Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Arturo Perez-Reverte
     El club Dumas o la sombra de Richelieu
     © Copyright Пер. с исп. - Н.Богомолова
     © Издательство "Иностранка" ? http://www.inostranka.ru/ru/publishers/
     WWW: http://www.inostranka.ru/ru/book/59/ ?  http://www.inostranka.ru/ru/book/59/
      OCR Anatoly Eydelzon
---------------------------------------------------------------



                                       Кале,
                                       которая вдохновила меня на этот бой


   Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в  самом
центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по
комнате,  делал  снимки,  тень  перескакивала  с  картин   на   фарфор   в
застекленных витринах, с книжных полок  на  полураздвинутые  портьеры.  За
огромными окнами лил дождь.
   Молодой  судебный  следователь  с  еще  не   просохшими   взъерошенными
волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра.  Тот
печатал, сидя на диване и пристроив  портативную  машинку  на  стул.  Стук
клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и  тихие
комментарии полицейских, сновавших по гостиной.
   - ... пижама, сверху - халат. Пояс от халата явился  орудием  удушения.
Руки трупа связаны спереди  галстуком.  На  левой  ноге  тапок,  правая  -
босая...
   Следователь  дотронулся  до  обутой  ноги  покойника,  и   тело,   чуть
колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на  туго  натянутом  шелковом
шнуре слева направо, а потом в обратную сторону, но уже быстрее,  пока  не
застыло в прежнем положении, - так магнитная стрелка, немного пометавшись,
опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и
при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на  полу
отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой  вазы  и
лежала книга, открытая на странице с жирными красными  пометами.  Это  был
старый  том  "Виконта  де  Бражелона"  -  дешевое  издание  в   матерчатом
переплете.  Заглянув  через  плечо  агента,  следователь  сумел   прочесть
отчеркнутый отрывок:
   - О, я предан! Известно все, решительно все!
   - Все в конце концов делается известным, - заметил Портос,  который,  в
сущности, ничего не знал.
   Следователь велел секретарю занести эту  деталь  в  протокол,  а  книгу
включить в опись вещественных доказательств, затем направился  к  высокому
мужчине, который курил у открытого окна.
   - Ну и что вы обо всем этом думаете? - спросил он, пристраиваясь рядом.
   Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане.  Он
докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно
и только тогда ответил:
   - Когда бутылка содержит  нечто  белое,  легко  предположить,  что  там
молоко. -  Фраза  звучала  несколько  загадочно,  но  по  ответной  улыбке
следователя можно было судить, что для него тут  никакой  загадки  нет.  В
отличие от полицейского, он стоял к окну лицом и  смотрел  на  улицу,  где
продолжал лупить  дождь.  Кто-то  открыл  дверь  в  противоположном  конце
комнаты, и в лицо следователю вместе  с  порывом  ветра  полетели  крупные
капли.
   - Эй, дверь закрывайте! - крикнул он, не глянув назад. Потом  обратился
к полицейскому: - Ведь бывает,  что  преступники  маскируют  убийства  под
самоубийства.
   - И наоборот, - спокойно заметил высокий.
   - Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком?
   - Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не  хватит  решимости
довести дело до конца... Убийца связал бы ему руки за спиной..
   - Но ведь это бессмысленно, - возразил следователь. - Взгляните,  какой
тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него  не
было шансов на спасение - руки ему не помогли бы.
   - Кто знает? Подождем вскрытия.
   Следователь еще  раз  посмотрел  на  труп.  Агент,  искавший  отпечатки
пальцев, поднялся с пола с книгой в руках.
   - Любопытная страница. Высокий пожал плечами.
   - Я мало читаю, - сказал он. - Портос - это ведь один  из  этих...  Как
их?.. Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, - он считал, загибая пальцы левой
руки большим пальцем правой. Потом задумался и  добавил:  -  Забавно...  Я
никогда не мог понять, почему книга называется "Три  мушкетера",  хотя  на
самом деле их было четверо.



        1. "АНЖУЙСКОЕ ВИНО"

                                 <i>Читатель должен приготовиться к тому, что
                              он станет свидетелем самых жестоких сцен.
                                                   Э.Сю. "Парижские тайны"</i>

   Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел "Пармскую  обитель".  Кроме
того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю  лекции  о
современной литературе на летних университетских курсах и являюсь  автором
нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда,  что  ничего
особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем  иные
времена: самоубийства маскируют под убийства,  романы  пишет  врач  Роджер
Экройд, и всякий норовит опубликовать  сотню-другую  страниц  с  описанием
захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.
   Но не станем отвлекаться.
   Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился  ко  мне  с  "Анжуйским
вином"  под  мышкой.  Корсо   был   своего   рода   наемным   солдатом   у
генералов-библиофилов, то есть промышлял  охотой  за  книгами  по  заказам
клиентов. А что требуется от человека, который занимается таким  ремеслом?
Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему  нужны  хорошо
подвешенный  язык,  быстрая  реакция,  терпение  и,  разумеется,  большое,
везение - это в первую очередь. А также  отличная  память,  чтобы  вовремя
сообразить, где, в  каком  пыльном  закутке,  в  какой  лавке  старьевщика
лежит-полеживает томик, за который некто готов заплатить  бешеные  деньги.
Корсо обслуживал узкий круг избранных клиентов: пару  десятков  букинистов
из Милана, Парижа, Лондона, Барселоны и Лозанны - тех, что берут в  работу
всего  полсотни  книг,  не   более.   Их   можно   назвать   аристократами
букинистического  мира,  ибо  они   торгуют   инкунабулами,   антикварными
экземплярами и понимают: если книга переплетена в пергамен, а не в телячью
кожу и поля у нее на три сантиметра шире обычного, это может поднять  цену
на тысячи долларов. Они - шакалы в царстве  Гутенберга;  пираньи,  снующие
вокруг  ярмарок  антиквариата;  пиявки,  присосавшиеся  к  аукционам.  Они
способны продать собственную мать - лишь бы заполучить  экземпляр  первого
издания; правда, клиентов они принимают в  гостиных  с  видом  на  Домский
собор или Боденское озеро и сидят при этом на кожаных диванах. И еще:  они
никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На то существуют такие  типы,
как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и полезны.
   Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым в
нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля  Сабатини
(<a href=#s1>*1</a>) - он стоит в рамке у меня на столе  рядом  с  авторучкой,  которой  я
правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому что
обычно посетители не балуют портрет вниманием - они принимают Сабатини  за
моего, престарелого родственника. Краешком глаза я  наблюдал  за  реакцией
Корсо  и  заметил,  как  он  ухмыльнулся,  усаживаясь  в  кресло;  гримаса
получилась какой-то ребячливой; он стая похож на кролика  из  мультфильма,
когда  тот  впервые  показывается  в  конце  улицы  и  сразу   завоевывает
безоговорочную любовь зрителей.
   Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и  совсем  иначе  -  как
жестокий, изголодавшийся  волк.  Вернее  сказать,  умеет  выбирать  маску,
соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже.  А
в тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул
подвергнуть его, маленькому испытанию.
   - "Он родился на свет с обостренным чувством смешного,  -  процитировал
я, кивнув на портрет, - и врожденным ощущением того, что  мир  безумен..."
(<a href=#s2>*2</a>).
   Я увидел,  как  он  неспешно  и  уверенно  качнул  головой,  и  во  мне
проснулась симпатия к нему,  чувство,  что  нас  роднит  принадлежность  к
общему делу, и что чувство, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я
сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра - такую
же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он  вертел  сигарету  в
пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе,  которые,  косо
сидели у него на носу,  глядел  из-под  упавшей  на  лоб  пряди  уже  чуть
седоватых волос. Другую руку  он  по-прежнему  держал  в  кармане,  словно
сжимал там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его  напоминали
бездонные ямы - чего там только не было! Книги, каталоги  и  документы,  а
еще - о чем я тоже узнал позже - там непременно  лежала  фляжка  с  джином
"Болс".
   - "... И в этом заключалось все его достояние", - с  ходу  закончил  он
цитату, потом поудобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. - Хотя, если
не кривить душой, мне больше нравится "Капитан Блад".
   Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь.
   - И тут вы не  правы.  "Скарамуш"  для  Сабатини  -  то  же,  что  "Три
мушкетера" для Дюма, - я отвесил почтительный поклон в сторону портрета. -
"Он родился на свет с обостренным чувством смешного... "  За  всю  историю
романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой.
   - Что ж, спорить не стану, - согласился  Корсо  после  паузы  и  тотчас
выложил на стол  папку  с  какой-то  рукописью,  каждая  страница  которой
помещалась в отдельном пластиковом конверте. - Знаете, а вы  очень  кстати
упомянули Дюма.
   Он пододвинул папку ко  мне,  но  прежде  повернул  так,  чтобы  я  мог
ознакомиться с ее содержимым. Все  листы  были  исписаны  по-французски  и
только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая  от
времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку - тоже очень  старая.  Каждому
виду бумаги соответствовал свой тип почерка.  На  голубой  писали  черными
чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же  почерком  была
сделана правка на белой  бумаге  -  поверх  текста,  написанного  мелкими,
вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из  них
одиннадцать - голубые.
   - Занятно. - Я поднял глаза на Корсо. Тот терпеливо переводил взгляд  с
меня на папку и с папки на меня. - Откуда это у вас?
   Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени  та  информация,
ради которой он ко мне  явился,  обязывала  его  быть  откровенным.  Потом
скорчил новую гримасу - уже третий вариант - и стал похож на  невинного  и
простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом.
   - Да так... От клиента моего клиента.
   - Понятно.
   Он  выжидательно  помолчал.  Ведь  приметы   хитрости   -   не   только
предусмотрительность и расчетливость, но и осторожность. И мы оба  отлично
это знали.
   - Разумеется, - добавил он, - я готов, если вам будет  угодно,  назвать
имена.
   Я заверил его, что нужды в  том  нет,  и  он  сразу  успокоился,  потом
поправил очки и спросил мое мнение о манускрипте. Я не спешил с ответом  и
принялся перелистывать страницы в обратном порядке  -  пока  не  дошел  до
первой. Название  было  выведено  заглавными  буквами,  жирно:  "Анжуйское
вино".
   Я прочел вслух первые строки:
   "Apres de  nouvelles  presque  desesperees  du  roi,  le  bruit  de  sa
convalescence commencait a se repandre dans le camp..." (<a href=#s3>*3</a>)
   Я невольно улыбнулся. Корсо жестом  показал,  что  хочет  услышать  мое
суждение.
   -  Нет  никаких  сомнений,  -  сказал  я.  -  Это  рукопись  Александра
Дюма-отца. "Анжуйское вино", насколько  могу  припомнить,  сорок  какая-то
глава "Трех мушкетеров".
   - Сорок вторая, - подтвердил Корсо. - Сорок вторая глава.
   - И это - оригинал? Подлинная рукопись Дюма?
   - Ради этого я к вам и пришел - чтобы вы дали свое заключение.
   Я пожал плечами, желая показать, что  не  готов  взять  на  себя  такую
ответственность.
   - А почему именно ко мне?
   Это был глупый вопрос - из тех, что  помогают  потянуть  время.  Корсо,
видно, подумал, будто  я  решил  пококетничать.  На  лице  его  отразилось
нетерпение.
   - Вы ведь специалист, - буркнул он раздраженно. - Вы  не  только  самый
влиятельный  в  нашей  стране  литературный  критик,  вы  все   знаете   о
романе-фельетоне девятнадцатого века.
   - Вы забыли о Стендале.
   - Не забыл. Я читал ваш перевод "Пармской обители".
   - Надо же! Вы мне льстите.
   - Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Берхес.
   Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился,  и  я  уже  начинал
привыкать к его манерам.
   - А книги мои вам знакомы?
   - Только некоторые. "Люпен",  "Раффлз",  "Рокамболь",  "Холмс"...  Или,
скажем, работы о Валье-Инклане, Барохе и Гальдосе (<a href=#s4>*4</a>). Кроме того, "Дюма,
или  След  гиганта".  Потом  -  ваше  исследование,   посвященное   "Графу
Монте-Кристо"...
   - И вы все это прочитали?
   - Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.
   Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал  к  породе
людей  основательных  и  добросовестных;  прежде  чем  нанести  визит,  он
разузнал обо мне все, что мог, полистал  все  мои  работы,  которые  сумел
добыть. Он был из числа тех  запойных  читателей,  что  с  самого  нежного
детства алчно проглатывают любой печатный текст.  Правда,  я  до  сих  пор
считаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало
названия "нежное".
   - Понимаю, - сказал я, только чтобы не молчать.
   Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки,  подышал
на стекла и протер их мятым платком,  извлеченным  из  бездонных  карманов
плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи  зубы
и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление  слабости  и
безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у
него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а  глаза
смотрели очень  внимательно,  хотя  начинали  лучиться  простодушием,  как
только  Корсо  угадывал,  что  собеседника   можно   подсечь   именно   на
простодушии. Порой он выглядел даже  неуклюжим  и  вялым,  особенно  когда
позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и  бесприютные  на  вид
существа-знакомые угощают их куревом, официанты наливают им лишнюю  рюмку,
женщины горят желанием  немедленно  взять  их  под  опеку.  До  окружающих
слишком поздно доходит, что их одурачили.  А  лицемер  уже  во  весь  опор
скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.
   - Вернемся к Дюма, - предложил Корсо, указывая на рукопись. -  Человек,
написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать  знакомую
ауру - такую способен источать только подлинник. Довольно  прикоснуться  к
рукописи... Не так ли?
   Я положил  руку  на  покрытые  пластиком  листы  -  жестом  священника,
прикасающегося к церковным реликвиям.
   - Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую.
   Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся по-особенному, сквозь зубы,  как
человек, не вполне уверенный в том, что они  с  собеседником  смеются  над
одним и тем же. Иначе говоря, это был злой и холодный смех,  и  даже  чуть
нагловатый, он надолго зависает в  воздухе  и  рассеивается  нередко  лишь
после того, как смеявшийся покинул комнату.
   - Давайте по порядку, - сказал я. - Рукопись принадлежит вам?
   - Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и  его  мучает
вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто слыхом  не  слыхивал  о
существовании полного рукописного оригинала этой главы "Трех  мушкетеров"?
Он желает получить формальное подтверждение подлинности... И  поручил  это
дело мне.
   - Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. - Тут я  должен
добавить, что тоже знал кое-что о  Корсо.  -  Откровенно  говоря,  Дюма  в
нынешние времена...
   Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои чувства,
но Корсо подыгрывать мне не стал и продолжал гнуть свое.
   - Этот клиент - мой друг, - пояснил он спокойно. - Я хочу  оказать  ему
личную услугу.
   - Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я  видел  рукописи
Дюма, и эта вполне похожа на подлинную,  но  дать  официальное  экспертное
заключение  -   дело   иное.   Тут   нужен   хороший   графолог...   Готов
порекомендовать одного такого, он живет в Париже  -  это  Ашиль  Репленже,
владелец книжной лавки, где продают автографы  и  исторические  документы.
Лавка  расположена  неподалеку  от  Сен-Жермен-де-Пре.  Он  отлично  знает
французскую историю  девятнадцатого  века,  к  тому  же  -  очаровательный
человек и мой добрый приятель. - Я указал на  стену,  где  в  рамке  висел
некий документ: - Вот это письмо Бальзака я купил  у  него  несколько  лет
назад. Естественно, за огромные деньги.
   Я взял в руки записную книжку, чтобы найти  нужный  адрес,  и  протянул
Корсо визитную карточку. Он спрятал ее в  видавший  виды,  плотно  набитый
бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком  на
конце. Ластик был обкусан, совсем как у школьника.
   - Я могу задать вам несколько вопросов?
   - Разумеется.
   - Вы знали о существовании полной рукописи хоть  одной  из  глав  "Трех
мушкетеров"?
   Прежде  чем  ответить,  я  отрицательно  покачал  головой,  потом  снял
колпачок с ручки "Монблан" и опять надел его.
   - Нет. Роман печатался частями  в  "Сьекль"  с  марта  по  июнь  тысяча
восемьсот сорок четвертого года... Как только наборщик заканчивал  работу,
рукописный вариант отправляли в  мусорную  корзину.  И  все  же  кое-какие
фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении  к  изданию
Гарнье (<a href=#s5>*5</a>) тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.
   - Четыре месяца  -  срок  небольшой.  -  Корсо  задумчиво  грыз  кончик
карандаша. - Дюма писал быстро.
   - В ту пору все писали быстро. Стендаль управился  "Пармской  обителью"
за  семь  недель.  К  тому  же  у  Дюма  были  помощники  -  "негры",   на
профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над "Тремя мушкетерами",
звали Огюст Маке... Сотрудничество продолжалось  и  позже:  "Двадцать  лет
спустя" и "Виконт де  Бражелон"...  А  также  "Граф  Монте-Кристо"  и  еще
несколько романов... Их-то вы, конечно, читали.
   - Конечно. Кто их не читал!
   - Следует уточнить: ваше "Кто  их  не  читал!"  относится  ко  временам
минувшим. - Я почтительно полистал рукопись. -  Та  эпоха,  когда  подпись
Дюма множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету.  Почти  все  его
романы печатались  именно  так  -  частями,  и  внизу  последней  страницы
значилось:  "Продолжение  в  следующем  номере".  А  публика  умирала   от
нетерпения, ожидая новую главу... Но зачем я это рассказываю? Вы  же  сами
все знаете.
   - Не важно. Продолжайте.
   - Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с продолжением,
иначе говоря, романа-фельетона проста: герой или героиня  обладают  такими
достоинствами  и   чертами   характера,   которые   заставляют   читателя;
отождествлять  себя  с  литературным  персонажем...  Сегодня  по  тому  же
принципу  строятся  телесериалы.  Но  вообразите,  какой  эффект  в  былые
времена, когда не знали ни радио,  ни  телевидения,  производили  подобные
сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений  и  весьма
нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего
вкуса... Гениальный Дюма все это понял и с  хитроумием  алхимика  сотворил
некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого - плюс его талант.
В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость,  -  я  не
без гордости ткнул себя пальцем в грудь. - И продолжающий ее создавать.
   Корсо что-то записывал. Позднее один его  знакомый  скажет  о  нем  при
случае: такой же обидчивый, непредсказуемый  и  смертоносный,  как  черная
мамба. У него была особая манера вести беседу - он глядел на  тебя  сквозь
перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия, хотя в  кивках
этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он
напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог  сонетом
во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность -  пока  не  поздно  -
внести коррективы в твои выводы.
   Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.
   - Но ведь вы занимались не  только  популярными  романами.  Известны  и
другие ваши работы... - он помедлил, подыскивая нужное слово, -  на  более
серьезные  темы.  Ведь:  и  сам  Дюма  называл  свои  произведения  легкой
литературой...  Хотя,  согласитесь,  в  таком  определении  сквозит  явное
пренебрежение к публике.
   Подобный обманный маневр отлично характеризовал моего  гостя.  Это  был
один из его коронных приемов, как валет в руках  Рокамболя.  Он  вел  игру
исподтишка,  внешне  сохранял  нейтралитет,  а  на  самом  деле  постоянно
устраивал  изматывающие  противника  партизанские  вылазки.   Раздраженный
человек может  легко  проговориться,  он  начинает  оправдываться,  сыпать
аргументами в свою пользу, а. это -  дополнительная  информация.  Наверно,
именно поэтому - я ведь не вчера родился на свет и тактику Корсо прекрасно
понял - мне стало досадно.
   - Вы повторяете избитые вещи, - бросил я, не скрывая раздражения. - Да,
в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни при чем... Для
литературы время - как для кораблей шторм, и Господь спасает  только  тех,
кого любит; попробуйте назовите других книжных  героев,  которые,  подобно
д'Артаньяну и его товарищам, целыми  и  невредимыми  прошли  сквозь  годы.
Разве что Шерлок Холмс Конан Доила... Да, цикл о мушкетерах,  вне  всякого
сомнения, - "роман плаща и шпаги", легкое чтиво; так что вы,  естественно,
обнаружите там все пороки жанра. Но  есть  и  одно  отличие:  это  великие
авантюрные  романы,  книги  особого  уровня,  и  потому  обычные  жанровые
критерии   к   ним   применять   нельзя.   Это   рассказ   о   дружбе,   о
головокружительных приключениях, и он сохраняет свежесть несмотря  на  то,
что вкусы с тех пор переменились, несмотря на то, что нынче к действию как
таковому стали  относиться  с  глупейшим  пренебрежением.  Кажется,  после
Джойса мы должны смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае -  на  берегу,
после бури... (<a href=#s6>*6</a>) Вам не доводилось  читать  мои  заметки  "Пятница,  или
Морской компас"?.. Короче говоря, если вести речь об Улиссе, то я  выбираю
того, которого придумал Гомер.
   Тут я чуть повысил голос,  зорко  следя  за  реакцией  Корсо.  Он  едва
заметно улыбался, но хранил молчание, не желая  выдавать  свои  мысли.  Но
я-то помнил, какое выражение мелькнуло в его глазах, когда я  процитировал
"Скарамуша", так что путь мною был выбран верный.
   - Я понимаю, о чем вы, - выдавил  он  наконец.  -  Ваша  точка  зрения,
сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна.
   - Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А  что
касается пренебрежения к публике, как  вы  изволили  выразиться,  то  вам,
возможно,  неведомо,  что  автор  "Трех  мушкетеров"  во  время  революций
восемьсот тридцатого и сорок восьмого годов участвовал в уличных  боях,  а
еще переправлял Гарибальди купленное на собственные  деньги  оружие...  Не
забывайте, отец Дюма был известным генералом Республики,.. И  писатель  не
раз доказывал свою любовь к народу и свободе.
   - Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно.
   - А разве это так уж важно? Знаете, что он отвечал  тем,  кто  говорил,
будто он насилует Историю?.. "Я ее насилую, истинная правда. Но я делаю ей
очаровательных детишек".
   Я положил ручку на стол, поднялся и подошел к одному из книжных шкафов,
которые почти целиком закрывали стены  моего  кабинета.  Открыл  дверцу  и
вытащил том в переплете из темной кожи.
   - Как и все великие рассказчики, Дюма был  вралем.  Графиня  Даш  (<a href=#s7>*7</a>),
хорошо его  знавшая,  пишет  в  воспоминаниях,  что  стоило  ему  услышать
какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал выдавать небылицу  за
истинный факт... Возьмем кардинала Ришелье - он был  величайшим  человеком
своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки Дюма, исказился  до
неузнаваемости, и нам предстала порочная личность  с  довольно  гнусной  и
подлой физиономией... - Держа книгу в  руках,  я  повернулся  к  Корсо.  -
Известно ли вам вот это?  Книгу  написал  Гасьен  де  Куртиль  де  Сандра,
мушкетер, живший в  конце  семнадцатого  века.  Это  мемуары  д'Артанъяна,
настоящего д'Артаньяна: Шарля де Батц-Кастельморе, графа  д'Артаньяна.  Он
был  гасконцем,  родился  в  одна  тысяча   шестьсот   пятнадцатом   году,
действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а при Мазарини.
Умер он в тысяча шестьсот семьдесят третьем во время осады  Маастрихта-как
раз в тот момент, когда  должен  был,  как  и  его  романный  однофамилец,
вот-вот  получить  маршальский  жезл...  Так  что,  согласитесь,   насилуя
Историю,  Александр  Дюма   давал   жизнь   действительно   очаровательным
детишкам... Никому не известного  гасконца  из  плоти  и  крови,  чье  имя
История позабыла, гениальный писатель сумел  превратить  в  героя  великой
легенды.
   Корсо неподвижно сидел в кресле и слушая. Я протянул ему  книгу,  и  он
осторожно, но с большим интересом полистал ее  -  медленно,  едва  касаясь
самого края страниц подушечками  пальцев.  Время  от  времени  взгляд  его
задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал целую главу.  Глаза
за стеклами очков работали быстром уверенно. Затем он  вдруг  отвлекся  от
книги, чтобы записать  в  блокнот:  "Memoires  de  М.  d'Artagnan,  G.  de
Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12", 4-е  изд.".  Потом  закрыл  книгу  и
уставился на меня.
   - Вы верно сказали: он был вралем.
   - Да, - подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь.  -  Но  вралем
гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый мир, и
мир этот стоит до сей поры... "Человек не крадет, он завоевывает, -  любил
повторять Дюма. - Каждую завоеванную провинцию  он  присоединяет  к  своей
империи:  навязывает  ей  свои  законы,  населяет  темами  и  персонажами,
распространяет там свое влияние... " В данном случае история Франции стала
для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк: почтительно сохранил
раму и подменил саму картину - то есть без  малейших  колебаний  разграбил
открытую им сокровищницу... Главных действующих  лиц  Дюма  превращает  во
второстепенных, скромных статистов - в героев первого плана, много страниц
отдает описанию событий, которым в исторических  хрониках  посвящена  пара
строк... Никакого договора о дружбе д'Артаньян и его товарищи  никогда  не
заключали - хотя бы потому, что друг друга не знали...  Не  было  никакого
графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни один не  носил  имени  Атос.
Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д'Атос, а умер он от
раны, полученной на дуэли, еще до того,  как  д'Артаньян  вступил  в  ряды
королевских мушкетеров... Арамис - это Анри де Арамитц, дворянин, светский
аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в тысяча шестьсот сороковом  году
в мушкетерскую роту,  которой  командовал  его  дядя.  В  конце  жизни  он
удалился в свои владения вместе с женой и четырьмя  детьми.  Что  касается
Портоса...
   - Вы хотите сказать, что был и некий Портос?
   - Был. Звали его Исаак де Порто, и он не  мог  не  знать  Арамиса,  или
Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года позже, чем  тот,  в
тысяча шестьсот сорок третьем. Известно только, что умер он до  срока,  и,
наверно, причиной тому стала болезнь, война или дуэль, как у Атоса.
   Корсо слушал, постукивая  пальцами  по  "Мемуарам  д'Артаньяна",  потом
тряхнул головой и улыбнулся.
   - Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи...
   - Именно. Но звали ее вовсе не Анна  де  Бейль,  и  она  не  была  леди
Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье она и
в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль и вправду  украла  на
балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на меня так!  Об
этом рассказал  в  своих  "Мемуарах"  Ларошфуко  (<a href=#s8>*8</a>).  А  Ларошфуко  слыл
человеком очень серьезным и заслуживающим доверия.
   Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого  можно  легко
чем-то поразить, особенно когда речь шла  о  книгах;  но  услышанное  явно
ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я  задумался:  а  было  ли  его
тогдашнее  изумление  искренним,   или   он   пустил   в   ход   очередной
профессиональный трюк, разыграл передо мной  хитроумную  комедию?  Теперь,
после того как все закончилось, у меня не осталось и тени сомнения: я  был
для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.
   - Все это очень интересно, - сказал он,
   - Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет  вам  гораздо  больше
моего. - Я глянул на рукопись, все еще лежащую  на  столе.  -  Хотя  я  не
уверен, что расходы на поездку оправдают себя... Сколько может стоить  эта
глава при нынешних ценах?
   Он  снова  принялся  грызть  ластик  на  конце   карандаша,   изображая
скептицизм:
   - Немного. На самом деле я поеду туда по другому делу.
   Я улыбнулся грустной и понимающей улыбкой. Ведь все, чем владею я  сам,
вся  моя  скудная  собственность  -  это  "Дон  Кихот"   Ибарры   (<a href=#s9>*9</a>)   и
"фольксваген". Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги.
   - Догадываюсь, о чем речь, - сказал я.
   Корсо скорчил гримасу - что-то вроде кислого смирения,  -  и  при  этом
стали видны его кроличьи зубы.
   - Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог  и  Пикассо  не
встанут у японцев  поперек  горла,  -  заметил  он,  -  тогда  они  начнут
вкладывать деньги исключительно в редкие книги.
   Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:
   - Спаси нас от такого Господь.
   - Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. - Он  лукаво  смотрел  на  меня
через перекошенные очки. - А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.
   Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую  сумку  на
плечо. И я  еще  раз  подивился  его  показной  беззащитности,  его  вечно
сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих
и чужих книг, и был не  только  наемным  охотником  за  библиографическими
редкостями, но еще любил игры по моделированию наполеоновских войн -  мог,
например,  по  памяти  восстановить   точный   ход   какой-нибудь   битвы,
случившейся накануне Ватерлоо. Была  на  его  счету  и  какая-то  любовная
история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут
я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может  сложиться
впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но
я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь  быть  прежде  всего  честным  и
объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его  внешнего
облика, именно в той самой неуклюжести, которая - уж не знаю, как он этого
добивался,  -  могла  быть  разом  злобной  и   беззащитной,   наивной   и
агрессивной, крылось то, что женщины  называют  "обаянием",  а  мужчины  -
"симпатией". Да, он  мог  произвести  благоприятное  впечатление,  но  оно
улетучивалось,  стоило  вам  сунуть  руку  в  карман  и  обнаружить,   что
кошелька-то и след простыл.
   Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей.  В  вестибюле
он остановился, чтобы пожать мне руку.  Здесь  висели  портреты  Стендаля,
Конрада и Валье-Инклана, а  рядом  -  отвратительная  литография,  которую
несколько месяцев назад жильцы нашего дома  общим  решением  -  при  одном
голосе "против" (моем, разумеется) - постановили повесить для украшения на
стену.
   И тут я рискнул задать ему вопрос:
   - Честно признаюсь, меня мучает любопытство: а где все-таки  отыскалась
эта глава?
   Он  замер  в  нерешительности  и,  вне  всякого  сомнения,  прежде  чем
ответить, быстро взвешивал все "за" и "против". Но ведь я оказал ему самый
любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог
снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.
   - Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.
   Я не сдержал возгласа изумления:
   - Энрике Тайллефер?..  Издатель?  Взгляд  Корсо  рассеянно  блуждал  по
вестибюлю. Наконец он мотнул головой - сверху вниз.
   - Он самый.
   Мы оба замолчали. Корсо пожал  плечами,  и  мне  было  понятно  почему.
Объяснение легко было отыскать в  любой  газете,  в  разделе  криминальной
хроники:  ровно  неделю  назад  Энрике  Тайллефера  нашли  повесившимся  в
гостиной собственного дома - на поясе от шелкового халата, а прямо под его
ногами лежала открытая книга и валялись осколки разбитой фарфоровой вазы.
   Много позже, когда история эта закончилась, Корсо согласился рассказать
мне, как все развивалось дальше. Так что теперь я могу относительно  точно
восстановить даже  те  события,  свидетелем  которых  не  был,  -  цепочку
обстоятельств, которая привела к роковой развязке и раскрытию тайны  Клуба
Дюма. Благодаря позднейшим откровениям охотника за книгами я могу  сыграть
в этой истории роль доктора Ватсона и  сообщить  вам,  что  следующий  акт
драмы начался через час после нашей с Корсо встречи -  в  баре  Макаровой.
Флавио Ла Понте стряхнул капли дождя с одежды, устроился у стойки рядом  с
Корсо и тотчас заказал рюмку каньи.  Потом  сердито,  но  не  без  тайного
удовольствия глянул на улицу, словно  ему  только  что  пришлось  пересечь
открытую местность под прицельным огнем снайперов. Дождь лил с  библейской
неукротимостью.
   - Так вот, коммерческие фирмы "Арменгол и сыновья",  "Старые  книги"  и
"Библиографические редкости" намерены подать на тебя в суд, - сказал он  и
погладил рыжую кудрявую бороду, потом вытер  пивную  пену  вокруг  рта.  -
Только что звонил их адвокат.
   - В чем меня обвиняют? - спросил Корсо.
   - В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее  библиотеку.  Они
клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность.
   - Спать надо меньше...
   - Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще  бы...  Явились  за
своей долей, а "Персилес" и "Королевское право Кастильи" (<a href=#s10>*10</a>) уже уплыли.
К тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся книги, - и цены
сильно завысил. Теперь владелица отказывается им хоть что-нибудь  продать.
Заламывает вдвое против того, что они предлагают... - Он  глотнул  пива  и
весело подмигнул Корсо. - Заклепать библиотеку - вот  как  называется  эта
красивая комбинация.
   - Это ты  мне  будешь  объяснять,  как  она  называется?  -  Корсо  зло
ухмыльнулся, показав клыки. - А уж "Арменголу и сыновьям" это известно  не
хуже моего.
   - Эх, жестокий ты человек, - бесстрастно  припечатал  Ла  Понте.  -  Но
больше всего им жаль "Королевского права". Они говорят, что  ты  нанес  им
удар ниже пояса.
   - А я, разумеется, просто  обязан  был  оставить  книгу  для  них...  И
привязать к ней бантик!
   Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво!... (<a href=#s11>*11</a>) На  книге  нет
типографской марки, но напечатана она  точно  в  Севилье,  у  Алонсо  дель
Пуэрто, предположительно в тысяча четыреста восемьдесят втором  году...  -
Он подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. - Смекаешь?
   - Я то смекаю. А они почему-то очень, нервничают.
   - Пусть пьют липовый чай - помогает. - В такие вот  предобеденные  часы
бар всегда бывал полон, и посетители  стояли  у  стойки  плечом  к  плечу,
стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы  сигаретного
дыма дополняли картину.
   - И думается мне, - добавил Ла Понте, - что, "Персйлес"-то этот самый -
первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.
   Корсо отрицательно покачал головой:
   - Нет, Харди. Сафьян.
   - Показал бы! Но учти, я им поклялся, что ни  сном  ни  духом  о  твоих
делах не ведал. Ты ведь  знаешь  -  у  меня  аллергия  на  любые  судебные
разбирательства.
   - А на свои тридцать процентов? Ла Понте,  словно  защищая  собственное
достоинство, поднял руку:
   - Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело наша прекрасная
дружба, другое - хлеб насущный для моих детишек.
   - Нет у тебя никаких детишек! Ла Понте скорчил смешную рожу:
   - - Подожди! Я еще молодой.
   Он был невысок, красив,  опрятно  одет  и  знал  себе  цену.  Пригладив
ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над  стойкой,  чтобы
проверить результат. Потом  побродил  вокруг  наметанным  глазом:  нет  ли
случайно поблизости представительниц женского  пола.  Бдительности  он  не
терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу  на  коротких
фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты
Асорина (<a href=#s12>*12</a>). Теперь уже мало кто помнил, кто  такой  Асорин,  а  вот  Ла
Понте до сих пор старался кроить предложения на  его  манер  -  чтобы  они
получались очень емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это
помогало  ему  обрести  диалектическую  устойчивость   в   тотчас,   когда
приходилось уговаривать клиентов, заманив их в комнату за  книжной  лавкой
на улице Майор, где он хранил эротическую классику.
   - Кроме того, - продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора,
- у меня с "Арменголом и сыновьями" есть незавершенные дела.
   И весьма щекотливого свойства. К тому же судящие верный доход  в  самые
короткие сроки.
   - Но со мной-то у тебя тоже есть дела, - вставил Корсо, глядя  на  него
поверх пивной кружки. - И ты - единственный бедный букинист, с  которым  я
работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.
   - Ладно, - Ла Понте легко пошел на попятную. - Ты же знаешь, я  человек
практичный. Прагматик. Приспособленец - низкий и подлый приспособленец.
   - Знаю.
   - Вообрази себе, что мы с тобой -  герои  фильма,  вестерна.  Так  вот,
самое большее, на что я согласился бы  -  даже  ради  дружбы,  -  так  это
получить пулю в плечо.
   - Да, самое большее, - подтвердил Корсо.
   - Но это к делу не относится. - Ла Понте рассеянно покрутил головой  по
сторонам. - У меня есть покупатель на "Персилеса".
   -  Тогда  ты  угощаешь.  Закажи  мне  еще  одну  канью.  В  счет  твоих
комиссионных.
   Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной  и  джин
"Болс", разлитый в морские бутылки из темной глины; но  больше  всего  они
любили антикварные книги и аукционы в старом  Мадриде.  Они  познакомились
много  лет  назад,  когда  Корсо  шнырял  по   книжным   лавкам,   которые
специализировались на испанских авторах, - выполнял заказ одного  клиента,
пожелавшего заполучить экземпляр-призрак - "Селестину", ту, что по слухам,
успела выйти еще до всем известного издания 1499 года (<a href=#s13>*13</a>).  У  Ла  Понте
этой книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся "Словарь
библиографических редкостей и чудес"  Хулио  Ольеро,  где  та  "Селестина"
упоминалась. Во время беседы  о:  книгах  между  ними  вспыхнула  взаимная
симпатия, и она заметно укрепилась, после того как Ла Понте повесил  замок
на дверь лавки и оба двинули в бар  Макаровой,  где  и  начались  взаимные
излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь  юный
Ла Понте воспитывался на  борту  его  "Пекода",  а  не  только  с  помощью
пассажей из Асорина. "Зовите меня Измаил" (<a href=#s14>*14</a>), - предложил он,  покончив
с третьей рюмкой чистого "Болса". И Корсо стал звать его Измаилом,  а  еще
он в его честь процитировал  по  памяти  отрывок,  где  выковывают  гарпун
Ахава:
   Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так  был  закален  гарпун
для Белого Кита...
   Начало дружбы было должным образом обмыто, так что  Ла  Понте  в  конце
концов даже перестал глазеть на  девиц,  которые  входили  и  выходили,  и
поклялся Корсо в вечной преданности. По  натуре  Ла  Понте  был  человеком
слегка наивным, несмотря на напускной цинизм  и  подлое  ремесло  торговца
старыми книгами, и он не смекнул, что новый друг в перекошенных очках  еще
там, в лавке, едва бросив взгляд на книжные шкафы,  принялся  обрабатывать
его по всем правилам военного искусства. Корсо сразу приметил пару  томов,
о которых и хотел теперь потолковать. Но,  честно  сказать,  Ла  Понте  со
своей рыжей  бородкой,  кротким,  как  у  Билли  Бада  (<a href=#s15>*15</a>),  взглядом  и
несбывшимися мечтами стать  китобоем  в  конце  концов  завоевал  симпатию
Корсо. К тому же  он  мог  процитировать  наизусть  полный  список  членов
экипажа "Пекода": Ахав, Стабб,  Старбек,  Фласк,  Перт,  Квикег,  Тэштиго,
Дэггу... названия  всех  кораблей,  упомянутых  в  "Моби  Дике":  "Гоуни",
"Таун-Хо",   "Иеровоам",   "Юнгфрау",   "Розовый    бутон",    "Холостяк",
"Восхитительный", "Рахиль"... -  и  прекрасно  знал,  а  это  было  высшим
пилотажем, что такое серая амбра. Они болтали о книгах и китах. Так что  в
ту ночь и было основано Братство гарпунеров  Нантакета,  Флавио  Ла  Понте
стал его  генеральным  секретарем,  Лукас  Корсо  -  казначеем,  и  оба  -
единственными членами сообщества, а  доброй  матерью-покровительницей  его
сделали Макарову - она даже не взяла с них денег  за  последнюю  рюмку,  а
перед  закрытием  заведения  примкнула  к  их  компании,  и   они   вместе
расправились с бутылкой джина.
   - Я еду в Париж, -  сообщил  Корсо,  разглядывая  в  зеркале  толстуху,
которая каждые пятнадцать секунд  совала  по  монетке  в  щель  игрального
автомата, словно ее загипнотизировали незамысловатая  музыка  и  мелькание
цветной рекламы,  фрукты  и  звоночки,  так  что  двигаться  могла  только
сжимающая рычаг рука - и так до скончания века. -  Там  заодно  займусь  и
твоим "Анжуйским вином".
   Приятель сморщил нос  и  глянул  на  него  настороженно.  Париж  -  это
дополнительные расходы, новые сложности. А  Ла  Понте  был  книготорговцем
скромным и очень скупым.
   - Ты же знаешь, я не могу себе такое позволить, мне это не по карману.
   Корсо медленно допивал пиво.
   - Очень даже можешь. - Он достал несколько монет, чтобы заплатить и  за
себя, и за приятеля. - Я еду совсем по другому делу.
   - По другому делу? - повторил Ла Понте с явным интересом.
   Макарова  поставила  на  стойку  еще  две  кружки.  Это  была   крупная
светловолосая сорокалетняя женщина, коротко  подстриженная,  с  серьгой  в
одном ухе - в память о той поре, когда она плавала на  русском  рыболовном
судне. Одета она была в узкие брюки и рубашку с закатанными почти до  плеч
рукавами, которые открывали на редкость крепкие бицепсы - хотя  не  только
они придавали ей сходство с мужчиной. В углу  рта  у  нее  вечно  дымилась
сигарета. Ее легко принимали за  уроженку  Балтики.  Но  всем  обликом,  и
особенно грубоватыми манерами, она напоминала скорее  слесаря-наладчика  с
какого-нибудь ленинградского завода.
   - Прочла я вашу книгу, - сказала она Корсо, раскатывая букву  "р".  При
этом пепел от сигареты сыпался на мокрую рубашку. - Эта  Бовари...  просто
несчастная идиотка.
   - Рад, что ты сразу ухватила суть дела.
   Макарова протерла прилавок тряпкой. С другого конца зала из-за кассы за
ней наблюдала Зизи, являвшая  собой  полную  противоположность  Макаровой:
гораздо моложе, миниатюрная  и  очень  ревнивая.  Случалось,  перед  самым
закрытием они в подпитии начинали драться на глазах у последних  клиентов,
правда, те, как правило, были своими людьми. Однажды после такой потасовки
Зизи - с лиловым синяком под глазом, разъяренная и жаждущая мести - решила
хлопнуть дверью. И пока она не вернулась - через три дня,  -  Макарова  не
переставала лить слезы, которые капали и капали в кружки с пивом.  В  ночь
примирения заведение закрылось раньше обычного, и можно было  видеть,  как
они  куда-то  отправились,  обняв  одна  другую  за  талию  и  целуясь   в
подворотнях, словно юные влюбленные.
   - Он едет в Париж, - Ла Понте кивнул на Корсо. - Хочет  ухватить  удачу
за хвост. У него в рукаве спрятан туз.
   Макарова собирала пустые стаканы и глядела на Корсо  сквозь  дым  своей
сигареты.
   - Да у него вечно что-нибудь припрятано,  -  произнесла  она  гортанным
голосом, не выказав ни малейшего удивления. -  То  в  одном  месте,  то  в
другом.
   Потом  она  составила  стаканы  в  раковину  и,  поигрывая  квадратными
плечами, пошла обслуживать других  клиентов.  Макарова  глубоко  презирала
представителей противоположного пола и исключение  делала  разве  что  для
Корсо, о чем и сообщала во всеуслышанье, объясняя, почему не берет с  него
деньги за последнюю рюмку. Даже Зизи относилась  к  нему  вполне  терпимо.
Однажды, когда Макарову арестовали за то, что она  во  время  демонстрации
геев и лесбиянок разбила морду полицейскому, Зизи всю  ночь  просидела  на
скамейке перед полицейским  управлением.  Корсо  принес  ей  бутерброды  и
бутылку джина, а потом переговорил со своими знакомыми из этого заведения,
и они помогли замять дело. Зато  у  Ла  Понте  все  это  вызывало  нелепую
ревность.
   - Почему в Париж?  -  спросил  он  рассеянно,  ибо  внимание  его  было
поглощено другим. Левый локоть Ла Понте погрузился во что-то восхитительно
мягкое и податливое. И он, разумеется, пришел в полный восторг, обнаружив,
что его соседкой по стойке оказалась юная блондинка с пышной грудью.
   Корсо глотнул пива.
   - Я заеду еще и в Синтру, это в Португалии. - Он продолжал наблюдать за
толстухой у игрального автомата. Просадив всю мелочь,  та  протянула  Зизи
купюру для размена. - Теперь я работаю на Варо Борху.
   Его друг присвистнул: Варо Борха - самый крупный библиофил в стране.  В
его каталог попадало совсем немного книг - зато только самые лучшие; и еще
за ним шла слава, что если он хотел что-либо заполучить, то  за  ценой  не
стоял. Ла Понте,  на  которого  новость  произвела  заметное  впечатление,
потребовал еще пива и новых подробностей. При этом в лице  его  мелькнуло,
что-то хищное - как всегда, когда он слышал слово "книга". Ла  Понте  был,
конечно, человеком очень прижимистым и откровенно малодушным, но в чем его
никто не посмел бы упрекнуть, так это в завистливости, если только дело не
касалось   красивой   женщины,   которую   можно   было   загарпунить.   В
профессиональном плане сам он вполне довольствовался добытыми без  особого
риска качественными экземплярами и искренне уважал друга за  то,  что  тот
работал с клиентами совсем иного полета.
   - Ты когда-нибудь слыхал о "Девяти вратах"?
   Букинист, который начал было неспешно шарить по карманам, словно  давая
Корсо время заплатить и за эту выпивку, так и застьл с  открытым  ртом.  И
даже  на  миг  позабыл  о  своей  пышнотелой  соседке,  которую  как   раз
намеревался рассмотреть получше.
   - Ты хочешь сказать, что Варо Борха хочет заполучить эту книгу?
   Корсо кинул  на  прилавок  последние  монеты,  завалявшиеся  у  него  в
кармане. Макарова налила им еще по рюмке каньи,
   - Уже заполучил. И заплатил за нее целое состояние,
   - Еще бы!  Ведь,  как  известно,  сохранилось  только  три  или  четыре
экземпляра.
   - Три, - уточнил Корсо. - Один находится в Синтре, в коллекции Фаргаша.
Второй в фонде Унгерна в Париже. А третий  попал  на  мадридский  аукцион,
когда продавали библиотеку Терраля-Коя, - его-то и купил Варо Борха.
   Ла Понте, сгорая от любопытства,  теребил  свою  курчавую  бородку.  Он
конечно же  слышал  о  Фаргаше,  португальском  библиофиле.  Что  касается
баронессы Унгерн, то эта безумная  старуха  заработала  миллионы,  сочиняя
книжки по оккультизму и демонологии. Ее  последний  шедевр  "Нагая  Исида"
побил все рекорды по количеству проданных экземпляров.
   - Одного не пойму,  -  спросил,  помолчав,  Ла  Понте,  -  ты-то  какое
отношение имеешь ко всему этому?
   - А тебе известна история книги?
   - Только в общих чертах, - признался Ла Понте.
   Корсо обмакнул палец в  пивную  пену  и  принялся  что-то  рисовать  на
мраморной столешнице.
   - Время  действия  -  середина  семнадцатого  века.  Место  действия  -
Венеция. Главный персонаж - печатник по  имени  Аристид  Торкья,  которому
приходит в голову мысль издать так называемую "Книгу  о  девяти  вратах  в
Царство теней", что-то вроде учебного пособия, как вызывать дьявола...  Но
времена стояли не самые благоприятные для  литературы  подобного  рода,  и
Святая  инквизиция  быстренько  заполучила  Торкью  в  свои  руки.  Состав
преступления - сношения с дьяволом и так далее. Отягчающее  обстоятельство
- воспроизведение девяти гравюр из  знаменитого  "Delomelanicon"  (<a href=#s16>*16</a>)  -
классики  чернокнижия.  Замечу,  что,  согласно  легенде,  автором  гравюр
считался сам Люцифер.
   Макарова тоже остановилась  у  стойки,  только  с  другой  стороны,  и,
вытирая руки о рубашку, внимательно слушала.  Ла  Понте  так  к  не  донес
стакана до губ, он с алчным профессиональным интересом ловил каждое слово.
   - А что стало с книгами?
   - Нетрудно  догадаться:  костер  из  них  получился  знатный.  -  Корсо
изобразил на лице жестокое ликование; казалось, он  и  воистину  сожалеет,
что не присутствовал при расправе. -  А  еще  рассказывали,  что  из  огня
доносились крики дьявола.
   Макарова в ответ недоверчиво фыркнула и замерла, потом облокотилась  на
стойку рядом с краном для пива. Все эти средиземноморские суеверия, темные
истории... Гордый  северный  нрав  и  мужской  характер  не  позволяли  ей
опуститься  до  такого...  Более   впечатлительный   Ла   Поите   внезапно
почувствовал приступ жажды и сунул нос в кружку.
   - Если там кто и кричал, так это сам печатник...
   - Можно себе представить.
   Ла Понте представил - и содрогнулся.
   -  Под  пытками,  -  продолжил  Корсо,  -  а   в   инквизиции   служили
профессионалы, полагавшие делом чести дать достойный  отпор  любым  козням
врага рода человеческого,  -  печатник  признался,  что  уцелел  еще  один
экземпляр книги, один-единственный, и хранится он в  тайнике.  После  чего
несчастный  замолк  и  больше  уж  рта  не  раскрыл,   если   не   считать
предсмертного "Ох!" - на костре.
   Макарова презрительно  улыбнулась.  И  было  непонятно,  относилось  ее
презрение к несчастному печатнику или к палачам, так и не сумевшим вырвать
у него последнее признание. Ла Понте наморщил лоб:
   - Подожди, ты сказал, что уцелел всего один экземпляр. Но  ведь  только
что мы вели речь о трех книгах.
   Корсо снял очки и проверил на свет чистоту стекол.
   - Тут и зарыта собака, - сказал он. - Войны, пожары, кражи... Книги  то
появлялись, то вновь  исчезали.  Теперь  никто  не  знает,  какая  из  них
подлинная.
   - А может, они все  три  поддельные,  -  с  присущим  ей  здравомыслием
изрекла Макарова.
   - Может, и так. Вот мне и предстоит разгадать загадку, проверить, купил
Варо Борха подлинник или ему всучили фальшивку. Для этого я еду в Синтру и
Париж. - Он надел очки и взглянул на Ла Понте. - А между делом  займусь  и
твоей рукописью.
   Букинист отрешенно кивнул, продолжая краем глаза следить в  зеркале  за
девицей с роскошным бюстом.
   - Но раз у тебя такое важное дело... смешно  тратить  время  еще  и  на
"Трех мушкетеров"...
   - Смешно? - Привычное хладнокровие покинуло Макарову, и  она  буквально
взорвалась: - Это самый лучший роман на свете!
   И в подкрепление своих слов хлопнула  ладонью  по  прилавку.  При  этом
стало видно, как напряглись мышцы на обнаженной руке. Борису Балкану,  вот
кому было бы приятно услышать такое, подумал  Корсо.  У  Макаровой,  в  ее
личном списке бестселлеров, Дюма мог соперничать лишь с "Войной и миром" и
шедеврами Патрисии Хайсмит (<a href=#s17>*17</a>).
   - Успокойся ты! - повернулся  Корсо  к  Ла  Понте.  -  Платись  за  все
придется Варо Борхе.
   Хотя, на мой взгляд, твое "Анжуйское вино"  -  подлинник...  Ну  скажи,
кому придет в голову подделывать такое?
   - Люди за все берутся, - сделала бесконечно мудрый вывод Макарова.
   Ла Понте разделял мнение Корсо: в данном случае мошенничество выглядело
бы полной нелепостью. Покойный Тайллефер гарантировал ему подлинность: то,
несомненно, была рука дона  Александра.  А  Тайллефер  слов  на  ветер  не
бросал.
   - Обычно я относил ему старые приключенческие романы, и он покупал  все
подряд. - Ла Понте сделал глоток и хихикнул через  край  стакана.  -  А  я
пользовался  случаем,  чтобы  полюбоваться  на  ножки  его  жены.  Роковая
блондинка! Очень эффектная! И вот однажды он открыл какой-то  ящик.  Затем
положил на стол главу "Анжуйское вино". "Это вам, - сказал он  неожиданно.
- При условии, что вы  получите  экспертное  заключение  о  подлинности  и
немедленно выставите рукопись на продажу... "
   Какой-то клиент громко звал Макарову, требуя  безалкогольного  биттера.
Та послала его к черту. Она словно приросла к  своему  месту  у  стойки  и
слушала разговор, щуря глаза от дыма. Сигарета как всегда  была  зажата  у
нее в углу рта и уже догорала.
   - И это все? - спросил Корсо.
   Ла Понте сделал неопределенный жест.
   - Практически все. Я попытался отговорить его, потому что знал, как  он
к этому относился - душу готов был заложить ради какой-нибудь редкости. Но
он стоял на своем: "Откажетесь вы, найду другого".  Этим  он,  разумеется,
задел меня за живое. Я имею в виду, живую коммерческую жилку.
   - Мог бы не уточнять, - бросил Корсо. - Больше ничего живого в тебе  не
осталось - никаких других жилок.
   В поисках человеческого  тепла  и  сочувствия  Ла  Понте  повернулся  к
Макаровой, но в ее  свинцовых  глазах  тепла  нашлось  не  больше,  чем  в
норвежском фьорде в три часа поутру.
   - Как славно чувствовать себя всеми любимым, - огрызнулся он с  досадой
и отчаянием в голосе.
   - А вон тот любитель биттера,  видать,  умирает  от  жажды,  -  заметил
Корсо, - опять орет.
   Макарова  метнула  короткий  взгляд  на  клиента   и   предложила   ему
отправиться в другой бар, пока не получил в  глаз.  И  упрямый  тип,  чуть
поразмыслив, счел за лучшее внять ее совету.
   - Энрике Тайллефер был человеком странным. - Ла Понте  снова  пригладил
волосы на облысевшей макушке и при этом не спускал глаз с отражения пухлой
блондинки в зеркале. - Он желал, чтобы я не просто продал рукопись, но еще
и поднял вокруг нее побольше  шума.  -  Флавио  понизил  голос,  чтобы  не
спугнуть свою блондинку: - "Кое для кого это окажется сюрпризом", - сказал
он мне. И подмигнул, будто собирался от души поразвлечься. А через  четыре
дня его нашли мертвым.
   - Мертвым, - глухо повторила Макарова, как будто пробуя слово на  вкус.
Эта история все больше захватывала ее.
   - Самоубийство, - пояснил Корсо.
   Но  она  пожала  плечами,  словно  не  видела  большой  разницы   между
самоубийством и убийством. В наличии были  и  сомнительный  манускрипт,  и
несомненный покойник - достаточно для самого острого сюжета.
   Услышав слово "самоубийство", Ла Понте мрачно кивнул:
   - Да, так говорят.
   - А ты что, не веришь?
   - Как тебе сказать... Все очень  странно.  -  Он  снова  наморщил  лоб,
помрачнел и даже забыл о зеркале. - Мне все это не нравится. Что-то  здесь
не так.
   - А Тайллефер никогда не рассказывал тебе, как попала к нему рукопись?
   - Понимаешь, сразу я не спросил. А потом было уже поздно.
   - А с вдовой ты говорил?
   От  приятного  воспоминания  лоб  букиниста  тотчас  разгладился.  Губы
расплылись в улыбке.
   - Эту историю я тебе непременно расскажу, - произнес он тоном человека,
вспомнившего замечательную шутку. - Так что гонорар за труды ты  получишь,
так сказать, натурой. Я ведь не могу предложить тебе и десятой доли  того,
что ты заработаешь у  Варо  Борхи  за  эту  самую  "Книгу  девяти  хохм  и
надувательств".
   - - Ладно, я отплачу тебе тем же,  подожду,  пока  ты  отыщешь  Одюбона
(<a href=#s18>*18</a>) и станешь миллионером. Тогда и сквитаемся.
   Ла Понте снова изобразил  смертельную  обиду.  Что-то  этот  прожженный
циник за рюмкой делается слишком чувствительным, подумал Корсо.
   - Я полагал, что ты помогаешь мне по-дружески. - Ну... Клуб  гарпунеров
Нантакета... Потому я и позволил себе...
   - Дружба... - Корсо покрутил головой по сторонам,  словно  ожидая,  что
кто-нибудь объяснит ему значение этого  слова.  -  Самые  закадычные  наши
друзья - в барах и на кладбищах...
   - Ты хоть раз сделал  что-нибудь  для  других  просто  так,  черт  тебя
возьми?
   - Только для себя, - вздохнула Макарова. -  Корсо  всегда  блюдет  свои
интересы.
   Но в этот миг Ла Понте, к величайшему для себя огорчению,  увидал,  как
девица с пышным бюстом покидает  бар,  взяв  под  руку  элегантно  одетого
субъекта с франтоватой походкой. Корсо продолжал смотреть  на  толстуху  у
игрального автомата. Она истратила последнюю монету и теперь сидела  перед
машиной, уронив длинные руки вдоль тела,  растерянная  и  опустошенная.  У
рычагов и кнопок ее сменил высокий смуглый субъект;  у  него  были  черные
густые усы и шрам на  лице.  Внешность  его  пробудила  у  Корсо  какое-то
смутное и неуловимое воспоминание,  но  оно  быстро  растаяло,  так  и  не
оформившись в конкретный образ. К изумлению толстухи, автомат едва успевал
выплевывать выигранные им монеты.
   Макарова налила Корсо кружку пива за счет заведения, и на  сей  раз  Ла
Понте пришлось-таки самому заплатить за себя.



        2. РУКА ПОКОЙНИКА

                            <i>Миледи улыбалась, и д'Артаньян чувствовал, что
                         он готов погубить свою душу ради этой улыбки.
                                                   А.Дюма. "Три мушкетера"</i>

   Бывают вдовы безутешные, а бывают такие, которых с  радостью  вызовется
утешить любой мужчина. Лиана Тайллефер, без всякого  сомнения,  относилась
ко второй категории. Это была высокая блондинка, светлокожая,  с  ленивой,
томной повадкой. Пока такая женщина вытащит  сигарету  и  выпустит  первое
колечко дыма, пройдет вечность, и все это время  она  будет  со  спокойным
достоинством смотреть в глаза сидящему напротив кавалеру.  Надо  заметить,
что Лиане Тайллефер уверенность в себе придавали внешнее  сходство  с  Ким
Новак, пышные формы - пожалуй, даже слишком пышные -  и  банковский  счет,
ведь она стала единственной наследницей покойного издателя  Тайллефера,  а
применительно  к  этой  фирме  слово  "платежеспособная"  звучит  скромным
эвфемизмом. Удивительно, сколько денег можно заработать, издавая книги  по
кулинарии. Например,  "Тысяча  лучших  десертов  Ла-Манчи".  Или,  скажем,
классика: "Секреты барбекю" - пятнадцать мгновенно разлетевшихся изданий.
   Квартира  вдовы  располагалась  в  старинном  дворце  -   когда-то   он
принадлежал маркизу де лос Алумбрес,  потом,  дворец.  реконструировали  и
устроили там роскошные апартаменты. Что  касается  убранства  жилища,  то,
очевидно, хозяева принадлежали к числу людей, которые готовы из  кожи  вон
лезть, лишь бы придумать что-нибудь особенное, имея при этом мало  времени
и много денег. Иначе чем объяснишь, что  рядом  с  фарфором  из  Льядро  -
девочка с гусем, бесстрастно отметил  Лукас  Корсо,  -  на  той  же  полке
располагались саксонские пастушки, ради  которых  любой  шустрый  антиквар
душу бы вытряс и из покойного ныне Энрике Тайллефера, и  из  его  супруги.
Тут же стояли секретер, разумеется в стиле бидермейер, и рояль "Стейнвуд",
а рядом лежал очень дорогой восточный ковер.  Лиана  Тайллефер  сидела  на
белом кожаном диване, скрестив великолепные точеные ножки. При этом черная
юбка, как того и требовал траур, открывала их всего на  пядь  выше  колен.
Поза вдовы позволяла  угадать  и  те  линии,  что,  скрываясь  под  юбкой,
поднимались вверх - "к тени и тайне", как выразился позднее  Лукас  Корсо,
вспоминая свой визит. Добавим,  что  комментарием  Корсо  пренебрегать  не
следует, потому что он  только  производил  впечатление  недотепы:  так  и
представляешь себе, как он живет со старушкой мамой, которая  вечно  вяжет
чулок и по воскресеньям подает сынку в постель  чашку  горячего  шоколада.
Именно таких сыновей нам случалось  видеть  в  кино;  обычно  они  одиноко
бредут за гробом - под дождем, с красными от слез глазами  -  и  шепчут  с
беззащитной сиротской тоской одно только слово: "Мама!" Но  Корсо  никогда
не был беззащитным. Да и матери у него давно нет. И когда ты  узнавал  его
получше,  то  невольно  задавался  вопросом:  а  была  ли  у  него  вообще
когда-нибудь мать?
   - Простите, что я вынужден побеспокоить вас в подобных обстоятельствах,
- сказал Корсо.
   Он сидел перед вдовой, не сняв  плаща  и  поставив  холщовую  сумку  на
колени. Сидел в напряженной позе, на краешке  стула.  Тем  временем  глаза
Лианы Тайллефер - серо-голубые, большие  и  холодные  -  самоуверенно  его
изучали,  словно  она  пыталась  определить,  к  какой  из  известных   ей
разновидностей мужчин принадлежит сей экземпляр. Он  прекрасно  знал,  что
она столкнулась с непростой задачей, и покорно позволил себя разглядывать,
хотя постарался не дать ей  возможности  сделать  определенные  выводы.  В
таких делах он был докой и сразу увидел, что на фондовой бирже  "Тайллефер
S.А., вдова" его акции начали резко падать, так что он мог рассчитывать не
более чем  на  пренебрежительное  любопытство.  Добавим,  что  прежде  ему
пришлось десять минут прождать в холле после стычки со служанкой,  которая
приняла его за назойливого торговца и  хотела  выставить  вон.  Но  теперь
вдова то и дело бросала взгляды на  папку,  извлеченную  им  из  сумки,  и
ситуация  медленно  менялась.  Он,  в  свою   очередь,   старался   стойко
выдерживать взгляд Лианы Тайллефер и не угодить в клокочущий  водоворот  -
то  есть  проплыть  между  Сциллой  и  Харибдой   (Корсо   был   человеком
начитанным). При этом он увидел перед собой весьма своеобразную карту:  юг
- ноги и талия вдовы, север - бюст, "пышный" или что-то  в  этом  роде,  к
тому же сногсшибательно обтянутый черным свитером из ангорской шерсти.
   - Я был бы очень признателен, - обратился он наконец к хозяйке дома,  -
если бы вы сообщили, знали вы или нет о существовании этой рукописи.
   Он протянул ей папку и при этом невольно коснулся  пальцев  с  длинными
ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком. Или это ее пальцы коснулись  его
руки? В любом случае едва заметное касание свидетельствовало  о  том,  что
акции Корсо взлетели вверх; так что он даже поспешил изобразить  приличное
ситуации смущение и нервно взъерошил волосы надо лбом -  так,  чтобы  этот
неуклюжий жест показал ей: ему  не  часто  приходилось  докучать  красивым
вдовам. Теперь голубовато-стальные глаза смотрели не на папку, а на  него,
и в них вспыхнула искра интереса.
   - Откуда  же?  -  спросила  вдова.  Голос  у  нее  был  низкий  и  чуть
хрипловатый, словно после дурно проведенной ночи. Она все  еще  не  давала
воли любопытству и папку не открывала, будто ожидая от Корсо чего-то  еще.
Но  он  лишь  поправил  очки   и   состроил   серьезную,   соответствующую
обстоятельствам мину. До сих пор шла официальная  часть  визита,  так  что
свою коронную улыбку - улыбку честного кролика - он приберегал  для  более
подходящего момента.
   - До недавнего времени рукопись принадлежала  вашему  мужу.  -  Тут  он
запнулся, но потом все-таки добавил: - Царствие ему небесное!
   Она медленно кивнула, словно услышала именно то, что хотела услышать, и
открыла  папку.  Корсо  смотрел  поверх  ее  плеча  на  стену.  Там  между
подлинником Тапиеса (<a href=#s19>*19</a>) и еще одной картиной  с  неразборчивой  подписью
висела в рамке детская работа -  пестрые  цветочки,  имя  и  дата:  "Лиана
Ласаука. Курс 1970/71 г.". Корсо счел бы это весьма трогательным, будь  он
способен выдавить из себя хоть одну чувствительную слезинку при взгляде на
цветы, птичек, а также на девочек со светлыми косичками и в  гольфах.  Так
что он равнодушно перевел взгляд  на  фотографию  в  маленькой  серебряной
рамочке: покойный Энрике Тайллефер S.А., с золотым дегустационным бокалом,
висящим на шее, в фартуке, делавшем его слегка похожим на масона, улыбался
в объектив; в правой  руке  он  держал  одну  из  самых  популярных  своих
кулинарных книг, в левой -  блюдо  с  молочным  поросенком  по-сеговийски,
которого собирался разрезать.  Возможно,  подумал  Корсо,  преждевременная
кончина избавила его от бесчисленных проблем, порожденных с холестерином и
подагрой. А еще с холодным любопытством профессионала он задался вопросом:
к каким уловкам прибегала при жизни супруга Лиана Тайллефер, когда  желала
испытать оргазм? В поисках ответа он снова метнул быстрый взгляд на бюст и
ноги вдовы, но к определенному выводу не пришел. В ней,  конечно,  слишком
сильна была  женская  природа,  чтобы  довольствоваться  только  молочными
поросятами.
   - Это текст Дюма, -  сказала  она,  и  Корсо  тотчас  напрягся  и  весь
обратился  в  слух.  Лиана  Тайллефер  постукивала  красным  ноготком   по
пластиковому конверту, защищавшему страницу. - Та самая глава, знаменитая.
Конечно, рукопись мне знакома. - Она наклонила голову, и волосы  упали  ей
на лицо - теперь вдова недоверчиво взирала на гостя из-под светлой завесы.
- А как она попала к вам?..
   - Ваш муж продал главу мне. И я должен доказать ее  подлинность.  Вдова
пожала плечами.
   - Насколько мне известно,  рукопись  настоящая.  -  Лиана  Тайллефер  с
тяжелым вздохом возвратила ему папку. - Вы сказали, продал?.. Как странно!
- Она задумчиво помолчала. - Энрике так гордился ею.
   - Возможно, вы припомните, где он ее приобрел.
   - Боюсь, что нет. Кажется, зто был чей-то подарок.
   - А ваш муж коллекционировал автографы? - Думаю, других, кроме этого, у
него не было. - И он никогда не говорил о намерении продать рукопись?
   - Нет. О продаже я узнала только от вас. Кто же ее приобрел?
   - Один книготорговец, мой клиент; и как  только  я  соберу  необходимую
информацию, он выставит автограф на аукцион.
   Тут Лиана  Тайллефер  решила,  что  гостю  стоит  уделить  чуть  больше
внимания; его акции на местной бирже снова поднялись  в  цене.  Между  тем
Корсо снял очки и принялся  протирать  их  мятым  платком.  Без  очков  он
выглядел  беспомощным,  о  чем  прекрасно  знал.  Когда  он,  совсем   как
близорукий крольчонок, щурил; глаза, всем сразу хотелось взять его за руку
и перевести через улицу.
   - Это ваша профессия? - спросила  вдова.  -  Устанавливать  подлинность
рукописей?
   Он уклончиво кивнул. Теперь он видел вдову расплывчато, зато  почему-то
казалось, что она находится ближе, чем раньше.
   - Иногда я также ищу редкие книги, гравюры  и  тому  подобное.  И  этим
зарабатываю на жизнь.
   - Много?
   - Когда как. - Он надел очки, и облик женщины вновь  обрел  резкость  и
леность. - Иногда много, иногда мало; на рынке случаются колебания.
   - То есть  вы  что-то  вроде  сыщика,  да?  -  пошутила  она.  -  Вроде
детектива, но занимаетесь книгами...
   Пора было  улыбнуться.  Что  он  и  сделал,  приоткрыв  передние  зубы.
Улыбнулся  застенчиво,  просчитав  меру  этой   самой   застенчивости   до
миллиметра. Ну давайте же, молила улыбка, усыновите меня поскорее.
   - Да. Можно назвать мою работу и так.
   - И вы пришли ко мне по поручению своего клиента...
   - Именно. - Теперь можно было держаться чуть увереннее, и  он  постучал
костяшками пальцев по папке. - Ведь рукопись попала к нему из вашего дома.
   Вдова, не сводя  глаз  с  папки,  неторопливо  кивнула.  Она  о  чем-то
раздумывала.
   - Странно, - сказала она наконец. - Мне  трудно  поверить,  что  Энрике
продал автограф Дюма. Хотя в последние дни в  его  поведении  было  что-то
необычное...  Как,  вы  сказали,  зовут  книготорговца?  Нового  владельца
рукописи?
   - А я не называл его имени.
   Она глянула на Корсо сверху вниз, с холодным изумлением. Казалось,  она
не привыкла давать мужчинам больше трех секунд на исполнение ее желаний.
   - Так назовите!
   Корсо чуть помедлил, ровно столько, сколько понадобилось,  чтобы  Лиана
Тайллефер начала нетерпеливо постукивать рукой по подлокотнику.
   - Его зовут Ла Понте, - выпалил наконец Корсо. Это был еще один из  его
трюков: делать вид, что собеседник одержал над ним победу, хотя уступки на
самом деле были совсем незначительными. - Вы его знаете?
   -  Разумеется,  знаю,  это  поставщик  моего  мужа.  -   Она   скорчила
недовольную гримасу. - Он иногда являлся  сюда  и  приносил  ему  дурацкие
приключенческие  романы.  Надеюсь,  у  него  есть  какой-нибудь  документ,
подтверждающий факт покупки... Если это вас  не  затруднит,  я  хотела  бы
получить копию...
   Корсо лениво кивнул и слегка подался вперед:
   - А ваш муж очень любил Александра Дюма?
   - Любил ли он Дюма, спрашиваете Вы? - Лиана Тайллефер улыбнулась. Потом
откинула  волосы  назад.  Теперь  глаза  ее   засверкали   насмешливо,   -
Пойдемте-ка.
   Она поднялась, но так медленно, будто на это ушла целая вечность, затем
одернула юбку и поглядела по сторонам - точно успела позабыть,  зачем  ей,
собственно, понадобилось  вставать.  Ростом  она  оказалась  гораздо  выше
Корсо, хотя была в туфлях на низком каблуке. Она  повела  его  в  соседнюю
комнату, служившую кабинетом. Следуя за ней, он разглядывал широкую, как у
пловчихи, спину, тонкую, но не слишком, талию. По его  прикидке,  ей  было
лет тридцать. Так что очень скоро она могла превратиться в обычную матрону
нордического типа, чьи не знающие загара  бедра  созданы  лишь  для  того,
чтобы легко рожать белокурых Эриков и Зигфридов.
   - Если бы только  Дюма!  -  воскликнула  она,  приглашая  его  войти  в
кабинет. - Взгляните.
   Корсо взглянул. По стенам тянулись  деревянные  стеллажи,  прогнувшиеся
под тяжестью толстых томов. Он почувствовал, что у  него  вот-вот  потекут
слюни. Профессиональная реакция. Подняв руку к очкам, он сделал  несколько
шагов по направлению к полкам: "Графиня де Шарни" А. Дюма, восемь томов  в
серии "Иллюстрированный  роман"  под  редакцией  Висенте  Бласко  Ибаньеса
(<a href=#s20>*20</a>); "Две Дианы" А. Дюма в трех томах; "Три мушкетера" А. Дюма,  издание
Мигеля Гихарро с гравюрами Ортеги, четыре  тома;  "Граф  Монте-Кристо"  А.
Дюма, четыре тома, издатель Хуан Рос, гравюры А. Хиля... А вот сорок томов
"Рокамболя"  Понсона  дю  Террайля.  "Пардайяны"  Мишеля   Зевако   (<a href=#s21>*21</a>),
полностью.  И  опять  Дюма  -  рядом  с  девятитомным  Виктором   Гюго   и
девятитомным Полем Февалем (<a href=#s22>*22</a>), чей "Горбун" стоял тут  же  в  роскошном
переплете красного сафьяна  с  золотым  обрезом.  И  "Записки  Пиквикского
клуба" Диккенса в переводе Бенито Переса Гальдоса, и несколько книг Барбье
д'Оревильи, и "Парижские  тайны"  Эжена  Сю.  Еще  Дюма  -  "Сорок  пять",
"Ожерелье королевы",  "Соратники  Иегу"...  "Коломба"  Мериме.  Пятнадцать
томов  Сабатини,  несколько  -  Ортеги-и-Фриаса,  Конан   Доила,   Мануэля
Фернандеса-и-Гонсалеса, Майн Рида, Патрисио де ла Эскосуры... (<a href=#s23>*23</a>)
   - Вот это да! Сколько же здесь томов?
   - Не знаю. Две тысячи с лишним. Или три. Почти все - романы-фельетоны в
первом  издании.  Их  переплетали  сразу  после  публикации...  А  еще   -
иллюстрированные  издания.  Муж   был   коллекционером-фанатиком,   платил
столько, сколько запрашивали.
   - Да, как я вижу, он был истинным любителем.
   - Любителем? - Лиана Тайллефер изобразила легкую  улыбку.  -  Нет,  это
была настоящая страсть.
   - А мне казалось, что гастрономия...
   - Кулинарные книги были для него  лишь  способом  зарабатывать  деньги.
Энрике походил на царя Мидаса: любой дешевый сборник кулинарных  рецептов,
попав в его руки, превращался в бестселлер. Но душу  он  вкладывал  вот  в
это. Ему нравилось запираться здесь, трогать и гладить старые книги.  Ведь
некоторые напечатаны на плохой бумаге, а он хотел во что бы  то  ни  стало
сохранить их. Видите? Термометр, прибор для измерения влажности  воздуха..
Он мог целыми страницами цитировать наизусть любимые произведения.  Иногда
приговаривал: "Черт возьми!", "Проклятие!" - и так далее в том же роде.  А
последние месяцы все время писал.
   - Исторический роман?
   - Приключенческий. Следуя всем законам жанра и, само собой  разумеется,
повторяя все банальности. - Она подошла к полкам и достала толстый, сшитый
вручную том. Страницы были исписаны  с  одной  стороны  крупными  круглыми
буквами. - Взгляните на название...
   - "Рука покойника, или Паж Анны Австрийской", - прочитал Корсо вслух. -
Ну, это...  -  он  почесал  пальцем  бровь,  подыскивая  нужное  слово.  -
Внушительно...
   - И неподъемно - прямо свинец, - добавила она, ставя том  на  место.  -
Сочинение изобилует анахронизмами, что очень глупо, клянусь. Тут вы можете
мне поверить, я знаю, о чем говорю, ведь,  закончив  очередной  кусок,  он
непременно читал его мне... И так всю книгу,  страницу  за  страницей,  от
начала до самого финала. - Она сердито постучала по заглавию,  выписанному
большими буквами. - Боже мой! Знаете, в конце  концов  я  возненавидела  и
этого пажа, и его королеву, хитрую бестию.
   - Он собирался опубликовать свое сочинение?
   - А как же! Под псевдонимом, и, наверно,  выбрал  бы  что-нибудь  вроде
Тристана де Лонгвиля или Паоло Флорентини... Это было бы очень даже в  его
духе.
   - А повеситься? Это тоже было в его духе?
   Лиана Тайллефер молчала, уставившись на стеллажи, заполненные  книгами.
И молчание ее было тяжелым, отметил про себя Корсо, напряженным, хотя  она
и сделала вид, будто на что-то загляделась. Она  вела  себя  как  актриса,
которая выбирает нужный момент, чтобы продолжить диалог.
   - Я никогда не узнаю, что произошло, - ответила  она  наконец,  овладев
собой. - Последнюю неделю он был угрюм и  замкнут,  почти  не  выходил  из
кабинета. Но однажды вечером куда-то отправился, злобно хлопнув дверью.  И
вернулся только на рассвете; я лежала в постели  и  слышала,  как  щелкнул
замок. Утром меня разбудили крики служанки: Энрике повесился.
   Теперь она смотрела на Корсо, следя за его реакцией. Нет, печальной она
не выглядела, подумал охотник за книгами и вспомнил фотографию, где ее муж
был запечатлен в  фартуке  и  с  молочным  поросенком.  Корсо  даже  успел
заметить, как она неестественно дернула веком, словно стараясь  выжать  из
глаза  хоть  одну  слезинку,  но  глаза  оставались  предательски  сухими.
Впрочем,  это  еще  ничего   не   значило.   Целые   поколения   нестойких
косметических средств научили женщин владеть собой и сдерживать чувства. А
макияж Лианы Тайллефер - светлые тени на веках подчеркивали  цвет  глаз  -
был безупречен.
   - Он оставил письмо или записку? - спросил Корсо. -  Самоубийцы  обычно
поступают именно так.
   - Нет, решил не утруждать  себя.  Никаких  объяснений,  никаких  писем.
Ничего.  И  такая  непредусмотрительность  дорого  мне  стоила:   пришлось
отвечать на массу вопросов, которые задавали следователь и полицейские. Не
слишком приятно, уверяю вас.
   - Могу себе представить...
   - Вот и представьте...
   Лиана Тайллефер дала понять, что визит затянулся. Она  проводила  гостя
до двери и протянула ему руку. Корсо, держа свою папку под  мышкой,  пожал
руку и оценил крепость рукопожатия - поставил ему высший  балл.  Итак,  не
было ни веселой вдовы, ни убитой горем страдалицы, не было  и  равнодушной
гримасы ("Он был идиотом" или "Наконец-то  мы  одни,  можешь  вылезать  из
шкафа, дорогой"). То, что в шкафу кто-то прятался, Корсо вполне  допускал,
но это его не касалось. Как и самоубийство Энрике Тайллефера  S.А.,  каким
бы странным оно ни выглядело -  а  странного  было  много,  особенно  если
прибавить сюда еще и пажа с королевой, а также ускользающую  рукопись.  Но
ему до всего этого дела не было, включая красивую вдову... По крайней мере
пока.
   Он глянул на Лиану Тайллефер. Хотелось бы мне знать, без всяких  эмоций
подумал  Корсо,  кто  же  тебя  ублажает.  Он  нарисовал   в   уме   некий
портрет-робот:  солидный,  красивый,   образованный,   богатый   господин.
Восемьдесят пять процентов вероятности, что тот был  другом  покойного.  И
еще Корсо задался вопросом, а не связано ли самоубийство издателя именно с
этим обстоятельством, на тотчас  сердито  себя  одернул.  Видно,  издержки
профессии или что-то подобное... Иногда невесть почему  он  вдруг  начинал
рассуждать как полицейский. Нелепое сравнение!  Он  содрогнулся.  Впрочем,
человек  никогда  точно  не  знает,  что  кроется  а  темных  безднах  его
души-какие глупости и нелепости. - Позвольте поблагодарить вас,  -  сказал
он, выбирая из арсенала улыбок самую трогательную  -  улыбку  симпатичного
кролика.
   Но улыбка его пропала, даром, вдова смотрела на рукопись Дюма.
   - Вам не за что меня благодарить. Естественно, мне не безразлично,  чем
все это кончится.
   - Постараюсь держать вас в курсе дела". И еще... Что вы намерены делать
с коллекцией мужа - сохранить или избавиться от нее?
   Вопрос застал ее врасплох. Корсо  знал  по  опыту:  порой  и  суток  не
проходит после смерти  библиофила,  как  книжное  собрание  покидает  дом,
буквально следом за гробом.  Его  удивляло,  что  сюда  еще  не  слетелись
стервятники букинисты. Ведь Лиана Тайллефер, до ее признанию, не разделяла
литературные вкусы мужа.
   - По правде говоря, я еще об этом не думала. Не успела...  А  что,  вас
могли бы заинтересовать подобные книги?
   - Могли бы.
   Она не нашлась что ответить. И замешательство  ее  продлилось  на  пару
секунд дольше, чем нужно.
   - Прошло слишком мало времени, - промолвила она  наконец  с  подобающим
случаю вздохом. - Подождем несколько дней...
   Корсо, держась за  перила,  спускался  по  лестнице.  Почему-то  первые
ступеньки дались ему с большим трудом, ноги  отказывались  идти  -  как  у
человека, который покидает место, где  что-то  забыл,  но  не  знает,  что
именно. Хотя он-то  уж  точно  ничего  здесь  не  забывал.  Добравшись  до
площадки, он поднял глаза и увидел Лиану Тайллефер. Она все еще стояла  на
пороге и наблюдала за ним. И вид ее выражал нечто среднее между тревогой и
любопытством. По  крайней  мере  так  ему  показалось.  Корсо  одолел  еще
несколько ступенек и снова глянул вверх. Картина переменилась.  Как  будто
медленно полз вниз объектив  кинокамеры.  Из  поля  зрения  Корсо  исчезли
настороженные голубовато-стальные глаза, в  кадре  оставалось  лишь  тело:
бюст, бедра,  крепкие  ноги,  поставленные  чуть  врозь,  -  великолепные,
сильные, как колонны храма.
   Корсо покинул дом вдовы и в глубокой задумчивости вышел  на  улицу.  По
меньшей мере пять вопросов остались без ответов, и  нужно  было  в  первую
очередь выстроить их по степени важности. Он  остановился  на  тротуаре  у
садовой решетки парка Ретиро и,  высматривая  такси,  машинально  повернул
голову налево,  в  сторону  дороги.  В  нескольких-метрах  от  него  стоял
огромный "ягуар". Шофер в темно-серой, почти черной форме читал газету.  В
этот самый момент он поднял глаза, и взгляды их  встретились  -  всего  на
несколько секунд. Потом шофер снова погрузился в  чтение.  Он  был  смугл,
черноволос, с усами  и  бледным  шрамом,  вертикально  пересекающим  щеку.
Внешность его показалась Корсо знакомой - кого-то он  явно  напоминал.  Ах
да! Того высокого  типа,  что  сидел  перед  игральным  автоматом  в  баре
Макаровой. Но не только его. В голове Корсо, бродило смутное воспоминание,
что-то из очень далекого  прошлого.  Он  не  успел  проанализировать  свои
ощущения - как раз в этот миг появилось свободное такси,  и  некий  тип  с
маленьким чемоданчиком в руке уже делал шоферу  знаки  с  противоположного
тротуара. Корсо поспешил воспользоваться тем, что таксист  смотрел  в  его
сторону, быстро шагнул на мостовую  и  остановил  машину,  опередив  того,
другого.
   Он попросил водителя убавить звук радио и поудобнее устроился на заднем
сиденье, невидящим взором провожая летящие мимо машины. Дело  в  том,  что
всякий раз, как  за  ним  захлопывалась  дверца  такси,  он  погружался  в
сосстояние блаженного покоя. Словно прерывались  все  контакты  с  внешним
миром и Карсо получал передышку - жизнь за окном на время пути замирала. В
предвкушении отдыха он запрокинул голову.
   Однако пора было подумать и о  делах,  скажем,  о  "Девяти  вратах",  о
поездке в Португалию -  первом  этапе  работы.  Встреча  с  вдовой  Энрике
Тайллефера породила много новых вопросов, и это тревожило его; Что-то  тут
было не так - подобное случается, когда смотришь  на  пейзаж  с  неудачной
точки. Что-то еще... Машина  успела  несколько  раз  подолгу  постоять  на
перекрестках перед красным светом, прежде чем Корсо сообразил, что  в  ход
его  размышлений  неотвязно  вплетается  образ  шофера   "ягуара".   Корсо
почувствовал раздражение. Он был абсолютно уверен, что до  бара  Макаровой
никогда в жизни не видел этого типа. Но ничего не мог поделать  с  нелепым
ощущением. Я тебя знаю, сказал он беззвучно. Точно, знаю.  Однажды,  очень
давно, судьба сводила меня с похожим человеком. И я докопаюсь  до  истины.
Ты здесь, в темном уголке моей памяти.
   Груши куда-то запропастился, но теперь это не имело никакого  значения.
Пруссаки под командованием Бюлова отступали с  высоты  у  часовни  святого
Ламберта. Легкая кавалерия Сюмона-и-Сюберви преследовала их по  пятам.  На
левом  фланге  все  спокойно:  решительная  атака  французских   кирасиров
рассеяла и разбила  красные  формирования  шотландской  пехоты.  В  центре
дивизия Жерома наконец-то захватила Гугумон. К северу от Мон-Сен-Жан синие
части старой доброй Гвардии медленно группировались, а Веллингтон, забыв о
строгом порядке, занимал деревушку Ватерлоо. Оставалось нанести  последний
удар, добить противника.
   Лукас Корсо осмотрел поле. Спасти положение мог конечно же Ней. Храбрец
из храбрецов. Он передвинул его вперед,  вместе  с  д'Эрлоном  и  дивизией
Жерома, вернее, тем, что от нее осталось, и заставил их au pas  de  charge
[быстрым шагом (фр.)]  продвигаться  по  дороге  на  Брюссель.  Когда  они
сошлись с британскими частями, Корсо откинулся на спинку  стула  и  затаил
дыхание, уверенный в том, что выбрал слишком  рискованный  ход:  всего  за
полминуты он принял решение, от которого зависели жизнь и смерть  двадцати
двух тысяч человек.  Он  упивался  этим  ощущением,  вторгаясь  в  плотные
сине-красные ряды и любуясь нежной зеленью леса близ Суаня, бурыми пятнами
холмов. Боже, какое красивое сражение!
   Удар  оказался  жестоким.  Поделом  им!   Армейский   корпус   д'Эрлона
рассыпался, как соломенная хижина ленивого поросенка из сказки,  а  Ней  и
люди Жерома держали  развернутую  линию.  Старая  Гвардия  наступала,  все
сметая на своем пути, и английские каре одно за другим исчезали  с  карты.
Веллингтону не оставалось ничего другого, как отступить, и Корсо  перекрыл
ему дорогу на Брюссель резервными  частями  французской  кавалерии.  Потом
медленно, хорошо подумав, нанес последний удар. Держа Нея между большим  и
указательным пальцами, он продвинул его вперед -  на  три  шестиугольника.
Суммировал коэффициенты мощности, глядя в таблицы: отношение получилось  8
к 3. С Веллингтоном было покончено. Оставалась крошечная щель, припасенная
на всякий случай. Он сверился с  таблицей  эквивалентов  и  убедился,  что
хватит и 3. Он успел почувствовать укол нерешительности, но все-таки  взял
в руки кости, чтобы включить в игру  долю  необходимой  случайности.  Ведь
даже при выигранном сражении потерять Нея  в  последнюю  минуту  -  чистое
любительство. И он получил коэффициент 5.  Корсо  улыбался  краешком  губ,
нежно постукивая ногтем  по  синей  фишке-Наполеону.  Представляю,  каково
тебе, приятель. Веллингтон с последними пятью тысячами несчастных,  прочие
- кто погиб, кто в плену, а Император  только  что  выиграл  сражение  при
Ватерлоо. "Аллонзанфан" (<a href=#s24>*24</a>). И пусть все книги по Истории летят к черту!
   Он от души зевнул. На столе, рядом с доской, которая в масштабе  1:5000
воспроизводила поле боя, среди справочников, графиков стояли чашка кофе  и
полная окурков пепельница; часы на запястье показывали три ночи. Сбоку, на
мини-баре, стояла бутылка, с красной, как английский камзол, этикетки  ему
хитро подмигивал Джонни Уокер (<a href=#s25>*25</a>). Белобрысый нахал,  подумал  Корсо.  И
дела ему нет,  что  несколько  тысяч  соотечественников  только  что  были
повергнуты в прах во Фландрии.
   Он повернулся к англичанину спиной и все свое внимание отдал  непочатой
бутылке "Болса", зажатой между двухтомным "Мемориалом Святой Елены"  (<a href=#s26>*26</a>)
и французским изданием "Красного и черного". Он откупорил бутылку,  открыл
роман Стендаля и бесцельно перевернул несколько страниц, пока наливал джин
в стакан:
   "..."Исповедь" Руссо. Это была единственная книга, при  помощи  которой
его воображение рисовало  ему  свет.  Собрание  реляций  великой  армии  и
"Мемориал Святой Елены" - вот три книги, в которых заключался  его  Коран.
Никаким другим книгам он не верил" (<a href=#s27>*27</a>).
   Он пил стоя, медленными глотками, пытаясь привести в чувство  онемевшее
от долгого сидения тело. Бросил последний взгляд на поле брани, где  после
кровавой схватки все затихало. Осушил стакан и почувствовал себя  хмельным
богом, управляющим судьбами людей, как  если  бы  речь  шла  об  оловянных
солдатиках.  Потом  представил   себе   лорда   Артура   Уэлсли,   герцога
Веллингтона, вручающего свою шпагу Нею.  На  земле  лежали  тела  погибших
юношей,  мимо  мчались  кони,  потерявшие  седоков,  а  под   искореженным
орудийным лафетом умирал офицер Серых шотландцев и  в  окровавленной  руке
сжимал золотой медальон с портретом женщины; в медальоне  хранилась  прядь
белокурых волос. Офицер погружался во мрак, и  там,  уже  в  другом  мире,
звучали аккорды последнего вальса. С полки на него глядела балерина, а  во
лбу у нее, отражая пламя  камина,  сверкала  бисеринка,  и  балерина  была
готова упасть в объятия черта из табакерки. Или - соседа-лавочника.
   Ватерлоо. Что ж, старый гренадер, его прадед, мог спать в своей  могиле
спокойно. Корсо видел его внутри каждого маленького квадратика на  игровой
доске, на бурой линии, обозначавшей дорогу на Брюссель.  Покрытое  копотью
лицо, опаленные усы. Он три дня орудовал штыком. Он охрип, его лихорадило.
Он глядел вокруг невидящим взором. Корсо тысячу раз представлял себе,  что
именно такой взгляд должен быть у  всех  воинов  на  всех  войнах.  Прадед
изнемогал от усталости и все  же,  как  и  его  товарищи,  поднимал  вверх
нацепленный на ствол ружья кивер из  медвежьей  шерсти.  Виват  Император!
Одинокий, растолстевший и смертельно  больной  Бонапарт,  вернее,  призрак
Бонапарта был отомщен. Покойся с миром. Гип-гип, ура!
   Корсо налил себе еще джина и молча поднял  стакан,  кивнув  висящей  на
стене сабле: во славу верной тени гренадера  Жан-Пакса  Корсо,  1770-1851,
орден Почетного легиона, орден Святой Елены, до последнего своего  дыхания
он был неисправимым бонапартистом, служил консулом  Франции  в  том  самом
средиземноморском  городе,  где  век  спустя  суждено  было  родиться  его
праправнуку.  И,  чувствуя  во  рту  вкус   джина,   Корсо   сквозь   зубы
продекламировал строки, передававшиеся весь этот век от отца к сыну  в  их
роду, которому суждено было закончиться на нем.
   ... И Император во главе
   своего нетерпеливого войска
   будет скакать под победные крики.
   И я встану из могилы с оружием в руках
   и снова пойду на войну
   следом за Императором.
   Корсо снял трубку и, не  сдержал  смеха,  принялся  набирать  номер  Ла
Понте. Звук вращающегося диска был хорошо слышен в тишине.  Вдоль  стен  -
книги, за окном  -  мокрые  от  дождя  крыши.  Вид  нельзя  сказать  чтобы
замечательный. Исключение составляли  те  зимние  вечера,  когда  закатное
Солнце мрело за пеленой дыма,  поднимающегося  из  труб  отопления,  и  за
уличным смогом в воздухе колыхался плотный занавес из алых и желто-красных
искр. Письменный стол с компьютером и игральная доска  с  планом  Ватерлоо
помещались перед большим окном. Нынешней ночью по стеклам бежали  дождевые
струи. На стенах не было ни картин, ни фотографий, ничего, что  пробуждало
бы воспоминания. Только старинная сабля в кожаных с латунью ножнах. Редкие
гости удивлялись, не видя в комнате, кроме книг и  сабли,  никаких  следов
чего-то личного,  того,  что  всякое  человеческое  существо  инстинктивно
хранит, крепя связь с собственным прошлым. Но дело было в том,  что  Лукас
Корсо уже давно порвал всякие связи с миром, из которого вышел. И доведись
ему вернуться к прежней жизни, он не признал бы ни одно из  тех  лиц,  что
порой еще всплывали у него в памяти. Наверно, так было лучше.  Создавалось
впечатление, что у хозяина квартиры вообще  не  было  за  спиной  никакого
прошлого  либо  он  не  желал  оставлять  по  себе  никаких   следов.   Он
довольствовался самим собой и тем, что было на нем в данный момент, -  как
городской бездомный бродяга, весь  скарб  которого  умещается  в  карманах
пальто. И все же те немногие счастливчики, которым довелось увидеть Корсо,
когда он красноватым  зимним  вечером  сидел  перед  окном  и  мутными  от
голландского  джина  глазами  восхищенно  глядел  на  уплывающее   солнце,
свидетельствовали:  только  тогда  маска  нелепого  беззащитного   кролика
выглядела на его лице естественной. В  трубке  раздался  сонный  голос  Ла
Понте.
   - Слушай, я только что разгромил Веллингтона, - сообщил ему Корсо.
   Совсем сбитый с толку Ла  Понте  помолчал,  а  потом  поздравил  его  с
победой. Коварный Альбион, пирог с почками и жалкие гостиницы с отоплением
за отдельную плату. Сипай Киплинг, вся эта докука - Балаклава,  Трафальгар
и Мальвины. А вот что касается самого Корсо, то хотелось бы ему напомнить,
- телефон замолк, пока Ла Понте на ощупь отыскивал часы, - что теперь  три
часа ночи. Потом он пробурчал что-то нечленораздельное, и разобрать  можно
было только отдельные слова; "сволочь", "скотина" и тому подобное.
   Корсо, посмеиваясь, повесил трубку. Однажды он позвонил Ла Понте  -  за
его счет - с аукциона в Буэнос-Айресе только для  того,  чтобы  рассказать
новую шутку: проститутка была такой страшной,  что  умерла  девственницей.
Ха-ха. Отлично. Вернешься, я  заставлю  тебя,  идиот  несчастный,  сожрать
телефонный счет. Да и в тот раз, много лет назад,  едва  Корсо  проснулся,
обнимая Никон, первым его движением было  снять  трубку  и  рассказать  Ла
Понте, что он познакомился с красивой женщиной и,  кажется,  влюбился.  До
сих пор, стоило Корсо пожелать, он, закрывая  глаза,  видел  Никон  -  она
медленно пробуждается, и волосы ее рассыпаны по подушке. А  тогда,  прижав
трубку плечом он  начал  описывать  ее  Ла  Понте,  пребывая  в  небывалом
волнении, испытывая необъяснимую и неведомую прежде нежность.  Он  говорил
по телефону, а она молча слушала и глядела на  него,  и  Корсо  знал,  что
человек на другом конце провода - я рад, Корсо, дружище, давно пора, я рад
за тебя, будь счастлив - искренне  радовался  вместе  с  ним  и  чудесному
пробуждению, и счастью. В то утро он любил Ла Понте не меньше, чем  ее.  А
может, ее он любил не меньше, чем Ла Понте, но с  той  поры  утекло  много
воды.
   Корсо потушил свет. За темным окном продолжал хлестать  дождь.  Охотник
за книгами сел на край пустой  постели,  зажег  сигарету  и  напряг  слух,
пытаясь уловить знакомое дыхание. Огонек сигареты неподвижно  светился  во
мраке. Корсо протянул  руку,  чтобы  погладить  разметавшиеся  по  подушке
волосы, но их там,  разумеется,  не  оказалось.  Никон...  Единственное  в
жизни; из-эа чего совесть по-настоящему мучила его.  Дождь  припустил  еще
сильнее, и мокрое стекло дробило скудный свет, падавший в комнату с улицы,
так  что  простыни  покрывались  мерцающими  точками,  черными   стежками,
крошечными  тенями,  которые  метались  туда-сюда,   словно   клочья   его
бестолковой жизни. - Лукас. Он произнес свое имя вслух. Так  называла  его
только она и больше никто. Эти пять букв были символом той  общей  родины,
которую они мечтали обрести  и  сами  же  разрушили.  Корсо  уставился  на
красный огонек сигареты. Тогда он не сомневался, что  очень  любит  Никон.
Тогда он восхищался ее красотой и  умом.  Она  была  уверенной  в  себе  и
непогрешимой,  как  папская  энциклика,  страстной,  как  те   черно-белые
фотографии, которые она сама и снимала: дети с огромными глазами, старики,
собаки с преданным взглядом. Она боролась за свободу народов и подписывала
какие-то  манифесты  в  защиту  брошенных  в  тюрьмы  деятелей   культуры,
угнетенных наций... И в защиту тюленей. Однажды  она  даже  его  заставила
подписать что-то по поводу тюленей.
   Корсо осторожно поднялся с  постели,  чтобы  не  разбудить  спящий  там
призрак, и ему вновь, как не раз прежде, почудилось, будто он и  на  самом
деле слышит ее тихое дыхание. Ты мертв,  как  и  твои  книги.  Ты  никогда
никого не любил, Корсо. Тогда она в первый и  последний  раз  назвала  его
только по фамилии, в первый и последний раз не отдала  ему  свое  тело.  И
ушла навсегда. Она мечтала о ребенке, а он отказал ей в этом.
   Корсо распахнул окно и вдохнул влажный и холодный ночной воздух.  Капли
дождя падали ему на лицо. Он сделал последнюю затяжку и  швырнул  сигарету
вниз, следя за тем, как красная точка, не  дочертив  до  конца  положенную
дугу, растаяла во мраке.
   В ту ночь дождь лил повсюду. Над последними следами Никон.  Над  полями
Ватерлоо. Над  прапрадедом  Корсо  и  его  товарищами.  Над  красно-черным
надгробием Жюльена Сореля, казненного за  то,  что  он  верил,  будто  без
Бонапарта  начнут  умирать  даже  бронзовые  статуи  на   старых   дорогах
беспамятства. Глупейшее заблуждение. Корсо лучше других знал,  что  еще  и
сегодня можно выбрать поле боя и стоять на посту среди бумажного  воинства
в кожаных переплетах, среди выброшенных на берег жертв кораблекрушения.



        3. ЛЮДИ В СУТАНАХ И ЛЮДИ СО ШПАГАМИ

                                   <i>- Те, что лежат в могилах, не говорят.
                                   - Еще как говорят, коли на то есть воля
                                Божия, - возразил Лагардер.
                                                        П.Феваль. "Горбун"</i>

   Каблучки секретарши цокали по деревянному полу, покрытому лаком.  Лукас
Корсо  шел  за  ней  длинным  коридором  -  стены  нежно-кремовых   тонов,
приглушенный свет, тихая музыка, - пока они  не  оказались  перед  тяжелой
дубовой дверью. Девушка велела ему подождать, скрылась, появилась вновь  и
с дежурной улыбкой пригласила пройти в кабинет. Варо Борха сидел в  черном
кожаном кресле с покатой спинкой перед письменным столом красного  дерева.
Из окна открывался великолепный вид на Толедо: старые красно-желтые крыши,
острый шпиль собора на фоне чистого голубого неба, вдалеке - серая громада
Алькасара.
   - Присаживайтесь, Корсо.
   - Спасибо.
   - Я заставил вас ждать... Это прозвучало не как извинение, а  лишь  как
констатация факта. Корсо поморщился.
   - Не беспокойтесь. На сей раз я ждал всего сорок пять минут.
   Варо Борха даже не потрудился улыбнуться в ответ, пока Корсо усаживался
в предназначенное для посетителей кресло. На столе не было  ничего,  кроме
сложной  системы  телефонов   и   внутреннего   переговорного   устройства
современного дизайна, так что полированная поверхность отражала не  только
самого хозяина кабинета, но, в качестве фона, и часть пейзажа. Варо  Борхе
было лет пятьдесят: лысый, при этом и лицо и лысина покрыты  искусственным
загаром,  вид  респектабельный,  хотя   респектабельность   его   вызывала
подозрения. Глаза маленькие, бегающие и хитрые.  Изрядный  живот  прятался
под узкими пестрыми жилетами и пиджаками, сшитыми на  заказ.  Кроме  того,
Варо Борха был каким-то там маркизом, молодость провел бурно и  разгульно,
попал на заметку полиции, впутался в скандальную аферу, после чего  четыре
года отсиживался в Бразилии и Португалии.
   - Я хотел вам кое-что показать.
   Резкость его порой граничила с грубостью, но такой манеры поведения  он
придерживался сознательно. Он направился к маленькому застекленному шкафу,
вытащил из кармана ключик на золотой цепочке, открыл дверцу. Варо Борха не
имел дела с обычными покупателями и участвовал  лишь  в  самых  престижных
международных ярмарках и аукционах. В его каталоге никогда не фигурировало
больше полусотни книг - и только редчайшие. В поисках  ценных  экземпляров
он добирался до  самого  захолустья,  до  самых  дремучих  уголков  земли,
действовал жестко и ничем не брезговал,  идя  к  цели,  а  потом  продавал
добычу, играя на колебаниях; рыночных цен. На него работали коллекционеры;
граверы, типографы и поставщики вроде Лукаса Корсо.
   - Что вы об этом скажете? Корсо протянул руку за книгой и взял  ее  так
трепетно и осторожно, как другие берут новорожденного. Том,  переплетенный
в коричневую кожу с золотым тиснением,  в  стиле,  соответствующем  эпохе,
сохранность отличная.
   - "La Hypnerotomachia di Poliphili" Колонны (<a href=#s28>*28</a>),  -  прокомментировал
он. - А! Значит, вы ее заполучили...
   - Три дня назад. Венеция, тысяча пятьсот сорок пятый год. "In  casa  di
figlivoli di Aldo" (<a href=#s29>*29</a>). Сто семьдесят гравюр на дереве... Тот швейцарец,
о котором вы упоминали, все еще желает приобрести ее?
   - "Думаю, да. Экземпляр без дефектов? Все гравюры целы?
   - Естественно. В этом издании все ксилографии, за исключением  четырех,
воспроизводят те, что были в книге  тысяча  четыреста  девяносто  девятого
года.
   - Мой клиент предпочел бы первое  издание,  но  попробую  уговорить  на
второе". Тому пять лет на аукционе в Монако у  него  прямо  из  рук  уплыл
экземпляр...
   - Что ж, пусть решает.
   - Мне нужно недели две, чтобы связаться с ним.
   - Я бы хотел вести переговоры напрямую.  -  Варо  Борха  улыбался,  как
акула, выслеживающая пловца. - Вы, конечна,  получите  свои  комиссионные,
обычный процент.
   - Дудки! Швейцарец - мой клиент. Варо Борха язвительно улыбнулся:
   - Вы никому не  доверяете,  правда?..  Думаю,  еще  в  младенчестве  вы
тщательно проверяли молоко родной матушки, прежде чем припасть к ее груди.
   - А вы, даю голову на отсечение, молоко своей матушки перепродавали.
   Варо Борха впился взглядом в охотника за книгами, в котором  теперь  не
осталось ничего кроличьего - ни капли былого обаяния.
   Он стал напоминать скорее волка, выставившего клыки.
   - Знаете, что меня привлекает в вашем характере, Корсо? Естественность,
с которой вы соглашаетесь на роль наемного убийцы, в то время  как  вокруг
развелось столько  демагогов  и  тупиц...  А  вы  скорее  из  разряда  тех
апатичных на вид, но очень опасных типов, каких боялся Юлий Цезарь. Как вы
спите, хорошо?
   - Без задних ног.
   - А я думаю, нет.  Готов  поспорить  на  пару  экземпляров  готического
минускула (<a href=#s30>*30</a>), что вы подолгу лежите в темноте  с  открытыми  глазами...
Скажу   больше:   я   инстинктивно   не   доверяю    людям    покладистым,
экзальтированным и услужливым. К их помощи я  прибегаю,  только  если  это
настоящие профессионалы, работающие за высокие гонорары, и если к тому  же
они лишены каких бы то ни было  корней  и  комплексов.  Тем,  кто  кичится
родиной, без умолку трещит о семье или собственных принципах, я не верю.
   Варо Борха поставил книгу обратно в шкаф. Потом зло хохотнул:
   - А друзья у вас есть, Корсо?..  Иногда  я  задумываюсь:  бывают  ли  у
таких, как вы, друзья?
   - Идите вы в задницу!
   Пожелание было произнесено с полной невозмутимостью.  Губы  Варо  Борхи
расплылись в фальшивой улыбке. Казалось, он ничуть не обиделся.
   - Вы правы. Мне ведь нет нужды в вашем дружеском  расположении,  потому
что я покупаю вашу  выставленную  на  продажу  преданность  -  надежную  и
долговременную. Не так ли?..  Речь-то  идет  о  профессиональной  чести  и
гордости - такие, как вы, выполняют договор, даже  если  король,  нанявший
вас, сбежал, даже если бой проигран и нет шанса на спасение....
   Он взирал на Корсо насмешливо, с вызовом, следя за его реакцией. Но тот
ограничился нетерпеливым жестом: не глядя ткнул пальцем в  часы  на  левой
руке.
   - Остальное, пожалуйста, изложите в письменном виде, - бросил он.  -  И
отправьте по почте. Вы ведь до сих пор никогда не платили мне за то, чтобы
я смеялся вашим шуточкам.
   Казалось, Варо Борха раздумывал над услышанным. Потом насмешливо кивнул
в знак согласия.
   - И опять вы правы, Корсо. Итак,  перейдем  к  делам...  -  Он  тряхнул
головой, собираясь с мыслями. - Помните "Трактат об искусстве  фехтования"
Астарлоа? (<a href=#s31>*31</a>)
   - Да. Издание тысяча  восемьсот  семидесятого  года,  очень  редкое.  Я
достал его для вас пару месяцев назад.
   - Тот же клиент просит теперь трактат "Academic de  l'epee"  ["Академия
шпаги" (фр.)]. Вы о нем что-нибудь слышали?
   - Вы имеете в виду клиента или трактат?.. В ваших местоимениях сам черт
не разберется...
   Варо Борха показал взглядом, что шутки не оценил:
   - Не все обладают таким чистым и лаконичным  литературным  языком,  как
вы, Корсо. Я имел в виду книгу.
   - Это эльзевир  (<a href=#s32>*32</a>)  семнадцатого  века.  Формат  ин-фолио  (<a href=#s33>*33</a>),  с
гравюрами. Считается самым  красивым  трактатом  по  фехтованию.  И  самым
дорогостоящим.
   - Покупатель готов выложить любую сумму.
   - Тогда надо поискать.
   Варо Борха снова занял кресло у окна, откуда открывался прекрасный  вид
на древний город. Он сидел, положив ногу на ногу и засунув большие  пальцы
рук в жилетные карманы. Несомненно, дела шли у него отлично. Мало  кто  из
коллег, даже самых преуспевающих,  мог  позволить  себе  кабинет  с  такой
панорамой. Но Корсо удивить  было  трудно.  Ведь  типы  вроде  Варо  Борхи
целиком зависели от таких людей, как Корсо, и оба это отлично понимали.
   Корсо поправил съехавшие набок очки и глянул на книготорговца:
   - Итак, что мы будем делать с Колонной?
   Варо Борха колебался, не зная, какому  чувству  отдать  предпочтение  -
антипатии или жажде наживы. Он переводил  взгляд  с  витрины  на  Корсо  и
обратно.
   - Ладно, - выдавил он сквозь зубы. - Занимайтесь своим швейцарцем сами.
   Корсо кивнул, ничем не выдав удовлетворения, которое принесла  ему  эта
маленькая победа. На самом деле никакого швейцарца  не  существовало,  это
была его, Лукаса Корсо, коммерческая хитрость. Покупатели на  такую  книгу
всегда найдутся.
   - Поговорим о ваших "Девяти вратах",  -  предложил  он  и  увидел,  как
оживилось лицо книготорговца.
   - Поговорим! Вы беретесь за это дело?
   Корсо старательно обкусывал кожу вокруг ногтя на большом пальце.  Потом
осторожно выплюнул заусенец прямо на сверкающий чистотой стол.
   - Представьте на миг, что ваш экземпляр - подделка. А настоящий -  один
из тех двух. Или его вообще нет.
   Варо Борха поморщился. Казалось, он взглядом отыскивал на столе кусочек
кожи с большого пальца Корсо. Наконец  он  поднял  глаза  от  полированной
поверхности.
   - На этот случай я дам вам подробные инструкции. Вы их запишете.
   - Сначала я хотел бы их услышать.
   - Всему свое время.
   - Нет. Таково мое условие. Я жду. - Он заметил,  что  книготорговец  на
миг заколебался. И в том уголке мозга, где  у  Корсо  пр