будет все время задавать вопросы, на которые я не смогу ответить. Вид у синьоры Матера был убитый. А я не выношу, когда итальянская мать из-за меня убивается. - Синьора, когда по воскресеньям вы ходите в церковь? - К семичасовой мессе. В половине девятого уже надо продавать воскресные газеты. - В воскресенье у меня уроки с десяти сорока пяти. Вам будет удобно, если я приду посидеть с Бенджамино в девять часов утра? - Grazie! Grazie! [Спасибо! Спасибо! (ит.)] - Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем. Я был точен. В магазине уже толпились покупатели, пришедшие за воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой. Приложив палец к губам, она показала на комнату брата. Я постучал. - Войдите. Комната была маленькой и чистой, как корабельная каюта. Бенджи сидел скрестив ноги на подушке в изголовье кровати. На нем был ловко сшитый капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях лежала чертежная доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой и правой Бенджи мог достать своими длинными руками. Я увидел словари и разные справочники, пачки клетчатой бумаги для составления головоломок. Бенджи был очень красивый парень, с крупной головой и вьющимися каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские глаза и улыбка Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря твердому взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для меня в ногах кровати было поставлено кресло. - Buon giorno, Benjamino! [Добрый день, Бенджамино! (ит.)] - Buon giorno, professore [добрый день, профессор (ит.)]. - Вас огорчает, что мы не будем читать Данте? - Он промолчал, но продолжал улыбаться. - Вчера утром я как раз думал о Данте. Поехал на велосипеде полюбоваться рассветом с мыса Брентон, и L'alba vinceva l'ora mattutina, che fuggia innanzi, si che di lontano conobbi il tremolar della marina. [Уже заря одолевала в споре Нестойкий мрак, и, устремляя взгляд, Я различал трепещущее море.] - Вы знаете, откуда это? - Из начала "Чистилища". Я оторопел. - Бенджамино, все вас зовут Бенджи. Для вас это как-то слишком просто, по-уличному. Разрешите звать вас Мино? - Он кивнул. - Вы знаете еще какого-нибудь Мино? - Мино да Фьезоле. - А от какого, по-вашему, имени это уменьшительное? - Может быть, от Джакомино или Бенджамино. - А что значит Вениамин по-древнееврейски? - Сын моей правой руки. - Мино, у нас получается что-то вроде школьного экзамена. Надо это прекратить. Но я хочу на минутку вернуться к Данте. Вы когда-нибудь пытались выучить отрывок из Данте наизусть? Читатель, возможно, осудит меня, но для преподавателя одна из самых больших радостей - наблюдать, как блестящий ученик демонстрирует свои знания. Все равно что пустить по кругу молодого рысака. Хороший ученик этому радуется. Мино сказал: - Не очень много, только знаменитые отрывки вроде Паоло и Франчески, Пии и еще кое-что. - Когда графа Уголино заперли в Голодную башню вместе с сыновьями и внуками и много дней держали там без пищи, - что, по-вашему, означает этот спорный стих: Poscia, piu che'l dolor, pote il digiuno? [Но злей, чем горе, голод был недугом (ит.)] - Мино смотрел на меня. - Как бы вы это перевели? - Тогда... голод... стал... более властен... чем горе. - Как, по-вашему, это понять? - Он... их съел. - Многие выдающиеся ученые, особенно в последнее столетие, считают, что это значит: "Я умер от голода, который был сильнее даже моего горя". А что дает вам повод думать так, как вы сказали? Лицо его выражало страстную убежденность: - Потому что весь отрывок говорит об этом. Сын сказал отцу: "Ты дал нам эту плоть; теперь возьми ее назад!" И все время, пока он говорит - там, во льду на самом дне Ада, - он гложет шею своего врага. - По-моему, вы правы. Ученые девятнадцатого века не желали признать жестокую правду. "Божественная комедия" была переведена в Кембридже, штат Массачусетс, Чарльзом Элиотом Нортоном, а потом еще раз Генри Уодсвортом Лонгфелло, с примечаниями, и братом Томаса Карлейля в Лондоне; и все они не пожелали прочесть ее так, как читаете вы. Из этого следует, что англосаксы и протестанты никогда не понимали вашей страны. Они хотели сладости без железа - без знаменитого итальянского terribilita [ужас (ит.)]. Прятались, отворачивались от жизни с ее многообразием. Разве вы не встречали людей, которые делают вид, будто с вами ничего не случилось? Он внимательно смотрел на меня, но ничего не отвечал. Я улыбнулся. И он улыбнулся в ответ. Я засмеялся. Засмеялся и он. - Мино, чего вам больше всего не хватает из-за несчастья с ногами? - Я не могу ходить на танцы. - Он покраснел. И мы оба расхохотались. - Ну, а если бы вы потеряли зрение, чего бы тогда вам больше всего не хватало? Он задумался: - Что не вижу лиц. - А не чтения? - Для чтения есть заменители, а человеческих лиц ничто не заменит. - Черт возьми! Ваша мать права. Очень жалко, что у вас нет ног, но тут, в голове, у вас полный порядок. Так вот, читатель, я знаю, о чем он хотел со мной говорить, вы знаете, о чем он хотел со мной говорить (по цене два доллара в час); подозреваю, что и мать его знала, о чем он хочет со мной говорить: она как-то подчеркнуто пожаловалась, с его слов, что знакомые разговаривают с ним "неискренне". Казалось бы, случайно (но чем старше я становлюсь, тем меньше удивляюсь так называемым "случайностям") я пришел на эту беседу подготовленным - во всеоружии опыта, приобретенного пять лет назад. Рассказ о том, что я испытал в 1921 году, - не праздное отступление. Когда я демобилизовался (защитив Наррагансеттскую бухту, на которую никто не посягал), я решил продолжить свое образование; потом я поступил учителем в школу города Раритан, в Нью-Джерси. В те дни неподалеку от школы размещался госпиталь для ветеранов войны с ампутированными и парализованными конечностями. В госпитале самоотверженно трудился медицинский персонал и те, кто старался развлечь больных. Дамы из соседних городов предлагали свою помощь - мужественные дамы, ибо нелегко бывать там, где чуть ли не каждый из четырехсот мужчин потерял одну или две конечности. Дамы играли с больными в шашки и шахматы; учили играть на гитаре и мандолине; организовали занятия по акварели, ораторскому искусству и хоровому пению; ставили любительские спектакли. Но добровольцев явно не хватало. Четыремстам мужчинам только и оставалось, что по пятнадцать часов в день играть в карты, изводить нянек и сестер и скрывать друг от друга свой страх перед будущим. К тому же мужчин-добровольцев было мало; вернувшись с войны, американцы очертя голову кинулись в работу, наверстывая упущенное время. А никакой мужчина, если он сам не был солдатом, не захочет вступить в джунгли, населенные обезумевшими от отчаяния калеками. Поэтому начальник госпиталя обратился к директорам ближайших частных школ с просьбой прислать бывших военных на помощь заведующему развлечениями. Транспорт будет обеспечен. Несколько учителей Раританской школы (включая отставного капрала береговой артиллерии Т.-Т.Норта) каждый понедельник утром и пятницу под вечер грузились в транспортер и тряслись тридцать миль по дороге в госпиталь. "Господа, - сказал нам заведующий развлечениями, - кое-кто из наших пациентов думает, что им надо обучаться журналистике. Им кажется, что можно заработать миллион, продав в "Сатердей ивнинг пост" свои военные мемуары. Другие не желают вспоминать о войне; но хотят писать и печатать рассказы о Диком Западе или о бандитах и сыщиках. Большинство не кончило средней школы. Они не могут грамотно написать даже список белья для прачечной... Я разделю вас, добровольцев, на отряды. Каждому дается двенадцать больных. Они записались в кружок с большой охотой - об этом можете не беспокоиться. Ваши занятия будут называться: "Журналистика и литература для заработка". Да, хотят они все, но я вас предостерегаю: внимание у них быстро рассеивается. Сделайте так, чтобы каждые четверть часа они могли поболтать. Большинство - по-настоящему хорошие парни, с дисциплиной у вас будет порядок. Но их гнетет страх перед будущим. Если вам удастся завоевать их доверие, вы такого наслушаетесь... Буду с вами откровенен: им кажется, что ни одна девушка не пойдет за них замуж, и даже проститутка не захочет с ними спать. Им кажется, будто все смотрят на них как на евнухов. У большинства это, конечно, не так, но одно из последствий ампутации - ощущение, что тебя кастрировали. То в одной палате, то в другой ночью кто-нибудь просыпается с криком. В сущности, они поглощены только одним: секс, секс и секс; а кроме того - отчаянный страх, что всю жизнь им придется от кого-то зависеть. Поэтому каждые четверть часа давайте им отдых. Главная ваша задача - разрядка. И еще вот что: весь день и чуть не всю ночь они сквернословят - нью-йоркская похабщина, кентуккийская, оклахомская, калифорнийская. Вам понятно почему, а? У нас тут правило: если они выражаются в присутствии сестер, духовных лиц или вас, добровольцев, на них накладывают взыскание. Лишают части денег на сигареты, ежедневного купания в бассейне или кино. Я хочу, чтобы вы помогли в этом деле. Они вас будут уважать, если вы не станете потакать им, - держитесь построже. Давайте им задания. Скажите, что через неделю каждый из них должен приготовить статью, рассказ или стихотворение. А сейчас мисс Уорринер проведет вас в спортивный зал. Спасибо, господа, что пришли". - Мино, вы молодец, что сумели стать самостоятельным, сперва решая головоломки, а потом придумывая свои, - скоро вы сможете сами себя содержать. Расскажите, как это у вас получилось. - Я начал этим заниматься лет с двенадцати. Учение в школе давалось легко, и я много читал. Роза носила мне книги из библиотеки. - Какие именно? - Тогда я хотел стать астрономом, но занялся этим чересчур рано. Я еще не был готов к математике. Теперь готов. Потом я задумал стать священником. Конечно, это было невозможно, но я прочел много книг по богословию и по философии. Не все мне было понятно... однако тогда я выучил латынь. - Неужели вам и посоветоваться было не с кем? - Я люблю сам до всего докапываться. - Но, черт возьми, вы же хотели читать Данте со мной! Покраснев, он пробормотал: - Это другое дело... Потом я стал решать головоломки, чтобы заработать деньги на покупку книг. - Покажите головоломки, которые вы придумали сами. Большинство полок, до которых он мог дотянуться, были похожи на полки в бельевом шкафу. Он вытащил пачку листков - головоломки были написаны тушью на ватмане. - Opus elegantissimum juvenis! [изящнейшее творение юности (лат.)] - сказал я. - Вам это доставляет удовольствие? - Нет. Удовольствие мне доставляют деньги. Я понизил голос: - Помню, когда я первый раз заработал деньги, во мне все взыграло. Становишься мужчиной. Ваша мать сказала, что сейчас вы придумываете что-то новое. - Я сконструировал три новых игры для взрослых. Вы знаете мистера Олдберга? - Нет. - Здешний адвокат. Помогает мне выправлять патенты. В этой отрасли - игр и головоломок - столько жулья. Гоняются за любой свежей выдумкой, украдут что угодно. Я откинулся в кресле. - Мино, назовите три самых больших желания, которые могут исполниться, если пойдут настоящие деньги. Он протянул руку к другой полке и достал фабричный каталог: оборудование для больниц и инвалидные коляски. Открыв, протянул мне; там было изображено кресло на колесах, приводимое в движение мотором; оно было никелированное, со съемным верхом на случай дождя, снега или солнца - прекрасная вещь. Двести семьдесят пять долларов. Я присвистнул. - А потом? Еще один каталог. - Я присмотрел ботинки-протезы. Они прикрепляются к ногам ремнями над и под коленями. Костыли все равно нужны, но болтаться ноги не будут. И часть веса придется на ноги. Понадобится какая-нибудь трость, чтобы не падать вперед. Думаю, что, когда привыкну к протезам, изобрету что-нибудь поудобнее. Он настолько владел собой, что можно было подумать, будто разговор идет о покупке нового автомобиля. Однако откровенность шла еще не до конца. Я взял быка за рога: - А потом хотите снять отдельную квартиру? - Да, - с удивлением подтвердил он. - Где сможете принимать друзей? - Да, - сказал он и пристально на меня посмотрел: догадываюсь ли я, что у него на уме. Я улыбнулся и, глядя ему в глаза, повторил свой вопрос. Он оробел и отвел взгляд. - Можно посмотреть, что у вас тут за книги? - Конечно. Я встал и повернулся к полкам. Книги были подержанные и сильно потрепаны от долгого употребления - более долгого, чем его жизнь. Если он покупал их в Ньюпорте, то, наверно, обошел тех же букинистов, которых обнаружил я, "ведя раскопки" в Пятом городе. Но может быть, он выписывал их по каталогам из городов побольше. На нижней полке стояла Британская энциклопедия (одиннадцатое издание), несколько атласов, звездные карты и разные объемистые справочники. Большинство полок было заставлено книгами по астрономии и математике. Я снял "Начала" Ньютона. Поля были исписаны пометками - мелкий почерк, выгоревшие чернила. - Это ваши пометки? - Нет, но они очень толковые. - А где "Божественная комедия"? Он показал на две полки рядом с собой; там стояли "Summa" [сокращенное название "Summa Totius Theologiae" (1265-1274) - главного философского трактата св.Фомы Аквинского], Спиноза, "Энеида", "Мысли" Паскаля, Декарт... - Вы читаете по-французски? - Роза без ума от французского. Мы с ней играем в шахматы, в го и в триктрак по-французски. Я вспомнил Элберта Хьюза. Значит, в Ньюпорте есть еще один полугений, а то и настоящий гений. Может быть - поздний отпрыск Пятого города. Ведь слышал же я, что в Конкорде, штат Массачусетс, еще сто лет назад люди собирались большими компаниями и посвящали вечера чтению вслух по-итальянски, по-гречески, по-немецки и даже на санскрите. В Беркли, штат Калифорния, моя мать один вечер в неделю читала вслух с миссис Дэй по-итальянски, а другой - с миссис Винсент по-французски. Она посещала немецкие семинары в университете (профессор Пинджер), потому что мы, ее дети, научились этому языку в двух немецких школах Китая. Я чуть было не спросил Мино, не хочет ли он поступить в один из двух соседних университетов. Я понимал, что природная независимость воспрещает ему полагаться на чужую помощь при ходьбе и что увечье выработало в нем типичный склад ума самоучки ("я люблю сам до всего докапываться"). Я вспомнил, как отец Паскаля застал мальчика, с упоением читавшего Первую книгу Эвклида. У отца были совсем другие планы касательно его образования. Он отнял книгу и запер сына в комнате, но Паскаль сам дописал книгу до конца, выведя свойства прямоугольника и треугольника, как шелковичный червь выводит шелковую нить из собственных внутренностей. Однако Мино вызывал у меня невеселые мысли. В двадцатом веке самоучкой далеко не пойдешь, да еще при такой широте интересов. Я уже встречал подобных самоучек - а позже познакомился с новыми, - которые в молодости пренебрегали систематическим обучением, а потом писали "Историю человеческого мышления" и "Основания нравственных ценностей". Я сел в кресло. - Мино, вы в последнее время встречались с девушками, которые вам нравятся? Он поглядел на меня так, будто я его ударил или издеваюсь над ним. Я молча смотрел на него и ждал ответа. - Нет. Я не знаю никаких девушек. - Как же? Ведь сестра приводит к вам своих подруг. - Он не мог или не захотел этого отрицать. - И разве я не видел, как вы разговаривали с девушкой - помощницей библиотекаря в журнальном отделе Народной библиотеки? - Он опять не мог или не захотел этого отрицать. - Они не принимают меня всерьез, - наконец произнес он. - То есть как это "не принимают всерьез"? - Поговорят минутку - и тут же торопятся убежать. - Господи спаси, а вы что думали - что они станут раздеваться? Руки у него задрожали. Он подложил их под себя, не сводя с меня глаз. - Нет. - Вам кажется, что они принужденно с вами разговаривают? А я уверен, что это вы принужденно разговариваете. Такой приятный молодой человек, да еще с головой. Ручаюсь, что вы неверно ведете игру. Наступило гробовое молчание. Его испуг передавался мне, но я отважно продолжал: - У вас, конечно, есть изъян, но не такой уж большой, как вы полагаете. Ваше воображение его раздувает. Возьмите себя в руки, Мино. Множество людей с таким же недостатком устроили свою жизнь, женились и народили детей. Хотите расскажу, откуда я это знаю? - Хочу. Я рассказал ему о госпитале для ветеранов войны. И кончил довольно резко: - Четыреста человек в инвалидных креслах и колясках! Кое-кто из них до сих пор шлет мне письма. И семейные фотографии - с женами и детьми. Особенно на Рождество. Тут у меня их нет, но я попрошу, чтобы мне прислали из дому, и покажу вам. Поймите, все эти люди старше вас. Многие из них были старше вас, когда их ранило. Какого же черта вам не терпится? Беда ваша в том, что вы разжигаете в себе тревогу о будущем; голова у вас занята тем, что будет в тридцать шестом и сорок шестом годах, как будто это - завтра. А другая беда: что вам вынь да положь Пламенную Страсть с большой буквы. Мужчина не может жить без женского общества, тут вы правы. Но не испортите дела, не погубите его излишней поспешностью. Начните с дружбы. Послушайте-ка, ведь Шотландское кафе сестер Лафлин - всего девятый дом от вас. Вы там бывали? - Он покачал головой. - Ну вот, сходите туда с Розой. Я приглашаю вас с какой-нибудь вашей знакомой девушкой пообедать там в следующую субботу, ровно в полдень. - Я не знаком так близко ни с одной девушкой - чтобы пригласить. - Ну что ж, если в субботу вы не приведете на обед девушку, мы вообще оставим эту тему. Мне всегда будет приятно прийти к вам, чтобы поговорить о сэре Исааке Ньютоне или епископе Беркли, - очень жаль, что у вас нет на полках ни одного его труда, - но провалиться мне на этом месте, если хоть раз заговорю о девушках. Будем делать вид, что мы евнухи. Я-то думал, что вы для начала пригласите с нами в субботу какую-нибудь приятельницу, а в будущую субботу пригласите, уже без меня, другую приятельницу. Надеюсь, вам это по средствам, правда? Там за семьдесят пять центов подают очень хорошие порционные блюда. Вы же хотели выбросить шестнадцать долларов на дурацкие разговоры о Данте... А еще через неделю я снова устрою обед, и вы пригласите еще какую-нибудь девушку... В душе его шла мучительная борьба. - Единственные девушки, каких я знаю... хоть немножко знаю... они близнецы. - Прекрасно! Веселые? - Да. - Как их зовут? - Авонцино... Филумена и Аньезе. - Которая вам больше нравится? - Они совершенно одинаковые. - Ну что ж, в субботу вы будете сидеть с Аньезе, а я приведу приятеля и посажу его с Филуменой. Вы знаете, что значит Аньезе по-гречески? - Он не ответил. - Это от слова hagne - чистая, целомудренная. Так что оставьте ваши распутные мысли при себе. Ведите себя спокойно. Просто дружеская встреча. Разговор о погоде и о ваших головоломках. Мы потрясем девушек рассказами о ваших новых изобретениях и патентах. Договорились? - Он кивнул. - Не пойдете на попятный, а? - Он помотал головой. - Запомните: лорду Байрону приходилось приторачивать к своей короткой ноге специально сшитый сапог, а половина девушек в Европе обливалась из-за него слезами. Зарубите это себе на носу. Как перевести имя царя Эдипа? - Распухшая нога. - На ком он женился? - На своей матери. - А как звали его прекрасную дочь? - Антигона. Я расхохотался. Мино смущенно усмехнулся. - Ну, мне пора, Мино. Руку. Увидимся в будущее воскресенье, в это же время, но _сперва_ я жду вас в Шотландской кондитерской. Оденьтесь так же, как сейчас, и не забывайте, что идете веселиться. Учтите: настоящую девушку не завоюешь танцами и теннисом; ты добьешься ее, если ты хороший, честный парень с огоньком в глазах и деньгами в банке, чтобы прокормить маленьких Антигон, Йемен, Полиников и Этеоклов. Все ясно? Проходя через магазин, я сказал Розе о субботней встрече. - Вы придете? - О да! Спасибо. - Проследите за тем, чтобы Мино передал мое приглашение сестрам Авонцино. Ему может понадобиться ваша помощь, но пусть все-таки сделает это сам... Синьора Матера, у вас самый талантливый сын на острове Акуиднек. - А я вам что говорила! - И она поцеловала меня на глазах у всего магазина. Я пожал руку ее мужу. - До свидания, дон Маттео! - В южной Италии почтенного главу семьи, даже из рабочего класса, именуют "доном" - след векового испанского владычества. Я дошел до телефона и, позвонив к Венеблам, попросил барона. - Grub Gott, Herr Baron! [Здравствуйте, господин барон! (нем.)] - Ach, der Herr Professor! Lobet den Herrn! [А-а, герр профессор! Благослови нас господь! (нем.)] - Бодр, мы с вами ужинали в Восьмом городе, помните? - Никогда не забуду. - А хотели бы вы пообедать в Девятом? - Schon! [Прекрасно! (нем.)] Когда? - Вы свободны в субботу в половине первого? - Могу освободиться. - Я вас приглашаю. Угощу обедом за семьдесят пять центов в Шотландской кондитерской на Нижнем Бродвее. Ровно в двенадцать тридцать. Вы знаете, где это? - Видел. А полиция нас не разгонит? - Бодо! Девятый город - самый благопристойный из всех городов Ньюпорта. - Вы опять что-то затеваете? - Да. В общих чертах скажу. Вы там не будете почетным гостем. И даже не будете бароном. Почетный гость - двадцатидвухлетний гений. У него нет ног. - Как вы сказали? - Его в детстве переехал поезд. Нет ног. Как и вы, он натощак читает "Summa", Спинозу и Декарта - в подлиннике. Бодо, если бы у вас не было ног, вы бы немножко стеснялись девушек? - По-о-жалуй. Стеснялся бы немножко. - Ну вот, там будут три прелестные девушки из Девятого города. Не наряжайтесь слишком шикарно, мистер Штамс. И не смейте щипаться, мистер Штамс. - Gott hilf uns. Du bist ein verfluchter Kerl [Упаси господи. Ну ты и пройдоха (нем.)]. - Wiederschaun [до скорого (нем.)]. В субботу утром я зашел в кондитерскую и перемолвился парой слов с моей уважаемой и несгибаемой приятельницей мисс Эйлзой Лафлин. - Нас будет шестеро, мисс Эйлза. Можете оставить нам круглый столик в углу? - Мы не любим, чтобы столики пустовали, мистер Норт. Вам это известно. Опоздаете на пять минут - и будете сидеть с кем придется. - Когда вы говорите, мисс Эйлза, хочется закрыть глаза - так бы и слушал эту музыку гор. - Долин, мистер Норт... Я из Эйршира. Лафлины были соседями Робби Бернса. - Музыка, настоящая музыка! Мы будем точно в половине первого. Чем нас угостят? - Вы отлично знаете, что летом по субботам у нас пастуший пирог. - Ах да, agneau en croute [барашек в тесте (фр.)]. Не откажите выразить мое смиренное восхищение мисс Дженни. - Она не поверит, мистер Норт. Считает вас ветрогоном и обманщиком. Вы с мисс Флорой Диленд вели себя здесь возмутительно! Все мы были точны, но Матера всех точнее. Они приехали на пять минут раньше, так что мы не видели, как Мино слезает со своего кресла на колесиках, вооружается костылями и входит в кафе, причем Роза помогает ему, придерживая за поясницу. Я появился вовремя и успел их рассадить. Роза была из тех девушек, которые с каждой встречей кажутся привлекательнее: счастье завораживает. Тут же появились мистер Штамс и сестры Авонцино. Филумена и Аньезе были на удивление похожи и так красивы, что мир только выигрывал от этого удвоения. Они оделись пугающе нарядно. Роза, сидевшая справа от меня, сообщила, что платья и шляпки они сшили сами пять лет назад по готовым выкройкам - на свадьбу старшей сестры, где они были подружками. Платья были из абрикосового органди; широкополые шляпы они соорудили из того же материала, натянув его на тонкую проволоку. Когда они шли по людной улице, прохожие выстраивались шпалерами, чтобы поглазеть на них. Сестры вышили на груди инициалы, чтобы их могли различить. Аньезе носила обручальное кольцо. Ее звали миссис Роберт О'Брайен - муж ее, мичман, утонул три года назад. Я перезнакомил своих гостей. - Будем называть друг друга по именам. Рядом со мной сидит Роза, за ней Бодо - он австриец; потом Аньезе, потом Мино - брат Розы, а за ним Филумена. Бодо, пожалуйста, повторите имена. - Все имена, кроме моего, такие красивые, что мне даже неловко. Итак, у нас - Теофил, Роза, бедняга Бодо, Аньезе, Мино и Филумена. Ему похлопали. День выдался теплый. Для начала мы выпили по стакану виноградного сока с лимонным шербетом (еще десять центов надбавки). Двое гостей (Мино и Бодо) смущались, зато сестры были потрясающие красавицы и знали, что им все сходит с рук. - Бодо, - сказала Филумена, - мне ваше имя нравится. Похоже на кличку очень доброй собаки. Да и сами вы похожи на доброго пса. - О, спасибо! - Аньезе, вот было бы славно построить на заднем дворе большую будку, тогда Бодо жил бы у нас и отгонял озорников. Мама бы вас полюбила и кормила на славу. - А мы с Филуменой, - добавила сестра, - плели бы из цветов венки, надевали вместо ошейника и ходили с вами гулять. Бодо весело залаял, кивая головой. Аньезе продолжала: - Но мама больше всех любит Мино, так что вы не ревнуйте. Мама любит Мино за то, что он знает все на свете. Она сказала ему, какого числа родилась, он поглядел в потолок, а потом говорит: "Это было в понедельник". Папа спросил, почему високосный год бывает раз в четыре года, и Мино объяснил это как дважды два четыре. Я сказал: - Мино разрешил открыть вам один его секрет. - Мино женится! - закричала Филумена. - Конечно, женится, как и все мы, но пока что он слишком молод. Нет, секрет другой: он выправляет патенты на игры, которые изобрел, и эти игры пойдут по стране не хуже маджонга. В них будут играть в каждом доме, как в триктрак или в бирюльки, и Мино разбогатеет. - Ого! - закричали девушки. - Но вы нас не забудете, Мино? - Что вы... - растерянно сказал он. - Не забудете, что мы вас любили до того, как вы разбогатели? - И еще один секрет, - продолжал я. - Он изобретает такой ботинок, в котором сможет лазать по горам, кататься на коньках, а главное - _танцевать_! Аплодисменты и крики восторга. Пастуший пирог был объедение. Аньезе сказала Мино: - И тогда вы купите Бодо самые лучшие собачьи галеты, а Филумене - швейную машинку, которая не будет все время ломаться. - Аньезе оплатите уроки пения у маэстро дель Балле, - подхватила Филумена, - а сестре подарите бирюзовую брошку, потому что она родилась в июле. А что вы подарите Теофилу? - Я знаю, чего мне хочется, - сказал я. - Я хочу, чтобы Мино пригласил нас всех на обед в первую субботу августа тысяча девятьсот двадцать седьмого года - в это же место, в этом же составе, чтобы подали ту же еду и продолжалась та же дружба. Бодо сказал: "Аминь", все повторили: "Аминь", а Мино пообещал, что так и сделает. Мы принялись за сливовый крем. Беседа перестала быть общей. Я разговаривал с Розой, а Бодо расспрашивал Аньезе о ее пении. Единственное, что я расслышал, это "Моцарт". Бодо предложил ей загадать Мино загадку. Отгадки он ей не сказал. - Мино, - сказала она, - угадайте: какая связь между именами того, кто нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта? Мино, взглянув на потолок, улыбнулся: - Теофил по-гречески - тот, кто любит Бога, а Амадей - то же самое по-латыни. Аплодисменты и восторженное удивление, особенно с моей стороны. - Это Бодо меня научил, - скромно призналась Аньезе. - И Моцарт хорошо это знал, - добавил Бодо. - Иногда он писал свое второе имя по-гречески, иногда по-латыни, а иногда по-немецки. Как это будет по-немецки, Мино? - Я не очень хорошо знаю немецкий... Hebe... и Gott... ага, понял: Gottlieb. Все снова захлопали. Мисс Эйлза стояла у меня за спиной. Шотландцы любознательны. Аньезе снова обратилась к Мино: - А мое имя означает "ягненок"? Мино кинул на меня взгляд, но тут же снова повернулся к ней: - Оно может иметь и такое значение, но многие считают, что имя это происходит от более древнего слова, от греческого "hagne", что означает "чистая". На ее глаза навернулись слезы. - Филумена, пожалуйста, поцелуй за меня Мино в лоб. - Сейчас, - сказала Филумена и поцеловала. Все мы слегка утомились от такого количества чудес и сюрпризов и молчали, пока нам подавали кофе (еще лишних пять центов). Роза шепнула мне: - По-моему, вы знаете человека, который сидит там, в углу. - Хилари Джонса! С кем он? - С женой. Они снова сошлись. Она - итальянка, но не католичка. Итальянская еврейка. Ближайшая подруга Аньезе. Мы все с ней дружим. Ее зовут Рейчел. - А как здоровье Линды? - Она уже дома. Вышла из больницы. Когда гости поднялись (Бодо шепнул: "Не представляете, какие разговоры я обычно слышу на званых обедах!"), я пошел поздороваться с Хиллом. - Тедди, познакомьтесь с моей женой Рейчел. - Очень рад, миссис Джонс. Как здоровье Линды? - Ей гораздо лучше, гораздо. Она уже дома. Мы поговорили о Линде, о летней работе Хилла на общественных спортивных площадках, а также о семье Матера и сестрах Авонцино. В конце я спросил: - Мне хочется задать вам один вопрос, Хилл, - и вам, миссис Джонс. Надеюсь, вы поверите, что это не пустое любопытство. Я знаю, что муж Аньезе утонул. В Ньюпорте таких вдов, наверно, много - как и на всем побережье Новой Англии. Но я чувствую, ее гнетет что-то еще, помимо этого. Я прав? Они как-то растерянно переглянулись. Хилл сказал: - Это был ужас... Люди стараются не говорить об этом. - Простите, что спросил. - А собственно, почему это надо скрывать от вас? - сказала Рейчел. - Мы ее любим. Ее все любят. Вы, наверно, понимаете, за что ее любят? - О, да. - Все мы надеемся, что это ее свойство... и ее замечательный сынишка, и пение - она ведь прекрасно поет - помогут ей забыть о том, что произошло. Хилари, расскажи мистеру Норту. - Пожалуйста, лучше ты, Рейчел. - Он плавал на подводной лодке. Где-то на севере, кажется, у Лабрадора. Лодка налетела на риф или что-то еще, и двигатели отказали. Лодку начали давить льды. Двери в отсеках заклинило. Воздух еще оставался, но попасть на камбуз они не могли... Им нечего было есть. Мы молча смотрели друг на друга. - Их, конечно, разыскивали самолеты. Потом льды передвинулись, и лодку нашли. Тела привезли домой. Бобби похоронили на кладбище морской базы. - Благодарю... Я свободен только по воскресеньям после обеда. Могу я зайти к вам через неделю, повидать Линду? - Конечно! Поужинаете с нами. - Спасибо, но остаться до ужина я не смогу. Запишите, Хилл, мне ваш адрес. Буду рад повидать вас в половине пятого. Всю следующую неделю, заходя за нью-йоркской газетой, я встречал то одного, то другого Матера. Говорили мы по-итальянски. В воскресенье в девять часов утра я пришел к Мино. - Buon giorno, Mino. - Buon giorno, professore. - Мино, я не спрашиваю, выполнили ли вы вчера свое обещание пригласить на обед девушку. Я не хочу об этом слышать. Теперь это ваше личное дело. О чем мы сегодня поговорим? Он улыбнулся с видом более чем всегда "сам знаю, что делаю", и я понял ответ. Молодые любят, когда их заставляют говорить о себе, любят послушать, как говорят о них, но годам к двадцати возникает какая-то грань, за которую им претит перейти в разговоре. Их поглощенность собой становится чисто внутренней. Поэтому я спросил: - О чем мы сегодня поговорим? - Professore, скажите, что дает университетское образование? Я рассказал, как важно, когда от тебя требуют знания предметов, которые поначалу кажутся далекими от твоих интересов; как важно попасть в среду юношей и девушек твоих лет - многие из них, как и ты, жаждут получить от университета все что можно; как хорошо, если тебе повезет напасть на прирожденных педагогов, и тем более - на великих педагогов. Я напомнил ему о том, как Данте просит своего проводника Вергилия: "Дай мне пищу, которой ты меня раздразнил". Он смотрел на меня с жадным любопытством. - Вы считаете, что мне стоит поступить в университет? - Я пока не могу ответить на этот вопрос. Вы - юноша незаурядный. Возможно, вы переросли то, что способен дать студенту американский университет. Аппетит у вас есть, и вы знаете, где искать пищу. Вы одержали победу над своим физическим недостатком, причем недостаток подстегнул вас к достижению победы. Быть может, вы преодолеете и другой недостаток - отсутствие формального высшего образования. Понизив голос, он спросил: - Чего, по-вашему, мне больше всего не хватает? Засмеявшись, я встал. - Мино, много веков назад у одного царя недалеко от Греции была дочь, которую он очень любил. Она чахла от какой-то загадочной болезни. И тогда старик отправился с богатыми дарами к великому оракулу в Дельфы и вопросил у него: "Что мне делать, чтобы выздоровела дочь?" И сивилла, пожевав листья лавра, впала в транс и ответила стихами: "Научи ее математике и музыке". Так вот, математику вы знаете, а музыки мне в вас не хватает. - Музыки? - Нет, я говорю не о том конкретном, что мы зовем музыкой. Я говорю о той обширной области, где царят музы. Вот тут стоит Данте, но, кроме "Божественной комедии" и "Энеиды", я не вижу ничего, вдохновленного музами. Он лукаво улыбнулся: - А разве Урания - не муза астрономии? - Ах да, про нее я забыл. И все же настаиваю на своем. Он помолчал. - Что они для нас? Я коротко перечислил: - Школа чувств и страстей, сочувствия и самопознания. Подумайте над этим. Мино, в следующее воскресенье я не смогу быть у вас, но через воскресенье надеюсь вас увидеть. Ave atque vale [привет и будь здоров (лат.)]. - У дверей я обернулся. - Кстати, сын Аньезе и дочка Рейчел к вам приходят? - Приходят к Розе и к маме, а ко мне нет. - Вы знаете, как погиб муж Аньезе? - Он погиб в море. Больше ничего не знаю. Мино покраснел. Я догадался, что вчера он приглашал в кафе Аньезе. Весело помахав ему, я сказал: - Общайтесь с музами. Вы же итальянец из Magna Graecia [Великая Греция - древние греческие колонии в южной Италии], в вас, наверно, немало и греческой крови. Общайтесь с музами! Судя по моему Дневнику, чтением которого я освежаю память об этих встречах, я "собирал" портрет Мино, как и многих других персонажей, из отдельных наблюдений. Мне попалась наспех сделанная заметка: "С увечьем Мино связаны лишения, которых я не предвидел. Он не только замечает, что люди не разговаривают с ним "искренне", - к нему никогда не заходят дети двух лучших подруг его сестры; он их, вероятно, даже не видел. Предполагаю, что взрослые боятся "омрачить" детскую душу его несчастьем. Подобное опасение не могло бы возникнуть в Италии, где уроды, золотушные и калеки у всех на виду среди базарной сутолоки - обычно это нищие. Более того, ему, как видно, не рассказали подробностей смерти мичмана О'Брайена, которые так ужасают семейство Джонсов и невыносимо мучают его вдову. В Америке трагическую изнанку жизни прячут даже от тех, кто соприкоснулся с ней самым непосредственным образом. Надо ли объяснить это Мино?" В следующее воскресенье после обеда я навестил Линду и ее родителей, запасшись старомодным букетиком цветов, обернутым в кружевную бумагу. Хилари, снова обретя жену, стал счастливым семьянином, что всегда приятно наблюдать. Родители Рейчел приехали из северной Италии - промышленного района возле Турина, где дочерей в рабочих семьях готовят к конторской службе - все расширяющемуся полю деятельности, - а если удастся, то в учительницы. Квартирка была безукоризненно чиста и обставлена строго. Линда еще не окрепла и выглядела бледноватой, но очень обрадовалась гостю. Я с удивлением заметил то, что называлось когда-то "дачным" пианино - без октавы в верхах и в басах. - Вы играете, Рейчел? За нее ответил муж: - Рейчел очень хорошо играет. Ее знают во всех молодежных клубах. Ведь она и поет. - По воскресеньям после обеда к нам обычно заходит Аньезе с Джонни. Они вам не помешают? - спросила Рейчел. - Что вы! Мне сестры понравились с первого взгляда. А вы с Аньезе мне споете? - Да, мы поем дуэты. И я и она два раза в месяц занимаемся с маэстро дель Балле. Он взял с нас обещание никогда не отказываться петь, если всерьез попросят. Вы - серьезно, Теофил? - Еще бы! - Тогда вы услышите всех четверых. Дети так наслушались наших упражнений, что запомнили мелодии и теперь поют с нами. Сперва мы споем одни, потом начнем снова и они вступят. Но, пожалуйста, сделайте вид, что в этом нет ничего особенного. Мы не хотим, чтобы они стеснялись петь. Вскоре появилась Аньезе с Джонни О'Брайеном, мальчиком лет четырех. Дома он наверняка был живой как ртуть, но, подобно большинству мальчишек, которые растут без отца, оробел в присутствии двух взрослых мужчин. Он сел рядом с матерью, широко раскрыв глаза. Аньезе, без своей жизнерадостной сестры, тоже была какой-то присмиревшей. Мы обсудили обед в Шотландской кондитерской и блестящее будущее Мино, которое я им обрисовал. Я заверил их, что все это истинная правда. Аньезе спросила, кто такой Бодо и кем он "работает". Я рассказал. Каждой женщине нужен хоть один сюрприз в день. - Ох, как неприлично было сравнивать его с собакой! - Аньезе, вы же сами видели, что ему понравилось. Когда мы допили чай, я попросил женщин спеть. Они переглянулись, и Рейчел подошла к пианино. Обе матери, обернувшись к детям и приложив палец к губам, прошептали: "Потом". Они спели "Мы с тобой собирали цветы" Мендельсона. Жаль, что их не слышал Мино. - А теперь повторим. Матери тихонько запели; дети вторили им, нисколько не робея. Я поглядел на Хилари. Чуть не лишиться этого из-за Дианы Белл! Аньезе сказала: - Мы разучили для церковного благотворительного базара отрывки из "Stabat Mater" Перголези. Они спели оттуда два отрывка - сначала одни, а потом с детьми. Жаль, что их не слышал Перголези. Ньюпорт полон неожиданностей. Постепенно выяснилось, что Девятый город ближе к Пятому, а может, и ко Второму, чем любой другой. Когда мы распрощались с хозяевами, я проводил Аньезе до дома, держа за руку Джонни. - У вас прекрасный голос, Аньезе. - Спасибо. - Думаю, что маэстро дель Балле возлагает на вас большие надежды. - Да. Он предложил давать мне уроки бесплатно. При моей пенсии и заработках я могла бы за них платить, но у меня нет честолюбия. - Нет честолюбия... - задумчиво повторил я. - Вам когда-нибудь приходилось жестоко страдать? - Нет. Она пробормотала: - Джонни, музыка и покорность воле Божией... вот что... меня держит. Я позволил себе высказать все тем же задумчивым тоном весьма неосторожное замечание: - Война оставила после себя сотни и сотни тысяч молодых вдов. Она быстро возразила: - В смерти мужа есть такие обстоятельства, о которых я ни с кем не могу говорить - ни с Розой, ни с Рейчел, даже с мамой и Филуменой. Прошу вас, не надо... - Джонни, ты видишь то, что вижу я? - Что? Я показал. - Конфетный магазин? - И открыт по воскресеньям! Линде я принес подарок. Но я не знал, что ты там будешь. Подойди к окну и погляди, чего бы тебе хотелось. Это была так называемая "галантерейная" лавка. В углу витрины лежали игрушки: модели самолетов, кораблей и автомобилей. Джонни запрыгал, показывая на витрину. - Глядите! Глядите, мистер Норт! Подводная лодка, папочкина подводная лодка! Можно ее купить? Я обернулся к Аньезе. Она кинула на меня затравленный взгляд и помотала головой. - Джонни, - сказал я. - Сегодня воскресенье. Когда я был маленький, папа нам не позволял покупать игрушки в воскресенье. По воскресеньям мы ходили в церковь - и никаких игр, никаких игрушек. Я вошел в лавку и купил шоколадных конфет. Когда мы подошли к их дому, Джонни вежливо со мной попрощался и закрыл за собой дверь. Аньезе стояла, держась за калитку. - Наверное, это вы уговорили Бенджи - то есть Мино - пригласить меня в кафе? - Я уговаривал его пригласить какую-нибудь девушку или девушек в Шотландскую кондитерскую, когда вообще не знал о существовании сестер Авонцино. Потом я уговаривал его пригласить девушку - желательно другую - и в следующую субботу, чтобы расширить круг друзей. Он не докладывал мне, что пригласил вас. - Мне пришлось сказать ему, что я больше не смогу принимать таких приглашений. Я, как и все, восхищаюсь Мино, но постоянно встречаться с ним в общественных местах мне неудобно... Теофил, никому не говорите того, что я вам скажу: я очень несчастный человек. Я не способна даже на дружбу. Я могу только представляться. Мне помогут, я знаю, - и она подняла палец безжизненной руки к зениту, - но надо набраться терпенья и ждать. - Ради Джонни, продолжайте представляться. Я не имею в виду обеды с Мино, но время от времени встречайтесь с нами, хотя бы в компании. По-моему, Бодо задумал что-то вроде пикника, но в его машине помещаются только четверо, а я знаю, что он снова хочет встретиться с вами и с Мино... - Она не поднимала глаз; я выжидал; наконец я добавил: - Я не знаю, какое невыносимое бремя вас гнетет, но вы ведь не захотите вечно омрачать жизнь Джонни? Она взглянула на меня с испугом, потом отрывисто сказала: - Спасибо, что проводили. Ну да, я буду рада встретиться с Мино - в компании. - Она протянула мне руку. - До свидания. - До свидания, Аньезе. В семь часов я позвонил Бодо. Его всегда можно было поймать в это время: он одевался для очередного раута. - Grub Gott, Herr Baron. - Grub Gott in Ewigkeit [здравствуйте, господин барон (нем.)]. - Когда у вас сегодня званый обед? - В четверть девятого. А что? - Можем мы встретиться в "Мюнхингер Кинге", чтобы я вам изложил один план? - К половине восьмого успеете? - Договорились. Дипломаты - люди точные. Бодо был, как говорится, "при полном параде". Его пригласили в военно-морское училище на обед с каким-то приезжим начальством - адмиралами разных стран, - он был весь в орденах (или, на языке нижних чинов, "в насыпухе") и прочем. Внушительное зрелище! - Что у вас за план? - спросил он с живым любопытством. - На этот раз дело серьезное. Буду краток. Вы знаете у Данте место про Уголино? - Конечно. - Помните Аньезе? Ее муж погиб на подводной лодке. - Я рассказал то немногое, что знал. - Быть может, они умерли через несколько дней от удушья, а может, жили неделю без нищи. Лодку в конце концов освободили изо льдов. Как вы думаете, министерство военно-морского флота осведомило вдов и родителей погибших о том, что там было обнаружено? Он задумался. - Если там было что-то ужасное, вряд ли. - Аньезе эта мысль не дает покоя. Ей жить не хочется. Но она не подозревает, что я знаю о ее страхах. - Gott hilf uns! [Слава господу! (нем.)] - Она мне сказала, что ее донимают мысли, которыми она не может поделиться ни с сестрой, ни с близкими друзьями, даже с матерью. Когда так говорят, значит, есть потребность кому-то открыться. После той нашей встречи Мино несколько раз приглашал ее в кафе. Она говорит, что больше не может встречаться с ним наедине. Мино вам кажется славным парнем? - Безусловно. - Я хочу в следующее воскресенье на закате устроить пикник на Брентонском мысу. Вы свободны от пяти до восьми? - Да. После воскресенья я уезжаю из Ньюпорта. В девять тридцать в мою честь устраивают прием. Я успею. - Я обеспечу шампанское, бутерброды и сладкое. Сможете вы, в качестве кавалера Двуглавого Орла, поехать с нами и предоставить свою машину? Вы с Аньезе и Мино сядете впереди, а я с провизией и льдом - на откидном сиденье. Мне не хочется выглядеть хозяином празднества. Вы сможете сыграть эту роль? - Нет! Как вам не стыдно. Я и буду хозяином. Теперь мне тоже надо говорить покороче. В леднике моего домика всегда лежит несколько бутылок шампанского. Привезу походную кухню с жаровней. Любой швейцарец может за один день оборудовать гостиницу. Нам, австрийцам, на это нужна неделя. Если пойдет дождь или будет холодно, мы сможем укрыться в моем домике. Вам принадлежит идея - и хватит с вас! А теперь изложите свой план. В чем суть? - Ах, Бодо, не спрашивайте. Это пока лишь надежда. - Ого! Ну хотя бы намекните. - Помните "Макбета"? - Играл в нем Макдуфа, когда учился в Итоне. - Помните, как Макбет просит врача вылечить леди Макбет от лунатизма? - Погодите... "Придумай, как удалить из памяти следы гнездящейся печали..." и что-то вроде: "...Средствами, дающими забвение, освободить истерзанную грудь". - Вот, Бодо, вот чем вы завоюете Персис, вот что мы должны сделать для Аньезе. Он смотрел на меня. - И Персис?.. - прошептал он. - Разве ее муж погиб на подводной лодке? - Подлинно только счастье, отнятое у страдания; все прочее - просто так называемые "земные блага". - Кто это сказал? - Кто-то из - ваших австрийских поэтов, по-моему, Грильпарцер. - Schon. Мне надо бежать. Черкните, куда заехать за гостями и прочее. Ave atque vale. Приглашения были разосланы через Розу и приняты. - Роза, нам так хотелось бы пригласить и вас с Филуменой, но вы знаете, какая тесная у него машина. - По глазам Розы было видно, что она все поняла, быть может, поняла даже мой замысел. - Покажите мне, как вы кладете руку на поясницу Мино, чтобы помочь ему войти и выйти из дверей и из машины. Мать наблюдала за нами со смехом. - Не знаю уж, что вы там затеяли, синьор Теофило, а не боюсь! Знаменательный день настал. Погода стояла превосходная. Умелые руки усадили Мино в машину. Аньезе тоже предпочла отправиться из лавки Матера - полагаю, для того, чтобы не огорчать сынишку, мечтавшего покататься с ней на машине. Когда мы приехали на Брентонский мыс, великий ресторатор барон Штамс вытащил два складных столика, накрыл их (с шиком) скатертями и принялся откупоривать бутылку. Аньезе и Мино остались в машине с подносами на коленях, а остальные два кавалера устроились на складных стульях рядом. - Теперь могу вам сказать, что я уже два раза в жизни пил шампанское, - сообщил Мино. - Я попробовал "Асти Спуманте" на свадьбе брата. А до этого я пил шампанское только на твоей свадьбе, Аньезе. - Тебе было всего пятнадцать лет. Я рада, что тебе удалось тогда попробовать, Мино. - Аньезе говорила так осторожно, словно ступала по тонкому льду. - Семья мужа живет в Олбени, в штате Нью-Йорк. Они тогда приехали и остановились у нас. И привезли три бутылки шампанского... Ты хорошо помнишь Роберта? - Конечно. Его лодка не так уж часто заходила в бухту, и как-то раз он спросил, не хочу ли я подняться на борт, а я еще как хотел! Но в тот день разыгрался шторм, и я не смог бы вскарабкаться по лестницам и трапу. Он сказал, что возьмет меня в следующий раз. Роберт был моим кумиром. Мама считала, что более красивого и... приятного человека она в жизни не встречала. Аньезе горестно отвернулась. Бодо спросил: - А начальство дало ему отпуск, когда он женился? - Он копил увольнительные. Мы поехали в Нью-Йорк и все-все там посмотрели. Каждый день катались на метро и по надземной дороге из конца в конец - каждый день по другой линии. Роберт знал, что я люблю музыку, и мы три раза ходили в оперу. - Она повернулась к Мино. - Конечно, нам пришлось сидеть очень высоко, но все было прекрасно видно и слышно... Были в зоопарке и на службе в соборе святого Патрика. - В глазах у нее стояли слезы, но она добавила со смешком: - На Кони-Айленд тоже съездили. Вот где было весело, Мино... - Представляю себе, Аньезе. - Ну да... Теофил, а что делает Бодо? Бодо колдовал над жаровней. - Готовлю ужин. Пока жарится, выпейте еще по бокалу шампанского. - Я боюсь захмелеть. - Оно не очень крепкое. - Аньезе, - спросил я, - маэстро дель Балле научил вас песням, которые можно петь без аккомпанемента? Вы говорили, что он велел вам петь везде, где вас как следует попросят, Могу заверить, что мы очень этого хотим. - А-а, я знала одну старинную итальянскую песню... Дайте вспомнить... Она прикрыла рукой глаза и запела: "Caro mio Ben. Caro mio Ben" [о дорогой, сокровище мое (ит.)] - легко, как лебедь скользит по воде. На второй строфе она запнулась. - Простите, не могу. Это одна из трех самых любимых его песен... Ах, Теофил, Бодо... он был такой хороший! Совсем еще мальчик и так любил жизнь. Какой ужас... подо льдом, без еды... Как вы думаете, вода-то у них была?.. А есть нечего... Бодо заговорил очень внятно, но без нажима, не поднимая глаз от жаровни: - Аньезе, во время войны я четыре дня пролежал без еды в канаве. Был ранен, не мог подняться и поискать воды. То и дело терял сознание. Санитары, которые меня нашли, потом рассказывали, что я несколько раз умирал у них на руках, но улыбался. Можете не сомневаться, что люди в лодке - где так мало воздуха - быстро потеряли сознание. Воздух нужнее пищи и питья. Она ошеломленно смотрела на Бодо; лицо ее осветилось надеждой. Сжав горло рукой, она прошептала: - Без воздуха... Без воздуха... - Потом, обхватив руками Мино, прильнула щекой к его лацкану и зарыдала: - Обними меня, Мино! Обними! Он обнял ее, приговаривая: - Дорогая, красавица ты моя... дорогая, храбрая моя Аньезе... - Обними меня! Мы с Бодо смотрели друг на друга. Аньезе овладела собой: - Простите меня, простите, пожалуйста... - И вынула из сумочки носовой платок. Бодо громко объявил: - Ужин готов. 11. АЛИСА Когда я первый раз жил в Ньюпорте - в форте Адамс, в 1918-1919 годах, - я был обитателем Четвертого города, военно-морского. Теперь же, в 1926 году, было мало шансов - да я их и не искал, - что мне придется соприкоснуться с этим замкнутым миром. И все же мне довелось, вернее, посчастливилось узнать одного скромного человека, связанного семейными узами с флотом США, - Алису. Время от времени меня охватывает желание отведать итальянской кухни. Меня приглашали к себе обедать Матера, Авонцино и Хилари Джонсы, обещая угостить итальянскими блюдами, но читатель знает, что я решил не принимать никаких приглашений. Жизнь у меня была настолько клочковатая и стадная, что только неукоснительное соблюдение этого правила могло уберечь меня от нервного расстройства. Я ел один. В Ньюпорте было три ресторана, считавшихся итальянскими, но, как и тысячи других в нашей стране, они могли предложить лишь жалкое подобие настоящих итальянских блюд. Больше всего мне нравилось "У мамы Кардотты" на Перекрестке первой мили. Там можно было получить чашку домашнего вина, называвшегося в народе "красным даго". Раза два в месяц я проезжал милю до "Мамы Карлотты" и заказывал minestrone, fettucine con salsa [густой овощной суп, лапшу с подливкой (ит.)] и хлеб - хлеб был отличный. Через дорогу от ресторана находился один из пяти или шести входов на громадную, отгороженную высоким забором морскую базу. Рядом гектары и гектары земли были застроены шестиквартирными бараками, где жили семьи моряков, - многие из них служили на базе и месяцами не появлялись дома. Царь Итаки Улисс двадцать лет был разлучен со своей женой Пенелопой; из них десять он сражался под стенами Трои и десять отнял долгий путь домой. Ньюпортские моряки, их жены и дети жили в густонаселенном районе, в одинаковых строениях, на одинаковых улицах, с одинаковыми школами и детскими площадками - и во власти одинаковых условностей. С 1926 года этот район разросся, но поскольку воздушное сообщение стало делом обычным, служащих чаще отпускают домой и даже семьи их перевозят на время в такие же "лагеря" на Гавайях, Филиппинах и в других местах. В 1926 году здесь были сотни "береговых вдов". Густота населения способствует раздражительности, одиночеству и излишне придирчивому взгляду на чужое поведение; в отгороженном мире базы все это проявлялось особенно остро. Участь Пенелопы была нелегкой, и ее, наверное, окружали жены отсутствующих моряков; но царице, по крайней мере, не приходилось _все время_ жить на глазах у женщин, таких же несчастных, как она. Жителям морской базы разрешалось выходить когда угодно, но они редко выбирались в город - у них были свои продовольственные магазины, свои театры, клубы, больницы, врачи и дантисты. Гражданская жизнь их не привлекала и, может быть, даже пугала. Но они с удовольствием сбегали ненадолго из своего, как они выражались, "муравейника", "гетто", облюбовав за его стенами несколько местечек. "У мамы Карлотты" было одно из тех заведений на Перекрестке первой мили, которые они считали своими. Оно состояло из двух больших параллельных комнат - бара и ресторана. Бар всегда был забит мужчинами, хотя там имелись и столики для дам (которые никогда не приходили в одиночку); в полдень и вечером ресторан тоже не пустовал. В семьях моряков не принято было тратиться на еду в городе, но когда приезжали погостить родители или родственники, их угощали и за цивильным столом. Мичман или старшина выходил сюда - на люди - отпраздновать какую-нибудь годовщину. Среди других родов войск принято считать, что моряки - от адмиралов и ниже - женятся на хорошеньких женщинах, не отличающихся умом, и подбирают их в южных штатах. Я не раз убеждался в справедливости этого смелого обобщения - особенно "У мамы Карлотты". Однажды вечером, вскоре после того, как я снял квартиру, я отправился поесть к "Маме Карлотте". У меня была привычка читать за столом газету или даже книгу. Если человек один, да еще читает, ясно, что это сухопутная крыса. В тот вечер по неизвестным мне причинам я не мог получить вина и пил пиво. Я сидел у всех на виду, один за столиком на четыре персоны, хотя народу было столько, что женщины, которым не нашлось места в баре, переходили в ресторан и стояли парочками, с бокалами в руках, оживленно беседуя. Эта глава - об Алисе. Фамилии ее по мужу я так и не узнал. За те несколько часов, что мы пробыли вместе, я выяснил, что она родилась в большой, часто голодавшей семье, в угольном районе Западной Виргинии и что в возрасте пятнадцати лет сбежала из дому с одним знакомым джентльменом. Я не буду воспроизводить здесь ее выговор и чересчур выделять недостаток образования. Алиса и ее подруга Делия (из центральной Джорджии) стояли вплотную к двум пустым стульям у моего стола. Они разговаривали, чтобы видно было, что они разговаривают, - не только мне, но и остальным посетителям. Почти все в зале знали всех, и все за всеми следили. Как сказал один современный автор: "Ад - это они". Слух у меня был на редкость острый, и я уловил перемену в их тоне. Понизив голос, они обсуждали, прилично ли будет спросить у меня разрешения занять свободные места за столом. Наконец, старшая, Делия, повернулась ко мне и холодным, официальным тоном осведомилась, заняты ли места. Я привстал и ответил: - Нет, нет, не заняты. Садитесь, пожалуйста. - Спасибо. Как впоследствии выяснилось, даже то, что я привстал, произвело сильное впечатление. В их кругу мужчины, приветствуя дам, не вставали ни при каких обстоятельствах; так поступали джентльмены в кино - отсюда и впечатление. Я раскурил трубку и продолжал читать. Они повернули свои стулья друг к другу и возобновили разговор. Они обсуждали избрание приятельницы главой комитета, ведающего благотворительным турниром по бинго. Казалось, слушаешь одну из тех старомодных пьес, где для сведения публики два действующих лица сообщают друг другу о событиях, давно им известных. Так продолжалось некоторое время. Делия заявила, что избрание некоей Доры - смехотворно. Дора, на прежнем высоком посту, начисто сорвала подготовку прощального чаепития для четы, переведенной в Панаму, и т.д. - Она хочет всех расположить и для этого гадает по руке. Знаешь, что она сказала Джулии Хэкмен? - Нет. - Перешептываются. - Алиса! Ты это придумала! - Клянусь чем хочешь. - Ну, какой ужас! - Театральный смех. - Она на все готова, лишь бы о ней говорили. Сказала, что за ней один подглядывал, когда она мылась в ванной; тогда она распахнула окно и бросила ему в лицо намыленную губку - прямо в глаза. - Алиса! Не может быть! - Делия, она это сама рассказывает. Да она что угодно расскажет, лишь бы прославиться. Голоса зарабатывает. Фамилию-то ее все знают. Теперь у меня была возможность незаметно разглядеть их. Делия была повыше подруги, статная брюнетка, но недовольная и даже с какой-то озлобленностью; я дал бы ей лет тридцать. Алиса была около полутора метров ростом, лет двадцати восьми. У нее было хорошенькое острое птичье личико, бледность которого говорила о плохом здоровье. Из-под шляпы выбивались пряди тусклых соломенных волос. Но все это оживляли черные умные глаза и, видимо, отчаянная жажда получить от жизни удовольствие. Недостатков у нее было два: при ее природном уме люди менее смышленые постоянно вызывали у нее раздражение; другим недостатком была невидная фигурка, что объяснялось, по-видимому, как и бледность, плохим питанием в детстве. Несмотря на разницу в возрасте, верховодила в этой паре Алиса. Они осушили свои бокалы. Почти не глядя на них, я спросил вполголоса: - Могу я предложить дамам пива? Они смотрели друг на друга окаменев - как будто то, что они услышали, _даже повторить нельзя_. На меня они не смотрели. В полной мере выявив дерзость моего захода, Делия выступила с ответом. Она опустила голову и без улыбки прошептала: - Очень любезно с вашей стороны. Я встал, чуть слышным голосом дал заказ официанту и углубился в книгу. Условность! Условность! Эта строгая властительница всякого человеческого сообщества - от Ватикана до приютской песочницы - особенно сурова с "береговыми вдовами", ибо от их поведения зависит и карьера моряка. За нами наблюдали. Нас взяли на прицел. Условность требовала, чтобы мы не улыбались друг другу. Не дай бог, подумают, что нам весело, ибо в придирчивой морали зависть играет не последнюю роль. Когда пиво было подано, женщины слегка кивнули и продолжали разговор. Но прежде чем я вернулся к книге, глаза Алисы встретились с моими - великолепные черные глаза, которые достались рано старящемуся воробышку. Кровь во мне заиграла. Через несколько минут я нарочно пролил пиво на стол. - Прошу прощения, дамы, - сказал я, промокая пиво платком. - Извините меня. Видно, пора завести очки. Я вас не облил? - Нет. Нет. - Я бы никогда не простил себе, если бы испортил вам платья. - Я сделал вид, будто оттираю полу пиджака. - У меня тут шарф, - сказала Делия. - Он старый. Вытритесь им. Он легко отстирывается. - Спасибо, спасибо, мадам, - серьезно сказал я. - Нельзя читать в таких местах. Это вредно для глаз. - Да, да, - сказала Алиса. - Мой отец читал запоем, даже ночами. Это ужас. - Да, книжку лучше спрятать. Ей-богу, глаза мне еще пригодятся. Чинность наша удовлетворила бы самого строгого критика. Алиса спросила: - Вы живете в Ньюпорте? - Да, мадам. Семь лет назад, во время войны, я служил в форте Адамс. Город мне понравился, и я опять приехал - искать работу. Работаю на участке в одном доме. - На _участке_? - Я вроде разнорабочего: печки, листья, приборка - всякое такое. У военных "приборка" - вид наказания, напоминающего каторжные работы; но они решили, что я штатский, и поэтому просто растерялись. Делия спросила: - Вы живете там, где работаете? - Нет, живу я сам по себе, в квартирке недалеко от Темза-стрит - вернее, не сам по себе, потому что у меня большая собака. Меня зовут Тедди. - Собака? У-у, я люблю собак. - У нас на базе собак держать не разрешают. Собаку я выдумал. В Америке есть миф, распространяемый кинематографом, что если человек держит _большую_ собаку и курит трубку, это достойный человек. События развивались быстро. Я только одного не дал им понять: кто из них мне нравится больше. Мы-то с Алисой знали, но Делия не отличалась сообразительностью. - Могу я пригласить дам на девятичасовой сеанс в "Оперу"? Оттуда я бы отвез вас домой на такси. - Ах, нет... Спасибо. - Это слишком поздно. - Ах, нет! Я мог бы поклясться на целой пачке Библий, что Делия толкнула ногой Алису и Алиса толкнула ногой Делию, согласно условленному коду. Делия сказала: - Ты иди, Алиса. Мы выйдем с тобой, а джентльмен встретит тебя где-нибудь подальше на улице. Алиса была в ужасе. - Что ты выдумала, Делия! - А что? - поднявшись, величественно ответила Делия. - Мыслям не прикажешь. Я пошла в комнату для девочек. Вы меня извините. Я на минуту. Мы с Алисой остались одни. - Вы, наверное, с Юга, - сказал я, впервые за вечер улыбнувшись. Она не улыбнулась - наоборот, она обожгла меня взглядом. Она подалась вперед и заговорила тихим голосом, но очень отчетливо: - Не улыбайтесь! Через несколько минут мне придется познакомить вас с нашими девушками. Я скажу, что вы врач, так что будьте готовы - пожалуй, скажу, что вы старый приятель мужа. В Панаме бывали? - Нет. - В Норфолке, Виргиния? - Нет. - Так где же вы были всю жизнь? Скажу, в Норфолке... Делия в город не пойдет - на той неделе возвращается ее муж, и она ходить боится. _Перестаньте улыбаться!_ Это серьезный разговор. Когда мы с Делией будем уходить, вы с нами попрощаетесь. Через пять минут тоже выходите - кухней и черным ходом. Потом идите по дороге - не к Ньюпорту, а в другую сторону, - я вас встречу у трамвайной остановки напротив пекарни Олли. Эти указания были даны так, как будто она на меня очень сердилась. Я начал кое-что понимать. Что бы дальше ни произошло - это будет опасно. - Когда я с вами буду прощаться, как мне вас звать? - Алиса. - Как зовут вашего мужа? - Ну, Джордж, конечно. - Понятно. Я - доктор Коул. От напряженного руководства и от досады на мою глупость Алиса раскраснелась. Вернулась Делия. Время от времени женщины здоровались с кем-то из публики. Алиса повысила голос: - Здравствуй, Барбара, здравствуй, Феба. Я хочу вас познакомить с доктором Коулом, старым приятелем Джорджа. - Очень приятно. - Очень приятно познакомиться с вами, Барбара... и с вами, Феба. - Представляете, Джордж просил его, если он будет в Ньюпорте, позвонить мне. Он позвонил и договорился, что встретится со мной здесь... Здравствуй, Мэрион, познакомься с доктором Коулом, старым приятелем Джорджа... И вот мы с Делией сидим и стараемся угадать, кто тут похож на доктора. Представляете положение? Здравствуй, Аннабелла, познакомься с доктором Коулом, старым приятелем Джорджа, он тут проездом. Он пригласил нас с Делией в кино, но мы, конечно, не можем - и поздно уже, и вообще. Он познакомился с Джорджем в Норфолке еще до меня. Джордж мне рассказывал, что у него есть приятель - доктор. Вы и тогда уже были доктором, Тедди? - Я учился на последнем курсе в Балтиморе. В Норфолке у меня родственники. - Подумать только! - сказали Барбара и Мэрион. - Какое совпадение! - сказала Феба. - Мир тесен, - сказала Делия. - Ну, вам, наверное, хочется поговорить о былом, - сказала Барбара. - Рада познакомиться с вами, доктор. Я встал. Женщины отошли, чтобы посудачить. - Теперь это пойдет как степной пожар, - сказала Делия. Алиса встала: - Допивай свое пиво, Делия. Я пойду поправлю шляпу. Теперь мы с Делией остались одни. - Алиса говорит, ваш муж возвращается через неделю? Поздравляю. - Делия посмотрела на меня долгим взглядом и отмахнулась. - Его долго не было? - Семь месяцев. - Представляю, сколько волнений. - Вот именно! - На каком он корабле? - У них четыре эсминца... Больше двухсот человек экипажа - и все живут здесь. - Делия, у вас есть дети? - Трое. - А для них какая радость! - Им не привыкать. Я их отвожу к матери. Она живет в Фолл-Ривере. Мне повезло. - Не понимаю. - Доктор, когда они сходят на берег, мы их встречаем и машем им. Понятно? Они целуют нас и так далее. Потом мы идем домой и ждем их. А они идут прямо на Долгий причал. - А-а... - Вот вам и "а-а". Кое-что стало ясно. Улисс вернулся домой инкогнито. Никаких объятий со слезами. Они напиваются в лоск на Долгом причале. Зрелище не для детей, Встреча требует больше мужества, чем расставание. Всевышний создавал институт брака не в расчете на долгую разлуку. - У Алисы есть дети? - У Алисы? У Алисы с Джорджем? - Да. (Это характерно для таких поселений, как морская база: их жители считают, что местные обычаи и дела как раз и есть центр вселенной; тот, кто не знает их, просто глуп.) - Пять лет женаты, а детей нет. Алиса вне себя. - А Джордж? - Говорит, что слава богу, - и пьет. - Джордж когда возвращается? - Он здесь. - Я уставился на нее. - Неделю назад вернулся. Пробыл здесь три дня. Потом поехал в Мэн помочь отцу на ферме. Им дали три недели отпуска. Он скоро вернется. - Джорджа здесь любят? Все, что я говорил, ее раздражало. В некоторых слоях общества вопрос "любят - не любят" - если не говорить о законченных злодеях - просто не возникает. Твои соседи, в том числе и твой муж, просто есть - как погода. Они - то, что в математике называется "дано". - Джордж - ничего. Пьет, конечно, а кто не пьет? - Она имела в виду мужчин. Мужчинам положено пить - это мужественно. - Если Алиса пойдет с вами в кино, смотрите, чтобы она вернулась не позже часу. - А что будет, если она вернется позже часу? Взгляд Делии говорил, что терпение ее истощилось. Возвращаются ведь жены позже часа, когда гостят у родителей, - ну, поезд опоздал или что-нибудь еще? - Убить не убьют, если вы об этом. Но припомнят. - О, это грозное безличное "припомнят". - По-моему, Алиса никогда не задерживалась позже одиннадцати, так что могут и не заметить. Вы задаете чересчур много вопросов. - Я знаю - более или менее - только береговую артиллерию. А про флот ничего не знаю. - Ну, так флот лучше всех, учтите. - Извините, если я вас рассердил, Делия. Я не нарочно. - Я не сержусь, - отрезала она. Потом она посмотрела мне в лицо и что-то процедила сквозь зубы - что, я не понял. - Я вас не расслышал. - Больше всего на свете Алиса хочет одного. Дайте ей это. - Что?.. Что? - Ну, ребенка, конечно. Я опешил. Потом очень заволновался. - Это она вам велела сказать? - Да нет, конечно. Вы не знаете Алису. - Алиса ходила с другими за этим в город? Я так разгорячился, что толкнул ее коленом под столом. Мне виделись войска и парады. - Примите свое колено! Она только на прошлой неделе решилась. В тот вечер, когда Джордж уехал в Мэн, мы с Алисой пошли в "Оперу" смотреть фильм. Она разговорилась с соседом. Картина им не понравилась, и они пошли куда-нибудь поесть. Она мне шепнула, чтобы я ее не ждала. Потом она рассказала, что у этого человека была своя лодка на причале возле яхт-клуба. Она пошла с ним, но в лодку не полезла. Говорит, когда они шли, Иисус предостерег ее, что этот человек - бутлегер, контрабандист, он ее свяжет, запустит мотор, и она надолго застрянет на Кубе. Она не пошла по трапу, а когда он стал ее тащить, закричала, стала звать береговой патруль. Он ее отпустил, и она чуть не до самого дома бежала. - Поклянитесь, что говорите правду. - Вы мне колено ушибли! На нас все смотрят! - Поклянитесь! - В чем поклясться? - Что говорите правду. - Клянусь богом! - И Алиса не узнает, что мне это известно? - Клянусь богом! Я откинулся в изнеможении, потом снова наклонился к ней. - Джордж будет думать, что это его ребенок? - Он будет самым счастливым человеком на базе. Вернулась Алиса. Она не зря прихорашивалась - в воздухе засверкали искры. - Ну, Делия, уже поздно. Пора идти. Рады были встретиться с вами, доктор Коул. Я расскажу Джорджу. - До свидания, девушки. Я ему напишу. - Он огорчится, что разминулся с вами. Каждая из этих реплик повторялась несколько раз. Я сообразил, что рукопожатия будут излишни. Оставшись один, я заказал еще пива, снова раскурил трубку и стал читать. За мой стол сели другие. Когда подошло время, я сделал, как велела Алиса, и крадучись обогнул ресторан, чтобы забрать велосипед. Алиса ждала на трамвайной остановке. Отойдя от меня и почти не повернув головы, она сказала: - Я сяду впереди. Может, вы поедете на Вашингтон-сквер на велосипеде? - Нет. Ночью разрешают ехать с велосипедом на задней площадке. - В кино я не хочу. Я знаю тихий бар, там можно поговорить. Около телеграфа. Если в трамвае будут знакомые, скажу, что еду на телеграф получить перевод от матери. Вы идите за мной по Темза-стрит, но поотстав на квартал. - Моя квартира всего в нескольких кварталах от телеграфа - может, пойдем ко мне? - Я не говорила, что мы пойдем к вам! С чего вы взяли? - Вы сказали, что любите собак. - Бар называется "Якорь". Пока я буду говорить с телеграфистом, ждите меня в "Якоре" прямо возле двери. Без кавалеров туда не пускают. - Она посмотрела на меня свирепым взглядом. - Это очень опасно, но мне все равно. - Ах, Алиса, может быть, прямо пойдем ко мне? У меня есть немного виски. - Сказано вам! Я еще не решила. С лязгом и скрежетом подъехал трамвай. Алиса чинно вошла и уселась на переднем сиденье. На остановке "Перекресток первой мили" в вагон вошли ее знакомые - флотский старшина с женой. - Алиса, дорогая, куда ты? Алиса разразилась целой повестью, полной бедствий и чудес. Ее слушали разинув рты. На Вашингтон-сквер все пассажиры вышли. Друзья всячески старались ее подбодрить. "Ничего, все будет хорошо. Спокойной ночи, дорогая. В следующий раз, когда увидимся, все нам расскажи". Я снова выполнил ее инструкции. Через большое окно телеграфа я видел, как она рассказывает очередную душераздирающую историю дежурному. Наконец, она решительно направилась ко мне, постукивая каблуками по кирпичному тротуару. Вдруг посреди улицы к ней пристали два подгулявших матроса. Алиса ухитрилась сделать три вещи одновременно: подала мне знак скрыться в "Якоре", повернула обратно, словно забыла что-то на телеграфе, и уронила сумочку. - Алиса, киса! Как ты в город забрела? - Алиса, а где Джордж? Где наш Джорджи, старый негодяй? - Боже мой, я потеряла сумочку. Мистер Уилсон, помогите мне найти сумочку. Ой, наверно, забыла на телеграфе. Какой ужас! Я умру! Мистер Вестервельдт, помогите мне найти сумочку. - Вон она где. Гляди! А за это поцелую - один разок, а? - Мистер Уилсон! Вот уж не ожидала от вас! На этот раз я Джорджу не скажу, но больше так не говорите. Я ужасно спешила, чтобы отправить перевод сегодня, до закрытия. Мистер Вестервельдт, пожалуйста... уберите... вашу... руку. За мной по Темза-стрит шел береговой патруль. По-моему, вам лучше свернуть на Спринг-стрит. Уже десятый час. Военным морякам ходить по Темза-стрит не разрешалось. Они последовали ее совету и побрели в гору. С застывшим лицом она решительно вступила в "Якорь", взяла меня под руку - женщин без кавалеров не пускают в таверны на северной стороне Темза-стрит - и повлекла к последней кабинке в глубине зала. Она села у стены, съежилась, сразу став маленькой, как ребенок, и прошептала сквозь зубы: - Уф, пронесло. Если бы они увидели меня с вами, не знаю, что было бы. Я прошептал: - Что вам заказать? На меня опять посмотрели как на слабоумного. Она опустила голову и сказала: - Ну, "Ромовый поплавок", конечно. - Алиса, поймите наконец, я не моряк. Я не знаю морского языка. Пожалуйста, не ведите себя, как Делия. Я не глупый; я просто не сведущий, я не был ни в Норфолке, ни в Панаме. Зато бывал в местах поинтересней. Она удивилась, но промолчала. Молчала Алиса внушительно; пользуясь школьным выражением - слышно было, как "шарики перекатываются". "Ромовые поплавки" оказались ромом с имбирным пивом - сочетание, которого я не выношу. Она набросилась на свой, словно умирала от жажды. - Как было в Панаме? - Жарко... не так, как здесь. - А что вы делали в Норфолке? - Работала официанткой в ресторанах. - Она сделалась угрюмой. Я ждал, когда подействует ром. Глядя прямо перед собой, она сказала: - Напрасно я пришла... Вы мне весь вечер врали. Вовсе вы не "прибираете" в этих домах - вы там живете. Вы сами из богатых. Я знаю, что вы обо мне думаете, _доктор Коул_. - _Вы_ мне велели назваться доктором. _Вы_ мне велели назваться старым приятелем вашего мужа. Я не богатый. Я учу детей играть в теннис. За это много не платят, можете мне поверить. Не будем ссориться, Алиса. По-моему, вы очень умная женщина - и очень привлекательная. Глаза у вас, например, потрясающие. Вы - натура такая яркая, что от вас все время исходят электрические разряды, как от дверной ручки перед грозой. Алиса, не будем ссориться. Возьмем еще по "Ромовому поплавку", и я отвезу вас к воротам на такси. На площади такси стоят и день и ночь. А что я приглашал вас к себе - выкиньте из головы. Черт подери, я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы просто быть друзьями. Я вижу, вас что-то огорчает. Забудьте ваши огорчения, пусть они останутся на базе. Она смотрела на меня безотрывно. - Что вы на меня смотрите? - Когда я смотрю на мужчину, я стараюсь сообразить, на какого киноартиста он похож. Почти всегда нахожу сходство. А вы ни на одного не похожи. Знаете, вы не очень-то красивый. Я говорю не для того, чтобы обидеть; просто это - правда. - Я знаю, что я некрасивый, но вы не можете сказать, что у меня гнусное, хамское лицо. - Нет. Я привлек внимание бармена и поднял два пальца. Потом спросил: - А на какого киноартиста похож ваш муж? Она резко повернулась ко мне: - Не скажу. Он очень интересный мужчина и очень хороший человек. - Я же не сказал, что нет. - Он спас мне жизнь, я его люблю. Мне очень повезло... Ох, если бы моряки увидели нас вместе, это было бы ужасно. Я бы себе никогда не простила. Я бы просто умерла, вот и все. - Что значит - Джордж спас вам жизнь? Она задумчиво смотрела в пустоту. - Норфолк страшный город. Хуже Ньюпорта. Меня выгнали из пяти ресторанов. Ужасно трудно было удержаться на работе. На каждое место - миллион девушек. Джордж начал вроде как ухаживать за мной. Приходил и садился всегда за мой столик. Каждый раз оставлял двадцать пять центов!.. Хозяева в ресторанах всегда норовили попользоваться официантками; даже клиентов не стеснялись. Я не хотела, чтобы Джордж такое видел... и когда я совсем уже отчаялась, он сделал мне предложение. И дал двадцать пять долларов - чтобы оделась получше, потому что брат его там же служил. Джордж знал, что он обо мне домой напишет. Я всем обязана Джорджу. - Вдруг она погладила меня по руке. - Я не хотела вас обидеть, когда это сказала. Совсем у вас не гнусное лицо. Я часто говорю такое, что... Вдруг Алиса исчезла. Она соскользнула со скамьи и съежилась под столом. Я огляделся и увидел, что в зал вошли двое матросов с повязками берегового патруля. Они приветливо поздоровались со многими посетителями и, прислонившись к бару, стали подробно обсуждать какой-то скандал, случившийся вчера вечером. Посетители включились. Беседе, казалось, не будет конца. Вскоре я почувствовал, что мою щиколотку царапают чьи-то ноготки. Я нагнулся и сердито откинул невидимую руку. Бывают мучения, которые человек не в силах перенести. Я услышал смешок. Наконец береговой патруль покинул "Якорь". Я шепнул: "Они ушли", - и Алиса взобралась на скамью. - Вы их знаете? - _Их-то!_ - Алиса, вы всех знаете. Решайте поскорее - отвезти мне вас на базу или вы зайдете ко мне. Она посмотрела на меня без всякого выражения: - Я не люблю больших собак. - Я вас обманул. Нет у меня никакой собаки. Зато есть для вас хорошенький подарок. - У меня было три сестры младше меня. Девушки обожают подарки, особенно неожиданные. - Какой? - Не скажу. - Где вы его взяли? - В Атлантик-Сити. - Ну, намекните хотя бы. - Он ночью светится, как большой светляк. И если вам ночью станет одиноко, он вас будет утешать. - Это картинка с Христом-младенцем? - Нет. - Ух!.. Часики! - Мне не по карману дарить часы со светящимся циферблатом... Он величиной с подушечку для иголок. Симпатичный. - Это такая штука, которой прижимают бумаги. - Да. - А обручального кольца у вас нет. - В тех краях, откуда я родом, их носят только католики. Да и женат я никогда не был. - Если я к вам пойду, вы не будете распускаться и вообще? Настал мой черед посмотреть на нее пристальным, непроницаемым взглядом. - Если мне не будут царапать лодыжку. - Мне просто надоело сидеть на полу. - Ну, могли бы помолиться. Она смотрела перед собой в глубокой задумчивости. Слышно было, как "перекатываются шарики". Она прислонилась к моему плечу и спросила: - А к вам можно дойти кружным путем? - Да. Дайте только рассчитаюсь. А нотой идите за мной. Мы пришли к дому и взобрались по наружной лестнице. Я открыл дверь, включил свет и сказал: - Входите, Алиса. - О-о, большая! Я положил пресс-папье на стол посреди комнаты и сел. Она, как кошка, обошла комнату, разглядывая все подряд. И с восхищением что-то приговаривала. Наконец она взяла пресс-папье - вид променада в Атлантик-Сити, украшенный блестками слюды, под прозрачным куполом. - Вы это хотели мне подарить? - Я кивнул. - Он не... светится. - Он и не может светиться - даже при самом слабом дневном или электрическом свете. Ступайте в ванную, закройте дверь, выключите свет, закройте глаза минуты на две, потом откройте. Я ждал. Она вышла, бросилась ко мне на колени и обняла меня за шею. - Мне больше никогда не будет одиноко. Она прошептала мне что-то на ухо. Мне показалось, что я расслышал, но я не был в этом уверен. Ее губы были слишком близко - может быть, робость приглушила слова. Мне послышалось: "Я хочу ребенка". Но мне нужно было подтверждение. Взяв ее за подбородок, я немного отодвинул ухо от ее губ и переспросил: - Что вы сказали? И в этот миг она что-то услышала. Как собака слышит звук, неслышный нам, как куры (мальчиком я работал на фермах) видят далекого ястреба, так и Алиса что-то услышала. Она соскользнула с моих колен и сделала вид, будто поправляет прическу; потом взяла шляпу и - до чего же находчивая артистка! - нежно сказала: - Мне, пожалуй, пора идти. Уже поздно... Вы серьезно сказали, что я могу взять эту картинку? Я сидел не шевелясь и наблюдал за ее игрой. Сказал я что-нибудь обидное? Нет. Неподходящий жест? Нет. Звук в гавани? Ссора на улице? Соседи-жильцы? В 1926 году изобретение, называемое радио, постепенно оккупировало и дома моего района. Теплым вечером из открытых окон тянулась паутина музыки, красноречия, драматических и комических диалогов. Я привык и уже не слышал этого, и Алиса тоже наверняка привыкла у себя на базе. - Вы были очень хороший. Мне страшно нравится ваша квартира. И ваша кухня. Я встал. - Ну что ж, если вам надо идти, Алиса, я провожу вас до площади и заплачу за такси, чтобы вас отвезли прямо к воротам. Вы же не хотите встретить еще кого-нибудь из миллиона ваших знакомых. - Сидите на месте. Трамваи еще ходят. Если кого-нибудь встречу, скажу, что была на телеграфе. - Я бы мог вас проводить без всякого риска по Спринг-стрит. Там темнее и береговой патруль уже, наверно, все подчистил. Сейчас, только заверну пресс-папье. Миссис Киф обставила мою комнату по своему вкусу, который требовал разнообразных скатерочек, шелковых подстилочек, кружевных салфеточек под вазы и тому подобного. Я взял салфетку и завернул в нее подарок. Открыл дверь. Алиса совсем присмирела и первой стала спускаться. И тут я услышал другую музыку, ускользнувшую от моего слуха, но не от ее. Этим летом деревянный домик по соседству превратился в Миссию Святого духа - молельню истовой евангелистской секты. Шло молебствие. Работая на фермах в Кентукки и Южной Калифорнии, я часто посещал подобные собрания на открытом воздухе и знал многие гимны, редко звучащие в городских церквах. Да, гимны эти были в крови мальчиков и девочек, выросших в сельских районах Западной Виргинии, где радения - ось религиозной и общественной жизни, а также главное "развлечение". Алиса услышала гимн, который поют перед тем, как "вручают свою жизнь Христу": "Не поддавайся искушению - рядом Христос". Мы пошли вверх, к Спринг-стрит. Улица была пуста, я ускорил шаги, и нагнал Алису. Она плакала. Я взял ее крохотную руку в свою. - Жизнь тяжела, милая Алиса. - Тедди? - Да? - Вы верите в ад? - В какой ад, Алиса? - Что, если мы плохо поступаем, мы попадем в ад? Когда я была девочкой, я очень плохо себя вела. Когда я жила в Норфолке, мне приходилось плохо поступать. У меня был ребенок, теперь его нет. Еще до того, как я познакомилась с Джорджем, - но я ему рассказала. Когда я вышла за Джорджа, я больше не делала ничего плохого. Честное слово, Тедди. Я вам говорила: Джордж спас мне жизнь. - Джордж когда-нибудь вас ударил, Алиса? Она быстро взглянула на меня. - Сказать правду? Ладно, скажу. Когда он возвращается из долгого плавания, он напивается и бьет меня. Но злости у меня нет. У него есть причина. Он знает, что... что не может сделать ребенка. Он живет со мной, но дети не рождаются. Вас бы это не огорчало? - Продолжайте. - Я иногда думала, не родить ли от другого человека, чтобы Джордж не знал. По-моему, если изредка встречаешься с другим мужчиной, ничего тут особенного нет... Хоть это и обман, Джордж бы только радовался. Он хороший человек. Раз ему хочется стать отцом, это ведь не будет очень большой грех, правда? Прелюбодейство, как в Библии называется. Иногда мне кажется, я бы надолго отправилась в ад, чтобы сделать Джорджа счастливым. Я все время держал ее за руку. Очутившись на Вашингтон-сквер, мы перешли улицу и сели на скамейку, подальше от фонарей. Я сказал: - Алиса, мне стыдно за вас. Она быстро спросила: - Почему стыдно? - Вы - зная, что сердце Христа вмещает в себя целый мир, - вы думаете, что Христос отправит вас в ад за маленький грех, который сделал бы Джорджа счастливым или за маленький грех, который вам пришлось совершить, чтобы выжить в жестоком городе Норфолке. Она прислонилась головой к моему плечу. - Не стыдитесь меня, Тедди... Поговорите со мной... Когда я сбежала из дому, отец написал, что не желает меня видеть, покуда у меня на пальце не будет обручального кольца. Когда я написала ему, что вышла замуж, он опять передумал. Написал, что вообще не желает видеть потаскуху в своем доме. Не буду излагать здесь, что я сказал Алисе почти пятьдесят лет назад. Я напомнил ей кое-какие слова Христа - и, может быть, кое-какие выдумал. А потом сказал: - Я больше ничего говорить не буду. - Рука ее в моей руке немного успокоилась. Слышно было, как "перекатываются шарики". Она сказала: - Пойдемте к фонарю, я хочу вам что-то показать. Мы пересели на другую скамью. Она вынула что-то из сумочки, но мне не показывала. - Тедди, я всегда ношу медальон на цепочке, но сегодня, когда мы с Делией уходили, его сняла. Сами понимаете, кто мне его подарил. Я посмотрел на фотографию в медальоне. Она была сделана несколько лет назад. Матрос лет восемнадцати - он мог бы послужить моделью для любого плаката с приглашением во флот - смеялся в объектив, одной рукой обнимая Алису. Я представил себе, как это было: "Дамы и господа, подходите! Всего двадцать центов за снимок, и доллар за медальон с цепочкой. Вот вы, двое - молодость бывает только раз. Не упустите случай". Я смотрел на снимок. Она смотрела на снимок. Она опять прошептала мне на ухо: - Я хочу ребенка - для Джорджа. Мы встали и пошли ко мне. У лестницы я сказал: - Очень важно, чтобы Джордж не узнал. В этом весь смысл. Делия не проговорится? - Нет. - Вы уверены? - Да. Делия понимает, как это важно. Она мне сколько раз говорила. - Алиса, я не знаю вашей фамилии, и вы не знаете моей. Мы больше не будем встречаться. - Она кивнула. - Два раза за нынешний вечер вы были на волоске. Вы можете ходить к "Маме Карлотте" - меня там больше не будет. Через два часа мы вернулись на площадь. Она заглянула за угол, как будто мы ограбили банк. Шепнула: "Кино кончилось" - и захихикала. Я оставил ее в подъезде и пошел за такси. Я спросил шофера, сколько стоит доехать до Перекрестка первой мили. - Пятьдесят центов, - ответил он. Я вернулся и дал ей полдоллара и двадцать центов. - А что вы скажете - где вы были? - Как называется это место, где пели гимны? Я сказал ей. - Я постою здесь на углу, пока вы не уедете. Она поцеловала кончики пальцев и приложила к моей щеке. - Я, пожалуй, не возьму эту картинку Атлантик-Сити. Она отдала мне пресс-папье. Потом пошла было к такси, но вернулась и сказала: - Мне ведь больше не будет по ночам одиноко, правда? И уехала. Я вдруг подумал: "Конечно, с Пенелопой рядом все эти двадцать лет рос Телемах". 12. "ОЛЕНИЙ ПАРК" Эту главу можно было бы назвать "Шаман, или Le Medecin malgre lui" [лекарь поневоле (фр.)]. Однажды я нашел в моем ящике на почте записку с просьбой позвонить по телефону некоей миссис Йене Скил по такому-то номеру, в любой день с трех до четырех. - Миссис Скил, с вами говорит мистер Норт. - Добрый день, мистер Норт. Спасибо, что позвонили. Друзья с большой похвалой отзывались о том, как вы читаете детям и взрослым. Не найдется ли у вас время почитать по-французски с моей дочерью Элспет и сыном Артуром? Элспет семнадцать лет, она милая, умная девочка. Нам пришлось забрать ее из школы, потому что она страдает мигренями. Она скучает по школе и особенно по урокам французской литературы. Мои дети учились в Нормандии и в Женеве. Оба хорошо говорят и читают по-французски. Они обожают басни Лафонтена и хотят прочесть с вами всю книгу... Да, у нас есть несколько экземпляров... Да, в начале дня нам очень удобно... С одиннадцати до половины первого, понедельник, среда и пятница - да. Можно послать за вами машину?.. Ах, вы предпочитаете на велосипеде... Мы живем в "Оленьем парке" - вы знаете, где это?.. Хорошо! Значит, можно сказать детям, что завтра вы будете?.. Благодарю вас. "Олений парк" знали все. Отец нынешнего мистера Скила, датчанин, был судовладельцем. Он создал свой "Олений парк" не в подражание знаменитому копенгагенскому, а как любовное напоминание о нем. Я часто слезал с велосипеда перед высокой чугунной решеткой, охватывавшей широкий луг, который упирался в низкий утес над морем. Под роскошными ньюпортскими деревьями мелькнет, бывало, то олень, то кролик, то павлин - но, увы, Лафонтен! - ни лисицы, ни волка, ни даже осла. Миссис Скил встретила меня в холле. "Элегантность" - слишком пышное слово для такого совершенства. Она была в сером шелковом платье, с серыми жемчугами на шее и в ушах. Изысканность, прелесть - но и что-то еще: мука, скрытая под стоическим самообладанием. - Вы найдете мою дочь на веранде. По-моему, ей будет приятнее, если вы представитесь сами... Мистер Норт, если вы вдруг заметите, что она утомилась, вы не могли бы под каким-нибудь предлогом прекратить урок? Артур вам поможет. Дочь - вся в мать; только там было страдание, а здесь - еще и крайняя бледность. Я обратился к ней по-французски. - Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски? Говорить я устаю. - Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. - Смотрите! Вон мой брат. Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет одиннадцати, карабкавшегося по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это был живой веснушчатый американский мальчик, каких часто изображают на бакалейных календарях рядом со стихотворением Уиттьера. Его звали Галопом, потому что второе имя у него было Гэллоп и потому что он очень быстро говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел к нам и резко остановился. Нас представили, и мы важно обменялись рукопожатиями. - Мы ведь уже знакомы, Галоп, - сказал я. - Да, сэр. - Тебя и здесь так зовут? - Да, сэр. Элспет зовет. - Мне нравится. Можно и мне тебя так звать? - Да, сэр. - Ты тоже любишь басни? - Мы с ним очень увлекаемся животными. Галоп часами наблюдает за приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок и рачков и дал им прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе. - Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно давно их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они хоть и коротки, но значительны; скромны, но совершенны. Попробуем разобраться, как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем начнем, будьте добры, позвольте мне немного освоиться в вашем красивом парке - и с вашими друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка? Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла: - Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку? - Да, мисс Элспет. Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки образовали небольшой поселок; павлины владели вольером, часть которого служила и зимним убежищем. - Может, нам захватить печенья? - Смотритель кормит их несколько раз в день. От нас им ничего не надо. Лучше - так. Олени следили за нашим приближением, потом медленно подошли поближе. - Лучше не протягивать руки, пока они первые до нас не дотронутся. - Вскоре олени очутились перед нами, рядом с нами, между нами и позади нас. Мы прогуливались вместе. Даже оленята, лежавшие в тени дерева, поднялись на ноги и присоединились к шествию. Старые начали нас задевать и чуть-чуть подталкивать. - Больше всего они любят, когда с ними разговаривают. По-моему, в их жизни главное - глаза, уши и нос. _Какая у тебя красивая дочка, Жаклина_. Я помню тебя такой же маленькой. Смотри, чтобы она не упала со скалы, как ты. _Помнишь, тебе пришлось ходить в лубках и как они тебе не нравились?.. А-а, мсье Байяр, рога у вас растут быстро_. Они любят, когда их гладят по рожкам. Рожки, наверно, чешутся, когда обрастают бархатом. Кролики тоже ждут, когда мы к ним зайдем. Они держатся подальше от оленей. Копыт не любят. _Фигаро, какой ты красавчик!_ Олени скоро отойдут от нас - общество людей их утомляет... Видите, уже отходят... А четвертого июля на них смотреть жалко. Конечно, в них никто не стрелял, но у них, наверно, в крови память об охотниках - как вы думаете, может так быть?.. Еще рано, мы не увидим, как играют кролики. Когда восходит луна, они носятся как сумасшедшие. - Мадемуазель, почему олени нас подталкивают? - Мне кажется... может быть... Вы меня извините, если я на минутку присяду? Садитесь, пожалуйста, тоже. Галоп вам расскажет, что мы об этом думаем. Я уже заметил, что по всему лугу расставлены парами бамбуковые кресла с широкими подлокотниками - в детстве я видел такие в Китае. Мы сели. Галоп ответил за сестру: - Мы думаем, что надо вспомнить их врагов. У нас в передней есть картина... - По-моему, это Ландсир. - ...Олени и лани сбились в кучу, а их окружают волки. До того как на земле появились люди с ружьями, врагами оленей были волки и, может, люди с копьями и дубинами. Олени, конечно, теряли своих, но защищались, как там - вроде стеной из рогов. Они не любят, когда их ласкают и гладят; они любят держаться вместе. У кроликов по-другому. Заяц стучал по земле - предупреждал, что мы идем. Но если рядом нет укрытия, они застывают - "прикидываются мертвыми". У них и на земле есть враги, но больше всего они боятся ястребов. А ястребы охотятся в одиночку. И так, и так, олени и кролики теряют своих... - То, что я называю "заложники судьбы". - Но они делают что могут для своего народа. Элспет посмотрела на меня. - Как вам кажется, правильно мы думаем? Я посмотрел на нее с улыбкой: - Я ваш ученик. Я хочу вас послушать. - Ну, я только начинаю, пробую думать. Я стараюсь понять, почему природа такая жестокая и все же такая чудесная. Галоп, расскажи мистеру Норту, что ты видишь в озерке. Галоп ответил с неохотой: - Каждый день война. Это... это ужасно. - Мистер Норт, - сказала Элспет, - почему должно быть так? Разве Бог не любит мир? - Нет, он, конечно, любит. Но поговорим об этом позже. - Вы не забудете? - Нет... Мадемуазель, вы когда-нибудь видели оленей в диком - ну, в естественном - состоянии? - Как же! У моей тети Венедикты есть домик в Адирондакских горах. Она всегда нас приглашает летом. Там можно встретить оленей, и лис, и даже медведей. И никаких заборов и клеток. Они на воле! И такие красивые! - Этим летом вы поедете? - Нет... Отец не любит, чтобы мы туда ездили. Кроме того, я не... я не совсем здорова. - А что еще вы обсуждаете из жизни животных? - Вчера мы долго говорили, почему у птиц природа поместила глаза по сторонам головы. - И почему, - добавил Галоп, - у многих зверей голова пригнута к земле. - Мы любим всякие ПОЧЕМУ, - сказала его сестра. - И что вы решили? Галоп, взглянув на сестру, избавил ее от труда отвечать: - Мы знаем, что травоядным животным надо смотреть под ноги, на растения, а птицам надо бояться врагов со всех сторон; но мы удивляемся, почему природа не могла устроить лучше - ну, как глаза у рачков в моем озерке. - Думать потому трудно, - промолвила его сестра, - что надо думать о многих вещах сразу. У нее была с собой книга басен. Книга упала с широкого подлокотника. (Или она ее столкнула?) Мы оба наклонились за ней. Наши руки встретились, и каждая потянула в свою сторону. Элспет судорожно вздохнула и зажмурила глаза. Потом открыла и, заглянув в мои, сказала с необычайной прямотой: - Галоп говорит, что ваши ученики в казино говорят, будто у вас электрические руки. Я, наверное, вспыхнул - и разозлился на себя за это. - Это чепуха, конечно. Совершенная бессмыслица. Чертовщина! Проклятье! В Ньюпорте время от времени идет дождь. Случался он и в те два утренних часа, когда я обучал детей теннису в казино. Я никогда не занимался больше чем с четырьмя сразу - остальные ученики играли друг с другом на соседних кортах. Мы прятались от дождя в комнатах за галереей для зрителей. Ученики мои, в возрасте от восьми до четырнадцати лет, являли собой очень приятное зрелище - все в чистом, белом, воспитанные, брызжущие молодостью и энергией. Они окружали меня с криками: "Мистер Норт, расскажите нам еще о Китае!" или: "Расскажите нам еще что-нибудь вроде "Ожерелья" - я помню, как они примолкли и огорчались, слушая этот рассказ Мопассана. Зоркий Билл Уэнтворт - сам отец и дед - прекрасно знал, что дети в этом возрасте обожают сидеть на полу. Он расстилал парусину вокруг "учительского кресла". Галоп, хоть и не был моим учеником, присоединялся к кружку, и даже игроки старшего возраста нерешительно придвигали свои стулья. Именно там я впервые узрел Элоизу Фенвик и ради ее прекрасных глаз и ушек пересказал рассказ Чосера о соколе. А для Галопа я рассказал об открытии Фабра: как оса парализует личинку или гусеницу, а потом откладывает в нее яйца, чтобы она вскармливала будущее насекомое. Не Руссо ли заметил, что главная задача раннего образования - развить в ребенке способность удивляться? Я не испытывал потребности ласкать окружавших меня детей. Я сам не люблю, когда меня трогают, но детям непременно надо гладить, трепать, щекотать и даже стукать старшего, который завоевал их доверие. Когда ливень кончался, меня тащили в разные стороны: кто на корты, кто назад - остаться и рассказать еще одну историю, потому что "трава мокрая". И один ребенок за другим объявлял, что у меня "электрические" руки, что с моих рук слетают искры. Я относился к этому строго. Я запрещал такие разговоры. "Глупости! Я больше не желаю это слышать". В один прекрасный день это перешло всякие границы. Когда они толпой ринулись на корт, девятилетнюю Аду Николс отбросили в сторону; она ударилась головой о столб и потеряла сознание. Я наклонился над ней, раздвинул волосы на том месте, где была шишка, и несколько раз произнес ее имя. Она открыла глаза, потом снова закрыла. Вся компания смотрела на нее с тревогой. Бормоча: "Еще! Еще!" - она притянула мои руки к своему лбу. Она бессмысленно улыбалась. Наконец она радостно проговорила: "Меня загипностизировади" - и затем: "Я - ангел". Я поднял ее и перенес в кабинет Билла Уэнтворта, который часто служил пунктом первой помощи. С этого часа я стал гораздо более строгим и деловитым тренером. Никаких рассказов "дядюшки Теофила". Никакого месмеризма. Но слухи про Аду распространились. В первой главе я уже говорил читателю, что обладаю неким даром, который не желаю признавать. Я неоднократно разнимал рассвирепевших собак; я мог успокоить обезумевшую лошадь. Во время войны, да и в мирной жизни, в барах и тавернах мне достаточно было положить руки на плечи задиристых людей и прошептать им несколько слов, чтобы установился мир. Иррациональное, необъяснимое меня не интересует. Я не мистик. Кроме того, я уже понял, что этот дар - "подлинный" он или нет - неизменно вынуждает меня выступать в роли, попахивающей мошенничеством и самозванством. Читатель знает, что я не чужд самозванства, но я желаю прибегать к обману тогда, когда мне хочется, а не тогда, когда меня вынуждают. Я хочу вносить в жизнь дух игры, а не верховодить другими. Не делать их смешными в моих собственных глазах. И вот злосчастная басня о моих "электрических руках" опять всплыла в "Оленьем парке", в присутствии необыкновенной страдающей девушки и мальчика с острым умом. ЧЕРТОВЩИНА! ПРОКЛЯТЬЕ! Два урока мы читали "Басни" и разбирали их по французской системе, называемой l'explication de texte [разбор текста (фр.)]. Я готовился к занятиям до полуночи. Припомнил все литературоведческие банальности: с каким искусством автор возвышает обыденную речь до поэзии; какой энергии добивается, вставляя короткий стих между длинными (многие выдающиеся современники Лафонтена это осуждали); сколько иронии несет здесь героический александрийский стих; как выразительна простота концовок, где поэт выводит мораль. Перед третьим уроком меня встретил один Галоп и сказал, что у сестры сегодня мигрень и она не сможет спуститься. - Ну, а мы, Галоп, будем заниматься? - Сэр, когда Элспет плохо... я не могу думать о книжках и всяких вещах. Мама просила передать, что мы заплатим, как всегда. Я пристально посмотрел на него. Он действительно был очень огорчен. - Галоп, может быть, тебя немного развлечет, если ты уделишь мне полчаса и покажешь свое озерко? - Конечно, сэр. Элспет тоже хотела, чтобы я вам показал... сэр... - Он оглянулся на дом, что-то прикидывая. - Надо спуститься со скалы за домом смотрителя. Отец у себя, а он не хочет, чтобы я занимался озерком. Он... он хочет, чтобы я занимался делом, - ну, стал судовладельцем. Мы пошли окольным путем, чуть ли не крадучись. Спускаясь к воде, я спросил его: - Галоп, ты учишься в военной школе? - Нет, сэр. - Тогда почему ты величаешь меня "сэром"? - Отец любит, чтобы я его так звал. Его отец был датским графом. Сам он не граф, потому что он американец, но он любит, когда важные люди зовут его "граф". И он хочет, чтобы мы с Элспет были похожи на его отца и мать. - А, так вы должны быть настоящими леди и джентльменом? - Да, с... с... - У тебя бывают головные боли?.. Нет?.. Извини, что задаю столько вопросов. Сейчас ты мне все расскажешь про это озерко. А твоя тетя Бенедикта тоже - настоящая графиня? - Ну, нет уж. Она нам все позволяет. Мы встали на колени у озерка. Мы видели, как раскрываются, встречая прилив, анемоны; видели, как зловеще притаились в своих пещерах раки. Он показал мне чудеса защитной окраски: утонувшие палочки - не палочки, гальку - не гальку. Он показал мне, с какой яростью крохотная рыбка бьется за свою икру с хищниками во много раз больше ее. Я тоже воспрял д