660 году, добавив к нему предисловие, из которого видно, что он пользовался венецианским изданием с еврейским переводом Ибн Тибона Z. Так же как и Халеви, он считал гласные душой букв, в связи с чем утверждал, что на каждую из двадцати двух согласных приходится по три гласных. Чтение, по его мнению, представляет собой попытку попасть камнем в другой камень, подброшенный тобою же за миг до этого, так что согласные в таком случае это камни, а их скорость - гласные. Он полагал, что в Ноев ковчег во время потопа было помещено и семь цифр, причем они находились там под видом голубей, потому что голубь может считать до семи. Однако эти цифры имели знак не согласных, а гласных письмен. Титульный лист книги Халеви о хазарах (базельское издание, XVII в.). Несмотря на то что "Хазарская переписка" известна уже сразу после 1577 года, широкому читателю она стала доступна лишь по изданному Буксторфом Халеви, то есть с 1660 года, потому что в приложении было опубликовано и письмо Хисдая Ибн Шапрута, а также ответ хазарского короля Иосифа. ЛУКАРЕВИЧ (LUCCARI) ЕФРОСИНИЯ (XVII век) - дубровницкая аристократка из рода Геталдич-Крухорадичей, замужем за одним из аристократов рода Luccari. В своем дворце держала клетку с птицей сойкой, чье присутствие в доме считается целебным, а на стене - греческие часы, которые по праздникам играли тропари и кондаки. Она говорила, что за любой дверью, которую мы открываем в течение всей жизни, нас ждет такая же неожиданность, как в трех наудачу вытянутых картах, а о своем богатом супруге - что он ужинает тишиной и водами. Была известна свободным поведением и красотой: в свое оправдание она шутя говорила, что страсть и честь по одной дорожке не ходят, и имела по два больших пальца на каждой руке. Она всегда была в перчатках, даже во время обеда, любила красные, голубые и желтые кушания и носила платья этих же цветов. У нее было двое детей, дочь и сын. Однажды ночью ее семилетняя дочь увидела через окно, отделявшее ее спальню от материнской, как мать рожает. В присутствии своей сидящей в клетке птицы госпожа Ефросиния родила маленького бородатого старичка со шпорами на босых ногах, который, появившись на свет, крикнул: "Голодный грек и на небо пойдет", перегрыз собственную пуповину и тут же куда-то убежал, схватив вместо одежды чью-то шапку и на бегу окликнув по имени свою сестру. С той поры девочка потеряла дар речи, от нее ничего нельзя было добиться, и ее поместили подальше от глаз, в Конавле. Говорили, что такие дела происходят с госпожой Ефросинией из-за того, что она села на хлеб и состоит в тайной связи с евреем из дубровницкого гетто, по имени Самуэль Коэн Y. На упреки в слишком вольных манерах госпожа Ефросиния отвечала презрительно, что не позволит себя учить и что не желает пить чужим ртом: - Верно говорят, сотня нарядных, статных и знатных ученых- чернокнижников, для которых время ничего не значит, пришлись бы мне по вкусу! Да только в Рагузе такой сотни не наберется за всю ее историю! А у кого есть время ждать? А на все другие обвинения она даже не реагировала. Между прочим, говорили, что еще девушкой она умела колдовать, выйдя замуж, стала ведьмой, а после смерти должна была три года пробыть вурдалаком, но в последнее верили не все, так как считалось, что чаще всего такое бывает с турками, реже с греками, а с евреями никогда. Что же касается госпожи Ефросиний, о ней шушукались, что втайне она Моисеевой веры. Как бы то ни было, когда Самуэля Коэна изгнали из Дубровника, госпожа Ефросиния не осталась к этому равнодушной; говорили, что она умрет от тоски, потому что с того дня по ночам она держала на сердце, как камень, собственный кулак, сжатый с двух сторон большими пальцами. Но вместо того чтобы умереть, она однажды утром исчезла из Дубровника, потом ее видели в Конавле, на Данчах, как она в полдень сидит на могиле и расчесывает волосы, позже рассказывали, что она отправилась на север, в Белград, на Дунай,- в поисках своего любовника. Услышав, что Коэн умер под Кладовом, она никогда больше не вернулась домой. Остриглась, закопала волосы, и неизвестно, что с ней потом стало. Считается, что ее смерть воспета в одной народной песне с длинным и грустным содержанием, которая была записана в Которе в 1721 году и сохранилась только в итальянском переводе под названием "Латинка девушка и влашский воевода Дракула". Перевод песни в полном виде до нас не дошел, однако видно, что в судьбе героини песни очень много общего с судьбой госпожи Ефросиний Лукаревич, а основой для образа воеводы Дракулы стала историческая личность по имени Влад Малеску, который действительно жил в Трансильвании на рубеже XVII и XVIII веков. В сжатом виде сведения, содержащиеся в песне, выглядят так: "В то время года, когда из-под зелий показался белый камыш, на Дунае появилась красивая, грустная женщина. искавшая своего любимого, который здесь воевал. Услышав, что он погиб, она пошла к воеводе Дракуле, который видит завтрашним глазом и известен как самый дорогой знахарь, исцеляющий от грусти. Череп его под волосами был почти черным, на лице морщина молчания, а свой огромный член он по праздникам привязывал длинной шелковой нитью к зяблику, который летел впереди и нес его. За поясом у него всегда была половинка ракушки, с помощью которой он мог мастерски содрать кожу с живого человека, а потом опять надеть ее на него, придерживая за чуб. Он готовил напитки для сладкой смерти, и его дворец всегда осаждала толпа вампиров, которые гасили свечи, требуя от Дракулы, чтобы он умертвил их. Потому что смерть была для них единственным возможным соприкосновением с жизнью. Дверные щеколды в доме, где он обитал, приходили в движение сами собой, а во дворе перед его дворцом всегда стоял маленький смерч, перемалывавший все, что попадало в его воздушный поток. Он кружился здесь уже семь тысяч лет, и в его центре в течение всех этих семи тысяч лет было видно так ясно, как в полдень, благодаря разливавшемуся там лунному свету. Когда молодая женщина подошла ко дворцу воеводы Дракулы, его слуги сидели в тени этого смерча и пили особым образом: пока один тянул из бочонка вино, другой издавал протяжный звук, похожий на песню, и покуда у него хватало дыхания, первый мог переливать в себя вино. Потом они менялись ролями. В честь гостьи они исполнили таким манером сначала "вечерний голос", потом песню "на польский голос" и под конец одну, которая поется "головой к голове" и в которой говорится: "Каждую весну, стоит птицам начать пересчитывать рыбу в Дунае, в устье реки, впадающей в море, прорастает белый камыш. Живет он всего три дня, это те самые три дня, на протяжении которых смешивается соленая и пресная вода. Семя его быстрее всякого другого семени, и прорастает оно скорее, чем движется черепаха, а размером этот камыш достигает муравья, ползущего по нему. В сухом месте семя белого камыша может сохраняться и двести лет, однако, попав во влажное, прорастает меньше чем за час, через три-четыре часа достигает метровой высоты, а потом начинает утолщаться, и в конце дня его уже невозможно обхватить одной рукой. К утру он становится толщиной с человека и высотой с дом, рыбаки часто привязывают к белому камышу свои сети, и он, пока растет, вытягивает их из воды. Птицы знают про белый камыш и избегают есть его семена или побеги. Однако лодочники и пастухи иногда видят, как на лету, прямо в воздухе, птицу разрывает на куски. Это значит, что она, забывшись в птичьей грусти или безумии, которые похожи на людскую ложь, наглоталась семян белого тростника, которые теперь разорвали ее на части. Возле корня белого камыша всегда видны какие-то отпечатки, похожие на следы зубов, и пастухи говорят, что белый камыш растет не из земли, а из уст подводного демона, который через него посвистывает и разговаривает, подманивая к семенам птиц и других любителей полакомиться. Поэтому из белого камыша не делают дудочек - на чужой дудке играть не стоит. Другие рыбаки говорят, что самцы птиц иногда оплодотворяют своих подруг семенем белого камыша, и таким образом на земле обновляется яйцо смерти..." Когда песня закончилась, женщина спустила своих борзых на лисиц, а сама вошла в башню к воеводе Дракуле и дала ему кошель золота, чтобы он излечил ее печаль. Он обнял ее, отвел в свою спальню и отпустил только тогда, когда борзые вернулись с лисьей охоты. Прощались они утром, а вечером пастухи увидели на берегу Дуная борзых, скулящих над телом молодой красивой женщины, разорванным на куски наподобие птицы, оплодотворенной семенем белого камыша. Ее шелковые одежды обвивали огромный стебель, пустивший корень и шумевший листьями, проросшими сквозь ее волосы. Женщина родила быструю дочь - свою смерть. Ее красота была в той смерти поделена на сыворотку и свернувшееся молоко, а на дне виднелся рот, держащий в зубах корень камыша..." МОКАДАСА АЛЬ-САФЕР ** (VIII-XI века) - лучший из всех толкователей и ловцов снов V. Предание говорит, что он составил мужскую часть хазарской энциклопедии, женская же - заслуга принцессы Атех u. Аль-Сафер не хотел писать свою часть энциклопедии, или хазарского словаря, для современников и потомков, он составил эту книгу на древнем хазарском языке * века, который не понимал никто из живших с ним в одно время; он предназначил ее исключительно предкам, тем, кто в свое время видел во сне, каждый свою, частичку тела Адама Кадмона, частичку, которую уже больше никто никогда не увидит. Хазарская принцесса Атех была любовницей Аль-Сафера, и одна из легенд рассказывает, как он своей бородой, намоченной в вине, обмывал ее грудь. Аль-Сафер закончил свою жизнь в заточении, причиной которого стал, как утверждает один источник, спор между принцессой Атех и хазарским каганом. Этот спор заставил принцессу Атех написать письмо, которое, не смотря на то что она его не послала, попало в руки кагана. И постольку, поскольку касалось оно Аль-Сафера, то вызвало ревность и гнев кагана. Оно гласило: "Я посадила розы в твоих сапогах, в твоей шляпе растут левкои. Пока я жду тебя в своей единственной и вечной ночи, надо мной как клочки разорванного письма шелестят дни. Я складываю их и разбираю букву за буквой твои слова любви. Но прочесть я могу не много, потому что часто встречаю незнакомый почерк, и рядом с твоим письмом оказывается страница чужого, в мою ночь вмешивается чужой день и чужие буквы. Я жду, когда ты придешь и когда перестанут быть нужны письма и дни. И я спрашиваю себя; будет ли по-прежнему писать мне тот, другой, или и дальше продлится ночь?" Другие источники говорят (Даубманнус связывает их с рукописями каирской синагоги), что это письмо - или стихотворение - вообще не было известно кагану, оно попало именно к Аль-Саферу и говорилось там о нем самом и Адаме Кадмоне. Тем не менее в любом случае результатом его была ревность и политические амбиции хазарского кагана (дело в том, что ловцы снов представляли собой сильную оппозиционную партию принцессы Атех, которая оказывала кагану сопротивление). Аль- Сафер в наказание был заточен в железную клетку, подвешенную к дереву. Принцесса Атех каждый год посылала ему через свои сны ключ от двери в свою спальню и, несмотря на то что возможности ее были малы, старалась облегчить его муки, для чего подкупала демонов, чтобы они на короткое время заменяли Аль-Сафера в его клетке другими людьми. Так что жизнь Аль-Сафера частично состояла из жизни других людей, которые поочередно давали ему взаймы по нескольку своих недель. Тем временем любовники необычным образом обменивались посланиями: он зубами выгрызал несколько слов на панцире черепахи или рака, которых вылавливал из реки, протекавшей под клеткой, и пускал их обратно в воду, а она отвечала ему таким же способом, выпуская свои живые письма, написанные на черепахах, в реку, впадавшую в море под клеткой. Когда шайтан стер в памяти принцессы Атех хазарский язык и заставил ее забыть его, она перестала писать, однако Аль-Сафер продолжал отправлять ей свои послания, пытаясь вызвать у нее воспоминания об именах и словах ее собственных стихотворений. Через несколько сот лет после описанных событий на берегах Каспийского моря были пойманы две черепахи, на спинах которых было что-то написано. Это были письма любящих друг Друга мужчины и женщины. Черепахи всегда были вместе, и послания влюбленных на них можно было прочесть. Мужчина писал: "Ты похожа на ту девушку, которая подолгу спала по утрам, а когда вышла замуж в соседнее село и впервые должна была встать рано, увидела иней на полях и сказала свекрови: "В нашем селе такого не было!" Так же как и она, ты думаешь, что на свете нет любви, потому что ты никогда не просыпалась так рано, чтобы с ней встретиться, хотя она каждое утро приходила вовремя..." Письмо женщины было короче, всего несколько слов: "Моя родина - тишина, моя пища - молчание. Я сижу в своем имени, как гребец в лодке. Не могу заснуть, так тебя ненавижу". Мокадаса похоронен в могиле, имеющей форму козы. САНГАРИ ИСААК (VIII век) - раввин, еврейский участник хазарской полемики u. Лишь с XIII века о нем начинают упоминать как о знатоке каббалы и миссионере, обратившем хазар @ в иудаизм. Он особо подчеркивал ценность еврейского языка, но знал и многие другие. Он считал, что различие между языками состоит в следующем: все языки, кроме Божия, это языки страдания, словари боли. "Я заметил,- писал он,- что через какую-то щель то ли во мне, то ли во времени просачиваются страдания, потому что если бы они не оттекали, их было бы больше. Это же верно и для языков". Р. Гедалиах (около 1587) установил, что в дискуссии при дворе хазарского кагана Исаак Сангари пользовался хазарским языком. Как считает Халеви ***, Сангари использовал учение раби Нахума Писаря, который записал учение пророков, переданное мудрецами. "Я слышал от раби Майяша, - пишет учитель Сангари раби Нахум, а Сангари, как свидетельствует запись Халеви, передает это кагану, - я слышал от раби Майяша, учившегося у "пар", которые приняли это учение от пророков в качестве заповеди, данной Моисеем на Синайской горе. Они следили, чтобы не распространять учение отдельных людей, что видно из следующих слов, которые сказал своему сыну один старик на смертном одре: "Сын мой, в будущем подчини свои взгляды, которые передал тебе я, мнениям четверых, предопределенных тебе людей." - "Почему же,- спросил сын,- ты сам не подчинил им свои взгляды?" - "Потому,- ответил старик - что я получил их от многих других людей, которые и сами учились от многих других. Так я сохранил свою собственную традицию, они же держались своей. Ты учился только у одного человека, у меня. А лучше было бы оставить учение одного и принять то, которое исходит от многих людей..."" Про Сангари говорят, что он воспрепятствовал участию арабского представителя в полемике на хазарском дворе, добившись, чтобы сроки полемики пришлись как раз на тот период, когда кометы не могут помочь арабу и когда вся его вера помещается в кружку для воды. Впрочем, и самому Сангари удалось добраться к хазарам с большим трудом. Даубманнус *** сообщает об этом следующее предание: "Исаак Сангари отправился в хазарскую столицу морем, в пути на его корабль напали сарацины и принялись убивать всех подряд. Евреи попрыгали в воду, надеясь спастись, но пираты перебили их в воде веслами. Один Исаак Сангари спокойно остался стоять на палубе. Это изумило сарацин, и они спросили, почему он не прыгает в волны подобно всем остальным. - Я не умею плавать, - солгал им Сангари, и это спасло ему жизнь. Пираты не зарубили его саблей, а столкнули в воду и уплыли. - Сердце в душе, как король на войне, - закончил Исаак Сангари, - однако человек иногда и на войне должен вести себя как сердце в душе". Добравшись до хазарского двора, Сангари принял участие в полемике против представителей христианства и ислама и объяснил кагану один его сон, завоевав тем самым его доверие и убедив перейти вместе с остальными хазарами в еврейскую веру, которая от будущего ждет большего, чем от прошлого. Фразу, которую во сне говорит кагану ангел: "Создателю дороги твои намерения, но не дела твои", он объяснил, сравнив ее с притчей о сыне Адама Сифе. "Существует огромная разница - сказал Исаак Сангари кагану, - между Адамом, которого создал Иегова, и его сыном Сифом, которого создал сам Адам. Дело в том, что Сиф и все люди после него представляют собой и намерение Бога, и дело человека. Поэтому следует различать намерения и дела. Намерение и в человеке осталось чистым, божественным, глаголом или логосом, оно предваряет собой акт в качестве его концепции, но дело - всегда земное, оно носит имя Сиф. Достоинства и недостатки скрыты в нем, как спрятанные друг в друге пустые деревянные куклы, каждая из которых меньше предыдущей. И только таким образом можно разгадать человека - снимая с него пустых кукол, одну за другой, большую полусферу с меньшей. Поэтому ты не должен считать, - заключил Сангари, - что ангел этими словами во сне укорял тебя, не было бы большей ошибки, чем воспринять это так. Он просто хотел обратить твое внимание на то, какова в действительности твоя природа..." ТИБОН ИЕГУДА ИБН (XII век) - переводчик с арабского на еврейский "Книги о хазарах" Иуды Халеви Y. Перевод был сделан в 1167 году, и существует два объяснения его крайней неровности, Первое - все последующие напечатанные версии были кастрированы христианской инквизицией. Второе - качество перевода зависело не только от Тибона, но и от обстоятельств. Перевод был верным, когда Тибон, переводивший книгу, был влюблен в свою невесту; хорошим - когда он был зол; водянистым - когда дули сильные ветры; глубоким - зимой; когда шел дождь, Тибон не переводил, а комментировал и пересказывал текст; и когда он был счастлив, перевод был просто неправильным. Закончив главу, Тибон поступал, как древние александрийские переводчики Библии - он просил кого-нибудь прочитать ему перевод вслух и на ходу, удаляясь все дальше и дальше, пока он сам оставался на месте и слушал. По мере удаления текст утрачивал какие-то куски на ветру и за углами, продирался через кусты и ветви деревьев, заслоняемый дверями и оградами, терял имена и гласные, обламывался на лестницах и наконец, начав путь мужским голосом, заканчивал его женским, причем из отдаления слышались только глаголы и числа. При возвращении читающего все происходило в обратном порядке, и Тибон вносил исправления, основываясь на своих впечатлениях от такого чтения вслух на ходу. ХАЗАРСКАЯ ПОЛЕМИКА @ - в соответствии с еврейскими источниками, ключевое событие, связанное с переходом хазар в иудаизм. Свидетельства об этом весьма противоречивы и скудны, так что точная дата полемики неизвестна, поэтому часто путают время иуда-изации хазар с временем пребывания в хазарской столице трех толкователей снов. Самое раннее из сохранившихся свидетельств относится к Х веку и представляет собой переписку хазарского кагана Иосифа, который уже был практикующим иудеем, с Хаздаем Ибн Шапрутом, министром Кордовского халифата. Хаздай был евреем, и каган по его просьбе описал все обстоятельства перехода хазар в еврейскую веру. Как явствует из переписки, это произошло после явления ангела при кагане Булане, сразу как только был занят Ардебил (около 731 года). Именно тогда, если, конечно, этот источник сообщает верные сведения, при дворе хазарского кагана происходила дискуссия о религиях. Представитель еврейской веры одержал победу над греком и арабом, и хазары приняли иудаизм уже при кагане Овадии, наследовавшем кагану Булану. Вторым источником является отрывок из еврейского письма, обнаруженного в 1912 году в Англии, в Кембридже... Этот отрывок относился к рукописи каирской синагоги (ее издал Schechter). Письмо написано около 950 года евреем хазарского происхождения и адресовано министру Шапруту в качестве дополнения к письму кагана Булана этому же лицу Кордовского двора. Из этого источника вытекает, что иудаизация хазар произошла еще до хазарской полемики, причем следующим образом: один еврей, который не был практикующим иудеем, отличился во время войны и стал хазарским каганом. Его жена и ее отец ожидали, что после этого он примет веру своих предков, но тот ничего об этом не говорил. Перелом наступил после того (это отмечает Даубманнус Y), как однажды вечером жена сказала кагану: "Под небесным экватором, среди долин, где перемешиваются соленая и сладкая роса, растет огромный ядовитый гриб, а на его шляпке маленькие съедобные грибы, прекрасные на вкус, которые превращают его отравленную кровь в настоящее лакомство. Олени, живущие в этих краях, подкрепляют свою мужскую силу тем, что время от времени едят грибы с отравленной шляпки. Но тот из них, кто увлечется и вгрызется зубами слишком глубоко, откусит вместе с грибом кусок ядовитой шляпки и умрет от отравления. Каждый вечер, целуя своего любимого, я думаю: не будет ничего странного, если я однажды вгрызусь слишком глубоко..." После этих слов каган заявил, что считает себя иудеем, но это произошло еще до полемики, которая, как следует из этого источника, пришлась на время правления византийского императора Льва III (717-740). После полемики иудаизм окончательно закрепился, причем не только у хазар, но и у живших рядом с ними народов, и было это во времена кагана Савриела, который представляет собой то же лицо, что и каган Овадий, потому что хазарского кагана того периода (по Даубманнусу) в четные годы называли Савриелом, а в нечетные Овадием. Среди еврейских источников, говорящих о хазарской полемике, самый исчерпывающий и значительный, несмотря на то что он относится к более позднему времени, чем уже упоминавшиеся, это книга Иуды Халеви *** "А1 Khazari", автор которой известен также как поэт и хронист хазарской полемики. Он считает, что полемика и обращение хазар в еврейскую веру происходили за четыре столетия до того, как он написал свое произведение, то есть в 740 году. Кроме того, следует напомнить, что Bacher обнаружил отклики на иудаизапию хазар и в мид-рашах. Легенды, порожденные этим событием, были особенно живучи в Крыму, на Таманском полуострове и в городе Таматарха, известном как еврейский город хазарского царства. В самом кратком изложении события, ставшие предметом внимания всех вышеупомянутых источников, происходили следующим образом. В летней столице кагана. на берегу Черного моря, где осенью было принято обмазывать известью висящие на ветках груши, чтобы зимой рвать их свежими, собрались три теолога - еврейский раввин, христианин-грек и арабский мулла, и каган объявил им о своем решении вместе со всем народом принять веру того из них, кто наиболее убедительно истолкует один его сон. В том сне хазарскому кагану явился ангел и сказал; "Господу угодны твои намерения, но не дела твои". Вот по поводу этих слов и развернулась дискуссия, и еврейские источники, которые приводит Даубманнус, описывают ее ход следующим образом. Сначала раби Исаак Сангари ***, представитель евреев, молчал, дав возможность говорить другим присутствующим, то есть греку и арабу. Когда уже было похоже, что кагана убеждают доводы арабского участника полемики, в разговор вступила хазарская принцесса по имени Атех @, которая обратилась к арабу с укоряющими словами: "Ты слишком мудр в разговоре со мной. А я смотрю на плывущие облака, которые исчезают за горой, и узнаю в них собственные мысли, ушедшие безвозвратно. Из них иногда капают слезы, но в те недолгие промежутки времени, когда облака расходятся, я вижу между ними немного чистого неба с твоим лицом на дне, и только тогда ничто не мешает мне видеть тебя таким, какой ты и есть". В ответ на это мулла сказал, что он не предлагает хазарам ничего хитрого и коварного, он хочет дать им священную книгу, Коран, потому что у хазар нет Божией книги: "Все мы начали ходить потому, что составлены из Двух хромых, а вы все еще хромаете". Тогда принцесса Атех спросила араба: - У каждой книги есть отец и мать. Отец, который умирает, оплодотворив мать и дав имя ребенку. И есть (книга) мать, которая ребенка рождает, кормит и выпускает в жизнь. Кто же мать вашей Божией книги? И после того, как араб не сумел ответить на ее вопрос, а просто еще раз повторил, что предлагает не обман, а Божию книгу, являющую собой вестника любви между Богом и человеком, принцесса Атех закончила разговор так: "Персидский шах и греческий император решили в знак мира обменяться баснословно дорогими дарами. Одно посольство с подарками отправилось из Царьграда, второе из Исфахана. Они встретились в Багдаде и тут узнали, что Надир, персидский шах, свергнут, а греческий император умер. Поэтому послам и той и другой стороны пришлось на некоторое время остаться в Багдаде, - они не знали, что делать им со своим грузом и опасались за свою жизнь. Застряв на месте, они начали понемногу растрачивать то, что везли с собой в качестве подарков, ведь им надо было на что- то жить. Один из них сказал: - Как бы мы ни поступили, все будет плохо. Возьмем себе каждый по дукату, а остальное выбросим... Так они и сделали. А что делать с нашей любовью нам, досылающим ее друг другу с гонцами? Не останется ли и она в их руках, в руках тех, которые берут себе по одному дукату, а остальное выбрасывают?" После этих слов каган признал, что принцесса права, и отверг араба следующими словами, которые приводит в своем сочинении Халеви: - Почему христиане и мусульмане, поделившие между собой населенную часть мира, с чистыми намерениями постом и молитвой, служа каждый своему Богу, подобно монахам и отшельникам, тем не менее воюют друг против друга и добиваются своего, убивая, уверенные в том, что это самый набожный путь, который приводит в непосредственную близость к Богу? Они воюют, веря в то, что наградой им будет рай и вечное блаженство. Но нельзя же согласиться, что верно и то и другое. После этого каган заключил: - У твоего халифа много быстрых кораблей под зелеными парусами и воинов, которые жуют обеими сторонами рта. Если мы перейдем в его веру, что станет с хазарами? Раз уж деваться некуда, лучше нам сблизиться с евреями, которых изгнали греки, с этими бедняками и скитальцами, которые прибились сюда при Китаби, изгнанные из Хорезма. У них столько войска, что все оно может поместиться в храме или в одном свитке, заполненном их письменами. Тут-то каган и обратился к представителю евреев с вопросом, что из себя представляет его вера. Раби Исаак Сангари отвечал ему, что хазарам не нужно переходить ни в какую новую веру. Пусть они остаются в старой. Такое мнение всех удивило, и раби объяснил: - Вы не хазары. Вы евреи, поэтому вернитесь туда, где ваше настоящее место: к живому Богу своих предков. После этого раби стал излагать кагану свое учение. Дни капали, как капают капли дождя, а он все говорил и говорил. Прежде всего он назвал кагану семь вещей, которые были созданы до сотворения мира, - это Рай, Тора, Справедливость, Израиль, Престол славы, Иерусалим и Мессия, сын Давида. Затем он перечислил самые возвышенные вещи: дух Бога живого, воздух из духа, воду из ветра и огонь из воды. Потом объяснил, что такое три материи, а это; в космосе - воздух, вода и огонь; в душе - грудь, живот и голова; в году - влага, мороз и жара. И что такое семь двойных согласных - Бет, Гимел, Далет, Каф, Пе, Реш и Тав, а это: в космосе - Сатурн, Юпитер, Марс, Солнце, Венера, Меркурий и Луна; в душе - мудрость, богатство, власть, жизнь, милость, роды и мир, а в году - Суббота, четверг, вторник, воскресенье, пятница, среда и понедельник... И каган начал понимать тот язык, которым Бог разговаривал с Адамом в раю, и сказал: это вино, которое я сейчас цежу, будут пить и другие, после меня. Долгие разговоры кагана с раби Исааком можно прочитать в книге Иегуды Халеви о хазарах, обращение же хазар описано там так: "После этого хазарский каган, как сказано в истории хазар, отбыл со своим визирем в безлюдные горы на берегу моря, где однажды ночью они попали в пещеру, в которой какие-то евреи праздновали Пасху. Объяснив, кто они такие, они приняли их веру, там же, в пещере, были обрезаны и, вернувшись в свою страну, почувствовали страстное желание узнать еврейский закон. Тем не менее свое обращение они хранили в тайне до тех пор, пока не увидели, что можно рассказать об этом нескольким своим ближайшим друзьям. Когда число посвященных значительно возросло, дело было предано гласности, и остальным хазарам тоже пришлось принять еврейскую веру. Были призваны учителя из разных стран, привезены книги, и началось изучение Торы..." Действительно, обращение хазар в иудаизм происходило в два этапа. Первый этап начался сразу после победы хазар над арабами в 730 году при Ардабиле, к югу от Кавказа, когда награбленные средства были вложены в строительство храма по образцу того, что описан в Библии. Тогда, то есть около 740 года, был принят иудаизм, но, правда, только в его внешних проявлениях. Тогдашний хазарский каган Булан призвал раввинов из других стран для того, чтобы они помогли распространять среди хазар еврейскую веру. В этом раннем иудаизме хазар участвовали, видимо, и жители Хорезма, которые оказались в хазарском государстве после того, как в шестидесятые или восьмидесятые годы VIII века было задушено восстание Хурсата и они бежали оттуда под предводительством раввина. Реформу того первоначального иудаизма предпринял приблизительно в 800 году каган Овадия, и заключалась она в том, что по всей стране началось строительство синагог и религиозных школ, а хазары начали широко знакомиться с Торой, Мишной, Талмудом и еврейским богослужением. То есть тогда был введен иудаизм раввинов. Решающую роль в этом процессе, как ни странно, сыграли арабы. Главные фигуры хазарского государства приняли иудаизм в тот момент, когда влияние ислама упало из-за того, что в арабском халифате произошел конфликт между двумя династиями - Омейядов и Аббасидов. Так что утверждение Масуди, что во времена халифа Гаруна Аль-Рашида (786-809 гг.) королем хазар стал еврей, соответствует времени реформы иудаизма, предпринятой хазарским каганом Овадией. ХАЗАРСКИЙ ГОРШОК - один из хазарских толкователей снов, будучи еще учеником в монастыре, получил в подарок глиняный горшок и поставил его у себя в келье. Вечером он положил в него свой перстень, а когда утром захотел достать его, не смог этого сделать. Он несколько раз засовывал руку в горшок и никак не мог нащупать дно. Это его очень удивило, потому что горшок был не настолько глубоким, чтобы не дотянуться до дна. Он сдвинул его с места, но под горшком увидел только ровный пол, в котором не смог обнаружить никакого отверстия, да и дно горшка снаружи было гладким и прочным. Тогда он взял палку и попытался достать до дна с ее помощью, но опять безуспешно, дно как будто убегало от него. Тогда он подумал: "Где я, там и мой порог", - и обратился к своему учителю Мокадасе Аль-Саферу ** с просьбой объяснить ему, что это означает. Учитель взял камешек, бросил его в горшок и принялся считать. Когда он досчитал до семидесяти, из горшка послышался всплеск, как будто что-то упало в воду, и учитель сказал: - Я мог бы объяснить, что означает твой горшок, но подумай, выгодно ли тебе это. Как только ты это узнаешь, горшок сразу потеряет свою ценность и для тебя, и для окружающих. Потому что сколько бы он ни стоил, он не может стоить больше, чем все, а стоит мне сказать, что он собой представляет, он больше уже не будет ни всем остальным, чем он и не является, ни тем, что он есть сейчас. Когда ученик согласился с мнением учителя, тот взял палку и разбил горшок. Юноша изумленно спросил его, что это значит, зачем он нанес такой ущерб, на что учитель ему ответил: - Ущерб был бы, если бы я разбил его сначала, сообщив, для чего он нужен. А так, раз ты не знаешь его назначения, ущерба и нет, потому что он будет служить тебе так же, как будто по- прежнему цел... И действительно, хазарский горшок служит до сих пор, хотя его давно нет. ХАЗАРЫ @ - воинственный народ, с седьмого по десятый век населявший Кавказ. У хазар было мощное государство, флот на двух морях - Черном и Каспийском, ветров у них было столько, сколько рыбы в море, три столицы: летняя, зимняя и военная, а их годы были высоки, как сосны. Они исповедовали неизвестную в настоящее время веру, обожествляли соль, а свои храмы вытесывали в подземных слоях соли или в соляных скалах на поверхности земли. Как свидетельствует Халеви ***, иудаизм они приняли в 740 году, а последний хазарский каган Иосиф даже установил связи с испанскими евреями, так как плавал в седьмой день, когда земля проклинает человека и когда это проклятие само отгоняет судно от берега. Эти связи прервались после того, как русские в 970 году захватили столицу хазар и уничтожили их государство. После этого часть хазар смешалась с восточноевропейскими евреями, а другие с арабами, турками и греками, так что в настоящее время известны лишь небольшие оазисы, которые просуществовали без языка и веры, но в самостоятельных общинах до Второй мировой войны (1939) в Восточной и Центральной Европе, а потом исчезли совсем. Еврейская форма их имени "кузари" (множественное число: "кузарим"). Принято считать, что иудаизм приняли только высшие круги хазарского общества, дворянство, однако с VII по Х век на Паннон-ской низменности существовал центр иудаизации, который некоторые источники считают хазарским (Челарево Y). Друтмар Аквитанский упоминает приблизительно в 800 году в Вестфалии "gentes Hunorum que ab et gazari vocantur", подчеркивая, что они были обрезаны, принадлежали к Моисеевой вере и были очень сильны. У Кинама в XII веке говорится, что хазары живут по законам Моисея, но соблюдают их не очень последовательно. О евреях-каганах упоминают и арабские источники, уже в Х веке (Ибн Рустах, Иштакхри, Ибн Хаукал). Интересные сведения о хазарах содержит документ, называемый хазарской перепиской. Он сохранился, как минимум, в двух версиях, одна из которых более подробна, но она все еще недостаточно изучена. Хранится этот документ в Оксфорде и представляет собой переписку на еврейском языке между королем хазар Иосифом и Хаз-дай Ибн Шапрутом из захваченной маврами Испании, который в середине Х века писал хазарскому королю и просил его ответить на следующие вопросы: 1. Существует ли где-нибудь в мире хазарское государство? 2. Каким образом евреи оказались в государстве хазар? 3. Как произошел переход хазар в иудейскую веру? 4. Где живет король хазар? 5. К какому племени он принадлежит? 6. Какова его роль во время войны? 7. Прерывается ли война на субботний день? 8. Имеются ли у хазарского короля какие-нибудь сведения о возможном конце света? В ответе подробно рассказано о хазарской полемике @, предшествовавшей переходу хазар в иудаизм. С этой полемикой связан еще один источник, который, правда, не сохранился. В издании Даубманнуса ***, в статье "Хазары", есть ссылка на сочинение "О хазарских вещах" (видимо, имеется в виду какая-то латинская версия) . Из заключительных слов этого сочинения видно, что в наиболее древних его фрагментах речь идет о своего рода справочном материале, которым пользовался раввин Исаак Сангари *** при подготовке к своей хазарской миссии, во время которой он участвовал, в известной полемике. Вот сохранившиеся отрывки документа: О имени "хазары" - хазарское государство называется царством кагана, или каганатом, а первоначальное название хазарского царства, которое предшествовало каганату и создало его благодаря своим успехам в войне, исчезло. В их собственном государстве хазар неохотно называют этим именем, а стараются пользоваться каким-либо другим названием, избегая слова "хазар". В районах, прилегающих к Крыму, где живут и греки, хазар называют негреческим населением или греками, не присоединившимися к христианству. На юге, где есть евреи, их считают нееврейскими группами населения, а на востоке, где часть народа, населяющего хазарское государство, составляют арабы, хазар зовут неисламизированными жителями. Тех же хазар, которые приняли одну из чужих религий (еврейскую, греческую или арабскую), хазарами больше не называют, а относят их к евреям, грекам или арабам. При этом в тех редких случаях, когда кто-то из представителей некоренного населения переходит в хазарскую веру, его по-прежнему относят к прежней нации и не считают хазаром, он продолжает оставаться тем же, кем был до принятия новой веры, то есть греком, арабом или евреем. Так, недавно один грек вместо того, чтобы сказать о ком-то, что тот хазар, выразился следующим образом: "В каганате называют будущими евреями тех неприсоединившихся к греческой вере, которые говорят по- хазарски". В хазарском государстве можно встретить ученых евреев, греков или арабов, которые очень хорошо знакомы с прошлым хазар, с их книгами и памятниками. Они отзываются о них с похвалой, и их знания весьма подробны, некоторые из них даже пишут о хазарской истории, однако самим хазарам это не разрешено, они не имеют права рассказывать и писать книги о собственном прошлом. Хазарский язык - музыкален; стихи, которые мне довелось на нем слышать, звучат очень красиво, хотя я их не запомнил. Говорят, что их написала какая-то хазарская принцесса. В этом языке есть семь родов, то есть кроме мужского, женского и среднего есть еще род для евнухов, для бесполых женщин (у которых род украл арабский шайтан), для тех, кто меняет свой пол, будь то мужчины, предпочитающие считаться женщинами, или же наоборот, а также для прокаженных, которые вместе со своей болезнью приобретают и новую особенность речи, которая каждому, кто вступает с ними в разговор, сразу же открывает их болезнь. Речь девочек отличается от речи мальчиков акцентом, так же отличается и речь мужчин от речи женщин. Мальчиков с детства учат арабскому, еврейскому или греческому, в зависимости от того, с каким из этих народов соседствуют хазары в той части страны, где живет ребенок. Поэтому в хазарской речи мальчиков можно услышать еврейское камеш, холем и шурек, большое, среднее и малое "у" и среднее "а". Девочки эти языки не учат, поэтому их речь звучит по-другому, она более чистая. Известно, что перед исчезновением из истории какого-нибудь народа сначала исчезают его высшие, более культурные слои, а вместе с ними литература; остаются только сборники законов, которые народ знает наизусть. Все это в полной мере относится и к хазарам. В их столице цены на проповеди на хазарском языке такие, что к ним не подступишься, а те, что написаны на еврейском, греческом или арабском, продаются почти даром, а то и просто раздаются бесплатно. Интересно, что хазары, оказавшись за пределами своего государства, стараются скрыть, кто они такие, и скорее пройдут мимо своего соотечественника, не показав ему своего происхождения, чем признают перед ним, что говорят и понимают по-хазарски. В самой стране, в общественной и административной сферах, больше ценят тех, кто обнаруживает плохое знание хазарского языка, несмотря на то что он является официальным. Поэтому нередко даже те, кто хорошо знает его, намеренно говорят с ошибками, иностранным акцентом, неестественной интонацией, извлекая из этого очевидную пользу. Даже в переводчики, например с хазарского на еврейский или с греческого на хазарский, берут таких, кто делает ошибки в хазарском языке - иногда по незнанию, иногда умышленно. Судопроизводство - по хазарским законам за одно и то же нарушение в той части страны, где живут евреи, полагается год-два каторги на галерах, в районах с преобладанием арабов - полгода, а там, где больше греков, - вообще никакого наказания. В центральной же части царства, единственной, называющейся хазарским округом (хотя хазары составляют большинство населения во всех округах), за это же нарушение следует смертная казнь. Соль и сон - буквы хазарской азбуки, называются именами блюд, в которых используется соль, цифры носят названия видов соли (хазары различают семь разновидностей соли). Не стареют только от соленого взгляда Бога, хотя вообще хазары считают, что старость - это результат действия взглядов как своих на собственное тело, так и чужих, потому что взгляды вспарывают и перепахивают тела самыми различными и убийственными орудиями, которые создаются страстями, ненавистью, намерениями и желаниями. Хазарская молитва - это плач, потому что слезы принадлежат Богу - в них, как в ракушке с жемчугом на дне, всегда содержится немного соли. Иногда женщины берут платок и складывают его во столько раз, сколько возможно, это тоже считается молитвой. У хазар также есть культ сна. Считается, что тот, кто потерял соль, не может заснуть. Этим объясняется большое внимание, которое в их среде уделяют сну. Однако есть и еще что- то, чего я не мог понять, что-то неуловимое для меня, Хазары считают, что люди в воспоминаниях, населяющие прошлое каждого человека, лежат там как плененные или проклятые, они не могут измениться, не могут сделать ни одного шага, кроме тех, которые ими уже были сделаны, не могут встретиться ни с кем другим, кроме тех, с кем уже встречались, не могут даже постареть. Единственная свобода, которая дана предкам, целым умершим народам отцов и матерей, живущим в наших воспоминаниях, - это временная передышка в наших снах. Здесь, в снах, эти люди из воспоминаний, пусть даже временно, получают "вольную", расслабляются, встречаются с какими-то новыми людьми, меняют партнеров по ненависти и любви и получают некое маленькое подобие жизни. Поэтому сон в хазарской вере занимает важное место, именно во сне прошлое, заключенное в самое себя, приобретает немного свободы и новых возможностей. Переселения - считается, что старые хазарские племена через каждые десять поколений становились кочевниками и каждый раз при этом превращались из военного народа в народ торговый. В одно мгновение вместо мастерства владения саблей или копьем они овладевали умением оценить, сколько звенящих дукатов или переливающегося серебра следует спросить за корабль, дом или пастбище. Есть много сомнений относительно причины этого, но наиболее убедительным мне кажется предположение, которое объясняет переселения циклом бесплодия всего народа, наступавшим как раз с такой периодичностью. Именно поэтому хазары были вынуждены кочевать - им нужно было сохранить себя и восстановить способность к продолжению рода. И стоило им, трясясь по дорогам, вновь обрести плодовитость, они возвращались на насиженные места и снова брались за копье. Религиозные обычаи - хазарский каган не позволяет смешивать веру с государственными и военными делами. Он говорит: "Если бы у сабли было два конца, она называлась бы киркой". Это касается не только хазарской веры| но и всех остальных религий - еврейской, греческой или арабской. Но когда едят из одной миски - кто-то наедается, а кто-то остается голодным. Ведь и наша, и арабская, и греческая вера пустили корни в других государствах, у наших соплеменников повсюду есть мощная защита, это же касается и других религий других народов, хазарская же вера существует только в одном государстве, у нее нет защиты и поддержки со стороны, так что, испытывая такой же нажим, как и другие религии, она страдает гораздо больше, в то время как они за счет этого только усиливаются. Пример тому - недавняя попытка кагана сократить монастырские владения в стране и отобрать у каждой из представленных в стране Церквей по десять храмов. Ясно, что больше всего от этого пострадала бы Хазарская церковь, потому что у нее и без того гораздо меньше храмов и мест для молитвы, чем у евреев, арабов и греков. И такие вещи можно встретить на каждом шагу. Еще один пример - хазарские кладбища буквально прекращают существование. В тех частях страны, где живут греки, например в Крыму, или евреи - в Таматархи, или арабы и персы, которых больше всего вдоль персидской границы, хазарские кладбища все чаще закрывают, вешают замок на ворота, запрещают похороны по хазарскому обряду. Поэтому на дорогах можно видеть много трупов хазар - это люди, которые, почувствовав приближение смерти, отправились в путь, надеясь добраться до той части страны, где находится столица государства Итиль и где все еще существуют хазарские кладбища. Душа уже в них еле держится, а впереди дорога. "Наше прошлое не очень глубоко, - жалуются хазарские священнослужители, видящие все это,- нужно ждать совершеннолетия нашего народа, нужно ждать, пока накопится достаточный запас прошлого, тогда у нас будет прочное основание для успешного строительства будущего". Интересно, что греки и армяне, живущие в хазарском государстве и принадлежащие к одной, христианской, вере, постоянно ссорятся. Между тем результат этих конфликтов всегда одинаковый, и он свидетельствует об их мудрости: после каждого столкновения и греки и армяне требуют для себя отдельных церковных зданий. А так как хазарское государство всегда дает на это разрешение, из каждой ссоры они выходят укрепившимися, увеличив число христианских храмов, что, понятно, идет во вред хазарам и их вере. Хазарский словарь - охватывает книги толкователей снов, составляющих в государстве хазар сильную религиозную секту. Для них этот словарь является чем-то вроде Священного писания - Библии. "Хазарский словарь" содержит, в частности, многие биографии лиц мужского и женского пола и представляет собой мозаичный портрет одного существа - мы называем его Адамом Кадмоном. Приведу два отрывка из этого словаря: "Истина прозрачна и поэтому незаметна, а ложь мутна, она не пропускает ни света, ни взгляда. Существует и нечто третье, где истина и ложь перемешаны, это встречается чаще всего. Одним глазом мы видим сквозь истину, и этот взгляд теряется в бесконечности навсегда, Другим глазом мы не видим сквозь ложь ни пяди, и этот взгляд не проникает никуда, он остается на земле, с нами. Поэтому по жизни мы ползем на боку. Поэтому истину нельзя понять столь же непосредственно, как и ложь, она познается только из сравнения истины и лжи. Из сравнения пробелов и букв нашей "Книги". Потому что пробелами в "Хазарском словаре" обозначены прозрачные места божественной истины и имена (Адам Кадмон). А черное на странице - места, где наши взгляды не проникают под поверхность... Буквы также можно сравнить с частями одежды. Зимой надеваешь шерстяные вещи или мех, шарф, теплую шапку и как следует подпоясываешься, а летом пользуешься льняной одеждой, ходишь без пояса и засовываешь подальше все тяжелое и теплое, а между зимой и летом то что-то прибавляешь к одежде, то что-то отбрасываешь. Так же происходит и с чтением. В разном возрасте содержание книг для любого из нас будет различным, потому что мы по-разному комбинируем одежду. Сначала "Хазарский словарь" кажется грудой неразобранных букв, имен и псевдонимов (Адама Кадмона). Но со временем, одевшись, можно получить от него гораздо больше... А сон - это пятница того, что наяву называют субботой. И она связана с субботой и составляет с ней одно целое. Так же следует и далее по порядку делать со всеми днями (четверг - воскресенью, понедельник - среде и так далее). Тот, кто умеет читать их вместе, овладеет ими и овладеет частью тела (Адама Кадмона) в самом себе..." В надежде, что мои слова помогут раби Исхаку, сказал я это, я, которого по пятницам зовут Ябел, по воскресеньям - Тубалкаин и лишь по субботам - Юбал. Теперь после такой работы я должен отдохнуть, потому что воспоминание - это постоянное обрезание... ХАЛЕВИ ИЕГУДА (по-арабски: Абулхасан Аль-Лави, младший Халеви) (1075-1141) - главный еврейский хронист хазарской полемики @, один из троих выдающихся еврейских поэтов Испании. Родился в южной Кастилии, в местечке Тудела, его отец Самуил Халеви дал ему всестороннее образование, лучшее, какое было возможно в мавританской Кастилии. "Мудрость только одна,- записал позже Халеви,- мудрость, распространенная на сферы космоса, не больше мудрости, содержащейся в самом маленьком животном. Разница лишь в том, что первую, созданную из чистого и постоянного вещества, имеющего много разных видов, может уничтожить только сам Творец, создавший ее, а животные созданы из вещества, подверженного разным воздействиям, поэтому и мудрость в них подвержена действию жары, холода и всего остального, влияющего на их природу". В школе талмудиста Исаака Альфаси в Лусене Халеви изучал медицину, арабский и кастильский языки. На арабском он учил философию, которая была под сильным влиянием древних греков и о которой он записал: "В ней только краски, но нет плода, и, давая пишу уму, она ничего не дает чувствам". Отсюда убеждение Халеви, что философ никогда не может стать пророком. Халеви, врач по профессии, уделял большое внимание литературе и еврейскому магическому преданию. Свой век он провел, переезжая из одного города Испании в другой, водя дружбу с поэтами, раввинами и учеными своего времени. Он считал, что женские органы - это вывернутые наизнанку мужские и что "Книга" говорит об этом же, только иначе: "Мужчина - это Алеф, Мем, Шин; женщина - Алеф, Шин, Мем. Колесо поворачивается вперед и назад, вверху ничего лучшего, чем радость, внизу ничего худшего, чем несправедливость..." Хорошо зная Талмуд, Халеви интересовался происхождением аллитерации имени Бога и дал современной библейской эгзегетике схемы для источников письмен "Йод" и "Хе". Ему принадлежит изречение: "Гласные - это душа в теле согласных". Он отмечал, что время имеет узлы, "сердца лет", которые своими ударами поддерживают ритм времени, пространства и человеческих существ, а этим узлам соответствуют и узловые акты - действия, соответствующие времени. Халеви полагал, что различия в вещах вытекают из их сущности: "Кто-то может спросить: почему я не создан как ангел? С таким же правом и червь мог бы спросить: почему я не создан как человек?" С тринадцати лет Халеви знал, что прошлое на корме, будущее на носу, что корабль быстрее реки, сердце быстрее корабля, но что двигаются они в разные стороны. Сохранилось около тысячи стихотворений, принадлежащих, как принято считать, ему, и несколько написанных им писем друзьям, которые ему рекомендовали: тот, кто возьмет кусок в рот, не сможет сказать свое имя, кто скажет свое имя - сделает горьким кусок во рту. Из Кастилии Халеви перебрался в Кордову, которая тогда находилась в руках арабов, уже несколько веков проявлявших интерес к хазарам. Здесь он получил известность как врач, и здесь были написаны многие из его юношеских стихов. Он писал по-арабски, оставляя свое имя в акростихе. "Я море с его бурными волнами", - написал он о себе. "Диван" его стихов был обнаружен в Тунисе, это была рукопись, которая позже дополнялась из других источников, В XVIII веке его стихи переводили на немецкий Гердер и Мендельсон. В 1141 году Халеви создал известное произведение в прозе о хазарах ("Kitab al Khazari"). Эта книга на первых же страницах описывает полемику при дворе хазарского кагана @, которая развернулась между исламским доктором, христианским философом и евреем-раввином по поводу одного сна. В следующих главах передается беседа только двоих ее участников - раввина и хазарского кагана, а само произведение становится именно тем, что и значится в его втором названии; "Книга аргументов и доказательств в защиту еврейской веры". Пока Халеви писал эту книгу, он сделал то же, что и его герой, - решил отправиться из Испании на Восток, чтобы увидеть Иерусалим. "Сердце мое стремится на Восток, - писал он тогда,- а прикован я к крайнему Западу... Украшение всех стран, радость мира, о как влечет меня к тебе... пусть больше нет царства твоего, пусть на месте твоего целительного бальзама теперь только скорпионы и змеи". Он пустился в путь через Гренаду, Александрию, Тир и Дамаск, а змеи оставляли узорные следы на песке вдоль всей его дороги, как будто записывая легенду о нем. Во время этого странствия он написал наиболее зрелые стихотворения, среди них и знаменитую "Сиониду", которую читают на день святого Абба во всех синагогах. И когда до цели путешествия было буквально рукой подать, он погиб. Погиб при высадке на святой берег своей прародины. Согласно одному свидетельству, сарацинские кони растоптали его в тот момент, когда он увидел Иерусалим. Он сделал запись о конфликте христианства и ислама: "Ни на Востоке, ни на Западе нет тихой гавани, где мы могли бы найти мир... победят ли измаилиты, возьмут ли верх эдомеи (христиане), моя судьба одинакова - страдать". Существует предание, что на могиле Халеви была надпись: "Куда вы подавались, вера, благородство, скромность и мудрость? Мы лежим под этой плитой, и в могиле мы с Иегудой нерасторжимы". Так на примере Иегуды претворилась в жизнь поговорка: "Все пути ведут в Палестину, и ни один не ведет из нее". Свое известнейшее произведение в прозе, посвященное хазарам, Халеви написал по-арабски, и в переводе на еврейский оно было напечатано лишь в 1506 году, затем несколько раз переиздавалось как в арабском оригинале, так и в переводах на еврейский Ибн Тибона (1167) и Иегуды Бен Исаака Кардинала. Еврейский перевод, опубликованный в Венеции в 1547 и 1594 годах (особенно второе из этих изданий), было значительно урезано цензурой, однако благодаря сопровождавшему его комментарию Иуды Муската он тоже представляет большой интерес. В XVII веке книгу Халеви о хазарах перевел на латинский Джон Буксторф V. Благодаря этому латинскому переводу широкие круги европейцев смогли познакомиться с той версией работы Халеви о хазарах, которая была сокращена цензурой. В этом издании аргументы еврейского участника хазарской полемики, Исаака Сангари ***, противопоставлены доводам анонимных участников со стороны ислама и христианства. Однако в предисловии приводятся слова, якобы принадлежащие Халеви: "Меня часто спрашивают, какие аргументы я мог бы выставить и какие ответы дать тем философам, чье мнение отличается от нашего, и людям других вероисповеданий (кроме христиан), а также еретикам, отступающим от иудейской веры, которые есть среди нас. И я вспоминаю, что слышал о мнении и доказательствах известного ученого, имевшего полемику с хазарским королем, тем самым, который принял иудаизм четыреста лет назад". Совершенно ясно, что оговорка, взятая в скобки, "кроме христиан", была вставлена позже из-за цензуры, потому что Халеви вопреки ей все же говорит в своей книге о христианской вере. Точнее, он говорит о трех религиях - христианстве, исламе и иудаизме, символизируя их изображением дерева. На этом дереве, говорит он, ветви с листьями и цветами представляют образ христианства и ислама, корни же символизируют иудаизм. Затем, несмотря на тот факт, что имя христианского участника полемики отсутствует, сохранился его титул - философ. Этот термин, "философ", которым называют христианского участника полемики еврейские и христианские (греческие) источники, в сущности, является византийским университетским титулом, и его не следует принимать в обычном, общепринятом значении этого слова. Латинское издание текста Халеви осуществленное в Базеле Джоном Буксторфом приобрело большую популярность, и издатель в связи с этой книгой получил много писем. Даубманнус в своем "Хазарском словаре" 1691 года обращает внимание на то, что комментарии к книге Халеви в то время принадлежали, в частности, и одному еврею из Дубровника по имени Самуэль Коэн ***, а после латинского перевода появились переводы на испанский, немецкий и английский языки. Комментированное издание арабского оригинала с параллельным еврейским переводом было осуществлено в 1887 году в Лейпциге. Хиршфельд обращает внимание на то, что Халеви, рассуждая о природе души, использует наряду с Другими источниками и один из текстов Ибн Сины (Авиценны). Популярность Халеви возросла настолько, что о нем начали слагаться легенды. Считается, что у Халеви не было сыновей и сын его единственной дочери был назван в честь деда его именем. Русская еврейская энциклопедия расценивает это как доказательство несостоятельности утверждения, что на дочери Халеви был женат знаменитый ученый Аврахам Ибн Эзра, потому что сына Эзры звали не Иегуда. Это предание, записанное на идише, находится в книге "Масех ха Шем" Симона Акибы Бен Иосефа и в соответствии с ним получается, что известный грамматик и поэт из Толедо Аврахам Бен Эзра (умер в 1167 году) женился в стране хазар на дочери Халеви. Даубманнус приводит следующую легенду об этой женитьбе: "Абрахам Бен Эзра жил в маленьком доме на берегу моря. Вокруг дома росли пахучие растения, и ветры не могли развеять дивные ароматы, а лишь переносили их как ковры с места на место. Однажды Абрахам Бен Эзра заметил, что запахи изменились. Это случилось потому, что он почувствовал страх. Этот страх внутри него сначала достиг глубины его самой молодой души, потом спустился в душу среднего возраста, а затем и в третью, самую старую душу Эзры. Наконец страх стал глубже самой глубокой души, и Бен Эзра больше не мог оставаться в доме. Он хотел выйти, но, открыв дверь, увидел, что проем ее затянут сеткой паутины, которая образовалась за ночь. Паутина была такой же, как и все другие паутины, но только рыжего цвета. Когда он хотел убрать ее, он заметил, что паутина соткана из прекрасных волос. Тогда он начал искать, чьи это волосы. Он не нашел никакого следа, но в городе встретил чужестранку, которая шла вместе со своим отцом. У нее были длинные рыжие волосы, но она не обратила на Бен Эзру никакого внимания. На следующее утро Бен Эзра снова почувствовал страх и снова нашел на дверях рыжую сетку паутины. Когда позже в этот же день он снова встретил рыжеволосую девушку, то протянул ей две ветки мирта, усыпанные цветами. Она улыбнулась и спросила: - Как ты меня нашел? - Я сразу заметил, - сказал он, - что во мне живут три страха, а не один. Важнейшая литература. John Buxtorf, "Praefacio" к базельскому изданию книги Халеви на латинском языке (Uber Cosri, Basilae, 1660); Lexicon Cosri, continens colloquium seu disputationem de religions. Regiemonti Borussiac excudebat typographus Johannes Daubmannus. Anno 1691 (уничтоженное издание); "Еврейская энциклопедия", Петербург, 1906-1913, тт. 1-16, в томе 1 содержится большая статья и литература о Халеви; выборочно библиография дана в издании J. Halevi. The Kuzari (Kitab al Khazari). New York, 1968, pp. 311-313; новейшее двуязычное издание стихов дает Amo Press, New York, 1973; Encyclopedia Judaica, Jerusalem, 1971. Д-р ШУЛЬЦ ДОРОТА (Краков, род. 1944-...) - славист, профессор университета в Иерусалиме; девичья фамилия - Квашневская. Ни в бумагах Краковского Ягеллонского университета в Польше, который окончила Квашневская, ни в документации в связи с присвоением Дороте Квашневской ученой степени доктора Йельского университета США нет сведений о ее происхождении. Дочь еврейки и поляка, Квашневская родилась в Кракове при странных обстоятельствах. Мать оставила ей талисман, принадлежавший когда-то отцу Дороты Кваш-невской. Текст на нем был таким: "Сердце мое - моя дочь; в то время как я равняюсь по звездам, оно равняется по луне и по боли, которая ждет на краю всех скоростей..." Квашневской не удалось узнать, чьи это слова. Брат ее матери, Ашкенази Шолем, исчез в 1943 году во время преследований евреев в период немецкой оккупации Польши, однако перед исчезновением ему удалось спасти сестру. Он, не раздумывая долго, раздобыл для нее фальшивые документы на имя какой-то польки и женился на ней. Венчание состоялось в Варшаве, в церкви Святого Фомы, и считалось, что это брак между крещенным евреем и полькой. Он курил вместо табака чай из мяты, и когда его забрали, сестра, она же и жена, Анна Шолем, которую продолжали считать полькой и которая носила девичью фамилию какой-то неизвестной ей Анны Закевич, развелась со своим мужем (и братом, о чем, правда, знала только она сама) и так спасла свою жизнь. Сразу же после этого она опять вышла замуж за некоего вдовца по фамилии Квашневский, с глазами в мелких пятнышках, как птичьи яйца; он был безрогим на язык и рогатым в мыслях. От него у Анны был один-единственный ребенок - Дорота Квашневская. Закончив отделение славистики, Дорота переехала в США, позже защитила там докторскую диссертацию по проблемам древних славянских литератур, но когда Исаак Шульц, которого она знала еще со студенческих лет, уехал в Израиль, присоединилась к нему. В 1967 году во время израильско-египетской войны он был ранен, и Дорота в 1968 году вышла за него замуж, осталась жить в Тель-Авиве и Иерусалиме, читала курс истории раннего христианства у славян, но при этом постоянно посылала письма в Польшу на свое собственное имя. На конвертах она писала свой старый адрес в Кракове, и эти письма, которые Квашневская, в замужестве Шульц, писала самой себе, в Польше, в Кракове, сохранила нераспечатанными ее бывшая хозяйка квартиры, надеясь, что когда-нибудь сможет вручить их Квашневской. Письма эти короткие, кроме одного или двух, и представляют собой нечто вроде дневника д-ра Дороты Шульц в период с 1968 по 1982 год. Связь их с хазарами состоит в том, что последнее письмо, написанное из следственной тюрьмы в Царьграде, затрагивает вопрос о хазарской полемике @ Письма приводятся в хронологическом порядке. 1 Тель-Авив, 21 августа 1967 Дорогая Доротка, у меня здесь такое чувство, что я ем скоромное за чужой счет, а пощусь за свой. Я знаю, что, пока пишу тебе эти строки, ты уже стала немного моложе меня, там, в своем Кракове, в нашей комнате, где всегда пятница и где в нас заталкивали корицу, как будто мы печеные яблоки. Если ты когда-нибудь получишь это письмо, то станешь старше меня в тот момент, когда его прочтешь. Исааку лучше, он лежит в прифронтовом госпитале, но быстро поправляется, и это заметно по его почерку. Он пишет, что видит во сне "краковскую трехдневную тишину, дважды разогревавшуюся, немного подгоревшую на дне". Скоро мы встретимся, и я боюсь этой встречи не только из-за его раны, о которой еще ничего не знаю, но и потому, что все мы деревья, вкопанные в собственную тень. Я счастлива, что ты, которая не любит Исаака, осталась там, далеко от нас. Теперь нам с тобой легче любить друг друга. 2 Иерусалим, сентябрь 1968 Доротка, всего несколько строк: запомни раз и навсегда - ты работаешь, потому что не умеешь жить. Если бы ты умела жить, то не работала бы и никакая наука для тебя бы не существовала. Но все учили нас только работать, и никто - жить. И вот я не умею. Я шла с собаками по незнакомой дороге в высоком лесу. Ветки деревьев смыкались у меня над головой. Деревья тянулись к своей пище - свету - и при этом творили красоту. Я, стремясь к своей пище, умею создавать лишь воспоминания. Мой голод не сделает меня красивой. Меня с деревьями связывает нечто такое, что они умеют, а я нет, А деревья связывают со мной только мои собаки, которые сегодня вечером любят меня больше, чем обычно. Потому что их голод становится гораздо красивее тогда, когда они голодны по деревьям, а не по мне. Где ж здесь твоя наука? В науке для того, чтобы двигаться дальше, достаточно знать последнее слово в своей области. С красотой дело обстоит иначе. Исаак вернулся. Когда он одет, его шрамы не видны, он так же красив, как и раньше, и похож на пса, который научился петь краковяк. Он любит мою правую грудь больше, чем левую, и мы спим совершенно непристойно... У него те самые ноги, которыми он перескакивал через несколько ступенек на Вавеле, и которые он поочередно обнимает вокруг колен, когда садится. Мое имя он произносит так, как произносили его в начале, до того как начали употреблять, и оно еще не стерлось, переходя из уст в уста... Давай договоримся так - поделим роли: ты там, в Кракове, продолжай заниматься наукой, а я буду здесь учиться жить. 3 Хайфа, март 1971 Дорогая и не забытая мною Доротея, давно я тебя не видела, и кто знает, узнала бы. Может, и ты меня больше не узнала бы, может, ты обо мне больше и не думаешь в нашей квартире, где дверные ручки цепляются за рукава. Я вспоминаю польские леса и представляю себе, как ты бежишь через вчерашний дождь, капли которого лучше слышны, когда падают не с нижних, а с верхних веток. Я вспоминаю тебя девочкой и вижу, как ты растешь быстро, быстрее, чем твои ногти и волосы, а вместе с тобой, но только еще быстрее, растет в тебе ненависть к нашей матери. Неужели мы должны были ее так ненавидеть? Здешний песок вызывает во мне страстное желание, но я уже долгое время чувствую себя с Исааком как-то странно. Это не связано ни с ним, ни с нашей любовью. Это связано с чем-то третьим. С его раной. Он читает в постели, я лежу рядом с ним в палатке и гашу свет, когда чувствую, что хочу его. Несколько мгновений он остается неподвижным, продолжает в темноте смотреть в книгу, и я ощущаю, как его мысли галопом несутся по невидимым строчкам. А потом он поворачивается ко мне. Но стоит нам прикоснуться Друг к Другу, как я чувствую страшный шрам от его раны. Мы занимаемся любовью, а потом лежим, глядя каждый в свои мрак, и несколько вечеров назад я спросила его: - Это было ночью? - Что? - спросил он, хотя знал, о чем я говорю. - Когда тебя ранили. - Это было ночью. - И ты знаешь чем? - Не знаю, но думаю, это был штык. Ты, Доротка, молодая и неопытная, может быть, и не сумеешь этого понять. Птица, охотящаяся на болотах, начинает тонуть, если не двигается. Ей приходится поминутно вытаскивать лапку из ила и ставить ее в другое место, шагать дальше и дальше, независимо от того, поймала она что-нибудь или нет. Так же и с нами, и с нашей любовью. Нам приходится двигаться дальше, остановиться мы не можем, потому что утонем. 4 Иерусалим, октябрь 1974 Дорогая Доротка, я читаю о славянах, как они спускались к морям с копьем в сапоге. И думаю о том, как меняется Краков, осыпанный новыми ошибками в правописании и языке, сестрами развития слова. Я думаю о том, как ты остаешься той же, а я и Исаак все больше меняемся. Я не решаюсь ему сказать. Когда бы мы ни занимались любовью, как бы нам ни было хорошо и что бы мы при этом ни делали, я грудью и животом все время чувствую след от штыка. Я чувствую его уже заранее, этот след вытягивается между мною и Исааком в нашей постели. Неужели возможно, чтобы человек за один миг смог расписаться штыком на теле другого человека и навсегда вытатуировать свой след в чужом мясе? Я постоянно вынуждена ловить собственную мысль. Родившись, она еще не моя, она становится моей тогда, когда я ее поймаю, если только мне это удается, пока она не улетела. Эта рана похожа на какой-то рот, и стоит нам, Исааку и мне, дотронуться друг до друга, как к моей груди прикасается этот шрам, похожий на губы, за котороми нет зубов. Я лежу возле Исаака и смотрю на то место в темноте, где он спит. Запах клевера заглушает запах конюшни. Я жду, когда он повернется - сон становится тонким, когда человек поворачивается, - тогда я смогу его разбудить, и ему не будет жалко, что я помешала ему спать. Есть сны бесценные, но есть и другие, как мусор. Я бужу его и спрашиваю: - Он был левша? - Кажется, да, - отвечает он сонно, но твердо, из чего мне ясно, что он знает, о чем я думаю. - Его взяли в плен и утром привели в мою палатку. Он был бородатым, с зелеными глазами и ранен в голову. Его привели, чтобы показать мне эту рану. Его ранил я. Прикладом. 5 Снова Хайфа, сентябрь 1975 Доротка, ты даже не представляешь, как тебе повезло, что там, у себя на Вавеле, не знаешь того ужаса, в котором живу я. Представь себе, что в постели, когда ты обнимаешь своего мужа, тебя кусает и целует кто-то другой. Представь, каково все время, пока ты занимаешься любовью с любимым человеком, чувствовать животом грубый толстый шрам от какой-то раны, который подобно чужому члену втерся между тобой и твоим любимым. Между Исааком и мной лежит и всегда будет лежать бородатый сарацин с зелеными глазами! Он откликается на каждое мое движение раньше Исаака, потому что он ближе к моему телу, чем тело Исаака. И этот сарацин не выдумка! Этот скот - левша, и он больше любит мою левую грудь, чем правую! Какой ужас, Доротка! Ты не любишь Исаака так, как я, скажи мне, как объяснить ему все это? Я оставила тебя и Польшу и приехала сюда ради Исаака, и в его объятиях встретила зеленоглазое чудовище, оно просыпается ночью, кусает меня беззубым ртом и хочет меня всегда. Исаак иногда заставляет меня кончать на этом арабе. Он всегда тут! Он всегда может... Наши стенные часы, Доротка, этой осенью спешат, а весной они будут отставать... 6 Октябрь 1978 Доротея, Исаак по утрам, когда хорошая погода, внимательно изучает и оценивает достоинство воздуха. Высчитывает влажность, принюхивается к ветру, замечает, не холодно ли около полудня. И когда видит, что настал благоприятный момент, наполняет легкие особым видом специально подобранного воздуха, а вечером выдыхает этот воздух с новым стихотворением. Он говорит, что невозможно всегда сочинять удачные стихи. Стихи - как время года. Приходят тогда, когда наступили их дни... Дорогая Доротка, Исаак не может упасть, он как паук. Его держит какая-то нить, прикрепленная к такому месту, которое известно только ему. А я падаю все чаще. Араб насилует меня в объятиях моего мужа, и я больше уже не знаю, с кем я наслаждаюсь в своей постели. Из-за этого сарацина муж кажется мне иным, чем раньше, я теперь вижу и понимаю его по-новому, и это невыносимо. Прошлое внезапно переменилось: чем больше наступает будущее, тем сильнее изменяется прошлое, оно становится опаснее, оно непредсказуемо, как завтрашний день, в нем на каждом шагу закрытые двери, из которых все чаще выходят живые звери. И у каждого из них свое имя. У того зверя, который разорвет Исаака и меня, имя кровожадное и длинное. Представляешь, Доротка, я спросила Исаака, и он мне ответил. Он это имя знал все время. Араба зовут Абу Кабир Муавия Z. И он уже начал свое дело как-то ночью, в песке, недалеко от водопоя. Как и все звери. 7 Тель-Авив, 1 ноября 1978 Дорогая, забытая Доротка, ты возвращаешься в мою жизнь, но при ужасных обстоятельствах. Там, в твоей Польше, среди туманов таких тяжелых, что они тонут в воде, ты и представить не можешь, что я тебе готовлю. Пишу сейчас из самых эгоистических соображений. Я часто думаю, что лежу с широко открытыми глазами в темноте, а на самом деле в комнате горит свет и Исаак читает, а я лежу, закрыв глаза. Между нами в постели по-прежнему этот третий, но я решилась на маленькую хитрость. Это трудно, потому что поле боя ограничено телом Исаака. Уже несколько месяцев я бегу от губ араба, передвигаюсь по телу моего мужа справа налево. И вот когда я уже решила, что выбралась из западни, на другом краю Исаакова тела налетела на засаду. На еще одни губы араба. За ухом мужа, под волосами, я наткнулась на второй шрам, и мне показалось, что Абу Кабир Муавия запихал мне в рот свой язык. Ужас! Теперь я действительно в западне - если я сбегаю от одних его губ, меня ждут вторые, на другом краю тела. Что мне думать об Исааке? Я не могу больше ласкать его - от страха, что мои губы встретятся с губами сарацина. Вся наша жизнь теперь проходит под его знаком. Смогла бы ты в таких условиях иметь детей? Но самое страшное случилось позавчера. Один из этих сарацинских поцелуев напомнил мне поцелуй нашей матери. Сколько лет я не вспоминала ее, и теперь вдруг она сама напомнила о себе. И как! Пусть не похваляется тот, кто обувается так же, как тот, кто уже разулся, но как это пережить? Я прямо спросила Исаака, жив ли еще египтянин. И что, ты думаешь, он ответил? Жив и даже работает в Каире. Его шаги тянутся за ним по свету, как плевки. Заклинаю тебя: сделай что- нибудь! Может быть, ты спасла бы меня от этого незваного любовника, если бы отвлекла его похоть на себя, ты бы спасла и меня, и Исаака. Запомни это проклятое имя - Абу Кабир Муавия, - и давай возьмем себе каждая свое: ты бери леворукого араба в свою постель в Кракове, а я попытаюсь сохранить для себя Исаака. 8 Department of Slavic studies University of Yale, USA October 1980 Дорогая мисс Квашневская, пишет тебе твоя д-р Шульц. Пишу в перерыве между двумя лекциями. У нас с Исааком все в порядке. Уши мои еще полны его засушенных поцелуев. Мы почти помирились, и теперь наши постели на разных континентах. Я много работаю. После почти десятилетнего перерыва снова участвую в научных конференциях. И скоро мне опять предстоит поездка, на этот раз ближе к тебе. Через два года в Царьграде состоится научная конференция по вопросам Черноморского побережья. Я готовлю доклад. Ты помнишь профессора Wyke и твою дипломную работу "Жития Кирилла и Мефодия, славянских просветителей"? Помнишь исследование Дворника, которым мы тогда пользовались? Сейчас он выпустил второе, дополненное издание (1969), и я его буквально проглотила, настолько оно интересно. В моей работе речь пойдет о хазарской миссии Кирилла * и Мефодия *, той самой, важнейшие сведения о которой - записи самого Кирилла - утеряны. Неизвестный составитель жития Кирилла пишет, что свою аргументацию в хазарской пoлeмикe @ Кирилл оставил при дворе кагана в особых книгах, так называемых "Хазарских проповедях". "Кто хочет найти эти проповеди полностью, - отмечает биограф Кирилла, - найдет их в книгах Кирилла, которые перевел учитель наш и архиепископ Мефодий, брат Константина Философа, поделив их на восемь частей". Просто невероятно, что целые книги, восемь проповедей Кирилла(Константина Салоникского), христианского святого и создателя славянской письменности, написанные на греческом и переведенные на славянский язык, исчезли без следа! Не потому ли, что в них было слишком много еретического? Не было ли в них иконоборческой окраски, что было полезно в полемике, но не соответствовало догматам, из-за чего потом их и изъяли из употребления? Я еще раз перелистала Ильинского, всем нам хорошо известный "Обзор систематизированной библиографии Кирилла и Мефодия" до 1934 года, а потом его последователей (Попруженко, Романского, Петковича и т.д.). Снова прочла Мошина. И потом перечитала всю приведенную там литературу о хазарском вопросе. Но нигде нет даже упоминания о том, что "Хазарские проповеди" привлекли чье-то внимание. Как могло получиться, что все бесследно исчезло? Этот вопрос все оставляют без внимания. А ведь существовал не только оригинальный греческий текст, но и славянский перевод, из чего можно сделать вывод, что это произведение некоторое время имело очень широкое хождение. Причем не только в хазарской миссии, но и позже; его аргументация должна была бы использоваться и в славянской миссии братьев из Салоник, и даже в полемике со сторонниками "трехъязычия". Иначе зачем бы им было переводить это на славянский язык? Я предполагаю, что на след "Хазарских проповедей" Кирилла можно напасть, если искать методом сопоставления. Если систематически пересмотреть исламские и еврейские источники о хазарской полемике, наверняка там что-нибудь да всплывет о "Хазарских проповедях" Но дело в том, что я не могу сделать это сама, это вообще не по силам одним славистам, нужно участие и востоковедов, и специалистов по древней еврейской культуре. Я посмотрела у Dunlop'a (History of Jewish Khazars, 1954), но и там нет ничего, что могло бы навести на след утраченных "Хазарских проповедей" Константина Философа. Видишь, не только ты в своем Ягеллонском университете занимаешься наукой, я здесь тоже. Я вернулась к своей специальности, к своей молодости, которая по вкусу похожа на фрукты, доставленные пароходом с другого берега океана. Я хожу в соломенной шляпе вроде корзинки. В ней можно, не снимая ее с головы, принести с рынка черешню. Я старею всякий раз, как в Кракове бьет полночь на романской колокольне, и просыпаюсь, когда над Вавелем раздается звон, возвещающий зарю. Я завидую твоей вечной молодости. Как поживает Абу Кабир Муавия? Действительно ли, как в моих снах, у него два копченых сухих уха и хорошо выжатый нос? Спасибо, что ты взяла его на себя. Вероятно, ты уже все знаешь о нем. Представь, он занят делом, весьма близким к тому, чем занимаемся мы с тобой! Мы с ним работаем почти в одной области. Он преподает в Каирском университете сравнительную историю религий Ближнего Востока и занимается древнееврейской историей. Ты с ним мучаешься так же, как и я? Любящая тебя д-р Шудьц. 9 Иерусалим, январь 1981 Доротка, произошло невероятное. Вернувшись из Америки, я нашла в нераспечатанной почте список участников той самой конференции о культурах Черноморского побережья. Ты себе не представляешь, кого я увидела в этом списке! А может, ты это узнала раньше меня, благодаря своей провидческой душе, которой не требуется парикмахерская завивка? Араб, собственной персоной, тот самый, с зелеными глазами, который изгнал меня из постели моего мужа. Он будет на конференции в Царьграде. Однако не хочу вводить тебя в заблуждение. Он приедет не для того, чтобы повидаться со мной. Но я еду в Царьград, чтобы наконец-то его увидеть. Я уже давно рассчитала, что наши профессии близки настолько, что достаточно просто участвовать в научных конференциях, чтобы в конце концов пересеклись и наши пути. В моей сумке лежит доклад о хазарской миссии Кирилла и Мефодия, а под ним - S.&W, модель 36, калибр 38. Спасибо тебе за напрасные попытки взять на себя д-ра Абу Кабира Муавию. Теперь я беру его на свою душу. Люби меня так же, как ты не любишь Исаака. Сейчас мне это нужнее, чем когда бы то ни было. Наш общий отец нам поможет... 10 Царьград, отель "Кингстон", 1 октября 1982 Дорогая Доротея, наш общий отец нам поможет, так я написала тебе в последний раз. Что ты знаешь о нашем общем отце, бедная моя глупышка? В твоем возрасте и я ничего не знала, так же как ты сейчас. Но моя новая жизнь дала мне время на раздумья. Знаешь ли ты, кто твой настоящий отец, детка? Неужели тот самый поляк с бородой, похожей на пук травы, который дал тебе фамилию Квашневская и отважился жениться на твоей матери, Анне Шолем? Думаю, что нет. Попытайся вспомнить того, кого мы никак не могли удержать в памяти. Помнишь некоего Шолема Ашкенази, юношу на фотографиях, с криво сидящими на носу очками и с другой их парой, торчащей из кармана жилетки. Того, который курит вместо табака чай и у которого красивые волосы налезают на сфотографированные уши. Того, который, как нам рассказывали, говорил, что "нас спасет наша мнимая жертва". Помнишь брата и первого мужа нашей матери, Анны Шолем, псевдо-Закевич в девичестве, Шолем по первому и Квашневскую по второму мужу? И знаешь ли ты, кто был первым отцом ее дочерей, твоим и моим? Ну, вспомнила наконец через столько лет? Твой дядя и брат матери прекрасно мог быть и нашим отцом, не правда ли? А почему, собственно, им не мог быть муж твоей матери? Что ты думаешь о таком раскладе, дорогая моя? Может быть, госпожа Шолем не имела мужчин до брака и не могла повторно выйти замуж девушкой? Возможно, поэтому она напоминает о себе таким неожиданным образом, неся с собой ужас. Как бы то ни было, ее старания не пропали даром, и я думаю, что моя мать, если и сделала так, была права тысячу раз, и если я могу выбирать, то я выбираю отцом охотнее, чем кого бы то ни было, брата моей матери. Несчастье, дорогая моя Доротея, несчастье учит нас читать нашу жизнь в обратном направлении... Здесь, в Царьграде, я уже кое с кем познакомилась. Мне не хочется никому показаться странной, и я болтаю со всеми не закрывая рта. Один из моих коллег, приехавший на эту конференцию, - доктор Исайло Сук *. Он археолог, медиевист, прекрасно знает арабский, мы говорим с ним по-английски, а шутим по-польски, потому что он знает сербский и считает себя молью собственного платья. Его семья уже сто лет переселяет из дома в дом одну и ту же изразцовую печь, а он считает, что XXI век будет отличаться от нашего тем, что люди наконец-то единодушно восстанут против скуки, которая сейчас затопляет их, как грязная вода. Камень скуки, говорит д-р Сук, мы несем на плечах, подобно Сизифу, на огромный холм. Наверное, люди будущего соберутся с духом и восстанут против этой чумы, против скучных школ, скучных книг, против скучной музыки, скучной науки, скучных встреч, и тогда они исключат тоску из своей жизни, из своего труда, как этого и требовал наш праотец Адам. Говорит он это не совсем серьезно, а когда пьет вино, не позволяет доливать в свой бокал, потому что, считает он, бокал не кадило, чтобы добавлять в него прежде, чем он иссяк. По его учебникам учатся во всем мире, но он сам преподавать по ним не может. Он вынужден преподавать в университете что-то другое. Исключительные знания доктора Сука в его области никак не соответствуют его крайне незначительному научному авторитету. Когда я ему сказала об этом, он улыбнулся и объяснил мне это так: - Дело в том, что вы можете стать великим ученым или великим скрипачом (а знаете ли вы, что все великие скрипачи, кроме Паганини, были евреями?) только в том случае, если вас поддержит и встанет за вашей спиной и за вашими достижениями один из мощных интернационалов современного мира. Еврейский, исламский или католический. Вы принадлежите к одному из них. Я же - ни к одному, поэтому я и неизвестен. Между моими пальцами давно уже проскочили все рыбы. - О чем это вы говорите? - спросила я его изумленно. - Это парафраз одного хазарского текста, примерно тысячелетней давности. А вы, судя по названию доклада, который собираетесь нам прочитать, хорошо осведомлены о хазарах. Чему же вы тогда удивляетесь? Или вы никогда не встречали издание Даубман-нуса? Должна признаться, что он меня смутил. Особенно когда упомянул "Хазарский словарь" Даубманнуса. Если даже такой словарь когда- либо и существовал, ни один его экземпляр, насколько мне известно, не сохранился. Дорогая Доротка, я вижу снег в Польше, вижу, как снежинки превращаются в твоих глазах в слезы. Вижу хлеб, насаженный на шест со связкой лука, и птиц, которые греются в дыму над домами. Д-р Сук говорит, что время приходит с юга и переходит Дунай на месте Траянова моста. Здесь нет снега, и облака похожи на остановившиеся волны, которые выбрасывают рыбу. Д-р Сук обратил мое внимание еще на одно обстоятельство. В нашем отеле остановилась чудесная бельгийская семья, их фамилия Ван дер Спак. Семья, какой никогда не было у нас и не будет у меня. Отец, мать и сын. Д-р Сук называет их "святое семейство". Каждое утро во время завтрака я наблюдаю, как они едят; все они довольно упитаны, а господин Спак, как я случайно слышала, однажды в шутку сказал: на толстой кошке блоха не живет... Он прекрасно играет на инструменте, сделанном из панциря белой черепахи, а бельгийка занимается живописью. Рисует она, и при этом очень хорошо, левой рукой, на всем, что ей попадается: на полотенцах, стаканах, ножах, на перчатках своего сына. Их мальчику года четыре. У него коротко подстриженные волосы, зовут его Мануил, и он только недавно научился составлять свои первые фразы. Съев булочку, он подходит к моему столу и застывает, глядя на меня так, как будто влюблен. Глаза его в пятнышках, напоминающих мелкие камешки на тропинке, и он постоянно спрашивает меня: "Ты меня узнала?" Я глажу его по голове, словно глажу птицу, а он целует мне пальцы. Он приносит мне трубку своего отца, похожего на цадика, и предлагает покурить. Ему нравится все, что красного, голубого и желтого цвета. И он любит всю еду таких же цветов. Я ужаснулась, когда заметила один его физический недостаток - на каждой руке у него по два больших пальца. Невозможно разобрать, какая рука правая, а какая левая. Но он еще не понимает, как выглядит, и не прячет от меня свои руки, хотя родители все время надевают ему перчатки. Не знаю, поверишь ли ты, но иногда мне это совсем не мешает и перестает казаться чем-то неестественным. Да может ли мне вообще что-то мешать, если сегодня утром за завтраком я услышала, что на конференцию прибыл и др-р Абу Кабир Муавия. "...Мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней". Так написано в Библии. 11 Царьград, 8 октября 1982 Мисс Доротее Квашневской - Краков. Я потрясена твоим эгоизмом и безжалостностью приговора. Ты уничтожила и мою жизнь, и жизнь Исаака. Я всегда боялась твоей науки и предчувствовала, что она несет мне зло. Надеюсь, ты знаешь, что произошло по твоей вине. В то утро я вышла завтракать, твердо решив стрелять в Муавию, как только он появится во внутреннем садике ресторана, где накрывают столики тем, кто живет в этом отеле. Я ждала, наблюдая, как тени птиц, пролетающих над гостиницей, стремительно скользят по стене. И тогда случилось то, чего никоим образом нельзя было предусмотреть. Появился человек, и я сразу поняла, кто это. Лицо его было темным, как хлеб, волосы с сединой, будто у него в усах застряли рыбьи кости. Только на виске из шрама рос пучок диких, совершенно черных волос, они у него не седеют. Д-р Муавия подошел прямо к моему столу и попросил разрешения сесть. Он заметно хромал, и один его глаз был прищурен, как маленький закрытый рот. Я замерла, потом, сунув руку в сумку, сняла револьвер с предохранителя и оглянулась. В саду кроме нас был только один четырехлетний Мануил; он играл под соседним столом. - Разумеется, - сказала я, и человек положил на стол нечто, что навсегда изменило мою жизнь. Это была стопка бумаг. - Я знаю тему вашего доклада, - сказал он садясь, - и поэтому хотел проконсультироваться по одному вопросу, связанному с ней. Мы говорили по-английски, у него немного стучали зубы, ему было холоднее, чем мне, губы его тряслись, но он ничего не делал, чтобы унять дрожь. Он грел пальцы о свою трубку и вдувал дым в рукава. Вопрос его касался "Хазарских проповедей" Кирилла и Мефодия. - Я просмотрел, - сказал он, - всю литературу, которая относится к "Хазарским проповедям", и нигде не нашел никакого упоминания о том, что эти тексты дошли до наших дней. Однако отрывки из "Хазарских проповедей" Кирилла сохранились и даже были напечатаны несколько сотен лет назад, и мне представляется невероятным, что никто об этом не знает. Я была потрясена. То, что утверждает этот человек, могло бы стать крупнейшим открытием в моей области - славистике - за все время ее существования. Если это действительно так. - Почему вы так думаете? - спросила я его, пораженная, и почему-то не очень уверенно изложила ему свое мнение по этому вопросу. - "Хазарские проповеди" Кирилла, - сказала я, - науке не известны, о них лишь упоминается в житии Кирилла, откуда мы и знаем, что они существовали. О какой-то сохранившейся рукописи или же об опубликованном тексте этих проповедей смешно говорить. - Это-то я и хотел проверить, - проговорил д-р Муавия, - но с настоящего момента не только мне будет известно, что верно совершенно обратное... И он протянул мне те самые бумаги - ксерокопии,- которые лежали перед ним. В этот момент я могла нажать на гашетку. Вряд ли мне представился бы более удобный случай - в саду был всего один свидетель, да и тот ребенок. Но все получилось иначе. Я протянула руку и взяла эти так взволновавшие меня бумаги, копии которых приложены к этому письму. Когда, вместо того чтобы стрелять, я брала их, мой взгляд остановился на пальцах сарацина с ногтями, напоминавшими скорлупу лесных орехов, и я вспомнила о том дереве, которое Халеви упоминает в книгах о хазарах. Я подумала, что каждый из нас представляет собой такое дерево: чем выше мы поднимаемся наверх, к небу - сквозь ветры и дожди - к Богу, тем глубже должны наши корни уходить в мрак, грязь и подземные воды, вниз, к аду. С такими мыслями читала я страницы, которые дал мне зеленоглазый сарацин. Их содержание изумило меня, и я недоверчиво спросила, как они к нему попали. - Важно вовсе не то, как они ко мне попали. В XII веке они оказались в руках вашего соплеменника, поэта Иуды Халеви, он внес их в свой трактат о хазарах. Описывая известную полемику, он привел слова ее христианского участника, называя его "философом", то есть так же, как это лицо называет и автор жития Кирилла в связи с той же полемикой. Таким образом, имя Кирилла в этом еврейском источнике не названо, как и имя арабского участника спора, приводится только звание христианина - "философ", а в этом и состоит причина того, что до сих пор никто не искал текст Кирилла в хазарской хронике Иуды Халеви. Я смотрела на д-ра Муавию, и мне казалось, что он не имеет никакого отношения к тому раненому человеку с зелеными глазами, который несколько мгновений назад сел за мой стол. Все было настолько убедительно и ясно, так соответствовало уже известным науке фактам, что просто удивительно, почему раньше никому не пришло в голову искать этот текст таким способом. - Здесь имеется одна неувязка,- сказала я наконец д-ру Муавии, - текст Халеви относится к VIII веку, а хазарская миссия Кирилла была в девятом столетии: в 861 году. - Тот, кто знает истинный путь, может идти и в обход! - заметил на это Муавия. - Нас интересуют не даты, а то, были ли у Халеви, который жил позже Кирилла, под рукой его "Хазарские проповеди", когда он писал свою книгу о хазарах. И использовал ли он их в этой книге, там, где приводит слова христианского участника хазарской полемики. Скажу сразу, у Халеви в словах христианского мудреца есть несомненные совпадения с теми аргументами Кирилла, которые дошли до нас. Мне известно, что вы переводили на английский житие Кирилла, и, конечно, вы сможете без труда узнать отдельные фрагменты. Послушайте меня и скажите, чей, например, это текст, в котором говорится о том, что человек занимает место посредине между ангелами и животными... Разумеется, я тут же вспомнила это место и процитировала его наизусть: - "Бог, создавший свет, создал человека между ангелом и животным, речью и разумом отделив его от животных, а гневом и похотью от ангелов, и через эти свойства он приближается или к высшим, или к низшим". Это,- заметила я,- часть жития об агарянской миссии Кирилла. - Совершенно верно, но точно это же мы встречаем и в пятой части книги Халеви, где он полемизирует с Философом. Есть и другие совпадения. Самое же важное то, что в самой речи, которую в хазарской полемике Халеви приписывает христианскому ученому, рассматриваются вопросы, которые Кирилл, как видно из жития, как раз и обсуждал. В обоих текстах говорится о Святой Троице и законах, существовавших до Моисея, о запретах на некоторые виды мяса и, наконец, о врачах, которые лечат противно тому, как нужно. Приводится тот же аргумент, что душа сильнее всего тогда, когда тело самое слабое (около пятидесятого года жизни) и т.д. Наконец, хазарский каган упрекает арабского и еврейского участников полемики - все это согласно Халеви, - что их книги откровений (Коран и Тора) написаны на языках, ничего не значащих для хазар, индусов и других народов, которые их не понимают. Это один из существенных аргументов, который приводится и в житии Кирилла, когда речь идет о борьбе против сторонников трехъязьгчия (то есть тех, кто считал языками богослужения только греческий, древнееврейский и латинский), так что ясно, что в этом вопросе каган был под влиянием христианского участника полемики и выдвигал доводы, о которых мы и от другой стороны знаем, что они принадлежат действительно Кириллу. Халеви это только пересказал. Наконец, нужно обратить внимание еще на два обстоятельства. Во-первых, мы не знаем всего, что содержалось в потерянных "Хазарских проповедях" Константина Салоникского (Кирилла), и не знаем, что из этого воспроизведено в тексте Халеви. Значит, можно предположить, что такого материала имеется больше, чем я здесь привел. Второе: целостность текста Халеви, именно в той его части, которая относится к христианскому участнику полемики, серьезно нарушена. Эта часть не сохранилась в арабском источнике, она имеется только в появившемся позже еврейском переводе, в то время как напечатанные издания Халеви, особенно те, которые относятся к XVI веку, подвергались, как известно, цензуре христианской церкви. Короче говоря, книга Халеви о хазарах донесла до нас - хотя мы сегодня не знаем, в каком объеме,- часть "Хазарской проповеди" Кирилла. Впрочем, здесь, в Царьграде,- закончил д-р Муавия,- в конференции будет участвовать и д-р Исайло Сук, который хорошо говорит по-арабски и занимается исламскими источниками о хазарской полемике. Он мне сказал, что у него имеется хазарский словарь XVII века, который издал некий Даубманнус, и из этого словаря видно, что Халеви использовал "Хазарские проповеди" Кирилла. Я пришел попросить вас поговорить с д-ром Суком. Со мной он вряд ли согласится иметь дела. Его интересуют только арабы, жившие тысячу лет назад или раньше. Для остальных у него нет времени. Не поможете ли вы мне войти в контакт с д-ром Суком и прояснить эту проблему... Так закончил свой рассказ д-р Абу Кабир Муавия, и в моем мозгу мгновенно связались все нити. Когда забываешь, в каком направлении истекает время, определить это помогает любовь. Из нее время всегда вытекает. Спустя столько лет опять охватила меня твоя проклятая страсть к науке, и я предала Исаака. Вместо того чтобы выстрелить, я побежала искать д-ра Сука, оставив свои бумаги и под ними оружие. У входа не было никого из прислуги, на кухне кто-то обмакивал кусок хлеба в огонь и ел его. Я увидела Ван дер Спака, который выходил из комнаты, и поняла, что это комната д-ра Сука. Я постучала, но никто не отозвался. Где-то у меня за спиной часто капали шаги, а между ними я чувствовала жар женского тела. Я постучала опять, и тогда от моего стука дверь слегка приоткрылась. Она не была закрыта на ключ. Сначала я увидела только ночной столик и на нем блюдечко, в котором лежали яйцо и ключ. Открыв дверь шире, я вскрикнула. Д-р Сук лежал в постели, задушенный подушкой. Он лежал, закусив усы, будто спеша навстречу ветру. Я с криком бросилась бежать, и тут из сада послышался выстрел. Выстрел был один, но я слышала его каждым ухом отдельно. Я сразу же узнала звук своего револьвера. Влетев в сад, я увидела, что д-р Муавия лежит на дорожке с простреленной головой... За соседним столиком ребенок в перчатках пил свой шоколад, будто ничего не произошло... Больше никого в саду не было. Меня сразу же арестовали. "Смит-Вессон", на котором найдены только мои отпечатки пальцев, приложен в качестве улики, и меня обвиняют в преднамеренном убийстве д-ра Абу Кабира Муавии. Это письмо я пишу тебе из следственной тюрьмы и все еще ничего не могу понять. Источник сладкой воды в устах своих ношу и меч обоюдоострый... Кто убил д-ра Муа-вию? Представляешь, обвинение гласит: еврейка убила араба из мести! Весь исламский интернационал, вся египетская и турецкая общественность восстанут против меня. "Поразит перед тобою Господь врагов твоих, восстающих против тебя; одним путем они выступят против тебя, а семью путями побегут от тебя". Как доказать, что ты не сделал того, что действительно собирался сделать? Нужно найти жестокую ложь, ложь страшную и сильную, как отец дождя, чтобы доказать истину. Рога вместо глаз нужны тому, кто хочет выдумать такую ложь. Если найду ее, останусь жить и заберу тебя из Кракова к себе в Израиль, опять вернусь к наукам нашей молодости. Спасет нас наша мнимая жертва - так говорил один из двух наших отцов... Как тяжело выдержать милость Его, а тем более гнев. Р. S. Посылаю тебе фрагмент, относящийся к Философу, из книги Халеви о хазарах (Liber Cosri), д-р Муавия уверен, что он представляет собой часть утраченных "Хазарских проповедей" Константина Философа, святого Кирилла. APPENDIX I Отец Теоктист Никольски, составитель первого издания "Хазарского словаря" Свою предсмертную исповедь Печскому патриарху Арсению III Чарноевичу отец Теоктист Никольски писал кириллической скорописью порохом, смешанным со смолой, в полном мраке на постоялом дворе где-то в Польше, пока хозяйка бранилась и проклинала его из-за закрытой двери. - Вы знаете, Ваша Святость, - писал Теоктист патриарху, - что я осужден на хорошую память, которую мое будущее непрестанно пополняет, а мое прошлое нисколько не опустошает. Я родился в 1641 году в монастырском посаде при монастыре Св. Иоанна в день святого Спиридона, покровителя гончаров, в семье, где на всех столах всегда стояли миски с двумя ручками, а в них пища для души и пища для сердца. Так же как и мой брат даже во сне продолжает сжимать в руке деревянную ложку, я продолжаю держать в памяти все глаза, какие только видели меня с момента моего появления на свет. Как только я заметил, что положение облаков над Овчар-горой повторяется каждые пять лет, и стал узнавать облака, которые уже раз видел и которые раз в пять лет возвращаются на прежнее место на небе, меня обуял страх, и я решил скрывать свой недостаток, потому что понимал, что такая память дана мне в наказание. Тем временем я выучил турецкий по надписям на царьградских деньгах, еврейский - от торговцев из Дубровника, а читать научился по иконам. Хранить в голове все, что я запоминал, меня заставляло нечто вроде жажды, но это была не жажда воды, потому что вода ее не утоляла, а какая-то другая жажда, которую утоляет только голод. Но я бесплодно, как овца, ищущая прожилки соли в каменных глыбах на пастбищах, пытался отыскать, что же это за голод, который может спасти меня от жажды. Я боялся памяти, я знал, что наши воспоминания и наша память - это плавучая ледяная гора. Мы видим только проплывающую верхушку, а огромная подводная масса минует нас, невидимая и недостижимая. Ее неизмеримую тяжесть мы не чувствуем только потому, что она, как в воду, погружена во время. Однако, если мы по невнимательности окажемся на ее пути - то напоремся на собственное прошлое и станем жертвой кораблекрушения. Поэтому я никогда даже не дотронулся до того изобилия, которое валилось на меня как снег в Мораву. И тогда, к моему испугу, случилось так, что память меня предала, правда всего лишь на мгновение. Сначала я был просто счастлив, но потом горько покаялся, увидев, к чему это ведет. А дело было так. На восемнадцатом году отец отдал меня в монастырь Св. Иоанна и сказал на прощание: пока постишься, не бери в рот ни слова, чтобы если не уши, то хоть рот очистить от слов. Потому что слова приходят не из головы и не из души, а из мира, с липких языков и из смердящих ртов, они давно обглоданы, обкусаны и засалены от постоянного пережевывания. Они давно потеряли свой вид, бесчисленные рты перетирают их своими зубами... Монахи из Св. Иоанна приняли меня, сказали, что в моей тесной душе слишком много костей, и посадили переписывать книги. Я сидел в келье, полной книг с черными ленточками, заложенными в тех местах, на которых смерть прервала труд моих предшественников, и работал. Тогда я и услышал, что в ближайшем от нас монастыре Св. Николая появился новый каллиграф. Тропинка до св. Николая идет вдоль самой Моравы, между обрывистым брегом и водой. Это единственный путь до монастыря, поэтому пока туда попадешь, всегда испачкаешь в грязи и замочишь один сапог или одну пару копыт. Именно по грязному сапогу монахи узнают, откуда в монастырь пришел случайный гость: с моря или от Рудника, шлепал ли он по воде с запада, вниз по Мораве, - правой ногой или с востока, вверх по течению,- левой. В 1661 году, в воскресенье, на день святого Фомы, разнеслась весть, что пришел в монастырь Св. Николая с мокрым и грязным левым сапогом человек, статный и красивый - глаза размером с яйцо, борода такая, что целый вечер гореть может, а волосы, как драная шапка, надвинуты на глаза. Звали этого человека Никон Севаст V. И очень скоро он стал в монастыре протокаллиграфом, потому что еще раньше приобрел где-то большое мастерство. Он принадлежал к оружейникам, но его занятие было совсем безобидным: разрисовывать знамена, мишени для стрелков, щиты, и все его картины были обречены стать жертвой пули, стрелы или сабли. Он говорил, что останется в монастыре не очень долго, потому что вообще-то его цель - Царьград. В день святого Кириака Отшельника задули три ветра, всегда дующие в бабье лето и уносящие каждый своих птиц - один скворцов, второй последних ласточек, а третий кобчиков; перемешались холодные и теплые запахи, и в наш монастырь пришел слух, что новый каллиграф у св. Николая написал такую икону, что все ущелье спешит на нее посмотреть. Отправился и я взглянуть, как на иконе в монастыре Святого Николая Господь- Севастократор держит младенца Иисуса на руках. Вошел я вместе с другими и хорошо рассмотрел, что было на этой иконе. После, во время трапезы, рассмотрел я и Никона Севаста, красивое лицо которого, хоть я и видел его впервые, напоминало мне кого-то, кого я хорошо знаю, однако никак не могу вспомнить кого. Не было такого среди лиц в моих воспоминаниях - все они разом лежали передо мной как брошенные на стол карты, не было его и в снах, где они лежали как перевернутые карты, любую из которых я мог по своему желанию открыть. Такого лица не было нигде. Откуда-то с гор слышались удары топора по буку - в это время года рубили только бук и вяз, но вяз под топором звенит другим голосом. Я прекрасно помнил эти звуки с того первого вечера, как услыхал их впервые, более десяти лет назад во время метели, я помнил давно уже погибших птиц, пробивавшихся через эту метель и тяжело падавших в мокрый снег, но я, хоть убей, никак не мог вспомнить, что я увидел на лице, которое рассматривал только что. Не мог вспомнить ни одной черты лица Никона, ни одного цвета, не помнил даже того, была ли у него борода. Это был первый и единственный раз, когда память предала меня. И это было столь исключительно и невероятно, что объяснение нашлось быстро и легко. Объяснение могло быть только одно: нельзя запомнить то, что не от этого мира, оно не откладывается в памяти ни на миг. Уходя, я отыскал взглядом Никона и со страхом посмотрел ему прямо в рот, боясь, что он откусит мой взгляд. А он это действительно сделал, у него даже слегка щелкнули зубы, как будто он отхватил кусок. И с отгрызенным взглядом я вернулся в монастырь Святого Иоанна. Я по-прежнему переписывал книги, но как-то раз почувствовал, что в моей слюне больше слов, чем у того, кто их пишет, С тех пор я стал к тому, что переписываю, прибавлять слово- другое, а иногда и целые фразы. Был вторник, и первые собственные слова на вкус казались мне кислыми и твердыми, но с каждым днем, по мере того как наступала осень, они, будто плоды, все больше созревали, и становились все сочнее, вкуснее и слаще, наполнялись содержанием, которое было не только приятно, но и давало силу. На седьмой вечер, в страхе, что мои плоды могут перезреть, упасть и сгнить, я добавил к житию святой Петки целую страницу, которой не было ни в одном из переписывавшихся мною изводов. Монахи не только не обнаружили мое бесчинство и не вывели меня на чистую воду, но, напротив, стали чаще просить меня переписывать им, и книги с моими собственными добавлениями имели у них гораздо больший успех, чем книги других переписчиков, которых в Овчарском ущелье было немало. Это меня окрылило, и я решил себя не ограничивать. Теперь я уже не только добавлял целые истории к житиям, но даже начал выдумывать новых пус