Ч.П.Сноу. Смерть под парусом

                         Charles Percy Snow

                        Death under the sail

                                               Перевод с английского И, Якушиной

         <IMg src="snow44_1.jpg">

<hr>
Файл с <a href="http://www.geocities.com/allnesss/">книжной полки Несененко Алексея</a>
<BR>OCR: Несененко Алексей март 2005
<hr>

                           Глава первая

        ШЕСТЕРО МИЛЕЙШИХ ЛЮДЕЙ

   Я блуждал по лабиринту тропинок, где каждая новая как две капли
воды была похожа на предыдущую. После третьей мили я стал терять
терпение.
   Когда я получил письмо от Роджера, мне показалось заманчивым его
предложение провести недели две на яхте в компании наших общих друзей.
С каждым годом я становился все тяжелее на подъем и теперь уже с
трудом выбирался из своей уютной квартиры, где все до мелочей отвечало
моим холостяцким привычкам и где меня всегда ждал хороший стол,
теплая, мягкая постель. Но ради интересной компании я в свои
шестьдесят три года готов был мириться с мелкими неудобствами. А у
Роджера обычно, я знал, собирается занятная молодежь.
   Кроме того, я всегда любил равнинный ландшафт, мерное плавание по
рекам с едва заметным течением и закаты, которыми можно любоваться
лишь на таких вот равнинах, где на сотню миль не видно ни единого
холмика. И даже нелепость моего положения - как неприкаянный я бродил
по тропкам, одна грязнее другой - не способна была нарушить того
трепетного волнения, которое охватило меня при виде багрового заката и
одинокой несуразной ветряной мельницы у самой линии горизонта.
   И все же я был зол на Роджера. К тому времени, когда я смог
вырваться из Лондона, компания уже провела на яхте целую неделю. В
своем письме Роджер рекомендовал мне добраться поездом до Роксема, а
оттуда пешком до причала близ Солхауза. Он писал: "...от Солхауза
рукой подать, причал очень легко найти". Я шел и проклинал себя. Какое
легкомыслие забыть, что непомерный апломб бесшабашного Роджера еще
более возрос с той поры, как у него появились состоятельные пациентки.
В наказание за свою доверчивость я брел под моросящим дождиком,
подгоняемый свежим сентябрьским ветром.
   Было восемь часов вечера. Одежда начала промокать, и чемодан с
каждым шагом все сильнее оттягивал руку. Я понял, что вышел из того
возраста, когда подобные приключения могут доставить удовольствие.
   Вдруг я увидел, как впереди за зарослями тростника, там, где река
поворачивает к Солхаузской заводи, блеснула вода, а всего в нескольких
сотнях ярдов от себя заметил чернеющую на фоне неба стрелу мачты. Яхта
была пришвартована у причала на ночь, иллюминаторы бросали круги света
на воду, и из-под паруса пробивалась зеленоватая полоска. Я поспешил
на свет и услышал громоподобные раскаты - голос, который мог
принадлежать одному-единственному человеку в мире.
   В жизни своей не встречал я человека, способного производить
столько шума. Но сейчас я обрадовался этому голосу, ибо он сулил мне
отдых в каюте и стаканчик горячительного из рук какой-нибудь милой
девушки. Предвкушая удовольствие, я сейчас готов был простить Роджеру
и его голос, который гремел, как иерихонская труба, и даже то, что я
по его милости в этот промозглый вечер исколесил чуть не всю округу
вдоль и поперек.
   На душе у меня стало легче, как только я ступил на причал и
окликнул Роджера. С яхты послышался какой-то шум и грохот, потом над
люком показалась голова Роджера.
   - Это ты, Иен? Где ты пропадал? - встретил меня радостный Роджер.
   - Принимал участие в самом нелепом кроссе. Бег с препятствиями,
ничего более идиотского представить себе нельзя.
   Роджер раскатисто захохотал.
   - Ну-ну, иди-ка к нам да пропусти стаканчик. Все как рукой снимет!
   Я поднялся на яхту.
   - Как бы не так, снимет! - проворчал я. - Умереть человеку спокойно
не дадут!
   Роджер захохотал и повел меня вниз, в каюту. Спускаясь следом за
ним, я невольно обратил внимание на то, что он толстеет не по дням, а
по часам, таким грузным он не был еще никогда.
   Внизу стоял шум и звенели бокалы. Каюта была залита ярким светом.
   - А вот и Иен! - крикнул кто-то; меня подтолкнули к койке, и Эвис
налила мне в высокий бокал золотистого коктейля.

   Всякий раз, когда я видел Эвис, у меня возникала мысль: будь я лет
на двадцать помоложе, красота девушки волновала бы меня еще больше, но
наши отношения были бы лишены той непринужденности, которая
существовала между нами сейчас. Теперь же мне оставалось лишь
благодарить судьбу за тихую радость, которую испытываешь в обществе
таких женщин.
   Эвис была фантастически хороша в тот вечер. Только она одна могла
разливать вино с таким видом, будто совершала полное глубокого смысла
таинство, и томная грация девушки, и ее нервный рот, и тонкие белые
руки приводили меня в неописуемый восторг. Все в ней было прелестно -
от каштановых волос, откинутых с высокого лба назад, до длинных
стройных ног; однако, подумал я, достаточно было бы одних лишь этих
глаз, чтобы считаться очаровательным созданием.
   - Ваши глаза, дорогая, пленительны своей печалью, - обратился я к
ней. Я был на сорок лет старше Эвис, а возраст дает свои преимущества:
можно щедро и без стеснения расточать комплименты, правда,
рассчитывать при этом на вознаграждение, ради которого комплименты
говорятся, не приходится.
   - Вы умеете сказать приятное, Иен, - ответила она и протянула мне
зажженную сигарету.
   - Видимо, это от долгой практики; когда я был желторотым юнцом, я
ничего в этом деле не смыслил, - пробормотал я, ретируясь в свой угол.
   - Ее глаза действительно пленяют печалью, - заметил Кристофер,
сидевший в противоположном углу. - Печалью, какая бывает у людей,
никогда не знавших настоящего горя.
   Из темноты на миг возникло его бронзовое лицо с улыбкой на жестких,
волевых губах.
   Эвис вспыхнула и радостно засмеялась в ответ. В моей памяти всплыли
слухи о предстоящей свадьбе Эвис и Кристофера. Вот уже два года, как
Кристофер влюблен в нее и, подобно многим ее поклонникам, не раз бывал
близок к отчаянию. По крайней мере мне так казалось, когда я видел их
вместе, и я решил, что, если Кристофер наконец добился своего, он
этого заслужил. Я ему симпатизировал: мне нравился его живой ум и
яркая индивидуальность.
   Однако, отдавая должное всем его многочисленным достоинствам, я
все-таки испытывал уколы ревности, которую, казалось, давно пора было
изжить. Я смотрел на улыбающуюся Эвис и мечтал быть таким, как
Кристофер, - цветущим, загорелым, и иметь за плечами всего двадцать
шесть лет.
   Что ни говори, а они составляют приятную пару, и я твердил себе,
что для Эвис гораздо лучше выйти замуж за Кристофера, нежели за
Роджера - ведь еще не так давно Роджер тоже домогался ее и делал это
со свойственной ему бесцеремонной напористостью. Эвис отвергла
ухаживания Роджера, и он одно время мучительно переживал это. Он не
привык, чтобы ему отказывали.
   Да, я был рад. Вспомнив об этой истории, я посмотрел на Роджера. Он
сидел у двери каюты раскрасневшийся, шумный не в меру, и даже мысль о
возможном союзе между ним и Эвис казалась кощунственной. Я знал о его
растущей известности. Он прочно обосновался на Гарлей-стрит и в кругу
своих коллег слыл одним из лучших молодых специалистов. Но этого мало
для брака. Он был слишком, как бы это сказать, экспансивен для такой
девушки, как Эвис. Они были антиподами во всем и, что самое
удивительное, оказались двоюродными братом и сестрой, во что я с
большим трудом уговорил себя поверить. Во всяком случае, вся эта
история, к счастью, была теперь позади. Эвис, насколько я мог судить,
предпочла Роджеру Кристофера, а Роджер, оправившись после переживаний,
стал снова прежним неунывающим весельчаком. У меня даже закралось
подозрение, что эта прогулка на яхте была задумана в знак того, что
все снова встало на свои места.
   В мои мысли ворвался бас Роджера. Его голос отнюдь не
соответствовал моему представлению о том, каким он должен быть у
человека с разбитым сердцем.
   - Иен, что это ты сидишь надутый как индюк? - прогремел он.
   - Задумался, - ответил я.
   - О чем это? - спросил Роджер.
   - Да вот о том, почему это наш хозяин пухнет как на дрожжах, -
сказал я.
   Роджер оглушительно захохотал.
   - Я, кажется, действительно оброс жирком, - согласился он. -Верный
признак того, что душа спокойна. Да, а у нас в компании сегодня
новичок. Ты не знаком с молодой особой по имени Тони?
   - Еще нет, - ответил я, - но не теряю надежды.
   - Вот она, - Роджер пухлой рукой указал в сторону девушки. - Ее
привел к нам Филипп. Это Тони Гилмор.
   Я был так поглощен своими мыслями об Эвис, что как следует и не
разглядел всю остальную компанию. Когда я вошел в каюту, я заметил
приветливую улыбку Филиппа, но не обратил внимания на девушку, которая
сидела рядом с ним на койке, откинувшись к стене.
   - Сейчас я тебя представлю, - завопил Роджер. - Тони, это Иен
Кейпл. Он живой анахронизм, ему не меньше шестидесяти. Я его
пригласил, чтобы отдать дань уважения галантным кавалерам времен
короля Эдуарда.
   - А я бы не прочь перенестись в эпоху Эдуарда, - ответила Тони
низким, чуть хриплым голосом, и я был благодарен ей за поддержку. Эта
девушка сразу бросалась в глаза, у нее не было утонченности Эвис, зато
она отличалась какой-то своеобразной, вызывающей внешностью. Высоко
поднятые дуги бровей под копной волос, отливающих золотом в свете
лампы, подчеркивали узкие, миндалевидные глаза, один из которых, как я
с содроганием заметил, был карим, а другой - серым; на смуглом лице
выделялись ярко накрашенные кроваво-красные губы. Стройную фигурку
облегало ярко-зеленое платье, перехваченное на тоненькой талии черным
поясом. Она сидела, подобрав под себя загорелые обнаженные ноги, а
Филипп гладил ее лодыжки.
   - У Филиппа вкус оказался лучше, чем мы предполагали, -
констатировал я, и все присутствующие застучали бокалами о стол в знак
одобрения - Филипп был всеобщим любимцем. За всю свою жизнь он палец о
палец не ударил и умел только заводить друзей. Кое-как одолев курс
наук в Оксфорде, пописывая стишки, играя в любительских спектаклях, а
в основном занимаясь пустыми словопрениями, теперь, в свои двадцать
пять лет, он фланировал по Европе, бездельничая, как и прежде, и
восхищая всех приятностью обхождения. Отец мог ему позволить такую
роскошь. Филиппу все прощалось, даже грехи, которых он еще не успел
совершить.
   Развалившись на койке, он поглаживал девушке ноги, и я, глядя в его
живое, открытое лицо с волнистой прядью волос, упавшей на лоб, готов
был встретить смехом любую его проделку, чтобы доставить удовольствие
ему самому и его очаровательной Тони, которую он ввел в наше общество.
   Он тут же откликнулся на мое замечание.
   - Вкус? И ты еще смеешь говорить о вкусе, старый негодник!
Берегись, Иен, еще одно слово, и я расскажу всем о твоей интрижке с
той кривоносой, у которой лицо, словно блин.
   Такого я еще не слышал. Я даже растерялся. Все прыснули. Филипп
продолжал;
   - Иен встретился с ней в автобусе. Она читала какую-то книгу, а наш
приятель подсел к ней и говорит! "Не хотите ли полистать книжечку,
которую я вам предложу?" Она в ответ: "Какую книжечку?" А он:
"Железнодорожное расписание". Она снова спрашивает: "Зачем это?" А Иен
ей: "Чтоб выбрать подходящий поезд и махнуть вдвоем на край света!" У
нее было плоское, как блин, лицо и нос на одну сторону, хотите -
верьте, хотите - нет.
   Раздался дружный хохот. Роджер заглушил всех, Я сделал попытку
оправдаться, но мои слова потонули в общем веселье, к которому волей-
неволей пришлось присоединиться и мне. Сквозь смех прорвался резкий,
звучный голос Уильяма:
   - У Иена отменный вкус, и такая история никак не могла с ним
приключиться. А вот Филипп начисто лишен фантазии и такие вещи вполне
в его вкусе. Отсюда вывод! этот случай произошел с самим Филиппом.
   Филипп, нимало не смутившись, улыбнулся, а Тони шутливо дернула его
за ухо.
   Я поднял бокал и провозгласил:
   - Уильям, мальчик мой, ты спас меня! В знак благодарности предлагаю
тост - за твое здоровье!
   Как это было похоже на Уильяма: обычно слова из него не вытянешь,
пока он сам не сочтет нужным вмешаться, но уж если скажет, то в самую
точку.
   Он сидел в своей излюбленной позе, в которой мы привыкли его
видеть, с полуулыбкой на бледном лице, беспрестанно теребя рукой
квадратный подбородок. Когда Роджер знакомил нас с ним, он сказал, что
это молодой врач с большим будущим. Позднее до меня доходили слухи,
что Уильям якобы не прочь был использовать известность Роджера в своих
корыстных целях. Признаюсь, меня это нимало не удивило: хотя Уильяму
еще и тридцати не было, в его суждениях и образе мыслей ощущалась
твердость и прямолинейность, а под внешней бесстрастностью скрывалось
незаурядное честолюбие - залог того, что он сможет достичь очень
многого, если пожелает.
   Он сидел позади Роджера, и его бледность еще резче бросалась в
глаза рядом с брызжущим здоровьем краснощеким Роджером. Если бы мне,
не приведи бог, пришлось выбирать для себя онколога - как все люди с
отменным здоровьем, я испытывал и испытываю панический страх перед
докторами, - я бы, не задумываясь ни на минуту, обратился к Уильяму.
   Мы семеро до отказа заполнили каюту. Осушив бокал, я с чувством
блаженной расслабленности, которая наступает с последним глотком
доброго коктейля, стал изучать компанию.
   Чтобы еще глубже прочувствовать прелесть моего окружения, я начал
давать им в уме характеристики - так скряга перебирает свои богатства
и каждый раз восхищается, будто видит их впервые.
   Приятно быть среди молодежи, среди друзей. Слева с сигаретой во
рту, устремив на меня свой печальный, загадочный взгляд, сидела Эвис.
Рядом с Эвис, у самой двери, расположился с бокалом виски в руке ее
кузен - Роджер Миллз, наш хозяин, преуспевающий врач. Уильям Гарнет
занимал один все сиденье в дальнем углу, он, как все нервные люди,
ерзал на самом кончике, подперев подбородок руками; я мысленно сказал
себе: недалек тот день, когда Уильям затмит всех сидящих сейчас в этой
каюте. На боковой койке вдали от двери, запустив руку в пышную
шевелюру Филиппа Уэйда, томно откинулась к стене Тони Гилмор. Сам
Филипп с полуприкрытыми веками был сейчас живым воплощением блаженной
праздности. Затем мой взгляд остановился на Кристофере Тэренте,
сидевшем напротив нас; его худое загорелое лицо было наполовину в
тени, глубоко посаженные глаза пристально следили за руками Эвис.
   Передо мной сидело шестеро милейших молодых людей, жизнь которых
казалась мне безоблачной. Кроме Тони, которую в нашем обществе знал,
насколько мне было известно, один лишь Филипп, мы все были давние
друзья. Три года назад судьба свела нас на юге Италии; совместное
пребывание на вилле сблизило нас, я лично очень дорожу этой дружбой и
хочу верить, что остальные- тоже. Окинув всех взглядом, я
удовлетворенно улыбнулся.
   Эвис склонилась ко мне.
   - Начинаешь благодушествовать, да, Иен? Мне польстило ее внимание.
   - Дорогая моя, - сказал я, - благодушие - это одна
   из разновидностей компенсации безвозвратно ушедшей юности. Мы все
рады, что мы снова вместе, снова в кругу друзей. Но вы, молодежь,
почему-то считаете нужным скрывать свои чувства. А я доволен и не
боюсь признаться в этом.
   - Старость, должно быть, чудесная вещь, -откликнулась Эвис, и мне
почудилось, что она вздохнула.
   - У нее тоже есть свои недостатки, - ответил я, глядя на ее
полуоткрытый рот.
   Роджер вынул из шкафа еще бутылку виски и по очереди наполнил
бокалы. Было время, когда меня покоробило бы, если бы я вдруг увидел
девушку, подобную Эвио или Тони, с бокалом виски в руке, но мало-
помалу я смирился и стал смотреть на это как на неизбежное зло нашего
беспокойного века; кроме того, я не видел причин, почему бы им и не
выпить, раз это доставляет удовольствие.
   Уильям пригубил виски и, взглянув на меня, сказал:
   - А ведь Иен еще не слышал нашей новости. Он и не подозревает, что
мы сегодня отмечаем важное событие.
   - Какое событие? - спросил я и добавил: - Кроме нашей встречи?
   - Кристофер получил уведомление, что он принят на должность
управляющего всеми каучуковыми плантациями в Малайе, - ответил Уильям.
   - Прекрасно! Я так рад за тебя, Кристофер, - сказал я. - Надеюсь,
это сулит тебе не только почет, но и деньги.
   - О, он будет купаться в золоте! - ввернула Эвис.
   - Давненько не слышал я такой радостной вести, - заметил я.
   Я хорошо знал, что Кристофер жил исключительно на деньги,
заработанные своим трудом, и поэтому известие о его успехе искренне
обрадовало меня.
   - Друзья мои, выпьем за Кристофера! - Я поднял бокал, и все выпили.
   - Молодцы вы у меня! - произнес Кристофер, его лицо, обычно такое
суровое, стало вдруг по-мальчишески растроганным. - Но это еще не
решено окончательно, - сказал он, улыбаясь. - Мое каучуковое
начальство замышляет устроить мне смотрины, чтобы убедиться, что я не
стану выкидывать коленца, как только доберусь до власти.
   Мы встретили его слова смехом и снова провозгласили:
   - За Кристофера!
Тут послышался жалобный голос Филиппа:
   - А ни у кого нет желания выпить за то, что я тоже скоро устроюсь
на тепленькое местечко?
   Эвис мягко заметила:
   - Дорогой Филипп, если бы ты начал работать, ты бы поверг нас в
смятение. Единственное, что непреложно в этом мире, - так это то, что
ты ничего не делаешь, ровным счетом ничего.
   Филипп комично выпятил грудь, изображая оскорбленное достоинство:
   - Ты еще дитя, Эвис, и ничего в жизни не смыслишь. К вашему
сведению, Тони вполне серьезно подумывает взять меня к себе в
секретари.
   Тони опустила руку ему на плечо и произнесла своим хрипловатым
голосом:
   - У него была бы одна-единственная обязанность - читать мою
корреспонденцию.
   Меня это озадачило. Я спросил:
   - А почему вы хотите, чтобы он именно этим занимался?
   - Чтобы возбудить его ревность, разумеется. - Ее высокие брови
дугами взметнулись ввысь. - Он типичный англичанин и не станет читать
писем, если ему за это не заплатят. А так он обязан будет прочитывать
их от корки до корки, и, я надеюсь, хоть это расшевелит его. Я даже
готова сама сочинять эти любовные послания.
   Она остановила свой взгляд на Филиппе, и я подозреваю, что только
вмешательство Роджера помешало им поцеловаться у всех на виду. Роджер
был мастер находить выход из любого щекотливого положения.
   - Ну а теперь, дети мои, - заорал он во всю глотку, - всем спать по
кроваткам. Я собираюсь еще до завтрака отбыть в Горнинг.
   - И завтракать будем только в Горнинге, - проворчал Филипп. -
Значит, опять придется вставать ни свет ни заря.
   - С какой стати, скажи на милость, ты снимаешься с якоря до
завтрака? - зевая, спросил Кристофер.
   - А что это вы переполошились? Ведь это я поднимаюсь в восемь часов
и управляюсь с яхтой без вашей помощи. А вы, лежебоки, валяйтесь себе
еще хоть целый час, - ответил Роджер, улыбнувшись.
   Я обратил внимание, что они на дружеской ноге, и подумал, что это
делает честь им обоим, если иметь в виду их былое соперничество из-за
Эвис.
   - И вообще полезно пожить недельки две без всяких удобств, -
усмехнулся он.
   - А где ты меня устроишь на ночь, Роджер? - робко вставил я. -
Пожалуй, на крыше каюты я был бы как раз лишен всех удобств, верно?
   Роджер с красным, лоснящимся от пота лицом встал и потянулся всем
своим могучим телом.
   - Нет, мы с тобой останемся здесь и будем спать на этих двуспальных
койках. Мы самые старые и самые толстые - нам нужен простор. Всю
прошлую неделю наши девушки занимали две другие широкие койки в
кормовой каюте. Почему - сам не знаю. Мы их попросту балуем. А эти
трое лоботрясов оккупировали односпальные койки в середине посудины.
Вот так мы и жили здесь без тебя.
   - Сам-то ты, конечно, ни в чем не следуешь своим спартанским
теориям, а не то бы непременно вздергивал себя на ночь вверх ногами на
мачте, - заметила Эвис, убирая со стола бокалы.
   - Эвис, дорогуша, - прогремел в ответ Роджер, - вот вы все никак не
возьмете в толк, в чем прелесть подобных путешествий. "Терпеть и
наслаждаться" - вот наш девиз. Мы живем на посудине, которая даже с
места не сдвинется без нашей помощи. Конечно, моторная лодка
несравненно удобнее, но зато не так романтично. С другой стороны, мы
прилично питаемся, а могли бы жить впроголодь - на одном черном хлебе
с лярдом, но это уже не так забавно. Как и во всякой игре, здесь
существуют свои правила. Вставать рано - одно из наших правил!
   - Спасибо за науку, Роджер, - сказал я. - Тут есть над чем
подумать. Ну что ж, я пойду проветрюсь, а ты тем временем приведи в
порядок каюту - это тоже одно из правил нашей игры. Спокойной ночи,
друзья.
   Все разошлись по своим местам, а Роджер остался вытряхивать
пепельницы и убирать бутылки. Через носовой люк прямо за стенкой нашей
каюты я поднялся на узкую палубу и почувствовал на лице свежий ветер с
реки.
   Я стоял и размышлял о людях, которые остались внизу: какую роль
играют они в моей жизни и как сложится их судьба. Было время, когда я
мучился сомнениями: есть ли хоть какая-нибудь справедливость в нашем
хаотичном и неустроенном мире, почему одни могут позволить себе
проводить большую часть года в праздности, а оставшиеся дни убивают
время где-нибудь на курортах Средиземноморья, в то время как другие
пятьдесят недель в году трудятся в Олдеме и только две недели отдыхают
в Блэкпуле.
   С возрастом такие сомнения стали посещать меня все реже и реже.
Теперь я убежден, что трудно придумать что-либо более разумное, чем
этот неравный баланс. Как много будет потеряно, если уничтожить этот
мир праздности и комфорта! Часто приходится слышать, как иные мои
знакомые яростно ратуют за любые перемены, утверждая, что это всегда к
лучшему. Я испытывал в таких случаях неловкость, ибо не мог найти
подходящих слов, чтобы выразить свои мысли. Но в ту тихую ночь, стоя в
одиночестве на палубе, я чувствовал, что сумел бы объяснить, что
думаю, если бы кто-нибудь из них оказался рядом.
   Снизу послышался грудной, переливчатый смех Эвис. Подумать только,
что такое обаятельное создание тоже засосет житейская рутина. Почему,
собственно, такие веселые и приятные бездельники, как Филипп со своей
подружкой Тони, не имеют права развлекаться как им вздумается? Ведь
они придают своеобразный колорит нашей жизни, и, если они и иже с ними
исчезнут с лица земли, это будет концом целого мира. Мира, который,
несмотря на свои недостатки, все же дает нечто людям. Мир кишмя кишит
глупцами и пошляками - один бог свидетель, как их много, - в то же
время нам случается встречать немало и милейших людей.
   Я подумал о своих друзьях. Некоторые из них с пеленок живут в
достатке и комфорте. Эвис, например, всю свою жизнь вращается в кругу
людей, единственной серьезной заботой которых является, как бы веселее
убить время. А вот Уильям завоевал себе место под солнцем
исключительно благодаря своим способностям. Десять лет назад он как
вол работал в средней школе в Бирмингеме. Филипп - баловень судьбы, а
вот Кристофер, сын простого школьного учителя, "был всегда настолько
беден, что даже не научился делать долги", как он сам о себе говорил с
горьким юмором.
   Из каких бы слоев общества они ни вышли, здесь, на яхте Роджера,
собралась чудесная компания, интереснее которой я никогда не встречал,
Если миру этих людей суждено рассыпаться в прах, думал я, то наша
жизнь оскудеет, утратив нечто светлое и изящное!
   Было что-то нелепое в том, что я, далеко не молодой, тучнеющий
человек, стоял среди ночи на палубе и предавался философским
раздумьям, но я не ищу себе оправданий. Я в самом деле тогда так думал
и вспоминаю об этом теперь лишь затем, чтобы показать, как я относился
к своим друзьям перед трагическими событиями, которые так глубоко
повлияли на всех нас. Надо признать, однако, что я был немного
сконфужен, когда осознал, что задумываюсь над проблемами, которые
должен был решить для себя еще в двадцатилетнем возрасте.
   Я закурил сигарету и следил, как ее огонек красной точечкой мерцает
в воде. Потянуло сыростью, и я почувствовал, как по спине пробежал
озноб. Послышался тонкий крик совы и глухое хлопанье крыльев. Заросли
тростника слились с темным небом; луны не было, только из
иллюминаторов лился свет, бросая блестящие полосы поперек реки. Ночь
выдалась тихая, река будто остановила свое течение.

                           Глава вторая

        РОДЖЕР ВЕДЕТ ЯХТУ В ОДИНОЧКУ

   Спустившись в каюту, я застал Роджера за столом перед раскрытой
пухлой конторской книгой. Он писал что-то, низко склонившись над
столом, так как лампа давала мало света и не освещала даже стен каюты.
Когда я сел на свою койку и стал расстегивать рубаху, Роджер, взглянув
на меня, сказал:
   - Все уже улеглись, а я вот пишу судовой журнал. Закончу - прочту
тебе, что я тут нацарапал.
   - Ладно, - ответил я покорно, стараясь скрыть свои истинные
чувства.
   Страсть читать вслух собственные сочинения представляется мне едва
ли не самой отталкивающей человеческой слабостью, но беда в том, что
это явление очень распространенное и противостоять ему просто
рискованно. В свое время я часто становился ее жертвой. Но я всегда
старался быть снисходительным слушателем. Если уж нести голову на
плаху, так нести ее гордо. А поскольку мне нравится доставлять людям
радость, то я не только терпеливо выслушиваю романы, стихи и письма,
написанные моими друзьями, но, случается, и сам прошу их читать мне. В
минуты скверного настроения, когда все мне видится в черном свете, у
меня появляется мысль, что репутацию человека с тонким вкусом я
заслужил отчасти благодаря этой своей черте.
   Итак, хотя я и не горел желанием внимать излияниям Роджера, я
постарался сделать вид, что с интересом выслушаю все, что он сочтет
нужным прочитать мне из своего отчета за день.
   - Ты сумеешь оценить это, я знаю, - сказал Роджер и снова склонился
над журналом. - Все любят слушать выдержки из судового журнала. - И он
продолжал выводить свои неуклюжие каракули.
   - Ну как же, как же, конечно, - ответил я и пошарил рукой над
койкой, пытаясь отыскать какую-нибудь полочку, куда можно было бы
положить воротничок. Нащупав полку, я разложил в привычном порядке
часы, запонки и галстук. Это стало моей второй натурой: я бы,
наверное, не смог заснуть, не совершив этого нехитрого ритуала -
положить часы слева от запонок.
   Роджер кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и начал громко
читать:
   - "1 сентября отчалили из Анкла. "Сирена" подняла паруса около
восьми часов утра в соответствии с распорядком дня капитана..."
Капитан - это я, -пояснил Роджер.
   - Ну разумеется, - откликнулся я.
   - "Капитан, движимый чувством самопожертвования, проявляемым им на
протяжении всего плавания, вел ее без посторонней помощи до самого
завтрака. Завтрак был подан с большим опозданием, только в половине
одиннадцатого, из-за нерасторопности женской половины экипажа,
представительницы которой увлеклись своим туалетом до такой степени,
что совсем позабыли о насущных потребностях своих владык и
повелителей". - Он взглянул на меня. - Здорово сказано, ты не
находишь? - сказал он и залился смехом.
   При всем своем богатом в этой области опыте я иногда буквально
встаю в тупик, слыша, какие цитаты выбирают мои друзья из своих
опусов, желая вызвать восхищение слушателей. Но я полагаю, что все-
таки были какие-то причины тому, что слова, которые на меня не
произвели ни малейшего впечатления, показались Роджеру перлами
остроумия. Он весь сотрясался от смеха, в то время как я едва мог
выдавить подобие улыбки.
   Время от времени прерывая чтение громким смехом, Роджер продолжал:
   - "После завтрака, когда мы плыли по Бьюру, Кристофер и Филипп по
очереди несли вахту у штурвала. Ветер был слабый, и капитана не мучили
угрызения совести, что он доверил жизнь своих пассажиров дилетантам.
Он с удовлетворением отметил, что Кристофер делает успехи в искусстве
кораблевождения, чего никак нельзя сказать о Филиппе, который оказался
самым нерадивым яхтсменом из всей компании. Несколько дней практики -
и Кристофер станет таким же лихим моряком, как Уильям. Тони все утро
провела на носу яхты. Она жарилась на солнцепеке, к неописуемому
удовольствию всех представителей сильного пола, мимо которых мы
проплывали". Вот сейчас будет хорошее место, - засмеялся Роджер; лицо
его побагровело, а глаза превратились в щелочки. В каюте было жарко, и
на лбу у него выступили бисеринки пота. Он продолжал свое живописание:
- "Филипп, бедняга, был этим так обеспокоен, что счел своим долгом
подсесть к ней и заслонить своим телом от нескромных взглядов. И
поскольку Филипп, преодолев свою лень, впервые проявил признаки
активности, все мы криками единодушно одобрили его поведение. А парни
на реке кричали, что Филипп, видно, считает Тони своей собственностью
и не желает, чтобы другие смотрели на нее.
   Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил,
что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до
Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим
ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за
всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и
всячески проявлял недовольство". С Уильямом не так-то легко ладить, -
прервав чтение, заметил Роджер. - Ему пойдет на пользу, если он
узнает, что его поведение мне не нравится. "Принимая во внимание, что
Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю
вторую половину дня вел яхту один, лишив тем самым Уильяма
удовольствия - в наказание за строптивость, проявленную во время
ленча. Кристофер и Эвис оставили Филиппа и Тони одних, и обе пары так
и просидели, ничего не делая, почти до самого вечера. Капитан оказался
единственным человеком на борту, способным наслаждаться природой в
этот пасмурный ветреный вечер; остальные были поглощены либо друг
другом, либо собственным я". - Роджер расплылся в улыбке. - Я сам
получил истинное наслаждение, когда писал этот отрывок, - сказал он и
стал читать дальше: - "В самом начале шестого "Сирена" прибыла к
назначенному для встречи с Иеном пункту, и сразу же разгорелся спор,
где и как нам поужинать. Все были голодные как волки после жалкого
подобия ленча. Решили доплыть до Роксема и заказать ранний ужин в
местном трактирчике, с тем чтобы вовремя вернуться на место и устроить
достойную встречу нашему ветерану. Так и сделали. Плотно поужинав в
Роксеме, мы пошли назад и пришвартовались за полчаса до появления Иена
в Солхаузе. Он, разумеется, опоздал, впрочем, он никогда не отличался
аккуратностью. Но капитан простил его".
   - Ну, это уже наглость, Роджер, - возмутился я.
   - "...Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой,
потягивая коктейли. Пили за Кристофера - по прибытии в Роксем
Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему
предоставляется должность в Малайе, - и, после того как Филипп и Тони,
как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки,
компания разошлась спать".
   - Здорово, а?! - воскликнул он с видом победителя.
   - Отлично, - ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не
ожидал, что отчет за истекший день окажется таким кратким.
   - А ты знаешь, вести судовой журнал - увлекательнейшая штука, -
упивался Роджер. - Увлекательнейшая. Для меня это просто одно
удовольствие.
   - Не сомневаюсь, - подтвердил я.
   - Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, -
объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. - А потом
- спать.
   - Замечательная мысль, - ответил я. - А кстати, где ты его держишь?
   - В положенном месте - над кормовым люком. Там у меня специальная
полочка для него, - И он на цыпочках вышел из каюты.
   Я стал поспешно стягивать с себя все, что на мне было надето, и,
когда он вошел, я уже был в постели и воевал с одеялами.
   - Привет. - Роджер оглушительно захохотал. - Быстро ты свернулся.
Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не
привыкнешь, кажется немного жестковатой.
   Я повернулся лицом к стене и буркнул!
   - Спокойной ночи.
   Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он
последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил,
что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у
меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил все
дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на
меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим
положением и погрузился в размышления.
   До моего слуха доносилось тяжелое, мерное дыхание Роджера, и это
делало мое ночное бдение еще более невыносимым. Я с горечью вспоминал,
как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале,
когда меня так клонило ко сну; сам-то лег и заснул как убитый, а я вот
теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера - вести судовой
журнал. И вообще все это чисто по-роджеровски: называть себя
капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на
Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в
общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже
его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды
нашего совместного пребывания в Италии и других местах.
   Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал
красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что
это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я
проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:
   - Ты проснулся?
   Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано
как угодно.
   - Тебе еще рано вставать, - сказал Роджер, и его зычный голос
донесся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. - Сейчас только
восемь.
   Я застонал, а Роджер продолжал:
   - Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы
остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться.
   Он надел спортивную рубаху, фланелевые брюки и, шлепая босыми
ногами, вышел из каюты. Я слышал скрип канатов - видимо, он ставил
парус, - шарканье ног по палубе и скрежет якорной цепи, пронесшейся от
носа к корме, и затем тихий плеск воды за бортом - яхта отчалила. Я
лежал не шевелясь, и мало-помалу меня снова убаюкал еле слышный плеск
волн.
   В половине девятого я стряхнул с себя остатки сна, выбрался из
постели и через носовой люк поднялся на палубу. Утро было яркое и
спокойное. Веяло холодом, хотя на небе не было ни облачка. Слабый
западный бриз надувал большой парус яхты. По обоим берегам высились
зеленые заросли камыша, кое-где между ними поблескивала в лучах солнца
вода.
   Я ощутил небывалую легкость, которую, как мне кажется, человек
способен испытывать только на равнинных просторах. Я не видел Роджера
из-за разделявшей нас крыши каюты и окликнул его:
   - Славный денек, Роджер!
   Как раз в этот момент яхта огибала излучину у Сол-хаузской заводи,
и наш капитан ответил мне не сразу. Наконец яхта вышла на прямую, и я
услышал, как он весело прокричал что-то в ответ. Я еще немного посидел
на палубе, но потом, сообразив, что человеку не первой молодости не
следует прохлаждаться в одной пижаме на свежем сентябрьском ветерке,
резво потрусил вниз, схватил полотенце и отправился к умывальнику, что
стоял под люком. Плескаясь под краном, я слышал голоса из других кают,
причем отчетливее всего до меня донеслось: "Доброе утро, милый!"
Хрипловатый голос, без сомнения, принадлежал Тони.
   Затем на всю округу загремело радио, зазвучал "Erlkonig" <"Лесной
царь" - баллада Ф. Шуберта>. Когда музыка оборвалась, диктор бодро
объявил что-то по-немецки, и вслед за его словами послышались
вступительные такты "Die Forelle" <"Форель" - баллада Ф. Шуберта>. По-
видимому, твердолобые тевтоны - магнаты радиовещания - считают, что
домашние хозяйки должны мыть посуду не иначе, как под аккомпанемент
классической музыки. Я быстро натянул старенький костюм и распахнул
дверь в смежную с нашей каюту, чтобы лучше слышать.
   Первое, что бросилось мне в глаза, была Тони, которая стояла,
подперев плечом дверь. Весь ее облик говорил о том, что своему ночному
туалету она уделяет не меньше забот и внимания, чем дневному. На ней
была белая шелковая пижама с черным поясом, которая так же хорошо
подчеркивала своеобразную красоту девушки, как и зеленое платье
накануне вечером. Усмехнувшись про себя, я отметил, что в этот ранний
час - перед завтраком - она уже успела накрасить губы.
   - Привет, Иен, - встретила она меня. - Я буду называть вас по
имени, надеюсь, вы не возражаете?
   - Я бы оскорбился, если бы было иначе, - ответил я.
   - Проходите, - жестом пригласила она меня в каюту. - Мы каждое утро
включаем приемник, чтобы было веселее умываться.
   - Странная традиция, - заметили.
   - Ничуть. В чем соль красивой жизни? В том, чтобы, открывая утром
глаза, знать, что ты можешь понежиться в постели и не спеша начать
новый день. А кроме того, мы не можем умываться все одновременно -
здесь ведь, как вам известно, всего три умывальника.
   Она произносила слова гортанным голосом, растягивая их, глаза ее в
полумраке снова поразили меня своей неодинаковостью: один - карий,
другой - серый с голубым отливом.
   Я помахал Эвис, заметив, что ее темноволосая головка мелькнула в
дверях девичьей каюты, и мы с Тони вошли в так называемую кают-
компанию, которую ночью делили Уильям и Кристофер и которая, очевидно,
в Девять часов утра превращалась в своего рода музыкальный салон.
Внутри приемник просто оглушал. Единственным слушателем был Кристофер.
Он лежал на койке в роскошной пижаме в тон бронзового загара и писал
письмо. Когда мы вошли, он встретил нас своей милой улыбкой.
   - Привет, друзья! Если хотите получить удовольствие от музыки,
бегите отсюда подальше, - посоветовал он.
   - Музыка - только предлог. Мы, собственно, пришли к тебе с
официальным визитом, Кристофер: хотим полюбоваться твоей неотразимой
пижамой, - съязвила Тони, бросив на него косой взгляд.
   - А где остальные? - спросил я.
   - Уильям умывается, - ответил Кристофер.
   - А Эвис не появится на людях, пока не доведет свой туалет до
совершенства. Я обычно в таких случаях оставляю ее одну. Она часами
может вертеться перед зеркалом. - В словах Тони мне почудилось скрытое
недоброжелательство. Она продолжала: - Что до Филиппа, то этот ленивец
валяется в постели до самого завтрака. Каждое утро, когда я вхожу к
нему и говорю "доброе утро", он свертывается калачиком и продолжает
спать как ни в чем не бывало,
   - Это я-то, чертовка ты эдакая? - раздался вкрадчивый голос
Филиппа, и он словно из-под земли вырос перед нами. Подойдя к Тони, он
обвил рукой ее плечи. - И ты осмелишься повторить мне это в глаза?
   Он тоже был в пижаме, но уже тщательно причесан, как будто собрался
на танцевальный вечер.
   Я присел на койку Кристофера, стараясь держаться как можно дальше
от приемника, стоявшего на небольшом столике у изголовья койки
Уильяма. Филипп сел напротив, на койку Уильяма, и под предлогом того,
что в скором времени в каюте станет совсем тесно, притянул Тони себе
на колени. Она обвила своей длинной тонкой рукой его шею и
проворковала грудным голосом:
   - У-у, змей-искуситель.
   Я впервые в жизни слышал такое странное обращение к возлюбленному.
   С улыбкой, тронувшей уголки его губ, Кристофер с интересом взглянул
на них и снова принялся за письмо.
   Минутой или двумя позже вошел Уильям в халате; бросив на ходу
"доброе утро", он сел на свою койку возле самого приемника. Он
раскурил трубку и сидел в задумчивости, совершенно не замечая
любезничавшую у него под боком парочку.
   Кристофер положил письмо в конверт, запечатал его и со словами:
"Пойду умоюсь" - вышел.
   Уильям молча курил. Тони чмокнула Филиппа в щеку и взглянула на меня:
   - Иен, а вам, я вижу, скучно. Не хотите ли и вы, чтоб вас приласкали?
   - Нет уж, увольте, только не на голодный желудок, - ответил я. -
Когда я был молод и мне случалось увлечься, я всегда соблюдал золотое
правило: ни под каким видом не заниматься любовью натощак.
   - Значит, вы никогда не любили, - презрительно парировала Тони.
   - Много вы знаете, - заметил я. Мне вспомнился один вечер двадцать
лет назад. Но тут вернулся Кристофер и помешал моему сентиментальному
путешествию в прошлое. Я обратился к нему: - Как вы думаете,
Кристофер, была ли у меня в жизни настоящая любовь, когда я был молод?
   Он улыбнулся немного горько, как мне показалось, и ответил:
   - Надеюсь, вас миновала чаша сия, - а потом, как бы рассуждая сам с
собой, добавил. - А впрочем, кто знает, возможно, ради любви стоит
страдать.
   - Конечно, стоит, - послышался сдавленный голос Филиппа: Тони
зажала ему рот рукой.
   Кристофер рассмеялся и попросил меня подвинуться,
   - Мне надо хоть чуть-чуть передохнуть от этой адской машины, -
объяснил он, показывая на приемник.
   Когда он усаживался, в каюту вошла своей легкой походкой Эвис -
элегантная и обаятельная Эвис, единственная на яхте, кроме меня,
полностью одетая. Она поздоровалась со всеми, как всегда, спокойно и
ровно, вполголоса сказала Кристоферу: "Доброе утро, милый!" - и села
рядом со мной напротив Уильяма.
   - А почему бы нам не выключить приемник? - жалобно, ни к кому не
обращаясь, спросил Филипп. - Он орет во всю мощь, а мы каждое утро
собираемся здесь и мучаемся от этого рева.
   - Традиция, мой мальчик, - встрепенулся Уильям. - Равно как член
Совета графства и закрытые школы. Сделали раз, сделали два... так и
осталось на веки вечные.
   - Ну-у, Уильям, ты начинаешь ожесточаться, - заметила Тони. - С
возрастом, правда, это проходит. - Она взяла в рот сигарету и
спросила: - У кого найдутся спички? У Филиппа их никогда не бывает. У
тебя есть, Уильям? А у тебя, Кристофер?
   Кристофер вынул из кармана пижамы коробок и бросил его Тони.
Коробок упал на пол.
   - Не очень-то ты любезен, - проворчала Тони. - Она перегнулась и
подняла спички.
   - Он всегда такой до десяти утра, - подтвердила Эвис.
   - Жалкие создания эти мужчины, - заметила Тони. - Ну, пойду приведу
себя в "божеский вид, чтобы доставить им удовольствие, хотя они этого
и не заслуживают.
   Она не спеша прошествовала к выходу, Филипп в своем углу откинулся
назад и глубоко вздохнул.
   - На редкость интересная девушка, - заметил я.
   - Приятно это слышать. Хороший вы человек, старина, - отозвался
Филипп.
   Мы сидели и молча слушали музыку. Потом Филипп поднялся и заявил:
   - Пойду-ка я тоже сполоснусь и побреюсь. Тощища ужасная - каждый
день одно и то же, Когда-нибудь возьму да и перестану умываться и
отращу себе длинную бороду.
   - Вряд ли тебя даже на это хватит, - поддразнил его Кристофер, но
Филипп уже исчез за дверью.
   Уильям вытянул ноги и сказал:
   - Нам с Кристофером тоже не мешало бы одеться. Нельзя же целый день
щеголять в пижамах.
   У Эвис чуть дрогнули в улыбке губы, она предложила мне подняться на
палубу, пока Кристофер и Уильям переодеваются. Я с радостью
согласился: в каюте нечем было дышать, и, кроме того, я начал серьезно
опасаться, что от этого грохота у меня лопнут барабанные перепонки.
Эвис и я за ней следом - какие стройные ножки, прости меня, господи! -
поднялись на палубу и замерли. Яхта так легко и бесшумно скользила по
притихшей воде, что казалось, будто время остановило свой бег.
   Мы решили пойти к Роджеру поболтать с ним немного. Вдруг Эвис
схватила меня за руку и рванулась вперед, к штурвалу. Внезапный страх
охватил меня, и я бросился за ней. Когда я догнал ее, она уткнулась
лицом мне в плечо и дрожащим пальцем показала вниз. Я увидел тонкую
струйку крови, потом Роджера, и у меня волосы зашевелились на голове.
   Яхтой управлял мертвец.

                             Глава третья

        Я ТОЛКАЮ ДРУЗЕЙ НА НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

   Зрелище было жуткое. Как большинство людей моего поколения, я на
своем веку повидал немало случаев насильственной смерти. Некоторые
воспоминания останутся живы до конца моих дней. Мне, например,
привелось пройти по полю сражения в Ипри спустя всего лишь несколько
часов после первой газовой атаки. Я попал в Дублин на пасху 1916 года
и бродил по улицам, усеянным трупами; казалось, здесь приложил руку
какой-то злобный шутник, придав мертвым телам причудливые позы:
мальчик, как бы распятый на стене, с удивленно раскрытым ртом, а в
метре от него - полная краснощекая старуха, прикрывающая своим телом
детскую коляску, из которой ручьями вытекало на тротуар виски.
   Но в жизни своей я не видел ничего более ужасающего, чем вид
мертвого Роджера. Он сидел, привалившись
   спиной к наружной стенке каюты, зажав румпель между телом и
согнутой в локте рукой. Черная дырочка на рубахе и тонкая струйка
крови, вытекающая из нее, приковали все мое внимание, и я стоял, не в
силах двинуться с места. Когда же наконец я заставил себя взглянуть на
его лицо, я весь похолодел от ужаса - на его лице застыла веселая,
приветливая улыбка, какой он обычно встречал друзей.
   Эвис стояла, вцепившись в мою руку, ее била нервная дрожь. Внезапно
она истерично рассмеялась, и смех этот казался откликом на неживую
улыбку Роджера.
   - Иен, - произнесла она заплетающимся языком, - это нелепость
какая-то. Это просто невероятно.
   Ее напряженный голос звучал у меня в ушах, и на какое-то мгновение
я тоже ощутил нереальность происшедшего: у меня было такое чувство,
будто кто-то сыграл с нами злую шутку. Но я тут же постарался трезво
взглянуть в лицо фактам.
   - Нет, дорогая, это так же верно, как то, что я стою перед тобой, -
сказал я. - Надо позвать всех сюда. Уильям! - крикнул я. - Поднимись-
ка, пожалуйста, на палубу. Произошла пресквернейшая история. - Тогда я
даже не заметил, как нелепо прозвучали мои слова в этой трагической
ситуации.
   Уильям взбежал по кормовому трапу на палубу. Он был по пояс голый.
Увидев Роджера, он понял все с одного взгляда.
   - Мертв, - констатировал он, и, хотя Уильям не сказал ничего
нового, это коротенькое слово прозвучало зловеще.
   - И ничем нельзя помочь? - спросил я в тщетной надежде.
   Уильям что-то пробормотал.
   - У него прострелено сердце, - заявил он с холодной
профессиональной уверенностью. - Эвис, зови всех наверх. Надо
причалить к берегу.
   И он взял на себя роль старшего. Я позвал именно Уильяма, а не
кого-нибудь другого, ибо инстинктивно чувствовал, что среди нас он
единственный человек дела, прирожденный руководитель. Он высвободил
румпель из коченеющей руки Роджера, выбрал шкоты и с присущей ему
решительностью, которую вкладывал в любое дело, повел яхту к берегу.
   Кристофер и Филипп появились на палубе одновременно,
   - Роджер мертв, - просто сообщил Уильям. - Нам нужно немедленно
пришвартоваться. Вы оба идите на нос и будьте наготове.
   - Мертв? - переспросил Кристофер. Филипп замер на миг с побелевшими
губами, но потом, видимо, овладел собой.
   - Вы что, это серьезно или...? - спросил он дрожащим голосом.
   - Отправляйтесь на нос и никаких разговоров! - строго прикрикнул
Уильям, и они безропотно подчинились.
   Пока Уильям высматривал место, чтобы пришвартоваться, на корму, где
я стоял с багром в руках, вышла Тони.
   - Роджер убит, - сообщил я ей шепотом.
   - Вижу, - откликнулась она. Голос ее совсем сел, ярко накрашенные
губы искривила загадочная усмешка.
   Вскоре Уильям нашел среди нескончаемых зарослей тростника выступ с
твердым грунтом и решил, что мы можем здесь пристать. В напряженном
молчании мы пришвартовались и свернули парус.
   Когда все было закончено, Уильям деловито сказал:
   - Оставим его здесь, - он жестом указал на труп, - только натянем
тент. А то всякие зеваки, что поплывут мимо, будут гадать, как
очутилось на палубе мертвое тело.
   Я заметил, что Эвис содрогнулась от этих трезвых слов. Меня тоже
резанул тон Уильяма, но тут было не до церемоний - надо поскорее
натянуть тент. Когда тент был поднят и яхта приняла вид судна,
причалившего к берегу на ночную стоянку, Уильям сказал:
   - Все в порядке. У нас есть еще немного времени. Пойдемте в кают-
компанию, обсудим, как быть.
   По пути Уильям бросил:
   - Мне нужно заскочить к себе надеть рубаху. Я мигом. А вы идите и
рассаживайтесь.
   Мы расположились в большой каюте. По молчаливому уговору место во
главе стола было оставлено для Уильяма. Я сел справа от него,
Кристофер - слева. Филипп и Тони устроились рядом с Кристофером, а
Эвис подсела ко мне и бессильно опустила голову на руку. Казалось, она
вот-вот лишится чувств. Она была в таком состоянии, что даже не
замечала встревоженных взглядов, которые бросал на нее Кристофер. Все
притихли. Всякий раз, когда я, обегая взглядом каюту, натыкался на
опустевшую койку Роджера, у меня больно сжималось сердце.
   Наконец вошел Уильям и занял оставленное для него место. Я не
заметил у него никаких признаков волнения, даже руки не дрожали, когда
он закуривал сигарету. Он начал:
   - Вы все знаете, что произошло. За истекшие полчаса был убит
Роджер.
   - А ты уверен, что это не самоубийство? - спросил Кристофер.
   - Никаких следов оружия на месте не обнаружено. Его, должно быть,
бросили за борт, - объяснил Уильям. - А с простреленным сердцем, как
известно, бросать за борт оружие не очень-то сподручно.
   Кристофер согласился, и Уильям продолжал:
   - Совершенно очевидно, что Роджер был убит, и это произошло в
течение последних тридцати минут.
   - А на каком основании вы так точно определяете время? - Меня
поразила его безапелляционность. - Rigor mortis? <Окоченение трупа (лат.)>
   - Нет, пока еще слишком рано. К тому же только круглые идиоты или
мошенники могут всерьез считаться с подобными доказательствами.
Окоченение начинается по-разному и зависит от многих факторов, и в
частности занимался физическим трудом человек перед смертью или нет, -
объяснял Уильям с видом превосходства. - Нет, я беру тридцать минут
как крайний срок по одной простой причине - покойник не может
управлять яхтой. Я не знаю этой реки, но готов биться об заклад, что
последний поворот мы прошли не более десяти минут назад.
   - Это довольно легко проверить, - заявил я. - Сейчас 9.40. Когда мы
с Эвис вышли на палубу, было приблизительно 9.25.
   - Из этого следует, что убийство произошло самое раннее в 9.15, -
быстро подсчитал Уильям. - Итак, ясно: Роджер убит между 9.15 и 9.25.
- Он сделал паузу и холодным бесстрастным тоном продолжал: - Убит кем-
то из шестерых здесь присутствующих.
   У меня бешено заколотилось сердце. Я услышал, как рядом охнула,
нет, как-то всхлипнула Эвис. Филипп начал было что-то возражать, но
Уильям одернул его:
   - Не будь ребенком, Филипп, - сказал он. - Неужели ты полагаешь,
что кто-то подплыл к яхте, пристрелил Роджера и бесследно скрылся... и
все просто так, в качестве разминки перед завтраком, да? Где у него
была гарантия, что поблизости в этот момент никого не будет?
   У меня по спине пробежал холодок, и тут впервые мы с чувством
гнетущего страха посмотрели друг на друга. Я стал думать: кто бы это мог
быть? Ведь какие бы чувства я ни испытывал, было ясно, что Уильям сказал правду.
   Спокойным голосом Уильям безжалостно продолжал:
   - Роджер был убит выстрелом в упор. На рубашке видны следы пороха.
Вы что, всерьез допускаете, что какой-то неизвестный на ходу забрался
на борт яхты и, поиграв у Роджера перед носом пистолетом, застрелил его?
   Факты говорили сами за себя. И я - мне не стыдно в этом сознаться -
с трудом, будто проглотив комок в горле, сказал:
   - Ты прав, Уильям.
   Чуть замявшись, кивнул в знак согласия и Кристофер. В голубых
глазах Филиппа застыло изумление. Тони, вынув зеркальце, с нарочитым
старанием подвела бровь и произнесла глухим голосом:
   - Ну, и кто же из нас сделал это? Уильям сухо рассмеялся.
   - Кто бы это ни был, все равно он... или она в этом не признается.
   И тогда я внес предложение, которое при всей своей нелогичности,
безнравственности и бессмысленности казалось мне, да и сейчас кажется,
самым разумным выходом из того ужасного положения, в которое мы
попали. Я сказал:
   - Послушайте, я на тридцать лет старше любого из здесь сидящих, и
я, с вашего позволения, выскажу свое мнение по поводу этого
происшествия. Все мы связаны дружескими узами, и я не ошибусь, если
скажу, что всем нам хотелось бы уладить это дело без лишних жертв.
Роджер мертв, и смерть еще одного человека не поможет ни ему, ни кому-
либо из нас. Тот, кто убил его, совершил тяжкое преступление, которое
я лично не могу простить. Но это отнюдь не означает, что я хочу
видеть, как он... - тут я запнулся, - или она умрет позорной смертью.
Я не верю во все эти лицемерные разглагольствования об искуплении
вины. Мне кажется, что это само по себе очень похоже на преступление. Поэтому
я предлагаю: если тот, кто совершил это преступление - кто бы он ни был, -
сейчас нам признается, мы представим смерть Роджера как самоубийство и ни
одна живая душа никогда не узнает правды. Мы должны поклясться. Но сделаем
мы это при одном условии: убийца исчезнет из нашего общества и никогда
больше не покажется нам на глаза.
   На миг воцарилось молчание. Нарушил его Уильям, который сказал с не
свойственной ему теплотой:
   - Иен, вы сделали сейчас то, на что я бы никогда не решился.
   - Ну как, все готовы дать клятву? - спросил я. Мертвая тишина
повисла в каюте. Кто признается?
   Кто? Сердце стучало молотом. Я почувствовал, как мой лоб покрылся
испариной.
   Сделав над собой усилие, я продолжал:
   - Прошу каждого обещать хранить молчание обо всем, что он здесь
услышит.
   Никто не ответил, и я продолжал:
   - Ладно. Первым начну я. Клянусь, пока я жив, не разглашать
признание, которое сделает здесь один из нас. Если кто-нибудь не хочет
присоединиться к этой клятве, он должен заявить об этом сразу.
   Никто не произнес ни слова.
   - Значит, все согласны, - заключил я. - Теперь я попрошу всех по
очереди повторить клятву... или признаться.
   Дрожащим пальцем - я видел, как он дрожал, - я указал на Тони.
   - Ну что ж, начнем с Тони, - произнес я. - Тони, обещаете ли вы
хранить тайну?
   Наши взгляды скрестились. Глаза ее сверкнули. Тут я впервые
увидел, сколько воли в лице этой девушки.
   - Разумеется, обещаю? - как бы отмахнувшись, произнесла она. - А вы
что, ожидали иного?
   У кого-то вырвался еле уловимый вздох облегчения. Итак, Тони вышла
из игры... Как в лихорадке я двинулся дальше.
   - А вы, Филипп? - спросил я.
   Он весь как-то сразу обмяк. Я увидел, что Тони, обернувшись,
смотрит ему прямо в лицо. Пожав плечами, он с кислой улыбкой ответил:
   - Обещаю.
   Тони схватила его за руку, но они оба сразу же выпали из поля моего
зрения.
   Кто же остался? Кристофер, Уильям и Эвис,
   - Теперь вы, Кристофер, обещаете вы хранить тайну?
   - Обещаю, - спокойно ответил Кристофер. Его худое темное лицо было
полно решимости. Трое поклялись, и теперь сделать признание могли
только Уильям или Эвис. Но не Уильям же в самом деле? Я старался
совладать со своим волнением. Уильям, поглаживая свой квадратный
подбородок, пытался поймать мой взгляд.
   - Вы обещаете, Уильям?
   - Да. Обещаю, - отчеканил он. Его голос звенел, как металл. Мало-
помалу до моего сознания дошло значение его слов, и я до боли впился
ногтями себе в ладони. По каюте пронесся шумок.
   Холодея от страха, я повернулся к Эвис, сидевшей слева от меня. Она
перестала всхлипывать, но все еще продолжала закрывать лицо руками. У
меня подкосились колени и бешено забилась жилка на шее,
   - Эвис? - шепотом произнес я.
   Она подняла свое заплаканное лицо. Все как один подались вперед.
   - Обещаю молчать, - произнесла она и добавила с жалкой улыбкой: -
Только теперь, по-видимому, это не имеет ровно никакого значения.
   Обстановка разрядилась. С чувством глубокого облегчения я закрыл
глаза и, словно сквозь сон, услышал гортанный смех Тони, от которого
всем стало как-то легче. Только что со смешанным чувством недоверия,
страха и надежды мы испытующе вглядывались друг в друга, пытаясь
распознать убийцу, только что мы торжественно поклялись, что тайна
преступления умрет вместе с нами, а оказалось, что тайны-то никакой и
не было. Мы весело рассмеялись - это была разрядка после напряжения.
   Первым опомнился Уильям.
   - А все-таки один из нас - убийца, - резко бросил он. - Надо
решать, что делать дальше.
   Кристофер, постукивая ногой по полу, предложил:
   - Я полагаю, нужно сообщить куда следует. Филипп вяло поддержал его:
   - Если этот безмозглый кретин не хочет признаваться, не остается
ничего другого, по-моему...
   - ...как пойти в полицию и заявить, - перебил его Уильям.
   Я сделал еще одну последнюю попытку:
   - Досадно, однако, - сказал я, - что из-за одного всем нам придется
фигурировать в качестве свидетелей в деле об убийстве. А вы хорошо
представляете, что это за пытка - допросы?
   - Вообще это ад кромешный, - с горечью заметила Тони, - для всех
без исключения.
   - Ну что ж, ничего не поделаешь, - резко сказал Уильям. - Придется
все-таки заявить в полицию, чтобы они, не откладывая дела в долгий
ящик, взялись за расследование. Один из нас рано или поздно будет
выведен на чистую воду. И тогда он... или она (если раньше это
пресловутое "или она", встречаясь в юридических документах, вызывало у
меня лишь ироническую улыбку, то теперь, когда я увидел, как
вздрогнула Эвис, эта оговорка прозвучала зловеще) будет приговорен к
позорной смерти.
   Опять повисла тяжелая тишина. Атмосфера в каюте с низко нависшим
потолком становилась напряженной и гнетущей. Эвис начала всхлипывать.
Снова раздался голос Уильяма:
   - Итак, все. Поговорили и хватит. Я отправляюсь за полицией.
   - А не лучше ли позвонить прямо в Норидж и попросить прислать
оттуда компетентного человека? - предложил Кристофер. - А то пришлют
какого-нибудь местного увальня из соседней деревушки, хлебнем тогда
горя, пока втолкуем ему что к чему.
   - Ладно, - согласился Уильям. - Мы трое - Кристофер, Иен и я - едем
на шлюпке в Горнинг и попытаемся дозвониться до Нориджа. Кристофер и
Иен сядут на весла... кроме того, мы все трое будем на глазах друг у
друга, чтоб никто не попытался скрыться. Ведь мы теперь все под
подозрением, не забывайте.
   - Разумеется, - подтвердил я.
   - А это значит, - глубокомысленно изрек Кристофер, - что полиция
будет держать нас под своим неусыпным оком. Где мы переночуем? Не
можем же мы оставаться на яхте.
   - Да, проблема... - подтвердил Уильям.
   - А не махнуть ли нам куда-нибудь в гостиницу, - предложила Тони.
   - Боюсь, что мы поставим себя в неловкое положение, - возразил
Уильям. - Сбегутся зеваки, чтобы поглазеть на нас, - шутка ли, увидеть
своими глазами настоящего убийцу.
   - Я знаю, что делать, - неожиданно сказал Кристофер. - У моего
друга по ту сторону Поттер-Хайгема есть собственная вилла. Он приютит
нас у себя. В тесноте да не в обиде.
   Тони засмеялась.
   - И полицейский в любую минуту к нашим услугам. Между прочим,
дорогой мой Филипп, я питаю слабость к полицейским.
   - Вот и прекрасно, - подытожил Уильям. - Если тебе удастся
заполучить тот дом, Кристофер, - это для нас лучший выход из
положения. Там мы будем предоставлены сами себе, пока полиция не
покончит с формальностями.
   - В таком случае, мы там сегодня и переночуем, - поддержал я.
   - Минуточку, еще одна вещь, - сказал Уильям, потирая подбородок, -
нам предстоит прожить бок о бок в атмосфере, отравленной взаимными
подозрениями. Мы будем действовать друг другу на нервы. Возникает
вопрос: как вести себя в создавшихся условиях?
   - Как будто ничего не произошло, - ответила Тони.
   - Разве это возможно, ведь мы знаем, что произошло, - вмешался
Кристофер. - Хотя я лично за то, чтобы все у нас было по-старому. И
однако чем скорее все это выяснится, тем лучше.
   Уильям нетерпеливо продолжал:
   - Я хочу сказать, не случилось бы так: каждый возомнит себя сыщиком
и начнет шпионить за другими, надеясь разоблачить убийцу.
   - Да мы и не сможем, - возразил Филипп. - Мы же не детективы.
   - С другой стороны, - твердо гнул свою линию Уильям, - этот пример
может оказаться заразительным. Аппетит приходит во время еды. А мне
совсем не улыбается быть подстреленным, как заяц.
   - Единственно разумный выход - это вести себя по возможности
естественно, - предложил я и, почувствовав беспомощность своих слов,
поспешил добавить: - А впрочем, лучше не устанавливать непреложных
правил, что можно и чего нельзя.
   - Пожалуй, вы правы, - согласился Уильям и, как бы завершая
разговор, произнес: - Итак, мы обо всем договорились. А сейчас мы
втроем отправляемся в полицию и заодно выясним насчет нашего
временного пристанища.
   Уильям и Кристофер первыми выскочили из каюты и
   как по команде направились к носовому трапу (ибо кормовой находился
в непосредственной близости от зеленого тента). Они вышли на озаренную
светом палубу. Река искрилась под солнцем. Тони и Филипп, взявшись за
руки, последовали за ними. Я уже был на пороге, когда услышал
сдавленный голос Эвис:
   - Постойте, Иен, прошу вас!
   - Что, дорогая? - ответил я, обернувшись. На нее было жалко
смотреть: лицо Эвис было залито слезами. - Что случилось?
   - Полиция решит, что это моих рук дело. Я уверена, что будет именно так!
   Я взял ее за плечи.
   - Успокойтесь же, не будьте глупышкой! - сказал я как можно строже.
- И почему, собственно, кто-то должен подозревать вас?
   - Иначе быть не может. Вот увидите. Вы же знаете, что после Роджера
наследницей всех денег его дяди являюсь я. Иен, я погибла. Меня
повесят...
   - Да на вас ни за что не подумают. Это просто немыслимо, - пробовал
я ее утешить.
   - Меня повесят, - дрожа, твердила она. - Иен, вы должны убедить их,
что я тут ни при чем, что кто-то другой повинен в этом, но не я. Вы
должны спасти меня.
   Я чувствовал себя беспомощным. В некоторых обстоятельствах я,
видимо, еще более беспомощен, чем большинство мужчин. У меня отличная
наблюдательность, и я прекрасно запоминаю всякие мелкие детали, но я
встаю в тупик, когда сталкиваюсь со сложными жизненными проблемами, -
такой уж у меня характер. Мне было ясно, что я не в состоянии ей ничем
помочь. И все же я не мог заставить себя честно признаться в этом
девушке, которая стояла передо мной и, еле сдерживая рыдания, умоляюще
заглядывала мне в глаза.
   - Я сделаю все, что в моих силах, - пролепетал я, и вдруг меня
осенило: есть такой человек! Он и только он способен раскрыть это
преступление; кроме того, на его порядочность можно целиком и
полностью положиться: что бы он ни узнал в процессе расследования, он
будет держать язык за зубами. Я никак не мог побороть в себе страх за
последствия, которые может повлечь за собой это расследование.
   - Я знаю, кто нам нужен, - ликующе возвестил я. - Я когда-нибудь
рассказывал вам о своем друге Финбоу?
   - Рассказывали, - ответила она.
   - Я попрошу его приехать и заняться этим преступлением. Не надо зря
волноваться, Эвис. А теперь я должен идти... Уильям ждет.
   Я вышел и оставил ее сиротливо стоять посреди пустой каюты.
   Когда я спустился в шлюпку, там уже сидели, зло поглядывая друг на
друга, Уильям и Кристофер.
   - А я тебе говорю, греби, - кипятился Уильям.
   - Дорогой Уильям, - парировал Кристофер, - до сих пор мы
подчинялись тебе во всем, но должен же ты в конце концов уразуметь,
что твое слово для нас вовсе не закон.
   Уильям стиснул зубы.
   - При чем здесь это? Ты гребешь лучше меня, а нам нужно добраться
до Горнинга как можно скорее.
   Кристофер пожал плечами:
   - Вот это другое дело, умные речи и слушать приятно. Так бы и
сказал с самого начала, нечего было кричать. - Он налег на весла, и
шлюпка понеслась к Горни нгу.
   Я с тревогой отметил, что нервозная обстановка уже давала себя
знать и даже пустячное расхождение становится поводом для конфликта.
Однако вскоре, успокоенный мерным движением шлюпки, я перестал думать
об этой ссоре и благословлял ту минуту, когда мне пришла счастливая
мысль о Финбоу. Познакомился я с ним сразу после войны, в Гонко'нге. Я
оказался там случайно по делу (тогда я еще не был в отставке), а
Финбоу, находясь на государственной службе в министерстве колоний, где
продолжает служить и по сей день, жил там постоянно. Он в ту пору
занимал должность третьего помощника министра колоний или что-то в
этом роде. Финбоу был еще совсем молод, но и тогда уже мне не
понадобилось много времени, чтобы узнать и оценить в нем тонкого
знатока человеческой души, каких редко встретишь.
   Почему он заживо похоронил себя на Востоке и почему продолжал жить
там, для меня осталось загадкой, но, так или иначе, он создал себе там
свой особый мирок и, кажется, был счастлив. Он умел ценить радости
жизни, был гурманом, хорошо разбирался в винах и любил провести время
за приятной беседой. Он читал китайских поэтов и играл в крикет, но
истинную радость приносила ему единственная страсть - изучение рода
человеческого с его слабостями и чудачествами. Он вел свои наблюдения
каким-то особым, научным методом и очень скрупулезно. Мне
припоминается случай, когда Финбоу удивил меня, рассказав в
подробностях, о которых я сам не подозревал, перипетии одной моей
глупой любовной интрижки в дни пребывания в Китае.
   Первое, на что я обратил внимание, когда познакомился с Финбоу,
была его несколько отпугивающая бесстрастность- он как бы со стороны,
с усмешечкой наблюдал жизнь. Но когда я узнал его ближе, я открыл в
нем доброту и сердечность, которые он тщательно пытался скрыть, и
полюбил его за это. За месяц до нашей злополучной прогулки на яхте мы
с ним встретились в Лондоне, куда он приехал провести свой ежегодный
отпуск. Я осмелился сказать ему, что не так уж чуждо ему все
человеческое, как он хочет изобразить. В ответ он улыбнулся и сказал,
что я бы удивился, узнав, какой он черствый, бездушный сухарь.
   Впрочем, каким бы он ни был, никто, кроме него, не смог бы помочь
мне и Эвис и никто не сумел бы в такой короткий срок пролить свет на
тайные движения души человека, который решился на это преступление. Я
благословлял судьбу за то, что Финбоу оказался в Англии как раз тогда,
когда он был больше всего нужен.
   Пока Кристофер без передышки греб к Горнингу, Уильям сосредоточенно
всматривался в красные коттеджи, показавшиеся из-за поворота.
   Я обратился к ним, стараясь говорить как можно непринужденнее:
   - Если вы оба ничего не имеете против, я бы хотел пригласить в нашу
компанию одного моего друга,
   Уильям сразу насупился.
   - Не очень подходящее время принимать гостей, - заметил он. - А кто
этот человек?
   - Его зовут Финбоу, - ответил я, Кристофер усмехнулся.
   - Что за дурацкая фамилия! В жизни такой не встречал, - заметил он.
- А кто он такой, этот ваш Финбоу?
   - Он работает в Гонконге. Его присутствие нам не помешает, а вот
польза от него может быть несомненная, уж поверьте мне. Совсем неплохо
иметь рядом человека, который не запутан в эту историю и на которого
можно положиться А Финбоу к тому же искушен в юридических делах и
сумеет найти лазейки в сетях законов.
   Я притворялся, как мог, чтобы никто не догадался об истинной цели
приезда Финбоу, ибо считал, что так будет разумнее.
   - Мы и сами за себя постоять сумеем, - заявил Уильям.
   - Без Финбоу нам не обойтись, уверяю вас, - упорствовал я.
   - Ну зовите его, если уж вам так хочется, - не очень любезно сказал
Уильям. - Хотя должен сказать, все это кажется мне странным. Впрочем,
нет худа без добра: у нас будет четвертый партнер для бриджа, когда
Филиппу вздумается целоваться со своей Тони.
   Кристофер с улыбкой поддержал его:
   - Я не возражаю, Иен. Зовите хоть всех Финбоу, вместе взятых, мне все равно.
   Мы добрались до Горнинга, позвонили из гостиницы "Лебедь". Уильям
взял на себя переговоры с полицейским участком Нориджа. Его резкий
голос становился все нетерпеливее, по мере того как разговор
затягивался. Мы с Кристофером, слыша только одну часть телефонного
диалога, терялись в догадках, что происходит на другом конце провода;
как проходил этот разговор, мы узнали позднее.
   - Полицейский участок Нориджа? - начал Уильям.
   - Да. А кто это говорит?
   - Слушайте. Около часа назад на борту своей яхты "Сирена" убит
доктор Роджер Миллз.
   - Кто?
   - Доктор Роджер Миллз.
   - Что с ним стряслось?
   - Его убили.
   - Кого убили?
   - Доктора Роджера Миллза.
   - А вы уверены в этом? Уильям начал выходить из себя.
   - Помолчите минуту и постарайтесь уяснить то, что. я вам скажу, -
проговорил он ледяным тоном. - Яхта "Сирена" пришвартована сейчас в
полумиле от Горнинга у Роксемского берега. На борту находится с пулей
в груди ее владелец...
   - С че-ем?
Уильям закусил губу.
   - С пулей... с пулей в груди. Он умер насильственной смертью. Можете вы
немедленно прислать сюда своего человека?
   Наступила долгая пауза, затем, повернувшись к нам, Уильям сказал:
   - Все в порядке. Для расследования сюда выезжает некто Беррелл,
сержант полиции Беррелл.
   Когда мы впервые услышали это имя, оно не произвело на нас никакого
впечатления, зато потом, спустя несколько часов, при упоминании его у
нас возникали совсем иные ощущения.
   Кристофер довольно быстро дозвонился до своего приятеля и с
непринужденной самоуверенностью, которой я всегда восхищался,
договорился о вилле. Мне же пришлось потратить немало времени, прежде
чем меня соединили с квартирой Финбоу на Портленд-Плейс: сначала была
занята линия, потом я ждал, когда он изволит выбраться из своей
постели и подойдет к телефону. Кристофер с Уильямом потеряли терпение
и вернулись к шлюпке. Наконец я услышал искаженный до неузнаваемости
голос друга и в двух словах изложил ему суть дела.
   В ответ послышалось протяжное "та-ак" - любимое словцо Финбоу.
   - Непременно приеду, - отчетливо услышал я. Право, мне нечасто
приходилось испытывать подобную радость. Финбоу помолчал, а затем в
трубке снова послышался его голос: - Буду на яхте часа через два. До
скорой встречи.
   С чувством облегчения я вернулся на шлюпку. Фигура убитого мрачной
тенью заслоняла свет ясного дня. Меня преследовали страшные видения:
мертвый Роджер с улыбкой на губах и плачущая у меня на груди Эвис. Но
я знал, что поступил так, как диктовал мне разум. Через час-другой я
расскажу все Финбоу, и пусть он занимается этим темным делом сам.
   Как только я сел в шлюпку, Кристофер спросил:
   - Ну как, ваш друг приедет?
   - Да, - ответил я, - он с радостью ухватился за такую возможность,
он просто не знает, куда себя девать.
   Уильям хмыкнул и взялся было за весла, но тут Кристофер отстранил
его:
   - На весла сяду я, - заявил он.
   - Ты же греб, когда мы ехали в эту сторону, - возразил Уильям, -
обратно буду грести я.
   - Нет, тебя надо проучить, чтобы ты зарубил себе на носу: не всегда
все будет по-твоему, - заметил Кристофер, - В эту сторону я греб, так
как ты убедил меня, что это необходимо, а теперь я сяду на весла,
потому что сам этого хочу.
   Уильям проворчал что-то, и Кристофер молча, мерными рывками повел
шлюпку к месту стоянки яхты.
   Я сидел и думал - ручаюсь, что мои попутчики думали о том же, - что
по возвращении на яхту мы снова увидим зеленый тент там, где еще
совсем недавно сидел у штурвала своей яхты благодушный, пышущий
здоровьем Роджер. На воду темной ровной полосой падала тень от
высокого тростника. Все вокруг было мирно и спокойно. Смерть с виду
тоже иногда кажется мирной и спокойной, подумал я. Что-то ожидает нас
впереди?
   У меня больно сжималось сердце. Взглянув случайно на Кристофера, я
заметил, что ему тоже явно не по себе.
   - Надеюсь, - сказал он, делая, взмах веслами, - что на яхте в наше
отсутствие ничего не случилось. Надеюсь, что Эвис...
   Уильям оборвал:
   - Уж она-то в полной безопасности.
   Однако мне, несмотря на такое заверение, захотелось, чтобы она была
с нами в эту минуту.
   Внезапно со стороны Горнинга послышался рокот мотора, и я увидел,
что прямо на нас на бешеной скорости несется моторная лодка. Проскочив
мимо, она обдала нас волной, которая вырвала из уключины одно весло,
Кристофер выругался. Шлюпка повернулась и встала боком к волне. Еще
секунда - и я барахтался в воде рядом с Кристофером и Уильямом, а в
нескольких ярдах от нас плавала опрокинутая шлюпка.
   Развернувшись, моторная лодка возвратилась к нам, уже значительно
снизив скорость. За рулем сидел темноволосый мужчина с широким румяным
лицом.
   Он крикнул нам громким, отнюдь не виноватым голосом:
   - Что за глупые шутки! Надеюсь, вас спасать не нужно?
   - Надо полагать, ко дну не пойдем, чурбан вы эдакий, - свирепо
ответил Уильям. Он подплыл к шлюпке и пытался перевернуть ее, а
Кристофер в это время выуживал из воды весло. - Уж как-нибудь
выберемся без вашей помощи. Какого дьявола вы носитесь по реке как
сумасшедший?
   - У меня важное дело. Очень важное, - ответил круглолицый. - Я
сержант сыскной полиции Нориджа Алоиз Беррелл. Имею срочное задание
расследовать преступление, совершенное где-то здесь неподалеку. Так
что мне некогда, выбирайтесь сами.
   И моторка рванулась вверх по течению. Так произошла наша первая
встреча с Алоизом Берреллом.

                            Глава четвертая

        АЛОИЗ БЕРРЕЛЛ И ФИНБОУ

   Побарахтавшись в воде, мы наконец вскарабкались в шлюпку. Уильям
сел на весла и, срывая на них свой гнев, повел шлюпку дальше. Это
маленькое происшествие на время вытеснило мои дурные предчувствия,
мокрая одежда, прилипшая к телу, доставляла мне немало неприятностей.
   Но когда наконец из-за крутого поворота показалась наша яхта с
аккуратно натянутым тентом на корме, страх охватил меня с новой силой,
страх перед тем, что ожидает нас на борту. На палубу вышла Эвис и,
заметив нас, стала следить за шлюпкой. Она стояла, прислонившись к
мачте, и при нашем приближении сделала рукой какой-то неопределенный
жест, отдаленно напоминающий приветствие.
   Мою тревогу как рукой сняло, когда я услышал голос Эвис:
   - У нас на борту какой-то странный тип. Он сует свой нос повсюду.
   Уильям презрительно фыркнул.
   - Это тот сумасшедший, что искупал нас, чтоб ему неладно было!
   Когда мы, мокрые с ног до головы, выбрались на палубу, Эвис
сочувственно улыбнулась.
   - Вам бы не мешало переодеться, - заметила она.
   - Мы как раз и собираемся это сделать, дорогая, - сказал Кристофер,
ласково потрепав ее по щеке мокрой рукой, - это чтобы и ты тоже
немного вымокла.
   Эвис улыбнулась ему, и я с радостью заметил, что она оправилась
настолько, что уже способна откликнуться на шутку.
   - Иди и смени одежду, Кристофер, - проворковала она. - Я не прочь
была бы понянчиться с тобой, но боюсь, что сиделка из меня не выйдет.
   - Тебе в лапки только попадись... - сказал он. - Пойду-ка я
действительно переоденусь... а может, следует сначала доложиться этому
Берреллу?
   Эвис сразу нахмурилась, и тень пробежала по ее лицу.
   - Он расспрашивал меня буквально обо всех, - возмущенно заметила
она. - А сейчас он, по-моему, рыскает вокруг... Роджера.
   Уильям внезапно взорвался:
   - Ну, я иду переодеваться, и ему придется подождать, если он вообще
желает со мной разговаривать. - И он грубо окликнул: - Сержант Беррелл!
   - Я занят, - послышалось откуда-то со стороны штурвала.
   - А я вымок до нитки! - нетерпеливо повысил голос Уильям.
   Через минуту на палубу вышел Беррелл. Когда он сидел за рулем
моторки, я заметил только лунообразное лицо и вынес весьма смутное
представление о его внешности; теперь же я увидел перед собой
маленького круглого человечка, очень живого, добродушного и
энергичного.
   - О-о, - сказал он, - так вы те самые парни, что бултыхались в воде?
   - Они самые, - ответил Уильям, холодно глядя на него.
   - Итак, все шестеро в сборе, - продолжал Беррелл. - Парочка внизу,
эта молодая леди и вы трое. Я самолично должен допросить каждого из
вас в отдельности. Вот только возьму свои бумаги.
   - Вы, вероятно, заметили, - сказал Уильям, - что на нас сухой нитки
нет. Так вот, мы сперва пойдем переоденемся, а потом расскажем вам
все, что сможем.
   Я готов был увидеть раздражение на круглом, румяном лице Беррелла,
но вместе этого увидел лицо обиженного ребенка, у которого отняли
любимую игрушку. Очевидно, мы обманули его ожидания.
   - А мне казалось, что вы должны были бы проявить больше
заинтересованности и хоть на минуту забыть о том, что вы вымокли.
   - Какой заинтересованности? - с любопытством спросил я.
   - Как какой? В расследовании преступления, - ответил он глубоким,
звучным голосом. - Вы не находите, что расследование преступлений -
романтика в полном смысле этого слова? Неужели вы не понимате, что это
прекрасно? Это ли не романтика - заставить служить доброму делу все
самое темное, что есть в человеке?! Когда-то слагали баллады,
прославляющие войны, насилие и похоть (я не могу воспроизвести
отвращение, которое он вложил в последнее слово). Теперь же сочиняют
детективные романы, и здесь энергия человека направлена на
разоблачение зла. Неужели вы не чувствуете разницы? Если взглянуть на
это явление без предубеждения, то получается, что детективная
литература - признак цивилизации и расследование преступлений - символ
всего положительного, что есть в современном мире!
   Я был просто ошарашен этим монологом. Во взгляде Беррелла горел
огонь исступленной веры. Очевидно, сам он не находил ничего из ряда
вон выходящего в этой своей декларации. Более того, слова лились так
гладко, что я заподозрил, что он уже произносил их прежде, и не
однажды. Впрочем, я был слишком встревожен, чтобы задумываться над
эксцентричным поведением полицейского сыщика. Я заметил только, что
остальные были ошеломлены не в меньшей степени. По лицу Кристофера
пробежала усмешка, он сказал:
   - Мы сделаем все, что в наших силах, сержант, но прежде
переоденемся. Мы вас не задержим.
   - Вот и отлично, - воскликнул Беррелл, смягчившись. - А я тем
временем произведу кое-какие измерения около э-э... незадачливого
джентльмена.
   Эвис побелела и отвела глаза. Уильям и Кристофер направились к
носовому трапу, а Беррелл, окинув нас с Эвис взглядом, засеменил к
румпелю. Я шепнул Эвис:
   - Он не станет вас очень допекать.
   - От этого одержимого всего можно ожидать, - процедила она сквозь зубы.
   - Примерно через час здесь будет Финбоу, - сообщил я.
   - О Иен, вы просто чудо! - улыбнулась она мне, но горькая складка,
обозначившаяся между бровями, так и не разгладилась.
   Я переоделся как можно быстрее и в целях профилактики выпил глоток
крепкого виски. Затем пошел к Берреллу и Кристоферу в среднюю каюту.
Уильям переоделся и вышел на палубу. Беррелл что-то записывал в
огромную тетрадь, старательно, как школьник, помогая себе кончиком
языка. Когда я вошел, он, взглянув на меня, сказал:
   - Вот ведь какое странное дело, мистер Кейпл.
   Я уже собирался в отпуск и заскочил на участок за перочинным
ножиком - я его там забыл - и в результате получил это задание. Это
лишний раз доказывает, что мелочи могут привести к серьезным
последствиям.
   Я был озадачен таким выводом, но ничего не возразил ему.
   А он продолжал:
   - Если бы я не вернулся в участок, у меня бы из рук ускользнуло
самое интересное дело, с каким мне приходилось сталкиваться. Это
просто находка для меня. Главное, здесь потребуется некоторая доля
воображения. А вы, наверное, считаете, что у нашего брата оно
отсутствует.
   - После знакомства с вами подобная мысль не могла бы прийти мне в
голову, - ответил я уверенно.
   И я не покривил душой. Как всякому здравомыслящему человеку, мне
претят любые предрассудки независимо от того, идет ли речь о
представителях одной профессии, одного пола или одной национальности.
И все-таки в моем представлении образ полицейского сыщика - до того,
как я встретился с Алоизом Берреллом, - никак не ассоциировался с тем,
что я увидел воочию: передо мной был человек с моложавым, свежим
лицом, неугомонный и болтливый, способный загореться при одном только
слове "преступление".
   Окончив свою речь в защиту воображения у полицейских, он обрушил на
мою голову целый поток вопросов и тут же записывал ответы крупным
круглым почерком. Он был на редкость многословен, выяснял массу
ненужных подробностей, но я обнаружил, что, несмотря на это, он по-
своему умен и, возможно, сумеет докопаться до сути преступления.
   Его особенно интересовало, где я был и что делал с того момента,
как проснулся, до того, как вернулся в каюту, чтобы переодеться.
   - Вы говорите, что окликнули доктора Миллза? - спросил он.
   - Да, - ответил я.
   - И он отозвался?
   - Да.
   - Это значит, - резюмировал Беррелл, - что около девяти часов он
был еще жив... если вы не ослышались.
   Он испытующе посмотрел на меня. Неужели, мелькнуло у меня в голове,
эта дубина подозревает меня? - Я не ослышался, - грубо ответил я.
   - Может быть. Вот когда у меня в руках будут показания остальных
свидетелей, я лучше смогу судить об этом. Темп - вот что самое
интригующее в этом деле.
   Я никак не мог догадаться, что он подразумевает под словом "темп",
и решил, что я, должно быть, ослышался, А Беррелл без передышки
продолжал:
   - Вы видели пистолет?
   - Нет, - ответил я.
   - Я имею в виду не только сегодня утром, а вообще, с того времени,
что вы на яхте?
   - Да я на яхте всего со вчерашнего вечера.
   - Верно, - согласился Беррелл.
   - Еще бы не верно, - ответил я. - У меня просто не было времени
выяснить, где что лежит. Если на борту и были какие-то пистолеты, я бы
все равно не успел их заметить.
   - Гм, - произнес Беррелл. - Один-то наверняка был. Итак... Как вы
обнаружили убитого?
   - Я вышел на палубу с мисс Лоринг. И тут мы увидели, что доктор
Миллз убит.
   - То же самое показала и мисс Лоринг, - согласился он. - А кто из
вас двоих предложил выйти на палубу?
   - Кажется, она... но я бы и сам через минуту вышел. Беррелл снова
хмыкнул.
   - Какой вид имел доктор Миллз, когда вы его увидели? В какой позе
он лежал?
   - Почти в той же, что и сейчас... не лежал, он сидел у штурвала.
Только, когда мы увидели его утром первый раз, он сидел, зажав румпель
так, будто все еще правил яхтой, - ответил я.
   - А кто же изменил эту позу? - с вызовом спросил Беррелл.
   - Доктор Гарнет, когда пришвартовывал яхту.
   - О-о, - заметил Беррелл, приоткрыв рот и постукивая карандашом по
зубам. - С вас пока достаточно, мистер Кейпл. Я должен немедленно
поговорить с доктором Гарнетом.
   Кристофер слышал наш разговор. Порой он еле сдерживался, чтобы не
рассмеяться. При последних словах Беррелла он вышел позвать Уильяма.
   - А-а, доктор Гарнет, - приступил к делу Беррелл, как только Уильям
появился на пороге, - зачем это вам понадобилось трогать румпель и
нарушать первоначальное положение тела?
   Уильям не спеша уселся на свою койку и насмешливо посмотрел на Беррелла.
   - А вы знаете способ, при котором можно было бы пришвартоваться, не
прикасаясь к штурвалу? - ответил он вопросом на вопрос.
   - А вам и не нужно было пришвартовываться. Могли бы сообразить, что
мертвое тело не полагается трогать. Если мы не знаем, в каком
положении находилось тело пострадавшего, когда его обнаружили, всегда
возникают дополнительные трудности для следствия.
   - Что же, по-вашему, мне надо было оставить яхту без управления,
чтобы она врезалась в берег на первом же повороте? Только потому, что
это устраивает полицию? - спросил Уильям, выставив подбородок.
   - Да, - невозмутимо ответил Беррелл. - Яхту, возможно, тряхнуло бы,
и все же это было бы лучше для следствия.
   - Ну, я пока еще в своем уме, - заявил Уильям.
   - Вам, очевидно, небезынтересно будет узнать, - Беррелл вытаращил
глаза и внушительно продолжал, - что единственные отпечатки пальцев
найдены на штурвальном колесе и только на нем.
   Легковозбудимый от природы, Уильям готов был взорваться в любую
минуту.
   - Мне нет до этого ровным счетом никакого дела, - заявил он.
   - Не так давно я прослушал специальный курс лекций о роли
дактилоскопии в криминалистике, - сообщил нам Беррелл. - И первым
делом я проверил все предметы, находящиеся в непосредственной близости
от пострадавшего. Отпечатки пальцев имеются только на штурвальном
колесе. Вот они.
   И он показал нам три небольших карандашных наброска. Затем
бесцеремонно заявил:
   - Мне нужны отпечатки ваших пальцев, доктор Гарнет.
   - Берите, если угодно, - ответил Уильям. Беррелл извлек из кармана
маленькую черную подушечку.
   - Приложите пальцы сюда, - указал он на подушечку, - а затем
надавите ими вот на этот лист бумаги.
   Мы с Кристофером следили за короткопалой, ловкой рукой Уильяма,
пока он послушно проделывал эти манипуляции. Беррелл, внимательно
сличив отпечатки, воскликнул:
   - Доктор Гарнет, отпечатки пальцев на штурвале оставлены вами.
   - Едва ли приходится удивляться этому, - ответил Уильям. - Ведь я
прикасался к нему, когда швартовал яхту. Было бы странно, если бы их
там не оказалось.
   - Гм, - произнес Беррелл без прежней уверенности, - это, пожалуй,
резонно. Мисс Лоринг и мистер Кейпл оба показали, что вы действительно
вели яхту.
   - Еще бы, - огрызнулся Уильям.
   - Ладно, оставим это пока, - сдался Беррелл. - А теперь я хочу
задать вам еще один вопрос: был ли, по-вашему, на борту яхты пистолет?
   - Что-то в этом роде было, я знаю, - ответил Уильям.
   - А что именно? Какой пистолет? Чей? - Беррелл сгорал от
любопытства.
   - Личный пистолет доктора Миллза, - ответил Уильям, потирая
подбородок. - Ему преподнесли его, когда доктор выступал в качестве
эксперта по делу Купера.
   - Какого калибра? - перебил Уильяма Беррелл.
   - Небольшой'автоматический пистолет, не знаю, какого образца, -
ответил Уильям.
   - А где он его держал?
   - Не знаю. Он упомянул как-то, что взял пистолет с собой, собираясь
пострелять птиц.
   - А где он сейчас? - настаивал Беррелл.
   - Откуда мне знать?
   - В таком случае придется устроить обыск, - заявил Беррелл.
   - Вот и отлично, - откликнулся Уильям.
   - Где он мог держать пистолет? - сп-росил Кристофер.
   - Да скорей всего, в каком-нибудь месте вроде той полочки возле
кормового трапа, куда он обычно прятал судовой журнал. Но он мог
устроить тайник и в любом другом месте, - предположил Уильям.
   - Я проверю эту полку в первую очередь, -заявил Беррелл.
   Он задал Уильяму еще массу вопросов, главным образом о том, что тот
делал между 9 и 9.10, когда его не было в каюте, затем он оглядел нас
с победоносным видом.
   - Теперь мною сняты показания со всех. Каждому был задан вопрос о
том, что он делал сегодня утром с 9 до 9.30. Вы, наверно, хотели бы
знать, каковы результаты.
   И Беррелл прочитал по бумажке:

   "1. Убийство произошло между 8.55 и 9.25.
    2. Выстрела не слышал никто из экипажа,
    3. Полного алиби не имеет никто.
    4. Пистолет вблизи трупа не найден".

   - Какой же из всего этого напрашивается вывод?
   Кристофер, Уильям и я иронически переглянулись.
   - Абсолютно никакого, - сказал Уильям.
   - А вывод такой, - продолжал Беррелл, не моргнув и глазом: - все вы
находитесь под подозрением. Все шестеро. Предупреждаю вас честно и
откровенно, подозрение падает на всех, кто находится на борту"
   - Абсурд какой-то, - возмутился я.
   - За всеми вами будет установлен надзор, - продолжал он.
   - Мы предполагали, что вам придется это сделать, - сказал
Кристофер. - Поэтому я снял виллу близ Поттер-Хайгема, где мы все
шестеро и поживем пока. Эту виллу вы сможете держать под наблюдением,
если сочтете необходимым.
   - Ну что ж, все устраивается как нельзя лучше, - радостно подхватил
Беррелл. - Как нельзя лучше. Пойду скажу констеблю, который
сопровождает меня, чтобы достал моторку повместительней, и мы живо
переправим вас туда. А за виллой будет установлен надлежащий надзор -
это уж моя забота.
   - Разумеется, - сказал Кристофер. - И еще, я надеюсь, вы возьмете
на себя труд позаботиться, чтобы о нашем местопребывании не пронюхали
репортеры.
   - Можете на меня положиться, мистер Тэрент, - ответил Беррелл и
вышел из каюты.
   Мы услышали, как он зычным голосом отдал распоряжения констеблю,
приехавшему с ним. Затем моментально вернулся обратно.
   - Все в порядке, - сообщил он. - Я послал его за лодкой, чтобы
отвезти вас на виллу. Ну а теперь я думаю заняться поисками пистолета.
Доктор Гарнет, я бы хотел взглянуть на ту полку, о которой вы
говорили.
   Уильям повел всех к кормовому трапу и показал на углубление в стене
около верхней ступеньки.
   - Судовой журнал всегда лежал здесь. Вместе с шелковым вымпелом,
который доктор Миллз выбрасывал в особо торжественных случаях, -
объяснил он. - Вполне вероятно, что он мог держать здесь и свой
пистолет,
   Беррелл тщательно осмотрел углубление,
   - Но сейчас здесь абсолютно пусто, - сказал он с раздражением. -
Даже журнала нет.
   - Странно, - растерянно заметил Уильям. Кристофер поддержал его:
   - Да-а, когда журнала не было на месте, Роджер приходил в такую
ярость, будто это равносильно чуть ли не государственной измене.
   - А может быть, он оставил его у себя в каюте? Он как раз что-то
записывал в него, когда мы вчера вечером уходили спать, - предположил
Уильям.
   Но я разуверил их.
   - Нет, - сказал я, - он куда-то выходил из каюты и спрятал его.
   - Тогда я не знаю, - сдался Уильям. Беррелл начал проявлять
нетерпение.
   - Это может оказаться важной уликой. Однако прежде всего мне нужен
пистолет. Одно из двух: или его выбросили за борт, или он находится
где-то здесь. Придется обшарить снизу доверху всю яхту.
   - Это любопытно, - заметил Кристофер. - Сержант, судовой журнал вы
тоже будете разыскивать?
   - Да, - подтвердил Беррелл. - Он может оказаться ключом к разгадке.
   - Есть еще одна любопытная деталь, - сказал Уильям, когда мы
спускались по трапу. - Куда девался вымпел?
   - Вымпел? - эхом откликнулся Беррелл.
   - Да, это такая штука, которую вывешивают на верхушке мачты, -
издевательским тоном ответил Уильям.
   - О-о, вы имеете в виду флажок? - уточнил Беррелл. Уильям хотел
было еще съязвить, но сдержался.
   - Не в названии дело, - резко сказал он. - Речь идет о шелковом
флажке. Обычно доктор Миллз выбрасывал обыкновенный, хлопчатобумажный
вымпел, а в особых случаях - шелковый. Он всегда лежал на этой полке.
А сейчас его здесь нет. Он исчез.
   - И судовой журнал и флажок тоже могут сыграть важную роль в ходе
следствия, - заключил Беррелл. - Но прежде всего нужно найти пистолет.
- И он подозрительно уставился своими выпученными глазами на Уильяма.
   Лично я не видел никакой связи между исчезновением судового журнала
и вымпела и смертью Роджера. Может быть, в судовом журнале и
содержалось что-либо такое, что убийца хотел бы уничтожить, рассеянно
думал я, но вымпел - кому он мог понадобиться? Какая польза
   от клочка шелка с обрывком веревки? Решив, что это случайное
совпадение, я перестал ломать голову и последовал за остальными.
   Подойдя к койке Филиппа, я было подумал, что мы наконец напали на
след пропавших вещей. Я увидел блокнот, из-под которого выглядывал
коричневый бумажный переплет, напоминавший мне журнал, где Роджер
делал свои записи вчера вечером.
   - Может быть, это и есть судовой журнал? - сказал я, ткнув пальцем
в переплет.
   - Нет, тот потолще, - заметил Уильям, но Беррелл уже вытащил из-под
блокнота книгу и разглядывал ее со всех сторон.
   Ничего предосудительного, это была всего-навсего "Клаудина в
Париже", которую Филипп, по-видимому, захватил с собой почитать перед
сном. Пробежав глазами название, Кристофер ехидно ухмыльнулся. Но
каково же было мое удивление, когда я увидел, что Алоиз Беррелл
покраснел до корней волос и торопливо положил книгу обратно.
   Целую минуту я не мог собраться с мыслями. Полицейский сыщик,
впадающий в восторженный экстаз, едва речь заходит о расследовании
преступлений, - явление довольно странное, но полицейский,
смущающийся, как викторианская барышня, - это вообще нечто немыслимое.
Я припомнил, как нарочито подчеркнуто он произнес слово "похоть"
несколько минут назад. Внезапно его фамилия открыла мне глаза. Он
ирландец, и это все объясняет. Не раз сталкивался я с ханжеской
сверхстыдливостью ирландских католиков-стыдливостью, которая породила
такие позорные явления в Америке, как цензура в Бостоне, междоусобные
войны гангстеров, мистера Джеймса Джойса, а в настоящий момент
послужила причиной странного замешательства сержанта уголовной полиции
Алоиза Беррелла.
   Не успел он опомниться от одного удара, как за ним последовал
другой. Мы повели его в каюту, которую занимали Эвис и Тони, -
последнее из всех возможных мест на яхте, где мог быть спрятан
пистолет. Он постучал в дверь и вошел. Я успел только мельком увидеть
Тони, которая сидела на коленях у Филиппа и обнимала его, как дверь
перед моим носом тут же захлопнулась, и лицо Беррелла, оказавшегося по
эту сторону двери, стала заливать густая краска.
   - Отвратительно, - указал он на закрытую дверь, - когда молодые люди
собираются компаниями и занимаются амурами без зазрения совести у всех на
глазах, - и добавил, подумав: - А тут еще рядом лежит убитый. Сзади раздался
чей-то приятный голос: - И ведь что любопытно-такова природа людей: они
наиболее склонны крутить амуры, как метко подметил этот джентльмен, именно
в такие моменты, когда, скажем, произошло убийство. И заметьте, неожиданно
свалившаяся беда - гораздо более сильный возбудитель эмоций, чем джазовая
музыка.
   Я обернулся и поймал усмешку в глазах Финбоу. Он стоял у нижней
ступеньки кормового трапа - высокий, элегантный, невозмутимый. Как-то
одна моя знакомая сказала про него, что "в глазах иностранцев он
эталон мужской красоты англичан", но, поскольку он ей нравился больше,
чем она ему, это, возможно, было преувеличением.
   Впрочем, в какой-то мере эта девушка была близка к истине. Он
отличался той красотой, которая, будучи предметом зависти всех
европейцев и большей части американцев, придает импозантность, но не
бросается в глаза. У него было удлиненное худощавое лицо с крупным
носом и посеребренные виски. Злейший его враг мог бы Сказать, что в
лице Финбоу есть что-то лошадиное, но с еще большим основанием его
лучший друг назвал бы его внешность весьма привлекательной.
   Я представил Финбоу всех своих друзей. Ради такого случая даже
Филипп и Тони покинули свое убежище, чтобы пожать ему руку, и я
заметил, что Тони отчаянно кокетничает, стараясь произвести на Финбоу
впечатление. Однако тому было не до нее - он был увлечен беседой с
Берреллом.
   - Вот увидите, сержант, пребывание на вилле человека, не замешанного
в эту историю, значительно облегчит вашу задачу, - убеждал Финбоу.
   - Так-то оно так, - неохотно согласился Беррелл.
   - А потом, - вкрадчиво продолжал Финбоу, - я всю жизнь мечтал
своими глазами увидеть, как ведется расследование дела об убийстве.
Мне всегда хотелось посмотреть, как такой человек, как вы, сержант,
действует в сложной обстановке, распутывая клубок таинственных
загадок. Это, должно быть, захватывающе интересно!
   Медоточивые речи Финбоу сделали свое дело: на розовом лице Беррелла
засияла наивная, почти детская радость, и он с жаром произнес:
   - Если вы хотите научиться чему-нибудь, мистер Финбоу, вам надо
присутствовать при расследовании с самого начала. Логическое
построение - вот что важно в нашем деле; и, если вы пропустите первые
шаги, вы не сможете уловить дальнейший ход следствия.
   - Разумеется, разумеется, - согласился Финбоу.
   - Это очень любопытный случай. Я обшарил яхту, - сообщил Беррелл, -
и нигде не нашел ни пистолета, ни судового журнала, ни флажка. Они как
в воду канули. Зато я собрал немало информации. Если вы не возражаете,
пройдем в большую каюту, и я ознакомлю вас со всеми фактами, которые я
собрал и записал в последние полчаса.
   - Это очень любезно с вашей стороны, - ответил Финбоу, и они
направились в кают-компанию.
   Уильям слушал их разговор с угрюмым видом. После того как они
удалились, он, недоверчиво глядя на меня, спросил:
   - Этот ваш друг увлекается криминалистикой, не так ли?
   - Он просто любознательный человек, - ответил я. - Он интересуется
почти всем на свете. А нам отнюдь не помешает иметь у себя
компетентного человека, если впереди нас ждут допросы еще не одного
такого Алоиза Беррелла.
   При этом имени у Кристофера и Уильяма вырвался нервный смешок, а
Тони сказала:
   - Этот бедняга зарделся как маков цвет, когда заглянул в каюту и
увидел, что Филипп меня целует. Надо бы заняться его перевоспитанием.
   Мы поднялись на палубу и увидели Эвис, которая с отрешенным видом
смотрела куда-то поверх камышей. Наш рассказ о девичьей стыдливости
Алоиза Беррелла вызвал у нее лишь вымученную улыбку. Она сказала мне
вполголоса, что Финбоу с первого взгляда произвел на нее приятное
впечатление. Оказывается, он ухитрился перекинуться с ней несколькими
словами, прежде чем спустился вниз.
   В ожидании обещанной лодки мы провели около получаса на палубе.
Каждый старался вести себя как ни в чем не бывало, но это удавалось с
трудом - куда бы мы ни глядели, перед глазами все время маячил тент,
который сам, по себе производил еще более жуткое впечатление, чем то,
что за ним скрывалось. Мы шутили и смеялись, но иногда один из нас,
мысленно представив все, что произошло, внезапно умолкал и погружался
в мрачное молчание.
   Мне хотелось бы поделиться примечательным, с моей точки зрения,
наблюдением: человек не способен находиться под гнетом душевного
волнения долгое время. Я не черствый человек - в сущности, я гораздо
мягкосердечнее, чем следовало бы быть, - и Роджер был моим другом на
протяжении многих лет, тем не менее за два часа, истекших после его
смерти, я испытывал самые разные эмоции - я и смеялся над странностями
Беррелла, и переживал тревогу за Эвис, и радовался сухой одежде,
сменившей промокшую, - и все эти чувства на время вытесняли мысли о
Роджере.
   По прошествии получаса я спустился в кают-компанию и застал там
Алоиза Беррелла, с пафосом объяснявшего что-то Финбоу, который
поощрительно улыбался.
   - Почерк данного преступления - его темп! - восторженно вещал
Беррелл. - Убийство - это такой же вид искусства, как и любой другой.
А для каждого произведения искусства характерен свой почерк, своя
манера письма, отличающая данного художника от его собратьев. Найдите
того, кто мыслит и действует в такой же манере, и убийца у вас в руках!
   Тут он увидел меня и осекся.
   - А-а, Иен, - обрадовался Финбоу, - а у нас здесь очень
поучительная беседа. Сержант Беррелл изложил мне свою теорию
относительно методики преступлений.
   - В лице мистера Финбоу я нашел внимательнейшего слушателя, -
сказал Беррелл. - Впрочем, вам пора уже ехать на виллу. Я очень рад,
что вы будете жить все вместе. Это облегчает мою задачу.
   - А что будет с яхтой? - спросил я.
   - Я перегоню ее обратно в Роксем. Скоро за вами придет моторка. Я
появлюсь у вас, как только у меня возникнут новые вопросы. Помните,
главное - темп, мистер Финбоу!
   Снаружи донесся рокот мотора.
   - А вот и лодка.
   Когда мы вышли на палубу, все уже сидели в лодке. Прежде чем
расстаться с Берреллом, я спросил у Финбоу, осмотрел ли он место
преступления.
   - Благодаря любезности сержанта Беррелла мне удалось осмотреть все,
что только возможно, - ответил тот. - Я вам очень признателен, сержант.
   - Мне самому это доставило удовольствие, - ответил Алоиз Беррелл.
   Вскоре яхта скрылась из виду. Взглянув на нее в последний раз, я
увидел Беррелла, стоявшего на носу в глубоком раздумье. Промелькнула
полоска зеленого тента, и я подумал, как было бы хорошо, если бы я
видел все это действительно в последний раз.
   Чем дальше мы удалялись от яхты по залитой солнцем реке, тем
свободнее дышалось.
   Справа в зеленых зарослях тростника виднелись паруса прогулочных
яхт, и казалось, что они плавно движутся прямо по траве, совсем как на
голландских полотнах - нежизненных, но ласкающих взор.
   Финбоу тихо заговорил со мной:
   - Очень интересное дело.
   - Что ты обо всем этом думаешь? - спросил я.
   - Задал ты мне задачу, - глубокомысленно заметил он. - Семь
человек, отрезанных от внешнего мира... и один из них убит.
Интересно... Впрочем, к чему гадать, пока ты не посвятил меня во все
подробности?
   - Пожалуй, - поддакнул я. И вдруг он весело улыбнулся.
   - Иен, ты говорил, что меня здесь ожидает тайна, которую нужно
разгадать. Но ты ни словом не обмолвился о другом сюрпризе - Алоизе
Беррелле.
   В ответ я тоже улыбнулся и сказал:
   - Тогда я и сам не подозревал о его существовании.
   Финбоу снова забубнил мне в ухо:
   - Не такой уж он осел, как кажется. Он, несомненно, соберет все
нужные ему сведения с полным знанием дела. К несчастью, его натура
такова, что его безудержно тянет изливать кому-нибудь душу, и мне
придется принять удар на себя. Он воплощает в себе почти все
добродетели и все пороки эпохи словоблудия. Он знаком со всей
литературой по специальности: прочитал все детективные романы и
рассказы, когда-либо опубликованные, не пропускает ни одного судебного
отчета, знает все труды по криминалистике, и в том числе объемистую
работу Гросса. Все это хорошо. Если бы он этим ограничился, ему бы не
было цены, но, к сожалению, в эпоху словоблудия наряду с полезным
человек впитывает в себя и огромное количество всякой чепухи. Даже у
людей более умных, чем Алоиз Беррелл, существует подобная тенденция.
Ты ведь слышал, как он рассуждает о темпе. Такое
   благозвучное слово - ласкает слух. Если его повторять много раз
подряд, то в конце концов забываешь, что оно ровно ничего не значит.
Забываешь, что пустил его в оборот только затем, чтобы скрыть свое
невежество. Мы все загипнотизированы словами. Философы и критики,
священиники и психологи - все они алоизы берреллы, считающие, что,
коль скоро магическое слово произнесено, все сразу становится ясным
как божий день.
   - Да, - только сказал я. Это мой неизменный ответ на любую тираду
Финбоу, когда у него появляется потребность произнести таковую.
   - Когда-нибудь я разъясню тебе весь вред пустословия, но сейчас нам
важнее Беррелл, - продолжал Финбоу. - Он, между прочим, нахватался
криминалистических терминов и формул и размахивает ими, как знаменем.
Особенно полюбилось ему это пресловутое "темп" и еще одна формула:
"Убийцей является лицо, которое меньше всего можно заподозрить!"
   - О-о! - только смог произнести я.
   Финбоу закурил сигарету и как бы вскользь спросил:
   - Полагаю, Иен, что это не ты убил Роджера?
   Я давно привык к своеобразному юмору своего друга, поэтому
бесхитростно ответил: - Нет, не я.
   - Я так и думал, - сказал он с улыбкой, - А вот Беррелл думает, что
это ты,

                             Глава пятая

        ПЯТЬ ВОПРОСОВ ФИНБОУ

   Я попытался засмеяться, но думаю, что любой на моем месте
почувствовал бы тревогу, узнав, что его подозревает в убийстве
официальный представитель власти, даже если этим представителем
является Алоиз Беррелл. Меня охватило необъяснимое беспокойство...
   - Это же просто бред, - возразил я.
   - Разумеется, - мягко ответил Финбоу. - Поэтому-то он и верит в
это. Он руководствуется формулой! "Убийцей является лицо, которое
менее всего можно заподозрить", - и поэтому остановился именно на
тебе. Ты как раз тот человек, которого меньше всего можно заподозрить,
значит, вполне возможно, что убийство совершено тобой.
   - Ну, я надеюсь, ты-то хоть разубедил его? - спросил я.
   - Напротив. Я дал ему понять, что считаю его гипотезу правильной, -
заметил Финбоу, рассеянно глядя на равнины, расстилающиеся за
аббатством Сент-Бенет.
   - Что... что... - бессвязно залепетал я.
   С ума сойти можно! Финбоу согласен с Берреллом, что Роджера убил не
кто иной, как я!
   - Все в порядке, - заверил меня Финбоу. - Я в здравом уме и твердой
памяти. И я отлично знаю, что ты такой же убийца, как и я. Но для
пользы дела будет лучше, если Беррелл останется в заблуждении.