Патрик Модиано. Свадебное путешествие ----------------------------------------------------------------------- Patrick Modiano. Voyage de noces (1990). Пер. с франц. - Т.Ворсанова. Авт.сб. "Утраченный мир". М., "Вагриус", 1998. OCR & spellcheck by HarryFan, 24 Juky 2002 ----------------------------------------------------------------------- Посвящается Роберу Галлимару 1 Летние дни еще вернутся, но такой тяжелой жары, таких пустынных улиц, как в тот вторник в Милане, больше не будет. Вчера было 15 августа. Я оставил чемодан в камере хранения, а когда вышел из здания вокзала, на минуту растерялся: ходить по городу под этим свинцовым солнцем было совершенно невозможно. Пять часов вечера. До поезда на Париж еще четыре часа. Надо было где-то укрыться, и ноги с трудом преодолели несколько сотен метров от вокзальной улицы до отеля, внушительный фасад которого привлек мое внимание. Беломраморный вестибюль защищал от солнца, а полумрак прохладного бара напоминал колодец. Но это сегодня тот бар кажется мне похожим на колодец, а гостиница - на гигантский док, а тогда я просто потягивал через соломинку смесь гранатового сока с апельсиновым. Слушал, что говорил бармен, лица которого совершенно не помню. Он обращался к другому клиенту - ни внешности, ни одежды этого человека мне не описать. В памяти сохранилась только его манера перебивать разговор унылым "ну!". Два дня тому назад, накануне 15 августа, в одном из номеров этого отеля какая-то женщина покончила с собой. Бармен рассказывал, что вызвали "скорую помощь", но все уже было бесполезно. Он видел эту женщину днем. Она заходила в бар. Одна. После ее самоубийства полиция его, бармена то есть, допрашивала. Он мало что мог сообщить им. Брюнетка. Директор отеля испытал даже некоторое облегчение, поскольку все прошло незамеченным; постояльцев в это время года почти не бывает. В "Коррьере" сегодня утром была помещена заметка. Француженка. Зачем она приехала в Милан в августе? Они повернулись ко мне, словно ждали, что я смогу ответить на этот вопрос. А потом бармен сказал мне по-французски: - В августе в Милане нечего делать - в августе все закрыто. Второй тип своим мрачным "ну" поддержал бармена, и оба укоризненно посмотрели на меня, чтобы я осознал, сколь серьезную ошибку совершил, явившись в Милан в августе. - Можете проверить, - сказал бармен, - ни один магазин сегодня в Милане не работает. И вот я в одном из желтых такси, стоявших перед отелем. Заметив мою нерешительность, шофер предложил отвезти меня на площадь к собору. Улицы были пусты, магазины закрыты. Я подумал: а не проехала ли в таком же желтом такси через весь Милан та женщина, о которой они только что говорили, перед тем как вернуться в отель и покончить с собой. Вряд ли в тот момент мне пришло в голову, что вид этого обезлюдевшего города мог подтолкнуть ее к такому решению. Напротив, если попытаться найти слова, чтобы передать, какое именно впечатление произвел на меня Милан в тот день, 16 августа, - вспоминается выражение "открытый город". Мне казалось, что город просто позволил себе передохнуть, а движение и шум возобновятся, в этом я не сомневался. Вот и площадь. Туристы в каскетках бродят перед порталом огромного собора, а у входа в галерею Виктора-Эммануила светится большой книжный магазин. Я был там единственным посетителем и листал книгу за книгой. Заходила ли она сюда накануне 15 августа? Мне хотелось спросить об этом человека, сидевшего за столом в глубине магазина, возле полки с альбомами по искусству. Но ведь я почти ничего не знал о ней: брюнетка, француженка... и все. Я прошел вдоль галереи Виктора-Эммануила. Все, что еще оставалось живого в Милане, укрылось здесь, прячась от смертоносных лучей солнца: дети вокруг торговца мороженым, японцы, немцы, итальянцы с Юга, впервые приехавшие в город. Тремя днями раньше мы с той женщиной могли бы встретиться в галерее, а поскольку оба были из Франции, поговорили бы. До поезда на Париж еще целых два часа. Я снова сел в желтое такси. Вереница их стояла на площади, я назвал шоферу свой отель. Вечерело. Сегодня и улицы, и сады, и трамваи этого чужого города, и жара, которая еще больше усиливает одиночество, - все это в моем сознании связалось с самоубийством той женщины. Но тогда, сидя в такси, я повторял себе, что это всего лишь дурная случайность. Бармен был один. Он снова подал мне смесь гранатового сока с апельсиновым. - Ну что, убедились? Все магазины закрыты... Я спросил его, давно ли та женщина, о которой он говорил, притом в таком возвышенном стиле, что она "положила конец своим дням", - давно ли она приехала в отель? - Нет, нет... За три дня до того, как положить конец своим дням. - Откуда она? - Из Парижа. Она собиралась к своим друзьям на юг, отдыхать на Капри. Так полицейские сказали. Кто-то должен приехать завтра с Капри, чтобы уладить все формальности. "Уладить все формальности". Что общего между этими жуткими словами и лазурно-голубым небом, морскими гротами, летней легкостью - всем, что связано в нашей памяти с Капри? - Очень красивая женщина... Вот тут она сидела... - Он показал мне стол в глубине бара. - Я подал ей то же самое, что и вам... Пора было на мой парижский поезд. Стемнело, но жара оставалась такой же удушливой, как и в самый разгар дневного солнцепека. Я перешел улицу, не отрывая глаз от монументального фасада вокзала. В огромном зале камеры хранения я перерыл все карманы, пока не нашел квитанцию, дающую мне право снова обладать своим чемоданом. Я купил "Коррьере-делла-Сера". Хотел прочитать заметку об этой женщине. Наверняка она приехала из Парижа на тот же перрон, где я стою сейчас, и я спустя пять дней проделаю этот путь в обратном направлении. Какая нелепая мысль - приехать сюда, чтобы покончить с собой, когда тебя ждут друзья на Капри... Быть может, за этим скрывалась какая-то причина, но я не узнаю ее никогда. 2 В Милане я снова очутился на прошлой неделе, но аэропорта не покидал. Все было совсем не так, как восемнадцать лет тому назад. Да, восемнадцать, я сосчитал годы на пальцах. На этот раз я не сел в желтое такси, чтобы оно отвезло меня на площадь к собору и галерее Виктора-Эммануила. Шел дождь, тяжелый июньский дождь. Не пройдет и часа, как я поднимусь в самолет и он доставит меня обратно в Париж. Я летел транзитом, а сейчас сидел в огромном стеклянном зале миланского аэропорта. Вспомнил тот день восемнадцать лет назад, и впервые за все это время женщина, которая "положила конец своим дням", как говорил бармен, начала всерьез занимать мои мысли. Билет на самолет в Милан, туда и обратно, я купил накануне случайно, в бюро путешествий на улице Жуффруа. Дома из-за Аннет, моей жены, я спрятал его на дно одного из своих чемоданов. Милан. Я выбрал этот город наугад, он был среди трех других: Вена, Афины, Лиссабон. Куда лететь, мне было совершенно все равно. Лишь бы самолет улетал в то же самое время, когда я должен был отправляться в Рио-де-Жанейро. Они провожали меня в аэропорт: Аннет, Ветцель и Кавано. Все трое изображали ту ложную веселость, которую я часто наблюдал в начале наших экспедиций. Я никогда не любил уезжать, а в тот день радовался еще меньше обычного. Мне хотелось сказать им, что слово "первооткрыватель" в наши дни безнадежно устарело, как и обозначаемая им деятельность. Долго ли мы еще будем показывать наши документальные фильмы в зале "Плейель" и в провинциальных кинотеатрах, что случается все реже и реже? Когда мы были молоды, нам хотелось пойти по стопам старших, но оказалось, что для нас слишком поздно. Не осталось больше девственных мест на земле, нечего открывать. "Позвони, как только будешь в Рио..." - сказал Ветцель. Это была самая обычная поездка: новый документальный фильм, который я должен был снять и который вслед за столькими другими назывался бы "По следам полковника Фоусета", - предлог, чтобы иметь возможность отснять несколько деревень возле Мато-Гроссо. На этот раз я решил, что в Бразилии меня не увидят, но не решился признаться в этом ни Аннет, ни остальным. Они бы ничего не поняли. А потом, Аннет ждала моего отъезда, чтобы оказаться наедине с Кавано. "Поцелуй там наших", - сказал Кавано. Он имел в виду техническую группу, которая уже уехала и ждала меня по другую сторону океана в отеле "Соуза" в Рио-де-Жанейро. Ну-ну, долгонько пришлось бы им меня дожидаться... Через двое суток их охватит смутное беспокойство. Они позвонят в Париж, Аннет снимет трубку, Кавано выхватит ее у Аннет. Исчез, да, я исчез. Как и полковник Фоусет. С той разницей, что я улетучился в самом начале экспедиции, и это испугает их еще больше, поскольку они узнают, что место мое в самолете на Рио так и осталось пустым. Я сказал, что предпочитаю, чтобы они не провожали меня на посадку, и обернулся, чтобы взглянуть на них напоследок - думал, что больше никогда их не увижу. Ветцель и Кавано по-прежнему сохраняли довольно лихие привычки, такова наша профессия, впрочем, это не столько профессия, сколько способ не расставаться с детской романтикой. Долго ли еще мы будем оставаться пожилыми людьми с повадками молодых? На прощанье они махали мне руками. Аннет растрогала меня. Мы с ней ровесники, и теперь она стала одной из тех немного поблекших датчанок, которые так привлекали меня, когда мне было двадцать лет. Тогда они были старше меня и мне нравилась их покровительственная нежность. Я ждал, когда троица покинет зал, чтобы идти на посадку в самолет на Милан. Вообще-то я мог бы тут же тайком вернуться в Париж, но мне было необходимо, чтобы между нами легло какое-то расстояние. Сидя в транзитном зале, я в какую-то минуту чуть не поддался искушению выйти из здания аэропорта и проехать по миланским улицам тем же путем, что когда-то. Но это не имело никакого смысла. Она случайно приехала сюда умирать. Искать ее следы надо в Париже. В самолете я расслабился в эйфории: такого ощущения я не помнил со времени своего первого путешествия к островам Тихого океана, когда мне было двадцать пять. После него было множество других поездок. Соблазнял пример Стенли, Саворньяна де Бразза и Алена Жербо, о чьих подвигах я много читал в детстве. Но главным побудительным мотивом было желание убежать. Вот и теперь я ощущал его, причем сильнее, чем когда бы то ни было. В самолете, который мчал меня обратно в Париж, у меня было чувство, что я убегаю гораздо дальше, чем если бы летел, как должен был, в Рио. Я знаю много гостиниц на окраинах Парижа. И решил жить в них, регулярно переезжая из одной в другую. Для начала снял комнату в гостинице "Доддс", у заставы Доре. Там я не рисковал встретить Аннет. После моего отъезда Кавано наверняка уволок ее к себе на авеню Дюкен. Быть может, ей не сразу стало известно о моем исчезновении, потому что никто, даже Ветцель, не знал, что она была любовницей Кавано, и телефон, должно быть, тщетно трезвонил у нас дома, в квартале Сите-Верон. Когда же в конце концов она туда заскочила, то, вероятно, нашла телеграмму: "Съемочная группа Рио крайне обеспокоена. Самолете 18 Жан отсутствовал. Срочно позвоните отель Соуза". И Кавано приехал в Сите-Верон разделить с ней ее тревогу. Сам-то я ни малейшей тревоги не испытываю. Наоборот, упоительную легкость. И не собираюсь драматизировать ситуацию. Для этого я слишком стар. Как только кончатся наличные деньги, свяжусь с Аннет. Звонить в Сите-Верон было бы неосторожно, можно нарваться на Кавано. Но я непременно найду возможность встретиться с ней тайно. И заручусь ее молчанием. Пусть сама успокоит тех, кто желал бы отправиться разыскивать меня. Она достаточно ловка, чтобы замести все следы, и сделает это так хорошо, что выйдет, будто меня вовсе никогда и не было на свете. Застава Доре. Чудесная погода. Жара не такая тяжелая и улицы не такие безлюдные, как в тот день, восемнадцать лет назад, в Милане. По другую сторону бульвара Сульт и площади с фонтанами какие-то туристы толпятся у входа в зоопарк, а другие поднимаются по ступенькам бывшего Музея колоний [теперь Музей искусств народов Африки и Океании]. Этот музей, куда мы - Кавано, Ветцель и я - ходили детьми, сыграл свою роль в нашей жизни, да и этот зоопарк тоже. Мы мечтали о дальних странах и об экспедициях без возвращения. И вот я вернулся к началу пути. Сейчас куплю билет и пойду в зоопарк. Через несколько недель в какой-нибудь газете непременно появится заметка об исчезновении Жана Б. Аннет, следуя моим инструкциям, уверит всех в том, что я исчез в джунглях во время последнего путешествия по Бразилии. Пройдет время, и я буду значиться в списке пропавших исследователей вслед за Фоусетом и Моффрэ. Никто никогда не догадается, что я растворился в городе, у одной из застав Парижа, и что именно это было конечной целью моего путешествия. Авторы некрологов воображают, будто можно прочертить чей-нибудь жизненный путь. Но они же ничего не знают. Восемнадцать лет тому назад я, лежа на своем месте в вагоне, читал заметку в "Коррьере-делла-Сера". И вдруг сердце мое сжалось: с женщиной, о которой шла речь и которая, по выражению бармена, "положила конец своим дням", я был знаком. Поезд еще долго стоял на вокзале в Милане, а я был настолько потрясен, что все думал, не выйти ли из вагона и не вернуться ли в отель, словно оставался шанс встретиться с ней. В "Коррьере-делла-Сера" неправильно указали ее возраст. Ей было сорок пять лет. И назвали ее девичью фамилию, хотя она была замужем за Риго. Но кому это известно, кроме Риго, меня и чиновников, ведающих актами гражданского состояния? Стоит ли кого-то винить в ошибке? Может, это и лучше - вернуть ей девичью фамилию, которую она носила первые двадцать лет жизни? Бармен в отеле сказал, что кто-то приедет "уладить все формальности". Не Риго ли? В ту минуту, когда поезд трогался, я представлял себе рядом Риго, изменившегося за шесть лет, ставшего другим человеком. Узнал бы он меня? За все годы, минувшие с тех пор, как они с Ингрид оказались на моем жизненном пути, я его не видел. А вот Ингрид один раз встретил, в Париже. Без Риго. За окном медленно проплывал пригород, безмолвный в лунном свете. Я был один в купе и зажег ночник над своим местом. Было бы достаточно всего на три дня раньше приехать в Милан, и я столкнулся бы с Ингрид в холле отеля. Я думал о том же самом, когда такси везло меня к Соборной площади, но тогда я еще не знал, что это была Ингрид. О чем бы мы с ней говорили? А вдруг она сделала бы вид, что не знает меня? Сделала вид? Но она, должно быть, уже так от всего отстранилась, что просто не заметила бы меня. Или же обменялась бы со мной несколькими словами, из чистой вежливости, прежде чем уйти навсегда. Теперь уже нельзя подняться по внутренним лестницам на большую скалу зоопарка, которая называется Скалой серн. Она грозит обвалиться и обтянута чем-то вроде сетки. Бетон местами растрескался, и обнажилось ржавое железо арматуры. Но я счастлив, что снова вижу жирафов и слонов. Суббота. Многочисленные туристы щелкают фотоаппаратами. А семьи, которые еще не уехали или вообще не поедут на отдых, входят в Венсенский зоопарк, как на летнюю дачу. Я сижу на скамейке лицом к озеру Домениль. Потом, попозже, вернусь в гостиницу "Доддс", она здесь совсем близко, среди домов, окружающих бывший Музей колоний. Из окна своей комнаты я буду смотреть на площадь, на струи бьющих там фонтанов. Мог ли я представить себе в ту пору, когда познакомился с Ингрид и Риго, что приземлюсь здесь, у заставы Доре, после того как больше двадцати лет пропутешествую по дальним странам? Тем летом, вернувшись из Милана, я хотел еще что-нибудь разузнать о самоубийстве Ингрид. Номер телефона, который она дала мне, когда я видел ее одну в Париже, не отвечал. Во всяком случае, она сказала мне, что больше не живет с Риго. Я нашел другой номер, тот, который в спешке написал Риго, когда шестью годами раньше они провожали меня из Сен-Рафаэля. Клебер 83-85. Женский голос сказал мне, что месье Риго не видели уже очень давно. Можно ли написать ему? "Если вам угодно, месье. Но я вам ничего не обещаю". Тогда я попросил у нее адрес этого "Клебер 83-85". Это был дом, где сдавались меблированные комнаты, на улице Спонтини. Написать ему? Но слова соболезнования казались мне не подходящими ни для Ингрид, ни для него, Риго. Я начал путешествовать. И забывать о них. Мы ведь недолго были вместе, наши отношения остались поверхностными. И только через три года после самоубийства Ингрид, однажды поздним летним вечером в Париже, где я был один и опять проездом, точнее, возвратился из Океании, а через несколько дней должен был лететь в Рио-де-Жанейро, - я снова испытал потребность позвонить по телефону Клебер 83-85. Помню, что специально для этого я вошел в огромный отель на улице Риволи. Прежде чем дать номер телефонистке, долго ходил из конца в конец холла, обдумывая слова, которые скажу Риго. Я боялся, что онемею от страха. Но на этот раз никто не ответил. Прошли годы, были путешествия, показы наших фильмов в "Пленеле" и в других залах. Ни Ингрид, ни Риго меня, в общем-то, не занимали. Когда я в последний раз предпринял попытку дозвониться Риго, был такой же летний вечер, как и сегодня: такая же жара и ощущение странности и одиночества, но гораздо слабее того, что я испытываю сейчас... Это было всего лишь ощущение остановившегося времени, которое переживает путешественник между двумя самолетами. Кавано и Ветцель должны были присоединиться ко мне через несколько дней, и мы втроем улетали в Рио. Тогда жизнь еще была полна бурных волнений и прекрасных планов. Подходя к гостинице, я удивился, что фасад музея и фонтаны на площади освещены. Два туристских автобуса стояли в начале бульвара Сульт. Может, в связи с приближением 14 июля зоопарк будет открыт всю ночь? Что же привлекло туристов в этот квартал в девять часов вечера? Я подумал, соберет ли Аннет на следующей неделе всех наших друзей, как мы делали это каждый год в день 14 июля на нашей большой террасе в Сите-Верон. Я был почти уверен в этом: из-за моего исчезновения она нуждается в обществе друзей. И Кавано, конечно же, поддержит ее в том, чтобы она не отказывалась от этой традиции. Я шагал по бульвару Сульт, вдоль цепочки домов. Порой то на одном, то на другом фасаде появлялось солнечное пятно. Время от времени я замечал их и на тротуаре. Эти контрасты тени и света, когда заходит солнце, эта жара и этот пустынный бульвар... Касабланка. Да, я шел по одному из главных проспектов Касабланки. Стемнело. Из раскрытых окон до меня долетало буйство телевизоров. Это снова был Париж. Я вошел в телефонную будку и пролистал справочник в поисках фамилии Риго. Целая колонка Риго с разными именами. Но как звали моего - я не помнил. И, однако же, у меня было ощущение, что Риго жив, что он где-то на окраине Парижа, в одном из отдаленных кварталов. Сколько мужчин и женщин, которых считают мертвыми или пропавшими, живут в этих кварталах на дальних границах Парижа... Я уже приметил таких людей, двоих или троих, у заставы Доре, с печатью прошлого на лице. Они бы могли многое рассказать, но будут хранить молчание до самого конца, и им совершенно наплевать, что мир забыл о них. В своей комнате в гостинице "Доддс" я думал о том, что обычно одно лето не отличается от другого. Июньские дожди, жаркие дни, 14 июля, когда мы с Аннет принимали друзей на нашей террасе в Сите-Верон... Но то лето, когда я познакомился с Ингрид и Риго, было совсем другого свойства. Какая-то легкость еще оставалась в воздухе. В какой же момент моей жизни исчезло это ощущение однообразия? Установить это было бы трудно. Точной границы нет. Лето самоубийства Ингрид в Милане? Оно казалось мне совершенно таким же, как и все другие. Это сейчас, вспоминая пустынные под палящим солнцем улицы и удушающую жару в желтом такси, я испытываю ту же тревогу, что и сегодня в Париже, в июле. Уже довольно давно - и на этот раз сильнее, чем обычно, - лето вызывает у меня ощущение пустоты и отсутствия и уносит в прошлое. Может, тому причиной слишком резкий свет, уличная тишина, эти контрасты лучей заходящего солнца и тени на фасадах домов по бульвару Сульт в тот вечер? Прошлое и настоящее сплавляются в моей голове в результате какого-то двойного наложения, и тревога моя, несомненно, происходит именно от этого. Я ее ощущал не только в состоянии одиночества, как сегодня, а каждый раз, когда мы отмечали 14 июля на террасе в Сите-Верон. И всегда Ветцель и Кавано говорили мне: "Жан, что-нибудь не так? Тебе надо выпить бокал шампанского..." Или Аннет прижималась ко мне, ласково проводила пальчиком по моим губам и шептала на ухо со своим датским акцентом: "О чем ты задумался, Жанно? Скажи, ты все еще любишь меня?" А вокруг взрывы смеха, перешептывание, музыка. В то лето еще не было тревог и этого странного наложения прошлого на настоящее. Мне было двадцать лет. Я возвращался на поезде из Вены и вышел в Сен-Рафаэле. Девять часов утра. Я собирался сесть в автобус, который отвез бы меня в Сен-Тропез. Но, сунув руку в карман куртки, понял, что у меня украли все деньги, которые еще оставались: триста франков. В тот момент я решил не задумываться о будущем. День был ясный, жара стояла почти такая же, как сегодня, но тогда я не видел в этом ничего ужасного. У выезда из Сен-Рафаэля я встал на дороге, идущей вдоль берега моря, надеясь доехать автостопом. Ждать пришлось около получаса, но вот черная машина остановилась возле меня. Первое, что меня удивило, - женщина за рулем, а мужчина сидит на заднем сиденье. Она выглянула в открытое окошко. На ней были темные солнечные очки. - Вам куда? - В сторону Сен-Тропеза. Кивком головы она дала понять, что я могу сесть в машину. Они ничего не говорили. Я подыскивал фразу, годящуюся для начала разговора. - Вы на отдыхе? - Да... Она ответила мне рассеянно. А мужчина на заднем сиденье изучал какую-то карту, которая была намного больше, чем карты путеводителей Мишлен. Я хорошо видел его в зеркальце. - Скоро будем в Иссамбре... Она смотрела на дорожные указатели. Потом повернулась ко мне: - Ничего, если мы на минутку остановимся в Иссамбре? Она сказала это так естественно, будто мы были знакомы очень давно. - Мы остановимся, а потом поедем дальше, в Сен-Тропез, - улыбнувшись, сказал мне он. Свернув карту, он положил ее на сиденье рядом с собой. На мой взгляд, им было лет по тридцать пять. Она брюнетка со светлыми глазами. У него зачесанные назад короткие волосы, массивное лицо со слегка приплюснутым носом. На нем была замшевая куртка. - Это, должно быть, там... Тот человек ждет нас. - Он наклонился к ней и положил руку ей на плечо. Человек в летнем костюме с тяжелым темным портфелем ходил взад-вперед перед воротами какой-то виллы. Она поставила машину на тротуар, за несколько метров до ворот. - Мы на минуту, - сказала она. - Вы не могли бы подождать нас в машине? Он вышел первым и открыл ей. Когда она вышла, он закрыл за ней дверцу. Потом заглянул ко мне в открытое окошко: - Если заскучаете, можно закурить... Сигареты в ящичке для перчаток. Они двинулись к человеку с портфелем. Я заметил, что мой спутник немного подволакивает ногу, но держится очень прямо, заботливо и покровительственно обнимая женщину за плечи. Они пожали руку человеку с портфелем, тот открыл ворота и пропустил их вперед. Из ящичка для перчаток, когда я искал там сигареты, выпал паспорт. Прежде чем положить на место, я открыл его: не могу сказать, сделал ли я это машинально или из простого любопытства. Французский паспорт на имя Ингрид Теирсен, в замужестве Риго. Меня удивило, что она родилась в Австрии, в Вене, городе, где я прожил несколько месяцев. Я закурил, но после первой же затяжки меня затошнило: сегодня ночью в поезде я совсем не спал и ничего не ел со вчерашнего обеда. Я не вышел из машины. Пытался бороться с усталостью, но время от времени проваливался в какой-то полусон. Услышав шепот, я открыл глаза. Они оба и человек с темным портфелем стояли возле машины. Они пожали ему руку, и человек с портфелем, широко шагая, удалился. Открыв дверцу, я вышел из машины. - Вы не хотите сесть впереди? - спросил я у мужчины. - Нет-нет... Я вынужден сидеть сзади из-за ноги... Я еще не могу согнуть ее до конца... Старая рана в колене... Казалось, он хотел меня успокоить... Улыбался мне. Риго ли это, упомянутый в паспорте? - Можете садиться, - сказала мне она, очаровательно нахмурив брови. Открыв бардачок, взяла сигарету и тронула машину довольно резко. Он по-прежнему оставался сзади, положив на сиденье вытянутую ногу. Она вела машину очень медленно, и мне стоило больших усилий держать глаза открытыми. - Вы сюда на каникулы? - спросила она меня. Я боялся, как бы они не задали других вопросов, более конкретных: "Где вы живете? Где вы учитесь?" - Не совсем... - ответил я. - Я не уверен, что останусь здесь. - Мы живем в маленьком домике возле пляжа Памплон, - сказала она. - Но хотим подыскать себе что-нибудь другое... Пока вы ждали нас, мы посмотрели одну виллу... Обидно... Мне кажется, она слишком большая... Он по-прежнему молчал за нашими спинами. Одной рукой он все время массировал свое колено. - Что мне понравилось, так это название: "Иссамбр". Правда ведь, красивое? - И она посмотрела на меня сквозь свои темные очки. При въезде в Сен-Тропез мы повернули вправо, на дорогу к пляжам. - Вот, начиная отсюда я всегда путаюсь, - сказала она. - Дальше все время прямо. Его столичный выговор навел меня на мысль спросить, не в Париже ли они живут. - Да, но, может, окончательно обоснуемся здесь, - ответила она. - А вы сами живете в Париже? Я обернулся к нему. Нога его по-прежнему лежала на сиденье. Мне показалось, что он с иронией оглядывает меня. - Да, в Париже. - С родителями? - Нет. - Оставь его в покое, - сказала она. - Мы же не из полиции. Показалось море, далеко впереди, немного внизу, за виноградниками и сосновой рощицей, занимавшими довольно большое пространство. - Ты опять проехала слишком далеко, - сказал он. - Надо было взять левее. Она развернулась и едва не столкнулась с машиной, ехавшей навстречу. - Вам не страшно? - спросил он меня. - Ингрид очень плохо водит. Через несколько дней, когда моя нога будет получше, я смогу сесть за руль. Мы свернули на дорогу, в начале которой был указатель: "ТАИТИ - МООРЕА". - У вас права при себе? - спросила она меня. - Да. - Тогда вы можете вести машину вместо меня. Так будет разумнее. Она остановилась у перекрестка, и я уже был готов сменить ее за рулем, но она сказала: - Нет-нет... Не сейчас... Попозже... - Теперь налево, - сказал он и показал ей еще одну табличку "ТАИТИ - МООРЕА". Теперь мы ехали по дороге, обсаженной розовыми кустами, вдоль каменной ограды, в которой оказалась темно-синяя дверь. Здесь машина остановилась. - Я предпочитаю вернуться по пляжу, - сказал он. Мы поехали дальше, пока не очутились на пустыре перед рестораном "Моореа", где была устроена автостоянка. Поставив машину, мы прошли по пустой террасе ресторана и оказались на пляже. - Так немного дальше, - сказал он. - Зато можно прогуляться пешком... Она сняла сандалии и взяла его под руку. Он подволакивал ногу, но не так заметно, как раньше. - На пляже еще никого нет, - сказала она. - Это самые любимые мои часы. От пляжа участок был отделен решетчатой оградой с дырами. Через одну из них мы и проскользнули. Пятьюдесятью метрами дальше возвышалось бунгало, напомнившее мне мотели на американских автотрассах. Домик стоял в тени небольшой сосновой рощи. - Главная вилла - там, подальше, - сказал он мне. Сквозь сосны я разглядел большое белое одноэтажное здание в мавританском или в испанском стиле, перед ним - бассейн, выложенный голубой плиткой. В нем кто-то купался. - Там живут наши хозяева, - сказал он мне. - Мы сняли у них домик садовника. Она вышла из бунгало в голубом купальнике. Мы с ним ждали ее, сидя в полосатых шезлонгах перед одним из выходов с веранды. - У вас усталый вид, - сказал он мне. - Можете отдохнуть здесь. А мы пойдем на пляж... Она молча смотрела на меня сквозь темные очки. А потом сказала: - Вам надо поспать. И показала на большой надувной матрас под соснами возле бунгало. Я растянулся на матрасе, глядя в небо и на вершины сосен. Слышал громкие голоса, долетавшие от бассейна, и плеск воды. Наблюдал вверху, меж ветвей, игру тени и солнца. И понемногу погрузился в какое-то очень сладкое оцепенение. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что это было одно из тех редких мгновений жизни, когда испытываешь блаженство, достойное называться Счастьем. В этой полудреме, перебиваемой иногда пробившимся сквозь сосновые ветки лучом солнца, мне казалось совершенно естественным, что они привезли меня к себе, словно мы были давным-давно знакомы. В любом случае, выбора у меня не было. Посмотрим, как все обернется. В конце концов я уснул. Я слышал, что они разговаривают рядом со мной, но глаз открыть не мог. Сквозь веки угадывался оранжевый свет. Я почувствовал, что меня трогают за плечо. - Ну что, хорошо поспали? Я вскочил. На нем были холщовые брюки, черная тенниска и солнечные очки. А она была в купальном халате. Волосы у нее были мокрые. Наверняка только что искупалась. - Уже почти три часа, - сказал он. - Вы пообедаете с нами? - Мне не хотелось бы вам мешать. Я еще не совсем проснулся. - Но вы нам вовсе не мешаете... Правда, Ингрид? - Вовсе нет. - Она улыбалась и смотрела на меня в упор своими то ли светло-голубыми, то ли серыми глазами. Мы прошли по пляжу до террасы ресторана "Моореа". Большинство столиков были пустыми. Мы сели к тому, который надежно защищал от солнца зеленый зонт. Человек с выправкой лыжного тренера подошел взять у нас заказ. - Как обычно, - сказала она. - На три персоны. Солнце опустило покров тишины на пляж, море и террасу "Моореа". На этом фоне малейший звук был особенно резким. Голоса нескольких человек в купальных костюмах, сидевших за столиком довольно далеко от нас, звучали так громко, что было слышно, о чем они разговаривают. На море тарахтел катерок, когда же время от времени он останавливался и качался на месте с выключенным мотором, нам были слышны смех и возгласы пассажиров. - Если я правильно понимаю, - сказал он мне, - у вас здесь нет никакого пристанища. - Нет... - Вы ехали наудачу... - В голосе - ни малейшей иронии. Наоборот, я чувствовал симпатию к себе. - К сожалению, мне необходимо как можно скорее вернуться в Париж из-за работы. - Что это за работа? - Теперь задала вопрос она, по-прежнему пристально глядя на меня своими светлыми глазами. - Я пишу статьи для географических журналов. Врал я только наполовину. Я написал большую заметку о журналисте и исследователе Генри Р.Стэнли и отправил ее в журнал, посвященный путешествиям, но пока не знал, напечатают ли ее. - И вы возвращаетесь из путешествия? - спросил он. - Да, из Вены, из Австрии. Мне хотелось свернуть разговор на Вену. Она должна была хорошо знать этот город, раз родилась там. К большому моему изумлению, она никак не отреагировала. - Вена - очень красивый город... - Напрасный труд - Вена не вызывала у нее никаких чувств. - А вы работаете в Париже? - Я уже на пенсии, - сказал он, улыбнувшись, но так сухо, что это полностью исключало возможность дополнительных расспросов. - Я иду купаться, вы подождете меня здесь? Она поднялась и сбросила белый халат. В мареве жары я взглядом провожал ее. Она пересекла пляж, вошла в море и, когда вода стала ей по пояс, легла на спину. Вот мы снова в тени сосен у бунгало. Играли в карты, они научили меня правилам игры, очень простым. Это был единственный раз в моей жизни, когда я играл в карты. Наконец полуденная жара спала. - Я отправляюсь по магазинам, - сказала она. Он повернулся ко мне: - Вы не составите ей компанию? Так будет более благоразумно... Она водит машину без прав... Я тогда не хотел вам этого говорить... Вы могли испугаться, что нас остановят на дороге из Сен-Рафаэля. - Он коротко усмехнулся. - Я ничего не боюсь, - ответил я. - Правильно. Мы тоже в вашем возрасте... - Но мы и сейчас ничего не боимся, - сказала она, подняв указательный палец. Во внутреннем кармане куртки у меня всегда лежали паспорт и водительские права. Я сел за руль, стронул машину и выехал со стоянки с трудом, потому что давно не водил. - Мне кажется, - сказала она, - что вы водитель еще хуже меня. Она показывала мне, куда ехать. Снова эта неширокая дорога, обсаженная бамбуком. Она была такой узкой, что всякий раз, когда навстречу ехала машина, надо было забираться на обочину. - Хотите, я заменю вас? - предложила она. - Нет-нет, я отлично справлюсь. Я поставил машину у "Отель-де-Пари" - фасад и маленькие окна с деревянными ставнями придавали ему вид горного шале, - и мы пешком пошли в порт. Было то время, когда туристы бродят по набережной, любуясь яхтами у причала, или пытаются найти свободное местечко на террасе "Сенекье". Она купила кое-что в аптеке. Спросила, не нужно ли мне чего-нибудь, и после минутного колебания я признался, что мне нужны лезвия "Жиллет" и крем для бритья, но у меня нет при себе денег. Потом мы пошли в книжный магазин, где она выбрала детектив. А затем - в табачную лавку. Там она купила несколько пачек сигарет. Мы с трудом проталкивались в толпе. Зато на маленьких улочках старого города, где мы бродили чуть позже, было пустынно. Спустя годы я вернулся туда, ходил вдоль порта и по тем же самым улочкам вместе с Аннет, Ветцелем и Кавано. При всем желании я не мог быть таким же беззаботным и жизнерадостным, как они. Я был в плену у прошлого, переживал отступающие все дальше дни, но с течением времени свет того лета претерпел забавные изменения: вместо того чтобы выцвести, побледнеть, как старые передержанные фотографии, мои воспоминания становились все контрастнее, и теперь я вновь все вижу в изначальной резкости. Мы прошли улицей Понш и, миновав арку, остановились на площадке, возвышающейся над рыбачьим портом. Она показала на террасу развалившегося дома: - Мы жили там с мужем очень-очень давно... Вас тогда еще на свете не было... Ее светлые глаза пристально смотрели на меня с тем отсутствующим выражением, которое так меня смущало. Но тут она нахмурила брови - я уже не раз замечал эту ее манеру, и всегда мне казалось, что она слегка подсмеивается надо мной. - Хотите, побродим немного? В саду на склоне, у подножья крепости, мы сели на лавочку. - У вас есть родители? - Я больше не вижусь с ними, - сказал я. - Почему? Опять эти нахмуренные брови. Что ей ответить? Странные родители, которые вечно искали какой-нибудь пансионат или исправительный дом, чтобы избавиться от меня. - Увидев вас сегодня утром на краю дороги, я задумалась, а есть ли у вас родители. Мы снова шли в порт Крепостной улицей. Она взяла меня под руку, потому что спуск был довольно крутой. Касаясь ее руки и плеча, я испытывал чувство, до тех пор мне неведомое, - ощущал себя под чьей-то опекой. Впервые в жизни... Меня наполнила какая-то легкость. Волны нежности шли от нее, когда она просто касалась меня плечом или время от времени смотрела на меня своими светло-голубыми глазами. Я понятия не имел, что такое возможно. Мы вернулись по пляжу к бунгало. И сидели в шезлонгах. Уже стемнело, и нас освещала только лампа с веранды. - Сыграем в карты? - предложил он. - Но вы, похоже, не очень-то любите такие развлечения... - А разве мы в его годы играли в карты? - Она призывала его в свидетели, и он улыбнулся: - Нам было некогда. Он сказал это совсем тихо, словно про себя, и мне было бы любопытно узнать, чем же они были так заняты в те времена. - Если вам некуда пойти, можете переночевать у нас, - сказала она. Мне стало стыдно при мысли, что они принимают меня за бродягу. - Благодарю вас... Спасибо, если это не обременительно... - Мне было очень трудно выговорить это, и, чтобы набраться храбрости, я больно впился ногтями в свои ладони. Но надо было признаться еще в самом ужасном: - Завтра я должен вернуться в Париж. Но, к несчастью, у меня украли все деньги, которые еще оставались. Вместо того чтобы опустить голову, я смотрел прямо ей в глаза, ожидая приговора. Она снова нахмурила брови: - И это вас так тревожит? - Не беспокойтесь, - сказал он. - Мы раздобудем для вас место в завтрашнем поезде. Наверху, за соснами, вилла и бассейн были ярко освещены, и я видел мелькающие на фоне голубой мозаики фигуры. - У них веселые гулянки каждую ночь, - сказал он. - Это мешает нам спать. Поэтому мы и ищем себе другой дом. У него как-то сразу сделался измученный и усталый вид. - Поначалу они зазывали нас к себе на эти вечеринки, - сказала она. - Тогда мы стали гасить свет в домике и делали вид, что нас нет. - И сидели в темноте. Однажды они пришли за нами. Мы спрятались в соснах, там, поодаль... С чего это они разговаривали со мной столь доверительно, словно хотели оправдаться? - Вы с ними знакомы? - спросил я. - Немного... - сказал он. - Но мы не хотим их видеть... - Мы совсем одичали, - прибавила она. Голоса все приближались. Метрах в пятидесяти от нас по сосновой аллее шли несколько человек. - Вы не будете против, если мы погасим свет? - спросил он. Он вошел в дом, свет потух, и мы с ней остались в полумраке. Она положила руку мне на запястье. - Теперь, - сказала она, - надо разговаривать тихо. - И улыбнулась мне. За нашими спинами он медленно закрывал раздвижные стеклянные двери, стараясь сделать это бесшумно, потом вернулся и сел в шезлонг. А те люди уже были совсем близко, в начале аллеи, которая вела к бунгало. Я слышал, как один из них хриплым голосом повторял: - Да говорю же тебе! Говорю же... - Если они подойдут сюда, - сказал он, - нам останется только притвориться, что мы спим. А я подумал, какое забавное зрелище предстанет их взорам - мы трое, уснувшие в темноте в шезлонгах!.. - А если они потормошат нас, чтобы разбудить? - спросил я. - Ну, тогда притворимся мертвыми, - сказала она. Но они повернули с аллеи, ведущей к бунгало, и спускались по склону под соснами к пляжу. В лунном свете я разглядел двух мужчин и трех женщин. - Опасность миновала, - сказал он. - Но лучше оставаться в темноте. Есть риск, что они с пляжа увидят свет. Я не знал, игра это или он говорит вполне серьезно. - Наше поведение удивляет вас? - ласково спросила она. - Бывает, что любое общение с людьми просто нестерпимо. Выше сил... Силуэты тех пятерых четко выделялись на пляже. Они разделись и повесили одежду на ствол большого дерева, подстриженного в форме полинезийского тотема и создававшего впечатление, будто вы на берегу лагуны, где-то в южных морях. Обнаженные женщины бежали к морю. Мужчины делали вид, что преследуют их, испуская дикий рев. Со стороны виллы, откуда-то совсем из глубины, доносились взрывы музыки и шум разговоров. - Это продолжается до трех часов ночи, - устало сказал он. - Они танцуют и в полночь купаются. Мы долго молча сидели в шезлонгах, в полной темноте, будто прятались. Разбудила меня она. Открыв глаза, я встретился с ее то ли бледно-голубым, то ли светло-серым взором. Она раздвинула стеклянные двери, ведущие из комнаты, и утреннее солнце ослепило меня. Мы позавтракали втроем на свежем воздухе. Все вокруг было напоено запахом сосен. Внизу на пляже пустынно. Никаких следов ночных купаний не осталось. Ни одной забытой вещи на полинезийском тотеме. - Если хотите остаться здесь на несколько дней, то пожалуйста. Нам это нисколько не помешает. Было очень соблазнительно ответить ей "да". Я снова ощутил ток нежности, я испытал тот же восторг, что и в прошлый раз, когда мы спускались по крутой улице. Жить как живется, день за днем. Не думать о будущем. Радоваться обществу доброжелательных людей, которые готовы тебе помочь, и, глядишь, мало-помалу обретешь веру в себя. - Мне надо вернуться в Париж... У меня работа... Они предложили отвезти меня на машине на вокзал в Сен-Рафаэль. Нет, их это не затруднит. Им все равно надо заехать еще раз на виллу в Иссамбре. На этот раз машину вел он, а я устроился на заднем сиденье. - Надеюсь, вам не будет страшно, - сказала она, обернувшись ко мне. - Он водит машину еще хуже, чем мы с вами. Он ехал очень быстро, и частенько на поворотах я хватался за спинку переднего сиденья. В конце концов моя рука случайно оказалась на ее плече, и в тот момент, когда я хотел убрать ее, он затормозил на новом вираже, да так резко, что она сильно сжала мое запястье. - Он нас убьет, - сказала она. - Нет-нет. Можете не волноваться. Все обойдется. На вокзале в Сен-Рафаэле он быстро прошел к окошку кассы, а она остановила меня у стенда с книгами и газетами. - Не найдете ли детектива для меня? - попросила она. Я оглядел все полки и выбрал книжку из "Черной серии". - Годится, - сказала она. Он подошел к нам. И протянул мне билет: - Я взял вам в первом классе. Так будет удобнее. Я был смущен. Подыскивал слова, чтобы поблагодарить его: - Право, не стоило... Он пожал плечами и тоже купил книжку из "Черной серии". Потом они проводили меня на перрон. Минут десять надо было подождать поезда. Мы втроем сели на скамейку. - Мне очень хотелось бы еще увидеться с вами, - сказал я. - Вот наш телефон в Париже. Мы непременно будем там зимой. Он вынул авторучку из внутреннего кармана куртки, вырвал страничку из "черносерийной" книжки и написал там фамилию и номер телефона. Потом свернул листочек и подал мне. Я поднялся в вагон, а они стояли перед дверью и ждали отправления поезда. - Вам будет спокойно... - сказал он. - В вашем купе - никого. Когда поезд тронулся, она сняла темные очки, и я снова увидел ее бледно-голубые или серые глаза. - Удачи вам! - пожелала она. В Марселе, когда я рылся в своей дорожной сумке, чтобы проверить, не забыл ли я паспорт, под воротником одной из рубашек обнаружил несколько банкнот. Я все думал, кому из них, ему или ей, пришла в голову мысль положить мне эти деньги. Или обоим одновременно? Я воспользовался тем, что было 14 июля, чтобы, не привлекая ничьего внимания, проскользнуть в нашу квартиру в Сите-Верон. Вошел в подъезд, которым давно никто не пользуется, позади "Мулен-Руж". На третьем этаже есть дверь, ведущая в чулан. Перед своим мнимым отъездом в Рио-де-Жанейро я взял с собой ключ от нее - старый ключ, о существовании которого Аннет не подозревает, и предусмотрительно положил на столик у изголовья кровати тот единственный, который ей был знаком, - ключ от главной двери. Таким образом, даже если бы она догадалась, что я остался в Париже, она знала, что свой ключ я забыл и, следовательно, у меня нет никакой возможности нежданно нагрянуть в квартиру. В комнатке темно. Ощупью я нашел ручку двери в комнату, что называлась бы детской, если бы у нас с Аннет были дети. Коридор с книгами по стенам ведет в большую комнату, служащую нам гостиной. Я шел на цыпочках, хотя риска никакого не было. Все были наверху, на террасе. Я слышал глухой шум разговоров. Жизнь продолжалась без меня. На секунду у меня возник соблазн подняться по узенькой лесенке с плетеными канатными перилами и буйками, закрепленными на стенах. Я вышел бы на террасу, похожую на палубу пассажирского лайнера, потому что мы с Аннет хотели, чтобы наша квартира создавала иллюзию, будто мы всегда в кругосветном путешествии: иллюминаторы, узкие коридоры, борт... Итак, я вышел бы на террасу, и там моментально, что называется, "воцарилась бы мертвая тишина". Потом, когда удивление прошло бы, меня бы засыпали вопросами, устроили бы праздник и веселье стало бы еще более буйным, чем обычно, - салют из бутылок с шампанским в честь возвратившегося. Но я остановился на первой ступеньке. Нет, решительно, я никого не хотел видеть, ни с кем не хотел разговаривать, не хотел давать объяснения, возвращаться в привычную жизнь. Мне бы только зайти в спальню, взять несколько летних вещей и пару легких туфель. Я тихо повернул ручку двери, но она была заперта изнутри. Внизу, на полу, полоска света. Кто-то уединился здесь в самый разгар веселья. Кто? Аннет и Кавано? Моя вдова - разве не была она моей вдовой, если я решил никогда не появляться? - лежала в супружеской постели с моим лучшим другом? Я проник в смежную комнату, которая служила мне кабинетом. Дверь в спальню была приоткрыта. Я узнал голос Аннет. - Да нет... Дорогой мой... Не бойся... Никто не может прийти и помешать нам... - Ты уверена? Кто угодно может спуститься с террасы и зайти сюда... Особенно Кавано... - Да нет... Кавано не придет... Я заперла дверь на ключ... С первых же слов Аннет, по ее нежному и покровительственному тону я понял, что она не с Кавано. Потом узнал бархатный голос Бен Смидана, юноши, с которым я и Кавано познакомились в начале этого года в Клубе путешественников, пригрели его, стали его крестными отцами. Этот молодой человек хотел посвятить себя поиску останков кораблей, затонувших в Индийском и Тихом океанах. Аннет считала, что у него "лицо греческого пастуха". Свет в спальне погас, и Аннет глухим голосом сказала: - Не бойся, дорогой мой... Тогда я тихо закрыл дверь и включил лампу на своем письменном столе. Порылся в ящиках и нашел старую темно-зеленую картонную папку. Зажав ее под мышкой, я вышел из комнаты, оставляя свою вдову и Бен Смидана предаваться любовным утехам. Посреди коридора я на минуту замер, вслушиваясь в шум разговоров. Я подумал о Кавано, стоящем там, наверху, у бортика, с бокалом шампанского в руке. Вместе с остальными гостями он смотрит на площадь Бланш, похожую на маленький рыбацкий порт, гавань, куда только что причалил корабль. Если только он не заметил продолжительного отсутствия Аннет и не размышляет о том, куда же все-таки могла подеваться моя вдова. Я вспомнил, мысленным взором увидел, как двадцать лет тому назад сидел с Ингрид и Риго в полутьме возле бунгало. Вокруг нас - взрывы хохота и громкие голоса, похожие на те, что сейчас долетают до меня с террасы. Мне примерно столько же лет, сколько было тогда Ингрид и Риго, и их поведение, казавшееся мне тогда таким странным, сегодня вечером стало для меня естественным. Я вспомнил фразу, сказанную Ингрид: "Мы притворимся мертвыми". Я спустился по черной лестнице, вышел на задворки "Мулен-Руж" и оказался на бульваре. Пересек площадь Бланш и посмотрел наверх, на нашу террасу. Нет никакого риска, что они смогут оттуда разглядеть меня в толпе туристов из переполненных автобусов и всех тех, кто просто вышел прогуляться в праздник. Интересно, вспомнили они обо мне хоть на секундочку? Честно говоря, все они были мне симпатичны: моя вдова, Кавано, Бен Смидан и остальные гости. В один прекрасный день я вернусь и буду среди них. Я еще не знаю точной даты своего воскрешения. Надо, чтобы у меня на это достало сил и желания. А сегодня я поеду на метро до заставы Доре. Мне легко. И я отрешен от всего. 3 Когда к полуночи я вернулся, фонтаны на площади все еще светились и несколько компаний - там, я заметил, были и дети - шли к зоопарку. По случаю 14 июля его не закрывали, и звери, наверняка полусонные, сидели в своих клетках и вольерах. Почему бы и мне не отправиться с ночным визитом в зоопарк и тем самым потешить себя иллюзией, что сбылась давнишняя мечта: меня закрыли на ночь в зоопарке? Но я предпочел вернуться в гостиницу "Доддс" и улегся в своей комнате на узкой кровати из вишневого дерева. Перечел листки, лежавшие в темно-зеленой папке: отдельные заметки и даже коротенькие главки, написанные десять лет назад. Это были наброски к проекту, что я лелеял в ту пору: написать биографию Ингрид. Стоял сентябрь, парижский сентябрь, и тогда я впервые испытал сомнения, ту ли жизнь и профессию я себе выбрал. Отныне я должен был делить Аннет со своим лучшим другом. Зрители не хотели смотреть фильмы, которые мы с ним привозили с другого конца земли. Все эти страны с муссонами, землетрясениями, эпидемиями и непроходимыми лесами потеряли для меня очарование. А может, его никогда и не было? Дни сомнений и тоски... У меня было пять недель передышки, перед тем как тащиться через всю Азию по маршруту, некогда избранному для "Желтой кругосветки". Я проклинал членов той экспедиции, следы колес которой я теперь обязан был отыскать. Никогда еще Париж, набережные Сены и площадь Бланш не казались мне столь привлекательными. Какая же глупость опять оставлять все это... Воспоминания об Ингрид назойливо вертелись в моей голове. Дни перед отъездом я провел, записывая все, что знал о ней, то есть совсем немного... После войны лет пять или шесть Риго и Ингрид прожили на юге, но об этом времени у меня никаких сведений не было. Потом Ингрид уехала в Америку. Отправилась туда без Риго, с одним кинопродюсером. Он хотел, чтобы она сыграла несколько маленьких ролей в каких-то бездарных фильмах. Риго приехал к ней, она бросила продюсера и кино. Потом снова рассталась с Риго, он возвратился во Францию, а она еще долгие годы провела в Америке - годы, о которых я вообще ничего не знал. Затем вернулась во Францию, в Париж. А чуть позже - к Риго. И тут мы подходим к тем дням, когда я встретился с ними на дороге из Сен-Рафаэля. Перечитывая свои записи через десять лет, я испытал неприятное ощущение, как будто их сделал кто-то другой. Вот, например, глава под названием "Годы в Америке". А убежден ли я в том, что они занимают такое уж существенное место в ее жизни? Спустя много лет эпизод этот казался почти ничтожным, нереальным и чуть ли не смешным. Но десять лет назад, когда я писал эти заметки, я был очень внимателен ко всему сопутствующему и блестящему, а до главного, существенного - не добирался. Что за ребячество было вырезать из иллюстрированного журнала 1951 года цветную фотографию Елисейских полей, снятую летним вечером, под тем предлогом, что именно летом 1951 года в кафе на одной из террас Елисейских полей Ингрид познакомилась с американским продюсером... Я приложил этот документ к своим записям, чтобы лучше передать атмосферу, в которой жила Ингрид, когда ей было двадцать пять лет. Зонты и плетеные стулья в кафе на Елисейских полях, тогда еще походивших на курорт, обаяние парижских вечеров, так гармонировавшее с ее молодостью... А вот имя, которое я записал, - Александр д'Арк, старик-француз из Голливуда, познакомивший Ингрид с продюсером в тот вечер. Д'Арк сопровождал его во всех поездках по Европе, и ему было поручено знакомить продюсера с теми, кого тогда именовали юными особами... Среди моих записок был и другой документ, казавшийся мне совершенно необходимым для биографии Ингрид: фотография американского продюсера, на которую я случайно наткнулся в ходе своих разысканий. Снимок был сделан во время гала-концерта в одном из казино во Флориде. На эстраде, устроенной посреди зала, выступали гимнасты, и неожиданно продюсер, чтобы покрасоваться перед Ингрид, встал из-за стола, снял смокинг, бабочку и рубашку. Полуобнаженный, он поднялся на эстраду и на глазах ошеломленных гимнастов ухватился за трапецию. Фотография представляла его висящим на ней: тело напряжено, живот втянут, ноги подняты под прямым углом... Он был очень маленького роста и носил тоненькие усики по краю губы, что пробудило во мне далекие детские воспоминания. Сжатые челюсти, какой-то победный торс и ноги, торчащие под прямым углом... Этот человек хотел доказать женщине, годившейся ему в дочери, что можно оставаться вечно молодым. Когда Ингрид рассказывала мне этот забавный эпизод, она так же, как и я, безумно хохотала, даже до слез. Я все думаю, не мысль ли о том, сколько времени потеряно на такие глупости, вызвала эти слезы... Я порвал фотографию Елисейских полей и портрет продюсера на мелкие кусочки, скомкал и бросил в мусорную корзинку, стоявшую у меня в комнате. Та же участь постигла и листочек, где речь шла об Александре д'Арке, чьи фальшивая фамилия и профессия антрепренера показались мне десять лет назад столь романтичными, что я счел это второстепенное лицо достойным присутствовать в биографии Ингрид. И испытываю теперь смутные угрызения совести: а есть ли у биографа право опускать какие-то мелочи только потому, что он счел их лишними? И, с другой стороны, все ли они имеют значение, нужно ли их нанизывать на одну нить, не позволяя себе отдавать предпочтение одним в ущерб другим, то есть чтобы самая малая подробность не была упущена, словно в описи имущества, подлежащего конфискации? А может, линия каждой жизни, дойдя до своего конца, сама очистится от бесполезных и чисто декоративных деталей. И останется только самое главное: белые пятна, умолчания и паузы. В конце концов я заснул, беспрестанно перебирая в голове все эти серьезные вопросы. На следующее утро в кафе на углу площади и бульвара Сульт девушка и юноша, которым было немногим больше двадцати, сели за соседний столик и улыбнулись мне. Я еле сдержался, чтобы не заговорить с ними. Мне показалось, что они очень подходят друг другу, он - брюнет, а она - блондинка. Быть может, и мы с Аннет так же смотрелись в этом возрасте. Их присутствие как-то ободрило меня, видимо, передались какие-то флюиды, потому что весь день меня не покидало хорошее настроение. Эта парочка навела меня на размышления о первой моей встрече с Ингрид и Риго на дороге из Сен-Рафаэля. Я задумался, почему они остановились и так запросто пригласили меня к себе. Как будто мы были знакомы всю жизнь. Тогда, после бессонной ночи в поезде, у меня мутилось в голове от усталости и мне казалось вполне естественным, что все происходит само собой: стоит поднять руку - и тут же останавливается машина, тебе помогают, ни о чем не расспрашивая. Засыпаешь как ни в чем не бывало под соснами, а когда просыпаешься, на тебя смотрят светло-голубые глаза. Под руку с Ингрид я спускался по Крепостной улице, и у меня была уверенность, что я впервые в жизни оказался под чьей-то опекой. Но я не забыл, как хромал Риго, стараясь делать это почти незаметно, словно хотел скрыть ранение, не забыл я и слов, которые прошептала в темноте Ингрид: "Мы притворимся мертвыми". Уже тогда они оба, должно быть, чувствовали, что они почти у финиша, во всяком случае Ингрид. Быть может, мое присутствие было для них развлечением и временным успокоением. А может, я вызвал у них мимолетные воспоминания молодости. Ведь и в самом деле, тогда, на Лазурном берегу, им было столько же, сколько мне теперь. Они чувствовали себя неприкаянными. И одинокими, как сироты. Именно поэтому Ингрид хотела знать, есть ли у меня родители. 4 Сегодня вечером в комнатке гостиницы "Доддс" мне незачем заглядывать в записи. Я все помню так, словно это было вчера... Они приехали на Лазурный берег весной 1942 года. Ей было шестнадцать, а ему - двадцать один. Они сошли не в Сен-Рафаэле, как я, а в Жуан-ле-Пэне. Приехали из Парижа, нелегально перейдя демаркационную линию. У Ингрид было удостоверение личности на имя Ингрид Теирсен, в замужестве Риго, которое делало ее на три года старше. У Риго за подкладкой курток и на дне чемодана была спрятана не одна сотня тысяч франков. В то утро в Жуан-ле-Пэне они были единственными путешественниками. У вокзала стоял фиакр, черный фиакр, запряженный белой лошадью. Они решили взять его - у них были чемоданы. Лошадь шла шагом, они ехали безлюдной сосновой аллеей. Голова кучера все время кренилась вправо. Со спины можно было подумать, что он уснул. На повороте дороги к мысу показалось море. Фиакр двинулся вниз по склону. Кучер щелкнул кнутом, и лошадь пошла рысью. Вскоре фиакр остановился, но не сразу, а какими-то рывками, перед огромным белым отелем "Провансаль". - Нужно сказать им, что у нас с тобой свадебное путешествие, - сказал Риго. В отеле работал только один этаж, и редкие постояльцы, казалось, жили там тайком. Чтобы попасть на этот этаж, надо было подняться на лифте, кабина медленно пересекала лестничные площадки, где царили мрак и тишина и где лифт больше никогда не остановится. А тому, кто предпочел бы воспользоваться лестницей, понадобился бы фонарь. Большой обеденный зал закрыт. Люстра закутана белой простыней. Бар тоже не работал. И потому все собирались в углу холла. Окно их комнаты, расположенной в задней части отеля, выходило на улочку, отлого спускавшуюся к пляжу. Со своего балкона, возвышавшегося над соснами, они часто видели, как фиакр сворачивал на дорогу к мысу. Вечером тишина стояла такая плотная, что цокот копыт был слышен очень-очень долго. Ингрид и Риго придумали такую игру: у кого слух острее, кто услышит самый последний звук. В Жуан-ле-Пэне все вели себя так, будто войны не было вовсе. Мужчины ходили в пляжных штанах, женщины - в коротких светлых пляжных юбках. Все эти люди были лет на двадцать старше Ингрид и Риго, но это было почти незаметно. Благодаря загару и спортивной выправке они сохраняли моложавость и обманчивую беззаботность. Они не знали, как все обернется, когда кончится лето. За аперитивом они обменивались адресами. Удастся ли получить комнаты этой зимой в Межеве? [зимний спортивный курорт в Савойе] Некоторые предпочитали Валь-д'Изер и готовились "забронировать" Изеранский перевал. А другие не имели ни малейшего намерения покидать Лазурный берег. Собирались взять "Высоту-43" в Сен-Тропезе, этот белый отель, похожий на огромный лайнер, пришвартовавшийся в соснах над пляжем в Буйабесе. Там они будут в безопасности. Порой на загорелых лицах прочитывалась мимолетная тревога: придется искать такие места, которые обошла война, а их, этих оазисов, становится все меньше и меньше... На Лазурном берегу появились пайки и карточки. Ни о чем не думать, чтобы не утратить хорошего настроения. Эти праздные дни иногда вызывали ощущение, что живешь под надзором. Постояльцы старались гнать из головы всякие мысли. Так хорошо нежиться на солнце под пальмами... Закрыть глаза. Ингрид и Риго жили в том же ритме, что и эти люди, забывшие о войне, но держались в стороне и избегали разговоров с ними. Поначалу всех удивляла их молодость. Они ждут своих родителей? Приехали на каникулы? Риго ответил, что они с Ингрид - в свадебном путешествии, просто-напросто. И этот ответ вовсе не удивил, а, наоборот, успокоил постояльцев "Провансаля". Раз молодые люди отправляются в свадебные путешествия, положение, стало быть, не так уж трагично и земля все еще вертится. Каждое утро они вдвоем спускались на пляж, лежавший внизу, под соснами, между казино и началом дороги к мысу. Собственный пляж отеля с беседкой и кабинками для переодевания работал не так, как в "мирное время", если воспользоваться выражением консьержа. Несколько шезлонгов и зонтов все же осталось в распоряжении постояльцев. Но до окончания войны им было запрещено пользоваться кабинками. Оказавшись на этом пляже, новоприбывший на каждом шагу задавался вопросом, не нарушил ли он запрета. И даже немного стеснялся загорать. В первые дни Риго успокаивал Ингрид, все время боявшуюся, что их спросят, что они тут делают, - она все еще не пришла в себя после нестабильной жизни в Париже, которая выпала на ее долю. В одной из лавочек Жуан-ле-Пэна он купил ей светло-зеленый купальник. И коротенькую пляжную юбку в пастельных тонах, такую же, какие носили другие женщины. Они, вытянувшись, лежали на понтоне и, как только солнце подсушивало кожу, тут же снова окунались в воду. Плыли в открытое море, а потом возвращались к пляжу, бок о бок, лежа на спинах. Сразу после полудня, когда жара была слишком тяжелой, они пересекали пустынную дорогу и гуляли по аллее, обсаженной пальмами и соснами, которая вела ко входу в "Провансаль". Частенько консьержа не бывало на месте. Но у Риго в кармане халата всегда лежал их ключ. И вот - медленный подъем на лифте, одна за другой проплывают темные лестничные площадки, за которыми угадывались тихие и бесконечно длинные коридоры да комнаты, где, без сомнения, ничего и не осталось, кроме матрацев на кроватях. По мере того как лифт поднимался выше, дышать становилось легче, сумерки окутывали свежестью. На шестом этаже большая зарешеченная дверь громко хлопала за их спинами, и больше уж ничто не нарушало тишины. Со своего балкона они смотрели на сосновую рощу, на опушке которой среди темной зелени белело казино. Вдоль ограды отеля - отлого спускавшаяся улочка, по которой никто не ходил. Потом они закрывали ставни - светло-зеленые, такого же цвета, что и купальник Ингрид. Вечером они шли мимо сквера ужинать в один из ресторанов Жуан-ле-Пэна, где не обращали внимания на запреты и ограничения. Клиенты приезжали туда из Ниццы и из Канн. Поначалу Ингрид чувствовала себя там неловко. Завсегдатаи приветствовали друг друга, не вставая из-за столиков, мужчины небрежно завязывали спереди рукава наброшенных на плечи свитеров, а женщины демонстрировали загорелые спины и креольские платки на головах. Иногда слышалась английская речь. Война была так далеко... Зал ресторана занимал крыло здания, соседнего с казино, и столики стояли даже на тротуаре. Поговаривали, что у хозяйки, мадемуазель Котийон, в прошлом были неприятности с правосудием, но теперь она пользовалась "высоким покровительством". Она была весьма любезна и называла себя принцессой Бурбонской. Когда безлунными ночами они возвращались в отель, обоих охватывало беспокойство. Ни одного горящего фонаря, ни одного освещенного окна. Ресторан принцессы Бурбонской еще сверкал, будто она оставалась последней, кто осмеливался презирать комендантский час. Но еще несколько шагов - и этот свет исчезал, дальше они шли в полной темноте. Шум голосов тоже затухал. Соседи по ресторанному столику и по пляжу вдруг представлялись какими-то артистами застрявшей тут из-за войны бродячей труппы, которые принуждены играть роли мнимых отдыхающих на пляже и в ресторане мнимой принцессы Бурбонской. Да и сам "Провансаль", белый массив которого угадывался в сумерках, казался огромной декорацией из папье-маше. И каждый раз, когда они шли сквозь темную сосновую рощу, Ингрид плакала навзрыд. Но вот они входили в холл. Сверкающая люстра заставляла жмурить глаза. Консьерж в униформе был на своем месте за стойкой. Улыбаясь, он протягивал им ключи от комнаты. Все понемногу начинало обретать плотность и реальность. Они были в настоящем холле отеля с настоящими стенами и настоящим консьержем в униформе. Потом они входили в лифт. И вновь, нажимая на кнопку шестого этажа, испытывали сомнения и беспокойство: все другие кнопки заклеили липкой лентой, чтобы было ясно - остальные этажи заперты. Медленный подъем в темноте заканчивался - они попадали на лестничную площадку и шли дальше по коридору, где слабо светились голые лампочки без плафонов. Так они и двигались, переходя из освещенного пространства в темноту и из темноты на свет. Надо было привыкнуть к этому миру, где в любую секунду все становилось колеблющимся и непрочным. Утром, когда они открывали ставни, комнату заливал беспощадно яркий свет. Точно так же, как и в былые времена. Темная зелень сосен, голубое небо, запахи эвкалипта и олеандра с проспекта Сарамартель, спускающегося к пляжу... В мареве жары огромный белый фасад "Провансаля" казался чем-то вечным, незыблемым. Глядеть на него с пляжа, растянувшись после купания на понтоне, было успокоительно. Все испортила одна мелкая деталь. Это темное пятно Риго впервые заметил как-то под вечер: на скамейке в одной из аллей сосновой рощи, когда они с Ингрид возвращались с прогулки по приморскому бульвару, сидел человек в обычном городском костюме и читал газету. С темным костюмом контрастировало лицо, молочно-белое, как у тех, кто никогда не бывает на солнце. На следующее утро, когда они вдвоем лежали на понтоне, Риго снова заметил это темное пятно около балюстрады на площадке, слева от лестниц, ведущих к пляжу. Человек смотрел на немногих загорающих. Но только один Риго видел его, потому что все остальные сидели к нему спиной. В какой-то момент Риго захотелось показать его Ингрид, но он передумал. Вместо этого он увлек ее в море, они заплыли дальше обычного, а потом, плывя на спине, вернулись к понтону. Ингрид предпочла бы остаться на пляже, потому что доски понтона обжигали кожу. Риго пошел к галерее за шезлонгом для нее. Когда он вернулся, Ингрид стояла в своем светло-зеленом купальнике у самой воды. Риго поднял взгляд к балюстраде. Человек, похоже, следил за Ингрид. На губах словно приклеена сигарета. Лицо оставалось таким же молочно-белым, хотя солнце жгло по-прежнему. А костюм его казался еще более темным по контрасту с галереями и белоснежными кабинками на пляже. И еще раз Риго заметил его перед обедом, он сидел в глубине холла и не сводил глаз с постояльцев отеля, выходивших из лифта. До сих пор Риго не удавалось хорошенько рассмотреть лицо этого человека. Но в тот же вечер в ресторане принцессы Бурбонской ему представилась полная возможность сделать это. Тот сидел за соседним столиком. Костлявое лицо, белокурые с рыжеватым отливом волосы зачесаны назад. Молочно-белая кожа на скулах казалась рябой. Человек в темном костюме переводил внимательный взгляд с одного столика на другой - а здесь уже собрались все завсегдатаи заведения. Можно было подумать, что он составляет список этих людей. В конце концов его взгляд упал на Ингрид и Риго. - У вас каникулы? Он постарался смягчить металлический тембр своего голоса, будто хотел, чтобы они признались ему в какой-то постыдной тайне. Ингрид повернула к нему голову. - Не совсем, - ответил Риго. - У нас свадебное путешествие. - Свадебное? Склонив голову, он изобразил восхищение. Затем достал из кармана пиджака мундштук, вставил туда сигарету "Капораль" - пачка их лежала на столе, - закурил, затянувшись так, что ввалились щеки. - Повезло вам - свадебное путешествие... - Повезло? Вы действительно так полагаете? Риго уже жалел, что столь дерзко ответил ему. Уставившись на этого человека, он таращил глаза, притворяясь изумленным. - По теперешним обстоятельствам мало кто из людей вашего возраста может позволить себе свадебное путешествие... Опять этот слащавый тон. Ингрид молчала. Риго понял, что она смущена и очень хотела бы уйти из ресторана. - Вы хорошо переносите эти сигареты? - спросил Риго, показывая на пачку "Капораль". Голова закружилась. И уже поздно, отступать некуда. Человек, прищурив глаза, изучающе смотрел на него. Риго услышал собственный голос: - У вас от них не першит в горле? У меня есть английские, если хотите. И Риго протянул ему пачку "Крейвен". - Я английских сигарет не курю, - поджав губы, криво улыбнулся человек. - Мне это не по средствам. Потом он заглянул в меню и с этого момента делал вид, что не замечает Ингрид и Риго. Взгляд его так и рыскал по столикам, словно он хотел запечатлеть в памяти лица всех присутствующих, а затем, позже, описать их. Вернувшись в гостиницу, Риго сожалел, что повел себя так по-детски вызывающе. Пустую пачку "Крейвен" он нашел в ящике ночного столика - ее забыл кто-то из постояльцев в роскошные довоенные времена. Они с Ингрид стояли на балконе, облокотясь о перила. Внизу в ярком лунном свете четко вырисовывались башни собора и зонтики сосен. Терраса ресторана принцессы Бурбонской пряталась в густой листве. - Что это за тип? - спросила Ингрид. - Не знаю. Если бы Риго был один, присутствие этого человека не испугало его. С тех пор как началась война, он вообще никого и ничего не боялся, но ему было страшно за Ингрид. Частенько Темное Пятно - так назвала его Ингрид - оставался невидимым. Можно было подумать, что он растаял на солнце Жуан-ле-Пэна. Но, к несчастью, он появлялся снова, и там, где его совсем не ждали. На балюстраде над пляжем в часы морских купаний. На тротуаре по дороге на мыс. На террасе казино. Как-то вечером, когда Риго уже входил в лифт - в номере его ждала Ингрид, - он услышал за спиной металлический голос: - А у вас все еще свадебное путешествие? Он обернулся. Тот человек стоял перед ним и прямо-таки ласкал его взглядом. - Да. Риго ответил насколько возможно спокойно, без эмоций. Из-за Ингрид. Однажды ночью он проснулся в три часа и открыл окно - было жарко и душно. Ингрид спала, сбив во сне простыни к ногам. Переливы лунного света освещали ее плечо и изгиб бедра. Риго нервничал, ему не спалось. Он встал, на цыпочках вышел из комнаты, решив раздобыть пачку сигарет. Лампочки в коридоре светили слабее, чем обычно. В лифте лампочка была погашена, но внизу люстра сверкала вовсю. Он собирался идти через холл и вдруг увидел Темное Пятно за стойкой администратора. В холле никого не было. Человек склонился над раскрытой регистрационной книгой и что-то выписывал оттуда. Он не заметил Риго, и у того еще было время повернуть назад и подняться к себе в комнату. Но точно так же, как тогда, в тот вечер в ресторане принцессы Бурбонской, у Риго закружилась голова. Медленным шагом он двинулся к стойке администратора. Человек был по-прежнему погружен в свою работу. Подойдя к нему, Риго положил обе руки на мрамор. Тогда черный человек поднял голову и изобразил улыбку. - Я спустился за сигаретами, - сказал Риго. - За "Крейвен", я полагаю? Тот же слащавый тон, что и в прошлый раз. - Но кажется, я мешаю вам работать, приду попозже. И Риго, не таясь, склонился над записной книжкой, в которую человек в костюме что-то переписывал; оказалось - фамилии постояльцев отеля, зарегистрированных в книге. Тот резко закрыл книжку. - За неимением "Крейвена", может, хотите такую? - Он протянул Риго пачку "Капораль". - Нет, спасибо. - Риго сказал это почти любезно. Взгляд его был прикован к открытой перед ним большой регистрационной книге. - Вы что-то выписывали? - Да, кое-какие сведения. Я-то работаю, это вы тут в свадебном путешествии... Как и тогда, вечером, взгляд его словно ласкал Риго. А когда он улыбнулся, блеснул золотой зуб. Риго оглядел Темное Пятно. Костюм мятый. Из-под воротника коричневой рубашки торчал черный, чересчур маленький галстук. Человек закурил. Пепел просыпался на лацканы пиджака. От него вдруг пахнуло смесью табака, пота и цветочного одеколона. - Я искренне сожалею, что я в свадебном путешествии, - сказал Риго, - но уж так получилось... ничего не поделаешь... Потом он повернулся и пошел через холл к лифту. Подойдя к решетке, он взглянул на человека за стойкой администратора. Тот тоже смотрел на него. И под пристальным взглядом Риго он в конце концов вернулся к своему занятию, стараясь держаться как можно более естественно. Он листал регистрационную книгу отеля, время от времени выписывая что-то - наверняка фамилии постояльцев, ускользнувших от его внимания. Когда Риго вернулся в номер, Ингрид по-прежнему спала. Он сел в изножье кровати и разглядывал ее гладкое, совсем детское лицо. Заснуть не удастся - это ясно. Он вышел на балкон, оперся спиной о перила и снова стал смотреть на Ингрид. Ее левая щека лежала на вытянутой руке. Кисть свисала с края кровати. Он услышал цокот копыт, предвещавший появление фиакра, и подумал, не чудится ли ему это. Откуда здесь фиакр так поздно? Цокот был все громче и громче, Риго склонился вниз, надеясь увидеть белую лошадь. Но сосны скрыли от него поворот дороги на мыс. Цокот затихал, а рядом не было Ингрид, чтобы ловить звук последнего удара. Он закрыл глаза. Теперь этот стук на дороге был почти неразличим. Вот сейчас стихнет совсем, и уж больше ничто не потревожит тишину. Риго представил себе, что сидит рядом с Ингрид в фиакре, едущем по этой дороге. Склоняется к кучеру, спрашивает его, куда, собственно, они едут, но тот спит. Ингрид - тоже. Голова ее лежит у Риго на плече, и он чувствует ее дыхание на своей шее. Не спит только он, да еще белая лошадь. Ему не дает спать тревога. А белой лошади? А вдруг она неожиданно остановится вот так, среди ночи? Наутро они загорали на понтоне, время от времени Риго поднимал голову и смотрел на балюстраду над пляжем, чтобы убедиться, что Темного Пятна больше нет. И правда, нет. Улетучился. Но надолго ли? В какой момент и в каком месте Жуан-ле-Пэна он снова появится? Ингрид забыла в номере пляжную шляпу. - Я схожу за ней, - сказал Риго. - Да не надо. Останься. - Надо. Я пошел. Это был предлог, чтобы на минуту уйти с пляжа, не встревожив Ингрид. Он хотел убедиться, что этого типа нет поблизости. Риго дышалось бы легче, если бы удалось обнаружить, где находится черный человек. Но ни в саду, ни в холле отеля его не оказалось. Держа шляпу в руках, Риго сделал крюк, прошел по ведущей к сосняку улице. Солнце припекало, и он держался теневой стороны. Впереди, метрах в десяти от него, по тому же тротуару шел сутуловатый человек высокого роста. Риго узнал консьержа из отеля. Пляжная шляпа была похожа на те, которые десять лет назад носила мать Риго. Ингрид купила ее в лавочке возле казино, там, на витрине, кроме нее, ничего больше и не осталось: кто-то (может, и его мать) забыл ее в Жуан-ле-Пэне в конце сезона, как ту пустую пачку "Крейвен", которую он нашел в глубине ящика. Консьерж шел медленно, и Риго не хотел обгонять его. Ему вспомнилась вилла по дороге на мыс, куда несколько раз брала его с собой мать, навещая подругу американку. Они приезжали из Канн сразу после полудня. Ему тогда было лет десять - двенадцать. В гостях они проводили весь день, до самого вечера. Народу полным-полно и в гостиной, и внизу на эстакаде. Все эти люди увлекались водными лыжами, а американка была первой женщиной, катавшейся на них. Риго хорошо запомнил одного из гостей: загорелый, седой, сухой, как мумия, человек и тоже большой любитель водных лыж. Мать Риго, показывая на этого гостя, говорила: иди поздоровайся с господином Бэльби, а потом оставляла мальчика в саду, где он играл в одиночестве до самого вечера. Дурные воспоминания. Они нахлынули, когда он увидел шедшего впереди консьержа. Риго догнал его и положил руку ему на плечо. Тот, удивленный, обернулся и улыбнулся Риго: - Вы живете у нас в отеле, если не ошибаюсь? Что-то подталкивало Риго к этому человеку. Со вчерашнего вечера он чувствовал себя таким растерянным и так боялся, как бы с Ингрид не стряслось беды, что был готов цепляться за любой спасательный круг. - Я - сын мадам Поль Риго. Фраза вырвалась у него невольно, и ему стало смешно. Зачем вот так вдруг упоминать свою мать, странную мать, которая на целые дни оставляла сына одного в саду на вилле, а однажды вечером вообще забыла его там? В другой раз, когда он подыхал от голода и холода в альпийском коллеже, единственным, что она сочла нужным прислать ему, была шелковая рубашка. - Сын мадам Риго? Правда? Консьерж смотрел на Риго так, словно тот был принцем Уэлльским. - Надо было сказать мне раньше. Консьерж сразу выпрямился, стал словно выше и был так взволнован, что Риго показалось, будто он произнес магическое заклинание. Он подумал, может, он выбрал укрытием Жуан-ле-Пэн именно потому, что это место было связано с его детством. Грустным, но все же не бесприютным, среди людей, веривших в незыблемость мира или слишком легкомысленных, чтобы задумываться о будущем. И его покойная мать, растаявшая как облако, из таких же... Она бы ничего не поняла ни в войне, ни в этом нынешнем призрачном Жуан-ле-Пэне, где жили за счет черного рынка с фальшивыми документами в кармане. И вот он обратился к ней как к последней надежде на спасение. - О, я помню мадам Поль Риго... Она приезжала к друзьям сюда, в Жуан... А вы, значит, ее сын... И он покровительственно посмотрел на Риго. Тот был абсолютно уверен, что этот человек может ему помочь. - Я хотел посоветоваться с вами, - пробормотал Риго. - У меня затруднительное положение. - Тогда лучше поговорить здесь. И консьерж увлек его под арку большого белого здания, крыши и пустынные внутренние дворики которого Риго видел со своего балкона: школа Святого Филиппа. Они зашли во дворик с крытой галереей, обсаженной платанами. Консьерж усадил его на скамейку под одним из деревьев. - Прошу вас. - И сам сел рядом. - Я вас слушаю. Этот человек годился Риго в дедушки, у него были седые волосы, длинные ноги цеплялись одна за другую. Но выправка у него была как у англичанина или американца. - Так вот, - нерешительно заговорил Риго. - Я приехал сюда из Парижа с девушкой... - С женой, если не ошибаюсь? - Нет, это не жена, я достал ей фальшивые документы... Ей необходимо было уехать из Парижа... - Понимаю... А вдруг все это лишь дурной сон? Какая может быть война, когда сидишь под платаном в школьном дворе, а вокруг тишина, какая бывает только в провинции в полдень? В глубине - классные комнаты, а рядом - седой человек с ласковым голосом, взволнованный воспоминанием о твоей матери. И такое успокаивающее монотонное пение сверчков. - Вам нельзя больше оставаться в отеле, - сказал консьерж. - Но я найду для вас другое место... - Вы правда так думаете? - На будущей неделе полиция будет проверять все отели на Лазурном берегу. Из приоткрытой двери одного из классов выскользнула кошка, прошла через двор и свернулась клубочком в середине солнечного пятна. По-прежнему слышалось пение сверчков. - У нас уже был человек, специально приехавший из Парижа. - Знаю, - сказал Риго. - Человек в темном костюме. И вы думаете, что он все еще здесь? - К сожалению, - ответил консьерж. - Он курсирует между Ниццей и Каннами. Требует на проверку все регистрационные книги. Риго положил пляжную шляпу рядом с собой на скамейку. Ингрид, должно быть, уже беспокоится, что его так долго нет. Ему хотелось бы, чтобы она была здесь с ними, в школьном дворике, где чувствуешь себя в безопасности. И вон кошка спит на солнышке. - А, может, мы могли бы спрятаться здесь? - спросил Риго. И он показал консьержу на классные комнаты и на весь первый этаж, занятый дортуарами. - У меня для вас есть местечко получше, - сказал консьерж. - Вилла одной американки, которую некогда частенько навещала ваша матушка. По дороге на пляж Риго все думал, что сказать Ингрид. Он скроет от нее, что на следующей неделе здесь будет полиция, а просто объяснит, что приятельница его матери предоставляет им свою виллу. Мать... По какой иронии судьбы она вновь и с такой настойчивостью вошла в его жизнь, ведь ему так не хватало ее, когда ее присутствие было необходимо? И вот теперь, когда она умерла, получалось, будто мадам Поль Риго просила прощения, хотела стереть все обиды, которые нанесла ему. На пляже было пусто. Даже шезлонги, стоявшие у воды, не убрали. Одна Ингрид загорала на понтоне. - Я встретил консьержа из "Провансаля", - сказал ей Риго. - Он нашел нам виллу. Отель скоро закрывается. Ингрид сидела на краю понтона и болтала ногами. Она надела свою шляпу, целиком скрывавшую лицо. - Забавно, - сказала она. - Они вдруг все ушли одновременно. Риго, не отрываясь, смотрел на пустые шезлонги. - Наверное, устроили себе сиесту... Хотя он прекрасно знал, что в другие дни всегда в это время народ на пляже еще был. - Купаемся? - спросила Ингрид. - Да. Она сняла шляпу и положила ее на понтон. Они вошли в воду. Море было гладкое, словно озеро. Метров пятьдесят они проплыли брассом, и Риго оглянулся. Большая шляпа Ингрид, красным пятном выделявшаяся на темных досках, была единственным следом человеческого присутствия. Часов в пять они ушли с пляжа, и Риго захотел купить газету. Ингрид удивилась. С тех пор как приехали в Жуан-ле-Пэн, они не прочли ни одной газеты, если не считать киношного журнала, который Ингрид покупала каждую неделю. Но газетный киоск был закрыт. И на улице Ги де Мопассана все магазины уже опустили шторки. В одиночестве они шли по тротуару и повернули обратно. - Тебе это не кажется странным? - спросила Ингрид. - Да нет... Почему? - Риго изо всех сил старался говорить беззаботным тоном. - Сезон закончился, а мы с тобой и не заметили... - А зачем тебе газета? Что-то произошло? - Нет. В сквере у сосняка тоже никого не было. И на площадке, где обычно играли в шары, - ни одного игрока: может, жители Жуан-ле-Пэна тоже покинули свой городок, как и отдыхающие? Перед входом в "Провансаль" стоял фиакр с белой лошадью, и кучер кончал укладывать кучу чемоданов. Потом он сел на свое место и щелкнул кнутом. Еще медленнее, чем обычно, лошадь стала спускаться по аллее, идущей от отеля. Ингрид и Риго на минуту застыли на пороге, чтобы послушать, как замирает цокот копыт. У Риго возникло дурное предчувствие, у Ингрид, видимо, тоже, потому что она сказала: - Может, здесь будет землетрясение... А заливавший все вокруг солнечный свет делал тишину еще более непроницаемой. В холле отеля - никого. Обычно в это время постояльцы собирались здесь за столиками на аперитив и, когда Ингрид с Риго возвращались с пляжа, их встречал гул разговоров. Консьерж стоял за стойкой. - Еще одну ночь можете провести здесь. А завтра я устрою вас на вилле. - Остались одни мы? - спросил Риго. - Да. Все уехали после завтрака. Из-за заметки во вчерашней парижской газете... - И он повернулся к доске с ячейками, где болтались теперь уже никому не нужные ключи. - Я переселил вас в другую комнату, - сказал он. - Осторожность не помешает. На втором этаже... Сейчас принесу обед... - У вас есть эта заметка? - спросил Риго. - Да. На сей раз они воспользовались лестницей и по коридору, освещенному лишь ночником, дошли до номера 116. Шторы на окнах были опущены, но солнце тем не менее проникало сквозь них и рисовало на полу узкие полоски света. В комнате оставался только голый матрас на кровати. Риго подошел к окну и развернул газету, которую дал ему консьерж. В глаза бросился заголовок статьи на первой странице: "Благоуханное гетто... Великосветский путеводитель по отелям Лазурного берега". В начале статьи - список фамилий. Его собственная туда не попала из-за своего французского звучания. - И о чем там речь, в этой статье? - спросила Ингрид. - Да ничего интересного... Он сложил газету и засунул ее в ящик ночного столика. Когда через несколько лет кончится война и отель опять заживет своей бурной жизнью, какой-нибудь постоялец найдет эту газету, как он сам нашел пустую пачку "Крейвен". Риго лег рядом с Ингрид на матрас, прижал ее к себе. На ночном столике валялась табличка: "Не беспокоить", но теперь не было никакой нужды вешать ее на ручку двери снаружи. Спал он плохо. Несколько раз просыпался и проверял, тут ли Ингрид. Хотел закрыть дверь на ключ, но это была излишняя предосторожность: консьерж дал ему отмычку, открывавшую все двери между комнатами. Вот несколько человек под водительством Темного Пятна вошли в холл - сейчас начнется полицейская облава. Но он нисколько не боялся за Ингрид. Эти люди ходили по коридорам всех шести этажей с фонариками, чей свет пробивал темноту. И надо было открыть одну за другой двести пятьдесят комнат, чтобы узнать, заняты они или нет. Риго слышал, как через равные промежутки времени на верхних этажах хлопают двери. Хлопанье приближалось, до них уже долетали голоса: Темное Пятно и все остальные были на их этаже. В руке Риго сжимал отмычку. Как только он услышит, что они открывают соседний номер, он разбудит Ингрид, и они проскользнут в комнату рядом. И эта игра в кошки-мышки будет продолжаться по всем комнатам их этажа. Их не найдут - они забьются в самый дальний угол ночного "Провансаля". И вдруг, вздрогнув, он снова проснулся. Ни звука. Двери не хлопают. Сквозь шторы на окнах льется дневной свет. Он повернулся к Ингрид. Положив ладонь под щеку, она спала младенческим сном. В конце пальмовой аллеи красовался фасад виллы, построенной в средневековом стиле с башенкой наверху. Риго читал в ту пору Вальтера Скотта, и замки из "Айвенго" и "Квентина Дорварда" он представлял себе похожими на эту виллу. Когда мать привела его сюда впервые, он был удивлен, что и американка, и г-н Бэльби одеты не так, как герои на картинках любимых книг. Прежде всего консьерж хотел показать им сад. - Я знаю его наизусть, - сказал Риго. Он мог ходить по аллеям с закрытыми глазами. Вон там колодец и фальшивые римские развалины, дальше большая лужайка, стриженная на английский манер, контрастировавшая с зонтичными соснами и олеандрами. Именно там, на краю лужайки, однажды вечером мать забыла его и в Канны вернулась одна. - Надежное укрытие, - сказал консьерж и обвел взглядом сад. Крепко держа руку Ингрид, Риго пытался преодолеть свою тревогу. У него было очень неприятное чувство, что он вернулся к началу пути, в места своего детства, вовсе не вызывавшего у него нежности, к тому же он ощущал невидимое присутствие матери, а ведь ему удалось забыть ее: с ней были связаны только дурные воспоминания. Итак, ему снова придется на долгие-долгие часы стать пленником этого сада... Холодок пробежал у него по спине. Война играла с ним дурную шутку, принуждая вернуться в ту тюрьму, которой было для него детство и из которой он так давно убежал. Реальность стала походить на кошмар, часто посещавший его во сне: возвращение после каникул в дортуар коллежа... - Более надежного места не найти, - повторял консьерж. Риго пытался урезонить себя: мать умерла, он уже стал взрослым. - Вас что-то беспокоит? - спросил консьерж. Ингрид тоже посматривала на него вопросительно. - Нет-нет. Ничего. - О чем ты думал? - спросила Ингрид. - Ни о чем. Стоило только ему услышать голос Ингрид и встретиться с ней глазами, чтобы прошлое со всеми его несчастьями рассыпалось в прах: легкомысленная мать, американка - чемпионка по катанию на водных лыжах, седые волосы и загорелое лицо г-на Бэльби, гости со своими коктейлями на эстакаде. Все это было так давно... Он шел рядом с Ингрид по саду, теперь такому крохотному, в детстве же казавшемуся лесом, где он всегда боялся заблудиться и не найти дороги к замку. - А теперь я покажу вам виллу... Риго с удивлением отметил, что и вилла тоже оказалась весьма скромных размеров, никак не средневековым замком, который хранился в его памяти. Ничего грандиозного... Они выбрали комнату в башенке - им понравились ее белые стены. Комната американки на втором этаже была просторнее, но стены, обшитые темными деревянными панелями, кровать с балдахином и мебель в стиле ампир придавали ей какой-то похоронный вид. Чаще всего они проводили время в гостиной на первом этаже, ее веранда выходила в сад, и было видно море. Целая стена гостиной была занята книгами, и они решили перечитать их все по очереди, одну за другой, в том порядке, в каком они стояли на полках. Сада Риго избегал, но в солнечные дни они спускались по каменной лестнице к эстакаде. Они купались и лежали на помосте, откуда некогда стартовали водные лыжники. В гараже, устроенном прямо в скале, дремали скутер и несколько пар лыж. Интересно, послужат ли они еще, прежде чем сгниют? Консьерж "Провансаля" посоветовал им первое время не покидать виллу. Он сам снабжал их провизией. Вместе с Риго съездил в мэрию в Антибе, где благодаря его другу им удалось получить справку, удостоверявшую, что г-н и г-жа Риго охраняют виллу Святого Георгия, расположенную на бульваре Бодуэна в Жуан-ле-Пэне, в Приморских Альпах. А в общем-то консьерж только выполнял свои обязанности, поскольку американка поручила ему следить в ее отсутствие за виллой, которую опекало испанское посольство. Риго, которому до той поры было наплевать на дипломы, свидетельства, удостоверения и грамоты за примерное поведение, попросил консьержа достать ему все бумаги, которые могут обеспечить Ингрид защиту от французской полиции. Так что теперь он всегда носил при себе справку на имя г-на и г-жи Риго, а также официальное письмо, в котором говорилось, что вилла находится в ведении посольства Испании в Виши. И следовательно, оба они пребывают на нейтральной территории и война их больше не касается: ни его, ни Ингрид. Для большей безопасности он решил обвенчаться с Ингрид. Единственным доказательством того, что они женаты, были фальшивые документы Ингрид на имя "г-жи Риго". Но гражданский брак они никогда не регистрировали. Религиозный обряд был совершен в одну из зимних суббот в церкви Жуан-ле-Пэна. Священник был другом консьержа, а свидетелями выступили сам консьерж и тот его знакомый из мэрии, который оформил им справку. Свадебный обед устроили в гостиной на вилле. Консьерж спустился в подвал за бутылкой шампанского, и, звеня бокалами, все чокались в честь новобрачных. К документам, которые Риго всегда носил с собой, он добавил и свидетельство о церковном браке с Ингрид. Они очень ответственно относились к своей роли хранителей и постоянно наводили порядок в доме. Охотились за мельчайшими пылинками, натирали воском мебель, мыли окна. Риго заботился о скутере и водных лыжах. Американка и мистер Бэльби найдут их в целости и сохранности, если, конечно, когда закончится война, оба не будут слишком старыми для того, чтобы кататься на водных лыжах. Да, война кончится. Это не может продолжаться. Порядок восстановится. Таков закон природы. Но до той поры надо дожить. Остаться живыми! Не привлекать к себе ничьего внимания. Быть осторожными и благоразумными, насколько это возможно. Они отказались от прогулок по пустынным улочкам Жуан-ле-Пэна. А когда купались, не заплывали дальше чем за пятьдесят метров от эстакады, чтобы их не засекли с берега. У Ингрид было время, чтобы прочитать все романы Пьера Бенуа: томики в переплетах из красного сафьяна занимали здесь не одну полку. И в каждом на титульном листе была сердечная дарственная надпись американке от автора. Затем Ингрид набросилась на полное собрание сочинений Дюма в изумрудно-зеленом переплете. Время от времени она читала целые страницы из Дюма Риго, который красил веранду: ему удалось достать на черном рынке последние банки краски "Риполен". По вечерам они включали большой радиоприемник в гостиной. И каждый раз в одно и то же время диктор, в голосе которого звенел металл, сообщал военные новости, причем сообщение это было похоже на газетную передовицу. Слушая его, Риго приходил к выводу, что война скоро окончится. Это был голос без будущего, хотя бы потому, что со временем он становился все более и более чугунным, уже совсем загробным. Он еще будет звучать, но недолго, столько, сколько продлится война, а потом угаснет, иссякая день ото дня. Как-то зимним вечером, слушая его в полумраке гостиной, Риго спросил у Ингрид: - Тебе это ничего не напоминает? - Нет. - Это голос того типа в темном костюме, которого мы в прошлом году видели в ресторане... Я уверен, что это он... - Ты думаешь? По мере того как война близилась к развязке, диктор все громче чеканил фразы и без конца повторял их. Пластинку заедало. Голос удалялся, его забивали помехи, затем на несколько секунд он возникал снова и, прежде чем исчезнуть, становился на редкость отчетливым... Вечером того дня, когда американские войска высадились в нескольких десятках километров от виллы, Ингрид и Риго удалось различить металлический тембр диктора, затерявшийся среди помех. Но тщетно голос пытался сражаться с бурей, которая перекрывала его. В последний раз перед тем, как утонуть, голос произнес свою чеканную фразу так, словно это был крик ненависти или вопль о помощи. Обычно голос радиодиктора звучал, когда они ужинали, и очень скоро они привыкли к нему, так что уже не различали слов. Он превратился в элемент шумового фона, такой же, как оркестровая музыка и популярные песенки. Шли дни, месяцы, зима сменяла лето, проходили целые годы, монотонные и однообразные, - текла вечность. Ингрид и Риго едва ли помнили, что ждут чего-то, а именно - окончания войны. Но война порой напоминала о себе и нарушала покой их "свадебного путешествия". Одним ноябрьским вечером Жуан-ле-Пэн захватили итальянцы. Через несколько месяцев пришли немцы. Они строили укрепления вдоль побережья и бродили вокруг виллы. Надо было гасить всюду свет и притворяться мертвыми. 5 И снова я отправился глазеть на слонов, ведь это никогда не надоедает. Легкий ветерок смягчал жару. Я прошел до конца территории зоопарка, который со стороны Сен-Манде граничит с аллеей Венсенского леса, и там сел на скамейку. Пышная листва огромных деревьев и ветви зонтичной сосны создавали густую тень. В конце концов я улегся на этой скамейке. И задумался: встану ли сам, когда ворота зоопарка будут закрываться, или дождусь, пока придет сторож и попросит меня удалиться. Меня подмывало не возвращаться больше в свой номер в гостинице, плюнуть на все и заскользить по наклонной плоскости, превратиться в бродягу... может, это и есть моя судьба. Мне было хорошо. Порой до меня долетал рев слона. Я не отрывал глаз от темно-зеленой кроны сосны, ярко выделявшейся на фоне неба. Жуан-ле-Пэн. Я опять перенесся туда, в то лето, когда мне был двадцать один год. Но тогда я еще не знал, что когда-то там жили Ингрид и Риго. Я познакомился с ними годом раньше, а поскольку с тех пор мы не виделись, то я забыл о них совершенно. Это Кавано притащил меня в Жуан-ле-Пэн на джазовый фестиваль. У нас тогда еще не было ясного представления о нашем призвании путешественников. Кавано был влюблен в сестру черного пианиста и стал шофером другого музыканта, одного имени которого достаточно, чтобы разогнать мою тоску: Додо Мармароза. Мне хотелось бы, чтобы эта сосна - зеленый зонтик на границе зоопарка и Сен-Манде - стала транслятором и передала мне что-нибудь из Жуан-ле-Пэна того лета, когда я шел, не зная того, по следам Ингрид и Риго. Мы тоже купались около казино. И оттуда видели выделявшийся в рассветном небе огромный фасад "Провансаля". Мы поселились не в нем, а в более скромном отеле, на очень шумной улице. Жили мы только по ночам. У меня не осталось никаких воспоминаний о дневном Жуан-ле-Пэне. После восхода я его не видел. Нас окружало столько народу, что в голове у меня все перепуталось, не могу даже вспомнить лица Додо Мармарозы. Оркестры играли в сосняке, и в это лето я познакомился с Аннет. Наверно, я был тогда счастлив. 6 Итак, я предполагал, что буду каждую неделю переходить из одной некогда знакомой мне гостиницы на окраине в другую. Из "Доддса", у заставы Доре, я думал перебраться в гостиницу "Фьев", на улице Симона Боливара. Собирался уйти сегодня вечером, но не спросил счета. Меня, отмерившего столько километров между разными континентами, пугала перспектива проехать в метро от "Порт-Доре" до "Бютт-Шомон". Прожив неделю у заставы Доре, я боюсь, что буду чувствовать себя неуютно на новом месте. Может, завтра наберусь смелости и с утра отправлюсь. По правде сказать, мне не хотелось попасть на улицу Симона Боливара поздно вечером, да и было бы неприятно так сразу расставаться с привычками, которыми я обзавелся тут. Поэтому я, как и во все предыдущие дни, решил пообедать в кафе на бульваре Сульт. Прежде чем вернуться в гостиницу, я еще раз прошелся вдоль ограды зоопарка до зонтичной сосны. В номере я распахнул окно, погасил свет и растянулся на кровати, закинув руки за голову. Я привык к этой комнате, вот почему мне не хочется уезжать. Но есть и другое решение: каждый день путешествовать по разным окраинам, а возвращаться сюда. Если понадобится, ночевать время от времени в другом месте, а из вещей брать с собой только записи о жизни Ингрид. Ночь во "Фьеве" на улице Симона Боливара, ночь в отеле "Гуэн" у заставы Клиши... Но я буду знать, что "Доддс" остается моим постоянным жилищем, а квартал у заставы Доре отныне - моя база. Надо будет заплатить за комнату за несколько недель вперед. Так я успокою хозяина "Доддса", который, вероятно, относится ко мне с недоверием - я это вижу, когда мы встречаемся с ним в коридоре у входа, - я ведь так не похож на обычного туриста. Да, ночевать время от времени в другом месте, вспоминая о своем постоянном. В отеле "Фьев", например, я улягусь в номере так, как сейчас, и мне будет казаться, что я слышу далекий рев слонов в зоопарке. И никто никогда не сможет отыскать меня в этих закоулках. Я ошибался. Вчера после обеда я решил пойти в Музей колоний. Перешел площадь с фонтанами и оказался перед низкой решеткой из кованого железа и ступенями с монументальным крыльцом. В ту секунду, когда я брал билет в кассе у входа, мне показалось, что в центральном холле среди туристов и детей из летнего лагеря мелькнул силуэт Бен Смидана. Я торопливо прошел через холл, где было полно посетителей, и оказался в угловом зале - здесь можно было полюбоваться письменным столом маршала Лиоте [Лиоте Луи (1854-1934) - маршал Франции, сыгравший большую роль в экономическом и культурном развитии колоний]. Вдруг кто-то сзади положил руку мне на плечо. - Так что, Жан, гуляем по музеям? Я обернулся. Бен Смидан. Он улыбался мне какой-то смущенной улыбкой. На нем были очень элегантный летний бежевый костюм и небесно-голубая водолазка. - Надо же, какое странное совпадение, - сказал я светским тоном. - Никак не предполагал, что могу встретить вас здесь. - Я тоже. Я думал, вы отправились в Рио-де-Жанейро. - Представьте себе, нет. Я не разговаривал ни с кем вот уже дней десять, и мне пришлось потратить немало сил, чтобы произнести эти несколько слов. Я даже задумался, смогу ли выговорить что-нибудь еще. Во рту пересохло. - Я прекрасно знал, что вы не в Рио. Он явно хотел помочь мне прийти в себя, и я был признателен ему за это. Нет необходимости пускаться в долгие объяснения. Я собрался с силами и выдавил из себя: - От всего устаешь, даже от Рио. - Понимаю, - сказал мне Бен Смидан. Но я догадывался, что он ровным счетом ничего не понимает. - Жан, мне надо поговорить с вами. Он протянул руку, чтобы взять меня за локоть и не спеша увести куда-нибудь, но не знал, как я к этому отнесусь. - Бен, мне кажется, вы чем-то обеспокоены. Боитесь, что я буду плохо вести себя в кабинете Листе? - Вовсе нет, Жан... - Он огляделся и снова остановил взгляд на мне. Можно было подумать, что он решает, как наилучшим образом удержать меня в толпе посетителей, если у меня начнется приступ буйного помешательства. - Значит, вам нравится в "Доддсе"? - И он подмигнул мне. Явно хотел задобрить. Но откуда он знал, что я живу в гостинице "Доддс"? - Пойдемте, Жан. Нам совершенно необходимо поговорить. И вот мы снова на площади с фонтанами. - Выпьем по рюмочке? - спросил я. - В кафетерии зоопарка? - Вы ходите в зоопарк? Я читал его мысли. Он думал, что я не в себе. Солнце сильно припекало, и теперь я не мог решиться дойти до зоопарка. - Я знаю тут одно кафе, совсем близко, на углу бульвара. Народу там никогда не бывает и очень прохладно. Мы были единственными посетителями. Он заказал кофе. Я тоже. - Я пришел по просьбе Анкет, - сказал он. - Да? И как она поживает? - Я притворился безразличным. - Вы, должно быть, озадачены, каким образом мне удалось отыскать вас? Смотрите. Он показал смятый клочок бумаги, на котором я прочел: "Отель "Гуэн"? "Жонкьер"? "Кьетюд" (улица Берцелиуса)? "Фьев"? "Пуэн-дю-Журу"? "Доддс"? "Бегонии" (улица Пикпюс)?"