икаких результатов. По-видимому, местные бережливые крестьяне использовали полотна художника на хозяйственные нужды. Винсент чувствует себя в Нюэнене одиноким, отрезанным от собратьев по искусству. Он объявляет Антону Керссемакерсу, что собирается уехать в Антверпен. Керссемакерс: "Перед отъездом он зашел попрощаться и принес в подарок замечательный, только что написанный и еще даже не высохший осенний пейзаж размером метр на восемьдесят сантиметров. В свою очередь и я подарил ему свою небольшую картину. В его полотне прекрасно чувствовалось осеннее настроение - завораживающее и очаровывающее. [ ] Я заметил, что он не поставил свое имя на картине, и он пообещал сделать это позже, когда вернется в наши места. Еще прибавил, что его подпись вовсе не нужна. По его убеждению, он достигнет многого за то время, которое ему еще отведено, о нем будут писать после его смерти, и его работы всегда отличат от других". 8. Антверпен: декабрь 1885 - февраль 1886 28 ноября 1885 года Винсент прибывает в Антверпен, и 18 января 1886 года может приступить к учебе вместе со студентами зимнего семестра. Один из учеников академии Виктор Хагеман вспоминает: "Я тогда учился в классе рисования. Ван Гог посещал занятия всего несколько недель. Он запомнился мне человеком нервным, неспокойным и вообще непонятным. Он, как бомба, свалился на Академию художеств и привел в замешательство всех: директора, учителей, учеников". Винсент, которому в ту пору был 31 год, начинает брать уроки живописи у самого директора Академии Карела Ферлата. Последний был приверженцем консервативного искусства и считал, что задача художников - запечатлеть на полотнах важнейшие исторические события. Его класс насчитывал приблизительно шестьдесят учеников, четверть из них составляли немцы и англичане. Однажды утром на урок впервые явился Винсент, одетый в типичный для фламандских крестьян синий кафтан и меховую шапку. Виктор Хагеман: "Вместо палитры он использовал досточку, служившую ранее частью кухонного шкафчика. На одном из уроков нам, ученикам, дали задание нарисовать двух обнаженных до пояса борцов, позирующих на сцене. Ван Гог приступил к работе страстно, лихорадочно, со скоростью, крайне изумившей его коллег. Он накладывал краску такими густыми слоями, что она стекала с холста на пол. Пораженный его необычной манерой работы, Ферлат озадаченно спросил: 'Кто вы?', на что Ван Гог спокойно ответил: 'Я Винсент, голландец'. Директор ответил высокомерным тоном, глядя на полотно: 'Идите-ка, юноша в классы - учиться рисовать'. Ван Гог страшно покраснел, но смог сдержать обиду и гнев. Вскоре он перешел на курсы другого преподавателя, Эжена Зибера, который имел более широкие взгляды на искусство, хотя тоже подозрительно относился ко всему новому". Между тем молодой художник бедствует, он исхудал до изнеможения. Деньги, которые ему присылает Тео, он тратит на оплату натурщиц, на рабочий материал и, разумеется, на табак. Когда он курит, ему легче переносить голод. Зубы Винсента были в весьма плачевном состоянии и, как следствие этого, он страдал неприятным запахом из-за рта. Из письма 448: "Я хотел бы привести мои зубы в порядок, у меня их всего-то осталось с десяток, а теперь я боюсь и эти потерять. Все думают, что мне уже за сорок перевалило, и это мнение не на пользу для моей карьеры. Лечение зубов обойдется в 100 франков, но думаю, что смогу его оплатить, так как в рисовании добился многого. Я уже отдал половину суммы в задаток. Меня также предупредили, что я должен следить за желудком, который всегда доставлял мне беспокойство, а за последнее время и вовсе разладился". Несмотря на бедность и нелады со здоровьем Ван Гог работает воодушевленно, со страстью. Он рисует чрезвычайно быстро, никогда не ретуширует свои полотна, но часто, едва закончив рисунок, выбрасывает или уничтожает его. Он делает наброски со всего, что видит в зале: мебели, учеников, их одежды, забывая о гипсовой скульптуре, которую как раз и надлежит изобразить. Он продолжает изумлять окружающих скоростью работы. А также тем, что одно и то же изображение часто повторяет от десяти до пятнадцати раз. Виктор Хагеман: "Однажды нам дали задание скопировать Венеру Милосскую. Ван Гог, восхищенный прекрасной моделью, изобразил ее, значительно увеличив объем бедер и превратив этим прекрасную гречанку в солидную фламандскую матрону. Увидев это, спокойный и обходительный господин Зибер, вышел из себя и стремительными движениями стал исправлять рисунок. Но тут молодой голландец в свою очередь возмутился: 'Вы ничего не понимаете в молодых женщинах, черт возьми! У них должны быть бедра и ягодицы, чтобы вынашивать детей!'. Это были последние слова Винсента в Академии художеств". Художник покидает Антверпен и 3 апреля 1886 года прибывает в Париж.. Вскоре он получает там письмо из Антверпенской академии о том, что его перевели в младший класс с учениками от тринадцати до пятнадцати лет, поскольку - по мнению экзаменационной комиссии - он почти не умеет рисовать! Это унизительное суждение никак не трогает Винсента, ведь он и не собирается возвращаться в бельгийскую столицу. К сожалению, почти все его работы, оставленные там, бесследно потерялись Возможно, не только разочарование в методах академии стало причиной его отъезда. Британский журналист Кеннет Уилки полагает, что на это были и медицинские причины. Почти столетие спустя после описанных событий Уилки повторил путь Винсента по Европе с целью собрать как можно больше сведений о нем. Результаты своих исследований журналист описал в книге, опубликованной в 1978 году: "Досье Ван Гога". У Уилки был свой взгляд на жизнь художника. Его занимали особые вопросы, например, такой: почему характер Винсента существенно изменился в последние годы его жизни? Эти перемены начались, согласно Уилки, как раз в антверпенский период. На обратной стороне одного из антверпенских рисунков художника стояла следующая запись, сделанная его рукой: Кавенелле, Голландская улица 2, консультации с 8 до 9 и с 1:30 до 3. Уилки предположил, что речь идет о приемных часах врача. Журналисту удалось найти в Антверпене некоего Кавенелле, оказавшегося внуком доктора, к которому обращался Ван Гог. Тот, тоже медик, согласился дать Уилки интервью. Кавенелле-младший сообщил журналисту, что его дед, Губертус Амадеус Кавенелле, родился в 1841 году недалеко от Гента. В 1883 году он основал медицинскую практику в Антверпене. Согласно рассказу внука, дед, соблюдая врачебную этику, почти никогда не говорил с домашними о своих пациентах. Однако о Ван Гоге кое-что рассказывал. "Дед сказал, что тот страдал сифилисом на последней стадии. Он выписывал ему квасцы и советовал поехать лечиться в горы, на воды". По словам Кавенелле-младшего, пациент заплатил за лечение своей картиной, а именно, портретом самого доктора. Впоследствии это полотно исчезло. Однако в письмах брату, в которых художник описывал свою жизнь подробно и откровенно, он ни разу не упомянул о посещениях доктора Кавенелле. Тем не менее на основе своего исследования Уилки сделал вывод, что как у Винсента, так и у Тео проявлялись симптомы одной и той же болезни. По его глубокому убеждению этим недугом был сифилис. Стоит ли доверять результатам исследования Уилки? Он не был единственным в своем мнении. Его суждения придерживается, например, историк-искусствовед Марк Эдо Тралбаут, также написавший биографию художника. Но другие биографы Ван Гога категорически не согласны с журналистом, находя его аргументы малоубедительными. Предположение, что Винсент страдал сифилисом, и в самом деле не так абсурдно, если учесть ряд фактов из его жизни. Однако достоверно утверждать это нельзя - уже хотя бы потому, что до 1910 года подобный диагноз не мог быть точно поставлен. Рассказ младшего Кавенелле, что его дед лечил Ваг Гога квасцами, лишь усиливает сомнения. В конце девятнадцатого века квасцы не использовали при лечении сифилиса. Их раствор, представляющий собой слабое дезинфицирующее средство, применяли при воспалении мочевых путей явлении, не сопровождающим сифилис. И еще одно замечание. Посещения Винсентом публичных домов отнюдь не являлись порочащими для его репутации. В те времена бордели рассматривались, как неизбежное средство удовлетворения сексуальных потребностей мужчин, если другой возможности на это у них не было. Воздержание, по мнению медиков, чрезвычайно вредило здоровью, поэтому в каждом городе - не только во Франции, но и по всей Европе - было несколько домов терпимости, над которыми надлежало вести строгий медицинский контроль. (В действительности, контролем часто пренебрегали). Из писем Винсента также следует, что его мнение о борделях совпадало с общепринятым. Он считал визиты к проституткам естественными и полезными. В этом плане Ван Гог был типичным продуктом своего времени! Из письма 173: "Я отрыто выражаю мнение, что ходить к женщинам - вовсе не плохо и не позорно. Нужно просто следовать зову сердца и доверять судьбе, как многие и поступают. А человеку, живущему жизнью напряженной, это особенно необходимо - ради сохранения здоровья и спокойствия". Как уже говорилось, Винсент отбыл из Антверпена в Париж. То, что его выбор пал этот город, который считался столицей мирового искусства, не требует особых объяснений. К тому же там он мог поселиться у Тео. Его даже некоторое время занимает идея работать вместе с братом, хотя последний никогда не проявлял склонности ни к рисованию, ни к живописи. 9. Париж: март 1886 - февраль 1888 Тео настаивает на отсрочке отъезда брата в Париж: он считает, что тот должен помочь матери с ее переездом в Бреду. Но Винсент думает иначе, хоть и не решается протестовать открыто. В конце марта он отбывает во Францию, не рассчитавшись с долгами и не предупредив Тео. Лишь в последний момент посылает к нему курьера с письмом. Из письма 459: "Дорогой Тео, не сердись на меня за неожиданный приезд. Я уже так долго о нем думаю, что вдруг решил не откладывать, ведь таким образом выиграю много времени. Я буду в Лувре с двенадцати часов, но могу и раньше, если тебе так удобно. Ответь, пожалуйста, когда я могу встретиться с тобой в Квадратном дворе. Что касается расходов на дорогу, то повторяю: на это мне хватит. У меня пока еще есть деньги, и, разумеется, я не пойду ни на какие траты, не посоветовавшись предварительно с тобой. Увидишь, мы сможем это наладить. Совсем скоро я буду у тебя. Жму руку, Винсент". В Париже художник поселяется у Тео по адресу улица Де Лаваль 25 (в настоящее время это улица Виктор Массе). В июне 1886 они переезжают в более просторную квартиру на третьем этаже на улице Лепик 54, рядом с Монмартром. В июле Тео пишет матери: "Мы очень хорошо устроились в нашем новом жилище. Вы бы не узнали Винсента: так он изменился. Другим это бросается в глаза еще больше, чем мне. Он основательно подлечил свой рот, поскольку из-за скверного состояния желудка потерял почти все зубы. Доктор очень доволен результатами лечения. Одевается Винсент также значительно лучше прежнего и в своем пиджаке теперь скорее напоминает важного господина, чем брабантского крестьянина". Несмотря на неудачу в Антверпене Ван Гог решает брать уроки в Парижской Академии Искусств. Он по-прежнему убежден, что классическое образование поможет ему усовершенствовать технику живописи. От голландского художника Георга Хендрика Брейтнера Тео слышал положительные отзывы об ателье Фернана Кормона, и он рекомендует Винсенту поступить туда учеником. Кормон, маленький смуглый мужчина, 41 года, придерживается консервативных академических взглядов. Его имя стало известно благодаря полотнам на доисторические темы, написанным как им самим, так и его учениками. Стиль Ван Гога совершенно противоречит принципам Кормона, и его картины он характеризует не иначе как создания безумного. Один из учеников Кормона, Франсуа Гаузи, вспоминает: "Когда Винсент Ван Гог появился в ателье, он попросил нас всегда обращаться к нему по имени. Так что его фамилии мы даже и не знали. [ ] Сначала он занимался только рисованием, и его работы никому не бросались в глаза. Но вот однажды он натянул холст на мольберт, чтобы - впервые, в нашем ателье - писать красками. Похоже, что его заинтересовала модель: женщина, сидевшая на табуретке. Ван Гог начал было рисунок, но почти сразу свернул его и поспешил к мольберту. Женщину он пересадил на диван и завернул в голубое покрывало, удивительно сочетающееся с ее золотистой кожей. Потом начал писать с необычным рвением, бросая краску на бумагу стремительными мазками. Казалось, он загребает ее лопатой: она так и струилась с его пальцев. Цветовая насыщенность картины поразила нас. Привыкшие к классическим приемам, мы не могли найти слов". (Картина, описанная в Гаузи, никогда не была найдена, так что достоверно неизвестно, соответствует ли его рассказ истине). Тео по-прежнему работает в фирме Гупиль. Он заведует художественной галереей на бульваре Монмартр, где - вопреки желаниям начальства - выставляет работы молодых начинающих художников. Позже их имена получат мировую известность: Ренуар, Писсарро, Моне, Дега. Но в те времена их картины, несмотря на низкие цены, раскупались плохо. Тео знакомит Винсента с торговцем красками Танги, человеком неординарным и примечательным. Жюльен Танги, родившийся в Бретонии, был анархистом. В 1871 году он принимал участие в восстании Парижской коммуны и буквально чудом избежал казни. В юности он работал подмастерьем на фабрике красок, позже открыл собственный магазинчик недалеко от собора Нотре Дам. Этот магазин стал местом встреч художников-авангардистов. Танги возлагал на них большие надежды. Многим помогал: выдавал в кредит краски и холсты. Расплачивались они картинами. У Танги Винсент имел возможность посмотреть на работы других и выставить свои. Торговец и художник быстро сошлись, их объединили не только общие взгляды на искусство, но и на политику: оба придерживались левых воззрений. Танги знакомит Винсента с мастером, которого сам ставит намного выше других - Полем Сезанном. Итак, Ван Гог был принят в круг парижской богемы. Но означает ли это, что его оценили как художника и человека? Шотландец Арчибальд Хартрик, сомневается в истинных мотивах новых приятелей Винсента: "Вспоминаю Ван Гога, как человека маленького и невзрачного, с впалыми щеками, рыжими волосами и бородой и светло-голубыми глазами. У него была особая манера говорить: он обычно воодушевлено начинал свою речь на голландском, английском или французском, а потом незаметно переходил на какое-то шипение. Порой его взгляд становился недоверчивым, словно он что-то подозревал. Или он приходил в ужасное волнение, и тогда казалось, что он просто не в себе. Сказать по правде, я думаю, что французы хорошо его приняли лишь из-за его брата, Теодора. Ведь тот работал в фирме Гупиль по продаже картин. [ ] Иногда Ван Гог казался ребенком: он по-детски выражал боль и радость. Его манера откровенно проявлять симпатии и антипатии невольно обезоруживала. При этом он никогда не хотел сознательно кого-то обидеть или оскорбить. Кстати, в Париже он был не столь уж беден, как об этом сейчас говорят. Одевался прилично, лучше многих из нас. Я как-то зашел в квартиру, где он жил с Теодором: на Лепик 54. Там было уютно, хотя тесно. Все было заставлено мебелью, картинами, скульптурами. Не думаю, что в то время кто-то считал Ван Гога по-настоящему душевнобольным. Но честно говоря, никто, включая меня самого и всех его друзей, представить не мог, что когда-то он станет великим и известным. Он просто был немного странным, а его работы особого интереса у нас не вызывали. Выдающимися мы считали других художников". Парижский период стал переломным в творчестве Винсента. Благодаря своим новым друзьям - Генри Тулуз-Лотреку, Эмилю Бернару, Камилю Писсарро, Арману Гийомену и Полю Синьяку - он знакомится с техникой импрессионизма, и его палитра обогащается более светлыми тонами. Однако Ван Гог не чувствует себя подлинным импрессионистом и продолжает экспериментировать, упражняясь в различных приемах живописи. Хартрик вспоминает: "Винсент имел привычку носить в карманах куртки большие куски красного и голубого мела. Если ему приходила в голову какая-то идея, он тут же начинал рисовать на чем придется, например, на стене. Если я был рядом, то всегда торопился положить перед ним пару газет. Так, однажды на газетах он набросал сцену в ресторане, куда в последнее время частенько захаживал. Сам ресторан представлял собой узкую комнату с длинным столом, стульями вдоль стен и окном в торце. На переднем плане Винсент нарисовал вешалку, за ней ряд посетителей и, наконец, вид из окна: кучу мусора. Это был замечательный рисунок. Как жаль, что я его не сохранил! Летом он часто ходил рисовать на реку". Из воспоминаний Люсьена Писсарро, сына художника Камиля Писсарро: "Ван Гог обычно возвращался с реки с большим полотном. Оно напоминало целый музей, поскольку было разделено на множество частей, на каждой из которых был нарисован пейзаж или жанровая сценка. Лодки, плывущие по Сене, жилые дома и опустевшие дома с непременной табличкой 'Продается', рестораны с разноцветными ставнями, заброшенные парки и сады ". О том же говорит Эмиль Бернар, коллега и друг Ван Гога: "Как-то в городе мы с отцом наткнулись на Винсента, идущего с речки. В своей синей блузе он напоминал заводского рабочего. Ему очень хотелось показать свою работу и, к удивлению прохожих, он развернул холст прямо на улице, у стены. Сколько сюжетов на одном листе!" Интересы Винсента не ограничиваются импрессионизмом: он часто посещает Лувр, вглядываясь в картины Рембрандта и других классиков, изучает технику Рубенса в галерее Медичи. В художественной лавке на улице Лафайет Винсент открывает для себя творчество недавно умершего в Марселе Адольфа Монтичелли, он глубоко тронут его лирическим сказочным стилем. Кроме того на Ван Гога большое впечатление производит традиционная японская резьба по дереву, просто и безыскусно передающая красоту природы. Японские гравюры стоили очень дешево, и Винсент начинает их коллекционировать. Он даже устраивает для приятелей выставку японского искусства в популярном среди художников кафе Ле Тамбурин на бульваре Клиши 62. Из воспоминаний современника: "У итальянки Августины Сегатори, хозяйки кафе, я впервые увидел Винсента. На нем были синие льняные брюки, какие обычно носят рабочие. Он очень оживленно говорил со своим спутником. Тот казался погруженным в свои мысли, но время от времени вздрагивал, когда Винсент вдруг воодушевлено повышал голос. Ван Гог казался мне слишком нервным и безрассудным, он стоял особняком среди нас. Но когда он с разрешения Сегатори развесил в кафе свои картины, мы не смогли остаться равнодушными. Чем-то они нас притягивали". В течение долгого времени Винсент мог обедать в Ле Тамбурин, расплачиваясь вместо денег несколькими полотнами в неделю. Постепенно на стенах кафе появлялось все больше его работ, в основном, натюрморты с цветами. Однако несколько месяцев спустя между Винсентом и хозяйкой произошла крупная ссора, после чего художник решил забрать свои картины. Пришлось оспаривать право на них, и насколько ему это удалось, осталось неизвестным. Возможно, часть работ пропала, так как вскоре после тех событий кафе разорилось и перешло к другим хозяевам. Ходили слухи - правда, ничем не доказанные - что очаровательная Августина была любовницей Ван Гога. Более достоверно то, что Винсент знал слишком много о темных делах заведения. Вспоминает Поль Гоген: "В Ле Тамбурин был всего один постоянный работник. Там все время болтались какие-то сомнительные личности, среди которых были и женщины. У трактирщицы возникли подозрения относительно связи Винсента с одной из них, и в один прекрасный день в пылу размолвки она бросила в него пивной бокал. С разбитым лицом тот выбежал на улицу. По дороге ему попался полицейский, который даже не осведомился о причинах ранения, а лишь сказал: 'Уходи отсюда быстрее'. Полиция в те годы часто была в сговоре с владельцами подобных сомнительных учреждений и не вмешивалась в разлады и потасовки". После ссоры с Сегатори Ван Гог устраивает выставку импрессионистов в другом месте: дешевом ресторане на бульваре Клиши 43. Значительные размеры зала позволяют выставить более чем тысячу картин. Сам Винсент собирается показать около сотни своих работ. Он просит коллег - Луи Анкетена, Эмиля Бернара и своего соотечественника Арнольда Конинга помочь ему организовать выставку. Экспозицию посещают художники Писсарро, Гоген, Сера, коммерсанты и торговцы. Приходят, разумеется, и посетители ресторана, но раскрывшаяся перед ними диковинная цветовая симфония оставляет их безучастными. Винсент замечает, что и его собратья по искусству не особо интересуются творчеством своих товарищей. Из письма W-20 младшей сестре Виллемине: "Художники мало любезны друг к другу. Порой вовсе не обращают внимания на работы коллег, а если и хвалят, то нарочито преувеличенно, неискренне". Сам Ван Гог не таков: он всегда находит слова поощрения для других и, несмотря на преследующие его неудачи, не проявляет ни тени зависти. В тот период в жизни Винсента появляется женщина, о которой известно очень немного. В письмах братьев она фигурирует как С. Эта С. вначале была любовницей Тео и жила с ним на улице Де Лаваль. Очевидно, именно из-за нее тот не хотел, чтобы старший брат переехал к нему в Париж, тем более С. была не совсем здорова - как физически, так и душевно. В конце концов отношения Тео с сожительницей заходят в тупик. Женщина находится на грани нервного срыва, да и состояние самого Тео не лучше. Он ломает голову над тем, как избавиться от надоевшей подруги, тем более, у него возникли планы женитьбы на голландской девушке, сестре его приятеля Андриса Бонгера. Последний, кстати, хорошо знаком и с Винсентом. Бонгер был четырьмя годами младше художника и в то время работал в одной из парижских посреднических контор. Андрис и Винсент читают одни и те же книги и оживленно их обсуждают. Андрис ценит общество Винсента, особенно, если у того ровное и хорошее настроение. Он даже временно переезжает на улицу Лепик, когда Тео по делам отправляется в Голландию. С. в это время тоже находится в доме. Во время отсутствия брата Винсент часто обсуждает с Андрисом, как вернуть Тео свободу, но таким образом, чтобы С. не стала жертвой. Винсент выступает с неожиданным предложением. Из письма 460 брату: "Мы с Бонгером посоветовались и пришли к выводу, что С. должна перейти под покровительство кого-то другого, и само собой напрашивается мысль, что этим другим буду я. Хотелось бы, правда, обойтись без брака, но и эту возможность я не отвергаю - если так будет лучше для всех. Пишу коротко и советую тебе подумать о нашей затее". Как эта история закончилась, осталось неизвестным: в корреспонденции Винсента имя С. больше не упоминается. В 1888 году Тео, соблюдая все необходимые правила и обряды, обручился с Йоханной Бонгер. Как ладили братья между собой в то время? Если исходить из вышеприведенного письма Тео к матери и великодушного предложения Винсента относительно С., их отношения представляются дружескими и теплыми. Так ли это было в действительности? Сведений об этом мало, поскольку, проживая в одном доме, Тео и Винсент писем друг другу, естественно, не писали. Но согласно малочисленным свидетельствам очевидцев, младшему брату нелегко было делить квартиру со старшим - человеком с трудным характером, к тому же шумным и неряшливым. Тот ссорится по пустякам не только с ним самим, но и с его гостями, из-за чего те приходят все реже. По отношению к Тео он часто нелюбезен и груб. Он с презрением относится к его профессии торговца предметами искусства, и не скрывает этого. Ситуация в доме накаляется до предела. Тео чувствует себя бесконечно усталым, почти больным. Андрис Бонгер, непосредственный свидетель многих ссор и размолвок, рассказывает: "По крайней мере раз в неделю Винсент затевал долгую дискуссию о живописи, обычно на тему импрессионизма. При этом он выражался предельно категорично, не признавая другого мнения. Однажды терпению Тео пришел конец, и тот покинул дом со словами, что не вернется, пока брат не найдет для себя другого жилища. Вскоре после этого Винсент переехал на юг. Вообще он всегда хотел доминировать над Тео, что тому вовсе не нравилось". Настоящего раскола между братьями не произошло - его вовремя предотвратил отъезд Ван Гога. Жизнь в одном доме неизбежно привела бы к окончанию их дружбы, которая была необходима Винсенту. Тео был самым близким ему человеком. Кроме того он помогал ему материально. И именно он ввел его в среду художников. Винсент решил отправиться на юг: его влекут солнце и яркие цвета. Он считает, что столица больше ничего не может ему дать. Он пишет Полю Гогену (письмо 553а): "Когда я уезжал из Парижа, то чувствовал себя ужасно, я и в самом деле был болен. К тому же я пристрастился к алкоголю, надеясь с его помощью вернуть иссякшие силы. Я был тогда бесконечно одинок, всякая надежда оставила меня". Тем не менее Винсент понимает, как важно было для него время, проведенное в Париже, центре культуры и искусства. Из письма W-4 сестре Виллемине: "Когда я увидел Париж впервые, меня охватила тоска, такая навязчивая и неистребимая, как больничный запах. От этой тоски я так и не избавился. И в то же время я обнаружил там гигантскую кладовую идей, находок, возможностей Другие города кажутся крошечными по сравнению с этим - огромным, как море. Покидая его, оставляешь в нем частичку жизни". В феврале 1888 года художник оставляет французскую столицу. К тому времени разногласия с Тео уже не были такими острыми, но Винсент тверд в своем решении уехать. Вспоминает Эмиль Бернар: "Как-то вечером Ван Гог сказал мне: 'Я завтра уезжаю. Давай так обставим ателье, чтобы брату казалось, что я все еще здесь'. Он повесил японские гравюры на стены, поставил несколько полотен на мольберты. Другие сложил в стопки и оставил на полу. Он показал мне несколько китайских картин, которые ему удалось в последний момент уберечь от уничтожения: один старьевщик использовал их для упаковки товаров. Потом сообщил, что уезжает в Арль, и надеется, что это место подойдет и для меня. 'Мы создадим там ателье будущего'. Я проводил его до Авеню де Клиши, которую он метко называл маленьким бульваром. Я пожал его руку, и это было в последний раз. Я никогда не увижу его больше, никогда не смогу подойти к нему близко до того момента, когда смерть вновь объединит нас. Чего же достиг Винсент в Париже, как художник? В его рисунках появился цвет, что положило начало формированию его неповторимой цветовой техники. Его новое увлечение - японские гравюры - оказали большое влияние на его собственный стиль. Он считал, что они сильно и непосредственно воздействуют на зрителей. И сам стремился к тому же в своем искусстве, которое по его замыслам должно тронуть как богатого знатока, так и простого труженика. В японских гравюрах его привлекают не только стиль и композиция, но и скорость, с которой художники их создавали, и он пытается следовать их примеру. Своих лучших результатов в будущем он достигнет как раз за счет быстрого и насыщенного труда. Как от его рисунков, так и картин исходят особые сила и энергия. Его работы, созданные в течение двух парижских лет, неровны по своим художественным достоинствам. Следует помнить, что Ван Гог нашел свою манеру не сразу: ему потребовался примерно год, чтобы от мрачной голландской палитры перейти к светлой импрессионистской гамме. В Париже он много экспериментировал, пробуя различные стили, что, впрочем, свойственно ему: он всегда искал новые средства выражения. Со своими коллегами он вел бесконечные дискуссии о цветовых приемах. В 1886 году, на восьмой выставке импрессионистов, Винсент увидел работы многих художников: Дега, Гогена, Гийомена, Писсарро, Сера, Синьяка, Моне, Ренуара, Монтичелли. Его привлекало мрачное, трагическое напряжение полотен Делакруа и, исследуя его приемы, он многому научился. Однако изучение живописи коллег - импрессионистов, неоимпрессионистов и символистов - пока не привело Винсента к открытию его собственного уникального стиля. Он неустанно ищет, учится и набирается опыта. 10. Арль: март 1888 - декабрь 1888 20 февраля 1888 года Винсент прибывает в Арль. К его удивлению городок покрыт снегом. Согласно воспоминаниям Серре, служащего библиотеки, считавшего себя другом Винсента, художник вовсе не собирался задерживаться здесь. Огромное впечатление, произведенное на него японским искусством, не дает ему покоя, и он мечтает сам побывать в этой далекой стране. Арль - лишь остановка в пути. Но город не отпускает его: ярко-голубое небо и южно-африканский пейзаж поразили его воображение. Он принимает неожиданное решение: остаться. Впрочем, у него и не было денег на дальнейшую дорогу. Библиотекарь Серре вспоминает: "В Винсенте меня поразили его чрезвычайная скромность и застенчивость. По сути, он был ребенком. Хотя я высоко ценил его художественную манеру, он привлекал меня прежде всего как человек. Я видел, что он несчастен и много страдал, и что он достойно и благородно несет свои страдания. Жил он до крайности просто и бедно". Эти наблюдения подтверждает рассказ доктора Феликса Рея. С ним у Винсента установились доверительные отношения, и впоследствии он будет оказывать художнику врачебную помощь. Рей: "Он все время носил пальто, больше напоминавшее балахон, и все испачканное краской. Ведь рисовал он обычно большим пальцем, вытирая его о ткань. Кроме того, он - подобно пастуху - носил соломенную шляпу с огромными полями, защищавшую его от солнца. Перед тем как утром с мольбертом и холстами выйти из дома, он ставил в камин котел с серыми бобами. Когда он вечером, смертельно усталый и голодный, возвращался домой, то, разумеется, заставал камин уже остывшим, а бобы были готовы лишь наполовину и мало съедобны. Однако он безропотно съедал это малопривлекательное варево. А бывало, что не ел вовсе, а лишь выпивал что-то крепкое". И снова Серре: "Непосильная работа вытягивала из Ван Гога все силы, поскольку лишь одна вещь в мире была важна для него: искусство. Случалось, что запасы красок, присланные Тео из Парижа, кончались, а у него самого не было денег, чтобы их купить, и приходилось временно отказываться от занятий живописью. Но знакомый аптекарь Арманд часто из сострадания снабжал Винсента красками бесплатно". Холсты для картин Ван Гог покупает в магазине Жака Калмена. Один раз за этим наблюдала дочка хозяина, тогда совсем маленькая девочка. В 1987 году она, достигнув 112 лет, станет самой старой жительницей Франции. В этом преклонном возрасте, несмотря на плохой слух, она выступит на французском телевидении: "Что я помню о Ван Гоге? У нас была мануфактурная лавка, среди прочего мы торговали холстами для рисования. Время от времени он заходил за ними к нам. К счастью, у отца было много терпения, поскольку Ван Гог был клиентом непростым. А лицом он был страшнее ночи и носил шапку, которая еще больше его уродовала. Смотрел всегда угрюмо. Даже мало зная его, было видно, что он понемногу сходит с ума. Отец как-то сказал мне: 'Если хочешь познакомиться с Ван Гогом, я позову тебя и представлю ему, когда он придет'. Так и случилось. Я спустилась вниз, вся сияя улыбкой - сама любезность! Он мрачно взглянул на меня и отвернулся. Моя улыбка словно окаменела. Больше ничего не могу вспомнить". Другие жители Арля также не особо благоволят Винсенту. Один из них объяснил причину: "Мы избегали Ван Гога, поскольку тот постоянно захаживал в дома терпимости. А вообще, я его часто видел: мы жили по соседству. Я тогда был еще ребенком, и мы с приятелями любили его высмеивать. Что с нас взять: дети Впрочем, он и в самом деле выглядел очень комично. Длинная блуза, большая шляпа, привычка надолго останавливаться и уставиться на что-то - все это вызывало у нас неудержимый смех". Однако маловероятно, что нелюбезность местных жителей объяснялась посещением Винсентом публичных домов. Ведь на юге Франции отношение к этому - в отличии от северных провинций - было простым и открытым. В апреле 1888 года Винсент описывает один из таких визитов в письме коллеге Бернару (письмо B-4): "В воскресенье я зашел в бордель. [ ] Оказался в большом зале с голубыми стенами, похожим на деревенскую школу. Там присутствовало, наверно, с пятьдесят военных в красном и гражданских в черном. Их лица отливали желтым или оранжевым, что характерно для здешнего населения. Женщины были в небесно-голубых и ярко-красных нарядах. Цвета до невозможности контрастные и кричащие, все ярко освещено. Мне показалось, что там не такая угрюмая обстановка, как в подобных парижских заведениях". Но были у Винсента и добрые знакомые. Один из них - Поль-Эжен Милле, молодой офицер, позировавший художнику и считавший его своим другом. Спустя сорок пять лет лейтенант в отставке Милле рассказал: "Я часто наблюдал за ним во время работы. Он давал мне уроки, но я и сам учил его каким-то приемам. Частенько в поле мы зарисовывали один и тот же ландшафт, и бывало, что поправляли друг друга. Ваг Гог часто принимал мои замечания всерьез. Да, часто, но все же не всегда, а лишь, когда речь шла о рисовании. Как только он принимался писать красками, я замолкал, иначе мы бы неизбежно поссорились. Он был не так уж прост в обхождении: если гневался, то становился просто невыносимым. Впрочем, я не принимал все это близко к сердцу. В моей скитальческой солдатской жизни я уже сталкивался со всяким. Как я уже говорил, рисовать он умел, хотя с красками, на мой взгляд, обходился непрофессионально. Цвета выбирал преувеличенные, немыслимые, безумные. Слишком яркие, непомерно живые, неудержимые. А ведь художник должен вкладывать в свое искусство любовь, но не страсть. К полотну надо подходить осторожно, а Ван Гог буквально набрасывался на него. Настроение у него легко менялось, он был чрезмерно нервным, а часто еще и сверхчувствительным, как женщина. Не выносил критических замечаний о своих работах. Но долго никогда не сердился. Что не отнимешь у него, это гордости и веры в себя. Он нисколько не сомневался в собственном таланте и был уверен в своем предназначении. Жаль, что здоровье его часто подводило. Подводя черту, я бы сказал, что в целом он был неплохим парнем, и мы с ним прекрасно ладили". Бывший офицер явно преувеличивал свои достоинства как художника и знатока живописи. Однако достоверно известно, что Винсент возлагал на него надежды и пытался приобщить к тайнам искусства рисования. Но этим урокам скоро приходит конец, поскольку молодой лейтенант получает назначение в Африку. Лучшим другом Винсента в этот период был, несомненно, Жозеф Рулен. Годы спустя его дочь Марселла почти ничего не может припомнить о художнике, но все же хочет поделиться обрывками воспоминаний: "Я ни разу в жизни не видела своего отца выпившим", - этим словами начинается интервью с ней в 1955 году. (67-летняя Марселла все еще не могла простить Ван Гогу предположения о пристрастии Рулена к вину, высказанном в одном из его писем). В 1955 году из всей семьи Рулен только она еще оставалась жива. А эта семья сыграла немаловажную роль в последний год жизни Винсента. По прибытии в Арль в конце февраля 1888 года Ван Гог первоначально поселился в пансионе при ресторане Каррель на улице Кавалерии. Где и как он познакомился с почтальоном Руленом, в точности неизвестно, но вполне вероятно, что их встреча как раз и произошла в том ресторане. 47-летний Рулен со своими двумя метрами роста и разделенной на две половины каштановой бородой выглядел весьма колоритно на фоне своих сограждан. Хоть он официально и звался почтальоном, но стоял выше простых служащих: заведовал отсылкой и доставкой всех писем и посылок. Сам он именовал себя управляющим почтовой конторы. 31 июля 1888 года Винсент начинает работу над его портретом. Из письма 516: " почтарь в синей казенной форме, украшенной золотыми нашивками, с толстой бородатой головой, напоминающий Сократа. На редкость интересная фигура". Винсент работает, как всегда, быстро. 4 или 5 августа картина готова. "Я сделал портрет почтальона, точнее два портрета. Это настоящий сократовский тип. Ни спутанная рыжая борода, ни любовь к выпивке не разрушают образ мудреца. Его жена как раз родила, и добряк так и светился радостью. Он - истинный республиканец, совсем как старина Танги. Бог дал мне неповторимый сюжет для картины! Во время позирования он был несколько напряжен, вот почему я изобразил его дважды, второй раз - лишь за один сеанс. На светло-голубом, почти белом фоне, в разных перемежающихся тонах: желтом, зеленом, фиолетовом, розовом и красном. Форма синяя с золотым. Он по-дружески не захотел брать денег за сеансы, однако обошелся мне весьма дорого, поскольку ел и пил вместе со мной, и кроме того я покупал ему La Lanterne de Rochefort (левая газета). В общем, небольшие неудобства, которые можно пережить, поскольку позировал он замечательно. Надеюсь вскоре написать и новорожденную". Упомянутая малышка в свои 67 лет совсем не помнила художника, но сохранила в памяти частые упоминания о нем своих родителей. Те всегда называли его по имени, поскольку фамилия Ван Гог была по своему звучанию непривычна для местных жителей. Марселла Рулен выросла в окружении картин Винсента. На стенах родительской спальни висели портреты ее отца, матери, братьев Армана и Камилла, и ее самой, недавно появившейся на свет. И еще натюрморт: ваза с цветами. Но владелец этой обширной живописной коллекции был небогат, что и отметил Винсент: "Его зарплата составляла 135 франков в месяц, на которые он перебивался с женой и тремя детьми. Что за правительство! В какое время мы живем?!" Тяжелое материальное положение пробудило у Рулена интерес к революционным идеям. Из письма Ван Гога W-6 сестре Виллемине: "В ближайшие дни напишу новорожденную в колыбели, разумеется, с позволения ее родителей. Отец, будучи радикально настроенным, не хотел крестить младенца, но вынужден был уступить настояниям родственникам, поставив однако условие, что обряд будет проводить он сам. При этом он пропел Марсельезу. Поступок весьма неосторожный! Он дал дочери имя Марселла, поскольку так зовут и дочь 'почтенного' генерала Буланже. Бабка ребенка в отчаянии от такого безрассудства, и остальные члены семьи на ее стороне". Жорж Эрнест Буланже (1837-1891) был в то время министром военных дел. В те дни во Франции его имя было у всех на устах, при этом его часто именовали генералом Реванш. Буланже стоял во главе ультранациональной партии. Его последователи, называвшие себя буланжистами, ставили перед собой цель свергнуть республику и установить монархию по наполеоновской модели. В апреле 1888 года Буланже стал активным членом правительства. 13 июля 1888 года состоялась его дуэль с министром-президентом Флокетом, его яростным идеологическим противником. Многие современники, в том числе Рулен и Ван Гог, ожидали, что Буланже в своем стремлении к власти возглавит государственный переворот. Первоначально эти ожидания подтвердились блестящей победой генерала на парижских выборах в январе 1989го. Но на дальнейшую борьбу у Буланже так и не хватило решимости. Вскоре он тайно эмигрировал в Бельгию. 30 сентября 1991 года он покончил собой в Брюсселе, на могиле своей возлюбленной, умершей двумя с половиной месяцами раннее. Марселла Рулен вспоминает, что отец часто говорил: "Винсент зайдет к нам на тарелку супа". Между мужчинами установились приятельские отношения. Хотя жизненная ситуация и того и другого была не простой, оба были в то время по-своему счастливы. Картины Винсента излучают радость жизни, а похожий на Сократа великан Рулен наслаждается едой, вином и своей женой. Но в 1889 году обстоятельства разлучают их. Рулена назначают на службу в Марсель. Он тяжело переживает расставание с семьей и многочисленными друзьями. Винсент теряет в нем хорошего и преданного товарища. Из письма 573: "Вчера уехал Рулен. Последний день, проведенный с ним и детьми, был особенным. Как он играл с малышкой: пел и заставлял ее плясать у себя на коленях! В его голосе звучали незнакомые мне до сих пор нежные серебряные нотки. Колыбельная в его устах - мягкая и грустная - походила на удаляющийся звук трубы времен Французской революции". Между тем весной 1888 года Винсент впервые добивается успеха. Благодаря хлопотам Тео он получает возможность выставить свои работы в парижском Салоне Независимых, учрежденным в мае 1884 года группой художников, отвергнутых официальными галереями. Двери салона были открыты для всех, независимо от их школы и стиля. Предпочтение отдавалось неоимпрессионистам. В начале мая Винсент находит для себя новое жилище: за 15 франков в месяц он снимает квартиру и ателье в правом крыле так называемого Желтого дома на площади Ламартин. Ван Гог строит далеко идущие планы. Из письма сестре Виллемине: "В настоящее время я обустраиваю свое ателье и помещение для гостей. Наверху у меня две комнатки с прекрасным видом на парк, откуда по утрам можно видеть восход солнца. Одну из них я обставлю так, что там смогут останавливаться друзья, а другая будет моей. В ней я поставлю только стулья с соломенными сидениями, стол и кровать. Стены побелю, а пол будет из красного камня". Переезд в Желтый дом проходит не гладко. Когда Винсент собирается оплатить аренду прежнему хозяину, тот требует более крупную сумму, чем ту, которая обговаривалась ранее: 67,4 франков. И в качестве залога забирает у Винсента его чемодан. По мнению же самого художника, с него полагается лишь 40 франков. Ван Гог вынужден подать иск в гражданский суд и пока не решается ни на какие покупки для новой квартиры. У него нет даже матраса, поэтому он не может ночевать в Желтом доме и ищет другой, временный, приют. Он вновь вынужден обратиться к Тео за деньгами. К счастью, суд встает на сторону Винсента. "Мне даже выплатили еще двенадцать франков, а моего хозяина оштрафовали, поскольку он незаконно присвоил мое имущество ". Речь идет все о том же злополучном чемодане. Винсент собирается основать в Арле общество художников, и Тео готов оказать ему в этом материальную поддержку. Первым в Желтом доме должен остановиться Поль Гоген. В ожидании друга Винсент не бездействует: он хочет к его приезду в особой манере разрисовать стены их совместного ателье. Из письма 526 брату, приблизительно 23 августа 1888 года: "В данный момент я работаю с таким рвением, которое можно сравнить лишь с аппетитом марсельца, уплетающего свою рыбную селянку. И ты поймешь меня, когда узнаешь, что я рисую гигантские подсолнухи. Я работаю сразу над тремя полотнами. На первом три больших цветка на светлом фоне, в зеленой вазе. На втором тоже три и один с созревшими семечками и опавшими лепестками. И еще один бутон: всего, значит, пять цветков на ярко-голубом фоне. На третьем двенадцать цветков в желтой вазе, светлых на светлом. Это будет лучшим - так я, по крайней мере, надеюсь. И на этом я, наверно, закончу. В ожидании Гогена и в надежде, что он поселится здесь, и мы будем работать вместе в нашем общем ателье, я хочу еще многое сделать. Если удастся осуществить мой план, я напишу дюжину картин. Настоящая симфония голубого и желтого! Я начинаю работать с восходом солнца, ведь цветы быстро вянут". Ван Гог скоро заканчивает работу над тремя полотнами, описанными в письме брату. Он так доволен натюрмортом с тремя цветками, что тут же рисует вариацию на ту же тему. "С моими подсолнухами дела идут как нельзя лучше, сейчас я написал букет из четырнадцати на желто-голубом фоне. Картина производит такой же эффект, как та, что есть у тебя: айва и лимонами. Лишь по размеру она значительно больше твоей. А рисовать подсолнухи куда легче". В письме художнику Эмилю Бернару Винсент рассказывает о своих планах на будущее: "Я мечтаю украсить ателье полдюжиной полотен с подсолнухами. На этой стенной росписи чистый желтый цвет будет составлять контраст с самыми разными формами синего: от темного до светлейшего веронского голубого и до королевского голубого с тонкими полосами оранжевого". Всего - с июня 1888 по январь 1889 - Винсент пишет семь картин с подсолнухами. Сейчас две из них находятся в Соединенных Штатах (одна в Филадельфии, другая в частной коллекции), остальные в Мюнхене, Лондоне и Амстердаме. Амстердамское полотно всемирно известно, и с него создано множество репродукций. Шестая картина выставлялась на аукционе в Лондоне 30 мая 1987 года. С 1901 года она находилась в частной коллекции Эмиля Шуффенекера, с 1907 по 1910 демонстрировалась в галерее Э.Друэ, потом перешла во владение Пауля фон Мендельсона-Бартольди в Берлине. В 1934 картину купил лондонский миллионер Альфред Честер Битти: своему капиталу он был в значительной степени обязан медным шахтам в Замбии. После его смерти в 1968 году полотно перешло к его сыну, а после смерти сына 1983 году - к его вдове. В 1986 году картина размером 76 на 100 см, которая в течение ряда лет сдавалась в аренду Лондонской Национальной галерее, была выставлена на аукцион внуками последнего владельца за астрономическую сумму 75 миллионов гульденов и была приобретена японской компанией Yasuda Fire & Marine. Возможно, японцы увидели в ней влияние своего национального искусства. Седьмой экземпляр, холст с пятью цветками, во время Второй мировой войны оказался в Японии и пропал во время бомбежек. Было много предположений и рассуждений об увлечении Винсента сюжетами с подсолнухами. Некоторые исследователи называли его выбор случайным. Эти цветы вообще были популярны в художественных европейских кругах того периода. Следовал ли Винсент общей моде или увлекся необыкновенно чистыми солнечными красками - сказать трудно. 23 октября Гоген из Понт-Авена прибывает в Арль. К сожалению, попытка сотрудничества двух художников кончилась - спустя всего два месяца - глубоким душевным кризисом Винсента. Вот, что об этом пишет сам Гоген. 11. Рассказ Поля Гогена Я уже давно собирался написать о Ван Гоге, и когда-нибудь непременно это сделаю, а сейчас только наброски, скорее даже не о нем, а о нас. Надеюсь положить этим конец разным слухам и домыслам, которыми окружены наши имена. Так уж получилось, что судьба не раз сталкивала меня с людьми, которых впоследствии постигла трагедия безумия. В их числе и братья Ван Гог. Некоторые люди - кто из дурных намерений, а кто по наивности - причисляли к безумным и меня. Разумеется, все мы находимся под влиянием других, общение с ними меняет наше поведение, но не до такой степени, чтобы заставить сойти с ума. Задолго до катастрофы Винсент писал мне из больницы, где проходил лечение: "Какая удача для Вас, что Вы в Париже! Там много замечательных специалистов, и среди них непременно найдется тот, кто поможет Вам избавиться от душевной болезни". Совет был дан от чистого сердца, однако я ему не последовал - возможно, лишь из чувства противоречия. Да и не все ли мы слегка душевно больны? Читатели журнала "Меркурий", в котором несколько лет назад было опубликовано одно из писем Ван Гога, несомненно, обратили внимание на то, как упорно Винсент настаивал на моем приезде в Арль. Его необыкновенно увлекла идея о создании там художественного ателье, директором которого должен был стать я. Я же работал в то время в Бретани, в Понт-Авене. Я долго не поддавался уговорам Винсента - как из-за моих начатых трудов, так и из-за смутного скверного предчувствия. Но его настойчивость и моя дружба с ним заставили меня в конце концов пуститься в путь. Я прибыл в Арль ранним утром и решил дождаться начала дня в ночном кафе. Привратник, взглянув на меня, закричал: "Это вы, дружище, я сразу узнал вас!". Оказывается, Ван Гог показывал ему мой автопортрет, который когда-то получил от меня в подарок, и сообщил при этом, что в скором времени ожидает меня в Арле. Не слишком рано, но и не слишком поздно пошел я будить Винсента. Весь день мы провели в разговорах и прогулках по Арлю, природа которого, честно говоря, меня разочаровала. За работу принялись на следующий день: он продолжил то, чем занимался накануне, а я начал новую картину. Должен признаться, что не способен сразу, не раздумывая, броситься к мольберту. Другим же это удается. Я знаю художников, которые сойдя с поезда, тут же берут в руки палитру, в течение нескольких часов пишут картину и ставят под ней свою подпись. Стоит только подсохнуть краске, они отсылают ее в Люксембург. Такие полотна мало волнуют меня, но перед их авторами я готов преклонить колени: какая твердость характера, какая уверенность в себе! У меня таких качеств нет. Мне надо сначала привыкнуть к обстановке, постичь и почувствовать каждое дерево, каждый цветок и вообще всю природу, такую изменчивую и непредсказуемую! В Арле мне для этого понадобились две недели. Тем временем Винсент ревностно трудился. Между нами двумя - один подобен вулкану, другой тоже горящий, только изнутри - установилось своего рода состязание. С самого начала меня шокировал ужасающий беспорядок в доме Винсента. Рабочий шкаф был доверху набит тюбиками с красками: новыми и почти пустыми, причем, все были открыты! Но несмотря на этот хаос, его полотна, как и его слова, излучали глубокую мысль и мощный дух. В голове этого голландца вмещались и Библия, и Доде, и Гонкур. Мосты, пристани и набережные Арля напоминали ему Голландию. Удивительно, что письма брату он писал не на родном языке, а по-французски. Его речи часто были сумбурны, мне трудно было понять их логику. Его художественные вкусы ставили меня в тупик. Например, он благоговел перед Мейсонье и совершенно не принимал Энгра. Последнего он просто считал безнадежным. Он впадал в отчаянье от Дега, а Сезанна считал лжецом. И буквально плакал, когда говорил о Монтичелли. Его смущал мой низкий лоб (признак слабоумия), вместе с тем он признавал мою высокую интеллигентность. При этом он был необыкновенно нежен, проявляя истинный евангелический альтруизм. С первого же месяца наши общие денежные дела безнадежно запутались. Касса пополнялась скромными вкладами Тео, брата Винсента, служащего в фирме Гупиль, и с моей стороны - выручкой от продажи картин. Необходимо было серьезно обсудить финансовую ситуацию, но такой разговор грозил неизбежно закончиться ссорой. А ведь размолвки о деньгах очень неприятны и даже опасны. Пришлось мне, переступая через собственный характер, приложить особые старания. В итоге вопрос разрешился проще, чем я ожидал. Мы договорились, что каждый из нас будет ежемесячно вносить определенную сумму на общие расходы. Для этих денег мы выделили две коробки. Первая предназначалась для квартирной платы, табака, ночных мужских прогулок и некоторых непредвиденных трат. Тот, кто брал из нее деньги, должен был аккуратно и честно записывать сумму на специальном листе. Деньги, хранящиеся во второй коробке, служили для необходимых жизненных нужд, их мы ежемесячно делили на четыре части: каждая на неделю. Из экономии мы отказались от ресторана, и я сам готовил на нашей маленькой газовой плите. Покупки делал Винсент, в магазинчике неподалеку. Один раз он все же отважился сварить суп. Не знаю, что он туда намешал: это варево играло всеми цветами его картин, и вкус у него был ужасный. Как хохотал мой Винсент, выкрикивая: "Настоящий Тараскон, да здравствует милый папа Доде!". Ситуация показалась ему забавной, напомнив приключения Тартарена из Тараскона из знаменитого произведения Доде. Как долго мы жили вместе? Не могу сказать точно, я это совершенно забыл. Хотя катастрофа приближалась стремительно, я испытывал необыкновенные подъем и вдохновение, что длилось, как мне сейчас кажется, целую вечность В последний период моего пребывания в Арле настроение Винсента постоянно менялось: то он становился шумным и беспокойным, то упорно молчал. Иногда ночью он вставал и приближался к моей кровати. И искренне удивлялся, увидев, что я проснулся. Тогда я серьезно спрашивал "Что случилось, Винсент?", после чего он молча ложился в постель и проваливался в сон. Однажды мне пришла в голову идея написать его портрет, в то время как он набрасывал свой любимый сюжет: подсолнухи. Когда картина была готова, Ван Гог сказал: "Это, действительно я, вот только, сошедший с ума". В тот же вечер мы зашли в кафе. Он заказал себе легкий абсент и вдруг, без всякого повода, бросил полный стакан мне в лицо. Я едва успел увернуться. Я схватил друга под руку и повел его домой через площадь Виктора Гюго (ошибка Гогена: это была площадь Ламартин). Спустя несколько минут Винсент забылся крепким сном и проснулся лишь следующим утром. Первые его слова были: "Дорогой Гоген, я смутно припоминаю, что вчера обидел тебя". Я ответил: "Охотно прощаю тебе эту выходку, но вчерашняя сцена не должна повториться. Если бы ты в меня попал, не могу ручаться, что не бросился бы тебя душить. Разреши мне написать твоему брату, что я уезжаю". Тот день мне никогда не забыть! После вечерней трапезы меня неудержимо потянуло на свежий воздух, чтобы покурить в одиночестве и вдохнуть аромат цветущих лавров. Я уже почти пересек площадь, как услышал за собой знакомые резкие и быстрые шаги. Обернувшись, увидел Винсента. В руках у него была бритва для бритья, и он явно хотел броситься с ней на меня. Однако мой пристальный взгляд удержал его, и он быстро удалился, опустив голову. Наверно, мне надо было успокоить его, отнять нож. Почему я это не сделал? Возможно, просто не хватило смелости. Тем не менее, вспоминая впоследствии этот эпизод и взывая к собственной совести, я ни в чем не мог себя упрекнуть. Кто сам не грешен, пусть первый бросит в меня камень! (Камень был, действительно, брошен, и не раз. Рассказ о нападении с ножом никогда, никем и ничем не был подтвержден, и поэтому может быть подвергнут сомнениям. Этот эпизод также не упоминается в материалах частного исследования арльской полиции, проведенного в феврале 1889 года.) Гоген продолжает. Я сразу направился в одну из арльских гостиниц, снял комнату и лег в постель. Из-за крайнего волнения я не мог заснуть и сомкнул глаза лишь в четвертом часу ночи, а в восемь был уже на ногах. Выйдя на улицу и приблизившись к площади, я увидел около нашего с Винсентом дома большую толпу, в которой различил несколько полицейских агентов и господина в круглой шляпе: комиссара полиции. 12. Ухо 20 сентября 1929 года, в арльской газете появилось сообщение: "Арль, проводы на заслуженный отдых. По поступившим к нам сведениям, Альфонс Робер, охранник городской тюрьмы, с 1 октября уходит на пенсию по собственному желанию. Если господин Робер, находясь на заслуженном отдыхе, посвятит себя написанию мемуаров, то, несомненно, найдет в Арле заинтересованных читателей. Ведь он знает немало любопытных историй, с ним охотно делились даже заключенные - в благодарность за хорошее отношение к ним. Что - заметим - не мешало ему хорошо выполнять свои обязанности, оставаясь строгим и принципиальным. Напоминаем, что именно господин Робер арестовал в марте 1888 года вблизи здания муниципалитета одного из убийц Дюпона и Дестанкью, офицеров нашего гарнизона. И именно ему одна из служащих публичного дома вручила окровавленный сверток с ухом знаменитого голландского живописца Винсента Ван Гога, которое художник отсек себе в порыве безумия и оставил в борделе как знак памяти. И именно господин Робер пресек попытку взлома, предпринятую бывшим акробатом Мюллером, вступив с преступником в неравную схватку. Господи Робер известен и своим участием во многих других сенсационных делах, в которых он всегда проявлял верность, последовательность и мужество. Но мы предоставим ему самому рассказать об этом: ведь теперь у него появится свободное время. Мы желаем ему еще долгих счастливых лет". Насколько нам известно, господин Робер так и не написал воспоминаний. Но сохранился его устный рассказ об известном эпизоде с ухом Ван Гога. "В 1888 году я был агентом полиции. В тот пресловутый день я нес службу в довольно спокойном районе, на улице Дю Бу-де-Арль, где и находился бордель номер один. Им заведовала некая Виржиния, которая больше известна под именем Габи: так все ее называли. Она и дала мне тот самый газетный сверток, весь пропитанный кровью, сказав, что это подарок художника. Я опросил ее и, рассмотрев содержимое свертка, удостоверился, что это ничто иное как целое человеческое ухо. Конечно, я тут же доложил обо всем своему шефу. Срочно собрали совещание, но не успело оно еще закончиться, как явился комиссар д' Орнано с заявлением, что Ван Гога нашли, и что тот, не проявив сопротивления, позволил довести себя до дома. Раньше я не замечал в этом человеке ничего особенного. Тихий, обходительный. Под мышкой сумка. Даже дети не задирали его". Напомним, что Винсент прибыл в Арль 20 февраля 1888 года. Как раз в период его пребывания произошло убийство двух офицеров. Согласно письму Тео именно в тот день художник впервые посетил публичный дом, где позже, в конце года, произошла драма с ухом. До сих пор не ясно до конца, какое ухо и какую его часть отсек Винсент. Ответ на первый вопрос почти однозначен: левое. Такой вывод исходит в частности из того, что Ван Гог был праворуким, и отрубить левое ухо ему было бы гораздо легче, чем правое. Но есть и сомнения. Ван Гог написал два автопортрета с отсеченным ухом, но ни на одном из них не видно раны: ее закрывала повязка. Барт де ла Фай записал в каталоге картин Ван Гога: "Повязка была наложена на правое ухо", что подтверждают и автопортреты. Но нельзя забывать, что Винсент изображал свое отражение в зеркале. На гравюре и рисунке углем, сделанным доктором Гаше, последним лечащим врачом Винсента, видно, что покалечено левое ухо. На второй вопрос - какая именно его часть была отрезана - ответить труднее. Согласно рассказу полицейского агента Робера, в свертке было целое ухо. Это подтвердил - тридцать лет после инцидента - врач арльской больницы доктор Рей. Согласно его воспоминаниям отсеченный орган поступил к нему слишком поздно, чтобы его еще можно было пришить. Врач сохранил его, положив в крепкий раствор спирта, но спустя три месяца другой сотрудник больницы по ошибке выбросил содержимое колбы. Есть однако свидетельства, что речь шла лишь о части уха. Среди прочих это утверждают художник Синьяк и жена Тео, Йоханна Ван Гог Бонгер. Винсент нанес себе травму резким взмахом ножа. Если он при этом отсек и не целое ухо, то, вряд ли дело ограничилось одной лишь мочкой. По-видимому, он, придерживая мочку левой рукой, держал нож в правой и резал снизу вверх. По имеющимся сведениям трудно судить о серьезности раны. Но нет сомнения в утверждении Гогена, что кровотечение было весьма сильным, поскольку в наружном ухе содержится множество кровеносных сосудов. Вопрос же - почему Винсент это сделал - остается без ответа, хотя на этот счет в течение прошедших лет появился целый ряд (в том числе и психоаналитических) теорий. Мы еще расскажем о них. 13. Арль: январь 1889 - май 1889, Сен-Реми май 1889 май 1890 Вечером 23 декабря 1888 года Ван Гога, истекающего кровью, почти в беспамятстве, доставляют в арльский госпиталь. Гоген посылает Тео телеграмму с просьбой приехать в Арль, поскольку психическое состояние Винсента внушает самые серьезные опасения. Сообщение о несчастном случае с братом приходит к Тео весьма некстати. Он как раз обручился со своей соотечественницей Йоханной Бонгер и собирается с ней в Нидерланды, чтобы в кругу семьи отметить помолвку. Тем не менее он без промедления, ночным поездом, как раз перед Рождеством, 24 декабря, выезжает в Арль. Застает Винсента в лихорадке, ослабевшего от потери крови и глубоко подавленного. Его нервы истощены до крайности. Главный врач больницы настаивает на переводе художника в отделение душевнобольных. Но лечащий доктор Винсента, врач-ассистент Рей, хорошо его знавший, уверен, что состояние психической нестабильности - лишь временное явление, и что вскоре наступит улучшение. К мнению Рея прислушиваются. Проведя в Арле рождественские дни, Тео возвращается в Париж. Поль Гоген тоже покидает Арль, даже не попрощавшись с другом. План совместного творчества двух художников потерпел полное крушение. Казалось, что доктор Рей был прав: в первые дни января состояние Ван Гога улучшается. Он становится спокойнее, его мысли проясняются. 4 января ему позволяют выходить за пределы госпиталя и заходить домой, а 7 января выписывают. Художник с воодушевлением принимается за работу. Он собирается написать портрет доктора Рея, который, как ему кажется, понимает его лучше других. Доктор Рей пытается использовать сеансы позирования и для лечебных целей: в своих беседах с Винсентом он пробует настроить его на положительные мысли, поверить в близкое излечение. Иногда врач и художник беседуют об искусстве. Рей: "Не имея возможности общаться со своими коллегами, он заводил со мной разговоры о значении добавочных цветов. Но как же я мог поверить, что красный не должен быть красным, а зеленый не должен быть зеленым?". Доктору явно не нравится его собственный портрет, подаренный ему Ван Гогом, но он принимает его и благодарит, боясь обидеть художника. До самой смерти Рея (он умер в возрасте 67 лет в 1932 году) искусство его бывшего пациента останется для него совершенно непонятным, что он сам откровенно признавал. В начале 1889 года Рей случайно встречает Винсента в одном из коридоров больницы. Художник трудится в то время чрезвычайно плодотворно. Пишет автопортрет с перевязанным ухом, здание больницы, мужскую палату. Винсент хочет преподнести доктору именно последнюю работу - палату. Но тот отказывается, старясь проявить при этом максимальную деликатность. Как раз в тот момент мимо них проходит аптекарь, господин Руссо. Рей обращается к нему с вопросом, не хочет ли тот получить картину Ван Гога в подарок. Руссо бросает взгляд на холст: "Эту грязь? Нет, уж, спасибо!". К ним приближается администратор, и Рей заговаривает с ним в надежде, что тот не откажется от подарка. Администратор неожиданно охотно соглашается. Хотя картина кажется ему странной, она чем-то неудержимо привлекает его, и он искренне благодарит. Винсент обрадован и польщен: наконец-то нашелся человек, проявивший понимание и интерес к его творчеству. В больнице, кроме доктора Рея, доверие Ваг Гога завоевывает пастор Фредерик Салль. Тот - по просьбе Тео - берет на себя обязанность присматривать за Винсентом и сообщать брату художника о своих наблюдениях. Помощь пастора и в самом деле пригодилась. Вскоре после выписки болезнь возвращается, в начале февраля с Винсентом случается новый приступ. Его мучают страхи, он убежден, что его хотят отравить, ему всюду мерещатся отравители и их жертвы. Соседи сообщают в полицию о его странном поведении, и по решению комиссара полиции и согласия самого пациента его снова помещают в психиатрическую больницу, в это раз - в закрытое отделение. Ван Гог проводит там дни в полном бездействии и молчании, временами бьется в безудержных рыданиях. Накануне очередного приступа он пишет брату: "Бывают моменты, когда я ощущаю в себе одержимость, подобно греческому оракулу на треножнике. Я не знаю, что это: озарение или безумие ". Десять дней спустя Винсенту становится лучше, и он снова поселяется в Желтом доме на площади Ламартин. Он и сам все больше обеспокоен своей странной болезнью. Из письма 577 от 17 февраля 1889 года: "Если рано или поздно мне потребуется лечение в Эксе (я имею в виду заведение для душевнобольных в Экс-ан-Провансе), о чем мы уже беседовали, то заранее говорю: согласен и полностью доверяю врачам". Днем он много гуляет по окрестностям, ночует же из осторожности в больнице. Однако среди местных жителей растет недовольство. Поведение и высказывания Винсента непонятны им и кажутся опасными, к тому же ходят слухи, что он домогается местных женщин. 26 февраля около тридцати крестьян обращаются с жалобой в полицию. Вот заявление тридцатипятилетней хозяйки овощного магазина на площади Ламартин: "Я проживаю в том же доме, что Ван Гог. А что он ненормальный, это точно. Если этот тип заходит в мой магазин, то ведет себя весьма дерзко. Оскорбляет клиентов и пристает к женщинам: случается, преследует их до самого дома. Все в округе побаиваются этого Ван Гога, и не напрасно ". Хозяйку магазина поддерживает сорокадвухлетняя швея, проживающая на той же площади: "Этот мужчина, Ван Гог, наш сосед, в последнее время окончательно свихнулся и на всех наводит страх. Особенно женщинам при нем не по себе, потому что он так и норовит их потрогать и при этом произносит самые неприличные слова. Вот и меня он позавчера, в понедельник - свидетели не дадут соврать - схватил за талию и приподнял. Никогда не знаешь, что от него ожидать! Мы все надеемся, что его наконец заберут в специальный приют". Некоторые другие местные жители тоже высказываются о Ван Гоге как о человеке странном, непредсказуемом. Эти многочисленные жалобы - хоть никто и не утверждает прямо, что Винсент опасен для окружающих - переполняют, наконец, чашу терпения комиссара полиции. Тот выдает указ: "Мы считаем, что душевнобольной должен быть помещен в соответствующее лечебное заведение". 28 февраля 1889 года инспектор полиции получает задание закрыть ателье Винсента, а его самого доставить в госпиталь. Художник не согласен с решением, но безмолвно ему подчиняется. В госпитале его помещают в то же закрытое отделение, из которого недавно выписали. Ему запрещают курить. Рисовать тоже запрещено. Винсент переживает чрезвычайно тяжелое время, чувствует себя одиноким и покинутым. В течение нескольких недель он не пишет Тео ни единой строчки. Лишь 19 марта Тео получает весточку от брата, из которой узнает, что тот заперт в стенах приюта для умалишенных. Лишь верный Рулен оказывает Ван Гогу поддержку: в начале апреля он приезжает из Марселя, чтобы навестить друга в больнице. Из письма 583: "Хотя Рулен по возрасту еще не годится мне в отцы, он обращается со мной нежно и внимательно, подобно старому солдату, опекающему юного товарища. Он немногословен, но ясно дает мне понять, что как бы не повернулись события, я всегда могу рассчитывать на него . Постепенно Ван Гогу в больнице предоставляют больше свободы и наконец выписывают. Винсент ищет кров в другом районе Арля, в чем ему помогает доктор Рей. Тот готов сдать художнику в аренду часть своей квартиры. Эти двухкомнатный апартамент менее удобен для работы, чем Желтый дом, но зато обойдется Винсенту дешевле: Рей просит всего от шести до восьми франков в месяц. В начале апреля Ван Гог собирается туда въехать, но неожиданно передумывает. Он решает, что ему все же лучше находиться под постоянным контролем врачей и решает поселиться в приюте Святого Павла в Сен-Реми, недалеко от Арля. Перенеся четыре тяжелейших кризиса, он больше не верит, что сам сможет справиться с болезнью. Однако надеется, что дальнейшее лечение окажет на него благоприятное воздействие и поможет вернуться к полноценной жизни. Подводя итог арльскому периоду, можно сказать, что Винсент значительно продвинулся в технике рисования. Он работает необычайно быстро, почти как японские мастера: идеал, к которому он стремился. Он использует кисти из самых различных материалов: от мягких из гусиных перьев до толстых из тростника. Таинственность горных ущелий, их свет, тень и свежесть зелени он может отобразить только рисунком без красок. Из разговоров с Гогеном Ван Гогу становятся ясно, что их взгляды на живопись совершенно разные. Гоген предпочитает абстрактные формы, изображает то, что ему подсказывают воображение и фантазия. Попытки Винсента перенять эти методы ни к чему не приводят. Но чтобы глубже понять такую манеру изображения, он копирует картины Гогена и Эмиля Бернара. По-видимому, результат этих опытов проявился в характерных волнообразных линях последних работ художника. Арльский период оказался для Ван Гога чрезвычайно плодотворным. Весной и летом 1888 года он создал замечательные рисунки тростниковым пером с видами Арля - в этих работах несомненно чувствуется рука мастера. То же можно сказать о его картинах. Изображенные им зеленые просторы, поля, виноградники и кипарисы отражают его уникальное восприятие природы. Его пейзаж становится своеобразной симфонией цвета, художник словно заражает зрителя вдохновением, дарит ему часть своего экстаза. От своей первоначальной реалистичной манеры Винсент отказался навсегда. Во время пребывания в приюте Святого Павла Ван Гог продолжает совершенствовать свое искусство. Он все больше использует цвет для передачи изображения, но при этом далек от точности и реальности. Для того чтобы яснее передать свои чувства в процессе изображения того или иного объекта, он искажает подлинные пропорции, выделяет некоторые детали, нарушает их формы и цвета. Он использует грунтовые краски, которые не смешивает на палитре, а штрихами наносит на полотно. В чем-то он следует пуантилизму, но иначе, чем другие приверженцы этой школы. Он делится со зрителем эмоциями, владеющими им во время создания картины. Его живопись можно сравнить с работой писателя, у которого внешний вид исписанного листа выдает отношение автора к тексту. Длинные, короткие и точечные мазки Ван Гога передают его душевное состояние в процессе творчества. Еще ни одному художнику не удалось добиться такого эффекта. При этом Винсент работает в подобной манере сознательно, как будто заранее рассчитывает, какое впечатление произведет его картина. Зрителю необходимо проникнуться самим процессом творчества, иначе работа останется непонятой. К сожалению, именно непонимание пришлось пережить Винсенту в самый интенсивный и в то же время одинокий период своего творчества, когда он поднялся на уровень, недоступный большинству его современников. Это усугубит его одиночество и отчаяние. 8 мая Винсент в сопровождение священника Салля, преодолев пешком расстояние в двадцать километров, прибывает к своему новому месту обитания. Приют Святого Павла располагается в пристройке бывшего августинского монастыря и лежит приблизительно в трех километрах от городка Сен-Реми, в живописном месте, окруженном полями, виноградниками и маслиновыми деревьями. Накануне, 29 апреля, Салль - по просьбе Тео - посетил директора приюта, чтобы подготовить того к приезду нового пациента. Директор, господин Теофиль Пейрон, несмотря на занимаемый им пост, далек от психиатрии. Долгие годы он служил корабельным доктором, потом работал окулистом в Марселе. Во время первой встречи с ним Винсент сдержан и спокоен. Когда все формальности улажены, он прощается с Саллем и удаляется в отведенную ему комнату. Пациентов в приюте совсем немного: одиннадцать, включая Ван Гога. За ними ухаживают несколько медбратьев. Хозяйство ведут монахини. Больница, величественная снаружи, внутри была мрачной и темной. Что-то тяжелое и безысходное ощущалось в самом воздухе и обстановке приюта. Окна в комнатах пациентов закрывали решетки. Пребывание обходилось больному в 100 франков в месяц. 6 мая Тео телеграфом переслал брату задаток: 200 франков. В журнале больницы Сен-Реми сведения о Винсенте, как о пациенте, можно найти на странице 142. В первой графе стоят данные самого больного: "Господин Винсент Ван Гог, 36 лет, художник, родился в Голландии, до настоящего времени проживал в Арле". Во вторую графу внесено имя лица, по просьбе которого больной был принят: "Господин Теодор Ван Гог, 32 года, родился в Голландии, проживает в Париже, брат пациента". В третьей графе описывается сам недуг: "Я, нижеподписавшийся, главный врач арльского госпиталя, заявляю, что вышеупомянутый Ван Гог (Винсент), 36 лет отроду, шесть месяцев назад испытал припадок безумия, сопровождавшийся болезненными галлюцинациями. Во время припадка, не отдавая отчета в своих действиях, больной отсек себе ухо. В настоящий момент в его состоянии наблюдается заметное улучшение, однако он сам считает разумным пребывание в заведении для душевнобольных. Доктор Урпар, Арль, 7 мая 1889 года". Несколькими неделями позже доктор Пейрон - описанный самим Винсентом, как мужчина маленького роста, страдающий от ревматизма, и никогда не снимающий темных очков - вносит следующую запись в больничный журнал: "Ранее пациент находился на лечении в арльском госпитале, куда поступил после сильнейшего припадка. Больного преследовали зрительные и слуховые галлюцинации, вызывавшие у него непреодолимое чувство страха. Во время припадка пациент отсек себе левое ухо, о чем сам сохранил лишь смутное воспоминание и не смог дать объяснения такому поступку. Он сообщил нам, что у одна из сестер его матери страдала эпилепсией и что, очевидно, этот семейный недуг передался и ему. После выписки из арльской больницы он первоначально намеревался вернуться к обычной жизни, но уже два дня спустя прибегнул к врачебной помощи: его вновь стали мучить кошмарные сны и навязчивые страхи. Он был направлен в наш приют". В Сен-Реми Винсент оставался год, в течение которого периоды наивысшего творческого вдохновения сменялись полным душевным упадком. Из письма 592, 22 мая 1889 года: "Я живу в маленькой комнате с серо-зеленым ковром и занавесками цвета морской волны, на которых бледно-красными штрихами изображен узор из роз. [ ] Поскольку более чем тридцать комнат здесь пустуют, мне предоставили одну из них в качестве ателье. Еда здесь достойна описания! Она отдает плесенью и напоминает кушанья воспитательного заведения. Или ее можно сравнить с блюдами парижских кафе, которые атаковали полчища тараканов. Несчастным постояльцам нечем заняться [ ], целые дни напролет они ждут лишь приемов пищи, а дождавшись, набивают животы горохом, бобами, чечевицей и другими полевыми и колониальными продуктами. Поскольку переваривание подобного провианта сопряжено с некоторыми трудностями, то их остальное время занято занятием сколь же безопасным, столь и дешевым. [ ] Что касается моего состояния, я теперь знаю, что и другие пациенты во время припадков слышат странные звуки и голоса и видят вещи, не совпадающие с действительностью. Это примиряет меня с моими страхами. [ ] Есть здесь один постоялец, который постоянно кричит или бормочет, что было и со мной в течение двух недель. Ему мерещится, что он находится в звенящем коридоре, наполненном голосами. Вероятно, у него поврежден слуховой нерв, в то время как меня мучили не только звуки, но и видения". Как Винсент не пытается избавиться от страха перед своей загадочной болезнью, это ему не удается. 9 июня он пишет (письмо 594): "Странно, но когда я пытаюсь отдать себе отчет о том, почему я здесь - а ведь это, возможно, ничто иное, как происки судьбы - меня охватывают такие непреодолимые страх и ужас, что я не в состоянии думать. Похоже, что мне постепенно становится немного лучше, но как раз это и доказывает то, что в моей голове что-то не в порядке. Ведь это необъяснимо: бояться чего-то несуществующего и потом почти ничего об этом не помнить. Но поверь мне: я делаю все возможное, чтобы как можно скорее вернуться к работе". Винсент полон усердия, но именно в этот период ему не хватает поддержки Тео. 23 августа он пишет брату: (письмо 601): "Можешь себе представить, в каком отчаянии я был, когда приступы вернулись: ведь я так надеялся, что болезнь отступила совсем. В течение многих дней мое сознание было полностью затуманено - как это было в Арле, а может, еще сильнее. Здесь думают, что припадки и в дальнейшем будут преследовать меня. И это ужасно. Четыре дня я совсем не мог есть - из-за сильнейшего воспаления горла. [ ] Оказалось, что иногда, в затуманенном сознании, я подбираю и съедаю нечистоты. Сам я припоминаю это весьма смутно. [ ] Я уже не в силах хранить мужество. Последний приступ, милый брат, застал меня в поле, в ветреный день, в то время когда я работал над картиной. Это полотно я, тем не менее, завершил и пошлю тебе". В сентябре неожиданно наступает улучшение. Сознание Винсента ясно, мысли о самоубийстве исчезают, и лишь ночные кошмары пока не отпускают его. Настоятельница монастыря и другие монахини видят в нем приветливого, послушного и воспитанного пациента, хотя и ни во что не ставят его живописные работы. В то же время все понимают, что с ним необходимо быть начеку. Как-то он резко толкнул на лестнице медбрата Пуле, который шел впереди него. Пуле, сохранив спокойствие, отвел художника в его комнату. На следующий день Винсент извинился перед ним, объяснив, что принял его за сотрудника секретной полиции. Между тем, жизнь в приюте все больше угнетает художника. Он сомневается, что пребывание там идет ему на пользу. Из письма 604, 4 или 5 сентября 1889 года: "Я, почти не прерываясь, тружусь в своей комнате, что во многом избавляет меня - истинная правда - от болезненных мыслей. Нет ничего проще, как отказаться здесь от лечебных процедур, поскольку их попросту не существует. Пациенты ведут растительное существование, набивая желудки испорченными продуктами. Должен признаться тебе, что с первых дней отказывался принимать эту пищу и до моего припадка питался исключительно хлебом и несколькими ложками супа, что собираюсь делать и в дальнейшем. Еще хочу сообщить, что господин Пейрон оставляет мне мало надежды на выздоровление и вообще предпочитает не говорить со мной о будущем. Я и сам думаю, что болезнь будет возвращаться, но надеюсь, что еще достаточно крепок, чтобы справится с ней". Типичная для монастырской больницы религиозная атмосфера особенно претит Ван Гогу, он боится, что она лишь усилит его болезнь. Ведь его галлюцинации все чаще носят мистический характер. Уехать, бежать из монастыря об этом он только и думает. Его мало заботит то, как персонал больницы отнесется к его отъезду. Из письма 604: "Они обращаются с нами, как с постояльцами гостиницы. Предоставляют номер, берут деньги. Остальное их не интересует. Им явно хочется, чтобы моя болезнь оказалась хронической, из-за чего мое пребывание здесь затянулось бы надолго. Но я не так глуп, чтобы идти у них на поводу. Не случайно они настойчиво интересуются доходами - моими и твоими". Между тем имя Винсента начинает приобретать известность. В сентябре 1889 и в марте 1890 года его работы выставляются в парижском "Салоне Независимых", а также на брюссельской выставке "Группы двадцати". В это же время первый голос подает критика (к этому мы еще вернемся). Винсент спрашивает у Тео, не знает ли тот, где бы он мог поселиться в Париже. Не смог бы он, например, пожить у своего коллеги Камиля Писсарро. Последний советуется с женой, но та высказывается решительно против: она боится, что соседство психически нестабильного человека вредно для ее детей. Тогда Писсарро придумывает выход: Винсент должен поехать в Овер-сюр-Уаз. Там проживает некий господин Гаше, врач и художник, у которого много связей в кругах импрессионистов. Писсарро не сомневается, что Гаше сможет помочь Ван Гогу. Винсент встречает это предложение с энтузиазмом. В письме 609, 5 октября 1889 года, он пишет брату: "То, что ты рассказал о Овер-сюр-Уаз, вселяет в меня радостную надежду. Думаю, что это наилучшее решение, и нет смысла искать дальше. Даже если у Гаше не окажется уголка, то ты или старик Писсарро наверняка смогут найти для меня прибежище у какой-то местной семьи или на постоялом дворе. Главное, что поблизости будет доктор, и случись со мной приступ, я не попаду в лапы полиции, и меня не запрут в приюте. Поверь, я так жду отъезда на север, как будто отправляюсь в неизвестную и желанную для меня страну". К сожалению, болезнь не оставляет Винсента. В начале января он с разрешения монастырских докторов отправляется в Арль, чтобы посетить знакомых и узнать, не заинтересовался ли кто-то его картинами. Спустя два дня после возвращения в Сен-Реми его поражает новый сильнейший припадок, после чего следует медленное улучшение. В мае он твердо решает уехать. Правда, Тео сомневается, можно ли отпустить брата одного. Сам художник уверен в себе. Из письма 631, 4 мая 1890 года: "Прежде всего я категорически не согласен с тем, что меня должен кто-то сопровождать. В поезде я ничем не рискую, а опасности для других и вовсе не представляю. Даже, если предположить, что со мной случится приступ, то я буду не один, ведь кроме меня в вагоне будут и другие пассажиры. А на станциях должны знать, как поступать в подобных случаях. Обо всем этом я рассказал доктору Пейрону. И еще напомнил ему, что я как раз недавно оправился от последнего кризиса, что обычно означает для меня полное спокойствие в течение трех или четырех месяцев. Именно этот факт я хочу использовать, чтобы уехать немедленно". Из письма 634, 13 мая 1890 года: "После последнего разговора с господином Пейроном мне позволили упаковать чемодан, который я отправил отдельно. Ручной багаж не должен превышать 30 килограммов, а этого вполне достаточно, чтобы захватить с собой мольберт, несколько полотен, пару рамок и прочее. Я собираюсь выехать, как только ты напишешь господину Пейрону. Я совершенно спокоен и уверен, что при моем теперешнем состоянии проблем не возникнет. В любом случае надеюсь до воскресенья уже быть в Париже, чтобы провести там свободный день и все с тобой спокойно обсудить. Также надеюсь как можно скорее повидать Андриса Бонгера. Я как раз закончил картину с красными розами в зеленой вазе на желто-зеленом фоне. [ ] Я послал в Арль письмо, где просил, чтобы они отправили багажом в Овер две кровати и постельное белье. По моим расчетам я потрачу на отправку не более десяти франков, а эти вещи мне потом весьма пригодятся". В медицинское досье Винсента 16 мая 1890 года была занесена следующая запись: "Пациент большую часть времени спокоен. Во время пребывания в приюте с ним неоднократно случались припадки, продолжавшиеся от четырнадцати дней до месяца. Сопровождались они сильнейшими кошмарами. Несколько раз больной пытался отравиться - то своими красками, то керосином, который стащил у слуги, в тот момент когда тот заправлял лампы [ ]. Между приступами настроение было ровное. Много и вдохновенно рисовал. Сегодня он попросил выписать его, чтобы переехать на север Франции, поскольку надеется, что тамошний климат более благоприятен для него". Доктор Пейрон ставит под этим отчетом резолюцию: "Здоров". 14. Июль 1890: конец В пятницу 16 мая 1890 года Винсент покидает лечебницу Святого Павла в Сен-Реми. Он приезжает в Париж, где два дня живет у брата. 20 мая он приезжает в Овер-сюр-Уаз и 25 мая знакомится с доктором Гаше, который отныне будет наблюдать за ним. Поль-Фердинанд Гаше родился 30 июля 1828 года в Лилле. Он изучал медицину в Парижском университете, после окончания учебы более десяти лет работал Париже. Во время франко-прусской войны 1870 года был назначен офицером национальной гвардии и создал в оккупированном городе медицинский пункт помощи раненым. В 1872 году Гаше купил в Овер-сюр-Уазе дом, местные жители называли его замком. Проживая в деревне, доктор поддерживает многочисленные контакты с парижским художественным миром. Писсарро, Мане, Моне, Ренуар - его хорошие знакомые и одновременно пациенты. Как врач, он практикует в разных местах, среди которых улица Рю Фобур Сен Дени в Париже. А еще работает городским медицинским инспектором и лекарем при Железнодорожной северной компании. В Овер-сюр-Уазе он проводит не более трех дней в неделю. Жена доктора скончалась в 1875 году, и теперь он живет с сыном Полем, дочерью Маргаритой и домработницей. Гаше - человек весьма прогрессивный для своего времени, сторонник свободомыслия, дарвинизма, социалистических взглядов, а в своей профессии он еще и нонконформист. Его занимает гомеопатия, он практикует различные новейшие методы лечения, в том числе, использование электрического тока. В деревне доктор слывет чудаком. Даже Винсент находит его эксцентричным. Из письма 638 брату: "Он кажется мне таким же больным и нервным, как ты да я. Он уже не молод и несколько лет назад потерял жену. Он - истинный врач, его профессия и вера поддерживают его силы". По дому Гаше разгуливает бесчисленное множество собак и кошек. Доктор состоит еще и членом общества защиты животных, что в то время считалось верхом экстравагантности. При такой непомерной занятости Гаше стремится служить не только медицине, но и искусству. Как художник-любитель, пробует себя в медных гравюрах, подписывая их псевдонимом Ф.ван Риссел. На стенах его виллы развешены как современные, так и классические картины. Гаше рекомендует Ван Гогу поселиться на постоялом дворе Сент-Обен, расположенном недалеко от его собственного дома. Плата за проживание там составляет шесть франков в день. Для Винсента с его ежемесячным доходом 150 франков это слишком дорого, и он выбирает другое жилье: небольшой пансион Артура Густава Раву напротив здания мэрии, где дневная плата на два с половиной франка дешевле. Гаше приглашает художника два-три раза в неделю к себе на обед. Тот никогда не отказывается, хотя обильные трапезы в доме доктора ему не по нраву. Гаше обещает научить его мастерству гравировке на меди. Винсент увлечен как незаурядной внешностью, так и характером медика, и решает немедленно начать работу над его портретом. На постоялом дворе, где расположился Ван Гог, проживают еще два постояльца: испанец и голландец. Последнего зовут Томми (Том) Хиршиг, ему 19 лет, и он начинающий художник. Комнатка Винсента расположена под самой крышей, стены ее побелены, дневной свет проникает через крошечное окошко. Дочь хозяина пансиона зовут Аделина, и знатокам Ван Гога она известна как "Женщина в голубом", благодаря картине с таким названием. Спустя годы она еще хорошо помнит художника: "Мне было 13 лет, когда господин Винсент поселился у нас. С тех пор прошло уже более шестидесяти лет, но я вижу его перед собой, как будто расстались вчера. Он ходил, повернув голову набок - в ту сторону, где у него не было уха. Красотой он, на мой взгляд, не отличался. Говорил мало, но хорошо и просто, всегда с полуулыбкой. Он обладал каким-то особым шармом. Никто не мог предположить, что у него психическая болезнь". Хиршиг (проживший до 1951 года и так и не ставший сколько-либо известным художником) тоже хорошо помнит Ван Гога. "Вспоминаю его работы, которые сейчас на вес золота. А тогда они хранились в грязном коридорчике хлева для овец. Помещение темное, на полу солома, в конце лестница. Некотрые картины весели на стене, другие были свалены в кучу на полу. Каждый день Винсент приносил новые полотна. Никто не обращал на них внимания. Правда, во время праздника 14 июля вместе с флагами несли портрет нашего хозяина, написанный Винсентом. Как сейчас вижу его самого, в кафе, на скамейке перед окном, взгляд какой-то дикий. В нем было что-то безумное, во всяком случае, я не решался смотреть ему прямо в глаза". В июне 1890 года художник знакомится с братьями Секретан, сыновьями зажиточного парижского аптекаря. Встреча состоялась ровно за восемь дней до открытия рыболовного сезона, в третье воскресенье июня. Это были последние дни Ван Гога, ему оставалось жить всего несколько недель. Братья с компанией беззаботных друзей и подружек из Мулин Руж приезжают в деревню на отдых. Гастону 19 лет, Рене - 16, оба учатся в престижном парижском лицее Кондорсе . Несмотря на разницу в возрасте, они легко сходятся с Винсентом. Рене, как утверждает он сам, не отличался прилежностью. Школьные предметы мало интересовали его, а главными увлечениями были охота и рыболовство. А вот у старшего, Гастона, были явно выраженные художественные склонности. По его собственным словам, он часто беседовал с Ван Гогом об искусстве: художник, обнаружив в юноше родственную душу и сам искал общения с ним. Гастон видел в своем старшем друге гениального, но непризнанного живописца. Сохранилась фотография братьев Секретан, на которой они выглядят весьма импозантно: симпатичные молодые люди, одетые по последней парижской моде. Элегантность юных приятелей Винсента особенно выделялась на фоне его собственного неопрятного внешнего вида. Рене Секретан: "Он напоминал птичье пугало. Обычно на нем была потертая рубашка, поля его фетровой шляпы были оборваны. Свои художественные принадлежности он носил в какой-то старой корзине". Как братьям Секретан, так и их друзьям бросается в глаза, что с Винсентом что-то неладно. Рене продолжает: "Наблюдая за Ван Гогом, я невольно произносил про себя слово 'тронутый'. Всегда с какими-то причудами, перепадами настроения: то оживленный и веселый, то мрачнее тучи. Говорил он обычно много, но если выпивал рюмочку, уходил в себя, мог молчать часами. Если мне в нем что-то не нравилось, так это его взгляд. Нет, не глаза - в них не было ничего особенного - а именно взгляд, который, казалось, вбирал в себя все предметы вокруг и в то же время терялся где-то вдали. Он был ужасно суеверным, перещеголяв даже моего брата, который славился этим до самой смерти. Меня привлекал его анархизм, которым я сам в то время страшно увлекался. Он был таким же непримиримым нигилистом, как я сам". Винсент в то время много работал. Рене Секретан: "Мы часто угощали его рюмочкой - или у Раву, хозяина трактира на площади перед мэрией, или в кафе у папаши Мартина. В то кафе, примерно в полутора километрах от Овера, мы захаживали охотно. Надо сказать, что пить мы умели: выпивали четыре, а то и шесть рюмок абсента семидесяти двух процентов, но держались так, что никто ничего не замечал". Братья Секретан и их друзья от души наслаждаются отдыхом. Юная компания нередко подшучивает над Винсентом. Эти шутки не столь уж безобидны: например, ему подсыпают соль в кофе. Ван Гог не скрывает обиды: его лицо наливается кровью, иногда он приходит в бешенство. В другой раз он смертельно пугается, когда очередной шутник подкладывает мертвую змею в его рабочую корзинку. А заметив, что в минуты задумчивости художник имеет обыкновение посасывать свою кисть, юные шалопаи покрывают ее кончик красной краской. Винсент не на шутку выходит из себя и несколько дней не показывается на глаза компании. Юноши и девушки часто устраивают пикники на природе. Подружки молодых людей легкомысленны и бесцеремонны. Рене Секретан именует их официанточками, поскольку они приносят корзинки с провиантом для пикников. Вино и жара располагают молодежь к отнюдь не невинным шалостям. Рене: "Перед Ван Гогом мы не стеснялись, он же отворачивался в замешательстве, что приводило наших девочек в восторг". Подобная чопорность дает повод к недвусмысленным шуткам: а может, наш художник не только ухо себе отрезал?! Проказницы без устали развлекаются тем, что пытаются его соблазнить. Но это им не удается: они видят, что их попытки Винсенту явно в тягость. Вскоре молодые люди убеждаются в неверности своего предположения. Они случайно наблюдают за тем, как художник, думая, что он один в поле, "помогает самому себе". Также они замечают, что тот проявляет живой интерес к эротическим картинкам, которые были одним из развлечений на пикниках. Однако к притязаниям девушек он глух. Он всегда предпочитал общество женщин легкого поведения, но в Овере нет публичных домов. 27 июля Винсент, как всегда, рано утром выходит из дома и направляется к замку, стоявшему на правом берегу Овера. Там он обычно писал свои пейзажи. Возвращается еще перед завтраком, но вскоре уходит снова. Ничего в его поведении не предвещает предстоящей трагедии. Но к концу дня его долгое отсутствие замечают, ведь до сих пор он не пропустил почти ни одной трапезы на постоялом дворе. Аделина, дочь Густава Раву, вспоминает: "К вечеру мы начали серьезно беспокоиться. Долго ждали, потом все же решили накрыть на стол и начали есть. В тот момент, когда мы зажигали свечи, он вдруг вошел. Не сказав ни слова, промелькнул мимо стола, словно тень, и прошел быстрыми шагами в свою комнату. Было уже темно, и только моей матери бросилось в глаза, что он шел, согнувшись, как будто его мучила боль. Она сказала отцу: 'Ты бы пошел посмотрел, по-моему, ему не по себе'. Тот поднялся наверх и услышал за дверью стоны. Ключ торчал снаружи, и отец зашел. Господин Винсент лежал на кровати, он сразу показал отцу свою рану. 'Ах господин Винсент, где же Вы были и что с Вами случилось?' 'Я сам в себя выстрелил '". (Откуда же у художника оказался пистолет, которым он и произвел роковой выстрел? Достоверно известно, что Ван Гог не привез его из Сен-Реми, и что в Париже у него не было оружия. Значит, оно появилось именно в Овере. Рене Секретан утверждал, что Винсент украл пистолет у него. Сам он одолжил его у Раву и брал с собой на прогулки и пикники, чтобы стрелять в рыб и белок. Пистолет был старого образца, калибра 380, регулярно давал осечки. Однако в тот момент, когда художник решил им воспользоваться, он как раз сработал. Очевидно, Ван Гог выстрелил в себя где-то позади замка, на фоне его живописных рельефов. Оружие пытались найти на другой день, но безрезультатно). Разумеется, тут же побежали за доктором. Раву сам поспешил к живущему неподалеку господину Мазери, медику лет сорока пяти, выходцу из бывшей французской колонии Маврикий. По просьбе Винсента о случившемся сообщили также доктору Гаше, которому полагалось наблюдать за ним в Овере. Тот немедленно прибыл, но его встреча с художником произвела странное впечатление на хозяев. Аделина: "У него не было практики в нашей деревне, и мы не были с ним знакомы. Когда он вошел к Винсенту, нам показалось, что они увиделись впервые. Отец утверждает, что они и словом не обмолвились. Оказалось, что он даже не знал адреса Тео". К тому времени Винсент находился в Овере шестьдесят девять дней и посещал Гаше два-три раза в неделю. Впечатление семьи Раву о том, что врач и художник едва знакомы, было, по всей видимости, ложным. Однако, похоже, что последнее время они плохо ладили друг с другом. Так, во время одного из посещений Винсента они крупно поссорились. Художник обвинил Гаше в том, что тот - несмотря на его многочисленные просьбы - так и не вставил в рамку полотно Гийомена. Речь шла о портрете обнаженной женщины, Ван Гог был в восторге от этой картины. Во время разговора с врачом недовольство Винсента все нарастало, и в конце концов он не смог сдержать ярости. Гаше - по его собственным словам - стоило немалого труда, чтобы успокоить своего собеседника. Если верить доктору, ссора могла закончиться чуть ли не убийством: он утверждал, что видел в кармане Винсента пистолет, который тот пытался прикрыть рукой. Однако есть основания сомневаться в истинности этих слов. Возможно, что и значение самой ссоры несколько преувеличено. Есть и другая версия о причине столкновения между Гаше и Ван Гогом, имеющая отношение к дочери доктора, двадцатиоднолетней Маргарите. Девушка позировала Винсенту у рояля. Есть предположения, что тот был особенно к ней расположен, что очень не нравилось Гаше - несмотря на его свободные и прогрессивные идеи. Отец запретил дочери общение с художником. Говорят, что после смерти Винсента Маргарита впала в глубокую депрессию. Впоследствии она так и не вышла замуж, жила уединенно и умерла в 1949 году, в 78-летнем возрасте. Однако каких-либо достоверных доказательств о ее любовной связи с Ван Гогом нет. Гаше и Мазери исследуют рану. Оказалось, что Винсент выстрелил в левую грудь, рядом с сердцем. Однако пуля попала в пятое ребро, не задев сердца, потому раненый смог без посторонней помощи добраться до дома и подняться к себе на чердак. Исследование показало, что пуля застряла в левом паху. У Винсента не наблюдалось кровотечения, он испытывал лишь небольшую боль, не кашлял, его не рвало и не тошнило. Все это указывало на то, что желудок и легкие не повреждены. Придя к заключению, что пациент не нуждается ни в каких процедурах, а должен лишь соблюдать покой, оба врача уезжают. Поль Гаше, семнадцатилетний сын доктора, остается дежурить у постели раненого. Вопреки прогнозу медиков больной быстро слабеет. 29 июля, в час с половиной ночи, тридцать шесть часов спустя после выстрела, он умирает. Вероятно, пуля затронула диафрагму, селезенку или кишечник, что привело к внутреннему кровотечению. Врачи однако не подумали о такой возможности. Удаление селезенки могло бы сохранить художнику жизнь, а больница города Понтуаз находилась всего в десяти километрах. Подобные операции проводились с 1836 года. Впрочем, взялись бы за нее провинциальные врачи? Да и учитывая общее состояние медицины в то время, шанс на спасение был минимален. Тем не менее остается непонятным, почему врачи оставили Ван Гога одного, в тяжелом состоянии, без медицинской помощи. Аделина Раву описывает последние часы художника со слов других, поскольку сама не была у постели умирающего: "После ухода врачей отец поднялся наверх и всю ночь просидел у господина Винсента. Хиршиг тоже был там. Еще перед приходом докторов больной попросил отца зажечь ему трубку и затянулся. Потом курил всю ночь напролет. Время от времени стонал, испытывая, по-видимому, сильную боль. Он попросил отца приложить ухо к его груди, чтобы послушать - как он сам сказал - шум его кровотока. Остальное время он молчал, иногда забываясь беспокойным сном". На самом деле мало вероятно, что больной с серьезным пулевым ранением мог спать, даже недолго. Нет свидетельств о том, что ему давали какие-либо болеутоляющие лекарства, например, морфий. Очевидно, Раву желая пощадить дочь, не сказал ей всю правду. Хиршиг дает более объективную картину: "В его комнатке, на чердаке, под крышей, было нестерпимо жарко. На своей узкой кровати, он мучался страшными болями и спрашивал: неужели никто не может разрезать мой живот? . Аделина продолжает свой рассказ: "Утром к нам явились два жандарма, до которых дошли слухи о происшедшем. Один из них, по фамилии Ригамон, бесцеремонно обратился к отцу: 'Итак, здесь произошло самоубийство?' Отец попросил его вести себя подобающим образом: ведь в доме умирающий. Сначала он сам зашел к Винсенту и объяснил, что согласно французским законам ему должны задать несколько вопросов. Затем пригласил в комнату жандармов. Ригамон, так и не сменив своего грубого тона, спросил: 'Значит, это вы покушались на свою жизнь?'. 'Да, по-видимому, это так', - тихо сказал художник. 'Вам должно быть известно, что вы не имели на это права?'. 'Господин жандарм, - так же спокойно ответил Винсент, - это мое тело, и я впр