ля сотрясается от бомб, и увидели, как над ними летят обломки, и услышали резкий свист осколков, и заметили, как бомбы сыплются вдоль дороги, все ближе к отходящему пароходу. - Идем! - крикнул Хикки. - Едем скорее. Они побежали к машине. В то время как они мчались через разрушенные ворота доков и вдоль дороги, в ушах у них раздавался протяжный, низкий, грозный рев многочисленных моторов. Они увидели налево взрывы, потом пламя и почувствовали бросок машины от взрыва, когда бомба разорвалась за ними и черная земля покраснела, как и черное небо, которое продолжали щупать прожекторы. Машина мчалась по пустым улицам, в черной тени, среди развалин... Хикки зажег фары, чтобы видеть дорогу, и они проскочили под бомбежкой на холм, где было сравнительно безопасно. - Стой! - крикнул Квейль. Хикки остановил машину. Квейль вышел и стал наблюдать за гаванью. Он увидел пламя и бомбы, падающие на то самое место, где прежде стоял пароход, и вокруг этого места. Парохода не было видно. Только бомбы. - Кажется, ушел, - крикнул Хикки, перекрывая грохот зениток и трассирующих снарядов, рвущихся к маленьким самолетам с крыльями, застывшими в лучах прожекторов. Они снова сели в машину и поехали. 31 В городе не было ничего, кроме бомбежки и чувства гибели. Госпитали быстро наполнялись ранеными, и доктор Андерсон не выходил из госпиталя. В городе не было другого движения, кроме движения автомобилей с ранеными. И вместе с усиленной эвакуацией опять началась сумятица. Ночью через город прошли воинские части. Страх перед пятой колонной и парашютистами на время утих, так как в городе скопилось много австралийцев и новозеландцев. Но они эвакуировались на юг, и снова воцарились тишина и страх. Появились "Бленхеймы" для прикрытия эвакуации, и аэродром после периода мертвого спокойствия снова ожил. Потом "Бленхеймы" перебазировались на другой аэродром, а некоторые из них вернулись на Крит. Из летчиков только Квейль и Финн, Хикки и сержант Кроутер остались на аэродроме. Хикки пробовал уговорить Квейля отправиться с какой-нибудь из наземных команд на юг, чтобы эвакуироваться, но тот остался. Он знал, что "они" боятся "Гладиаторов", и считал, что лучше самому бить, чем попасть в бойню. И вот, наконец, момент наступил. Ночью шел дождь, и им удалось поспать. Когда они проснулись, солдаты из наземной команды готовили завтрак. Среди всеобщей тишины приятно было слышать эти звуки. Хикки получил приказ вылететь для прикрытия эвакуации на один из южных участков, в Аргосе. Задача была - патрулировать над районом на высоте пяти тысяч футов и рассеивать всякую группировку противника. - Я тоже полечу, - объявил Квейль. Хикки знал, что ради этого Квейль и остался. Он не стал спорить. Он предпочитал иметь с собой Квейля, чем кого-либо другого, и был рад его решению. Финн слишком неопытен. - Пусть будет так, - сказал Хикки. - В каком состоянии твой самолет? - спросил Квейль Финна. - В порядке, - ответил Финн. - А ты поезжай с первой же командой на юг, - сказал Хикки Финну. - По-твоему, я вам не понадоблюсь? - Нет. Ты не понадобишься. Я подпишу тебе командировку. - О'кэй. - Позови, пожалуйста, Кроутера, - попросил Хикки. Квейль еще не видел Кроутера после своего возвращения, так как тот жил с остальными сержантами. - Когда мы летим? - В одиннадцать. Примерно через час. - Мне придется взять у Финна летное обмундирование. Финн вернулся с сержантом Кроутером; это был небольшого роста лысеющий человек; говорил он, вроде Макферсона, с шотландским акцентом. - Хэлло, - отрывисто приветствовал он Квейля. Манеры у него всегда были резкие. - Хэлло, Кроутер. - Рад, что вы вернулись. - Спасибо. - Летим на задание. В одиннадцать, - сказал Хикки. Квейль попросил Финна одолжить ему летное снаряжение, и Финн пошел принести его. - Прикрываем эвакуацию, - продолжал Хикки. - По-видимому, будет жарко. Кроутер стоял, так как не мог сесть, пока Хикки не предложит ему, а Хикки забыл об этом; Квейль подвинул Кроутеру стул, и тот сел. Куртка и брюки на нем были грубошерстные, наземной команды. Как и полагалось сержанту. - Вы летите? - спросил он Квейля. - Да. - Как ваше лицо? - Все в порядке, - ответил Квейль. Он по-новому смотрел на этого маленького шотландца с четко очерченными красными губами, ровными зубами и светлыми усами. У него были правильные черты лица, резкая складка над переносицей и несколько обидчивый характер. Речь его была сдержанна; он никогда не говорил лишнего. Квейль знал, что Кроутер держится так, потому что чувствует расстояние, отделяющее сержанта авиации от офицера. Он знал, что сам вел бы себя так же, и не понимал, почему Кроутера не производят в офицеры. Он вспомнил, как однажды Кроутер делал фигуры высшего пилотажа над аэродромом в Фука, испытывая самолет. Кроутер всегда участвовал в испытаниях, потому что прошел все ступени в авиации. Однажды он готовил к полету "Гладиаторы"; при этом оказалось, что он разбирается в них лучше механиков, которые все время обращались к нему с вопросами. И, конечно, он затаил вполне понятную обиду. - Я лечу на самолете Финна, - сказал Квейль. Он не стал просить Кроутера осмотреть самолет, так как знал, что это само собой подразумевается, и не хотел обижать его такой просьбой. Надо быть деликатным, решил он. - Так. Хотите, я осмотрю его для вас? - предложил Кроутер вставая. - Благодарю вас, - ответил Квейль. - Пойду возьму инструмент, - сказал Кроутер. Квейль был очень доволен, что ничем не обидел Кроутера и тот сам вызвался подготовить для него самолет. Они пошли к самолету, стоявшему на дальнем конце аэродрома. У Кроутера была маленькая сумка с инструментами из засаленной темно-коричневой материи. Оба согрелись от ходьбы. Квейль смотрел на высокое клочковатое облачко. - Вам повезло, вы дешево отделались, - сказал Кроутер, шагая рядом с Квейлем. - Как мне рассказывали, вас ждала гибель. - Это верно. Меня спасли деревья. - Я бы летал только ка "Гладиаторах". - Я тоже, - согласился Квейль. Кроутер подошел к самолету, снял часть обшивки с фюзеляжа и стал рыться в инструментальной сумке. Он выбрал небольшой гаечный ключ и занялся тросовой проводкой управления: здесь ослабил, там подтянул. То же самое сделал на крыльях. Механики вместе с Квейлем следили, как он регулирует, пробует и опять регулирует. Другим инструментом, плоским и крючкообразным, он подтянул расчалки между стойками, потом налег всей тяжестью на один из элеронов и проверил, как ходят остальные, после этого подрегулировал один на противоположной стороне. - Теперь хорошо, по-моему, - сказал он Квейлю. - Спасибо. - Не стоит, - ответил Кроутер. Он говорил с раскатистым "р", как Макферсон. Работа, видимо, размягчила его. Они направились к уцелевшим аэродромным сооружениям мимо сгоревших. - Вы предпочли бы строить их или летать на них? Квейль знал, что его вопрос наивен: ответ можно было предвидеть заранее. - Я предпочел бы строить, - ответил Кроутер. Это был редкий по искренности ответ, так как трудно признаться в нежелании покидать землю. - Может быть, вы и правы. - На мой взгляд - да. Жаль, что нам ни разу не пришлось потолковать до сих пор. Я не раз готовил к полету ваш "Гладиатор". - А я не знал. - Да, жаль. Мы бы столковались. Я умею заставить их летать. А вы лучше всех летаете на них. - Вы сами хорошо летаете. - Только как ремесленник, - возразил Кроутер. Квейля удивили его твердость и здравый смысл. Они напомнили ему Макферсона. - Вот о Хикки этого не скажешь, - заметил Квейль. - Да. А я - другое дело. Вы знаете, это Хикки выучил меня летать. - Нет. Я не знал. - Ну да. Он тогда обучал новичков летному делу. Он обычно накрывал кабину капюшоном и заставлял меня проделывать сложные фигуры, полагаясь только на ручку. Он учил нас руководствоваться приборами, а не собственными ощущениями. Вот почему и вас он считает хорошим летчиком, - сказал Кроутер. - И сам он поэтому хороший летчик, - прибавил Квейль. - Вы оба, вероятно, последние мастера высшего пилотажа. Когда "Гладиаторы" сойдут со сцены, больше не будет настоящих воздушных поединков. На "Харрикейнах" и "Спитфайрах" все сводится к сохранению строя. И это жаль. - Да. Когда здесь все кончится, мы, кажется, перейдем на "Харрикейны". - А это уж совсем не для меня, - заявил Кроутер. - На этих я могу летать, потому что знаю их, как свои пять пальцев. А "Харрикейны" я плохо знаю. - И я тоже, - сказал Квейль, и это была правда. Они подошли к жилым помещениям, и Кроутер пошел переодеться. - Большое спасибо! - крикнул ему вслед Квейль. - Не за что. Всегда рад, - ответил Кроутер. За несколько минут до одиннадцати самолеты выстроились на одном конце площадки. На другом конце ее стояли пятеро механиков и монтеров вместе с Финном. Три самолета рулили под бортовым ветром; на поворотах машины давали частые хлопки. Хикки выдвинулся немного вперед; Квейль находился по правую, Кроутер по левую руку от него. Квейль пристегнул себя ремнем к сиденью и вытер шерстяной перчаткой запотевшие стекла приборов. Он надел кожаную перчатку и услыхал в наушниках голос Хикки: - Летим. - О'кэй, - ответил Кроутер. - О'кэй, - повторил Квейль. Он не очень сильно открыл дроссель, так как Хикки двигался медленно; потом, когда Хикки пошел скорее, он прибавил газу. Когда машины оторвались от земли, он увидел слева от себя Кроутера и помахал ему рукой, и Кроутер помахал ему в ответ. Они набрали высоту и пошли прямо на юго-запад, над окраинами Афин и островами бухты. Они видели тени облаков на воде, ее белизну и волнение, постепенно замирающее, по мере того как они поднимались все выше, пока море не стало безмятежным, оттого что они были слишком высоко, чтобы видеть волнение. - Когда мы должны быть над целью, Хикки? - спросил Квейль по радио. - В одиннадцать тридцать пять. Прежде чем отправиться в полет, они изучили карту, и теперь Квейль смотрел на многокрасочную карту военного министерства в масштабе 1:1000000, разложенную у него на коленях. Им надо было перевалить через горный хребет к северу от Аргоса и лететь вдоль идущих в Аргос железнодорожного полотна и шоссейной дороги. - Держи глаза на затылке, Джон, - услышал он голос Хикки. Это была типичная для него шутка. - Что я - новичок, что ли, - ответил Квейль. - А то как же? Сколько времени, мошенник этакий, не садился в самолет... - Да уж и сам не помню. - Будем надеяться, не разучился... Дельце будет славное, жаркое. - Я не прочь погреться. - Буду следить за тобой, когда начнется, - сказал Хикки и выключился. По сведениям разведки, можно было ждать налета бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями. За последние несколько дней в районе Аргоса происходило оживленное движение; эвакуация шла как из самого Аргоса, так и с побережья к югу и юго-востоку от неге. Перевалив через хребет, они полетели над ущельями, между которыми вилась дорога. Квейль видел, что здесь образовался затор, но зато дальше, на окружающих Аргос равнинах, движение разливалось широким потоком. На побережье все так и кипело. В бухте стояли небольшие суда, а у берега - лодки. Лодки отходили от берега и шли к судам. Возле самого города, охваченного огнем, Квейль увидел у пристани пароходы. Шла бомбежка. - Взгляните, что под нами, - сказал Кроутер. - Пикировщики, - ответил Хикки. - Их несколько сот. - Я слышу, как они переговариваются, - сказал Квейль. - Атакуем в строю, - крикнул Хикки. Квейль передвинул предохранитель спуска на "огонь" и стал следить за крыльями Хикки. Почти прямо с запада правильным строем шли двухмоторные бомбардировщики. - Разобьем их строй, - сказал Хикки. - Не упустить бы, - пошутил Кроутер. Во всем, что они говорили, слышался восторг острой опасности. Квейль почувствовал тошноту, которая не имела никакого отношения к болтанке, испытываемой его "Гладиатором", а была вызвана нервным напряжением. Он попробовал дать себе передышку, но тотчас же его рука, лежавшая на штурвале, упустила управление, и он почувствовал, что самолет начал качаться. - За мной, - сказал Хикки. Он развернулся, скользнув на крыло. Они находились на высоте пяти тысяч футов над немецкими "Хейнкелями", и Квейль боялся, что к концу такого пике он потеряет сознание. Хикки хотел атаковать "Хейнкелей" в лоб снизу. Квейль изо всех сил старался держать себя в руках, чтобы не врезаться в какой-нибудь из бомбардировщиков. Он чувствовал жар в голове, и его израненные щеки вспухли при переходе в пике. Все трое шли, ни на мгновенье не нарушая строй, пока не вырвались прямо в лоб "Хейнкелям". Расчет Хикки оказался безупречным. В тот момент, когда они выходили из пике, Квейль невольно подумал, что Хикки все сумел учесть. В следующее мгновенье он потерял сознание, но пришел в себя, пока еще продолжался подъем и "Хейнкели" были обращены к ним брюхом. Он увидел, что Кроутер открыл огонь, делая крен налево. Увидел, как Хикки впереди идет вверх почти прямо на "Хейнкеля". Квейль взял прицел на мотор одного из "Хейнкелей" к нажал спуск. Он так давно не испытывал сотрясения от пулеметной очереди, что чуть не подпрыгнул, когда почувствовал его; но он удержал "Хейнкель" в прицеле и отвалился только после того, как снял палец со спуска. Набирая высоту, чтобы подняться над бомбардировщиками, Квейль стал искать глазами Хикки и Кроутера. Но он увидел только, как один из "Хейнкелей" падал, охваченный пламенем, а остальные потеряли строй. Потом увидел стаю тупорылых машин, которые шли на него. - "Мессершмитты!" - громко вскрикнул он. И в тот же момент он увидел Хикки. Не прерывая подъема, Квейль сделал разворот, чтобы подойти ближе к нему. Но поспеть было трудно, и "Мессершмитты" обрушились на них шестерками в линейном строю. Квейль видел, как Хикки скользнул на крыло, каким-то чудом сделал петлю, не имея запаса скорости и не пикируя, и сам сделал разворот в другую сторону и описал большой круг, а в это время три "Мессершмитта" подобрались к нему снизу. Он дал крен, как это сделал раньше Кроутер, и увидел, что другие "Мессершмитты" идут на него с противоположной стороны. Теперь вокруг не было ничего, кроме черных "Мессершмиттов" - угловатые крылья, огонь с передних кромок крыльев, фюзеляжи без шасси, устремленные вниз носы, кресты на нижней белой стороне крыльев, черные головы летчиков под прозрачными фонарями, радиоантенны, а за ними блеск винтов на солнце. Он взглянул вверх и увидел три машины в крутом пике; взглянул вниз и увидел несущиеся на него трассирующие пули. Он рванулся прямо вверх. Круто развернулся, когда еще две машины обрушились на него в пике. Одновременно две другие атаковали его в лоб. Ничего, кроме "Мессершмиттов". Вот. Вот. Вот оно. Сейчас случится. Интересно, как это будет. Сейчас, сию минуту. Тут он увидел Кроутера, к которому кольцом приближались с борта пять или шесть машин, изрыгая на него тучу трассирующих пуль, увидел куски, отлетавшие от его самолета, и бьющий из пламени черный дым, и внезапный распад самолета в воздухе, и не было белой вспышки парашюта. Не было белой вспышки парашюта... В то время как Квейль опять делал петлю, выходя из пике, чтобы скинуть трех, повисших у него на хвосте, совсем близко от него пронеслась темная полоса пылающего "Мессершмитта". И тут он увидел Хикки, который тоже был сжат со всех сторон, и, спасаясь от преследователей, виражил по кругу. - Уходи, Хикки! - крикнул Квейль в микрофон, не видя ничего, кроме черной тучи тупорылых самолетов и трассирующих пуль вокруг. Дважды он почувствовал, как его фюзеляж встряхнуло, и понял, что это попаданье. Он делал горки и петли, как бешеный. Но вырваться было некуда. Он пустил в ход всю свою сноровку, голова у него была как в тумане, он терял сознание при каждой свечке. Картушка его компаса бешено крутилась, и были мгновения, когда он видел только ее и ему хотелось смеяться, - но тотчас вокруг снова начинали мелькать трассирующие пули. Он не видел, как был сбит Хикки. Он видел только, как его "Гладиатор" разлетался на части, а "Мессершмитты" метались вокруг и все кусали его, и бело-желтые трассирующие пули жгли его в воздухе, - и он понял, что Хикки, охваченный дымом и пронизанный трассирующими пулями, погиб. Увидев кусок пространства, свободный от черных самолетов, Квейль бешено рванулся вверх и чуть не врезался в немца, вывернувшегося стремительным, еще более быстрым рывком. Он увидел лицо немца, его глаза без консервов и косой взгляд из открытой кабины и ответил ему взглядом в ту секунду, когда немец промелькнул мимо. Он нажал спуск и ввел "Гладиатор" в пике так стремительно, что невольно подумал: самолет не выдержит. Такого отвесного и долгого падения он еще никогда не испытывал. Щеки его вздулись так, что наплыли на глаза, из носа пошла кровь, во рту появился вкус крови и желчи. Он не смотрел по сторонам, так как несся слишком стремительно. Он плохо соображал и ни на что не обращал внимания, но в двух тысячах футов от земли вырвал машину из пике, почувствовал, что самолет прогибается и задирает нос, перевел его на петлю и на миг потерял сознание. По бокам и в хвосте у него по-прежнему висели "Мессершмитты", и он взял направление на видневшуюся впереди машину, Он лишь смутно представлял себе, куда летит. Он видел только, что "Мессершмитты" опять наседают на него, и наклонил нос самолета, хотя горная вершина напротив была выше того уровня, на котором он находился. Он ворвался прямо в лощину, Сделал разворот, полетел вдоль горного кряжа и, вплотную обогнув его, оказался почти на земле. "Мессершмитты" шли прямо над ним. Он продолжал свой бреющий полет над лощиной, кружась над ней, потом бросив взгляд на компас, постарался подняться над круглым конусом горного пика, чтобы уйти на север. Он быстро оглянулся: позади по-прежнему шли шесть "Мессершмиттов" и под ними, немного левее, еще три. Немецкие летчики боялись снизить "Мессершмитты" до той высоты, на которой он вел "Гладиатор". Еще один немец был с правого борта; он старался спуститься пониже и атаковать Квейля сбоку. У Квейля текла кровь с лица; он чувствовал ее холодок на шее, упиравшейся в тугой воротник. Он чувствовал, как холодны его онемевшие руки. Когда зеленая лесистая лощина пошла под уклон, он опять наклонил нос самолета. Он вел самолет, следуя всем неровностям местности; он облетал каждую из них, на крыле, круто разворачиваясь на полном газу, так что его бросало из стороны в сторону, и мотор завывал от напряжения, а стойки выли громче мотора. Он кинул вокруг безнадежный взгляд. Кольцо "Мессершмиттов" сжималось все тесней; они снизили скорость, чтобы не проскочить мимо него, так как были гораздо быстроходней. Но не решались спуститься достаточно низко, чтобы сбить его. Он еще раз кинул быстрый взгляд вверх и вниз и, решив пойти на смертельный риск, сам не зная, выдержит самолет или нет, отчаянно потянул на себя ручку управления и сделал крутую мертвую петлю. Не веря своим глазам, немцы увидели внезапный взмах "Гладиатора", метнувшегося ввысь от самой земли и запрокинувшегося в безумно стремительной крутой петле. Потом перевернутый "Гладиатор" опрокинулся на крыло, и они ждали, что вот-вот он врежется в конус горы, и закружили широкими кругами. Видя, что наземный хаос летит на него, Квейль дал ручку вправо и резко дал ногу. Из-за бешеной скорости самолета рули подействовали слишком резко, и Квейль сделал обратный маневр, чтобы выправить самолет. Он оглянулся: "Мессершмитты" отстали на тысячу ярдов, так как кружили широкими кругами, набирая высоту. Благодаря петле его курс изменился на сто восемьдесят градусов, и теперь он несся над лощиной в северо-восточном направлении; он снизился, потом свернул в сторону и пошел над другой, менее глубокой лощиной. Потом сделал полный круг над длинной грядой низких холмов и полетел всего в нескольких футах от неровной поверхности земли. Всякий раз, как ее краски сгущались, он забирал немного выше. Такого ощущения скорости он не знал до сих пор. Он шел бреющим полетом в нескольких футах от земли. Он взглянул вверх, обернулся назад. Он увидел только три "Мессершмитта" слева и много выше себя. Видимо, они поднялись, чтобы следить за ним. Он нырнул за невысокую гору, чтобы скрыться от них, и взял курс на северо-восток, хотя сам не знал, где находится. Когда он опять увидел море, "Мессершмиттов" уже не было. Он был как пьяный, вне себя, не в состоянии думать ни о чем. Он начал считать приборы, потом громко запел: "Мне дела нет ни до кого..." Сдвинул назад верх фонаря кабины и почувствовал порывы ветра, холод. Им овладело полное безразличие ко всему; о Хикки и Кроутере он думать не мог; ему хотелось вскочить на сиденье и плясать; он спорил с ветром, что тот не может сбить его, и с самолетом, что выведет его из любой переделки. Он решил бросить ручку управления, чтобы доказать это, и предоставил самолет самому себе. Самолет накренился и вошел в штопор. Это было на высоте шести тысяч футов. Он почувствовал, как самолет постепенно набирает скорость, а позади начинается вибрация. Он вспомнил о том, сколько получил попаданий, понял, что хвостовое оперение где-нибудь повреждено, и громко крикнул: - Валяй! Разваливайся! Думаешь, испугаюсь? Валяй! Потом опять взялся за ручку и вывел самолет из штопора в крутой подъем. Он весь горел, но голова его чувствовала холод. Через некоторое время он увидал впереди отчетливую линию берега и Афины. Теперь ему хотелось, чтобы самолет шел прямо к цели. Он устремил взгляд к берегу и плотно сжал губы. Он чувствовал, что самолет качается, так как пальцы не вполне повинуются ему. Он всматривался в берег, во все явственнее выступавшую белизну Афин и вдруг кашлянул, и его чуть не вырвало, и он закашлялся так, что у него заболело под ложечкой, и прозрачные слезы выступили у него на глазах. Он наклонил голову, закашлялся как безумный, и вдруг его вырвало. Самолет терял высоту. Квейль, чувствуя пустоту и смерть внутри, ощупью нашел верх фонаря и, сдвинув его вперед, закрыл фонарь, потому что страшно замерз. Он стал искать глазами аэропорт и увидел дорогу в Глифаду. Поднялся вверх, так как боялся потерять высоту. Перевалив через Парнас, он пошел в противоположном направлении. Увидел аэродром и резко наклонил нос машины, но выровнял ее слишком поздно и вынужден был пройти над аэродромом. Сделав широкий разворот на сто восемьдесят градусов, он опустил посадочные щитки и подошел к аэродрому на очень небольшой высоте, над самыми деревьями, и на умеренной скорости. Скачок шасси по земле был для него большой неожиданностью, и он предоставил самолету бежать, привычным движением убрав щитки и включив тормоза. Потом он выключил зажигание, и мотор остановился. Квейль остался сидеть на месте, не снимая рук со штурвала, не в состоянии пошевелиться от тошноты и мути в голове. Подбежавшие механики осторожно вынули его из кабины. Сознание не совсем оставило его, но всякий раз, как он пробовал сделать самостоятельное усилие, он только мешал им. Стараясь не запачкаться, - на нем остались следы рвоты, - они положили его на землю. Он сел. - Простите, - сказал он. - Я грязный. Простите. Они хотели поднять его, но он отстранил их. Тогда двое взяли его под руки, и он, поддерживаемый ими, пошел неуверенной походкой, причем его снова стало кидать то в жар, то в холод. На ходу он вдруг оттолкнул их, и его опять несколько раз сильно вырвало. Потом он тихо опустился на землю и потерял сознание. 32 Когда Афины остались позади, он обернулся и кинул прощальный взгляд на окутанный прозрачным туманом белый город. Город был очень красив, и светлый Акрополь четко выступал посредине. Над всем городом господствовал Ликабетт, а Парнас служил как бы сценическим фоном для всей группы белых зданий. Видение не исчезало. Квейль внимательно поглядел на него, отвернулся и больше уже не оборачивался. Он смутно помнил о событиях дня, о вчерашнем полете, о своем изнеможении после всего пережитого, о неспособности реагировать на что бы то ни было, даже на то, что немцы прорвали последнюю линию обороны и находятся вблизи Афин. Только горячее солнце да одиночество, пока он ждал приказа, казались ему чем-то реальным. Он простился с Финном и монтером Рэтгером. Потом он вспомнил, как голос в телефонной трубке произнес: "Это вы, Квейль? Вам надлежит отправиться в аэропорт Кании на Крите. По прибытии рапортуйте". И вот вокруг нет ничего, кроме моря внизу и неба вверху. Только движение самолета, по временам попадающего в болтанку, да непрерывное наблюдение за приборами, указывавшими Квейлю, что он передвигается. Он не высматривал вражеских самолетов вокруг. Он перестал считаться с ними. Было только ощущение летаргии, как будто он долго спал на солнце. Или словно он был долго болен и им овладело спокойствие изнеможения. Отыскав Канию, он увидел, что это белый городок, расположенный на берегу моря, у подножия горы, на краю равнины. Подход к нему был небезопасен, но Квейль не думал об этом. Он стал снижаться при бортовом ветре, чуть не забыв выпустить щитки. Небрежно приземлившись, он заметил, что вся площадка по Краям уставлена "Бленхеймами". Найдя свободное местечко, он подрулил к ним и выключил мотор. Он оставил парашют на сиденье, задвинул верх фонаря кабины и пошел к зданию, возле которого грелись на солнце несколько человек в синих мундирах. В маленькой комнате, где стоял массивный деревянный стол, когда-то служивший домашним надобностям, Квейль нашел нужного ему офицера. Он отрапортовал ему и вручил журнал операций. - Довольно рискованно таскать это с собой, - сказал командир эскадрильи, у которого не было крылышек. Он был небольшого роста, лысый и говорил с аффектацией. - Может быть, - равнодушно ответил Квейль. - Но там большой беспорядок. Мне не хотелось оставлять его. - Капрал укажет вам помещение. - Я останусь здесь? - Да. Пока не будет распоряжений из Каира. Квейль вышел с дневальным. На ходу он расстегивал свое снаряжение. При переходе через лужайку, отделявшую одно здание от другого, он почувствовал, как его обдало солнечным жаром. Дневальный указал ему койку, и Квейль кинул на нее свои летные куртку и брюки. Здесь было жарче, чем в Греции. По всей комнате, где стояли четыре кровати, были разбросаны раскрытые чемоданы. Как раз, когда он снимал куртку, в комнату вошли три летчика. - Вы не Квейль? - спросил один из них. - Квейль, - ответил он. - Тэп Финли рассказывал нам про вас. Я Уоррен. А это Аксен и Блэк. - Очень рад, - спокойно ответил Квейль. - Тэп тоже здесь? - Да. Вы что-нибудь ели? Хотите чаю? - Спасибо, выпью. - Тэп поехал за своим чемоданом. Он скоро вернется. Они отвели Квейля в квадратную палатку, посредине которой стоял сосновый стол. На столе стояли толстые фаянсовые чашки и эмалированные чайники. За столом сидели шесть летчиков и пили чай с бутербродами. - Это Квейль, - объявил Аксен и познакомил его с присутствующими. Большинство из них были пилоты и штурманы, летавшие на "Бленхеймах". Некоторых он видел в ночном ресторане "Максим" в последний вечер, который провел там. Они узнали его и осведомились о Хикки. Он ответил, что Хикки был вчера сбит. Потом он сел и стал пить чай, ни на кого не глядя и не обращая внимания на разговоры за столом. Разговор был слишком спокойный, и это спокойствие и отсутствие бодрящей напряженности угнетали. Потом появился Тэп. Лицо его сияло улыбкой, на нем была чистая рубашка и на руке чистая повязка. - Когда ты прилетел? - спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине, и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался. - Только что. Где Елена? - Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн? Квейль покачал головой: - Хикки и шотландец Кроутер сбиты вчера. Мы прикрывали эвакуацию и нарвались на "Мессершмиттов". А Финн где-то в пути. - Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки? Квейль кивнул, взял чашку в обе руки и, полузакрыв глаза, стал рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги. - Было довольно жарко, - прибавил он. - Что ты сказал относительно Финна? - переспросил Тэп. - Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром. - Бедняга Хикки. А как ты выкрутился? - Ползком по земле. Пошел ниже, чем могли они, и стал петлять по долинам. - Бедняга Хикки, - повторил Тэп. Квейль кивнул. - А в Греции кончено? Квейль еще раз кивнул. - Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж было нарваться на "Мессершмиттов". - У Елены есть где ночевать? - медленно спросил Квейль. - Да. Тут устроили целую колонию для эвакуированных англичанок. Мы с Лоусоном уговорили их принять ее, хотя они сначала не соглашались. - Как туда добраться? - Я отвезу тебя на грузовике. Она была все время довольно спокойна. - У вас были бомбежки? - Одна. Но не особенно сильная. Прилетел один пикировщик. Как у вас было дело? - С "Мессершмиттами"? - Да. - Очень просто. Я почти не имел попаданий. Все время увертывался. Кроутер летел прямо, как Хикки. Он сбил один "Мессершмитт". Но потом на него наскочили со всех сторон, и он попросту взорвался. То же произошло и с Хикки. Воздух кишмя кишел ими. Я чуть не разнес "Гладиатор" в щепки, удирая от них. - Ну, не повезло же. Нарваться на "Мессершмиттов"! Они вышли из палатки и, подойдя к грузовику с высокими бортами, уселись в кабину. Тэп велел шоферу отвезти их в Суда-Бэй и подождать там. Стрекотанье мотора огласило тихие пыльные дороги в окрестностях Кании, которая оказалась не такой белой вблизи. Потом они пересекли подъем, ведущий к изогнутой подковой бухте с бетонными доками, полной лодок гаванью, солдатами на берегу и деловито хлопочущими людьми под жаркими лучами солнца. - Это вроде лагеря, - сказал Тэп, когда грузовик свернул с асфальтированного шоссе на проселок, проложенный по краснозему к оливковой роще. Грузовик остановился у врытого в землю некрашеного столба. Тут стоял часовой, и они предъявили документы. - Отсюда пойдем пешком, - сказал Тэп. - Дальше запрещено пользоваться транспортом. Опасность бомбежек. - Что они говорили, когда отказывались принять ее в лагерь? - Они говорили только, что она не англичанка, - ответил Тэп. - А где остальные греки? - Их отправили в другой лагерь. Старый амбар или что-то в этом роде. - Это мы умеем, - тихо сказал Квейль. - Что? - Ничего. Они шли теперь по краснозему к видневшейся невдалеке оливковой роще. Жидкая листва отбрасывала на землю сеть теневых пятен, и при каждом порыве ветра цвет почвы менялся. Скоро из тени выступили квадратные палатки лагеря. Они были беспорядочно разбросаны под более высокими оливами, рассеянными по всей роще. Среди палаток бродили женщины. Некоторые загорали, сидя на разостланных одеялах. Тэп повел Квейля дальше. Подходя к красной палатке, они услыхали доносящийся откуда-то детский смех. - Пришли, - сказал Тэп. И крикнул: - Вы здесь, Елена? - Это вы, Тэп? - Да. - Я сейчас выйду. - Скорей. Ответа не было, но через несколько мгновений Елена появилась на пороге палатки. Она наклонилась, чтобы пройти под пологом, и волосы ее, освещенные солнцем, упали ей на лицо. Она выпрямилась и поспешно откинула их назад. - Глядите, - воскликнул Тэп, указывая на Квейля, но она уже увидела его. - Хэлло, - сказал Квейль. Она быстро поцеловала его в губы, и он почувствовал на шее теплоту ее руки. - Когда ты приехал? - спросила она. - Часа два тому назад. - А как? - Прилетел. - Вот что, - сказал Тэп. - Я вас оставлю. Мне надо переменить повязку. Ты можешь вернуться на любом грузовике, который встретишь по дороге, Джон. - Ладно, - ответил Квейль. Тэп весело кивнул Елене и ушел, насвистывая песенку о Муссолини, которую Елена пела тогда на грузовике. Квейль опять вспомнил Макферсона и подумал, не эвакуировался ли он на Крит. Надо будет расспросить о нем. Квейль посмотрел вслед Тэпу, потом обернулся к Елене. - Я рад, что у тебя все в порядке, - сказал он. Она улыбнулась в ответ, и он почувствовал ее улыбку всем телом, как чувствуют солнце. - Здесь совсем спокойно. - Да. Ты занимаешь одна всю палатку? Елене хотелось посмеяться над его новой неловкостью. Но она заметила усталость в его глазах и морщины на лбу. Она пристально взглянула на его черное лицо и подумала, не болит ли оно, так как кожа по краям ссадин набухла. - Нет. Там еще одна англичанка. - Что у меня на лице? - спросил он, заметив ее взгляд. - Ничего. Не болит? - Нет. А что? - Мне кажется, струпья скоро спадут. Похоже на то. Он поднес руку к лицу и стал ощупывать струпья. Она удержала его: - У тебя руки грязные. Не надо. - Красивое зрелище, а? - Теперь ты сам начинаешь беспокоиться? Он улыбнулся, и она опять заметила в его глазах усталость. - Погоди. Я сейчас принесу что-нибудь постелить, и мы сядем на солнце. Она сходила в палатку, принесла одеяло и расстелила его на земле. - Там все кончено? - тихо спросила она, когда они сели. - В Греции? - Да. - Думаю, теперь кончено. Эвакуация, наверное, еще продолжается. - И немцы всех выпустят? - Не знаю. Не думаю. - А что будет дальше? - Здесь ничего особенного. Но, может быть, они вторгнутся в Англию. Может быть. - Ты думаешь, они могут завоевать Англию? - Нет. Квейль лежал на одеяле. Вдруг он встал, потому что солнце было уже низко и тени перебегали по ним. - Давай походим, - сказал он. Она поднялась, и они пошли по краснозему, в уютной тени. Когда они вышли из рощи, Квейль помог Елене перейти через канаву, и они пошли по дороге в предзакатных солнечных лучах. - Ты скоро должен отправиться в Египет? - спросила Елена. - Не знаю, жду приказа. Он смотрел на убегающую вдаль дорогу. - Здесь тепло, - прибавил он. - В прошлый раз я приземлялся на другом конце острова. Там холодней. - Когда ты был там? - спросила она. - Когда летел в Грецию. Перед тем, как мы встретились с тобой. - И эти маленькие самолеты полетят в Египет? - Да. - Значит, и ты полетишь? - Думаю, что да. Впрочем, его могут оставить здесь. - Кого? - Мой "Гладиатор". Это последний. - А где остальные? - Их сбили вчера. - Мистера Хикки и еще кого-то? - Ты его не знаешь... Да, Хикки. - Я не знала. Как мне жаль его. - Ничего не поделаешь. - И ты тоже был в бою? - Да. - Как мне жаль мистера Хикки. - Да, - ответил он. - Хикки был хороший парень. - Ты давно его знал? Он ведь был старше всех. - Он был лейтенантом авиаотряда, когда я только прибыл в эскадрилью. Тогда мы и познакомились. Наступило короткое молчание. Они шли по каменистому склону. Квейль помог Елене перебраться через трещину в скале. - Хикки был тогда порядочный сумасброд, - сказал он, спускаясь со скалы и расстегивая куртку. - На вид он был очень сдержан, - возразила Елена, садясь у подножья скалы. - Это только на вид. Погляди, как птицы дерутся. Он указал на чаек, круживших возле горного обрыва: одна гналась за другой, всячески старавшейся увернуться. - Как здесь хорошо, - сказала Елена и подвинулась к Квейлю. Он лежал на спине. - Тепло, - сказал он. - Потому и хорошо. - Я всегда думала, что англичане любят холод. - Некоторые, наверно, любят, - ответил он. - Но я предпочитаю солнце. Она понимала, что разговор не клеится, потому что он все время думает о происходящем. От этого у него и усталость в глазах, и морщины на лбу. Она ясно видела, что он полон беспокойства под впечатлением всего, что ему пришлось пережить. Она не старалась отвлечь его от этих мыслей, хотя ей очень хотелось его тепла; но она сама была полна беспокойства. Так все сложно. Все, что совершается и происходит вокруг. Она знала, что ей многое ясней, чем ему, но не хотела оказывать на него давления. - Солнце уходит, - сказал Квейль. Солнце было теперь позади, в стороне; оно уходило к западу, за море и невысокую горную гряду. - Надо идти, - прибавил он. Они встали и, легко ступая, пошли вниз по склону. - Здесь, конечно, не то, что там, - продолжал Квейль, когда они вышли на дорогу. - А в Афинах очень плохо? - Да, примерно то же, что и раньше. Ждут немцев. - Фашисты что-нибудь предпринимали в городе? - Мне кажется, все это одна болтовня. Не думаю, чтобы в самом деле были какие-нибудь беспорядки. Их прекратили бы. - Мы сами прежде так думали. И в результате получили Метаксаса. - Это другое дело, - возразил он. - Так говорит отец. Она нарочно сказала неправду. - Идем, - прервал Квейль, и они направились к лагерю. 33 На другой день он приехал в лагерь только к вечеру. - Прости, что так поздно, - сказал он, когда увидел ее. Она спросила, что произошло. - Я хлопотал о том, что должно произойти. Она расстелила одеяло на солнце; он сел. - Со мной, как видно, не спешат расстаться, - продолжал он. - Ты будешь летать? - Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать со мной сегодня в тот конец города? Я нашел священника. Годится? - Что? - Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит. - Очень мило, - ответила она и громко засмеялась. - А в общем разве это так важно? Для тебя это имеет значение? - Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время. - А не пожалеешь? - спросила она улыбаясь. - Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься? - Нет. - И она опять засмеялась. - Мило. Очень мило. - Ты можешь поехать сейчас? - Да. Она чисто по-женски наклонилась, подчеркнуто звонко, с усмешкой поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было ссадин. - Это зачем? - спросил он. - Разве все бывает зачем-нибудь? - Обычно такие вещи - да. - Как ты себя чувствуешь? - Очень хорошо, - ответил он недоумевая. - Ну вот, я это сделала, потому что ты хорошо себя чувствуешь. - Едем? - спросил он, приподнявшись, и сел возле нее, вытянув ноги. - Пойду надену шляпу, - ответила она. На ней было ситцевое платье и белый джемпер. Она поднялась, чтобы пойти в палатку. - Не надо шляпы. Идем, - сказал он и тоже встал. - Разве англичанки ходят в церковь без шляпы? - Мы будем венчаться не в церкви. Идем. - Хорошо, - ответила она, и они пошли по комьям краснозема к дороге. Там их ждал грузовик. Они проехали вдоль побережья, через весь город, мимо разрушенных бомбами домов и спустились по отлогому горному склону. У ворот военного лагеря, близ бочек с бензином, загромождавших дорогу, перед изгородью из колючей проволоки стоял часовой. Квейль показал ему свой документ. Часовой осведомился о Елене. - Нам надо видеть отца Никсона, - сказал Квейль. - Зачем? - Чтоб обвенчаться. - Что ж, ваши документы как будто в порядке. - Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? - спросил Квейль. - Нет. Не надо. Можете въехать. - Спасибо, - сказал Квейль, и они въехали в лагерь. Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги. - И чулок нет, - сказал он с улыбкой. - Это ты виноват, - ответила она. - Будем надеяться, что священник не обратит внимания. - Нам придется что-нибудь говорить? - Нет. Не беспокойся. Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик с пишущей машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках без оправы на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках. - Добрый день, - приветствовал он их. - Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? - спросил Квейль. - Вы желаете сейчас же обвенчаться? - Да. Документы в порядке? - В порядке. А с вами есть кто-нибудь? - Никого, - ответил Квейль. - Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс Елена Стангу, мистер Никсон. Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На нем была только рубашка и короткие штаны защитного цвета. Елена заметила у него на шее красный треугольник загара. - Нужны какие-нибудь свидетели. - Шофер, - сообразил Квейль. Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел. Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно вылез из машины. Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии. Тот улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного цвета и принес из соседней комнаты молитвенник. Квейль и Елена стали рядом. Пока священник читал молитвы, Квейль смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и на побуревший от жары золотой обрез книги. Он не слушал, что читает священник, и не думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем, что связано с ней. Ему хотелось, чтобы Хикки был здесь, и Макферсон, и Нитралексис. Вот Нитралексис порадовался бы. Квейль представил себе, как Нитралексис радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе вопрос, уехал ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно, нет; ушел бы с Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил бы поступок Квейля. Как было бы хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и все было бы в порядке. Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью, на белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат в островерхих шляпах, потом на белые брови седого священника. "Сколько ему может быть лет?" - подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей руке, в то время как священник продолжал что-то говорить. Теперь Квейль нарочно старался не слушать, но уже не мог и слышал все. Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и велел им протянуть руки. - У вас есть кольцо? - спросил он Квейля. Квейль опустил руку в карман куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он увидел коричневый налет загара на руке Елены - след ее пребывания здесь в течение нескольких дней, - и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник стал что-то говорить о святости брачного союза, и Квейль старался запомнить, что он говорит, но не мог, а священник неожиданно назвал их имена и произнес: "Сочетаю вас как мужа и жену", и велел Квейлю надеть кольцо Елене на палец. Она протянула правую руку. - Другую, - сказал ей Квейль. Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль надел ей кольцо, и оно оказалось велико; она согнула палец, чтобы кольцо не свалилось. - Вот и все, - сказал священник, а они все стояли. - Я пришлю вам брачное свидетельство. Он глядел на них с улыбкой. Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового, что совершаешь в первый раз, - вроде первого полета, - потому что это было началом чего-то такого, что делаешь всерьез и надолго, с определенной целью и неопределенными последствиями. - Спасибо, - сказал Квейль, в то время как священник пожимал им руки. - Я немножко сократил для вас, - сказал священник, внимательно глядя на Квейля. - Правда? Елена промолчала, только пожала священнику руку и улыбнулась ему, а широкоплечий шофер пожал руки им обоим и объявил, что он очень доволен, очень доволен, потому что это первое венчанье, на котором ему довелось присутствовать. - Ну, поехали, - сказал Квейль. - Всего наилучшего. Спасибо, - прибавил он, обращаясь к священнику. - До свидания. Желаю вам счастья, - ответил тот, кланяясь ему. - Спасибо, - повторил Квейль, садясь в машину. - До свидания, - сказала Елена. Священник посмотрел на нее понимающим взглядом. Когда грузовик стал заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и помахал рукой. - До свидания, миссис Квейль! - крикнул он. Елена взглянула на него с удивлением. Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой дороги. Часовой на посту спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: "Понятно, обвенчались", - и тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца на пальце. Она прижала кончик пальца к ладони из спасенья, как бы кольцо не соскользнуло. Она услыхала, что шофер насвистывает свадебный марш из "Лоэнгрина". Квейль взглянул на нее и улыбнулся. - Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? - крикнул он шоферу. - Что? - Ничего, - отвечал Квейль со смехом. - Где ты достал кольцо? - спросила Елена, подняв руку с колен. - Я искал его чуть не целое утро. Нашел в Кании. - Мне придется отрастить себе палец потолще. - Не держится? - Плохо. - Попробуй, разогни палец. - Оно спадет. - Подставь другую руку. Она поняла, что он смеется. Поглядела на него, потом на руку и покачала головой. - Вот, - сказал шофер, - обмотайте этим. Он протянул Елене тесемку. - Вы хотите привязать мне кольцо к пальцу? - Нет, обмотайте этим кольцо. Квейль взял тесемку. Он продел ее между кольцом и пальцем Елены, так как она не захотела снимать кольцо. Он намотал тесемку на кольцо и связал концы. Потом он засмеялся и повернул кольцо узелком вниз. - Вот и все, - сказал Квейль. - Очень хорошо. - Как бы я хотел, чтобы Хикки был с нами, - продолжал он с тихим смехом. Она не удивилась, а он не стал печальным, - он продолжал смеяться и в его восклицании не было скорби. И так как он сам вспомнил Хикки, что бывало довольно редко, она заговорила о Хикки. - Как бы он к этому отнесся? - спросила она. - Он был бы рад, - уверенно ответил Квейль. - А где Тэп? - Не знаю. Он удивится. Он думал, что мы шутим. - А Хикки? - спросила она. Это было очень важно. - Нет, - тихо ответил Квейль. - Он знал. Она замолчала и стала смотреть, как пыль клубится из-под передних колес высокого грузовика и садится на окаймляющий дорогу низкий кустарник. Она увидела, как впереди, вверх по склону, по которому они только что спустились, бегут люди из другого грузовика. - Налет, - сказал шофер и остановил машину. Елена вылезла вслед за шофером, подождала Квейля, и они побежали вверх мимо поросших кустарником скал. Прямо перед ними изгибались очертания Суда-Бэй и двигалась тень от нависшего с одной стороны над городом облака. Елена услыхала гул самолетов; это было неожиданно, так как они прятались за облаком. Она увидела что-то черное, с лапами, несущееся в стремительном пике, и услыхала, как Квейль произнес: - Пикировщики! Она присела за скалой, потому что так поступил шофер. Увидела, что Квейль стоит, и услыхала разрывы бомб. - Спрячься, - сказала она ему. - Ничего. Это далеко. Она выпрямилась. Увидела, как первый пикировщик вышел из пике и как пикировал второй, и заметила солнечный отблеск на большой бомбе, отделившейся от него. - Они бьют по "Йорку", - сказал Квейль. - Это что? - Линкор. Полузатоплен в бухте. Оттуда и зенитный огонь. Елена увидела белые дымки, провожавшие первые два самолета, в то время как третий снижался, и услыхала пулеметную очередь. - Берегись, - сказал Квейль и присел. - Что это? - крикнула она, перекрывая шум моторов. - Пулеметы. Взрыв бомбы потряс скалу. Поднявшись, они увидели, что самолеты уходят: эхо разрывов донеслось до них с гор. Елена ждала, чтобы Квейль пошел к грузовику, но Квейль стоял на месте. Наконец пошел шофер. Тогда и Квейль двинулся обратно. Он помогал Елене спускаться с утесов, хотя она в этом не нуждалась. Наконец они сели в машину и уехали. В городе еще стоял особенный запах от взрывов; по улицам торопливо шагали солдаты; попадались австралийские сестры в серой форме, и Елена думала, кто же они такие. Квейль остановил шофера на перекрестке и попросил его вернуться за ним часа через два. Они поднялись, пешком по склону, ведущему к оливковой роще. Подошли к полоске травы, отделяющей обрабатываемый участок краснозема от твердой скалы. Квейль сел и снял куртку. Елена села рядом. Тут росла крапива, которую она не заметила и задела рукой. - Ой! - вскрикнула она и отдернула руку. Квейль пристально поглядел на нее и засмеялся. Он наклонился к положил ей руку на плечо. Это было сделано довольно неловко, но она, видимо, ничего не имела против. Он повалил ее на мягкую землю, и она тоже засмеялась. Он поцеловал ее с той уверенностью в своем праве, которая дается законным браком. - Чудесно, - сказал он. - Нет, больно, - возразила она. - Чудесно, - повторил он. И прибавил: - Но надо подумать о том, как увезти тебя в Египет. - Так скоро? - Тебе здесь не место. Ты видела, какие бомбежки? - Это только в городе. - Да, но все может случиться. - Не так скоро. - Здесь будет нехорошо. - Почему? - Мало ли что может быть. И потом меня во всяком случае переведут в Египет. - Когда? - Это может произойти в любой момент. - Дай мне побыть здесь немного. - Посмотрим, - ответил он. - Кстати, что с Лоусоном? - Он где-то в другой части острова. Подожди минутку. Елена заметила, что на левой щеке у него под глазом отпадает струп. Она вынула носовой платок, сняла корку, и под ней открылась тонкая полоска красной кожи. - У тебя сходят струпья с лица, - сказала она. Он хотел поднести руку к лицу, но она ему не позволила. Она увидела, как он сощурился и сморщил свой прямой нос. Она провела рукой по его мягким волосам, и они горячо и нежно защекотали ее ладонь. Он приподнялся, снял рубашку и подложил ее под себя. Елена сняла джемпер, и он увидел ее загорелую шею. - Ты любишь солнце, - сказала она. - Солнце хорошая вещь, - ответил он. - У вас в Англии солнца нет? - Там, где я живу, нет. - Что вы делаете у себя на острове? - У нас занимаются главным образом земледелием. Там почти нет никаких заработков. - А чем ты жил? - Я там только учился в школе. А потом уехал в Лондон. - Зачем? Она вытянулась почти во весь рост рядом с ним, только подогнула колени. - Какой специальности ты учился? - На инженера. Строить мосты. - А почему бросил? - Я не бросил. В университете я сделался летчиком. Я знал, что рано или поздно буду летать, и вступил в университетскую учебную эскадрилью. Когда началась война, из нее сформировали эскадрилью бомбардировщиков, а я перевелся в восьмидесятую эскадрилью. - Как же с мостами? - Не знаю, - ответил он. - Впереди еще много всего. Мне еще долго нельзя будет думать об этом. А солнце уже собирается скрыться за гору. Не подняться ли нам повыше? Она встала. Он отдал ей свою куртку и надел рубашку. - Сними, - сказала она. Он пожал плечами и снял. Они стали подыматься по склону, и она несла его куртку. Он карабкался по скалам и не поддерживал ее, так как она взбиралась вверх так же проворно, как и он. Наверху почва была темная, и скалы поросли мягкой травой. Наконец они остановились. Он взял у нее из рук свою куртку и расстелил для нее. Они легли. Елена не стала поправлять юбку, которая приподнялась, обнажив ее ноги. Она скинула сандалии. - Это, должно быть, странно, когда нет солнца. Он промолчал. - Неужели там никогда нет солнца? Она повторила вопрос, желая заставить его говорить об этом. - Где? - У тебя на родине. - Иногда бывает. Но нет такой жары. - Там будут недовольны, что я гречанка? Англичане такие смешные. - Может быть. Но мы ведь пока здесь. Это слишком далеко, чтобы стоило беспокоиться. Она закинула руки за голову и подставила лицо под солнечные лучи. - Ты сможешь вернуться в университет после войны? Ей хотелось расспросить его как следует. Хотелось установить близость, которая должна быть между ними. - Не знаю. Глаза его были открыты. Он молчал в раздумье. Он думал: я хотел бы рассказать Елене обо всем сложном, что есть во мне. Но не могу рассказать, потому что не умею говорить; получится сбивчиво и сентиментально. Я хотел бы рассказать ей и хотел бы, чтобы она рассказала мне о себе, но она не хочет по той же причине. - Я хотел бы вернуться, - начал он, пытаясь приступить к разговору. - Хотел бы, но чтобы было по-другому. Я хотел бы, да... Но... Он запнулся, потому что ему хотелось сказать больше, объяснить, что ему хочется чисто физического чувства удовлетворения, какое бывает, когда делаешь настоящее дело, а это все не настоящее. Но он не мог выразить этого. - Я понимаю, - сказала она. Но она понимала, что лишь смутно улавливает его чувства, и хотела знать больше. - Ты хочешь, чтобы не было пустоты... - сказала она. - Может быть, - ответил он. И продолжал: - Может быть, все было бы иначе, если бы... - Он остановился, потом очень осторожно прибавил. - Если бы ты была со мной. Она кивнула. Она понимала, что он хочет сказать что-то еще. Она сама хотела сказать больше. Но понимала, что этого нельзя делать, потому что он должен прокладывать путь. Ей хотелось говорить о том, как оба они воспринимают все. Но ей мешало его нежелание говорить обычными словами. Он отверг бы обычные выражения, потому что боялся их и относился к ним недоверчиво, а она только ими и владела по-английски. Она теперь обнаружила это. Даже для того, чтобы побеседовать содержательно о самых простых фактах, ей пришлось бы говорить обиняками, избегая словесных штампов, к которым он относился недоверчиво. И все-таки ей хотелось сказать побольше, узнать еще что-нибудь о них обоих. - Мы слишком мало спорим, - торопливо сказала она. Он засмеялся, поняв, что она хочет сказать и что чувствует. Он попробовал пойти ей навстречу и выразить ей свое собственное чувство. - Нужно время, - сказал он. - Это придет. Он хотел сказать, что в зависимости от жизненных обстоятельств они будут во многом сходиться и расходиться и мало-помалу станут ближе друг к другу. Он хотел сказать, что никогда не был ни с кем близок и уклонялся от близости. И хотел просить ее быть терпеливей, потому что он не может сразу высказать все, что нужно. Он и сам мучительно желал этого. Ему не хватало того спокойствия, которое порождается духовной близостью, той уверенности друг в друге, которую приносит близость, и того физического тепла, которого он не знал, так как вырос в семье, где чувства проявлялись скупо. - Но ведь теперь время не обычное, - сказала она. Елена хотела сказать, что он всегда в опасности, но она не решалась заговорить об этом, если сам он не заговорит. Она подождет. Да, она подождет, пока не заговорит он. Она хотела, чтобы он уверился в ее полной преданности, - не в том непосредственном чувстве, которое их связывало, а в прочной интимной близости. Она хотела дать ему эту уверенность и сама получить от него, но она тоже не любила слов и была бессильна все это выразить... Надо подождать, подумала она. - Мне жаль, что я плохой спорщик, - с деланной небрежностью сказал он. Он хотел сказать, что жалеет, что не может внутренне дать себе волю так, чтобы они могли поспорить и потолковать о реальных фактах и событиях, о войне, народе, смерти, революции, о том, что происходит, о том, что он хочет уяснить себе и как думает действовать сам. Но он боялся даже самых этих слов. - Я сама не очень владею этим искусством, - ответила она. Она думала о том же, что и он, почти в той же последовательности, с тою разницей, что ей хотелось рассказать, как действовали ее отец и брат, и каких держались взглядов, и каких взглядов держится она сама на жизнь, на историю, на все события. Тут она увидела, что оба они сделали попытку проникнуть в душу друг друга и попытка эта потерпела неудачу. Безнадежную, позорную, неудачу. Тогда она умолкла. Квейль снова растянулся на земле, продолжая размышлять об этом. Когда солнце спряталось за гору, они спустились вниз по асфальтированному шоссе. Квейль надел куртку, так как холодный морской ветер проник в оливковую рощу. Они шли молча. - Я разузнаю, какие будут возможности уехать в ближайшие дни, - сказал он. Елена не стала спорить, но решила, что никуда не поедет без него. Она смутно понимала, что в Египте они снова попадут в обстановку войны. Здесь на какой-то срок установилось затишье, позволяющее жить сносно, без потрясений. Чем дольше они смогут здесь остаться, тем будет лучше для них обоих. Она не хочет вдруг очутиться в Египте, не зная, что будет с ним дальше, потому что сегодня это важнее всего. Она понимала, что убедить его будет нелегко, но не хотела спорить. - Ты сейчас должен ехать в Канию? - спросила она. - Да. Я должен явиться с рапортом. - Вечером вернешься? - Вероятно. Как ты с этой англичанкой? - Я ее не вижу. - Да. За ней ухаживает Тэп. Поэтому ее и нет. - Правда. Первый день он все шутил с ней. Они подошли к низине, где дорога была покрыта грязью. Здесь стоял их грузовик. Квейль сказал шоферу, что сейчас вернется, и, войдя в полную густой тени оливковую рощу, проводил Елену к палатке. - Я постараюсь вернуться, - сказал он. - Да, да. - Всего, - сказал он и горячо поцеловал ее. С минуту он внимательно смотрел на нее. Елена поняла, что он хочет что-то сказать. Но он только слегка погладил ее по щеке и ушел. Елена смотрела ему вслед, пока он не скрылся, потом вошла в палатку. В палатке все носило на себе следы бивуачной жизни. Унынием веяло от вздуваемой ветром холстины, и от жалких попыток придать уют помещению, и от платьев, висящих на шесте. Лучше выйти на воздух. Елена вспомнила о маленьком доме на другом конце оливковой рощи - с колодцем и садом. Она видела там женщину, когда проходила мимо. Во всяком случае стоит попробовать. Она натянула через голову джемпер и пошла. Все уже было окутано вечерним сумраком, когда она, миновав ограду из колючей проволоки, пошла по берегу маленького канала, который привел ее к дому. Как и большая часть деревенских домов, он был из глины, но выкрашен грубой местной краской в розовый цвет. Это был низенький домик, истоптанная тропинка вела к колодцу, полускрытому ветвями большого дерева, Елена прошла мимо него и остановилась у входной двери. Постучала, потом спросила по-гречески, есть ли кто в доме. К ней вышла женщина. - Добрый вечер, - вежливо поздоровалась Елена. - Добрый вечер. - Это ваш дом? - Наш. Я живу здесь с мужем. - Можно поговорить с вами о помещении? - О чем? Женщина была небольшого роста, седая; вид у нее был усталый, но глаза и губы слегка улыбались. - Я хотела узнать, не найдется ли у вас комнаты для меня. - Войдите. - Спасибо, - ответила Елена. Она вошла в низкую дверь и оказалась в комнате с деревянными балками и длинной печью в углу, в которой пылали дрова. Возле лампы, качаясь в качалке, сидел мужчина. Он встал и поклонился Елене, потом опять сел. На нем был выутюженный, но грязный китель греческого офицера. - Она спрашивает, не сдадим ли мы ей комнату, - сказала женщина. - Это мой муж, - объяснила она Елене. - Я была бы очень рада, если б вы разрешили мне поселиться у вас, - вежливо сказала Елена. Мужчина смотрел на нее, не предлагая ей сесть. - Вы из Афин? - спросил он. - Да. - Что там теперь делается? - Я уже довольно давно оттуда, - ответила она, чтобы избежать расспросов. - Вы можете занять комнату, в которой жил мой сын, - сказала женщина. - Сколько времени вы здесь проживете? - спросил мужчина. - Может быть, с месяц. Сама не знаю. Мой муж скоро уезжает, - ответила Елена. - Ваш муж тоже будет жить здесь? - Да. - Вы в состоянии платить? - Вполне, - ответила Елена. Он назвал цену, и она согласилась. - Что ж, договорились, - сказал он. - Благодарю вас, - ответила Елена. - Нам хотелось бы завтра же переехать. - Да, да, - сказала женщина. - Очень хорошо. Они пошли к двери. Елена вежливо пожелала хозяину спокойной ночи; он встал и ответил: - Спокойной ночи. Женщина открыла ей дверь и, когда Елена поблагодарила ее, кивнула в ответ. - Не за что, - сказала она. Елена ответила, что очень рада. - Спокойной ночи. Елена протянула ей руку, и усталая женщина пожала ее. 34 Квейль вымылся в большом тазу, который наполнили водой из колодца. Он посмотрел на себя в квадратное зеркало. Увидел, что у него почернело лицо и отросла борода. Заметил красноту в том месте, откуда сошли струпья. Все лицо у него чесалось, и кожа стала сухая от солнца. Он отошел от зеркала, раздумывая, можно ли ему побриться. Сел на кровать, чтобы надеть чистые носки, которые третьего дня дал ему Тэп. Пожалел, что у него нет чистой рубашки, и подумал, что хорошо бы завтра выстирать ту, которая на нем, как вдруг вошел Тэп. - Где ты был вчера весь день? - спросил он Квейля. - У Елены. - Ну как она? - продолжал Тэп, садясь рядом с Квейлем. - Хорошо, - ответил Квейль. - Мы обвенчались. - Черт подери! Что же ты мне ничего не сказал. - Тебя не было. - Я только в госпиталь ездил. Вы могли заехать за мной. Квейль пожал плечами и надел сапоги. - Как твоя рука? - спросил он Тэпа. - Ничего. Врач говорит, что я уже свое отлетал. - Отлетал? - Да. Что-то неладное с костью в плече. - А рука будет действовать? - Конечно. Только летать не придется больше. - Скверно, - заметил Квейль. - Чего хуже. Послушай, а ведь я думал, что ты мне очки втираешь насчет женитьбы на Елене. - Ты так думал? - Ну да. А разговоров никаких не было? Насчет того, что она гречанка? - Что же из этого? - Что скажут твои? - Какое это имеет значение? - Я не знал, что ты так смотришь на это, - сказал Тэп со смехом. - Как у тебя дела с пароходом? - Отходит нефтяной танкер... Я вовсе не желаю быть взорванным. - А еще пойдут? - Не знаю. Мне во всяком случае все равно. Здесь можно, по крайней мере, отдышаться. Не пора ли идти обедать? - спросил Тэп. - Кажется, да. Квейль надел китель и вышел вместе с Тэпом. Они вошли в квадратную палатку с сосновым столом, уставленным эмалированными чашками. Капрал осведомился, что они желают на обед. Они заказали и сели за стол. Тэп налил себе шотландского виски с содовой водой и спросил Квейля, не налить ли ему. Квейль сидел, откинувшись на спинку стула, и боролся с дремотой. От виски он отказался. За обедом они почти все время молчали. Пообедав, Квейль пожелал Тэпу спокойной ночи и пошел спать. 35 Квейль встал рано утром. Он должен был патрулировать над Суда-Бэй. Монтеры и механики приготовили его "Гладиатор", и когда Квейль вышел на солнечный свет, самолет уже стрекотал на площадке. Квейль продел руки в лямки парашюта, сел в неуютную кабину пилота и тотчас же оторвался от земли. Диспетчер отметил его взлет. Три "Бленхейма" были уже в воздухе. Два других стояли на краю площадки. Квейль потянул ручку на себя, его тяжелая машина прошла над ними. Ему пришлось круто набрать высоту, чтобы преодолеть горную цепь. Задание было несложное. В Суда-Бэй прибывали воинские части. Он должен был патрулировать над бухтой и к северу от нее, прикрывая входящие в Суда-Бэй корабли. Поднявшись над бухтой, он увидел, что корабли уже входят. Это были высокие суда по сравнению с эскортировавшими их эсминцами. Нежаркое солнце, поднявшееся высоко над горизонтом, успело нагреть море своими настойчивыми лучами. Квейль думал о том, что он станет делать, если налетят бомбардировщики. Правда, ему было сказано, что налета не предвидится. Во всяком случае в воздухе поблизости есть "Бленхеймы". Он стал внимательно осматриваться, отыскивая "Бленхеймы" и проверяя, нет ли противника. Отыскав "Бленхеймы", он включил радио. - Слушайте, вы там, - сказал он и повторил шифр. - Это вы, Квейль? - спросил один из них. - Да. Я буду над вами. Вернувшись, он застал всех в столовой еще за утренним завтраком. - Вот он, - воскликнул один из присутствующих. - Ты слышал? - спросил Тэп, увидев входящего. - Что? - Ты получил крест за летные боевые заслуги. - Правда? - Верно, - подтвердил один из летчиков и указал на Тэпа: - И Финли тоже. - Хикки получил орден за боевые заслуги и пряжку к своему кресту, - продолжал Тэп. - Много ему толку от этого, - заметил Квейль. До этого у него было хорошее настроение, теперь оно испортилось. - Откуда ты знаешь? - спросил он Тэпа. - Мне сказали в оперативном отделе. - Я думал, штаб даже не знает, что мы здесь, - сказал Квейль садясь. Все поздравляли его, а Тэп пожал ему руку. Тэп очень радовался. Обычно он так смеялся, когда бывал навеселе и не хотел трезветь. Когда он ушел, Квейль мог спокойно докончить свой завтрак. Затем он явился к начальству, написал рапорт об утреннем вылете и осведомился, нужен ли он. Ему ответили, что нет, и он попросил одного из шоферов отвезти его на своем грузовике в Суда-Бэй. На берегу он вышел из машины и направился в небольшое кирпичное здание, обложенное мешками с песком. Часовой у входа отдал ему честь. Отыскав нужного ему морского офицера, Квейль спросил у него относительно пароходов в Египет. Офицер ответил, что сегодня туда идет танкер, а завтра караван транспортов с воинскими частями, вероятно, без сопровождения. Квейль объяснил, что здесь у него жена. На это офицер ответил, что она должна ехать с другими женщинами; в свое время для них будет выделен пароход. Квейль попросил офицера, чтобы тот дал ему знать об этом в Канию на аэродром. Потом отправился к Елене. Подходя к палатке, Квейль увидел, что Елена сидит у входа и причесывается. Солнце стояло уже высоко, и тень от олив стала такой короткой, что между деревьями легли солнечные пятна. Квейль нарочно шел по этим пятнам, чтобы впитать лишнюю каплю тепла. Елена смотрела, как он не спеша приближается к ней. - Здравствуй, - сказал он, подойдя, и нежно поцеловал ее. - Здравствуй. Она пристально взглянула ему в лицо, чтобы узнать, в каком он настроении. Он сел, и они помолчали. Она перестала причесываться. - Продолжай, - сказал он. - Что Же ты не причесываешься? - Ты сегодня патрулировал? - Да. Ты уже знаешь? - Да, - ответила она, садясь рядом с ним. - Тэп приезжал. - Когда? - С полчаса тому назад. Он что-то толковал о наградах. - Да. Он получил крест за летные боевые заслуги. - Он сказал, что ты тоже. - Вот как? Квейль расстегнул китель и улегся. - Да. Это правда? - Правда. - А Хикки что-то еще. - Орден за боевые заслуги, - ответил Квейль. - Это хорошо? - Неплохо. Лучшее после креста Виктории. - Ты как будто не рад. - Почему? - Не знаю. Я рада за Хикки. - Это было бы хорошо, если б он сам был здесь и порадовался. - А твой крест? За что ты его получил? - Не знаю. Я не видел приказа. Они опять посидели молча. Потом Елена встала и позвала его. Миновав рощу, ограду из колючей проволоки и канал, они подошли к дому. - Я была здесь вчера, - сказала Елена. - Хозяева согласились сдать нам комнату. Она постучала. - Как ты это устроила? Просто попросила? - спросил Квейль, оглядываясь кругом. - Ну да. А что? - Да ничего. Вы, греки, - гостеприимный народ. - Они требуют платы. Квейль засмеялся. Хозяйка отворила дверь. Елена объяснила ей по-гречески, что привела мужа посмотреть комнату. Та взглянула на Квейля с удивлением. Квейль поклонился. - Он инглизи? - спросила Елену хозяйка. - Да, - ответила Елена, и они вошли в дом. - А мы думали, что ваш муж грек. - Нет, он инглизи. Женщина промолчала. Они осмотрели комнату, и Квейль остался доволен. Комната была маленькая; в ней стояла низкая двуспальная самодельная кровать, покрытая сшитым из лоскутков одеялом. Кроме кровати, были два столика и деревянный стул. Низкий потолок спускался к маленькому окну, через которое тускло светило солнце. - Очень хорошо, - сказал Квейль, когда они вышли. - Ты можешь приезжать иногда? - как бы невзначай спросила Елена. - Думаю, что да, - ответил он. - Буду как-нибудь вырываться. - Вот не знаю, как с питанием, - продолжала Елена. - Я думаю, придется столоваться здесь, если ты ничего не имеешь против. Мяса у них нет совсем. Квейль подошел к колодцу и сорвал с дерева спелый гранат. - Думаю, что проживу и без мяса. Он сорвал еще несколько плодов по дороге к палатке, разгрыз мягкие косточки и заел их горечь сладкой мякотью. Взяв в палатке оба чемодана, он перенес их в новое помещение, насвистывая "Мне дела нет ни до кого". На ходу он несколько раз подкинул ногой попавшийся ему на дороге комок земли и улыбнулся Елене, которая наблюдала за ним. И она поняла, что поступила правильно, и почувствовала себя счастливой. 36 Жизнь их потекла ровно, хотя и не вполне упорядочение. В те вечера, когда Квейлю удавалось побыть дома, они беззаботно наслаждались своей близостью, Хозяин дома был не очень доволен, узнав, что Квейль англичанин. Раньше он хозяйничал в оливковой роще в качестве управляющего. Война разрушила его благополучие. Он был призван в ряды местного гарнизона, а рощу англичане заняли под лагерь. Он испытывал к Квейлю тайную вражду. Квейль знал это и старался не сталкиваться с ним, чтобы не раздражать его. Ему было здесь хорошо. В дни, свободные от дежурства на аэродроме, он сидел позади дома на солнце и ел плоды, которые Елена срывала для него. Им не нужны были слова. Полный покой, книжка в руках Елены, пока он спал, попытки Елены выучить его по-гречески, солнечное тепло и непрестанный переход с места на место, чтобы все время быть на солнце... Квейлю было радостно видеть, как Елена загорела и как блестят на солнце ее черные волосы. Некуда спешить и нечего бояться. На аэродроме тоже было тихо. Иногда вместе с Квейлем приезжал Тэп, и они ели мясные консервы и компот из персиков, тоже консервированный, сидя на разостланном одеяле. Квейль был всегда в ровном настроении и с удовольствием слушал Тэпа, лежа на солнце. Он сильно загорел, струпья сошли у него с лица, и под действием солнца на месте безобразных красных пятен стала показываться обыкновенная кожа. Тэп называл его пегим, но это мало его беспокоило. Эвакуация из Греции закончилась. Чуть не каждый день из Пелопоннеса прибывали отставшие. Суда-Бэй подвергался бомбежке, два раза бомбили Канию, сгорел один из "Бленхеймов". Их временно перебазировали на другой конец острова. Начались волнения в Ираке, и в один прекрасный день радио принесло жителям Кании известие, что в Англии приземлился Рудольф Гесс. В этот день Квейль вернулся с аэродрома после патрулирования над бухтой. Елена только что кончила обливаться в тазу, который она поставила посреди двора, и, когда пришел Квейль, полураздетая, сушилась на солнце. - У тебя прекрасный вид, - сказал он. - Спасибо. Она сидела в кресле, которое обычно занимал он. - Сиди, сиди. - Ты очень любезен. - Конечно, - ответил он и сел прямо на горячий от солнца песок. Приподнялся, быстро дернул ее за черные волосы, отпустил их, снял китель и лег на спину. - Мне будет недоставать этого солнца, - сказал он. - Почему? - Что ты скажешь насчет переезда в Англию? - Мы поедем туда? - Как бы ты к этому отнеслась? - Да никак. Я согласна. Ты хочешь ехать? - Я подумываю подать рапорт о переводе. - Мне казалось, что ты не любишь холода. - Не люблю. Здесь очень хорошо. Но я думаю, что воевать лучше в Англии. Только теперь она поняла, о чем он думал все эти дни. - Почему лучше? - Я согласен с Лоусоном. Решение будет не здесь. - Война будет продолжаться, - возразила она. - Да. Будут бои. Но серьезные события произойдут в Англии. - Почему? - И я хочу быть при этом. Ты не возражала бы против переезда? - Нет. Но как я могу туда попасть? - На пароходе. - Ты думаешь, это будет скоро? - Что? - То, о чем ты говоришь. Она нарочно выразилась осторожно. - Нет. На это понадобится время. Но я хочу быть при этом. - Англия тяжела на подъем, - заметила Елена. - Это только общее положение, не так ли? Она знала, что это так, и согласилась. - Кто же все это изменит? - Не знаю, - ответил он. - Люди найдутся, надо думать. Он молча стал снимать свои летные сапоги. - Ты выстирала мне носки? - спросил он, снимая те, что были на нем. - Висят у колодца. - Спасибо. - Когда ты сможешь достать белье? - В Египте, - ответил он. Два дня тому назад ему пришлось ждать полуголым, пока она стирала ему сорочку, сушила ее на солнце и гладила утюгом. - Твои носки никуда не годятся. Кто штопал их в последний раз? - Вероятно, Тэп. Это его носки. Помолчав, она спросила: - Что теперь будет делать Тэп? Ведь он не может летать. - Не знаю. Должно быть, переведется в штаб. - Он хочет? - Он говорит, что это разрешает все вопросы. Он уже сыт по горло. - Его трудно понять, - заметила она. - Кого? Тэпа? Совсем нетрудно. Хикки говорил, что Тэпу надо было бы родиться десятилетием раньше. Вот бы кто успел пожить в свое удовольствие. - Бедный Хикки, - тихо сказала Елена. - Да. Зато он избавился от всех забот. - От каких забот? - Он содержал на свое жалованье чуть не двадцать человек родных. - А еще? - А еще... Еще он был слишком прямой человек, чтобы уживаться со штабом. - Незаметно было, чтобы он что-нибудь принимал близко к сердцу. - Очень даже принимал. Ты помнишь Ричардсона? - Этого высокого? - Того, который был убит, когда спускался на парашюте. - Помню. - Ричардсон все принимал близко к сердцу. Но старался не показывать этого. Хикки узнал, что у него были неприятности с одной девушкой в Египте. И Хикки поехал в Каир, чтобы уговорить знакомого врача сделать ей аборт. - Как это непохоже на Ричардсона. - Почему? - Я не думала, что он такой легкомысленный, - тихо ответила она. Квейль улыбнулся. - Он был, пожалуй, самый лучший из нас. - И, продолжая улыбаться, добавил: - Несмотря на свое легкомыслие. - Всех их страшно жаль, - сказала Елена. Квейль умолк. Разнежившись на солнце, он закрыл глаза и погрузился в дремоту. Елена перешагнула через него и пошла в дом надеть платье и туфли. Вернувшись, она застала Квейля уже в кресле; он спал с открытым ртом. Она подняла носки, которые он снял, принесла ведро воды из колодца, вылила его в таз и выстирала их. Потом повесила их на сруб колодца, на солнце, а прежние сняла. Покончив с этим, села возле Квейля на песок и принялась штопать. Вдруг она услышала глухой голос Квейля. - Пример семейной добродетели, - сказал он, шутливо подмигивая ей. - Что? - спросила она. - Штопка носков. - Пример для кого? Она взглянула на него; он повернулся на бок. Потом пожал плечами и сел. - Хочу есть, - объявил он. - Я забыла тебе сказать, - спохватилась она. - Хозяин требует, чтобы мы сами доставали себе продукты. - Требует, чтобы мы сами? С каких это пор? - Он объявил мне сегодня утром. - Почему вдруг такая перемена? - Он не любит англичан. - Я это знаю, - ответил Квейль. - Я слышала раньше, как он говорил жене, что у англичан много продовольствия. - С чего это он? - Он сторонник Метаксаса. - Да, разные бывают греки. - Ты можешь доставать продукты? - Могу брать на провиантском складе. Чем же он недоволен? - Он лишился нынешнего урожая оливок. - А ты еще собиралась рассказать ему о Нитралексисе и Мелласе. - Он не понял бы. - Конечно. Квейль встал, надел китель, потом чистые носки и сапоги. - Пойду добуду мясных консервов, - сказал он. - А готовить нам можно? - Хозяйка сказала, что да. - Я вернусь через час. Он поцеловал ее и пошел через рощу к дороге, чтобы сесть на какой-нибудь идущий в Суда-Бэй грузовик. Там, сойдя с грузовика, он поднялся по крутой тропинке к большому складскому зданию. Проходя мимо часового, он не сразу заметил, что тот отдает ему честь. Заметив, приподнял руку, потому что было бы неловко не ответить на приветствие, хоть он и не одобрял самый принцип. Войдя в низкую дверь, он очутился в большом помещении, уставленном консервными банками и заколоченными ящиками. Два-три армейских офицера покупали продукты. Квейль попросил кладовщика-палестинца отпустить ему несколько банок консервов. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо. - Когда вы приехали? - услышал он голос. Квейль обернулся. - Лоусон? Хэлло! - сказал он. Они обменялись рукопожатием. - Как дела? - спросил Лоусон. Он был в защитного цвета трусиках; лицо его потемнело от загара, светлые волосы были влажны от пота. - Ничего, - ответил Квейль. - Спасибо за Елену. - Как она? - Ничего. - Еще здесь? - Да. Никак не могу ее отправить. А где вы пропадали? - Осматривал остров, - ответил Лоусон. - Видели что-нибудь интересное? - Нет. Здесь ничего нет. - А что вас интересовало? - Укрепления. Но легче найти золото. - Неужели дело так плохо? Я думал, что возводятся укрепления. - Там и сям расставлено несколько морских орудий. Квейль купил мясных консервов, галет и компот из персиков, а Лоусон бутылку шотландского виски и бутылку лимонного сока. - Хотите повидать Елену? - спросил Квейль, когда они вышли. - Конечно. - Поедем к нам обедать. - Вы снимаете дом или что-нибудь в этом роде? - У нас комната. - Превосходно. Когда вы обвенчались? - Недели две тому назад. - Превосходно. А как остальные? - Кто? - Тэп, Хикки и все прочие. - Тэп здоров. А Хикки погиб. Лоусон промолчал, и они спустились по склону. Внизу они стали подстерегать проходящие грузовики, пока им не попался один, направляющийся в сторону оливковой рощи. Было почти совсем темно, и красное зарево заката уже начало угасать. Они сошли с грузовика на грунтовую дорогу и направились к дому. Елена обрадовалась Лоусону. Она была в комнате. Квейль поставил консервы на столик. Когда он сообщил Елене, что Лоусон будет обедать, она перетащила столик на середину комнаты, поближе к кровати. Лоусон следил за ее движениями. - Это к вам идет. - Что? - Замужество. - Она похорошела от загара, - заметил Квейль. Он тоже смотрел на Елену, видел, как Лоусон следит за ее движениями, видел, как она красива, и у него было такое чувство, словно он смотрит на нее впервые. - Я считаю, что по этому случаю нам надо выпить, - объявил Лоусон. Он открыл высокую бутылку с шотландским виски. - Я всегда заранее радуюсь, когда предвидится глоток бурбона, - сказал он. Елена вопросительно взглянула на Квейля. - Американское виски, - объяснил Квейль. - У вас есть стаканы? - спросил Лоусон. Елена поставила на стол два стакана. - А вы разве не будете? - Я не буду, - ответила она и принялась открывать мясные консервы. - Нет, уж извините, мы должны чокнуться. Одну капельку. Он взял чашку, налил в нее немного виски и протянул Елене. - За ваше здоровье, - сказал Лоусон, обращаясь к ним обоим. - За все. Все трое выпили. Поставив чашку на стол, Елена сделала гримасу, и Лоусон засмеялся. Он уселся на кровать. - Когда вы едете в Египет? - спросил он, потягивая виски. - Не знаю. Когда удастся переправить Елену... - Я бы не стал слишком долго задерживаться. - Почему? - спросила Елена. - Один удар по этому острову - и крышка. Лоусон налил себе еще и наполнил стакан Квейля. - За солнце, - произнес он и снова выпил. Потом прислонился спиной к стене. - У нас есть тут что-нибудь? - спросил Квейль. Лоусон покачал головой и стал играть стаканом: - Ни самолетов, ни конвойных судов, ни зениток. - А на том конце острова? - Ни черта. - Все-таки остров нелегко будет взять, - заметил Квейль. - Очень может быть. Лично я надеюсь, что никто на него не позарится. - Я думал, здесь большая часть снаряжения, вывезенного из Греции. - Вы витаете в пространстве, Квейль. - Лоусон встал и заходил по комнате. - Из Греции не вывезли ничего, - сказал он. - А войска сколько вывезли оттуда? - Тысяч тридцать. Это сравнительно не так плохо. - Вы не слышали, что делается в Афинах? - спросила Елена. - Слышал только то, что передают по радио. Немцы отбирают все продукты. - Там уже нечего отбирать, - заметила Елена. - Может быть. Но они изводят греков обысками. - Чем безобразней они будут вести себя, тем больше их возненавидят греки, - сказала Елена. - В данный момент греки очень злы на англичан, - заметил Лоусон. - Забудут ли они когда-нибудь? - спросил Квейль. - Может быть, и забудут. - Народ они довольно рассудительный, - прибавил Квейль. - Немцы их доведут. Разве можно спокойно рассуждать, когда творится такое. Они обозлятся - и надолго. - Садитесь есть, - сказала Елена. Она разложила консервированное мясо по тарелкам, нарезала черный греческий хлеб на ломти и намазала маслом. - С немцами они не уживутся, - уверенно сказала она садясь. - Я тоже так думаю, - согласился Квейль и допил свой стакан. - Если они будут держаться, как в Албании, то окажутся для немцев довольно твердым орешком, - заметил Лоусон, разламывая черствый ломоть пополам. - Они никогда не покорятся, - заявила Елена. - Интересно, что делает Меллас? - сказал Квейль. - Все будут драться, - ответила она. Они ели мясо с черствым хлебом. Лоусон налил себе еще виски и протянул бутылку Квейлю, но тот отрицательно покачал головой. Они говорили об оливках, о греке - хозяине дома, о волнениях в Ираке и о появлении Гесса в Англии, которое все трое находили очень странным и подозрительным. Когда Лоусон объявил, что ему пора в Канию, Квейль сказал, что поедет с ним, так как утром должен патрулировать и ему придется ночевать на аэродроме. - Я вернусь утром, часов в десять, - прощаясь, сказал он Елене. - Хорошо, - ответила она. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - ответили ей оба. И она пошла в дом убирать со стола и мыть посуду. 37 Квейль сидел перед полетом в столовой и пил чай. Багровое солнце еще не полностью выкатилось из-за горизонта, и в то время как верхняя часть неба была уже освещена, нижнюю еще затеняли остатки ночи. Вдруг послышался гул моторов и одновременно разрывы бомб. Палатка закачалась, и Квейль бросился на землю. Рядом с ним, с криком: "Налет!" - растянулся дневальный. После третьей порции бомб Квейль выбежал наружу. Из жилых помещений выбегали люди в пижамах и заползали в щели. Квейль стал искать свой "Гладиатор" и увидел его на краю площадки без чехлов. Квейль еще не решил, успеет ли он подняться в воздух, когда заметил немца, нацелившегося как бы прямо на него, и спрыгнул в щель, на мягкую землю. Четыре бомбы разорвались на аэродроме. Как только немного затихло, Квейль вылез из щели и пробежал сотню ярдов по направлению к "Гладиатору". Он успел заметить на другом конце площадки опрокинутый "Бленхейм" и сейчас же лег, так как в этот момент еще один пикировщик появился в воздухе, сделал заход, молниеносно пикировал, - и пригоршня мелких пятидесятифунтовок прочертила пунктиром всю площадку от одного конца до другого. Квейль поднял голову, чтобы осмотреться: в воздухе был уже новый пикировщик. Потом опять наступила пауза, и Квейль пробежал еще пятьдесят ярдов. Теперь до "Гладиатора" было уже недалеко. Квейль стал искать глазами команду, которая готовила самолет, и увидел ее за большими камнями. Он побежал туда пригнувшись, так как в этот момент снова послышался приближающийся гул. - "Гладиатор" в порядке? - крикнул он на бегу. - Его не задело, - ответил один из команды, и все опять пригнули головы. - Он готов? - спросил Квейль. - Нет еще. Нет боеприпасов. И они опять присели. Небольшая бомба упала между ними и "Гладиатором". Квейль окинул его быстрым взглядом, но "Гладиатор" спокойно стоял на месте. - Я лечу, - сказал Квейль. - Кто мне поможет? - Ленты еще не приготовлены. - Неважно. Я просто хочу убрать его с поля. Идем. Двое пошли с ним, и пока он устраивался в кабине, один вытащил пулеметные ленты, а другой помог ему завести мотор и повернуть машину. Квейль сдвинул верх фонаря кабины и весь превратился во внимание. Увидев пикировщик и посыпавшиеся бомбы, он убавил газ и пригнулся. Взрывной волной "Гладиатор" подбросило. Привстав, чтобы не нарваться на воронку, Квейль опять прибавил газ, повел самолет прямо поперек площадки и, взяв разбег по ветру, с поднятым хвостом оторвался от земли. Ему пришлось почти сразу войти в мертвую петлю, чтобы не врезаться в крутое возвышение на конце площадки, и он очутился прямо под брюхом "Юнкерса 87-В". Квейль чуть не задел его, увертываясь от огня, который тот открыл из заднего пулемета. Теряя скорость, он сделал петлю и прямо с ее вершины перешел в подъем. Тут он увидел целую вереницу пикировщиков, шедших почти по правильному кругу, и поднял нос самолета. Набирая спасительную высоту, он увидел, как другая группа пикировщиков атакует Суда-Бэй. Штук пятьдесят, подумал он и чуть не свернул себе шею, стараясь взглянуть, не пострадало ли хвостовое оперение. Он знал, что дело не так страшно, если только с пикировщиками нет истребителей. От пикировщиков можно увернуться, но выбраться из гущи истребителей не так просто, - в особенности, когда в пулемете нет лент. Поднимаясь, он видел разрывы бомб. На этот раз бомбежка была ожесточенная. И вдруг внизу, выделяясь на фоне розовеющей морской глади, с востока, почти прямо из солнца выскочила группа двухмоторных "Хейнкелей" или "Мессершмиттов-109". Квейль решил, что это "Хейнкели", возвращающиеся с налета на какой-нибудь другой пункт острова. Это его встревожило. Откуда такой интерес к Криту? Больше ста бомбардировщиков в поле зрения! За каким дьяволом они сюда слетелись? Бомбить аэродромы? Да, но обычно это служит прологом к чему-то другому. Может быть, переброска парашютистов? Зачем, когда в их распоряжении все транспортные средства итальянского флота? Квейль подождал, пока бомбардировщики не ушли на запад, потом снизился и приземлился. Посадочная площадка была усеяна крупными и мелкими воронками от бомб, но он высмотрел нетронутую полоску, подошел к ней при бортовом ветре и посадил машину с разворота. Один из "Бленхеймов" горел, другой лежал колесами вверх. Квейль подрулил к концу поля, где находился большой ров. За этим рвом росла группа деревьев и был холм. Это было единственное укрытие на всем аэродроме. Ров был слишком широк и глубок, чтобы перекатить через него, и Квейль только поставил "Гладиатор" как можно ближе к нему. Потом, чтобы согреться, побежал через все поле в столовую. Он не успел надеть летный костюм. Солнце стояло уже высоко, и было жарко. Единственным облаком на небе был белый дым, поднимающийся от "Бленхейма". Ангары и столовая не пострадали. - Чистая работа, - сказал ему один из присутствующих, когда он вошел в столовую. - Кто-нибудь пострадал? - Монтер. Один из тех, которые помогали вам. Ему ободрало руку или что-то в этом роде. Тэп тоже был здесь, еще в пижаме, но в кителе поверх нее. - Что скажешь, Джон? - Не знаю. Видимо, что-то готовится. Зря они этого делать не станут. - Два "Бленхейма" погибли, - заметил Тэп. - Надо бы перекинуть мост через этот ров. Тогда можно было бы ставить самолеты под деревья, - сказал командир эскадрильи "Бленхеймов". - Мы целый месяц просим у пехотного штаба солдат для этого, - вмешался офицер. - Но у них нет времени. - Это надо сделать, - сказал Тэп. - Ведь если что-нибудь начнется, так это наш единственный аэродром. Надолго ли хватит самолетов, если нет маскировки. Все относились к только что пережитой бомбежке, как к чему-то вроде утренней уборки, которая кончилась - и нечего о ней толковать, и пора завтракать, и, что бы там ни было впереди, надо позавтракать как следует. Но Квейль полагал, что сейчас не до завтрака. Он знал, что что-то должно произойти, и вдруг до слуха его донесся пронзительный вой сирен, возвещавших воздушную тревогу, и он вместе со всеми вышел из палатки. При виде большого отряда бомбардировщиков, приближающегося с запада, офицеры опять поспешили вверх по камням к щелям. Квейль понимал, что подняться в воздух ему не удастся. "Бленхеймы" уже были в воздухе и скрылись из виду, а он опоздал: группа немецких самолетов шла прямо над аэродромом. Откуда-то открыли огонь тяжелые 3,7-дюймовые зенитки, и за самолетами гнались белые дымки. Затрещали пулеметные очереди, и Квейль увидел, как трассирующие пули чертят пространство, не долетая до самолетов, которые шли над аэродромом в правильном строю. Блеснули на солнце падающие беспорядочными пачками бомбы, и раздались оглушительные взрывы, потом еще, все больше и больше, и в конце концов отдельные взрывы слились, и как для слуха, так и для глаза все смешалось в общий хаос. Это продолжалось весь день. Только раз был перерыв, длившийся более получаса. Аэродром бомбили дважды две группы "Мессершмиттов", причем один из них был сбит метким перекрестным огнем расставленных по всему аэродрому пулеметов. Раз "Бленхеймы" сделали попытку приземлиться, но не смогли и были вынуждены оставаться в воздухе, пока у них не иссяк бензин: тогда они прорвались, но подняться уже не могли. Бомбежка не дала им времени заправиться, да и склад горючего был охвачен огнем. Ночь принесла некоторое облегчение; люди вышли из щелей, и им удалось поесть. Квейль удивлялся своему "Гладиатору": он по-прежнему стоял на краю площадки невредимый. Теперь уже всех охватила тревога. - Это начало каких-то событий, - сказал Тэп, когда они уселись за чай в темной палатке, не зажигая огня из боязни налета. - То же самое они устроили и в Суда-Бэй, - заметил Квейль. - Они громят весь остров, - сказал входя диспетчер. - Какая цель? - спросил Квейля Тэп. Квейль обернулся на звук его голоса. В воздухе еще стоял запах взрывчатки, и Квейль чувствовал ее привкус даже в чае. - Кто знает. Возможно, вторжение. - Нелегко будет вторгнуться на остров. Диспетчер объявил, что им придется дежурить всю ночь. Ожидаются события. Произведенная над Грецией разведка обнаружила, что немцы накапливают самолеты и планеры. - Планеры? - переспросил Тэп. - Да. - Это интересно. За каким дьяволом понадобились им планеры? - изумился Тэп. - Трудно сказать, - ответил диспетчер. - Во всяком случае мы дежурим всю ночь. Квейля охватило беспокойство, как бы не подверглись бомбежке расположенные в окрестностях Кании и Суда-Бэй лагери, - в частности тот, в котором была Елена. Но он ограничился тем, что спросил диспетчера, который сказал ему только, что подверглась бомбардировке гавань Суда-Бэй. Теперь Квейля уже не радовала мысль, что Елена находится так близко от него. Он проклинал преграды, которые держат ее на острове, и с ожесточением убеждал себя, что все это мыльный пузырь, который неминуемо лопнет. Но такая бомбежка ясно говорит, что будут еще крупные неприятности. Он попробовал сосредоточиться на размышлении о предстоящих событиях, но не мог принудить себя к этому. В полночь бомбежка возобновилась. На этот раз она охватила всю местность. Разрывы были слышны и в стороне Суда-Бэй, а иногда дальше и выше по склону. Вспышки были видны вдоль всего горного хребта - от одного конца до другого. Дважды в течение ночи в воздух подымались "Бленхеймы" для патрулирования, но они ничего не обнаружили, а во время их отсутствия аэродром снова подвергался обстрелу и бомбежке. Наземным огнем зенитчиков был сбит еще один самолет; пламя охватило его как раз над щелью, где укрывались Тэп, Квейль и офицер связи. - Зенитчики здорово работают, - заметил Тэп. - Недурно, - подтвердил офицер. - Чем они орудуют? - спросил его Квейль. - Пулеметами "Брена". Вот опять начали. Пулеметный огонь возобновился. Он не умолкал, пока длилась бомбежка. А она, казалось, никогда не прекратится, и люди в щелях старались заснуть в промежутках между разрывами. Но напряжение не ослабевало, мысль об опасности останавливала дыхание. Наконец ночной мрак стал уступать место розовой краске рассвета, предвещающей близкий восход. - Нечего сказать, хорошая у нас оборона, - заметил Тэп, когда бомбежка возобновилась в предрассветном сумраке. - Нет ни самолетов, ничего... - Самолеты затребованы, - ответил офицер связи. - Если даже доставить сюда все, какие есть, разве это помогло бы? - Скоро все выяснится, - сказал Квейль. - Какие вообще у нас шансы против этих мерзавцев? - Кто не помрет, тот будет жив, - ответил Квейль. - Плохо дело, - заметил Тэп. Они смотрели, как небо начинает краснеть в том месте, где вот-вот должно появиться солнце. Когда достаточно рассвело, Квейль отыскал глазами "Гладиатор". Самолет стоял по-прежнему на месте, но это еще ничего не значило. Кругом был сплошной хаос. Здания снесены, палатка-столовая сорвана воздушной волной, площадка обезображена множеством воронок с грудами вывороченного краснозема по краям. Люди бродили среди обломков, стараясь подобрать что-нибудь в этом хаосе. Огня не зажигали. Некоторым удалось спасти кое-что из одежды. Тэп и Квейль разбрасывали ногами обломки своего жилища, как вдруг Тэп услышал гул, взглянул вверх и понял все. - Ну, дождались! - сказал он. - Гляди. И указал на темное пространство к северо-западу. - Тысячи! - воскликнул он. Насколько хватал глаз, Квейль видел черные силуэты идущих в правильном строю самолетов. Их было так много, что взгляд не улавливал этой правильности: казалось, они летят в беспорядке. Их было неисчислимое множество, и шли они на высоте менее пяти тысяч футов... - Что за чертовщина? - спросил Квейль, обращаясь наполовину к самому себе. - Они разбомбят весь остров. Идем. Все в беспорядке кинулись вверх к щелям. Перед лицом такой угрозы люди кричали и неслись сломя голову вперед. Квейль терялся в догадках. Чем ближе были самолеты, тем меньше он понимал, что это значит: ведь небольшие компактные группы самолетов лучше сделают свое дело, чем это разбросанное по широкому пространству огромное скопище. Самолеты шли прямо над аэродромом, а Квейль с Тэпом сидели в щели и смотрели, как взлетают вверх трассирующие пули зенитных пулеметов, не достигая цели. - Трехмоторные "Юнкерсы", - сказал Квейль. - А за ними что? Истребители? - Нет, планеры. У них на буксире планеры! Ну, дела! - Это что за группа впереди? - "Юнкерсы". - Что за чертовщина! Они, наверное, нагружены бомбами. - Или войсками, - заметил Квейль. - Может быть, это и есть вторжение. Не успел он сказать это, как группа самолетов отделилась от ведущей и направилась прямо к аэродрому. Насколько Квейль мог охватить ее взглядом, вся она, состояла из трехмоторных транспортных "Юнкерсов". Квейль старался держать голову так, чтобы свет от солнца не мешал ему видеть самолеты. Вдруг он увидел в небе ряд белых вспышек: это была первая группа парашютистов. За ней последовала другая группа таких же вспышек, похожих на дымки от зенитных снарядов. - Парашютисты... Вот оно, Тэп! - Проклятые! Боже мой, погляди... Белые вспышки внезапно возникали теперь тут и там, далеко и близко - повсюду. Они приближались с подветренной стороны прямо к аэродрому. Когда подошли задние "Юнкерсы", в красно-голубом небе замелькало еще больше парашютистов. Теперь все небо было неравномерно испещрено пятнами. Парашюты были белые, красные, полосатые... Одни опускались быстрей, другие медленней. Вокруг раздавался непрерывный треск пулеметов, трассирующие пули неслись к парашютистам непрерывным потоком. Когда парашюты приблизились к земле, пулеметы снизили прицел и над всем аэродромом нависла сплошная завеса перекрестного огня. - Не высовывайся. Эти проклятые пулеметы снижают огонь. У тебя есть пистолет или что-нибудь? - изо всех сил закричал Тэп. - Идем. Подымемся повыше, - ответил Квейль. - А пулеметы? - Там самое безопасное место. Рискнем. Вперед! Они побежали вверх под огнем пулеметов, расположенных на другом конце площадки. На их глазах парашютисты группа за группой приземлялись за деревьями: одна, другая, третья, четвертая, потом сразу две, пять, четыре. Парашютисты достигали аэродрома и оставались лежать, так как пулеметы вели бешеный огонь: Пули рикошетом летели с площадки через головы Тэпа и Квейля, пока те взбирались по склону. Неожиданно они наскочили на один из пулеметов. - Идиоты. Они нас укокошат!.. - заорал Тэп. - Здорово палят, - крикнул в ответ Квейль. Кричать не было надобности, но оба невольно кричали под действием опасности и непрерывной трескотни пулеметов. Парашютисты опускались теперь повсюду, но больше всего на площадке, где они оставались лежать, так как пулеметы не прекращали ураганного огня" На фоне отрывистого стрекотанья пулеметов до слуха Квейля доносились отовсюду отчетливые сухие выстрелы из винтовок и резкие хлопки револьверных выстрелов. Скорчившись, чтобы не попасть под пули "Брена", они смотрели, как спускается последний слой парашютистов, как некоторые парашюты загораются и огонь охватывает их; и как человеческая фигура, камнем упав на землю, мгновенно превращается в комок черной грязи. Дважды случилось так, что парашютист опустился между ними и площадкой, и Квейль успел заметить мундир и очки на лице немца, ленту патронов на шее и высокие сапоги, усилия отстегнуть парашют тотчас же после приземления и вслед затем прекращение всех усилий: после того как раздавался треск винтовки, человек вздрагивал и уже лежал неподвижно. После того как спустилась последняя группа и белые пятна усеяли всю площадку и повисли на деревьях, Квейль увидел, как некоторые парашютисты бросились к укрытиям, но ни один не добежал, так как пулеметный огонь скосил и рассеял их. - Ничего у них не выйдет, - опять крикнул Тэп. Оба молчали, глядя то в одну, то в другую сторону; то на убитых, то на бегущих. - Где же остальные? - спросил Квейль. - Двинулись на Канию. А вот и планеры. Квейль увидел нестройную группу планеров, которые приближались широкими кругами, наклонив носы и надвигаясь медленно, в то время как трассирующие пули рвались к ним, не достигая цели. Он обратил внимание на снижающуюся группу трехмоторных "Юнкерсов". - Кажется, они хотят посадить планеры. - Они разобьют их о скалы. Два "Юнкерса" совсем было снизились, но выравнялись над пространством, которое было почти сплошь покрыто лесом, без единой прогалины. Квейль и Тэп видели, как "Юнкерсы" опустили посадочные щитки, а затем оба самолета, планируя на посадку, скрылись из виду. - Чтоб им стукнуться! Наверно, полны солдат. Новые планеры подлетали к аэродрому и шли на снижение. Первый снизился слишком быстро, стремительно заскользил по траве, наскочил на воронку и опрокинулся. Раздался треск; люди, планер - все смешалось. Тотчас пулеметы подняли вокруг столбы пыли. Некоторые из немцев побежали, другие нырнули в усеивавшие аэродром воронки. И засевшие в одной из них тотчас в свою очередь открыли бешеный пулеметный огонь. - Если они тут закрепятся, мы пропали, - сказал Тэп. - И "Гладиатор" там на виду! - Гляди, гляди! Еще планеры. Два новых планера выровнялись над площадкой, приземлились и выбросили целый рой черных фигур. И опять одни устремились к краю площадки, другие нырнули в воронки. Теперь в воздухе стоял непрерывный треск вступивших в единоборство пулеметов обеих сторон. Сосредоточенным огнем палили из расстилавшегося за "Гладиатором" леса. - Идем, - крикнул Квейль. - Укроемся в лесу. - А этот чертов "Гладиатор" так и будет стоять... - Идем. Они пригнулись. Тэпу трудно было бежать из-за руки. Квейль взял его под руку. Они побежали по неровной местности под пулеметным обстрелом, параллельно площадке, туда, где дорога подходила к бензохранилищу. Квейль увидел несколько охваченных пламенем планеров: из них выскакивали люди, и пулеметный огонь косил их. Некоторым удалось укрыться за возвышением на северном конце площадки. Квейль и Тэп спустились в ров недалеко от пулеметного расчета, который вел огонь по северному концу площадки, где укрывалось большинство уцелевших немцев. - Ложитесь! - крикнул им кто-то. Пулеметные пули зашлепали по земле. Квейль и Тэп, пригнувшись, поползли по глубокому рву к пулемету. - Вы кто такие? - спросил их высокий русый шотландец-капитан в комбинезоне. - Из восьмидесятой эскадрильи. - Ваши документы. Ему приходилось кричать, так как при их появлении пулемет "Брена", содрогаясь на треножнике, снова открыл огонь. - А в чем дело? - спросил Тэп. - Да откуда же, черт возьми, я могу знать, что вы не парашютисты? Они вытащили документы. Он быстро просмотрел их и вернул. - Ладно, - сказал он. - Видно, что вы не немцы. - Из последней партии кому-нибудь удалось удрать? - Их там целы