плана. Более безопасный план состоял в том, чтобы направить правофланговый батальон в глубь острова, поставив ему задачу дойти до подножия горного хребта. Временная линия фронта в этом случае могла бы пройти по диагонали, и тогда правый фланг должен был бы, не отрываясь от подножия хребта, медленно продвигаться влево, до тех пор, пока не оказался бы перед оборонительным рубежом генерала Тойяку, Но на это ушло бы несколько дней, возможно даже целая неделя, особенно если противник стал бы оказывать существенное противодействие. Второй вариант, куда более опасный, чем первый, состоял в том, чтобы направить правофланговые части к тому месту у подножия горного хребта, на которое опирался левый фланг оборонительного рубежа генерала Тойяку. Следуя этому плану, всю линию фронта представлялось возможным развернуть в течение одного дня. Однако этот второй вариант был связан с огромным риском. Тойяку, несомненно, держал бы в готовности части для прорыва фронта наступающих войск и захвата их в клещи. В течение всего дня разворачивания линии фронта влево правый фланг войск генерала Каммингса оставался бы незащищенным и, следовательно, весьма уязвимым. Тем не менее Каммингс пошел на риск и воспользовался второй возможностью. В день операции он снял один батальон солдат со строительства дороги и держал его в резерве. Командирам правофланговых рот он поставил задачу: продвигаться через джунгли, не заботясь о своих флангах и тылах; главным для них было совершить днем шестимильный марш через "ничейную" территорию и создать к исходу дня оборонительные позиции у подножия горного хребта на расстоянии мили от передовых постов генерала Тойяку. Предположения генерала Каммингса оправдались. Тойяку выслал роту своих войск для охвата разворачивающегося фланга, но эта рота была встречена резервным батальоном и почти полностью окружена, В течение нескольких дней позади продвинувшихся частей дивизии Каммингса в джунглях происходили чрезвычайно ожесточенные и запутанные боевые столкновения с отдельными группами просочившейся в тыл роты Тойяку, однако вскоре, за исключением нескольких уцелевших и скрывавшихся солдат, все эти группы были уничтожены. В тылу, правда, все еще оставалось несколько японских снайперов, а на путях доставки снаряжения и имущества американцы попали в одну или две засады противника, но все это были мелкие стычки, и Каммикгс не придавал им особого значения. После маневра с поворотом линии фронта на девяносто градусов Каммингс был слишком занят созданием новой линии. В течение первых двух дней солдаты передовых частей прокладывали через джунгли новые тропы, возводили ряды проволочного заграждения, расчищали в джунглях секторы обстрела и налаживали телефонную связь с флангами и _тылом. Несколько предпринятых японцами тактических контратак успеха не имели, и Каммингс также не придавал им особого значения. Прошло четыре дня, а затем и пятый. Позиции частей генерала Каммингса с каждым днем укреплялись, дорога к линии фронта прокладывалась все быстрее и быстрее. Каммингс понимал, что на доведение дороги к самой линии фронта потребуется еще по меньшей мере две недели и войскам поэтому нужно пока лишь укреплять свои оборонительные позиции. Тойяку мог в любое время предпринять крупную контратаку, и к этому нельзя было не готовиться. Тем временем Каммингс решил переместить вперед свой штабной бивак. С момента высадки оперативная группа дивизии продвинулась вперед почти на двадцать пять миль, и радиосвязь с передовыми частями становилась теперь ненадежной, а запасы телефонных проводов подходили к концу. Каммингс перенес штабной бивак на пятнадцать миль в глубь полуострова, разместив его в кокосовой роще недалеко от проложенной дороги. По сравнению с прежним биваком, раскинутым в роще на берегу, здесь было намного хуже. Подразделениям штабной роты полка пришлось потратить несколько дней на расчистку кустов между кокосовыми деревьями, на возведение проволочного заграждения, рытье новых отхожих мест, окопчиков и установку палаток. Но и после всего этого новый бивак не стал лучше первого. Здесь было намного жарче, через окружающие джунгли сюда просачивалось лишь слабое дуновение морского бриза. Зато за пределами овального периметра бивака, образуемого колючей проволокой, через джунгли бежал небольшой ручей, поэтому солдаты имели возможность помыться, не совершая для этого длинных переходов. Несколько позже генерал Каммингс приказал роте обслуживания 460-го полка расположиться биваком с другой стороны дороги. Он знал, что, если только не произойдет катастрофического отступления, штабной бивак не придется перемещать до самого конца кампании на Анопопее. И поэтому медленно, насколько позволяла обстановка и время, Каммингс начал обосновываться здесь на более длительное время. Для офицеров построили полевой душ, установили палатки для столовой и для канцелярий штаба дивизии. Каждое утро производилась дальнейшая расчистка и выравнивание территории бивака, прокладывались дорожки из гравия, а в том месте, где дорога из бивака соединялась с основной дорожной магистралью полуострова, подразделение объединенного автопарка дивизии проложило даже дренажную трубу, использовав для нее пустые бочки из-под бензина. Все эти сооружения и усовершенствования были для Каммингса сплошной цепью удовольствий. Сколько бы ему ни приходилось наблюдать за работами, он всегда испытывал при этом приятное чувство удовлетворения. По прошествии недели после осуществления маневра по разворачиванию линии фронта на девяносто градусов влево Каммингс чувствовал себя так, как будто он построил здесь небольшой поселок. С утра до вечера на территории бивака не прекращалась активная деятельность по созданию лучших условий для жизни и работы солдат и офицеров; по дорогам в разных направлениях сновали грузовики и различные специальные машины дивизионного автопарка. В роте обслуживания, расположившейся с другой стороны дороги, начали действовать ремонтные мастерские, и Каммингс с удовольствием прислушивался к рокоту моторов и режущему слух скрежету различных механизмов. Территорию штабного бивака расширили в несколько раз, и теперь огороженный колючей проволокой эллипс имел в длину почти двести ярдов, а ширина его составляла не менее ста ярдов. Здесь было установлено более ста двухместных и десяток пирамидальных палаток, несколько палаток, рассчитанных на целое отделение, двенадцать офицерских палаток, сооружены три уборные, две полевые кухни, в бивачном автопарке имелось более сорока грузовых машин и джипов, и все это обслуживалось почти тремя сотнями солдат и офицеров. Разведывательный взвод представлял собой едва заметную часть всей этой организации. С пятью вновь назначенными солдатами в нем теперь было четырнадцать человек, разместившихся в семи двухместных палатках, установленных по периметру бивака на расстоянии десяти ярдов друг от друга. Ночью во взводе постоянно бодрствовали два человека, дежуривших у двух пулеметов, нацеленных через проволочное заграждение в джунгли. Днем границы бивака фактически не охранялись, и у палаток разведывательного взвода оставался только один человек, а остальные отправлялись на работы по прокладке дорожной магистрали. После высадки прошло уже пять недель, и, если не считать нескольких выходов на патрулирование в районе нового бивака, разведывательный взвод ни в каких боевых действиях не участвовал. Приближался сезон дождей, с каждым днем становилось все жарче и жарче, а работать на дороге все труднее и труднее. После недельного пребывания на новом биваке многие солдаты взвода, включая некоторых ветеранов операции на Моутэми, предпочитали бы дойти в бой, чем мучиться на дорожных работах. После ужина Ред вымыл посуду и направился в палатку Уилсона и Галлахера. Сегодня с самого утра было очень жарко и душно, еще невыносимее, чем в предшествовавшие дни и вечера. Ред чувствовал себя отвратительно. Как и все предыдущие дни, разведывательный взвод работал на дороге. Растянувшись на койках, Галлахер и Уилсон молча курили. - Ну что скажешь, Ред? - спросил Уилсон, лениво растягивая каждое слово. Ред вытер вспотевший лоб. - Ох этот Вайман! И с таким бойскаутом, как Толио, жить в одной палатке хорошего было мало, но этот мальчишка Вайман... - Ред звонко шмыгнул носом. - На заморские театры скоро, наверное, будут посылать грудничков. - Да... С тех пор как нам дали новичков, взвод уже не тот, - пожаловался Уилсон. Он вздохнул и вытер вспотевший подбородок рукавом своего комбинезона. - Кажется, собирается дождь, - добавил он лениво. - Опять, черт возьми, будет все мокрое, - недовольно проворчал Галлахер. Небо на востоке потемнело от полосы дождя, а северную и южную части заволакивали свинцовые грозовые тучи. Воздух был каким-то тяжелым, наполнившимся влагой. Даже кокосовые деревья и те, казалось, набухли, листья с них медленно опадали на свежевскопанную землю на территории бивака. - Эту построенную нами бревенчатую дорогу наверняка смоет, - сказал Галлахер. Ред окинул взглядом территорию бивака и нахмурился. Полотна на палатках обвисли и казались темными и мрачными, хотя все еще освещались тусклыми красноватыми лучами заходящего солнца. - Ну и пусть смоет, лишь бы нам задницы не намочило, - заметил Ред. Он поразмыслил немного, стоит ли ему возвращаться в свою палатку, чтобы углубить дождевые стоки вокруг нее, так как их почти полностью затопило во время ливневого дождя вчера вечером, но, пожав плечами, отказался от этой идеи. Пора и Вайману научиться делать это. Он согнулся и нырнул в узкий проход в палатке к Галлахеру и Уилсону. Их палатка была установлена на хорошо расчищенной и ровной площадке глубиной около двух футов и приблизительно равной двуспальной кровати. Уилсон и Галлахер спали в ней, постелив на землю два своих одеяла. Верх палатки поддерживался бамбуковой распоркой, упиравшейся своими концами в две вертикальные стойки. На эту конструкцию были натянуты две соединенные вместе плащ-накидки, края которых прикреплялись к вбитым в землю колышкам. Не ударяясь головой о распорку, в палатке можно было стоять только на коленях, во весь же рост в ней не смог бы стоять даже восьмилетний ребенок. Снаружи палатка возвышалась над землей не более чем на два фута. Такими же были почти все двухместные солдатские палатки в биваке. Ред улегся между Галлахером и Уилсоном и уставился на видневшийся через верх палатки темный треугольник неба и джунглей. Уилсон и Галлахер- очистили площадку для палатки по своему небольшому росту, длинные ноги Реда не помещались в ней, и поэтому ступни его повисли над дождевой канавкой у входа в палатку. Когда шел сильный дождь, в этой канавке, которая была глубже всех других, скапливалась вода, а сейчас в ней все еще была жидкая грязь от вчерашнего дождя. - В следующий раз, когда будете ставить палатку, расчищайте для нее такую площадку, чтобы на ней мог поместиться настоящий мужчина, - сказал Ред, громко смеясь. - Если тебе не нравится наша палатка, проваливай отсюда к чертовой матери, - проворчал Галлахер. - Это такое твое бостонское гостеприимство? - спросил Ред. - Да, у нас места для всяких бродяг нет. - При тусклом освещении красно-фиолетовые прыщи и угри на лице Галлахера казались разбухшими, нарывающими. - Единственное, что может быть хуже проклятых янки, так это бостонцы, - сказал, смеясь, Уилсон. - А тебя в Бостон-то и не пустят, ты ведь всю жизнь ходил босиком! - ответил Галлахер, шмыгнув носом. Закурив сигарету, он повернулся на живот. - Если хочешь попасть на север, надо уметь читать и писать, - добавил он гордо. Уилсона это немного задело. - Слушай! - сказал он с обидой. - Я, может быть, не сумею хорошо прочитать что-нибудь, но зато я в любой вещи могу разобраться, если захочу, в любом механизме, - Ему вспомнился случай, когда Вилли Перкинс первым в городе приобрел стиральную машину и она отказала в работе. Уилсон тогда разобрал ее до последнего винтика, наладил и собрал. - Разберу и налажу. - Он снял свои запотевшие очки и вытер их кончиком носового платка. - Вот, я помню, у одного парня в нашем городе был английский велосипед. Американские, видите ли, для него были недостаточно хороши. И вот он потерял какой-то шариковый подшипник, а достать его было негде. И что ты думаешь? Я взял американский шариковый подшипник и подогнал его к этому велосипеду. - Он ткнул толстым пальцем в сторону Галлахера и добавил: - И ты знаешь, после того как я наладил его, колесо велосипеда стало крутиться лучше, чем раньше, ясно? - Подумаешь, какое дело, - презрительно отозвался Галлахер, снова шмыгнув носом. - В Бостоне можно приобрести какой угодно подшипник. - Человек только тогда чего-нибудь стоит, - не унимался Уилсон, - когда он может найти выход из любого затруднительного положения, когда может обойтись, если чего-то у него нет. - Ха-ха-ха! - расхохотался Ред. - Хотел бы я посмотреть, как бы ты обошелся, например, без девочек. Уилсон и Галлахер тоже рассмеялись. - Это уж относится к тому, без чего человек никогда не обходится, - согласился Уилсон сквозь смех. - В Бостоне, - сказал Галлахер, - если кто-нибудь из друзей найдет подходящую девочку, он всегда поделится. Произнеся это, Галлахер сразу же покраснел. Он вспомнил свои исповеди священнику Хогану. Он всегда почему-то на исповеди забывал все плохое, что делал или говорил. Всякий раз, направляясь к отцу Хогану, Галлахер пытался припомнить свои грехи, но из этого ничего не получалось, он никогда не мог вспомнить за собой ничего плохого. Придя к священнику, он говорил только: "Грешен, отец мой, в богохульстве". "И Мэри меня так мало знает", - подумал Галлахер. Она не знала даже, как он ругается нецензурными словами. Но это ведь просто дурная привычка, которую он усвоил в армии. Правда, он ругался и раньше, когда входил в шайку, но это не в счет. Тогда он был совсем еще мальчишкой. А в присутствии женщин он никогда не ругался. Галлахер начал вспоминать о шайке. Какие это были хорошие ребята! Было время, когда они распространяли памфлеты и агитировали таким образом за то, чтобы в Роксбери был выбран Маккарти. Позднее Маккарти даже упомянул в своей речи, что победил на выборах благодаря преданности своих помощников. А еще было время, когда они совершили рейд в Дорчестер и кое-чему научили этих евреев. Они подошли к одному мальчишке лет одиннадцати, когда тот возвращался из школы, окружили его, а Уайти Лайдон спросил: "Ты кто такой, черт возьми?" Мальчишка задрожал от испуга и ответил: "Я не знаю". "Пархатый, вот ты кто", - сказал ему Уайти. Он схватил мальчишку за ворот рубашки и еще раз спросил: "Ну, теперь кто ты?" "Пархатый", - ответил мальчишка, едва сдерживая слезы. "Хорошо, - сказал Лайдон, - теперь повтори по слогам, кто ты?" "Я... я пар-ха-тый", - заикаясь, молвил тот. Ну и смеху тогда было. Онемевший от страха парень так испугался, что, должно быть, наложил в штаны. Ох уж эти евреи... Галлахер вспомнил, как Лайдон выбился в полицейские. Вот парню подвалила удача! Если бы Галлахеру немного повезло, он бы тоже мог получить такое место. За всю работу, которую он выполнял в свободное время для организации демократов, он не получил для себя абсолютно никакой выгоды. Почему? Он мечтал делать большие дела. Он мог бы даже поступить на работу в почтовое отделение, если бы не этот олдермен Шапиро и его сопливый племянник Эйби... или, кажется, Джеки. Галлахера охватило чувство обиды. Всегда ему в жизни что-нибудь да мешало. Почувствовав нараставшее негодование, он вспомнил о новичках-евреях во взводе. - А ведь к нам во взвод прислали двух задрипанных еврейчиков. _ Да, - отозвался Ред. Он знал, что Галлахер сейчас начнет одну из своих скучных и длинных тирад. Чтобы хоть как-то предупредить это, он добавил: - Но они, по-моему, ничем не хуже нас. - Они побыли у нас всего одну неделю, а уже загадили весь взвод, - сказал Галлахер, повернувшись к Реду. - Не знаю, - проворчал Уилсон, - этот Рот, конечно, так себе, а другой, Гольдстейн... или Гольдберг, или как там его фамилия... он вроде парень неплохой. Я сегодня работал с ним вместе, и мы разговорились, как лучше всего укладывать бревенчатую дорогу. - Оба они у меня не вызывают доверия, - сказал Галлахер сердито. Ред зевнул и подобрал ноги. - Начинается дождь, - сказал он. На палатку начали с шумом падать крупные дождевые капли. Небо сразу стало необычайно мрачным, как будто его кто-то закрыл освещаемым с другой стороны свинцово-зеленым стеклом. - Ох и сильный ливень будет, - продолжал Ред, устраиваясь поудобнее. - А у вас хорошо закреплена палатка? - поинтересовался он. - Я думаю - да, - отозвался Уилсон. Мимо палатки пробежал какой-то солдат. Шлепающий звук его ботинок привел Реда в дурное настроение: по этому звуку сразу можно было догадаться, что человек спешит укрыться от надвигающейся грозы. Ред глубоко вздохнул. - Вся моя жизнь складывается так, что приходится вечно ходить с мокрой задницей, - недовольно пробормотал он. - А вы знаете, - оживленно заметил Уилсон, - Стэнли уже задирает нос, хотя его только подали на капрала. Я слышал, как он рассказывал одному новичку о высадке на Моутэми: "Ну и жаркий был бой!" - Уилсон весело захихикал. - Я был счастлив услышать, что Стэнли так думает, потому что сам я как-то не решил, жаркий это был бой или нет. Галлахер звучно сплюнул. - Плевал я на этого Стэнли, - сказал он. - Я тоже, - заметил Ред. Галлахер и Уилсон все еще считали, что Ред побоялся драться со Стэнли. "Ну и черт с ними", - подумал Ред. Когда он услышал, что Стэнли собираются произвести в капралы, он пренебрежительно рассмеялся, но потом подумал, что все правильно, Стэнли только для этого и годится. "Подлипалы могут пробраться куда угодно", - подумал он. Однако в действительности все это было не так уж просто. Ред почувствовал неожиданно, что ему очень хочется, чтобы выбор при назначении капрала пал на него. Он чуть было не рассмеялся вслух при этой мысли и тут же почувствовал горечь обиды из-за того, что все время открывал в себе что-то новое. "Это армия сделала меня таким, - подумал он. - Старая история: сначала они запугивают тебя, а потом дают нашивки". Он отказался бы, даже если его попросили бы. Зато какое это было бы удовольствие - отказаться. Где-то рядом сверкнула молния, а через несколько секунд раскатисто загрохотал гром, казалось, прямо над головой. - Ой, ребята, это где-то близко, - заметил Уилсон. Небо теперь стало угрожающе темным и мрачным. Ред снова лег на спину. Он все время отказывался от лычек, а теперь... Он несколько раз постучал себя рукой по груди, медленно,- с печальным выражением лица. Всю свою жизнь он прожил налегке, все его пожитки укладывались в одном рюкзаке. "Чем больше у человека вещей, тем больше ему их надо, чтобы жить сносно". Ред всегда придерживался этой аксиомы, но сейчас эта мысль не приносила большого утешения. Силы его были на исходе. Слишком долго ему пришлось жить в одиночестве. - Начинается дождь, - сказал Галлахер. Все палатки бивака начало трясти от резких порывов ветра. Сначала полоса дождя охватывала бивак медленно, можно было различить удары отдельных крупных капель по прорезиненному полотну, потом дождь усилился, и удары капель слились в непрерывный звуковой поток, как будто шел уже не дождь, а сильнейший град. Полотна палаток прогибались, словно наполняемые ветром паруса. Где-то недалеко несколько раз подряд прогремели раскаты грома, а потом свинцовая грозовая туча над биваком неожиданно прорвалась, и хлынул ливень. Гроза обещала быть особенно сильной. Приподнявшись, Уилсон ухватился руками за распорку палатки, чтобы испытать ее прочность. - Вот черт! - выругался он. - Такой ветер может снести не только палатку, но и голову. Высокую траву и мелкий кустарник за пределами огражденной территории прибило дождем и ветром так, как будто по ним только что прошло большое стадо диких зверей. Раздвинув входную щель, Уилсон высунул голову из палатки. Рассмотреть что-нибудь через пелену проливного дождя было невозможно, ветер дул с необыкновенной силой. За какую-нибудь секунду голова намокла так, как будто Удлсон только что вынырнул из воды. Через все швы и щели палатки стекала вода, она хлестала, подобно волне прибоя, через вход, и избавиться от нее не было никакой возможности. Дождевые стоки вокруг палатки быстро наполнились водой, и ручейки из них побежали к расстеленным одеялам. Галлахеру пришлось поспешно свернуть их в узел, и все трое присели на корточки под колыхавшиеся края плащ-палатки, пытаясь удержать их на месте и не намочить при этом ноги в скапливавшейся в углублении воде. Однако сохранить ноги сухими никому не удалось. За пределами палатки вода образовывала быстро расширявшиеся лужи, от которых во все стороны, словно щупальца огромного спрута, растекались охватывавшие землю ручьи. - Проклятая жизнь! - проворчал Уилсон. Гольдстейн и Риджес промокли насквозь. Когда начал дуть порывистый ветер и пошел дождь, они выскочили из палатки, чтобы укрепить колышки. Гольдстейн запихал одеяла в резиновый мешок своего рюкзака и, опустившись на колени, залез обратно в палатку, пытаясь не дать ветру свалить ее. - Просто вырывает из рук! - крикнул он. Риджес лишь кивнул головой. На его унылом лице задержалось множество капелек дождя, а прямые песочного цвета волосы прилипли к голове. - Тут ничего уже не сделаешь, придется только ждать! - крикнул он Гольдстейну. Его слова отнесло ветром, и Гольдстейн услышал только одно из них - "ждать". Он старался удержать палатку весом своего тела, схватившись руками за верхнюю распорку, но порывы ветра были настолько сильны, что распорка просто вырывалась из рук. Гольдстейн так промок, что его зеленый комбинезон казался черным. "На дне океана, наверное, вот так же", - подумал он. То, что сейчас происходило здесь, на земле, очень походило на подземные бури, о которых Гольдстейн читал когда-то. Несмотря на благоговейный страх перед стихией и необходимость удерживать палатку, Гольдстейн наблюдал за ураганом с захватывающим интересом. "Возможно, на земле происходило нечто подобное, когда она начала остывать", - подумал он и почувствовал сильное возбуждение, как будто являлся очевидцем сотворения мира. Конечно, думать о палатке в такой момент было глупо, но что поделаешь. Он был уверен, что палатка выдержит и устоит на месте; колышки были забиты на целых три фута, а почва глинистая и должна держать их крепко. Если бы он только знал, что предстоит такая буря, то построил бы такое укрытие, которое выдержало бы любое испытание, а он лежал бы себе под ним совершенно сухим и ни о чем не беспокоился бы. Гольдстейн сердился на Риджеса. Тот должен был бы сказать ему, какие здесь бывают бури, ведь он уже повидал много и мог бы приготовиться. Гольдстейн уже прикидывал, как он установит палатку в следующий раз. Его ботинки насквозь промокли, и он начал усиленно шевелить пальцами, чтобы согреть замерзшие ноги. "Простое действие, - подумал он. - Наверное, человек, который изобрел соковыжималку, испытал нечто подобное". Риджес наблюдал за бурей со страхом и покорностью. "Разверзлись хляби небесные", - думал он. Под порывами ветра джунгли пришли в беспокойное движение, а свинцово-зеленое небо расцветило их ярчайшими, сверкающими оттенками зеленого, так что Риджесу виделись райские кущи. Ему казалось, что все вокруг ожило и пришло в движение: и джунгли и окрасившаяся в грязно-золотистый цвет земля. Он со страхом продолжал смотреть на фантастически зеленые джунгли и оранжево-коричневую землю, лихорадочно пульсировавшую, как будто дождь наносил ей огромные рваные раны. Стихия пугала Риджеса. "Господь бог дает, он же и берет назад", - мрачно подумал он. Бури и штормы занимали особое место в его жизни; сначала он боялся их, потом научился мириться с их неизбежностью и принимать как должное. Ему вспомнилось красное морщинистое лицо отца с печальными и спокойными голубыми глазами. "Знаешь, Осей, - говорил он бывало, - человек работает, трудится всю жизнь, поливает землю своим потом, чтобы она кормила его. И вот работа вся сделана, но, если господу богу угодно, он может ниспослать бурю, и все труды пропадут даром". Риджес усвоил это лучше, ,чем чтолибо. Всю свою жизнь он и его отец трудились на бесплодной земле, боролись с разными вредными насекомыми и паразитами, обрабатывали свое поле при помощи единственного состарившегося мула, и очень часто все их труды пропадали в результате какой-нибудь одной черной ночи. Риджес помог Гольдстейну закрепить колышки попрочнее просто потому, что соседу надо помогать, когда тот нуждается в этом. Риджес считал, что человек, с которым ты спишь в одной палатке, даже если он посторонний для тебя человек, все же является твоим соседом и ему надо помочь. В душе же Риджес считал, что попытки закрепить палатку бесполезны. "Пути господни неисповедимы, - думал он, - и человек не должен испытывать бога". Если буря должна снести их палатку, значит, так тому и быть, и любые усилия удержать ее будут напрасными. Поскольку Риджес не знал, что в эту минуту дождь в Миссисипи не идет, он молился богу, чтобы дождь не испортил только что засеянные отцом поля и не лишил его урожая. "Ради всего святого, не заливай полей моего отца", - бормотал он себе под нос. Но даже произнося эти слова, Риджес ни на что не надеялся; он молился, чтобы доказать свое уважение к богу. Порывистый вeтep, словно многоножевая коса, налетал на бивак и срезал с кокосовых деревьев большие ветви и листья, обрушивая на них град ударов дождевых капель. Гольдстейн и Риджес видели, как ветер подбросил вверх чью-то палатку, и она, хлопая своими полотнищами, как испуганная птица, пролетела мимо них. - А интересно, что происходит сейчас там, на фронте? - громко крикнул Гольдстейн. Он неожиданно вспомнил, что на острове на расстоянии многих миль друг от друга в джунглях разбито множество других таких же биваков. Риджес пожал плечами. - Наверное, держатся, - громко ответил он на вопрос Гольдстейна. Гольдстейна очень интересовало, как все выглядит там, дальше, в глубине острова. За неделю, с тех нор как его назначили в разведывательный взвод, он видел лишь небольшой участок дороги, которую они прокладывали на расстоянии одной-двух миль от бивака. Сейчас он попробовал представить себе атаку, предпринимаемую во время этого урагана, и содрогнулся от ужаса. Гольдстейн с еще большей силой сжал руками распорку палатки, стараясь во что бы то ни стало удержать ее. "Вполне возможно, - подумал он, - что японцы атакуют сейчас и наш бивак. Интересно, несет ли кто-нибудь караул у пулеметов?" - Умный генерал обязательно использует такой момент для атаки, - сказал он вслух. - Да, пожалуй, - тихо отозвался Риджес. Ветер на какой-то момент стих, и их голоса казались какими-то приглушенными, как будто они разговаривали в церкви. Гольдстейн смог наконец разжать пальцы, удерживавшие распорку, и с радостью почувствовал, как отходят уставшие руки. "Кровообращение разгоняет вредные последствия перенапряжения мышц, - подумал он. - Может быть, буря уже совсем перестала?" Вырытое в земле углубление для палатки заполнилось жидкой грязью, и это заставило Гольдстейна задуматься над вопросом: как же они будут спать эту ночь? Его начала пробирать дрожь. Только теперь он почувствовал, что одежда на нем совершенно мокрая. Ветер подул с прежней силон, и их молчаливая напряженная борьба за сохранение палатки возобновилась. Гольдстейн чувствовал себя так, как будто он старался удержать дверь, которую с другой стороны пытался открыть более сильный человек. Он увидел, как ветер сорвал и унес еще две палатки, а их обитатели с криком побежали в поисках другого укрытия. Смеясь и проклиная все на свете, в палатку Гольдстейна и Риджеса ввалились Вайман и Толио. Юношеское костлявое лицо Ваймана расплылось в широкой улыбке. - Ну и ну! Вот это дождичек! - закричал он сквозь хохот. Лицо его выражало что-то среднее между веселым возбуждением и вопросительным недоумением, словно он не понимал - то ли это бедствие, то ли цирковое представление. - А где твое имущество и оружие? - прокричал Гольдстейн. - Потерял. Все сорвало ветром. Винтовка утонула в большой луже. Гольдстейн посмотрел на свою винтовку. Она лежала на бровке у основания палатки, забрызганная водой и грязью. Он пожалел, что не завернул ее перед началом дождя в свою грязную рубаху. "Я все еще новичок, - подумал он про себя, - бывалый солдат обязательно вспомнил бы о ней и не дал бы намокнуть". С большого мясистого носа Толио капала вода. - Вы думаете, ваша палатка выдержит? - крикнул он. - Не знаю, - ответил Гольдстейн. - Колышки, я Думаю, выдержат. Четверо солдат едва разместились в маленькой палатке, хотя и сидели на корточках. Риджес почувствовал, как его ноги все больше и больше покрывает жидкая грязь, и пожалел, что не снял ботинки. "При такой проклятой погоде их приходится больше сушить, чем носить", - подумал он. С верхней распорки и швов палатки начали скатываться обильные ручейки воды. Один из них стекал прямо на согнутые колени Риджеса. В промокшей одежде было так холодно, что вода казалась теплой. Риджес глубоко вздохнул. Внезапно в палатку ворвался страшный порыв ветра, надул ее, как шар, верхняя распорка сломалась и разорвала полотно. Палатка рухнула на солдат, как мокрая простыня. В течение нескольких секунд, пока полотно не подхватил порыв ветра, они возились под ним, как слепые котята. Вайман не удержался на корточках и шлепнулся задницей в мокрую грязь. Он никак не мог освободиться от накрывшего его полотна палатки и долго смеялся над своей беспомощностью. "Я такой немощный, что не могу вырваться из бумажного кулька", - подумал он, и ему стало от ьтого еще смешнее. - Эй, ребята, где вы? - крикнул он, но полотно палатки в этот момент снова подхватил порыв ветра, оно надулось, как парус, окончательно оторвалось и, крутясь и раскачиваясь, как клочок бумажки, полетело над биваком. На одном из колышков остался лишь небольшой рваный кусок полотна, и теперь он развевался, как обтрепанный ветром флаг. Все четверо поднялись было на ноги, но ветер дул так сильно, что пришлось пригнуться к земле. На небольшом не закрытом тучами участке неба над горизонтом светило ярко-красное заходящее солнце, но оно казалось бесконечно далеким. Дождь теперь стал очень холодным, и все замерзли до дрожи. Почти все палатки бивака сорвало ветром; с трудом удерживая равновесие, по грязным лужам в поисках укрытия пробирались промокшие насквозь солдаты. Их движения казались со стороны нелепыми, как движения людей в кинокартине, которую прокручивают слишком быстро. - Господи, я окончательно замерзаю! - крикнул Толио. - Надо найти какое-нибудь укрытие! - прокричал Вайман. Он был весь перемазан грязью и дрожал от холода так, что у него не попадал зуб на зуб. - Ну и дождь, черт бы его взял! - выругался он с досадой. По лужам и грязи, падая и снова вставая, они побежали к автогаражу, чтобы укрыться от дождя под машинами. Толио падал больше всех, как будто он потерял какой-то необходимый для равновесия балласт, и ветер бросал его из стороны в сторону, как пушинку. - Я забыл свою винтовку! - крикнул бежавший позади него Гольдстейн. - А за каким чертом она тебе? - ответил Толио, обернувшись назад. Гольдстейн попытался остановиться и бежать обратно, но навстречу ветру двигаться было невозможно. Они бежали почти рядом, но кричать приходилось так громко, как будто их разделяло расстояние не меньше мили. "Целую неделю мы работали и приводили бивак в порядок, - с горечью подумал Гольдстейн. - Каждую свободную минуту сооружали что-нибудь новое, а теперь вот палатку снесло, вся одежда и бумага для писем насквозь промокли, винтовка, наверное, заржавела. Земля везде мокрая, спать будет негде, все разрушено". Он почувствовал возбуждение и даже своеобразную веселость, какую иногда испытывает человек, когда события заканчиваются катастрофой или бедствием. Ветер буквально втолкнул Гольдстейяа и Толио на площадку гаража. Под действием ветра они даже натолкнулись друг на друга и больно ушиблись. Гольдстейн не удержался на ногах и растянулся в жидкой грязи. Он с трудом поднялся и спрятался от ветра за одной из грузовых машин. Здесь собралась почти вся рота: часть солдат забралась в кузовы, остальные, прижавшись друг к другу, сидели под машинами. У той, к которой добрался Гольдстейн, находилось около двадцати солдат. Они дрожали и стучали зубами от леденяще-холодного дождя. Небо над ними казалось совершенно темной чашей, разрываемой раскатами грома и извергающей потоки воды. Гольдстейн видел перед собой только окрашенный в зеленое грузовик и теснившихся около него солдат в мокрых темно-зеленых комбинезонах. - Господи! - громко произнес кто-то рядом с ним. Толио попытался закурить сигарету, но она насквозь промокла и рассыпалась у него в руках еще до того, как он достал из непромокаемого мешочка спички. Он бросил сигарету на землю и видел, как она тотчас же расползлась в грязи. Хотя Толио уже промок насквозь, дождь все еще был для него настоящей мукой: каждая падающая на спину капля казалась холодным, вызывающим отвращение слизнем. Он повернулся к стоявшему рядом солдату и крикнул: - Вашу палатку снесло? - Ага, - весело ответил тот. Толио стало от этого легче. Он почесал свой черный подбородок и неожиданно почувствовал дружескую близость и теплоту ко всем окружавшим его людям. "Все они хорошие ребята, хорошие американцы", - подумал он. Руки у него просто окоченели от холода; чтобы хоть немного согреться, он сунул их в просторные карманы своих рабочих брюк. Почти стемнело. За машиной, да еще под кокосовыми деревьями, лица окружающих солдат узнавать становилось все труднее. Охватившее Толио чувство усилилось, теперь к этому чувству прибавились грусть и нежность. Толио вспомнилось, как выглядела его жена, когда она однажды украшала рождественскую елку. По его полным щекам побежали слезы. На минуту или две он совершенно забыл о войне, о дожде и обо всем другом; он знал, что через какоето время придется думать и решать, как и где спать, но в этот момент он не помнил ни о чем, кроме дома и жены... По территории бивака неуклюже, словно плывя по лужам грязной воды, проехал джип и остановился приблизительно в тридцати футах от них. Толио видел, как из него вылезли генерал Каммингс и еще два офицера. Он подтолкнул Реда локтем. Генерал был без головного убора, а его форма насквозь промокла, но он тем не менее улыбался. Толио смотрел на Каммингса с интересом и почтением; он видел его несколько раз, но лишь издалека, а так близко - впервые. - Солдаты! Эй, солдаты у машины! - крикнул генерал, приближаясь к ним. - Как чувствуете себя? Промокли? - Толио засмеялся вместе с другими. Генерал тоже смеялся. - Ничего, ничего, - продолжал он, - вы ведь не сахарные. Ветер несколько ослаб, и генерал уже не так громко сказал, обращаясь к сопровождавшим его майору и лейтенанту: - Я думаю, что дождь вот-вот прекратится. Я только что разговаривал с Вашингтоном, друзья из военного министерства заверили меня, что дождь должен прекратиться. Оба офицера громко рассмеялись. На лице Толио появилась широкая улыбка. "Генерал замечательный человек, пример всем офицерам", - подумал он. - Теперь вот что, солдаты, - громко сказал генерал, - я не думаю, что в нашем биваке уцелела хоть одна палатка. Как только буря прекратится, мы попытаемся доставить с берега какое-то количество плащ-накидок, но некоторым из вас придется остаться мокрыми в течение всей ночи. Конечно, хорошего в этом мало, но что поделаешь. На линии фронта сейчас не все спокойно, и некоторым из вас, возможно, придется провести ночь в еще худших условиях. - Генерал сделал короткую паузу, посмотрел на все еще темное небо и добавил, подмигивая: - Я полагаю, среди вас нет таких, которые оставили свой пост, когда началась буря, а если и есть.... им надо стрелой вернуться на место, как только я уеду. - Послышался общий хохот. Поскольку проливной дождь прекратился, большая часть солдат роты подошла к автомашине, где находился генерал. - Я говорю серьезно, солдаты, - продолжал он. - Если судить по данным, которые мы получили до того, как связь вышла из строя, то, мне кажется, ночью здесь могут появиться японцы, поэтому вам надо быть начеку. Мы находимся на достаточном удалении от линии фронта, но не так уж далеко, чтобы здесь не мог появиться противник. - Сказав это, генерал улыбнулся, возвратился вместе с офицерами к своему джипу и уехал. - Я так и знал, слишком долго все было спокойно, - заметил Ред, сплюнув на землю. - Два против одного, что они воспользуются сегодняшней бурей и неожиданно нападут на нас. - Нечего было скулить, когда все было тихо, - сердито отозвался Уплсон. - Вечно эти новички рвутся в бой, но кое-кто из них теперь, наверное, притих. - А этот генерал - хороший парень, - вмешался Толпо. - Хороших генералов на свете не бывает, - возразил Ред, еще раз сплюнув. - Слушай, Ред, - горячо запротестовал Толио, - где ты еще найдешь такого генерала, который вот так разговаривал бы с солдатами? По-моему, он хороший человек. - Он просто бьет на то, чтобы его любили, - не унимался Ред. - Мягко стелет, да жестко спать. За каким чертом он рассказывает нам о своих опасениях и заботах? Мне вполне хватает своих. Толио глубоко вздохнул и замолчал. "Ох уж и любит этот Ред спорить", - решил он. Дождь совсем прекратился, и Толио подумал о том, что надо возвращаться к остаткам своей палатки. Мысль об этом была неприятной, но Толио не любил сидеть без дела, тем более теперь, когда прекратилась буря. - Пошли, - предложил он, - можно еще как-нибудь устроиться поспать. - Это бесполезно, - проворчал Ред. - Ночью нам придется не спать, а воевать с япошками. С наступлением ночи снова стало душно. Генерал Каммингс был очень обеспокоен. После того как джип выбрался с площадки гаража, генерал приказал шоферу: - Везите нас к штабной батарее сто пятьдесят первого. - Повернувшись затем к майору Даллесону и лейтенанту Хирну, неудобно разместившимся на заднем сиденье, он добавил: - Если батарея не имеет телефонной связи со вторым батальоном, нам придется пройти пешком, пока не наступил рассвет. Джип проехал через проход в проволочном заграждении и свернул на дорогу, ведущую к линии фронта. Генерал рассматривал ее нахмурившись. На дороге было много жидкой грязи; чем дальше, тем ее становилось все больше и больше. Сейчас здесь было очень скользко, джип часто буксовал, и его бросало то в одну, то в другую сторону. Через несколько часов грязь загустеет, станет липкой как клей, и машины будут застревать и вязнуть в ней по самые ступицы. Генерал мрачно всматривался в джунгли по обеим сторонам дороги. В кювете лежало несколько разлагающихся трупов японских солдат. Генерал задержал дыхание. Каким бы привычным ни был этот зловонный запах, генерал не переносил его. Он отметил про себя, что нужно будет поторопиться с назначением похоронной команды для очистки дороги от трупов. Близилась ночь, а с нею и угроза нападения. В темноте, сидя в медленно продвигавшемся вперед джипе, Каммннгс чувствовал себя как бы подвешенным в воздухе. Непрерывный гул работающего двигателя, никем не нарушаемое молчание и приглушенный шорох отяжелевшей от влаги растительности, казалось, приостановили все функции в его организме, кроме одной: усиленной абсорбирующей работы мозга. Отключившись от всего окружающего, Каммингс напряженно обдумывал прошедшие события и возможные последствия. Буря с ливнем пронеслась над островом с удивительной быстротой, сразу после наступления японцев. За десять минут до начала проливного дождя Каммингс получил донесение из штаба второго батальона о том, что противник ведет интенсивный обстрел оборонительных позиций батальона. Затем телефонная связь прервалась из-за повреждений, причиненных штормовым ветром. Штаб Каммингса оказался в бездействии, радиосвязь вышла из строя. Генерал не имел никакого представления о положении дел на линии фронта. К настоящему времени Хатчинс, возможно, уже отвел второй батальон назад. Японцы, продвигавшиеся вперед с безумным отчаянием, подхлестываемые бурей, могли прорвать американскую линию фронта во многих местах. В условиях, когда войска лишены связи и не получают никаких приказов из штаба, может произойти бог знает что. Если бы только у штабной батареи осталась связь с передовыми частями. Хорошо еще, что два дня назад Каммингс направил во второй батальон двенадцать танков. Сегодня, по такой дороге, они туда не прошли бы. Правда, по этой же причине опи вообще сегодня не смогут двигаться, но зато, если необходимо, опираясь на них, можно создать оборонительные позиции. Вполне возможно, что сейчас там творится невообразимый хаос. К завтрапшему дню вся линия фронта может превратиться в ряд изолированных друг от друга оборонительных пунктов. И генерал ничего не сможет предпринять, пока не будет установлена телефонная связь. Может произойти что угодно; через два дня он, возможно, окажется вынужденным отступить со своими частями туда, откуда начал разворачивать линию фронта влево. Как только они доберутся до места, с которого возможна телефонная связь, генерал тотчас начнет отдавать распоряжения. Он перебирал в уме всех строевых офицеров, припоминал их индивидуальные особенности и отличительные черты характера, если таковые имелись, вспоминал об отдельных ротах и даже взводах. Будучи одаренным отличной памятью, он вспомнил множество подобных случаев в прошлом и четко представил себе численный состав подразделений; он хорошо знал, в каком месте на Анопопее находится каждое орудие, каждый толковый офицер или солдат. Все это вихрем пронеслось в его голове. Он был сейчас предельно собранным, его мозг сосредоточенно работал в главном направлении. Он был уверен, что, когда потребуется, предшествующий опыт и знания помогут ему правильно реагировать на события и принимать нужные решения. Если он будет внутренне собранным, интуиция его не подведет. Однако наряду со всем этим Каммингс испытывал самое элементарное чувство злости. Прошедшая буря крайне расстроила его. Bpемя от времени генерала охватывало острое раздражение, и это мешало ему сосредоточиться на главном. "Не сообщить ни одного слова о такой буре, - недовольно ворчал он себе под нос. - Метеорологическая служба бездействует. Впрочем, в армии, наверное, знали о надвигавшемся шторме, но мне об этом не сообщили. Никакого предупреждения о плохой погоде, ни одного слова. Какую же они допустили ошибку! Или, может быть, это вовсе и не ошибка, а сделано намеренно? Может быть, кто-то пытается совать мне палки в колеса?" В этот момент шофер резко повернул, двигатель заглох, и джип застрял в колее. Каммингс повернулся. Он готов был застрелить допустившего такую оплошность солдата, но сдержался и вместо этого пробормотал: - Давай, давай, сынок, выбирайся отсюда, времени терять нельзя. Водитель включил двигатель, нажал на газ, и, к счастью, машина не подвела. Они продолжали двигаться вперед. Штабной бивак был совершенно разрушен. Это злило Каммингса больше всего. Его, конечно, очень беспокоила и угрожавшая дивизии опасность, но она была абстрактной. Беспорядок же, в котором он оставил бивак, действовал на него самым непосредственным образом. Генерала охватило чувство досады и глубокого огорчения, когда он вспомнил, как потоки воды размывали умощенные гравием дорожки, как ветер опрокинул, измазал в грязи и изорвал в клочья его палатку. Сколько труда затрачено впустую! Эти мысли вызвали у Каммингса новый прилив раздражения и гнева. - Включи-ка лучше фары, сыпок, - сказал он водителю, - а то мы будем добираться слишком долго. Если поблизости находились снайперы, ехать с зажженными фарами было все равно что идти с горящей свечой через лес, полный разбойников. Генерал почувствовал приятное напряжение нервов. Опасность всегда действовала на него так, что он начинал остро ощущать важность своей деятельности. - А вы, - обратился он к Хирну и Даллесояу, - держите под прицелом обе стороны дороги. Хирн и Даллесон просунули свои карабины в отверстия в бортах джипа и стали внимательно наблюдать за джунглями. С включенными фарами растительность казалась серебристой, более таинственной. Лейтенант Хирн нащупал магазин карабина, вынул его, проверил и снова вставил на место; крепко сжав оружие своими большими руками, он направил дуло на джупгли с той стороны дороги, где сидел. Настроение у Хирна было сейчас неважное, чувство подъема и возбуждения перемешалось с унынием и разочарованием. В конечном счете весь боевой порядок, все хорошо рассчитанные по времени маневры войск могут оказаться напрасными, линия фронта может теперь нарушиться и неожиданно принять любую форму. Тем временем их джип пробирается здесь, словно живой нерв в поисках какой-то мышцы или органа, которые можно было бы заставить действовать. Генерал Каммингс однажды сказал Хирг ну: "Я люблю хаос и неразбериху. Они напоминают мне лабораторную пробирку с беспорядочно движущимися реагентами перед образованием и выпадением кристаллов. Меня привлекает острота ощущений". Хирн решил тогда, что это были всего-яавсего слова из хорошо известной статьи. В действительности Каммингс не любил хаоса; точнее, он не любил его, если сам находился в такой "лабораторной пробирке". Хаос любят только люди, подобные ему, Хирну, которые фактически не имеют к такому хаосу никакого отношения. Тем не менее действиями Каммингса нельзя было не восхищаться. Хирн вспомнил апатию, охватившую всех, когда буря начала стихать. Генерал Каммингс долго с печалью смотрел на свою забрызганную грязью походную койку, потом соскреб с одеяла кусок глины и начал мять ее, скатывая шарик. Эта буря буквально пришибла всех офицеров, генерал же не поддался ей, не потерял целеустремленности. Он произнес перед солдатами очень вежливую и очень сдержанную, но воодушевляющую речь как раз в тот момент, когда они только и думали о том, как бы поджать мокрые хвосты да спрятаться в каком-нибудь укрытии. Впрочем, удивительного в этом, пожалуй, ничего не было: генерал должен был как-то восстановить положение и проявить свою власть и авторитет. И сейчас Каммингса можно было понять. По тону, каким говорил генерал, по ею вежливости Хирн чувствовал, что его мысли сосредоточены на одном: как восстановить положение на линии фронта, какие меры принять предстоящей ночью. Эти мысли делали Каммингса совершенно иным человеком, как бы превращали его в кончик нерва, настойчиво ищущего объект для действий. Все это действовало на Хирна угнетающе, хотя в то же время вызывало и восхищение. Такая сосредоточенность мышления представлялась ему нечеловеческой и никак не укладывалась в рамки его собственного мышления. Держа карабин наготове, Хирн мрачно всматривался в бегущую навстречу серебристую полосу джунглей. Вполне возможно, что у следующего поворота дороги японцы установили пулемет, или, что еще вероятнее, там сидят в засаде несколько японских снайперов с автоматами. На повороте в джип может попасть сразу десяюк пуль, и тогда наступит конец всем неопределенным исканиям Хирна и всяческой неудовлетворенности. Вместе с ним может погибнуть человек, который мог бы стать гением, и такой перезревший дурень, как Даллесон, и молодой нервный водитель, возможно потенциальный фашист. Все это может произойти не далее, как на следующем повороте дороги. Или наоборот - он, Хирн, может быть, убьет человека. Для этого потребуется только вскинуть карабин, прицелиться и нажать на спусковой крючок... В результате умрет какой-то человек, какой-то комплекс желаний и забот, а возможно, и хороших, добрых качеств. Сделать это так же легко, как насаупить на какую-нибудь букашку. Возможно, даже легче. Так думал Хирн, и именно эти мысли порождали его дурное настроение. Все зависит от случая, ни в чем нельзя быть уверенным заранее. Солдаты были и там, на площадке гаража в штабном биваке, они есть и здесь, на дороге, и где-нибудь на огромном ничейном пространстве в джунглях. А где-нибудь еще, возможно, идет бой. Непрерывная артиллерийская канонада и стрельба из ручного оружия где-то в джунглях, возможно, ничего не значит, если, например, ведется неприцельный обстрел позиций, но возможно, что огонь этот сосредоточен теперь на скоплении людей в самом центре сражения. Ночь разделила войска на изолированные части, какими они, собственно, и являлись. Хирн снова почувствовал, как на тесном заднем сиденье на него давит огромное тело Даллесона. Он выпрямился и слегка оттолкнулся от соседа. Вытащив из нагрудного кармана рубашки сигарету, Хирн начал искать спички. - Лучше бы не курить, - проворчал Даллесон. - Но ведь мы едем с включенными фарами, - возразил Хирн. - Да, - неопределенно ответил Даллесон и замолчал. Он несколько потеснился, но рассердился на Хирна за то, что тот занимает так много места, да еще и курит. Даллесон нервничал. Возможность того, что джип натолкнется на засаду противника, беспокоила Даллесона меньше всего. Если это произойдет, он вступит в бой хладнокровно и выполнит свой долг. Его беспокоило то, что генерал намеревался делать, когда прибудет на артиллерийскую батарею сто пятьдесят первого. Он чувствовал себя как плохой студент, которому предстояло сдавать экзамен по предмету, которого он совершенно не знал. Как начальник оперативного отделения штаба, Даллесон должен был бы знать обстановку не хуже генерала, если не лучше, но, не имея под рукой карт и документов, он не мог представить себе никакой обстановки. Генерал, возможно, вздумает положиться на его, Даллесона, знания при принятии решения, и это, несомненно, приведет к тяжелым последствиям. Он снова заерзал на сиденье, презрительно фыркнул на исходивший от Хирна сигаретный дым, наклонился вперед и заговорил, как он полагал, низким голосом, хотя в действительности его голос, как всегда, был только громким и неприятным: - Я надеюсь, сэр, что, когда мы прибудем на батарею, там будет все в порядке. - Да, я тоже надеюсь, - ответил генерал, прислушиваясь. к жужжащему звуку вертевшихся в жидкой грязи колес джипа. Громкий голос Даллесона явно раздражал его. Они ехали с включенными фарами десять минут, и чувство опасности у генерала уже ослабло. Теперь он начал снова беспокоиться. Если телефонной связи не будет, им придется проехать по грязи по меньшей мере еще полчаса, но и там связь, возможно, будет нарушена. А японцы, может быть, как раз в этот момент начинают прорываться. Нет, связь должна быть. Без нее... без нее он окажется в положении шахматиста, которому в середине игры кто-то завязал глаза. Он может предположить, каким будет следующий ход противника, ответить на него, но следующий ход противника предугадать будет трудно, а чем дальше, тем труднее и труднее. Тогда сам он, возможно, сделает неверный, а может, даже и гибельный для себя ход. Джип тем временем дошел до поворота дороги, и, когда водитель уже повернул, в лучах фар сверкнули изумленные глаза солдата позади пулемета, установленного в окопчике на обочине дороги. Джип подъехал к солдату. - Вы что, с ума сошли! - закричал он. - Почему вы едете по дороге с включенными фарами? - Увидев в машине генерала, солдат смутился и часто заморгал глазами. - Извините, сэр, - произнес он, резко изменив голос. - Ничего, ничего, сынок, - ответил генерал улыбаясь. - Ты прав, это очень плохо, что я нарушаю свой же приказ. Лицо солдата расплылось в ответной улыбке. Джип свернул с дороги на тропу, ведущую к биваку штабной батареи. Кругом было темно, и генерал остановился на секунду, чтобы сориентироваться. - Затемненная палатка вон там, - сказал он, показывая рукой, и три офицера, не произнося больше ни слова, спотыкаясь о корни и низко срезанные кусты, отправились сквозь темноту к предполагаемому месту палатки. На пути им встретился только один солдат. Генерал распахнул свисавшие вниз входные клапаны палатки и, стараясь не касаться прилипшей к ним грязи, вошел в затемненный коридорчик. Палатку, по-видимому, сорвало ветром, она попала в грязь и затем снова была поставлена. Внутренние стенки были все еще мокрые и скользкие. В конце затемненного коридорчика генерал раздвинул другую пару входных клапанов и вошел в освещенную часть палатки. У стола сидели рядовой и капитан. Увидев вошедших, они вскочили и приняли стойку "смирно". - Сэр?.. - вопросительно произнес капитан. Генерал недовольно принюхивался. Воздух в палатке был очень сырой и спертый. На лбу генерала уже показались капельки пота. - А где полковник Маклеод? - спросил Каммингс. - Я сейчас найду его, сэр, - ответил капитан и хотел было уже отправиться. - Нет, нет, подождите, - остановил его генерал. - Скажите, есть ли отсюда телефонная связь со вторым батальоном? - Да, есть, сэр. На лице генерала отразилось явное облегчение. - Свяжите меня со вторым батальоном, пожалуйста, - попросил он, закуривая сигарету и улыбаясь лейтенанту Хирну. Капитан снял трубку с полевого телефона и повернул его ручку три раза. - Мы связываемся с ним через вторую батарею, сэр, - сказал он, как бы оправдываясь. - Я знаю, - произнес генерал отрывисто. Пояснение капитана вызывало у него явное раздражение, ибо не существовало ни одного аспекта организации или ведения дивизией операций, который не был бы известен ему. Через минуту-две капитан передал генералу телефонную трубку. - На проводе второй батальон, сор, - доложил он. - Дайте мне "Самсона"! - крикнул генерал в трубку, используя кодовое имя подполковника Хатчинса. - "Самсон", говорит "Кэмел", - продолжал он, - я звоню вам от "Пайвота Реда". Что там у вас происходит? Имеете ли связь с "Парагоном Уайтом" и "Парагоном Блю"? - Говорит "Самсон". Связь с ними есть. - Голос был едва слышен, в трубке что-то скрипело и щелкало. - Короткое замыкание, - недовольно проворчал генерал. - Мы несколько раз пытались связаться с вами, - продолжал Хатчинс. - Мы отразили атаку на "Парагона Уайта" "би" и "си" и на "Парагона Реда" "и" и "джи". - Он назвал далее координаты. - Лично я думаю, что это была разведка боем и сегодня ночью они попытаются атаковать еще. - Да, да, - медленно ответил Каммингс. Он взвешивал возможности. Надо будет выделить подкрепление. Первый батальон 459-го пехотного полка, который он держал в резерве и использовал на дорожных работах, можно перебросить в течение двух часов, но необходимо оставить в резерве хотя бы одну роту с приданным ей взводом. Однако противник может начать атаку еще раньше. Генерал подумал несколько секунд и решил перебросить из первого батальона только две роты, а оставшиеся две приберечь для прикрытия отступления, если оно окажется неизбежным. Кроме того, можно будет использовать все свободные взводы из штабных подразделений и рот обслуживания. Генерал посмотрел на часы: было уже восемь вечера. - "Самсон!" - снова крикнул он в трубку. - Около двадцати трех ноль-ноль по автодороге к вам прибудут "Уайт Эйбл" и "Дог". Они должны будут связаться с "Парагоном Уайтом" и "Парагоном Редом", и пусть те используют их, если необходимо. Я дам соответствующие распоряжения. В этот момент генерал ясно представил себе всю обстановку. Ночью японцы предпримут атаку, возможно, по всей линии фронта; на флангах же это произойдет обязательно. Буря должна была задержать войска Тойяку, и они прибудут на исходные рубежи с запозданием. Шансы на то, что Тойяку удастся сосредоточить большое количество танков, также невелики. Он вряд ли решится на атаку с целью выявления слабых мест в обороне. Из-за грязи, которая наверняка воспрепятствует быстрой переброске войск с одного участка на другой, Тойяку будет вынужден атаковать лишь в нескольких пунктах в надежде прорвать оборону. Такие атаки, по мнению Каммингса, его части выдержат. - Ночью противник, по-видимому, предпримет атаки местного значения, - снова сказал он в телефонную трубку. - Свяжитесь со всеми подразделениями и передайте мой приказ удерживать занимаемые рубежи. Общее отступление недопустимо. _ Сэр? - послышался сомневающийся голос на другом конце провода. - Если японцы смогут где-нибудь прорваться, пусть прорываются. Роты, которые окажутся на флангах любого прорыва линии фронта, должны во что бы то ни стало удерживать свои позиции. Я отдам под суд военного трибунала всякого офицера, который отступит со своей частью из тактических соображений. С противником, которому удастся прорвать нашу линию обороны, справятся резервные подразделения. Такое решение генерала привело Даллесона в полное замешательство. По его, Даллесона, мнению, при сложившейся обстановке, если японцы предприняли бы ночью несколько мощных атак на вновь установившейся линии фронта, самым благоразумным было бы отвести войска на одну-две мили и попытаться таким образом продержаться до утра. Даллесон благодарил теперь бога за то, что генерал не спросил его мнения. Он сразу же решил, что генерал был прав, а он, Даллесон, ошибался. - А как насчет меня? Я получу какое-нибудь подкрепление? - снова послышался голос Хатчинса с другого конца провода. - "Электростанция" прибудет к вам в двадцать три ноль-ноль, - ответил генерал. - Вы распределите их между "Парагоном Редом" "Джордж" и "Парагоном Редом" "изи" в районах со следующими координатами: ноль семнадцать тридцать семь, четыреста тридцать девять пятьдесят шесть и ноль восемнадцать двадцать пять, четыреста сорок ноль шесть. - Каммингс диктовал координаты этих районов по памяти, представив себе тактическую карту боевой обстановки. - В качестве дополнительной поддержки я намерен послать вам усиленный взвод от "Парагона Еллоу" "шугэ". Его следует использовать на вьючных обозах и для связи по фронту с "Парагоном Уайтом", а позднее, возможно, и для огневой поддержки "Парагона Уайта" "бейкер" или "кэт". Мы решим это в зависимости от обстановки. Мой временный командный пункт на эту ночь будет здесь. Теперь генерал принимал решения совершенно свободно и быстро, и они, как он полагал, были четкими и ясными. Более счастливым и довольным, чем в этот момент, Каммингс чувствовать себя не мог бы. Он положил трубку и задержал свой взгляд на Хирне и Даллесоне, как бы оценивая, какое он произвел на них обоих впечатление. - Сегодня ночью придется много поработать, - пробормотал он. Краем глаза Каммингс успел заметить, что присутствовавшие при разговоре капитан и рядовой артиллерийской батареи смотрели на него с благоговением. Весело улыбнувшись, он повернулся к Даллесону: - Я пообещал Хатчинсу усиленный взвод. Думаю послать ему саперов и подрывников, но к ним необходимо добавить отделение из какого-нибудь другого взвода. - Может быть, отделение из разведывательного взвода, сэр? - Отлично, дадим из разведывательного, - согласился Каммингс. - А теперь подготовьте приказы на марш. И побыстрее, пожалуйста. - Он закурил сигарету и повернулся к Хирну: - А вы, лейтенант, позаботьтесь о койках. - Ни для чего другого Хирн в этот момент генералу нужен не был. Единственным вкладом Даллесона в последовавший ночью бой явилось предложение добавить к саперно-подрывному взводу отделение из разведывательного взвода. 5 В момент, когда Минетта разбудил Рота заступать в караул, тому снилось, что он ловит бабочек на прекрасной зеленой лужайке. Рот проворчал что-то и попытался снова заснуть, но Минетта продолжал трясти его. - Ну хорошо, хорошо, я встаю, - прошипел Рот сердито. Он повернулся, тяжело вздохнул, оперся на руки и колени и энергично потряс головой. "Сеюдня стоять в карауле целых три часа", - подумал он с ужасом. Нахмурившись, Рот начал медленно натягивать на ноги ботинки. Минетта ждал его в пулеметном окопчике. - Знаешь, сегодня очень страшно, - прошептал он. - Я думал, что и не вернусь отсюда. - Что-нибудь произошло? - спросил Рот. Минетта пристально поглядел в темные джунгли, но, кроме проволочного заграждения на расстоянии десяти ярдов от пулемета, различить что-нибудь еще было невозможно. - Мне показалось, что несколько япопцев пробирались здесь, - прошептал он еще тише, - поэтому следи внимательно. У Рота от страха подкашивались ноги. - Ты уверен? - спросил он. - Не знаю, - неопределенно ответил Минетта. - Артиллерия в течение двух последних часов ухает непрерывно. Наверное, где-то идет бой. - Он прислушался. - Вот погоди, слушай... - На расстоянии нескольких миль впереди прозвучал артиллерийский выстрел, а через некоторое время с этого же направления донесся глухой металлический звук разорвавшегося снаряда. - Бьюсь об заклад, что японцы где-то атакуют. Господи, наше отделение, наверное, попало в самую гущу этой заварухи. - Я считаю, что нам повезло, - сказал Рот. - Как сказать, - возразил низким голосом Минетта. - Стоять двойной срок в карауле - тоже хорошего мало. Подожди, сам увидишь. Три часа в такую ночь - не хватит никакого терпения. Мы ведь ничего не знаем, японцы могут прорваться. Ты еще не отстоишь своих часов, а они могут напасть на нас здесь. Ведь до линии фронта всего-навсего десять миль. А может, они вышлют патруль сюда? - Да, это опасно, - согласился Рот. Он вспомнил, каким было лицо Гольдстейна, когда тот вскоре после бури собирал свой рюкзак. Сейчас Гольдстейн находится там... наверное, участвует в бою. Рота охватило какое-то странное чувство. Ведь Гольдстейна, может быть, даже убьют. Любого из ушедших туда могут убить: Реда, Галлахера, сержанта Крофта, Ваймана, Толио, или Мартинеса, или Риджеса, или Уилсона. Все они сейчас там, в самом пекле боя. На том свете может оказаться любой из них. Страшно подумать, что человека могут вот так, запросто, раз - и убить.... Роту захотелось высказать свою мысль Минетте. Но Минетта уклонился от разговора. - Да ну тебя. Я рад, что отстоял свое время. - Он уже пошел было, но вернулся и спросил: - А ты знаешь, кого тебе будить для смены? - Сержанта Брауна? - Ага. Он спит на одеяле вместе со Стэнли, вон там. - Минетта указал рукой в весьма неопределенном направлении. - Такой большой участок, а нас только пять человек, - недовольно пробормотал Рот. - Ты только подумай, - продолжал он, - пять человек на участке, который должен оборонять целый взвод. - Вот и я об этом говорю, - согласился Минетта. - Не везет нам. Хорошо еще, чю там, где первое отделение, ребят достаточно... Ну ладно, я пошел, - сказал он и решительно зашагал прочь. Когда Минетта скрылся, Рот почувствовал себя ужасно одиноко. Напряженно всматриваясь в джунгли и стараясь не делать никакого шума, он залез в пулеметный окопчик. Усевшись на двух патронных ящиках позади пулемета, Рот вскоре обнаружил, что ручки ящиков больно давят на крестец. Переставляя ноги и перемещая вес тела то на одну, то на другую сторону, он испробовал несколько различных положений, но сидеть по-прежнему было очень неудобно. В результате вчерашнего дождя в окопчике собралось много жидкой грязи; одежда на Роте была все еще влажной. Вчера она была совсем мокрой, а спать пришлось на одеяле, расстеленном на влажной земле. "И что это за жизнь", - с горечью подумал Рот. Он был почти уверен, что к утру у него обязательно появятся признаки простуды. Это просто будет счастье, если он не заболеет воспалением легких. Вокруг было очень тихо. Зловещее молчание джушлей действовало на Рота так, что он боялся даже вздохнуть полной грудью. Он долго сидел не шевелясь. Неожиданно ощущавшаяся им до сих пор тишина исчезла, его слух обострился, и он стал улавливать все, даже самые слабые шумы и звуки ночи: стрекот сверчков, крик лягушек, треньканье ящериц в кустах, шелест деревьев. Потом все эти звуки как будто пропали; вернее, слух Рота снова перестал воспринимать их, до сознания доходила только жуткая тишина. Такая смена тишины и звуков продолжалась в течение нескольких минут. Рот начал размышлять. Где-то вдали слышались страшные раскаты грома и сверкала молния, но угроза дождя не пугала Рота. Он долго прислушивался к артиллерийским залпам, которые были похожи на приглушенные удары большого колокола в тяжелом влажном ночном воздухе. Рот поежился и скрестил руки. Ему вспомнилось, что говорил сержант на занятиях с новичками, когда рассказывал им о боевой обстановке, о том, как ведется бой и как японцы могут подкрасться к часовому сзади и пырнуть его ножом. "Он даже не успеет ни о чем подумать, - сказал сержант, - разве только в какуют нибудь долю секунды пожалеет, что не был бдительным, но будет уже поздно". Рота охватил терзающий животный страх. Он повернулся, чтобы осмотреть участок позади окопчика, нервно вздрагивая от одного представления о возможности такой смерти. Как это должно быть ужасно! Его нервы были напряжены до предела. Когда Рот попробовал рассмотреть что-нибудь в джунглях позади узкой расчищенной полосы за проволочным заграждением, он почувствовал такой панический страх, какой испытывает ребенок, когда смотрит срильм ужасов, в котором безобразное чудовище подкрадывается сзади к ничего не подозревающему герою. В кустах послышался шорох, Рот сразу же сжался и, насколько было возможно, спрятался в окопчике. Медленно распрямляясь и высовывая голову, он старался обнаружить в мрачных тенях джунглей человека или по крайней мере какой-нибудь знакомый предмет. Шорох прекратился, но секунд через десять возобновился. Это был довольно четкий скребущий звук, и Рот совершенно оцепенел от страха. Его уши превратились в мощный усилитель, они улавливали всю гамму звуков: скольжение, шорох, хруст веток, шелест листвы, все, на что до этого он не обращал никакою внимания. Опершись на пулемет, Рот вспомнил, что не спросил у Минетты, заряжен ли он или только подготовлен к зарядке. Чтобы проверить, надо было оттянуть затвор назад и вытащить магазин. Рот ужаснулся при одной мысли, какой он поднимет шум, если попытается проделать все это. Он взял свою винтовку и попытался как можно беззвучнее откинуть предохранитель, но, отскакивая в свое обычное положение, предохранитель, как назло, громко щелкнул. Рот вздрогнул и начал пристально всматриваться в джунгли, пытаясь определить то место, откуда доносится шорох. Однако шорох, казалось, слышался повсюду, и Рот никак не мог определить ни расстояния, ни направления, ни причины, вызывающей этот шорох. Он услышал слабый шелест веток, неуклюже повернул свою винтовку туда, где, как ему казалось, кто-ю шевелится, и стал ждать. По его спине скатывались капельки пота. В какой-то момент Рот хотел уже выстрелить, просто так, для острастки, но вспомнил, что это опасно. "Может быть, они тоже не видят меня", - подумал он, но сам в это не верил. Он не стрелял только из-за опасения, что скажет на это сержант Браун. "Если ты выстрелишь просто так, наобум, никою не видя, ты просто-напросто выдашь противнику свое местоположение, и он бросит в тебя гранату", - юворил ему Браун. Рот весь дрожал от страха. Он начал возмущаться: он был уверен, что японцы наблюдают за ним. "Почему же вы, черт возьми, не вылезаете?" - думал он. Его нервы к этому моменту были настолько напряжены, что он был бы рад нападению противника. Рот уперся ногами в загустевшую грязь окопчика. Не отрывая взгляда от джунглей, он снял одной рукой комок глины с ботинка и начал мять его пальцами, как замазку. Он делал ото совершенно бессознательно. От напряжения, в котором находилось все его тело, начала болеть шея. Ему казалось, что окопчик ужасно маленький, в нем очень тесно и он не обеспечивает никакой защиты. Ему стало очень обидно, что солдат должен находиться на посту почти на открытом месте, имея перед собой лишь пулемет. Позади ближайшей к нему стены густмх зарослей происходила ожесточенная схватка. Рот крепко сжал челюсти, чтобы не закричать от испуга. Звуки становились все более ясными и, несомненно, приближались к Роту, как будто люди проползали несколько футов, потом замирали, потом опять ползли... Он пошарил рукой под треногой пулемета в поисках гранаты, нашел ее, но сразу же задумался: куда ее бросать? Граната показалась ему очень тяжелой. Он чувствовал себя настолько ослабевшим, что начал сомневаться, сможет ли бросить ее дальше, чем на десять ярдов. На занятиях им говорили, что гранату надо бросать не менее чем на тридцать пять ярдов, и Рот опасался теперь, что убьет себя своим же оружием. Он положил гранату на место и решил просто сидеть и ждать. Постепенно страх начал ослабевать. Прошло окшго тридцати минут, в течение которых Рот все время ждал, что звуки в джунглях должны повлечь какое-то страшное действие. Но когда так ничего и не произошло, к нему начала возвращаться уверенность. Роту не пришло в голову, что, если в джунглях были японцы, они могли осторожно преодолевать разделяющие их пятьдесят ярдов в течение целых часов. Он не допускал такой возможности, потому что сам не выносил длительной неизвестности и считал, что и другие тоже не могут выносить. Поэтому постепенно Рот убедил себя, что в джунглях ничего особенного не происходит и что там просто возятся и дерутся какие-то звери. Он откинулся спиной на заднюю стенку окопчика и расслабил мышцы. Его нервы постепенно успокаивались, а приступы страха с каждым новым усилением шумов в джунглях становились все слабее и слабее, как волны уменьшающегося прилива. Прошел час, и Рота начал одолевать сон. Он ни о чем не думал и прислушивался только к безмолвию отяжелевшей от влаги растительности... Где-то сзади над неприкрытой частью шеи непрерывно пищал москит; Рот подождал, когда он укусит, чтобы наверняка расправиться с ним. Ему пришла в голову мысль, что в окопчике могли быть и другие насекомые, и он начал инстинктивно ерзать, как бы отгоняя их. Несколько секунд ему казалось, что на спине под рубашкой ползает муравей. Затем он вспомнил о тараканах, которыми кишела первая снятая им квартира, после того как он женился. Бывало, он уверял свою жену Зельду: "Не обращай на них никакого внимания, я знаю из книг, что таракан не такой уж вредный паразит". Но Зельда вбила себе в голову, что в квартире, должно быть, есть еще и клопы. Сколько бы Рот ни убеждал ее, что тараканы поедают клопов, она не верила и, бывало, вскакивала ночью, со страхом тормошила его: "Герман, я чувствую, что меня кто-то кусает". "Но я же говорю тебе, что этого не может быть, тебе просто кажется". "Эти твои басни о тараканах! - сердито шептала она в темной спальне. - Если тараканы жрут клопов, то они ведь должны для этого забираться в постель, разве нет?" Воспоминания вызвали у Рота смесь приятного желания и тоски. Его совместная жизнь с женой оказалась не совсем такой, на которую он надеялся. Между ними возникало много недоразумений и конфликтов, а у Зельды был очень острый и беспощадный язык. Он вспомнил, как она насмехалась над его образованностью и над тем, что он мало зарабатывает. "Конечно, она была виновата не во всем, - подумал он, - но и я ни при чем здесь". Ее или его винить было бы несправедливо. Просто дело в том, что не все удается, на что надеешься в юности. Рот медленно и тщательно вытер руки о брюки комбинезона. В некоторых отношениях Зельда была хорошей женой. Вспомнить, по каким поводам они так часто ссорились, Роту было так же трудно, как представить себе лицо Зельды. Размышляя о жене, Рот вспомнил и многих других женщин, которых когда-то знал. Рот задремал, и ему приснилось, что он рассматривает порнографические снимки. На одном из них - почти нагая девушка, наряженная под ковбоя. На ее голове - широкополая шляпа, высокие торчащие груди поддерживаются надетой крест-накрест бахромой из кожи, а к лежащему на бедрах поясу из такой же бахромы подвешены кожаная кобура и патронная сумка. Сон возбудил Рота, он было проснулся, но через некоторое время снова задремал, хотя и пытался бороться с дремотой. На расстоянии мили или двух в джунглях непрерывно раздавались артиллерийские залпы. Звуки выстрелов и разрывов снарядов были то громкими, то приглушенными. Они усиливали уверенность Рота в безопасности. Он почти уже не прислушивался к шумам в джунглях. Глаза его оставались закрытыми все дольше и дольше. Несколько раз он почти впадал в глубокий сон, но внезапно просыпался от какого-нибудь громкого звука в джунглях. Он посмотрел на светящийся циферблат своих часов и с разочарованием заметил, что ему нужно оставаться на посту еще целый час. Он снова откинулся на спину и закрыл глаза с твердым намерением открыть их через несколько секунд... но... заснул очень крепко. Это было последнее, что Рот помнил, когда проснулся почти через два часа. Снова пошел дождь, и он проснулся только потому, что комбинезон и ботинки начали промокать. Он громко чихнул и только теперь осознал, что проспал так долго. "Какой-нибудь япошка мог запросто убить меня", - подумал Рот, и эта мысль, как пробежавший по всему телу электрический ток, окончательно разбудила его. Он вылез из пулеметного окопчика и заковылял туда, где спал сержант Браун. Рот прошел бы мимо него, если бы вдруг не услышал, как Браун сердито прошептал: - Ты что мечешься здесь, как кабан в кустах? - Никак не найду тебя, - смиренно прохмыкал Рот. - Расскажи это своей бабушке, - иронически ответил Браун. Он быстро сбросил с себя одеяло и поднялся на ноги. - Никак не мог заснуть, - заметил он. - Слишком шумно в этих проклятых джунглях... А сколько сейчас времени? - Уже более трех тридцати. - А ты ведь должен был разбудить мейя в три, - удивился Браун. Вот этого-то Рот и боялся. - Я задумался и не заметил, как прошло время, - тихо ответил он. - Чепуха! - презрительно произнес Браун. Он быстро зашнуровал ботинки и, не сказав больше ни слова, отправился к пулеметному окопчику. Несколько секунд Рот оставался неподвижным, затем начал искать место, где он и Минетта спали до заступления в караул. Минетта натянул оба одеяла на себя. Рот робко пристроился около него и попытался стащить часть одеяла на себя. Дома, ложась в кровать, он любил плотно подсунуть одеяло под себя со всех сторон, поэтому сейчас, лежа с неприкрытыми ногами, он испытывал какое-то чувство жалости к самому себе. Все предметы вокруг были пропитаны влагой. На открытые ноги Рота падали редкие капельки моросящего дождя, и он почувствовал озноб. Одеяла настолько намокли, что их, кажется, можно было уже выжимать; исходивший от них затхлый запах напоминал Роту запах нечистых вспотевших ног. Рот долго ворочался с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее, однако при любом положении казалось, что в тело впиваются корни низко срезанных кустов. Рот высунул лицо из-под вонючего одеяла, но на него ютчас же начали падать раздражающие капли мелкого дождя. Он потел и дрожал одновременно и был уверен, что на следующий день заболеет. "Почему я не сказал Брауну, что он должен был бы поблагодарить меня за то, что я отстоял за него в карауле целых полчаса?" - неожиданно подумал Рот. Он был очень расстроен и огорчен тем, что не нашелся сразу же ответить это Брауну. "Ладно, - подумал он с обидой, - я еще скажу ему утром". Рот решил, что во взводе нет пи одного человека, который по-настоящему нравился бы ему. Все они, по его мнению, были глупы. Ни один из них не отнесся к нему, новичку, по-дружески. Рота охватило горькое чувство одиночества. Ноги просто замерзали. Чтобы согреть их, он попробовал пошевелить пальцами, но это не помогало. Рот снова перенесся мысленно домой, к жене и сыну, и ему показалось, что он был бы самым счастливым человеком, если бы мог возвратиться к ним. У жены такой матерински-мягкий взгляд, а сын смотрел бы на него с огромным уважением и восхищением. Рот подумал о том, как сын будет подрастать, обсуждать с ним серьезные вопросы, считаться с отцовским мнением. Капельки дождя упорно падали в самое ухо, и Рот вынужден был снова натянуть одеяло на голову. Прижавшись поплотнее к теплому телу Минетты, Рот еще раз вспомнил о своем маленьком сыне, и его снова охватило чувство гордости. "Сын считает меня важным человеком, - подумал он, - и я им это еще докажу". Глаза его закрылись, и мысль после тяжелого вдоха оборвалась. Несмотря на моросящий дождь, Рот крепко заснул. "Этот проклятый Рот, - размышлял Браун, - заснул на посту, и нас всех могли бы перебить, как котят. Так относиться к своим обязанностям не имеет права никто. Он подводит своих товарищей, а хуже этого ничего не может быть... Да, хуже этого ничего не может быть, - продолжал размышлять Браун. - Я могу бояться, мои нервы могут сдать, но я всегда действую, как положено действовать сержанту, и свято выполняю свои обязанности. Продвинуться по службе - не легкое дело. Солдату приходится преодолеть немало трудностей, за многое отвечать, прежде чем он получит то, что заслуживает. Я заметил этого Рота с самого начала: он никуда не годится, лентяй, беспомощный и ничем не интересуется. Терпеть не могу таких людей, которые начинают юлить, когда попадаются на чем-нибудь. Почему же не жалуются те, кто ужо служит по два года и кому еще предстоит служить бог знает сколько? Мы воевали, а они в это время спали со своими, а может быть, и с нашими женами". Браун сел поудобнее на патронные ящики и, почесав свой короткий вздернутый нос, внимательно осмотрел джунгли. "Да, - раздумывал он, - нам вот приходится сидеть под дождем в этой мокрой яме, обливаться холодным потом из-за каждого подозрительного шороха в джунглях, в то время как эти бабы веселятся и распутничают там в свое удовольствие... Браун снял винтовку с колен и прислонил ее к пулемету. Вот сейчас, в эту минуту, что делает моя жена? Наверное, лежит в постели с каким-нибудь парнем и обсуждает с ним, что они сделают на десять тысяч, которые она получит, если меня убьют... Шиш! Я оставлю их в дураках, потому что вовсе не собираюсь погибать в этой проклятой войне. А когда война кончится - брошу эту потаскуху и сделаю карьеру. После войны будет много возможностей делать деньги, если, конечно, не лениться, хорошенько работать и не бояться ответственности. А я не боюсь и уж наверняка смогу поработать. Все солдаты говорят, что я хороший сержант. Может быть, я не такой хороший разведчик, как Мартинес, и не столь хладнокровен, как Крофт, но зато я честен, справедлив и серьезно отношусь к своим обязанностям. Я ведь не как Ред, который все валяет дурака и под разными предлогами отлынивает от работы. Я действительно стараюсь изо всех сил быть хорошим сержантом, потому что знаю: если ты добьешься успеха в армии, сумеешь добиться его где угодно. Если уж тебе положено что-то делать, надо делать это наилучшим образом. Вот мое правило". В течение нескольких минут Браун прислушивался к отдаленным артиллерийским залпам. "Ребятам жарко там сейчас, - подумал он. - Японцы атакуют, а ребята наверняка в самом пекле. Нашему взводу всегда достается самый трудный участок, я в этом уверен. Дай бог, чтобы сегодня никого не убили. - Браун внимательно вгляделся в темноту джунглей. - Мне здорово повезло, что оставили здесь. Совсем не хотелось бы оказаться сейчас на месте Мартинеса. Сегодня бой наверняка горячий, но мне он совершенно ни к чему. Я уже побывал в горячих боях, преодолевал рубежи под пулеметным огнем, плыл в воде под артиллерийским обстрелом. Такого вполне достаточно для любого солдата. Я горжусь тем, что получил звание сержанта, но, откровенно говоря, иногда все-таки хочется быть простым рядовым, таким, например, как Рот, ничего не делать и ни за что не отвечать. Надо позаботиться о себе, потому что никто другой о тебе не позаботится. Я уже достаточно испытал в этой войне, чтобы рисковать еще и подставлять себя под пули. - Он нащупал пальцами небольшую тропическую язву на своей губе. - Надеюсь, что никого из ребят сегодня не убьет", - подумал он еще раз. Колонна автомашин с трудом пробиралась по дороге, покрытой жидкой грязью. Разведывательный взвод выехал из бивака час назад, но всем казалось, что времени прошло значительно больше. В грузовой машине находилось двадцать пять человек. Поскольку сидячих мест в ней было только двенадцать, остальные расположились на полу, подложив под себя или винтовки, или рюкзаки, или другое имущество. Было очень темно и жарко, одежда промокла от пота. Ночной воздух казался каким-то невероятно плотньш, джунгли с обеих сюрон как бы выдыхали на дорогу волны влаги. Все сидели молча, говорить никому не хотелось. На джунгли опустилась плотная туманная дымка. Прислушавшись, можно было различить рокот двигателя впереди идущей машины. Временами к ним приближалась и позади идущая машина, и тогда темноту пробивали слабые лучи затемненных фар, как будто в тумане горели две маленькие свечи. Вайман сидел на своем рюкзаке. Он закрыл глаза и расслабил мышцы. Его тело сразу же начало покачивать из стороны в сторону в такт неожиданным наклонам и подскокам машины, и он почему-то вообразил, что едет в вагоне метро. Напряжение и тревога, охватившие его, когда Крофт приказал всем собрать свои вещи и приготовиться к переброске на передовую, несколько утихли, и Вайман пребывал теперь в состоянии томительного ожидания дальнейших событий. В его голове возникали одна за другой бессвязные мысли и отрывочные воспоминания. Вайману вдрут вспомнилось, как вместе с матерью он ехал на автобусе из Нью-Йорка в Питтсбург. Поездка состоялась вскоре после смерти отца. Мать намеревалась тогда побывать у своих родственников и попробовать одолжить у них денег. Разумеется, из этой затеи ничего не получилось. На обратном пути в отошедшем в полночь автобусе мать обсуждала с ним, как жить дальше, и они решили, что ему придется работать. Сейчас Вайман вспомнил об этом без особого интереса, а в то время он считал эту ночь наиболее важной в своей жизни. Теперь он совершает другую поездку, которая может иметь для него куда более важные последствия. О том, что его ожидает, он не имел ни малейшего представления. На какой-то момент Вайман почувствовал себя от этих мыслей повзрослевшим; он вспомнил о событиях, происшедших всего несколько лет назад, событиях, которые кажутся теперь несущественными. Он попытался представить себе бой, но сразу же решил, что это невозможно. Он всегда представлял бой весьма ожесточенным, длящимся несколько дней подряд, но вот он находится во взводе уже более недели, и ничего еще не произошло, кругом царили мир и спокойствие. - Как ты думаешь, жаркий бой будет сегодня? - тихо спросил он Реда. - Спроси генерала, - буркнул тот. Вайман ему нравился, но он намеренно старался казаться недружелюбным к нему, потому что этот юноша чем-то напоминал ему Хеннесси. Ред испытывал глубокое отвращение к предстоящей ночи. Он участвовал в стольких боях, испытал так много страха, видел так много убитых товарищей, что не имел теперь никаких иллюзий относительно священности и неприкосновенности своей жизни. Он знал, что может погибнуть. Смерть была для Реда чем-то таким, с чем он смирился уже давно, поэтому он редко думал о том, что должно было произойти за пределами нескольких следующих минут. Однако с некоторых пор его охватило какое-то интуитивное чувство тревоги, чувство, которое он никогда не выражал вслух. Оно не давало ему покоя. Пока не убили Хеннесси, Ред воспринимал смерть всех знакомых ему ребят как некое не имеющее особого значения отсутствие. Погибших людей просто больше не было рядом, как и разных старых друзей, которых отправили в госпиталь и которые так и не вернулись, или товарищей, которых перевели в другие части. Когда до него доходило известие о том, что знакомый ему парень убит или серьезно ранен, он воспринимал это известие с определенным интересом и даже немного переживал, но это было такое же чувство, какое человек испытывает, когда узнает, например, что его друг женился, или заработал, или потерял много денег, или чтонибудь еще в этом роде. Ред просто узнавал, что с кем-то, кого он знал, что-то случилось, и на этом дело кончалось. Смерть Хеннесси оказала на Реда совсем иное действие: она породила в нем какой-то тайный страх. Он становился явным, когда Ред вспоминал вещи, о которых говорил Хеннесси. В такие моменты Ред испытывал безграничный страх. Когда-то Ред мог без боязни думать о предстоящем горячем бое, презирая все связанные с ним трудности и невзгоды, а также неизбежные потери. Но теперь мысль о смерти снова и снова порождала в нем ужас и страх. - Знаешь что я тебе скажу, - обратился он к Вайману. - Что? - Ты бессилен что-нибудь изменить, поэтому лучше помалкивай. Ваймана это обидело, и он замолчал. Реду стало жаль его. Он достал из кармана деформировавшуюся от жары плитку шоколада с прилипшими к ней соринками и табаком. - Хочешь? - спросил он у Ваймана. - Ага, спасибо. Ночь ощущалась всеми чисто физически. В машине воцарилась тишина, никто не произносил ни слова, кроме случайного бормотания или ругательства, когда машина подскакивала на неровностях дороги. Все машины, конечно, шумели так, как должны шуметь грузовые машины на такой дорою: они скрипели и сотрясались, двигатели ревели, когда колеса буксовали в скрытых под грязью ямах, быстро вращающиеся в воде покрышки издавали режущие слух завывающие звуки. В целом же колонна машин издавала сложное попурри звуков и тонов, напоминавших постоянный монотонный рокот волн и бурунов у бортов быстро идущего судна. Этот унылый шум, да еще в темноте, оказывал на людей подавляющее действие. Из-за тесноты сидеть в машине было неудобно, руки и ноги затекали, а изменить положение так, чтобы не побеспокоить соседа, было невозможно. Крофт настоял к тому же, чтобы все надели стальные каски. По лицу Реда с непривычки к тяжести на голове градом лил пот. - Эта каска на голове все равно что мешок с песком, - пожаловался он Вайману. - Наверное, нам сегодня туго придется, а? - спросил Вайман, ободренный его обращением. Ред вздохнул, но подавил раздражение. - Ничего страшного не будет, мальчик, - ответил он спокойно. - Постарайся только не навалить в штаны, а остальное все обойдется. Вайман тихоиько засмеялся. Ред нравился ему, и поэтому он решил держаться около него. Машины остановились. Все сразу же задвигались, чтобы сменить положение и по возможности расправить затекшие конечности. Послышалось ворчание, ругательства. Люди терпеливо ждали дальнейших событий. Многих клонило ко сну; они с усилием удерживали склонявшуюся на грудь голову. Ночной воздух был так насыщен влагой, что мокрая одежда на солдатах не высыхала. Слабый ветерок не уменьшал духоты. Все чувствовали себя очень уставшими. Гольдстейн начал беспокойно ерзать. После того как машины простояли без движения в течение пяти минут, он повернулся к Крофту и спросил: - Сержант, можно я вылезу посмотрю, почему мы стоим. - Сиди где сидишь, - ответил недовольным тоном Крофт. - Никто отсюда не вылезет. "Потеряться" хочешь? Гольдстейн почувствовал, что краснеет. - Я вовсе и не думал ни о чем таком, - тихо заметил он. - Просто я подумал, что, может быть, опасно так вот сидеть здесь, в то время как поблизости могут быть японцы. Откуда мы знаем, почему машины остановились? Крофт зевнул и ответил Гольдстейну спокойным нравоучительным тоном: - Слушай-ка, парень, впереди еще много такого, о чем тебе придется похлопотать. Поэтому, когда дело тебя не касается, сиди и молчи в тряпочку. Командовать же взводом и без тебя кому найдется. Несколько человек засмеялись. Голъдстейн обиделся. Он решил, что Крофт ему определенно не нравится, и начал размышлять над всем тем, что тот успел наговорить ему обидного за короткое время, пока он был во взводе. Машины снова тронулись, прошли несколько сот ярдов на первой скорости и опять остановились. Галлахер громко выругался. - В чем дело? Ты что, очень торопишься, что ли? - тихо спросил его Уилсон. - Да уж лучше скорее прибыть на место, чем ползти как черепаха. Машины постояли несколько минут и снова тронулись. Развернутая около дороги артиллерийская батарея вела огонь. Начала стрелять и еще одна, находившаяся где-то в нескольких милях впереди. Солдаты молча прислушивались к шелесту пролетавших высоко пад головой снарядов. Где-то вдалеке застрекотал пулемет. Звук очередей был каким-то глубоким и пустым, как будто кто-то выбивал ковер. Мартинес снял каску и энергично растер голову: он чувствовал себя так, как будто по голове кто-то бил молотком. На артиллерийский огонь начала отвечать японская батарея, ее снаряды пролетали с невероятным завыванием и визгом. Где-то у горизонта вспыхнула ракета, и в машине теперь можно было различить отдельные фигуры. Лица людей сначала стали белыми, потом синими, как будто они смотрели друг на друга в темной, заполненной дымом комнате. - Кажется, мы уже близко к передовой, - предположил кто-то. Ракета погасла, на горизонте проступило бледное зарево. - Что-то горит, - сказал Толио. - Кажется, там идет жаркий бой, - тихо произнес Вайман, обращаясь к Реду. - Просто они прощупывают друг друга, - успокоил тот. - Если сегодня начнется настоящий бол, шума будет несравненно больше. После нескольких очередей пулемет смолк. Где-то шлепнулось несколько мин, послышались глухие лающие взрывы. Застрочил еще один пулемет, расположенный значительно дальше. Потом снова наступила тишина, и машины двинулись по темной, покрытой грязью дороге. Через несколько минут они опять остановились. Какой-то солдат в задней части кузова попытался закурить сигарету. - Сейчас же прекрати эти штучки, - сердито приказал Крофт. Это был солдат из другого взвода. Он недовольно заворчал на Крофта: - А кто ты такой, чтобы приказывать мне? Сколько можно терпеть? Я курить хочу. - Сейчас же погаси сигарету, - повторил Крофт угрожающим тоном. Поколебавшись несколько секунд, солдат повиновался и потушил прикуренную сигарету. Крофт был раздражен и нервничал. Не из-за страха, конечно, а просто из-за напряжения. Ред обдумывал, стоит ли ему закурить. Он почти не разговаривал с Крофтом с тех пор, как они поссорились на берегу, и ему хотелось бросить сержанту вызов. Собственно, Ред был уверен, что не закурит, но пытался понять почему: то ли потому, что нельзя было нарушать маскировку, то ли потому, что боится Крофта. "Черт с ним, - решил он наконец, - у меня еще будет возможность поспорить с ним, и я докажу, кто прав, а кто нет. Надо просто выбрать подходящий момент". Машины снова медленно поползли по дороге. Через несколько минут послышались чьи-то голоса, и машина со взводом Крофта свернула на какую-то тропу в джунглях. Тропа была очень узкая, машина продвигалась медленно, цепляясь за низко свисавшие ветви деревьев. Чтобы не оказаться исцарапанными, а то и просто стянутыми на землю, сидящим в машине пришлось низко нагнуться. Ред достал из-за пазухи несколько заскочивших туда листьев и поранил палец какой-то колючкой. Обтерев выступившую кровь о штанину, он начал искать свой рюкзак, который забросил куда-то, когда садился в машину. Ноги у него затекли, и он с трудом пытался разогнуть их. - Не слезайте с машины, пока не будет приказа! - крикнул Крофт. Пройдя некоторое расстояние, машины остановились. Из темноты вокруг них послышались приглушенные голоса. Стояла жуткая тишина. Солдаты переговаривались шепотом. Какой-то офицер постучал по борту машины и приказал: - Вылезайте и держитесь все вместе. Солдаты начали спрыгивать на землю. Их движения были медленными, неуверенными. Прыгали с пятифутовой высоты в темноту, не представляя себе, какой грунт под ногами. - Откройте задний борт, - предложил кто-то громким голосом. После разгрузки новое молчаливое ожидание. Машины медленно попятились назад, на дорогу, чтобы отправиться в следующий рейс. - Есть ли среди вас офицеры? - спросил тот же человек, который приказал выходить из машины. Некоторые из солдат захихикали. - Прекратите смех! - приказал офицер. - Взводные сержанты, ко мне! Крофт и сержант саперно-подрывного взвода подошли. - Большинство моих солдат в следующей машине, - заявил сержант саперного взвода. Офицер приказал ему собрать всех вместе. После минутного разговора с офицером Крофт возвратился к своему взводу и заявил: - Нам придется ждать. Солдаты медленно собрались вокруг едва различимого в темноте дерева. - А где мы сейчас находимся? - поинтересовался Риджес. - В штабе второго батальона, - ответил Крофт. - Какой же ты солдат: все это время работал на дороге, а теперь даже не знаешь, где находишься? - Я работал, а не сидел сложа руки и не осматривал окрестности! - ответил Риджес, громко рассмеявшись. Крофт приказал ему соблюдать тишину. Солдаты уселись вокруг дерева. Наступила тишина. В лесу, где-то на расстоянии примерно пятисот ярдов, раздался артиллерийский залп. На какой-то момент джунгли осветились ярким светом. - А почему артиллерия так близко от нас? - поинтересовался Уилсон. - Это рота огневой поддержки, - ответил ему кто-то. - Только и знай: сиди на мокрой земле и жди, - сказал, глубоко вздохнув, Уилсон. - По-моему, командование организовало все это дело очень неразумно, - заметил Гольдстейн тоном, явно указывавшим, что он хочет вызвать обсуждение действий начальства. - Опять ты суешь свой нос куда не следует? - сердито оборвал его Крофт. - Я просто выражаю свое мнение, - возразил Гольдстейп. "Антисемит", - подумал он про себя о Крофте. - Мнение! - передразнил его Крофт, презрительно сплюнув на землю. - Свое мнение выражают только болтливые бабы! - Эй, Гольдстейн, может, устроить тебе трибуну? - насмешливо спросил Галлахер. - Можно подумать, что ты всем доволен, - робко возразил Гольдстейн. - Брось ты эту чепуху! - воскликнул Галлахер после короткой паузы. - Тебе что, фаршированной рыбки захотелось? Снова застрекотал пулемет. В ночной тиши казалось, что он гдето совсем близко. - Мне не нравится твоя манера говорить со мной, - заявил Гольдстейн. - Знаешь что, пошел-ка ты к чертовой матери! - не унимался Галлахер. - Иди сходи в кусты, посиди, а не то наложишь в штаны. - Я не позволю так разговаривать со мной, - возразил Гольдстейн дрожащим голосом. Насмешки Галлахера возмущали Гольдстейна до глубины души. Мысль о драке с Галлахером была ему противна, и в то же время он считал, что должен решиться на нее. Эти идиоты только и знают, что кулаками размахивать. В спор вмешался Ред; ему никогда не нравились бурные проявления страстей. - Тихо, тихо, петухи, - проворчал он. - Через какие-нибудь минуты появятся япошки, и у вас будет с кем подраться. Драка из-за армии, ха! Что касается меня, то я считаю, что порядка в ней нет с тех пор, как посадили на коня Вашингтона. - Ты не прав, Ред, - вмешался Толио. - Нельзя так говорить о Джордже Вашингтоне. - Да ты самый настоящий бойскаут, Толио! - сказал Ред насмешливо, хлопнув рукой по колену. - Не допустишь, чтобы осквернили наш флаг, да? Толио вспомнил о прочитанной когда-то книге под названием "Человек без родины". "Ред совсем как герой этой книги", - решил он про себя. - Я считаю, что есть такие вещи, над которыми смеяться стыдно, - заметил он сердито. - Знаешь что я скажу тебе, паренек? - насмешливо спросил Ред. Толио знал, что Ред намерен зло пошутить над ним, но не удержался и спросил: - Что? - Единственное, что плохо в нашей армии, так это то, что она никогда не проигрывала войны. - Ты что же, полагаешь, что мы должны проиграть эту войну? - удивился Толио. Ред а как прорвало: - А что, по-твоему, я должен иметь против этих проклятых японцев? Ты думаешь, я опечалюсь, если они удержат вот эти джунгли? А какая мне польза от того, что Каммингс получит еще одну звезду на погоны? - А что генерал Каммингс? Он хороший человек, - вмешался Мартинес. - Хороших офицеров не бывает вообще, - убежденно заявил Ред. - Они просто аристократы. По крайней мере считают себя аристократами. А генерал Каммингс ничем не лучше меня. В уборной после него пахнет так же, как и после меня. Начав говорить шепотом, все спорили теперь почти в полный голос. Крофту разговор явно не нравился, и он приказал: - Прекратите болтовню. Гольдстейна все еще трясло от возбуждения. Чувство обиды было столь велико, что на глазах у него появились слезы. Вмешательство Реда еще больше расстроило его, он чувствовал, что сейчас ввяжется в спор. Гольдстейну неудержимо хотелось ответить Галлахеру, но он боялся, что, как только откроет рот, сразу же неудержимо расплачется, как маленький ребенок. Поэтому он молчал и изо всех сил старался успокоиться. К ним подошел солдат. - Это разведывательный взвод? - спросил он. - Да, - ответил Крофт. - Следуйте за мной. Собрав вещи, солдаты один за другим начали двигаться сквозь темноту, едва различая впереди идущего. Через несколько сот шагов остановились. - Ждите здесь, - сказал солдат Крофту. Ред сплюнул и разразился ругательствами. Рота огневой поддержки снова открыла огонь, звуки выстрелов казались теперь намного громче. Уилсон сбросил свой рюкзак на землю и пробормотал: - Через какие-нибудь полминуты снаряды где-то взорвутся и полетят чьи-то головы. - Он глубоко вздохнул и сел на мокрую землю. - Можно было бы придумать для нас что-нибудь получше, чем ходить вот так всю ночь вокруг да около. Я теперь что-то уже не пойму, жарко мне или холодно. Над землей стояла перенасыщенная влагой тяжелая туманная дымка. Из-за мокрой непросыхающей одежды было холодно, а из-за неподвижного тяжелого ночного воздуха - душно. Где-то неподалеку рвались японские снаряды. Солдаты молча прислушивались. Гремя винтовками, ударявшимися о стальные каски и пряжки рюкзаков, мимо прошел взвод. Где-то рядом взвилась осветительная ракета; солдаты на светлом фоне были похожи на темные тени, движущиеся в лучах театральных прожекторов. Торчащие в разные стороны винтовки и рюкзаки создавали впечатление, что идут горбатые люди. Общий шум от их движения был таким же запутанным и сложным, как шум от движения колонны автомашин: он напоминал шуршание волн у бортов судна. Осветительная ракета погасла, взвод солдат прошел. Теперь с той стороны, куда они ушли, доносилось лишь слабое металлическое постукивание винтовок о каски. Невдалеке началась интенсивная перестрелка, послышались характерные хлопающие звуки выстрелов из японских винтовок. Ред повернул