от тух опманыфает. Такофо туха софсем не сущестфует.
    (Аудитория непрерывно аплодирует и хохочет.)
    *Женщина-медиум*. Сядьте на свое место, сэр, и я сейчас дам
объяснение.
    И она дала объяснение. В ходе этого объяснения она нанесла юному
Оллендорфу удар такой сокрушительной силы, что я нисколько не удивился
бы, если бы немец вылетел вон из помещения, проломив стенку на своем
пути. Она сказала, что он явился сюда, замыслив в сердце обман, подвох и
мошенничество, и что ему навстречу из царства теней вышел дух его же
морального уровня. Женщина-медиум была исполнена неподдельного
негодования. Она дала понять, что преисподняя кишит низменными
личностями вроде юного Оллендорфа и они ждут не дождутся малейшей
возможности, чтобы по призыву подобных Оллендорфов выскочить под чужим
именем, а потом писать и выстукивать всевозможную ересь и чепуху. (Взрыв
хохота и аплодисменты.)
    Отважный Оллендорф не сложил оружия и готов был открыть ответный
огонь, но аудитория разразилась криками:
    - Садись на место! - Нет, продолжай! - Пошел вон! - Говори, мы тебя
слушаем! - Стащите его с трибуны! - Держись! - Сматывай удочки! - Не
робей, держись!
    Женщина-медиум поднялась и заявила, что, если Оллендорф не сядет на
место, она покинет зал. Она ни за что не допустит, чтобы ее оскорбляли
мошенническими проделками или насмехались над ее религиозными
убеждениями. Аудитория утихла, и укрощенный Оллендорф сошел с трибуны.
    Второй немец, в свою очередь, вызвал духа, задал ему несколько
вопросов по-немецки и сказал, что все ответы правильны. Женщина-медиум
сообщила, что не понимает ни слова по-немецки.
    В это время какой-то господин подозвал меня к эстраде и спросил, не
принадлежу ли я к спиритам? Я сказал, что не принадлежу. Тогда он
спросил меня, не являюсь ли я противником спиритизма? Я ответил, что,
вероятно, не более, чем другие люди, не верящие в духов, и пояснил, что
не могу уверовать в то, чего не понимаю, а то, что я здесь вижу, понять
невозможно. Тогда он сказал, что, пожалуй, причина сегодняшней робости
духов не во мне; тем не менее для него очевидно, что происходит сильное
истечение антагонистических флюидов, - он-то сразу это заметил, его не
проведешь, - сильнейшее истечение негативных флюидов как раз с той
стороны зала, где я сижу. Я намекнул, что виною, наверно, мой спутник, и
добавил, что считаю отъявленным подлецом всякого, кто повинен в
истечении этих гнусных негативных флюидов. Мои объяснения, по-видимому,
удовлетворили фанатика, и он оставил меня в покое.
    У меня был когда-то близкий друг, который, по моим сведениям,
отправился в царство духов или к черту в пасть, - словом, в одно из этих
мест, и мне захотелось что-нибудь узнать о нем. Но обратиться с грешными
земными словами к тени умершего было так жутко, что я долго не мог
заставить себя подняться и заявить о своем желании. Наконец я встал,
трепеща от волнения, и произнес еде слышным, прерывающимся голосом.
    - Здесь ли дух Джона Смита?
    (Я не подумал о том, что со Смитами шутки плохи. Стоит позвать
одного, и целый легион их бросится из глубин ада, чтобы с вами
поздороваться.)
    - Трам-трам-тарарам!
    Так я и знал! Все племя почивших без покаяния Смитов от
Сан-Франциско и до самой преисподней атаковало маленький столик
одновременно. Я был озадачен, точнее сказать - ошарашен. Зал, однако,
потребовал, чтобы я задавал вопросы, и я спросил:
    - От чего вы умерли?
    Смиты перечислили все болезни и все несчастные случаи, какие могут
стать причиной смерти.
    - Где вы умерли?
    Они умерли во всех географических пунктах, какие я мог назвать.
    - Счастливы ли вы?
    Покойные Смиты ответствовали решительно и единодушно:
    - Нет!
    - Тепло ли там у вас?
    Один из грамотеев Смитов завладел рукой медиума и написал: "Нет
слов, чтобы выразить, как у нас тепло!"
    - Остались ли еще какие-нибудь Смиты в том месте, откуда вы явились?
    - Чертова уйма!
    Мне почудилось, что тень отвечавшего Смита хихикнула, отпустив эту
незатейливую остроту насчет черта и почивших Смитов.
    - Сколько Смитов здесь присутствует?
    - Восемнадцать миллионов. Очередь тянется отсюда до западной границы
Китая.
    - Сколько же всего Смитов среди жителей преисподней?
    - Подавляющее большинство. Владыка ада решил теперь удобства ради
именовать каждого новоприбывшего Смитом. Кто не Смит, должен заявить об
этом. Но такие случаи не часты.
    - Как называют погибшие души свое мрачное обиталище?
    - Смитсоновский институт!
    Наконец я набрел на нужного мне Смита - того самого, которого я
искал, моего доброго незабвенного друга, - и узнал от него, что он погиб
насильственной смертью. Оказывается, жена заговорила его до смерти. Я
так и думал. Бедный Смит!
    Потом появился еще один Смит. Один из присутствующих сказал, что это
его Смит, и стал задавать вопросы. Выяснилось, что и этот Смит погиб
насильственной смертью. На земле он исповедовал весьма путаные
религиозные взгляды, был помесью универсалиста {14_14_1} и унитарианца
{14_14_2}, но на том свете разобрался в этих вопросах и теперь счастлив.
Мы стали расспрашивать его, и добродушный старый пастор охотно вступил с
нами в беседу. Для духа он был просто весельчаком. Сказал, что тело его
дематериализовалось, и пуля теперь может пройти через него, не оставив
дырки. Дождь тоже мочит его насквозь, но не причиняет ни малейших
неприятностей. (Если так, значит, он не чувствует, когда идет дождь, и
не может судить об этом.) Он сказал, что то, что мы называем раем и
адом, не более чем состояние духа: в раю умершие в хорошем и мирном
настроении, а в аду мучаются раскаянием и угрызениями совести. Сказал,
что он лично всем доволен, чувствует себя прекрасно. Отказался ответить
- был ли он на земле праведником или грешником. (Старый, непромокаемый,
дематериализованный проныра! Понял, что я спросил это неспроста, что
хочу выяснить, есть ли у меня шансы устроиться не хуже, чем он.) Сказал,
что не сидит без дела, учит других и учится сам. Сказал, что у них
имеются сферы - степени совершенствования; что он оказывает отличные
успехи и уже переведен во вторую сферу. ("Полегче, старина, полегче, у
тебя в запасе целая вечность", - сказал я про себя. Он ничего мне не
возразил.) Он не сумел ответить, сколько всего насчитывается сфер. (Я
лично думаю, что их миллионы. Если человек скачет с одной на другую с
такой резвостью, как этот старый универсалист, то, не достигнув еще даже
возраста Сезостриса {14_14_3} и прочих мумий, он уже пройдет их
множество, а в преддверии вечности потеряет им счет. По-моему, старый
пастор набирает скорость, не соответствующую ни обстановке, в которой
находится, ни запасу времени, которым он располагает.) Сказал, что духи
не чувствуют ни жары, ни холода. (Это опровергает мои правоверные
представления об аде - о раскаленных сковородках и кипящей смоле.)
Сказал, что духи общаются между собой мысленно, языка не имеют; сказал,
что деление на мужчин и женщин остается, и тому подобное.
    Старый пастор писал нам и беседовал с нами битый час, в по его
быстрым толковым ответам было видно, что он не тратит время попусту на
том свете. Видно было, что он повсюду сует нос и старается выяснить все,
что ему кажется непонятным, а если ему это не удается, то не
успокаивается, - он сам нам об этом рассказал, - а ищет какую-нибудь
знакомую душу, которая может поделиться с ним своим опытом. Не
удивительно, что он в курсе всех дел. Я хотел бы отметить его
исключительную любезность и обязательность и пожелать ему, чтобы он
преуспевал так же и впредь, пока не усядется на макушке самой высшей
сферы и не достигнет таким образом конечного совершенства.

Перевод Т. Рузской

        РАССКАЗ КАПИТАНА

    В свое время в ходу было немало россказней, героем которых был
старый капитан Джонс с Тихого океана, по прозвищу "Ураган", - мир праху
его! Двое или трое из нас, здесь присутствующих, с ним встречались; я
знал его особенно хорошо, потому что сделал с ним четыре рейса. Это был
человек весьма замечательный. Он и родился-то на корабле; свое скудное
образование он собрал по крохам у товарищей по плаванию, - начав морскую
службу на баке, он в конце концов достиг должности капитана. Старый
Джонс проплавал больше пятидесяти лет из своих шестидесяти пяти; он
избороздил все океаны, видел все страны, и кожу его прокалило солнце
всех широт. Если человек полвека пробыл в море, он, естественно, ничего
не знает о людях, ничего не знает о белом свете, кроме того, что видел
своими глазами; ничего не знает о развитии человеческой мысли, о
развитии мировой науки, кроме азбучных истин, да и те, пройдя сквозь
призму невежественного ума, затуманились и исказились. Такой человек -
просто седое и бородатое дитя. Вот и он, старый Джонс Ураган, был такой
- невинный, милый старый младенец. Когда его дух пребывал в покое, он
был мягок и кроток, как девушка, когда же в нем кипела ярость, он
обращался в ураган, - но даже и это прозвище давало лишь весьма слабое
представление о его нраве. Отчаянный храбрец и недюжинный силач, он был
страшен в бою. Весь, с головы до пят, он был разукрашен рисунками и
надписями, весь в красной и синей татуировке. Я ходил с ним в тот рейс,
когда он покрыл татуировкой последнее свободное место - вокруг левой
лодыжки. Три дня он ковылял по судну с голой распухшей лодыжкой, и
сквозь расплывшееся облачко китайской туши проглядывала надпись, красная
и растравленная: "Добродетель вознагр-ся" (больше не хватило места).
    Старый Джонс был человеком глубоко верующим, а сквернословил, как
торговка рыбой. Он не считал это за грех: ведь приказ, не подкрепленный
бранным словом, был бы просто не понят матросами. Он был проницательным
исследователем и толкователем библии, - то есть он сам так полагал. Он
верил всему, что написано в библии, но обосновывал эту веру каждый раз
по-своему, собственными методами. Капитан принадлежал к "передовой"
школе мыслителей и объяснял все чудеса законами природы, подобно тем,
кто шесть дней сотворения мира превращает в шесть геологических эпох и
так далее. Сам того не сознавая, он представлял собой довольно злую
карикатуру на современных ученых теологов. Надо ли говорить, что такой
человек, как мой капитан, до страсти любит поспорить и поделиться
плодами своих изысканий.
    В одном из рейсов у капитана на борту оказался священник; но ему
было невдомек, что это священник, - список пассажиров об этом факте не
осведомлял. Он очень привязался к преподобному мистеру Питерсу и подолгу
с ним беседовал: рассказывал ему анекдоты, смешные случаи, забористые
историйки из своей жизни и свою досужую болтовню пересыпал красочным
богохульством - это действовало на ум, утомленный унылой серостью
бесцветной речи, как освежающий душ. Однажды капитан спросил:
    - Питерс, вы когда-нибудь читали библию?
    - Мм... читал.
    - Верно, не так уж часто, судя по тому, как вы отвечаете.
Возьмитесь-ка за нее с усердием и верой, тогда сами убедитесь, что дело
того стоит. Только не опускайте рук, а держитесь до конца. Сперва вы
ничего не поймете, но мало-помалу все станет на свое место, и тогда уж
вас от нее не оторвешь!
    - Да, мне приходилось это слышать.
    - И так оно и есть. С ней ни одна книга тягаться не может. Она их
всех перекроет, Питерс. Есть в ней трудные места, ничего не попишешь, но
вы вчитайтесь да пораскиньте мозгами, - а уж когда вы раскусите эти
орешки, все станет ясно как божий день.
    - И чудеса тоже, капитан?
    - Да, сэр. И чудеса. Любое чудо. Ну взять хотя бы эту историю с
пророками Ваала; думается мне, вы перед ней спасовали, верно?
    - Как сказать, не знаю, но...
    - Признайтесь по совести, спасовали. Да оно и понятно. Опыта у вас
не хватает, где вам распутать такой клубок! Разве вам это по силам!
Хотите, я вам растолкую это дело и покажу, где собака зарыта?
    - Конечно, капитан, если это вас не затруднит.
    И капитан приступил к рассказу:
    - С удовольствием вам все объясню. Сначала, понимаете ли, я все
читал и читал, думал и прикидывал - какие они были, эти люди, в старые
библейские времена, а уж когда я разобрался, все стало ясно и просто. И
вот послушайте, как я по косточкам разложил всю эту историю с Исааком
{33} и пророками Ваала, В древние времена среди знаменитых людей
попадались большие ловкачи. Исаак как раз и был таким докой. У него было
недостатков сколько угодно, и не мое дело его выгораживать. Он здорово
разыграл пророков Ваала, и, пожалуй, по-своему он был прав, если учесть
превосходящие силы противника. Я за него не заступаюсь, я одно говорю -
никакого чуда не было, и вот это я вам сейчас и докажу, так что вы сами
убедитесь.
    В то время пророкам приходилось все туже и туже - то есть пророкам
Исааковой веры. В общине было четыреста пятьдесят пророков Ваала и
всего-навсего один пресвитерианец; конечно, если только Исаак и в самом
деле был пресвитерианцем, - по-моему, так был, но в библии про это не
сказано. Само собой, пророки Ваала захватили всю клиентуру. Ну, Исааку,
надо думать, пришлось круто, но он был настоящий мужчина, и наверняка он
ходил по стране и пророчествовал, а сам притворялся, будто дела его
хороши; но ничего ему не помогало - где было ему одному со всеми
совладать! Скоро ему стало совсем невтерпеж - хоть вешайся; стал он
ломать себе голову и так и эдак раскидывать умом. И до чего же он
додумался? Он стал намекать, что его противники - и такие, мол, и сякие:
ничего определенного не говорил, а как-никак репутацию им подпортил, и
все исподтишка. Пошли слухи, и наконец стало это известно самому царю.
Вот царь спрашивает Исаака, к чему он вел такие разговоры. И говорит
Исаак: "Да нет, я просто так, а вот интересно - могут они вымолить огонь
небесный на жертвенник? Может, это и не так уж трудно, ваше величество,
а все-таки пусть-ка попробуют. Вот о чем речь". Тут царь очень
растревожился, пошел к пророкам Ваала, а они отвечают не задумываясь:
был бы только жертвенник, а им-то, мол, это пустяк. И даже намекают, что
не мешало бы ему жертвенник застраховать.
    Вот на следующее утро сошлись все дети Израиля, и их родители, и
прочий народ. По одну сторону толкутся пророки Ваала, так что яблоку
упасть негде, а по другую расхаживает взад и вперед Исаак,
один-одинешенек, готовится дать бой. Ну, засекли время, Исаак
притворился спокойным - ему, мол, все равно - и говорит команде своих
противников, что первые подачи за ними. Те взялись дружно за дело, все
четыреста пятьдесят стали молиться вокруг жертвенника, - стараются изо
всех сил, а сами, конечно, надеются на своего бога. Молятся они час,
молятся другой, третий, до самого полудня. А толку нет. Не знают они, с
какого конца взяться. Понятно, стыдно им стало перед народом, и не зря.
Как, по-вашему, повел бы тут себя человек порядочный? Молчал бы, верно?
Ясное дело. А что Сделал Исаак? Он стал смущать пророков Ваала,
издеваться над ними на все лады и говорит: "Кричите громче, ваш бог,
верно, спит или, может, вышел прогуляться. Громче надо кричать!" - или
еще какие-то такие слова, не припомню в точности. Заметьте, я не
выгораживаю Исаака, у него были свои недостатки.
    Так вот, и после обеда пророки Ваала опять молились по-всякому, как
только умели, но с неба ни искры не упало. Наконец, уже перед закатом,
они вовсе выбились из сил, запросили пощады и ушли с поля.
    Ну, а что делает Исаак? Он подходит к жертвеннику и говорит кому-то
из своих друзей: "Лейте четыре бочки воды на жертвенник!" Все очень
удивились - ведь те-то молились над жертвенником сухим да еще выбеленным
известкой. Воду вылили. И говорит он: "Опрокидывайте еще четыре бочки!"
Потом говорит: "Давайте еще четыре!" Двенадцать бочек воды, понимаете, -
ровным счетом двенадцать. Тут вода заливает жертвенник, льется через
край во все стороны и заполняет ров, куда вошли бы две сорокаведерные
бочки, - "саты", говорится в библии; я так думаю, что "сата" - это
примерно сорокаведерная бочка. Тут, конечно, люди стали одеваться и
расходиться, - видно, решили, что он сошел с ума. Не знали они Исаака.
Исаак становится на колени и начинает молиться: и плетет он, и плетет -
и про язычников в дальних странах, и про родственные церкви, и про
государство и страну вообще, и про тех, кто заворачивает делами в
правительстве, - ну, словом, выкладывает обычную программу, пока все не
утомились и не раздумались каждый о своем; и вот тогда-то, когда никто
уже не обращал на него внимания, он" вдруг вытаскивает спичку, чиркает
ею о подметку, и - пффф! - все вспыхивает ярким пламенем, настоящий
пожар! Двенадцать бочек воды, говорите? _Керосина_, сэр, КЕРОСИНА! Вот
что это было!
    - Керосина, капитан?
    - Да, сэр: в стране керосину было хоть залейся! Исаак про это знал.
Читайте библию! Пусть вас трудные места не смущают. Не такие уж они
трудные, когда как следует пошевелишь мозгами и разберешься, что к чему.
Все, что написано в библии, - чистая правда. Надо только с молитвой за
нее браться да соображать, как они там работали.

Перевод В. Лимановской


        ПУТЕШЕСТВИЕ КАПИТАНА СТОРМФИЛДА В РАЙ {15_15}

    _(Отрывки)_

    Питерс, посмотри мне в глаза и не пугайся. На небесах я выяснил, что
каждый казарк - это сто шестьдесят девять таких миров, как наш. Вот
какой груз они вывалили за борт. При падении он смел начисто кучу звезд,
точно это были свечки и кто-то их задул. Что касается гонок, то на этом
все кончилось. Освободившись от балласта, комета пронеслась мимо меня
так, словно я стоял на якоре. С кормы капитан показал мне нос и
прокричал;
    - Счастливо оставаться! Теперь, может быть, вы пожелаете передать
привет вашим близким в Вечных Тропиках?
    Потом он натянул на плечо болтавшийся конец подтяжек и пошел прочь,
а через каких-нибудь три четверти часа комета уже опять лишь мелькала
вдали слабым огоньком. Да, Питерс, я совершил ошибку - дернуло же меня
такое сказать! Я, наверно, никогда не перестану жалеть об этом. Я
выиграл бы гонки у небесного нахала, если бы только придержал язык.

    Но я несколько отвлекся; возвращаюсь к своему рассказу. Теперь ты
можешь себе представить мою скорость. И вот после тридцати лет такого
путешествия я, повторяю, забеспокоился. Не скажу, что я не получал
удовольствия, - нет, я повидал много нового, интересного; а все-таки
одному как-то, понимаешь, скучно. И хотелось уж где-нибудь
ошвартоваться. Ведь не затем же я пустился в путь, чтобы вечно
странствовать! Вначале я был даже рад, что дело затягивается, - я ведь
полагал, что меня ждет довольно жаркое местечко, но в конце концов мне
стало казаться, что лучше пойти ко всем... словом, куда угодно, чем
томиться неизвестностью.
    И вот, как-то ночью... там постоянно была ночь, разве что когда я
летел мимо какой-нибудь звезды, которая ослепительно сияла на всю
вселенную, - уж тут-то, конечно, бывало светло, но через минуту или две
я поневоле оставлял ее позади и снова погружался во мрак на целую
неделю. Звезды находятся вовсе не так близко друг от друга, как нам это
кажется... О чем бишь я?.. Ах да... лечу я однажды ночью и вдруг вижу
впереди на горизонте длиннейшую цепь мигающих огней. Чем ближе, тем они
все росли и ширились и вскоре стали похожи на гигантские печи.
    - Прибыл наконец, ей-богу! - говорю я себе. - И, как следовало
ожидать, отнюдь не в рай!
    И лишился чувств. Не знаю, сколько времени длился мой обморок, -
наверно, долго, потому что, когда я очнулся, тьма рассеялась, светило
солнышко и воздух был теплый и ароматный до невозможности. А местность
передо мной расстилалась прямо-таки удивительной красоты. То, что я
принял за печи, оказалось воротами из сверкающих драгоценных камней
высотой во много миль; они были вделаны в стену из чистого золота,
которой не было ни конца ни края, ни в правую, ни в левую сторону. К
одним из ворот я и понесся как угорелый. Тут только я заметил, что в
небе черно от миллионов людей, стремившихся туда же. С каким гулом они
мчались по воздуху! И вся небесная твердь кишела людьми, точно
муравьями; я думаю, их там было несколько миллиардов.
    Я опустился, и толпа повлекла меня к воротам. Когда подошла моя
очередь, главный клерк обратился ко мне весьма деловым тоном:
    - Ну, быстро! Вы откуда?
    - Из Сан-Франциско.
    - Сан-Фран..? Как, как?
    - Сан-Франциско.
    Он с недоуменным видом почесал в затылке, потом говорит:
    - Это что, планета?
    Надо же такое придумать, Питерс, ей-богу!
    - Планета? - говорю я. - Нет, это город. Более того, это величайший,
прекраснейший...
    - Хватит! - прерывает он. - Здесь не место для разговоров. Городами
мы не занимаемся. Откуда вы вообще?
    - Ах, прошу прощения, - говорю я. - Запишите: из Калифорнии.
    Опять я, Питерс, поставил этого клерка в тупик. На его лице
мелькнуло удивление, а потом он резко, с раздражением сказал:
    - Я таких планет не знаю. Это что, созвездие?
    - О господи! - говорю я. - Какое же это созвездие? Это штат!
    - Штатами мы не занимаемся. Скажете ли вы, наконец, откуда вы
вообще, вообще, в целом? Все еще не понимаете?
    - Ага, теперь сообразил, чего вы хотите. Я из Америки, из
Соединенных Штатов Америки.
    Верь не верь, Питерс, но и это не помогло. Разрази меня гром, если я
вру! Его физиономия ни капельки не изменилась, все равно как мишень
после стрелковых соревнований милиции. Он повернулся к своему помощнику
и спрашивает:
    - Америка? Это где? Это что такое?
    И тот ему поспешно отвечает:
    - Такого светила нет.
    - Светила? - говорю я. - Да о чем вы, молодой человек, толкуете?
Америка - не светило. Это страна, это континент. Ее открыл Колумб. О
нем-то вы слышали, надо полагать? Америка, сэр, Америка...
    - Молчать! - прикрикнул главный. - Последний раз спрашиваю: откуда
вы прибыли?
    - Право, не знаю, как еще вам объяснить, - говорю я. - Остается
свалить все в одну кучу и сказать, что я из мира.
    - Ага, - обрадовался он, - вот это ближе к делу. Из какого же именно
мира?
    Вот теперь, Питерс, уже не я его, а он меня поставил в тупик. Я
смотрю на него, раскрыв рот. И он смотрит на меня, хмурится; потом как
вспылит:
    - Ну, из какого?
    А я говорю:
    - Как из какого? Из того, единственного, разумеется.
    - Единственного?! Да их миллиарды!.. Следующий!
    Это означало, что мне нужно посторониться. Я так и сделал, и
какой-то голубой человек с семью головами и одной ногой прыгнул на мое
место, А я пошел прогуляться. И только тогда я сообразил, что все
мириады существ, толпящихся у ворот, имеют точно такой же вид, как тот
голубой человек. Я принялся искать в толпе какое-нибудь знакомое лицо,
но ни единого знакомого не нашлось. Я обмозговал свое положение и в
конце концов бочком пролез обратно, как говорится, тише воды, ниже
травы.
    - Ну? - спрашивает меня главный клерк.
    - Видите ли, сэр, - говорю я довольно робко, - я никак не соображу,
из какого именно я мира. Может быть, вы сами догадаетесь, если я скажу,
что это тот мир, который был спасен Христом.
    При этом имени он почтительно наклонил голову и кротко сказал:
    - Миров, которые спас Христос, столько же, сколько ворот на небесах,
- счесть их никому не под силу. В какой астрономической системе
находится ваш мир? Это, пожалуй, нам поможет.
    - В той, где Солнце, Луна и Марс... - Он только отрицательно мотал
головой: никогда, мол, не слыхал таких названий. - ...и Нептун, и Уран,
и Юпитер...
    - Стойте! Минуточку! Юпитер... Юпитер... Кажется, у нас был оттуда
человек, лет восемьсот - девятьсот тому назад; но люди из той системы
очень редко проходят через наши ворота.
    Вдруг он влился в меня глазами так, что я додумал: "Вот сейчас
пробуравит насквозь", а затем спрашивает, отчеканивая каждое слово:
    - Вы явились сюда прямым путем из вашей системы?
    - Да, - ответил я, но все же малость покраснел.
    Он очень строго посмотрел на меня.
    - Неправда, и здесь не место лгать. Вы отклонились от курса. Как это
произошло?
    Я опять покраснел и говорю:
    - Извините, беру свои слова назад и каюсь. Один раз я вздумал
потягаться с кометой, но совсем, совсем чуть-чуть...
    - Так, так, - говорит он далеко не сладким голосом.
    - И отклонился-то я всего на один румб, - продолжаю я рассказывать,
- и вернулся на свой курс в ту же минуту, как окончились гонки.
    - Не важно, именно это отклонение и послужило всему причиной. Оно и
привело вас к воротам за миллиарды миль от тех, через которые вам
надлежало пройти. Если бы вы попали в свои ворота, там про ваш мир все
было бы известно и не произошло бы никакой проволочки. Но мы постараемся
вас обслужить.
    Он повернулся к помощнику и спрашивает:
    - В какой системе Юпитер?
    - Не помню, сэр, - отвечает тот, - но, кажется, где-то в каком-то
пустынном уголке вселенной имеется такая планета, входящая в одну из
малых новых систем. Сейчас посмотрю.
    У них там висела карта величиной со штат Род-Айленд, он подкатил к
ней воздушный шар и полетел вверх. Скоро он скрылся из виду, а через
некоторое время вернулся вниз, закусил на скорую руку и снова улетел.
Короче говоря, он это повторял два дня, после чего спустился к нам и
сказал, что как будто нашел на карте нужную солнечную систему, впрочем
не ручается - возможно, это след от мухи. Взяв микроскоп, он опять
поднялся вверх. Опасения его, к счастью, не оправдались: он
действительно разыскал солнечную систему. Он заставил меня описать
подробно нашу планету и указать ее расстояние от Солнца, а потом говорит
своему начальнику:
    - Теперь я знаю, сэр, о какой планете этот человек толкует. Она
имеется на карте и называется Бородавка.
    "Не поздоровилось бы тебе, - подумал я, - если бы ты явился на эту
планету и назвал ее Бородавкой!"
    Ну, тут они меня впустили и сказали, что отныне и навеки я могу
считать себя спасенным и не буду больше знать никаких тревог.
    Потом они отвернулись от меня и погрузились в свою работу, дескать,
со мной все покончено и мое дело в порядке.
    Меня это удивило, но я не осмелился заговорить первым И напомнить о
себе. Просто, понимаешь, я не мог это сделать: люди заняты по горло, а
тут еще заставлять их со мной возиться! Два раза я решал махнуть на все
рукой и уйти, но, подумав, как нелепо буду выглядеть в своем
обмундировании среди прощенных душ, я пятился назад, на старое место.
Разные служащие начали поглядывать на меня, удивляясь, почему я не
ухожу. Дольше терпеть это было невозможно. И вот я наконец расхрабрился
и сделал знак рукой главному клерку. Он говорит:
    - Как, вы еще здесь? Чего вам не хватает?
    Я приложил ладони трубкой к его уху и зашептал, чтобы никто не
слышал:
    - Простите, пожалуйста, не сердитесь, что я словно вмешиваюсь в ваши
дела, но не забыли ли вы чего-то?
    Он помолчал с минуту и говорит:
    - Забыл? Нет, по-моему, ничего.
    - А вы подумайте, - говорю я.
    Он подумал.
    - Нет, кажется, ничего. А в чем дело?
    - Посмотрите на меня, - говорю я, - хорошенько посмотрите!
    Он посмотрел и спрашивает:
    - Ну, что?
    - Как что? И вы ничего не замечаете? Если бы я в таком виде появился
среди избранных, разве я не обратил бы на себя всеобщее внимание? Разве
не показался бы всем странным?
    - Я, право, не понимаю, в чем дело, - говорит он. - Чего вам еще
надо?
    - Как чего? У меня, мой друг, нет ни арфы, ни венца, ни нимба, ни
псалтыря, ни пальмовой ветви - словом, ни одного из тех предметов,
которые необходимы здесь каждому.
    Знаешь, Питерс, как он растерялся? Ты такой растерянной физиономии
сроду не видывал. После некоторого молчания он говорит:
    - Да вы, оказывается, диковинный субъект, с какой стороны ни взять.
Первый раз в жизни слышу о таких вещах!
    Я глядел на него, не веря своим ушам.
    - Простите, - говорю, - не в обиду вам будь сказано, но как человек,
видимо проживший в царствии небесном весьма солидный срок, вы здорово
плохо знаете его обычаи.
    - Его обычаи! - говорит он. - Любезный друг, небеса велики. В
больших империях встречается множество различных обычаев. И в мелких
тоже, как вы, несомненно, убедились на карликовом примере Бородавки.
Неужели вы воображаете, что я в состоянии изучить все обычаи
бесчисленных царствий небесных? У меня при одной этой мысли голова
кругом идет! Я знаком с обычаями тех мест, где живут народы, которым
предстоит пройти через мои ворота, и, поверьте, с меня хватит, если я
сумел уместить в своей голове то, что день и ночь штудирую вот уже
тридцать семь миллионов лет. Но воображать, что можно изучить обычаи
всего бескрайнего небесного пространства, - нет, это надо быть просто
сумасшедшим! Я готов поверить, что странное одеяние, о котором вы
толкуете, считается модным в той части рая, где вам полагается
пребывать, но в наших местах его отсутствие никого не удивит.
    "Ну, раз так, то уж ладно!" - подумал я, попрощался с ним и зашагал
прочь. Целый день я шел по огромной канцелярии, надеясь, что вот-вот
дойду до конца ее и попаду в рай, но я ошибался: это помещение было
построено по небесным масштабам - естественно, оно не могло быть
маленьким. Под конец я так устал, что не в силах был двигаться дальше;
тогда я присел отдохнуть и начал останавливать каких-то нелепого вида
прохожих, пытаясь что-нибудь у них узнать, но ничего не узнал, потому
что они не понимали моего языка, а я не понимал ихнего. Я почувствовал
нестерпимое одиночество. Такая меня проняла грусть, такая тоска по дому,
что я сто раз пожалел, зачем я умер. Ну и, конечно, повернул назад.
Назавтра, около полудня, я добрался до места, откуда пустился в путь,
подошел к регистратуре и говорю главному клерку:
    - Теперь я начинаю понимать: чтобы быть счастливым, надо жить в
своем собственном раю!
    - Совершенно верно, - говорит он. - Неужели вы думали, что один и
тот же рай может удовлетворить всех людей без различия?
    - Признаться, да; но теперь я вижу, что это было глупо. Как мне
пройти, чтобы попасть в свой район?
    Он подозвал помощника, который давеча изучал карту, и тот указал мне
направление. Я поблагодарил его и шагнул было прочь, но он остановил
меня:
    - Подождите минутку; это за много миллионов миль отсюда. Выйдите
наружу и станьте вон на тот красный ковер; закройте глаза, задержите
дыхание и пожелайте очутиться там.
    - Премного благодарен, - сказал я. - Что ж вы не метнули меня туда
сразу, как только я прибыл?
    - У нас здесь и так забот хватает; ваше дело было подумать и
попросить об этом. Прощайте. Мы, вероятно, не увидим вас в нашем краю
тысячу веков или около того.
    - В таком случае оревуар, - сказал я.
    Я вскочил на ковер, задержал дыхание, зажмурил глаза и пожелал
очутиться в регистратуре моего района. В следующее мгновение я услышал
знакомый голос, выкрикнувший деловито:
    - Арфу и псалтырь, пару крыльев и нимб тринадцатый номер для
капитана Эли Стормфилда из Сан-Франциско! Выпишите ему пропуск, и пусть
войдет,
    Я открыл глаза. Верно, угадал: это был один индеец племени пай-ют,
которого я знал в округе Туларе, очень славный парень. Я вспомнил, что
присутствовал на его похоронах; церемония состояла в том, что покойника
сожгли, а другие индейцы натирали себе лица его пеплом и выли, как дикие
кошки. Он ужасно обрадовался, увидев меня, и, можешь не сомневаться, я
тоже рад был встретить его и почувствовать, что наконец-то попал в
настоящий рай.
    Насколько хватал глаз, всюду сновали и суетились целые полчища
клерков, обряжая тысячи янки, мексиканцев, англичан, арабов и множество
разного другого люда. Когда мне дали мое снаряжение, я надел нимб на
голову и, взглянув на себя в зеркало, чуть не прыгнул до потолка от
счастья.
    - Вот это уже похоже на дело, - сказал я. - Теперь все у меня как
надо! Покажите, где облако!
    Через пятнадцать минут я уже был за милю от этого места, на пути к
гряде облаков; со мной шла толпа, наверно в миллион человек. Многие мои
спутники пытались лететь, но некоторые упали и расшиблись. Полет вообще
ни у кого не получался, поэтому мы решили идти пешком, пока не научимся
пользоваться крыльями.
    Навстречу нам густо шел народ. У одних в руках были арфы и ничего
больше; у других - псалтыри и ничего больше; у третьих - вообще ничего;
и вид у них был какой-то жалкий и несчастный. У одного парня остался
только нимб, который он нес в руке; вдруг он протягивает его мне и
говорит:
    - Подержите, пожалуйста, минутку. - И исчезает в толпе.
    Я пошел дальше. Какая-то женщина попросила меня подержать ее
пальмовую ветвь и тоже скрылась. Потом незнакомая девушка дала мне
подержать свою арфу - и, черт возьми, этой тоже не стало; и так далее в
том же духе. Скоро я был нагружен, как верблюд. Тут подходит ко мне
улыбающийся старый джентльмен и просит подержать его вещи. Я вытер пот с
лица и говорю довольно язвительно:
    - Покорно прошу меня извинить, почтеннейший, но я не вешалка!
    Дальше мне стали попадаться на дороге целые кучи этого добра. Я
незаметно избавился и от своей лишней ноши. Я посмотрел по сторонам, и,
знаешь, Питерс, все эти тысячные толпы, которые шли вместе со мной,
оказались навьюченными, как я был раньше. Встречные, понимаешь,
обращались к ним с просьбой подержать их вещи - одну минутку. Мои
спутники тоже побросали все это на дорогу, и мы пошли дальше.
    Когда я взгромоздился на облако вместе с миллионом других людей, я
почувствовал себя на верху блаженства и сказал:
    - Ну, значит, обещали не зря. Я уж было начал сомневаться, но теперь
мне совершенно ясно, что я в раю!
    Я помахал на счастье пальмовой веткой, потом натянул струны арфы и
присоединился к оркестру. Питерс, ты не можешь себе представить, какой
мы подняли шум! Звучало это здорово, даже мороз по коже подирал, но
из-за того, что одновременно играли слишком много разных мотивов,
нарушалась общая гармония; вдобавок там собрались многочисленные
индейские племена, и их воинственный клич лишал музыку ее прелести.
Через некоторое время я перестал играть, решив сделать передышку. Рядом
со мной сидел какой-то старичок, довольно симпатичный; я заметил, что он
не принимает участия в общем концерте, и стал уговаривать его играть, но
он объяснил мне, что по природе застенчив и не решается начинать перед
такой большой аудиторией. Слово за слово, старичок признался мне, что он
почему-то никогда особенно не любил музыку. По правде сказать, у меня
самого появилось такое же чувство, но я ничего не сказал. Мы просидели с
ним довольно долго в полном бездействии, но в таком месте никто не
обратил на это внимания. Прошло шестнадцать или семнадцать часов; за это
время я и играл, и пел немножко (но все один и тот же мотив, так как
других не знал), а потом отложил в сторону арфу и начал обмахиваться
пальмовой веткой. И оба мы со старичком часто-часто завздыхали. Наконец
он спрашивает:
    - Вы разве не знаете какого-нибудь еще мотива, кроме этого, который
тренькаете целый день?
    - Ни одного, - отвечаю я.
    - А вы не могли бы что-нибудь выучить?
    - Никоим образом, - говорю я. - Я уже пробовал, да ничего не
получилось.
    - Слишком долго придется повторять одно и то же. Ведь вы знаете,
впереди - вечность!
    - Не сыпьте соли мне на раны, - говорю я, - у меня и так настроение
испортилось.
    Мы долго молчали, потом он спрашивает:
    - Вы рады, что попали сюда?
    - Дедушка, - говорю я, - буду с вами откровенен. Это не совсем
похоже на то представление о блаженстве, которое создалось у меня, когда
я входил в церковь.
    - Что, если нам смыться отсюда? - предложил он, - Полдня отработали
- и хватит!
    Я говорю:
    - С удовольствием. Еще никогда в жизни мне так не хотелось смениться
с вахты, как сейчас.
    Ну, мы и пошли. К нашей гряде облаков двигались миллионы счастливых
людей, распевая осанну, в то время как миллионы других покидали облако,
и вид у них был, уверяю тебя, довольно кислый. Мы взяли курс на
новичков, и скоро я попросил кого-то из них подержать мои вещи - одну
минутку - и опять стал свободным человеком и почувствовал себя
счастливым до неприличия. Тут как раз я наткнулся на старого Сэма
Бартлета, который давно умер, и мы с ним остановились побеседовать. Я
спросил его:
    - Скажи, пожалуйста, так это вечно и будет? Неужели не предвидится
никакого разнообразия?
    На это он мне ответил:
    - Сейчас я тебе все быстро объясню. Люди принимают буквально и
образный язык библии и все ее аллегории, - поэтому, являясь сюда, они
первым делом требуют себе арфу, нимб и прочее. Если они просят
по-хорошему и если их просьбы безобидны и выполнимы, то они не встречают
отказа. Им без единого слова выдают всю обмундировку. Они сойдутся,
попоют, поиграют один денек, а потом ты их в хоре больше не увидишь. Они
сами приходят к выводу, что это вовсе не райская жизнь во всяком случае
не такая, какую нормальный человек может вытерпеть хотя бы неделю,
сохранив рассудок. Наша облачная гряда расположена так, что к старожилам
шум отсюда не доносится; значит, никому не мешает, что новичков пускают
лезть на облако, где они, кстати сказать, сразу же и вылечиваются.
    Заметь себе следующее, - продолжал он, - рай исполнен блаженства и
красоты, но жизнь здесь кипит, как нигде. Через день после прибытия у
нас никто уже не бездельничает. Петь псалмы и махать пальмовыми ветками
целую вечность - очень милое занятие, как его расписывают с церковной
кафедры, но на самом деле более глупого способа тратить драгоценное
время не придумаешь. Этак легко было бы превратить небесных жителей в
сборище чирикающих невежд. В церкви говорят о вечном покое как о чем-то
утешительном. Но попробуй испытать этот вечный покой на себе, и сразу
почувствуешь, как мучительно будет тянуться время. Поверь, Стормфилд,
такой человек, как ты, всю жизнь проведший в непрестанной деятельности,
за полгода сошел бы с ума, попав на небо, где совершенно нечего делать.
Нет, рай - не место для отдыха; на этот счет можешь не сомневаться!
    Я ему говорю:
    - Сэм, услышь я это раньше, я бы огорчился, а теперь я рад. Я рад,
что попал сюда.
    А он спрашивает:
    - Капитан, ты небось изрядно устал?
    Я говорю:
    - Мало сказать, устал, Сэм! Устал как собака!
    - Еще бы! Понятно! Ты заслужил крепкий сон, - и сон тебе будет
отпущен. Ты заработал хороший аппетит, - и будешь обедать с
наслаждением. Здесь, как и на земле, наслаждение надо заслужить честным
трудом. Нельзя сперва наслаждаться, а зарабатывать право на это после.
Но в раю есть одно отличие: ты сам можешь выбрать себе род занятий; и
если будешь работать на совесть, то все силы небесные помогут тебе
добиться успеха. Человеку с душой поэта, который в земной жизни был
сапожником, не придется здесь тачать сапоги.
    - Вот это справедливо и разумно, - сказал я. - Много работы, но лишь
такой, какая тебе по душе; и никаких больше мук, никаких страданий...
    - Нет, погоди, тут тоже много мук, но они не смертельны. Тут тоже
много страданий, но они не вечны. Пойми, счастье не существует само по
себе, оно лишь рождается как противоположность чему-то неприятному. Вот
и все. Нет ничего такого, что само по себе являлось бы счастьем, -
счастьем оно покажется лишь по контрасту с другим. Как только возникает
привычка и притупляется сила контраста - тут и счастью конец, и человеку
уже нужно что-то новое. Ну, а на небе много мук и страданий -
следовательно, много и контрастов; стало быть, возможности счастья
безграничны.
    Я говорю:
    - Сэм, первый раз слышу про такой сверхразумный рай, но он так же
мало похож на представление о рае, которое мне внушали с детских лет,
как живая принцесса - на свое восковое изображение.

    Первые месяцы я провел болтаясь по царствию небесному, заводя друзей
и осматривая окрестности, и наконец поселился в довольно подходящем
уголке, чтоб отдохнуть, перед тем как взяться за какое-нибудь дело. Но и
там я продолжал заводить знакомства и собирать информацию. Я подолгу
беседовал со старым лысым ангелом, которого звали Сэнди Мак-Уильямс. Он
был родом откуда-то из Нью-Джерси. Мы проводили вместе много времени, В
теплый денек, после обеда, ляжем, бывало, на пригорке под тенью скалы, -
курим трубки и разговариваем про всякое. Однажды я спросил его:
    - Сэнди, сколько тебе лет?
    - Семьдесят два.
    - Так я и думал. Сколько же ты лет в раю?
    - На рождество будет двадцать семь.
    - А сколько тебе было, когда ты вознесся?
    - То есть как? Семьдесят два, конечно.
    - Ты шутишь?
    - Почему шучу?
    - Потому что, если тогда тебе было семьдесят два, то, значит, теперь
тебе девяносто девять.
    - Ничего подобного! Я остался в том же возрасте, в каком сюда
явился.
    - Вот как! - говорю я. - Кстати, чтоб не забыть, у меня есть к тебе
вопрос. Внизу, на земле, я всегда полагал, что в раю мы все будем
молодыми, подвижными, веселыми.
    - Что ж, если тебе этого хочется, можешь стать молодым. Нужно только
пожелать.
    - Почему же у тебя не было такого желания?
    - Было. У всех бывает. Ты тоже, надо полагать, когда-нибудь
попробуешь; но только тебе это скоро надоест.
    - Почему?
    - Сейчас я тебе объясню. Вот ты всегда был моряком; а каким-нибудь
другим делом ты пробовал заниматься?
    - Да. Одно время я держал бакалейную лавку на приисках; но это было
не по мне, слишком скучно - ни волнения, ни штормов - словом, никакой
жизни. Мне казалось, что я наполовину живой, а наполовину мертвый. А я
хотел быть или совсем живым, или совсем уж мертвым. Я быстро избавился
от лавки и опять ушел в море.
    - То-то и оно. Лавочникам такая жизнь нравится, а тебе она не
пришлась по вкусу. Оттого, что ты к ней не привык. Ну, а я не привык
быть молодым, и мне молодость была ни к чему. Я превратился в крепкого
кудрявого красавца, а крылья - крылья у меня стали как у мотылька! Я
ходил с парнями на пикники, танцы, вечеринки, пробовал ухаживать за
девушками и болтать с ними разный вздор; но все это было напрасно - я
чувствовал себя не в своей тарелке, скажу больше - мне это просто
осточертело. Чего мне хотелось, так это рано ложиться и рано вставать, и
иметь какое-нибудь занятие, и чтобы после работы можно было спокойно
сидеть, курить и думать, а не колобродить с оравой пустоголовых
мальчишек и девчонок. Ты себе не представляешь, до чего я исстрадался,
пока был молодым.
    - Сколько времени ты был молодым?
    - Всего две недели. Этого мне хватило с избытком. Ох, каким одиноким
я себя чувствовал! Понимаешь, после того как я семьдесят два года копил
опыт и знания, самые серьезные вопросы, занимавшие этих юнцов, казались
мне простыми, как азбука. А слушать их споры - право, это было бы
смешно, если б не было так печально! Я до того соскучился по привычному
солидному поведению и трезвым речам, что начал примазываться к старикам,
но они меня не принимали в свою компанию. По-ихнему, я был никчемный
молокосос и выскочка. Двух недель с меня вполне хватило. Я с превеликой
радостью снова облысел и стал курить трубку и дремать, как бывало, под
тенью дерева или утеса.
    - Позволь, - перебил я, - ты хочешь сказать, что тебе будет вечно
семьдесят два года?
    - Не знаю, и меня это не интересует. Но в одном я уверен:
двадцатипятилетним я уж ни за что не сделаюсь. У меня теперь знаний куда
больше, чем двадцать семь лет тому назад, и узнавать новое доставляет
мне радость, однако же я как будто не старею. То есть я не старею телом,
а ум мой становится старше, делается более крепким, зрелым и служит мне
лучше, чем прежде.
    Я спросил:
    - Если человек приходит сюда девяностолетним, неужели он не
переводит стрелку назад?
    - Как же, обязательно. Сначала он ставит стрелку на четырнадцать
лет. Походит немножко в таком виде, почувствует себя дурак дураком и
переведет на двадцать, - но и это не лучше; он пробует тридцать,
пятьдесят, восемьдесят, наконец девяносто - и убеждается, что лучше и
удобнее всего ему в том возрасте, к которому он наиболее привык. Правда,
если разум его начал сдавать, когда ему на земле минуло восемьдесят, то
он останавливается на этой цифре. Он выбирает тот возраст, в котором ум
его был всего острее, потому что именно тогда ему было приятнее всего
жить и вкусы и привычки его стали устойчивыми.
    - Ну а если человеку двадцать пять лет, он остается навсегда в этом
возрасте, не меняясь даже по внешнему виду?
    - Если он глупец, то да. Но если он умен, предприимчив и трудолюбив,
то приобретенные им знания и опыт меняют его привычки, мысли и вкусы, и
его уже тянет в общество людей постарше возрастом; тогда он дает своему
телу постареть на столько лет, сколько надо, чтобы чувствовать себя на
месте в новой среде. Так он все совершенствуется и соответственно меняет
свой внешний облик, и в конце концов внешне он будет морщинистый и
лысый, а внутренне - проницательный и мудрый.
    - А как же новорожденные?
    - И они так же. Ну и идиотские же представления были у нас на земле
касательно всего этого! Мы говорили, что на небе будем вечно юными. Мы
не говорили, сколько нам будет лет, над этим мы, пожалуй, не
задумывались, во всяком случае не у всех были одинаковые мысли. Когда
мне было семь лет, я, наверное, думал, что на небе всем будет
двенадцать; когда мне исполнилось двенадцать, я, наверное, думал, что на
небе всем будет восемнадцать или двадцать; в сорок я повернул назад:
помню, я тогда надеялся, что в раю всем будет лет по тридцать. Ни
взрослый, ни ребенок никогда не считают свой собственный возраст самым
лучшим - каждому хочется быть или на несколько лет старше, или на
несколько лет моложе, и каждый уверяет, что в этом полюбившемся ему
возрасте пребывают все райские жители. Притом каждый хочет, чтобы люди в
раю всегда оставались в этом возрасте, не двигаясь с места, да еще
получали от этого удовольствие! Ты только представь себе - застыть на
месте в раю! Вообрази, какой это был бы рай, если бы его населяли одни
семилетние щенки, которые только бы и делали, что катали обручи и играли
в камешки! Или неуклюжие, робкие, сентиментальные недоделки девятнадцати
лет! Или же только тридцатилетние - здоровые, честолюбивые люди, но
прикованные, как несчастные рабы на галерах, к этому возрасту со всеми
его недостатками! Подумай, каким унылым и однообразным было бы общество,
состоящее из людей одних лет, с одинаковой наружностью, одинаковыми
привычками, вкусами, чувствами! Подумай, насколько лучше такого рая
оказалась бы земля с ее пестрой смесью типов, лиц и возрастов, с
живительной борьбой бесчисленных интересов, не без приятности
сталкивающихся в таком разнообразном обществе!
    - Слушай, Сэнди, - говорю я, - ты понимаешь, что делаешь?
    - Что же я, по-твоему, делаю?
    - С одной стороны, описываешь рай как весьма приятное местечко, но,
с другой стороны, оказываешь ему плохую услугу.
    - Это почему?
    - А вот почему. Возьми для Примера молодую мать, которая потеряла
ребенка, и...
    - Ш-ш-ш! - Сэнди поднял палец. - Гляди!
    К нам приближалась женщина. Она была средних лет, седая. Шла она
медленным шагом, понурив голову и вяло, безжизненно свесив крылья; у нее
был очень утомленный вид, и она, бедняжка, плакала. Она прошла вся в
слезах и не заметила нас. И тогда Сэнди заговорил тихо, ласково, с
жалостью в голосе:
    - Она ищет своего ребенка! Нет, похоже, что она уже нашла его.
Господи, до чего она изменилась! Но я сразу узнал ее, хоть и не видел
двадцать семь лет. Тогда она была молодой матерью, лет двадцати двух, а
может, двадцати четырех, цветущая, красивая, милая - роза, да и только!
И всем сердцем, всей душой она была привязана к своему ребенку, к
маленькой двухлетней дочке. Но дочка умерла, и мать помешалась от горя,
буквально помешалась! Единственной утехой для нее была мысль, что она
встретится со своим ребенком в загробном мире, "чтобы никогда уже не
разлучаться". Эти слова - "чтобы никогда уже не разлучаться" - она
твердила непрестанно, и от них ей становилось легко на сердце; да, да,
она просто веселела. Когда я умирал, двадцать семь лет тому назад, она
просила меня первым делом найти ее девочку и передать, что она надеется
скоро прийти к ней, скоро, очень скоро!
    - Какая грустная история, Сэнди!
    Некоторое время Сэнди сидел молча, уставившись в землю, а думал;
потом произнес этак скорбно:
    - И вот она наконец прибыла!
    - Ну и что? Рассказывай дальше.
    - Стормфилд, возможно, она не нашла своей дочери, но мне лично
кажется, что нашла. Да, скорее всего. Я видел такие случаи и раньше.
Понимаешь, в ее памяти сохранилась пухленькая крошка, которую она
когда-то баюкала. Но здесь ее дочь не захотела оставаться крошкой, она
пожелала вырасти, и желание ее исполнилось. За двадцать семь лет, что
прошли с тех пор, она изучила самые серьезные науки, какие только
существуют, и теперь все учится и учится и узнает все больше и больше.
Ей ничто не дорого, кроме науки. Ей бы только заниматься науками да
обсуждать грандиозные проблемы с такими же людьми, как она сама.
    - Ну и что?
    - Как что? Разве ты не понимаешь, Стормфилд? Ее мать знает толк в
клюкве, умеет разводить и собирать эти ягоды, варить варенье и продавать
его, а больше - ни черта. Теперь она не пара своей дочке, как не пара
черепаха райской птице. Бедная мать: она мечтала возиться с малюткой!
Мне кажется, что ее постигло разочарование.
    - Так что же будет, Сэнди, они так и останутся навеки несчастными в
раю?
    - Нет, они сблизятся, понемногу приспособятся Друг к другу. Но
только произойдет это не за год и не за два, а постепенно.

Перевод В. Топер


        МОРМОНЫ {16_16}

    _(Из книги "Налегке")_

    Минут через сорок на станции, где меняли наших лошадей, мы попали на
ужин к мормонскому "ангелу-мстителю". Насколько мне известно,
"ангелы-мстители" - это "святые наших дней", как называют себя мормоны,
на которых мормонская церковь возложила постоянную заботу об истреблении
нежелательных граждан. Я очень много слышал об этих грозных "ангелах" и
об их темных кровавых делах и не без трепета вошел в дом мормона, у
которого нам предстояло поужинать. Но - увы! - вопреки нашим
романтическим иллюзиям, он оказался просто-напросто крикливым,
вульгарным нахалом и сквернословом! Быть может, он был достаточно
кровожаден и вполне оправдывал свое звание "мстителя", но допустимо ли,
чтобы в ангеле, хотя бы и мстящем, не было и тени благородства? Можно ли
примириться с ангелом в грязной рубашке и без подтяжек? Можно ли уважать
ангела, который ржет, как лошадь, и чванится, как морской разбойник?
    Были там и другие непристойные личности - собратья нашего хозяина.
Среди них выделялся джентльменской наружностью и поведением только один
- сын Хибера К. Кимбелла, высокий, стройный молодой человек лет
тридцати. Множество неопрятных женщин торопливо сновало по комнате с
кофейниками, нарезанным хлебом и другими принадлежностями ужина. Нам
сказали, что это жены хозяина - если не все, то некоторые. Так оно,
конечно, и было; ибо, будь они служанками, они не потерпели бы такого
потока брани и сквернословия по своему адресу даже от ангела с небес, а
тем паче от этого исчадия ада.
    Таково было наше первое знакомство со "своеобразным институтом"
Запада, и, надо сказать, он не очень нам понравился. Мы не стали
особенно приглядываться к нему, а спешно отправились в обитель "святых
наших дней", цитадель пророков, столицу единственной в Америке
абсолютной монархии - в Город Соленого Озера. С наступлением ночи мы
нашли пристанище в гостинице "Соленое озеро" и распаковали свои вещи...
    Мы пробыли в Солт-Лейк-Сити всего два дня и потому не успели, как
положено, вникнуть в систему многоженства, собрать соответствующие
фактические данные и сделать нужные выводы, чтобы затем лишний раз
привлечь внимание всей нации к этому вопросу. Я очень хотел это сделать.
Со всем пылом самонадеянной молодости я жаждал очертя голову ринуться в
бой и одержать великую победу - пока не увидел мормонских женщин. Тут я
смягчился. Сердце мое оказалось мудрее ума. Оно преисполнилось
сострадания к этим убогим, нескладным и до жалости некрасивым созданиям,
и, отворотясь, дабы скрыть великодушные слезы, увлажнившие мои глаза, я
сказал себе: "Нет! Мужчина, который берет одну из них в жены, проявляет
христианское милосердие и достоин не сурового осуждения, а искренних
похвал всего человечества; тот же, кто берет в жены шестьдесят из них,
совершает деяние столь высокой и бескорыстной самоотверженности, что
народы земли должны обнажать головы перед ним и поклоняться ему в
благоговейном молчании" {34}.

        ГЛАВА XV

    _Языческий вертеп. - Толки о многоженстве. - Внучка и бабушка. -
Курятник для жен в отставке. - Детей надо метить. - Отеческая забота о
подкидышах. - Семейная кровать._

    Где еще услышишь столько увлекательных рассказов об умерщвлении
непокорных язычников? Трудно представить себе что-нибудь более уютное,
чем вечерок, который мы провели в Солт-Лейк-Сити, в вертепе одного
язычника, покуривая трубки и слушая повесть о том, как Бэртон верхом на
коне врезался в толпу умоляющих о пощаде беззащитных людей и, точно
собак, расстреливал из пистолета мужчин и женщин. И как Билл Хикмен,
"ангел-мститель", застрелил Драуна и Арнолда за то, что они через суд
потребовали от него уплаты долга. И как Портер Рокуэл творил свои
страшные дела. И как опрометчивые люди, приехав в Юту, порой
неодобрительно отзываются о Бригеме Юнге, или о многоженстве, или еще о
чем-либо, столь же священном, и уже наутро их находят распростертыми в
каком-нибудь глухом переулке, где они терпеливо дожидаются похоронных
дрог. Не менее интересно слушать разговоры язычников о многоженстве; тут
можно узнать, как некий толстобрюхий боров, старейшина или епископ,
женился на девочке - и ему понравилось; женился на ее сестре -
понравилось, женился на второй сестре - понравилось, женился на третьей
- понравилось, женился на ее матери - понравилось, женился на ее отце,
дедушке, прадедушке, а потом, не насытившись, снова явился и попросил
еще. И как нередко бойкая одиннадцатилетняя девчонка оказывается любимой
женой, а ее собственная почтенная бабушка падает в глазах их общего
супруга до последнего ранга и отсылается спать на кухню. И как
мормонские женщины потому терпят такое безобразное положение вещей, при
котором мать и дочери копошатся в одном гнилом гнезде и молоденькая
девушка выше родной матери рангом и имеет большую власть, что, согласно
их вероучению, чем больше у человека на земле жен и чем больше он
вырастит детей, тем более высокое место всем им уготовано в будущей
жизни,быть может, не столь высокое, сколь жаркое, но об этом они ничего
не говорят.
    По словам наших друзей язычников, гарем Бригема Юнга насчитывает от
двадцати до тридцати жен. Часть из них будто бы достигла преклонного
возраста и уволена с действительной службы, но они хорошо обеспечены и
живут с полным комфортом в своем курятнике - или "Львином доме", как его
почему-то называют. При каждой жене ее дети, в общей сложности -
пятьдесят штук. Когда дети не шумят, в доме царит тишина и порядок. Все
домочадцы едят в одной комнате; и, говорят, такая трапеза может служить
образцом мирного счастья в семейном кругу. Ни одному из нас не довелось
отобедать у мистера Юнга, но один язычник, по фамилии Джонсон,
утверждал, что он как-то раз имел удовольствие позавтракать в "Львином
доме". Он дал нам яркое описание "переклички" и других предварительных
церемоний, а также кровопролитного боя, который разыгрался, когда подали
гречневые оладьи. Но он несомненно приукрашивал. Если верить его
рассказу, мистер Юнг повторил несколько острых словечек, принадлежавших
кое-кому из его "двухлеток", заметив при этом не без гордости, что уже
много лет снабжает такого рода материалом один журнал, издаваемый в
восточных штатах; потом он пожелал показать мистеру Джонсону того
ребенка, который отпустил последнюю удачную остроту, но никак не мог его
найти. Он долго рассматривал лица ребят, но безуспешно. В конце концов
он отступился и проговорил со вздохом: "Я думал, что признаю этого
сорванца, да вот нет, не признал".
    Потом, по словам Джонсона, мистер Юнг сказал, что жизнь - печальная,
очень печальная штука, "потому что каждый раз, как человек вступает в
новый брак, радость его обычно омрачают досадные похороны одной из
предыдущих жен". И еще Джонсон рассказывал, что, пока они с мистером
Юнгом мило беседовали, явилась одна из его супружниц и потребовала
брошку, ссылаясь на то, что, как ей удалось узнать, он подарил брошку
номеру шестому, и пусть он не воображает, что такая вопиющая
несправедливость сойдет ему с рук без скандала. Мистер Юнг напомнил ей о
присутствии постороннего. Миссис Юнг ответила, что, если постороннему не
нравятся порядки в их доме, он может выйти вон. Мистер Юнг пообещал ей
брошку, и она удалилась. Но через минуту явилась Другая миссис Юнг и
тоже потребовала брошку. Мистер Юнг начал было усовещевать ее, но миссис
Юнг оборвала его на полуслове. Она сказала, что номер шесть получила
брошку, а номеру одиннадцатому брошка обещана, и "пусть он не увиливает,
свои права она знает". Он обещал, и она удалилась. Еще через минуту
явились три супружницы, и на голову мистера Юнга обрушился ураган слез,
упреков и настойчивых просьб. Им, мол, уже все известно про номер шесть,
номер одиннадцать и номер четырнадцать. Мистер Юнг пообещал подарить еще
три брошки. Не успели они удалиться, как еще девять супружниц
проследовали в комнату, и новый ураган забушевал вокруг пророка и его
гостя. Еще девять брошек были обещаны, и воинственные жены проследовали
обратно. Затем явилось еще одиннадцать, с плачем, воем и скрежетом
зубовным. И снова мир был куплен ценой обещанных брошек.
    - Вот вам наглядный пример, - сказал мистер Юнг. - Сами видите, что
получается. Можете судить, какая у меня жизнь. Человек не может всегда
поступать благоразумно. Забывшись на минуту, я совершил опрометчивый
поступок: моей любимой номер шесть - простите, что я так называю ее,
другое ее имя выскочило у меня из головы, - я подарил брошку. Она стоила
всего-навсего двадцать пять долларов - то есть такова была ее видимая
цена, - но я мог бы догадаться, что в конечном счете она обойдется мне
много дороже. На ваших глазах цена ее выросла до шестисот пятидесяти
долларов, и - увы! - это еще не предел! Ибо по всей территории Юта у
меня имеются жены. Существуют десятки моих жен, чьи номера - не говоря
уж об именах - я могу вспомнить, только заглянув в семейную библию. Они
разбросаны по всем горам и долам моих владений. И заметьте, поголовно
все они услышат об этой злополучной брошке и все от первой до последней
умрут, по не отступятся. Брошка номера шестого будет стоить мне не
двадцать пять, а две с половиной тысячи долларов. К тому же эти
бесстыдницы начнут сравнивать подарки, и, если окажется, что одна брошка
чуть лучше остальных, они швырнут их мне обратно, и я должен буду
заказать новую партию ради сохранения мира в моем семействе. Вы, сэр,
вероятно, и не заметили, а ведь все время, пока вы были с моими
ребятишками, за каждым вашим движением зорко следили мои слуги.
Попытайся вы дать одному из детей монетку, или леденец, или еще
какой-нибудь пустяк, вас бы тут же выволокли за дверь, - если только это
удалось бы сделать до того, как вы выпустили подарок из рук. Иначе вам
надлежало бы в точности так же одарить всех моих детей, - и, зная по
опыту, сколь это важно, я сам позаботился бы о том, чтобы никто не
остался обделенным. Однажды некий джентльмен подарил одному из моих
детей костяную свистульку - поистине измышление дьявола, которое внушает
мне невыразимый ужас, да и вам, сэр, внушало бы, будь у вас в доме без
малого сотня детей. Но дело было сделано, а злодей скрылся. Я знал, что
мне предстоит, и жаждал мщения. Я выслал отряд ангелов-мстителей, и они
погнались за ним в неприступные горы Невады. Но они так и не изловили
его...
    ...Вы, сэр, понятия не имеете, что такое семейная жизнь. Я богат, и
все это знают. Я щедр, и все этим пользуются. У меня сильно развит
отцовский инстинкт, и всех подкидышей стараются всучить мне. Каждая
женщина, которая желает добра своему дитяти, ломает голову над тем, как
бы так устроить, чтобы ее сокровище попало в мой дом. Вообразите, сэр,
однажды сюда явилась женщина с ребенком, у которого кожа была какая-то
странная, словно неживая (да и у матери тоже), и клялась, что ребенок
мой, а она моя жена, что я женился на ней в такое-то время, в таком-то
месте, но она забыла свой номер, а я, естественно, не запомнил ее имени.
Она обратила мое внимание на сходство между ребенком и мною, и в самом
деле - он как будто походил на меня, - весьма частый случай в нашей
территории; короче говоря, я сунул ребенка в детскую, а женщина ушла. И
что же? О тень Орсона Гайда! Когда с ребенка смыли белила, он оказался
краснокожим! Нет уж, как хотите, а вы и понятия не имеете, что такое
семейная жизнь. Это собачья жизнь, сэр, просто собачья. Беречь деньги -
никакой возможности. Я пытался завести один подвенечный наряд на все
случаи. Не вышло. Сперва тебя венчают с существом, похожим на обмотанную
ситцем жердь, а потом берешь водянку на двух ногах, и нужно наставлять
платье остатками лопнувшего воздушного шара. Вот оно как. А счет от
прачки (простите мне невольные слезы) - девятьсот восемьдесят четыре
штуки белья в неделю! Нет, сэр, в таком хозяйстве, как мое, нечего и
мечтать об экономии. Одних люлек сколько нужно - вы только подумайте! А
глистогонного! А сиропа от колик! А колец, когда прорезываются зубки! А
"папиных часов" для развлечения младенцев! А щеток и тряпок для чистки
мебели! А серных спичек, чтобы наглотаться, и осколков стекла, чтобы
пораниться! Суммы, затрачиваемой на одно стекло, уж наверно хватило бы
на содержание вашей семьи, сэр. Как ни жмись, как ни урезай расходы, не
могу я быстро идти в гору, а ведь следовало бы, при моих-то
возможностях! Скажу вам прямо, сэр, было время, когда я просто рвал на
себе волосы оттого, что тысячи долларов лежат мертвым капиталом в
семидесяти двух кроватях, на которых спят семьдесят две жены, а не
отданы в рост, как полагается; и я взял да и продал всю партию, продал в
убыток, сэр, и смастерил одну кровать семи футов длиной и девяноста
шести футов шириной. Но это оказалось ошибкой. Я глаз не мог сомкнуть.
Мне казалось, что храпят все семьдесят две женщины сразу. Уши не
выдерживали. А как это было опасно! Я просто дрожал от страха. Все они
одновременно вдыхали воздух, и я прямо видел, как стены втягивались
внутрь, а при каждом выдохе они выпячивались наружу, и я слышал, как
трещат стропила и скрипит черепица на крыше. Друг мой, примите совет
старика, не обременяйте себя большой семьей, - уверяю вас, ни к чему
это. Только в маленькой семье, в тесном домашнем кругу вы найдете уют и
тот душевный покой, который есть лучшее и наивысшее благо из всех
уготованных нам в этом мире и утрату которого нам не возместят ни
богатство, ни слава, ни власть, ни величие. Поверьте мне, десять - от
силы одиннадцать - жен предостаточно для вас, не переступайте этой
границы.
    Не знаю почему, но этот Джонсон не внушал мне особенного доверия.
Однако слушать его было интересно. И я сомневаюсь, удалось ли бы нам
почерпнуть все эти ценные сведения из какого-либо другого источника. Во
всяком случае, он выгодно отличался от неразговорчивых мормонов.

        ГЛАВА XVI

    _Мормонская библия. - Доказательства ее божественного происхождения.
- Плагиат. - Рассказ Нефи. - Примечательная битва. - Посрамление
килкеннийских кошек._

    Все знают понаслышке о мормонской библии, но лишь немногие, кроме
"избранных", видели ее, а кто и видел, вряд ли потрудился ее прочесть. Я
вывез один экземпляр из Солт-Лейк-Сити. По-моему, эта библия -
редкостная диковина: сколько претензий, а какая она вялая, сонная!
Трудно представить себе более пресную мешанину - хлороформ, а не книга.
Если ее написал Джозеф Смит, то он совершил просто чудо - хотя бы тем,
что не заснул, сочиняя ее. Если же, как гласит преданье, он только
перевел ее с покрытых таинственными письменами древних медных пластинок,
которые, по его утверждению, были найдены им под камнем в какой-то
глухой местности, тогда перевод этот - тоже чудо, и по той же причине.
    Насколько я могу судить, мормонская библия всего лишь бесталанный
вымысел, состряпанный по образцу Ветхого завета и дополненный скучным
пересказом евангелия. Автор силился придать своим словам и оборотам речи
то необычное, отдающее стариной звучание, которое отличает перевод
священного писания на английский язык, сделанный по приказу короля
Якова; в итоге получился ублюдок - то современный бойкий язык, то
древняя простота и торжественность. Последнее звучит тяжеловесно и
натянуто, первое кажется естественным, но рядом с архаической речью -
нелепо и смешно. Когда автор чувствует, что у него выходит слишком
по-современному, - а это на каждом шагу, - он всовывает какое-нибудь
библейское выражение вроде "зело прогневался", "и случилось так" и тому
подобное, и дело опять идет на лад. "И случилось так" - его излюбленное
словечко. Не будь его, вся библия вышла бы не толще брошюрки.
    На титульном листе начертано:                                               <font size=-1>

    Мормонова книга: отчет, записанный на скрижалях рукой Мормона. Со
скрижалей Нефи.
    Посему это является совращенной историей народа Нефи, а такоже
ламанитян; написано для ламанитян, кои суть остатки дома Израиля; а
такоже к иудеям и язычникам; написано в качестве заповеди, а такоже в
духе пророчеств и откровения. Написано и запечатано и скрыто у Бога,
дабы не пропало и дабы обнаружилось даром и силой Господа в настоящем
толковании; запечатано рукой Морони и скрыто у Бога, дабы обнаружилось в
должное время через язычников; в настоящем толковании по дару Господа. А
такоже краткое изложение книги Ефир; она же летопись народа Иареда,
каковой рассеялся на лицу земли, когда Бог смешал языки, потому что люди
строили башню, чтобы долезть до неба.                                           </font>

    "По дару" - это хорошо. Хорошо и "посему", хотя зачем "посему"?
Можно бы и проще сказать, - правда, тогда было бы непохоже на библию.
    На первой странице читаем:

    СВИДЕТЕЛЬСТВО ТРЕХ ОЧЕВИДЦЕВ                                                <font size=-1>

    Да будет известно всем народам, коленам, языкам и людям, до коих
дойдет сей труд, что мы милостью Бога-Отца и Господа нашего Иисуса
Христа видели скрижали с этим отчетом, он же есть летопись народа Нефи,
а такоже ламанитян, его братьев, а такоже народа Иареда, пришедшего от
башни, о коей уже была речь; и мы такоже знаем, что вырезанное на
скрижалях переведено даром и силой Господа, ибо глас его воззвал к нам;
посему мы знаем доподлинно, что это но вранье. И мы такоже
свидетельствуем, что видели вырезанное на скрижалях и что они явлены
были нам силой Божией, а не человеческой. И мы подтверждаем со всем
здравомыслием, что ангел Божий сошел с неба и принес и положил пред наши
очи, дабы мы узрели и видели скрижали и то, что вырезано на них; и мы
знаем, что милостью Бога-Отца и Господа нашего Иисуса Христа мы видели
их, и свидетельствуем, что это правда истинная; и мы дивуемся; но
поскольку глас Божий повелел нам возвестить о сем, мы, покорные завету
Божию, о сем и свидетельствуем. И мы знаем, что, ежели будем верны во
Христе, мы очистим одежды свои от крови всех людей и предстанем
непорочными перед Христовым престолом и будем вечно пребывать с ним на
небеси. И слава Отцу и. Сыну и Святому Духу, кои суть един Бог. Аминь.           </font>
                                    _Оливер Каудери,
                                    Дэвид Уитмер,
                                    Мартин Гаррис_

    Есть люди, которым требуются горы доказательств, прежде чем они
найдут в себе силы хоть отчасти поверить чему-нибудь, но я, когда
человек говорит мне, что он "видел письмена на скрижалях", и - мало того
- при этом присутствовал ангел и видел, как он видел, и, вероятно, взял
с него надлежащую расписку, - то я уже чувствую, что далеко ушел по пути
безоговорочной веры, - пусть даже я никогда и не слыхивал об этом
человеке и не знаю ни как зовут ангела, ни какой он национальности.
    Далее следует:

    А ТАКОЖЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО ВОСЬМИ ОЧЕВИДЦЕВ                                      <font size=-1>

    Да будет известно всем народам, коленам, языкам и людям, до коих
дойдет сей труд, что Джозеф Смит-младший, переводчик сего труда, показал
нам скрижали, о которых шла речь и которые имеют вид золота; и все до
единого листы, переведенные упомянутым Смитом, мы пощупали руками
своими; и мы такоже видели вырезанные письмена, и все они имеют вид
старинной работы и редкостного художества. И мы свидетельствуем со всем
здравомыслием, что упомянутый Смит показал их нам, ибо мы видели их, и
прикинули их вес, и знаем доподлинно, что упомянутый Смит держит
означенные скрижали у себя. И мы объявляем миру наши имена,
свидетельствуя перед миром о том, что мы видели; и мы не солгали, в чем
Бог нам свидетель.                                                               </font>
                                    _Кристиан Уитмер,
                                    Джейкоб Уитмер,
                                    Питер Уитмер-младший,
                                    Джон Уитмер,
                                    Хайрам Пейдж,
                                    Джозеф Смит-старший,
                                    Хайрем Смит,
                                    Сэмюел Г. Смит_

    А когда я, уже далеко уйдя по пути безоговорочной веры, натыкаюсь на
восьмерых очевидцев, которые сообщают мне - пусть не очень грамотно, -
что они не только видели листы, но и "пощупали их", то для меня этого
достаточно. Подпишись под этим свидетельством хоть весь род Уитмеров, я
и то не проникся бы столь глубокой и несокрушимой верой.
    Мормонскую библию составляют пятнадцать "книг", а именно: книга
Иакова, Эноса, Харама, Омни, Мосии, Зенифа, Альмы, Хеламана, Ефира,
Морони, две книги Мормона и три - Нефи.
    В первой книге Нефи имеется плагиат - списанный с Ветхого завета
рассказ об исходе из Иерусалима детей Лехи; далее там рассказано о том,
как они восемь лет блуждали в пустыне под водительством некоего Нефи,
наделенного сверхъестественным даром. В конце концов они достигли
"Страны изобилия" и расположились у моря. "По прошествии многих дней" -
сказано, правда, по-библейски, но весьма неопределенно - Нефи было
повеление свыше построить корабль и "перевезти народ через воды". Он
пародировал Ноев ковчег, однако действовал согласно предписанию. Корабль
он соорудил в один день, а братья его стояли тут же, насмехаясь над его
работой, а кстати и над ним, говоря: "Наш брат глупец, ибо он мыслит,
что может построить корабль". Не дожидаясь, пока дерево высохнет, все
племя - или народ - назавтра пустилось в плаванье. И тут-то обнаружился
уголок истинной человеческой природы, о чем Нефи поведал чистосердечно,
с библейской откровенностью, - они устроили кутеж! Они,                         <font size=-1>

а такоже их жены предались веселью, стали плясать, петь и говорить
зело непотребно; воистину они вознеслись до крайнего непотребства.              </font>

    Нефи пытался прекратить это безобразие, но они связали его, и
разгульное веселье продолжалось. Но смотрите, как пророк Нефи перехитрил
их с помощью невидимых сил:                                                     <font size=-1>

    И вот, после того как они связали меня, так что я двинуться не
мог, компас, который был от Господа, перестал работать, посему они не
знали, куда вести корабль; и поднялась буря, сделалось великое волнение,
и нас отбрасывало назад по водам, - и так три дня; и они очень
испугались, опасаясь, чтобы им не утонуть в море; однако же меня не
развязали. И на четвертый день ветер, гнавший нас обратно, сделался зело
сильным.
    И случилось так, что нас чуть было не поглотила пучина морская.             </font>

    Тогда они развязали его.                                                    <font size=-1>

    И случилось так, что они развязали меня, я взял компас, и он
заработал, как я пожелал. И я воззвал к Богу; и когда я воззвал к Богу,
тотчас ветры утихли и стала великая тишина.                                     </font>

    Обладание компасом, видимо, давало этим древним мореплавателям
большое преимущество перед Ноем.
    Путь они держали в "землю обетованную" - другого имени они ей не
дали. Они благополучно добрались до нее.
    Многоженство - недавний догмат мормонской религии, введенный
Бригемом Юнгом уже после смерти Джозефа Смита. До этого многоженство
считалось "мерзостью". Вот стих из главы второй книги Иакова в
мормонской библии:                                                                 <font size=-1>

    И вот говорит Господь: Народ сей погряз в беззаконии; он не
разумеет священного писания, ибо он ищет оправдать свое блудодейство
ссылками на царя Давида и сына его Соломона; верно, что Давид и Соломон
имели множество жен и наложниц, и было сие мерзостью предо мною, -
говорит Господь; - посему, - говорит Господь, - я вывел народ сей из
земли Иерусалимской, рукою крепкою, дабы взрастить ветвь праведную от
плода из чресл Иосифа. Посему я, Господь Бог, не потерплю, чтобы народ
сей поступал по-старому.                                                           </font>

    Однако план не удался - по крайней мере по части современных
мормонов, - ибо Бригем "терпит" это. Вот еще стих из той же главы:                 <font size=-1>

    Говорю вам, ламанитяне: братья ваши, коих вы ненавидите за их
распутство и за язвы, покрывающие их тело, праведнее, чем вы, - ибо они
не забыли веления Господа, заповеданного их отцам, чтобы не иметь им
жен, кроме одной; и наложниц не иметь им.                                         </font>

    Нижеследующий стих (из главы девятой книги Нефи) содержит сведения,
вряд ли известные многим:                                                         <font size=-1>

    И случилось так, что Иисус вознесся на небо, толпа рассеялась, и
каждый взял свою жену и детей и пошел восвояси.
    И случилось так, что наутро, когда толпа собралась, явился Нефи и
брат его, которого он воскресил из мертвых, имя ему Тимофей, а такоже
сын его, имя ему Иона, и Мафони, и Мафония, брат его, и Кумен, и
Куменонхи, Иеремия, и Шемнон, и Иона, и Зедекия, и Исаия; сие суть имена
учеников, коих избрал Иисус.                                                      </font>

    Для того чтобы читатель мог убедиться, как эффектно и живописно (по
утверждению мормонских апостолов) происходил один из самых трогательных
эпизодов в жизни Спасителя - чего по-видимому, никто, кроме них, не
заметил, - привожу отрывок из той же книги Нефи:                                 <font size=-1>

    И случилось так что Иисус обратился к ним и повелел им встать. И
они встали с земли, и он сказал им: Благословенны вы за веру вашу. И вот
я преисполнен радости. И сказав им эти слова, прослезился, и вся толпа
свидетельствует о том, и он брал детей одного за другим, и благословлял
их, и молился о них Отцу. И, помолившись, опять прослезился, и говорил к
толпе, и сказал им: Взгляните на малых сих. И они взглянули на них и
подняли глаза к небу - и увидели небеса отверстыми и ангелов, сходящих
прямо, с неба, как бы среди пламени; и ангелы сошли на землю и окружили
детей, и они были окружены пламенем; и ангелы прислуживали им, и толпа
слышала и видела и свидетельствовала о том; и они знают, что
свидетельство их истинно, ибо все они видели и слышали, каждый человек в
отдельности; а числом их было около двух тысяч пятисот душ; и состояло
оно из мужчин, женщин и детей.                                                   </font>

    А из чего, собственно, оно могло бы еще состоять?
    Книга Ефир - это какая-то малопонятная каша "исторического"
содержания, все больше про осады и битвы между народами, о которых
читатель, вероятно, никогда не слыхал и которые населяли страну, не
упомянутую в географии. Был там царь, носивший приметное имя Кориантумр,
и воевал он с Шаредом, и с Либом, и с Шизом, и со многими другими на
"равнинах Гешлон", и в "долине Гилгал", и в "пустыне Акиш", и в "краю
Моран", и на "равнинах Агош", и "Огаф", и "Рама", и в "земле Корихор", и
на "горе Комнор", и у "вод Риплианкума" и т.д. и т.п. "И случилось
так", что после многих сражений Кориантумр подытожил свои потери, и
оказалось, что "были убиты два миллиона сильных воинов, а такоже их жены
и дети" - итого от пяти до шести миллионов, - "и он опечалился в сердце
своем". Давно бы так! Тогда он написал Шизу, предлагая прекратить
военные действия и уступить свое царство ради спасения народа. Шиз готов
был согласиться, но только при одном условии: что Кориантумр
предварительно явится к нему и даст отрубить себе голову; но этого
условия Кориантумр не принял. Война возобновилась на некоторое время, а
потом в течение четырех лет обе стороны собирали войско для решающей
схватки, а за сим воспоследовала битва, по-видимому, самая
примечательная из всех известных истории - кроме разве сражения
килкеннийских кошек, которое она отчасти напоминает. Вот описание
военных приготовлений и самой битвы:                                               <font size=-1>

    7. И тогда они собрали весь народ по всему лицу земли, всех, кто
не были убиты, кроме Ефира. И случилось так, что Ефир видел все, что
делал народ, и он видел, что те, кто был за Кориантумра, притекали к
войску Кориантумра; и все, кто был за Шиза, притекали к войску Шиза; и
так в течение четырех лет они собирали народ, дабы собрать всех по всему
лицу земли и усилить свою мощь, как только могли ее усилить. И тогда все
они собрались вместе, каждый в том войске, в каком пожелал, с женами и
детьми; и все мужи, женщины и дети были вооружены оружием войны, щитами,
и нагрудниками, и шеломами, и облачены в одежды войны, и они вышли друг
против друга на бой; и они бились весь день, но не победили. И когда
настала ночь, они утомились и возвратились в свои станы, а возвратясь в
свои станы, они подняли вопль и плач великий по убитым воинам своего
народа; и такова была сила их стенаний, воплей и криков, что разрывался
воздух. И когда настало утро, они снова пошли на бой, и день тот был
великий и страшный; но они не победили, и когда опять настала ночь, их
крики, жалобы и вопли по убитым воинам своего народа опять разрывали
воздух.
    8. И случилось так, что Кориантумр вторично написал Шизу, прося его
больше не идти на бой, но взять царство и пощадить жизнь народа. Но се -
Дух Божий покинул их, и Сатана овладел сердцами народа, ибо отданы они
были во власть жестокосердия своего и слепоты своей, дабы погибнуть им;
и посему они опять пошли на бой. И сражались они весь тот день, и когда
настала ночь, они уснули на мечах своих, и наутро они опять пошли в бой
и сражались до ночи; и когда настала ночь, они опьянели от гнева, как
человек пьянеет от вина; и опять она уснули на мечах своих; и наутро они
сражались опять, и к ночи все они пали от меча; и осталось их пятьдесят
два из народа Кориантумра и шестьдесят девять из народа Шиза. И спали
они в ту ночь на мечах своих, а наутро опять сражались и бились друг с
другом, соревнуясь в мощи мечей и щитов; и так весь день; и когда
настала ночь, их было тридцать два из народа Шиза и двадцать семь из
народа Кориантумра.
    9. И случилось так, что они ели и спали и готовились наутро умереть.
И были они мужи рослые и крепкие силою мышц. И бились они три часа и,
потеряв много крови, обессилели. И когда воины Кориантумра набрались
сил, они пустились наутек, но се - Шиз поднялся, и с ним войско его, и
он поклялся в гневе своем, что умертвит Кориантумра либо погибнет от
меча; и так он преследовал их, к утру настиг, и они опять сражались. И
случилось так, что когда все они пали, кроме Кориантумра и Шиза, Шиз
обессилел, потеряв много крови. И тогда Кориантумр передохнул слегка,
опершись на свой меч, и отрубил Шизу голову. И когда он отрубил Шизу
голову, Шиз поднялся на руках, и упал, и, глотнув воздуха, умер. И тогда
Кориантумр пал на землю замертво. И Бог сказал Ефиру, говоря: Иди. И он
пошел и увидел, что сказанное Господом исполнилось; и он докончил свою
летопись; и сотой доли ее я не написал.                                           </font>

    Жаль, жаль, что Смит написал так мало и, наполнив предыдущие главы
скучнейшей пошлостью, оборвал свой рассказ как раз на том месте, где он,
чего доброго, мог бы стать занимательным,
    Мормонская библия - глупая книга, и читать ее - нудное занятие, но в
ее поучениях нет ничего зловредного. Против изложенного в ней кодекса
морали возразить нечего: он "скатан" с Нового завета - даже без ссылки
на источник.

    А. КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ МОРМОНОВ                                             <font size=-1>

    С основания мормонской общины прошло не больше сорока лет, однако
история их была бурной с самых первых шагов своих, и в дальнейшем своем
шествии она обещает быть не менее волнующей. Мормоны подвергались
преследованиям и гонениям по всей стране, отчего они на долгие годы
возненавидели всеми силами души всех "язычников" без разбору. Джозеф
Смит, нашедший пресловутую Книгу Мормона и считающийся основоположником
их религии, вынужден был из штата в штат перетаскивать свои таинственные
медные пластинки и чудодейственные камни, с помощью которых он разбирал
письмена, на них начертанные. В конце концов он основал в штате Огайо
"церковь", членом которой сделался некий Бригем Юнг. Начались гонения, а
с ними и вероотступничество. Бригем твердо держался избранной им веры и
работал не покладая рук. Ему удалось приостановить дезертирство. Более
того - в самые тяжелые времена он умудрился многих обратить в свою веру.
Постепенно он стал пользоваться все большим влиянием и доверием у
братии. Вскоре он сделался одним из двенадцати "апостолов церкви", а
затем завоевал еще более влиятельное и высокое положение, став
президентом Двенадцати. После того как огайцы поднялись И изгнали
мормонов из своего штата, мормоны осели в штате Миссури. Бригем
сопровождал их. Миссурийцы прогнали их, и они отступили в Науву, штат
Иллинойс. Там они начали процветать и воздвигли храм с притязанием на
архитектурное изящество, - в краю, где кирпичное здание суда с куполом,
возвышающимся над железной кровлей, вызывало почтительный трепет, этот
храм обратил на себя внимание. Но и здесь мормонов продолжали теснить и
преследовать. Не помогали прокламации, в которых Джозеф Смит клеймил и
осуждал многоженство, как противоречащее правилам мормонов: обитатели
обоих берегов Миссисипи утверждали, что среди мормонов процветает пышным
цветом многоженство, да и многое другое. Бригем вернулся из поездки в
Англию, где он основал мормонскую газету и откуда вывез, несколько сотен
новообращенных. С каждым шагом возрастало его влияние на братию. Затем
"язычники" из Миссури и Иллиноиса вторглись в Науву и убили Джозефа
Смита. Некий мормон по имени Ригдон провозгласил было себя главой
мормонской церкви и мормонской общины вместо покойного Смита; он
попробовал даже свои силы в качестве пророка. Однако идущий за ним был
сильнее его. Улучив момент, Бригем, все преимущество которого состояло в
обладании более острым умом и крепкой волей, свергнул Ригдона с его
высокого поста и занял его сам. Больше того - он проклял Ригдона и его
приверженцев сложным проклятием, объявил, что его "прорицания" исходили
от дьявола, и в заключение предал "лжепророка Сатане на тысячу лет", -
на такой срок еще никого не осуждали в Иллинойсе! Народ признал своего
властелина. Тотчас подавляющим большинством голосов он избрал Юнга своим
президентом и до сего дня относится к нему с беззаветной преданностью.
Бригем умел заглядывать вперед - свойство, которым никто другой из
видных мормонов как будто не обладал. Он понял, что лучше податься в
пустыню своей волей, нежели ждать, когда их туда оттеснят. И вот по его
приказу подданные его собрали свои скудные пожитки, обратили спины к
домам своим, а лица к пустыне и морозной февральской ночью, при свете
зарева от горящего со всей священной утварью храма, который они подожгли
собственноручно, потянулись печальной чередой через Миссисипи. А через
несколько дней они расположились лагерем на западной границе штата
Айова, и бедность, лишения, голод, холод, недуги, тоска и травля сделали
свое дело: многие, не выдержав всех этих невзгод, погибли. Что бы там ни
говорили, это были настоящие мученики! Те, кто выжил, задержались там
еще на два года, в то время как Бригем с небольшим отрядом пересек
пустыню и основал город Грейт-Солт-Лейк-Сити (город Великого Соленого
Озера), нарочно для этого избрав место, которое _не являлось
собственностью ненавистного американского правительства и находилось вне
его юрисдикции_. Этот факт не следует забывать. Описанные события
относятся к 1847 году. Не успел Бригем со своим народом поселиться в
новом городе, как их постигло еще одно бедствие - кончилась война, и
Мексика передала убежище Бригема неприятелю - Соединенным Штатам
Америки. В 1849 году мормоны образовали "свободное и независимое"
правительство и объявили себя "Штатом Дезерет", а Бригема Юнга своим
президентом. Однако на следующий год конгресс Соединенных Штатов дал
щелчок по их самолюбию, и то же самое сочетание гор, полыни, солончаков
и всеобщего запустения превратил в "территорию Юта", но при этом все же
назначил Бригема Юнга ее губернатором. В течение последующих лет
переселенцы волна за волной тянулись через пустыни и земли мормонов в
Калифорнию, но, несмотря на это, церковь оставалась незыблема и верна
своему повелителю и господину. Голод, жажда, нужда и горе, ненависть,
презрение и преследования со стороны окружающих не пошатнули мормонов в
их вере и преданности своему вождю. Они устояли даже против соблазна
золота, - а ведь у скольких народов загубило оно цвет молодежи, выкачало
последние соки! Из всех возможных испытаний испытание золотом - самое
суровое, и в народе, его выдержавшем, должно быть заложено нечто весьма
основательное.
    Территория Юта и Грейт-Солт-Лейк-Сити процветали. Перед тем как
покинуть Айову, Бригем Юнг напоследок явился в церковь, облачившись в
одежды всеми оплакиваемого пророка Смита, и совершил от его лица
торжественное рукоположение "президента Бригема Юнга"! Народ с восторгом
проглотил это благочестивое мошенничество, и власть Бригема окончательно
укрепилась. А затем - и пяти лет не прошло! - он объявил многоженство
одним из основных догматов церкви, сославшись на "откровение", которое
якобы еще девять лет назад сошло на Джозефа Смита, хотя всем известно,
что Джозеф Смит до самой смерти своей боролся с многоженством.
    Бригем по скромному началу своей карьеры и постепенному продвижению
к великолепию и славе мог равняться с самим Эндрю Джонсоном.
Последовательно прошел он все ступени: рядовой мормон, миссионер на
родине, миссионер за границей, издатель и редактор, апостол, президент
апостольского департамента, глава мормонской общины, наделенный духовной
и светской властью; волею неба - преемник Смита, "пророк",
"прорицатель", "провидец". Оставалась одна лишь ступень, и он смиренно
взошел на нее - объявил себя господом богом!
    Ему уготован, так утверждает он, собственный рай после смерти, где
он будет богом, жены его - богинями, а дети - князьями и княжнами
небесными. Все верные мормоны будут допущены в этот рай вместе со своими
семьями и займут там положение соответственно количеству жен и детей,
которыми они успели обзавестись. Если кто из верных умрет, не успев
нажить жен и детей в количестве, необходимом для того, чтобы
пользоваться уважением в загробном мире, кто-нибудь из друзей может
взять себе несколько жен во имя покойника и вырастить ему недостающее
потомство; все они будут зачтены покойнику и соответственно повысят его
в ранге.
    Не следует забывать, что мормоны по большей части вербуются среди
людей невежественных, наивных, малоразвитых, обладающих ограниченным
кругозором; не следует также забывать, что жены мормонов стоят на том же
уровне и что дети, рожденные от их союза, вряд ли сильно отличаются от
своих родителей; не следует упускать из виду и того, что в течение
сорока лет этих несчастных травили - травили без устали, без жалости!
Толпа улюлюкала им вслед, избивала их и стреляла по ним; их подвергали
проклятиям, презрению и изгнанию; они бежали в глушь, в пустыню, уже
изможденные болезнями и голодом, стенаниями нарушая вековую тишину и
усеивая долгий путь свой могилами. И все это они претерпели за то лишь,
что пожелали жить и верить так, как велела им их совесть. Все это
необходимо помнить, и тогда станет понятна та неумирающая ненависть,
которую мормоны питают к нашему народу и правительству.
    Ненависть эта стала подниматься на дрожжах древней обиды с той самой
поры, как мормонский край Юта начал процветать, а церковь богатеть и
крепнуть. Бригем в качестве губернатора территории недвусмысленно дал
всем понять, что Мормония существует для мормонов. Соединенные Штаты
пытались поправить дело назначением правительственных чиновников из
Новой Англии и других антимормонских областей, но Бригем значительно
осложнил въезд этих чиновников в территорию, находящуюся под его
управлением. Соединенным Штатам пришлось прогнать трехтысячное войско
через пустыню, чтобы водворить своих чиновников на предназначенные для
них посты. Однако, когда сии джентльмены были водворены, толку от них
было не больше, чем от каменных идолов. Они издавали законы, на которые
никто не обращал внимания и которые не могли быть проведены в жизнь. В
стране, где преступления и насилие над личностью совершались на каждом
шагу, федеральные судьи заседали лишь на потеху дерзкой толпе, что
собиралась поглазеть на них в свободное время, ибо судить было некого,
делать было нечего, да и дел-то никаких не велось. Если истцом был
"язычник", мормонские присяжные выносили решение, какое им было угодно,
с приговором же федерального суда мормоны не считались, и привести его в
исполнение не было никакой возможности. Наши президенты слали в Юту одну
партию чиновников за другой, и всякий раз результат был один - они
мрачно отсиживали какое-то время, день за днем глотая оскорбления, видя
кругом угрюмые физиономии и при всякой попытке выполнять свой долг
нарываясь на косые взгляды и прямые угрозы, - и наконец либо сдавались и
становились жалким орудием мормонов, либо, не выдержав, запуганные
вконец, покидали территорию. Если же случайно чиновник оказывался
человеком неробкого десятка и ему удавалось показать свою храбрость,
тотчас какой-нибудь покладистый президент вроде Бьюкенена или Пирса
смещал его с должности и на его место ставил очередное бревно. В 1857
году, в том самом, когда Крэдлбо был судьей, губернатором Юты чуть было
не назначили генерала Харни; слово "страх" в сознании этих двоих имело
смысл самый абстрактный. Хотя бы потому, что они внесли бы разнообразие
в несколько монотонную историю угодливости и беспомощности федеральных
властей, приходится пожалеть, что этим двум не суждено было служить
одновременно в территории Юта.
    Такое положение дел мы застали, когда нам довелось побывать в Юте.
Управление территорией проявляло позорную беспомощность, и единственной
реальной силой там был Бригем Юнг. Это был абсолютный монарх - монарх,
который не считался с нашим президентом, смеялся над нашей армией, когда
она осаждала его столицу, и, без малейшего смущения выслушав весть о
том, что августейший конгресс Соединенных Штатов торжественно объявил
многоженство противозаконным, преспокойно завел себе еще двадцать пять
или тридцать жен.                                                                  </font>

    Б. РЕЗНЯ НА ГОРНОМ ЛУГУ                                                        <font size=-1>

    Мормоны мстили и мстят за преследования, коим подвергались и - как
они считают - продолжают подвергаться по сей день, ибо самоуправления им
так и не дали. Почти забытая ныне "резня на Горном лугу" была делом их
рук. История эта в свое время нашумела порядком - по всей стране только
и разговоров было, что об этом зверстве. Освежим ее в памяти читателя в
общих чертах. Однажды большой обоз переселенцев из Миссури и Арканзаса
проследовал через Солт-Лейк-Сити; к обозу присоединилось несколько
мормонов из недовольных, в надежде под его прикрытием совершить побег.
Этого одного было бы достаточно, чтобы воспламенить гнев мормонских
главарей. Но сюда еще присоединилось то обстоятельство, что переселенцы
- сто сорок пять или полтораста ничего не подозревающих душ - ехали из
Арканзаса, где незадолго до описываемых событий был убит крупный
мормонский миссионер, и из Миссури - штата, о котором мормоны вспоминали
как о самом рьяном гонителе первых "святых" в эпоху, когда мормонская
община была малочисленна, бедна и не имела друзей. Таким образом,
путники не внушали к себе симпатий. И, наконец, в обозе были большие
богатства - скот, лошади, мулы и всякое другое имущество, - как же было
мормонам, которые во всем стремились подражать древнему израильскому
племени, как же было им не схватить "добычу" у неприятеля, когда сам
господь бог "предал ее им в руки"?
    Итак, говоря словами миссис С. В. Уэйт в ее любопытной книге
"Мормонский пророк", случилось, что "Бригему Юнгу, Великому и Верховному
Государю, иначе говоря - Богу, было "откровение", на основании которого
он приказал президенту Дж. С. Хейту, епископу Хигби и Джону Д. Ли
(приемный сын Бригема) собрать побольше людей из тех, на кого можно
положиться, одеть их индейцами, напасть на проклятых язычников (так
говорилось в "откровении") и сразить всех до единого стрелами
Всевышнего, чтобы никто не мог поведать миру, как обстояло дело; если
понадобится, привлечь настоящих индейцев в качестве союзников, посулив
им часть добычи. Долг свой выполнить точно и без промедления, скот
пригнать до наступления зимы, ибо такова воля Всемогущего Господа Бога".
    Задание, заключенное в "откровении", было добросовестно выполнено.
Большой отряд мормонов, нарядившись индейцами и разрисовав себе лица,
нагнал обоз примерно в трехстах милях к югу от Солт-Лейк-Сити и там на
него напал. Переселенцы тотчас окопались, превратили свои фургоны в
редуты и мужественно и успешно отбивались целых пять дней. Миссурийцев и
арканзасцев не очень-то запугаешь жалкой пародией на "свирепых
индейцев", прозябающей в Юте! Каждый переселенец готов был сражаться с
пятьюстами из них.
    На шестой день мормоны решили прибегнуть к военной хитрости.
Отступив к верхнему краю "Луга", они переоделись, смыли с себя краску и,
вооруженные до зубов, подъехали в фургонах к осажденным переселенцам,
поднявши белый флаг парламентеров. Увидев белых людей, переселенцы
побросали ружья и приветствовали их радостными Криками. В ответ на белый
флаг, вряд ли даже подозревая всю патетичность своего жеста, они подняли
на воздух младенца, одетого в белое.
    Во главе этих неожиданных белых "избавителей", стояли президент Хейт
и епископ мормонской церкви Джон Д. Ли. О дальнейших действиях этих
предводителей мистер Крэдлбо (исполнявший в то время обязанности
федерального судьи в Юте, а впоследствии - сенатор от Невады) рассказал
в своей речи, произнесенной в конгрессе:
    "Заявив, что находятся в хороших отношениях с индейцами и что
последние настроены весьма свирепо, они предложили свое посредничество,
обещав переселенцам походатайствовать за них перед индейцами. Переговоры
длились несколько часов, и после (мнимого) совещания с индейцами
парламентеры предъявили ультиматум, якобы продиктованный дикарями,
согласно которому переселенцам предписывалось всем До единого покинуть
лагерь, оставив в нем все, вплоть до оружия. Мормонские же вожди обещали
привести военные отряды и конвоировать переселенцев до ближайших
поселений. Ради спасения своих семей переселенцы условия приняли.
Мормоны удалились, а затем вернулись с вооруженным отрядом в тридцать
или сорок человек. Переселенцы выстроились в колонну; впереди шли
женщины и дети, за ними мужчины, и, наконец, шествие замыкала мормонская
охрана. Когда в таком порядке они прошли примерно с милю, был дан сигнал
- и началось избиение. Почти все мужчины были убиты на месте выстрелом в
спину. Только двоим удалось убежать на сто пятьдесят миль в пустыню, но
их там нагнали и убили. Женщины и дети, пробежав ярдов двести, были
добиты "охраной" и индейцами. Из всего обоза уцелели семнадцать душ -
дети, из которых самому старшему не было восьми лет. Так сентября 10-го
в год 1857 совершилось одно из самых жестоких, подлых и кровожадных
убийств во всей истории нашей родины".
    В этой бойне мормоны уничтожили сто двадцать человек.
    С неслыханным мужеством открыл судья Крэдлбо заседание суда и
призвал Мормонию к ответу за массовое убийство. Какая картина! Суровый
ветеран, одинокий, гордый и мужественный, гневно взирающий на мормонских
присяжных и аудиторию, состоящую сплошь из мормонов, - он то издевается
над ними, то обрушивает на них молнии своей ярости!
    Вот что писала "Территориел энтерпрайз" в передовой, посвященной
этому событию:
    "Он говорил и действовал с неустрашимостью и решительностью,
достойной Джексона; но присяжные отказались признать состав преступления
и не захотели даже высказаться по отдельным пунктам обвинительного акта;
со всех сторон неслись угрозы в адрес судьи и правительственных войск,
имеющие целью заставить его отступиться от взятого им курса.
    Убедившись в полной бесполезности присяжных, судья распустил их,
облив их ядом своего сарказма. Затем, будучи облечен исполнительной
властью, он один, без всякой посторонней помощи, принялся за дело. Он
допрашивал свидетелей, производил повсеместно аресты и тем внес такое
расстройство в ряды "святых", какого они не знали со дня основания
мормонской общины. Перепуганные старшины и епископы, по последним
сведениям, бежали, спасая шкуру; последовали удивительные разоблачения,
и выяснилось, что самые высокие служители церкви замешаны в
многочисленных убийствах и ограблениях "язычников", имевших место в
последние восемь лет".
    Если бы в ту пору губернатором Юты был Харни, Крэдлбо нашел бы у
него поддержку, и тогда приведенные им доказательства виновности
мормонов в последней бойне, а также во многих ранее совершенных
убийствах доставили бы кое-кому из граждан бесплатный гроб и в придачу -
случай им воспользоваться. Но в ту пору пост федерального губернатора
занимал некий Камминг, который из странного желания щегольнуть
объективностью всячески ограждал мормонов от посягательств правосудия. В
одном случае он даже выступил в печати с протестом по поводу того, что
судья Крэдлбо привлек правительственные войска для выполнения своих
задач.
    Миссис Уэйт заключает свой в высшей степени интересный отчет о
зверской бойне следующим замечанием и кратким обзором улик, отличающимся
точностью, достоверностью и четкими формулировками;
    "Для тех, кто склонен еще сомневаться в причастности Юнга и его
мормонов к этому делу, предлагается настоящий свод улик и обстоятельств,
которые не просто указывают на возможность их виновности, но и
доказывают эту виновность с полнейшей достоверностью:
    1. Показания самих мормонов - участников дела, снятые судьей Крэдлбо
в присутствии помощника шерифа Соединенных Штатов Роджерса.
    2. Отсутствие какого бы то ни было упоминания об этом деле в отчете,
представленном Бригемом Юнгом в качестве инспектора по делам индейцев.
Также полное молчание обо всем в церкви, которое было нарушено лишь
спустя несколько лет после упомянутых событий.
    3. Бегство в горы высокопоставленных представителей как духовной,
так и мирской власти мормонов в самом начале следствия, предпринятого по
этому делу.
    4. Замалчивание всей истории церковным органом "Дезерет ньюс" -
единственной газетой, выходившей в ту пору в Юте; когда же газета через
несколько месяцев и высказалась по этому поводу, то лишь затем, чтобы
отрицать причастность мормонов к совершенным преступлениям.
    5. Показания детей, уцелевших после бойни.
    6. Тот факт, что на следующий день после резни в ряде мормонских
семей появились как дети, так и имущество, принадлежавшее убитым.
    7. Показания индейцев, находившихся неподалеку от места резни;
показания эти приводятся не только Крэдлбо и Роджерсом, но
подтверждаются также и рядом офицеров, а также Дж. Форнеем, который в
1859 году занимал пост инспектора по делам индейцев в территории Юта.
Свои показания упомянутым лицам индейцы давали добровольно и
неоднократно.
    8. Показания капитана 2-го драгунского полка, Р. П. Кембелла,
откомандированного весною 1859 года в Санта-Клара для охраны
путешественников по дороге в Калифорнию, а также для расследования
случаев нападения на них индейцев".                                               </font>

Перевод А. Старцева


        ИЗ "ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК" {17_17}

    _[1892 - 1895. Германии. Италия. Англия. Франция]_

    В первое же воскресенье пошел в церковь, а во вторник получил счет
на двадцать марок на поддержание церкви. Хватит. Не могу себе позволить
исповедание религии за такую цену. Здесь спасение души - для богатых,

    Боб Ингерсолл рассказал о Пресвитерианском святом, который,
отправляясь на экскурсию из рая в ад, заплатил за проезд в оба конца, а
потом никому не мог сбыть обратный билет.

    В Джайпуре я повторил некоторые опыты сэра Джона Леббока с муравьями
и получил сходные результаты. Потом я предпринял собственные опыты. Они
показали, что муравьи хорошо ориентируются в сфере духовных интересов. Я
соорудил четыре миниатюрных храма: мусульманскую мечеть, индийское
святилище, еврейскую синагогу и христианский собор - и поставил их
рядом. Затем я пометил пятнадцать муравьев красной краской и пустил их
на волю. Они бегали взад и вперед, глядели на храмы, но не заползали
внутрь. Я выпустил еще пятнадцать муравьев, пометив их синей краской.
Они вели себя так же, как их красные собратья. Я позолотил и выпустил
еще пятнадцать муравьев. Тот же результат. Все сорок пять муравьев
суетились, ни на минуту не останавливаясь, подходили ко всем храмам, но
не заползали ни в один из них. Я счел доказанным, что избранные мною
муравьи не имеют твердых религиозных убеждений; это было необходимой
предпосылкой моего следующего, еще более важного эксперимента.
    Я положил у входа в каждый храм белую бумажку. На бумажку перед
мечетью я положил кусок замазки, перед входом в святилище - немного
дегтя, перед входом в синагогу капнул скипидара и перед входом в собор
положил кусок сахару. Теперь я выпустил красных муравьев. Они отвергли
замазку, деготь и скипидар и набросились на сахар с жадностью и, как мне
показалось, с искренним чувством. Я освободил синих; они в точности
повторили действия красных. Золотые поступили так же, без единого
исключения. Это не оставляло сомнении в том, что муравьи, лишенные
определенного вероисповедания, если им предоставить выбор, отдают
предпочтение христианской религии перед всякой другой.
    Чтобы проверить опыт, я запер муравьев и переместил замазку в собор,
сахар же положил в мечеть. Я выпустил сразу всех муравьев, и они толпой
ринулись к собору. Я был тронут до глубины души и пошел в соседнюю
комнату, чтобы записать этот замечательный опыт. Вернувшись, я увидел,
что все муравьи отступились от христианской веры и перешли в
магометанство. Я понял, что поспешил с выводами. Мне стало неловко и
горько. Уже не столь уверенный в себе, я решил довести опыт до конца. Я
положил сахар сперва в третий, потом в четвертый храм. Что же я
установил? В какой храм я клал сахар, в тот и устремлялись муравьи.
Таким путем я пришел к неопровержимому выводу, что в отношении