ю крушению вашего корабля." "Кто сказал это -- откуда вы это знаете?" зашумел капитан. "У вас есть только помещенное в бюллетень заявление Роуланда -- безответственного пропойцы." "Он поднялся на борт в Нью-Йорке пьяным," вмешался первый помощник, "и оставался в белой горячке до самого кораблекрушения. Мы не встречали "Королевский Век" и не несем никакой ответственности за его утрату." "Да," прибавил капитан Брюс, "в таком состоянии человек обманывается во всем, что ему видится. Мы слышали его бред в ночь кораблекрушения. Он был наблюдателем -- на мостике. Г-н Остен, боцман, и я были рядом с ним. Прежде чем льстивая улыбка Мейера подсказала возбужденному капитану, что он вымолвил лишнее, дверь открылась, и вошел Роуланд, бледный и слабый, с пустым левым рукавом, опираясь на руку могучего рыжебородого гиганта. Последний, несший Миру на другом своем плече, сказал беззаботным тоном завсегдатая шканцов [1]: "Ну, я их доставил, полумертвых; но почему вы не дали мне времени поставить корабль на стоянку? Помощник не может управиться со всем." "Это капитан Барри с "Несравненного" -- сказал Мейер, пожимая его руку. "Все хорошо, друг мой; вы ничего не потеряете. Это г-н Роуланд, а это маленькая девочка. Сидите, мой друг. Я поздравляю вас с избавлением." "Благодарю вас," слабым голосом произнес Роуланд, севши; "мою руку отрезали в Кристиансанде, и я до сих пор живой. Это и есть мое избавление." Капитан Брюс и г-н Остен, бледные и скованные, тяжело уставились на него. В его изможденном лице, облагороженном страданием почти до религиозной одухотворенности, они едва узнали беспокойного матроса с "Титана". Его одежда, несмотря на чистоту, была изношенной и заплатанной. Г-н Селфридж встал и тоже уставился, но не на Роуланда, а на девочку, которая, сидя на коленях у капитана Барри, рассматривала всех удивленными глазами. Ее одежда была неповторимой. Платье из мешковины, сшитое -- равно как ее брезентовая обувь и шляпа -- руками парусных мастеров, по три стежка на дюйм, одевалось поверх юбок и нательного белья из старых фланелевых рубашек. Очевидной была многочасовая работа трюмных вахтенных, любовно выполненная экипажем "Несравненного"; ибо искалеченный Роуланд не мог шить. Г-н Селфридж приблизился, рассмотрел эти занимательные персоны вблизи, и спросил: "Как ее зовут?" "Ее имя Мира," отвечал Роуланд. "Она его помнит; но я не запомнил ее второго имени, хотя я знал ее мать когда-то -- до ее замужества." "Мира, Мира," повторил пожилой господин; "ты знаешь меня? Знаешь ли ты меня?" Он заметно дрожал, когда нагнулся и поцеловал ее. Маленький лоб хмурился и морщился когда ребенок боролся со своей памятью; наконец он просветлел, и улыбка разошлась по лицу. "Дедуля," сказала она. "Ох, слава Богу," пробормотал Селфридж, беря ее в свои руки. "Я потерял сына, но нашел его дочь -- мою внучку." "Но сэр," спросил Роуланд нетерпеливо; "вы -- дед этого ребенка? Ваш сын погиб, сказали вы? Он был на борту "Титана"? А ее мать -- была ли она спасена, или она также..." он остановился, не имея сил продолжать. "Мать в безопасности -- в Нью-Йорке; однако об отце, моем сыне, ничего до сих пор не известно," произнес безрадостно пожилой господин. Голова Роуланда упала, и его лицо на мгновение закрылось рукой, лежавшей на столе перед ним. Это было лицо такое же старое и изношенное, как у седого человека напротив него. Но когда он поднял лицо, на нем -- вспыхнувшем, с сияющими глазами и улыбающемся -- засияла юность. "Я уверен, сэр," сказал он, "что вы телеграфируете ей. Я сейчас без гроша, и, кроме того, я не знаю ее имени." "Селфридж -- разумеется, как и мое собственное. Это имя полковника Джорджа Селфриджа. Наш адрес в Нью-Йорке хорошо известен. Но я уже должен послать ей телеграмму; и поверьте мне, сэр, хотя я понимаю, что наш долг перед вами не может измеряться деньгами, вам не придется долго быть без гроша. Вы, очевидно, способный человек, а у меня есть состояние и связи." Роуланд только слегка поклонился, Мейер же пробормотал про себя: "Состояние и связи... может быть и нет. Теперь, джентльмены," добавил он громко, "к делу. Г-н Роуланд, не расскажете ли вы нам о столкновении с кораблем "Королевский Век"?" "Это был "Королевский Век"?" спросил Роуланд. "Я плавал на нем однажды. Да, конечно." Селфридж, больше увлеченный Мирой, чем предстоящим объяснением, уединился с ней в угловом кресле, где осыпал ее ласками и говорил, по обыкновению всех дедов. Роуланд до сих пор едва замечал присутствие тех двоих, кого он пришел уличить. Начав говорить, он стал постепенно вглядывался в их лица, покуда те стискивали свои зубы и вонзали ногти в свои ладони, слушая страшный рассказ о разрезании корабля надвое в первую ночь после выхода из Нью-Йорка вплоть до неудачной попытки подкупа рассказчика. "Итак, джентльмены, что вы об этом думаете?" спросил Мейер, обозревая всех. "Ложь, от начала до конца," взорвался капитан Брюс. Роуланд встал, но сел обратно под нажимом сопровождавшего его мужчины -- который обратился к капитану Брюсу и произнес спокойным голосом: "Я видел полярного медведя, убитого этим человеком в равном бою. Я видел после этого его руку и, покуда он оставался между жизнью и смертью, я не слышал ни стонов, ни жалоб. Он может драться за себя когда он здоров, а в болезни я сделаю это за него. Если вы еще раз оскорбите его при мне, я вобью ваши зубы в вашу глотку. --------------------------------------------------------------- Примечания. [1] шканцы -- самое почетное место на палубе судна. На парусниках шканцы располагаются между грот- и бизань-мачтой. Глава 12 Наступила пауза, когда два капитана смотрели друг на друга, прервавшаяся адвокатом, сказавшим: "Истинный это рассказ или ложный, он, безусловно, не влияет на юридическую законность полиса. Если это случилось, то уже после вступления полиса в законную силу, и прежде крушения "Титана". "Но утаивание... утаивание," воскликнул взволнованный Мейер. "Не влияет, так или иначе. Если он что-то утаил, это было сделано после крушения, и после подтверждения ваших обязательств. Это не было даже баратрией [1]. Вам придется выплачивать эту страховку. "Я не буду платить. Не буду. Мы будем бороться в суде." Возбужденный Мейер затопал по полу туда и обратно, вдруг остановился с торжествующей улыбкой и покачал пальцем перед адвокатским лицом. "И даже если это сокрытие оставляет полис в силе, достаточно будет того факта, что во время столкновении "Титана" с айсбергом у него наблюдателем был пьяный человек. Выдвигайте свой иск. Я не буду платить. Он был совладельцем." "У вас нет свидетелей этого утверждения," сказал адвокат. Мейер посмотрел на собравшихся и улыбка сошла с его лица. "Капитан Брюс ошибся," сказал Остен. Этот человек был пьяным в Нью-Йорке, наравне с другими членами экипажа. Но как впередсмотрящий он был трезвым и квалифицированным. Я обсуждал с ним на мостике вопросы навигации во время его вахты, и он говорил здраво." "Но еще и десяти минут не прошло, как вы сказали, что он вплоть до столкновения находился в белой горячке," сказал Мейер. "То, что я сказал, и мое признание под присягой -- это две разные вещи," с напряжением сказал офицер. "Я мог произнести что-то в драматических условиях -- когда нам вменяли столь постыдное преступление. Теперь я говорю, что Джон Роуланд, каким бы ни было его состояние в предшествующую ночь, во время кораблекрушения "Титана" был трезвым и вполне разумным впередсмотрящим." "Благодарю вас," сухо произнес Роуланд первому помощнику и, глядя в вопрошающее лицо Мейера, сказал: "По моему, не самое лучшее -- выставлять меня на весь мир пьяницей, чтобы наказать судоходную компанию или этих двоих. Баратрия, насколько я знаю, есть незаконное действие в море капитана или экипажа, повлекшее за собой вред или крушение судна. Но это при условии, что виновники относятся к наемным работникам. Верно ли я понял, что капитан Брюс был совладельцем "Титана"?" "Да," сказал Мейер, "он владеет капиталом; а мы покрываем ущерб от баратрии, однако действия совладельца страховка не покрывает." "Тогда как незаконное действие," продолжил Роуланд "совершенное капитаном-совладельцем, могшее вызвать кораблекрушение, и при совершении которого кораблекрушение имело место, лишает полис его юридической силы." "Конечно," торопливо сказал Мейер. "Вы были пьяным впередсмотрящим -- вы были чрезвычайно пьяным, по его словам. Вы поклянетесь в этом, мой друг, так ведь? У страховщиков не принято доверять. Этим отменяется страховка. Вы это признаете, г-н Томпсон, так ведь?" "Таков закон," холодно сказал адвокат. "Был ли г-н Остен также совладельцем?" спросил Роуланд, невзирая на точку зрения Мейера. "Одна акция, не так ли, г-н Остен?" спросил Мейер, потирая руки и улыбаясь. Остен оставил это без возражения, и Роуланд продолжил: "Таким образом, одурманив матроса наркотиком и доверив ему наблюдение в этом состоянии вплоть до столкновения "Титана" с айсбергом, капитан Брюс и г-н Остен в качестве совладельцев совершили действие, аннулирующее договор о страховании этого корабля." "Ты проклятый, лживый негодяй!" взревел капитан Брюс. С угрожающей гримасой он рванулся к Роуланду. На полпути его остановил удар огромного загорелого кулака, бросившего его, спотыкающегося и шатающегося, через комнату к Селфриджу с девочкой, через которых он сполз на пол. Глядя на взлохмаченного субъекта, вскочили на ноги все, кроме капитана Барри, разглядывавшего следы зубов на костяшках своей руки. "Я предупреждал вас к осмотрительности", сказал капитан Барри. Уважайте моего друга." Он внимательно взглянул на первого помощника, словно приглашая его на повторную схватку. Но тот отступил усаживать в кресло поверженного капитана Брюса, который пробовал свои шатающиеся зубы, плевался кровью на пол, и мало-помалу осознавал факт нокаута -- от руки американца. Крошка Мира, невредимая, но очень испуганная, заплакала и стала звать Роуланда на свой манер, к удивлению, и даже стыду деда, старавшегося успокоить ее. "Деми [2][ ]" кричала она, вырываясь к нему; "Мне нужен Деми... Деми... Де-е-ми." "Ах, какая серьезная девочка," насмешливо сказал Мейер, глядя на нее сверху вниз. "Где ты научилась этому слову?" "Это мое прозвище," сказал Роуланд, невольно улыбаясь. "Она сама выдумала это слово," разъяснил он встревоженному Селфриджу, который еще не вполне понял, что произошло; "я не сумел прекратить это, не было силы для строгости. Дайте мне ее, сэр." Он взял девочку и сел, и та, прильнув к нему, угомонилась и вскоре успокоилась. "Теперь, мой друг," сказал Мейер, "вы должны рассказать нам об этом снадобье." Когда Роуланд излагал события, случившиеся до и после кораблекрушения, мучимый воспоминаниями об ударе капитан Брюс переполнялся гневом. Остен слушал, держа на плече капитана свою руку, готовый призвать его к спокойствию. Адвокат устроился в кресле и записывал рассказ, а Селфридж в обществе Миры казался полностью безучастным. Роуланд вспомнил бутылку в своем кармане, обязанности впередсмотрящего на мостике, необычный интерес Остена к его навигационным знаниям, боль в животе, страшные фигуры на палубе и свои видения -- исключая образ любимой женщины. Он рассказал о ходившей во сне девочке, разбудившей его, о столкновении со льдом и крушении, и о симптомах нарушенного зрения. История завершалась -- дабы объяснить его пустой рукав -- зрелищным рассказом о схватке с медведем. "Все это я хорошо обдумал" сказал он в заключение. "Меня одурманили -- уверен, гашишем, вызывающим странные видения -- и поставлен наблюдателем на мостике, где меня могли видеть и записывать мой бред, с единственной целью опорочить свидетеля столкновения в предыдущую ночь. Но за ужином я выплеснул часть моего чая, и благодаря этому только частично был одурманен. В этом чае, я убежден, был гашиш." "Ты знаешь об этом все, конечно," огрызнулся капитан Брюс, "это был не гашиш, а настойка индийской конопли; вы не знаете..." Остен своей рукой закрыл его рот, и тот сник. "Самоосуждение," сказал Роуланд с легкой улыбкой. "Гашиш производится из индийской конопли." "Вы это слышали, джентльмены?" воскликнул Мейер, вскочив на ноги и заглядывая каждому в лицо. Он обратился к капитану Барри. "Вы слышали это признание, капитан; вы слышали, как он говорил об индийской конопле? Г-н Томпсон, у меня теперь есть свидетель. Можете подавать свой иск. Вы его слышали, капитан Барри. Вы лицо не заинтересованное. Вы свидетель. Вы слышите?" "Да, я это слышал... подлое убийство," сказал капитан. Мейер пританцовывал от радости. Адвокат, убирая свои записи в карман, перед уходом из конторы бросил расстроенному капитану Брюсу: "Вы величайший глупец из всех, известных мне." Когда Мейер успокоился, он, обратившись к двум офицерам, мягко и выразительно сказал, тыча указательным пальцем почти в их лица: "Англия замечательная страна, друзья мои -- замечательная страна для того, чтобы иногда оставлять ее. Есть и Канада, и Соединенные Штаты, и Австралия, и Южная Африка -- это все тоже прекрасные страны, -- прекрасные страны для жизни там с новыми именами. Друзья мои, в течение меньше чем получаса о вас будут даны сведения в бюллетени "Ллойд", и вы уже не будете плавать под английским флагом как офицеры. И, мои друзья, позвольте мне сказать, что через полчаса после публикации в бюллетене весь Скотланд Ярд будет вас разыскивать. Однако мои двери не будут закрыты." Они молча встали, бледные, робкие и удрученные, и через соседний офис вышли на улицу. - - - -- -- - Примечания. [1] баратрия -- противные интересам судовладельца намеренные действия капитана или экипажа. В морском страховании этот риск учитывается, и ущерб от него подлежит возмещению. [2] Деми (Dammy) -- это прозвище напоминает ругательство "dammit" (проклятье). Глава 13 Селфридж начал проявлять интерес к событиям, и после ухода тех двоих он встал и спросил: "Достигнуто ли соглашение, г-н Мейер? Страховка будет выплачена? "Нет," прогремел страховщик в ухо озадаченного старика, энергично шлепнув его по спине, "она не будет уплачена. Бремя разорения, г-н Селфридж, грозившего нам обоим, пало на вас. За "Титан" не плачу ни я, ни другие страховщики. Наоборот, раз внесенная в полис оговорка о столкновении утрачивает силу, то ваша компания должна возместить мне сумму, которую я как страховщик обязан уплатить владельцам "Королевского Века". Если только наш добрый друг г-н Роуланд, бывший тогда наблюдателем, не присягнет о погашенных огнях. "Нет" сказал Роуланд. "Бортовые огни светились... гляньте на старика," воскликнул он. "Смотрите на него. Поддержите его!" Селфридж доковылял до кресла, схватился за него, ослабил хватку и, прежде чем кто-либо успел до него дотянуться, упал на пол. Он лежал с бледными губами, глаза его блуждали, а дыхание прерывалось. "Сердечный приступ," сказал Роуланд, опустившись возле него на колени. "Вызовите доктора." "Вызовите доктора," повторил Мейер своим клеркам через дверь; "и пришлите экипаж, быстрее. Не хватало, чтобы он умер в конторе." Капитан Барри поднял беспомощную фигуру на кушетку, и они увидели, что по мере уменьшения конвульсий ослаблялось его дыхание и синели губы. Смерть опередила экипаж с доктором. "Эмоциональное потрясение, судя по всему," сказал вошедший доктор. "К тому же, чрезмерное расстройство. Узнал плохие новости?" "Плохие и хорошие," ответил страховщик. "Хорошо было узнать в этой замечательной девочке свою внучку, и плохо -- что он разорен. Он был крупнейшим акционером "Титана". Он владел капиталом в сто тысяч фунтов, от которого ничего не останется для этой бедной малютки." Выглядевший опечаленным Мейер поглаживал голову Миры. Капитан Барри кивнул Роуланду, который, немного покраснев, стоял у неподвижного тела на диване и следил за лицом Мейера, на котором сменяли друг друга выражения раздраженности, удовольствия и наигранного потрясения. "Обождите," сказал Роуланд после ухода доктора. "Так ли, г-н Мейер," обратился он к страховщику, "что г-н Селфридж владел капиталом "Титана", и был бы разорен, если бы остался жив, из-за утраты страхового вознаграждения? "Да, он стал бы бедняком. Он вложил все, до последнего фартинга -- сто тысяч фунтов. И если бы у него что-то осталось, то ушло бы на покрытие его компанией убытков владельцев "Королевского Века", также мною застрахованного. "Была ли оговорка о столкновении в полисе "Титана"?" "Да, была." "И вы принимали на себя риск, зная о его плавании Северным Путем через туман и снег на полной скорости?" "Да -- и все это делают." "Тогда, г-н Мейер, мне остается сообщить вам, что страховка за "Титан" будет уплачена, так же как по всем другим обязательствам, которые в страховом полисе связаны с оговоркой о столкновении. Короче, я, единственно способный этому помешать, отказываюсь от свидетельских показаний." "Что?" Мейер схватился за спинку своего кресла и, перегнувшись через него, уставился на Роуланда. "Вы не будете свидетельствовать? Как это понимать?" "Так, как я сказал; и я не вижу необходимости в объяснении вам своих мотивов, г-н Мейер." "Мой дорогой друг," сказал страховщик, близясь с распростертыми руками к Роуланду, который попятился и, взяв за руку Миру, двинулся к двери. Мейер, опередив, закрыл их поворотом ключа и обратился к ним. "О, майн Готт," вскрикнул он, употребляя в своей возбужденности более звучный язык своего племени. "Ну что я вам сделал? Ну зачем вы отказываете мне? Разве я не платил по счету доктора? Разве я не платил за экипаж? Разве я не вел себя с вами как джентльмен? Может нет, а? Я принял вас в своей конторе и звал вас господином Роуландом. Неужели я не был джентльменом?" "Откройте дверь," спокойно сказал Роуланд. "Да, откройте," повторил капитан Барри, и его смутившемуся было лицу вернулась решительность. "Откройте двери, или я выломаю их." "Но вы, мой друг... вы слышали признание капитана -- о наркотике. Один свидетель это хорошо, а два лучше. Вы присягнете, мой друг, вы не погубите меня." "Я на стороне Роуланда," хмуро сказал капитан. "Так или иначе, я не помню, что я сказал; у меня скверная память. Отойдите от двери." Скорбные сетования -- плач, причитания и слышимый скрежет зубов, -- вперемешку с еще более отчаянными криками испуганной Миры и резкими напоминаниями о двери, наполнили, к изумлению соседних клерков, этот частный кабинет, и наконец завершились вышибанием дверей из петель. Капитан Барри, Роуланд и Мира, сопровождаемые красноречивыми проклятиями возбужденного страховщика, покинули контору и ступили на улицу. Экипаж, привезший их сюда, все еще ждал. "Оставайтесь здесь", сказал капитан извозчику. Мы возьмем другого, Роуланд." За ближайшим углом они встретили кэб и, когда все сели, капитан Барри приказал извозчику -- "барк "Несравненный", Ист-Индийский док." "Думаю, мне ясна эта игра, Роуланд," сказал он уже в пути; "ты не желаешь оставить девочку без средств." "Верно," отозвался Роуланд с подушек голосом, ослабшим за последние минуты от истощения душевных сил. "А насчет оправдания моего поступка -- у нас есть нечто кроме проблемы с впередсмотрящим. Причиной крушения было движение на полной скорости в тумане. Даже если бы весь экипаж стал впередсмотрящим, айсберг нельзя было бы заметить. Страховщики, зная о скорости, взяли на себя риск. Теперь пусть расплачиваются." "Правильно, здесь я с тобой согласен. Но ты должен оставить эту страну. Мне не известна буква закона, но свидетельские показания берутся и принудительно. Ясно, что ты уже негоден для матросской службы. Но ты можешь рассчитывать на место помощника, пока я вожу корабль -- если захочешь. Запомни, моя каюта на любое время может сделаться твоим домом. Знаю, что тебе хочется помочь ребенку, но если ты остановишься где-нибудь на все время моего плавания, а путь до Нью-Йорка займет месяцы, то при нарушении английских законов вы расстанетесь. Оставь это дело мне, ведь на карту поставлены большие интересы. Роуланд был слишком слаб, чтобы оценить замысел капитана Барри. Когда они прибыли на барк, его друг помог ему устроиться на кушетке в каюте, где он, обессиленный, оставался весь день. Между тем, капитан Барри опять сошел на берег. Вернувшись к вечеру, он сказал Роуланду, лежавшему на кушетке: "Я получил твою долю, взяв расписку за нее у адвоката. Он уплатил из своего собственного кармана. Ты мог бы взыскать с компании пятьдесят тысяч или больше; но я знаю, что ты не коснешься их денег, и выбил из него только твою заработную плату. Тебе ежемесячно полагалось вознаграждение, и вот почти семнадцать американских монет." Он протянул Роуланду свернутые трубкой банкноты. "Здесь есть еще кое-что, Роуланд," продолжал он, доставая конверт. "Учитывая, что по вине офицеров компании ты лишился всей своей одежды, а также руки, г-н Томпсон предлагает тебе вот это." Когда Роуланд открыл конверт и нашел там два билета первого класса от Ливерпуля до Нью-Йорка, он покраснел и сказал с горечью: "Я уже, кажется, не смогу отказаться после всего, что случилось." "Забирай, забирай их, старина; по правде говоря, я взял их для тебя -- точнее, они заказаны для тебя с ребенком. И я уговорил Томпсона оплатить счета доктора и этого еврейчика. Это не взятка. Я и сам снабдил бы тебя деньгами в крайнем случае, но ты же ни черта не возьмешь от меня. А тебе еще нужно завоевать женщину без чьего-либо содействия. Старик был американцем, а здесь, насколько мне известно, находился один, даже без адвоката. Корабль отходит утром, а время отправки поезда -- два часа ночи. Подумай о ее матери, Роуланд, как она будет счастлива. Я бы проплыл кругосветку, чтобы вместо тебя известить ее о спасении Миры. У меня же есть свой ребенок." Глаза капитана часто заморгали, и увидевший это Роуланд просиял. "Да, я еду," сказал он с улыбкой. И взятка принята." "Отлично. На берег ты сойдешь здоровым и окрепшим, а если благодарность ее матери к тебе иссякнет, и тебе придется заботиться о себе, помни -- я ищу напарника и останусь здесь на месяц до отплытия. Пиши мне, не забывай "Ллойд", если понадобится место, и я вышлю тебе авансом деньги на возвращение. "Спасибо, капитан," сказал Роуланд, взяв его руку и посмотрев на свой пустой рукав. "Но мои плавания кончились. Даже напарнику нужны две руки." "Делай как тебе угодно, Роуланд; я возьму тебя напарником даже и без рук, за одни твои мозги. Удачей было встретить такого, как ты. И, еще старина, только пойми меня правильно. Это не мое дело, но ты слишком хороший человек для пьянства. Уже два месяца ты воздерживаешься, не собираешься ли возобновить? "Больше никогда," сказал Роуланд, поднимаясь. "У меня теперь кроме прошлого есть и будущее." Глава 14 Около полудня следующего дня Роуланд сидел с Мирой в кресле на верхней палубе трансатлантического лайнера. Он глядел на убранную парусами небесную голубизну, и ему вспомнилось, что он еще не телеграфировал миссис Селфридж о спасении ее дочери. Стало быть, этот факт остается неизвестным, если Мейер или его компаньоны не известили о нем прессу. "Однако," размышлял он, "радостью не убивают, да и лучшим рассказчиком станет тот, кто доставит ей такой сюрприз. И все же, известие скорее попадет в газеты, чем она узнает его от меня. Вряд ли Мейер сохранит молчание." Однако известию суждено было запаздывать. Страховщики "Титана" на созванной Мейером конференции решили придержать этот козырь и истратить немного времени и денег на розыски других свидетелей из экипажа "Титана", а также для общения с капитаном Барри в надежде улучшить его память. Нескольких бурных встреч с последним убедили их в тщетности дальнейших усилий с этой стороны. К тому же, по истечении недели выяснилось, что все выжившие наблюдатели по левому борту "Титана" и некоторые по правому борту ушли в плавание к Мысу Доброй Надежды, или, другими словами, исчезли. Страховщикам оставалось предать гласности рассказ Роуланда, дабы публикация вызвала на откровение иных свидетелей. И эта история, которую Мейер совершенствовал по мере повтора ее репортерам, и которая дальше украшалась газетчиками (особенно в части поединка с белым медведем), была опубликована крупнейшими ежедневными газетами Англии и Европы. Ее же телеграфировали вместе с названием парохода, на котором плыл в Нью-Йорк Джон Роуланд, чьи перемещения удостоверялись их свидетелями. Телеграмму отправили в то утро, когда Роуланд с Мирой на плече спускался по сходням порта Норт Ривер, где их окружили безотвязные репортеры, ожидавшие подробностей истории. Он отказался вступать с ними в разговор, бежал, и через боковые улицы вскоре соединился с толпой на Бродвее. В офисе злополучной пароходной компании он взял список пассажиров "Титана" с адресом миссис Селфридж -- единственной спасенной женщины. Затем на уличном транспорте он доехал до крупного бродвейского универмага. "Мы скоро увидим маму, Мира, уже скоро," шептал он в ее розовое ухо; "и на тебе должна быть лучшая одежда. Моя одежда меня устраивает, но ты ребенок Пятой авеню -- маленькая аристократка. Этот старый наряд здесь негоден." Но она, увлеченная звуками и оживленностью улицы, уже забыла слово "мама" и вид своей одежды. В универмаге Роуланд отыскал нужный ему детский отдел, где находилась молодая женщина. "Эта девочка пережила кораблекрушение," сказал он. "У меня есть шестнадцать с половиной долларов на все расходы. Нужно ее искупать и постричь, а остальные деньги истратить на платье, обувь, чулки, нижнее белье, и шляпу." Молодая женщина нагнулась и поцеловала девочку из чистой симпатии, но пожаловалась, что может сделать не все. "Сделайте, что сможете," сказал Роуланд; "это все, что я имею. Я подожду здесь." Час спустя, опять безденежный, он вышел из универмага с Мирой, нарядно одетой в новое пышное убранство. На углу его остановил полицейский, наблюдавший за ним на выходе, удивившийся необычному сочетанию лохмотьев и лент. "Чей это ребенок с вами?" спросил он. "Я думаю, это дочь миссис Селфридж," заносчиво ответил Роуланд -- слишком заносчиво, как покажет дальнейшее. "Ты думаешь... но не знаешь. Зайди обратно в магазин, и мы выясним, у кого она похищена." "Отлично, офицер, я смогу удостоверить ее принадлежность." Полицейский держал Роуланда за шею когда они пошли обратно, и в дверях встретились с выходившей группой из трех или четырех человек. Одна из них, молодая женщина в черном, испустила пронзительный вопль, и кинулась к ним. "Мира!" закричала она. "Дайте мне мою девочку -- дайте мне ее." Схватив девочку с плеча Роуланда, она обнимала ее, целовала, плакала, и голосила над ней. Наконец, среди возраставшей толпы она упала в обморок на руки разгневанного пожилого господина. "Ах ты негодяй! воскликнул он, размахивая своей тростью над головой Роуланда свободной рукой. Офицер, заберите его в участок. Я пойду с вами, и стану обвинителем от имени моей дочери." "Так это он похитил ребенка?" спросил полицейский. "Безусловно," ответил пожилой господин, сопровождая к экипажу бесчувственную молодую мать вместе с другими людьми. При посадке Мира, которую держала одна из женщин, кричала имя Роуланда до самого отъезда экипажа. "А ну, пошли," произнес офицер, сбивая арестованного с ног ударами дубинки по голове. Затем, под аплодисменты толпы, нью-йоркский полисмен поволок по улицам человека, одолевшего в поединке голодного белого медведя, словно это было больное животное. Ибо бессмысленность -- неотъемлемый признак цивилизованности. Глава 15 В Нью-Йорке есть дома, наполненные атмосферой такой чистой, такой возвышенной, такой восприимчивой к человеческим бедам и неудачам, что их обитатели совершенно свободны от всех раздумий, кроме как о духовной помощи бедным людям. В такие дома не вхожи ежедневные газеты, живущие сбором новостей и сбытом сенсаций. В том же городе есть высокие судьи -- члены клубов и союзов -- которые настолько заняты по вечерам, что часто по утрам не могут подняться вовремя для чтения газет до того, как откроются заседания. В Нью-Йорке есть также городские издатели с желчным темпераментом, запальчивые в речах, а также беспощадные к чувствам и профессиональному достоинству репортера. Такие издатели, когда репортер, успешно берущий интервью у знаменитостей, потерпел неудачу (но не собственную неудачу), иногда отправляют его собирать новости в суде, где мало что достойно публикации. Наутро после ареста Джона Роуланда три репортера, посланные тремя такими издателями, заняли места в зале суда под председательством одного из упомянутых, поздно пробуждающихся судей. В приемной этого суда, оборванный, изрядно отделанный дубинкой, и неопрятный после ночи в камере, стоял Роуланд и другие бедолаги, более или менее виновные в покушении на общество. Названный по имени, он был вытолкан через дверь вдоль цепи полицейских -- каждый из которых выказал свою полезность, толкая его к скамье подсудимых, под проницательные глаза усталого на вид судьи с суровым лицом. В углу судебного зала сидели вчерашний пожилой господин, молодая мать с малюткой Мирой на коленях, и несколько других дам -- все в возбуждении. Все, кроме молодой матери, нацеливали на Роуланда свои ожесточенные взгляды. Миссис Селфридж, бледная и с ввалившимися глазами, но со счастливым лицом, избегала уделять ему свое внимание. Офицер, арестовавший Роуланда, присягнул и свидетельствовал, что он остановил заключенного на Бродвее убегающим вместе с девочкой, чья роскошная одежда привлекла его внимание. Из угла зала донеслось презрительное хмыканье с брезгливыми репликами: "Конечно роскошная... это мысль... тончайший рисунок." Мистер Гонт, свидетель обвинения, был вызван давать показания. "Этот человек, ваша честь," взволнованно начал он, "был когда-то джентльменом и часто навещал мой дом. Он просил руки мой дочери, и когда его предложение было отклонено, угрожал мщением. Да, сэр. И посреди Атлантики, где он преследовал мою дочь под видом матроса, он пытался убить этого ребенка -- мою внучку; но он был обнаружен..." "Подождите," вмешался судья. "связывайте ваше свидетельство с настоящим преступлением." "Да, ваша честь. Потерпев здесь неудачу, он похитил, или выманил девочку из ее постели. Когда, через пару минут, случилось кораблекрушение, он, должно быть, сбежал с ребенком в... "Вы были этому свидетелем?" "Меня там не было, ваша честь; но мы опираемся на слова первого помощника, и этот джентльмен..." "Идите на свое место, сэр. Этого достаточно. Офицер, это преступление было совершено в Нью-Йорке?" "Да, ваша честь, я лично арестовал его." "У кого он похитил девочку?" "У той женщины." "Мадам, прошу вас на трибуну." Со девочкой на руках, миссис Селфридж присягнула и низким, дрожащим голосом повторила сказанное ее отцом. Она была женщиной, и постольку искушенный в женщинах судья разрешил ей изложить дело по-своему. Говоря о попытке убийства возле гакаборта, она оживилась. Она рассказала об обещании капитана арестовать его в случае ее согласия дать обвинительное свидетельство... об ослаблении, в этой связи, своего внимания, и о потере дочери накануне кораблекрушения... о ее спасении любезным первым помощником, и его заявлении, что он видел ее дочь на руках у этого человека -- единственного, кто мог нанести ей вред... о сообщении, что лодка с моряками и детьми подобрана средиземноморским пароходом... о расследовании детективами того, что человек с его внешностью отказался передать ребенка консулу в Гибралтаре и исчез... о ее радости в связи с известием о спасении Миры и отчаянии вплоть до вчерашней встречи с ее ребенком на руках этого человека. На этом месте ею овладел приступ материнства. С горящими щеками и глазами, пылающими презрением и гневом, она указала на Роуланда и почти закричала: "Он калечил... истязал мою дочь. На ее спинке есть глубокие раны, и прошлой ночью доктор сказал, что они сделаны острым орудием. Он также наверняка пытался исковеркать детское сознание, или подвергнул ее страшным опытам. Он выучил ее ужасному ругательству, а прошлой ночью, когда я рассказывала о Елисее [1], медведях и детях, она стала безумно кричать и плакать. Здесь ее свидетельство перешло в истерический припадок, и ее рыдания перемежались с увещеваниями девочки не говорить плохого слова; ибо заметившая Роуланда Мира называла его прозвище. "Кто потерпел крушение... где оно было?" спросил озадаченный судья неизвестно кого. "Титан," выкрикнули с полдюжины газетчиков. "Титан," повторил судья. "Стало быть, это преступление было совершено в нейтральных водах под английским флагом. Я не вполне понимаю, зачем оно рассматривается этим судом. Арестованный, есть ли у вас какое-нибудь заявление?" "Нет, ваша честь." Ответ прозвучал как сухое всхлипывание. Судья изучил пепельного цвета лицо человека в лохмотьях, и сказал помощнику: "Поменяйте обвинительную статью на бродяжничество... да..." Помощник, подстрекаемый газетчиками, уже был рядом. Он разложил перед ним утреннюю газету, указал на крупный шрифт и отошел. Судебный процесс был прерван на чтение новостей. Спустя минуту-две судья обратился к залу: "Заключенный," быстро сказал он, "достаньте свой правый рукав из одежды!" Роуланд повиновался механически, и рукав повис на его боку. Заметив это, судья продолжил чтение. Наконец он свернул газету и сказал: "Вы подтверждаете, что вы тот, кого спасли с айсберга?" Арестованный склонил свою голову. "Свободен!" Слово смешалось с ревом, неуместным в судопроизводстве. "Мадам," добавил судья с теплым блеском в глазах, "этот человек только спас жизнь вашей дочери. Если дома вы прочитаете, как он защищал ее от белого медведя, я сомневаюсь, что вы будете еще рассказывать ей сказки про медведей. Острое орудие... гм!" Что было столь же неуместно в судебных стенах. Миссис Селфридж с озадаченным и довольно уязвленным лицом покинула суд в сопровождении раздосадованных отца и друзей, покуда Мира осквернялась своими обращенными к Роуланду возгласами. Его осадили репортеры, пытавшиеся было развлечь его по-матросски, но тот не поддавался на развлечения, и даже слова не вымолвил. Он исчез и растворился в большом мире, и постольку вечерним газетам оставалось добавлять к утренним материалам только происшествия в суде. --------------------------------------------------------------- Примечания. [1] Елисей -- библейский праведник, в отместку за которого две медведицы растерзали насмехавшихся над ним детей (4 кн. Царств, 2:24). Глава 16 На следующий день утром портовый праздношатающийся с одной рукой нашел старый рыболовный крючок и обрывки шнура, которые он связал вместе. Затем он выкопал какую-то наживку и поймал рыбу. Голодный и без огня, он обменял рыбу на пищу у кока каботажного судна, и до темноты поймал еще две рыбы, одну из которых он обменял, а другую продал. Он спал под причалом, рыбачил, менялся и торговал в течение месяца, чтобы заплатить за костюм с чужого плеча и услуги парикмахера. Его изменившееся обличье оценил начальник грузовой службы порта, нанявший его подсчитывать грузы, что было выгоднее рыболовства и позволило со временем обзавестись шляпой, парой ботинок и пальто. Он снял комнату с постелью и вскоре нашел конверты в адрес работодателя -- почтовой фирмы, -- где устроился на постоянную работу благодаря своему красивому и быстрому почерку. И уже через пару месяцев хозяева разрешили ему запросить о поступлении на гражданскую службу. Экзамены были легкими для него, и он ждал решения, продолжая надписывать конверты. Между тем, в новой и лучшей одежде он без труда произвел впечатление джентльмена в глазах людей, с которыми встретился. Через два года после сдачи экзаменов его назначили на хорошо оплачиваемую правительственную должность. Усаживаясь за стол в своем офисе, он заметил мысленно: "Теперь, Джон Роуланд, будущее в твоих руках. Кончились твои страдания из-за неверной оценки женщин и виски." [1] Но он ошибался, ибо через шесть месяцев ему пришло письмо, содержавшее, в частности, следующее: "Не думай, что я безразлична или неблагодарна. Я наблюдала со стороны за твоим удивительным сражением с твоими старыми убеждениями. Ты победил, и я рада поздравить тебя. Но Мира не позволит мне успокоиться. Она постоянно спрашивает о тебе и иногда плачет. Я не могу больше вынести это. Придешь ли ты встретиться с Мирой?" И он пошел на встречу -- с Мирой. --------------------------------------------------------------- Примечания. [1] Здесь оканчивается роман по изданию 1898 г., следующее добавлено Робертсоном в 1912 г.