дай. ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ (пятница, 28 января) Мой дорогой друг Цзи-гу, настало предпоследнее зимнее полнолуние. Кругом все еще лежит снег. Какая унылая погода! Вчера я был в школе у госпожи Кай-кун, где она ведет занятия. Школа оказалась довольно большим зданием неподалеку от центра города, и шум там на улице стоит такой, что не слышно собственного голоса. Мне хотелось побывать на уроке у госпожи Кай-кун, но оказалось, что, во-первых, присутствие среди учеников постороннего взрослого человека может вызвать неодобрение начальства, а во-вторых, сама госпожа Кай-кун смущалась бы и нервничала, зная, что я за ней наблюдаю. Кроме того, войдя вместе с ней в здание школы (кстати сказать, весьма некрасивое и грязное), я почувствовал, что она как бы преобразилась, став из женщины учительницей. Она переступила порог иного мира. Мне показалось, что вокруг мгновенно изменилось освещение. Даже со мной она теперь говорила по-другому. Я отошел в сторонку, продолжая наблюдать. Вокруг бегали и шумели ученицы и ученики. Госпожа Кай-кун разговаривала с кем-то из учеников, потом с коллегами, то есть с другими учителями. Между нами как будто разверзлась пропасть. Я смотрел на госпожу Кай-кун, такую хладнокровную, неприступную, внушающую почтение, а перед моим внутренним взором возникал иной образ - той же госпожи Кай-кун, беспомощной от счастья в моих объятиях, восходящей на вершину любви... И я подумал, что все эти люди, окружающие ее сейчас, даже не догадываются об этом втором образе госпожи Кай-кун. Какой же из двух образов истинен? Оба, как это ни странно, оба. Госпожа Кай-кун представила меня начальнику школы, рассказав ему обычную историю: что я приехал сюда из "Ки Тая" учиться и так далее. После этого она вместе с группой учеников удалилась. Господин начальник принял меня крайне любезно и пригласил к себе в комнату. Он долго рассказывал мне о школьном обучении у большеносых, отличающемся главным образом тем, как я понял из его слов, что оно крайне непостоянно. Детей, всех без исключения, отдают в школу в шесть лет, и они учатся там до четырнадцати, а некоторые до восемнадцати лет и даже дольше, если успевают избрать себе какую-то определенную область занятий. Самая нижняя ступень школы называется "Народной школой", самая высшая - "Кормящей матерью". Между ними имеется еще множество школ разных рангов и направлений56. Главная беда, от которой страдает школа и вообще вся система образования большеносых, сказал господин начальник, заключается не в лености, неповиновении и неспособности учеников, а в том, что школы подчиняются нескольким мандаринам во главе с министром, которые хоть и трудятся, не покладая рук, над сочинением все новых правил и предписаний, однако не имеют ни о школе, ни вообще об обучении ни малейшего представления. Поэтому учителя занимаются главным образом тем, что более или менее открыто лавируют между неспособностью учеников и нелепыми предписаниями министерства. Еще одна беда здешней системы образования - начальник не говорил о ней прямо, но из его высказываний я не мог не сделать этого вывода, - связана с некоторыми удивительными особенностями мышления большеносых. Так, учитель у них может сказать ученику, что тот слишком шумит, ленится или недостойно себя ведет, но он не может - ему запрещено! - назвать ученика глупым или неспособным. Это, естественно, сильно затрудняет общение учителя с семьями учеников, ибо неуспех обучения лишь в редчайших случаях объясняется недостатком прилежания или бурным характером ученика: чаще всего это действительно результат его неспособности или глупости. Однако именно этого учитель сказать не может. Большеносые придерживаются того неписанного морально-политического правила, что все люди обладают равными способностями. Отчего так? Оттого, что большеносые твердо убеждены в равенстве людей вообще - убеждение само по себе доброе и благородное. К тому же оно закреплено законом, о нем твердят все и всюду, и провозглашающий его вслух смело может рассчитывать на одобрение публики. Как-то я заговорил об этом с господином Мэй Ло - ведь он, будучи судьей, призван не только соблюдать, но и охранять этот принцип всеобщего равенства. Мои вопросы и взгляды сначала задели его, но потом он признал, что Л прав. Хорошо, сказал я, пусть все люди равны перед законом - бедные и богатые, высокородные и низкородные, чернокожие и бледнокожие; это справедливо и благородно. Но можно ли считать их на самом деле равными? Даже если они выглядят одинаково и имеют равные права, это отнюдь не делает их равными. Глупец может весить столько же, сколько мудрец, как в прямом, так и в переносном смысле слова, и первому так же никто не вправе наносить ущерб или обиду, как и второму, но от этого все равно нельзя равнять одного с другим. Здесь опять наличествует та же путаница понятий: большеносые сравнивают несравнимое. Однако у большеносых издавна существует философия, позволяющая им принимать желаемое за действительное. Из принципа всеобщего равенства прав, из того представления, что, раз и мудрец - человек, и глупец - тоже человек, они выводят принцип всеобщего тождества претензий. И на этой основе вообще отрицают наличие у людей неравных способностей. Теперь у них больше не принято думать, что есть люди, лишенные тех или иных способностей от природы. Принято думать, что способности у всех совершенно равные. А поскольку это очевидно противоречит действительности, они выдумали пресловутую науку о душе, с помощью которой можно кого угодно убедить в наличии у него любых способностей, доказав, что они у него не отсутствуют, а лишь не проявляются из-за тех или иных вредных влияний, испытанных человеком еще в материнской утробе или в детстве. Мало того, из этой путаницы понятий о равных правах и равных способностях проистекает удивительная и совершенно непонятная боязнь называть вещи своими именами. Человека нельзя назвать (по крайней мере вслух) бедняком, глупцом или калекой, даже если это правда. Большеносые боятся ущемить тем самым его права. Выходит, они боятся взглянуть в лицо действительности? Вся история философии большеносых за два последних столетия (считая от здешнего "сейчас") была историей ухода от действительности. Философия большеносых не задумывается над тем, каков человек есть, в каком обществе он живет, а лишь рассуждает о том, каким должен быть человек и как должно быть устроено его общество, вырабатывая для того все новые рецепты. Поскольку рецептов тут можно придумать великое множество, не удивительно, что философы у них так до сих пор и не пришли к какому-то единому мнению, однако, судя по всему, наиболее распространена (по крайней мере сейчас) теория, что. всякий человек изначально должен быть добр и мудр, если же он не таков или перестал быть таким, то виноваты в этом всегда другие. Я разговаривал со многими образованными большеносыми, стараясь узнать их мнение: с господином Ши-ми (который, кстати, тоже выдержал государственный экзамен, как и тот злонравный ученый), с господином Юй Гэнем, с господином судьей Мэй Ло, с госпожой Кай-кун. И все они более или менее явно придерживаются убеждения, что человеку достаточно иметь добрые помыслы, чтобы быть или стать добрым. Это кажется мне не менее странным, чем убеждение, что одноногому достаточно бросить свои некрасивые, грязные костыли, чтобы тут же снова начать ходить прямо... О конце урока здесь возвещает не тихая дробь барабанчика, а длинный, резкий звонок. Я встал и поблагодарил господина начальника школы, отвесив ему трехчетвертной поклон. Госпожа Кай-кун уже ждала меня, и мы поехали в ее повозке Ма-шин домой. Теперь мне уже нравится ездить в повозках Ма-шин; я вообще научился ценить удобства мира большеносых. Но меня не устраивает цена, которую они платят за свои удобства. Поэтому я не буду скучать о них, когда уеду отсюда. Достаточно будет вспомнить, каким беспорядком, какой путаницей понятий куплены все эти удобства, и мне будет совсем легко привыкнуть вновь к нашему миру, где свет не загорается от простого нажатия пуговки. Скучать я буду лишь о госпоже Кай-кун. И, возможно, еще о напитке Шан-пань. Пока же сердечно приветствую и обнимаю тебя, -до скорого свидания - твой Гао-дай. ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ Пятница, 4 февраля) Мой дорогой Цзи-гу, Ты совершенно прав, говоря, что я, будучи как-никак начальником императорской Палаты поэтов, именуемой "Двадцать девять поросших мхом скал", тем не менее до сих пор ни словом не обмолвился о литературе большеносых. Дело, конечно, не в том, что я внезапно утратил интерес к литературе, а скорее в том, что у большеносых давно уже нет литературы. У них есть теперь только книги. Как только я достаточно овладел языком большеносых и научился разбирать их иероглифы, я начал по мере сил знакомиться с их литературой. Я читал самые разные вещи, одни из них мне нравились, другие нет; были и произведения, которых я просто не понял. У большеносых нет единой литературы - так же, как нет и единого языка, что мне при случае удалось выяснить. Так что, утверждая, что я в какой-то мере умею читать и говорить на языке большеносых, я, строго говоря, допускаю неточность. Я говорю на языке жителей страны Ба Вай, которым пользуются здесь, в Минхэне, а также в некоторых горных местностях и еще на равнине, тянущейся на север до моря. Однако у большеносых есть еще множество других языков. Так, госпожа Кай-кун говорит не только на языке народа Ба Вай, но знает еще и язык народа, живущего западнее. Своих учеников она учит правильному употреблению и этого языка. Кроме того, госпожа Кай-кун долго изучала литературу обоих этих народов. Так что своими сведениями о литературе, имеющейся иа языке народа Ба Вай (сами они называют его "Языком добродетели" (), я обязан прежде всего тем беседам, которые вел об этом с госпожой Кай-кун. Самые древние из произведений этой литературы возникли лишь немногим раньше нашего времени - того, в котором живешь ты и скоро снова буду жить я. По большей части это весьма кровожадные песни, невероятно длинные, которых, однако, ныне никто из большеносых прочесть не в состоянии, ибо их язык, в отличие от нашего, за это время сильно изменился57. Госпожа Кай-кун заметила как-то, что большеносому эпохи кровожадных песен, попади он в теперешнее время, было бы вначале так же трудно объясняться с окружающими, как и мне. Несколько столетий спустя у них вошло в обычай (и стало признаком образованности и тонкого обращения) писать на другом языке, к тому времени уже вымершем: он назывался Лао-динь58. Теперь на этом языке, разумеется, тоже никто не говорит. Потом, во время одной долгой войны, длившейся целых тридцать лет, народ Ба Вай снова вспомнил о своем "Языке добродетели", однако, по словам госпожи Кай-кун, произведения той эпохи отличаются такой цветистостью и напыщенностью, что читать их теперь тоже очень трудно. Лишь около двухсот лет назад один мастер (его официальное имя звучит совсем по-нашему: Ле Синь, а домашнее имя означает "Бог добр к нему"59 ) начал писать вещи, читаемые и почитаемые сегодня. Госпожа Кай-кун очень высоко его ценит. После Ле Синя, к которому Бог был добр, жили два поэта, считающиеся его последователями и пользующиеся величайшим почетом у большеносых (впрочем, только у населяющих страну Ба Вай, если уж быть точным). Одного из них звали "Спускающийся с небес", другого - "Поднимающийся в небеса" (60. Я читал стихотворения того и другого; они и в самом деле производят неплохое впечатление. После них, говорит госпожа Кай-кун, литература стала заметна расти вширь. Многие писатели нашли свои призвание в том, чтобы продолжать и комментировать труды "Спускающегося с небес", однако вскоре в литературе возникло новое течение, объявившее всех прежних авторов ненужным старьем и провозгласившее одну цель: изображать мир таким, каков он есть. Из этого, конечно, не могло выйти ничего путного (это слова уже не госпожи Кай-кун, а мои), ибо большеносые, как я уже писал тебе, вообще не умеют видеть мир таким, каков он есть. Одним из наиболее замечательпоэтов этого нового течения был, по словам госпожи Кай-кун, некий "Великий капитан", с лица сильно походивший на "Спускающего с небес", чему Великий капитан, разумеется, был только рад61. Литература же последнего столетия совершенно необозрима. Можно сказать, пользуясь словами госпожи Кай-кун, что "каждый пишет, как ему вздумается". И чем меньше придерживается он каких бы то ни было правил, тем большую популярность приобретает. А поскольку правил как таковых в литературе большеносых давно уже нет, то писать берется буквально каждый -чего, впрочем, и следовало ожидать. Ведь сочинение стихов и повестей - занятие гораздо более приятное и не столь утомительное, как многие другие и, кроме того, пользующееся большим почетом; неудивительно, что в писатели зачисляет себя у большеносых чуть ли не каждый второй. Это не в последнюю очередь объясняется тем, что у большеносых всех детей поголовно учат читать и писать. Здесь так же, как и во многих других вещах, приходится признать, что дело, само по себе доброе и благородное, в данном случае -всеобщее обучение и образование, - слишком скоро обнаруживает и свои теневые стороны. Когда пишут все, слава пишущего коротка. Это ясно. Госпожа Кай-кун давала мне для чтения разные книги. Она говорила, что это ее любимые книги, поэтому по ним нельзя составить представление обо всей их литературе в целом, скорее наоборот: они представляют лишь малую ее часть. Впрочем, ясно, что даже если бы я прожил здесь не один год, а целую сотню лет, мне все равно не удалось бы познакомиться со всей литературой. Я прочел одну весьма объемистую книгу, написанную более ста лет назад. Книга называлась "Позднее лето"; она показалась мне весьма высоконравственной и духовной. Имени автора я не запомнил62. Более всего на свете автор - по крайней мере, если судить по этой его книге, - любит розы. В общем и целом книга производит вполне достойное и умиротворяющее впечатление. После этого я прочел книгу другого, современного автора; она называлась "Судебное дело" и оказалось весьма мрачна и сурова63. Он описывает, как некоего человека преследуют безликие, никак не обозначенные власти, он же, передвигаясь лишь с величайшим трудом, как во сне, не может защитить себя. Третью книгу я так и не понял как следует: называлась она "Блуждания и заблуждения"64 и повествовала о вещах, ничего мне не говорящих. Я признался в этом госпоже Кай-кун, которая была этим немало разочарована, ибо считала автора, - пусть не во всех, но по крайней мере во многих его вещах, - величайшим знатоком "Языка добродетели", писавшим с несравненным изяществом и подкупающей простотой. Возможно, я не смог этого оценить, сказала госпожа Кай-кун, потому что не знаю ни времени, ни обстоятельств, в которых он жил. Возможно. Но тогда к чему было давать мне эту книгу? Потом я прочел еще одну книгу, очень толстую, автор которой назывался просто "Мужчина" и больше никак. В ней он очень подробно, а местами и с юмором рассказывает историю одной семьи, все больше запутывающейся в обстоятельствах. Мне она так понравилась, что я решил прочесть еще что-нибудь из написанного этим "Мужчиной", однако меня ждало разочарование. Другая его книга, оказавшаяся еще толще первой, называлась "Волшебная гора", и говорилось в ней исключительно о людях, страдавших легкими. Третью его книгу, озаглавленную "Выдержавший экзамен ученый по имени Сжатый Кулак", я отложил, прочтя всего несколько страниц65. Так что в целом литература большеносых находится не только в совершенно отличном от нашего, но и в весьма странном состоянии. Как ты мог понять из краткого обзора, сделанного для меня госпожой Кай-кун и по мере возможности изложенного мною выше, древней литературы большеносые почти совсем не читают - прежде всего потому, что язык изменился слишком сильно. Однако они и имен своих древних авторов не помнят. Это, на мой взгляд, объясняется отсутствием у большеносых привычки чтить старину. Почтенный возраст для них ничего не значит. Стоит появиться чему-то новому, как они без всякой проверки тут же признают его лучшим, чем старое. Кажется, я уже приводил этот пример: старая, изношенная и много раз чиненная ось повозки, без сомнения, уступает новой, только что изготовленной. Тут новое, без сомнения, лучше старого. От нового ковра больше толку, чем от протертого старого, новая масляная лампа выгоднее старой, треснувшей, новая шуба теплее изношенной, лопнувшей по швам. Однако эту истину, неоспоримую для многих предметов обыденной жизни, большеносые переносят вообще на все вещи, включая философию и литературу. Они и тут не привыкли чтить старину: любая новая философия, новая литература кажутся им предпочтительнее старых -только потому, что они новые. Большеносые и тут применяют в качестве меры все ту же ось от повозки, что, само собой, есть совершенная бессмыслица, ибо эта мера применима лишь к изнашивающейся вещи. Но кто же когда-либо слышал, чтобы стихотворение изнашивалось от частого чтения? А большеносые именно так и полагают. Вероятно, они просто уже не могут иначе, потому что рассматривают все и вся только с точки зрения выгоды. Потому-то они и ценят выше всего такую литературу, от которой ожидают для себя выгоды, что уже само по себе нелепо. Они называют ее "деловой литературой": это книги, в которых говорится о политике, об обществе, и авторы их усиленно претендуют на полезность своих трудов. Вообще на взгляды автора здесь обращают гораздо больше внимания, чем на его стиль. Что, впрочем, вполне объяснимо, ибо взгляды и в самом деле изнашиваются, как оси у городских повозок. Не удивительно, что большеносым то и дело приходится придумывать себе новые взгляды. Вначале я, как ты помнишь, боялся за исход своего путешествия в этот далекий и чуждый мне мир, предпринятого - что уж скрывать, - из чистого любопытства, и сильно сомневался, принесет ли оно хоть какую-то пользу. Однако теперь я знаю, что благодаря ему я сделал большой шаг вперед в своем развитии. Только теперь, достигнув вполне зрелого возраста, я могу сказать, что мое образование завершено - не потому, что я досконально познал здешний мир - со всеми его удобствами и неудобствами, и не потому, что узнал, как будут жить люди через тысячу лет, а потому, что понял разницу между привычкой воспринимать людей такими, каковы они есть, и попыткой установить, какими они должны быть. Об этом я беседовал со многими большеносыми. Все они думают только о том, какими люди должны быть. Зачем вам это? - всякий раз спрашивал я. - Затем, отвечали мне, чтобы научить людей быть такими, какими они должны быть. Что за глупость, думал (но не говорил) я в ответ: во-первых, у них существует добрая сотня представлений о том, какими должны быть люди, и все эти представления противоречат одно другому, во-вторых же, и это главное, люди все равно останутся такими, каковы они есть. Как кошка не может не ловить мышей, так и человек не может не искать своей выгоды, и испокон веку он рисковал всем, чтобы приобрести выгоду за счет другого. Много ли в таком случае проку от самого изощренного философствования? Однако большеносым ничуть не надоедает философствовать на эту тему, ибо они мечтают построить мир, справедливый и счастливый для всех. Одни верят, что это будет возможно, когда во главе государства станут мудрецы, другие полагают, что подобный мир будет построен, когда у каждого будет больше, чем ему необходимо, третьи считают, что для этого достаточно лишь поровну поделить имущество всех между всеми... Все это сплошная глупость. Вот он, сделанный мною шаг вперед: в мире большеносых я наконец понял, что никакие шаги вперед невозможны. Уже в течение по меньшей мере трех тысяч лет (считая назад от времени большеносых) мудрецы убеждают нас, что рая на земле быть не может. Сколько ни есть на свете мудрецов, совершенно разных, это единственный пункт, в котором все они сходятся. Однако большеносые не желают признавать и этого. Они лгут сами себе, утверждая, что с помощью все новых "шагов вперед" можно когда-нибудь достичь земного рая. Вместо чистых и светлых небес их мир прикрывает огромный лист бумаги, на котором начертана ложь, выдуманная для себя ими самими. Неудивительно, что все под ним начинает тлеть и гнить. Я не утверждаю, что тут существует прямая связь, однако ты помнишь, как я писал тебе, что одним из первых моих впечатлений в этом мире была вонь. Так что не приходится удивляться, если большеносые и в литературе предпочитают новое старому, считая, что новое-де всегда лучше. Почти все, что пишется ныне в Минхэне, в стране Ба Вай и вообще на "Языке добродетели", посвящено тем странным обстоятельствам, в которых находится сейчас бывшее царство Дубинноголового императора. Чтобы ты понял, о чем речь, мне придется сделать еще одно отступление. Если я не ошибаюсь, в одном из писем я уже писал об этом императоре, последнем из правившей здесь династии: по словам господина Ши-ми, его звали Ви-гэй, он был вторым императором этого имени и имел, как говорилось в народе, деревянную голову. Так вот, около семидесяти лет назад, если считать от моего настоящего времени, этот Ви-гэй Деревянноголовый развязал большую войну, которую проиграл. Его свергли и отправили в отдаленное поместье, где он и провел остаток дней, ради развлечения распиливая дрова. После падения его династии в стране начались смуты, которыми наконец воспользовался некий маляр, чтобы объявить правителем себя66. Этот новый правитель провозгласил, разумеется, свою собственную теорию о том, какими должны быть люди. Но, не желая слишком утруждать себя, он просто объявил, что в земной рай войдут лишь люди со светлыми волосами (что само по себе довольно странно; дело в том, что я видел его портреты, и всюду он изображен с черными волосами). Этот узурпатор в свою очередь тоже развязал войну и тоже проиграл ее, получив ряд весьма чувствительных ударов - не лично, к сожалению, а лишь в отношении своего войска. После поражения и смерти узурпатора его страна разделилась. Одна часть приняла Восточное учение, другая решила следовать Западному (об обоих учениях я писал тебе в свое время). Каковы бы ни были достоинства и недостатки этих учений, в самом разделе страны, казалось бы, нет ничего особенного. Сколько раз претерпевало разделы наше многострадальное Срединное царство, сколько мелких и мельчайших княжеств возникало в его пределах, но оно всегда воссоединялось. Разве эти разделы помешали развитию мысли, разве послужили они поводом к падению морали? Конечно, лучше, когда правителю подвластно большое царство, ибо тогда ему легче решать многие насущные вопросы: устанавливать единый размер колеи повозок, вводить единые деньги, меры длины и веса. Однако на мысль человеческую ни эти, ни иные меры никак не влияют. Если правитель мудр, в большой стране он может сделать больше добра, чем в малой; но если он глуп, он натворит там больше бед. Однако мудрые правители встречаются значительно реже глупых - вот почему я отношусь к большим царствам без особого воодушевления. И, в конце концов, разве наши великие учителя, Кун-цзы и Лао-цзы, жили не в маленьких государствах? Однако у большеносых и по этому поводу имеется свое, совершенно иное мнение. Всякое изменение их государственной территории и даже попытка такого изменения представляются им величайшим, совершенно невыносимым несчастьем. Похоже, что их политики умеют мыслить только с картой страны в руках. Они готовы стерпеть все: обесценивание денег, бегство жителей из страны, упадок ремесла и торговли, отупение народа и опошление культуры - лишь бы карта оставалась неизменной. Государство кажется им неким нерасчленимым организмом и, если у него отнимут хотя бы одну провинцию или даже деревню, большеносые поднимают такой крик, как будто у них отняли ногу или руку. Большеносые, населяющие страну Языка добродетели, воспринимают раздел своей страны так болезненно, как будто это их собственное тело разрубили на две части. Впрочем, здесь я справедливости ради должен привести точку зрения господина судьи Мэй Ло, во многом совпадающую, кстати, с точкой зрения господина Ши-ми: ощущение разрубленного тела, говорит судья Мэй Ло, преследует не всех жителей страны, а лишь политиков, и это они убеждают остальных в том, что те также испытывают подобные ощущения. На самом же деле огромному большинству населения - по крайне мере здесь, в западных частях бывшей империи Деревянноголового, - совершенно безразлично, отсутствуют ли какие-либо из бывших ее частей или нет. Правда, людям в восточных частях не все равно, говорит господин судья, однако и их это интересует тоже лишь постольку, поскольку им там из-за еще большей бездарности и продажности министров живется много хуже, чем здесь, на западе. В остальном же люди и там мало интересуются географической картой. Тем не менее здесь, в западных частях, жалобная песнь по поводу этого разделения сделалась уже своего рода государственной политикой, которой должен подпевать каждый, кто желает приобрести в обществе хоть какой-то вес. То же относится - здесь я снова возвращаюсь к столь интересующему тебя вопросу, - и к местной литературе. Успехом пользуются лишь сочинения, вплетающиеся в общий хор жалоб, по поводу указанного разделения и требующие скорейшего воссоединения обеих частей бывшего государства. Лучше всего, говорит госпожа Кай-кун, это удается авторам, бежавшим из восточной части в западную. Их считают здесь истинными героями и охотно покупают их книги. Некоторые из этих книг я тоже прочел. Сам понимаешь, что я не стал утруждать себя запоминанием имен авторов. Лишь одна из них показалась мне достойной внимания; она называлась "Пары и люди из тех, кто уходит", автора же звали Бо Доу67. Впрочем, и ее мне не захотелось бы взять с собой на родину. Мой милый Цзи-гу, до нашей с тобой встречи осталось всего несколько дней. Я уже сейчас благодарю тебя за все то, что ты по доброте своей сделал, выполняя мои обязанности все это время. Сердечно обнимаю тебя и желаю всего наилучшего. Как всегда твой - Гао-дай. ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ (воскресенье, 13 февраля) Мой любимый старый друг Цзи-гу, Я испытываю двойное облегчение, хотя приближающаяся разлука с госпожой Кай-кун, конечно, омрачает мои последние дни здесь: господин Ши-ми наконец съездил в будущее и, главное, вернулся. В день, когда я относил предыдущее письмо на почтовый камень - он, как ты помнишь, находится совсем недалеко от дома господина Ши-ми, возле маленького мостика через канал, который я принял вначале за канал Голубых колоколов, - в тот день я посетил господина Ши-ми и еще раз попытался отговорить его от этой затеи. Но он остался тверд в своем намерении. Мне ничего не оставалось, кроме как выполнить свое обещание. На другой день я принес ему компас времени, показал, как им пользоваться, и проводил к месту перемещения, где он и исчез у меня на глазах. Перед этим он снова пообещал, что будет обращаться с компасом с величайшей осторожностью и далеко во времени не поедет. С какими чувствами я возвращался домой, в Го-ти Ни-цзя, ты, конечно, догадываешься. Вечером мы с госпожой Кай-кун (которая при этом страшно скучала) смотрели песенно-танцевальное представление "Страна, где все улыбаются", однако в этот раз мне было не до смеха. После этого мы с ней долго говорили. Госпожа Кай-кун сказала, что она достаточно эгоистична, чтобы желать господину Ши-ми остаться там, в будущем, ибо в таком случае я мог бы остаться с ней. Потом она заплакала. Ответить мне было нечего; я встал и принялся разглядывать стену. Все, что я мог сказать по этому поводу, я уже говорил ей; тебе я писал об этом в одном из предыдущих писем. Я должен вернуться домой, в родное время, потому что обещал вернуться. Нарушив свое обещание, я разрушил бы тот порядок, который составляет основу моей жизни. Я должен уехать. Я не могу хотеть остаться. Расставание наше будет горьким. Госпожа Кай-кун грозится немедленно броситься в объятия ученому господину Хэ Сен-хоу, но я этому не верю, ибо не могу представить, чтобы она еще раз. позволила разделить с собой ложе человеку, не снимающему при этом чулок. Хотя, возможно, мне все же следовало оскопить его - на всякий случай. Прошло еще несколько дней, пока наконец в моей комнате на постоялом дворе зазвонил колокольчик репкообразного Тэ Лэй-фаня, и я с облегчением услышал в нем голос господина Ши-ми. Голос мне не понравился. Господин Ши-ми сказал лишь, что очень мне благодарен и что он зайдет ко мне через несколько часов, чтобы вернуть компас и сумку. Я ожидал его в нижней горнице. Он вошел, схватил мою руку и долго тряс ее, как это принято у большеносых, потом отдал мне сумку и чуть не залпом выпил бокал Шан-пань. Затем мы зажгли по большой коричневой Да Ви-доу, и после приличествующего молчания я спросил, как оно было. Господин Ши-ми сообщил, что сначала проехал вперед недалеко, лет на двадцать, а потом еще раз, на расстояние примерно вдвое большее, но в целом не более чем на сто лет. И снова умолк - и что же, мой благородный друг и выдержавший экзамен ученый, господин Ши-ми, - спросил я - вам удалось там увидеть? - Но он лишь помотал головой вздохнул и провел рукой по глазам. Поматывание головой из стороны в сторону вообще-то означает у большеносых отрицание, однако в данном случае, как я понял, этот жест выражал беспомощность или, лучше сказать, то обстоятельство, что все оказалось даже хуже, чем можно было ожидать. Однако мне этого было недостаточно. Меня охватило нечто вроде злорадного любопытства: действительно ли будущее большеносых именно таково, каким я его себе и представлял? Но подробнее господин Ши-ми рассказывать отказался. Он лишь продолжал мотать головой. Взлянув на него внимательнее, я увидел его глаза, наполненные невыразимым ужасом. Мне сделалось жаль его, и я прекратил расспросы. Тем более, что все и так было ясно... Мы еще немного посидели молча, и затем господин Ши-ми сказал, что больше всего ему хотелось бы уехать вместе со мной в прошлое. Но он знает, что компас времени может перенести только одного. Потом он обнял меня, говоря, чтобы я обязательно еще навестил его перед отъездом, и ушел. Через несколько дней друзья-музыканты господина Ши-ми снова встречаются у него в доме. Для меня это будет последней встречей с ними. Так постепенно разрываются узы, связывающие меня со здешним миром. Этой музыки мне тоже будет не хватать. Однако порядок, пусть и в печали, лучше радости без порядка, если нельзя иметь то и другое вместе, а это, как мы знаем, встречается крайне редко. Мои письма становятся все короче. Уже совсем скоро мы будем вместе сидеть под пинией в твоем саду, на западной лестнице Птичьего павильона, и я буду рассказывать тебе обо всем, о чем не успел написать. Конечно, я с радостью бы привез тебе станочек для глаз, облегчающий чтение, но это не имеет смысла: как объяснил мне тот высокосведущий человек, который в свое время через посредство госпожи Кай-кун делал такой станочек для меня - я нарочно спрашивал, - что изготовить такой станочек для оставшегося на родине друга он может, лишь если будет точно знать зоркость его глаз. Большеносые учитывают мельчайшие различия в зоркости глаза и умеют измерять их. Поэтому заказывать станочек наугад не имеет смысла, ибо может случиться, что ты в нем будешь видеть даже хуже, чем без него. Но не расстраивайся: я привезу тебе другую вещь, которая наверняка тебя порадует. С ее помощью ты тоже сможешь лучше видеть. Обнимаю тебя и пока остаюсь - твой Гао-дай. ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ (воскресенье, 20 февраля) Мой милый Цзи-гу, возможно, это мое последнее письмо к тебе. Должен признаться, что сейчас, бродя по обширной нижней горнице моей Го-ти Ни-цзя, именуемой "Четыре времени года", я испытываю грусть. Ведь и Го-ти Ни-цзя, и весь город Минхэнь почти целый год были моей родиной. Где бы человек ни жил, по своей ли воле или нет, долго или даже очень недолго, там всегда остается частица его сердца. Мы живем настоящим, а настоящее - это всего лишь миг. Но миг тут же проходит, уходя в прошлое, а прошлое существует лишь в воспоминании. Воспоминание же непрочно. Со временем оно становится зыбким, потом тает и исчезает. Воспоминание - единственное, что остается нам от ушедшего настоящего; если о нем не вспоминают, то его все равно что не было вовсе. То же относится и к людям. Если мы перестали вспоминать о предках, значит, у нас их уже нет. Значит, мы сами отрезали себя от неба, и беспорядок уже наступил. Большеносые не верят в порядок. Само это слово стало у них если не ругательством, то во всяком случае, предметом споров между стариками и молодыми (впрочем, это противопостановление относительно: я убедился, что бывают, так сказать, и молодые старики, и юные старцы). Молодые воспринимают порядок как несвободу, как запрет делать то, что им хочется и когда хочется, как некоего стражника. Старикам же порядок представляется всеобщей дисциплиной когда все ходят где положено и думают только как положено. Таким образом, истинный смысл порядка оказался большеносыми утрачен. И, если судить по теперешнему состоянию дел, вернуть ему этот смысл они не смогут. Молодые твердят, что порядок, о котором мечтают старики, отдает кладбищенским покоем, старики же упрекают молодых в том, что устраиваемый ими беспорядок перерастает в полный хаос. Да, истинный смысл порядка ими утрачен. Одна из причин этого, видимо, в том, что свое время и силы они тратят главным образом на копание в собственной душе, стараясь уяснить, чего та желает в данный момент, а чего нет. Если выясняется, что душа в данный момент не желает ничего определенного, они глядят в потолок и называют это "раскрепощенностью духа". Истинный смысл порядка ими утрачен. Порядок же - это осознание своего места в общей гармонии настоящего. На это большеносые возразили бы, что настоящее само по себе отнюдь не гармонично, поэтому нечего и осознавать. Да, этот довод они даже сочли бы неоспоримым. Однако благородному мужу должно быть ясно, что настоящее всегда гармонично, нужно лишь дать себе труд прислушаться к этой гармонии, понять ее, а это возможно, лишь когда человек не пытается все время уйти как можно дальше "вперед", прочь от самого себя. Но этого-то большеносые как раз понять не желают. Они не могут перепрыгнуть через свою тень. Они утратили само ощущение порядка. Сделав очередной шаг "вперед", они ушли от него прочь. При этом нельзя сказать, чтобы никто из большеносых не догадывался об этом. В книге одного из их современных авторов я нашел замечательную фразу, тот, кто все время шагает, проводит полжизни на одной ноге Эту фразу я часто цитировал в беседах со многими большеносыми. Они соглашались, улыбались, однако потом чело их снова омрачалось облаком нежелания понять. Нет, с ними ничего не поделаешь. Пора домой. И все же мне грустно. Часть моего настоящего - и не такая уж малая часть, ведь я прожил здесь почти год, - на глазах съеживается, превращаясь в воспоми-нание. Этот мир был моей родиной, и это останется ему; как с родиной, я с ним и прощаюсь. Нечего говорить, что важнейшей частью этого мира - или уже этого воспоминания? - была госпожа Кай-кун. Теперь я помаленьку привожу в порядок все мои здешние дела. Мне не хотелось бы, чтобы воспоминания, которые этот мир сохранит обо мне, были беспорядочными. Я отдал прощальные визиты. Самым важным из них была встреча с Небесной четверицей четыре дня тому назад. Господин Ши-ми и его друзья решили на прощанье доставить мне радость и исполнили пьесу, с которой началось мое знакомство с музыкой большеносых; пьесу в тоне юй мастера Бэй Тхо-вэня. После этого господин Ши-ми произнес краткую речь, сказав, что я, его друг Гао-дай, вскоре должен возвратиться домой, и все выпили за мое счастливое возвращение. Господин Дэ Хоу подарил мне портрет мастера Бэй Тхо-вэня; кроме того, мне подарили картинку с изображением самих музыкантов, державших свои инструменты. Потом я нанес визит господину судье Мэй Ло и его супруге, которая приготовила для меня замечательное угощение. Мы беседовали об истинном смысле порядка, и господин судья Мэй Ло пообещал мне прочесть книгу "Лунь юй", которую я на прощание подарил ему. Кроме того, я подарил ему лист бумаги, на котором со всем доступным мне искусством вывел иероглифы "чжэнмин" и имя Сюнь-цзы. Господину Юй Гэнь-цзы я написал письмо в тот северный город, где он живет, и поблагодарил его за наши многочисленные беседы. Маленькой госпоже Чжун я послал нефритовую цепочку - госпожа Кай-кун против этого не возражала. В Го-ти Ни-цзя я расплатился по счету, размеры которого в первый миг привели меня в изумление. Впрочем, я не истратил и половины ланов серебра, привезенных мною из дому. Когда я уплатил по счету, старший ключник вызвал хозяина постоялого двора, господина Мо, и тот долго жал мне руку, заверяя, что всегда рад видеть меня своим гостем. Я похвалил устройство его постоялого двора и солгал ему, что обязательно приеду снова. Иногда ложь бывает необходима для сохранения всеобщей гармонии. Я прочел это у одного автора, о котором не упомянул по забывчивости, когда писал о литературе большеносых. Звали его Хай Ми-доу68, он умер около двадцати лет назад, если считать от моего теперешнего времени. В одной из его книг я прочел: опасна только та ложь, в которую человек верит сам; когда человек лжет и знает это - мастер Хай Ми-доу называет такую ложь "наглой ложью", - это не опасно. То нежелание понять, которым большеносые встречают любые неподходящие им мысли, - это ложь, которой они верят сами, а потому опасная. И здесь, как видишь, возникает та же проблема: многие из них понимают это и даже высказывают вслух, но в жизни никто этим не руководствуется. Они лишь соглашаются, улыбаются, а потом тут же прячутся за плотной завесой этой своей - совершенно сознательной! - лжи. Господин судья Мэй Ло помог мне, кстати, покончить с делом хозяина повозки. Было установлено, что хозяин гнал свою повозку со скоростью гораздо большей, чем это дозволяется властями. Господин судья Мэй Ло устроил мне встречу со стряпчим, которого зовут Кэй-в'; он оказался гораздо более вежливым человеком, чем можно было предположить по его письму ко мне. Господин Кэй-в' сказал, что его подзащитный признает эту свою вину. Если бы он не ехал так быстро, то ничего бы не случилось - или, но крайне мере, его повозка не пострадала бы так сильно от удара о дерево. Не желая покидать этот мир несостоятельным должником, я передал господину Кэй-в' половину суммы, востребованной хозяином повозки, то есть пять ланов серебра, и еще вручил один лан лично господину Кэй-в' за труды. На этом, как сообщил мне господии судья Мэй Ло, сотрясая, по обычаю большеносых, мою правую руку, судебное дело можно было считать исчерпанным. Те немногие дни, которые мне еще остались после того, как я расплатился по счету на постоялом дворе, я провожу всецело с госпожой Кай-кун. Я оставлю ей все письма, полученные от тебя. Чтобы ей было в чем их хранить, я купил изящную лакированную шкатулку, которую можно принять за изделие Срединного царства - если, конечно, не быть слишком строгим. Когда мы с ней вместе смотрели "Повесть о Стране улыбок", мы смеялись и улыбались друг другу. Ей же я отдам оставшиеся ланы серебра и золотые чашечки. Несколько лет назад она гостила в одной далекой стране, на юге (я видел картинки), и купила там себе дом, стоящий на поросшем деревьями холме, откуда далеко видны луга и поля. Но дом совсем развалился, и крыша у него прохудилась. Деньги, которые госпожа Кай-кун сможет выручить за серебро и чашечки, она потратит на починку дома. Мы оба подумали, хотя и не высказали этого вслух, что тогда, приезжая туда, она будет жить в моем доме. Кроме того, я хочу подарить ей эмалевый браслет: ценность его ничтожна, зато цвет будет напоминать обо мне. Он цвета Дракона. Кроме того, это и цвет чувства69. Свой отъезд я думал сначала устроить так, чтобы госпожа Кай-кун и господин Ши-ми проводили меня к месту перемещения, к маленькому мосту над каналом; мы могли бы еще выпить по бокалу Шан-пань на прощание, а потом они отступили бы на несколько шагов... Но позже я решил, что это ни к чему. Будет лучше, если я уйду один и один отправлюсь в обратный путь, чтобы покинуть этот мир так же, как я в него прибыл. Так я и поступлю. А на той стороне, если можно так выразиться, уже будешь ждать меня ты, держа на руках мою любимую Сяо-сяо, которой я расскажу о Мудреце Му. Прощай же, любезнейший друг мой, наша встреча уже близка. Твой Гао-дай. ПИСЬМО ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЕ И ПОСЛЕДНЕЕ (воскресенье, 27 февраля) Милый Цзи-гу, я все-таки решил написать тебе еще одно краткое письмо, чтобы сообщить точный день и час моего прибытия. Сегодня полнолуние. Я приеду, заметь это, ровно через четыре дня. Погода стоит холодная, но ясная. Большеносые, которые так любят заглядывать в будущее по любому, даже самому пустяковому поводу, пытаются предсказывать и погоду. Иногда их предсказания даже сбываются. Теперь они предсказывают, что в ближайшие четыре дня погода остается такой же, как была. Здесь пока не заметно никаких признаков весны, но это меня больше не волнует, ведь ты пишешь, что в твоем саду уже цветут магнолии, так что я приеду в самый разгар нашей родной весны. Жди меня через четыре дня, точно в начале часа Лошади (."Труд окончив, скромно уходи: так повелевают небеса", сказано в книге Дао (70. Я закончил свой труд, сумев сохранить его в тайне. Труд этот был нелегок. Но все же большеносые не узнали, что я наблюдал за ними. И не узнают. Моим современникам я не расскажу ничего. Почему - ты знаешь. Господин Ши-ми просил и даже умолял меня описать мои впечатления от мира большеносых, того мира, с которым я познакомился в Минхэне и вообще в стране Ба Вай, изложив их на бумаге. Он сделает все, сказал он, чтобы их напечатали. Эти впечатления, сказал он, для большеносых просто неоценимы в силу их, так сказать, естественной непредвзятости. Я отказался. Не потому, что сомневаюсь в ценности своих впечатлений для большеносых (для них-то они во всяком случае были бы ценнее, чем для моих современников). И время у меня еще есть; я писал бы, наверное, прямо на языке большеносых, чтобы избавить их от необходимости переводить, просто излагая то, о чем писал тебе в своих письмах, только в более упорядоченной и сжатой форме. Но я отказался. Потому что знаю, что произошло бы с книгой какого-то Гао-дая, изданной на местном языке среди множества прочих. Большеносые прочтут ее; когда для них настанут трудные времена, они прочтут ее даже внимательно. Да, они прочтут его книгу, кивая и соглашаясь с ее мыслями, а потом отложат ее и вернутся ко всем своим бесконечным делам, которые считают единственно "настоящими". С этими их "настоящими делами" ничего нельзя поделать. Я рассказал господину Ши-ми историю о привратнике Цветочной страны из двадцать второй книги Чжуан-цзы, историю, в которой правитель Ен посещает Цветочную страну, а ее Привратник пытается растолковать ему смысл жизни (дао) и долга (дэ). Но Ен не понимает. Привратник сердится, и дальше я просто процитировал эти прекрасные слова, запавшие мне в память: "Сказав это, Привратник оставил его и повернулся, чтобы уйти. Ен двинулся за ним со словами: "Я хотел бы спросить..." - Но Привратник отвечал ему: "Поздно"" Я не дерзаю сравнивать себя с Привратником, а тем более с великим Чжуан-цзы. Однако и я могу теперь сказать о себе: Гао-дай отвечал большеносым: "Поздно". Таковы мои последние слова из мира большеносых - если не считать сердечного привета тебе, мой добрый друг, которого я через несколько дней смогу заключить в свои объятия. На этом заканчивает письмо и расстается с тобой до скорого свидания твой - Гао-дай, мандарин и начальник императорской Палаты поэтов, именуемой "Двадцать девять поросших мхом скал", помещающейся в Кайфыне, столице Срединного царства. ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА При датировке писем даты китайского календаря пришлось перевести в европейские. Обращения, а также формулы приветствия и прощания значительно упрощены и переведены лишь по смыслу в эпистолярном стиле Древнего Китая эти формулы были чрезвычайно сложны и цветисты. В оригинале Гао-дай называет друга его полным официальным именем, сам же подписывается сокращенным именем ученого, и лишь иногда - официальным. Все эти имена также заменены обычными именами. Герберт Розендорфер ( Ли: китайская мера длины, около 600 м. ( Ланы - слитки серебра весом от 100 до 250 г, в форме башмачка или кораблика, использовавшиеся в Древнем Китае в качестве денег. ( Таково точное древне-китайское обозначение того звания, которое мы привыкли обозначать как "мандарин". В эпоху династии Сун, из которой прибыл Гао-дай, имелось восемнадцать служебных рангов; таким образом, Гао-дай был довольно высокопоставленным чиновником. Его "четвертый ранг" можно приблизительно приравнять к рангу статс-секретаря или советника министерства. ( Один шэн - около 2 литров. ( Вероятно, имеется в виду Индонезия. ( Династия Шан. называемая также Инь: ок. 1700 - 1066 гг. до н.э. ( Здесь Гао-дай воспользовался китайским эвфемизмом "где и как он меняет свое платье". ( у-вэй ("невмешательство") ": сдержанность, считавшаяся в Древнем Китае высокой добродетелью. Это понятие восходит к Лао-цзы. В какой-то мере сходно с "бесстрастием" европейских стоиков. ( Окончание "-цзы (цзу) " в китайском языке означает "мудрец", "учитель": Кун-цзы - мудрец Кун, Лао-цзы - мудрец Лао и т.д. Му-цзы (очевидно, Мурзик) - Мудрец Му. ( В древнем Китае все музыканты были слепыми. ( Это письмо в собрании писем Гао-дая не сохранилось; очевидно, Цзи-гу не приобщил его к письмам друга, а передал адресату. ( Гуаньчжоу - Кантон. ( В эпоху династии Сун, из которой прибыл Гао-дай, Пекин был захвачен северными варварами. Императорский двор переместился на юг, в город Кайфын, расположенный в сегодняшней провинции Хунань. ( Кого имел в виду Гао-дай, говоря о "господине Чжи", установить не удалось. Иероглифы "Мань-мань", начертанные им в оригинале, могут означать разное; мы выбрали наиболее употребительные значения - "чужой человек, не-китаец, варвар с юга". ( Образное выражение, обозначающее смерть. ( Гао-дай не ошибся: в 4-5 вв. большая группа несториан через Персию и Индию действительно бежала в Китай, где смогла, наконец, спокойно жить по правилам своей веры. ( Гао-дай имеет в виду остров Тайвань, известный ему лишь понаслышке. ( Чжэнмин: букв, "исправление имен", одно из положений конфуцианства ( цзюньцзы: понятие, часто встречающееся в конфуцианских книгах и переводимое как "благородный муж". Еще точнее ему соответствовало бы английское "джентльмен". ( По-китайски "один раз дать" звучит как "И-гэй" (нем. IG). ( "Ши" (нем. Schi - лыжи) по-китайски означает "покойник". ( Гао-дай использует иероглиф "дэ" (добродетель), звучание которого, видимо, показалось ему наиболее схожим со звучанием слова "DEUTSCH" ("немецкий"). ( Очевидно, Гао-дай имеет в виду Гете и Шиллера; госпожа Кай-кун, судя по всему, рассказала ему об эпитетах, которыми их награждали современники ( Час Лошади ("У") - двухчасовой период с одиннадцати утра до часу пополудни; таким образом, Гао-дай сообщает, что прибудет домой третьего марта, около одиннадцати утра. ( Заключительные строки одного из стихов книги "Дао Дэ-цзин" 1 Кайфын, тж. Бяньлян, Бяньцзин: город в провинции Хунань на р. Хуанхэ, столица Сунского Китая (960-1127). 2 Мэн-цзы (372-289 гг. до н.э.): древнекитайский философ, последователь Конфуция. 3 Ли-цзи, Лицзи: "Книга установлений" (обрядов), одна из книг древнекитайского канонического пятикнижия (Уцзин), записанная учениками Конфуция. 4 "Хэ": нем. Негг - господин. 5 Кун-цзы, тж. Кун Цю: Конфуций (551-479 гг. до н.э.), , основоположник одного из главных течений китайской этической мысли. Традиция приписывает ему редактирование и обработку основных "классических" книг (Уцзин, см. прим. 15). 6 "Ма-си Май-лян" и "Лю Дэ-ви": Максимилиан I (Виттельсбах), курфюрст Баварский 1597-1886; Максимилиан II, курфюрст, затем король 1799-1825; Людвиг I, король Баварский 1825-1948; Людвиг II, король 1864-1886, страдавший душевной болезнью и покончивший жизнь самоубийством. Людвиг III, король 1913-1918, отрекся от престола во время революции. Ум. в 1921 г. 7 . "Ки Цзин-гэ": Курт-Георг Кизингер (р.1904), западногерманский политик - в 70-е - 80-е гг. - бургомистр Мюнхена. 8 Монеты - последователи философа Мо-цзы (479-381 гг. до н.э.), противника Конфуция. Основу его учения составляет принцип всеобщей любви. 9 Чжуан-цзы (ок. 369-286 гг. до н.э.), философ, один из основателей даосизма. Ожидал гибели цивилизации с ее построенными на насилии государственными установлениями. 10 Кэ-тоу: земной поклон, в отличие от поясных, о которых Гао-дай говорил до сих пор. 11 Эпоха Пяти династий, предшествовавшая сунской, охватывала период с 907 по 960 г. 12 "Ви Тэн-ба": династия Виттельсбахов, правившая Баварией с 1180 по 1918 г. (см. прим. 6). 13 "И Цзя": р. Изар, приток Дуная. 14 "Макс и Мориц. Книга о двух мальчишках в семи проделках" немецкого художника и поэта Вильгельма Буша (1832-1908). Начинается она так: Много нынче стало книжек Про дурных и злых детишек, Так что сказ мой нов едва ли. Макс и Мориц - вот как звали Двух мальчишек непослушных, К уговорам равнодушных: Сколько взрослые ни бьются, Те лишь шкодят да смеются. 15 И Цзин, Ицзин ("Книга Перемен") -философский трактат и гадальная книга, созданная в VIII - VII вв. до н.э. и вошедшая в конфуцианский канон (Уцзин). 16 "Да Ви-доу" - марка дорогих американских сигар. 17 "Шэ Лин": Фридрих-Вильгельм Шеллинг (1775-1854), немецкий философ. 18 "Кан-цзы": Иммануил Кант (1724-1804). 19 "Лэй Бинь-цзы": Готтфрид-Вильгельм Лейбниц (1646-1716). 20 "А Гоу-тинь": Аврелий Августин (353-430), раннехристианский философ, епископ г. Гиппо (Сев-Африка). Писал на латинском языке. Основной труд - "О граде Божием". 21 "Ма-го Бо-ло": Марко Поло (1254-1323), венецианский купец, в 1271 г. прибыл к монгольскому хану и китайскому императору Хубилаю (1216-1294), основателю монгольской династии Юань в Китае, и предложил ему свои услуги в качестве посредника между Китаем и Европой. В качестве императорского чиновника провел в Китае двенадцать лет. 22 "Мудрец с Абрикосового холма" -Конфуций, см. прим. 5. 23 "А Гоу-ту" - Цезарь Август, римский император 63 г. до н.э. - 14 г. н.э. Покорил Египет, Испанию, придунайские государства и стал единовластным правителем Римской империи. 24 Ши Хуан-ди (259-210 гг. до н.э.): основатель и первый император древней китайской империи Цинь (221-210). При нем было создано централизованное управление страной и осуществлен ряд административных, военных, налоговых и других реформ. 25 Имеется в виду "Священная Римская империя германской нации", основанная королем Оттоном I в 962 г. и считавшая себя преемницей Западной Римской империи. Формально просуществовала до 1806 г. 26 "Ви-гэй": Вильгельм II, германский император 1888-1918 г. В начале революции в Германии бежал в Голландию, где и прожил до конца жизни (1941). 27 Дао Дэ-цзин: "Книга о Дао и Дэ", о непознаваемой божественной силе и ее жизни в природе и человеке. Основателем учения о дао (даосизма) считается философ Лао-цзы, живший, по преданиям, одновременно с Конфуцием (см. прим. 5) или немного раньше него, 28 "Фань Шу-бэй"; Франц Шуберт (1797-1828), австрийский композитор. 29 "Е-гань Ба Ма'сэ"; Иоганн Брамс (1833-1897), немецкий композитор 30 "День небесного Повелителя" или "День Солнца": воскресенье, название котрого в европейских языках восходит к христианскому "День Господень" (лат. Dies Dominicus) или языческому "День Солнца" (нем. - Sonntag). 31 Имеется в виду баварский национальный костюм. 32 "Кан Ба-ли": кампари, итальянский горький ликер на травах. 33 Лунь Юй, Луньюй: одна из книг конфуцианского канонического четверокнижия (Сышу), запись изречений и бесед Конфуция с учениками; Ли-цзи (см. прим. 3). 34 Чжун-юн: 'Учение о середине", одна из книг конфуцианского четверокнижия (см. прим. 33). Традиция приписывает авторство этой книги Цзы Сы (483-402 до н.э.), внуку и последователю Конфуция. -"Весны и осени Лу и Вэй" (Чунь цю): летопись царства Лу (722-421 гг. до н.э.), родины Конфуция, и некоторых других царств, вошедшая в пятикнижие (см. прим. к с. З). 35 "Старый Мудрец": Лао-цзы (см. прим. 27). 36 "Чунь цю": см. прим, 34 37 "Гэй-го из Нацзияни": Григорий Назианзин ("Богослов"), 329-390, христианский святой и отец церкви. 38 "маленькая госпожа" - буквальный перевод слова "фрейлейн" (нем. Fraulein), обращение к незамужним женщинам, в совр.нем. языке также к официанткам, продавщицам и т.п. 39 Чжэнмин, букв, "исправление имен": одно из положений конфуцианской этики, гласившее, что имя должно соответствовать сущности вещи. 40 Сюнь-цзы (298-238 гг. до н.э.), философ конфуцианской школы; его трактат "Сюнь-цзы" - первое систематическое изложение основ конфуцианства. В противоположность Мэн-цзы (см. прим. 2) утверждал, что человек по природе зол; по этой причине трактат "Сюнь-цзы" не был включен в конфуцианский канон. 41 "П'ле": Брехт, Бертольт (1898-1956), немецкий поэт и публицист. 42 "Доу Пэй-нон" - "Дом-Периньон", марка знаменитого французского шампанского. 43 Имеется в виду Ли-Юй (937-978), крупный поэт и последний правитель царства Южное Тан, покоренного династией Сун. Стихи в пер. М. Басманова. 44 Оуян Сю (1007-1072), крупнейший поэт и писатель. Стихи в пер. И. С. Голубева. 45 "Шо-тао Го-ви" - Дмитрий Шостакович (1906-1975); "созвучие" - симфония (Гао-дай переводит это слово буквально). 46 "Мо Тэ-кьо": Монтескье, Шарль-Луи де Секонда, барон де ла Бред и де М., 1689-1755; франц. писатель, философ, публицист. Его роман "Персидские письма" (1789) состоит из "писем" персидского принца, посетившего Францию. 47 "Пришествие", нем. Аdvent: название периода предрождественских праздников. Всего "Пришествий" четыре: 1-й Адвент празднуется за 5 недель до Рождества, последний - за неделю. 48 "Лэй-Гао": Франц Легар (1870-1948), венгерский композитор, автор оперетты "Страна улыбок" (1929), действие которой происходит в Китае. 49 Яо - мифический царь глубокой древности; Шунь - легендарный правитель Китая в XXII в. до н.э. Время царствования последнего конфуцианцы считали "золотым веком". 50 Гунсунь Лун (ок. 325 - ок. 250 гг. до н.э.), философ-софист. 51 "Ки Цзы-бу" - Кицбюэль, горный курорт в Тирольских горах (Австрия). 52 Ти Лой - Тироль, горный край, расположенный в Баварии и Австрии; население этого края говорит на особом диалекте, который жители других районов понимают с трудом. 53 'Ти Цзи-Аиь": Тициан (Тициане Вечеллио ди Кадоре, 1485/90 - 1576), итальянский художник эпохи Возрождения. Гао-дай описывает его картину Терновый венец" (ок. 1570 г.), имеющуюся в знаменитой Мюнхенской Старой Пинакотеке (картинной галерее). 54 Имеется в виду Рембрандт (Рембрандт Харменс ван Рейн, 1606-1669), голландский живописец и гравер. 55 "Правовая школа" - легисты, сторонники учения, основанного Шан Яном (IV в до н.э.). Они считали, что "хорошего управления добиваются путем наказаний" и не верили в эффективность управления гуманными методами. 56 "Народная школа" в ФРГ - начальная школа (1-4 класс), обязательная для всех; после нее дети поступают в гимназию (где учатся еще 9 лет), в реальную (6 лет) Или среднюю школу (Hauptschulе, 3 года). После гимназии учащиеся получают аттестат зрелости и могут поступать в университеты ("аlmа mаtег", лат. "мать питающая"), после реальной и средней школы могут поступить и в гимназию, но чаще переходят в техникумы и иные училища, где получают уже определенную профессию. 57 Имеются в виду "Песнь о Нибелун-гах" (о событиях V в., сохранившаяся редакция ок. 1200), "Песнь о Хильдебранде" (IX в.) и другие средневековые немецкие баллады, написанные на т.н. древне- и средневерхнемецком языке. 58 "Лао-динь": латынь, язык литераторов и ученых в средневековой Европе. 59 "Ле Синь": Готтхольд Эфраим Лессинг (1729-1781): писатель эпохи немецкого Просвещения. Его имя, Gotthold, означает по-немецки "Бог добр". 60 Иоганн-Вольфганг Гете (1749-1832) и Фридрих Шиллер (1759-1805) - классики немецкой литературы. Гете больше тяготел к материалистическим, Шиллер к идеалистическим исходным позициям; сам Шиллер характеризовал поэзию Гете как "наивную", свою же - как "сентиментальную", что, возможно, и нашло отражение в эпитетах, упоминаемых Гао-даем. 61 "великий Капитан": кого имеет в виду Розендорфер вместе со своим героем Гао-даем, определить трудно. Возможно, под этим прозвищем подразумевается Франц Грильпарцер (1791-1872), австрийский писатель, внешне имевший некоторое сходство с Гете и в какой-то мере подражавший ему в своих пьесах. 62 "Позднее лето" - "Nachsommer", рус. пер. - "Бабье лето", роман австрийского писателя Адальберта Штифтерa (1805-1868). 63 . "Судебное дело" - "Процесс", роман австрийского писателя Франца Кафки (1883-1924). 64 Блуждания и заблуждения" "Irrungen, Wirrungen" (в рус. пер. - "Пути-перепутья), роман немецкого писателя Теодора Фонтане (1819-1898). 65 "Мужчина" - Томас Манн (1875-1955), крупнейший немецкий писатель, автор семейной эпопеи "Будденброкн" (1901), романа "Волшебная гора" (1924) и философского романа-эссе "Доктор Фаустус" (1947). Фамилия писателя по-немецки действительно означает "человек", "мужчина"; имя же легендарного доктора Фауста переводится с немецкого как "кулак". 66 "Некий маляр": имеется в виду Адольф Гитлер, рейхсканцлер Германии с 1933 по 1945 г., а молодости учившийся на художника. 67 "Бо-доу' - очевидно, Бото Штраус, писатель, в свое время эмигрировавший из ГДР. 68 "Хай Ми-доу": Хаймито фон Додерер, австрийский писатель (1896-1969). 69 "цвета Дракона": скорее всего, голубой (голубой Дракон был у китайцев символом Запада). 70 Дао Дэ-цзин, стих 63 (19).