топающих грубо оскорбил ее, назвав непристойным именем, когда получил от нее письмо с предложением сдаться. Это был английский военачальник сэр Вильям Гласдель, весьма доблестный рыцарь. Закованный в броню, он, как топор, пошел ко дну и, конечно, больше не вынырнул. Мы наскоро соорудили нечто, напоминавшее мост, и бросились на последний оплот англичан, отделявший Орлеан от друзей и баз снабжения. И не успело еще закатиться солнце, как этот исторический день закончился полной победой. Знамя Жанны д'Арк развевалось над фортом Турель. Она с честью сдержала свое слово и сняла осаду Орлеана! Семимесячному окружению наступил конец. Осуществилось то, что казалось невозможным для опытных полководцев Франции. Маленькая семнадцатилетняя крестьянская девушка довела до конца свое бессмертное дело в течение четырех дней, несмотря на все козни, чинимые ей королевскими министрами и военными советниками. Хорошая новость, как и плохая, распространяется быстро. Пока мы готовились к возвращению торжественным маршем через мост, весь Орлеан сиял от праздничных костров, и вечернее небо, все в ярком зареве, широко улыбалось земным огням; грохот пушек и несмолкаемый звон колоколов сотрясали воздух. За все время своего существования Орлеан никогда еще не был свидетелем такого шума, блеска и ликования. Когда мы прибыли туда, - нет, это не поддается никакому описанию! - толпы людей, сквозь которые мы с трудом пробивались, проливали такие ручьи счастливых слез, что река могла бы выйти из берегов. Не было ни одного человека в этом море огней, в этом ослепительном зареве, глаза которого оставались бы сухими. Если бы ноги Жанны не были закованы в броню, ей бы грозила опасность лишиться их, столь обильно народ осыпал их пылкими поцелуями. Кругом только и слышалось - "Ура! Да здравствует Орлеанская Дева!" Таков был общий крик; он повторялся сотни тысяч раз. А некоторые кричали просто: "Да здравствует наша Дева!" История не знает женщины, которая достигла бы такого величия, как Жанна д'Арк в этот день. Вы, может быть, думаете, это ей вскружило голову и она засиделась допоздна, упиваясь музыкой приветствий и похвал? Нет. Другая бы так и поступила, но только не она. В ее груди билось самое благородное и самое простое сердце. Она сразу же отправилась спать, как и всякий ребенок, когда он устал. Народ, узнав, что она ранена и собирается отдыхать, закрыл все шлагбаумы и приостановил полностью движение в этом квартале. На всю ночь была выставлена стража, чтобы охранять ее сон. "Она дала нам покой, - говорили люди, - пусть же и сама отдохнет". Люди знали, что завтра же вся провинция будет очищена от англичан, и говорили, что всегда будут отмечать этот благословенный день в память о Жанне д'Арк. Правдивость этих слов подтверждается вот уже более шестидесяти лет, Орлеан будет вечно помнить день восьмого мая и никогда не перестанет праздновать его. Это - день Жанны д'Арк, день священный [И поныне этот день ежегодно отмечается во Франции со всеми воинскими почестями и гражданскими церемониями. (Примечание М.Твена.)]. Глава XXIII Утром, на рассвете, Тальбот и английские войска оставили свои бастилии и ушли, ничего не предав огню, не разрушив, не захватив с собою, покинув все укрепления в их прежнем виде, с запасами провианта, оружия и снаряжения, необходимыми для продолжительной осады. Людям просто не верилось, что все это действительно свершилось, что они вновь обрели свободу и беспрепятственно могут входить и выходить через любые городские ворота. Не верилось, что грозный Тальбот, этот палач французов, одно имя которого могло парализовать французскую армию, сломлен, побежден и отступает, преследуемый какой-то девчонкой. Город опустел. Из всех ворот толпами валили горожане. Как муравьи, они кишели вокруг английских фортов, подымая невероятный шум: выкатывали пушки, забирали провиант, а затем все двенадцать фортов превратили в гигантские костры, напоминавшие извержение вулканов; черный дым высокими столбами взвивался ввысь, подпирая безоблачный небосвод. Восторг детей выражался по-иному. Для самых маленьких семь месяцев осады - это целая жизнь. За это время они ничего не видели, кроме пыльных улиц и переулков, забыли о весне и траве, и бархатные зеленые луга с журчащими ручьями казались им раем. После многих месяцев мрачного и томительного плена обширные равнины, простиравшиеся за городской чертой, казались им чудом. Они бегали, кувыркались, резвились по живописным берегам реки и возвращались домой в сумерках с охапками цветов, с раскрасневшимися щеками, здоровые, бодрые от свежего воздуха и быстрой ходьбы. Уничтожив крепости врага, взрослое население весь день ходило за Жанной из церкви в церковь, вознося благодарственные молитвы за освобождение города. А вечером все чествовали Жанну и ее генералов. Улицы были иллюминированы, и все, от мала до велика, пировали и веселились. Перед рассветом, когда люди спали крепким сном, мы уже были в седлах и ехали в Тур, чтобы известить короля о победе. Это праздничное шествие вскружило бы голову любому, но не Жанне. Всю дорогу мы ехали между двумя рядами ликующих благодарных крестьян. Они толпились вокруг Жанны, чтобы прикоснуться к ее ногам, к ее коню, к ее доспехам, а были и такие, что становились на колени посреди дороги и целовали следы подков ее коня. Слава о ней гремела по всей стране. Самые именитые отцы церкви писали королю, превознося Деву, приравнивая ее к святым праведницам и библейским героям. Они предостерегали короля не допускать, чтобы "неверие, неблагодарность и прочие несправедливости препятствовали Промыслу божьему посылать помощь через нее". Возможно, в этом была какая-то доля пророчества, вполне возможно, но, мне думается, это больше свидетельствует о том, как хорошо эта духовная знать представляла себе вероломный, низкий характер короля. Король сам выехал в Тур, чтобы встретить Жанну. Теперь это жалкое существо называют Карлом Победителем в честь побед, одержанных для него другими, но в наше время у него было другое прозвище, более метко характеризующее его личные заслуги, - мы называли его Карлом Подлым. Когда мы явились на аудиенцию, он восседал на троне, окруженный свитой разодетых в блестящую мишуру щеголей и франтов. Весь затянутый в трико, он напоминал раздвоенную морковку; ноги его были обуты в башмаки с узкими носками длиною в целый фут, которые ему приходилось задирать вверх, к коленям, чтобы не мешали при ходьбе; плечи короля украшала бархатная пурпурная накидка, короткая, до локтей; на голове - высокий головной убор из фетра в виде наперстка, перевязанный бисерной лентой, куда, как в чернильницу, было воткнуто перо; из-под этого наперстка свисали до плеч густые, жесткие волосы, слегка загнутые по концам, так что голова его вместе с головным убором и волосами напоминала приспособление для игры в волан {Прим. стр.208}. Одежды его были богаты и ткани ярки. На коленях он держал крохотную левретку, свернувшуюся калачиком, которая при малейшем тревожившем ее движении рычала и злобно скалила зубы. Придворные щеголи были разодеты почти так же, как и король. Я вспомнил, как Жанна назвала членов военного совета Орлеана "переодетыми служанками", и мне сразу представились прожигатели жизни, шаркуны, беззаботно проматывающие свое состояние. Это название вполне подходило и к придворным канальям. Жанна упала на колени перед монархом Франции и той презренной тварью, что лежала у него на коленях. Мне было так больно смотреть на это. Что сделал этот ничтожный человек для своей страны, для своих соотечественников, чтобы Жанна или кто другой преклонялись пред ним? Ведь Жанна только что совершила самый великий подвиг за все эти пятьдесят лет ради спасения Франции и освятила его собственной кровью. Им следовало бы поменяться местами. Однако будем справедливы и отметим, что Карл в основном вел себя хорошо, гораздо лучше, чем обычно. Он передал собачку одному из придворных и снял шапку перед Жанной, словно она была королевой. Потом сошел с трона, сам поднял ее на ноги, радостно поздравил ее и поблагодарил за доблестный подвиг и верную службу. Мои предубеждения относится к более позднему времени. Я бы не говорил о нем дурно, если бы он так действовал всегда. На сей раз король вел себя прилично и, обращаясь к Жанне, сказал: - Не преклоняйтесь предо мной, мой несравненный генерал. Вы сражались по-королевски и заслуживаете королевских почестей. Заметив, что она бледна, он продолжал: - Вам не следует стоять. Вы пролили свою кровь за Францию, и ваша рана еще свежа. Пойдемте! Он усадил ее и сам сел рядом. - Ну, а теперь говорите со мной откровенно, как с человеком, который вам многим обязан и открыто признается в этом перед всеми присутствующими. Какой бы вы желали награды? Назовите ее. Мне стало стыдно за короля, хотя это было и несправедливо с моей стороны. Разве можно было требовать, чтобы он постиг душу этой удивительной девушки за несколько недель, когда мы сами, зная всю ее жизнь, каждый день находили в чертах ее характера все новые красоты и добродетели, о существовании которых даже не подозревали? Но такова природа человека: если мы что-нибудь знаем, то к тем, кто этого не знает, относимся презрительно. Мне стало стыдно и за королевских придворных; они облизывались и глотали слюнки, завидуя успеху Жанны, хотя знали ее не лучше, чем их бездарный король. Щеки Жанны зарделись при мысли, что она трудилась для отечества ради награды. Она опустила голову и старалась спрятать лицо, как это обычно делают девушки, когда чувствуют, что краснеют. Неизвестно почему, но это именно так: чем больше они краснеют, тем больше смущаются, и чем больше смущаются, тем невыносимее для них посторонний взгляд. Король усугубил неловкость положения, обратив внимание на Жанну. Разве можно смотреть на девушку, когда она краснеет? Иногда, в незнакомой компании, когда вдруг все начинают пялить глаза, она может даже расплакаться, особенно, если находится в поре цветущей юности, как Жанна. Один бог знает причину этого, людям она неизвестна. Что касается меня, то я краснею только тогда, когда начинаю чихать. Впрочем, эти рассуждения к делу не относятся, и я продолжу свой рассказ. Король, видя смущение Жанны, счел возможным слегка пошутить, отчего она еще больше сконфузилась, вспыхнув как огонь. Сообразив, что поступил нетактично, он попытался успокоить ее и вежливо заметил, что румянец ей очень к лицу и что ей ни в коем случае не следует расстраиваться. Это было сказано так убедительно, что даже собачка подняла морду и навострила уши. После чего щеки Жанны стали пунцовыми, а из глаз брызнули слезы. Как я предчувствовал, так и случилось. Король" опечалился и сразу же переменил тему разговора. Он начал измышлять всевозможные комплименты, восхваляя ее отвагу при взятии Туреля, а потом, когда она немного успокоилась, снова напомнил о награде, настаивая, чтобы она высказала свое желание. Все с нетерпением ждали, чего же потребует Жанна. Когда, наконец, она заговорила, по выражению их перекошенных лиц можно было определить, что никто из них не ожидал такого ответа. - О дорогой, милостивый дофин! У меня только одно желание, только одно. Чтобы ты... - Не бойся, дитя мое, продолжай. - Чтобы ты не терял попусту времени. Дорог каждый день. Моя армия сильна и полна мужества. Она горит желанием довести начатое дело до конца. Поезжай со мной в Реймс и возложи корону на свою голову. Если бы вы видели, как вздрогнул беззаботный король, услышав эти слова! В своих крылатых одеждах он напоминал мотылька, готового взлететь. - В Реймс! Это невозможно, любезнейший генерал! Пройти через самый центр расположения английских сил? Нет, это были не настоящие французы! Ни один из этих выхоленных шалопаев не пришел в восторг от мужественного предложения девушки, наоборот, все радостно заулыбались, услышав возражение короля. Променять сытую праздность на трудности и лишения войны? Как это было неприятно для порхающих мотыльков! Они передавали друг другу изящные бонбоньерки с конфетами и шепотом одобряли практическую мудрость мотылька, восседающего на троне. Жанна с мольбой обратилась к королю: - Прошу тебя, не упускай такого удобного случая. Все благоприятствует нам. Обстановка сложилась весьма удачно. Победа слишком свежа, и воинственный дух нашего войска еще не остыл. Надо действовать, пока англичане деморализованы поражением. Любая задержка может изменить обстановку. Видя, что мы колеблемся, не спешим использовать свои преимущества, наши солдаты будут удивлены, начнут сомневаться и потеряют мужество; видя, что мы колеблемся, англичане обретут уверенность, воспрянут духом и снова обнаглеют. Наступил решающий момент. Умоляю, согласись ехать! Король покачал головой, а ла Тремуйль, которому предложили высказаться, горячо поддержал короля: - Сир, это противоречит благоразумию. Подумайте об английских укреплениях вдоль Луары; подумайте и о тех, которые находятся между нами и Реймсом. Он хотел было продолжать, но Жанна, резко обернувшись, прервала его: - Если мы будем медлить, неприятель получит подкрепления, и разбить его будет труднее. Какая от этого нам польза? - Никакой. - А если так, что же вы предлагаете? У вас есть конкретные предложения? - Я думаю, следует ждать. - Ждать? Чего же? Министр замялся, понимая, что никаких веских доводов у него нет. Кроме того, он не привык, чтобы его допрашивали таким образом, устраивая ему экзамен на глазах у всех. Он раздраженно заметил: - Государственные дела не являются предметом публичного обсуждения. Жанна весьма вежливо возразила: - Прошу прощения, мой поступок продиктован моей неосведомленностью. Я не знала, что дела вашего ведомства являются государственными делами. Министр насмешливо поднял брови и ядовито произнес: - Я - главный министр короля, и мне непонятно, как вы могли заявить, что дела, относящиеся к моему ведомству, не являются делами государственными? Объясните, пожалуйста. Жанна спокойно ответила: - Потому что нет государства. - Нет государства? - Да, сир, нет государства и нет надобности в министрах. Франция сократилась до маленького клочка земли площадью в несколько акров. Ею мог бы управлять констебль шерифа {Прим. стр.211}. Ее дела нельзя признать государственными. Слишком громкое название. Король, нисколько не смутившись, добродушно рассмеялся. Придворные также засмеялись, но беззвучно, из предосторожности отвернувшись в сторону. Ла Тремуйль в гневе открыл было рот, чтобы возразить, но король поднял руку и промолвил: - Вот что. Я беру ее под свое королевское покровительство. Она сказала правду, правду без прикрас. Как редко я слышу правду! При всем моем блеске, при всем окружающем меня блеске, - я только шериф, бедный, несчастный шериф, владеющий двумя жалкими акрами земли, а ты всего лишь констебль, - и он снова от души рассмеялся. - О, Жанна, мой правдивый, честный генерал, вы должны назначить себе награду! Я пожалую вам дворянский титул: На вашем гербе будет красоваться корона с лилиями Франции, а вместе с ними и ваш победоносный меч, защищающий их. Говорите же. Придворные оживленно зашептались, охваченные удивлением и завистью. Жанна покачала головой: - Ах, не надо, дорогой и благородный дофин. Разве это не высочайшая награда - трудиться для блага Франции и отдавать свою жизнь за Францию? К ней нельзя ничего прибавить. Ничего! Дай мне одну-единственную награду, ту, что я прошу у тебя, - самую дорогую из наград, самую высокую: следуй за мною в Реймс и получи свою корону. Молю тебя на коленях... Но король положил ей руку на плечо, и огонек отваги сверкнул в его глазах. Он твердо заявил: - Не преклоняйте колен. Вы победили меня. Да будет так, как вы... Предостерегающий жест министра прервал его речь, и он добавил к удовольствию всего двора: - Хорошо, хорошо, мы все обдумаем и посмотрим. Вас это устраивает, мой неутомимый маленький воин? Лицо Жанны просияло, когда она услышала его первые слова, но от последних слов ей стало грустно, глаза ее погасли и затуманились слезами. Спустя минуту, она заговорила в страстном порыве: - О, не пренебрегай мною, умоляю тебя! Не пренебрегай, времени так мало! - Мало времени? - Всего один год. Я проживу только год, не больше. - Полно, дитя мое, в твоем юном здоровом теле еще добрых пятьдесят лет жизни. - О нет, ты ошибаешься. Да, да, ты ошибаешься. Через год наступит конец. Времени так мало, так мало! Мгновения быстротечны, а впереди еще столько дел! Не пренебрегай мною и не медли. Прекрасная Франция на грани жизни и смерти! Даже эти придворные насекомые были тронуты ее пламенными речами. Король, глубоко взволнованный, погрузился в раздумье. Вдруг глаза его радостно вспыхнули, он встал, обнажил меч и высоко поднял его, потом медленно опустил меч на плечо Жанны и произнес: - О, ты так скромна, так преданна, великодушна и благочестива! Ударом меча жалую тебе дворянский титул и тем самым присоединяю тебя к избранным Франции, - там твое место. И в знак уважения к тебе мы отныне возводим в дворянское звание всю твою семью, твоих родных и их потомков, рожденных в браке не только по мужской, но и по женской линии. Но это не все, не все. Чтобы отличить твой род и возвысить его над всеми другими, мы прибавляем привилегию, которая еще никому не была пожалована в истории наших владений: все лица женского пола из вашей фамилии будут пользоваться правом передавать свое дворянство и мужьям своим, если те окажутся более низкого происхождения. После милостивых слов короля придворные подобострастно заулыбались, выражая свое крайнее изумление и нескрываемую зависть. Король умолк и окинул взором присутствующих с явным наслаждением. - Встаньте, Жанна д'Арк, отныне и впредь вы будете именоваться де Лис - в знак благодарного признания могучего богатырского удара, который вы нанесли, защищая лилии Франции. И эти лилии, и королевская корона, и ваш собственный победоносный меч дополнят друг друга, будут украшать ваш герб и навеки останутся символом вашего высокого дворянского звания. Когда госпожа де Лис встала, позолоченные сыны и дочери всех рангов и всех привилегий устремились вперед, чтобы поздравить ее со вступлением в их ряды и назвать ее впервые вновь пожалованным именем. Но она была весьма встревожена и сказала, что такие почести не для нее, простой девушки из народа, и что, если ей будет оказана эта милость, она желала бы сохранить свое прежнее имя, оставаться Жанной д'Арк, и только. И только! Разве можно придумать имя более возвышенное, более благородное! Госпожа де Лис! Как это мелко, тщеславно и недолговечно! Но Жанна д'Арк! Один звук этого светлого имени заставляет трепетно биться сердца! Глава XXIV Досадно было смотреть на то, что творилось в городе, а затем и по всей стране, когда распространилась эта новость. Жанне д'Арк пожалован дворянский титул самим королем! У людей вскружились головы, помутился рассудок. Вы не можете себе представить, как на нее пялили глаза, как ей завидовали! Словно на нее свалилось необыкновенное, огромное счастье. Но мы вовсе не считали это событие таким значительным. По нашему мнению, никто не мог прибавить славы Жанне д'Арк. Для нас она была солнцем, сияющим в небе, а ее новоиспеченный титул - тусклой свечкой, мерцание которой незаметно в лучах дневного светила. К своему титулу она и сама была равнодушна и безразлична, как солнце к мерцанию свечки. Совсем по-иному чувствовали себя ее братья. Они были счастливы и гордились своим высоким положением, что вполне понятно. И Жанна искренне радовалась, видя их детский восторг. Король был догадлив. Воспользовавшись ее горячей привязанностью к семье и родным, он ловко обошел ее со стороны и сумел-таки навязать ей свою милость. Жан и Пьер охотно выставляли свой герб напоказ, и всюду они были желанными гостями - и у знатных и у простого народа. Наш знаменосец говорил не без горечи, что только сейчас им дано отведать всех благ жизни, они с таким аппетитом вкушают свою славу, что готовы не спать, ибо кто же во сне помнит, что он дворянин, - поэтому сон для них есть не что иное, как напрасная трата времени. Потом добавил: - Впрочем, они не могут занимать место впереди меня на военных торжествах и церемониях. Но когда дело коснется гражданских и общественных мероприятий, они, как я полагаю, преспокойненько поплетутся за тобой и рыцарями, а мы с Ноэлем будем шествовать сзади. Не так ли? - Да, - согласился я, - ты, пожалуй, прав. - Вот этого-то я и боялся, именно этого, - вздохнул знаменосец. - Как это боялся? Болтаю, как дурак. Я знал об этом и раньше. Разве я мог не знать? Болтаю, как дурак... Ноэль Ренгессон заметил глубокомысленно: - Я это сразу почувствовал. Мы рассмеялись. - Почувствовал, говоришь? Видали, какой умник нашелся! Подожди, я сверну тебе шею когда-нибудь, Ноэль Ренгессон. В разговор вмешался сьер де Мец: - Паладин, твои опасения еще не так велики. В действительности все гораздо хуже. Неужели ты не понимаешь, что на гражданских и общественных церемониях они имеют преимущества над всеми членами штаба, над каждым из нас? - Неужели? Быть не может. - Ты убедишься сам. Посмотри на их герб. Главный рисунок на нем - лилии Франции. Не простые лилии, а королевские! Ты представляешь, что это значит? Они начертаны там волею короля. Ты представляешь, что это значит? Правда, лилии изображены не полностью, но тем не менее, занимают четверть герба. Какое великолепие, какая честь! Пойми, оцени, вдумайся! И нас пустят впереди этих парней? Ни за что! В лучшем случае разрешат смотреть им в спину. По-моему, во всем королевстве не сыщешь дворянина, который мог бы идти впереди них, кроме, пожалуй, герцога Алансонского, да, именно герцога Алансонского - принца королевской крови. Теперь Паладин был обезоружен, и его можно было свалить с ног одним ударом гусиного пера. Он побледнел, с минуту беззвучно шевелил губами, потом пробормотал: - А я-то ничего и не знал! Откуда я мог знать об этом? Дурак, дурак, тысячу paз дурак! Встретив их сегодня утром, я крикнул им, как и всегда: "Эй! Здорово, друзья!" Я совершенно забыл о правилах этикета. Но разве я мог знать хотя бы половину того, что вы только что сказали. Вот уж осел! Осел самый настоящий! - Да, есть некоторые черты сходства, - небрежно заметил Ноэль Ренгессон. - Но мне непонятно, почему ты так удивлен? - Непонятно! Непонятно! А разве ты не удивлен? - Нет, для меня это не новость. Есть люди, которым свойственно удивляться. Если же подобное свойство закрепить на все время, то, в конечном счете, оно перейдет в однообразие, а всякое однообразие переходит в монотонность, монотонность же порождает скуку. Вот если бы ты заявил, что твое удивление есть результат привычных свойств осла - это было бы и логично и разумно. Выражать же изумление по этому поводу - это значит наверняка быть ослом, ибо состояние духа, заставляющее человека удивляться и волноваться без особых причин, а только в силу привычки, является... - Довольно, хватит, Ноэль Ренгессон! Прикуси язык и проглоти свои длинные слова обратно. У меня в ушах трещит. Терпеть не могу твоей болтовни! - Ого! Мне это нравится! Я ведь не напрашивался на разговор с тобой, а наоборот, пытался уклониться. Если тебе не по вкусу моя болтовня, тогда зачем ты вовлекал меня в разговор? - Это я-то? Вот уж не думал. - Не думал, а вовлек. Я имею законное право обижаться, и меня обижает твое грубое обращение. Мне кажется, что когда человек пристает, навязывается и силой втягивает другого в разговор, то с его стороны непристойно и нечестно заявлять, что его собеседник занимается болтовней. - Ах, бедненький, он сейчас расплачется! Дайте-ка этому больному мальчику конфетку! Ну, а вы, сьер Жан де Мец, абсолютно уверены в этом? - В чем? - В том, что Жан и Пьер теперь займут первое место среди дворянства, конечно, если не считать герцога Алансонского? - Полагаю, в этом нет никакого сомнения. Знаменосец погрузился в раздумье и вздохнул так глубоко, что весь шелк и бархат на его мощной груди пришел в движение. Затем он проговорил: - Да, да, высота недосягаемая! Вот что может сделать счастливый случай. Ну, да мне все равно. Не хотел бы я такого повышения - грош ему цена. Лучше гордиться тем, чего достиг своими личными заслугами, чем очутиться в зените славы и чувствовать, что заброшен туда благодаря капризу судьбы, выстрелом из катапульты. По-моему, личная заслуга - это все, остальное - чепуха. Как раз в этот момент затрубили сбор, и беседа наша оборвалась. Глава XXV Дни пролетали впустую - ничего не решалось, ничего не предпринималось. Армия была боеспособна, но сидела на голодном пайке. Казна пустела, солдаты не получали жалованья, их невозможно было прокормить. Изнуренные голодом и лишениями, они стали разбегаться к величайшей радости легкомысленного двора. Жалко было смотреть на беспомощную Жанну. Она мучительно страдала, видя, как таяло ее доблестное войско, от которого остался лишь один скелет. Наконец, она не выдержала и отправилась в замок Лош, где развлекался король. Она застала его беседующим с тремя советниками: Робером Масоном, бывшим канцлером Франции, Кристофом д'Аркуром и Жераром Маше. Бастард Орлеанский также присутствовал там, и от него мы узнали все подробности о случившемся. Жанна бросилась к ногам короля и, обняв его колени, воскликнула: - Благородный дофин, умоляю тебя: не трать драгоценного времени на бесполезные совещания, а спеши в Реймс и получи свою корону. Кристоф д'Аркур спросил: - Уж не твои ли "голоса" внушили тебе явиться сюда с докладом королю? - Да, и весьма срочно. - Тогда не скажешь ли ты нам в присутствии короля, каким же способом эти таинственные "голоса" общаются с тобой? Это была коварная попытка заманить Жанну в ловушку и толкнуть ее на неблагоразумный шаг. Но ничего из этого не вышло. Жанна ответила просто и прямо, - даже хитрый епископ не мог поймать ее на слове. Она заявила, что когда встречает людей, сомневающихся в ее честной миссии, то обычно отходит в сторону и молится, жалуясь на их недоверие. В такие минуты она слышит исполненные милосердия, тихие, сладостные голоса: "Иди вперед, дщерь господня, и я поддержу тебя". - Когда я это слышу, - промолвила она, - сердце мое наполняется невыразимой радостью! Бастард рассказывал, что при этих словах лицо ее просияло в блаженстве экстаза. Жанна просила, убеждала, доказывала, и король мало-помалу начал сдаваться, но на каждом шагу она встречала упорное сопротивление советников. Она просила, она умоляла разрешить ей отправиться в поход. Наконец, возражения были исчерпаны, и советники признали, что, пожалуй, было ошибкой распускать армию, - но как помочь этому теперь? Как можно выступать в поход без армии? - Надо объявить набор, - ответила Жанна. - Но на это потребуется не менее шести недель. - Ну и что же? Важно начать! Начнем! - Слишком поздно. Несомненно, герцог Бедфордский стягивает силы, чтобы двинуть их на помощь своим укреплениям на Луаре. - К сожалению, это так. Пользуясь нашей слабостью, он не зевал. Мы не должны терять ни минуты, надо действовать энергично. Король все еще колебался, говоря, что для него слишком рискованно выезжать в Реймс, когда весь путь вдоль Луары заграждают сильнейшие вражеские укрепления. - Мы их разрушим и расчистим тебе дорогу. Ты проедешь свободно. Такой план был более по душе королю: можно отсиживаться дома, в безопасности, и спокойно ждать. Жанна вернулась обратно в приподнятом настроении. Сразу же все пришло в движение. Были составлены пламенные обращения к народу с призывом взяться за оружие. У городка Селла, в провинции Берри, был устроен рекрутский лагерь, к которому дружно начали стекаться люди всех сословий. Много дней в мае пропало даром, однако к шестому июня Жанна создала новую армию и приготовилась к выступлению. У нее было восемь тысяч воинов. Подумайте, какого труда стоило собрать такую армию в такой небольшой округе и за такой короткий срок! Притом вся армия состояла из солдат-ветеранов. В сущности, в то время почти все мужчины во Франции были солдатами, ибо войны шли беспрерывно из поколения в поколение. Да, большинство французов были воинами и в то же время превосходными бегунами, частью в силу привычки, частью благодаря наследственности. Искусству бегать они обучались в течение целого столетия. Но это не их вина: у них не было должного руководства, то есть полководцев, наделенных талантом и совестью. С давних времен король и его двор привыкли изменять полководцам, а полководцы привыкли не повиноваться королю, - каждый из них шел своим собственным путем, думая только о себе и не заботясь о других. При такой разобщенности победа была невозможна, и неудивительно, что французские войска легко обращались в бегство. А между тем, для того чтобы солдаты обрели боеспособность, им всего лишь нужен был хороший вождь, дельный, энергичный, преданный, - вождь, наделенный полнотой власти, а не десятой ее долей сообща с другими девятью генералами. И вот теперь у них был такой вождь, облеченный властью и безгранично преданный делу. И, конечно, теперь можно было ожидать успеха. У них была Жанна д'Арк, а под таким водительством их ноги должны были утратить печальную способность мгновенно поворачивать в кусты. Итак, Жанна была в хорошем настроении. Она появлялась то здесь, то там, дни и ночи проводила в лагере, заботясь о будущем. И всюду, где бы она ни появлялась, объезжая ряды и производя смотр войскам, солдаты воодушевлялись и приветствовали ее радостными криками. Никто не мог сдержать своего восторга: она являлась словно светлое видение юности, красоты и грации, как воплощение отваги, жизнелюбия и надежд! С каждым днем она становилась прекраснее; то была пора ее расцвета: почти семнадцать с половиной лет, - уже женщина, как видите. Как-то к нам прибыли два молодых графа де Лаваля - двое милых братьев, состоящих в родстве со знатнейшими фамилиями Франции. Они горели желанием поскорее увидеть Жанну д'Арк. Король лично представил их Жанне. И, поверьте мне, она полностью оправдала их ожидания. Ее чудный голос прозвучал для них, как волшебная флейта; ее глубокие глаза и ее лицо, озаренное пламенем великой души, взволновали их, как героическая поэма, как страстная речь, как боевая музыка! Один из них писал своим родным домой: "Это настоящее божество. Нет ничего приятнее, чем видеть и слышать ее". Поистине, более справедливых слов никогда и никем не было сказано. Юному графу де Лавалю посчастливилось увидеть ее и тогда, когда она была готова выступить в поход и начать кампанию. Вот что он писал об этом: "Вся она была облечена в белые латы, только голова оставалась непокрытой; в руке она держала маленький боевой топорик. Когда она приблизилась к стременам и собиралась вскочить на своего могучего вороного коня, он заржал, поднялся на дыбы и всячески противился. Тогда Жанна сказала: "Подведите его ко кресту". Крест возвышался у входа в церковь, совсем недалеко. Коня немедленно подвели. И Жанна села в седло, и конь не шелохнулся, а стоял как вкопанный. И тогда, повернувшись к церковным вратам, она изрекла своим мелодичным голосом: "Вы, отцы духовные и служители церкви, устройте шествие и помолитесь за наши души!" После этого она пришпорила коня, встала под знамя с боевым топориком в руке и воскликнула: "Вперед, марш!" Один из ее братьев, прибывший восемь дней тому назад, поехал с нею. На нем были также белые доспехи". В эти минуты я находился там и все видел своими глазами. Все происходило в точности, как описано выше. Как сейчас вижу в сиянии июньского дня блестящий топорик, изящную, украшенную перьями шапочку и белые латы. Все это встает предо мной так отчетливо, как будто случилось вчера. И я поехал вместе с ее штабом - вместе с ее личным штабом в числе первых соратников Жанны д'Арк. Юный граф умирал от желания поехать с нами, но король пока удерживал его при себе. Однако Жанна обнадежила его, о чем он и упоминает в своем письме: "Она сказала мне, что когда король отправится в Реймс, я тоже поеду с ним. Боже мой, боже мой, дождусь ли я этого часа! Мое сердце рвется в бой!" Она обнадежила его во время прощания с герцогиней Алансонской. Герцогиня обратилась к ней с просьбой, что дало повод и другим поступить так же. Герцогиня беспокоилась за мужа, предвидя кровавые бои. Прижав Жанну к груди и нежно гладя ее волосы, она сказала: - Ты должна беречь его, дорогая, заботиться о нем и вернуть мне его целым и невредимым. Прошу тебя! Я не отпущу тебя, пока ты не дашь мне обещания. Жанна ответила: - Обещаю от всего сердца. И не только обещаю, а ручаюсь. Он вернется к вам без единой царапинки. Вы верите мне? Довольны вы теперь? Взволнованная герцогиня не в состоянии была произнести ни слова. Она поцеловала Жанну в лоб, и они расстались. Шестого июня мы двинулись в поход и дошли до Роморантена, а девятого июня Жанна торжественно, под гром пушечных салютов среди моря развевающихся флагов, вступила под триумфальные арки Орлеана. Генералитет в полном составе ехал вместе с нею во всем великолепии своих мундиров и наград: герцог Алансонский, бастард Орлеанский, сьер де Буссак-маршал Франции; лорд де Гревиль - командующий арбалетными войсками, сьер де Кюлан - адмирал Франции; Амбруаз де Лорэ, Этьен де Виньоль по прозвищу Ла Гир, Готье де Брюсак и другие доблестные военачальники. О великие времена! Бесчисленные толпы народа, приветственные возгласы, горящие восторгом глаза, со всех сторон устремленные на Жанну, - как все это было привычно и прекрасно! Мы с трудом добрались до своей старой квартиры, и я увидел, как старик Буше, его жена и милая Катерина бросились в объятия Жанны, осыпая ее поцелуями. У меня сжалось сердце! Я мог бы целовать Катерину без конца, с большим чувством и большей страстью, чем кто-либо другой. Но об этом нельзя было и думать, и я изнывал в тоске. Как она была прелестна, как очаровательна! Я полюбил ее с первого взгляда, в первый же день нашей встречи, и с того дня она стала для меня святыней. Вот уже шестьдесят три года я ношу в своем сердце этот самый дорогой для меня образ, и этот образ все время был единственным, ибо я не знал других увлечений; теперь я дряхлый старик, но образ этот всегда живет в моем сердце, он по-прежнему свеж, молод, весел, лукав, неотразимо обаятелен и непорочно чист, как и тогда, давным-давно, когда он впервые запал в мою душу, внося в нее благостное умиротворение на долгие, долгие годы. Воистину, любовь не стареет! Глава XXVI На этот раз, как и прежде, приказ короля генералам гласил: "Не предпринимать ничего без согласия Девы". Этому приказу подчинились и не нарушали его в течение всех последующих дней славной Луарской кампании. Перемена изумительная! Поворот событий потрясающий! Все это ломало прежние традиции и доказывало, какое уважение на посту главнокомандующего приобрела эта девушка за десять дней, проведенных ею на поле боя. Она одержала победу над сомнениями и подозрительностью, завоевав такое доверие и расположение, о каком не мог мечтать ни один седовласый ветеран из ее штаба за тридцать лет. Вспомните, как шестнадцатилетняя Жанна, явившись в Туль и представ перед грозным судом, сумела сама защитить свое дело и выиграла его. Тогда старик-судья назвал ее "чудо-ребенком". И, как видите, он не ошибся. Теперь уже военачальники больше не осмеливались действовать втайне и предпринимать что-либо без ее ведома - и это уже было большим успехом. Однако, находились и такие, которые боялись ее новой, стремительной тактики и серьезно задумывались над тем, как ее ограничить. Так, десятого июня, когда Жанна усердно занималась разработкой своих планов и неутомимо диктовала приказ за приказом, некоторые из ее военачальников, устроив частное совещание, как и раньше, проводили время в спорах и разглагольствованиях. После полудня они явились в полном составе к Жанне на очередной военный совет, и в ожидании ее прихода обсуждали сложившуюся обстановку. Об этом ничего не упоминается в истории, но я лично присутствовал там и, надеюсь, вы поверите моим словам, ибо я не намерен давать вам ложную информацию. Готье де Брюсак говорил от имени наиболее нерешительных. Сторону Жанны полностью поддерживали герцог Алансонский, Дюнуа, Ла Гир, адмирал Франции маршал де Буссак и ряд других выдающихся полководцев. Де Брюсак ссылался на серьезность положения: форт Жаржо, первый объект нашей атаки, неприступен; его мощные каменные стены ощетинились пушками и скрывают за собой семь тысяч отборных английских ветеранов под командой графа Суффолька и двух его неустрашимых братьев - де ла Полей. Ему казалось, что предложение Жанны взять такую крепость штурмом опрометчиво и слишком рискованно. Он хотел уговорить ее отказаться от штурма и отдать предпочтение такому проверенному и надежному средству, как длительная осада. Ему казалось, что новый метод взятия неприступных твердынь стремительной и яростной атакой идет вразрез с установленными правилами и способами ведения войны и что это есть не что иное, как... Но ему не дали договорить. Ла Гир нетерпеливо тряхнул своим пернатым шлемом и выпалил: - Клянусь богом, она свое дело знает и нечего ее учить! Едва он закончил, как поднялись герцог Алансонский, бастард Орлеанский и полдюжины других, единодушно возмущаясь теми, кто явно или тайно не доверял мудрости главнокомандующего. А когда все высказались, Ла Гир еще раз взял слово: - Есть люди, которые никогда не меняются. Обстановка изменяется, но до этих людей не доходит, что и они должны измениться, чтобы не отстать от жизни. Они привыкли шагать по проторенной дорожке своих отцов и дедов. И если бы случилось землетрясение и все было ввергнуто в хаос, а их проторенная дорожка вела в пропасть или в трясину, они все равно не стали бы искать новых путей. Нет, они упорно следовали бы по старому пути, идя навстречу своей неминуемой гибели. Господа, поймите: обстановка у нас в корне изменилась, и высший военный гений подметил это своим ясным оком. Необходимы новые пути. Ясное око Девы видит их и указывает нам направление. Человеку не было, нет и не будет жизни, если он не стремится к совершенству! Старые принципы приводили нас к поражениям, и только к поражениям. Это убивало дух нашей армии, лишало ее мужества и надежд. Можно ли было штурмовать вражеские твердыни с такой армией? Нет, нельзя было. Оставалось одно: сидеть перед ними и ждать, терпеливо ждать и, в лучшем случае, морить противника голодом. Теперь обстановка иная. Солдаты полны отваги, решимости, силы и энергии. Все это таит в себе великолепную мощь еще неразгоревшегося пожара! А что предлагаете вы? Медленное тление? Растоптать и погасить живое пламя? А что предлагает Жанна д'Арк? Она требует дать ему волю, и тогда, клянусь отцом небесным, наступит час возмездия, - пожар разгорится и огненная пучина поглотит врага! Ничто так не доказывает величие и мудрость ее военного гения, как умение мгновенно оценить происшедшую перемену и тут же направить ход событий по единственно правильному руслу. С ней не будешь бездельничать, измором брать противника, дремать, выжидать и колебаться. Нет! Только штурм, штурм и еще раз штурм! Загнать зверя в его берлогу, выпустить на него разъяренных французов и задавить. Штурм, штурм и еще раз штурм! Вот это в моем духе! Форт Жаржо? Пустяки! Что его стены и башни, смертоносная артиллерия и семь тысяч отборных солдат? Сама Жанна д'Арк ведет нас в бой, и, клянусь всемогущим богом, участь Жаржо решена! Ла Гир обезоружил генералов своими доводами. Никто из них не пытался отстаивать прежнюю тактику. Все мирно уселись и продолжали беседу. Вскоре вошла Жанна. Все встали и салютовали ей мечами. Она попросила их изложить свое решение. Ла Гир ответил: - Все улажено, начальник. Тут спор шел о Жаржо. Некоторым казалось, что мы не овладеем крепостью. Жанна весело рассмеялась. Ее беззаботный, мелодичный смех был так обаятелен, что, услышав его, даже угрюмые старцы почувствовали внезапный прилив молодости. - Не бойтесь, - сказала она собравшимся. - Для страха нет оснований. Мы пойдем на приступ и разобьем англичан, вот увидите, что будет. Ее глаза мечтательно устремились вдаль, на лицо легла тень задумчивости. И, мне показалось, перед ее отрешенным взором предстал домашний очаг и милые образы детства. Наконец, она тихо промолвила: - Если бы я не знала, что нами руководит воля божья и победа близка, я бы лучше согласилась пасти овец, чем видеть все эти ужасы. В этот вечер был устроен прощальный ужин без посторонних - только личная свита Жанны и хозяева дома. Но самой Жанны не было с нами: ее пригласили в городскую ратушу на торжественный банкет. Под беспрерывный звон колоколов она отправилась туда вместе с верховным штабом по ярко освещенным улицам, напоминавшим собой Млечный Путь. После ужина к нам пришло несколько знакомых молодых людей. Забыв о своем воинском долге, мы вели себя, как дети: резвились, шутили, танцевали, прыгали и хохотали до упаду. Никогда в жизни я не веселился так беззаботно. Боже, как далеко ушло то время! Как молод я был тогда! А за окнами слышалась размеренная поступь марширующих батальонов: остатки французских войск стягивались для участия в завтрашней трагедии на мрачной арене войны. Да, в те дни подобные контрасты встречались на каждом шагу. Направляясь на отдых, я натолкнулся еще на один такой контраст: у дверей перед комнатой Жанны в новых боевых доспехах стоял на страже Карлик, ее великан-телохранитель, словно живое воплощение грозного Духа Войны, а на его исполинском плече, свернувшись клубочком, спал котенок. Глава XXVII На следующий день, развернув знамена, мы проследовали под древними сводами Орлеанских ворот и покинули город. Чудное, великолепное зрелище! Во главе растянувшейся колонны ехала Жанна в сопровождении верховного штаба. Братья де Лавали прибыли также и примкнули к штабу. Они поступили правильно, присоединившись к нам, ибо война была их настоящим призванием. К тому же эти юноши приходились внуками прославленному воину Бертрану дю Геклену, некогда коннетаблю Франции. С нами отправились в поход также Луи де Бурбон, маршал де Рэ и видам {Прим. стр.225} Шартрский. У нас были все основания для беспокойства: мы знали, что на помощь Жаржо движется пятитысячное войско под командованием сэра Джона Фастольфа. Тем не менее мы не проявляли особой тревоги: неприятель был еще далеко. Сэр Джон почему-то не торопился. Он медлил, теряя драгоценное время: четыре дня провел в Этампе и еще четыре в Жанвиле. Подойди к Жаржо, мы сразу же взялись за дело. Жанна тотчас бросила на внешние укрепления значительные силы, которые прекрасно справились с задачей: захватили подступы и старались их удержать. Но вскоре противник предпринял несколько ожесточенных вылазок из города, и наши отряды вынуждены были отступить. Видя это, Жанна выехала вперед и, воодушевляя войска воинственными криками, под яростным артиллерийским огнем сама повела их на приступ. Не отстававший ни на шаг от нее Паладин был ранен. Он упал рядом, выпустив из рук знамя. Но Жанна тут же подхватила знамя и, подбадривая людей, продержала пробиваться вперед под градом стрел и ядер. На долгое время все смешалось в диком хаосе: воины сталкивались друг с другом, громыхало железо, звенели мечи, нельзя было разобрать, где свои, где чужие. Грому пушек вторило эхо, и густая пелена дыма заволакивала поле битвы. Время от времени, когда дым рассеивался, перед нами обнажалась зловещая пустота. Оттуда вырывались судорожные и тусклые вспышки огня - вестники чудовищной трагедии, которая разыгрывалась там, за дымовой завесой. В эти мгновения вырисовывались очертания стройной фигуры в белых доспехах. Она была нашим сердцем, нашей душой, надеждой и верой, - и, видя ее, обращенную спиной к нам, а лицом к врагу, мы знали, что все идет хорошо. Наконец, раздался оглушительный крик; это был общий взрыв радости, возвещавший о том, что предместья взяты. Да, мы их взяли. Враг был оттеснен и укрылся за стенами крепости. Надвигалась ночь, и мы разбили лагерь на земле, отвоеванной Жанной. Жанна предложила англичанам сдаться, обещая отпустить их после этого с миром и разрешить им взять с собой коней. Никто не предполагал, что она сможет овладеть укрепленными предместьями города. Только Жанна знала об этом в своем вдохновенном предвидении. Однако, выиграв сражение, она проявила милосердие, о котором в те времена не имели понятия. Жестокое истребление пленных солдат и жителей захваченного города, в том числе ни в чем не повинных женщин и детей, считалось тогда обычным явлением. Многие из вас, вероятно, хорошо помнят о чудовищных зверствах Карла Храброго, когда он несколько лет тому назад, ворвавшись в Динан {Прим. стр.226}, уничтожил почти все его население. К вражескому гарнизону Жанна проявила небывалое в истории войн благородство. Ее сердце было полно любви и сострадания. После победы над врагом она всегда старалась сохранить ему жизнь и пощадить его воинскую честь. Англичане попросили перемирия на пятнадцать дней, чтобы обсудить предложенные условия. Тем временем подошел бы Фастольф со своим пятитысячным войском. Жанна ответила отказом. Но при этом согласилась еще на одну уступку: разрешила им взять с собой не только лошадей, но и личное оружие, предложив оставить крепость и убраться немедленно. Английские ветераны, закаленные в боях, оказались твердолобыми упрямцами: они отклонили и это требование Жанны. Тогда она отдала своим войскам приказ к девяти часам утра приготовиться к штурму. Герцог Алансонский предложил начать штурм позже, ссылаясь на усталость солдат после длительного перехода и жаркой битвы. Но Жанна сказала, что так будет лучше, и настояла на своем. Затем, как и всегда, воспылав духом перед неизбежным сражением, она обратилась к воинам с пламенным призывом: "За работу, за работу, и да поможет нам бог!" Можно смело утверждать - таков был ее девиз: всякое начатое дело доводить до конца. В борьбе она не знала ни праздности, ни равнодушия. И каждый, кто будет придерживаться этого девиза, добьется победы. Есть много путей к успеху в этом мире, но дороже всего то, чго достигнуто нами ценой упорного, вдохновенного труда. Думаю, в тот день мы лишились бы своего богатыря-знаменосца, если бы не могучий Карлик, вынесший раненого Паладина из самой гущи боя. Паладин потерял сознание и был бы насмерть раздавлен копытами наших же коней, если бы его не подхватил доблестный Карлик и но оттащил в безопасное место. Через пару часов Паладин пришел в себя и встал на ноги. Как он был счастлив и горд, как носился со своей раной, показывая всем белую повязку! Он напоминал большого ребенка, получившего новую игрушку. Ребенок, сущий ребенок! Нашел чему радоваться - ране! Я не представляю, как бы он возгордился, если бы ему оторвало голову! Впрочем, тщеславие Паладина было совершенно безвредным, и на него не обращали внимания. Сначала он говорил, что его ударили из катапульты камнем величиною с тыкну. Но тыква продолжала расти. Вскоре он утверждал, что неприятель обрушил на него целый дом. - Оставьте его в покое, - посоветовал Ноэль Ренгессон. - Не мешайте ему выдумывать. Увидите, завтра эта тыква превратиться в кафедральный собор. Он сказал это в узком кругу, а назавтра камень действительно превратился в собор. Никогда я еще не встречал человека с таким необузданным воображением. На рассвете Жанна была уже на коне. Гарцуя, она появлялась то тут, то там, тщательно изучала местность, выбирая наиболее выгодные позиции для артиллерии. Она расставила свои пушки так удачно, что даже герцог Алансонский, ее заместитель, восхищенно говорил об этом в своих показаниях на Процессе реабилитации четверть века спустя. Герцог Алансонский показал, что в Жаржо, утром двенадцатого июня, она разместила войска не как новичок, а как "испытанный в боях и знающий свое дело полководец с двадцати- или тридцатилетним опытом". Посвятившие войне всю свою жизнь французские полководцы утверждали, что она превосходно разбиралась во всех военных делах и, прежде всего, подчеркивали ее непревзойденное умение разместить артиллерию и использовать ее. Кто научил эту девушку-пастушку творить такие чудеса? Ведь она была неграмотна и не имела возможности усвоить теорию и практику военного искусства. Все это остается загадкой для моего разума, непостижимой и таинственной - история не дает другого подобного примера. История не знает ни одного великого полководца, каким бы одаренным он ни был, достигнувшего успеха без точных знаний, глубокого изучения и некоторого опыта. Эта тайна никогда не будет раскрыта. Мне думается, гениальные способности и редкие качества Жанны были врожденными, и она применяла их безошибочно, руководствуясь интуицией. В восемь часов всякое движение прекратилось. Все замерли в безмолвном ожидании. Тишина была зловещей и многозначительной. Ни малейшего звука. Застыло все, даже воздух. Флаги на башнях и крепостных стенах беспомощно повисли. За каким бы занятием ни застал человека этот час, человек этот замирал, выжидая и прислушиваясь. Мы собрались на командном пункте, окружив Жанну. Невдалеке от нас во все стороны тянулись улочки с убогими домишками широко раскинувшегося предместья. Было видно множество людей: все стояли неподвижно и настороженно прислушивались. Вон какой-то человек приставил гвоздь, пытаясь вбить его в косяк своей лавки, и вдруг остановился. В одной руке он держал гвоздь, а другой приготовился ударить молотком, но, забывшись, тревожно повернул голову и весь превратился в слух. Даже дети, почувствовав опасность, прекратили свои игры. Я заметил мальчугана, который катил перед собой обруч и собирался было уже повернуть с ним за угол, как вдруг остановился и начал прислушиваться, а обруч катился дальше сам по себе. А вон там в открытом окне, как в рамке, стоит молодая девушка и поливает из лейки горшки с красными цветами. Но вода перестала литься: девушка тоже прислушивается. Везде виднелись выразительно застывшие неподвижные фигуры, движение замерло, кругом воцарилась жуткая тишина. Жанна д'Арк взмахнула мечом, и по ее сигналу тишина взорвалась грохотом начавшегося сражения. Пушки одна за другой изрыгали пламя и дым, сотрясая землю оглушительными раскатами грома. Из башен и бойниц крепости на нас обрушился шквал ответного огня, сопровождаемый грозной музыкой грохочущих орудий. В одну минуту стены и башни исчезли, а на их месте выросли громадные облака и застывшие пирамиды белоснежного дыма. В испуге девушка выронила из рук лейку, всплеснула руками - и в тот же миг ее упругое прелестное тело было разорвано пушечным ядром. Артиллерийская дуэль не прекращалась. Каждая сторона била изо всех сил с яростным ожесточением. Несчастный маленький городок подвергался неимоверному разрушению. Пушечные ядра сыпались на ветхие постройки, и они разваливались, как карточные домики. Ежеминутно можно было видеть огромные глыбы, пролетавшие дугой над облаками дыма; они падали вниз и пробивали крыши. Затем вступал в свои права огонь, языки пламени и столбы дыма высоко вздымались в небо. В скором времени яростной артиллерийская дуэль отразились и на погоде: небо затянуло тучами, поднялся сильный ветер, и дым, скрывавший от нас английские бастионы, развеялся. И мы увидели чудную картину: на фоне хмурого свинцового небо отчетливо вырисовывались зубчатые серые стены и башни, трепещущие на ветру полотнища ярких флагов, багровые языки пламени и столбы белого дыма, рядами вздымающиеся ввысь. Потом засвистели ядра, взрыли землю, все окуталось черной пылью и смотреть мне стало неинтересно. У англичан было орудие, которое с каждым выстрелом все точнее накрывало наши позиции. Указав на это орудие, Жанна предупредила герцога: - Любезный герцог, отойдите в сторону, а не то эта махина убьет вас. Герцог Алансонский послушался, но его место поспешил занять господин де Люд, и в одно мгновение ему оторвало голову ядром. Наблюдая за всем, Жанна выбирала удобный момент для начала штурма. Наконец, примерно в девять часов, она подала команду: - Теперь - на приступ! - и горнисты протрубили атаку. Мгновенно несколько наших подразделений бросились туда, где массированным артиллерийским обстрелом была разрушена верхняя часть крепостной стены на большом протяжении. Солдаты спустились в ров и начали приставлять осадные лестницы. Скоро и мы присоединились к ним. Заместитель главнокомандующего считал атаку преждевременной, но Жанна сказала: - Милейший герцог, неужели вы робеете? Разве вы не помните, что я поручилась доставить вас домой целым и невредимым? Во рвах закипела работа. Враг, столпившись на стенах, обрушивал на нас град камней. Среди англичан был один верзила, причинявший нам больше вреда, чем десяток его собратьев вместе взятых. Появляясь в самых опасных местах, он швырял вниз огромные глыбы, которые давили солдат и ломали лестницы, - после чего, довольный собой, разражался дьявольским хохотом, Но герцог скоро свел с ним счеты; разыскав знаменитого канонира Жана из Лотарингии, он сказал ему: - А ну-ка, наведи свое орудие, свали мне этого дьявола. Жан первым же выстрелом поразил англичанина прямо в грудь, и он кувырком полетел вниз за стену. Противник так отчаянно и упорно сопротивлялся, что наши солдаты начали проявлять признаки неуверенности и беспокойства. Видя это, Жанна повторила свой боевой воодушевляющий клич и с помощью Карлика спустилась в ров. Паладин со знаменем в руках самоотверженно следовал за ней. Она начала уже подыматься по приставной лестнице, как вдруг огромный камень с грохотом ударился об ее шлем и сбил ее с ног; оглушенная, она упала. Но Жанна быстро пришла в себя. Карлик тут же помог ей встать на ноги, и она вновь принялась взбираться по лестнице, воодушевляя солдат: - На приступ, друзья! На приступ! Мы их одолеем! Решающий час настал! С диким ревом и криками "ура!" мы бросились на укрепления и, как муравьи, поползли по стенам. Враг дрогнул и побежал, преследуемый отовсюду. Жаржо стал нашим! Граф Суффольк был заперт и окружен; герцог Алансонский и бастард Орлеанский предложили ему сдаться. Но он был гордым дворянином, отпрыском гордого знатного рода. Отказавшись отдать шпагу людям ниже его по чину, граф Суффольк заявил: - Умру, но в плен не сдамся. Я могу вручить свою шпагу только Орлеанской Деве. Так он и сделал, и Жанна обошлась с ним милостиво и любезно. Оба его брата отступили к мосту, сражаясь за каждую пядь земли, а мы теснили отчаявшихся, обезумевших врагов, уничтожая их пачками. Резня продолжалась и на мосту. Александр де ла Поль то ли сам прыгнул в воду, то ли был сброшен с моста и утонул. Более тысячи ста англичан нашли свою смерть в реке; Джон де ла Поль отказался от дальнейшего сопротивления. Щепетильный и гордый, как и его брат граф Суффольк, он не намерен был сдаваться первому встречному. К нему приблизился французский офицер Гийом Рено. Сэр Джон спросил у него: - Вы - дворянин? - Да. - И рыцарь? - Нет. И тут же на мосту, в центре кровавой сечи, сэр Джон, с присушим ему английским хладнокровием, произвел над ним обряд посвящения в рыцари. А затем, учтиво поклонившись, взял меч за острие и протянул его офицеру рукояткой вперед. Это означало, что он сдается. Да, что ни говори, гордецы эти господа де ла Поли! То был великий день, незабываемый день, и одна из самых блестящих побед! Мы захватили множество пленных, но Жанна запретила чинить над ними расправу. Взяв их с собой, мы на следующий день вернулись в Орлеан, сопровождаемые, как всегда, бурей восторженных приветствий. Народ воздал должное своему вождю. Везде, на всех улицах и площадях, из толпы выделялись энтузиасты - новые рекруты; они протискивались вперед, чтобы прикоснуться к мечу Жанны и обрести для себя хотя бы частицу той таинственной силы, которая делала его непобедимым. Глава XXVIII Армия нуждалась в отдыхе, и для этого было выделено два дня. Утром, четырнадцатого, я писал под диктовку Жанны в маленькой комнатке, которой она иногда пользовалась для своих частных занятий, когда хотела избавиться от слишком назойливых официальных посетителей. В комнату вошла Катерина Буше. Усевшись, она сказала: - Жанна, дорогая, я не помешала? Мне хотелось бы поговорить с тобой. - О нет, нисколько. Наоборот, я даже рада. О чем же ты хочешь говорить? - Вот о чем. Вчера я всю ночь не могла заснуть. Ты слишком рискуешь собой, дорогая! Паладин рассказал мне, как ты спасла жизнь герцогу, заставив его уйти из-под обстрела. - Ну, и что же? Разве я неправильно поступила? - Ты поступила правильно. Но ведь ты и сама была там. Это ужасно! Кому нужна такая бессмысленная отвага! - Почему же бессмысленная? Мне ничто не угрожало. - Как ты можешь так говорить, когда на тебя со всех сторон сыпались эти смертоносные штуки? Весело рассмеявшись, Жанна попыталась перевести разговор на другую тему, но Катерина не отступала. - Ты подвергалась смертельной опасности. Разве можно стоять на виду? А потом ты повела войска в атаку. Жанна, не искушай провидение. Дай мне слово, что больше не будешь ходить в атаку, а если это уж так необходимо, пусть идут другие. Я трепещу от страха. Обещай мне, что ты будешь беречь себя. Обещаешь? Ее просьба осталась без ответа. Огорченная Катерина некоторое время сидела молча, а потом спросила: - Жанна, дорогая, скажи, ты всегда будешь солдатом? Боже, как надоели эти войны! Воюем, воюем... Когда же конец? Сверкнув глазами, Жанна промолвила: - Самое трудное в этой кампании будет завершено в ближайшие четыре дня, потом все пойдет легче, без особого кровопролития. Да, через четыре дня Франция одержит такую же победу, как и под Орлеаном. Это будет второй важный шаг на пути к свободе. Катерина вздрогнула, и я тоже. Как зачарованная, она уставилась на Жанну, повторяя про себя: "Четыре дня, четыре дня". Наконец, тихо, с благоговением спросила: - Жанна, скажи мне, откуда ты это знаешь? Я чувствую - ты действительно знаешь. - Да, - ответила Жанна задумчиво. - Да, я знаю. Я нанесу два удара. А на исходе четвертого дня еще один удар. - Она замолкла. Удивленные, мы сидели окаменей. С минуту Жанна смотрела на пол и беззвучно шевелила губами, потом чуть внятно произнесла: - И от этого удара английская власть во Франции так пошатнется, что им не восстановить ее и через тысячу лет. Мурашки пробежали у меня по спине. Мне стало жутко. Я видел: она опять была в экстазе, как некогда на лугу в Домреми, когда предсказывала деревенским ребятам их судьбы в войне, а затем забыла о своем предсказании. Я видел: она была вне себя. Но Катерина, ничего не подозревая, радостно воскликнула: - О, я верю, верю! Как я счастлива! Ты вернешься к нам и проживешь с нами всю жизнь. Ты будешь в почете. Мы будем тебя так любить, так любить!.. Лицо Жанны передернулось судорогой, и отрешенно, скорбным голосом она промолвила: - Не пройдет и двух лет, как я умру мучительной смертью. Я вскочил с места и предостерегающе поднял руку. Только поэтому Катерина и не вскрикнула, хотя я хорошо видел, что она готова была закричать от ужаса. Я шепотом попросил ее выйти из комнаты и никому не говорить о случившемся. Я сказал, что Жанна заснула и бредит во сне. Катерина шепотом ответила: - О, как я рада, что это только бред! Ее слова прозвучали как пророчество. И она вышла. Как пророчество! Да, это было пророчеством - я-то знал. Я сел и горестно заплакал, предчувствуя, что нам суждено ее потерять. Очнувшись, Жанна вздрогнула, осмотрелась и, увидев меня в слезах, вскочила со стула и бросилась ко мне, полная жалости и сострадания. Положив руку мне на голову, она проговорила: - Бедный мой мальчик! Что с тобой? Ну, подними голову и скажи мне. Я вынужден был ей солгать. Хотя это и претило мне, но иного выхода у меня не было. Я схватил со стола какое-то старое письмо, написанное бог знает кем и бог знает о чем, и сказал, что оно только что получено от отца Фронта, который сообщает, что наше Волшебное дерево срубил какой-то негодяй и что... Я не закончил. Она выхватила у меня письмо и принялась тщательно его рассматривать, вертя перед глазами и так и этак. Крупные слезы катились по ее щекам, и, громко всхлипывая, она проговорила: - Какая жестокость, какая жестокость! Почему люди так бессердечны? Нет больше нашего милого Волшебного Бурлемонского бука! Как мы, дети, любили его! Покажи мне то место, где это написано. И я, продолжая лгать, показал ей наугад мнимые роковые слова на мнимой роковой странице. А она, глядя на них сквозь слезы, говорила, что это противные, гадкие слова, написанные противными, гадкими буквами. В это время чей-то громкий голос в коридоре возвестил: - Гонец от его величества к ее превосходительству главнокомандующему французской армией с донесением! Глава XXIX Я знал, что ей было видение Волшебного дерева. Но когда? Сказать точно не могу. Несомненно, до того, как она просила короля воспользоваться ее услугами, утверждая, что ей осталось жить немного - всего лишь один год. В то время я не догадывался об этом, но сейчас твердо убежден, что именно тогда и явилось ей Волшебное дерево. He подлежит сомнению, оно сообщило ей приятную новость, иначе она не была бы такой жизнерадостной и веселой, как в эти последние дни. Предвестие о скорой кончине нисколько не испугало ее. Смерть для нее была сокращением срока изгнания, разрешением уйти на покой. Да, ей было видение Дерева. Никто не принял близко к сердцу ее пророческих слов, сказанных королю, и для этого, несомненно, была причина: никто не хотел принимать их всерьез. Все старались выбросить их из головы, забыть о них, не желая рисковать своим спокойствием и благополучием. И все забыли. Все, за исключением меня. Один я должен носить в себе ни с кем не разделенную, страшную тайну. Какая горечь, какая тяжесть на душе! Сердце разрывается при мысли об этом. Ей суждено умереть - и так скоро! Я не мог этого даже представить! Ведь она, как весенний цветок, украшала наш бренный мир, и каждый прожитый день умножал ее права на безмятежную, почетную старость. В то время старость казалась мне чем-то значительным, - не знаю, почему я так думал. Должно быть, все молодые люди так думают и, будучи неопытными и полными предрассудков, верят этому. Итак, она видела Дерево. В ту тягостную, бессонную ночь мне вспоминались старинные стихи: А в горький час тоски по ней Яви их взору сень ветвей, - Земли родной виденье! А на рассвете заиграли трубы, ударили барабаны, вспугнули утреннюю тишину, и мечты мои рассеялись. Все вскочили на коней и собрались в поход. Нам еще предстояли кровавые дела. Мы подошли к Менгу без задержки и с ходу штурмом захватили мост. Оставив небольшие силы для охраны моста, на следующее утро наша армия двинулась на Божанси, где укрепился свирепый лев Тальбот, гроза французов. Увидев нас, англичане отступили и заперлись в замке, а наше войско расположилось в покинутом ими городе. В то время самого Тальбота там не было: он отправился встречать запоздавшего Фастольфа и его пятитысячное подкрепление. Жанна расставила орудия и обстреливала замок до наступления ночи. Неожиданно поступило сообщение, что к нам на помощь движутся войска Ришмона, коннетабля Франции. Он долгое время находился в немилости у короля из-за грязных интриг и козней де ла Тремуйля и его сторонников. Жанна очень нуждалась в помощи, особенно теперь, когда Фастольф был уже недалеко. Ришмон хотел присоединиться к нам еще тогда, когда мы впервые выступили на Орлеан, но глупец король, послушный раб своих бездарных советников, запретил Ришмону приближаться к нему и отверг всякое примирение с ним. Я говорю об этих подробностях, ибо они важны тем, что раскрывают в Жанне новые необычные качества: не только исключительную находчивость, но и государственную мудрость. Удивительно, непостижимо, откуда такое обилие талантов у необразованной деревенской девушки семнадцати лет? Но тем не менее, она обладала ими. Жанна стояла за то, чтобы радушно принять Ришмона, ее поддерживали Ла Гир, юные братья Лавали и многие военачальники. Лишь генерал-заместитель герцог Алансонский упорно противился, заявляя, что у него есть строжайший приказ короля не признавать Ришмона и, если с его мнением не посчитаются, он туг же уедет из армии. Это было бы тягчайшим ударом. Но Жанна решила сама убедить герцога в том, что спасение Франции выше частных интересов и даже приказов венценосного осла. Ей удалось достигнуть цели. Она уговорила герцога не подчиниться королю в интересах народа, примириться с графом Ришмоном и протянуть ему руку. Вот это и есть государственная мудрость самого высокого класса. Что бы вы ни называли великим, обратитесь к примеру Жанны д'Арк, и вы найдете это великое в ней. Ранним утром семнадцатого июня разведка донесла, что Тальбот и Фастольф со своим пополнением приближаются к нам. Барабаны забили тревогу, и мы сразу же отправились навстречу англичанам, оставив Ришмона с отрядом охранять замок Божанси и держать в осаде его гарнизон. Вскоре противник был уже у нас на виду. Еще до встречи с нами Фастольф пытался убедить Тальбота отступить, не ввязываться на этот раз в бой, в разместить новых рекрутов по английским крепостям вдоль Луары, чтобы помешать нам захватить важные пункты, а затем вооружиться терпением и ждать дополнительных подкреплений из Парижа. Он предлагал ежедневно и систематически изнурять армию Жанны мелкими, стычками. И, наконец, выбрав удобное время, напасть врасплох на ее ослабевшие войска и сокрушить их. Старый Фастольф был умным и опытным полководцем. Но разъяренный Тальбот и слышать не хотел об отсрочке. Его бесило, что Дева смогла нанести ему поражение под Орлеаном. "Клянусь богом и святым Георгием, я рассчитаюсь с ней, если даже мне придется сражаться один на один!" - таковы были его слова. Фастольф вынужден был уступить, хотя и предупредил, что они рискуют потерять теперь все, что завоевано англичанами ценой многолетней борьбы и трудов. Противник занял выгодную, сильно укрепленную позицию и ждал боя, расположив впереди себя лучников, огражденных от нас частоколом. Приближалась ночь. От англичан примчался герольд с дерзким вызовом немедленно начать бой. Но Жанна невозмутимо, вежливо и с достоинством заявила гонцу: - Скачи обратно и передай, что сегодня слишком поздно начинать бой; а вот завтра, если будет на то воля божья, мы померимся силами. Наступила ночь, темная и дождливая. Моросил тот мелкий, теплый дождик, который, беззвучно падая на землю, навевает безмятежное спокойствие и дремоту. Около десяти часов в штабную палатку явились герцог Алансонский, Дюнуа, Ла Гир, Потон де Сентрайль и еще два-три военачальника. Они собрались, чтобы обсудить обстановку совместно с Жанной. Некоторые сожалели, что Жанна отклонила бой, другие, наоборот, соглашались с нею. Потон спросил ее, почему она отклонила предложение англичан. Жанна ответила: - Есть несколько причин. Так или иначе, англичане в наших руках и никуда от нас не денутся. Зачем же рисковать? Был уже вечер, а более слабой стороне нужно время, и ей лучше сражаться днем. Как вы знаете, силы наши ослаблены: отряд в девятьсот наших воинов под командой маршала де Рэ удерживает мост в Менге да еще полторы тысячи во главе с коннетаблем Франции прикрывают второй мост и охраняют замок в Божанси. - Печально, конечно, что наши силы так разбросаны, ваше превосходительство, - сказал Дюнуа, - но другого выхода нет. Да ведь и завтра положение не улучшится. Жанна прохаживалась по палатке. Она дружелюбно рассмеялась, услышав мрачные рассуждения старого тигра войны, положила свою маленькую ручку ему на голову и, дотронувшись до одного из перьев на шлеме, спросила: - А ну-ка, скажите мне, мудрый человек, до какого пера я дотрагиваюсь? - Не знаю, ваше превосходительство. - Эх, Дюнуа, Дюнуа, такой пустяк, и вы не знаете, а беретесь судить о великих делах, хотите угадать заранее, что таится во чреве еще не родившегося дня! Вы говорите, что наши резервы не будут с нами! А мне думается, они будут. Все оживились. Каждому хотелось узнать, откуда ей это известно. Но тут вмешался Ла Гир: - Все будет так, как она сказала. И никаких сомнений. Потон де Сентрайль задал вопрос: - Ваше превосходительство, вы изволили заявить, что имелись и другие причины не принимать бой? - Да, И главная из них та, что мы слабы. День был на исходе, и сражение могло бы не закончиться. А уж если начинать, то надо заканчивать победой, и только победой. - Дай-то бог! А какие еще причины? - Есть и еще одна. - Она заколебалась в нерешительности, но потом проговорила: -Не настал еще час, предусмотренный свыше. Завтра настанет час. Военачальники собирались было задать еще ряд вопросов, но Жанна, подняв руку, остановила их. Она сказала: - Это будет самая великая и блестящая победа, какую бог когда-либо даровал Франции. Не спрашивайте, откуда я это знаю, а верьте, что все свершится именно так. Присутствующие радостно заулыбались, выражая полное доверие. Начался негромкий разговор, но скоро он был прерван появлением гонца с передовых постов. Гонец сообщил, что около часа тому назад в английском лагере наблюдались шум и движение, необычные в столь позднее время. Немедленно были посланы лазутчики, которые под покровом ночи и дождя должны были проникнуть в расположение противника и разузнать, в чем дело. Они только что вернулись и доложили, что большие соединения англичан были выведены тайно из лагеря и двинулись по направлению к Менгу. Лица военачальников вытянулись. Они недоумевали. - Это отступление, - сказала Жанна. - Да, похоже, - согласился герцог Алансонский. - Конечно, отступление, - заметили Дюнуа и Ла Гир. - Вот чего уж никак нельзя было ожидать! - воскликнул Луи де Бурбон. - Теперь, судя по их действиям, цель их ясна. - Да, - ответила Жанна, - Тальбот одумался, его пыл охладел. Он намерен теперь захватить Менгский мост и улизнуть на тот берег. Решив ускользнуть от нас, он понимает, что тем самым оставляет гарнизон в Божанси на произвол судьбы, но ведь у него нет другого выхода, чтобы избежать сражения с нами. Он это тоже понимает. Только ему не овладеть мостом, мы уж как-нибудь этого не допустим. - Мы должны преследовать его и помешать, - сказал герцог Алансонский. - А как быть с Божанси? - Оставьте Божанси мне, любезный герцог. Я разделаюсь с ним за два часа и без всякого кровопролития. - Совершенно верно, ваше превосходительство. Одного этого известия, которое мы только что услышали, будет достаточно, чтобы их гарнизон не замедлил сдаться. - Конечно. А на рассвете я уже буду с вами в Менге, подстегивая коннетабля и его полуторатыеячный отряд. Весть о падении Божанси произведет на Тальбота удручающее впечатление. - Клянусь святой мессой, так и будет! - воскликнул Ла Гир. - Соединившись с менгским гарнизоном, он двинется на Париж. А наши отряды у моста и у Божанси примкнут к нам, и мы станем сильнее на две тысячи четыреста опытных солдат для завтрашнего жаркого дела, как вы нам и предсказали час тому назад. Право, этот англичанин работает на нас, избавляя нас от лишнего кровопролития и лишних хлопот. Приказ, ваше превосходительство, отдайте приказ! - Это проще всего. Пусть солдаты поспят еще часа три. Б час ночи вы поведете авангард вместе с Потоном де Сентрайлем; в два часа второй отряд под командованием герцога Алансонского последует за вами. Сохраняйте полное спокойствие в тылу врага и постарайтесь избежать столкновения. Я поеду с охраной в Божанси и попытаюсь уладить все поскорее, чтобы до рассвета присоединиться к вам вместе с коннетаблем Франции и его войском. Она сдержала свое слово. Охрана вскочила на коней, и мы под дождем отправились в путь, прихватив с собой пленного английского офицера в качестве свидетеля и связного для передачи сообщения от Жанны. Вскоре мы прибыли на место и предложили замку сдаться. Ричард Гетен, адъютант Тальбота, убедившись, что ему и его людям неоткуда ждать помощи, счел дальнейшее сопротивление бесполезным. Он не надеялся на какие-то особые милости, но она и здесь проявила свое великодушие: гарнизону в пятьсот солдат разрешалось взять коней, оружие и разного имущества на сумму в пятьсот серебряных марок. Они могли идти на все четыре стороны при условии, что в течение десяти дней никто из них не подымет оружия против Франции. Еще до рассвета мы соединились с нашей армией, включая все войско коннетабля, кроме той небольшой части, которая осталась в замке Божанси. Впереди слышалась глухая артиллерийская пальба, и мы знали, что это Тальбот атакует мост. Но не успело взойти солнце, как стрельба прекратилась и больше не возобновлялась. Гетен послал через наши линии гонца с пропуском от Жанны, уведомляя Тальбота о своей сдаче. Гонец, конечно, опередил нас. Теперь Тальбот благоразумно повернул обратно и начал отступать к Парижу. На рассвете он скрылся из виду с лордом Скейлсом и менгским гарнизоном. Какой обильный урожай мы собрали за эти три дня! Сколько крепостей пало перед нами, тех самых крепостей, которые с наглым высокомерием бросали вызов Франции до тех пор, пока мы не пришли и не взяли их. Глава XXX Я уже сказал, что неприятеля и след простыл, когда наступило, наконец, то памятное утро, восемнадцатого июня. Но это меня не смущало. Я знал, мы настигнем противника и нанесем тот обещанный удар, от которого, как предсказывала Жанна, английская власть во Франции не оправится и через тысячу лет. Враг пробирался по обширной равнине Бос, лишенной проезжих дорог, покрытой кустарником и редкими рощицами - в такой местности армия легко могла укрыться. Заметив следы на мягкой, сырой земле, мы двинулись в том же направлении. Судя по всему, противник отступал в полном порядке, без паники и суматохи. Опасаясь засад, мы продвигались с большими предосторожностями: в такой местности можно было наткнуться на любую неожиданность. Поэтому Жанна выставила вперед несколько отрядов кавалерии под командованием Ла Гира, Потона и других военачальников, чтобы разведать дорогу. Некоторые офицеры начали проявлять беспокойство: эта игра в прятки надоела им и они стали сомневаться в благополучном исходе операции. Разгадав их мысли, Жанна горячо возразила: - Помилуй бог, что с вами? Мы должны уничтожить этих англичан, и мы их уничтожим! Никуда им от нас не уйти. Даже если они спрячутся в облаках, мы и там найдем их. Мало-помалу мы приближались к Патэ, находясь от него примерно на расстоянии Одного лье. В это время наша разведка, прочесывая кустарник, вспугнула оленя, который, сделав несколько прыжков, мгновенно пропал из виду. Не прошло и минуты, как со стороны Патэ послышались громкие крики. Это были голоса английских солдат. Неся гарнизонную службу в крепостях они так долго питались всякой тухлятиной, что теперь, завидев чудесное, свежее мясо, скачущее прямо им в руки, не могли удержаться от восторга. Бедное животное! Какую плохую услугу оказало оно нации, солдаты которой так любили лакомиться оленьим мясом! Теперь французы знали точно местонахождение англичан, англичане же и не подозревали, что французы рядом. Ла Гир прекратил поиски и немедленно известил о случившемся. Жанна просияла от радости. Герцог Алансонский обратился к ней со следующими словами: - Очень хорошо! Мы обнаружили их. Прикажете начинать бой? - У вас хорошие шпоры, герцог? - А что? Разве нам придется удирать? - Nenni en nom de Dieu! [Что вы, бог с вами! (франц.)] Эти англичане в наших руках. Их судьба решена. Они побегут. Но чтобы нагнать их, вам придется крепко пришпоривать коня. Сомкнуть ряды! Вперед! Англичанам удалось обнаружить нас до того, как мы присоединились к Ла Гиру. Армия Тальбота двигалась тремя колоннами: сначала авангард, затем артиллерия и, наконец, на значительном расстоянии главные ударные силы под командованием сэра Джона Фастольфа. Тальбот вышел из зарослей и двигался теперь по открытой местности. Он тут же расставил артиллерию и разместил авангард и пятьсот отборных лучников вдоль изгородей, мимо которых должны были проходить французы, и надеялся удержать эту позицию до прибытия главных сил. Войска Фастольфа галопом мчались на помощь. Использовав удачный момент, Жанна приказала Ла Гиру наступать, и он мгновенно бросился со своими храбрецами в атаку и, как всегда, ураганом помчался на врага. Герцог и Дюнуа хотели было последовать за ним, но Жанна остановила их: - Погодите! Еще не время. И они ждали, ерзая в седлах от нетерпения. Но Жанна была невозмутима; она внимательно следила за происходящим, взвешивала, прикидывала, рассчитывала до мелочей по минутам, секундам, долям секунды, и вся ее благородная душа отражалась в глазах, в гордо поднятой голове, в величественной посадке, - она была хозяином положения и владела собой великолепно. А там, удаляясь все дальше и дальше, с развевающимися на шлемах перьями, то исчезая из виду, то вновь появляясь, неслась стремительно грохочущим потоком бешеная конница Ла Гира во главе с огромной фигурой своего вождя, который возвышался над всеми, взметнув длинный меч, как древко знамени. - Сам сатана со своим отродьем летит на крыльях мести! - заметил кто-то в глубоком восхищении. И вот они все ближе и ближе к сомкнутым отрядам Фастольфа, спешившим на выручку. Противники столкнулись, и ряды их смешались. Герцог и Дюнуа приподнялись в стременах, чтобы лучше видеть. Дрожа от нетерпения, они повернулись к Жанне. - Пора! Но она остановила их взмахом руки, все еще всматриваясь, взвешивая, рассчитывая, и повторила свои слова: - Еще не время, погодите! Преследуемые отряды Фастольфа яростно рвались на соединение с авангардом. Но тому вдруг показалось, что они в панике спасаются от Жанны, и в тот же миг авангард, обезумев от ужаса, дрогнул и пустился в беспорядочное бегство, не обращая внимания на дикие крики и проклятия Тальбота. Это был самый удобный момент. Жанна пришпорила коня и, взмахнув мечом, подала знак к атаке. "За мной!" - крикнула она и, прижав голову к шее коня, помчалась вперед, как ветер. Мы врезались в толпы убегающих и целых три часа безжалостно рубили, кололи, крошили. Наконец, трубы заиграли отбой. Сражение при Патэ было выиграно. Жанна д'Арк соскочила с коня и, остановившись, в глубокой задумчивости смотрела на страшное поле битвы. - Хвала богу! - проговорила она. - Его могучая десница повергла врага. - А потом, немного помолчав, подняла голову и, устремив взгляд вдаль, будто размышляя вслух, добавила: - И через тысячу лет английская власть во Франции не сможет оправиться от этого удара! Она еще постояла немного, погруженная в свои мысли, потом, повернувшись к столпившимся вокруг нее военачальникам, воскликнула: - О друзья мои, сознаете ли вы, знаете ли вы? Франция на пороге своего освобождения! Ее лицо выражало торжество, глаза сияли. - Она была бы в неволе, если бы не Жанна д'Арк, - сказал Ла Гир и, проезжая мимо, низко ей поклонился. Все остальные последовали его примеру. А он, отъезжая от толпы, негромко произнес: - И будь я проклят, если когда-нибудь откажусь от этих слов! Затем, бурно выражая свой восторг, мимо нее проходило, батальон за батальоном, наше победоносное войско. Солдаты изо всех сил кричали: "Да здравствует навеки Орлеанская Дева! Слава, слава, слава!" Счастливая Жанна улыбалась и салютовала им мечом. На обагренных кровью полях Патэ я видел Орлеанскую Деву не в последний раз. К концу дня мне еще раз довелось увидеть ее там, где недавнее сражение разметало и свалило в груды убитых и раненых. Наши солдаты смертельно ранили одного пленного, слишком бедного, чтобы дать за себя выкуп. Заметив издалека это ужасное дело, Жанна примчалась к месту происшествия и сразу же послала за священником. И вот голова умирающего врага уже лежит на ее коленях, и она, как родная сестра, облегчает его предсмертные муки словами любви и утешения, и горькие слезы текут по ее щекам [Лорд Рональд Гауэр ("Жанна д'Арк", стр. 82) пишет: "Мишле нашел подтверждение этому факту в показаниях пажа Жанны д'Арк Луи де Конта, который, вероятно, присутствовал при этом". И это соответствует истине. Изложенный факт является частью показаний автора "Личных воспоминаний о Жанне д'Арк", данных им на Процессе реабилитации в 1456 г. (Примечание М.Твена.)]. Глава XXXI Жанна оказалась права: Франция действительно находилась на пороге своего освобождения. Война, прозванная Столетней, в последнее время велась весьма вяло. Впервые за девяносто один год борьбы англичане начали проявлять слабость. Следует ли судить о сражениях по количеству убитых, по размерам разрушений? Не лучше ли судить по результатам, к которым они приводят? Справедливо замечено, что сражение считается по-настоящему великим или малым именно в зависимости от результатов. В этом вопросе мнения единодушны. Судя по результатам, битва при Патэ имеет такое же огромное значение, как и те битвы, которые принято считать наиболее важными, начиная с древнейших времен, когда люди для разрешения своих споров впервые прибегли к силе оружия. Пожалуй, битва при Патэ не имеет себе равных даже среди этих выдающихся битв. Ее необходимо выделить особо, как яркую вершину среди исторических бурь и конфликтов. Когда она началась, Франция лежала поверженной, еле живой; с точки зрения политических врачей ее состояние было абсолютно безнадежным. Но когда три часа спустя битва закончилась, кризис миновал и Франция была уже на пути к выздоровлению; для полного восстановления сил ей ничего не требовалось, кроме времени и обычного ухода. Самый плохой врач мог бы заметить это, и не нашлось бы ни одного, кто бы осмелился утверждать обратное. Многие нации, находившиеся при смерти, исцелялись, проходя через огонь многочисленных и длительных сражений, через постоянно встающие на их пути губительные препятствия. И только одна нация сумела оправиться от тяжелой болезни за один день, за одно сражение. Эта нация - французы, это сражение - битва при Патэ. Помните об этом, дети Франции, и гордитесь, ибо вы - французы! Битва при Патэ - самое великое событие, которое когда-либо фиксировалось в анналах истории вашей страны. Памятник о нем вздымается под самые облика. И когда вы вырастете, то непременно постарайтесь побывать на поле Патэ, остановитесь там и снимите шапку... Перед чем? Перед величественным монументом, который уходит вершиной в облака. Все народы во все времена воздвигали на местах сражений монументы, чтобы свято хранить в своих сердцах память о бессмертных подвигах и о тех, кто совершил их. Разве Франция забудет когда-нибудь Патэ и Жанну д'Арк? Никогда! Разве Франция не воздвигнет им достойного монумента, подобного тем, которые воздвигаются другими народами? Вероятно, воздвигнет, если для этого найдется достаточно места под небосводом. Теперь предлагаю вернуться назад и рассмотреть некоторые странные и удивительные явления. Столетняя война началась в 1337 году. Шли годы, шли долгие годы, а война все свирепствовала и бушевала. Наконец под Креси Англия сокрушила Францию страшным ударом. Но Франция все же поднялась и продолжала бороться многие годы, пока не была повержена вновь мощным ударом при Пуатье. Но и на этот раз она кое-как собралась с силами, пытаясь сопротивляться. А война все бушевала и бушевала. Тянулась десятками лет. За это время люди рождались, вырастали, женились и умирали. А война все бушевала и бушевала. Их дети в свою очередь вырастали, женились и умирали. А война все бушевала и бушевала. Третье поколение, вырастая, опять увидело Францию разгромленной, на этот раз при Азенкуре. А война все бушевала и бушевала. Вот уже и их правнуки успели вырасти, пожениться, а война продолжалась по-прежнему. Франция была разбита, унижена, лежала в руинах и пепелищах. Часть страны принадлежала Англии, и никто не решался оспаривать права англичан на нее. Другая же часть еще никому не принадлежала, но и над ней через три месяца взвился бы английский флаг, так как французский король готовился бросить свой шаткий трон и бежать за море. И вот из далекой глуши явилась неграмотная деревенская девушка, сумевшая мужественно предстать пред жутким ликом войны, броситься в пламя, свирепствовавшее на протяжении трех поколений. И началась еще невиданная в истории по краткости и силе натиска военная кампания, изумившая весь мир. Она окончилась через семь недель. Через семь недель эта девушка обезвредила и повергла в прах старуху-войну, которой шел уже девяносто первый год. От удара, нанесенного ею под Орлеаном, у врага подкосились ноги, а удар при Патэ переломил ему хребет. Подумайте об этом! Да, подумать можно, а вот как понять? Никто никогда не объяснит этого изумительного чуда. Семь недель борьбы, и так мало человеческих жертв, так мало кровопролития! Пожалуй, единственное исключение - битва при Патэ, где собралось шесть тысяч англичан. Две тысячи из них остались лежать на поле брани. Полагают, что только в трех сражениях-при Креси, Пуатье и Азенкуре - французы потеряли сто тысяч. А сколько же погибло в прочих битвах этой длительной войны? Число убитых не поддается никакому счету, представляя из себя бесконечный траурный список. Десятки тысяч человек пали а боях; количество же мирных жителей, стариков, женщин и детей, погибших от голода и лишений, исчисляется миллионами. Эта война - ненасытный великан-людоед, людоед, который свободно бродил по земле на протяжении почти целого века, перемалывая свои жертвы чудовищными челюстями, с которых ручьями стекала кровь. И вот семнадцатилетняя девушка сразила его своей маленькой рукой. Теперь он, поверженный, лежит там, на полях Патэ, и никогда не подымется больше, пока существует наш древний мир. Глава XXXII Говорили в народе, будто весть о победе при Патэ разнеслась по всей Франции за сутки. Не знаю, так ли это, но несомненно одно: каждый, узнав об этом, с криками радости и громко прославляя бога, спешил поделиться новостью с соседом. Тот немедленно бежал в следующий дом, и весть о победе, нигде не задерживаясь, летела по стране. И если человек узнавал об этом ночью, то он, несмотря на поздний час, вскакивал с постели и спешил поделиться с другими этой великой радостью. Радость народа напоминала собой яркий свет, разливающийся по земле в тот миг, когда затмение отступает и сходит с солнечного лика. И в самом деле, разве все эти мучительные годы Франция не лежала во мраке затмения? Да, она была погружена в глубокий мрак, который теперь отступал и рассеивался перед ослепительным блеском благой вести. Эта весть настигла врага, пытавшегося укрыться в Иовилле, но город восстал против английских хозяев и запер ворота перед их собратьями-бургундцами. Тогда неприятель бросился и Мон-Пипо, и Сен-Симон и другие английские крепости. И сразу же гарнизоны поджигали их, убегая в поля и леса. Наши отряды заняли Менг и разграбили его. Когда мы вошли в Орлеан, обезумевший от радости город бушевал в сто раз больше, чем когда-либо прежде, а это говорит о многом. Наступила ночь, и улицы были так ярко иллюминированы, что нам казалось, будто мы плывем в море огня. Шум был потрясающий: приветственные крики восторженных толп, громоподобная стрельба из пушек, оглушительный звон колоколов, Такого не было еще никогда. Когда мы проехали через городские ворота, приветственные крики и возгласы слились в непрекращающийся рев: - Слава Жанне д'Арк! Дорогу Спасительнице Франции! - И потом: - Креси отомщен! Пуатье отомщен! Азенкур отомщен! Да здравствует Патэ! Творилось нечто невообразимое! В центре колонны шли военнопленные. Когда их увидел народ и узнал своего лютого старого врага Тальбота, который годами заставлял французов плясать танец смерти под свою суровую военную музыку, можете себе представить, как взревела толпа, - мое перо бессильно описать это. Торжествуя и злорадствуя, народ готов был броситься, вытащить его из рядов и повесить. Поэтому Жанна сочла необходимым вести его рядом с собой, взяв под свою защиту. Жанна д'Арк и Тальбот вместе - какой поразительный контраст! Глава XXXIII Да, Орлеан ликовал, Орлеан блаженствовал. Жанна пригласила короля в город, приготовив ему великолепную встречу, но король не изволил явиться. В то время он был жалким рабом, а ла Тремуйль его господином. Господин взял раба к себе в замок Сюлли-сюр-Луар и держал его там. В Божанси Жанна обязалась примирить коннетабля Ришмона с королем. Она поехала вместе с Ришмоном в Сюлли-сюр-Луар и все благополучно уладила. Известны пять великих деяний Жанны д'Арк: 1. Снятие осады Орлеана. 2. Победа при Патэ. 3. Примирение в Сюлли-сюр-Луар. 4. Коронация короля. 5. Бескровный поход. Поговорим сначала о бескровном походе и коронации. Этот продолжительный и победоносный поход Жанна совершила по территории врага от Жьена до Реймса, а оттуда до ворот Парижа, захватывая находившиеся в руках англичан крепости и города, преграждавшие ей путь. Англичане сдавались без сопротивления, услышав лишь ее имя, и не было пролито ни капли крови. Пожалуй, эта кампания является самой необычной в истории и самой славной из всех военных подвигов Жанны. Примирение было также одним из замечательных ее успехов. Никто другой не смог бы решить эту задачу, да в сущности никто из высокопоставленных лиц и не пытался ее решать. По уму, по знанию военного искусства и по умению вести государственные дела коннетабль Ришмон был самым способным человеком во Франции. Он был до конца предан Франции, и его честность находилась вне подозрений. Все это возвышало его над пошлостью и ничтожеством королевского двора. Возвращая Ришмона Франции, Жанна обеспечила успешное завершение начатого ею великого дела. Впервые она увидела Ришмона, когда он явился к ней со своим отрядом. Разве не примечателен тот факт, что с первого взгляда она угадала в нем того человека, который сможет довести до конца и навечно упрочить ее великие завоевания? Как могла она, юная девушка, знать об этом? Но она знала. У нее было "ясновидящее око", как выразился когда-то один из наших рыцарей. Да, она обладала этим великим даром, замечательнейшим и редчайшим из даров природы. Непреодолимых трудностей впереди уже не было, но достижение цели было не по плечу королевским идиотам, - оно требовало умелого руководства, терпения и выдержки. На протяжении целой четверти века еще необходимо было наносить удары врагу, пусть небольшие, пусть изредка, но это было необходимо. Только умный и ловкий человек мог справиться с этой задачей - постепенно изгнать англичан с захваченной территории, не причинив излишнего беспокойства и ущерба другим областям страны. Так и случилось. Под влиянием Ришмона король стал человеком, настоящим мужчиной, королем в полном смысле этого слова, смелым, способным и решительным воином. В течение шести лет после битвы при Патэ он лично водил войска на штурм, дрался в крепостных рвах, стоя по пояс в воде, под ураганным огнем взбирался по осадным лестницам, проявляя такое бесстрашие, что сама Жанна д'Арк осталась бы им довольна. Через некоторое время он вместе с Ришмоном полностью освободили страну от врага, изгнав англичан даже из тех провинций, в которых они господствовали на протяжении трех столетий. В этих провинциях нужно было проводить мудрую и гибкую политику, так как англичане не чинили там жестокостей и справедливо относились к населению, которым управляли, а в таких случаях народ не всегда жаждет перемен. Какое же из пяти основных деяний Жанны д'Арк можно назвать самым главным? Мне думается, каждое из них по-своему велико. Вместе взятые, они, так. сказать, дополняют друг друга, взятые же в отдельности, они одинаково важны. Понятно ли вам это? Каждое из них было как бы ступенькой одной лестницы. Выбросить одно из них - и все рушится. Свершить любое из них не вовремя и не в положенном месте-значит тоже потерпеть фиаско. Возьмем коронацию. Где вы найдете в нашей истории лучший образец дипломатического хода? Предугадывал ли король важность этого хода? Нет. А его министры? Нет. А хитрый Бедфорд, представитель английской короны? Нет. Ведь для короля и для Бедфорда все это имело огромное значение. Король мог добиться успеха лишь смелым ударом, а Бедфорд без всяких усилий. Но ни тот, ни другой не протягивали руки, чтобы повернуть события в свою сторону. Из всех мудрых государственных деятелей Франции только один человек знал и понимал всю важность этого мероприятия - семнадцатилетняя неграмотная девушка Жанна д'Арк. Она поняла это и с самого начала говорила о коронации как о существенной части своей исторической миссии. Как же объяснить это? Весьма просто. Она была крестьянкой, и в этом вся суть. Жанна вышла из народа и знала народ. Другие же, вращаясь в высших сферах, ничего не знали о нем. Мы мало придаем значения этой загадочной, бесформенной, косной массе, этой могучей, основополагающей силе, именуемой "народом". Сколько презрительного смысла вкладывается в это понятие! Странно, очень странно! Ведь в конце концов мы знаем, что трон устойчив лишь тогда, когда его поддерживает парод, но стоит эту опору убрать - и трон рухнет, и ничто в мире не спасет его. Вдумайтесь в этот факт и оцените его значение. Чему верит приходский священник, тому верит и его паства. Прихожане любят и почитают его, он их лучший друг, утешитель в горе, первый защитник и помощник в черные дни. Они раскрывают ему свои сердца и поступают так, как он скажет, слепо и беспрекословно повинуясь во всем, чего бы это ни стоило. Сложите все эти факты воедино - и вы придете к выводу, что приходский священник правит народом. А если приходский священник лишает короля своей поддержки и отрицает его власть? От короля остается только тень, и ему надо отречься от престола. Вам понятна моя мысль? Тогда продолжим. Священника возводит в его сан всемогущая десница божья через своего представителя на земле, и никакая сила не может отнять у него этот сан. Он дается ему раз и навсегда. Никто не в состоянии что-либо изменить, никто не может сместить священника, никто, ни один человек, даже папа. Это даровано богом, и он навеки - лицо священное и неприкосновенное. Самый невежественный прихожанин знает об этом. Для священника и его паствы всякий помазанник божий обладает властью несомненной и бесспорной, поэтому для священника и его паствы некоронованный король - лишь подобие короля, временный правитель, все равно что непосвященный священник, не наделенный божественной властью, и на его место всегда может быть назначен другой. Одним словом, король без короны является сомнительным королем. Но если бог возведет короля в сан, а его слуга епископ совершит над ним помазание, все сомнения устраняются; священник и паства немедленно становятся его верными подданными, и, пока он жив, они не будут признавать иного короля. Для Жанны д'Арк, крестьянской девушки, Карл VII не являлся королем до тех пор, пока он не был коронован; для нее он был Только дофином, то есть наследником престола. И если когда-нибудь я говорил, что она называла его королем, что была ошибка; Жанна называла его дофином и только дофином до тех пор, пока не свершилось коронование. Все это показывает вам, как в зеркале, - а Жанна д'Арк являлась зеркалом, ясно отражавшим интересы низов Франции, - что для всей этой многоликой основополагающей силы, именуемой "народом", король до коронации был только дофином, и лишь после коронации стал королем. Теперь вы представляете, каким важным ходом был акт коронации на политической шахматной доске. Впоследствии Бедфорд понял это и попытался исправить ошибку, короновав своего короля {Прим. стр.251}. Но что пользы в этом? Никакой. Великие подвиги Жанны можно сравнить с ходами в шахматной игре. Каждый ход был точно рассчитан, каждый был действенным и значительным, составляя последовательную цепь. Рассматриваемый в отдельности, каждый из них казался наиболее своевременным и блестящим. Но лишь окончательный результат свидетельствует о их полном единстве и равенстве. Вот каким образом разыгрывалась партия: 1. Первый ход: Орлеан и Патэ - шах. 2. Второй ход: примирение в Сюлли-сюр-Луар, и, не объявляя шаха, игрок выбирает необходимую позицию, чтобы добиться успеха в дальнейшем. 3. Третий ход: коронация - шах. 4. Далее, бескровный поход - шах. 5. Последний ход (завершенный уже после ее смерти) делает помирившийся с французским королем коннетабль Ришмон - мат. Глава XXXIV Луарская кампания открыла дорогу на Реймс. Теперь не было никакой существенной причины, которая бы мешала коронации. Коронация явилась бы завершением миссии, возложенной на Жанну небом, дала бы ей возможность покончить навсегда с войной, вернуться домой к своей матери, к стадам овец и никогда больше не разлучаться с родным очагом и счастливой мирной жизнью. Такова была ее мечта; она не могла найти себе покоя, ей не терпелось увидеть осуществление своей мечты, Жанна была так увлечена этим, что я начал сомневаться в ее предсказаниях о преждевременной смерти и гнал от себя прочь всякие мрачные мысли. Король боялся двинуться на Реймс, ибо вдоль дороги повсюду торчали английские крепости. Но Жанна не придавала этому большого значения. При сложившихся обстоятельствах англичане были бессильны. И она оказалась права. Поход на Реймс напоминал увеселительную прогулку. Жанна не взяла с собой даже артиллерии, она была уверена, что пушки ей не понадобятся. Мы выступили из Жьена с двенадцатитысячной армией. Это было двадцать девятого июня. Дева ехала по правую сторону короля, герцог Алансонский по левую. За герцогом следовали еще три принца королевской крови, затем Дюнуа, маршал де Буссак и адмирал Франции, потом Ла Гир, Сентрайль, ла Тремуйль и, наконец, длинная процессия рыцарей и дворян. Три дня мы отдыхали под Оксерром. Город снабжал армию продовольствием, и к королю явилась депутация с просьбой войти в город, но мы так и не побывали в нем. Перед королем распахнул ворота и Сен-Флорентен. Четвертого июля мы достигли Сен-Фаля. Впереди лежал Труа, представлявший для нас, парней, жгучий интерес; мы еще помнили, как семь лет тому назад к нам на луга в Домреми пришел с черным флагом Подсолнух и п