,  что вы чувствуете себя <i>счастливыми</I>. Когда я жалкий и
усталый, что случается  более, чем  часто, хороший, чистый джаз помогает мне
всегда.
     Так,  я  уже рассказывал про кабак  для любителей джаза,  а  так же про
джаз-клуб, но джазовый концерт - это нечто  совершенно иное. Здесь несколько
сотен,  а  очень часто  даже  несколько тысяч  чуваков  собираются  в  самом
огромном зале,  который  может  снять импресарио, и слушают  собрание лучших
солисток  и команд, английских и американских, какие только может предложить
импресарио за плату,  и  вовсе не  символическую. Конечно, на этих концертах
даже  великие могут  вас разочаровать, потому что большой  зал или кинотеатр
подходят  для  джаза не более, чем  железнодорожный вокзал для  чаепития. Но
если  вам  повезет,  то музыка зачастую преодолевает  эти  неудобства,  и вы
слышите по-настоящему чудесные  звуки. А  к тому же так здорово слышать их в
компании сотен таких же парней - безукоризненных,  энергичных и готовых дать
все самое лучшее, если представление на высоком уровне, и хоть я и знаю, что
фанаты джаза считаются полными кретинами, вы были бы действительно изумлены,
как эти фэны будут сидеть и <i>слушать</I>.
     Ну, оркестр  Царя Тасди, естественно, одна из лучших команд всех времен
и народов.  А  что касается  Марии Беттлхэм,  я  бы  сказал, что после такой
величины,  как  Леди Дей  (которая, по-моему,  прямо там,  наверху, на своем
собственном Эвересте), она лучшая джаз-вокалистка мира из всех существующих.
Так  что вы можете себе представить, что  я довольно сильно нервничал в этой
машине и все время советовал водителю выбирать короткую дорогу  и прибавлять
скорость, чего он вовсе не замечал.
     Он высадил меня на углу прямо перед кинодворцом, и поэтому мне пришлось
пройти мимо танцевальной  академии, и я на секунду остановился на  тротуаре,
так как я увидел объявление на стене,

     <CENTER>ТЕКУЩИЕ ЗАНЯТИЯ
     КЛАСС МЕДАЛИСТОВ
     КЛАСС ПРОГРЕССИВНЫХ НОВИЧКОВ
     ТРЕНИРОВАННЫЕ НОВИЧКИ
     АБСОЛЮТНЫЕ НОВИЧКИ
     </CENTER>
     И сказал  вслух: "Ого, так  это же мы! Хотя я, после  всего того, что я
пережил, возможно, поднимусь на пару категорий выше".
     Когда  я  вошел  в  фойе  и дал свой билет соответствующему  чуваку,  я
услышал внутри  этот  самый чудесный  звук,  поэзию  настоящей  и  правдивой
джаз-музыки: воистину райские звуки,  так мне кажется. Честно, когда я умру,
когда наступит этот неотвратимый день, я  хочу именно такого конца, услышать
группу Царя Тасди, играющую для меня  в точности, как в тот день: потому что
их звук был таким сильным и мягким - казалось, что он поднимет тебя на своих
нотах прямо  в рай. А потом поднялся шум, свист,  и все фэны зааплодировали,
словно зрители  на футболе, и я вошел и занял  свое место, как раз, успев на
вступление Марии.
     Мария - большая и уже немолодая женщина, но она взошла на  сцену, будто
девчонка: быстрые ноги, легкие  жесты, и чертовски дружелюбное лицо, которое
может  и обмануть  тебя, и порой даже довольно жестоко. Она как девочка, да,
но  она  также, каким-то  образом,  и  Мама  для всех:  она  принимает нас с
радушием, и  с  самого  момента ее  появления  вы знаете,  что  все  вы в ее
надежных руках. И сразу она начнет с выбранной песни, никаких трюков, хитрых
пауз,  вообще  никакого  промедления, и то,  что  она  делает  с  песнями  -
невероятно: то есть она бросает их тебе назад,  как  будто  они не чужие,  а
стали ее собственные, Марии. И она  может быть чертовски  умной, отбрасывать
все и пожимать плечами,  но в следующий миг  взмывать, словно птица, и  быть
милой и меланхоличной. Но <i>что бы</I> она ни  делала, и в этом вся изюминка Марии
Беттлхэм, от ее пения ты чувствуешь, что быть живым-здоровым просто чудесно,
и человек - чертовски неплохое изобретение, в конце концов.
     В финале концерта к ней  потянулись все  сотни  английских  мальчиков и
девочек, и их  друзья из  Африки и  с  Карибских островов, и охране пришлось
буквально  вытолкать нас из помещения. Чуваки, которых я видел в первый раз,
говорили,  как было здорово, а один  чувак спросил  у меня,  слышал ли  я  о
происшествиях  в Колодце Св.  Анны, в Ноттингеме,  вчера вечером. Я  спросил
его, о  каких  еще происшествиях, не очень-то слушая ответ (потому что я все
еще был там, с  Марией Беттлхэм), когда  до меня дошло,  что  он говорил про
столкновения  между  белыми  и  цветными,  но  чего  еще  можно  ожидать  от
провинциального болота посреди леса?

















     <CENTER>В Сентябре </CENTER>







































     Я встал очень рано этим утром, как будто у меня в мозгу был специальный
будильник, и  это  был один  из самых  красивых дней,  которые я  когда-либо
видел. Небесный свод, когда я  посмотрел на  него  поверх своей герани,  был
бледно-розового  цвета с  ярко-синими  разводами,  и на небе  ничего не было
видно из-за домов. Воздух был свеж, прямо с моря, и не было слышно ни одного
звука,  кроме   сотен   тысяч  пар  легких,  все  еще  храпящих  в  Неаполе.
Спокойствие, абсолютное  спокойствие, подумал я, вдыхая теплый воздух своего
родного города. И это был, как оказалось, мой девятнадцатый день рождения.
     Я включил какую-то музыку и умылся, потом  сделал два Нескафе и пошел к
Хоплайту.  Он  отсутствовал. Невелика  потеря, подумал я,  и понес  чашки  к
Клевому.  Еще один чувак дебоширил  этой  ночью. Беспокоить Большую  Джилл в
такую рань  было бесполезно, так что я  выпил обе чашки  у подъезда, стоя  и
наблюдая за происходящим.
     А увидел я вот что. По улице, по направлению  от Н. Хиллских ворот, шла
группа парнюг,  которые, скорее всего, тоже возвращались с какого-то ночного
шабаша в джунглях, и шли они по улице  как-то  <i>беспорядочно</I>,  и их тела были
какими-то неправильными - то есть с шишками и опухолями не на своих местах -
и их летнее шмотье  казалось надетым  слишком неряшливо.  А навстречу  им от
Станции Метрополитена шли два  цветных типа - не Пики, как оказалось, а  два
Сикха, в  розовато-лиловом и лимонном  тюрбанах, и с косичками. И  когда эти
две группы  столкнулись, Сикхи посторонились,  как  сделали бы  вы или я, но
толпа  парнюг  остановилась,  будто  пройти   было  невозможно,  и  возникла
небольшая пауза: все это прямо напротив моей двери.
     Потом  один  помоечник повернулся к  своим компаньонам,  ухмыльнулся  и
неожиданно подошел к Сикхам и ударил одного из них  прямо в  лицо: его кулак
был направлен так, чтобы костяшки  пальцев попали прямо в череп. Пока я жив,
клянусь, никогда не забуду взгляд на  лице этого Азиатского чувака:  это был
не страх, не злость, это было полное и абсолютное неверие и удивление.
     Потом другой Сикх  встал рядом со своим приятелем,  и  парнюги  немного
отступили, потом группаздоровяков пошла дальше, хохоча во все горло, а Сикхи
начали быстро говорить и махать  руками.  Пройдя  немного, они обернулись, а
потом скрылись из виду, продолжая причитать и размахивать руками.
     Теперь  вы  хотите знать, а что же я? Выбежал ли я и вырубил  главаря и
всю эту банду маленьких монстров? Ответ - нет. Во-первых, я  просто-напросто
не  мог поверить собственным глазам. И потом, так как все это было настолько
<i>бессмысленно</I>, я  неожиданно  почувствовал  себя  слабым  и больным:  я  хочу
сказать, что не  осуждаю дерущихся мужиков, если они этого хотят, если у них
есть на это <i>причина</I>. Но это! И еще - мне  не хочется признаваться в этом, но
я испугался. Такие подлецы,  как эти, не могут испугать тебя, один уж точно,
или  даже двое,  или  трое.... Но  эта  маленькая группа: похоже, у них  был
противный маленький замысел, если это  можно так назвать, один на всех, а за
ним - очень много неожиданной силы.
     Я сбежал вниз в подвал и позвал Большую Джилл. Она не спеша открыла мне
дверь  и заорала, есть ли  у  меня благоразумие, в  доме спят девчонки, но я
втолкнул ее в кухню и рассказал, что я только что видел. Она меня выслушала,
задала несколько вопросов, и сказала:
     - Ублюдки!
     - Но что должен был делать я, Большая Джилл? - воскликнул я.
     - Кто, ты? О, я не знаю. Я приготовлю тебе чашку чая.
     Пока  она стучала посудой и натягивала красные слаксы на свои  огромные
бедра, я обнаружил, что дрожу. Она протянула мне чашку со словами:
     - Может, ты хочешь взглянуть на это.
     Это была передовица  ежедневной  газеты Миссис  Дэйл, для которой писал
тот тип, Эмберли Дроув, если вы его помните, и статья  была про происшествия
в Ноттингеме  недельной давности. Там  говорилось,  что главное -  мы должны
быть реалистами, и должны соблюдать присущее нам чувство должных  пропорций.
Также там говорилось,  что большинство  влиятельных журналов  -  конечно же,
включая  издание Миссис Дэйл  -  давно уже предупреждали правительство,  что
неограниченная иммиграция,  в особенности цветных,  очень нежелательна, даже
если эти люди приехали сюда, а основная масса  несомненно так  и сделала, из
стран,  находящихся под  прямым колониальным управлением,  и стран,  которым
помогает  Содружество.  Но  солидарность  Содружества  -  это  одна вещь,  а
неограниченная иммиграция - совсем другая.
     Потом  там  говорилось о  цветных расах. Англия,  конечно  же, старая и
очень  цивилизованная нация, а  странам  Африки и  Карибских о-вов еще очень
далеко  до   этого.  Это  правда,  что  Вест-Индские  острова   наслаждались
преимуществами  Британского правительства на протяжении веков, но  даже  там
культурный  уровень  очень низок, если не сказать  большего, а что  касается
Африки, необходимо помнить, что менее ста лет назад в некоторых частях этого
обширного континента даже и не  слышали  о Христианстве.  В своем окружении,
цветные  народы,  без  сомнения,  превосходные граждане,  в  соответствии со
стандартами, преобладающими там. Но неожиданно перемещенные в культуру более
высокого   порядка,   они   могут   спровоцировать   серьезные   проблемы  и
расстройства.
     - Я,  что, должен продолжать читать всю эту чушь? - заорал я на Большую
Джилл.
     - Решай сам, - сказала она.
     Дальше  в  статье  приводились  факты   о  цветных  обществах,  которые
приехали, чтобы устроиться в Объединенном Королевстве. Автор не отрицал, что
многие   из  них  были  тружениками,  о  чем  можно   судить  по  учтивым  и
квалифицированным  служителям общественного транспорта,  но большинство были
бездельниками,  процветающими   на   пособиях,  которые  они   получают   от
Национального  Содействия. Это привело к проблемам с трудообеспечением, и мы
должны помнить,  что нация проходит сейчас  через небольшой и,  естественно,
временный спад. Давление на обеспечение жилищем - еще одна проблема. Правда,
что множество цветных людей - по вполне понятным причинам, указывать которые
здесь нет надобности - испытывают  большие  сложности  с получением  жилья в
лучших кварталах большинства городов. Также правда, что, в частности, многие
Вест-Индийцы  накопили на  протяжении  многих лет со своей  заработной платы
достаточные суммы,  чтобы покупать  дома,  но к сожалению,  в основном,  это
трущобы, еще  более ухудшившиеся  после  этих  переездов, что нанесло ущерб,
всем гражданам, платящим по тарифу. Более  того, известны  случаи  выселения
цветными лендлордами белых жильцов - зачастую  пенсионеров  - делая их жизнь
невыносимой.
     Потом рассматривался вопрос разных  обычаев.  В статье  говорилось, что
везде и  повсюду  английские  люди славились  своим  достойным  и порядочным
поведением. Но  не иммигранты, или их большинство. Они придираются к товарам
в магазинах, откусывая фрукты  прежде, чем купить их,  включают ночью музыку
на всю громкость, одеваются в цветастые одежды, и что  самое худшее,  потому
что  это  делает  их  более  бросающимися в  глаза, разъезжают  в  цветастых
машинах, приобретенных неизвестно как.
     Далее рассматривался  вопрос  с  женщинами  (старина Эмберли  наверняка
съездил  в  город по  поводу этого женского вопроса!  )  Начнем с  того, что
смешанные браки  - ответственные цветные персоны согласятся с этим в  первую
очередь - крайне нежелательны. Они ведут к нечистокровной расе, стоящей ниже
физически и умственно, и отвергнутой обоими чистыми обществами. Но зачастую,
конечно - и это делало  вопрос еще более важным - эти скрытые отпрыски были,
вдобавок  ко  всему,  следствием союзов, которые не  были  благословлены  ни
церковью,  ни  союзом.  Более того, говорилось  в статье.  Хорошо  известная
склонность и пристрастие цветных  мужчин  иметь интимные отношения  с белыми
женщинами - к  несчастью,  теперь это часто наблюдающееся явление в странах,
где существуют  предпосылки для этого  -  привели к  серьезным трениям между
иммигрантами и мужчинами столь желанного племени, чей природный - и, добавил
он - логичный и правильный инстинкт  подсказывал им защитить своих женщин от
этого осквернения, даже если это приведет к насилию, которое, при нормальных
обстоятельствах, все посчитали бы прискорбным.
     Но это было  еще не все:  настало время говорить без  обиняков.  Отчеты
судебных  процессов  показали   -   не  говоря  уже  о   личных  наблюдениях
внимательных  и  беспокоящихся  граждан  -  что  жизнь  за  счет  аморальных
заработков   белых   проституток   сегодня   широко   распространена   среди
иммигрантов. Никто и не  предполагает  --  по крайней мере, не этот журнал -
что в каждом из  таких аморальных союзов мужчина - цветной, так как - цифры,
недавно  опубликованные в  этой  колонке,  к несчастью, полностью  прояснили
ситуацию - общее  число активных  проституток в  этой стране превышает число
цветных иммигрантов мужчин соответствующего возраста. Тем не  менее,  нельзя
отрицать непропорциональное количество цветных "сутенеров".
     - Боже! - сказал я, откладывая в сторону эту чертовщину. - Я просто  не
могу мириться с этим.
     - Да  забей ты на  них! - сказала Большая Джилл.  -  Я  налью  тебе еще
чашку.
     Несколько  выводов, продолжал  этот Дроув, неизбежно  вытекали из  этих
важных  вопросов  и,  в  частности, из  недавних  беспорядков в  Ноттингеме,
которые все - и в особенности ежедневное издание Миссис Дэйл - так  сильно и
так  страстно порицали. Первое  - иммиграция цветных  с получением такого же
гражданского статуса, как  мы,  или без, должна быть немедленно остановлена.
Конечно, весь процесс должен  быть повернут вспять, и  вопрос принудительной
репатриации, возвращения на родину должен быть  срочно и серьезно рассмотрен
правительством.  Тем временем, не было сказано  про то, что  закон и порядок
должны устанавливаться силой, сурово  и беспристрастно, какими бы серьезными
не были провокации - а вполне могут последовать провокации с  обеих  сторон,
признавал автор. Но на самом  деле виновником  физического насилия  в мирных
владениях Королевы являлось меньшинство, главным образом, персоны, известные
под названием  "тедди-бои",  и этих молодых людей, без сомнения,  необходимо
обуздать.  Хотя  многие  могут  посчитать,   что  такие  юнцы   -  вовсе  не
характеризующие  молодежь  страны в целом  - клинические  случаи, и  гораздо
более  сильно  нуждаются  в   медицинском  лечении,  нежели  в   решительных
наказаниях, постановленных судом.
     Происшествия в Ноттингеме, заканчивал Э.  Дроув,  ни в  коем случае  не
могут быть  описанными как "расистские". Поэтому  сравнения  с гораздо более
серьезными  беспорядками в  южных штатах Америки  и в ЮАР просто непонятны и
нелогичны. Судя  по  быстрым и решительным  действиям властей Ноттингема, мы
можем быть уверены в  том,  что  про  такие прискорбные инциденты  больше не
услышим - ибо  они полностью  чужды складу нашей жизни - если, конечно,  без
страхов и предрассудков будут проведены срочные меры, указанные выше.
     Я вновь отложил газету.
     - Этот человек даже не прикольный, - сказал  я Большой Джилл. - И  я не
верю, что он глупый - он просто зловещий.
     - Успокойся, - сказала Большая Джилл.
     - Он не затронул кучу вещей!
     - Не сомневаюсь, что ты прав, - сказала она мне.
     - И самое главное - он не осудил этого! Не  осудил эти столкновения! Он
всего лишь искал алиби.
     Джилл  села и занялась своими ногтями. - Он просто  невежда,  - сказала
она, - а вовсе не зловещий.
     - Невежда, <i>поучающий</I> людей, - это <i>и есть</I> зловеще, - проорал я.
     Она взглянула на меня поверх своего лака для ногтей.
     - Смысл всего этого, - сказала  она, -  заключается в следующем: если у
тебя лицо черное, и живешь ты по  соседству  с белыми - все, что ты делаешь,
подозрительно. Ты просто торчишь там, как заноза.
     -  Все,  что  ты делаешь!  -  сказал я, хватая газету и сворачивая ее в
плотную  сосиску.  -  Но  что  они  такого  делают, чем отличаются от других
жуликов, живущих в этих трущобах?
     - Тебе виднее, - сказала Джилл.
     -  Послушай!  Цветных безработных гораздо  больше,  чем белых.  Все это
знают.  И не только бездельников: их  можно увидеть  толпящихся в очереди за
пособием часами каждый день.
     - Да, - сказала Большая Джилл.
     - А  когда они хотят снять комнату, ты знаешь, что в итоге они получают
в ответ: "никаких детей, никаких цветных".
     - Полагаю,  -  сказала  Большая  Джилл,  - что те, кто ненавидят одних,
ненавидят и других.
     -  А что  касается белых, преступивших закон,  что,  здесь  их  нет, ни
одного, ты могла бы так сказать?
     - Я не знаю практически никого, кто не преступал бы, - ответила Большая
Джилл.
     - А по поводу белых девок? - закричал я. - Разве это им не <i>нравится</I>? То
есть, неужели никто не видел, как они трутся вокруг Пиков?
     - Такое я видела чаще, чем что-либо, - сказала Большая Джилл.
     -  А эти сутенеры.  Может, хоть кто-нибудь  из  этих  ублюдков случайно
является мальтийцем, киприотом или даже продуктом этих островов?
     - Их полно, - сказала Большая Джилл, поднимая взгляд на меня.
     - О, извини, Большая Джилл.
     - Ничего страшного, детка.
     - Что происходит с нашими мужчинами? -  сказал  я ей.  - Неужели они не
могут  удержать своих женщин? Неужели  они  нуждаются  в  этой лаже,  -  и я
постучал  газетой Миссис  Дэйл по  спинке стула, - чтобы  она помогала  им и
защищала их?
     - Я думала,  - сказала Большая Джилл, занимаясь ногтями на правой руке,
- что девочек более чем достаточно и хватит на всех.
     Я сунул скрученную газету в чайные листья.
     - Вся  штука в том,  - заорал я, -  что ни слова не сказано про то, что
действительно имеет значение. Вот, пожалуйста. Если даже каждый Пик в Англии
- жулик, это все равно не повод, чтобы посылать на каждого из них десятерых.
     Большая Джилл не ответила мне на этот раз, и я поднялся.
     -  Я уже  не  понимаю свою  собственную страну,  - сказал  я  ей.  -  В
исторических книгах говорится,  что английская нация распространена по всему
чертовому миру: все уезжали и вселялись повсюду, и это одно из самых великих
и благородных Английских достоинств. Никто нас не приглашал, и  мы ни у кого
не спрашивали  разрешения,  я  так  думаю.  А когда  несколько  сотен  тысяч
приезжают и  устраиваются среди  наших  пятидесяти  миллионов,  мы просто не
можем этого вынести.
     - Ага, - сказала Большая Джилл.
     - У меня наверху, - продолжил  я, -  есть совершенно новый паспорт. Там
сказано, что я являюсь гражданином Соединенного Королевства и колоний. Никто
не просил меня об этом,  но так  уж вышло. Вот. У большинства из этих парней
есть  точно  такой же паспорт,  и это  мы  придумали  законы, по которым они
получили  их.  Но  когда  они  приезжают  в  дорогую  старую  Родину-Мать  и
показывают нам эти штуки, мы швыряем их обратно им в лица.
     Большая Джилл тоже поднялась.
     - Ты заработался, - сказала она.
     - Еще как!
     Она посмотрела на меня.
     - Люди в стеклянных домах..., - сказала она.
     - Что это значит?
     - Послушай,  дорогуша.  Моя личная  жизнь полна секретов, и это не дает
мне  права   быть   привередливой.   А  что   касается   тебя,  ты  торгуешь
порно-снимками  на каждом углу,  и они очень  милые,  я не отрицаю.  Но  это
мешает тебе поучать кого-либо, мне так кажется.
     - Я совершенно не врубаюсь в это, - сказал я. - Можно жульничать, и все
еще оставаться человеком, а не чудовищем.
     - Как скажешь,  милый, -  ответила Большая Джилл. -  А теперь я  должна
тебя вышвырнуть, девчонки сейчас начнут клянчить завтрак.
     - Ну ладно тогда, Большая Джилл. - Я пошел к двери и сказал ей, - Ты на
моей стороне, тем не менее, не так ли?
     - О, конечно, - сказала она. -  Я  обеими руками за равенство....  Если
цветная девчонка зайдет ко мне, она будет принята с теми же почестями, что и
все остальные...
     - Понятно, - сказал я ей.
     Она подошла и положила свою руку метательницы молота мне на плечо.
     - Не беспокойся, сынок, - сказала она, - и не принимай слишком близко к
сердцу то, что тебя не касается.  Пики  и сами могут постоять за себя... они
большие сильные парни. Среди них много боксеров...
     - О, да, - сказал я. - Но не забывай,  что я только что видел. Пусти на
ринг  Дятла и  двадцать  Тедов, вооруженных  лопатами  - это некоим  образом
уравновешивает силы.
     - Дятла забрали, - сказала она.
     - Да? Действительно?
     - Он вновь отослан под стражу.
     - Впервые одобряю решение судьи.
     Большая Джилл вышла на крыльцо.
     -  Не  о  Тедах  тебе надо  беспокоиться,  - сказала  она,  -  а о том,
присоединятся ли к этому остальные люди. Здесь довольно крутые мужики.
     - Я заметил это, - сказал я ей, снимая замки со своей Веспы.
     - Куда ты направляешься, детка?
     - Собираюсь взглянуть на свое поместье.
     Если  бы вы попали в наш район, вы  бы сразу почувствовали, что  что-то
происходит. Солнце уже  было довольно  высоко, и  улицы были  нормальными, с
машинами,  людьми  -  пока неожиданно  до вас не  дошло,  что  они  <i>не</I>  были
нормальными. Потому что здесь, в Неаполе, можно было почувствовать <i>дыру</I>: как
будто какая-то  жизнь  вытекала  из нее,  оставляя некий вакуум на улицах  и
газонах.  И хуже всего было то, что когда  вы оглядывались  по  сторонам, вы
видели, что люди  еще  не замечают  изменения, хотя для вас они были  такими
пугающе очевидными.
     На  углах  и возле своих домов стояли Теды:  стояли группами, <i>ничего</I> не
делая, просто стояли кругом, немного опустив головы. Было  много мотоциклов,
и ребята часто ставили их рядами прямо на проезжей части, вместо того, чтобы
припарковаться возле тротуара,  как обычно. Также я  заметил,  разъезжая  по
улицам,  что возле  некоторых  из  этих потрепанных  фургончиков медицинской
помощи - в основном темно-синего цвета, задние  двери закреплены проволокой,
или одна из  них открыта, - тоже толпились  люди, вроде бы не нуждавшиеся  в
медицинском  вмешательстве, или в  чем-либо вроде этого.  Встречались  толпы
девчонок, хихикающих или вскрикивающих слишком громко  для такой рани. Также
гораздо  больше слонялось  маленьких  детей.  Что касается  Пиков,  то  они,
казалось, ходили крадучись и тоже держались группами. И, хотя они всегда это
делают,  очень многие  высовывались  из окон и громко говорили друг с другом
через  всю улицу. Пока я колесил по району, мне встречались участки, где все
было абсолютно  также, как и раньше: тихо  и  обычно. Затем поворачиваешь за
угол, - и ты вновь в части, где весь Неаполь <i>бормочет</I>.
     И я увидел  свой первый  "инцидент" (как говорилось у Э. Дроува) - нет,
как вы знаете, уже второй.  Вот как все было. По  улице шла,  толкая детскую
коляску и  одетая в эти ужасные одежды, которые носят Пики-женщины - то есть
все  цвета  спектра, соединенные  в одно, и туфли, как  у  Минни Маус  - шла
цветная  мама  с этаким самодовольным  выражением  на лице,  такое выражение
можно увидеть на  лице любой мамы. Рядом с ней шел ее муж, я так полагаю - в
любом случае, он что-то все  время говорил, а она не слушала. А навстречу им
двигалась белая мама, тоже с коляской и муженьком, и ее одежда была такой же
ужасной, как  и у цветной  мамы,  -  правда, все-таки  она  выглядела лучше,
потому  что  было  заметно,  что  она <i>старается</I>,  и  еще  не бросила надежду
выглядеть великолепно.
     И вот эти двое  встретились и, так как на тротуаре нет правил движения,
обе направили свои коляски в  одном и том же направлении и столкнулись. И  с
этого  все началось. Потому что ни  одна из них не хотела уступать дорогу, и
здесь вступились оба мужчины, и до того,  как вы успели понять, что  к чему,
около сотни  людей, белых  и  цветных, появились неизвестно  откуда. Честное
слово? Я наблюдал все это  вблизи, остановив свою Веспу на проезжей части, и
минуту назад на каждой из сторон было два (точнее, три) человека, а сейчас -
уже пятьдесят.
     Даже  в  этот  момент, при  нормальных  обстоятельствах,  все  могло бы
закончится обычным спором, и кто-нибудь вышел бы и  сказал "прекращайте" или
"не будьте такими идиотами, мать вашу", и все было бы хорошо, но никто этого
не сказал, а  что до полицейских, ну, естественно,  ни  одного поблизости не
было. И кто-то бросил бутылку, и все началось.
     Это молоко, загадочно  прибывающее под  двери каждое утро, конечно, оно
несет нам жизнь,  но  если  начинаются  неприятности,  оно  -  или,  скорее,
бутылки,  в  которых  оно  содержится  -  кладется  на наши  ступеньки самим
дьяволом. И с мусорными  баками,  столь же регулярно опустошающимися,  та же
история: они и их крышки - еще одно городское орудие убийства. Все эти  вещи
уже летали, и мне пришлось нагнуться на своей Веспе,  а потом,  когда у меня
появилась возможность, и вовсе укрыться за ней.
     Даже в этот момент все это еще было  в некотором роде, если вы поверите
мне, <i>забавой</I>:  летающие бутылки, битье стекол, маленькие мальчики  и девочки
кругами бегают  и орут, а взрослые люди махают руками и  увертываются, будто
они играют в какую-то интересную, грязную игру. Потом раздался крик, и белый
парень упал, и кто-то проорал,  что  Пик  достал нож. Как будто мы не знаем,
что атакующая сторона всегда потом первой начинает искать отговорки! В любом
случае, все мы увидели кровь.
     Потом, так  же неожиданно, все Пики  побежали, как будто они  по  рации
получили какое-то сообщение из штаба, - и они ныряли в переулки  и подъезды,
хлопая  дверьми. Честное слово!  Минуту  назад сражались  белые и цветные, а
сейчас остались только белые. По  этому поводу было много ору и дискуссий, и
еще несколько  бутылок  полетели в  окна,  из которых  высовывались Пики,  и
белого  парня перенесли на тротуар, откуда  мне  было его не видно, и  потом
прибыли   полицейские   в  машине  с  громкоговорителем  и   приказали  всем
расходиться. И на этом все закончилось.
     Потом,  чуть позже,  наступил инцидент номер два - или три. Проезжая по
другой улице, я увидел одну из тех "цветастых" машин, про которые говорилось
у Э. Дроува, ехала она довольно медленно, и в ней было  сидели четыре Пика -
а  водитель вел  ее  так,  как  очень часто водят  машины Пики, т. е.  очень
искусно, будто он считал, что это не <i>машина</I>, а какое-то  невиданное животное
неизвестного вида.  И два фургона, упомянутые  мной ранее, сжали  ее с обеих
сторон,  словно  сэндвич,  так  делают  полицейские  машины  в  американских
фильмах,  и  из них вышло, по крайней  мере,  шестнадцать  парней - те,  что
сидели в кузове, вывалились, словно некий своеобразный груз. И это  были  не
Теды,  а  <i>мужики</I> - им было  точно лет за  двадцать -  и теперь  уже  не было
никакой  ссоры, как в прошлый раз, они просто  бросились к  машине, и  силой
открыли двери, и вытащили Пиков, и  те заскрипели у них под ногами. Конечно,
Пики пытались дать сдачи, - хотя снова была небольшая пауза недоумения,  как
и с  Сикхами,  тот  же момент <i>полного</I> удивления. Двое  лежали,  и их  пинали
ногами  (эти  парни,  видимо,  знали   все  об  уязвимых   местах),  а  двое
ретировались,  при  этом один из них стонал; и около  сотни людей столпилось
вокруг, наблюдая.
     А что касается всех этих зевак, то я увидел нечто совершенно  новое для
себя,  и вы можете счесть  это невероятным  - но я клянусь,  что  это чистая
правда  - они даже  не получали <i>удовольствие</I> от всего этого, они не кричали,
не  ухмылялись;  они  просто  стояли  там,  на  безопасном  расстоянии,  эти
Английские  люди, и  смотрели. Словно  дома, вечером, со своим  Овалтином, в
теплых  тапочках,  перед  теликом.  Кажется,  это были  вполне  достойные  и
приличные  люди;  белые  воротнички,  и  их  жены,  наверное,   вышедшие  за
покупками. И  они наблюдали  за тем, как эти парни  залезли в машину  Пиков,
въехали на ней в бетонный фонарный столб, запрыгнули обратно  в свои фургоны
для доставки товаров и уехали восвояси. И опять же, на этом все и кончилось.
За  тем  исключением, что несколько цветных женщин  вышли и  наклонились над
мужчинами,  лежавшими на асфальте, а свидетели, о  которых шла речь, подошли
поближе, чтобы рассмотреть все повнимательнее.
     А затем подоспел  еще один инцидент  - и вскоре,  что вполне понятно, я
понемногу начал терять им счет, а с течением времени начал терять счет часам
и  минутам. Это произошло на Латимер  Роуд, возле  железнодорожной  станции,
посреди  путаницы  дорог, уже  упоминавшихся здесь,  таких,  как  Ланкастер,
Силчестер,  Уолмер,  Блечинден. В  этом районе  уже  было  довольно  большое
скопление людей:  то  есть  теперь  все уже поняли, что происходит  -  можно
отлично провести время, выйдя на главную  улицу,  а,  кроме того,  в полдень
пабы  еще закрыты. И все они сновали туда-сюда, словно на рынке на  Мидлсекс
Стрит в воскресенье, перемещаясь и  меняясь группами в поисках чего-то. Люди
рассказывали о том, что произошло здесь, или там, или  где-нибудь еще, и все
они выглядели расстроенными  из-за  того, что ничего не происходило у них на
глазах, здесь и сейчас.
     Ну, долго ждать им не пришлось. Потому  что со станции Метрополитена  -
старый Лондонский Транспорт, такой безопасный и такой надежный - вышла кучка
пассажиров, и среди них был Пик.  Всего лишь один. Парень моего возраста,  с
вещевым  мешком  и свертком из  коричневой  бумаги  - серьезный мальчуган  в
очках, в  одном  из  тех  жалких, тускло-коричневых костюмов, которые  носят
Пики, в  особенности  студенты,  главным  образом для того,  чтобы  показать
англичанам, что мы не должны думать, будто они носят юбки из травы и кости в
волосах,  что они такие же чуваки из двадцатого  века, как и мы. Я думаю, он
был  Африканец:  как бы  там ни было, несомненно,  именно  оттуда  вышли его
предки - миллионы, несколько веков тому назад.
     Так,  этот  паренек, скорее всего, был тупицей. Потому  что  он явно не
понимал,  что  что-то  не так  -  возможно, он  приехал  из  Манчестера  или
откуда-либо еще,  проведать  приятелей.  В любом случае,  он  шел по  улице,
вежливо  ступая в  сторону, если кто-нибудь шелему навстречу, а все смотрели
на  него.  Все  эти  глаза наблюдали  за ним  в полной тишине.  Потом кто-то
крикнул "Держи его! ", и тогда-то Пик довольно  быстро  во все врубился  - и
как молния  помчался по Бремли Роуд, все еще сжимая свой мешок и сверток, и,
по меньшей мере, сотня  молодых  парней  гналась за ним, и сотни  девочек  и
детей  бежали за <i>ними</I>, некоторые  были  даже на мотоциклах и  машинах. Некий
языческий  бог,  видимо, проорал в  его ухо  какие-то советы, потому  что он
нырнул во фруктовую  лавку, захлопнув дверь. И старая  тетка внутри  помогла
ему  запереть дверь, и  уставилась на толпу, а люди скопились возле входа, и
они кричали -  я цитирую их слова -  "Достанем его!  " и "Отдай его нам! " и
"Линчевать его! ".
     Именно это они и кричали.
     Но достать  его  они  не  смогли. Все,  что они  получили,  это  старую
продавщицу  фруктов,  которая  вышла  из  другой  двери  и  подошла  к  ним.
Представьте себе эту  картину! Эта  старая  женщина, со встрепанными  седыми
волосами и лицом, пылающим  от ярости,  она стояла окруженная этой толпой  и
орала на них. Она назвала их кучкой трусов и отъявленными ублюдками, всех до
единого, а они стали орать на нее, и я не мог разобрать ни единого слова. Но
она и не шелохнулась, эта женщина, а ее муж внутри поднял жалюзи на окнах, и
наконец-то  появилась  полиция,  на  этот  раз  в  нескольких фургонах,  они
пробрались  сквозь  толпу, начали  махать руками, забрали  юного  Африканца,
потом разделились на дюжины  и разогнали всю толпу - на этот раз с дубинками
в руках.
     После этого я захотел  немного побыть наедине с собой. Я уехал из этого
района, добрался до большого открытого пространства в Вормвуд Скрабс, и  сел
на  траву,  поразмышлять.  Ибо то,  что я  увидел,  сделало  меня  слабым  и
отчаявшимся: в основном  из-за того, что, кроме этой  старой овощной женщины
(которая после смерти сразу же отправится в рай, словно сверхзвуковая ракета
- ничто не помешает этому), никто, абсолютно никто не оказал противодействия
всему этому.  Ты  оглядываешься в  поисках членов другой команды -  хотя  бы
нескольких, - но нет ни одного. Я имею  в виду, нет  ни  одного из нас. Пики
боролись, потому что им приходилось. Но не было ни одного из нас.
     Когда  такие вещи случаются с вами, пожалуйста,  поверьте мне, это  все
равно, как если бы камни поднимались с тротуара и били вас в лицо, и дома бы
падали, и небо бы обрушилось вниз. То есть, все, на что  вы опирались, и все
обычные  вещи стали бы вытворять нечто совершенно  неожиданное. Ваше чувство
уверенности, и все, на чем оно зиждется, просто исчезает.
     Я отряхнул свою задницу и поехал по Вуд Лэйн в Уайт Сити, где находится
старое здание Би-би-си, этот великолепный  модернистский дворец, откуда идут
телепослания на всю страну.  И я посмотрел на него и подумал "Боже мой, если
бы я смог пробраться туда и  все  рассказать им - миллионам! Просто провести
их до железнодорожной  станции, за четверть мили отсюда, и показать им,  что
творится в столице нашей страны! " И я бы сказал им "Если вы не хотите этого
- ради Бога, приезжайте и остановите это - все вы! Но если вы именно этого и
хотите, тогда  я  не хочу вас, и тогда  прощай, Англия! "  Потом я  повернул
назад,  в  свой район, окруженный железными  дорогами,  - вернулся из Белого
Города в Коричневый  Район - и пока я путешествовал вокруг станции, я увидел
еще одну обнадеживающую сцену, остановился и поглядел.
     Это был маленький старикашка в  суконной кепке и с поднятым воротником,
он вцепился в  юного Пика  так  крепко, что сначала  я  подумал, что он  его
арестовывает или собирается нанести ему какой-нибудь вред. Но нет! Очевидно,
этот парень  сказал старикану, что  живет в Неаполе  и колеблется  по поводу
возвращения  домой, и  этот  старый чудак,  вспомнив  вновь свою  молодость,
должно  быть, схватил его  за руку и  сказал: "Все отлично, сынок, пойдем со
мной", и отправился,  держа цветного парня  за руку, с  выражением на  лице,
говорившем  "если  вы тронете его,  то  тронете и <i>меня</I>  тоже"!  И я подумал,
почему единственные двое защитников, которых я увидел, были пожилыми?
     Но это навело меня на мысль. Я поехал обратно в  Уайт Сити, припарковал
свою Веспу и зашел  на  станцию, посмотреть, что к чему.  И, конечно же, там
стоял  молодой  Пик,  и я  подошел к нему, улыбнулся  огромной улыбкой,  что
стоило  мне  больших усилий, и спросил, как дела? и не хочет ли он, чтобы  я
подвез его домой на своей Веспе? Он немного сомневался, но я спросил, где он
живет,  и продолжал беседовать с ним, потому что я открыл для себя, что если
ты все  время  <i>говоришь</I> с  тем,  кто  тебя  подозревает в чем-либо, сам звук
твоего  голоса обычно завоевывает их.  Он  ответил,  на бульваре Бленхайн, я
сказал, садись, и я доставлю тебя туда. Когда мы выходили,  продавец билетов
спросил,  захватил ли я с собой железный лом, просто на всякий случай?  Тоже
мне умник.
     Так что я оседлал Веспу  и пытался завести  разговор с  парнем, но  тот
просто обхватил  меня  и на все отвечал "Ага, мужик! ", и  когда мы проехали
мимо  группы  зевак,  раздались   один-два  крика,  свист,  понятное   дело,
просвистел кирпич, и несколько парней выбежали на дорогу нам навстречу, но я
сворачивал или прибавлял скорость, и мы добрались до  бульвара  Бленхайн без
неприятностей. Я был взвинчен и ожидал погони на мотоциклах и большой толпы,
но ничего не случилось. И это было самой удивительной штукой в Неаполе в тот
день! Все это  неожиданно появлялось то там, то здесь, то где-нибудь еще,  а
потом утихало, так что  никто  не знал  на  каких улицах сумасшествуют, а на
каких все мирно и спокойно.
     В общем, я  проводил парня до двери,  а  из-за занавесок  торчала  куча
темных лиц, и он пригласил меня зайти. Ну, откровенно говоря, теперь <i>я</I> начал
немного сомневаться. Не то, чтобы я боялся,  что это увидят мои люди, нет, я
немного боялся самих Пиков! В конце концов белые лица похожи друг на друга -
особенно в такой день. Тем не менее, я подумал, что <i>надо</I> прекратить бояться,
иначе  мне ничего не добиться, и поэтому я сказал, конечно, почему бы и нет,
я бы с удовольствием, но позволь мне сначала затащить Веспу и поставить ее в
холле.
     Итак,  мы  зашили  внутрь, и там я  нашел  нечто  вроде  военного штаба
Вест-Индийцев. Парень сразу же объяснил, что  я не из организации Белая Сила
или  чего-либо  подобного, и они похлопали меня  по  спине,  хотя  некоторые
смотрели на меня  чертовски подозрительно  и не  разговаривали со мной.  Мне
дали бокал с ромом, и кто-то спросил, что я думаю по поводу всего этого? А я
ответил, что мне стыдно и  противно. Один из них сказал, ну, что же, в любом
случае я  - первый белый человек за сегодняшний день, который  смотрит им  в
глаза, когда говорит с ними.
     И зазвонил телефон, и  высокий Пик  с  лысой  головой взял  трубку -  и
верите  ли,  он говорил с  людьми из  Кингстона,  с  Ямайки! И  он  довольно
серьезно поболтал с парнями  на родине, и мне не понравилось многое из того,
что  он говорил, и  я подумал,  как будут чувствовать себя люди моего  цвета
кожи  там,  в  Кингстоне,  окруженные  тысячами  цветных лиц, когда  новости
дойдут? И я так  же подумал, что, возможно, по всему  Неаполю  Пики звонят в
Тринидад,  и в Гану, и Нигерию, и  бог знает куда еще, и рассказывают <i>им</I> эту
историю? И  как будут относиться к  <i>белым</I>  во всех этих местах? Ведь местные
глубоко ошибаются, считая, что все Пики работают в Лондонском Транспорте или
на стройках  - в  то  время  как  многие  из  них  являются  бизнесменами  и
профессионалами, которые знают, что к чему: например, этот лысый тип владеет
цепью фешенебельных парикмахерский салонов.
     Потом  один из подозревавших меня  в чем-то Пиков спросил, считаю ли  я
Английским складом жизни стремление нападать на 6  000 человек в районе, где
живет 60  000 белых или более, и если мы, белые парни, хотим показать, какие
мы отважные, почему мы не выбрали район, где белые в меньшинстве, к примеру,
Гарлем? Я  мог  дать на этот вопрос кучу ответов,  но  остальные моментально
заткнули  его -  вообще, что меня больше всего  удивило,  по середине  всего
этого, это то, какими чертовски вежливыми все они были по отношению  ко мне.
А потом они стали говорить  о планах,  и один  сказал, что  закон  и полиция
бесполезны, и нужно установить свое собственное  бдение; а еще одни  сказал,
что в Ноттингеме  Пиков перемещали в  специальные районы "для их собственной
безопасности", но если  кто-нибудь собрался  "переселить" его,  он бы,  черт
возьми, остался здесь, потому  что это  его дом  и  его жена и дети родились
здесь, и он служил в Британских ВВС, и он такой же подданный Королевы, как и
кто угодно  другой. А я начал чувствовать  себя неловко, как  вы можете себе
представить, потому что, конечно, я частично был  согласен с ними, но я  так
же хотел держаться своих. И чувак-парикмахер это понял, и он со своим сыном,
которого я подвез, проводил меня до двери, осторожно открыл ее,  сказал, что
все  чисто, и я вытащил  свою  Веспу на дорогу. А парень  вышел  на тротуар,
поблагодарил за все, пожал мою руку и улыбнулся мне.
     Ну,  что ж,  подумал я,  мне  бы  лучше  добраться до дома, посмотреть,
происходит ли что-нибудь <i>там</I>, а также выяснить, все  ли в порядке  с Клевым.
Так что я тронулся с места и  завернул за угол, где восемь или больше парней
толкнули мой скутер, стащили  меня с него, и я оказался спиной к стене, а их
лица в шести  инчах от меня. И что мне нравилось  больше всего, так это  то,
что здоровяк, стоявший ко мне ближе всех, держал что-то, завернутое в журнал
научной фантастики.
     К счастью, события дня  так возмутили  меня, что  я больше не испытывал
страха. А  так же, хоть я и нервный тип, но когда случается кризис, я обычно
удивляю самого  себя  тем,  что остаюсь хладнокровным  -  как  бы  сильно не
стучало  сердце  у меня в  груди. Поэтому  я  стоял спокойно, словно скала и
смотрел в глаза парнюгам в ожидании, а одна рука  сжимала  в кармане  связку
ключей и один палец, средний, был в кольце железного брелока.
     - Мы тебя видели, - сказал здоровяк.
     - Негролюб, - сказал другой.
     Когда  я  увидел, что  любитель фантастики  вытаскивает  свой  тесак, я
хлестнул его  ключами  по  лицу,  а  другого  пнул  сами-знаете-куда.  И все
началось! Я ожидал смертельного боя, нанося удары куда попало, пока внезапно
не понял, что я не  один  -  вообще-то, в какой-то момент мне даже было не с
кем драться, потому что с ними дрались два других парня, поэтому, не выжидая
случая, чтобы снять шляпу и спросить, кто они такие, черт возьми, я подбежал
к своей Веспе, схватил металлический насос и ударил им по чьим-то черепам, и
посмотрите-ка! Теды бежали,  кроме  одного, хнычущего на тротуаре,  а я  жму
руки Дину Свифту и Печальному Пацану.
     - Доктор Ливингстон, осмелюсь предположить, - сказал Свифт.
     - Конечно, он самый, черт побери! - проорал я.
     - Этот друг сделал  мне больно, - сказал Печальный, потирая  свои руки,
выглядел он очень бледным и злым.
     - Мой бог! - кричал я, вороша  их прически и чуть ли не целуя их. - Так
вот что свело вас вместе!
     Тед попытался подняться с тротуара, и Дин  толкнул его назад и наступил
ему на шею своей итальянской туфлей.
     - Мы  слышали про  грядущие беспорядки, - сказал  он, - и подумали, что
надо пойти и посмотреть.
     - Вечерние газеты только про это и пишут, - сказал Пацан.
     О, как же я не был не рад!  И как я  был рад, что это  два парня  моего
возраста,  два любителя джаза,  неважно, что разных направлений, и  неважно,
что один из  них бездельник, а другой наркоман, потому что мне казалось, что
доказать  свое   поклонение  таким  великим  цветным,  как  Тасди  и  Мария,
действительно <i>было важным</I> для них.
     Дин поднял мою Веспу, проверил мотор, и сказал:
     - Ну что, куда мы теперь? Чем займемся?
     -  А как быть с этим? -  я показал  на  Теда, которого за волосы держал
Печальный Пацан.
     Дин подошел к нему.
     - Ты полон говна,  не  так  ли? - сказал он, махая кулаком  перед носом
этого зомби.
     - Че я сделал? - спросил парнюга.
     Вот и все! Вместе со своей маленькой группой он пугал тебя так, что пот
прошибал,  но  сейчас  он выглядел такой  слякотью,  что  трудно  даже  было
разозлиться на него.
     - Че ты сделал? - спросил Дин Свифт. - Ты родился - вот это твоя сама я
большая ошибка.
     Урод, понимая, что его не покалечат, набрался смелости.
     - А...,  - сказал  он. - Ну, несколько черножопых получили свое. К чему
весь этот шум?
     Дин  взял  его за шиворот,  отвесил  ему  по  полосатым джинсам  пинок,
которому  позавидовал  бы  сам  Стэнли Мэттьюз,  и  посоветовал  ему  быстро
исчезнуть. На углу эта штука выкрикнула "приходите завтра, мы вас уроем! " и
скрылась из виду.
     Затем,  когда мы обсуждали это  и вертели  в руках  тесак, кто вывернул
из-за  угла,  как не ковбой: один из этих  молодых, одутловатых, сутулых,  и
каска  чуть  ли не набекрень, и ботинки слишком велики для  его атлетических
ног  -  обычно  эти  молодые  оказываются  менее приятными,  если  можно так
выразиться. И он посмотрел на Веспу, на нас  троих, на металлический  насос,
на тесак, и спросил:
     - Что это?
     - Ты вовремя подоспел, сынок, - сказал Дин.
     - Я спросил, что это? - повторил коп, показывая на тесак.
     -  Этим,  -  сказал   Дин,  -  местные  парни,  которых  вы  не  можете
контролировать, пытались прикончить моего друга.
     - Какого друга?
     - Меня, - сказал я.
     - А почему ты держишь этот насос?
     - Потому, что я пытался защищаться им, - сказал я ему.
     - Так ты тоже участвовал в этом? - спросил ковбой.
     - Так точно.
     - Но ты говоришь, что на тебя нападали?
     -  Ты  начинаешь  врубаться,  дружище,   -  сказал  Дин  Свифт.  -  Ты,
оказывается, скоростной.
     Коп  уставился на Дина. Но Дин  уже довольно  часто встречался с такими
взглядами и выдержал его достойно.
     - Называй меня "офицер", - сказал ковбой.
     -  Я  и  не  знал, что  вы - офицер,  капитан. Я  думал,  вы  - младший
констебль.
     Ковбой поглядел вокруг, словно в поисках подмоги, и сказал:
     - Все вы едете в участок.
     - Почему? - спросил Дин Свифт.
     - Потому что я так сказал, вот почему.
     Дин захохотал как сумасшедший. И хотя я разделял его чувства,  я не был
доволен, потому что все, чего я хотел, это немедленно убраться отсюда.
     -  Послушайте,  капитан,  - сказал  Дин  Свифт.  -  Разве вы не  должны
арестовывать нарушителей закона? Они побежали вон в ту  в сторону, вся ихняя
шайка.
     - Если ты не закроешь рот, - сказал ковбой, - я тебя сам вырублю.
     - Почему? - сказал Дин. - Ты боишься Тедов, что ли?
     - Успокойся, Дин - сказал я.
     - Господи,  конечно, он  боится! - воскликнул  Свифт,  поворачиваясь  к
Печальному  Пацану  и ко  мне, словно  объясняя  что-то,  очень хорошо  всем
известное. - Он молод, он  один, он не бывал раньше в таких  передрягах - он
сдирал штрафы за неправильную парковку на широкой автомагистрали.
     Этот коп покраснел и, благодаря усилиям Свифта, нарушил  первое правило
тайны  всех фараонов - никогда не  вступать  в <i>споры</I>. Потому что  как только
люди  слышат,  что  коп  спорит, и  видят, что он  -  такое же  человеческое
существо, как и все остальные (будем великодушными), они  сразу же понимают,
что он просто обеспокоенный мужик в забавном костюме.
     - Мы не боимся неприятностей, - сказал молодой ковбой.
     -  О нет! - воскликнул Дин, теперь заводясь  по-настоящему. -  Если вас
достаточное  количество, то, конечно, вы не боитесь.  Все мы  помним, как вы
тщательно вычистили улицы, когда сюда пришли Б. и  К. или полковник Тито. Но
если вас мало, а проблем вокруг вас становится все больше, и начинают летать
вот такие вот металлические изделия, вы не можете этого вынести, и не можете
остановить это!  Уж точно  не в  этой дыре. Если бы  это было в  Челси или в
Белгравии, вы бы остановили все довольно быстро, возможно...
     Подкалывая  ковбоя, Дин, мы  оба  это  заметили,  потихоньку отходил от
него, и  кидал взгляды  на  нас  с Печальным, и мы  делали  то  же  самое, и
неожиданно  Дин  проорал мне  "Домой!  ",  и  ткнул  копа  тесаком  (правда,
рукояткой), и когда он  отступил назад, все мы  бросились врассыпную, и пока
Дин  уводил  за  собой  представителя закона, я  умудрился удрать  вместе  с
Печальным на своей Веспе.
     Я крикнул ему, когда мы мчались:
     -  Наш  город опасен! Никто не  знает  этого, но  наш  город становится
опасным!
     - Ты тоже, - проорал Пацан, когда мы миновали перекресток.
     - Всем нужно это знать! - прокричал я. - Мы должны каким-то образом  им
рассказать!
     - Ага, - ответил Печальный, когда мы сворачивали на мою улицу.
     Дома все вроде бы было спокойно, и я поднялся на второй этаж и ворвался
к М-ру Клевому. Он был у себя,  но с белым глазом, полосами пластыря на лице
и своим сводным  братом  Уилфом, которого вы, возможно, помните.  "Привет! "
сказали мы все вместе, и я попросил Клевого рассказать всю историю.
     Его поймали, как он сказал, в садах Оксфорда, где он навещал свою Ма, и
они  начали  кидать  горящие тряпки  в  окна, и  Клевый вышел, чтобы сделать
несколько  замечаний.  А когда  разгорелась  ссора, его брат Уилф  (к  моему
огромному удивлению, должен  сказать) показал  на  собственном  примере, что
родные  узы  сильнее,  нежели  предрассудки,  и  встал  на  защиту  Клевого.
Проезжавший мимо чувак,  оказавшийся вдобавок членом совета графства, подвез
их до  дома на своей развалюхе, и вот они сидят здесь, и налюбоваться на них
невозможно.
     - Ну,  что  ты думаешь обо  всем  этом, Уилф? - я  не  мог удержаться и
спросил этого чувака.
     - Мы еще  не  видели, чем это закончится, - сказал он довольно кисло. -
Вот и все, что я могу сказать.
     - Закон теряет силу, если она вообще когда-нибудь у него была, - сказал
М-р  Клевый. - Две  стороны  просто зашли  слишком далеко,  и происходит это
прямо на улицах.
     - Удивительно, - сказал Печальный Пацан.
     -  Закон в этот район никогда даже и не заглядывал, как бы там ни было,
- сказал Уилф.
     Теперь  мне нужно было сделать  вещь, которую я  давно  уже задумал,  а
именно,  сделать   несколько  телефонных  звонков.  Так  что  я  собрал  все
четвертаки, что смог найти, и спустился к Большой Джилл. Там никого не было,
но я достал ключ  из тайника в сливном бачке,  вытащил свой блокнот и сел за
телефон. Потому  что  я  был вынужден  обзвонить всех,  кого  я  только  мог
вспомнить, и рассказать им, что происходит.
     Хорошо известно, что, звоня по двадцати номерам подряд, например, когда
затеваешь вечеринку,  более  чем  до  половины дозвониться  не  удается. И я
добрался  лишь до четверти - вдобавок ко  всему было сложно  миновать всяких
секретарш или  даже телефонистку. Я дозвонился до В. Партнерс, тот терпеливо
меня выслушал, выдал несколько умных замечаний, сказал, что это позор, и что
я должен сделать несколько снимков всего этого, если, конечно, возможно, для
выставки.  Манни дома не было, но до Мириэм сразу дошло то, о чем я говорил,
и  она пообещала, что все передаст Манни, как только увидит его. Я  позвонил
Дидо в Мирабель,  и она  сказала,  что  я,  противный  мальчишка, прервал ее
вечернюю еду,  но, конечно, она передаст своему редактору все, что я сказал,
и   у   нее  много  цветных   друзей.   В  Подозрительном  и   Chez   Nobody
заинтересовались гораздо больше и сказали, что обязательно распространят эту
историю.
     В  этот  момент  у меня  кончились пенни, и я немного  подискутировал с
оператором,  могу ли я заплатить серебряными за все последующие звонки. Я не
застал Зови-Меня-Приятелем, и  это, наверное, было к счастью,  а  секретарша
Пикантного Парня сказала, что послание принято - да, она все это записала. Я
даже позвонил Д-ру  А.  Р.  Франклину,  который все  внимательно  прослушал,
спросил,  как  мой  Папаша,  и  посоветовал  беречь свое  здоровье.  Потом я
вытряхнул  всю  копилку  Большой  Джилл, она  представляла  собой  резиновую
пепельницу в  форме лифчика, и позвонил в  ежедневную газету  Миссис Дэйл, и
попросил  к  телефону  М-ра  Дроува.  Я  добрался  и  до него,  к  всеобщему
изумлению, и сказал ему, что меня он, скорее  всего, не помнит,  но сам он -
кусок говна, и  я его вздую, если когда-нибудь встречу - и неважно, будет ли
у него при себе сложенный зонтик или нет. После этого я почувствовал гораздо
лучше, и после  третьей попытки  вломился на вечеринку, устроенную экс-Деб в
Чизуике, и, хотя, судя по голосу, она была без башни, пообещала, что приедет
прямо сейчас.  Я,  кстати, решил  даже попробовать  звякнуть  Сюз и  Хенли в
Кукхэмовский дворец,  но  передумал.  Конечно, я  звонил  Уизу,  но никто не
поднимал трубку, даже его женщина.
     Но  даже  в  разговоре  с теми,  которые  поняли  это  лучше других,  я
столкнулся с огромной сложностью - передать то, что <i>происходит</I>: то есть весь
размах, всю серьезность,  и что это  все-таки Британские острова. Потому что
хоть большинство из  них  и слышали  что-то, мне казалось,  что в  атмосфере
витает дух какого-то заговора - все притворяются, что всего  происходящего в
Неаполе на самом  деле не  было; а если даже и было, то  не  имело  никакого
значения.
     После  этого я поднялся к  себе на чердак, смыть  грязь  и кровь,  и на
секунду прилечь и перекусить чего-нибудь.  И пока  я все это делал, раздался
легкий  стук, и в комнату проник  Великолепный Хоплайт. Выглядел он  немного
диминуэндо,  и улыбался скорее  нервно, и  был одет в  пляжный  халат и свои
Сардинские туфли.
     - Боже! - сказал он. - В какое время мы живем!
     - Садись, красивый. Можешь повторить это еще раз.
     - Ты  весь в <i>синяках</I>,  дитя, -  сказал  он, пытаясь дотронуться до моих
первобытных шрамов.
     - Руками модель не трогать, Хоп, - сказал я ему. - Как у тебя дела?
     Хоплайт встал, развернулся так, что пляжный халат сделал такую штуку из
Королевского Балета, снова сел и сказал:
     - О, никаких жалоб. Но мне это все не нравится.
     - Кому это нравится?
     <i>- Кому-то</I>, должно быть, нравится, иначе бы этого не случилось, - сказал
он.
     - Умница. Ты вообще выходил из дома?
     Он  немного распахнул  халат, чтобы  продемонстрировать  свои нагрудные
украшения.
     - Одного раза было достаточно,  - сказал он. - Глянул мельком, и быстро
домой.
     - Мудрый ребенок.
     -  Я полагаю,  это <i>ты</I> днями напролет борешься с битвами!  -  Его  глаза
сверкнули.
     - Битвы победили меня.
     Он запахнул халат. - Я слышал ужасные истории...
     - Да?
     - О, да. Ecoutez-moi.  Шлюха из магазина сладостей (худая сука) сказала
мне:  "И когда мой муж поднялся с земли, держась за спину, я увидела, что из
нее торчит нож".
     - Чей нож?
     - Темного незнакомца. На самом деле, дорогуша, я знаю, ты любишь их, но
они такие <i>злые</I>. И еще кое-кому, кого я знаю - ему сделали тридцать семь швов
на шею.
     - Прямо как ожерелье.
     - О! Не будь таким черствым.
     Хоплайт снова встал.
     -  Невинные страдают за виноватых, - сказал он с небольшим вздохом. - Я
думаю все, чего желают большинство рабов, живущих в этой колонии, это  чтобы
их просто  оставили в  покое - я говорю  про представителей обоих оттенков и
строения кожи.
     - Да, - сказал я.
     - Я вот,  например, - сказал Хоплайт. - Извращенец вроде меня, с  самым
толстым досье в  отделе нравов, просто  хочет  избежать грязи, взбалтываемой
безо всякой нужды.
     Я тоже поднялся и сказал:
     - Я люблю тебя, Хоплайт, да и как тебя не любить, но как-нибудь, в один
прекрасный  день,  надо  будет  обязательно сказать  тебе,  что  ты  -  хуже
девчонки.
     - Ты так думаешь? - сказал он, вполне довольный.
     - Или, говоря иначе, дурак.
     - О,  <i>это</I>  мне не  нравится.... Вовсе не  нравится. Знаешь ли, я открыл
целый склад твоих мнений, даже если они иногда бывают такими жестокими....
     -  Но если это так, Великолепный, то позволь,  я  скажу - по-моему, мир
делится  на  тех,  кто,  когда  они  видят автоаварию,  пытаются  что-нибудь
сделать, и тех, кто стоит рядом и глазеет.
     - Ты был похож на Джона-Баптиста, когда это говорил.
     - Ты его никогда не видел.
     Хоплайт улыбнулся.
     - Посмотри на себя, дорогой! - сказал  он. -  Все  мы слышали,  как  ты
визжал в телефонную  трубку, и разве ты не  занимался именно этим?  Разве не
приглашал кучу зевак?
     - Нет, - сказал я.
     - Нет?
     - Нет. Я хочу, чтобы  были свидетели. Друзья, которые проследят за всем
этим и которые покажут Пикам, что  эти две квадратные мили  не подходят  под
определение "гетто".
     - Ты думаешь, мой сладкий, что это улучшит положение дел?
     - Да.
     - На самом деле?
     -  Да. Если  они  увидят  здесь несколько нормальных здоровых лиц,  это
сразу  снизит температуру, а пока все пытаются лишь  поднять ее.  Если  Пики
увидят  здесь несколько  сотен ребят различного сорта,  восхищающихся ими, а
Теды - несколько сотен цветных медсестер,  накладывающих им швы в госпитале,
все будет по-другому.
     - Но они не совсем <i>значительные</I> люди.
     - Ну и что, Хоплайт, давай пригласим и их! Это огромная возможность для
них -  та, которую они так  долго  ждали, - подтвердит свои слова о том, что
это  за  страна!  Пусть  все  эти  общедоступные  цифры, преследуемые  всеми
телестудиями,  подскажут  нам,  что  делать!  Пусть левые и правые мыслители
посоветуют нам, как с эти  справиться! Не из-за своего письменного  стола, а
отсюда! Пусть  епископы и  министры  устроят межрасовую  службу на  открытом
воздухе!  Разве  это  не  их большой  шанс? И пусть Королева, во  всем своем
великолепии,  проедет  по улицам Неаполя и скажет: "Вы <i>все</I> мои  подчиненные!
Каждый из вас принадлежит мне! ".
     Хоплайт  покачал  своей  головой  с  сожалением,  помахал  мне рукой, и
умчался
     Я  вытащил из комода паяльную  лампу, потому что всегда лучше иметь при
себе такое оружие, которое выглядит вполне невинно, и я достал свою карточку
донора крови (ее я получил, когда начал сдавать  кровь  пинтами, после того,
как  Д-р Ф.  вылечил меня), потому что это всегда производило впечатление на
представителей закона - не очень сильно, а лишь чуть-чуть - если они хватают
тебя  и  выворачивают карманы, а  также  я  засунул  в  задний  карман  свой
новенький паспорт, не знаю зачем, просто на счастье,  я так думаю.  Потом  я
надел  свой  ремень с  пряжкой  и куртку на молнии,  заменяющую  саблю, если
размахивать  ею одной  рукой,  и спустился по  лестнице, где я наткнулся  на
Клевого, также спускавшегося вниз.
     - Ты тоже собрался подышать ночным воздухом? - спросил я.
     - Ага. Посмотрю, что творится вокруг...
     - Будь клевым, Клевый.
     - О, конечно, белый мальчик.
     Я остановил парня перед дверью, взял его за обе руки, посмотрел на него
и сказал:
     - Я надеюсь, это не сделает тебя угрюмым, мужик.
     Он улыбнулся (что с ним случается довольно редко).
     -  О,  нет...,  -   сказал  он.  Мы   не  станем  угрюмыми,  мы  должны
протестовать. А ты?... Я полагаю, не очень хорошо,  когда ты чувствуешь, что
твое племя не право?
     - Спасибо, Клевый, - сказал я. Готов спорить, что ты - единственный Пик
в Неаполе, кто подумал о <i>нас</I>.
     Я похлопал его по руке, и мы оба  вышли во  тьму, и на этот раз я решил
не пользоваться своей Веспой. На тротуаре, не говоря ни слова обо всем этом,
мы пожали друг другу руки, и пошли в разные стороны.
     Без сомнения, ночь любит  зловещие выходки: вообще-то, я не считаю ночь
зловещей, я обожаю ее, но она ставит  приманку для  всех  чудовищ, заставляя
выходить их наружу. Я дошел до станции Вестберн Парк и доехал  по живописной
железной   дороге   до  Буша.  Поезд   был  наполнен   туристами  с  Запада,
выскакивавших из  вагона  на  разных станциях, чтобы  разглядеть  все  более
пристально. Между остановками с высоты можно было видеть огонь и пожарных, и
перед  глазами стремительно проносились  толпящиеся люди, патрульные  машины
закона, разъезжавшие вокруг в поисках  добычи, либо  припаркованные, набитые
ковбоями, ожидающими боя, словно патроны в обойме. А когда поезд остановился
в  Лэдброуке  и Латимере,  можно  было слышать  громкоговорители, из которых
несся какой-то  резкий  и бессмысленный  рев,  как  в  увеселительных  садах
Баттерси. И на протяжении всего пути  иссиня-черную тьму разрывали внезапные
вспышки и проблески ослепляющего света.
     Но,  попав в Буш, я был  ошарашен. Потому что, когда я перебрался через
Грин, в этот  среднеклассовый квартал рядом с нашим районом -  там  все было
мирно,  тихо,  спокойно,  так-как-было-раньше.  Поверьте!  На  площади  двух
квадратный  миль  в  Неаполе кровь и гром, а вне ее  пределов -  прямо через
дорогу, будто это какая-то государственная граница,  - вы снова попадаете  в
мир Миссис Дейл,  в  мир  "Чем я  занимаюсь? ", в зеленую и приятную  страну
Англию.  Неаполь был словно  тюрьма  или  концентрационный лагерь:  внутри -
печальные убийства, снаружи  - автобусы, вечерние газеты  и  спешка домой  к
своим сосискам, картофельному пюре и чаю.
     Возле телетеатра я купил вечерний выпуск. Они раздували все эти события
- ни одна газета не устоит перед большими заголовками - но так же и пытались
не придавать этому особого значения. Реакция в Африке  и на Карибских о-вах,
говорилось, была не благосклонной,  но  очень преувеличенной.  Было  немного
злорадства  в  Южной Африке  и  юге  США,  что,  в  столь  сложной  ситуации
необходимо порицать. Главное, что надо помнить:  это то, что ни в Ноттингеме
- и не в Ноттинг Хилле, пока  что - не  было  потеряно ни одной человеческой
жизни. Тем  временем парень из Скотланд-ярда,  опубликовал сообщение,  чтобы
остудить интерес зевак. Я выбросил  эту штуку. Закон никогда не хочет, чтобы
вы  смотрели на то, с  чем он не может справиться. Потом  я  вернулся в свой
район.
     Я шел по пустой улице, которая была освещена, как и большинство из них,
фонарями, поставленными  сюда во времена  Королевы Боадиции,  когда я увидел
трех  цветных  чуваков,  идущих  мне  навстречу и державшихся друг  друга. Я
огляделся, потому что  думал, что их преследуют, но нет, поэтому я подошел к
ним  и сказал "Привет, парни,  как дела? " - и увидел в руке у одного из них
гаечный  ключ, кажется (в любом случае, что-то железное), и они двинулись на
меня. Боже, каким  же  галопом я помчался! А эти три сына Африки  гнались за
мной и  шипели! Я нырнул в бассейн света, пролез между какими-то машинами, и
врезался посредине дороги прямо в М-ра Уиза. "Прекратить! ", - крикнул он, и
цветные  чуваки  увидели,  что у  меня есть  союзник, и  растаяли,  как лучи
заходящего солнца.  "Ну  и ну! ", -  кричал  я, хлопая  старину Уиза,  будто
выбивая ковер. "Ну и рад же я видеть твое гнусное лицо! Где ты, черт возьми,
был,  мужик, я тебя искал! " Уизард взял меня  за руку и сказал: "Спокойнее,
малыш", и, пройдя пару домов, мы оказались на каком-то огромном собрании.
     Все это было устроено чуваками из Союза Защиты Белых, распространявшими
в толпе листовки. Оратор на передвижной трибуне выглядел  довольно  обычно -
т.  е. такой  тип, которого трудно описать,  если  бы вас  попросили об этом
позже  - правда, в  тот момент в  нем  пылало и билось некое  сумасшедшее  и
электрическое безумие. Он  не обращался конкретно к кому-то -  к какому-либо
человеческому  существу, даже совсем пропащему - он кричал в пространство, в
ночь,  обращаясь  к  какому-то  духу,  к  какому-то  колдуну  за  помощью  и
благословением. И на него, освещенного желтым сиянием,  снизу-вверх смотрели
защищаемые им  белые  лица, превратившиеся, благодаря  муниципальным фонарям
над ними, в нечто грязное, фиолетово-серое.
     Я пихнул Уиза локтем.
     - Он сбрендил, - сказал я.
     Уиз не отвечал.
     - Я говорю, он чокнутый, парень! - проорал я, поверх шума микрофона.
     Потом я посмотрел на Уизарда. И на лице моего друга, пока он смотрел на
этого оратора, я  увидел выражение, вызвавшее у меня дрожь. Потому что малыш
Уиз, такой  подтянутый  и опрятный и нарядный и опасный, чуть  улыбался так,
чтобы зубы были еле видны, и все его гибкое маленькое тело было напряжено, и
что-то Бог знает  откуда появилось в его взгляде, и он поднялся  на цыпочки,
резко  вскинул руки вверх,  и  выкрикнул, провизжал  так, будто это были его
последние слова: "Англия должна быть белой! "
     Я стоял некоторое время, а толпа подхватила эти  слова. Потом я схватил
Уиза за шиворот изо всех своих сил, тряхнул и ударил его, вложив в кулак всю
свою жизнь, и  он  упал. Затем  я быстро огляделся, прикинул, что к  чему, и
побежал.
     К счастью, я знаю Неаполь, и я удрал гораздо легче, чем надеялся. Возле
бульвара Корнуолл  я  забежал  во  двор  и отдышался. Потом я пересек рощицу
Лэдброук и пошел по улице, стараясь держаться направления железной дороги.
     Впереди,  на  освещенном  участке,  я увидел  забавную фигуру:  это был
африканский  торговец,  хорошо известный  во всем  квартале,  длинный  тощий
старый  тип, владеющий  небольшим магазином, специализирующимся на импортных
продуктах, которые Пики  применяют  в  своей кухне. Обычно он  носит древний
костюм и потрепанный Энтони Иден,  но сегодня он был при всех своих регалиях
- я хочу сказать, он был в африканских робах, и  стоял он в них возле своего
дома, совершенно один, ожидая чего-то.
     Я подошел к нему, сказал "Привет" и спросил, в чем дело. Он сказал, что
это его дом, внутри -  его жена и дети, и он никому не хочет причинять боль,
но  если  кто-то вздумает  нанести им вред, сначала им придется перекинуться
парой словечек с  ним. Он стоял на  этом месте  весь  день, и будет стоять и
дальше,  сказал он, пока эти хулиганы поблизости. Мне  понравилось, как этот
старый  парень  произнес слово "хулиганы". Оно  выскочило  прямо у  него  из
живота, так,  будто он выблевывал  какую-то  противную массу. Я сказал  ему,
"Так  держать, папаша", и мне  понравились его  одежды  - как только  у меня
появится шанс, я поеду в Африку, посмотрю на всех этих чуваков  в робах, как
в кинопередачах про путешествия - и я продолжил путь.
     Вскоре  я  увидел  огни.  Поэтому  я  поспешил,  и  наткнулся на другое
скопление народа,  и оказалось, что все эти люди толпились возле клуба Санта
Лючия, Вест-индской обдираловки, не  более очаровательный,  чем общественный
туалет.  Здесь  кружило несколько  сотен; а что  добавляло веселья всей этой
толчее, так это присутствие кино -  и ТВ - камер, с дуговыми лампами, светом
и фотовспышками, как будто снималась какая-то массовая сцена для кинофильма.
И управлял всем этим, стоя на крыше машины с микрофоном, - да, вы отгадали -
Зови-Меня-Приятелем. Это, безусловно, был главный вечер  всей его  карьеры -
сенсационные новости, наш  бесстрашный репортер прямо там, на линии огня!  А
что  касается Тедов и хулиганов, ну, они могут учуять камеру за милю, и вряд
ли найдется нечто более любимое ими, чем шанс полюбоваться на свои идиотские
лица на следующее  утро в таблоидах, так что  это тоже была для них огромная
возможность.
     "Дитя!   "   -   проорал   кто-то   и   я  оглянулся.   Это   оказалась
экс-Деб-Прошлого-Года, на заднем сидении вишневого Бентли. Я пробрался к ней
через толпу, и нашел  ее в компании Горлопанов Генри,  которые, как я понял,
сомневались, что все это хоть сколько либо забавно. А что  касается экс-Деб,
то она высунулась из своей машины и сказала:
     - Вся эта толпа - куча дрянных ублюдков.
     - Кому ты это говоришь! - сказал я.
     - А что <i>это</I> за место? - спросила она, махая рукой в сторону клуба Санта
Лючия.
     -   Местный  притон.  Не  хочешь  заглянуть?  -  спросил  я  -  немного
саркастически,  должен признаться,  потому  что если  орущая толпа вокруг по
какой-то причине не уроет  вас, Пики внутри, если они там  есть, обязательно
это сделают, если вы попытаетесь зайти.
     -  Конечно! -  вскрикнула  она  слишком громко, даже для меня.  -  Я  с
удовольствием потанцую с каким-нибудь африканцем, они лучшие танцоры в мире!
     И она  пригласила меня внутрь, и я подумал "О,  ну что ж! ", и Горлопан
за  рулем  подвел машину  ко  входу,  а  все,  увидев экс-Деб и  Горлопанов,
подумали,  наверное, что  это  какой-то  номер  из телевизионной  программы.
Экс-Деб и я  вышли, за нами увязались  двое Горлопанов,  и мы  спустились по
ступенькам в подвал, и экс-Деб постучала двумя руками в закрытую дверь.
     Должен  сказать,  что я окаменел, но  также был  на грани истерики, ибо
теперь все  это казалось мне довольно смешным,  поэтому мне в голову  пришла
идея, я подошел к  мусорному баку, забрался на  пьедестал и, улучив  момент,
проорал сквозь вентиляционное окошко: "Клевый, если  ты там,  впусти нас, мы
клиенты! ". Потом мы еще немного подождали возле двери,  открылось смотровое
отверстие, загремели болты  и  прочие железные изделия, и дверь приоткрылась
на  восемь  инчей,  и  мы  проскользнули  внутрь;  но не Горлопаны,  им вход
преградили.
     В  клубе  Санта Лючия будто проходило выступление старинных комедиантов
под  эгидой  "Шоу-должно-продолжаться". Потому что  никто  не сидел в  углу,
съежившись  от  страха,  и  никто  не  устраивал  баррикады,  наоборот,  все
танцевали под  звуки из джук-бокса и  сидели на столах,  с двойными порциями
рома в стаканах: Вест-Индийцы, несколько американских оккупантов и небольшая
стайка храбрых курочек.  И все это,  не  смотря  на тот, <i>другой</I> шум снаружи,
пугавший их, надеюсь, меньше, чем меня. Девятифутовый солдафон разлучил меня
с экс-Деб,  и я сел отдышаться. И в этот момент  из  женского  туалета вышла
Crepe Suzette.
     Целую  минуту меня  будто током  трясло. Потом  я  вскочил,  подбежал и
схватил ее. Ее тоже тряхнуло  током,  но лишь на  секунду, и  мы обнимались,
словно два русских медведя, а потом сели на два стула, стоявших рядом.
     - Сумасшедшая девчонка! - заорал я. -  Рассказывай скорее! Какого черта
...
     Она поцеловала меня и сказала:
     - Я приехала неделю назад.
     - И ты не дала мне знать об этом? Стерва!
     - Когда я услышала об этом, сразу приехала.
     Я посмотрел на нее.
     - Чтобы быть рядом с парнями?!
     - Да.
     Я поцеловал ее.
     - Вот это да,  Сюз, ты сошла с ума! - воскликнул я.  -  Смелая девочка!
Хорошая киска! Ну, ты теперь моя, не их.
     Она покачала головой.
     - Нет, пока все это происходит.
     - Ну, это же не навсегда, дорогуша, - сказал я ей.
     - Но пока это не закончилось, я остаюсь здесь.
     - Теперь, когда с этим разобрались, у меня есть право выбора.
     Мы засмеялись, словно две гиены,  и я  сходил  за  напитками, и боковое
окно  разбилось, и  влетела бензиновая бомба,  и  покатилась  по  полу  мимо
танцующих  пар, и взорвалась,  и все электричество  отключилось, и раздались
крики.
     Потом,  на лестнице снаружи,  раздался  грохот, будто раскаты грома,  и
стук в дверь, и, благодаря вспышке от бомбы,  можно было видеть  блюстителей
закона и  пожарных,  вломившихся в  кабак,  казалось,  что они  пришли не на
помощь  кому-либо,  а для  того, чтобы захватить позиции противника. Хватали
различных типов,  а все остальные рассыпались  в разных  направлениях,  и  я
потерял Сюз и  экс-Деб, так что я последовал за Пиком в туалет, и мы вылезли
из окна, попали в темный сад и перелезли через забор.
     Мы  стояли  там с этим Пиком, тяжело дыша. И  я сказал ему:  "Ты о'кей,
<i>белый мусор</I>? ", а он сказал мне: "О'кей, <i>черномазый</I>". И это оказался Клевый.
Мы оба засмеялись - Ха! Ха! Ха! - потом прокрались к чьему-то черному входу,
открыли дверь и на цыпочках  прошли в коридор к парадному выходу, и вышли из
дома по ступеням, на которых лежал какой-то парень  и рычал, и я посветил на
него фонарем и увидел кровь, и кровь принадлежала Эду Теду.
     - Ну, что же! - сказал М-р Клевый.
     - Да, - сказал я, и мы просто оставили его там, и пошли по улице.
     А там, там шла заранее подготовленная битва. Теды окружили  полицейских
возле  железной дороги - ну, я  предполагаю, что их должны были окружить - а
остальные  боролись  с  Пиками и друг  с  другом,  с  бритвами  и  колами  и
велосипедными цепями и железными  прутами и даже иногда  с голыми  руками. И
вскоре меня эта штука засосала,  и  я услышал крик: "Ниггерская шлюха! ",  и
сквозь тела  и  руки  я увидел  Сюз, ее  схватили какие-то девки  и какие-то
животные,  и  мазали  ей  лицо  грязью, и орали, тот  ли это  цвет,  что  ей
нравится, и если это тот, то она  его получила. И я тоже заорал всеми своими
легкими, и начал драться, словно маньяк, и никак не мог добраться до нее,  и
меня тут  же сильно ударили,  и земля поплыла  у меня под ногами,  и я начал
блевать.
     Потом кто-то  меня поднял, и это оказался Горлопан Генри,  и он сказал,
"Ты в порядке, старик? ". А я ответил,  "Нет, старина, и  не мог бы ты, ради
Христа, постараться  забрать оттуда мою девчонку? ". Ну, они так  и сделали.
Еще несколько Горлопанов и экс-Деб  втащили  ее в  вишневый автомобиль,  и я
тоже взгромоздился туда,  и  Горлопан  за рулем спросил,  куда  теперь, и  я
ответил, "Домой! ".
     Я старался не пускать их к себе в квартиру, когда мы добрались до дома,
потому  что  они,  и в особенности  экс-Деб, очень  хотели помочь Сюз,  но я
сказал, большое спасибо, но  не  могли  бы  вы пойти  на хуй, пожалуйста,  и
оставить нас  одних, что они и сделали, и мы поднялись наверх, шатаясь, рука
об руку, падая друг на друга, и, когда  мы вошли ко мне,  там сидел, держа в
руках  свою ужасную шляпу, мой  полубрат Верн. "Где ты был?! ", - воскликнул
он.
     Я  не ответил, и м