Дети с болячками на ногах принимали горячие ножные ванны, ожидая, пока сестра Пик сделает им перевязку. Сестре помогала девочка лет десяти с очень привлекательным личиком. Она сама вызвалась носить бинты, тазы с горячей водой и баночки с мазью. Сестра рассказала мне, что несколько недель назад девочку привели в амбулаторию со страшным нарывом, Сначала девочка, ужасно боялась, но потом благодарность пересилила, и каждое утро она добровольно являлась в амбулаторию; помогать. Девочка была прирожденной сестрой милосердия. Искусно и умело она смазывала и перевязывала болячки другим детям, которые относились к ней с полным доверием. Как правило, аборигены обожают лекарства. Они глотают их с гримасой и тут же расплываются в довольной улыбке, словно лекарство уже помогло им. Оказав помощь пациентам в амбулатории, сестра Пик ежедневно отправлялась в обход жилищ аборигенов, чтобы обслужить лежачих больных и оказать медицинскую помощь тем из них, которые жили вне миссии и боялись прийти в амбулаторию. В Милингимби два поселка аборигенов. Они расположены по обе стороны зданий миссии. Один служит пристанищем для тех австралийцев, которые все еще живут жизнью предков. Время от времени они появляются на несколько дней в миссии и снова уходят. Бурера с мыса Стюарт (к западу от Милингимби) - независимый, смелый народ - часто проходят по территории миссии после охоты, нагруженные дичью. Случается, враждебные группы затевают ссоры, а иногда и драки, в которых гибнут мужчины, сраженные копьями. Второй поселок населяют более "цивилизованные" аборигены. Их предводитель - Гарри. Они носят набедренные повязки и регулярно моются. Сначала в Милингимби был только один лагерь. Потом Гарри увел отколовшуюся группу аборигенов и основал второй лагерь. Я спросил его, чем это было вызвано. Оказывается, в первом лагере дети Гарри не могли выучиться правильно говорить на родном языке; по его словам, некоторые аборигены из этого лагеря говорят на очень плохом языке. Он добавил, что они часто ругаются, и это дурно сказывается на детях. Обе группы относились друг к другу с некоторой враждебностью еще и потому, что многие члены группы Гарри, включая его самого, не были исконными жителями острова. Гарри родился у залива Арнхем, к востоку от Милингимби; некоторые аборигены пришли сюда из местностей, жителей которых бурера считали своими врагами. Я шел позади сестры Пик по тропинке, проложенной в высокой траве, которая доходила мне почти до плеч. Лагерь "диких" аборигенов состоял из шалашей и хижин из оцинкованного железа, стоявших на лужайке, окруженной зарослями пандануса. Рослые мужчины, на которых не было ничего, кроме балара - куска коры или материи, подвязанной к поясу, сидели на корточках в тени деревьев. Некоторые изготовляли копья. Женщины, одетые так же, как и мужчины, выглядывали из своих шалашей и хижин. Одна женщина плела сумку. У мужчин была развитая грудная клетка, мощное телосложение и тонкие ноги; на груди и плечах - рубцы, указывающие, к какому племени они принадлежат. Со шнурков на шее свисали плетеные мешочки, набитое корой. Это "маджинджи". Готовясь к бою, воин кусает маджинджи, чтобы прибавить себе храбрости. Мужчины и женщины дружелюбно улыбались мне, когда я угощал их табаком. Как и все "дикие" -аборигены, которых мне привелось видеть, они держались с чувством собственного достоинства. Гордая, независимая осанка, неторопливость, с которой они принимали мои подарки, - все это было неосознанным отражением их веры в свое превосходство. Я восхищался ими за это. Мне, представителю белой расы, хотелось бы так же легко и естественно завоевывать уважение темнокожих, с которыми .я встречался. Сестра Пик осматривала ребенка, родившегося два дня назад. Поперек лба у ребенка проходила белая полоса, на груди глиной были нанесены племенные знаки. У него был больной вид, и сестра Пик сказала женщине, чтобы та принесла его в амбулаторию. Женщина объяснила сестре Пик на своем языке, что ребенка должны вылечить знаки, нарисованные у него на теле. Однако сестра настаивала на своем, и мать обещала принести ребенка на прием. Пока сестра Пик занималась старухой, распластавшейся на земле с закрытыми глазами, с лицом, выражавшим безнадежность и смирение, я подошел к костру, перед которым сидели на корточках старая женщина со сморщенным лицом и маленькая девочка. Позднее я узнал, что мать девочки умерла, и теперь ее матерью; считается эта старуха. Горка золы и угля разделяла, тлеющие концы двух поленьев костра. Старуха бросала на эту горку мелких крабов и переворачивала их палкой. Время от времени девочка, запустив пальцы между угольками, вытаскивала и съедала краба, не меняя позы. Она ела очень быстро. Иногда она поднимала на меня глаза и улыбалась. На зубах у нее была зола. Подошел старик, неся дудку длиной около шести футов, около шести дюймов {Дюйм равен 2,5 см.} в диаметре. Он показал на дудку пальцем, видимо, желая привлечь мое внимание. - Диджери-ду! - сказал он. Диджери-ду - один из немногих музыкальных инструментов австралийцев. Я знаками попросил старика поиграть на нем. Он приложил тонкий конец дудки к губам и извлек из нее две глубокие, мелодичные ноты, попеременно повторяя их. У меня по коже пробежали мурашки, словно во мне внезапно пробудился какой-то далекий первобытный инстинкт. Девочка, поедавшая крабов, подошла и стала рядом со мной. Наверное она гордилась тем, что не боялась меня. Когда мы с сестрой Пик отправились обратно в миссию, девочка пошла с нами. Проходя мимо других детей, она громко обращалась к нам, чтобы показать, какая она смелая. 22 ДЕТИ Аборигены чрезвычайно привязаны к своим детям. Только белые стегают детей ремнем, и только в цивилизованном обществе необходимы приюты для беспризорных детей. У аборигенов я никогда не видел детей, оставшихся без присмотра, хотя видел много сирот. По обычаям аборигенов ребенок может иметь несколько "матерей", и в случае смерти родной матери заботы о нем принимает на себя другая "мать". Поскольку у аборигенов не существует никаких правил поведения для детей, то, по нашим представлениям, они страшно избалованы. Мать может накричать на своего ребенка, но чаще всего это продиктовано страхом за его жизнь. Австралийские женщины редко наказывают своих детей. Дети валяются на земле, тузят друг друга и отчаянно визжат, потом встают и, смеясь, расходятся. Они старательно ухаживают за младшими братьями и сестрами и безропотно таскают на спине упитанных, невозмутимых малышей. Я ни разу не видел, чтобы какая-нибудь девочка рассердилась на мать, если та отрывала ее от игры, чтобы поручить ей малыша. Однажды ранним утром, открыв дверь здания миссии, я остановился на верхней площадке лестницы. У подножия лестницы на земле сидели четыре девочки, скрестив ноги. Ставшей было лет четырнадцать. Четыре личика улыбнулись мне, и на каждом я прочитал возбуждение и гордость. Казалось, девочкам поручено сообщить какую-то важную новость. Тут я заметил, что на коленях у старшей девочки лежал младенец с кожей цвета меда - новорожденный, для которого сегодняшнее прекрасное утро было первым в его жизни. Девочки принесли своего маленького брата миссис Эллемор, чтобы она могла им полюбоваться. Я позвал миссис Эллемор. Ее восторг вызвал на лицах девочек радостные улыбки. Они бережно унесли младенца. Должно быть, матери не терпелось узнать, какое впечатление он произвел. Девочки прибавили шагу. На любой школьной площадке, где играют белые дети, слышатся крики и смех. Сочетание этих звуков - вовсе не безмятежно веселый аккорд, потому что многие из его составных элементов - взаимные пререкания или ссоры. Там, где играют дети аборигенов, слышится песня. Я часто закрывал глаза и прислушивался к этим гармоничным звукам, пытаясь уловить хоть одну нестройную ноту. Но я всегда слышал лишь радостный щебет, напоминающий пение птиц... Неомраченному веселью детей аборигенов во многом способствует то обстоятельство, что ни один из них не владеет чем-либо, чего нет у других. Им неведома зависть - ведь у них все общее. Неведомы им и ссоры из-за какой-то игрушки, столь распространенные среди белых детей: ведь их игрушки - тростник, камушки и ракушки, которых кругом сколько хочешь. Отсутствие собственнических инстинктов, которым сопутствует жадность, характерно и для взрослых. В одной миссии я подарил аборигену рубашку в благодарность за его заботы обо мне. Рубашку эту я потом видел на пятерых других мужчинах. Разительный контраст в поведении белых и темнокожих детей отнюдь не объясняется наследственностью. Это - результат различного подхода к жизни, который, в свою очередь, обусловливается различным воспитанием и образованием. Отсутствие эгоизма у аборигенов и их предупредительность по отношению к другим, которые я наблюдал сотни раз, неразрывно связаны с переживаниями детства. Только радикальный переворот в сфере человеческих отношений, только полный отказ от тех представлений, которые делают человека конкурентом его ближних, может привести к тому, что на площадках, где играют наши дети, воцарится тот же дух, ,что и среди детей австралийских аборигенов. Окруженный детворой, я шел по широкой полосе берега; за мной брели две маленькие девочки с грудными младенцами на руках. Время от времени, когда они хотели на что-либо обратить мое внимание, наш разговор прерывался. "Фис, фис!" - кричали они, и я шел к какой-нибудь лужице, увязая по щиколотку в мокром песке. В лужице плавали головастые рыбешки "фис". Мы возвращались домой после нашей ежедневной прогулки, направляясь к тамариндам, под тенью которых собирались отдохнуть и побеседовать. Вокруг бегали кроншнепы, запуская в песок клювы в поисках пищи. Дети были огорчены тем, что мои ботинки испачкались. Когда мы вышли на сухое место, трое мальчиков стали на колени и стерли с них грязь. Одного из мальчиков звали Бандаравой. Ему было лет одиннадцать. Непосредственная живая улыбка очень красила его неказистое лицо. Он охотно смеялся моим шуткам и очень мне полюбился. На мальчике была грязная, слишком короткая повязка, из-под которой торчали неимоверно тонкие ноги, напоминавшие обуглившиеся палки. Дети здесь ходят голышом лет до семи. Потом мальчики начинают носить набедренную повязку, а девочки - узкую продольную полоску материи; концы которой перекидывают через обвязанный вокруг талий шнурок. Когда мы расположились под деревьями, мальчики решили состязаться в метании копья. Они бросились к зарослям тростника и отобрали себе по нескольку упругих прямых стеблей, которые должны были заменить копья. Разделившись на две группы, они начали метать "копья" в противника. Их жесты и мимика во время игры воспроизводили жесты и мимику мужчин во время исполнения обрядов или при стычках между племенами. Пригнувшись, мальчики бежали в траве, выскакивали из-за деревьев и издавали притворно свирепые крики. Они осторожно обходили друг друга, переступая с ноги на ногу. При этом они издавали музыкальные крики на высокой ноте, напоминающие крики птиц. Мальчики держали свои "копья" над головой большим и указательным пальцами, закидывая руку далеко назад. Когда "копье" попадало в цель, обе стороны разражались смехом. Мальчики отличались большой меткостью. Как в любой игре, здесь были признанные чемпионы. Я часто наблюдал за такими "битвами". Их участники выходили из себя лишь в очень редких случаях. Белого мальчика, потерявшего самообладание на площадке для игр, как правило, поддерживают один-два приятеля; когда темнокожим мальчиком овладевает гнев, он сразу же оказывается в одиночестве. Никто на него не обращает внимания, а игра продолжается. В таких случаях задира неизменно бросает свое копье и уходит, не замечаемый остальными. Обычно он возвращается через несколько минут; и сам он, и его товарищи тут же забывают о случившемся. Главное во время игры не одиночка, а коллектив. Раздражительность, проявляющаяся во время игр или в повседневной жизни, дурно действует на окружающих детей. Однажды при мне темнокожий мальчик в припадке раздражения бросился на землю и стал кричать. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Взрослые проходили мимо, даже не взглянув в его сторону, дети обходили его. Буяну пришлось быстро утихомириться. Бандаравой и еще шестеро мальчиков, которым надоело играть, собрались вокруг меня в надежде, что я расскажу им что-нибудь интересное. Мальчиков звали Мийнеджара, Нгальбара, Ямбал, Нанинджавой, Йоади и Дармеринг. Мои старания повторить имена (хотя мальчики и произносили их очень отчетливо) рассмешили их. Я притворился, что мне ужасно трудно выговорить имя Бандаравоя; я таращил глаза и мотал головой, как если бы это имя застряло у меня в горле. Бандаравой чуть не вдвое согнулся от беззвучного смеха. Он продолжал веселиться еще долго после того, как его товарищи перестали смеяться. - Он чудак, - сказал Йоади, показывая на Бандаравоя. Мальчики уже несколько раз назвали Бандаравоя чудаком, как бы извиняясь за него. - Ты летчик, а? - спросил Дармеринг (во время войны в двух милях от миссии располагалась авиачасть). - Нет, - ответил я. - Я приехал из Мельбурна. Я просто путешествую. - Знаешь ты такие самолеты - "Митчел", "Дуглас", "Мустанг", "Спитфайр"? - спросил Дармеринг. - Знаю. - А "Буффало"? - Конечно, - ответил я. - У буффало большие рога, и он мычит {Игра слов. По-английски "buffalo" значит "буйвол".}, - и я вскинул голову, как разъяренный бык. Бандаравой опять скорчился от смеха. Другие мальчики, казалось, были озадачены. - "Буффало" - это самолет, - сказали они. - Нет, - возразил я, - это огромный бык. - А я говорю о самолетах "Буффало", - объяснил Дармеринг. Пока мы болтали, Нанинджавой, стоявший возле меня, то и дело протягивал руку и легонько постукивал меня по лбу, руке или шее. Я не обращал на это внимания: он убивал песчаных мух, которых, я, не мог разглядеть. Зоркие глаза мальчика их различали. Случайно двинув головой, я стукнулся о дерево, к которому прислонялся. Я закатил глаза, высунул язык и замотал головой - совсем, как знаменитый комик Мак Сенетт в своих немых фильмах, когда полицейские оглушали его дубинками. Для Бандаравоя это было последней каплей. Он ухватился за Нанинджавоя и повис на нем, заливаясь пронзительным смехом. Придя в себя, он подошел ко мне и, заглядывая мне в лицо, попросил: - Еще разочек, Гуравилла! - Гуравилла? - переспросил я. - Что это такое? - Это твое имя. Ты Гуравилла, - сказали мальчики. - Так, значит, у вас есть для меня прозвище! Что же это значит? Наверное, "глупый человек"? Такое толкование огорчило мальчиков. - Нет, нет! - заверили они меня. - В таком случае, что же оно означает? - спросил я, уверенный, что основанием для прозвища послужила моя внешность. - Человек - сочинитель песен, - объяснили мальчики. Как я узнал позднее, прозвище Гуравилла дал мне один старик из Милингимби. В языке аборигенов нет слова "писатель". Человек, больше всего похожий по своей профессии на писателя, - сочинитель песен. Одного старика с мыса Стюарт, который прославился своими песнями, звали Гуравилла. Мне дали это имя в его честь. - Гуравилла - замечательное имя, - сказал Йоади. Я с ним согласился. Мы продолжали разговаривать о Том и о сем. Мальчики стали объяснять мне, как метать копье. Я попросил их достать копье и показать мне, как его бросают. Один из мальчиков убежал и возвратился с длинным копьем и копьеметалкой. Показав мне, как держать копье и копьеметалку и закончив общий инструктаж, они отошли в сторону. Я метнул копье. Оно полетело, заметно вихляясь, и, на мой взгляд, упало совсем близко. Едва оно коснулось земли, как мальчики принялись хвалить меня: - Хороший бросок! - Хороший бросок, Гуравилла, - твердил Бандаравой. - Бросок что надо! Но мне не терпелось посмотреть, как бросают копье они сами. Им, как видно, не хотелось выставлять свое умение напоказ, и они долго отказывались. Я настаивал. Мальчики поднялись, сжав губы, с решительным выражением лица. Они метали копье с разбега, напрягая все силы. Я был уверен, что они легко побьют меня. Но нет... Ни одно копье не упало дальше моего. Хуже всего был результат Бандаравоя. Как настоящие спортсмены мальчики продолжали без всякой зависти хвалить мой бросок. Возвращаясь в миссию, я не без гордости подумал, что, родись я аборигеном, из меня бы вышел выдающийся метатель копья. Поднявшись к себе в комнату, я выглянул в окно. Мальчики играли на берегу все с тем же копьем. Бандаравой разбежался, сделал плавный бросок. Тяжелое копье поднялось в воздух, как стрела, полетело далеко-далеко и вонзилось в песок. Бандаравой подбежал, вытащил копье и отнес обратно. Мальчики бросали копье по очереди. Даже при самом неудачном броске их копье пролетало расстояние по меньшей мере в шесть раз большее, чем мое. 23 "ЖЕНСКАЯ ПИЩА" Одна из главных обязанностей женщин-австралиек - собирать растительную пищу: коренья, орехи и плоды, составляющие важный элемент рациона аборигенов. В этом женщины достигли совершенства. Отношение мужа к жене в известной мере зависит от ее умения добывать для него, растительную пищу в достаточном количестве. Поиски этой пищи - каждодневное занятие женщин. Тут требуются зоркость, умение и не знающие устали ноги. Собранная женщинами пища называется "растительная еда", но нередко мужчины с известной долей пренебрежения называют ее "женской пищей". Женщинам Милингимби приходилось проходить изрядное расстояние, чтобы добраться до мест, изобилующих съедобными кореньями и растениями. Однажды миссис Эллемор договорилась, чтобы женщин подвез грузовик, и таким образом я мог поехать вместе с ними. В кузове грузовика, скрестив ноги, сидели женщины и дети. Всего было восемь женщин, пятеро младенцев и семь девочек. Зная, что мои карманы набиты леденцами, старшие девочки сели поближе ко мне. Со временем они тоже станут собирать пищу для своих мужей. Как только девочки немного подрастают; матери, отправляясь на поиски "женской пищи", начинают брать их с собой. Рядом с каждой женщиной лежала заостренная палка-копалка. Сумки, сплетенные из листьев пандануса, висели за плечами на веревке, обвязанной вокруг головы. Женщины были возбуждены Поездкой на грузовике. Они переговаривались, указывая на местные ориентиры, до которых сегодня добрались так быстро. Когда мы обгоняли идущих пешком аборигенов, женщины весело окликали их. - Мы остановились у заболоченного лесистого участка. Высокая трава, голубые лилии, растения с широкими листьями и стелющиеся побеги сливались в зеленый ковер, прикрывавший стоячие воды в низинах и углублениях почвы. Мы вышли из грузовика. Малыши, оседлав матерей, крепко держались за их густые волосы. Как только младенец начинает садиться, его приучают сидеть на плечах у матери, обхватив ногами ее шею. Вначале мать придерживает малыша за ножку или поддерживает рукой его спинку, чтобы он чувствовал себя уверенней, но вскоре ребенок начинает обходиться без ее помощи. Женщины быстро переходили с места на место, потом останавливались и, прежде чем вытащить корень, разрыхляли почву своими копалками. Они складывали коренья в висевшие за спиной сумки. Те из них, у которых на плечах сидели дети, вешали сумки так, чтобы веревка, проходившая вокруг лба, обхватывала и малыша. По возвращении в лагерь клубни и коренья моют и пекут на углях. Я шел позади, стараясь угадать, какие коренья выкопают женщины. стебли ямса распознать было легко, так как они вились по стволам деревьев. Тем не менее, когда я обратил внимание одной из женщин на хороший, как мне показалось стебель, она глянув на него, продолжала копать в другом месте; "Это негодный ямс", - сказал она, давая мне понять, - что клубень несъедобен. Бродя по зарослям, дети жевали, стебли травы. Когда под их зубами сочный стебель превращался в волокнистую полоску, они бросали его и срывали другой. Дети быстро шли вперед; останавливаясь возле вьющихся растений, на которых висели черные плоды, напоминающие мелкий виноград. У этих ягод сладкий вкус. Стоило детям наткнуться на такое растение, и они не отходили от него, пока не обрывали всех ягод. Дети аборигенов в значительной степени сами обеспечивают себя необходимой им растительной пищей, бродя по зарослям. Они гуляют не ради удовольствия, а в поисках пищи. Каждый поворот головы, взгляд, радостный возглас вызваны не красотами природы, а находкой съедобных плодов. Они обращают внимание только на то, что можно съесть. Я шел позади одной женщины, на плечах у которой сидел ребенок. Мать все время нагибалась, выкапывая клубни ямса. Ребенок цепко держался за волосы матери. Он отлично приноровился к ее движениям и держал голову прямо даже тогда, когда мать наклонялась до самой земли. Иногда женщина находила место, где было много ямса и съедобных кореньев. Тут ей приходилось подолгу стоять нагнувшись, и она пересаживала ребенка на землю, чтобы было удобнее копать. Мне казалось, что в таких случаях мать должна тщательно выбрать место для ребенка, откинуть ветки, и камни, на которых ему будет больно лежать. Но женщина опускала ребенка на землю механическим движением, чтобы избавить себя на время от обузы. Иногда попадалось неудачное место, и малышу было неудобно. Он удивленно глядел на прутья и камни, среди которых очутился, но не жаловался. Ведь на земле вокруг него были рассыпаны такие сокровища! От столь богатого выбора в первый момент он терялся. Глаза у него разбегались. Иногда малыш сразу хватал и засовывал в рот камушек, иногда веточку или листок. Но выбранные им предметы подвергались тщательной проверке. Малыш быстро выталкивал язычком изо рта то, что ему не нравилось, и тут же находил что-нибудь другое. Если ему попадался лакомый кусочек - ягода, жук, муравей или гусеница, - он приходил в страшное возбуждение и хлопал руками по ноге согнувшейся рядом матери, желая привлечь ее внимание. Но мать была слишком занята, и ему приходилось наслаждаться своими открытиями в одиночку. Удовольствие, с каким малыш поглощал; гусениц, муравьев и жуков, - натолкнуло меня на мысль поставить опыт. Я бросил малышу крыло мотылька. Он покосился на это крыло, потом посмотрел мне; прямо в глаза. Меня удивил его испытующий взгляд, поскольку до этого мы обменивались дружескими улыбками и возгласами одобрения. Мне показалось, что малыш подозревает меня в неблаговидном поступке. Я протянул руку, чтобы убрать крыло мотылька, но ребенок живо схватил его продолжая внимательно наблюдать за мной. Не сводил с меня глаз, он съел крылышко. Через несколько мгновений, словно получив некое внутреннее одобрение, малыш улыбнулся мне. Я почувствовал облегчение и сказал матери, сидевшей на корточках рядом со мной: - Какой у тебя славный малыш! Она повернула голову и молча улыбнулась ребенку, потом дотронулась до него рукой. - Не повредит ли малышу крыло мотылька? - спросил я. Но мать не поняла моих слов. Мы оба любовались малышом, а он, пожевав комочек красной глины, открыл рот и выплюнул его. 24 ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ Аборигенов часто называют попрошайками. Эта репутация установилась за ними потому, что они постоянно выпрашивают табак, и еще потому, что мы нередко видим аборигенов-нищих в городах и на железнодорожных станциях. Абориген по натуре не попрошайка. Таким его делают обстоятельства, а также его уверенность в том, что обычай его народа - всем делиться друг с другом - принят и у беглых. Поставленный в аналогичные условия, белый тоже станет клянчить табак и еду у тех, кто может его снабдить ими. Попрошайничество не типично для белых, поскольку у белых, как правило, в избытке есть все то, что выпрашивают аборигены. Лишите белых этих вещей, и они станут их выпрашивать. Однажды я приземлился на военном аэродроме в глухой местности. На складе кончился табак. Когда я вышел из самолета, меня окружила группа летчиков, страдавших от отсутствия курева. - Не найдется ли у вас закурить? - Ради бога, дайте сигарету! Закурив, они с облегчением вздохнули. Неподалеку от самолета стояло несколько аборигенов. Когда я проходил мимо, они попросили: - Дайте табачку, мистер! Я дал им закурить. Кто-то из команды самолета сказал: - Вот попрошайки! Я заметил, что, если у аборигена вдосталь курева, он нередко отказывается от предлагаемой сигареты. Когда аборигену нечего курить или когда у него курево на исходе, он обратится к вам. Но, поскольку он знает по опыту, что белые не любят, если к ним обращаются, как к равным, он будет клянчить; ему выгоднее принять униженный тон. Когда нуждается в куреве белый, он знает, что его просьба не будет воспринята как попрошайничество. Каждое утро под моим окном я видел местных женщин, подбиравших окурки, брошенные мною накануне вечером, пока я сидел за письменным столом. Случалось, когда я отправлялся на прогулку, они шли за мной, чтобы подбирать мои окурки, поэтому я не докуривал сигареты до конца. Женщины бдительно следили за мной глазами, куда бы я ни пошел. Брошенный окурок никогда не залеживался. Дети собирали окурки для своих матерей. Однажды утром я стоял неподалеку от амбулатории и курил. Несколько женщин внимательно следили за мной. Когда сигарета была наполовину выкурена, я бросил дымящийся окурок в их сторону. Вдруг одна девочка кинулась за окурком, несмотря на протестующие крики женщин, которые зарились на него. Подхватив окурок, девочка помчалась, точно завладевший мячом футболист. Она увернулась от женщин, пытавшихся ее схватить, и, лавируя, бросилась бежать к стоявшей неподалеку хижине. У костра возле этой хижины сидело несколько австралиек. Девочка на бегу подняла руку и что-то крикнула одной из них. Прежде чем эта женщина успела подняться, другая вскочила и бросилась к девочке. Девочка ловко увернулась, но женщина быстро нагоняла ее. Словно заяц, преследуемый борзой, девочка, казалось, инстинктивно предвосхищала каждое движение своей преследовательницы. Но, как искусно она на уклонялась, та в конце концов ее поймала. Девочка продолжала сжимать окурок в кулаке. Она отчаянно отбивалась и кричала, стараясь вырваться. Женщина бросила ее на землю и принялась разжимать ей кулак. Когда ей это удалось, девочка прекратила визг и вскочила на ноги без всяких признаков обиды или гнева. Возвращаясь к амбулатории, она посмотрела на меня и усмехнулась. Случается, что аборигены из зарослей направляют за куревом посыльного. Однажды, проходя вместе с Гарри по поселку, я заметил старика в набедренной повязке из коры, которого раньше не встречал. Рядом со стариком лежали копья с каменными наконечниками. Его открытая, приветливая улыбка казалась удивительно молодой для такого старого человека. На поясе у него висела помятая жестянка для табака. Я дал ему немного дешевого табаку, из которого делают ужасные самокрутки - их иногда называют "сигаретами темнокожих". Не многие белые могут курить этот табак. Когда у меня кончился запас хорошего табака, я попробовал курить "сигареты темнокожих", но после нескольких затяжек чувствовал нечто вроде опьянения. Когда старик открыл свою жестянку, я заметил в ней кусок дерева с замысловатой резьбой. - Посланнический жезл, - объяснил мне Гарри. - Может быть, он разрешит мне посмотреть на этот жезл? - спросил я у Гарри. Гарри поговорил со стариком на родном языке. Тот вынул жезл и положил его мне на ладонь. Это был плоский кусок дерева с зарубками. - Спроси его, что означают зарубки, - попросил я Гарри. Они поговорили с минуту, и Гарри сообщил мне, что жезл дал старику абориген с островов Крокодайл, посылая его в миссию за табаком. Чтобы выполнить поручение, старику пришлось плыть на лодке. - Оставит ли он мне этот жезл, если я дам ему табаку? - Ясное дело, - ухмыляясь, сказал Гарри. Я насыпал табаку в жестянку, а жезл взял себе. Старик, по-видимому, был очень доволен сделкой. Вскоре об этом стало известно другим. В тот же вечер трое аборигенов явились ко мне с тремя свежевырезанными посланническими жезлами. Жезлы были разные, но, как выяснилось, все они означали одно и то же: просьбу снабдить табаком. Как мне объяснили миссионеры, зарубки на посланническом жезле ничего не означают. Эти жезлы лишь напоминают тому, кому их вручают, что он должен передать какое-то известие или о чем-то попросить. Но мне все-таки казалось, что зарубки на жезле, принесенном стариком, имеют особый смысл. Нужда аборигенов в табаке острее всех других насущных потребностей. Однажды я сидел в своей комнате и смотрел через окно на берег, где. искали себе пищу кроншнепы. Внезапно они поднялись в воздух и улетели. По тропинке, протоптанной от дома к морю, шли гуськом четыре аборигена. Они были разрисованы розовато-коричневой глиной. На лице у каждого была выведена белая поперечная полоса. Она тянулась от уха до уха, проходя под глазами и через переносицу. Остальная часть лица была, выкрашена в ужасный розовато-коричневый цвет, придававший этим аборигенам устрашающий вид. Их волосы были облеплены глиной. У одного из мужчин глаза были обведены белым; белые полосы тянулись по щекам, сходясь под подбородком. Каждый нес в левой руке тяжелое копье с каменным наконечником, а в правой - копьеметалку. На руках у них были плетеные браслеты, на бедрах - повязки. На шее у каждого висела маджинджи. Мужчины смотрели прямо перед собой и шли легкой настороженной походкой. Эти аборигены из "дикого" лагеря направлялись к хижинам лагеря Гарри. - Только этого не хватало, - пробормотала сестра Пик. Я схватил свою записную книжку и поспешил вниз. Сестра Пик что-то говорила мне вслед, советуя быть осторожнее. Я догнал аборигенов. Тот, что шагал последним, оглянулся и недовольно посмотрел на меня. Так хозяин смотрит на собаку, если она увяжется за ним, когда он спешит на работу. Я понял, что порчу впечатление, которое они рассчитывают произвести своим появлением. Все же я продолжал идти за ними, пока мы не вышли на поляну перед лагерем Гарри. Весь лагерь пришел в движение. Женщины стояли группами, держа на плечах младенцев. Дети постарше жались к матерям. Мужчины выбегали из хижин, держа в руках копья, и становились в ряд перед своими жилищами. Визит был явно неожиданным: обороняющиеся не были раскрашены. Четверо раскрашенных воинов приближались по заросшей густой травой поляне. Я следовал за ними на некотором расстоянии. Тут я заметил старика, шагавшего рядом со мной. Другой старик шел позади меня. Оба они казались обеспокоенными и переговаривались взволнованными голосами. Все происходящее казалось мне нереальным, напоминая кадры из кинофильма о жизни туземцев. Я подошел ближе к четырем раскрашенным аборигенам, которые теперь остановились. Старик, шедший рядом со мной, схватил меня за плечо. Я понял, что он беспокоится за мою жизнь. - Полетят копья, - жалобно сказал он. - Бывают ошибки - попадают не в того, в кого метят. Отойдем! Может быть ошибка, если стоять близко. Я отошел было назад, но любопытство взяло верх над осторожностью, и я снова приблизился, стараясь разглядеть выражение лиц и движения четырех разрисованных воинов. - Бывают ошибки, - с огорчением твердил старик, Молитвенно вздымая руки, словно снимая с себя ответственность за любую "ошибку". - Копье летит, попадает не в того, в кого метят... Я опять отошел назад. - Я боюсь что-нибудь упустить, - объяснил я старику. - Бывают ошибки, - безнадежно повторил он. Стоило мне сделать шаг вперед, как он начинал твердить: "Бывают ошибки". Четверо мужчин из лагеря Гарри выстроились в пятидесяти ярдах от раскрашенных "агрессоров". Высокий стройный абориген с гордым видом прохаживался перед ними мерным шагом. Он все время что-то говорил и сдержанно, с достоинством помахивал своими копьями, словно эта ссора была недостойна его участия. Четверо разрисованных воинов зорко следили за ним. Они то выкрикивали что-то, принимая вызывающие позы, то припадали к земле, сведя колени и расставив ступни. Хотя воины двигали плечами, раскачивались и подергивались, их головы словно застыли от напряжения; они не отрывали глаз от "оратора" и вооруженных копьями мужчин позади него. Я подошел ближе. - Бывают ошибки, - мрачно сказал старик. На полпути между обеими группами, но несколько в стороне, стояла старая женщина. Она во весь голос выкрикивала какие-то слова и размахивала худыми руками сначала в направлении одной группы, потом другой. Каждое слово она подкрепляла жестом. Как я узнал позже, это была старшая из четырех жен аборигена из лагеря Гарри; на самую молодую претендовал самый свирепый воин. Крики старухи сливались с более сдержанными речами "оратора", репликами женщин и гортанными звуками, которые издавали четыре воина. Самый размалеванный из четырех - возжелавший чужую жену - выступил немного вперед; его спутники, отдыхая, воткнули наконечники копий в землю. Он пригнулся к земле, соединив колени, и закусил маджинджи стиснутыми зубами. Должно быть, слова противника привели его в ярость, потому что он ловким движением переложил копье из левой руки в правую наставил его в копьеметалку. Выбросив вперед левую ногу, он балансировал на носках, покачиваясь, как готовая к атаке змея. Казалось, бросок копья неминуем. Наступила напряженная тишина. Все застыли в ожидании. Но воин опустил копье и снова принял позу наблюдателя: старуха продолжала кричать, а "оратор" - произносить свою величавую речь. Зачарованный выражением лица воина, требовавшего себе жену, я подошел ближе. - Бывают ошибки, - причитал старик. Лицо воина исказилось, изо рта вырвалось свирепое рычание. Внезапно он пригнулся и вскинул" копье над головой, держась за оба конца. Он слегка согнул копье, как фехтовальщик, пробующий рапиру, потом резким движением поднес его ко рту, вцепился в него зубами и стал грызть. Он впал в неистовство. В уголках губ выступила пена, он вращал глазами. Сдавленные звуки вырывались у него из горла. Толпа аборигенов стояла неподвижно, словно в ожидании чего-то ужасного. Я весь дрожал. Воин взмахнул копьем. Казалось, оно вот-вот взовьется в воздух. Не отдавая себе отчета в своих действиях, я начал дрожащими пальцами вертеть самокрутку. - Дай и мне закурить, - жалобно попросил старик. Я машинально сунул ему в руку свою самокрутку. Мое внимание было приковано к неистовствующему воину. - Дай и мне закурить! Я сунул другую самокрутку в чью-то протянутую руку. - И мне! Я раздавал щепотки табака и курительную бумагу, не отрывая глаз от война, готового метнуть копье. Одни аборигены сворачивали самокрутки, другие подступали ко мне с нетерпением во взгляде. Воин отвел назад копье, вытянув для равновесия левую руку. Он еще раз судорожно передернул плечами и повернул свое искаженное лицо в мою сторону. Тут он увидел, что я раздаю табак. На его лице отразилось удивление. Несколько секунд он стоял, пораженный этим зрелищем, потом вытащил копье из копьеметалки и бросился ко мне, протягивая руку и улыбаясь сквозь слой глины, покрывавший его лицо. Я наблюдал за его приближением с отсутствующим видом человека, едва очнувшегося от сна, и молча протянул ему курительную бумагу и немного табаку. Но воин лишь беспомощно смотрел на табак, и я сам свернул ему самокрутку. Старуха оборвала свою тираду и застыла в драматической позе, глядя на меня через плечо. Смекнув, в чем дело, она выпрямилась и направилась ко мне, разыгрывая полное равнодушие. "Оратор" остановился, наблюдая за мной с открытым ртом. Его копья опустились и уперлись наконечниками в землю. Наконец, ко мне подошли трое спутников грозного воина. Я свернул самокрутки для двоих. Третий держался позади: он чуть отвернулся, словно стесняясь подойти. - Сигарету замечательному воину! - сказал я, подзывая его жестом. Он повернулся на одной ноге, опустив голову, словно говоря: "Ну ладно уж, будет тебе!" Все-таки и он подошел взять курево. Первый воин положил сигарету за ухо и вернулся на исходную позицию. - Старуха с удовольствием посмотрела на свою сигарету, сунула ее в волосы и тоже вернулась на свое место. "Оратор", слишком высоко ценивший свое достоинство, чтобы бежать за куревом, ждал, пока одна из жен принесет ему свой трофей. Воин принялся грызть маджинджи, чтобы снова прийти в ярость, но прежнего пыла в нем уже не было. "Оратор" повернулся к нему спиной, рассматривая принесенную женой сигарету. Воин был этим недоволен. Он вынул из-за уха сигарету и посмотрел на нее. Вид сигареты подбодрил его. Он подпрыгнул с пронзительным криком. Но на него никто не обращал внимания. Он решил уйти восвояси. Я понял, что расстроил драку. - Сегодня ошибки не будет, - сказал я старику. - Не будет, - ответил он. - Рядом со мной тебе не страшно, а? - Ты хорошо меня оберегал, - сказал я и дал ему еще одну сигарету. Я пошел в миссию с четырьмя раскрашенными "головорезами". Мы обменялись несколькими словами; они говорили на своем языке, а я - на своем. Тем не менее они улыбались. По-видимому, они не сердились на меня. Когда я расстался с ними возле миссии, они вдруг вспомнили, что возвращаются с поля боя, и зашагали гуськом, гордо выпрямившись. Я не сомневался, что их возвращение произведет большое впечатление в лагере. 25 ГАРРИ ИЗ МИЛИНГИМБИ На следующий день я попросил Гарри объяснить мне причину вторжения в его лагерь четырех воинов. Объяснение было довольно сложным. Чтобы понять, в чем дело, требовалось основательное знакомство с системой родства аборигенов. В результате общения Гарри с этнографами его описание системы родства и обычаев аборигенов было сложным для понимания. Любого белого человека, вооруженного карандашом и бумагой, он считал специалистом-этнографом. Из его пространного введения я уяснил следующее. Аборигены восточной части Арнхемленда разделяются на две половины - Иритжа и Дуа. Мужчины из одной половины женятся на женщинах другой. Дети принадлежат к группе отца. Все члены двух половин состоят в родстве. Слова "отец" и "мать" у них не имеют того значения, какое вкладываем в них мы. Ребенок может иметь много отцов и много матерей. Брат отца тоже считается его отцом, а сестра матери - матерью. Вот почему возможны случаи, когда "отец" или "мать" ребенка моложе его самого. Если родная мать умирает, одна из других "матерей" принимает на себя заботы о воспитании ребенка. Здесь нет брака в нашем понимании {У австралийцев существовали различные способы заключения брака. Чаще всего вопрос о браке решали родители и родственники жениха и невесты, а не они сами. Будущих супругов обычно обручали еще в детстве. Иногда юноша я девушка, полюбившие друг друга, вопреки брачным правилам бежали от надзора родителей и самовольно вступали в брак. Существовал также брак посредством похищения или умыкания, когда женщину уводили без ее согласия.}. Абориген приобретает тещу не в результате брака. Какая-нибудь женщина находится с ним в этой категории родства еще задолго до того, как он решил обзавестись женой. Дочь этой женщины автоматически должна стать его женой. Когда девочка достигает необходимого возраста, ее отдают предназначенному ей мужу без всяких церемоний. Кроме жены, приобретенной таким образом, мужчина обязан принять всех жен своих братьев в случае смерти последних. В Арнхемленде не бывает вдов. Есть еще один "законный" способ приобрести жену. Это похищение. Я знал, что, после того как аборигены Милингимби дали мне прозвище "Гуравилла", меня автоматически отнесли к определенной группе племени. Поэтому я спросил одного из австралийцев, которую из женщин я имею право взять в жены. Мне указали девушку - по-моему, самую непривлекательную во всей миссии. Глянув на нее, я понял, что похищение - незаменимый метод. Только так можно приобрести жену, которая тебе нравится. Будь я аборигеном, я бы стал ярым приверженцем этого метода. Из-за смерти братьев, а также благодаря приобретению тещи еще до брака у некоторых мужчин жен оказывается больше, чем нужно. Во всяком случае, они не в состоянии заботиться о таком количестве женщин. В Милингимби у одного мужчины оказалось восемь жен и ни одного ребенка. Его "гарем" был предметом постоянного соблазна для каждого аборигена из зарослей, которому не хватало жен. Мужчина не всегда уверен, что женщина, которую он решил похитить, хочет уйти от своего мужа. Тем не менее женщина, недовольная мужем, может довести до сведения другого мужчины, что она согласна бежать с ним. След ноги аборигена - его роспись. Любой из аборигенов Милингимби, взглянув на отпечаток ноги, оставленный мужчиной или женщиной, сразу скажет вам, чей это след. Таким образом, следы ног имеют большое значение. Они сообщают о местонахождении друзей или о поспешном уходе, рассказывают о возвращении охотников. При ходьбе аборигены, как правило, смотрят на землю. Они редко оставляют без внимания те сведения, которые дают следы. Увидев след мужчины, к которому женщина неравнодушна и с которым согласна бежать, она наступает на его след. Таким образом мужчина узнает о ее готовности. Со своей стороны, женщина оставляет свой след, чтобы мужчина на него наступил и тем самым дал ей знать о своих намерениях. Согласно объяснению одного аборигена, девушка как бы говорит мужчине: я оставлю свой след и уйду; ты должен наступить на него, тогда я вернусь. Один из четырех воинов, посетивших лагерь Гарри, искал жену. Ему приглянулась самая молодая из четырех жен пожилого мужчины. Вместе с тремя своими братьями он начал кампанию угроз и оскорблений, включая воинственные вторжения в лагерь Гарри, свидетелем одного из которых я стал. Функции "оратора", который держал себя с таким достоинством и произвел на меня большое впечатление, Гарри объяснил следующим образом: - Он их отец. Они его слушаются. Он разукрашивает себя перьями, берет копье. Он говорит этим молодым парням: "Зачем вы идете к другому мужчине, чтобы украсть у него жену? Вы не должны этого делать. Ничего хорошего из этого не получится. Придется тебе обойтись женой, которую тебе обещала ее мать, когда девочка была еще маленькая. Стыдись! Нехорошо задевать жену другого мужчины". Гарри рассматривал поведение молодых аборигенов как проявление современной тенденции неуважения к старым традициям и обычаям. Он сказал мне с некоторым сожалением: - Раньше все были один народ. А теперь нет. Раньше мы знали, что можно делать нечего нельзя. Теперь нет. Теперь им ничего не стоит убить человека. Плохие люди нарушают наши обычаи. Неожиданно он добавил, следуя грустному ходу своих мыслей: - Когда я умру, моя жена, ее мать и все мои дети пойдут к моему брату. Если я умру, мой брат возьмет мою жену. Это его долг. Гарри родился на побережье залива Арнхем, к востоку от Милингимби. Он принадлежал к половине Иритжа. Его тотемом был мангровый червь, обитающий в тине под мангровыми зарослями. Я попросил Гарри рассказать мне что-нибудь о своем детстве. - Его родичи никогда подолгу не задерживались на одном месте, сказал он мне. - Если мы находили еду, мы останавливались. Они жили в шалашах из коры. Спали на подстилках из коры, положенных прямо на землю. Иногда бывало очень холодно. Ночью в сухое время года он заворачивался в кусок коры и ложился поближе к костру, который разводили посередине шалаша. Не всегда удавалось поесть досыта. - Помню, иногда я был очень-очень голодный. Часто целый день и целую ночь мы ничего не ели. Вставали они рано. Все время уходило на поиски пищи. Маленьким мальчиком он ходил с матерью собирать ямс, корни водяных лилий и растений, а когда подрос, стал ходить с отцом на охоту. Охотились на валляби {Валляби - австралийский горный кенгуру.}, бандикутов {Бандикут - сумчатая крыса из семейства Peramelidae.}, опоссумов, игуан {Игуана - ящерица семейства игуановых. Ее мясо используется аборигенами в пищу, а жир - как кровоостанавливающее средство.}, змей, ящериц, крокодилов, гусей, уток; ловили угрей. Больше всего Гарри любил мясо бандикутов, обжаренное в золе костра. Рассказывая об этом, он улыбался и облизывал губы. Ели когда придется, когда находили что-либо съедобное или убивали дичь. Делать запасы пищи не умели, поэтому все съедали сразу. Отец Гарри сделал ему маленькое деревянное копье. Подкравшись к краю болота, Гарри бросал его в стаи гусей, летавших низко над водой. В сухое время года еды было больше. Можно было переходить с места на место и поджигать траву, чтобы выкурить из нее змей и ящериц. В сезон дождей передвигались мало. - Во время дождей приходилось туго. Совсем плохо было. Начнется сухая погода - все хорошо. Найдешь яйца крокодила - очень хорошая еда. Найдешь крокодила в яме, убьешь его копьем. Копьями пользовались также при охоте на эму. Большим лакомством был мед диких пчел. - Потрясешь дерево. Слышишь жу-жу-жу. Мы всегда очень радовались меду. Гарри помнил малайцев из Макасара, помнил, как белый человек приказал двум малайским прау отчалить от берега близ острова Элко. По словам Гарри, белого человека звали Серей. Очевидно, он имел в виду Альфреда Сирси - таможенного чиновника из Дарвина, который написал две книги о своем пребывании на севере Австралии. Сирси приходилось сталкиваться с малайцами, торговавшими вдоль побережья Арнхемленда. Бурно жестикулируя, Гарри описал первую встречу своих родичей с малайцами: - Я был тогда совсем маленький. Я родился до того, как первые люди из Макасара пришли в наши места. Они сошли на берег. Наши люди не понимали языка макасарцев. Один из макасарцев сказал Старым Людям на своем языке: "Идите сюда!" Гарри показал, как этот человек поманил их рукой и как он курил трубку. - Народ моего отца был вооружен копьями. Они подошли ближе, рассмотрели дымящуюся трубу. Им понравился запах. Наши люди хотели съесть трубку, но макасарец, сказал: "Не надо". Потом дал им рисовую лепешку. Сам он тоже взял лепешку. Гарри облизнулся и стал энергично жевать, подражая малайцу. - Они поели. Двое, трое поели. Другие тоже. Им понравилось. Потом им захотелось табаку. Макасарец дал им табаку. Они понюхали и выбросили его. Один старик с острова Элко взял у макасарца длинную трубку и закурил. Он стал пьяный. Гарри зашатался и закатил глаза. - Два его брата увидели это и разозлились на макасарца. Но в тот раз все обошлось. Драки не было. Братья ушли, оставили старика, опьяневшего от табачного дыма. Наступил день. Братья вернулись, привели много воинов. Стали искать макасарца, стали искать старика, а те уехали в лодке. Тогда они решили, что макасарец убил старика, и ушли. А макасарцы отпустили старика на берег. На корабле его накормили, дали ему табака. Однажды макасарцы сошли на берег и заговорили с братьями старика. Братья еще не зналиг что старик вернулся. Макасарцы хотели ловить в этомхместе трепангов, но братья старика решили драться. Они стали бросать в макасарцев копья. Они не знали, что со стариком обращались хорошо. Было убито много макасарцев. Три мальчика взяли пустую лодку макасарцев. Лодка шла быстро, и мальчики не могли вернуться. Ветер унес их, они высадились на далеком острове. Когда корабль макасарцев отплыл, макасарцы нашли трех мальчиков на острове, взяли их с собой в Макасар. Когда макасарцы приехали во второй раз, они привезли двух мальчиков назад,. Третий остался в Макасаре, женился на местной женщине. Макасарцы объяснили, что приехали за трепангами. Старик сказал своим братьям, что макасарцы - хорошие люди. Потом мы научились понимать их язык... Все это случилось на острове Элко, когда я был маленький. - А как выглядели корабли, приходившие из Макасара? - спросил я. - У них квадратные паруса. - Должно быть, макасарцы - хорошие моряки? - Очень хорошие, - подтвердил Гарри. - Иногда они брали в матросы наших мужчин. Мой брат - он уже умер - был в стране макасарцев. Они хорошие люди, не то что японцы. - Это правда, что японцы жестоко обращались с вашим народом? - Когда японцы пришли в первый раз, они ничего не требовали, только женщин. Три люгера приплыли туда, где был я. Я ловил трепангов. Мы подошли близко к японскому люгеру. Гарри заговорил хриплым шепотом, подражая интонациям японцев: "Приведи нам женщин. Мы дадим тебе муки, табака. Приведи нам женщин"... Гарри сказал мне, что позднее аборигены с побережья залива Каледон убили этих японцев. 26 ГАРРИ У СЕБЯ ДОМА Вечером я сидел в здании миссии, записывая по памяти рассказ Гарри. К потемневшим балкам потолка поднимался дым от тлевших хвойных опилок. Вокруг висячей лампы вился целый рой насекомых. У меня не было настроения работать, и я решил навестить Гарри. Когда я проходил под лампой, на меня обрушился град насекомых. Я прорвался сквозь этот град и остановился подальше от лампы, чтобы стряхнуть их с лица, головы и одежды. Стоя на верхней площадке лестницы, я глядел на море, над которым взошла полная луна. На песке у моря играли ребятишки. Они прыгали и танцевали. В лунном свете они напоминали сказочные существа из царства теней. Луна притягивает темнокожих детей так же, как белых детей - солнце. Во время полнолуния они бродят по ночам стайками или затевают веселые игры. Эти игры при лунном свете похожи на танцы и сопровождаются мелодичными выкриками. Взрослые тоже не находят себе места во время полнолуния. Они бродят по ночам, молчаливые, словно тени; может быть, они погружаются в мысли, которые не приходят при свете дня. Иногда они далеко за полночь сидят у костров или в своих шалашах и о чем-то разговаривают. Спустившись вниз, я направился по тропинке к тамариндам, где мерцали огни лагеря Гарри. Пока я шел, раскаты грома, давно доносившиеся из-за горизонта, стали громче. Зигзаги молний прорезали лунный свет. Потом гряда зловещих туч, несшихся на запад, закрыла луну. Я шел в полной темноте. Гарри и его семейство сидели на корточках перед костром. Белые чуждаются ночной тьмы, но для темнокожих это родная стихия, - Пришел поболтать с вами! - сказал я. Гарри встал и начал искать, на что бы меня усадить, но я присел на корточки рядом с аборигенами, чтобы они чувствовали себя более непринужденно. Я передал по кругу табак. Те, у кого были малайские трубки, набили их и зажгли при помощи угольков из костра, которые они брали прямо пальцами. Малайская трубка представляет собой полый деревянный цилиндрик. В него вставлена металлическая трубочка для табака. - Ты что-нибудь расскажешь, а? - спросил Гарри. Мне пришлось отказаться от своего первоначального намерения поболтать с аборигенами. В Милингимби. я каждый день рассказывал по меньшей мере одну занимательную историю какой-нибудь группе слушателей. Мой опыт на острове Баду подсказал мне, что это помогает завоевать доверие аборигенов, и я никогда не отказывал, если они просили меня о чем-нибудь рассказать. Гарри, обычно сопровождавший меня, играл роле переводчика, поскольку многие аборигены не понимали по-английски. Я нарочно старался сделать так, чтобы он на чем-нибудь споткнулся при переводе: употреблял слова, означающие абстрактные понятия, или описывал сложные ситуации (хотя и простыми словами). Жадность, с какой аборигены слушали рассказы, доказывала, что интерпретация Гарри была во всяком случае интересной. Я пытался следить за его переводом, приглядываясь к его жестам и мимике, которые всегда правильно воспроизводили мои собственные. Совершенно неверно думать, что язык коренных австралийцев крайне беден. Их язык может передавать разнообразные мысли, у них довольно большой запас слов. Абориген легко запоминает те английские слова, для которых на его языке имеются эквиваленты; ему трудно выучить те, которые он не может перевести на свой язык. Однако у Гарри запас английских слов был достаточно большим, чтобы без особого труда понимать все, о чем я говорил. Едва я приступил к рассказу, как пошел дождь. - Будет сильный дождь, - сказал Гарри и умолк, не зная, как я отреагирую на это косвенное приглашение забраться в шалаш. - Я залезу в шалаш вместе с вами, - сказал я. - Хорошо, - ответил Гарри. - Там сухо. Я стал на колени и пополз на четвереньках через низкий вход. - Вы уж извините, - сказал мне вслед Гарри. - Здесь пахнет дюгонем. Мы ели дюгоня. Извините, дурной запах. Все залезли в шалаш - женщины с грудными младенцами, дети, мужчины. В темноте, которую прорезал лишь свет луны, время от времени пробивавшейся из-за туч, да отблески молний, трудно было различить фигуры людей. Только блеск глаз выдавал местоположение каждого. Мои слова звучали в полной тишине; когда же начинал переводить Гарри, слушатели реагировали, издавая различные звуки. Размахивая в темноте руками, Гарри вкладывал много энергии в пересказ каждого отрывка. Он точно воспроизводил мою интонацию и эмоциональные ударения. В одном месте, описывая человека, который в темноте пересекал болото, я сказал: - Слышу, идет - шлеп-шлеп-шлеп по воде. Слышу, подходит ближе - шлеп-шлеп-шлеп. Мне было интересно, как Гарри передаст "шлеп-шлеп-шлеп". Дойдя до этого места, он шесть раз повторил какое-то туземное слово с точно такой же интонацией. Пока я рассказывал, ни один ребенок не заплакал. Время от времени я слышал, как какой-нибудь младенец причмокивает, прильнув к материнской груди. Когда я, наконец, собрался уходить, дождь прошел. Деревья снова были освещены лунным светом. - Посмотри-ка на луну, Гарри, - сказал я, когда мы вышли из шалаша. - Наверное, у твоего народа есть много рассказов о луне. - Да, есть, - сказал он и добавил: - Есть один хороший рассказ. - Расскажи мне! - Я не все помню, - сказал Гарри. - Я слышал этот рассказ от стариков, когда я был молодой, давным-давно... - Попробуй! - попросил я. - Это история про луну и про рыбу. Раньше они не были луной и рыбой; они были два человека. Одного звали Луло - голубая рыба, а другого - Нулланди. Они говорили на языке людей, оба были женатые, и у обоих были дети. Однажды Луло, голубая рыба, сказал: "Придет день, и я умру. Я знаю, что не буду жить вечно. Я покину жену и детей. Я буду мертв. После смерти нет жизни". "А я не собираюсь умирать, - сказал Нулланди. - Я не умру никогда. У меня будет короткая смерть, а потом я снова оживу". "Я не увижу больше ни жены, ни детей, - сказал Луло. - Я умру навсегда". "А я умру вон там, - ответил ему Нулланди и показал на восток. - Я превращусь в луну и умру ненадолго, а потом снова оживу. Ты говоришь, что умрешь навсегда, - значит; ты умрешь навсегда". "Все люди, как и я, будут умирать навсегда", - сказал Луло. "Нет, - сказал Нулланди. - Со всеми случится то же, что и со мной, когда я превращусь в луну. Они умрут ненадолго, а потом снова оживут". И они превратились в луну и рыбу. И луна умирает ненадолго и снова оживает. А Луло, голубая рыба, умер навсегда, и его кости лежат на берегу. 27 ФРЕД Каждый день во время отлива женщины Милингимби ищут на обнажившихся скалах и отмелях съедобных моллюсков. Однажды, вскоре после моего приезда, я пошел понаблюдать за ними. Когда я проходил по берегу, ко мне решительным шагом подошел средних лет абориген с живыми глазами и, улыбаясь, сказал: - Меня зовут Фред. А тебя? Я сказал ему свое имя, и он его повторил. - Хочу посмотреть, как женщины собирают моллюсков, - сказал я ему. Фред пренебрежительно фыркнул. Он был явно невысокого мнения о женщинах. - Давай поговорим, а? Это гораздо приятнее. Женщины все равно понесут моллюсков мимо нас. Тогда и посмотрим. Он огляделся вокруг, соображая, куда бы меня посадить, и принес банку из-под керосина. Я сел, а он присел рядом на корточках. Фред был одет в старые спортивные трусы. В руках он держал ч копьеметалку, хотя копья у него не было. Грудь и плечи пересекали выпуклые шрамы от надрезов. В поисках темы для разговора я спросил его, что это за шрамы. Он неохотно ответил: - Мы делаем рубцы, так красивее... - Как наносят такие рубцы? - спросил я. Фред ответил скороговоркой, словно это скучная тема для беседы: - Острым камнем. Потом в надрез втирают золу. Получается красивый шрам. Фред нетерпеливо махнул рукой, как бы покончив с этим вступлением, и перешел к основному: - Ты знаешь Америку, а? Он услышал об Америке от американских летчиков, размещавшихся во время войны неподалеку от миссии Милингимби. - Я никогда не был в Америке. Америка за океаном. - Там много курева - "Лаки Страйк", "Кэмел"... - Много сигарет давали тебе американцы? - спросил я. - Много. Американцы - все как один настоящие джентльмены. Верно, что Америка очень большая? - Да. Там живет много людей. У них большие дома, такие высокие, как четыре дерева, поставленные одно на другое. Мои последние слова едва не изменили отношения Фреда ко мне. Он посмотрел на меня с некоторым сомнением, но когда я его заверил, что говорю правду и у меня в комнате есть снимки таких зданий, то вернул себе его дружеское расположение. Я попросил его рассказать что-нибудь о своей жизни. Фред сказал: - Родился я у залива Бокаут. Мой отец и мой дед, все наши старики пришли издалека давно-давно... Моя мать была из одного племени, отец - из другого. Я оставил мать, пошел за отцом. Говорил на языке отца. Теперь говорю иногда на языке матери, иногда на языке отца. Тут я опять сказал, что хотел бы присоединиться к женщинам, которые ищут моллюсков. - Женщины! - фыркнул Фред. - От иных женщин - одни неприятности. Болтают да болтают ночи напролет. Мы поедим моллюсков, когда они их наберут. Фред поднялся. Я пошел с ним к дверям его хижины. Он подбросил дров в костер. По-видимому, мысль о съедобных моллюсках настроила его более миролюбиво по отношению к женщинам. Дожидаясь их возвращения, он сказал: - У меня жена хорошая, приносит много еды. Я себе сижу, она тащит еду, варит еду. Я ем. Так каждый день. Работать не приходится. - У тебя только одна жена? - спросил я. - Две, - мрачно ответил он, оглядываясь по сторонам, словно желая удостовериться, что его никто не слышит. - Мой брат умер, - продолжал он таким тоном, словно брат, умерев, совершил против него преступление. - Я получил его жену. Вот болтунья! Она сейчас в саду. Позднее я узнал, что первая жена Фреда ужасно ревновала его к своей сопернице. Обе оказались острыми на язык, и в конце концов Фред ожесточился против женщин. Первая жена в избытке снабжала его "женской пищей", а это было для Фреда мерилом в оценке женщин. Вторая жена не отличалась особыми способностями в этой области. Она работала в саду миссии. Раньше Фред отличался буйным нравом. Когда нарушался порядок в лагере, зачинщиком почти всегда был Фред. Он хорошо говорил на двух диалектах, и его язвительное красноречие частенько приводило врагов в бешенство... Ныне Фред - ярый защитник обычаев племени, строго порицающий "вольное" поведение молодежи. (Впрочем, такая эволюция не редкость и среди белых.) Костер разгорелся. По груди Фреда струился пот. Тут я решился задать вопрос, который уже давно собирался выяснить. - По-твоему, от белых плохо пахнет, Фред? - Попахивает, - последовал лаконичный ответ. Поскольку я регулярно принимал душ, то спросил с некоторым чувством самодовольства: - А от меня пахнет? - Еще как, - ответил Фред, скривившись. Первая жена Фреда вернулась с берега. Ее жестянка была полна моллюсков. Она поставила жестянку на огонь, не добавляя воды, и присела на корточки рядом с нами, ожидая, пока ракушки раскроются от пара. К нам подсели дети. Мы молча смотрели на жестянку. Мимо нас прошло четверо аборигенов из зарослей. Они были покрыты пылью и явно утомлены длинной дорогой. На копье, которое нес абориген, шедший впереди, раскачивалась игуана, с копьеметалки свисали две крупные рыбины. Второй мужчина нес на плечах валляби. Двое других несли еще одну игуану и несколько рыб, нанизанных на копье, которое они держали за концы. Фред посмотрел на них с восхищением и не без зависти. - Много еды. Хорошие охотники! - сказал он. Он перевел свой взгляд на жестянку с моллюсками. "Женская еда" явно потеряла для него всякую привлекательность. Женщина сняла жестянку с огня и вытряхнула содержимое на лист оцинкованного железа. От горки моллюсков поднимался пар. Фред принялся за моллюсков. Он просовывал большой палец между полуоткрытыми створками раковин и клал содержимое себе на ладонь, затем отбрасывал ракушки ловким движением руки, отработанным долгой практикой. Когда его ладонь наполнялась, он быстро отправлял содержимое в рот и. тянулся за следующей раковиной, не нарушая ритма своих движений. Фред ел, приговаривая: "Вкусная еда". Его разочарование прошло. Жена и дети Фреда уплетали моллюсков столь же усердно. Я с трудом открыл несколько раковин и попробовал содержимое. Оно было приятным на вкус. Когда горка моллюсков исчезла, Фред откинулся назад и, дымя сигаретой, которой я его угостил, объявил, что расскажет мне историю. Он рассказал мне несколько мифов о культурных героях. Я уже записал много таких мифов. Поэтому, выбрав удобный момент, я попросил его для разнообразия рассказать о чем-нибудь, что случилось на самом деле. Моя просьба привела его в замешательство. Немного поразмыслив, он объявил, что таких историй он не знает. - Да мне и не нужно историю, - объяснил я. - Расскажи мне просто о знакомом тебе человеке, о чем-нибудь, что с ним приключилось. Знаешь ты какого-нибудь мужчину, который убежал с чужой женой и был убит? Или вот: когда ты был молод и жил в зарослях, не было ли среди вас женщины, которую часто похищали мужчины? Расскажи мне что-нибудь такое, что произошло на самом деле. Чтобы каждое слово было правдой! Если вспомнишь что-нибудь подходящее, я дам тебе две сигареты. Фред погрузился в мучительное раздумье. Вдруг он вскочил и подошел к своей жене, которая теперь сидела у входа в хижину. Он заговорил с ней с серьезным видом, но, наверное, она не сумела ему помочь. Фред почесал затылок, лицо его выразило огорчение. Он пошел к хижине Гарри и, размахивая руками, стал о чем-то упрашивать старика. Гарри затянулся своей малайской трубкой и задумчиво уставился в землю. Наконец он вытащил изо рта трубку и произнес несколько слов. На лице Фреда заиграла довольная улыбка. Он вернулся и сел передо мной с видом фокусника, который сейчас вытащит из пустой шляпы кролика. - Знаю хорошую, настоящую историю! - сказал он, скрестив ноги и наклонившись вперед. - Отлично! Гарри тоже ее знает? - Гарри знал всех этих людей. Я тоже знал этих людей... Фред то говорил, то умолкал, как бы совершая мысленное путешествие в прошлое. Он рассказал мне о красавице Букумакари, которую похитил мужчина по имени Муравил, о том, как Муравил убил мужа Букумакари, и о мести ее соплеменников. 28 ПРОКАЖЕННЫЕ На следующее утро я опять встретил Фреда. В одной руке он нес сверток из коры, в другой - копье и копьеметалку. За ним шли его жены и дети. - Здравствуй, - сказал я. - Куда собрался? - Вы меня извините, сегодня я не могу с вами разговаривать, - сказал Фред. - Ухожу на два-три дня. У меня дело. "Дело" Фреда было завернуто в кору. Из свертка торчали раскрашенные кости его покойного родственника. Череп был разукрашен красными полосами. Я не испытывал желания задерживать Фреда: от останков исходил тяжелый запах. Фред с семьей направились к болотистому участку позади миссии, двигаясь с прирожденной легкостью, отличающей аборигенов. Я присоединился к сестре Пик, совершавшей свой обычный обход "дикого" лагеря. Старый абориген, по имени Сэм, повел нас по узкой тропинке. На лице Сэма всегда играла веселая улыбка, открывавшая два уцелевших зуба. Он сам себя назначил моим проводником и повсюду водил меня. Сэм был худой высокий старик. Когда-то он повредил себе ногу у щиколотки. При ходьбе больная нога слегка волочилась. Мне всегда удавалось отличить след Сэма от следов других аборигенов, чем я очень гордился. Думаю, что Сэм был изрядный мошенник, но он мне нравился. Когда мы вышли на лужайку перед хижинами, собаки, ворча, окружили нас. Женщины кричали на них, награждая их шлепками. После трепки собаки угомонились и подобрели. Сестра Пик задержалась перед одной из хижин. Из низкого входного отверстия тянуло сладковатым запахом тления. Опустившись на четвереньки, я просунул в отверстие голову и плечи. После яркого солнца мне показалось, что в хижине совершенно темно. Потом мои глаза привыкли к полумраку. Прямо передо мной находилось нечто, по-видимому, когда-то бывшее человеческим лицом. Глаза, пристально смотревшие на меня, обладали удивительно живым взглядом. В своей страшной оправе они напоминали два ярких уголька в обуглившемся куске мяса. Казалось, черты лица расплавились от нестерпимого жара. Женщина пыталась прикрыть свое страшное лицо беспалой рукой. Позади нее сидела на корточках другая женщина, упираясь подбородком в распухшие колени и обхватив их иссохшими руками. В углу виднелась фигура мужчины. Ворчала собака. Двое детей, сидевших у задней стены хижины, наблюдали за мной, наклонившись вперед. Маленький ребенок с чистой, гладкой кожей полз по земляному полу к первой женщине. Она протянула изуродованные руки и подняла его. Я отпрянул. Все поплыло у меня перед глазами... - Что это за люди? - - спросил я наконец, все еще чувствуя себя разбитым. - Прокаженные, - ответила сестра Пик. До войны прокаженных Арнхемленда ссылали на остров Чэннел близ Дарвина. Трудно себе представить, каким жестоким наказанием является для аборигена насильственное изгнание из его тотемического центра, где он чувствует; себя в безопасности. Если человеку вообще дано ощущать себя частицей окружающей природы, то австралийские аборигены в высокой степени наделены этой способностью. Для них природа - часть их самих, они из нее не выделились. Дух породившей его матери привязывает аборигена к тем местам, где он появился на свет. Абориген верит, что пришел из страны предков, где возникли его культурные герои и куда они возвратились. Он верит, что тоже возвратится в страну предков, когда погребальные обряды освободят его душу. Но для того, чтобы получить доступ в страну предков, он должен умереть в своем тотемическом центре или в крайнем случае туда должны быть перенесены его останки. Стоит ему умереть вне этого священного уголка земли, частицей которой он является, и его ждет вечное одиночество в чужой стране среди злых духов. Как должны страдать прокаженные, уверенные в том, что их ждет именно такая участь, если их заставит покинуть родные края! Нет ничего удивительного в том, что, по словам сестры Пик, больные проказой прячутся в зарослях. Они знают, что миссионер обязан связаться с полицией в Дарвине и обеспечить их выселение. На следующий день рано поутру я вернулся вместе с Сэмом в лагерь с запасом табака. Я был уверен, что прокаженные уйдут только днем. Но они уже ушли, их убежище опустело. Несколько аборигенов сидели неподалеку, обстругивая осколками стекла древки копий. Они сказали, что не знают, куда ушли напуганные больные. Сэм терпеливо ждал меня. Я собрался уходить, как вдруг заметил, что в зарослях кто-то движется. Под низким саговником я увидел спину кенгуру, который передвигался неторопливыми прыжками. - Кенгуру! - закричал я, обращаясь к Сэму. - Да, кенгуру, - согласился он без воодушевления. Деревья и кусты мешали мне разглядеть животное. Кажется, у него был белый хвост. Голова кенгуру, насколько я мог разглядеть, несколько напоминала голову человека. Согнутая спина животного чуть поблескивала. Кенгуру медленно поскакал прочь. - Ну и странный кенгуру! - воскликнул я. - Пойду-ка погляжу. - Он ушел, - сказал Сэм. - Ушел, - подхватили аборигены. - А может быть, он еще там, - сказал я. - Пойду-ка посмотрю. Так я и сделал. На сей раз Сэм шел позади меня,. Аборигены последовали за нами как бы из чувства долга. На том месте, где был кенгуру, мы обнаружили только траву и деревья. - Ищите следы, - скомандовал я. - Должны же быть следы. Аборигены послушно стали искать следы на земле между деревьями. Они отбрасывали босыми ногами ветки и листья, время от времени останавливаясь и осматриваясь вокруг. Откидывая листья, Сэм, по-видимому, ушиб палец на ноге о камень. Он разразился градом слов на своем языке. Остальные уставились на него с удивлением. Не иначе как он выразился самым неподобающим образом! И Сэм и другие мужчины искали следы довольно неохотно. - Нет следов, - твердили они. - Следы должны быть, - настаивал я. - Называете себя следопытами, а не можете найти следов кенгуру! - Нет следов... - Ничего не понимаю! - воскликнул я с раздражением. - Несколько минут назад здесь был кенгуру - и исчез, не оставив следов! Мы повернули назад. Я никак не мог понять, отчего аборигены с такой неохотой отвечали на мои вопросы. Я не сомневался, что действительно видел кенгуру. Я расстался с Сэмом у здания миссии. Позднее я увидел из окна своей комнаты, что он и еще пятеро мужчин, сопровождавших меня в поисках кенгуру, что-то рисуют на клочках бумаги и картона, найденных возле опустевшего военного аэродрома. По приезде в Милингимби я объявил аборигенам, что угощаю сигаретой за любой сделанный для меня рисунок, и раздал им свои старые карандаши. У меня накопилась целая стопка рисунков, но осталось очень мало сигарет. Аборигены относились к рисованию, как к игре. Люди, никогда прежде не рисовавшие, являлись ко мне с рисунками изображавшими рыб, опоссумов и кенгуру. Они все чаще посещали бывшую авиабазу в поисках бумаги. "Художники" всегда были окутаны табачным дымом. Из окна я видел, что Сэм рисует с редким проворством. Любому художнику, выполняющему моментальные рисунки, было далеко до Сэма. Взглянув на свой скудный запас сигарет, я решил сойти вниз, чтобы оградить себя от полного разорения и заодно расспросить про белохвостого кенгуру. Подойдя к "художникам", я уселся рядом с Сэмом и заговорил без всяких обиняков: - Ну-ка, скажите мне правду об этом кенгуру. Я думал, вы мне друзья. Я рассказываю вам истории, даю сигареты, а вы, оказывается, не говорите мне правды, "Нет следов", - сказали вы, а потом взяли и прикрыли следы листьями. Я все видел! Не думайте, что вам удалось меня провести. И это называется друзья! Мужчины не обманывают друзей. Вот сидит Сэм. Я даю ему по сигарете за каждый сделанный им рисунок. Что же он рисует? Змей! У меня таких змей уже добрая сотня. А рисует он змей потому, что рисовать их легко. Я прошу его нарисовать мне тотемные эмблемы, которые вы изображаете на груди мальчиков во время обряда их посвящения в мужчин, а он рисует одних змей. Но я никогда не жалуюсь. Я продолжаю давать ему сигареты. Я каждый день что-нибудь рассказываю Сэму, а он не хочет сказать правду об этих следах. Теперь скажите мне правду. Что это было там, в зарослях? Пока я говорил, замешательство, сначала выразившееся на лицах аборигенов, сменилось озабоченностью, а затем испугом. Когда я кончил, они заговорили между собой на своем языке, размахивая руками. Я почувствовал по их тону, что они спорят. Наконец они пришли к согласию. Сэм выступил от лица всех присутствующих: - Ты нам друг, настоящий друг. Извини, что мы солгали насчет кенгуру. Это был человек с язвами на теле. Он очень испугался. Не хотел тебя видеть - боялся, что его увезут далеко от Дарвина. - Это прокаженный? - Да, прокаженный. - Но мне показалось, что я видел белый хвост? - У него болит нога. Она не сгибается. На ноге белая глина. - Как же он ходит? - спросил я. - Да он не ходит, он прыгает, как кенгуру. - Как же он живет? - спросил я озабоченно. - Где берет еду? Ведь охотиться он не может! Сэм замолк, не зная, открыть ли мне последнюю тайну. Наконец он признался: - Мы носим ему еду. Это наш брат. - Спасибо вам, что вы мне все рассказали. По-моему, вы все замечательные ребята. Они усмехнулись. Сэм сказал: - А теперь расскажи нам что-нибудь, а? Расскажи про мистера Уорнера. Аборигены обожали слушать рассказы "про мистера Уорнера", в особенности мужчины постарше. Доктор Ллойд Уорнер был профессором этнографии Чикагского университета. Приехав в Австралию, он в течение нескольких лет (1926-1929) изучал австралийцев северо-восточного Арнхемленда. Несколько месяцев он, провел в Милингимби. Он был, великодушным человеком и снискал уважение аборигенов. Гарри служил Уорнеру проводником во время нескольких экспедиций. Сэму тоже довелось встречаться с этим ученым. По возвращении в Америку Уорнер написал исследование о жизни населения этой части Арнхемленда (A Black Civilization). Я читал эту книгу. В ней есть записи рассказов, поведанных Уорнеру жителями Милингимби. Вожди аборигенов открыли ему немало тайн. Он описал в книге многих аборигенов, которых хорошо знали мои собеседники. Особое внимание Уорнер уделил рагалку (колдуну) по имени Лаинджура, который впоследствии погиб от удара копьем. По мнению аборигенов, Лаинджура колдовством добился смерти многих своих соплеменников. Эти случаи описаны Уорнером, которому все подробно рассказал сам Лаинджура. Я помнил записи о злодеяниях Лаинджуры наизусть, а поскольку Уорнер приводил имена его жертв, мужчины постарше, знавшие этих лю.дей, горели желанием послушать меня. Рассказы Лаинджуры о том, как он убивал свои жертвы, - чистейшая фантастика. Но так как аборигены считают, что люди умирают только в результате злого умысла, мои слушатели принимали их на веру. Считается, что все колдуны убивают свои жертвы одним и тем же традиционным способом {Это не совсем точно. Согласно верованиям австралийцев, существует несколько магических приемов, с помощью которых можно убить человека.}. Колдун ждет подходящего случая, чтобы ударом или наговором привести человека в бессознательное состояние. Затем сбоку под ребрами он делает надрез и, зажав в руке заостренную щепку, просовывает руку в надрез. Он добирается до сердца потерявшего сознание человека и пронзает сердце этим деревянным шипом. Затем колдун собирает кровь жертвы в сосуд из коры и прячет его в кустарнике. Натерев рану соком луковиц орхидеи, он прикладывает к ней зеленых муравьев. Муравьи кусают тело, вызывая раздражение, и рана постепенно затягивается. От нее не остается и следа. Колдун размахивает над потерявшим сознание человеком копьеметалкой и предсказывает, что тот через три дни умрет. Человек, не пострадавший от операции, о которой он ничего не знает, поднимается как ни в чем не бывало. Но спустя три дня он умирает или насильственной смертью, или от тяжелой болезни, или без какой-либо видимой причины. Австралийцы верят, что колдун может убивать - и убивает - людей таким способом. Бенни Чарджер из Мапуна рассказал мне одну историю, из которой вытекает, что жители полуострова Кейп-Йорк тоже верят в это. Я рассказывал аборигенам из Милингимби про черную магию Лаинджуры, основываясь на книге доктора Уорнера. Поскольку они хорошо знали этого колдуна и твердо верили в его силу, они слушали меня, затаив дыхание. Почти все люди любят фантастические рассказы! Однажды вечером, когда я шел один, меня поманил прятавшийся за деревом старик. Он всегда слушал мои рассказы о колдуне. Я подошел к нему. - Возьми, - шепнул он и сунул мне в руку заостренную щепку. На ней были вырезаны какие-то линии. - Это она и есть? - спросил я. - Да. Он тут же ушел, словно опасаясь, что кто-то нас увидит. Сэм оказался самым благодарным слушателем рассказов "про Уорнера". Сейчас он попросил меня рассказать еще что-нибудь из этой серии. Я вспомнил, что списке злодеяний Лаинджуры было еще одно, о котором я не рассказывал. - Я расскажу вам, как однажды Лаинджура околдовал Маравану, которого потом пронзил копьем Илькари. А Илькари бежал с женой Мараваны... Насколько мне было известно, мои слушатели знали, и Маравану и Илькари - или слышали о них. Аборигены обступили меня плотнее. Кто-то крякнул от удовольствия. Сэм засмеялся от радости и дружески положил мне на плечо руку. Все они понимали по-английски настолько, чтобы следить за моим рассказом. Переводчик не требовался. Я стал рассказывать, как Лаинджура околдовал Маравану. Именно Лаинджура был повинен в его смерти, хотя фактически Маравана пал от руки Илькари. Илькари, желая взять жену Мараваны, которую любил еще до Ее замужества, выследил Маравану и пронзил его копьем. То был жестокий рассказ о зверском убийстве. Однако Сэм явно наслаждался им. Когда я описывал, как кровожадный Илькари готовился совершить преступление, Сэм придвинулся поближе ко мне и радостно твердил: "Да, да!", чтобы показать, что он все понял. Когда я описывал, как Илькари преследовал свою жертву, Сэм запрокинул голову, заливаясь пронзительным смехом. Его восторг вдохновил меня, и я, отступив от оригинала, сильно приукрасил рассказ доктора Уорнера. Под конец я сам увлекся своими выразительными эпитетами и жестами. 29 ФРЕД В БЕДЕ На Милингимби обрушились ливни. Аборигены считали, что ненастье накликала одна старуха. Я видел, как она стояла на берегу с развевавшимися на ветру волосами, пристально вглядываясь вдаль. Интересно, знала ли она, какое обвинение над ней тяготеет? Аборигены спешили пройти мимо, словно боялись ее. С наступлением плохой погоды обострились и без того напряженные отношения между двумя враждующими лагерями. Я не раз видел, как раскрашенные глиной мужчины приближались к лагерю Гарри, выкрикивая бранные слова и угрожающе замахиваясь копьями. Дальше этого дело не шло, но было ясно, что когда-нибудь копья все-таки полетят и попадут в кого-нибудь. Миссия не вмешивалась в "туземные конфликты": так назывались разногласия и ссоры между группами аборигенов или проступки, за которые полагалось наказание по обычаям племени. Миссия вмешивалась в тех случаях, когда случались кражи ее имущества (весьма редкое происшествие) или нарушались правила и порядки, принятые на ее территории. Постоянно возникавшие столкновения из-за женщин относились к категории "туземных конфликтов". Как правило, аборигены разрешают такие споры в соответствии с обычаями племени. Тем не менее, когда одна женщина лет восемнадцати, постоянно убегавшая от мужа и по местным критериям не отличавшаяся устойчивой нравственностью, стала красть имущество миссии, это было воспринято как решающее доказательство ее неспособности жить в соответствии с обычаями своего народа. Возмущенные старейшины решили, что это "туземный конфликт". Они привели женщину на берег, посадили в выдолбленную из ствола лодку и отвезли на маленький, почти лишенный растительности остров и полумиле от Милингимби. Там ее и оставили. Строгость наказания встревожила меня. Я стал расспрашивать аборигенов, как эта женщина будет жить на острове без копья, без воды и пищи. Мои опасения их забавляли. Ничего, она не пропадет, заверили меня. Будет собирать моллюсков, добывать огонь трением дерева о дерево. Во всяком случае, долго она на острове не останется. Какой-нибудь абориген из зарослей ночью перевезет ее в лодке на берег. В тот вечер я долго смотрел на остров, лежавший подобно темной тени на сверкающей поверхности моря. Вдруг во мгле вспыхнул огонек, затем я увидел ровное пламя костра. Три дня спустя женщина исчезла. За ней приплыл какой-то абориген, которому была нужна жена. Напряжение, охватившее миссию, усилилось, когда аборигены с мыса Кейп-Стюарт - те самые, которые требовали себе жен, - убили вола, принадлежавшего миссии. Эти аборигены все чаще стали являться в миссию. Они всегда шли друг за другом легкой, горделивой поступью, неизменно приводившей меня в восторг. Они шагали, свободно расправив могучие плечи. Под кожей переливались тугие мускулы. Они были вооружены грозным оружием - копьями с широким наконечником, острым, как нож. В конце концов один из этих аборигенов довел напряжение, накапливавшееся неделя за неделей, до взрыва. Он пытался схватить Руби, замужнюю дочь Фреда, когда та собирала корни водяных лилий поодаль от миссии. Руби убежала, но это происшествие вызвало нее возмущение в лагере. Дали знать Фреду. Он тут же вернулся домой, оставив свое "дело". Выражение лица Фреда говорило о том, что он готов на решительный шаг, которого от него ожидают. Узнав о возвращении Фреда, я пошел его разыскивать, чтобы поточнее узнать, что случилось с Руби. Я был уверен, что Фред расскажет мне об этом. Он всегда был готов подробнейшим образом рассказать о любом, происшествии, независимо от того, присутствовал он при нем или нет. Фред сидел под тамариндом и на всякий случай мастерил копьеметалку. Было утро. На изготовление оружия и подготовку обличительной речи в его распоряжении оставался целый день. Я попросил его рассказать, что, собственно, произошло и почему он с таким усердием вырезает новую копьеметалку. Фред охотно согласился. Мы с ним успели стать закадычными друзьями. Я видел, что ему хотелось выговориться. - Руби вчера собирала корни лилий. Этому парню нравится моя дочь. Она у меня пригожая. Он схватил ее за руку. Руби это пришлось не по, вкусу. "Кто ты такой? - сказала Руби. - Ты думаешь, ты мне нравишься? Нет! Я тебя не знаю. У меня есть муж. Я не знаю, откуда ты. Мой отец из другого лагеря, из другого племени". - Хорошо сказано, - отметил я. - Очень хорошо, - согласился Фред. - Что произошло потом? - Тут подошла моя дочь Эва, сестра Руби. Эва пожалела мужа Руби. - А Руби она не пожалела? - спросил я. Фред задумался над этим. Он даже перестал мастерить копьеметалку. - Нет, - сказал он наконец. - Потом Руби ушла? - спросил я. - Парень схватил Руби. И не отпускал ее. Руби говорит: "Ты хочешь меня убить? Хорошо. Ты знаешь моего отца? Мой отец сильный. Рослый и сильный. Если ты не отпустишь меня сейчас, тебе конец. Если я тебе нравлюсь, если я стану твоей женой, сколько ты дашь моему отцу за меня, а?" - Сколько же он предложил? - Ничего, - мрачно ответил Фред. - Наверно, он нехороший человек, - заметил я. - Да он просто негодяй! - сказал Фред. - Как обстоит дело сейчас? - У меня две дочери - Эва и Руби. Джубундавой, муж Руби, не любит того парня. - Парня, который схватил Руби? - Да. Если этот парень не отвяжется, беды не миновать. - Неужели дело так плохо? - спросил я. - Плохо, совсем плохо, - сказал Фред, покачав головой. - Когда я об этом узнал, я разозлился. Джубундавой, муж Руби, тоже обо всем узнал и рассердился. Он сказал Мели (миссионеру): "Я наделаю дел". Мели ему говорит: "Погоди. Ты должен подождать Фреда". Я пришел к Джубундавою. Теперь будет большая ссора из-за женщины. Фред попытался объяснить мне, что теперь будет. Согласно обычаю аборигенов, он как старший должен защитить традиции племени. Ведь была сделана попытка нарушить табу, пренебречь местным законом. Фред не мог сидеть сложа руки. Теперь все его поступки предопределены обычаем. Он не нарушит обычая своего народа, даже если ему придется пойти против законов белых. 30 ВТОРОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ Во второй половине дня Гарри быстро прошел мимо зданий миссии. В его облике чувствовалась какая-то перемена: он ступал легко и осторожно, но вид у него был решительный. Это был уже не носитель мудрости племени, а защитник его обычаев, представитель своего народа. Гарри нес копьеметалку и четыре копья с широким наконечником. На нем была набедренная повязка и плетеные браслеты. Выражение лица было суровое. Гарри направлялся к лагерю врагов в сопровождении группы мужчин, также вооруженных копьеметалками и копьями. За ними шли женщины и дети. У женщин были озабоченные лица. Зато дети смеялись и оживленно переговаривались. Я пошел за ними. Вдалеке слышались возгласы мужчин. Испуганные ржанки при нашем приближении взлетали в воздух и кружили высоко в небе. Я взобрался на невысокий холм и стал наблюдать оттуда. Между хижинами группами по три, по четыре человека стояли аборигены. Казалось бы, воины, намеревавшиеся метать друг в друга копья, должны разбиться на отряды, каждый из которых займет определенную позицию. Но нет - аборигены расположились беспорядочными группами, и каждая из них застыла в напряженном ожидании. Мужчины настороженно осматривались по сторонам, словно опасаясь внезапного нападения. Женщины и дети собрались у подножия холма, держась позади мужчин. Впрочем, несколько женщин стали рядом с воинами, что-то громко выкрикивая. Эти женщины шумели больше всех. Их пронзительные голоса заглушали возгласы мужчин, которые изо всех сил старались себя взвинтить, кусая свои маджинджи и топая ногами. Движения мужчин напоминали вызывающие жесты воинов, которые однажды явились в лагерь Гарри. Но в поведении мужчин чувствовалась неуверенность, словно они сомневались в исходе дела. Когда воины из "дикого" лагеря явились в лагерь Гарри, их главной целью было нанести оскорбление, хотя существовала вполне реальная угроза, что дело примет опасный оборот. В тот раз женщины держались спокойно, без всякого напряжения. Сейчас их глаза перебегали с одного мужчины на другого, они переходили с места на место и кричали на детей с раздражением, порожденным страхом. Они явно усматривали опасность в поведении мужчин. Я окончательно понял серьезность инцидента, когда ко мне подошли Сэм и еще один старик. Они стали по обе стороны от меня. По-видимому, я прослыл среди аборигенов человеком увлекающимся. На лице Сэма и его спутника было выражение решимости. Они твердо намеревались не дать мне увлечься. Мы трое стали возле небольшого костра перед входом в один из шалашей. У костра сидел, скрестив ноги, седой старик и осколком ракушки шлифовал древко нового копья. Он не проявлял почти никакого интереса к тому, что происходило вокруг. Даже самые громкие крики воинов не могли отвлечь его внимания от копья, которое он обрабатывал. Время от времени старик поднимал голову, произносил слово "миджалг" и возвращался к своему занятию, презрительно усмехаясь. Позднее я выяснил, что слово "миджалг" означает "бабы". Я стал искать глазами Фреда, так как знал, что ему предстоит сыграть главную роль в прологе, когда будут перечислять обиды и выкрикивать оскорбительные слова. Действительно, Фред расхаживал взад и вперед перед центральной хижиной, на виду у всех. Его движения были сдержанными и в то же время красноречивыми. Сначала он размахивал копьями, потом копьеметалкой, попеременно глядя то вниз, то вверх, словно призывая землю и небо в свидетели своей правоты. Он то обращался ко всем присутствующим, то переходил к суровым обвинениям. И все время он расхаживал взад-вперед. Я спросил старика, обрабатывавшего копье, что же, собственно, говорит Фред. Но старик только поднял руки в знак того, что не несет никакой ответственности за речи Фреда, и презрительно сказал: - Очень плохие слова! Я этому не поверил. Ругательства не сопровождают такими благородными жестами. А какая величественная походка была у Фреда! Я готов был скорее поверить в его собственную версию. Вот как он мне потом пересказал свою речь: "Мою дочь вчера схватил один мужчина. Я строго поговорил с этим мужчиной. Я сказал: Ты мне не сын. Не сын ты мне! Твоя мать мне не сестра. Я из других краев. Я из другого племени. Раз так, я не зову тебя сыном. Если тебе нужна жена, возьми себе одинокую женщину. Это будет правильно. Одинокая женщина, одинокий мужчина - и все хорошо. А замужняя женщина и одинокий мужчина - это не дело". Однако, по всей вероятности, в речи Фреда содержались более сильные выражения. Пока Фред расхаживал перед хижиной, волнение присутствующих все возрастало, подогреваемое его выразительными жестами. Каждый взмах его копий действовал на врагов, как реальная угроза. Становилось страшно, как если бы плохо владеющий собой человек схватился за ружье. Гарри стоял особняком, чуть влево от меня и двух моих телохранителей. Вставив копье в копьеметалку, ов медленно раскачивался всем телом. Движения мужчин становились все более резкими. Они явно впадали в неистовство. Тут женщины пришли в ужасное волнение. Они пронзительно кричали, обращаясь к воинам, тщетно пытаясь умерить разгорающиеся страсти. Во время таких стычек обычно наступает момент, когда в дело вмешиваются женщины, - либо для того, чтобы предотвратить кровопролитие, либо для того, чтобы мужчины могли в полной мере проявить свою храбрость и независимость, отмахиваясь от женщин. Женщины вмешались, когда один из воинов особенно яростно замахнулся копьем. Его жена бросилась вперед и обеими руками схватилась за копье. Подобное вмешательство, унизительное для мужчины, удвоило ярость воина. Держа копье, как древко флага, он рванулся вперед, таща за собой жену. Она не устояла на ногах; ее тонкие руки напряглись, как натянутый канат, но она не выпускала копья... Ее примеру последовали другие женщины. Бросившись вперед, они ухватились за копья мужей. Те только того и ждали, чтобы окончательно взвинтить себя. Послышались гневные выкрики, женщины шатались и падали от ударов и толчков. Друзья мужчин, сражавшихся с собственными женами, пытались помочь женщинам и удержать воинов от метания копий. Но вскоре они прекратили свои попытки и отошли. Жена Гарри ухватилась за его копье. Хотя до этого Гарри был сравнительно спокоен и не обнаруживал желания броситься в драку, теперь он почувствовал себя воином, которого силой удерживают от исполнения ратного долга. Он бросил женщину наземь, но она продолжала крепко держаться за копье. Гарри замешкался. Я видел, что он колеблется - ведь он любил свою жену! Ему не хотелось ударить ее копьеметалкой, хотя так полагалось воину, и его жена ждала этого удара. Все же Гарри бросил копьеметалку и ударил жену по голове кулаком - раз, другой... Ее голова судорожно вздрагивала под ударами, но она продолжала изо всех сил сжимать копье. Напрягшись, Гарри с силой дернул копье. Бесполезно! Тут он впал в неистовство. Он швырял женщину из стороны в сторону, словно вырвать копье из ее рук значило вырваться из рук смерти. Наконец он дважды изо всех сил ударил ее кулаком по челюсти. Руки женщины обмякли, и Гарри удалось освободиться. Он поднял копьеметалку и, отбежав, вставил в нее копье, а затем стал раскачиваться в медленном угрожающем ритме. К этому времени все жены были укрощены. Они сидели, обхватив голову руками, или же брели, пошатываясь, под укрытие деревьев. Теперь, утвердив свою независимость и доказав, что они действительно намерены драться, мужчины изрыгали потоки оскорблений в адрес противника. Поднятые для броска копья замерли в воздухе. Вдруг один абориген из "дикого" лагеря, яростно грызший маджинджи, резко взмахнул копьем и выбежал вперед. Копье полетело к цели, словно подгоняемое свирепым криком аборигена. Гарри, в которого было нацелено копье, согнулся, широко расставив руки и глядя вверх. Копье пролетело мимо меня и моих телохранителей, вибрируя в каком-то зловещем экстазе, и уткнулось в мягкую землю в нескольких ярдах левее Гарри. Я разглядел венчик из перьев попугая вокруг основания каменного наконечника, приклеенного к древку смолой железного дерева. Бросок копья послужил сигналом к действию. В воздух взмыло сразу несколько копий. Женщины с криком бросились к детям. Замахиваясь палками-копалками, они погнали ребят, как коз, и заставили укрыться за холмом. Дети на бегу прикрывали руками спины, чтобы уберечься от ударов. Под деревьями они остановились, сбившись в плотную кучку. Взволнованные женщины стали вокруг них. Когда копье вонзилось в землю рядом с Гарри, он, пригнувшись, помчался сквозь высокую зеленую траву, издавая отрывистые звуки. Гарри низко опустил голову, как бы защищая ее от удара. Подбородок его почти касался колен. Он бежал в траве, держа копьеметалку в правой руке. Левой рукой он тянул за собой копья. Укрываясь за деревьями, Гарри очутился позади хижин, перед которыми стояли пригнувшись четверо мужчин и среди них тот, кто первым метнул копье. Держа свое копье наготове, Гарри прыгнул вперед. При этом он издал вопль, пригвоздивший врагов к месту. Гарри "взял на прицел" своих врагов. Двое из них попытались было поднять копья, но предостерегающий крик Гарри остановил их. Гарри стал приближаться к врагам. Он все время что-то говорил, раскачиваясь всем телом. Воины несколько раз пытались перейти к обороне, но Гарри угрозами и жестами заставлял их остановиться. Когда Гарри оказался прямо перед ними, он опустил копьеметалку и взял копье в руку наподобие пики. Держа копье на уровне плеча, он наступал на врагов, пока острие наконечника не коснулось груди одного из них. Воины сникли. Они положили копья, а затем и копьеметалки на землю и покорно стояли, выслушивая оскорбительные речи Гарри. Наконец он жестом указал на лежавшие копья. Подобрав их, воины ретировались. Поглощенный этим зрелищем, я не заметил, как аборигена, покушавшегося на Руби, ранили копьем в голову. Видно, пролитой крови было достаточно, чтобы удовлетворить обе стороны, так как напряжение рассеялось. Женщины и дети приблизились, и обитатели лагеря Гарри отправились домой. Раненый сидел на земле. Одна из женщин осматривала его рану. - Вот и конец, - сказал стоявший рядом со мной Сэм, как бы снимая с себя всякую ответственность за мою безопасность. - Да, конец, - согласился я. - Много копий полетело на этот раз! Я шел назад рядом с Фредом, который был настроен пессимистически: - Большая беда, - мрачно сказал он. 31 ОСТРОВ ЭЛКО Наконец яростные ветры прекратились. Тамаринды перестали гнуться и шелестеть листвой. В небе появился "Дрэгон". Описав круг над миссией, самолет пошел на посадку. Час спустя я смотрел с высоты на то самое место, откуда наблюдал за приземлением "Дрэгона". Снизу на нас взирала группа аборигенов, а я махал им рукой. Джек Слейд совершал свой регулярный облет миссий. Он приземлился в Милингимби по пути на остров Элко, чтобы пополнить запас горючего. Я наспех собрал свои вещи и отправился с ним. Чтобы дать мне проститься с местными жителями, Слейд сделал несколько кругов над миссией. Когда самолет описывал последний круг, я увидел Гарри и Фреда, махавших мне с берега. "Дрэгон" взмыл в небо. Фигуры Гарри и Фреда становились все меньше и меньше и, наконец, превратились в две темные точки на песке. Над морем стлалась легкая дымка. Оно было бескрайним. Вода и воздух слились в серую непрозрачную массу, на поверхности которой подобно темным облачкам выступали острова Крокодайл. Казалось, острова плыли по этому морю-небу, как и мы сами. Когда суша и вода исчезли, самолет обрел силу и свободу, которые у него отнимала близость земли. Пролетая над землей, самолет всегда борется за то, чтобы удержаться в небе. А в этом сером пространстве, в котором, как галеоны, плыли темные острова, он словно утратил массу и несся по воздуху подобно духу... Когда мы стали снижаться и земля появилась вновь, она показалась нам нежеланной. Покрывавшие ее деревья, утратив свои расплывчатые очертания, вырисовывались все отчетливее и, наконец, превратились в гигантов. Самолет помчался по посадочной дорожке острова Элко, проложенной в буйных зарослях. Остров Элко расположен в ста милях к востоку от Милингимби. Он имеет примерно тридцать миль в длину и шесть миль в ширину и отделен от материка проливом Каделл. Миссия на острове основана недавно, ею руководят Г. Ю. Шепердсон и его жена. Они приехали сюда два с половиной года назад, захватив с собой только палатку. Теперь здесь достраивается большое деревянное здание. Мы подрулили к тому месту, где нас поджидал грузовик Шепердсона. Рядом стояла группа аборигенов. Внешне они походили на жителей Милингимби и говорили на том же наречии. Поскольку я пробыл на острове Элко только сутки, у меня не было времени как следует познакомиться с ними. После полудня, когда я сидел под деревом, наблюдая за возвращением местных жителей с рыбной ловли, ко мне подошли трое мальчиков. У них были смышленые, веселые лица. Я заговорил с ними. - Откуда ты приехал? - спросил один из мальчиков, усевшись рядом со мною. Я поднял прутик и начертил на песке карту Австралии, намереваясь показать им местоположение Мельбурна и острова Элко. Мальчик с огромным интересом наблюдал за тем, что я делаю. Он был старше остальных, у него было открытое, привлекательное лицо. Дочертив карту, я откинулся назад с чувством удовлетворения и начал: - Вот карта Австралии... Мальчик не мог дольше удержаться. Он протянул руку и показал, где находится остров Элко. Передвигая палец с одной точки северного побережья на другую, он произносил названия миссий: Элко, Милингимби, Гоулберн, Крокер, Дарвин. Затем он обвел пальцем южное побережье, называя главные города и указывая их местоположение: Перт, Аделаида, Мельбурн, Сидней, Брисбен, Я был поражен. - Кто тебя научил этому? - спросил я. - Миссис Шепердсон. - А как тебя зовут? - Даингумбо. - Даингумбо! - повторил я. - Я хочу запомнить твое имя. Скажи мне его по буквам. Он написал свое имя на песке. - А кто эти двое? Твои друзья? - спросил я. Он положил руку на плечо одного мальчика и объяснил мне: - Это мой дядя. А это ... - он положил руку на плечо второго мальчика, а другой рукой указал на двух маленьких девочек, стоявших неподалеку: - Эта девочка - его сестра. Она моя мать. Я посмотрел на девочек, стараясь уяснить себе такое странное родство. - Хочешь записать имя моего отца? - спросил мальчик. - Конечно, хочу. Как его зовут? Он написал на песке имя своего отца - Баданга. Позднее я узнал от Шепердсона, что Баданга - брат Гарри из Милингимби. - Баданга? - переспросил я. - Вот, передай эту сигарету своему отцу. Мальчик поблагодарил и сунул сигарету за ухо. Другие мальчики были потрясены таким знаком отличия. - Отцы у них тоже курят, - намекнул Даингумбо. - Ты прав, - сказал я и свернул еще две самокрутки. Мимо нас прошли несколько женщин. Плетеные сумки, висевшие у них за плечами на веревке, обвязанной вокруг головы, были наполнены доверху. - Скажи-ка мне, что у них в сумках? - спросил я Даингумбо в поисках темы для разговора. - "Женская еда", - сказал он с презрением. - Еда из зарослей. Они ее собирают. Иногда они находят мед. - Что за орехи