только вперед, - скомандовал Жозе, заводя мотоцикл. Он раскурил длинный страто-крузер, конусообразную бумагу, начиненную смесью табака и ганджи, пока Айван устраивался сзади. - Время поджимает, ман, время поджимает. Ай, ман, а ты когда-нибудь ездил на таком? - Много раз, - легко соврал Айван. - Отлично, тогда ты должен знать, что ноги следует держать подальше от глушителя. А то прислонишь их - и ты попал! Мотоцикл затрясся по покрытому рытвинами переулку, оставляя за собой клубы дыма вперемешку с пылью, прежде чем, запнувшись, перешел на ровный гул и покатил по ровному асфальту. От ускорения Айван подался назад и чуть не слетел с седла. - Держись как следует, братишка, - предупредил Жозе и вырулил на освещенную улицу. Одной рукой придерживая шляпу, другой вцепившись в седло, Айван выглядывал из-за плеча Жозе на поток ослепительных встречных огней, очарованный стремительным ощущением скорости, более чистым и возбуждающим, чем в автобусе. Эта езда по гладкому асфальту больше была похожа на полет! Ветер хлестал по глазам, забивая их пылинками и копотью, и потому проносящийся мимо него мир воспринимался сквозь завесу слез. И что это был за мир! Город совершенно преобразился. Днем он был недоброжелательным, тягостным, каждый его недостаток, каждое бельмо были выставлены напоказ; город пугал и угрожал. Сейчас под флером темноты скрылись все его недостатки, и только искрящиеся оазисы света и цвета, сияющие, как драгоценности, играли на фоне черного бархата. Пурпурные, синие, красные неоновые огни светились в витринах магазинов; тротуары были запружены как днем, но в электрической ночи толпа была совсем другой и не казалась больше безостановочно бегущей рекой без берегов. Люди образовывали очаги и водовороты у освещенных дверей клубов и баров, танцевали возле музыкальных магазинов, где саунд-системы сотрясали ночь волнами возбуждения, многократно умноженного электричеством. Операторы усиливали мощь звука, мобилизовывали киловатты энергии, развертывали новые армии громкоговорителей, чтобы победить в многолетней войне с саунд-системой на противоположной стороне улицы. Когда Айван проезжал эти места, внезапный уровень звука "срывал у него крышу", и он чувствовал физически, телом вибрации от баса. Это называлось "звук и давление". Опьяненный скоростью и звуком, сбитый с толку шквалом новых ощущений и ровным рокотом мотоцикла, Айван, несмотря на то что нервы его были напряжены и в ушах стоял звон от всей этой технологической революции, чувствовал себя холодным как лед и легко держался на седле. - Добро пожаловать в Вавилон, братишка! - крикнул Жозе. Кинотеатр возник в поле его зрения, находясь еще на весьма приличном расстоянии. Самое высокое и впечатляющее здание, которое Айван когда-либо видел, не столько даже здание, сколько чья-то волшебная фантазия, ставшая реальностью. Иллюзорный свет окутывал здание кинотеатра, рассыпаясь в ночи, и его выбеленный фасад был разукрашен разноцветными огнями прожекторов, которые уносились прямо в небо и расцвечивали белые стены радужным сиянием. Рынок снов и фантазий, кинотеатр был задуман как баснословное строение, превосходящее своей магией, своим ослепительным видом все те мечты, которые казались теперь слишком дешевыми. Каждая гигантская буква его названия возникала из гаммы глубоких вибрирующих цветов. Глаза Айвана были широко распахнуты от изумления. Трудно было поверить, что это здание действительно существует, и что каждый, заплатив за входной билет (а любая цена казалась перед лицом такой красоты ничтожной), может в него войти. Не прошло еще и суток с тех пор, как он покинул ферму мисс Аман-ды, а вот он уже здесь, в ожидании мистерий "Риальто". Как жаль, что рядом нет Мирриам и Дадуса, особенно Мирриам. Если бы она увидела это чудо, у нее бы тут же пропали все сомнения в его правоте. Айван последовал за Жозе, бессознательно имитируя его медленную развязную походку. Жозе легко лавировал в толпе. - Бвай, эта очередь слишком длинная, - задумчиво проговорил он, - ну-ка подожди меня. Толпа, в основном, состояла из молодежи, не считая нескольких взрослых пар. Девушки поблескивали напомаженными губами, красными, зелеными, синими или фиолетовыми в зависимости от того, в какой полосе радуги они находились. Их волосы были приглажены и сверкали лаком, плечи - обольстительно обнажены, тугое яркое джерси обтягивало груди. Они кокетливо улыбались молодым людям в дешевых ярких спортивных шортах. Девушки образовывали свои небольшие группы, юноши - свои, и весьма напряженно воспринимали друг друга: девушки отчужденно прогуливались с самым безразличным и незаинтересованным видом, юноши вели себя шумно и самоуверенно, поглядывая на девушек жаркими и голодными глазами. Айван был рад, что оказался вместе с Жозе, который не стал становиться в очередь. С виду невозмутимый, но, вероятно, скрывающий свою озабоченность за стеклами темных очков, он рыскал туда-сюда, - большой черный кот, награждающий людей приветствиями прямо как искушенный политик, приберегающий особые почести тем, кому подобает. Несколько подростков проходили мимо, умоляя помочь им не остаться без билета. - Сэр! - сказал один из них, обращаясь к кому-то из очереди и протягивая в доказательство пригоршню мелочи, - мне не хватает на билет совсем чуть-чуть, помогите мне попасть в кино, сэр! - Не приставай понапрасну, сэр, я и сам хочу увидеть кино, понимаешь? Жозе остановился, беспечным жестом подозвал подростков и протянул им несколько монет с экстравагантной небрежностью испанского гранда, от скуки раздающего милости, в сочетании с коварными расчетами политика, набирающего себе голоса. После чего возобновил свою рекогносцировку, пока не увидел наконец тех, кого искал. Возле самой кассы стояла группа приятелей Жозе, встретивших его с воодушевлением. Бодрый, радостный смех, похлопывания по ладоням, тщательно выверенный ритуал воссоединения. - Вот так встреча, братцы! - Рад видеть тебя, Жозе, привет, ман. - Я опять с вами, братцы. - Здорово. Здорово. - Я привел с собой нового братишку, ребята. Сегодня он ближайший мой приятель. - Жозе подтолкнул вперед до глубины души польщенного Айвана. - Его зовут Риган. - Жозе представил ему парней из очереди: Богарт, Школьник, Легкий Челн, Петер Лорре. Короткие слова приветствий. Айван отнес за счет покровительства Жозе ту легкость, с которой его приняли. Они стояли и разговаривали, Жозе совершенно игнорировал людей позади себя, словно это вовсе не он встрял в очередь. Но после того, как прошло некоторое время, а он оставался стоять, где стоял, кто-то сзади спросил повелительным голосом: - Что такое, ман, ты вклинился, чтобы нарушить очередь? Жозе повернулся, медленно, с умыслом, - пособие для изучения скрытой опасности, поскольку все делалось им с прохладцей и самообладанием. - Что ты сказал, сладкий ты мой? - спросил он с глумливой усмешкой, призванной усилить оскорбление. - Я сказал, что ты хочешь нарушить очередь, - с упрямством проговорил высокий парень со шрамами на лице. - Да нет, братишка, тебе показалось, - после чего Жозе рассмеялся располагающим к себе смехом. Они обменялись продолжительными взглядами. - Как ты мог такое подумать? - И обезоруживающе пожав плечами, покинул очередь, приковав к себе общее внимание и оставив Айвана среди своих приятелей незамеченным. Айван купил билеты. - Кайфово, ман, - одобрил Жозе, присоединившись к нему возле входа. - Мне нравится, как ты держишься. Айван посчитал затраты на лишний билет ничтожной платой за этот комплимент. Они вошли в просторный зал, уставленный рядами сидений. На передней стене свисал длинными складками большой блестящий красный занавес. Людей в зале собралось столько, сколько он никогда еще в одном месте не видел. После того как они отыскали свои места, Айван жадными глазами огляделся по сторонам и с удивлением обнаружил, что они находятся вовсе не в здании: крыши над ними не было. Когда он поднял голову, луна как раз выходила из-за облака. Айван пережил необъяснимое чувство обманутости. Весь этот блистающий огнями фасад оказался всего-навсего высокой стеной! А если пойдет дождь? Он хотел было спросить об этом у Жозе, но передумал. Такого рода вопрос выставит его невежество, и он опять останется в дураках. В полутьме Айван почувствовал заразительный прилив возбуждения, чувство единения с окружающими его людьми. Поглядывая па Жозе, он, следуя его примеру, поудобнее откинулся на сиденье и попробовал расслабиться. Это оказалось невозможным. Он наблюдал за экраном, который сверкал и менял цвета. До начала сеанса оставалось еще несколько минут, но представление уже началось, обеспеченное не дирекцией кинотеатра, а теми неустойчивыми элементами среди публики, которым не под силу было выносить спокойное ожидание плененной аудитории. В воздухе явственно ощущался запах ганджи. Айван глянул вверх и увидел, что свет прожекторов прорезывает клубы дыма и исчезает в тропической тьме. Один из сидящих впереди подал первый сигнал. - Цезарь! - крикнул он поверх гула разговоров. По непонятной причине все засмеялись. - Цезарь тут, - раздался голос сзади. Снова смех. Через минуту: - Банго Джерри? - Вот он я, Джа, - донеслось из дальнего угла. Опять смех. Через некоторое время раздался пронзительный фальцет девушки, доведенной почти до слез. - Если б я знала, с кем иду, то ни за что не пошла. Чо, отдай мои вещи, ман! - Всхлипывание. - Отдай дочке ее вещи, ман! - прозвучал ироничный голос. - Хорошо, любовь моя, не плачь, - сказал громкий успокаивающий голос, обращаясь скорее к публике, чем к обиженной девушке. - Зачем ты позоришь меня так? - снова проговорил всхлипывающий фальцет. - Смотрите, тут что, оно ничье? - победоносно крикнул мужской голос, снова обращаясь к публике, которая навострила уши, стараясь понять смысл происходящего. "Смотрите, тут что". Мужчина встал и поднес что-то к лучам прожектора. Все головы повернулись к нему. Он махал над головой чем-то вроде большого куска ткани. Раздались первые смешки, но большинство людей сидели тихо, стараясь разглядеть предмет. Что это такое, дошло до Айвана только после того, как он услышал женский голос, конечно же не намеренный такое выносить: - Боже мой, Дольфус, это ведь не женские трусы? В них полдюжины таких, как я, влезет. Трудно сказать, что было смешнее: четкая, хотя и ненамеренная, синхронность публики, грохнувшей от смеха, явный испуг и раздражение в женском голосе или, наконец, двусмысленность ситуации? Чем она была больше шокирована - грубой вульгарностью инцидента или неправдоподобно абсурдным размером нижнего белья? Когда раскаты смеха стали наконец затихать, нашелся тот, кто, обладая даром пародии и мимикрии, крикнул: - Боже мой, Дольфус... - и этого было более чем достаточно. Айван открыто наслаждался грубоватой свободой и юмором. - Вот это и есть Кингстон, - протяжно проговорил Жозе. - Здесь каждый - клоун. Айван немедленно перестал смеяться и принял вид скучающего и безразличного ко всему человека, который Жозе носил на себе, подобно кепке. Он наблюдал за двумя девушками в соседнем ряду, которые усиленно старались придать своим лицам выражение чопорности и строгого неодобрения. - Они ведут себя неприлично, правда? - Ужасно, моя дорогая, - фыркнула ее подруга, стараясь не рассмеяться. В конце концов она не выдержала и расхихикалась, за что подруга посмотрела на нее с упреком. Глубоко втиснувшись в сиденье, окруженный со всех сторон людьми и заключенный в четырех возвышающихся стенах, Айван чувствовал, что его уносит в другой мир. Он слышал, как снаружи шумит улица, но все это было таким далеким, таким нереальным... Даже луна, взошедшая прямо над таинственным многообещающим экраном с его меняющимися цветами, казалась совсем другой, не той, что всходила над холмами его детства. - Начало сеанса! - крикнул кто-то и захлопал. К нему стали присоединяться другие люди, и вскоре уже весь зал охватил однообразный ритм аплодисментов, которые становились все громче и громче. Внезапно свет в зале погас, и аплодисменты уступили место победным возгласам. Айван почувствовал, как наэлектризованная атмосфера ожидания изменилась и мощная спонтанная волна энергии прошла по всему залу. Молодые, черные, бедные, "страдальцы" и дети "страдальцев", они образовали аудиторию настолько чуткую и восхищенную, настолько впечатлительную и некритичную, что их самоотождествление с героями было почти полным. Они с детства были приучены к миру таинственного, к уличным прорицателям, пророкам и ясновидцам, к темным чудодейственным силам, но то, с чем им предстояло столкнуться, было еще большим таинством. Это таинство открывало им новые миры, совершенно не похожие на однообразную повседнезность, причем такие миры, которые в каком-то смысле были не менее реальными и захватывающими, чем она. Это была другая, еще более неотразимая реальность. Вот откуда пошла эта волна, которая захватила и Айвана. Кисти его рук похолодели, по спине пробежал озноб. Послышалась зловещая воинственная мелодия государственного гимна "Боже, храни королеву". Занавес раздвигался медленно и, должно быть, не менее драматично, чем Иегова раздвигал предвечную тьму, и вот уже на экране возник гигантский разноцветный "Юнион Джек", подрагивая складками имперского величия, и было видно, как каждая его складка трепетно колышется в своей укрупненной подробности, словно колеблемая могучим ветром. Внезапно на экране появились солдаты в красных мундирах и высоких меховых шапках. Потом невысокая женщина в военной форме на громадной лошади. Королева. Несколько верноподданных граждан автоматически поднялись с места. Айван тоже начал было подниматься, но кто-то ему крикнул: - Ты, олух, садись! - Смотрите на этих банго! - А ну, садитесь скорее! - Постой-ка, - сказал Жозе, - ты, что ли, и впрямь хотел встать перед этой белой женщиной? - Что ты имеешь в виду, ман? - спросил Айван таким тоном, словно Жозе только в безумии мог допустить такое. Он намеренно сменил позу, чтобы продемонстрировать, что просто устраивался поудобнее. Однако те люди, что встали, были непоколебимы; терпеливо снося оскорбления и улюлюканья, они выдерживали позу напряженного внимания до тех пор, пока не смолкли последние звуки гимна. Называть все это картинками было, конечно же, неправильно. Вовсе не картинки; кино было плывущей реальностью, разворачивающейся подобно самому времени, оживающему на глазах у зрителя. Когда раздвинулся занавес, стена словно рухнула, и Айван сросся с другим миром, где бледные люди гигантских пропорций ходили, говорили, дрались и принимали решения в этой удивительной и невероятно убедительной реальности. Именно так и воспринимала происходящее окружающая его публика. Люди смеялись, иногда плакали, общались с героями, выкрикивали предостережения и угрозы, в особых случаях швыряли в экран пивные банки и уворачивались от мчащихся на высокой скорости автомобилей или от стреляющих им прямо в лицо револьверов. Это отождествление, впрочем, оставляло место легкому недоверию, оно было спонтанным и кратковременным. Айвану все казалось удивительным и в то же время странным. Он оказался в мире высоких серых зданий, населенных неестественно белыми людьми в длинных пальто, они были немногословны, разговаривали одним уголком рта, а в другом держали сигарету, грабили банки, спасались от погони на автомобилях, стреляли друг в друга и в полицию и погибали внезапной и насильственной смертью. Когда фильм закончился, Айван не мог понять, сколько времени он продолжался. Охрипший, опустошенный, он откинулся на спинку кресла, ошеломленный пережитым опытом. Никто, однако, не двигался, и вскоре начался новый фильм. Он полностью затмил предыдущий. Только после того, как он начался, Айван сообразил, что первый фильм был черно-белый, и вместо деревьев повсюду был серый бетон и черный асфальт. А второй был наполнен яркими цветами; его действие происходило на земле с изумительно голубым небом, просторными равнинами и высокими горами, где обитали, в основном, лошади и коровы. Невероятно, но он оказался еще лучше первого - и не только благодаря цвету, но благодаря тому миру, который он открывал, такому же чужому, как первый, зато более привычному и узнаваемому, не столь запутанному в человеческих отношениях, прямому и ясному, где поступки людей определяла поруганная честь и где разворачивалась суровая история правосудия и справедливого возмездия. Главным героем фильма был некто Джанго, простой мирный человек, которому довелось сразиться с отрядом безжалостных мародеров. Действие разворачивалось быстро, подробности были ясны. Мужчины падали, как подкошенные, под градом точно посланных пуль, которые входили в тело с отвратительным чмоканьем. Ножи смертоносно блистали; после удара ногой рот превращался в месиво крови и зубов. Крупным планом подавалась окровавленная плоть. Айван с болью переживал за немногословного Джанго, который переносил жестокие побои, горько страдал вместе с ним, когда убили его жену, разделял его унижение и растущую ярость под пятой творящегося беззакония и надругательства. Когда небольшой отряд врагов, со спрятанными под красные капюшоны трусливыми лицами, выставив перед собой частокол ружей, появился у хижины, где, как они думали, скрывается Джанго, фильму, казалось, настал конец. - Бог мой, это все, они схватят Джанго, - простонал Айван, не в силах справиться со страхом и тревогой, сдавившими его живот. - Почему бы тебе не заткнуть свой рот? Ты думаешь, герой может умереть? Звездный Мальчик не умирает, ты понял? - В голосе Жозе звучало раздражение. И сразу же после его слов показался Джанго, чудесным образом оказавшийся позади отряда. Низкий, одобрительный, утробный гул раздался в зале, превращаясь в радостный, истерический, горловой рев счастливого избавления и восстановленной справедливости, когда Джанго, один, с хмурым лицом, само олицетворение праведного возмездия, окинув взглядом убийц в масках, стал осыпать их от бедра заслуженными пулями из своего револьвера. Врагов скашивало наземь, подбрасывало в воздух, они катались по земле в гротескных конвульсиях. Гигант с бородатым лицом, сжатыми челюстями, точеными скулами, безумными глазами, стократно увеличенный до каждой морщинки, пристально вглядывался в зрительный зал - могучая простая сила, ангел-мститель в широкополом сомбреро. Наконец оргия разрушения была завершена. "Вот так! Джанго пленных не берет". Продолжительный эпизод с одиноко стоящей фигурой и усеянным трупами склоном холма. Зрители пританцовывали и завывали в порыве ликования еще долго после того, как на экране стало темно. Айван сидел, не в силах подняться с места, и прислушивался к радостному голосу Жозе. - Ты думал, герой может умереть, пока не кончился фильм? Постепенно вопли и возгласы стихли, и толпа, возбужденно переговариваясь (а некоторые забегали вперед и самостоятельно разыгрывали концовку), пошла на выход, охваченная нервной энергией, которая так и полыхала огнем среди них, и каждый стал высотой в девять футов, едва касался ногами земли, не чувствовал боли. В ушах у Айвана все еще звенело металлическое стакатто револьверных выстрелов, и образы насилия скакали перед глазами. С кружащейся головой, щурясь на электрический свет, Айван следовал за Жозе в ночь. - Неплохо, правда? - сказал Жозе. - Много действия. - Да, - пробормотал Айван. - Правда. Но каким бы потрясающим не было действие, что-то другое пьянило его. Мир, показанный в фильме, был кровавым и брутальным, это правда. Но это был мир, где справедливость, однажды разбуженная, восстала во всем своем сокрушающем могуществе и оказалась сильнее всех злодеев. Айван подумал, что Маас Натти такой мир должен был бы понравиться. - Отлично, братишка, сдается мне, скоро ты подружишься с городом, - сказал Жозе, когда они подошли к мотоциклу. - Да, знаешь, - протянул Айван. - Мне тоже так кажется. - Ну так что же? Хочешь поймать удачу новичка? - Тон Жозе был развязный. - Ну да, парень. Почему бы нет? - Айван так же небрежно выразил согласие. Он намеренно избрал этот тон, чтобы скрыть свое полное непонимание того, о чем говорит Жозе. Возможно, его слова неким образом относились к нарядно одетым, вызывающе прогуливающимся девушкам, которых он видел в кинотеатре, но даже если это было что-то другое, все равно, после всего, что он увидел, он пойдет за Жозе хоть на край света. Та же шумная группа мальчишек, что клянчила на билет перед сеансом, заметила, как Жозе заводит мотор, и глаза их загорелись завистью. - Гром и молния! - выдохнули они, когда Жозе развернул мотоцикл. - Лев, лев, черт побери. Айван чувствовал, что удача не оставляет его в эту первую ночь в городе: он мчался под рев мотора навстречу ветру, перед его внутренним взором танцевали красочные образы фильма, и дружба Жозе вместе с восхищением подростков согревала его нутро. Сидя на мотоцикле позади бесконечно элегантного и крутого Жозе, он уже совершенно забыл о том, что всего несколько часов назад был забытым всеми отщепенцем. - Поехали, братец Жозе! Какой кайф ехать так! - восклицал он про себя. Низкое здание из бетонных блоков, казалось, сотрясалось от давления тяжелых басов, исходивших из гигантских динамиков. - Айя, вот и мы, - протянул Жозе, сделав вираж и подняв облако пыли. Айван увидел яркую вывеску, на которой горящими синими буквами было написано "Райские сады". - Вот где мы испытаем удачу новичка, - сказал Жозе, отсалютовав дормэну, который с широкой улыбкой помахал ему рукой. - Мой новый партнер, - сказал Жозе, похлопав Айвана по плечу. - Его зовут Риган. Он недавно в городе, и я показываю ему места, удачу новичка, да? - Что ж, счастливого пути, братец. - Мужчина засмеялся и кивнул Айвану. - Послушай теперь - поскольку ты первый раз в этом доме, первая выпивка - за наш счет, потому что брат Жозе - браток с понятиями. Они прошли через зал с эмалевыми столами и металлическими стульями и вышли на танцплощадку, которая представляла собой не зал, а кафельный пол, окруженный бетонными стенами без крыши. Там было полно людей, которые танцевали под самую громкую музыку, которую Айван когда-либо слышал. Проходя мимо динамика, он почувствовал оттуда ветер и увидел, как колышется его одежда. Несмотря на отсутствие крыши, здесь стояла влажная жара. Для деревенского носа Айвана запах потеющей плоти, табака и ганджи, рома и густой парфюмерии был одновременно удушливым и эротичным. Когда его глаза привыкли к полумраку, он увидел стойку бара в одном конце зала, а в другом - что-то вроде кухни, где готовились патти и жареное козье мясо. Он последовал за Жозе по длинному темному коридору к закрытой двери. - Кто там? - потребовал ответа чей-то голос, - Жозе. - А еще кто? - Новый браток - с ним все о'кей, он со мной. Дверь щелкнула и открылась. Несколько мужчин и женщин сидели и стояли вокруг деревянных столиков, на которых лежали карты и деньги. - Как ты, Жозе? - Ты сегодня счастливчик, Жозе? - Всегда и во всем, ман, - сегодня я показываю этому братку весь район. Несколько пар глаз быстро глянули на Айвана. - Что ж, вот это место, - сказал Жозе с чувством хозяина положения. - Все, что захочешь, здесь найдется: ваппи, покер, тонк, блэк-джек, корона-и-якорь, домино, крэп, все что угодно. Ты чувствуешь удачу? - Бвай, - сказал Айван, с легкой тревогой оглядывая напряженные лица игроков с тяжелыми веками. - Я даже не знаю. - Чо, я вижу, удача с тобой, братец. Можешь сделать небольшую ставку для начала, начать свою жизнь в городе, ман. - Согласен, брат, но чуть позже. Я, видишь ли, хочу сперва оценить музыку и вон тех девочек. - Теперь я понимаю, почему тебя зовут Риган. Ты - человек плоти. - Пожалуй, ты прав, и танцор в придачу, - сказал Айван. Прислонясь к стене и потягивая пиво, они наблюдали, как танцующие отплясывают под тяжелые ритмы. Фэтс Домино жаловался на женщину, которую никак невозможно удовлетворить, Билл Доггетт выдавал лихой инструментал под названием "Хонки Тонк". Биг Джо Тернер завывал что-то о Коринке, и еще кто-то был "усталым и больным, болтаясь рядом с тобой". - Айя, вот это звук-и-напор, - сказал Жозе, раскуривая страто-крузер. Он протянул траву Айвану, который старался обращаться с ней как можно безразличнее, но дым обжег ему горло, и он закашлялся. Он отчаянно пытался унять кашель, вдыхая дым через зубы, как, он успел заметить, делает Жозе. Наконец Айван почувствовал прилив: он расслабился, ощутил приятное покалывание в теле и в легкой беспечной манере стал чутко настраиваться на происходящее вокруг, захваченный великим и все расширяющимся чувством уверенности и благости. Пиво уже не было таким горьким. Он не мог остановиться в танце, когда жаркая музыка подняла вокруг бурлескные волны фанка, и каждый удар сердца отдавался в его позвоночнике. - Контакт, - сказал Жозе с улыбкой, увидев, что Айвана вставило. - Земля, - ответил Айван и мечтательно улыбнулся. Музыка волнами входила в его тело, как это было с куминой. Казалось, он слышит ее всем своим существом, причем так, как никогда еще не слышал. Некоторые танцоры были отменные, они без усилий двигались в такт ритму, входя и выходя из мелодии, отмечая линиями и изгибами своих движений контуры саунда. Его внимание то и дело возвращалось к высокой черной девушке в блестящем красном платье, которое роскошно облегало ее удивительно пропорциональное молодое тело. Жозе, заметив, что Айван оценивает девочек, сказал: - Вижу я, ты и впрямь человек плоти. В тебе правильный дух, но ты неотесан. Тебе нужно образование. - Что ты имеешь в виду? - спросил Айван, немного горячась. Он чувствовал, что в его манерах не меньше прохладцы, чем у Жозе. Жозе притянул его к себе поближе и стал говорить на ухо: - Чо, ман, ты новичок на этой сцене. Я имею в виду вот что - на кого ты смотришь? Все твои мысли заняты дочками этими, а это первый знак того, что ты не знаешь, как делаются дела. Слушай, - продолжал он, - прежде всего ты должен оценить мужчин. Первым делом людей Джа. Оцени всех мужчин, потому что здесь источник всех бед. Видишь вон того тощего парня? Это плохой парень. Его зовут Нидл. Не вздумай связываться ни с одной дочкой, что крутятся вокруг него. Запомни это имя - Нидл. И оцени вон того, как-бы-Раста. Выглядит как Раста, но пусть тебя не одурачат его дреды. Это полнейший де-сперадо. Его зовут Стимул. Держись от него подальше, я не уверен, в своем ли он уме. А вон тот Королек Китаец в углу, видишь? Черный Китаец его зовут. Я думал, что он все еще сидит в тюрьме за то, что разрезал живот человеку. Бот тебе первый урок - сперва проверь расклад, оцени соперников. Усвоил? Айван кивнул, впечатленный и в какой-то степени подавленный. Тонкий, как игла, опасный Нидл танцевал шикарно и с особой развязностью с этой поразительной девушкой в красном. - Порядок, - протянул Жозе, осмотрев комнату, - кажется, сегодня ночью должна блеснуть сталь. Только не давай никому из братвы себя одурачить. Некоторые из них очень молодые, но уже шустрые, готовые доказать свое имя. Поэтому не играй ни с кем в этом городе в легкую. - Понял я, - сказал Айван. - О'кей тогда. Теперь можно перейти к "мясцу ". Есть три типа мужчин, за которыми идут женщины. Первый тип называется Мордашка. Гм-м, давай покажу тебе такого. Вон тот парень за стойкой. Видишь, какое у него лицо? Красавчик, красивый на лицо. Это Мордашка. Но больше у него ничего нет. Одно лицо. Смотри, одеваться стильно он не умеет. Второй тип называется Папик или Стилист. Видишь того бвая в синем - не ахти какой красавец, но как одет, как все сидит на нем. И как держит себя стильно! Это Стилист, но у него нет лица. И наконец третий тип, - Жозе заговорил высокопарно, словно открывая великую тайну. - Тут мы подходим к вершинам, это когда Мордашка обладает стилем. А если у него вдобавок есть речь и есть сердце, то его называют Звездный Мальчик. - Он отступил на шаг и церемонно поклонился. - Звездный Мальчик. Вот почему я здесь все контролирую. Конец урока. Жозе снова поклонился. Выпрямившись, он сделал шаг вбок, выпростал руку и перехватил руку красотки в красном, которую Нидл только что отпустил на пируэт. Нидл замер, и его лицо угрожающе нахмурилось, когда он увидел свою пустую руку, глупо зависшую в воздухе. Несколько тактов Жозе вел девушку, двигаясь с кошачьей грацией, затем особым взмахом отбросил ее Нидлу, поклонившись ему при этом. Выражение лица девушки не изменилось, и она не сбилась с ритма. Нидл произнес что-то заглушенное звуками музыки и продолжил танец. - Ты же говорил, что он плохой, - удивился Айван. - Он плохой, да, - буркнул Жозе, - но я еще хуже - и он это знает. Я хуже. Итак, Нидл - плохой, но Жозе утверждает, что сам он еще хуже. Смотря на худые точеные черты его лица и тусклое мерцание стекол, Айван безоговорочно ему верил. Как хорошо, что Жозе его друг. Но девушка в красном никак не давала ему покоя. Бвай, думал Айван, как мне нравится ее стиль. Она казалась молодой, но одновременно вне возраста, и в том, как она держалась, было что-то вызывающее и дерзкое. Ее полные надутые губки выражали легкое недовольство, а полусонные глаза были почти закрыты. Она ни разу не сбилась с ритма и не пропустила ни одного жеста своего партнера. И все же в ее движениях чувствовалось тяжелое томление, которое можно было принять за скуку или усталость и которое создавало иллюзию, что она медленно движется сквозь некую густую водную среду. Глядя на нее, Айван думал, что она - самая вожделенная женщина, которую он когда-либо видел. Острое желание разрасталось в его животе, пульсировало между ног. Жозе мягко подшучивал над ним, говоря в самое ухо: - У растаманов есть песня, знаешь: Ты не попадешь в Зайон с умом от плоти. Так что бросай дела плотские, ман. От женщин ночью в городе нет отбоя. А у меня сегодня чисто денежный интерес. Давай-ка попытаем твою удачу новичка, ман. Получится, и - с большими деньгами на кармане - ты возьмешь себе хоть полдюжины таких, как эта, женщин своего счастья. Проплывая на облаке травы и плотских грез, Айван отправился следом за Жозе в дальние комнаты. "Имеет смысл", - пробормотал он, заинтригованный. Все случилось враз. Разгневанные крики и глухие удары кулаком по лицу, которые ни с чем не перепутаешь. Утробные звуки. Вопли и дикая толчея спотыкающихся друг о друга ослепленных людей, пихающих и толкающих друг друга в надежде увидеть, что происходит. Чувство паники в тесном многолюдном месте. Айван застыл, озираяясь по сторонам. Толпа освободила середину зала, разделившись надвое, как порыв ветра разделяет кучу листьев. Бородатое лицо Жозе загорелось. Он снял очки, чтобы лучше рассмотреть происходящее; в глазах его сверкал азарт. - Драка, драка, черт возьми! - бодро крикнул он и побежал проталкиваться к месту события. Но все уже кончилось: руки молотили воздух, и угрожающие выпады ног приходились далеко от цели. Мужчин оттащили друг от друга и придерживали, они кипятились и тряслись от ярости. - Пустите! Пустите! Я убью этого сукина сына! - Я отмечу твое лицо! Отмечу твое лицо, старик. Я еще увижу тебя. - Чо, - протянул Жозе, снова надевая очки. - Ребята шутят. Они думают, драка такая и бывает? - Он презрительно цыкнул и повернулся спиной. - Что там случилось? Кто победил? Ты видел, кто победил? - спросил опоздавший, торопясь к месту события. - Дерьмо, - ответил Жозе. - Оба проиграли. Он выглядел рассерженным, словно обиделся на обоих бойцов за то, что они не сумели устроить зрелище поприличнее. Айван почувствовал облегчение и также небольшое разочарование, хотя поначалу, прежде чем увидел, что происходит посреди кричащей толпы, испытал сильный страх. Но представление, тем не менее, продолжалось - к нему подключился новый персонаж. Это был невысокий мужчина с остекленевшими пьяными глазами. Его торжественные и степенные манеры выглядели довольно комичными. - Глупость! - заявил он. - Разве это не глупость? Двое мужчин дерутся из-за одной женщины? - Он обращался к толпе, которая начала посмеиваться. - Уважаемые господа, вы видели когда-нибудь такую глупость? - Нет, братан, поведай нам, - шутливо крикнул Жозе. - Да, как ослица поведала Валааму, - выкрикнул кто-то еще. Пьяница по-совиному отвесил поклон и вознес вверх указующий перст. - Вот что я скажу! Какой смысл в том, что двое мужчин поубивают друг друга из-за женщины? Никакого смысла, поэтому слушайте! - Он сделал паузу, как человек, готовый высказать решающий аргумент: - Слушайте меня - если женщина сама не позволит ничего мужчине, ровно ничего не случится. Разве не так? Да, вот почему я говорю... - Тут он повернулся к обоим бойцам с видом царя Соломона и тщательно произнес каждое слово: - Вот почему я говорю - сначала-ударъ-бабу. Всегда бей бабу! Воцарилось веселое, приподнятое настроение; в порыве общего согласия люди смеялись и поддакивали его словам. Пьяница был очень доволен тем, как люди восприняли его мудрость. Потом над ним возвысилась чья-то фигура. Пьяница, не замечая ее, продолжал восклицать: "Всегда бей... " - как вдруг высокая и крупная, удивительно крепко сбитая женщина схватила его за воротник и резко приподняла вверх так, что ноги пьяницы едва касались земли. - Ах ты козел! Ты кого это бить собрался? Какую это женщину ты бить хочешь, а? - потребовала сообщить она. Пьяница хрипел от удушья, и потому, каков бы ни был его ответ, никто его не расслышал. Он слабеющей рукой пытался освободиться от хватки женщины и извивался. - Смотри на меня - будешь бить? - грозно прошипела женщина, прежде чем как следует встряхнуть пьяницу и с презрением швырнуть на пол. - Вот про что ты говорил, - хитро сказал Айван, придя в себя. - Что не следует заглядываться на этих девочек? - Да, некоторые дочки не робкого десятка, - признал Жозе. Пьяница тряхнул головой, как будто пытаясь опомниться. С болезненным усилием он принял вертикальное положение, но его все равно качало из стороны в сторону. - Ну как же я мог знать, что они дерутся из- за такой здоровой дочки? Глава 6 ГОЛЫЙ В ВАВИЛОНЕ - Что это еще такое? Просыпайся, ман. Какого черта ты здесь делаешь? Голос был грубый, сердитый, и его неприятная навязчивость становилась все агрессивнее. Айван заткнул уши, ему так хотелось спать - он бы проспал вечность. Но голос не собирался отступать и настойчиво врывался в его сознание. - Я говорю: подъем, ман, черт тебя дери! Хватит. Чья-то рука трясла его с такой силой, что у него заболела голова. - Чо, черт возьми, ман, где ты... - Айван в раздражении сел. Яркий свет ударил ему в глаза. Он снова их закрыл и, чтобы прийти в себя, потряс головой, которая все еще кружилась. - Чо, черт? Чо, черт? - С каждым повторением голос становился все пронзительнее и возмущеннее: - Ты мне еще чертыхаешься, бвай? Сейчас я вызову полицию. Они покажут тебечерта. Слово "полиция" рассеяло туман. Айван осмотрелся. Он находился на заднем сиденье автомобиля, и все вокруг было незнакомым. Толстомордое коричневое лицо хмуро глядело на него в окошко. - Я хочу знать, какого черта ты делаешь в моем автомобиле? А? - Сплю, сэр, сплю, - сказал Айван, протискиваясь в дверь машины. - Я ничего не собирался красть, сэр. Он отступил от автомобиля и его владельца, который был вне себя. Машина, как оказалось, стояла на кирпичах, у нее не было ни руля, ни колес, хотя корпус был чисто вымыт и блестел. - И это называется машина, да? Не машина, а курятник, - крикнул Айван, оказавшись на почтительном расстоянии. - Курятник? - проверещал взбешенный человек. - Ты... шпана ты грязная! - Подбросьте-ка меня, сэр, до Спаниш-тауна, - зубоскалил Айван. - Я хорошо вам заплачу, если вы довезете меня до Спаниш-тауна. Стычка с этим человеком заставила на время забыть о голове, но все-таки она болела. Во рту была горечь. Казалось, он покрыт каким-то налетом тошноты, сползающей прямо в живот. Айван не знал, где находится. Он был уверен, что никогда не видел этой дороги, и ему было досадно, что негде вымыться, а главное - избавиться от этого гнилого запаха изо рта. Одежда была мокрой и липла к телу. Что же все-таки произошло? События предыдущей ночи казались нереальными и невероятно далекими. Мучительно трудно было вспомнить подробности сна, который никак не поддавался восстановлению. Словно сквозь дымовую завесу он вспоминал игру, девушку в ослепительно-красном платье, растущую кучу денег, его денег на столе перед Жозе... Он вспомнил, как они хлопали друг друга по плечам, как покупали выпивку... Но как он оказался в машине? Куда делся Жозе? Что-то случилось дальше, но что? Деньги... где они? Он обшарил карманы. Еще раз... И в третий раз, как безумный. Все, что осталось - несколько измятых банкнот и мелочь. Не хватит даже на обратный билет до Голубого Залива. Да и где он найдет в себе силы, чтобы вернуться и объявить всем, что за один день лишился всего - денег, одежды, еды... Айии, все очень плохо, сэр. Айван присел на корень дерева и пустым взглядом уставился на широкую улицу: люди выходили из своих двориков, дети спешили в школу. Все это совершенно его не интересовало. Под лучами солнца город казался безрадостным, высохшим, пыльным. Куда исчезло все его волшебство? Он почувствовал боль и слабость... одиночество и уязвимость. Айван попытался собрать воедино свои мысли и воспоминания. Это оказалось трудно - он так и не сумел разобраться, что в них реальность, а что нет. Он догадывался, что что-то случилось, но разве мог его друг Жозе обокрасть его и бросить?.. Бывает, конечно, и такое... неужели этот стильный парень захотел стать его другом только для того, чтобы тут же "кинуть"? Нет, и все-таки это не сон... фильмы, танцы, мотоцикл, ганджа... все вполне реально. А потом что-то случилось... Почему же он не может вспомнить, черт... Бвай, становится очень жарко, даже в тени. Сухой ветер поднимал пыль и застил ему глаза. Жаркие вихревые токи мерцали в воздухе. Что же делать? Искать Жозе. Это все прояснит. Но где? На Милк Лэйн, там, где он его встретил. Да, конечно, но как туда добраться? В каком направлении город?.. Бвай, где бы помыться и попить немного воды. - Простите меня, сэр... подскажите, пожалуйста, дорогу до Милк Лэйн. - Милк Лэйн? Это далеко, парень, довольно далеко. У тебя есть деньги? Тогда можешь сесть на автобус. Не так-то просто идти через весь город по жаркому солнцу, братец. Опускалась ночь. Айван встал под дерево напротив рынка, посасывая кусочек льда, который выпросил у продавца ледяных шариков. Торговка манго дала ему несколько мелких плодов и посоветовала: "Езжай-ка ты, бвай, назад в свою деревню - ничего хорошего здесь для тебя не будет". В этот момент упавший духом, с саднящими мозолями на ногах, Айван готов был уже сдаться, но у него не было денег на билет... Если бы я не был большим, я бы взял и заплакал, подумал он... Но нет уж, я останусь здесь и добьюсь своего. Все сделаю как надо. Он прислонился к дереву и попытался не обращать внимания на назойливое уличное движение, чтобы хорошенько обдумать ситуацию. Бвай, какой же город большой и жаркий! Я никогда еще так не уставал, не был таким разбитым. Маас Натти и вправду знал, о чем говорит. Не может быть, чтобы Жозе обокрал меня... мой дух полюбил его дух, правда же. Если я наверняка узнаю, что он обокрал меня, один из нас умрет. Только смерть нас рассудит. Мимо него двигался непрерывный поток пешеходов. Многие его не замечали. Некоторые смотрели так, словно он - нарост на стволе дерева. Другие оглядывали с враждебностью и подозрительностью, третьи - с любопытством. Лишь немногие видели в нем измученного запыленного парня с озабоченным лицом и выказывали что-то вроде симпатии. Айван чувствовал себя опустошенным и уязвимым. Он мечтал о безопасности в четырех стенах - в любых четырех стенах с крышей, - где сумеет переждать ночь. Он определенно не сможет здесь уснуть. Быть может, когда совсем стемнеет, забраться на дерево и устроиться там, среди ветвей? Никто тогда не узнает, где он. Эта мысль, чем больше он ее обдумывал, казалась ему все более здравой. Никто не станет заглядывать на дерево. Самой большой неприятностью был констебль, который вышагивал по улице туда-сюда, пошлепывая дубинкой по брюкам с красной полоской, и, как показалось Айвану, бросал на него недобрые взгляды. Вскоре совсем стемнело. Продавец льда подмел свой участок и укатил тележку. Айван помог торговке манго водрузить на голову корзину, и она устало зашагала в ночь, сказав на прощанье: - Спасибо, сынок. Возвращайся-ка ты к себе в деревню, слышишь меня? Здесь тебе будет нехорошо. Место опустело, остался Айван да еще один любопытный персонаж, занятый оживленным разговором с самим собой. Он сидел неподалеку и перебирал содержимое большой холщовой сумки - лохматый старик, худой, согбенный, с кривыми ногами. Одежда у него была какая-то нелепая: короткая накидка из мешковины с поясом. Полицейских поблизости не было. Если этот странный человек уберется отсюда вместе со своими сумками и бормотаниями, я залезу на дерево, подумал Айван. Аиие, я, Ай-ванхо Мартин, буду спать на дереве, как сова! Он уже собрался это сделать, как вдруг старик подошел к дереву, забросил сумки на нижнюю ветку и, словно обезьяна, полез вслед за ними. Айван застыл с открытым ртом, не зная, смеяться ему, плакать или ругаться. В листве зашуршало, и гном с бородатым лицом захихикал с ветки. - Хи-хи-хи, молодой бвай! Я первый забрался - думаешь, я не видел, что ты собираешься занять мое место, а? - Кто - я? Ты с ума сошел? - негодование Айвана было искренним, как и резкий прилив стыда, полыхнувший на его щеках. - Я тебе не сова. Человеку не спать на дереве! - Чо, давай, залезай, ман, для тебя тут готова комната. В доме отца моего обителей много; но ты не должен забывать о хороших манерах и попросить место по-хорошему. И нечего смущаться. Не ты первый, не ты последний. - Я на рынок пришел с бабушкой, - встал на свою защиту Айван. - Пойду поищу ее, надо ей помочь. - Иди, только не задерживайся, а то передумаю. Смех старика еще долго преследовал его, но новая идея пришла, когда Айван подходил к рынку. Он отыскал картонную коробку и как ни в чем не бывало прилег рядом с рыночными торговками, надеясь, что если его и заметят, то сочтут за кого-то из своей компании. Так оно и вышло. Сначала он лежал неудобно и едва дышал, притворившись спящим и ожидая, что вот-вот его разбудят. Но в конце концов расслабился и погрузился в тяжелый сон. Айван собрался уходить; рынок в бледных лучах рассвета был удивительно тих. Он увидел открытую корзину, за которой никто не присматривал. Осмотрелся. Никого. Только из бетонного туалета доносился шум спускаемой воды. Айван схватил связку бананов и один апельсин и поспешил к туалету, уже по пути понимая, что, если кто-то его заметил, он окажется в ловушке. Он забежал в кабинку и закрыл за собой дверь. Его сердце стучало, пока он старался успокоить свое прерывистое дыхание и хорошенько прислушаться. Никаких криков, никто не стучится. В кабинке пахло застарелой мочой и хлоркой. Запах был резким и удушливым, в животе у него начало что-то подниматься, заполняя горло кислой слизью. Он справился с дыханием и с животом, затем умыл лицо. Прополоскал рот. Вода была холодной, с каким-то металлическим, слегка горьковатым неприятным привкусом. Айван почувствовал себя лучше, когда отыскал в парке место, чтобы позавтракать. Он собирался съесть два банана, а остальное оставить на потом, но не справился с собой: апельсин был сочный и его терпкость уничтожила неприятный запах во рту. Покончив с едой, он ощутил облегчение и решил потратить весь день на поиски Жозе и того парня-извозчика. Если не отыщет никого, не будет больше тратить зря время, а сразу же пойдет искать работу, ведь если он останется в городе, когда-нибудь он все равно их встретит... а он здесь останется. Свой завтрак Айван украл, зато на ужин честно заработал. Он брел по улице, что вела из Центра города в предместье, расположенное на склоне холма, и подошел к перекрестку, где улочка делала крутой изгиб, вливаясь в основную дорогу. Он бросил праздный взгляд на бегущую вверх улицу, и в это мгновение время как будто остановилось. Замерев без движения, на крутом склоне стояла громоздкая некрашеная тележка, доверху заваленная пустыми бутылками. За тележкой в этот миг он увидел человека, худощавое бородатое лицо того перекосилось от напряжения. Глаза дредлока были навыкате, с кровавыми прожилками, лицо бороздили морщины страдания. В отчаянном напряжении он удерживал тележку, борясь с ее весом и наклоном дороги, и, похоже, силы его были на исходе. Его торс блестел на солнце, мускулы натянулись как веревки, вены на шее и плечах набрякли. Глаза его, наполненные гневом поражения и беспомощной мольбой, встретились с глазами Айвана. - Держи ее, брат, не пускай, - крикнул Айван и, поднырнув под передок тележки, навалился всем своим весом, чтобы она не покатилась под откос. Человек на том конце тележки переменил положение, крепче уперся в землю ногами, и они вместе медленно скатили ее вниз со склона. Растаман тяжело опустился на траву у края дороги, его костистая грудь ходила ходуном. Дышал он отрывисто, глаза его смотрели в открытое пространство и, казалось, теряли фокус. Он был одет в одни только шорты цвета хаки, его угловатые конечности выглядели будто беспорядочная куча черных блестящих костей, брошенная в траву. - Спасибо... тебе... брат. - Каждое слово он произнес отдельно и с заметным усилием. - Отдыхай, брат, - проговорил Айван, что заставило его окончательно успокоиться. С длинными руками и ногами, костистым телосложением и эффектными матовыми волосьями-дредами он казался Айвану самым высоким, самым черным и самым поразительным человеком, встреченным им за всю его жизнь. Через некоторое время Растаман выпрямился и посмотел на тележку с отблеском ненависти в глазах: - О... не могу везти ее, Джа. Думал, уже не справлюсь. - Все в порядке, ман. - Джа, если бы не ты... сам Бог тебя послал. - Он потряс головой. - Иначе мои шестеро дитятей не поедят сегодня, знаешь, Джа. И папа их в тюрьму спать пойдет тоже. Бвай, еще бы немного - и дети мои спали бы на свалке, а ветер свистел бы у них в животиках. - Да, вижу, что ты совсем выжат. - Джа, я не знал, что дорога такая крутая. На холм я забрался - а когда стал спускаться с холма этого... - Он указал на дорогу. - Телега как будто отпрыгнула от меня, Джа. Как будто стала тяжелее в пять раз. Все время я боролся с ней там - взгляни на мои руки. - Он показал ладони, натертые деревянной ручкой: кое-где грубая мозолистая кожа треснула, была в ярких кровавых бороздках. - И сюда посмотри, - он указал на правую ногу. Он потерял свою сандалию, и шершавая поверхность горячего асфальта содрала кое-где кожу со стопы. - Бвай, я бы уж, наверное, бросил тележку, - сказал Айван, увидев покалеченную ногу. - Бросил? Бросил? - Человек издал короткий горький смешок. - Дорогой мой, ты ничего не понимаешь. Айван взбежал на холм и вернулся с потерянным кем-то шампата - куском автопокрышки, вырезанной под размер ноги и прошнурованной двумя резиновыми ремешками. Раста плюнул на кровоточащую ногу, прилепил разодранную кожу и спекшуюся с пылью кровь и надел сандалию. - Ты говоришь "бросить". Брат, ты понимаешь, что каждое пенни мое я отдал за тележку эту? Если еще раз она ускачет от меня и поедет с холма, то Я-ман - конченый человек, ман. Дитяти мои есть не будут. Мамка их уже поставила кастрюлю на огонь, а в кастрюле одна водица, и все меня ждут, что я наконец принесу и положу им туда. Как мне бросить все? Я первый же и буду мертвец. И - смотри на меня - представь себе, что тележка с горы поехала и врезалась в машину большого человека? В тюрьме мученик-я спать буду, понимаешь. Да, Джа, в тюрьме - и полиция тут как тут - а они ой как рады голову мою дубинкой проломить и дреды Я-мана скорее сбрить вместе с бородой. Он говорил с тихой напряженностью, которая только усиливала гнев, кипевший внутри него, словно, как показалось Айвану, дикий зверь, загнанный в его тощее тело. - Ай, смотри, глаза мои - красные какие. Думаешь, так я родился, Джа? Когда солнце горячее и тележка тяжелая, Я-ман даже руку не могу отпустить и пот со лба утереть. Вот он и течет прямо в глаза и жжет их. - Так почему бы тебе не нанять кого-нибудь помогать? - Мой старший бвай большой уже, знаешь, но ему в школу надо ходить - думаешь, я хочу, чтобы он по моим стопам пошел? - Раста жестом указал на тележку. Даже если оставить без внимания все его причитания, человек этот, решил Айван, явно не способен толкать такой груз, тем более в потоке транспорта. - Куда ты едешь с этим? - На фабрику бутылок в западную часть - миль десять отсюда. Айван посмотрел на человека и его груз. Внезапно им овладел интерес: каково это везти такой нескладный груз по ревущим запруженным улицам. Впервые с тех пор, как он лишился денег и вещей, он задумался о чем-то постороннем, перестал думать о собственных трудностях. - Я помогу тебе толкать, - предложил он. Впервые на протяжении всего разговора Дредлок пристально на него посмотрел. - Ты знаешь, где эта фабрика? - Нет, но все в порядке. - Спасибо, ты уже помог Я-ману - весь народ собрался бы посмотреть на крушение и посмеяться, так что Я-ман тебя благодарит. Почему ты хочешь еще помочь? Человек спрашивал без подозрительности, но с некоторым недоумением. Айван был удивлен своим ответом. - Я не хочу ничего от тебя получить. Посмотри на свои руки и ноги и скажи, как ты один потащишь всю эту тяжесть? - Правда это, - сказал человек. - Меня зовут Рас Мученик. - Меня зовут Риган. - Одна любовь, Джа. Дредлок медленно поднял с земли свое тощее тело и осторожно поставил его на израненные ноги. Он прохромал несколько шагов, выругался про себя и занял свое место между ручками. Айван взялся за передние ручки и они двинулись к фабрике бутылок. Путешествие по размягшему от жары асфальту, среди хаотического движения оказалось медленным и долгим, да вдобавок с резким сухим ветром, проходившимся пылью по их потным лицам. Рас Мученик слушал историю Айвана и время от времени давал ему советы, как найти работу или, по крайней мере, как прокормить себя. Его взгляд на город, да и на всю жизнь, был, в отличие от Жозе, очень мрачным. С каким-то извращенным смирением он принимал всю достающуюся ему боль и страдание, поскольку город был "Вавилон", в котором "черный человек должен страдать". Но хотя он и написал на одном боку своей тележки МУЧЕНИК НОМЕР 1 и выработал фаталистическое отношение к своим несчастьям, тем не менее какая-то загнанная ярость клокотала в его теле, но она не относилась ни к чему в отдельности, а была направлена на все мироздание в целом. К концу дня они дотолкали тележку до железных дверей фабрики и въехали во двор, к небольшому деревянному складу, где производилась покупка бутылок. Служащий уже собирался уходить и запирал двери. Рукава его белой рубашки были застегнуты, с шеи свисал галстук. На его глаза падала тень, но Айван заметил в них сердитое выражение. Он был не старше Айвана. - Что случилось, Мученик? Ты знаешь, что в это время мы уже закрываемся. - Он причмокнул и стал запирать склад. - Тебе известно, когда мы работаем. Приходи завтра. - Чо, господин, дайте шанс, не надо, сэр, - застонал Мученик. - Нет, ман, вы, чертовы Раста, все одинаковые - хотите лежать под деревом манго и целыми днями курить свою ганджу, а потом приходите и говорите: "Дайте шанс, сэр". Думаешь, мне больше нечего делать, как с тобой тут разбираться? - Господин... Миста Ди, Я-ман не знаю, куда сложить бутылки эти, вы же знаете, сэр, к утру их все своруют. Сэр, мне нужно совсем немного денег, вы знаете, сэр - мне нужны они, сэр. Служащий проверил дверь и отмахнулся. - Я сказал: приходи завтра. Дредлок возвысился над ним. Он не повысил голоса и не встал в угрожающую позу, но в его просительных интонациях возникла затаенная угроза. - Я умоляю вас, сэр. Вы знаете, что мои дети голодные и Я-ман никак не пойдет домой, пока не продаст эти бутылки. Я не могу пойти так. - Ну ладно, - согласился вдруг служащий и принялся открывать дверь, - но знай, что это только из-за твоих детей. Айван и Раста сортировали бутылки и складывали их в коробки, пока служащий сидел на складе и курил сигарету, время от времени отодвигая рукав, чтобы взглянуть на часы. - Так что ты привез мне? - спросил он сердито. - Тридцать одну дюжину и еще четыре, сэр. - Так - и сколько среди них битых, а? - Я не могу привезти вам ни одну битую бутылку, сэр. Не говорите так, сэр. Служащий вышел со склада, держа в руках короткую линейку. Помахивая сю, он прошелся, заглядывая в коробки. Какое-то время оценивал их, бросая взгляды на Расту, потом позвал одного из сторожей. - Эти мы не возьмем, - и он указал на две коробки. - Почему же, сэр, так... - начал было Мученик. - Я сказал, что не возьмем, убери их. Сторож отодвинул в сторону обе коробки. Служащий продолжал ходить, презрительно помахивая линейкой. - Убери вот эту, и эту, и эту, и вон ту... Линейка непрерывно двигалась, прикасаясь к бутылкам, и забраковано оказалось, в среднем, по две бутылки в каждой коробке. Рас Мученик посмотрел на Айвана, потом на кучу бракованных бутылок. - Что в них не так, сэр? - Битые, убирай их, - рявкнул служащий. Сторож, повинуясь линейке, вытаскивал бутылки из коробок. Когда процедура подошла к концу, количество забракованных бутылок было внушительным. - Но почему, сэр? - Извини, нам они не нужны. - Он протянул Рас Мученику деньги. Тот продолжал смотреть на него. - Эй, деньги ты собираешься брать или нет? Мученик протянул руку. - Неужели вы их не купите? - спросил он снова. - Что случилось, ты глухой, что ли? Я сказал, что нам они не нужны. - Нет, сэр, - заторможенно сказал Мученик. - Я-ман не глухой. Совсем не глухой Я-ман. Двое мужчин смотрели друг на друга, служащий, уперев руки в бока, с непередаваемым выражением самодовольства на лице. Внезапно лицо дредлока изобразило загадочную улыбку. - Ну что ж, - сказал он и, прихрамывая быстро прошел через двор. Назад он вернулся с булыжником, который прижимал к груди. Служащий и сторож поспешно расступились. Мученик поднял камень над головой, покачиваясь из стороны в сторону под его тяжестью, и швырнул прямо в кучу забракованных бутылок. Тяжело дыша, он стоял и мечтательно созерцал струйку крови стекающую на грудь с подбородка, в который угодил отлетевший осколок. - Этот чертов человек точно сумасшедший, - сказал служащий. - И неблагодарный, ко всему прочему. - На том они и стоят, - согласился сторож. Выйдя из ворот фабрики, Мученик посмотрел на Айвана. - Эй, братец, возьми-ка, - он протянул Айвану один доллар. - Жаль, что Я-ман не получил больше - но ты ведь сам видел, как все обернулось. - Да, - сказал Айван с дрожью в голосе. - Да, я видел, как все обернулось. Место стройки было окружено высоким забором, входные железные ворота закрыты на цепь. Двое охранников, в строгих шляпах, с револьверами за поясом, прохаживались вдоль очереди. Айван пришел ровно в шесть утра, и сердце его тревожно забилось: очередь уже тянулась далеко от ворот и загибала за угол. - Постройтесь в линию, - кричал один из охранников без особой на то необходимости, - все в одну очередь. То и дело подходили новые люди: они глядели на очередь, качали головами и тем не менее становились в ее конец. Подобно Айвану, они были одеты как попало, по воле бедности и случая. Особой надежды на лице ни у кого не было, даже у тех немногих, кто пришел в рабочей одежде из синей хлопчато-бумажной ткани, со свертками завтраков в руках и выглядел опытным профессионалом. В восемь тридцать подъехал джип с четырьмя полицейскими. На боку у них висели револьверы, а позади водителя виднелся ряд блестящих прикладов ружей на случай бунта. Они сидели в джипе, курили и пили кофе, время от времени сурово поглядывая на очередь сквозь очки, какие носят летчики. В восемь сорок пять из-за ворот вышли трое мужчин и вынесли стол, за который, положив перед собой лист бумаги, уселся один из них. Прораб, пухлый парень в металлической каске и тяжелых башмаках, встал рядом со столом. Третий мужчина, небрежно одетый в спортивную одежду и легкие туфли, показался Айвану не похожим на рабочего. - Кто это? - спросил Айван у человека впереди него, когда они подошли к воротам. - Тсс, - сказал человек, затем шепнул: - Партийный представитель. - Что? - сказал Айван. - Ты не понимаешь? - Если честно, то нет. - Это государственная работа. Здесь могут работать только члены партии. Пока они приближались к столу, Айван чувствовал, как растет напряжение среди окружающих его мужчин. У него самого свело живот. У мужчины в рабочей одежде, стоявшего перед Айваном и рассказывавшего о стройках, на которых он работал, на лице внезапно появилась гримаса. Он надвинул свою каску до самых бровей. В желудке у Айвана заныло. Последней его едой были хлеб и сардины, купленные этим утром на доллар Мученика. Сейчас словно какой-то кислый ком сдавливал ему живот. Мужчина в каске избегал смотреть прорабу в лицо, по каким-то причинам не желая обращать на себя его внимание. - Где ты раньше работал? - резко спросил прораб. - На стройке, сэр. - Какого рода работа? - Плотник, мастер-плотник, сэр. - Почему ушел? - Работа закончилась, сэр. Мужчина отвечал вполголоса, стоя на некотором отдалении. Айван увидел, что у него на лбу задергалась жилка, а лицо покрыла испарина. Он как будто присох к земле. Прораб сделал паузу и сказал: - Хорошо, скажи свою фамилию мистеру Джексону и распишись. - Да, сэр! - крикнул мужчина и с широкой улыбкой на лице направился к столу. - Одну минуту, подойди сюда! - Голос партийного представителя внезапно стал властным. Плотник остановился на полпути с выражением комического удивления на лице. - Я, сэр? - Да ты, - лицо партийного деятеля стало суровым и подозрительным. - Да, именно ты, сэр... кажется, я тебя уже где-то видел, а? Какую партию ты поддерживаешь? - Я не состою в партии, сэр. - Врешь ты! Ты же чертов юнионист - я тебя видел недавно в офисе мистера Маквелла? - Меня, сэр? Нет, сэр, зачем вы шутите шутки такие, сэр... - Казалось, мужчина в каске утратил контроль над собой, и голос его задрожал от возмущения. - Уже три месяца я не работаю, я должен получить хоть какую-то работу. Что мой ребенок есть будет, а, сэр? Он сейчас у меня больной от голода, животик аж вспух. Нет, сэр, не надо шутки эти шутить, ох, не надо, сэр. Если этот мужчина и играл какую-то роль, то он был великолепным актером, потому что отчаяние в его голосе было вполне правдоподобным. Приблизились двое полицейских. Прораб чувствовал себя не в своей тарелке. - Вы уверены? - спросил он партийного представителя. - Нам, знаете ли, нужны плотники. - Хорошо. Можете взять его на работу - но только на сегодня. - Он ткнул пальцем в плотника. - И не думай, что так просто от меня убежишь. Я за тобой следить буду. В хвосте очереди возникло движение. Многие люди покинули ее, отошли в сторону и принялись возбужденно переговариваться между собой. Партийный деятель глянул на полицейских. - Ну-ка расходитесь! Здесь нельзя собираться в группы! - Или становись в очередь - или уходи! - крикнул полицейский. Айван подошел к прорабу. - Какую партию ты поддерживаешь? - Никакую, сэр, - честно признался Айван. - В таком случае выбери какую-нибудь, - сказал политик. - Ты должен поддерживать ту или иную партию. - Ладно, какую работу ты умеешь делать? - спросил прораб. - Все, что хотите, сэр, все что угодно, - ответил Айван, пытаясь улыбнуться. - Все что угодно? Что это значит? Ты можешь укладывать асфальт? Ты - каменщик? Плотницкому делу обучался? А? - Нет, не приходилось, сэр, но, знаете, я... - Ты кирпичи можешь класть? - Я все могу, сэр, дайте мне только шанс... - Что значит "дайте мне шанс "? - В голосе человека прозвучал гнев, причину которого Айван не понял. - Освободи место, парень. - Но я все смогу, сэр. Мне просто нужен шанс. - То есть как это сможешь? Ты уже делал это? - прораб не говорил, а кричал. - Кому сказано - освобождай место. Уходи, парень! Нам нужны опытные люди. Не изводи зря мое время. Следующий! - Он устремил взгляд на человека, стоявшего позади Айвана. - Опять ты! Я же прогнал тебя вчера? - Но это был не я, сэр, - начал скулить человек, а Айван уже шагал прочь. Серебристые струи танцевали за аккуратной оградой, и от их брызг в солнечном свете возникали крохотные радуги. В горле у Айвана совсем пересохло. Солнце нещадно палило, асфальт плавился и прилипал к обуви. Жаркие линии поблескивали на его поверхности, как будто в каждой вмятине была маленькая лужица воды. Дома здесь были большие и изящные. Они возвышались за просторными газонами с миниатюрными фруктовыми деревьями, цветущим кустарником и клумбами. С дороги невозможно было заглянуть в эти дома, их частную жизнь скрывали изгороди и ограды. Железные ворота с украшениями были заперты, на многих висели таблички, предупреждающие о злых собаках. Таблички не обманывали: стоило только подойти к воротам поближе, как огромные откормленные псы, раболепствуя перед хозяевами, оскалив зубы, с лаем бросались к воротам. Айван услышал из-за ограды голос. Мальчик его возраста поливал газон из шланга, напевая блюз и пританцовывая. Он праздно покручивал шлангом, созидая в воздухе сверкающие водяные дуги. - Эй, братец. Мальчик перестал танцевать. Он бросил взгляд сначала на дом, потом на ограду. - Что такое? - Прошу у тебя воды попить, можно? - Бвай... - Мальчик бросил взгляд на дом. - Женщина там очень несчастная и злая, понимаешь. - Я умру сейчас от жажды, ман. Мальчик все не решался. - Ну ладно. - Он просунул шланг сквозь решетку ограды. Вода была теплой и пахла резиной, но тем не менее это была вода. - Одна любовь, парень... Как, по-твоему, я могу взять манго? - Ты хочешь, чтобы я работу из-за тебя потерял, да? Я дал тебе воды, теперь ты хочешь манго. - Мальчик покачал головой. - Бвай, я не ел со вчерашнего дня. Видишь, манго на земле лежит, ман. Никто не заметит. - Лерой, Лерой! С кем это ты там разговариваешь, а? Мальчик отскочил словно ужаленный. Голос был раздраженный, с подозрительными интонациями или, как только что сказал мальчик, "несчастный и злой". - Ни с кем, мэм, - невинно пропел мальчик: - Ни с кем не разговариваю, мисс Лиллиан, ни с кем не разговариваю, мэм. - Старая сука! - процедил он сквозь зубы: - Ну погоди. - Продолжая поливать из шланга, он встал так, что дерево манго заслонило его. - Хожу-брожу, газончик поливаю, - напевал он, побрызгивая на солнце. - Поливаю ваш газончик. - Не обращая внимания на упавший фрукт, он сорвал с дерева два самых больших и спелых и перебросил через ограду. - Ау, ман, ты бросил - я поймал, - прошептал Айван, схватив манго. - Все в порядке, - усмехнулся мальчик. - Я уже говорил ей, что не могу есть манго, у меня от них понос. - Спасибо, братец. - Я поливаю ваш газончик, мисс Лиллиан, - радостно запел мальчик, созидая в небе радуги. Айван сильно устал, но это была не просто усталость: что-то произошло внутри него. Он чувствовал, как в нем что-то сморщилось, как сжалось, закрылось, запечаталось то, что всегда было его неотъемлемой частью. Какое-то чувство проникло в него и наполнило тяжестью. Ему не нравилось то место, где он сейчас находился. Улицы шли одна за другой, и по обеим их сторонам стояли ограды или стены, куда ходить запрещалось. Попадались ворота с остриями пик, запертые на замок; стояли молчаливые стражи, выразительно враждебные и неприступные. В один из таких дней он стал бояться и ненавидеть собак. Они бросались к железным воротам с непостижимой для него яростью. Зачем люди живут рядом с такими жестокими зверями? Кто-то открывал ворота или подозрительно выглядывал из-за железных решеток, которые были везде, на каждом окне. - Что тебе надо? - Это был ответ на его вежливое и дружелюбное: "Доброе утро, мэм". - Отойди подальше от решетки. Собака разорвет тебя на части. Ко мне, Брут. И Брут, виляя обрубком хвоста и двигаясь как распухшая марионетка, немедленно становился послушным, сладким, как кокосовое молоко. Никто не говорил "Добрый день". Никто не отвечал иначе, как ледяным тоном, и, по непонятным ему причинам, враждебно, словно он несет личную ответственность за кем-то нанесенные оскорбления. Иногда собаки с лаем и рычанием бежали вдоль изгороди, в ярости кусая стволы деревьев, и, добежав до конца изгороди, передавали эстафету "Бруту" с соседнего двора. Чувство, что его присутствие нежелательно, что он чужой и презренный, так подавляло, так угнетало... Айван знал, что имеет полное право идти по этой улице и искать работу, но его шаги были нервными и неуверенными. Одни ворота были приоткрыты. Радостное удивление Айвана сменилось легким беспокойством. Что, если он войдет и окажется один на один с волкообразным чудовищем? Нет, будь в этом дворе такие собаки, ворота, конечно же, были бы заперты. Или нет? Во всяком случае, никакой собаки он не слышит и не видит. Двор без собак, с открытыми воротами? Он все еще пребывал в нерешительности. Почему бы ему не войти - возможно, удастся с кем-нибудь поговорить? Он заглянул во двор. Такой же, как и все дворы; наверняка кто-то здесь есть, и чертова псина, вероятно, уже наблюдает за ним, облизываясь и выжидая, когда он сделает еще один шаг вперед, чтобы отрезать его от ворот. В таком саду вполне могла прятаться собака - очень большой, с множеством кустов и деревьев. Айван встал в открытом проеме ворот и засмотрелся на дом. Такой просторный, такой строгий и с таким множеством замечательных цветов. Нет, лучше все-таки постучать! Дом и сад были перед ним как на ладони. Впервые он не выглядывал из-за закрытых ворот, не смотрел сквозь решетку изгороди или поверх стены. Бог мой, так вот что значит быть богатым! Все так чисто, так красиво, так дорого. Он сделал шаг вперед, остановился, еще один шаг. Ничего не произошло; тогда он медленно двинулся в сторону веранды. Она находилась в тени папоротников, привязанных к длинным палкам, и казалась на жарком солнцепеке таким прохладным и восхитительным местом. Айван осознал вдруг, что идет с легким подобострастным наклоном, осторожно переставляя по гравию свои разбитые ботинки, словно застенчивостью своей позы и походки пытается смягчить дерзость нежданного появления. Поняв это, он ускорил шаг и пошел более твердой походкой. На веранде Айван увидел женщину. Она сидела откинувшись на кушетке, сделанной из пальмы ротанга, повернувшись спиной к тропинке. Женщина была чем-то занята и не заметила его приближения. Она не была белой. Но Айван не подумал, что она черная, хотя кожа у них была одинаковой. Он был черный. Она была богатая. Айван стоял и смотрел на нее. На ней была просторная рубашка и плотно облегающие бедра брюки. Одета она была безупречно. Волосы умаслены, уложены, каждый локон на своем месте. Она источала цветущую свежесть. Она красила ногти. Она была само совершенство. Айван робко кашлянул. Женщина резко повернулась, чуть не пролив лак для ногтей на кафельный пол веранды. - Извините, мэм... Добрый день, мэм... - Что ты здесь делаешь? - Голос ее был далек от совершенства: острый, режущий, очень неприятный на слух, в нем звучала гневная нота недовольства. - Я ищу работу, мэм, - Айвану не пришлось заставлять себя, чтобы его голос звучал смиренно. Он уже был устрашен роскошью этого дома и прилегающих к нему шикарных угодий. Он робко улыбнулся. - Как ты попал сюда? - Ворота были открыты, мэм, вот я и вошел... - Его тон стал совсем самоуничижительным, когда он попытался приободриться. Женщина не сказала "нет" по поводу работы. Она посмотрела на него тяжелым оценивающим взглядом, и испуг ее прошел. - Закрой ворота, когда уйдешь. У меня нет для тебя работы. - Она отвернулась и взяла в руки журнал. Айван понял, что разговор окончен, но не мог просто так развернуться и уйти. - Я могу помыть ваш автомобиль, мэм, - сказал он умоляюще, хотя уже понял, что ни какой работы ему тут не будет. - Мой муж уже помыл его в центре, - бросила она, взглянув на него с презрением, изобразив дугу из симметрично уложенных бровей и угрожая повредить весь макияж на щеках. - Я могу ухаживать за садом, - быстро сказал он. - У нас есть садовник. Айван прервал ее словами: - Я могу делать все что угодно, мэм, все что угодно. - Слушай, лучше бы ты шел отсюда! Для меня ты ничего не можешь сделать, ровным счетом ничего. Ты понял, что я даю тебе шанс? У нас два пса-родезийца. Они на куски тебя разорвут... - Ладно, мэм, всего лишь десять центов, прошу вас... - Не могу поверить в то, что молодые сильные парни способны попрошайничать - вот что разрушает нашу страну. Просят, просят, просят. Неужели тебе не стыдно? Попробуй сам из себя что-нибудь сделать. И, кстати, закрой за собой ворота. Иди. Женщина смотрела, как он уходит с некоей вызывающей нарочитостью. - Кто оставил ворота незапертыми? - прикрикнула она на слуг в доме. - Эти люди совсем обнаглели. Только представьте себе, как этот парень смотрел на меня - словно готов был избить, если я не дам ему работы. Не забывайте, что ворота должны быть заперты! - продолжала она. - В следующий раз кто-нибудь ворвется и убьет нас, когда мы будем спать! На голове у Тюленя был белый сердцевидный шлем. Тюлень был высоким и толстым, и строевой мундир индийского солдата делал его еще толще. Он стоял между стеклянными дверьми, где мог восхищаться своим отражением, видеть подъезжающие лимузины и наслаждаться благами кондиционера. Несмотря на свои габариты, Тюлень был образцовым работником. Он никогда не выказывал спешки, хотя успевал распахнуть дверь прежде, чем автомобиль делал полную остановку, и, выйдя встретить гостей из автомобиля, обгонял тех у дверей гостиницы и держал их открытыми, пока гости входили. Он был необычайно горд своей улыбкой, что и понятно. Не один гость, принося благодарности дирекции гостиницы за прекрасное обслуживание, специально отмечал его улыбку. Одна пожилая леди с поэтической жилкой в душе сказала: "Улыбка такая же теплая и яркая, как кариб-ское солнце". Дирекции эти слова понравились. Она отметила Тюленя в печатном органе гостиницы как "Работника недели". Враги Тюленя, компания парней, околачивающихся возле автостоянки, которых он ежедневно гонял и которые очень точно прозвали его Тюленем, стали называть его "Карибским Улыбальщиком". Швейцару показалось, что они зашли слишком далеко, насмехаясь над самым ценным его качеством. Стеклянные двери приоткрылись, и из гостиницы вышел коричневый мужчина, одетый в деловой пиджак тропического покроя, с важной довольной улыбкой человека, который удачно провел свой "час коктейля". Тюлень удостоил его своей фирменной улыбкой, как милостивый черный Будда, и протянул руку. На прощанье он сказал несколько приятных слов, но не стал сопровождать мужчину к автомобилю; эта услуга предназначалась только для иностранных гостей, министров и руководителей местной промышленности. Находясь в тени, Айван изучал лицо бизнесмена, пока тот перемещал свое тело, поудобнее устраиваясь за рулем. Он казался очень довольным собой, поэтому Айван рискнул приблизиться к нему и постарался, чтобы его слова прозвучали точно так же, как он слышал от других парней. - Я присмотрел за вашей машиной, сэр, прошу у вас за это десять центов, не больше, сэр. Бизнесмен улыбнулся с расчетливо-пьяной снисходительностью, как будто говоря: кого ты хочешь обдурить? Сегодня ты смотришь за машиной, а завтра ее украдешь. Думаешь, я тебя не знаю? - Прошу у вас десять центов, сэр, - с надеждой повторил Айван. - Нет, ман, за моей машиной присматривает сторож. С ним я и имею дело. - Но он здесь не все время, сэр, и... - Нет, приятель, если ты хочешь получить десять центов, иди и попроси у сторожа. - Эти слова бизнесмена почему-то развлекли, он хихикнул и повернул ключ зажигания. Айван почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку. Он подался вперед. - Мне не нравится то, что вы здесь собираетесь и тревожите наших гостей; уходи отсюда, парень. - Тюлень был большой и не улыбался. Было уже довольно поздно; Айван чувствовал себя не в силах идти через весь город к рынку. Но он уже достаточно времени провел на улицах, чтобы понимать, что ему не удастся провести ночь в этом районе, среди гостиниц для туристов, дорогих ресторанов и ночных клубов. Он присел под жестяным навесом автобусной остановки и сделал вид, будто ждет автобус. Когда стало совсем поздно, он свернулся калачиком на сиденье в надежде, что в тени навеса полицейские его не заметят. К утру пошел ровный дождь. Дождь был теплым, его негромкая барабанная дробь заглушала звуки улицы, поэтому он сумел еще глубже погрузиться в сон. Айвана разбудила порция грязной воды из переполненной канавы, плеснувшая из-под колес мчащейся машины. Кажется, водитель нарочно проехался по канаве, чтобы оставить позади себя шлейф воды, словно он едет в моторной лодке. - Спасибо тебе, сукин сын, - пробормотал Айван и потянулся всеми окостеневшими членами. Постепенно Айван стал утрачивать чувство времени. В его сознании дни бежали друг за другом как один, и он не мог уже сказать, в какой из дней случилось то-то и в какой - то-то, и сколько недель прошло с тех пор, как он сошел с автобуса Кули Мана. Единственной безусловной реальностью была ежедневная уличная толчея. А еще поиск: что съесть - днем и где поспать - ночью. Иногда Айван подумывал о билете в Голубой Залив. Его план стать певцом так и остался не воплощенным, был отодвинут на заднюю полку сознания и пылился там, как некогда любимая книга, отложенная и забытая. Сейчас его стремления не шли дальше текущей заботы о еде. Надежды найти работу и жилье - еще недавно столь насущные и осязаемые - увяли и тоже отошли на задний план. Последняя энергия, которая оставалась в нем после нелегких поисков средств к существованию, рассеивалась в безуспешных попытках понять, что же приводит в движение эти пыльные, так и не разгаданные им улицы и как он сам связан с этим миром. Но это было очень непросто: ему казалось, что и мысли его становятся все медлительнее. С каждым днем Айван физически слабел, двигался медленнее, и все меньше интересовался новинками и чудесами, поначалу поражавшими его воображение. Бее чаще и чаще он пребывал в какой-то прострации, усевшись в тени, и, ни о чем особенном не думая, дремал с открытыми глазами... Сидя 6 забвении лимба... Иногда до него доходили слухи о работе. Поначалу, естественно, адреналин в его крови поднимался и он, полный надежд и уверенности, спешил к возможному месту работы, чтобы в очередной раз наткнуться на скалу: "Нет навыков, нет партийной принадлежности, нет рекомендаций". А богатые предместья? Их он возненавидел невероятно глубоко, навсегда затаил к ним злобу, обнаружив в этих враждебных местах унижение, оскорбление и даже прямую опасность для себя. Немало времени он проводил, шатаясь по рынку, где забывался в суете и суматохе. Здесь он мог помочь покупателю поднести сумки и таким образом заработать несколько монет, выпросить или украсть кусок сахарного тростника, апельсин, манго. Жаркие полдни Айван коротал под деревом, время от времени обмениваясь репликами с продавцом ледяных шариков Сталки или с торговкой манго мисс Мэри. Он так и не поспал на дереве, хотя ему не раз приходило в голову, что это гораздо чище и здоровее, чем в картонном ящике на асфальте. Как-то, выходя из туалета, Айван столкнулся с группой торговок, только что пришедших на рынок. Его глаза встретились с глазами высокой черной женщины, которая без всяких усилий несла на голоае две тяжелых корзины с ямсом - того особенного сорта, которым славился его округ. Айван остановился в замешательстве и тут же бросился обратно в туалет, узнав в женщине мисс Жемчужину, жену Джо Бека. Она не могла его не заметить, но отвела взгляд, будто не узнала. Айван почувствовал облегчение. Потом ему пришло в голову, что она его узнала, но не захотела разговаривать при свидетелях с каким-то бродягой. Айван подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Волосы были тусклые и взъерошенные, кожа приобрела пепельный оттенок, не просто пыльный, а какой-то нездоровый. Оказалось, что ему нелегко стало глядеть в собственные глаза, для этого требовалось усилие. Он заставил себя - и на какое-то мгновение встретился с уклончивыми, безжизненными, призрачными глазами незнакомца - но не смог вынести его долгого взгляда. Ботинки развалились, одежда стала грязной. С этих пор Айван стал приходить в туалет ежедневно утром и вечером и мыться из цистерны. Иногда он стирал одежду и, надев ее на себя мокрой, сидел на солнце до тех пор, пока она не просохнет. Теперь на рынке ему стало неуютно. Каждый день он встречал кого-нибудь, кто напоминал ему о доме, и, чтобы избежать подобных встреч, старался как можно дольше не появляться там. Мисс Аманда могла бы сказать, что это промысел Божий, а мисс Дэйзи воскликнула бы "Аминь! ", но в то утро на Рынок Коронации его привел самый обычный голод. Айван пришел сюда, спасаясь бегством от запаха мясных пирожков, которые жарились на жестяном противне под деревом. В коленях была привычная слабость, кожу, подобно холодной рубашке, покрывала испарина. Он не знал, чего он страшился больше: голода, который тупо гудел в глубине его желудка, или сопутствующих голоду слабости в теле и дурману в голове. В этом состоянии он чувствовал себя уязвимым, брошенным на произвол любого встречного, даже маленького ребенка. Он не смотрел в глаза окружающих, опасаясь их слов и жестов, и с особой осторожностью передвигался, чтобы не наступить случайно кому-нибудь на ногу и не задеть кого-то, услышав в ответ слова возмущения. В этом состоянии Айван старался сделаться как можно незаметнее, и действительно, даже его походка стала почти невесомой. Он едва-едва существовал. Форма, цвет и запах фруктов дразнили его воображение. Но куда сильнее он жаждал мяса: запаха и сока поджаренной плоти, хрустящего жирного мяса - того единственного, что, как казалось его голодному воображению, могло заполнить пустоту в нем и восстановить его силы. Вид человека, который ел мясной пирожок, был для него невыносим, как и запах коптящейся рыбы. Временами запах жареной свинины с такой силой проникал ему в ноздри, что перед глазами вставала вся картина: жар жаровни - и коричневая корочка, что морщилась и пузырилась над багровыми углями. Айван не мог оторвать глаз от большой корзины с персиками, стоявшей перед толстой женщиной, которая, как ему показалось, задремала. Стащить их было нетрудно, по крайней мере, вполне возможно. Он подошел с отсутствующим выражением на лице, которое, тем не менее, появилось от напряжения, и незаметно сунул руку в корзину. Нащупав большой и спелый персик, начал потихоньку его вытаскивать, но вдруг почувствовал нажим - словно огненную ниточку - на свое запястье. Он посмотрел. На его запястье, не сильно, но прочно лежал увесистый, заточенный с обеих сторон рыночный нож, используемый для очистки ямса. - Ты понимаешь, что еще чуть-чуть, и ты бы украл его, бвай? - спросила женщина. Айван понял, что все на него смотрят и видят его стыд. - Отвечай, бвай! - Ее голос был мягким и негромким. Он смотрел себе под ноги. - Голодный я, проголодался, ма. - Взгляни на меня, сынок. Перед ним стояла полная черная женщина. Лицо ее под красным шерстяным платком своими линиями и морщинами, казалось, располагало к веселью и смеху. Сейчас она не смеялась, хотя и сердитой не казалась, но от взгляда, которым она его удостоила, он почувствовать себя еще хуже. Она убрала нож. - Попроси! Ты ведь можешь попросить, сынок. Можешь взять его - от меня не убудет. По мне, так ты не похож на закоренелого криминала. Слушай меня, бвай. У старых людей есть пословица: "Если человек спит в совином гнезде, это еще не значит, что совиное гнездо его дом". Ты понял? У тебя никого нет? Ладно, возьми персик - и иди ищи самого себя, ман. Я вижу, что здесь - не твоя родина. Айван молча взял фрукт. Неожиданная доброта женщины потрясла его. Он ожидал громких оскорблений и даже побоев - продавцы не знали пощады к ворам, особенно к тем немногим, которые попадались. Он хотел сказать что-то хорошее этой женщине, но, когда посмотрел на нее, она уже улыбалась какой-то покупательнице. "Дорогая миссис, покупайте персики, замечательные персики. Вот они все тут... " И даже за эти слова он был ей благодарен. Словно ведро с холодной водой, вылитое на спящего пьяницу, этот случай пробудил его. Айван сел и принялся есть персик, а из глаз его текли слезы, с которыми он никак не мог совладать. Но со слезами проступило понимание. Только сейчас сумел Айван посмотреть со стороны на то, что с ним происходит. Он был похож на человека, очнувшегося от долгого одурманивающего сна. Теперь он видел все, что случилось с ним со дня прибытия, в новом свете, и кое-что к тому же вспомнил. Одежда на нем показалась ему какой-то незнакомой. Айван вскочил на ноги и принялся рыться в карманах. Есть! В ладони он сжимал потертую разбухшую картонку - визитную карточку, которую дала ему когда-то мисс Дэйзи, с тусклыми, но все-таки различимыми буквами: СВЯТОЙ ТРОИЦЫ БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ ЕГО ВЫСОКОПРЕПОДОБИЕ САЙРУС МОРДЕХАЙ РАМСАЙ ПАСТОР (ЗАЩИТНИК ВЕРЫ) Книга третья. У РЕК ВАВИЛОНСКИХ Глава 7 В ОБИТЕЛИ ПРАВЕДНИКА У рек Вавилонских, где мы сидели И где мы плакали, когда мы вспоминали Зайон, Те злодеи увели нас в рабский плен, заставили воспеть нашу песнь. Но как воспоем песню Короля Альфа На этой странной земле? Из Песнопений Раста Его преподобие пастор Сайрус Мордехай Рамсай (СИ), защитник веры, предавался размышлениям в своем небольшом офисе, что находился рядом с Молитвенным домом верных, под каковым названием было известно основное здание церкви - высокое трехгранное строение из бетонных блоков. Он размышлял о деяниях рук своих и был, что называется, "глубоко удовлетворен". На то имелись причины: несмотря на относительную молодость - ему исполнилось всего тридцать пять - он мог взирать, по его собственным словам, вперед и назад без тревоги и сожалений. Назад - на солидный образчик жизни доброго христианина, вперед - к новым свершениям и наградам за веру. Конечно, предостерегал он себя, осторожность никогда не бывает излишней; ямы и ловушки мира сего, дьявол и искушения плоти подстерегают тебя повсюду. Никто лучше него не знает, как сильные и могучие падали в одночасье. Любовь не превозносится, она не может быть самодовольной. Смирение - вот верное слово. В его положении человек должен еще сильнее бороться с грехом гордыни, смиренно ходить перед Богом. Мысль эта проникла ему в сердце, и он не мог устоять, чтобы не повторить ее негромко вслух: "Смиренно ходить перед Богом, аминь". Никто не может обвинить его в самодовольстве. И однако же никто не станет отрицать и того, что его миссия в Западном Кингстоне является беспримерной работой во славу благочестия, как сказал мэр города в прошлом году в день открытия Молитвенного дома. И хотя окончательную хвалу следует вознести, конечно, Господу, небольшая мера отпущена и Его стойкому стражу веры, пребывающему в самой гуще битвы. Стул скрипнул, когда пастор Рамсай чуть откинулся назад и позволил своему взгляду пробежаться по фасаду Молитвенного дома, видному в открытое окно. Массивный серый треугольник стоял освещенный солнцем, и его бетонная конструкция вырастала до чрезвычайных размеров. Пастор совершенно ни в чем не был уверен, когда группа из Теннесси посетила его с предложением, но в конце концов их союз оправдал себя и оказался благословенным. Аббревиатура СИ поначалу их беспокоила, пока он не объяснил своему другу, доктору Джеймсу Эрлу Калпер-реру - доктору Джимми, - что паства почувствует себя обманутой, если их настоятель не будет носить подобающий титул и, в конце концов, не кто иной, как паства, наградила его этим определением. Смятение полностью рассеялось, когда пастор объяснил, что СИ означает "Слуга Иисусов". Потускневшие было голубые глаза доктора Джимми вновь загорелись: "Отлично, Сай, хорошо все то, что хорошо работает на Иисуса". Доктор Джимми был секретарем Департамента зарубежных миссий, принадлежащего к прагматической фундаменталистской ветви Западных баптистов, которая приняла и утвердила миссию пастора как "свидетельство из-за границы". Но поначалу пастора Рамсая обуревали сомнения. Форма строения показалась ему слишком чужеземной, совершенно не похожей на церковь, как, впрочем, и на любое, известное ему здание. Сомнения покинули его, когда доктор Джимми объяснил, что это точная, несколько уменьшенная копия церкви в Мемфисе и что предложение строить по этому проекту - большая честь, оказываемая далеко не всякой общине прихожан, а тем более только что присоединенному к объединению зарубежной паствы. Она должна стать, сказал доктор Джимми, энергично жестикулируя, "демонстрацией во имя Христа", и в его по-детски наивных голубых глазах засверкал огонек. И она стала, раздумывал пастор, да, она стала таковой. Разъедающие душу опасения полностью рассеялись, когда пастор услышал о благотворительной программе братской Христанской ассоциации, которую Департамент зарубежных миссий предполагал расширить в связи с установлением Молитвенного дома, "зримого и осязаемого символа их участия в невидимой брани за души и сердца людей Западного Кингстона, аминь". Да, вне сомнений, это оказался благословенный союз. И несмотря на шпильки и глумление кое-кого из завистливых "культистов-знахарей" несчастных временщиков, визионеров своего бугра, которые, по слухам, пустили фразу, что "пастор Рамсай надел на голову бетонный колпак дурака, который подарили ему янки", быстрое увеличение паствы в числе, усиление их веры и влияния пастора были лучшими знаками одобрения и благословения Господнего. Как там епископ Мемфисского прихода написал в листке новостей миссионерских обществ - "аванпост"? Нет, кажется, по-другому, "Оазис", да, "оазис праведности в пустыне дьявола". Епископ выбрал правильные слова. Да будет Господь благословен, подумал пастор с благочестивым удовлетворением, а безбожники пусть издеваются как умеют. Ход его мыслей был прерван девушкой с тихими и серьезными манерами, которые делали ее старше, чем она была на самом деле. - Ваше преподобие... Ваше преподобие! - Да, Эльза, что такое? - Этот бвай, знаете, сэр, - он все еще здесь, Ваше преподобие. - Мальчик, какой опять мальчик? - Помните, Ваше преподобие? Он говорит, что он - сын Сестры Мартин. - Ах да - из деревни. Большой путь он проделал, чтобы оказаться здесь. Попроси, чтобы Сестра Сафира принесла ее пожитки. - Чьи пожитки, сэр? - Вещи Сестры Мартин. И скажи мальчику, что он может ко мне зайти. Спасибо, моя дорогая. Что бы я без тебя делал, а? - Пастор снисходительно улыбнулся, когда она повернулась и с выражением сосредоточенности покинула комнату. На минуту он откинулся назад, и смущенная улыбка внесла в черты его лица что-то доброе. Затем, повинуясь силе привычки, он поднялся с места, пригладил ладонями коротко подстри-женные волосы, без особой нужды одернул воротник, принял вид духовного авторитета и прочистил горло, как человек, собирающийся произнести наставление. Ах, эти селяне... Уже три недели назад он послал телеграмму, а мальчик приехал только сейчас. Кто скажет, почему они все поступают ни с чем не считаясь - никакого чувства времени. Должно быть, всего раз в месяц проверяют почтовый ящик - или заняты на уборке урожая... Скорее всего, тут замешано какое-то древнее суеверие, с которым нужно еще разобраться, и всем верховодит местный знахарь и его невежество. Как зовут мальчика? Айванхо. Забавно, что это имя очень популярно среди неимущих классов. Деревенских парней всегда можно узнать: накрахмаленные, в вычищенных местных одеждах, на все таращат глаза. По виду он в глубокой печали, готов расплакаться и разрыдаться при первом же упоминании имени матери - определенно, не из породы стоиков, нет, сэр. Услышав приближающиеся шаги, пастор изобразил на лице преувеличенную симпатию. - Входи, мой мальчик; ты получил наконец мою телеграмму? - Телеграмму, сэр? Никто мне о ней не говорил, сэр, - только мама сказала, что вы сумеете помочь мне с работой. Мальчик улыбался как-то чересчур лучезарно и говорил очень быстро, словно боялся, что его в любой момент прервут. По птичьему морганию его глаз было ясно, что он нервничает, его неугомонный взгляд рыскал по комнате туда-сюда, как будто в поисках спрятавшихся врагов. Из всего, что предположил пастор, в нем было только одно: казалось, он в любую минуту готов расплакаться. - Работу? Какую работу? Как тебя зовут, мальчик? - Айванхо Мартин, сэр. Сын мисс Дэйзи Мартин. - Ну, правильно, правильно. - К пастору вновь вернулось чувство симпатии. - Она была доброй женщиной и верной христианкой, сын мой. Все это тяжело пережить, но мы можем получить отраду в мысли о том, что место в Царствии Божием ей обеспечено, обеспечено. - Пастор повторил последнее слово и сделал паузу, ожидая потоки слез. Ничего такого не последовало. Понял ли мальчик хоть одно слово из того, что он сказал? Он кажется каким-то толстокожим; с лица его не сходит глупая улыбка. - Так, значит, вы поможете мне, сэр? Бог благословит вас. - М-м-да, я надеюсь на это, гм-м, - ответил пастор, откашлявшись. Теперь уже мальчишка и за Бога стал говорить, а? Он кажется слишком самонадеянным. Пастор продолжил голосом таким глубоким и гулким, что, казалось, мог свернуть с места башню Молитвенного дома, "доброй женщиной, верной христианкой и преданной прихожанкой". - Я все могу делать, сэр, все что угодно. - Это хорошо, - проговорил пастор, временно сбитый с толку. Лучше бы этот молодой парень его не перебивал. Что-то странное было в нем: одежда висит, как на попрошайке, и ни слезы тебе, ни словечка о матери. Он побарабанил костяшками пальцев по столу и снова взглянул на мальчика, который все так же лучезарно улыбался. Пастору пришло в голову, что, вероятно, мальчик не совсем в своем уме. - Так ты говоришь, что не получал телеграммы? - Телеграммы, сэр? - Да, телеграммы - по поводу твоей матери. - Нет, сэр. - В таком случае как ты узнал о нас? - Мне моя мама сказала, сэр; она сказала, что вы сумеете помочь мне с работой. - Ты шутишь, мальчик? - Пастор немедленно пожалел о суровости в своем голосе; в конце концов, мальчик пережил такую потерю. - Шучу, сэр? Что вы имеете в виду? - Нет, нет, не обращай внимания. Я понимаю, как тебе сейчас, должно быть, тяжело. Смерть близкого человека - это... - Я понимаю. - Айван даже засветился, начиная что-то соображать. - Нет, сэр. Умерла моя бабушка. А мама, мисс Дэйзи, сказала, что вы сумеете помочь мне с работой, - закончил он с надеждой в голосе. Пастор Рамсай взглянул на Айвана и призвал себя к терпению. Он не из числа тех, кто радуется страданиям дураков. Но начало знакомства, надо признать, отнюдь не благоприятное. Пастор любил думать о себе как о строгом, но справедливом человеке. Правда, его дух сразу же не принял этого мальчика, но ведь и он - сын Божий. И если не ради Бога, то хотя бы ради той простой и преданной души, какой была его мать... Да, его обязанности ему вполне ясны. Но даже когда недоразумение прояснилось, все равно реакции мальчика явно недоставало чувства. Понятно, что он обезумел от голода, что жил как зверь, на улицах, что был подвержен Бог знает какой деградации. Но почему же в таком случае он так долго к нему добирался? Под какими греховными влияниями находился? Упрямство и гордыня правят им. Скорее всего, его привела сюда не благодать, а голод и отчаяние. И Бог знает что у него сейчас на душе. Но, как бы там ни было, он здесь, и, значит, нужно приглядеться к нему получше. Бдительность, вот подходящее слово. И дисциплина, дисциплина вкупе со словом Божьим. Он предстал перед ним - не в первый уже раз пастору выпадает честь сразиться врукопашную с самим дьяволом за душу бедного грешника. Да, Айвана привела сюда рука Божья, и он готов принять этот вызов. Если честно, то мальчик вполне достоин уважения, кажется, быстро все схватывает и готов делать то, что ему велят. Твердость и христианский образец - вот что ему необходимо. И пастор Рамсай - как раз тот человек, который справится с этой работой. Рядом с Молитвенным домом находились два других здания, принадлежавших приходу пастора Рамсая: деревянный домик, одно крыло которого было оборудовано под дортуар, где жил пастор, и мастерская, к которой были пристроены две спальных комнатки. Приход находился на небольшой возвышенности, и только цинковой изгородью и канавой был отгорожен от безбрежного моря деревянных и жестяных лачуг, прозванных Тренчтауном из-за многочисленных сточных канав, отделявших его от остального города. В конце улицы, за углом, из нескольких бетонных блоков был построен Открытый кинотеатр, где каждый вечер молодежь Тренчтауна, которой удавалось наскрести на входной билет, находила короткое забвение от убогой монотонности своей жизни. Для пастора Рамсая близость кинотеатра, этой "кузницы дьявола", как он его прозвал, и любовь к нему среди молодежи были неким вызовом и источником постоянного раздражения, вечно досаждающей занозой в теле. Пастор регулярно писал письма в газеты, осуждая популярность подобных мест и настаивая на том, чтобы им запрещалось работать по воскресеньям. Он осуждал их с кафедры. Он догадывался, что вряд ли случайно дирекция кинотеатра организует тройные сеансы за полцены как раз в те дни, когда в его церкви причащаются. Иногда он видел в этом испытание, крест, который возлагает на него Господь, дабы проверить его веру и силу характера. Во всяком случае, кинотеатр служил постоянным напоминанием о присутствии и силе врага. И кинотеатр, и саунд-системы, которые гремели своей пульсирующей музыкой греха при восточном ветре, достигавшей вместе с теплым ночным бризом и запахом ганджи Молитвенного дома, омрачали дух пастора, разгорячали его плоть и заставляли вставать в жаркой темноте на колени. Кому ведомы препоны на пути праведника? Тяжелы они, но он никогда не спотыкался. И хотя spar был повсюду и опекал не только греховодников, которые хотя бы зримы и осязаемы, но и лжепророков, о коих в Библии говорится, что они одеты в овечьи шкуры, но являются волками хищными, он не сделал ни одного неверного шага, ни одного. Хвала Иисусу, Бог ежедневно вкладывает силу в его руки и согревает сердца его спонсоров в далеком Мемфисе; паства умножается с каждым днем, растет ее преданность, и сам пастырь набирается новых сил, аминь. Но за это тоже приходится платить: годы идут, и он чувствует, что становится все менее восприимчив к юмору, все менее расположен к веселью и легкомыслию. И всегда находится место для разочарования, как это бывает, когда трудишься во имя Божье, - ренегатство, дезертирство и предательство того или иного брата. Но все они были посланы к нему затем, чтобы укрепить его, так же как Бог сделал крепче лоб Иезекии-ля, Священника, сына Бази, которому тоже пришлось бороться с грехами бунтовщиков, оказавшихся такими же жестоковыйными. Когда эти заблудшие Раста твердят о Вавилоне, они и сами не знают, насколько они в своей глупости по-своему правы. Он видел в себе современного Иезекииля, борящегося с Вавилоном один на один. Он чувствовал свое родство с этим крепким несгибаемым пророком, закалившимся на службе у Бога, чья твердость спасла тех немногих, кто сохранил верность Богу. "Оазис", вероятно, не совсем правильное слово для Молитвенного дома и его прихода. Скорее, это укрепленный форт - крепость Божья - цитадель и маяк, сияющий лучом праведности в море греха. Я и дом мой всегда будут служить Господу Богу, аминь. Но победы всем известны, очевидны каждому зрячему, и награда будет обильна, ибо борьба яростна. И разве не ожидает великая радость в Раю того грешника, который покаялся, в отличие от девяноста девяти не нуждающихся в покаянии? И разве не он привел многих закоренелых грешников, дрожавших в скорби и сомнении, к престолу благодати? Не одного, не двух, но множество их, аминь. Деградация - вот самое явное лицо врага. В своей нескончаемой битве с деградацией пастор оборудовал особое прибежище для заблуд-ших - небольшой дортуар для молодых деву-шек - как правило, сирот или строптивых дочерей его прихожан. Они посещали школу и должны были работать на церковь, а взамен получали жилье и самое необходимое - только самое необходимое, - поскольку ни церковь, ни пастор не одобряли суетных излишеств. Каждая получала христианское образование и профессию; единственным условием было послушание и благочестие. Вся власть исходила только от Бога, чьим словом была Библия и исполнителем воли которого был пастор Рамсай. Эта миссия была отягощена возможным провалом, но они случались гораздо реже, чем можно было предположить. Случайная беременность или же своенравная девушка бросала учебу ради уличной жизни. И несмотря на клевету завистников, репутация пастора Рамсая в смысле честности была столь непоколебима, что даже в самых скандальных случаях ни один намек не касался его лично. Мужчин в это избранное сообщество почти не допускали, Айван стал вторым. И вовсе не потому, как говорили злые языки, что "двум быкам в одном загоне не ужиться". Пастор ясно видел, что уличная жизнь гораздо безжалостнее и разрушительнее для девушек, чем для юношей, ловушки заманчивее и коварнее, а падение вниз - дольше и безнадежнее. И первый же юноша ознаменовал собой крупный успех, тем более необычный, что у него была репутация начинающего криминала. Этот парень, как потом рассказывали, однажды приковылял во двор Церкви, захлебываясь в собственной крови, и прокричал о помощи. Человек меньшего калибра послал бы за "скорой помощью" или вызвал полицию, но пастор сам сделал все