соединяющего математический ум с добрым и благородным сердцем, с чисто евангельскими чувствами, с обширным и возвышенным кругозором: если этот человек распространит свою горячую заботу не только на материальное улучшение быта рабочих, но и на их нравственное совершенствование, стараясь всеми способами развивать ум и возвышать сердца; если этот человек силой авторитета, заслуженного благодеяниями, возьмет на себя обязанность _руководить душами_ трехсот существ, зависящих от него; если он поведет тех, кого он будет называть уже не рабочими, но братьями, - если он поведет их по благородному и прямому пути, стараясь развить в них любовь к знанию, к искусству; если он сумеет сделать их счастливыми и заставит гордиться тем положением, которое многими принимается со слезами проклятий и отчаяния... тогда... этот человек, м-ль Анжель... это... Но Бог мой! Вот и он... он иначе и не мог явиться как среди благословений!.. Смотрите... вот господин Гарди! - Ах, господин Агриколь, - сказала взволнованная Анжель, отирая слезы. - Его нужно встречать только со сложенными в знак благодарности руками! - Взгляните... посмотрите на это благородное и доброе лицо: оно вполне отражает его поразительную душу! Действительно, в эту самую минуту во двор въехала почтовая карета, где сидел господин Гарди вместе с господином де Блессаком, недостойным другом, который так низко ему изменял. Несколько слов по поводу фактов, изложенных нами выше в форме беседы и касающихся организации труда, - вопроса капитального, которым мы еще займемся в этой книге. Несмотря на более или менее официальные речи более или менее _серьезных людей_ (мы считаем, что этим тяжелым эпитетом немножко злоупотребляют) о _процветании страны_, один факт является абсолютно неоспоримым: никогда еще положение трудящихся классов не было хуже; никогда еще не было так несоразмерно соотношение между заработком и потребностями трудящихся, несмотря на скромность их требований. Несомненным доказательством верности этого является все более и более усиливающееся в богатых классах стремление помогать тем, кто так жестоко страдает. Устройство яслей и приютов для бедных детей, организация филантропических учреждений и т.д. доказывают в достаточной мере, что счастливые мира сего предчувствуют, что, несмотря на официальные заверения по поводу _всеобщего благополучия_, страшные бедствия, грозящие в будущем, зреют в недрах общества. Как ни великодушны эти отдельные индивидуальные попытки, но пока они явно недостаточны. Только наши правители могли бы предпринять действенные шаги... но они от этого уклоняются. Наши _серьезные_ люди _серьезно_ обсуждают значение дипломатических отношений с Мономотапой или другие столь же _серьезные_ дела, но отдают на волю частной благотворительности или произвола капиталистов и фабрикантов все более и более достойную сожаления судьбу громадного населения, развитого, трудолюбивого, _все более и более понимающего свои права и свою силу_, но до такой степени изголодавшегося благодаря бедствиям, обусловленным безжалостной конкуренцией, настолько изголодавшегося, что у него часто нет даже работы, которая позволила бы ему хоть как-то сводить концы с концами. Да... _серьезные_ люди не желают соблаговолить подумать об этих великих бедствиях... _Государственные люди_ презрительно улыбаются при одной мысли, что их имя может быть связано с почином, который сразу бы доставил им громадную и благотворную популярность. Да... все предпочитают дожидаться момента, когда социальный вопрос вспыхнет, как молния... Тогда... посреди такого потрясения, от которого пошатнется весь мир, мы увидим, что станет со всеми этими серьезными вопросами и серьезными людьми нашего времени! И вот, во имя счастья, во имя спокойствия, во имя общего спасения, чтобы избежать мрачного будущего или по крайней мере отдалить его, приходится обращаться к сочувствию частных лиц, насколько это возможно... Мы давно уже сказали: _если б богатые знали!!_ И повторим к чести человечества, что _когда_ богатые знают, то они делают добро разумно и щедро. Постараемся доказать и им, и тем, от кого зависит эта бесчисленная толпа трудящихся, что они могут быть и благословляемы и обожаемы _без всяких личных издержек_ с их стороны. Мы говорили об _общежитиях_ для рабочих, указывая на возможность дать им за минимальную плату здоровье и хорошо отапливаемое жилье. Это благое начинание могло быть осуществлено в 1829 году благодаря милосердным побуждениям мадемуазель Амели де Витролль (*30). В данный момент в Англии лорд Эшли стал во главе компании, которая преследует ту же цель и доставит акционерам гарантированный минимум дохода в 4%. Почему бы во Франции не последовать благому примеру, который принес бы к тому же выгоду, научив бедные классы азам и способам создания ассоциации? Неисчислимые выгоды ассоциации ясны для каждого, они понятны всем, но рабочие сами не в состоянии начать дело. Какое громадное дело совершили богатые, если б предоставили возможность получить эти удобства и преимущества! Что стоит богатому человеку построить доходный дом, который дал бы нормальное жилье пятидесяти семействам? Был бы только обеспечен доход, - а его так легко гарантировать! Почему Институт, объявляя ежегодно конкурс молодых архитекторов на создание проектов церквей, дворцов, театров, не объявит, хоть иногда, конкурс на проект большого здания, дешевого и в то же время здорового? Почему муниципальный совет Парижа, нередко показывавший пример отеческой заботливости о страждущих классах, не построит в рабочих районах образцовых общежитии, где бы можно было сделать первые попытки создания ассоциации? Желание попасть в такие дома могло бы послужить могучим стимулом к нравственному совершенствованию трудящихся... и служило бы им утешительной надеждой. А надежда - великая вещь! Париж сделал бы доброе дело, поместил бы выгодно капитал, и его пример мог бы побудить правительство выйти из состояния безжалостного безразличия. Почему, наконец, капиталистам и фабрикантам не заняться устройством подобных домов при их фабриках и заводах? При этом они бы получили выгоду, в наше время отчаянной конкуренции. Вот как это можно устроить. Уменьшение заработной платы ужасно и невыносимо именно тем, что заставляет рабочего отказываться от самого необходимого. В обычных условиях ему для удовлетворения основных потребностей необходимы в день 3 франка. Если же фабрикант предоставит ему возможность прожить в ассоциации на полтора франка, то заработная плата может быть наполовину сокращена в моменты торговых кризисов без того, чтобы он очень страдал от такого сокращения, которое все же лучше безработицы, а фабриканту не нужно будет сокращать или приостанавливать производство. Надеемся, что мы достаточно четко доказали выгоды, полезность и легкость устройства _общежитий для рабочих_. Далее: и строгая справедливость, и выгода капиталиста требуют участия трудящегося в прибылях производства, являющихся плодом его труда и ума. Речь идет теперь не о гипотезах, не о проектах, как ни были бы они легко осуществимы, но уже о совершившихся фактах. Один из наших лучших друзей, крупный промышленник, сердце которого равно его уму, создал у себя консультативный комитет из рабочих, предоставив им (помимо заработной платы) пропорциональную долю в прибылях от своего производства; результаты уже превзошли его ожидания. Чтобы облегчить всеми возможными средствами путь тех мудрых и благородных людей, которые захотели бы последовать этому превосходному примеру, мы даем в сноске сведения об основах этой организации (*31). Заметим только, что нынешняя ситуация в промышленности и ряд других причин не позволили сначала всему числу рабочих воспользоваться той прибылью, которая им добровольно дарована и в получении которой все они когда-нибудь примут участие. Мы можем утверждать, что уже после четвертого заседания консультативного комитета почтенный промышленник, о котором мы говорим, получил от обращения к рабочим такие результаты, что их можно было _исчислить примерно уже в 30.000 франков в год прибыли_, являвшейся результатом экономии или усовершенствования производства. Подведем итоги. В промышленности играют одинаково важную роль три силы, три деятеля, три двигателя, права которых одинаково достойны уважения: капиталист, вкладывающий средства; специалист, управляющий производством; работник, производящий товар. До сих пор труженик получал минимальную долю, не достаточную для удовлетворения его нужд. Не будет ли человечно и справедливо обеспечить ему лучшее содержание, прямо или косвенно облегчая его существование ассоциациями или разрешая ему участие в прибылях, получаемых частично от его трудов? Допуская, что в крайнем случае, учитывая отвратительные результаты анархической конкуренции, из-за увеличения заработной платы доходы капиталиста несколько уменьшатся, то подобный великодушный и справедливый поступок будет все равно выгоден, так как капиталисты, несомненно, выиграют от того, что оберегут капиталы и производство от всяких потрясений: ведь у рабочих в этом случае не будет законной причины к беспорядкам, к справедливым и болезненным протестам. Одним словом, люди, страхующие свое имущество от пожара, всегда казались нам очень благоразумными... Как мы говорили, господин Гарди и господин де Блессак приехали на фабрику. Скоро вдали, со стороны Парижа показался маленький наемный фиакр, также направлявшийся к фабрике. В этом фиакре находился Роден. 4. РАЗОБЛАЧЕНИЕ Во время посещения Анжели и Агриколем общежития шайка _волков_, увеличившаяся по дороге, так как к ней присоединились кабацкие завсегдатаи, продолжала шествие по направлению к фабрике, куда медленно двигался и экипаж Родена. Господин Гарди, выйдя из кареты со своим другом господином де Блессак, вошел в гостиную дома, который он занимал рядом с фабрикой. Господин Гарди был среднего роста, изящный и хрупкий, что свидетельствовало о нервной и впечатлительной натуре. У него был открытый, широкий бледный лоб, кроткие и в то же время проницательные черные глаза, честное, умное и располагающее выражение лица. Одно слово вполне может обрисовать характер господина Гарди: мать прозвала его _Мимозой_! Действительно, это была одна из тех тонких, чутких, деликатных натур, открытых и любящих, благородных и великодушных, но в то же время до такой степени чувствительных, что при малейшем неприятном прикосновении она разом съеживалась и уходила в себя. Если мы прибавим, что с этой повышенной чувствительностью соединялась еще страстная любовь к искусству, изысканный ум, утонченный, рафинированный вкус, то становится почти непонятным, как мог не сломиться тысячу раз этот нежный, хрупкий человек, вынужденный постоянно бороться с чуждыми ему интересами: господин Гарди не раз становился жертвой самых бесчестных поступков, самых горьких разочарований на поприще промышленника. Страдать ему пришлось очень много: вынужденный заняться промышленностью, чтобы спасти имя своего отца, отличавшегося образцовой прямотой и честностью, дела которого после событий 1815 года оказались запутанными, господин Гарди собственным трудом, благодаря блестящим способностям достиг одного из самых почетных мест в промышленном мире. Но для достижения этой цели ему пришлось перенести множество тайных козней и коварных нападок со стороны бессовестных конкурентов, одолеть множество ненавистных соперников! При своей впечатлительности господин Гарди не выдержал бы этой борьбы, впал бы в скорбное негодование, вызванное низостью врагов. Он изнемог бы в горькой борьбе с нечестными людьми, если бы у него не было твердой и мудрой поддержки матери. После дня тягостной борьбы и невыносимого разочарования возвращаясь домой, он попадал в атмосферу такой благодетельной чистоты, такой ясной тишины, что разом забывал постыдные вещи, терзавшие его весь день; раны сердца вмиг излечивались при одном соприкосновении с великой и прекрасной душой матери, его любовь к ней доходила до настоящего обожания. Когда она умерла, горесть сына была так глубока и тиха, каковы всегда неизлечимые горести, делающиеся вечными спутницами человека, частью самой его жизни и даже имеющие в себе иногда минуты грустного очарования. После этого страшного несчастья господин Гарди сблизился со своими рабочими; он всегда был добр и справедлив к ним, но, хотя смерть матери оставила в сердце неизгладимую пустоту, - потребность в привязанности и желание сделать других счастливыми возросли соразмерно глубине страдания. Улучшения нравственного и материального благосостояния окружающих вскоре стали не просто развлечением, но захватили настолько, что уже не давали ему углубляться в горе. Постепенно он совсем покинул свет и всецело отдался трем привязанностям: нежной дружбе к мужчине, в преданности к которому сосредоточилась вся жажда дружеской близости; страстной и искренней, как последняя любовь, любви к женщине и отеческой привязанности к рабочим... Вся его жизнь протекала в этом маленьком мирке, полном уважения и глубокой благодарности к нему, в мирке, который он, можно сказать, создал по своему образу и подобию, чтобы найти в нем убежище от ужасов печальной действительности, и где он окружил себя добрыми, умными людьми, счастливыми и способными отозваться на все благородные помыслы, ставшие частью его души. Итак, пережив много горя, господин Гарди к зрелым годам мог считать себя совершенно счастливым, - насколько это дозволяла ему любовь к умершей матери, память о которой вечно жила в нем, - так как у него был верный друг, достойная любви возлюбленная и страстная привязанность рабочих. Господин де Блессак, близкий друг господина Гарди, долгое время был достоин его трогательной братской привязанности. Мы знаем, к какому дьявольскому способу прибегли Роден и отец д'Эгриньи, чтобы сделать из этого прямого и искреннего человека орудие своих интриг. Слегка озябнув от резкого северного ветра, друзья грелись у ярко пылавшего камина в маленькой гостиной господина Гарди. - А знаете, милейший Марсель, я явно начинаю стареть! - улыбаясь, заметил господин Гарди, обращаясь к господину де Блессак. - Я все более и более чувствую потребность в возвращении домой... Мне становится трудно покидать привычные места, и я проклинаю все, что принуждает меня уезжать из этого счастливого уголка Земли. - И подумать только, - слегка краснея, заметил господин де Блессак, - подумать только, что вы из-за меня должны были недавно предпринять столь долгое путешествие! - А вы разве не сопровождали меня, милый Марсель, в свою очередь, в путешествии, которое благодаря вам было так же приятно, как было бы несносно без вас? - Друг мой, но есть разница! Ведь я ваш вечный неоплатный должник! - Полноте, дорогой!.. Разве между нами возможны разговоры о твоем и моем? Ведь что касается доказательств преданности, то давать их не менее приятно, чем получать... - О, благородное... благородное сердце! - Скажите - счастливое! Да, счастливое благодаря последним привязанностям, для которых оно бьется! - А кто же больше вас заслуживает такого счастья? - Своим счастьем я обязан людям, которые после смерти моей матери, составлявшей всю мою поддержку и силу, явились мне на помощь, когда я чувствовал себя слишком слабым, чтобы перенести превратности судьбы. - Слабым?.. Вы, мой друг, такой сильный и энергичный, когда предстоит сделать доброе дело? Вы, кто боролся с такой энергией и мужеством за торжество всякой честной и справедливой идеи? - Это так, но признаюсь, чем я становлюсь старше, тем больше отвращения внушают мне низкие и постыдные поступки: я чувствую себя не в силах бороться с ними. - Нужно будет, у вас будет больше мужества, друг мой! - Дорогой Марсель! - продолжал господин Гарди со сдержанным сердечным волнением. - Я вам часто повторял: моим мужеством была моя мать! Видите ли, друг мой, когда я приходил к ней с растерзанным неблагодарностью сердцем или возмущенный какой-нибудь грязной интригой, она брала в свои почтенные руки мою руку и нежным, серьезным голосом говорила: "Дорогой мальчик! Отчаиваться должны сами неблагодарные и бесчестные! Пожалеем злых, забудем зло; помнить надо только о добре..." Тогда мое болезненно сжимавшееся сердце отходило под влиянием святых слов матери, и каждый день я черпал подле нее силы для новой жестокой борьбы против печальной необходимости, что неизбежно в моей жизни. К счастью, по воле Господа, потеряв дорогую матушку, я смог обрести любовь, привязывающую меня к жизни, без которой я остался бы слабым и обезоруженным. Вы не знаете, какую драгоценную поддержку я нахожу в вашей дружбе, Марсель! - Не будем говорить обо мне, - заметил, скрывая смущение, господин де Блессак. - Поговорим лучше о другом чувстве, почти столь же нежном и глубоком, как любовь к матери. - Я вас понимаю, Марсель, - сказал господин Гарди. - Я ничего не могу от вас скрывать; поэтому в сложных обстоятельствах я обратился за советом к вам... Да... мне кажется, что с каждым днем мое восхищение этой женщиной все увеличивается... Ведь только ее я страстно люблю: ни до нее, ни после я никого никогда не любил и не полюблю... Знаете, Марсель, что делает эту любовь священной в моих глазах? Моя мать, не подозревая, чем была для меня Маргарита, постоянно хвалила мне ее! - Кроме того, в ваших характерах так много поразительного сходства... Госпожа де Нуази, так же как и вы, обожает свою мать! - Это правда, Марсель... ее самоотречение в данном случае часто для меня мучительно... Сколько раз со своей обычной искренностью она мне говорила: "Я всем для вас пожертвовала... хотя для матери я пожертвую и вами!" - Но, слава Богу, друг мой, вам нечего бояться столь жестокого испытания... Вы сами мне сказали, что ее мать отказалась от мысли ехать в Америку, где господин де Нуази, по-видимому, прекрасно устроился и нисколько не беспокоится о жене... Благодаря скромной преданности той превосходной женщины, которая воспитала Маргариту, ваша любовь окружена непроницаемой тайной... Что же может нарушить эту тайну теперь? - Ничто, о да, ничто! - воскликнул господин Гарди. - Я теперь почти уверен в этом... - Что хотите вы сказать, друг мой? - Я не знаю, должен ли я говорить об этом... - Неужели я позволил себе нескромность? - Вы... дорогой Марсель?.. Как вы могли так подумать? - с дружеским упреком заметил Гарди. - Нет... это совсем не то... я люблю говорить о своем счастье, когда я вполне в нем уверен, а моему некоему очаровательному проекту не хватает еще... Вошедший слуга помешал ему окончить и доложил: - Сударь, там какой-то пожилой господин желает вас видеть по очень спешному делу... - Уже!.. - с легким нетерпением воскликнул господин Гарди. - Вы позволите, друг мой? - обратился он к господину де Блессак и, заметив, что последний хочет удалиться в соседнюю комнату, прибавил, улыбаясь: - Нет, нет, оставайтесь... в вашем присутствии разговор быстрей закончится!.. - Но если это деловой разговор? - Мои дела ведутся открыто, вы знаете... Попросите этого господина войти. - Извозчик спрашивает, можно ли ему уехать, - оказал слуга. - Конечно, нет... он должен отвезти господина де Блессак в Париж... пусть ждет. Слуга вышел и тотчас же возвратился с Роденом, с которым господин де Блессак не был знаком, так как переговоры о его предательстве велись через третье лицо. - Господин Гарди? - спросил Роден, почтительно кланяясь и вопросительно глядя на обоих друзей. - Это я, что вы желаете? - приветливо отвечал фабрикант. Жалкий вид плохо одетого старика навел его на мысль, что тот пришел с просьбой о помощи. - Господин... Франсуа Гарди? - повторил Роден, как бы желая удостовериться в полном тождестве. - Я имел честь сказать вам, что это я... - Я должен сделать вам конфиденциальное сообщение, - сказал Роден. - Можете говорить... этот господин мой друг, - отвечал Гарди, указывая на господина де Блессак. - Все-таки... я желал бы поговорить... наедине... Господин де Блессак хотел уже выйти, но взгляд господина Гарди его остановил. Фабрикант ласково обратился к Родену, подумав, что, быть может, присутствие постороннего лица стесняет его в его просьбе: - Простите, дело это касается вас или меня? Для кого из нас вы желаете сохранить разговор втайне? - Для вас... исключительно для вас! - Тогда... - с удивлением сказал господин Гарди, - прошу вас начинать... у меня нет тайн от моего друга... После нескольких минут молчания Роден заговорил, обращаясь к господину Гарди: - Я знаю, что вы достойны тех похвал, которые раздаются в ваш адрес, поэтому... вы заслуживаете симпатии любого честного человека... - Надеюсь... - И, как честный человек, я пришел оказать вам услугу. - Какую услугу? - Я пришел открыть вам ужасное предательство, жертвой которого вы стали. - Мне кажется, что вы ошибаетесь... - У меня есть доказательства. - Доказательства? - Да, письменные доказательства... той измены, которую я хочу вам открыть... Они здесь... со мною. Человек, которого вы считаете своим другом... вас бесчестно предал... - Его имя? - Господин Марсель де Блессак, - отвечал Роден. При этих словах де Блессак задрожал. Мертвенно бледный, словно пораженный громом, он едва мог прошептать прерывающимся голосом: - Ме... месье... Не взглянув на друга, не замечая ужасного смущения, господин Гарди схватил его за руку и воскликнул: - Тише... молчите... друг мой... - А затем с блестящим от негодования взором, не сводя с Родена глаз, он произнес презрительно и уничтожающе: - А!.. вы обвиняете господина де Блессак? - Обвиняю! - ясно произнес Роден. - А вы его знаете? - Я его никогда не видел... - В чем же вы его упрекаете?.. Как осмеливаетесь вы говорить, что он мне изменил? - Позвольте... два слова! - сказал Роден с волнением, которое он, казалось, насилу сдерживал. - Как вы думаете: честный человек, видя, что другого честного человека готов задушить злодей, должен или не должен крикнуть: берегись... душат? - Конечно... но какое отношение... - По-моему, иногда предательство столь же преступно, как и убийство... Поэтому я и решился стать между палачом и его жертвой... - Палач? Жертва? - все с большим и большим удивлением переспрашивал господин Гарди. - Почерк господина де Блессак вам, конечно, знаком? - спросил Роден. - Да! - Тогда прочтите это... И Роден подал господину Гарди письмо, вынув его из кармана. В эту минуту фабрикант в первый раз взглянул на своего друга... и невольно отступил на шаг, пораженный смертельной бледностью этого человека, который, не обладая обычным для изменников наглым бесстыдством, вынужден был молчать. - Марсель! - с ужасом воскликнул господин Гарди, лицо которого исказилось от неожиданного удара. - Марсель!.. как вы бледны!.. отчего вы не отвечаете!.. - Марсель!.. так это вы господин де Блессак? - притворяясь огорченным и удивленным, промолвил Роден. - Ах... если бы я знал... - Да разве вы не слышите, Марсель, что говорит этот человек? - воскликнул фабрикант. - Он утверждает, что вы мне подло изменили... И он схватил руку друга. Рука была холодна как лед. - О Боже! Он молчит... он не отвечает ни слова! - и господин Гарди в ужасе отступил. - Раз я нахожусь в присутствии господина де Блессак, - сказал Роден, - то я принужден спросить его, осмелится ли он отрицать, что несколько раз писал в Париж, на улицу Милье-дез-Урсен, на имя господина Родена? Господин де Блессак молчал. Господин Гарди, не веря собственным ушам, судорожно развернул поданное ему Роденом письмо... и прочитал несколько строк, прерывая чтение восклицаниями горестного изумления. Ему не нужно было читать письмо до конца, чтобы убедиться в ужасном предательстве своего друга. Господин Гарди пошатнулся... При этом страшном открытии, заглянув в эту бездну низости и подлости, он почувствовал, как закружилась его голова, и он едва устоял на ногах. Проклятое письмо выпало из его дрожащих рук. Но вскоре гнев, презрение и негодование вернули ему силы, и он бросился, побледневший и страшный, на господина де Блессак. - Негодяй!!! - воскликнул он, уже занеся для удара руку, но, опомнившись вовремя, с ужасающим спокойствием промолвил: - Нет... это значило бы замарать свою руку!.. - И, обернувшись к Родену, он прибавил: - Не коснуться щеки предателя должна моя рука... а пожать благородную руку, решившуюся мужественно сорвать маску с изменника и подлеца... Растерявшись от стыда, господин де Блессак пробормотал: - Я... готов дать вам удовлетворение... я... Он не смог закончить. За дверьми послышались голоса, и в комнату вбежала, отстраняя удерживавшего ее слугу, пожилая женщина, взволнованно повторяя: - Я говорю вам, что мне необходимо видеть вашего господина немедленно... Услыхав этот голос и увидав бледную, заплаканную, испуганную женщину, господин Гарди забыл об изменнике, Родене, о гнусном предательстве и, со страхом отступив назад, воскликнул: - Госпожа Дюпарк! вы здесь? что случилось? - Ах! страшное несчастье... - Маргарита? - раздирающим голосом воскликнул Гарди. - Она уехала. - Уехала? - повторил Гарди, пораженный как громом. - Маргарита?.. уехала?.. - Все открыто... Ее мать увезла ее третьего дня! - слабым голосом отвечала несчастная женщина. - Маргарита уехала!.. Неправда!.. меня обманывают!.. - воскликнул господин Гарди. - И, ничего не слушая, он бросился, как помешанный, из дома, вскочив в карету, которая ждала господина де Блессак, и крикнул кучеру: - В Париж! во весь опор! В ту минуту, когда карета стрелой помчалась к Парижу, сильный порыв ветра донес звуки боевой песни, с которой _волки_ поспешно шли к фабрике. 5. НАПАДЕНИЕ Когда господин Гарди исчез, Роден, не ожидавший такого поспешного отъезда, медленно направился к фиакру. Но вдруг он остановился и вздрогнул от радостного изумления, увидав маршала Симона, идущего с отцом к одному из флигелей дома. Их что-то задержало, и отец с сыном еще не успели до сих пор ни о чем переговорить. - Прекрасно! - сказал Роден. - Одно другого лучше! Только бы удалось моему человеку найти и уговорить малютку Пышную Розу. И он торопливо подошел к экипажу. В это время приближающиеся звуки боевой песни _волков_ достигли ушей иезуита; поставив ногу на подножку экипажа, Роден с минуту прислушивался к этому пока еще отдаленному шуму, а затем пробормотал, усаживаясь в карете: - Достойный Жозюэ Ван-Даэль с острова Явы не подозревает в эту минуту, как поднимаются в цене долговые расписки барона Трипо. Фиакр двинулся к предместью. Несколько рабочих хотели посоветоваться с дядюшкой Симоном, прежде чем идти в Париж с ответом на сделанные им некоторыми тайными обществами предложения. Это совещание и задержало беседу отца с сыном. Старый рабочий, помощник начальника мастерских на фабрике, занимал в одном из флигелей общежития две прекрасных, светлых комнаты на первом этаже. Под окнами на сорока туазах был разбит небольшой садик, за которым старик ухаживал с особой любовью. Из комнат в сад выходила стеклянная дверь; она была открыта и позволяла теплым лучам мартовского солнца проникать в скромную комнату, куда вошли рабочий в блузе и маршал Франции в полной парадной форме. Маршал, войдя в комнату, тотчас же схватил своего отца за руки и заговорил настолько взволнованным голосом, что старик вздрогнул: - Батюшка, я очень несчастен! На благородном лице маршала выразилась глубокая, сдерживаемая до этой минуты печаль. - Ты?.. ты несчастен? - с беспокойством переспросил дядя Симон. - Я все вам расскажу, батюшка! - отвечал изменившимся голосом маршал. - Мне необходим совет такого прямого, непреклонно честного человека, как вы. - В деле чести и честности тебе незачем ни у кого просить указаний. - Нет, отец!.. вы один можете положить конец моей мучительной пытке. - Объяснись, пожалуйста... прошу тебя. - Вот уже несколько дней, как мои дочери кажутся смущенными, сосредоточенными. Первые дни после нашей встречи они были до безумия счастливы и довольны... Но все разом изменилось. Они делаются день ото дня все печальнее... вчера я увидел их в слезах; взволнованный этим до глубины души, я прижал девочек к сердцу, умоляя открыть мне, в чем их горе... Ничего не отвечая, они бросились мне на шею и оросили мое лицо слезами... - Странно... чему можно приписать эту перемену? - Иногда меня пугает, что я не сумел скрыть свое горе об их умершей матери и, быть может, бедняжки отчаиваются, думая, что их недостаточно для моего счастья... Но вот необъяснимая вещь! Они не только понимают, но и разделяют мою тоску. Еще вчера Бланш мне сказала: "Как бы мы все были счастливы, если бы мама была с нами!" - Если они разделяют твое горе, они не могут тебя в нем упрекать... Причина их печали не в этом... - Я тоже так думаю, батюшка. Но что это за причина? Напрасно я ломаю голову! Мне кажется даже иногда, что какой-то злой демон втерся между мной и моими детьми... Я знаю, что это нелепая, невозможная мысль, но что делать?.. Если разумной причины подыскать нельзя, поневоле лезут в голову безумные мысли!.. - Кто захочет встать между отцом и дочерьми? - Никто... я это знаю. - Вот что, - сказал отеческим тоном рабочий, - подожди... потерпи... понаблюдай за этими юными сердцами с той преданностью, на какую, я знаю, ты способен. Я уверен, что очень скоро ты откроешь какой-нибудь самый невинный секрет. - Да, - отвечал маршал, пристально глядя на отца, - да, но чтобы проникнуть в этот секрет, надо быть с ними постоянно... - А зачем тебе их покидать? - спросил старик, удивленный мрачным видом сына. - Разве ты теперь не навсегда с ними?.. со мной? - Как знать? - со вздохом отвечал маршал. - Что ты говоришь? - Если вы знаете, батюшка, все обязанности, которые удерживают меня здесь... вы должны узнать и те, которые могут меня удалить от вас, от дочерей... и от моего другого ребенка... - Какого другого ребенка? - Сына моего старого друга, индийского принца... - Так это Джальма?.. что с ним случилось? - Отец... он меня приводит в ужас. - Он? В это время сильный порыв ветра донес издали какой-то странный гул; то был глухой, могучий шум, настолько сильный, что маршал прервал речь и спросил отца: - Что это такое? Старый рабочий прислушался, но до ушей его шум теперь доходил слабее, так как порыв ветра пронесся дальше, и он отвечал: - Какие-нибудь пьяницы из предместья гуляют поблизости. - Мне показалось, что это рев громадной толпы, - заметил маршал. Они оба опять прислушались. Шум прекратился. - Что ты мне начал говорить о Джальме? Почему он тебя пугает? - Да ведь я вам уже говорил о его безумной, роковой страсти к мадемуазель де Кардовилль. - Неужели же ты этого боишься? - с удивлением спросил старик. - Ведь ему всего восемнадцать лет. В эти годы одна любовь изгоняет другую. - Да, если речь идет об обычной любви... Но подумайте, у этой девушки дивная красота сочетается с самым благородным, великодушным характером... по стечению роковых обстоятельств, - к несчастью, именно роковых, - Джальма сумел оценить редкие качества прекрасной души. - Ты прав. Это серьезнее, чем я думал. - Вы не можете себе представить, какое опустошение произвела страсть в этом пылком, неукротимом сердце. Болезненная тоска сменяется порывами дикого бешенства. Вчера, нечаянно зайдя к нему, я застал такую картину: с налитыми кровью глазами, с искаженным от гнева лицом, в безумной ярости он рвал ударами кинжала красную суконную подушку и, погружая в нее лезвие, задыхаясь приговаривал: "А!.. кровь... вот его кровь!" - Что ты делаешь, безумный? - воскликнул я. - "Я убиваю человека!" - глухим голосом и растерянно отвечал несчастный. Под словом "человек" он подразумевал своего соперника. - Действительно, такая страсть в подобном сердце способна навести ужас! - сказал старик. - Иногда его гнев обращается на мадемуазель де Кардовилль или на себя, наконец, - продолжал маршал. - Я вынужден был спрятать оружие. Человек, приехавший с ним с Явы и, кажется, очень к нему привязанный, предупредил меня, что юноше приходили мысли о самоубийстве. - Несчастный ребенок! - И вот, батюшка, - с горечью сказал маршал Симон, - в то время как мои дочери... как приемный сын настоятельно требует моих забот... я должен буду, по-видимому, их покинуть!.. - Покинуть? - Да! чтобы выполнить долг более священный, быть может, чем долг перед другом и семьей! - столь торжественно и прочувствованно ответил маршал, что взволнованный отец воскликнул: - О каком долге говоришь ты? - Отец мой, - сказал после минутного молчания маршал. - Кто сделал меня тем, чем я стал? кто дал мне титул герцога и маршальский жезл? - Наполеон... - Я знаю, что в ваших глазах, сурового республиканца, он потерял всякий авторитет, когда первый гражданин Республики стал императором... - Я проклял его слабость, - грустно отвечал дядюшка Симон. - Из полубога он превратился в человека! - Но для меня, батюшка, для солдата, постоянно бившегося рядом с ним, на его глазах, для меня, которого он поднял из низших чинов армии до самых высших, для меня он был более чем герой!.. Он был мне другом... Моя признательность равнялась моему обожанию. Когда его сослали... я умолял, чтобы мне позволили разделить его ссылку... мне отказали в этой милости... Тогда я составил заговор. Я поднял шпагу на тех, кто лишил его сына короны, дарованной ему Францией... - И в твоем положении ты хорошо поступил... Я понял твою признательность, не разделяя твоего восторга... Ты помнишь, я одобрил и планы о ссылке, и заговор, и все... - Ну... а теперь, лишенный трона ребенок, во имя которого семнадцать лет тому назад я затеял заговор... может сам взять в руки шпагу своего отца!.. - Наполеон II! - воскликнул старик с удивлением и крайней тревогой. - Римский король! - Король! нет он больше не король!.. Наполеон!.. его не зовут больше Наполеоном! Ему дали какое-то австрийское имя... так как его имя их пугало!.. Они всего ведь боятся. И знаете, что они делают с ним... с сыном императора? - в скорбном волнении выкрикнул маршал. - Они его мучают... убивают медленной смертью... - Кто тебе это сказал? - О! некто, знающий правду... истинную правду! Да... сын императора изо всех сил борется против преждевременной смерти... Он ждет, обратив взоры к Франции... ждет... ждет... и никто не появляется... да... никто! Никто из тех, кого извлек его отец из ничтожества, никто не подумает об этом святом юноше... который задыхается и гибнет! - А ты... ты о нем думаешь?.. - Да... но прежде я старался о нем все узнать... Конечно, я черпал сведения не из одного источника... Мне надо было узнать об ужасной судьбе этого ребенка... ребенка, которому я также присягал... потому что однажды император, гордый и нежный отец, указывая мне на младенца в колыбели, сказал: "Мой старый друг, ты будешь для него тем же, чем был для отца... Кто любит нас... тот любит нашу Францию". - Да... да... я помню... ты не раз повторял эти слова... и я был тронут, как и ты! - Ну, а что, батюшка, если, зная о страданиях императорского сына, очевидные доказательства были мне представлены раньше, - я видел письмо высокопоставленной особы при венском дворе, где предлагалось человеку, верному памяти императора, войти в сношения с королем Римским... и даже похитить его у палачей! - Ну, а потом? - спросил рабочий, пристально глядя на сына. - Потом, когда Наполеон II будет освобожден? - Потом!! - воскликнул маршал, стараясь сдерживаться. - Позвольте, батюшка! Неужели вы думаете, что Франция останется равнодушной к унижению?.. Неужели вы думаете, что память об императоре умерла? Нет, нет. Именно в эти дни вашего унижения к его священному имени взывают... пока совсем тихо... Что же случится, если юноша, носящий это славное имя, появится у границы? Неужели вы думаете, что сердце всей Франции не забьется для него разом? - Заговор против теперешнего правительства с именем Наполеона II на знамени? - продолжал серьезно рабочий. - Это дело не шуточное... - Я говорил вам, отец мой, что я очень несчастлив... Судите сами! - воскликнул маршал. - Не только я спрашиваю себя, могу ли я покинуть своих детей и вас, чтобы броситься в превратности столь опасного предприятия, но я еще не знаю, имею ли я право идти против нынешнего правительства... которое, возвращая мне титул и чин, хотя не осыпает меня лично милостями... но все-таки оказалось справедливым? Что должен я делать? Покинуть все, что я люблю, или остаться равнодушным к страданиям сына императора, которому я обязан всем... и которому, как и его ребенку, клялся в вечной верности? Должен ли я устраивать заговор или должен упустить единственный, может быть, шанс спасти его? Скажите мне, не преувеличиваю ли я свой долг перед памятью об императоре?.. Скажите, батюшка... и решите; целую бессонную ночь бился я над решением этой задачи... меня брало то одно сомнение, то другое!.. Вы один, отец... повторяю вам, один можете меня направить! Подумав немного, старик уже приготовился ответить сыну, как вдруг человек, промчавшийся через сад, вбежал в комнату совершенно вне себя. Это был молодой рабочий Оливье, которому удалось спастись из кабака, где собрались _волки_. - Господин Симон... господин Симон! - кричал он бледный, задыхаясь. - Вот они... идут... они сейчас нападут на фабрику... - Кто они? - вскочив с места, спросил старик. - _Волки_. Несколько каменоломов и каменотесов, к которым дорогой пристало множество бродяг и пьяниц из округи... Слышите... вот они кричат: "_Смерть пожирателям!_" Действительно, крики раздавались все яснее и яснее. - Это шум, что я слышал раньше! - сказал маршал, вставая, в свою очередь. - Их больше двухсот человек, господин Симон, - говорил Оливье. - Они вооружены камнями и палками... а к несчастью, большинство наших рабочих в Париже. Нас здесь не больше сорока человек. А вот уже женщины и дети скрываются в комнатах с криками ужаса. Слышите? Потолок дрожал от беготни наверху. - Разве это нападение серьезно? - спросил маршал у встревоженного отца. - Весьма серьезно, - отвечал старик. - Эти стычки между компаньонами всегда ужасны, а тут еще с некоторого времени стараются настроить людей из округи против фабрики. - Если вас меньше, чем нападающих, - сказал маршал, - то прежде всего надо забаррикадировать все входы... а затем... Кончить ему не удалось. Страшный взрыв бешеных криков потряс стекла в окнах и раздался так близко, что маршал, его отец и молодой рабочий разом бросились в сад, отделенный от полей довольно высокой стеной. Вдруг яростные крики усилились и из-за стены посыпался в окна град камней и крупных булыжников, которые, разбив несколько стекол второго этажа, рикошетом обрушились на маршала и его отца. Роковая судьба!!! Старик, пораженный в голову громадным булыжником, зашатался... наклонился вперед и упал, обливаясь кровью, на руки сына, в то время как за стеной все сильнее и сильнее раздавались дикие крики: - Смерть _пожирателям_! 6. "ВОЛКИ" И "ПОЖИРАТЕЛИ" Ужасен был вид разнузданной толпы, первая атака которой оказалась роковой для отца маршала Симона. Один из флигелей общежития выходил в поле, и _волки_ именно оттуда начали нападение. Разгоряченные быстрой ходьбой, а еще больше двумя остановками в придорожных кабаках, нетерпеливо ожидая драки, _волки_ дышали дикой злобой. Истратив камни на первый залп, большинство бросилось искать новое оружие на земле, причем многие держали палки в зубах, чтобы запасти побольше булыжников, другие сложили палки у ограды. Вокруг вожаков образовалась шумная толпа; некоторые носили блузы или холщовые куртки и фуражки, но большинство было в лохмотьях, потому что, как мы говорили, к толпе пристало множество отребья, бродяг из-за заставы и темных личностей с мрачными лицами висельников. Им сопутствовали несколько отвратительных, оборванных женщин, неизвестно откуда являющихся всегда вслед за этими негодяями. Их вызывающие крики еще более возбуждали разгоряченных мужчин. Одна из них была высокая, дородная женщина, с красным лицом, воспаленными пьяными глазами, беззубая, с нечесаными желтыми волосами, выбившимися из-под косынки. Рваный коричневый платок надет был поверх драного платья и завязан узлом на спине, скрещиваясь на груди. Казалось, эта мегера обезумела от злобы. Засучив наполовину разорванные рукава, она в одной руке держала громадный камень, а другою потрясала палкою. Товарищи называли ее Цыбулей [от фр. Ciboule - лук-татарка]. Это отвратительное существо орало хриплым голосом: - Я хочу погрызться с фабричными бабами! я хочу пустить им кровь! Эти дикие возгласы были встречены аплодисментами окружающих и бешеными криками "Да здравствует Цыбуля!", возбуждавшими ее до исступления. Среди главарей нельзя было не заметить бледного худенького человечка с пронырливой физиономией хорька, с черной бородкой, одетого в новую блузу, из-под которой виднелись тонкие суконные панталоны и щегольские сапоги; на голове его была греческая пунцовая шапочка. Видно было, что он по своему положению вовсе не принадлежал к этой толпе, но его выпады против рабочих фабрики носили самый оскорбительный и вызывающий характер; он кричал много, но в руках у него не было ни палки, ни булыжника. Высокий, красный и полный мужчина, обладавший оглушительным басом церковного певчего, заметил ему: - Ты не хочешь, значит, пострелять в этих нечестивцев, способных навлечь на нас холеру, как говорил господин аббат? - Не беспокойся, я лучше твоего постреляю, - с многозначительной и мрачной улыбкой отвечал человечек с лицом хорька. - Да чем же ты действовать будешь? - А вот хоть бы этим камнем! - сказал человечек, поднимая с земли большой булыжник. В то время как он наклонялся, из-под блузы у него выпал довольно туго набитый, но очень легкий мешок, который, казалось, был прикреплен под нею. - Смотри-ка, ты все растерял! - сказал другой рабочий. - Кажется, твой мешок не тяжел? - Тут образчики шерсти, - ответил первый, с живостью подбирая и пряча мешок. - А вы прислушайтесь-ка: кажется, каменолом говорит что-то? Действительно, на разъяренную толпу оказывал самое сильное воздействие знакомый нам страшный каменолом. Гигантский рост так выделял его из толпы, что над этой темной кишащей массою, там и тут испещренной белыми точками - чепчиками женщин, виднелась громадная голова в лохмотьях красного платка и плечи Геркулеса, покрытые козлиной шкурой. Видя неистовое возбуждение толпы, небольшая группа более честных рабочих, предполагавших, что речь идет о ссоре компаньонажей и только потому принявших участие в опасном предприятии, хотела удалиться. Но было уже поздно. Их так окружили и стиснули самые рьяные бойцы, что вырваться, без риска прослыть трусом, а может быть, и подвергнуться побоям, было невозможно. Они вынуждены были отложить отступление до более благоприятного момента. Среди сравнительной тишины, наступившей за первым залпом камней, громко раздался зычный голос каменолома. - _Волки_ завыли! - кричал он. - Посмотрим, чем ответят _пожиратели_ и как начнется битва! - Надо их выманить на улицу и бороться на нейтральной почве, - говорил маленький проныра, бывший, похоже, юрисконсультом шайки. - Иначе будет насильственное вторжение в жилище. - Насилие... эка штука! Что для нас насилие! - кричала мегера. - На улице или в доме, а я должна вцепиться в этих фабричных потаскух! - Да, да! - кричали остальные женщины, столь же отвратительные и оборванные, как Цыбуля. - Не все мужчинам! - И мы хотим подраться! - Фабричные женщины говорят, что все вы пьяницы и шлюхи! - кричал человечек с физиономией хорька. - Ладно! И за это отплатим! - Надо и баб замешать в свалку! - Это уж наше дело! - Раз они изображают из себя певиц в своем общежитии, - кричала Цыбуля, - мы их научим новой песне: "Помогите... Режут!.." Эта варварская шутка была встречена криками, гиканьем и бешеным топотом, которому мог положить конец только громовой голос каменолома, закричавшего: - Молчать! - Молчите!.. молчите! - раздалось в толпе. - Послушаем каменолома. - Если после второго града камней _пожиратели_ окажутся такими трусами, что не посмеют выйти на бой, так вон там дверь: мы ее выбьем и пойдем их отыскивать по норам! - Лучше бы их выманить из дома, чтобы никого на фабрике не осталось! - настаивал законник, несомненно с какой-то задней мыслью. - Где придется, там и будем драться! - крикнул изо всей силы каменолом. - Только бы сцепиться хорошенько!.. а там все равно... знай валяй... хоть на крыше, хоть на гребне ограды!.. Небось, расчешем их в лучшем виде! Не правда ли, _волки_? - Да!.. Да! - кричала толпа, наэлектризованная дикими словами. - Не выйдут, так ворвемся силой! - Поглядим на ихний дворец! - У этих язычников даже часовни нет! - рявкнул бас певчего. - Господин кюре их проклял! - За что они живут во дворцах, а мы в собачьих конурах? - Работники господина Гарди находят, что для таких каналий, как вы, и конуры-то много! - ввернул пронырливый человечек. - Да!.. Да!.. Они это говорили!! - Ладно!.. за это переломаем у них все! - Небось... устроим кавардак! - Весь дом через окошки вылетит! - А как заставим попеть этих потаскух, выдающих себя за недотрог, - орала Цыбуля, - после этого заставим их и поплясать, - камушком по голове! - Итак, _волки_, слушайте! - раздался громовой голос каменолома. - Еще залп камнями, и если _пожиратели_ не выйдут... ломай двери!! Это предложение было принято с восторженным воем, и вскоре послышалась команда каменолома, оравшего во всю силу своих геркулесовых легких: - Слушайте!.. _волки_... камни в руки... разом... Готовы? - Да!.. Да!.. готовы... - Целься!.. Пли!.. И второй залп камней и громадных булыжников обрушился на фасад общежития, выходивший в поле. Часть камней перебила окна, пощаженные первым залпом. К резкому и звонкому шуму разбитых стекол присоединились свирепые крики, несшиеся хором от этой толпы, опьяненной своей жестокостью: - Драться!.. Смерть _пожирателям_! Вскоре эти крики приняли совсем неистовый характер, когда сквозь выбитые окна толпа увидела бегающих по дому женщин, которые в ужасе спасались бегством, унося детей, или поднимали руки к небу с криками о помощи, причем более смелые старались даже закрыть ставни. - Ага!.. Забегали муравьи! переселяются! - кричала Цыбуля, поднимая камень. - Не помочь ли им камушками? И камень, брошенный меткой рукой мегеры, попал в какую-то несчастную женщину, которая высунулась из окна, стараясь закрыть ставень. - Готово!.. попала в цель! - крикнула отвратительная ведьма. - Люблю Цыбулю: умеет бросить пулю! - выкрикнул чей-то голос. - Да здравствует Цыбуля! - Эй вы, _пожиратели_, вылезайте, коли смеете! - А еще говорили, что мы побоимся и взглянуть на их дом... что мы трусы! - усердствовал подстрекатель. - А теперь сами труса празднуют! - Не хотят выходить, так пойдемте их выкуривать!! - загремел каменолом. - Да! да! - Дверь ломать!.. - Небось разыщем их!.. - Идем! Идем!.. И толпа с каменоломом во главе, возле которого, размахивая палкой, шествовала Цыбуля, двинулась к большой входной двери, находившейся невдалеке. Гулко отдавался по вздрагивающей земле топот множества ног, и этот глухой гул казался еще страшнее, чем предшествующие дикие крики. Вскоре _волки_ очутились перед массивной дубовой дверью. В ту самую минуту, когда каменолом уже размахнулся тяжелым молотом, чтобы ударить по одной из половинок двери, она вдруг отворилась... Несколько самых рьяных осаждающих хотели кинуться в проход, но каменолом отступил и жестом заставил отступить и других, как бы желая умерить пыл и заставить замолчать. В открытую дверь видны были собравшиеся рабочие, - к несчастью, их было очень немного, - наспех вооруженные вилами, клещами и палками, с решительным видом сгруппировавшиеся вокруг Агриколя, который с кузнечным молотом в руках стоял впереди всех. Молодой рабочий был очень бледен. По огню его глаз, по вызывающему виду, по неустрашимому мужеству и решительности видно было, что в его жилах текла кровь отца и что в битве он мог быть страшен. Однако он сдерживался и довольно спокойно спросил каменолома: - Что вам надо здесь? - Драться хотим! - грозно крикнул каменолом. - Да! да! драться!.. - подхватила толпа. - Тише, _волки_!.. - обернувшись к своим и махнув на них рукой, крикнул каменолом. Потом, обращаясь к Агриколю, он прибавил: - _Волки_ пришли помериться силами... - С кем? - С _пожирателями_. - Здесь нет пожирателей, - отвечал Агриколь. - Здесь живут мирные рабочие... Уходите прочь... - Вот _волки_ и съедят мирных рабочих! - Никого _волки_ не съедят, - отвечал Агриколь, в упор глядя на каменолома, подходившего к нему с угрожающим видом. - Никого, кроме малых ребят, _волкам_ не запугать! - Ага! ты как думаешь? - с зверским хохотом сказал каменолом. Затем, подняв молот, он сунул его под нос Агриколю и спросил: - А это на что? На смех, что ли? - А это? - прервал Агриколь, ловким и быстрым движением отбив своим молотом молот каменолома. - Железо против железа! молот против молота... это по-нашему! это пойдет! - сказал каменолом. - Не в том дело, что вам пойдет, - отвечал, едва сдерживаясь, Агриколь. - Вы разбили наши окна, перепугали женщин и ранили... может, насмерть... самого старого из наших рабочих... - при этом голос кузнеца невольно дрогнул. - Кажется, довольно... - Ну, нет!.. У волков аппетит побольше! - отвечал каменолом. - Мы желаем, чтобы вы сейчас сюда повылезли... куча трусов!.. Идите-ка сюда... на простор и подеремся как следует. - Да!.. да!.. драться! Эй, вы там! выходите! - рычала толпа, свистя, размахивая палками и напирая на дверь. - Мы не желаем драки, - отвечал Агриколь. - Мы не выйдем отсюда... Но если вы осмелитесь переступить это... - и Агриколь, бросив на землю фуражку, неустрашимо топнул ногой, - если вы переступите это... значит, вы напали на нас в нашем жилище... и тогда вам придется отвечать за все, что случится! - У тебя ли... или где... а мы драться будем! Волки хотят съесть _пожирателей_! - На-ка! Получай! - и с этими словами бешеный великан бросился с молотом на Агриколя. Тот, ловко увернувшись от удара, размахнулся молотом и так хватил по груди каменолома, что тот зашатался, но, оправившись, бешено напал на кузнеца с криком: - _Волки_, ко мне! 7. ВОЗВРАЩЕНИЕ Как только началась борьба между Агриколем и каменоломом, общая свалка приобрела страстный, страшный и беспощадный характер. Осаждающие, следом за своим предводителем, с безудержной яростью бросились к двери. Остальные, не будучи в состоянии пробиться сквозь ужасную давку, где даже самые сильные спотыкались и задыхались, давя более слабых, обежали дом с другой стороны, сломали садовую решетку и зажали рабочих фабрики меж двух огней. Последние защищались отчаянно, но некоторые из них, увидав, что Цыбуля во главе нескольких мегер и зловещих бродяг побежала в главное здание общежития, где окрылись женщины и дети, бросились вдогонку за шайкой. Однако товарищи Цыбули обернулись и задержали рабочих фабрики у входа на лестницу, а Цыбуля с тремя или четырьмя товарками и таким же числом сопутствовавших негодяев ринулась по квартирам рабочих грабить и разрушать все, что попало. Одна дверь долго не поддавалась их усилиям, но наконец ее выбили, и Цыбуля, растрепанная и разъяренная, опьяненная шумом и борьбой, ворвалась в комнату, размахивая палкой. Прелестная молодая девушка (это была Анжель), казалось, одна защищала вход. Увидав перед собой Цыбулю, бедняжка упала на колени и, вся бледная, протянула к ней руки с мольбой: - Не делайте зла моей матери! - А вот я сперва тебя угощу, а там и за твою мать примемся! - хрипела мегера, стараясь вцепиться ногтями в лицо молодой девушки, пока одни бродяги разбивали зеркало и часы, а другие хватали разные тряпки. Анжель, болезненно вскрикнув, боролась с Цыбулей, стараясь защитить дверь в другую комнату, где ее мать, высунувшись из окна, призывала на помощь Агриколя, который продолжал борьбу со страшным каменоломом. Они отбросили молоты и, вцепившись друг в друга, с налитыми кровью глазами, со стиснутыми зубами, тяжело дышали, обвивая, как змеи, друг друга и стараясь свалить с ног один другого. Кузнец, наклонившись, сумел схватить правой рукой левую ногу великана и таким образом уберечь себя от страшных ударов ногой, но, несмотря на это, геркулесова сила вождя _волков_ была так велика, что он, стоя на одной ноге, все-таки не позволял себя повалить и даже не пошатнулся. Свободной рукой, - другую как в клещах держал Агриколь, - он старался снизу разбить челюсть кузнеца, который, наклонив голову, уперся лбом в грудь своего противника. - Подожди... _волк_ разобьет _пожирателю_ зубы... больше никого кусать не будешь! - говорил каменолом. - Ты не настоящий _волк_, - отвечал кузнец, удваивая усилия. - Настоящие _волки_ - хорошие товарищи... они вдесятером на одного не пойдут!.. - Настоящие или нет, а зубы тебе разобью!.. - А я тебе лапу сломаю!.. С этими словами Агриколь так загнул ногу _волка_, что тот заревел от боли и, вытянув шею, как дикий зверь вцепился зубами в шею кузнеца. При этом жгучем укусе Агриколь сделал движение; благодаря чему каменолому удалось высвободить ногу, и, навалившись всей тяжестью на молодого рабочего, великан сбил его наконец с ног и подмял под себя. В это время раздался отчаянный крик матери Анжели, которая, высунувшись из окна, кричала: - Помогите!.. Агриколь!.. помогите!.. мою дочь убивают! - Пусти меня, - задыхаясь, проговорил Агриколь. - Как честный человек... я готов буду драться с тобой... завтра... когда хочешь!.. - Я не люблю разогретого... горячее мне больше по вкусу... - отвечал каменолом и, схватив кузнеца за горло, старался наступить коленом ему на грудь. - Помогите... убивают мою дочь! - отчаянно кричала мать Анжели. - Пощады... я молю о пощаде... пусти меня! - говорил Агриколь, стараясь освободиться с неимоверными усилиями. - Нет... я слишком оголодал! - отвечал противник. Агриколь, приведенный в отчаяние опасностью, угрожавшей Анжели, напряг все свои силы. Вдруг каменолом почувствовал, что в ляжку ему впились чьи-то острые зубы, а на голову посыпались здоровенные палочные удары. Он невольно выпустил из рук свою добычу, упал на колено и, опираясь левой рукой о землю, правой старался оградить себя от ударов, которые тотчас Же прекратились, как только Агриколь вскочил. - Батюшка... вы меня спасли... Только бы не опоздала помощь Анжели! - воскликнул кузнец, поднимаясь с земли. - Беги... торопись... обо мне не заботься! - проговорил Дагобер. И Агриколь бросился к общежитию. Дагобер вместе с Угрюмом провожал внучек Симона, приехавших навестить деда, как мы уже сказали. Старому солдату удалось с помощью нескольких рабочих защитить вход в комнату, куда внесли умирающего старика. Оттуда солдат и увидел, что сыну грозит опасность. Толпа оттеснила Дагобера от каменолома, потерявшего сознание на несколько минут. Агриколь в два прыжка был у общежития, оттолкнул преграждавших ему вход и вбежал в комнату Анжели в ту самую минуту, когда бедное дитя машинально защищало свое лицо от Цыбули, которая, набросившись на нее, как гиена, старалась ее изуродовать. Быстрее мысли схватил Агриколь желтую гриву отвратительной мегеры, с силой отдернул ее назад и одним ударом сапога в грудь повалил на пол. Однако Цыбуля, хотя удар был сильным, тотчас же вскочила на ноги, задыхаясь от злости. Но ею занялись другие рабочие фабрики, вбежавшие за Агриколем, а молодой кузнец поднял девушку, почти лишившуюся сознания, и отнес ее в соседнюю комнату, пока его товарищи выгоняли Цыбулю и ее шайку из этого крыла здания. Между тем, после первого же залпа камнями, очень небольшая часть настоящих _волков_, о которых упомянул Агриколь и которые оставались, в сущности, честными рабочими, позволившими только по слабости увлечь себя в это предприятие под предлогом ссоры компаньонажей, эти рабочие, видя свирепые бесчинства бродяг, которым им пришлось против своей воли сопутствовать, эти, повторяем, храбрые _волки_ неожиданно перешли на сторону _пожирателей_. - Здесь нет больше ни _волков_, ни _пожирателей_! - сказал один из самых решительных _волков_ своему противнику Оливье, с которым только что сурово и добросовестно бился изо всех сил. - Здесь есть только честные рабочие, которым необходимо соединиться против кучки негодяев, явившихся сюда для грабежа и насилия. - Да, - подхватил другой, - бить ваши окна начали помимо нашего желания. - Это все каменолом нас взбаламутил, - сказал третий. - Настоящие _волки_ от него отрекаются... мы с ними еще посчитаемся. - Можно хоть каждый день драться... но нужно уважать друг друга (*32). Эта неожиданная помощь, хотя, к несчастию, и очень незначительной части рабочих, разделив осаждающих, придала, однако, энергии рабочим фабрики, и они с новой силой, вместе с _волками_, бросились на бродяг и разбойников, собравшихся заняться самыми грязными делами. Шайка негодяев, подстрекаемая маленьким пронырой с лицом хорька, эмиссаром барона Трипо, ринулась прямо в мастерские господина Гарди. Обезумев от жажды разрушения, эти люди безжалостно разбивали самые дорогие машины, самые сложные станки, уничтожали начатые работы, и вскоре дикое соревнование варваров, опьяневших от разрушения, превратило эти мастерские, некогда образец порядка и экономии, в развалины; дворы были усеяны всевозможными предметами, которые под адские крики и зловещие взрывы хохота выкидывали из окон. Торговые книги господина Гарди, промышленные архивы, необходимые всякому коммерсанту, были брошены по ветру и изорваны; их топтал ногами сатанинский хоровод, объединивший все, что было самого грязного в этом сброде; мужчины и женщины, мерзкие, кошмарные, в лохмотьях, взявшись за руки, кружились, испуская ужасные возгласы. Странный и грустный контраст! Среди всего этого адского гама и сцен ужасного разрушения, в комнате отца маршала Симона происходила другого рода сцена, полная величественного и мрачного спокойствия. Несколько преданных рабочих охраняли дверь. Старый рабочий лежал на кровати, с повязкой на голове, из-под которой выбивались окровавленные седые волосы. Лицо его было мертвенно бледно, дыхание затруднено, а глаза смотрели остановившимся взглядом. Маршал Симон, стоя у изголовья склонившись над отцом, с отчаянием ловил малейшие проявления сознания у умирающего, за ослабевающим пульсом которого следил врач. Роза и Бланш, приехавшие с Дагобером, преклонили колени около кровати, молитвенно сложив руки и заливаясь слезами. В стороне, скрытый в полумраке комнаты, так как приближалась ночь, скрестив на груди руки, стоял Дагобер с выражением мучительной боли на лице. В комнате царила глубокая, торжественная тишина, прерываемая только тяжелым дыханием раненого и заглушаемая рыданиями внучек. Глаза маршала были сухи и горели мрачным огнем... Он отводил взор от отца, только чтобы взглядом спросить врача. Странные, роковые бывают случайности... Этот врач... был доктор Балейнье. Его больница находилась ближе всего к заставе, к фабрике господина Гарди, и так как он был известен в округе, к нему и побежали за помощью. Вдруг доктор сделал движение: маршал Симон, не сводивший с него глаз, воскликнул: - Есть надежда? - По крайней мере, господин герцог, пульс усиливается. - Он спасен! - проговорил маршал. - Не питайте ложных надежд, господин герцог, - серьезно возразил доктор. - Пульс усилился благодаря сильным средствам, которые я пустил в ход... но я не отвечаю за исход кризиса... - Отец мой... отец!.. Ты меня слышишь? - спросил маршал, видя, что старик сделал легкое движение головой и слабо попытался поднять веки. Действительно, старик открыл глаза... и в них сиял ум. - Батюшка!.. ты жив... ты меня узнаешь?.. - вырвалось у маршала, опьяневшего от радостной надежды. - Ты здесь... Пьер?.. - слабым голосом проговорил старик. - Руку... дай... И он сделал легкое движение. - Вот она, батюшка! - проговорил маршал, сжимая в своих руках руку старика. Затем, невольно уступив порыву восторга, он бросился к отцу и, покрывая его руки, лицо и волосы поцелуями, воскликнул: - Жив... Боже!.. жив... спасен! В это время до ушей умирающего донеслись крики борьбы, начавшейся между бродягами, с одной стороны, и _волками_ вместе с _пожирателями_, с другой. - Шум... какой... шум! - оказал раненый. - Разве еще дерутся? - Стихает, кажется, - сказал маршал, желая успокоить отца. - Пьер... - слабым и прерывистым голосом проговорил последний. - Не надолго... меня... хватит... - Батюшка! - Подожди... сынок... дай мне сказать тебе... только бы... успеть... сказать все... Доктор Балейнье чинно заметил старому рабочему: - Небо, может быть, совершит чудо... Выкажите себя достойным этого, и пусть священник... - Священник?.. Нет, спасибо... у меня есть сын, - сказал старик. - На его руках я отдам душу, которая всегда была честной и прямой... - Ты... умереть!.. - воскликнул маршал. - О нет... нет... - Пьер! - начал старик сперва довольно твердым голосом, но потом все слабее и слабее. - Ты сейчас... просил... совета... очень важного... Мне кажется... желание... указать тебе... на твой долг... меня и вернуло к жизни... Я умер бы... глубоко... несчастным... если бы... знал... что ты... пошел по недостойному... пути... И слушай... сын... мой честный сын... в эту страшную минуту... твой отец... не может ошибаться... ты должен... исполнить долг свой... иначе ты... поступишь... нечестно... и не исполнишь... последней... воли отца... Ты... не... колеблясь... должен... Последние слова были почти непонятны, старик совсем ослабел. Единственно, что мог разобрать маршал, это были слова: - _Наполеон II... Клятва... бесчестие... сын мой..._ Затем несколько судорожных движений губами, и все было кончено. В ту минуту, когда старик испустил последнее дыхание, наступила ночь, и снаружи раздались страшные крики: - Горим!.. Горим! Огонь появился в одном из отделений фабрики, наполненном легко воспламеняющимся материалом. Туда перед этим прокрался человек с лицом хорька. В то же время послышался барабанный бой, извещавший о прибытии воинской части из предместья. Несмотря на все усилия, вот уже больше часа, как огонь пожирал фабрику. Ночь светла и холодна. Порывисто дул сильный северный ветер. Какой-то человек медленно приближался к фабрике по полю, складки местности еще скрывали от него пожар. Это господин Гарди. Он думал, что ходьба успокоит его лихорадку... ледяную лихорадку, похожую на озноб умирающего, и решил вернуться из Парижа пешком. Его не обманули: обожаемая возлюбленная, благородная женщина, которая одна только могла утешить его в горьком разочаровании, покинула Францию. Сомнений больше не было: Маргарита уехала по воле матери в Америку. В искупление ее вины, мать потребовала от нее, чтобы она не оставила ни слова прощания тому, ради кого она пожертвовала супружеским долгом. Маргарита повиновалась... Она, впрочем, не раз говорила ему сама: - Между матерью и вами я не буду колебаться в выборе! Так она и сделала... Надежды больше не оставалось... никакой надежды... Не океан разделяет их - это не препятствие, а слепое повиновение матери, которому она никогда не изменит... Все... все кончено! Так... У него нет больше надежды на это сердце, которое служило ему последним прибежищем... Из его жизни вырваны самые живые корни... вырваны, разбиты, одним ударом, в один день, почти все сразу... Что же остается тебе, бедная _Мимоза_, как звала тебя твоя нежная мать? Чем ты утешишься, утратив последнюю любовь... дружбу, убитую низостью друга? О! тебе остается созданный по твоему подобию уголок мира, маленькая, тихая, цветущая колония, где благодаря тебе труд приносит награду и радость. Тебе остаются достойные ремесленники, которых ты сделал счастливыми, добрыми и благородными... Это тоже святая и великая привязанность... Пусть же она послужит тебе убежищем посреди страшных потрясений и крушения всего, во что ты свято верил... Спокойствие этого тихого, веселого пристанища, счастье твоих ближних - вот что успокоит твою скорбящую, кровоточащую душу, в которой живет только страдание! Иди!.. Сейчас с вершины этого холма ты увидишь в долине тот рай трудящихся, в котором ты являешься благословляемым и чтимым божеством! И вот господин Гарди на вершине холма. В эту минуту пламя пожара, временно притихшее, с новой яростью охватило общежития. Яркий свет, сначала беловатый, потом рыжий и затем медно-красный залил весь горизонт. Господин Гарди смотрел... и не верил своим глазам. Его изумление перешло в какое-то тупое недоумение. В это время громадный сноп пламени вырвался из дымного столба и устремился к небу, окруженный тучей искр, осветив пылающим отблеском всю долину до самых ног господина Гарди. Сильный северный ветер, то вздымая огненные языки, то расстилая их по земле, донес до ушей господина Гарди учащенные звуки набата с его фабрики, охваченной пламенем. АВТОРСКИЕ ПРИМЕЧАНИЯ 1. Напомним читателю, что настоящее имя Голыша Жак Реннепон и что он также потомок сестры Агасфера. 2. Боссюэ, "Размышления об Евангелии", VI день, IV том. 3. "Трактат о похотливости", том IV. 4. Эта ужасная фраза была произнесена во время событий в Лионе. 5. В одном прекрасном труде, полном практических соображений и продиктованном милосердным и возвышенным умом ("Национальная лига по борьбе с нищетой трудящихся, или Пояснительная записка к петиции для представления в Палату депутатов" Ж.Терсона, изд. Полен), читаем, к несчастью, слишком верные строки: "Мы не упоминаем о работницах, поставленных в такое же затруднительное положение. То, что мы могли бы сказать, слишком тяжело... Заметим только, что в периоды наиболее продолжительной безработицы проституция вербует себе новообращенных среди самых красивых дочерей народа". 6. Страх, оказавшийся напрасным, так как в газете "Конститюсьоннель" от 1 февраля 1832 г. читаем: "Когда в 1822 г. господин де Корбьер грубейшим образом закрыл блестящую Нормальную Школу, давшую так много замечательно талантливых людей за несколько лет своего существования, решено было в виде компенсации купить особняк на почтовой улице, где она помещалась, и предоставить его конгрегации св.Духа. На приобретение этого помещения были отпущены средства морским министром, и оно было передано в распоряжение общества, которое тогда царило над Францией. С этого времени общество мирно занимало это помещение, превратившееся как бы в гостиницу, в которой иезуитизм вскармливал и лелеял своих многочисленных приверженцев, прибывавших из различных провинций страны, чтобы получить должную закалку у отца Ронсена. Так дело шло до самой Июльской революции, которая, казалось бы, должна была выселить конгрегацию из занимаемого здания. Но кто поверит? Ничего подобного не случилось. Иезуитам отказали в денежных ассигнованиях, но оставили в их владении особняк на Почтовой улице, и сегодня, 31 января 1832 года, люди из Сакре-Кер по-прежнему живут здесь за счет государства, в то время как Нормальная Школа не имеет приюта: реорганизованная Нормальная Школа занимает грязное помещение в маленьком закоулке коллежа Людовика Великого". Вот что мы читаем в "Конститюсьоннеле" 1832 года по поводу особняка на Почтовой улице, нам неизвестно, какие сделки, условия и договоры имели место с этого времени в отношениях между св.отцами и правительством, но мы вновь обретаем в статье, опубликованной недавно в одном журнале по поводу организации общества Иисуса, особняк на улице Почты, упоминаемый как часть недвижимого имущества конгрегации. Приводим отрывки из этой статьи: "Вот перечень владений, известных как собственность общества Иисуса: Дом на Почтовой улице, оцениваемый приблизительно в 500 000 франков. - Дом на улице Севр, оцениваемый в 300000 франков. - Поместье в двух лье от Парижа в 150000 франков. - Дом и церковь в Бурже в 100000 франков. - Нотр Дам в Льессе в 60000 франков. - Сент-Ашель, дом послушников, 400000 франков. - Нант, дом, 100000 франков. - Кенпер, то же, 40000 франков. - Лаваль, дом и церковь, 150000 франков. - Ренн, дом, 20000 франков. - Ванн, то же, 40 000 франков. - Мец, то же, 40 000 франков. - Страсбург, то же, 60000 франков. - Руан, то же, 15000 франков. Мы видим, что стоимость этих владений составляет в общей сложности около 2 000 000 франков. Кроме того, образование также является для иезуитов важным источником доходов. Один только коллеж в Брюжлетте приносит 200 000 франков. Генерал ордена в Риме разделил Францию на два округа - лионский и парижский. Оба эти французские округа обладают, кроме того, казначейскими билетами и ассигнациями, обеспеченными серебряной валютой, и имеют свыше 200 000 франков ренты. Религиозная пропаганда также приносит ежегодно по крайней мере от 40 до 50 тысяч франков. Проповедники пожинают со своих проповедей 150000 франков. Прилив пожертвований на добрые дела выражается в не меньшей цифре. Так составляется доход в 540 000 франков. К этому доходу нужно присоединить еще выручку от продажи трудов Общества и доход, получаемый от торговли религиозными гравюрами. Каждая доска, включая рисунок и гравюру, обходится в 600 франков. С нее можно сделать десять тысяч оттисков, которые обходятся - тираж и бумага - 40 франков тысяча. Издатель получает 250 франков; следовательно, чистая прибыль на каждую тысячу - 210 франков. Разве это не ловкая операция? И можно себе представить, с какой быстротой все это проделывается. Отцы сами же и являются коммивояжерами своего дома - и трудно было бы найти более ревностных и настойчивых работников. Они всегда всюду приняты и не ведают, как неприятен отказ. Понятно, конечно, что издатель - свой человек. Первый, кто был избран для этой посреднической роли, был социус эконома Н.В.Ж. Этот социус обладал некоторым состоянием, но тем не менее они должны были дать ему аванс на расходы по организации дела. Убедившись, что состояние этой отрасли промышленности упрочилось, они потребовали внезапного возвращения своих авансов; издатель был не в состоянии их внести. Они это прекрасно знали, но у них имелся в виду богатый заместитель, с которым можно было иметь дело на более выгодных условиях, и они без всякой жалости разорили своего первого социуса, погубив его карьеру, устойчивость и длительность которой была ими сначала морально ему гарантирована". 7. Людовик Великий действительно ссылал на вечную каторгу протестантов, которые после своего обращения (часто насильственного) сохраняли верность прежней вере. Протестанты, остававшиеся во Франции, несмотря на строгость эдикта, были лишаемы права погребения, и тела их выбрасывались на съедение псам. 8. Напомним читателю следующую доктрину слепого, абсолютного повиновения, главного рычага ордена Иисуса, которая получила свое выражение в ужасных словах умирающего Лойолы: "Да будет всякий чин ордена в руках начальника как труп (perinde ac cadaver)". 9. Только в делах миссионерства иезуиты признают право вмешательства папы относительно их ордена. 10. Это обязательное шпионство и отвратительное поощрение доносов являются основой воспитания, даваемого преподобными отцами. 11. Все это дословно взято из "Иезуитских постановлений" (Общий обзор. С.29). 12. Суровость этих правил такова, что в иезуитских коллежах ученики прогуливаются по трое, и, как только один из троих покинет на минуту своих товарищей, оставшиеся должны разойтись на расстояние голоса, вплоть до возвращения третьего. 13. По статутам ордена, ему дозволяется изгонять из своей среды членов, которые кажутся ему ненужными или опасными, но они не могут порвать связи с орденом сами по себе, если орден считает невыгодным их отпустить. 14. Это подлинное выражение статута... В нем прямо предписывается ждать этой минуты полного упадка сил, чтобы после нее сейчас же принять обеты посвящаемого. 15. Из уважения к нашим читателям мы не можем даже по-латыни дать понятие об этой постыдной книге Вот что говорит г-н Женен в своем смелом и превосходном труде "Иезуиты и университет": "Я с большим затруднением начинаю эту главу. В ней придется ознакомить читателя с книгой, перевести которую невозможно и из которой даже трудно делать извлечения, до того нагло этот латинский текст оскорбляет чувство порядочности! Прошу снисхождения у читателя и постараюсь избежать, насколько возможно, передачи слишком больших непристойностей". Далее Женен с благородным негодованием восклицает по поводу изложенных в Compendium'е вопросов: "Каковы же должны быть разговоры в исповедальне между священником и замужней женщиной? Я отказываюсь говорить об остальном". Автор "Открытий библиофила", приведя в подлиннике несколько отрывков из этого ужасного катехизиса, говорит: "Перо отказывается передавать эту энциклопедию всевозможных мерзостей. Меня уже мучат угрызения совести за то, что я зашел так далеко. Хотя я только переписываю и стараюсь этим себя успокоить, меня охватывает такой ужас, словно я прикоснулся к яду. Но сам ужас написанного меня успокаивает. Когда в христовой церкви, основанной по божественному закону, дело идет о заблуждении, - тем действительнее и быстрее должна быть помощь, чем глубже зло. Опасность только до тех пор угрожает истине, пока правда не заговорит и не заставит себя слушать". 16. В этом предположении нет ничего слишком смелого. Вот выдержки из предназначенного для семинарий Compendium'а, опубликованные в Страсбурге в 1843 г., под заглавием: "Открытия библиофила". По этим выдержкам можно видеть, что доктрина преподобных отцов действительно была способна напугать Габриеля. Клятвопреступление: "Вопрос: Какова ответственность человека, принесшего клятву фиктивно и с целью обмана? Ответ: С точки зрения религии, он не ответственен за них, так как он давал не настоящую клятву; но правосудие потребует, чтобы он исполнил то, в чем он фиктивно и с целью обмана поклялся". _Изнасилование_: "Тот, кто силой, угрозой, обманом или неотступностью просьб соблазнил девушку, не обещая ей брака, обязан возместить молодой девушке или ее родителям нанесенный им ущерб, обеспечив ее приданым, чтобы она могла выйти замуж, но если такая или любая другая компенсация для него невозможна, он должен взять ее себе в жены. В случае, если его преступление осталось в полнейшей тайне, то очевидно, что совесть соблазнителя не обязывает его ни к чему". _Прелюбодеяние_: "Если кто состоит в любовной связи с замужней женщиной из-за того, что она красива, а не потому, что она замужем, то их взаимоотношения, по мнению иных писателей, позволяют не принимать в расчет брак и представляют собой лишь непотребство, а не грех прелюбодеяния". _Кража_: "Кража извинительна в том случае, если она представляет собою скрытую компенсацию, посредством которой кредитор тайно изымает из имущества своего должника сумму, равную той, которая ему причитается". _Самоубийство_: "Если монах-картезианец тяжко заболел и доктор прописал ему употребление в пищу мяса, как необходимость избежать верной смерти, - обязан ли монах подчиняться врачу? Ответ: Вопрос этот является спорным; тем не менее отрицательное решение кажется нам наиболее приемлемым; оно же и более свойственно врачам". _Убийство_: "Совершенно очевидно, что следует убить вора для сохранения имущества, необходимого для жизни, так как в данном случае нападающий угрожает не только имуществу, но косвенно также и самой жизни обкрадываемого. Но сомнительно, дозволено ли убивать того, кто несправедливо нанесет ущерб очень крупному состоянию, хотя бы оно и не служило для поддержания жизни. Утвердительный ответ более уместен. Доказательством служит то обстоятельство, что милосердие для сохранения жизни ближнего вовсе не требует крупной потери имущества". Что касается цареубийства, читай Санше, и т.д. и т.д. 17. Таков термин, употребляемый в юриспруденции. 18. Действительно, известны два постановления, преисполненных трогательной заботы в отношении собачьей породы и запрещающих упряжку собак. 19. Предание гласит, что мать Сикста V, который в ранней юности был пастухом, получила предсказание, что ее сын будет папой. 20. В "Римских делах", в этом великолепном обвинительном акте против Рима, обязанном наиболее евангелическому гению нашего века, читаем: "Пока исход борьбы между Польшей и ее угнетателями оставался сомнительным, официальная римская газета не содержала ни одного слова, которое могло бы оскорбить народ, победивший в стольких битвах; но едва он пал, едва ужасное мщение царя приступило к длительной пытке над целой нацией, обреченной мечу, ссылке, рабству, как та же газета не находила достаточно резких выражений, чтобы уничтожить тех, кого покинула удача. Было бы, однако, ошибкой приписывать эти низкие подлости непосредственно папской власти: она лишь терпела закон, предписываемый ей Россией, которая говорила: "Хочешь жить?.. так стой тут... около эшафота... и по мере того, как жертвы будут падать... проклинай их!" (Ламенне, Римские дела, стр. 110, Паньерр, 1844). 21. Едва только папа Григорий XVI вступил на престол, он узнал о бунте в Болонье. Первым его действием было призвать на помощь австрийцев и поднять санфедистов. Кардинал Альбани разбил либералов в Чезене, причем солдаты разрушали церкви, совершали насилия над женщинами и громили город. В Форли банды хладнокровно совершали убийства. В 1832 году санфедисты открыто носили медали с изображением герцога Моденского и папы, получали патенты от имени апостолической конгрегации и пользовались всякими привилегиями и индульгенциями Их клятвы состояли буквально в следующем: "Клянусь восстановить трон и алтарь на костях подлых либералов, уничтожить их без жалости к крику детей, к слезам стариков и женщин". "Беспорядки, чинимые этими разбойниками, превосходили всякую меру Римский двор руководил анархией и организовал санфедистов в добровольческий корпус, которому были дарованы "новые привилегии" ("Революция и революционеры в Италии", "Revue des Deux Mondes", 15 novembre 1844). 22. В "Народном улье", прекрасном журнале, составляемом рабочими, о котором мы уже говорили, читаем: "Чесальщицы шерсти для матрацев. Пыль, которая поднимается от шерсти, превращает чесание во вредное для здоровье ремесло, но опасность еще более увеличивается вследствие подделок в торговле. Когда баран убит, шерсть на его шее покрыта кровью; ее нужно удалить, чтобы шерсть можно было пустить в продажу. Для этого ее мочат в извести, которая, произведя очистку, частично остается в шерсти. От этого страдает работница, так как при выполнении ею работы известка, выделяющаяся в виде пыли, попадает при дыхании в грудь, вызывая по большей части спазмы желудка и тошноту, приводящие к болезни, многие отказываются от этого ремесла, те же, кто упорствует, получают катар или астму, от которых их избавляет только смерть. Не лучше и с волосом, который тоже не бывает чистым. Самый низший его сорт работницы называют купоросным; он состоит из отбросов шерсти коз и кабанов, и эти отбросы подвергаются предварительной обработке при помощи купороса. Затем их окрашивают, чтобы сжечь или сделать незаметными такие посторонние примеси, как солома, особенно твердый колючий волос, даже кусочки кожи, которые часто попадаются при обработке и об удалении которых тогда не заботятся; пыль от них производит такие же опустошения, как и известковая пыль шерсти". 23. Отметим в похвалу рабочим, что жестокие столкновения становятся все реже, по мере того как рабочие просвещаются и все больше начинают сознавать свое достоинство. Эти лучшие стремления следует приписать прямому влиянию прекрасной книги о компаньонажах, опубликованной Агриколем Пердитье, по прозванию Авиньонне ла Вертю, подмастерьем-столяром (Париж, Паньерр, 1841, 2 тома, in - 1/8). 24. Волки и товарищи возводят основание своих компаньонажей к царю Соломону (см. подробнее в любопытной работе г-на Агриколя Пердигье, которую мы уже цитировали и откуда нами взята эта военная песня). 25. Нас поймут те, кто слышал прекрасные концерты Орфеона, на которых более тысячи рабочих - мужчин, женщин и детей - поют удивительным ансамблем. 26. Такова действительная средняя плата за помещение рабочего, состоящее из одной-двух комнат с чуланом на четвертом или пятом этаже. 27. Эта цифра точная и, может быть, даже преувеличенная... Подобное здание в одном лье от Парижа, в сторону Монружа, со всеми необходимыми службами, кухней, прачечной, судомойней и т.д., с газом, с подачей воды, с калорифером и т.д., окруженное садом в десять арпанов, едва ли стоило в эпоху нашего повествования 500000 франков. Опытный архитектор любезно согласился составить для нас подробную смету, которая подтверждает все, что здесь изложено нами. Отсюда следует, что за ту же плату, которую обычно тратят рабочие, их можно обеспечить вполне здоровыми жилищами и поместить деньги под 10%. 28. Это было испытано на постройке Руанской железной дороги. Французские холостые рабочие, которые трудились вместе с англичанами, подкрепленные здоровой и достаточной пищей, сделали столько же, сколько и английские рабочие. 29. Мы уже говорили, что одно вуа дров при покупке по 5-6 поленьев в вязанке или связками хвороста обходится бедняку в 90 франков; так же обстоит и с пищевыми продуктами при покупке в розницу. 30. См. газету "Демокраси пасифик", 19 октября 1844. 31. Уставу общества, определяющему функции комитета, предпосланы следующие соображения, одинаково почетные как для фабриканта, так и для его рабочих: "Мы с удовольствием отмечаем, что каждый подмастерье, каждый начальник цеха и каждый рабочий в области своей деятельности способствуют улучшению качества продуктов нашей фабрики Они должны, следовательно, принимать участие в прибылях, приносимых ею, и продолжать ревностно относиться к идее возможных улучшений; ведь очевидно, что благо и проистекает из совокупности общих знаний и идей. Для этой цели мы учредили комитет, который будет регулировать денежные вознаграждения и предоставление преимуществ способом, указанным ниже. Вводя это установление, мы преследовали также цель увеличить сумму знаний каждого благодаря частому обмену мнениями между рабочими, которые почти все до этого жили и работали изолированно, а также посвятить их в общие принципы разумной и здоровой администрации. Результатом этого объединения жизненных сил мастерской вокруг главы предприятия будет двойная польза, заключающаяся в улучшении интеллектуального и материального положения рабочих и в растущем процветании фабрики. Считая справедливым, что усилия каждого должны быть вознаграждены, мы решили что из чистой прибыли торгового дома, за вычетом всех издержек и денежных ассигнований, будет выделена премия в пять процентов, которая будет поровну распределяться между всеми членами комитета, исключая председателя, вице-председателя и секретаря. Эта премия будет выдаваться ежегодно 31 декабря, и она будет увеличиваться на один процент при каждом приеме в комитет трех новых членов. Безупречная нравственность, доброе поведение, искусность в работе и работоспособность определяют выбор нами тех рабочих, которых мы привлекаем в комитет. Предоставляя его членам право предлагать новых кандидатов, допуск которых будет обусловлен теми же условиями и которые будут избраны самим комитетом, мы хотим тем самым дать возможность всем рабочим наших мастерских добиваться цели, достигнуть которую раньше или позже будет зависеть от них. Старательное выполнение всех обязанностей как в отношении прекрасного качества работы, так и в их поведении в свободное время, откроет им постепенно двери в комитет. Они будут также призваны к участию в справедливом и разумном распределении доходов, образовавшихся в результате успехов производства нашей фабрики, успехов, которым они содействовали и которые будут только возрастать от правильного понимания дела и плодотворного соревнования, а последние несомненно должны будут воцариться среди членов комитета". (Выдержка из проекта положения о консультативном комитете, включающем председателя (главу фабрики), вице-председателя, секретаря и четырнадцать членов, из которых четверо являются начальниками мастерских и десять - рабочими, наиболее одаренными по своей специальности.) "Ст.6. Трое собравшихся членов имеют право предложить введение нового члена, фамилия которого будет записана, чтобы на следующем заседании вопрос об его избрании мог быть обсужден. Избрание будет объявлено, когда после тайного голосования предлагаемый кандидат в члены получит две трети голосов присутствующих членов. Ст.7. Комитет на ежемесячных заседаниях будет заниматься следующими вопросами: $1. Изыскивать средства для устранения неполадок, возникающих ежедневно в производстве. $2. Предлагать лучшие и требующие наименьших расходов условия создания специального производства для обслуживания заморских стран и для действительного преодоления иностранной конкуренции благодаря превосходству нашей организации. $3. Указывать способы для достижения наибольшей экономии материалов без ущерба для прочности и качества производимых продуктов. $4. Рассматривать и обсуждать предложения, вносимые председателем или прочими членами комитета и касающиеся улучшений и усовершенствований продукции. $5. Наконец, устанавливать размер заработной платы в соответствии с ценой производимых продуктов". Добавим, что по сведениям, любезно доставленным г-ном ***, участие в прибыли каждого из его рабочих (помимо обычной заработной платы) выражается, по крайней мере, в сумме от трехсот до трехсот пятидесяти франков в год. Мы только сожалеем, что щепетильная скромность не позволяет нам открыть столько же достойное уважение, сколько и уважаемое имя человека, осуществившего это благородное начинание. 32. Мы хотели бы убедить читателя, что только требования нашего рассказа заставили нас придать _волкам_ столь агрессивную роль. Пытаясь показать отрицательные стороны компаньонажей, которые к тому же постепенно изживаются, мы не собираемся приписывать такие качества, как дикая враждебность, только одной секте, именно _волкам_, а не _пожирателям. Волки_, члены компаньонажа каменотесов, обычно трудолюбивые и очень толковые рабочие, положение которых заслуживает внимания, так как их трудная и суровая работа требует почти математической точности, в продолжении двух-трех месяцев в году они остаются без заработка; их тяжелая профессия, к сожалению, является одною из тех, по которым бьет неизбежная зимняя безработица. Большая часть _волков_, желая усовершенствоваться в своем ремесле, посещает каждый вечер курсы начертательной геометрии, применяемой при обтесывании камней. Некоторые из каменотесов компаньонажа на последней выставке экспонировали архитектурные модели из гипса. КОММЕНТАРИИ Площадь Шатле находится в Париже на правом берегу Сены близ улицы св.Дени на месте прежнего замка Шатле, служившего в свое время тюрьмой и разрушенного в 1802 г. Масленичная неделя - неделя, предшествующая великому посту, совпадает в Западной Европе с карнавалом и сопутствующими ему уличными шествиями, танцами, театрализованными представлениями, играми, маскарадом и т.п. Празднества карнавального типа, равно как и связанные с ними обряды ряженых и масок, всякого рода "праздники дураков" и "праздники осла", занимали большое место в жизни не только средневекового человека, но и в более позднее время. Они сопровождали официальные церковные праздники, обычные гражданские церемониалы, многие сельскохозяйственные праздники. ...в квартале Ратуши... - в районе городского муниципалитета, расположенного на площади того же названия. Строительство начато в 1533 г. при Франциске I и закончено в 1623 г. В дни Июльской революции здесь был объявлен королем Франции Луи-Филипп. Ваде Жан-Жозеф (1719-1757) - французский поэт и песенник так называемого "низкого" жанра, острослов, весельчак и жизнелюб, завсегдатай кабаре и модных литературных салонов. Приобрел известность как автор "простонародных песенок". Особо популярной была его "эпико-траги-базарно-героико-комическая поэма" "Сломанная трубка". Произведения Ваде опубликованы в Париже в 4-х томах в 1758 г. Шомьер, Прадо, Колизей - излюбленные увеселительные места среднего класса в период Июльской монархии 1830-1848 гг. Шомьер, или "Хижина", старинный танцевальный зал, основан в Париже в 1787 г., закрыт в 1855 г. вследствие конкуренции со стороны аналогичного заведения под названием "Клоэри де Лила". Танцевальный зал "Прадо" создан в 1807 г. и закрыт в 1855 г. в связи с перепланировкой ряда парижских улиц, предпринятой бароном Ж.Османном, префектом департамента Сены. Бальный зал "Колизей" (1770-1780) назван в память старинного парижского Колизея, являвшегося местом концертов и маскарадов. Гризетка - молоденькая девушка из среднего сословия (швея или мастерица) кокетливого нрава и не очень строгих правил. Как неологизм слово введено во французский язык в XVII в. (от фр. "gris" - "серый", т.к. гризетки носили, как правило, платья из ткани серого цвета). Французский писатель Шарль-Поль де Кок (1794-1871) посвятил гризеткам новеллу в "Парижских нравах" (1837). Пьерро и Пьерретта - традиционные персонажи французского народного театра. Одеты в белое платье. У Пьерро лицо в муке. Дюбардер - персонаж на карнавале, одетый, как рабочий-грузчик. Костюм состоял из широких бархатных штанов, открывавших лодыжку, короткой холщовой блузы, заправленной в штаны, красного пояса с развевающимися концами, небольшой фуражки набекрень, из-под которой на спину спускались волосы парика. Вошел в моду после 1830 г., приобретя особую известность благодаря рисункам французского графика Гаварни. Головокружительный, погубительный, ошеломительный, оглушительный, ослепительный - этот каскад эпитетов оценочного значения соответствует стилистическому приему романа Ф.Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль", являвшегося для Э.Сю своеобразным образцом для подражания, особенно в описании эпизода карнавального празднества. Баядерка - имя, данное европейцами индийским танцовщицам и певицам, служительницам религиозного культа при храмах. Кроме танцев и пения в обязанность баядерки входила священная проституция. В расширительном значении баядерка - всякая танцовщица и певица, выступающая за плату в ресторане или частном доме. Канкан - эксцентрический танец, вошедший в моду в начале тридцатых годов XIX века в танцевальных залах Парижа. Особенно увлекались канканом артистическая богема и студенческая молодежь. Он был настолько популярным, что французский график О.Домье отобразил его в литографии "Теща предупредила, что ее дочка лунатик, но умолчала, что она пляшет канкан" (1842). Нини-Мельница - по аналогии с фамилией персонажа (Дюмулен), производной от французского слова "moulin" - "мельница". Гаварни Поль (1804-1866) - известный французский график, автор популярных серийных альбомов литографий на темы из повседневной жизни буржуа, городской бедноты, артистической богемы и полусвета. С 1836 г. по 1850 г. сотрудничал с сатирическим журналом Шаривари, публиковавшим его выразительные, живые карикатуры с краткими пояснениями анекдотического характера. Иллюстрировал роман Э.Сю "Вечный жид", сказки Гофмана и др. Избранные произведения Гаварни в 4-х томах в сопровождении текста Ж.Жанена, Бальзака и Т.Готье появились в Париже в 1845 г. Братья Гонкуры написали о Гаварни, его жизни и творчестве, критический очерк (1871). Хогарт Уильям (1697-1764) - английский живописец, график и теоретик искусства, мастер сатирического бытового жанра, обличающего порока общества. Многие живописные серии художника ("Карьера проститутки", "Карьера мота", "Выборы") получили широкую известность в Зап. Европе, поскольку, исполненные автором в технике резцовой гравюры, тиражировались и распространялись по подписке. Самое полное издание работ Хогарта опубликовано в 2-х томах в Лондоне в 1802 г. с пояснениями Стивенса и Николса. Силен - в греческой мифологии демон плодородия. Вместе с сатирами входит в свиту Диониса-Вакха. Славится задиристым нравом, страстью к вину и нимфам. Изображается, как правило, курносым, уродливым, с глазами навыкате и толстыми губами, с лошадиным хвостом, копытами и толстым брюхом. Встречаются изображения Силена в буйном танце, сидящем на осле или пьющим вино из меха. В расширительном смысле Силен - веселый обжора и пьяница. Ультрамонтанство (от лат. ultra monies - за горами, т.е. в Риме) - с XV в. наиболее последовательное направление в католицизме, отстаивавшее идею неограниченной верховной власти римского папы, его исключительное право вмешиваться в светские дела любого государства, равно как и дела любой национальной церкви. Активными поборниками ультрамонтанства с XVI в. стали иезуиты. Предельную активность ультрамонтанство приобрело в период Реставрации (1814-1830). Его идеи получили яркое воплощение в сочинении Жозефа де Местра "О папе" (1819), в котором предлагалось поставить папу римского во главе всего общества, как в Средние века. В период Июльской монархии (1830-1848) ультрамонтанство вызвало резкую критику со стороны оппозиции. ...позолоченная диадема с гремящими бубенчиками... - характерная примета празднеств карнавального типа, равно как и связанных с ними ритуальных обрядов избрания и чествования короля и королевы. Свойственная карнавальному мироощущению пародийная травестия официальных учреждений и церемоний проявляется здесь не только в избрании королевы, но и в сознательном ее снижении шутовскими бубенцами. Королева Вакханок уподобляется в некотором роде королеве на "празднике дураков". Наполеондор (в переводе с французского - золотой Наполеон) - французская золотая монета достоинством в 20 франков эпохи Наполеона I. Чеканилась во Франции с 1803 г. ...да будет шум, гром, гам, землетрясение, буря, шторм! - Очередная аллюзия на стилистические особенности книги Ф.Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль", стилистическую фигуру - градацию, основанную на нагнетающем развертывании оценочных имен существительных. Пантагрюэль - главный персонаж известного романа Ф.Рабле (1494-1553) "Гаргантюа и Пантагрюэль" (1-е изд. 1532 г.), шедевра эпохи французского Возрождения, отвергающего средневековый аскетизм, ханжество и предрассудки. Пиршественные образы романа Рабле, многочисленные сцены пития и еды, пожирания гигантских окороков, колбас и булок отвечают известному народному стремлению к изобилию, жизнелюбию и смеху. Они отражают, по мнению исследователей, непосредственную связь произведения с богатой народно-праздничной смеховой культурой. В гротескных образах героев Рабле утверждаются гуманистические идеалы эпохи. Антраша (фр.) - прыжок в классическом балете, во время которого вытянутые ноги танцовщика скрещиваются в воздухе несколько раз. ...анакреонтическую позу - аллюзия на любовную лирику древнегреческого поэта Анакреонта (ок.570-478 г. до н.э.) и его последователей в эпоху поздней античности, Возрождения и Просвещения. Так называемая "анакреонтическая поэзия" культивирует наслаждение чувственными радостями, любовь к природе и красоте, страх перед старостью и смертью. Ярким примером анакреонтической поэзии во Франции становится лирика поэтов "Плеяды" - Ронсара (1524-1585), Дю Белле (1522-1560), Баифа (1532-1589) и др. Боссюэ Жак-Бенинь (1627-1704) - французский духовный писатель, епископ. Известен редким даром красноречия. Ярким примером ораторского искусства Боссюэ служат его проповеди "О смерти", "О выдающемся достоинстве бедняков" и др. Отстаивал идею божественного происхождения абсолютной власти монарха. Идеолог галликанства, религиозно-политического движения во Франции, сторонники которого отстаивали с XIII в. автономию французской католической церкви от папского престола в Ватикане. Свадьба в Кане Галилейской, или "чудо в Кане Галилейской" - свадьба в Кане (сев. Палестина), в разгар которой недоставало вина, И Иисус Христос по просьбе матери претворил воду в вино, чем положил начало чудесам своим (Евангелие от Иоанна, 2, 1-11). Это нечто вроде кринолина... - По аналогии с широкой присборенной куполообразиой юбкой, форма которой поддерживалась многочисленными нижними юбками, подушкой, деревянной или проволочной конструкцией, китовым усом, бамбуковыми кольцами или наполненными воздухом резиновыми шлангами. Подобная юбка появляется в Англии в 1829 г., хотя становится особенно модной только в 1850-1870 гг. Апостол Павел (2-66 г. н.э.) - один из двенадцати апостолов, учеников Иисуса Христа. Первоначально один из ярых преследователей христианства, затем в результате "видения в Дамаске" принимает крещение и начинает проповедовать христианство в Аравии, Киликии, на Кипре, в Галатии, Македонии, Афинах, Коринфе, Эфесе, Испании. Нередко его встречают враждебно: побивают камнями, избивают палками, бросают в темницу. Творит чудеса: исцеляет хромого, насылает слепоту на "волхва-лжепророка", воскрешает умершего. Принял мученическую смерть в 66 г. в Риме вместе со св.Петром. Павлу приписывается авторство 14 посланий, входящих в Новый Завет. "Трактат о похотливости" - в противоположность травестийно-комической его интерпретации героями Э.Сю данное произведение Ж.-Б.Боссюэ, написанное в 1684 г. и опубликованное в 1731 г., является глубоким и одновременно грустным размышлением о мире, погрязшем в разврате. Ливр - денежная единица Франции до введения в 1799 г. франка. Некоторое время слово "ливр" употреблялось по отношению к франку, особенно когда речь шла о годовых доходах или ренте. ...в костюме пастушки... - Аллюзия на модный в XVIII в. мотив пасторали, идеализированной сельской сценки с прелестными пастушками в окружении мирно пасущихся коз или овец. Особую известность в жанре пасторалей получили картины Ф.Буше (1703-1770), например, его живописная работа "Гнездышко" и др., на которых юные селянки очаровывают зрителя своим наивным видом и вместе с тем изнеженностью и сладострастной негой. Их платье призвано как можно выгоднее обыграть полуприкрытые прелести. Декольте увеличивается для того, чтобы показать шелковую рубашку с искусной вышивкой или кружевной оторочкой. Нижняя юбка, обильно украшенная лентами, воланами и кружевами, обретает особый смысл при движении. Типичным дополнением костюма рококо становится грим, прежде всего разнообразные мушки в виде кружка, карточной масти или цветочка, помещаемые на самых