л Уоллис, когда Кен умолк. Старик, казалось, вглядывался куда-то вдаль, на деле же он повернул голову в сторону, потому что лучше видел, когда смотрел краешком глаза. - Но давать деньги _ему_ я вовсе не намерен. Я бы дал их вам, мальчики; только если вы свяжетесь с этим типом, то лучше я их придержу, пока вы с ним не порвете. Эта тысяча будет для вас вроде амортизатора. - Дело ваше, - сказал Кен. - Но сейчас, пожалуй, рановато говорить о разрыве. - Вы же все равно, с ним порвете, - внушительно сказал Уоллис. - Это неизбежно. Даже если бы он не был Бэннерменом. - Ведь вы сказали, что не знаете его! - Мне и не надо его знать. Пройдет время - и вы его возненавидите, а он возненавидит вас. - Уоллис опустил голову, и голос его слегка изменился; казалось, перед стариком прошли мрачные видения прошлого, но что он видел перед собой и какой давности были эти воспоминания, оставалось только догадываться. - Безразлично, даст он вам пять тысяч долларов или пять центов. У него - деньги, у вас - идеи. Он может быть хорошим или плохим, но вы все равно передеретесь. Так бывает всегда. За всю свою жизнь я ни с кем не враждовал, кроме людей с большими деньгами, а ведь я уже давно живу на свете. - Он помолчал. - Ну да что толку сейчас говорить об этом. Если он опять появится, тогда другое дело. - А вы думаете, он не появится? - быстро спросила Марго. - Я давно уже перестал думать о том, что могут сделать или не сделать другие. - А по-моему, это чудесно, - воскликнула Вики, обращаясь к Кену. Дэви заметил это. Он обрадовался ее словам, значит они будут теперь заодно уже не втроем, а вчетвером. - Не все ли равно, - продолжала Вики, - откуда возьмутся деньги? - Я, пожалуй, согласен с Вики, - сказал Дэви, чтобы заставить ее обернуться. Она рассеянно взглянула на него, потом улыбнулась. Позже, вспоминая, как он обрадовался этой улыбке и каким счастливым чувствовал себя в тот вечер, Дэви внутренне корчился от стыда, ибо уже знал, что Вики тогда улыбнулась просто от неожиданности: она не замечала присутствия Дэви, пока не раздался его голос, моливший взглянуть в его сторону. - Так или иначе, - сказала Марго, - а я хотела бы посмотреть на этого Бэннермена. На другое утро, уходя на работу, она повторила то же самое. После всех разговоров Кен пришел к печальному выводу, что они совершили ошибку и виноват в этом он один. Во всяком случае, Бэннермен больше не придет. Дэви же считал, что придет. Часа через два после ухода Марго Бэннермен влетел в гараж и сообщил, что вскоре можно будет назначить день для их доклада. А тем временем адвокат приготовит проект соглашения, которое послужит основой для дальнейших переговоров. Бэннермен держался так, будто совещания с адвокатами и незнакомыми университетскими профессорами были для него совершенно плевым делом. На следующий день в гараж пришло два письма. В одном Бэннермен сообщал, что ему наконец удалось составить комиссию из профессоров инженерного и физического факультетов и что эта комиссия выслушает их доклад двадцать шестого июня. Его же до тех пор не будет в городе, так как цирк переезжает в Висконсин. Второе письмо было написано на бланке нотариуса и уведомляло их о том, что, согласно устной договоренности от двенадцатого числа сего месяца. Карл Бэннермен предложил комиссии специалистов в области электросвязи ознакомиться с изобретением братьев Мэллори. В случае, если научные принципы изобретения будут одобрены комиссией, братья Мэллори благоволят предоставить Бэннермену срок в тридцать дней для заключения договора, удовлетворяющего обе стороны. Их подпись на настоящем бланке будет означать согласие с вышесказанным. Официальный тон письма произвел на них внушительное впечатление. И хотя письмо это в общем никого ни к чему не обязывало, за ним вставал образ хлопотливого Бэннермена, с энтузиазмом втолковывающего суть дела черствому адвокату и их прежним профессорам. Все это должно было стоить Бэннермену денег, и Дэви впервые начал верить, что слова "пять тысяч долларов" действительно превратятся в шелестящие бумажки. Кен и Дэви поставили свои подписи, отослали письмо и стали ждать, но так как теперь их надежды разгорелись, то ожидание вскоре превратилось в пытку. Разумеется, доклад должен был делать Кен, и они с Дэви принялись приводить в порядок свои записи. По вечерам они больше не уходили из дому; даже к Нортону Уоллису Дэви теперь забегал лишь урывками и ненадолго. С приездом Вики кончилось унылое одиночество старика, удручавшее Дэви, как запах плесени. Уоллис теперь с плохо скрытым удовольствием ворчал на перемены, которые внучка внесла в его жизнь, но искренне огорчался, когда она заговаривала о поступлении на работу в книжную лавку. - Что еще за книжная лавка? - спросил Дэви, пришедший посидеть со стариком на веранде. - С каких это пор вы стали искать работу, Вики? - С позавчерашнего дня. Раз уже я решила остаться на некоторое время, почему же мне не поступить на работу? Я привыкла работать. - А, глупости все это, если хотите знать. - Уоллис перестал раскачиваться в кресле-качалке. - Какой толк, что ты живешь здесь, если я тебя совсем не буду видеть? Кроме того, я считаю, что женщины не должны работать, если, конечно, их не вынуждает необходимость. И голосовать тоже не должны, упаси боже! Если б в молодости мне сказали, что моя внучка, живущая под моим кровом, пойдет работать, я бы утопил все свои инструменты в реке. Что-то я перестал понимать эту страну. Все как-то измельчало: в политике одни пигмеи да казнокрады, куда ни погляди - дрянь, дешевка, дурацкая спешка, джазы... И вот до чего мы дошли: на прошлой неделе в Чикаго два богатых молодца зарезали третьего, просто чтобы пощекотать себе нервы! - Уоллис с отвращением сплюнул за перила. - Один газетный писака где-то сказал, что я принадлежу к числу людей, которые помогли стране стать такой, как она есть. Но, черт меня возьми, если я знал, во что все это выльется! Одним словом, девочка, я не желаю, чтобы ты поступала на работу. - Ведь мы уже обсуждали это, дедушка. - Можем обсудить еще раз. - Нет, - сказала Вики. - Это ни к чему, дедушка. Через два дня Вики поступила в книжную лавку. Она сказала Дэви, что работа ей очень нравится, но он не решился спросить, не завела ли она новых друзей. Ему хотелось верить, что Вики будет ждать, пока он хоть немного освободится. А она спрашивала лишь о том, как идет подготовка к докладу и... не очень ли волнуется Кен. За неделю до назначенного срока нервы Кена начали сдавать. - Они нас засмеют, вот увидишь, засмеют! - в отчаянии воскликнул он, хлопая тетрадками по столу. - Мы сами толком не знаем, о чем говорим, Дэви. И когда я пытаюсь вдолбить тебе это, ты мне говоришь: "Посмотри рабочую тетрадь". А кто писал в этой проклятой тетради? Любое положение мы можем доказать теоретически. Но сколько бы мы ни толковали об импульсах тока и разложении изображения, все равно изображения мы не получили! На это у нас так и не хватило времени! - Да как же мы могли его получить? Лампа ведь была готова только за десять дней до экзаменов. Но все предварительные испытания... - К черту предварительные испытания! Важно только окончательное испытание, и именно это я и хотел бы видеть. Дэви ничего не ответил. Ему тоже хотелось бы проверить прежние расчеты в полном спокойствии. Четыре лампы, которые они сделали за этот год, оказались неудачными, хотя каждая из них была лучше предыдущей. Если даже эта, еще не испробованная электронная трубка не даст желаемых результатов, то когда-нибудь будет создана другая, которая уж не подведет. Ведь в теории все абсолютно правильно. Тут Дэви подумал о лежащей на нем ответственности. Кен должен предстать перед комиссией настолько уверенным в себе, чтобы никто не посмел придраться к нему. Дэви испустил долгий вздох и медленно поднялся на ноги. - Посмотрим, может, мне удастся сейчас провести испытание, - сказал он. - Начнем с горизонтальной развертки в пятьдесят и вертикальной в тридцать. Это займет час или около того. Кен отпихнул от себя бумаги. - Я управлюсь быстрее. Устанавливай лампу, а я соберу схему развертки. На конструирование этой электронной трубки ушло столько времени, труда и хлопот, что Дэви обращался с нею, как с редкой драгоценностью. С тех пор как они принесли ее домой, он почти каждый вечер осторожно разворачивал тряпье и осматривал ее, желая убедиться, что трубка не лопнула из-за вакуума внутри нее, что в ней не образовалась трещина от какого-нибудь предательского и незаметного изъяна в спайке стекла с металлическим электродом. Трубка, над которой они работали в университетской лаборатории, по договоренности с университетом перешла в их собственность, так как они сделали ее своими руками. Дэви вынул ее из коробки, укрепил в горизонтальном гнезде с фетровой прокладкой, осторожно присоединил клеммы к стеклянным пальцам и только тогда вытер вспотевшие от волнения руки о рубашку. Тревога за трубку заставляла Дэви беспрерывно поглядывать на нее, пока он возился с бензиновым двигателем генератора переменного тока. Маленький двигатель закашлял у него в руках, потом прерывисто запыхтел, наполнив гараж своим бормотаньем. Кен закончил сборку схемы развертки и теперь подключил ее к осциллоскопу. Кен редко нуждался в чертежах: он умел импровизировать сложнейшие схемы, соединяя различные элементы. Дэви следил за его работой с грустным восхищением, в котором не было и тени зависти. Дэви затемнил помещение, захлопнув обе половинки двери гаража. Наступившая тьма, казалось, трепетала от напряженного ожидания, как туго натянутая тетива, и это напряжение еще больше усиливалось от жужжания генератора, тянувшегося тоненькой беспрерывной ниточкой. Кен отошел от подключенного осциллоскопа, уступая Дэви, более терпеливому, чем он, место у щитка с кнопками и переключателями. При повороте первого переключателя в узкой шейке конической трубки появился слабый отсвет, потому что тонкая нить накалилась от тока. Накаленная нить была скрыта, спрятана внутри маленького цилиндра, похожего формой и величиной на гильзу от пули. Когда Дэви повернул второй переключатель, к гильзе бесшумно подключилось напряжение и ее внутреннюю полость с огромной скоростью стали бомбардировать электроны, исходившие от накаленной проволочки. В конце патрона было просверлено крохотное отверстие, сквозь которое тоненькая струйка невидимых частиц под напряжением в две тысячи вольт проникала внутрь трубки. Третий переключатель создал как бы электрический канал для электронов, по которому они устремлялись с еще большей скоростью, - канал с наэлектризованными стенками, такими крутыми, что электрон, случайно отбившийся от общего потока, тут же отбрасывало назад, на дно канала, откуда возникал плотно сфокусированный пучок энергии. Результат всего происходящего можно было наблюдать на плоском конце трубки, покрытом изнутри белым веществом. Здесь тоненькая струйка электронов изо всех своих микроскопических сил вонзалась в пятнышко рыхлого оксида. Фокусирование электронного луча создавало крошечный флюоресцирующий зеленоватым светом диск - пятнышко света, дрожащее, слегка колеблющееся из стороны в сторону, но всегда возвращающееся к своему центру. Бледное, быстро мерцающее пятнышко казалось живым и нервно трепещущим. - Попробуй вертикальное поле, - сказал Кен. На щитке щелкнул четвертый переключатель. Маленький дрожащий кружок света медленно вытянулся в продольную светящуюся нить. Теперь каждую тысячную долю секунды на пути электронного потока вздымалась новая гора и тут же обрушивалась в ущелье, глубина которого равнялась ее высоте. Эти волнообразные подъемы и опадания разбрызгивали электроны вверх и вниз по всей внутренней поверхности трубки с такой быстротой, что человеческий глаз видел только линию стремительного луча - линию, которая колебалась и дрожала, как язычок пламени на легком сквозняке. И все это происходило потому, что напряжение в тысячу пятьсот вольт изменялось тысячу раз в секунду между двумя маленькими квадратными пластинками из посеребренной бронзы: одна находилась выше, а другая - ниже сфокусированного электронного луча. Дэви отключил напряжение от вертикальной развертки и подключил его к другой паре пластин, расположенных справа и слева от луча. Белая линия на поверхности трубки снова слилась в точку, потом точка расширилась в обе стороны и превратилась в дрожащую горизонтальную линию, тоже тонкую и волнистую. - Теперь давай развертку, - сказал Кен. Все переключатели были повернуты вниз. И словно распахнулось окно в лунную ночь: на поверхности трубки возник большой светлый квадрат. Дэви вгляделся в квадрат мерцающего света, затем осторожно повернул выключатель: сейчас определится, готовы они к демонстрации прибора или нет. Квадрат стал больше, но вдруг сплошной белый свет начал дробиться и превратился в клубящийся хаос. Два колебательных поля внутри трубки работали без всякого согласования, электронный луч метался по всему экрану с такой скоростью, что ничего нельзя было разглядеть, кроме бесконечно извивающейся ленты. На лице Дэви, освещенном зеленоватыми отсветами, не дрогнул ни один мускул, но он ощущал болезненное разочарование Кена так же остро, как свое собственное. Оба молчали; Кен поднялся со стула, нащупал в полутьме отвертку, обернул деревянную рукоятку куском резины и осторожно дотянулся до винта конденсатора, стараясь не задеть ничего вокруг. В месте контакта вспыхнула яркая голубая искра. Кен подкрутил винт на четверть оборота и с такой же осторожностью убрал руку. - Как теперь? - спросил он. - Иди посмотри, - ответил Дэви. Кен обошел прибор и стал за спиной брата. На экране трубки опять светился матовым лунным светом неподвижный квадрат. Дэви снова повернул ручку развертки. В лунном окошке, возникшем из хаоса, появились ряды абсолютно ровных горизонтальных черточек. Дэви еще раз повернул ручку - и черточки слились в неподвижный квадрат, как и полагалось по теории. Трубка работала! Широким, торжествующим жестом Дэви выключил прибор и взглянул на Кена. - Теперь ты видишь? - мягко спросил он. Кен поглядел на брата сверху вниз, улыбаясь одними глазами. - Вижу. - Значит, мы знаем, о чем говорим? В глазах Кена мелькнула ирония: "Знаем теперь или знали до этого?" Он отошел к столу, заваленному чертежами и бумагами, и стал что-то записывать в рабочую тетрадь. - Те четыре трубки, что мы сделали прежде, мы с тобой считали неудачными, - сказал он, не поднимая головы. - А они вовсе не были неудачными. - Что ты хочешь сказать? - не сразу спросил Дэви. - То, что я сказал. С самого начала была неправильна схема синхронизации. Ту схему, которой мы сейчас пользовались, я придумал на ходу, пока собирал ее. Сейчас я ее записываю. Мы видели на экране изображение, только новая трубка тут ни при чем. Все дело в новой схеме. Дэви молчал, задумавшись. Он вынул электронную трубку из гнезда, потом сел рядом с Кеном и покорно придвинул к себе листки с записями. Подготовка к докладу шла своим чередом, но никто из них и словом не обмолвился о том, что означало открытие Кена: они по собственному недосмотру потратили впустую почти целый год. Они знали, такие случайности возможны, это обычный риск, к которому надо быть готовым, но каждый из них был благодарен другому за молчание, ибо каждый чувствовал себя виноватым. Для доклада отвели одну из аудиторий - комнату, в которой Дэви и Кен прослушали немало лекций. Впрочем, сейчас братья чувствовали себя здесь чужими и держались неуверенно, словно возвратились после долгого отсутствия и сомневались, что тут их узнают и вспомнят. В университетском городке, залитом солнцем, одетом зеленой июньской листвой, царила мирная деревенская тишина. Дэви и Кен пришли сюда, как чужие, и эти люди со знакомыми лицами имели все права вытолкнуть их прочь. Ни один экзамен не имел такого решающего значения, как предстоящий доклад. Шесть профессоров собрались небольшой группой у окна. Одни стояли, прислонясь к подоконнику, другие, раскачиваясь на стульях, любовались университетским городком. На Кена и Дэви они посматривали довольно дружелюбно, но не без любопытства. Не так давно к ним явился какой-то незнакомец и заявил, что эти очень молодые люди могут стоить больших денег, если то, на что они претендуют, окажется правдой. И университетским представителям, очутившимся в положении сестер Золушки, не терпелось выяснить, что же такое они проглядели в своих бывших студентах. Последними явились Бэннермен и адвокат Стюарт. Полагаясь во всем на представителей университета, они были в отличном настроении и пока что не держали ничьей стороны: ни братьев Мэллори, ни их оппонентов. Сейчас все зависело от того, какая чаша весов перетянет. Дэви остро чувствовал свое одиночество и знал, что у Кена тоже напряжены все нервы. Стюарт, человек лет пятидесяти пяти, раскрыл на столе свой портфель и вынул пачку напечатанных на Машинке листков. - Прежде чем начать, - сказал он и этими неофициальными словами открыл заседание, - я хочу предложить вашему вниманию докладную записку, которую вчера утром продиктовали мне Кеннет и Дэвид Мэллори. Это изложение основных принципов их изобретения, с которым вы познакомитесь через несколько минут. Справедливость требует оградить изобретателей от всякого риска. Поэтому после доклада пусть каждый из вас соблаговолит поставить свою подпись под нижеследующим документом. Содержание его таково: "Мы, нижеподписавшиеся, присутствовали 26 июня 1925 года на докладе о вышеуказанном изобретении". Вот все, что вас просят подписать. Ни одобрения, ни неодобрения от вас не требуется. Вы просто выслушаете доклад. Этот документ является изложением сущности их изобретения и после подписания будет храниться у братьев Мэллори в качестве гарантии от случайностей в будущем. - Каких случайностей? - сухо спросил Бизли. - Любых, могущих воспоследовать действий с целью получения патента, - спокойно ответил Стюарт, не желая замечать враждебности в тоне Бизли. - Документ послужит доказательством, что в указанное время Кеннет и Дэвид Мэллори уже работали в данной области. В будущем такое доказательство может оказаться чрезвычайно важным. - А какие обязательства по отношению к ним это налагает на нас? - опять спросил Бизли. - Решительно никаких. Разрешите пояснить. Моим клиентом является мистер Бэннермен, а не братья Мэллори. Если любой из вас уже проделал подобную работу в этой области и может доказать свой приоритет, тогда этот документ лишь установит самостоятельность вашей работы. Если же кто-либо из вас, заинтересовавшись услышанным докладом, захочет провести подобную работу в будущем, этот документ будет свидетельствовать о том, что ваша работа не предвосхитила всего изложенного в сегодняшнем докладе. - Значит, каждый из нас может получить копию докладной записки? - Я велю моему секретарю разослать копии всем присутствующим. В разговор вмешался Бэннермен. Сейчас он уже нервничал не меньше, чем Кен и Дэви. - Погодите-ка минутку. Я ведь только хочу, чтоб никто не остался в обиде - ни вы, ни я, ни мальчики. Это условие составлено для того, чтобы у всех была чиста совесть, а кто не согласен - может уйти. Я все равно уплачу, как договорились. Есть желающие уйти? - Никто не пошевельнулся. Бэннермен взглянул на братьев. - Ну, тогда начинайте. Кен встал и вышел к доске. Его светлые волосы были тщательно приглажены. Лицо сильно побледнело. Он казался спокойным, почти вызывающе уверенным, но Дэви видел, как бьется жилка у него на шее, и ему захотелось отвести глаза в сторону. Кен развернул скатанные в трубку, чуть повлажневшие в его руках бумаги, долго смотрел на первую страницу и наконец с отчаянной решимостью поднял голову и взглянул на слушателей. - У меня большое искушение начать сразу с технических принципов, без всякого вступления. - Кен старался совладать со своим голосом и потому первые слова произнес сурово, почти басом. Затем ему удалось улыбнуться. - Это потому, что все вы были нашими учителями. Естественно, нам с Дэви представляется, что вы все это уже знаете - и, быть может, лучше, чем мы. Ведь преподавателям полагается знать больше, чем ученикам. Тем не менее мы вот уже сколько времени просматриваем все научные журналы в университетской библиотеке и нигде не нашли и намека на то, что кто-то работает в этом направлении. Мы абсолютно уверены, что наш метод еще никому не известен. И раз уж он не известен "Дженерал электрик", раз он не известен в лабораториях компании "Белл", то не обижайтесь, если я буду вести себя так, будто он не известен и вам. Некоторые улыбнулись. Пока что никто не выказывал открытой враждебности. Профессора приготовились слушать дальше. - Не касаясь промышленной, финансовой и других сторон дела, я хочу рассказать о сущности нашей идеи, о том, чего мы добиваемся, - продолжал Кен. - Подобно тому, как радио мгновенно передает звук, мы хотим передавать изображение. Радио превращает звуковые колебания в электромагнитное излучение, которое в приемнике снова превращается в звук. Мы хотим описать вам способ, при помощи которого можно проделать то же со световыми лучами. У нас приемником будет служить прибор, который даст последовательные изображения непрерывных движений в тот же момент, когда эти движения совершаются за тысячу миль от нас. - Такой прибор уже существует, хотя находится еще в экспериментальной стадии, - вставил Бизли. - Вам это, безусловно, известно. Реплика была неожиданной, и Дэви испугался, что Кен собьется, но тот только кивнул головой. И Дэви вдруг почувствовал, что в Кене появилась какая-то новая уверенность, свидетельствовавшая о том, что он уже не мальчишка. - Совершенно верно, - ответил Кен. - Но метод, на который вы ссылаетесь, неверен и никогда не даст желаемых результатов. Он основан на механическом вращении дисков и зеркал. Получаемое изображение нельзя даже сравнить с газетными клише, переданными по фототелеграфу. Наш способ лучше и гораздо проще по своему принципу. Собственно говоря, он является _единственным_ приемлемым способом, потому что всецело основан на электронике. Подвижных частей у нас не будет совсем. - Даже в передатчике? - спросил профессор Латроп. - Нигде. Разрешите мне начать с самого начала - с передатчика. Скажите, нужно ли мне говорить об основах разложения изображений? - Делайте так, как вы решили, Кен, - сказал Латроп. - Можно с удовольствием выслушать даже то, что уже известно, если это будет изложено в интересной форме. Продолжайте. Кен улыбнулся. - Ну, я думаю, можно не говорить о принципе, на котором построен процесс разложения изображений. Это более или менее знакомо всем. Вопрос в том, как разлагать. По способу, о котором упомянул профессор Бизли, изображение предмета воспринимается так, будто вы рассматриваете огромную картину при помощи маленького фонарика. Луч фонарика очень быстро скользит взад и вперед по картине и позволяет видеть лишь одну деталь в каждый данный момент. Фотоэлемент превращает отраженный свет в электрические импульсы, которые затем могут быть Переданы на расстояние. На другом конце эти импульсы, конечно, должны воссоздать первоначальную картину. Беда только в том, что никогда не удается перемещать луч взад и вперед с такой быстротой, чтобы воспроизвести все движущиеся детали передаваемого объекта, если он находится в непрерывном движении. И эта беда оказалась роковой... Мы обошли это препятствие, ибо электронный луч можно заставить колебаться в вакуумной лампе взад и вперед, вверх и вниз. Этого можно добиться при помощи полей высокой частоты. Вчера мы разложили изображение немодулированного электронного луча в десять раз быстрее, чем это может сделать любая механическая система. Без всяких затруднений мы можем увеличить эту скорость в пятьдесят или сто раз. - Но как же вы разлагаете изображение в вашей системе? - спросил Латроп. - Мы намерены использовать пространственный заряд, - сказал Кен. Он повернулся к доске и написал лангмюровский вывод из уравнения Ричардсона для распределения тока между двумя плоскопараллельными электродами. - Будем считать эти два электрода фотоэлементом. Коллектором будет проволочная решетка с крупными ячейками. Свет проходит через нее и падает на внутренний электрод - анод, тончайшую проволочную сетку. Сторона сетки, обращенная к источнику света, покрыта светочувствительным веществом. Передаваемый предмет светит на сетку, которая испускает электроны в направлении коллектора. Мы намерены направить бегающий электронный луч на заднюю сторону сетки. Этот луч будет иметь нулевую скорость как раз у сетки. Там, где фототек мал, множество электронов из бегающего луча проникает через сетку, чтобы удовлетворить условиям насыщения. Там же, где ток сильнее, только небольшое количество электронов отделится от луча. Вот в основном и вся наша теория. Кен умолк, и наступило тягостное молчание. Сердце Дэви заколотилось. Он застыл на стуле, не сводя напряженного взгляда с бледного лица Кена. В аудиторию, как в нежилой дом, вливались звуки и запахи летнего утра. Дэви вдруг мучительно захотелось снова стать пятнадцатилетним мальчишкой и учиться на первом курсе, где ему никогда не приходилось переживать таких жутких, полных решающего значения минут, как сейчас. Долгую паузу нарушил чей-то голос, явно дружелюбный голос, который до тех пор молчал. - Будьте добры, повторите все это еще раз. И, если можно, с чертежами и цифрами. Меня интересует вопрос о частотах, применяемых при разложении изображения. Дэви услышал, как за его спиной пробежал легкий шорох: слушатели зашевелились, задышали громче, очевидно, усаживаясь поудобнее. Никто не высказывал ни недовольства, ни одобрения, но братья Мэллори вдруг перестали быть центром внимания. Слушатели интересовались уже не ими, а идеей; идеи же временами могут жить независимо от людей. Дэви чувствовал себя так, будто они с Кеном, возглавляя длинную процессию, очутились на площади, окруженной безмолвной стотысячной толпой, и теперь, показавшись ей, могут выйти из строя, присоединиться к зрителям и с безмятежным любопытством смотреть вместе с ними на продолжающееся шествие. В первый раз с той минуты, как начался доклад, Кен взглянул на Дэви, и они обменялись незаметными улыбками. Им уже не было страшно, ибо долго скрываемая тайна наконец была обнародована и ее никто не высмеял. Молния не поразила их за дерзость, когда они заявили, что первые нашли решение проблемы, над которой тщетно бились крупнейшие ученые. То, что лежало в папке, тоже наконец будет показано людям, и жизнь вдруг стала не только легче, но и бесконечно интереснее. Дэви поставил свой стул боком, чтобы видеть слушателей и чтобы было удобнее отвечать на вопросы, которые могут задать и ему. Резкий скрежет отодвигаемого стула не смутил его ничуть. Ему важно было сесть так, чтобы быть всецело в распоряжении брата. Когда Кен был мальчишкой, его стоило только подзадорить, чтобы он принял любой вызов; в душе он считал бы себя опозоренным, если бы ему пришлось отказаться. В те времена он с затаенным ужасом взлетал по лестницам башни и останавливался на самой вершине лишь для того, чтобы в отчаянии оглянуться назад, а затем, очертя голову, мчался свершать очередной мальчишеский подвиг. Вызов бросался мгновенно, и с такой же быстротой Кен делал то, к чему его подстрекали. Теперь, когда он стал взрослым, когда перед ним открылась карьера изобретателя, эти тайные муки усилились во много раз. С тех пор как Бэннермен бросил ему вызов, он уже не бежал, а почти две недели тащился по узким лестницам башни, медленно взбираясь со ступеньки на ступеньку. Пересматривая рабочие записи, Кен с трудом преодолевал каждый дюйм пути, наконец собрал всю свою волю в кулак и остановился, слушая, как враг ломится в последнюю дверь башни. И когда дверь подалась и он увидел знакомые профессорские лица, пригвоздившие его к доске своими испытующими взглядами, уже не оставалось делать ничего иного, как ринуться вниз. Но на этот раз произошло чудо. Он не упал - он полетел, паря в воздухе и ломая острия каверзных вопросов, которые бросали в него, как копья. Какое наслаждение чувствовать себя таким свободным, таким уверенным! Кен вдыхал не воздух, а чистую радость. Радость не покидала его весь день, до самого вечера. Она проникала через кровь в сердце, в мускулы, в волосы, разлетавшиеся вокруг лба, когда машина Бэннермена мчала виновников торжества за город. Радость сияла в его глазах, тонким ароматом забиралась в ноздри, наполняла рот особым вкусом, от чего ему хотелось закинуть голову и смеяться без конца. Он прищурил глаза и словно сквозь туман различал росшие при дороге васильки, синие, как глаза целой толпы улыбающихся девушек, которые выстроились вдоль пути, чтобы приветствовать победителя. Целых пять часов Кен почти без всякой помощи Дэви рассказывал об изобретении. И наконец профессор Нортроп, неофициальный председатель комиссии, сказал: - Насколько я понимаю, никто из присутствующих не возражает против правильности этого метода. Что ж, мистер Бэннермен, молодые люди доказали, что знают о данном предмете больше, чем кто-либо из нас. Это они эксперты, а не мы! Старый профессор говорил вполголоса, но Кену его слова показались громом победных труб, возвещающих, что Кен остался Кеном. Кен открыл глаза. Марго и Бэннермен о чем-то болтали на переднем сиденье, но их слова и смех уносило из машины ветром. Вики и Дэви, сидевшие рядом, тоже разговаривали. Кен прервал их беседу: - Ну, Дэви, скажи честно, как ты себя сейчас чувствуешь? Дэви рассмеялся. - Так же, как и ты. - Я - как победитель великанов, - пробормотал Кен и покачал головой. - Никогда со мной такого-еще не бывало! Никогда! Дэви, ей-богу, я сидел на белой лошади. И на моей шляпе развевались перья, черт возьми! Я был... как называл себя Айвенго? Кто помнит? Кен ощущал тепло тела сидевшей рядом Вики. Она повернулась к нему, ветер откинул назад и растрепал ее каштановые локоны. Взгляд ее стал острым и проницательным, словно она жадно ловила каждый оттенок чувства в словах Кена. - Кажется, Дездичадо? - заметила она. - Помню, когда мы на улице играли в войну, это был наш боевой клич. - Это значит "Лишенный наследства", - заметил Дэви. - О, мне все равно, что это значит, - мечтательно сказал Кен, откидываясь на спинку сиденья и прикрыв глаза. Но он чувствовал на себе взгляд Вики. - Мне важно, как это звучит. - Да, я понимаю, - сказала Вики. - Как далекий гром! Кен открыл глаза и взглянул на нее. Вики отвернулась. - Вот, значит, какой вы были в детстве. - Да. А какой, собственно? - Ну, водились с мальчишками. И вы были прелестны, как картинка? - Нет, - улыбнулась Вики, - я не была прелестной. Я была смешной. Кен, откинувшись на спинку сиденья, почти касался головой ее плеча. Ему пришло в голову, что он до сих пор не разглядел ее по-настоящему. - Ну, это вряд ли, вы ведь слишком хорошенькая. Хотя... - он задумался, ощущая ленивое желание поддразнить ее, - вы могли быть смешной. Косички у вас торчали в разные стороны? - Да. - Вики смотрела прямо перед собой. Ее забавлял этот разговор, но говорила она тихо, чтобы слышал только Кен. - Веснушки были? - Всего несколько штук. - Вы были рады, что вы - девочка? - Иногда. - Но вам хотелось быть хорошенькой. - С чего вы взяли? - А что, разве вам хотелось быть уродом? - Конечно, нет. - Вики засмеялась. - Вот то-то. Вы, безусловно, хотели быть хорошенькой. - И вдруг Кен заговорил другим, уже не ленивым тоном: - Вики, какой день у вас был лучшим в жизни? Самым лучшим, самым счастливым и чудесным? Он увидел, как порозовели ее щеки. Вики наконец повернула к нему голову; ему давно уже хотелось, чтобы она сделала это. Лицо ее оказалось совсем близко. "Можно поцеловать", - подумал Кен. Она смотрела на него неожиданно откровенным и смелым взглядом, и в Кене вдруг шевельнулось любопытство. - Сказать вам честно? Это был день, когда я впервые убедилась, что я - девушка. - А как вы узнали? - Я опустила глаза вниз... - Ее темные зрачки все еще смотрели на него в упор, и Кен мгновенно понял, что девушка сейчас может сказать нечто такое, от чего ей будет мучительно стыдно всю жизнь, но она готова принести ему в дар что-то самое заветное, быть может, интимное признание, которого от нее еще не слышал никто. Кен понял все это и ждал, не спуская с нее взгляда. - Я просто опустила глаза вниз... - тихо повторила Вики. - Вот и все. У Кена на секунду перехватило дыхание, так поразила и тронула его эта откровенность и то, что Вики сейчас же раскаялась в ней: глаза ее стали виноватыми и молили его забыть, притвориться, будто он ничего не слышал. "А ведь легко сделать так, что она в меня влюбится, - с удивлением подумал Кен. - Нет, - тут же отогнал он эту мысль, - мне сейчас не до того". - Я ведь спрашиваю про такой день, когда вы бы поняли, что ваш труд не пропал зря, - сказал Кен, давая ей возможность взять обратно предлагаемый дар и делая вид, будто не понимает его ценности. Большие глаза Вики стали бездонными. Она смотрела на него, не обращая внимания на ветер, трепавший ее волосы, потом отвернулась. - Такого дня у меня не было, - сказала она. - За всю жизнь я не сделала ничего значительного. Кен положил голову на спинку сиденья, а через секунду переложил ее на плечо Вики. Он смотрел мимо ее профиля на сумеречные облака. - Ничего, такой день придет, и вам покажется, что вы парите там, вверху, вот над тем облаком, что похоже на рукоятку меча. - Меча? - Вики взглянула на небо. - Говорят, по тому, что человек видит в облаках, можно определить его характер. - Правда? Положите сюда руку, а то ужасно трясет. - Кен взял ее руку, положил себе на плечи и как бы заставил Вики слегка обнять себя. Он отлично сознавал, что делает, но уверял себя, что вовсе не изменяет своему решению. "Ерунда, мы же просто дурачимся", - думал он. - Ну, давайте. Я вижу рукоятку меча. Какой же у меня характер? - Не знаю, - засмеялась Вики и отняла сначала пальцы, потом высвободила руку из-под головы. Услышав их приглушенные голоса, Дэви полуобернулся. Он прищурился от ветра, но могло показаться, что глаза его сузились от того, что он увидел. Наконец он сказал: - Один специалист по психологии говорил мне, что если долго смотреть на листок, закапанный чернильными кляксами... Кен молчал и сидел не шевелясь. Он чувствовал, что и Вики нетерпеливо ждет, чтобы Дэви закончил этот странно звучавший рассказ. Кен был огорчен тем, что она убрала руку, хотя не протестовала против того, что голова его все еще лежит на ее плече. Хоть бы Дэви поскорее кончил эту чертову лекцию. И говорит он как-то неестественно. Что это у малыша с голосом? - Ветер бьет мне прямо в шею, - тихо сказал Кен Вики. - Может, остановиться и поднять верх? - Нет, просто подложите мне под голову руку. - Поднятый верх гораздо лучше защитит вас от ветра. - Вам, значит, все равно, если я заболею воспалением легких? Вики засмеялась. - Мне не будет все равно, - сказала она, - но сначала заболейте. Кен помолчал, потом вкрадчиво сказал: - И это будет еще один лучший день в вашей жизни? - Вики вздрогнула, как от удара, и быстро обернулась. Щеки ее пылали, широко раскрытые глаза смотрели беспомощно. - Думаете, я когда-нибудь забуду то, что вы мне сказали, Вики? - продолжал Кен почти шепотом. - Я ведь знаю, что вы чувствовали, когда сказали мне это, и почему вы сказали, и что это значит. Вы никому и никогда еще этого не говорили и никогда не думали, что скажете мне. - Да, - прошептала она, не отводя от него взгляда. - Никогда не думала. - Но все-таки сказали? - Да. - И я этого никогда не забуду... - Он глядел прямо ей в глаза, такие выразительные, влажные от ветра. - Никогда в жизни, - сказал он, на этот раз совершенно искренне. - Ведь это было так, словно вы поцеловали меня. - Не надо так, сразу... - прерывисто проговорила Вики. - Это нехорошо... - У нас впереди еще целый вечер, - шепнул Кен, и она позволила ему взять свою руку; между ними вдруг возникло теплое ощущение близости, хотя им больше нечего было сказать друг другу. А Дэви тоже молчал, глядя куда-то вдаль. И так же молча Кен и Вики танцевали, жгуче ощущая каждое прикосновение друг к другу. Им казалось, что они совсем одни: музыка румынского оркестра окутывала их, как облако, разноголосый шум загородного кафе долетал словно откуда-то издалека. Иногда, присаживаясь за столик, они замечали Бэннермена и Марго, которые болтали, перекидываясь добродушными шутками, и бледное лицо Дэви, рассеянно прислушивавшегося к их болтовне. "Дэви выглядит плохо", - подумал Кен и сделал ему знак не налегать на вино, но Дэви притворился, будто не видит. - Трагедия в том, что вы, дети мои, вырастете, так и не зная, что такое настоящая выпивка, - разглагольствовал Бэннермен. - Это такой же рейнвейн, как я - индийская принцесса. А если эта бурда - пиво, тогда я - сестра-близняшка индийской принцессы. Но черт с ним, я рад, что вы, мои мальчики, разбогатеете молодыми и еще сможете насладиться богатством, а вместе с вами и я стану молодым и богатым! - Он подчеркнул эти слова, стукнув кулаком по деревянному столу. - Да, сэры! Когда мы решили устроить этот маленький праздник, я, откровенно говоря, немного стеснялся: ну что, думаю, тебе, старому сычу, делать в компании пары девчонок да пары университетских хлыщей! Но сейчас, как погляжу на вас четверых за этим столом, мне кажется, будто я смотрюсь в зеркало. Пусть это немножко сентиментально, но, ей-богу, я молод душой, toujours gai [вечный весельчак (фр.)], как говорится. Идемте танцевать, - обратился он к Марго, - я вам покажу, до чего я еще молод. Сейчас как начну вертеть ногами, только держись! Марго засмеялась и встала. Лицо ее раскраснелось. "Какая она сегодня хорошенькая", - подумал Кен. Он гордился сестрой: она так мило выглядела и так славно держалась с Бэннерменом. Марго всегда умела сразу попадать в нужный тон, безошибочно угадывая настроение собеседника. Вики, кажется, тоже не лишена этой способности. Кен обернулся к Вики; сейчас, когда он не обнимал ее, в руках его появилось ощущение пустоты. Взгляды их встретились, и Кен обрадовался, увидев в ее глазах отражение того, что чувствовал он сам. Лицо у Дэви было бледное и напряженное. - Как ты себя чувствуешь, малыш? - спросил Кен. - Прекрасно, - кратко ответил Дэви. - Вы не хотите потанцевать, Дэви? - спросила Вики. При звуке ее голоса он смутился, не зная, надо ли ему смотреть ей в лицо. - Вам сегодня весело, правда? - Необыкновенно! Точь-в-точь как вы обещали, когда уговаривали меня остаться. Знаете, как вы были милы со мной в тот первый день! - Это звучит, как прощанье, - медленно сказал Дэви. - Совсем наоборот. Я не собираюсь уезжать. Голос Дэви стал почти дерзким. - Я говорю о другом прощанье. Идите лучше оба танцевать. А то на площадке не будет места. Кен отодвинул свой стул. Вики тоже встала и приподняла руки, словно раскрывая объятия. На обратном пути Дэви сел впереди с Бэннерменом и Марго - он наотрез, почти со злостью отказался от приглашения Вики сесть рядом с нею и Кеном. Кен и Вики остались на заднем сиденье одни в теплой ночной темноте. Кен обвил рукой плечи Вики, а она прижалась к нему. Как только машина тронулась, Кен нагнулся и поцеловал Вики в губы. Сидевшие впереди находились как бы на другой планете, путь которой случайно совпал с путем Кена и Вики: голоса их казались такими далекими, а обрывки разговора доносились как будто через огромное пространство. - Самое главное, - деловито говорил Бэннермен, - чтобы вы, ребятки, начали как можно скорее. Завтра же возьмите тысячу долларов - и за дело! Боже мой, да через полгода Американская радиокорпорация собьет нас с ног золотым дождем, я уж знаю! - Прежде всего, - слова Дэви долетали до сидящих сзади, как клочья изорванного флага, - мы с Кеном решили вот что: мы не желаем продавать свой патент кому бы то ни было, даже Американской радиокорпорации. Мы знаем, что из этого получается: продать - значит сойти на нет. - А будете долго привередничать, так и помрете старой девой. Кругленький миллиончик вас устроит? - По миллиону каждому? - серьезно спросила Марго. Бэннермен захохотал, но тут Кен почувствовал, что щека Вики прижалась к его щеке, и все остальное перестало для него существовать. Когда машина остановилась у гаража, все вышли усталые, словно оглушенные. Кен и Вики смотрели вокруг себя расширенными, непонимающими глазами, как будто они еще не совсем проснулись. Бэннермен пробормотал что-то насчет завтрашней встречи в конторе Стюарта, затем Кен вместе с Вики пошли к Университетскому холму. Дэви смотрел вслед брату и Вики; они шли, держась за руки. Прежде чем они успели скрыться за поворотом тропинки, Кен обвил рукой плечи девушки, а она склонила голову к нему на плечо. Они снова погрузились в чудесный Сон и даже не оглянулись, не поинтересовались, что происходит с Дэви. Через секунду Дэви заметил Марго, которая ждала его в дверях и ласково улыбалась, все видя и все понимая. Дэви прошел мимо, отведя глаза и не приняв протянутой руки. Он не желал сочувствия, ибо не хотел признаться и себе самому, как болит эта свежая рана, и старался сделать вид, будто никакой раны нет вовсе. - Очень красивая пара, - сказал он. 4 Августовская жара давала себя знать даже в затемненном гараже - Дэви весь взмок. Он брал маленькие спиральки из медной проволоки за расплющенный кончик и осторожно опускал их одну за другой в ванночку с бурой дымящейся едкой кислотой. На поверхности вскипали пузырьки, и тусклый металл начинал отливать золотисто-красным блеском. Руки у Дэви были потные, и каждый раз, когда он вынимал спираль из ванночки, кислота обжигала кожу на пальцах. Дэви почти не чувствовал боли, но кончики его пальцев стали коричневыми, будто их смазали йодом. Дэви ополоснул последнюю спиральку под струей воды, со свистом бившей из большого крана, и пошел проверить, нагрелись ли паяльники. И вдруг он почувствовал, что изнемогает от жары, от острого запаха кислоты, от вялого пламени бунзеновской горелки. В нем накипало раздражение, потому что стрелки часов приближались к половине четвертого, а это было время, когда силы его иссякали. Но если среди дня все становилось постылым, то по утрам вместе со свежим, прохладным воздухом в мастерскую снова вливались бодрость и надежды. Только что прибывшие картонные коробки и ящики с оборудованием были похожи на рождественские подарки. Оптимизм насыщал утренний воздух вместе с запахами жимолости, клевера и свежескошенного сена; вчерашние неудачи начисто забывались. Каждый наступающий день обещал быть днем, о котором Дэви и Кен много времени спустя скажут: "Вот когда мы по-настоящему двинулись Вперед!" В начале каждого рабочего дня Дэви мог яснее всего оценить для себя результаты чуть заметно подвигавшейся работы. Страстное стремление превратить аморфное "ничто" в сложнейшее материальное явление постепенно воплощалось в реальность. И каждый день Дэви испытывал почти чувственное удовольствие, убеждаясь, что его гибкие пальцы становятся все более чуткими и разумными. В эти блаженные минуты раннего утра руки тосковали по знакомому ощущению тяжести гаечного ключа, упругой силы паяльной лампы, округлой гладкости проводов собранной накануне схемы. Потом начинался коловорот рабочего дня: утренняя ясность постепенно таяла, исчезало ощущение времени, исчезало все, кроме бесконечной вереницы мелких проблем, требующих неотложного решения. Но время шло, и мало-помалу внимание рассеивалось, потребность в передышке становилась все настойчивее, и Дэви взглядывал на часы. Он никогда не ошибался. Стрелки показывали половину четвертого. Он оглядывался на Кена, но Кен обычно бывал всецело поглощен созерцанием гудящей в его руках паяльной лампы - в пламени ее вращался зародыш электронной трубки. Защитные очки придавали лицу Кена бесстрастную неподвижность; он никогда не прерывал работы, пока ровно в три тридцать не раздавался телефонный звонок. Телефон трезвонил раз, другой, третий - Кен тем временем не спеша ставил паяльную лампу, сдвигал на лоб темные очки и вытирал руки о майку, заправленную в бумажные брюки защитного цвета. И только приложив трубку к уху, он наконец улыбался и говорил: - Привет, Вики! При первом же звонке Дэви должен был либо выйти наружу покурить, либо как-то заглушить голос брата, пока не кончится этот разговор. И с этой минуты день катился под гору, как лавина. Дэви погружался в беспросветное уныние, которое становилось еще горше оттого, что он упорно отказывался даже самому себе назвать причину своей тоски. В середине дня и работа начинала приводить его в отчаяние - он испытывал чувства, прямо противоположные обычному утреннему настроению. Его и Кена донимали тысячи непредвиденных трудностей. Когда они работали в университетской лаборатории, для преодоления таких препятствий требовалось только время и терпение. Сейчас же они трудились над своим собственным изобретением, и, кроме времени и терпения, требовались еще и деньги. До сих пор Кен и Дэви фактически не получали никакого жалованья. Все отпущенные им деньги ушли на необходимое оборудование. Первую тысячу долларов они истратили за три недели, от второй тысячи осталось меньше половины. Дэви с ужасом думал о том, что они сильно недооценили стоимость своих экспериментов, но пока что помалкивал. Он не знал, как отнесется к этому Кен. И вот, как всегда в середине дня, наступил момент, когда у Дэви появилось ощущение, что над ними мрачной тенью повисла неминуемая катастрофа. "Надо выйти на воздух, - сказал он себе, - и выкурить сигарету". Он взглянул на часы - было двадцать пять минут четвертого. Он вытер руки о штаны, но не успел повернуться к открытой настежь двери амбара, как Кен неожиданно потушил паяльную лампу и, сдвинув очки почти на макушку, отер рукой пот с лица. - Мы все делаем неправильно, Дэви. По крайней мере я. - Голос его был спокоен, но Дэви почувствовал, что Кен в отчаянии. - Второй раз я просверливаю трубку и заранее тебе говорю - опять ничего не выйдет. - Разве она лопнула? - Нет еще, но лопнет. Она, проклятая, деформируется. - Кен безнадежно развел руками. - У меня нет ни малейшего желания делать ее, потому что я не очень-то в нее верю. Откуда мы знаем, что расстояние между электродами правильное? Ни черта мы не знаем! И не говори, что мы все рассчитали. Никакие расчеты не помешают этой трубке разлететься на куски. Через пять минут хозяин Вики, мистер Зейц, пойдет вздремнуть в заднюю комнатку, предоставив лавку и телефон в распоряжение Вики. Через семь минут зазвонит телефон, но с таким же успехом он мог зазвонить и через тысячу лет, ибо Кен, по-видимому, вовсе не сгорал от нетерпения. - Там еще осталось пиво, - сказал Дэви. - По бутылке нам с тобой найдется. Давай-ка сделаем перерыв. А потом все обсудим. Сидя на табуретках у рабочего стола Дэви, они пили пиво и молчали. И в задумчивой тишине оба услышали легкое "дзинь", словно кто-то в пустом зале тронул самую тонкую струну арфы. Дэви взглянул на Кена; тот не пошевелился. Только лицо его стало еще грустнее. И снова в еще не законченной электронной трубке легонько зазвенела струна, возвещая о катастрофе. Кен уставился на бутылку с пивом, поставил бутылку на стол и в третий раз услышал нежный звон. И тотчас же, словно чтобы не мучить их больше, раздался противный глухой треск. Конец. Тонкое бледное лицо Кена казалось изможденным; он поднял бутылку и чокнулся ею с бутылкой Дэви. - Выпьем за то, что будет впереди, - сказал он. - Ну как, начинать все сначала? - Нет, - неохотно ответил Дэви. - Мы слишком торопимся. Вместо того, чтобы биться над такой сложной трубкой, нам сперва надо было сделать пробную модель попроще - фотоэлемент с неподвижным электронным лучом, падающим на тыльную сторону сетки. Мы запишем световые характеристики фотоэлемента и отраженного луча. И если между ними действительно есть какое-либо соответствие, то мы можем постепенно, шаг за шагом, дойти и до нашей теперешней трубки. - Разумно, - подумав, согласился Кен. - Почему же ты до сих пор молчал? - Должно быть, я вопреки всему надеялся, - ответил Дэви. - А как подумать, сколько мы ухлопали денег... - Черт с ними. Деньги ушли на дело. Дэви бросил на брата быстрый взгляд. - Ты в самом деле не жалеешь о деньгах, Кен? - Ну конечно, зачем ты спрашиваешь? - Я просто хотел убедиться, что мы с тобой думаем одинаково. Мне тоже наплевать на деньги. Для меня процесс работы и есть самоцель. Я ведь думал, что ты беспокоишься о деньгах, потому и спросил. - Ясно, беспокоюсь. Но потратили мы их правильно. И только по этой причине ты даже не заикнулся о более простой лампе? - Нет, еще из-за времени. Работа, возможно, займет много месяцев - больше, чем мы рассчитывали. - А куда нам спешить? - Ну, я думал, ты и Вики... - Дэви запнулся. - При чем тут я и Вики? - Я ведь не знаю - у вас могут быть свои планы. Кен нахмурился. - Какие еще планы? Слушай, Дэви... Зазвонил телефон, но Кен не тронулся с места. Ему еще многое хотелось сказать, но резкие, дребезжащие звонки настойчиво звали его к аппарату. Кен неохотно поднялся и взял трубку. Дэви вышел в открытую дверь. Жаркое послеполуденное солнце накалило булыжную мостовую. Трамвайные рельсы блестели, как прямые застывшие ручейки. Листья на деревьях не шевелились, даже вечно трепещущие тополя и те притихли. - Дэви! - услышал он приглушенный расстоянием голос Кена и медленно обернулся - значит. Вики поручила Кену спросить его о чем-то. - Вики хочет познакомить тебя с одной девушкой. Поедем сегодня все вместе купаться на Лисье озеро. Ладно? - Нет, - отрезал Дэви. - Ну поедем, будь человеком. Освежимся - и работа пойдет лучше. - Работа и так пойдет. Скажи Вики, что я занят. - Значит, не поедешь? - Кен был озадачен и явно раздосадован. - Нет. Дэви отвернулся и опять стал смотреть на улицу. Видеть Вики для него было слишком мучительно, временами он даже ненавидел ее. В последнее время она стала ему положительно неприятна, по крайней мере Дэви старался уверить себя в этом. Когда они с Кеном синими летними вечерами отправлялись к ней, Дэви каждый раз давал себе слово поглубже упрятать свои чувства и держаться по-братски приветливо, но при первом же взгляде на ее счастливое лицо ему словно вонзали нож в сердце. Вики всегда бывала оживлена и светилась внутренней радостью. Она теперь и одевалась, и выглядела иначе - даже походка ее изменилась, - и трудно было узнать в ней ту сдержанную, печальную девушку, которую он не так давно встречал на вокзале, хотя уже тогда Дэви знал, что она может быть такой, как сейчас. Ее чуть расширенные глаза, с ожиданием устремлявшиеся на Кена, когда он поднимался по ступенькам веранды, ее радостная, выражавшая нечто более глубокое, чем просто удовольствие, улыбка - все в ней так беззастенчиво говорило Кену "я тебя люблю", что Дэви становилось не под силу удерживать на лице свинцовую тяжесть маски дружелюбия. Чувствуя себя чересчур большим и неуклюжим, Дэви молча ждал, пока Вики его заметит. В начале лета он иногда ходил гулять вместе с Кеном и Вики. Они сейчас же отдалялись от него и, прильнув друг к Другу, погружались в бесконечную беседу, не предназначенную для посторонних ушей. Стоило кому-нибудь заговорить с ними, как таинственная беседа тотчас же обрывалась и оба терпеливо ждали, пока нечуткий собеседник отойдет прочь. Они, должно быть, говорили о чем-то очень важном; впрочем, Дэви не раз видел, как их серьезность улетучивалась в одно мгновение и они начинали сравнивать длину своих ладоней или измеряли шаги, споря, кто из них шагнет шире, а порой, когда Кен, очевидно, принимался дразнить ее, она яростно колотила кулаками по его бицепсам. Кен смеялся и под конец, наверное, просил пощады, потому что Вики тоже начинала смеяться. А потом, ласково обхватив обеими ладонями руку, которой только что от нее досталось. Вики вместе с Кеном шла дальше, Дэви догадывался, что она пока что не допускает большей близости, но от этого ему было не легче, ибо он видел, что Кен никогда еще не был так увлечен. Эти вечерние прогулки не доставляли Дэви никакого удовольствия. В присутствии Вики он всегда испытывал неловкость и в конце концов накрепко решил больше не ходить с ними. Он уже в третий раз отказывался, и, когда Кен повесил трубку и стал рядом с ним в дверях амбара, Дэви почувствовал, что он ждет объяснений. - В чем дело, Дэви? Тебе не нравится Вики? Дэви обернулся, сделав удивленные глаза. - С чего ты взял? - Я ведь все-таки не такой уж идиот. И потом - то, что ты сказал перед тем, как зазвонил телефон. - Ничего особенного я не сказал. - Ты очень прозрачно намекнул, что она мешает нашей работе. - Никогда я этого не говорил, Кен. - Ты сказал, что давно уже знаешь, что мы с тобой идем по неверному пути, и ты сказал, что не хотел говорить об этом, так как Вики, вероятно, будет недовольна, если работа затянется. - Ты меня не так понял. Ради бога, брось ты это, Кен, Болтаешь, сам не зная что. У тебя все в голове перепуталось. - Нет, это у тебя все перепуталось. Ты очень странно ведешь себя последние две недели. - Кен заколебался. - Ты на меня за что-нибудь сердишься? Дэви поглядел на свои руки. - Нет, - сказал он с расстановкой, - мне не за что на тебя сердиться. Ты тут ни при чем. - А кто же? Марго? - Нет. - Ну кто же, черт тебя дери?! Дэви поднял голову. - Никто, - сказал он, твердо решив поверить в это. - Все дело просто в работе. - А если мы наладим работу, все опять будет хорошо? - Конечно, - сказал Дэви, входя в гараж. - Все будет хорошо. За ужином Дэви молчал, а Кен ушел сейчас же после того, как они вымыли посуду. Дневной свет начинал еле заметно меркнуть, хотя небо еще не потеряло прозрачной голубизны. На западе высоко над горизонтом протянулась длинная гряда облаков, похожая на изумленно приподнятую бровь над огромным золотым глазом, заглядывавшим за край земли. Марго пришла поздно, усталая, побледневшая - в городе сегодня было особенно жарко. Лицо ее с чуть выступавшими скулами стало как будто еще тоньше, изогнутые губы были крепко сжаты. Она ходила по кухне босиком, в расстегнутом ситцевом платье. Наконец она уселась напротив Дэви с каким-то шитьем в руках. - Ты сегодня никуда не уходишь? - спросил Дэви. - Нет, - кратко ответила Марго. Дэви поднял на нее глаза. Его смуглое лицо стало задумчивым. - Скажи, Марго, - заговорил он, - что чувствуют хорошенькие девушки? Мне просто интересно. Целый день на тебя смотрят мужчины, и ты отлично понимаешь, как они смотрят. Ты ощущаешь их взгляды? Марго не улыбнулась и не подняла своих серых, слегка раскосых глаз. Она отбросила со лба прядь волос и продолжала шить. Сейчас она казалась совсем девочкой - такой, какой была на ферме десять лет назад. - Как тебе сказать, - не сразу ответила она. - Мне не бывает неловко под мужским взглядом, если ты это имеешь в виду. И взгляды эти на себе я ощущаю не больше, чем ты. А что чувствуют в таких случаях мужчины? - Нет, серьезно. Марго! Ты же знаешь, что я хочу сказать. Человек идет по улице и видит девушку. Одна секунда - и она проходит мимо, но он успевает рассмотреть ее лицо, ее фигуру - все. - Ну, а девушки, по-твоему, слепые, что ли? - Ты хочешь сказать, что они поступают так же? - Да, а что ж тут такого? - Ты хочешь меня убедить, что, глядя на мужчину, женщина видит сквозь одежду? - Разве это не естественно? - И у нее при этом такие же мысли, что и у мужчины? - настаивал Дэви. Марго рассмеялась. - Ну, может, не такие определенные, но в общем сводятся к тому же. - Но что же может интересовать девушку, когда она смотрит на мужчину? Кроме лица, конечно. Вопрос Дэви опять рассмешил Марго. - Да я думаю, все. Мне, например, нравится, когда мужчина держится прямо. Иметь широкие плечи и выпуклые бицепсы совсем не обязательно. И потом сзади у мужчины не должно быть совсем плоско. - Господи, да как же ты можешь это знать? - Надо _смотреть_ - вот и все. Когда мужчина идет, брюки облегают его так же, как женщину - юбка. - Дэви приоткрыл рот, и Марго поспешила успокоить его: - У тебя сзади все в порядке, можешь не беспокоиться. - Неужели _все_ девушки так смотрят на мужчин? - За всех поручиться не могу. Я говорю только о себе. Разве ты знаешь, что у девушек на уме? Вот Кен знает. Как по-твоему, почему он так легко одерживает победы? - Я никогда не думал об этом, - медленно сказал Дэви. - Но Кен ничего не знает про тебя и Волрата. Марго впервые за весь разговор опустила свое шитье на колени. - Что же тут знать? - А вот я знаю _тебя_. И всегда знаю, когда у тебя кто-то есть. Кстати, тебе это известно. - Да, пожалуй, - согласилась Марго. Ее серые глаза стали задумчивыми. - Тебе это не очень неприятно, Дэви? - Почему мне может быть неприятно? - удивился Дэви. - Только вот... тебе это не приносит много радости. - Он любит меня, Дэви, по-настоящему любит, только не знает, что с этой любовью делать, - сказала она мягко, как говорят о проказах ребенка. - Он совсем запутался: разрывается между тем, что он чувствует, и тем, что, по его мнению, он должен чувствовать. Знаешь ведь, как относятся к нам студенты с Университетского холма: они считают, что только круглый дурак может влюбиться в девушку из города. Дуг воображает, будто так же относится ко мне, и, уже если говорить всю правду, стесняется знакомить меня со своими друзьями... Но ты бы видел его дом, Дэви! - с оттенком удивления в голосе воскликнула Марго. - Люди, у которых уйма денег, такое множество вещей принимают как должное, что порой это смахивает на ребячество. - Где он сегодня? - В Загородном клубе - это одно из мест, куда он меня с собой не берет. Уверяет, будто мне там не понравится. Вот почему я говорю, что он совсем запутался. Уж лучше бы прямо сказал, что таким, как я, там не место. Или вообще ничего бы не говорил. Но он _оправдывается_, понимаешь, и вдобавок делает вид, точно оказывает мне услугу. Как будто я не отдала бы десять лет жизни, чтобы посмотреть, какой он внутри, этот клуб! - Погоди-ка, неужели ты хочешь водиться со всякими там Беттингерами, Броками и Квигли? Это же чванные болваны! - Я тоже так думаю, - вздохнула Марго. - Но какие элегантные болваны! Зазвонил телефон; Марго встала и пошла в темную мастерскую. Через несколько минут она с сияющим лицом вбежала в кухню, и усталости ее как не бывало. - Он сейчас заедет за мной, - сообщила она. - Он повезет тебя туда? - Нет. Он звонил оттуда. Едет домой. Минут через десять будет здесь. Дэви, принеси мне воды, пожалуйста. Надо скорее вымыться. Должно быть, в последнюю минуту кто-то натянул ему нос. Знаешь что, в один прекрасный день этот молодой человек получит такой сюрприз, какой ему не снился за всю его молодую счастливую жизнь, и этим сюрпризом буду я! Марго, надев свое единственное нарядное белое платье, вся светилась тихой радостью и была так поглощена собой, что даже не обратила внимания на Дэви, который тоже успел переодеться. На нем была чистая белая рубашка и отутюженные брюки защитного цвета. Волосы, смоченные водой, были гладко зачесаны, рукава рубашки он аккуратно подвернул выше локтя. За окном сгущались синие сумерки, но в кухне еще не зажигали света. Снаружи загудел густой переливчатый гудок. Марго быстро повернулась на каблуке, оглядывая темную кухню - не забыто ли что-нибудь. Впрочем, оглянулась Марго только по привычке - сейчас она ничего не видела от волнения. У самой двери она вдруг остановилась, почувствовав угрызения совести. - О Дэви, ты знаешь, я бы с радостью взяла тебя с собой, но... - Валяй, - усмехнулся Дэви. - Я тоже сейчас ухожу. Марго уехала, и все звуки в доме стали постепенно затихать, как затихает хлопанье крыльев вспугнутых с дерева птиц, которые одна за другой снова усаживаются на ветках. Тишина принесла с Собой ощущение одиночества; в первый раз за всю жизнь Дэви почувствовал себя никому не нужным. Он вышел из кухни, хлопнув дверью. Открытый трамвай, покачиваясь, плыл по рельсам, как галеон. Дэви вскочил на ступеньку, и вагон, продуваемый вечерним ветерком, поплыл дальше. Пейдж-парк находился у озера, на окраине города, в конце трамвайной линии. Блестящие точки фонарей обозначали изгибы дорожек. На помосте для оркестра было темно и пусто, а посреди неровной луговины, являвшейся центром парка, статуя полковника Захария Армстронга грозила бронзовым кулаком призракам войны Черного сокола [восстание индейцев против американцев в 1831 году, возглавляемое вождем по имени "Черный сокол"]; впрочем, получалось, что полковник показывает кулак бронзовому мальчику-барабанщику, который в четверти мили от него шагал ему навстречу с 1871 года. По ту сторону кобальтово-синего озера, над темными висконсинскими берегами, багрово светилась полоска заката, а высоко в небе мерцали крохотные огоньки, похожие на миллионы Пейдж-парков; огоньки внушали пребывавшим в самообольщении бледным теням в летних платьицах и рубашках с расстегнутыми воротами, что они познали небесное блаженство больше, чем кто-либо на земле. Возле киоска с мороженым Дэви встретил знакомого, одного из завсегдатаев парка; он предложил Дэви пошататься - может, попадется парочка стоящих девчонок. Дэви отрицательно покачал головой. - Та, которую я ищу, не станет ходить в паре. Она будет одна. Ему показалось, что он нашел ее - девушка сидела на скамейке над озером, держа руки на коленях и аккуратно скрестив ноги. Дэви прошел мимо; лицо ее в рамке матово-золотых волос показалось ему матово-серебряным. Но когда он сел рядом, раздумывая, с чего бы начать разговор, то оказалось, что он знал ее еще тринадцатилетней девчонкой - она жила на той же улице, что и он, в полумиле от гаража. Сначала девушка не слишком обрадовалась ему, но потом, видимо, убедившись, что прекрасный незнакомец не выйдет к ней из таинственной ночной тьмы - во всяком случае сегодня, - принялась болтать о людях, которых Дэви давно забыл или вообще никогда не знал. Помня до малейших подробностей золотые школьные времена, она рассказывала о своих школьных друзьях так, будто Дэви был членом этой компании. Девушка даже не знала, что с тех пор, как она переехала на другую улицу, Дэви пять лет проучился в университете, а он не счел нужным сказать ей об этом. Дэви старался не слушать ее болтовню. Он обнял девушку за узенькие плечи, а она привалилась к нему негнущимся телом и без умолку рассказывала что-то озеру и постепенно сгущавшейся ночи. Выложив все, что знала, девушка покорно прильнула к нему, притихшая, податливая, и снова стала красивой, будто на нее упал волшебный отсвет той девушки, что будет сидеть совсем одна... На другое утро прохладный, свежий ветерок с солнечных полей принес в мастерскую новые надежды. Вчерашние неудачи были забыты, и оптимизм насыщал воздух вместе с запахами жимолости, клевера и свежескошенного сена. Сегодняшний день обещал быть тем днем, о котором они с Кеном много времени спустя скажут: "Вот когда мы по-настоящему двинулись вперед!" Спустя два месяца, октябрьским вечером, Марго стояла одна в большой гостиной Волрата, глядя, как синеют сумерки. В полутьме лицо Марго с чуть раскосыми глазами и тонко очерченными, немного впалыми щеками казалось нежным и задумчивым. В этот вечерний час северная осень окрашивала все вокруг в сине-голубые тона, исполненные особой грустной прелести, и казалось, отныне никогда уже не будет на земле таких цветов, как красный, золотистый, зеленый, ни одно человеческое существо не улыбнется в этой бесконечной ночи, которая надвигалась так быстро, и на всем свете только одна Марго знает эту тайну, поэтому лицо ее стало печальным, а взгляд мудрым и проникнутым состраданием. Футах в сорока от нее, в залитой светом, сверкающей кухне Артур - вывезенный из Нью-Йорка дворецкий в белой куртке - готовил коктейли. Наверху, как раз над ее головой, переодевался Дуг. Снаружи в бешеной, пляске, сшибаясь друг с другом, кружились черные листья, в окна бился канадский ветер, ему отвечало потрескивание дров в камине, слабо освещавшем комнату. Марго не зажигала свет, убеждая себя, что предпочитает быть в полутьме. Уже который месяц она бывала в этом доме, и все-таки здесь ее сковывала неловкость. Она не имела права дотрагиваться до этой мебели, и мебель, казалось, знала это. Но если и здесь Марго чувствовала себя чужой, тогда у нее не было своего места на земле, - ведь каждый раз, уходя от Волрата и возвращаясь к своей обычной жизни, она как будто с головой ныряла в горьковато-соленую воду и, задержав дыхание, ждала момента, когда снова почувствует на лице теплые лучи солнца. Но солнце она так и не видела - встречаясь с Волратом, особенно в его доме, Марго, несмотря на свой легкомысленно веселый вид, всегда испытывала тайные муки. Когда Волрат с небрежной ласковостью обнимал ее за плечи или крепко прижимал к себе своими крупными руками, он, к удивлению Марго, видимо, и не догадывался, что вместе с желанием в ней просыпается панический страх. Она еле удерживалась, чтобы не закричать: "Не верю - что во мне может найти такой человек, как ты? Какой простенькой, некрасивой, сухопарой я, должно быть, кажусь по сравнению с твоими прежними женщинами! Ах, ты, наверно, просто смеешься надо мной!" Когда Марго, бывая в его доме, смотрелась в зеркало, она неизменно поражалась: вместо бледного испуганного лица и застывшего взгляда она видела веселую улыбку, сияющие серые глаза и живость в каждом своем движении. И когда она начинала презирать себя за лицемерие, когда ей хотелось сорвать с себя маску и признаться в притворстве, она вдруг убеждалась, что и улыбка и радость - настоящие; сна не могла бы согнать их с лица, даже если б хотела. Она любила сильно и страстно, и, если бы не эта пугающая способность смотреть на все происходящее со стороны, она была бы совершенно счастлива. В соседней комнате послышалось звяканье стекла, серебра и кусочков льда - дворецкий ставил на поднос коктейли. Марго, ступая по мягким шкурам, устилавшим пол, прошла через комнату и зажгла свет, чтобы дворецкий не споткнулся в темноте. Раньше дворецкие всегда казались ей смешной нелепостью, глупой выдумкой легендарных богачей. Она не решилась бы сказать Кену и Дэви, что у Волрата есть настоящий, взаправдашний дворецкий, - братьям показалось бы странным, что она не смеется над этим. А между тем Артур вовсе не вызывал желания смеяться. В такие минуты, как сейчас, он подавлял Марго своей бесшумной ловкостью и молчаливостью. Она украдкой взглядывала на его грубоватое, непроницаемое лицо и ждала, что он вот-вот скажет ей вполголоса: "На вас грошовое, совсем не подходящее к случаю платьишко, ваша пудра и губная помада - просто смех, да и только, но мы же знаем, вы никогда не жили в Нью-Йорке или в Голливуде, а чудес на свете не бывает. Поглядели б вы, что вы собой представляете по сравнению с настоящими леди, - и самой стало бы смешно". В спальне Дуга висели голливудские фотографии, но не те глянцевитые открытки с портретами кинозвезд, которые может получить каждый, послав в киностудию десять центов и почтовую марку. Нет, это были обыкновенные любительские снимки - Дуг и Норма Ширер возле живой изгороди, Дуг и Род Ла-Рок, прищурившиеся от солнца. Или фотография, снятая во время пикника на приморской даче Алисы Терри: пятнадцать молодых мужчин и женщин стоят в ряд, и вид у них чуть смущенный, как у самых обыкновенных людей, но все лица на фотографии настолько знамениты, что неофициальная обстановка в тысячу раз усиливает их обаяние. Крайний справа был Джон Гилберт, а с левого края, рядом с Вильмой Бэнки, стоял Дуг Волрат, юный, худощавый, выглядевший совсем мальчиком, потому что он, единственный среди присутствующих, нахмурил брови. - Ты с _ней_ приехал на пикник? - спросила как-то Марго, указывая на Бэнки; она старалась говорить как можно равнодушнее, и от этого голос ее стал совсем тоненьким. Дуг приподнялся на локте и ткнул пальцем в другое, не менее красивое лицо на фотографии. - Нет, вот с этой. Она тогда снималась у меня в "Венецианском принце". - У тебя? - изумленно уставилась на него Марго. - Разве эту картину делал ты? - Я сделал две картины. - Волрат откинулся на подушку, устремив глаза в потолок. - Как только я познакомился с Томми Уинфилдом, я в ту же минуту решил, что мы с ним выстроим киностудию. Ни я, ни он никогда в жизни не ставили картин, но это оказалось не таким уж сложным делом. С "Принцем" мы сели в лужу, зато "Карнавал" побил все рекорды. - "Карнавал" тоже твоя картина?! - О господи, мое имя было написано на ней большущими буквами. - Волрат добродушно усмехнулся. - Первое время я был там всеобщим посмешищем. За глаза меня называли "Маленький лорд с золотой сумой". Черт возьми, мне было всего двадцать два года - просто сопляк, - но скоро надо мной перестали смеяться. Знаешь, Том сейчас был бы знаменитым режиссером, если б после моего ухода не сбился с пути. - Я помню "Венецианского принца", - медленно сказала Марго; увлекшись воспоминаниями о великолепии этой картины, она не заметила, что в рассказе о крушении карьеры режиссера Тома прозвучало что-то знакомое. Все люди, с которыми когда-либо был связан Дуг, почему-то сходили на нет после того, как лишались его поддержки; по его словам выходило так, будто мир в основном населен хрупкими, неустойчивыми людьми, однако до сознания Волрата, видимо, не доходило, что он до некоторой степени ответственен за то, что его жизненный путь усеян человеческими останками. Но в его присутствии Марго захлестывала такая торжествующая радость, что, приди ей в голову эта догадка, она отвергла бы ее с негодованием. Для Марго он был совершенством и олицетворением всемогущества; одурманенная воспоминаниями, она продолжала: - Боже, как мне нравилась эта картина! Там про то, как... Волрат засмеялся. - Ну уж мне-то, пожалуйста, не рассказывай содержания. Как-никак, ее делал я. - Вдруг он повернул к ней голову, и в глазах его мелькнул интерес. - А мне говорили, что простой народ не поймет картины! Эти слова ничуть не задели Марго - она слишком любила Дуга. Но вот в гостиную осторожно вплыл позвякивающий поднос, за ним - дворецкий Артур. Через минуту по лестнице быстро сбежал Дуг с той улыбкой, которая ей так нравилась, и внутренний трепет ее сразу исчез. Поправляя белые манжеты, он остановился на нижней ступеньке, сильный, коренастый и безукоризненно свежий. Он был в отличном настроении и даже потер руки от удовольствия. - Третьего прибора не надо, Артур, - сказал он. - Мне очень жаль, но произошло недоразумение. Мистер Торн подъедет позже. - Хорошо ли доехал мистер Торн? - осведомился Артур. - Вряд ли, раз ему пришлось ехать поездом, - засмеялся Дуг и обернулся к Марго. - В жизни не встречал человека, который так любил бы летать. Лучшего летчика у нас в эскадрилье не было. На земле он - ничто, но подымите его в воздух или просто заведите речь о самолетах - и в нем вспыхивает вдохновение. Ну, теперь на заводе дело пойдет на лад. Артур, мисс Мэллори и я умираем с голоду. Марго никогда не описывала Кену и Дэви столовой, потому что не решалась рассказывать о подаваемых там кушаньях. Мальчики никогда не видели устриц и уж, конечно, не могли представить себе, каковы они, жирные и холодные, под соусом, изготовленным по особому рецепту Артура и имевшим десять различных и острых привкусов. И как им объяснить, какой тонкий вкус бывает у прозрачного бульона? А эти бифштексы толщиной в два дюйма, нежные, как масло, розовые, как цветок! Ведь если братьям приходилось есть бифштексы, так только тонкие, как бумага. - Работа у мальчиков идет превосходно, - произнесла она вслух. Голос ее был негромок, но этими словами она хотела как бы подчеркнуть свою лояльность по отношению к братьям. - Да? Это здорово, - отозвался Дуг. Небрежный тон, каким были сказаны эти слова, заставил Марго поднять на него взгляд, в котором мелькнуло сдержанное негодование. Но он продолжал: - Марго, почему бы тебе не бросить свой магазин и не поступить ко мне секретаршей? У меня никогда не было толковой секретарши. А лучше тебя я не найду. Марго почувствовала такое облегчение, такую радость, что чуть не расплакалась. Значит, Дуг вовсе не бессердечен, он способен думать и заботиться о других. К нему надо относиться, как к слепому, внушала она себе. Должно быть, позади глаз у него маленькие зеркальца, обращенные внутрь, так что он никогда не видит ничего, кроме самого себя, разве только сделает специальное усилие, чтобы поглядеть на внешний мир. Раздражаться, бранить его - так же нелепо, как немедленно исполнять все его прихоти. - Я подумаю, - неторопливо сказала она, глядя в чашку с кофе. - О чем же тут думать? - Видишь ли, мне нравится моя работа. К тому же там у меня есть виды на будущее. Дуг сжал губы. - А разве со мной у тебя не может быть будущего? У меня еще добрых сорок лет впереди. - Ведь я не обязательно должна отвечать сразу, правда? - Не представляю себе, почему бы тебе не согласиться сразу. - Резким движением он встал из-за стола. - Я дам тебе вдвое больше, чем ты получаешь сейчас. - Дело не в деньгах. - А в чем же? - Не знаю. Если б знала, сразу бы дала тебе ответ. - Ответ твой заключается в том, что тебе на меня совершенно наплевать, - со злостью сказал он. - Я тебе нужен только для развлечения. Ладно, я тебе доставлю развлечение. Пошли наверх. - Благодарю, - холодно сказала Марго, не двигаясь с места. - Я сейчас не расположена к такого рода развлечениям. - Черт возьми, ты-то что злишься? Ведь это ты меня обидела, а не я тебя. - Я тебя не обижала. - Ты не сказала "да". - А теперь я и вовсе _не могу_ этого сказать, - отплатила ему Марго. - Даже если б хотела. - Марго, - покаянным тоном произнес Волрат. - Послушай, прости меня. Подумай как следует - вот и все. Ну идем же. Марго молчала. - Ну, пожалуйста. Видишь, я прошу тебя. А то скоро придет Торн. А мне нужно еще взять у тебя мерку для платьев, которые я хочу тебе заказать. - Спасибо, но я вполне обойдусь своими собственными платьями. - Новые будут гораздо лучше. - Я не могу себе этого позволить. - Ах, черт, ну я вычту из твоего жалованья. Прошу тебя, Марго. Марго подняла глаза и вдруг увидела Дуга таким, как он есть, - без голливудских фотографий, без роскошного дома, без слуг, машины и этих изысканных блюд, - просто коренастого, пахнущего чистотой и свежестью мужчину с умоляющими и виноватыми серыми глазами. Марго чуть заметно улыбнулась. Она любила этого мужчину всем сердцем. - Ты глупый, - ласково сказала она. - Ну, хорошо. Когда они снова спустились вниз, Торн ждал их в гостиной. Он поднялся им навстречу с несколько растерянным видом. Это был высокий худой человек лет под сорок, черноволосый, краснолицый, с черным шнурочком усов на верх" ней губе и впалыми щеками. Туго натянутая кожа его лица была вся в буграх и рубцах, словно его когда-то исхлестали кнутом до неузнаваемости. Запавшие глаза, обведенные темными нездоровыми кругами, казались огромными. Если бы не большие рабочие руки, Торна, одетого в элегантный, заграничного покроя костюм из синей шерсти, можно было бы принять за изнуренного работой профессионального танцора. - Здравствуй, человек-птица! - громко воскликнул Дуг, хватая его за руку. - Знакомьтесь, Марго, это Мэлвин Джайлс Торн, главный инженер моего авиационного завода и главный виновник его существования. Мэл научился летать еще мальчишкой, шестнадцать лет назад, у братьев Райт в Париже и у Сантоса Дюмона. Один из первых пришел в эскадрилью и выучил летать всех нас. - Дуг еще раз крепко стиснул руку Торна, потом обнял его за плечи. - Мэл, это мисс Мэллори, которая собирается стать моей секретаршей. - Очень приятно, мисс Мэллори. Вы только, пожалуйста, не верьте этому болтуну. Мне было двадцать три года, когда я начал летать с Уилбером. А у Сантоса Дюмона я работал всего две недели, когда братья Райт вытурили меня в наказание за проступок. Уилбер, знаете ли, был строг, точно монастырский настоятель. Голос у Торна был грубоватый, как у всех уроженцев Среднего Запада. Марго заметила, что он застенчив. В этом доме он не знал, куда девать руки, и ей страстно захотелось, чтобы Дуг обращался с ним как можно ласковее, тем более, что у него такой болезненный вид. Странно, удивилась про себя Марго, что он, столько лет прожив в такой стране, как Франция, очевидно, совсем не поддался ее чарам. А вот здешние ветераны прошлой войны до сих пор полны воспоминаний о веселом Париже. - Присаживайся, Мэл, я хочу, чтоб ты на время дал себе передышку, - сказал Дуг. - Мне удалось, наконец, наладить дела на заводе так, как тебе хотелось. - _Мне_ хотелось! - Ясно, тебе! Чего ради, по-твоему, я купил завод в этом богом забытом городишке? Чтобы с твоей помощью заставить американскую авиацию догнать авиацию всех прочих стран. Торн смущенно засмеялся, лицо его густо покраснело. - Ну, знаешь, если бы я думал, что дело обернется так, я бы порекомендовал тебе десяток других заводов покрупнее. Дуг покачал головой. - Нет, - сказал он. - Ты выбрал именно этот, еще не зная, заинтересуюсь ли я. И тут ты и начнешь. Если в тебе действительно есть то, что я чую нюхом, так через полтора года мы с тобой будем ворочать крупными делами на Большой бирже, а еще через полтора переплюнем сразу братьев Райт! Ты будешь моей ракетой, Мэл. И мы с тобой вместе совершим этот гигантский взлет. Первым делом ты переедешь из той комнаты, которую ты здесь снял. Неподалеку продается дом вроде моего. Он будет твоим. Весь этот год у нас с тобой будут общий кошелек и общие заботы. Я уже написал в Нью-Йорк, чтоб тебе прислали слугу не хуже Артура. - Эй, погоди минутку! - Торн поставил свой бокал. Глаза его лихорадочно блестели. - Я не знаю, что я с ним буду делать, с этим слугой. Денщик во время la guerre [война (фр.)] - еще куда ни шло, но лакеи - нет, уволь, ради бога! - Хорошо, я тебе подыщу служанку, - сказал Дуг. - Слушай, дитя мое, ты уже спокойно можешь начать жить сообразно с твоими будущими доходами. Это очень важно. Может, ты и старше меня на несколько лет, но во всем, что касается денег, слушайся меня. Учись быть богатым. Чем ты богаче, тем меньше это должно бросаться в глаза, но где-нибудь в петлице пиджака обязательно должна поблескивать золотая пуговичка, видимая невооруженным глазом. Дуг увлекся советами. Марго следила за выражением измученного лица Торна и представляла себе, какое у него сейчас должно быть восхитительное ощущение, - словно он вошел в только что приобретенный сад, окутанный золотым мерцающим туманом. И не нужно ничего хватать наспех. Он может спокойно вдыхать ароматы, ибо рано или поздно туман осядет на землю золотой росой, которую он будет подбирать, когда захочет. Заговорили о заводе. Торн задавал множество вопросов; потом вспомнил о тех довоенных временах, когда авиация была еще в самом зачатке. Торн уже не казался больным - это был человек, сознающий свое внутреннее превосходство. Марго увидела, что Дуг, наконец, убрал с глаз свои обращенные внутрь зеркальца. Впервые при ней он обращался с другим человеком, как с равным. - В последние десять-пятнадцать лет, - говорил Торн, - все развивается настолько стремительно, что с трудом припоминаешь, как было раньше. Всего двенадцать лет назад я впервые полетел на аэроплане - это была лодка с крыльями. Все из парусины, фюзеляж вроде детского змея из дранки, пропеллер с цепной передачей. В те дни еще никто и понятия не имел, как выходить из штопора; мы даже не знали, отчего эти чертовы штуки летают. Мы были в положении людей, старающихся сохранить равновесие на скользком шаре. Знаете, я помню модель, где мотор "Гном" вращался вместе с пропеллером, а вал был неподвижен. Это было придумано для того, чтобы усилить охлаждение воздухом и сократить вес маховика. И только лет восемь-девять назад мотор установили неподвижно, а вал заставили вращаться. - Несмотря на всю свою серьезность, Торн порядочно охмелел. - Уж эти мне французишки! Лучшие автомобили, лучшие аэропланы, лучшие летчики! Мы должны их догнать, хоть тресни! Правильно, хозяин? - Правильней некуда, Мэл. - Тогда отвези меня домой. Видно, мне еще нельзя пить ничего крепче молока - ноги не держат. Увидел бы меня сейчас Уилбер - вытолкал бы в три шеи. Все трое вышли в морозную ночь. Марго накинула широкое, подбитое енотом пальто Дуга, пушистое и мягкое, как шелк. В небе блестели острые, словно отполированные гудящим ветром звезды. Машина мчалась стремительно, мимо мелькали тусклые фонари, все трое съежились и пригнулись от ветра. Марго чувствовала, как дрожит Торн, привалившийся к ней, словно ребенок. Слева сидел каменно-неподвижный Дуг. Марго прижалась к нему, стараясь отодвинуться от Торна. К жалости ее теперь примешивалась легкая неприязнь, ибо ей казалось, что Торн нарочно подчеркивает свою болезнь и свою выносливость. Они высадили его у небольшого дома на Чероки-стрит, где сдавались комнаты, и, промчавшись через весь город, подъехали к темному гаражу. Марго подала Дугу меховое пальто, он небрежно швырнул его на заднее сиденье. Марго, дрожа от холода, вышла из машины. - Ну, что же ты решила? - спросил Дуг, обхватив рукой ее талию. - Я согласна, - сказала Марго. - Но при одном условии - пока я работаю у тебя, я буду для тебя только секретаршей. И больше ничем. Он недоверчиво поглядел на нее. - Что ты хочешь сказать? - Только то, что я сказала. Деньги меняют дело. Дуг гневно усмехнулся. - Ты сошла с ума! - Нет, - ответила Марго и улыбнулась. - Вот этого уж никак нельзя обо мне сказать. - Ты сама не выдержишь. - Выдержу. Хочешь пари? - Хорошо, будем держать пари, детка. Завтра приступай к работе. - Нет. В понедельник. - Ладно, в понедельник. - Он уже не злился, но, видимо, был озадачен. - Ты дурачишь меня? Марго нагнулась и поцеловала его, вложив в этот поцелуй всю свою любовь и всю нежность, в которых он, по ее убеждению, вовсе не нуждался. Оторвавшись от его губ, Марго пытливо вгляделась в его сильное лицо с квадратным подбородком. Она не увидела ничего, кроме сердитой растерянности. - Ни за что на свете я не стала бы вас дурачить, хозяин, - сказала она, выпрямляясь. В понедельник Дуг заехал за ней в гараж. Утро было мрачное, чувствовалось, что вот-вот пойдет снег. Кен и Дэви были уже за работой. Дуг вошел в боковую дверь и остановился у порога. Трое мужчин вежливо не замечали друг Друга. Проходя через гараж, Марго старалась увидеть работу братьев такой, какой она представлялась глазам Дуга, но сегодня, как на зло, выпал день, когда все было разобрано и в мастерской не осталось ни одной законченной конструкции - только какие-то стеклянные детали странной формы, наваленное хаотическими грудами электрооборудование, кучи медных трубок и аккумуляторов. В мастерской все было вверх дном, поэтому Марго по дороге на завод не решилась заговорить с Дугом о проекте братьев. Завод разочаровал Марго, привыкшую к образцовому порядку универсального магазина. Это был огромный одноэтажный барак, холодный и продуваемый сквозняками. Одну половину здания заполняли пронзительно скрежетавшие машины, другая была пуста, если не считать четырех самолетов, казавшихся поразительно маленькими. На подвесных кранах висело несколько радиальных моторов, а на полу лежали три фюзеляжа, находившиеся в процессе сборки; они напоминали искалеченные тела насекомых. Служебные помещения представляли собой клетушки с фанерными перегородками, не доходившими до потолка. И всюду, куда ни пойдешь, сквозь пронзительный вой и стук моторов слышались голоса, густой смех и гулкие шаги по цементу. Поначалу у Марго было такое ощущение, будто завод не может похвастаться какими-либо достижениями: ей скоро стало известно, что те четыре самолета были выпущены конкурирующими фирмами и куплены Волратом, для того чтобы разобрать их, изучить и либо скопировать, либо усовершенствовать. Тем не менее Марго вскоре убедилась, что ей предстоит проделать огромную организационную работу. Надо было создать из хаоса стройную канцелярскую систему и в то же время вести переписку Дуга с его нью-йоркской конторой, с биржевым маклером, с принадлежащей ему дойлесвиллской бензино-нефтяной компанией в Дойлесвилле, в штате Техас, нефтеочистительным заводом Волрата в Оклахома-сити, с нитрокорпорацией в Норфолке, а также с министерством внутригосударственных доходов через юридическую фирму "Уитэкер, Чаллис и Баулз" о том, почему в Калвер-сити, в штате Калифорния, существует "Перманент пикчерс компани", дочернее предприятие корпорации Волрата, хотя за последние два года она не выпустила ни одного фильма. Что касается вложения капитала, то, как убедилась Марго, Дуг меньше всего был заинтересован в этом авиационном заводе - однако местом своего жительства избрал Уикершем. Через три недели после того, как Мэл Тора представил ему отчет о состоянии дел на заводе, Дугу понадобилось ехать в Нью-Йорк. Он собирался взять с собой Марго, но в последнюю минуту передумал, решив, что она должна остаться и помогать Торну. Торн день ото дня становился все менее хилым. По взглядам, которые он исподтишка бросал на Марго, когда они оставались наедине, она догадывалась, что его занимает вопрос, действительно ли она любовница хозяина, или нет. Но он был слишком занят, чтобы прийти к какому-либо заключению, и слишком уставал к концу дня, чтобы предпринимать какие-нибудь шаги. Впрочем, Марго не сомневалась, что рано или поздно он либо скажет ей что-нибудь, либо просто попытается ее обнять. В день своего приезда Дуг объявил Марго, что она должна приехать к нему обедать; он намеревался пригласить ее как бы между прочим, но сам же все испортил, несколько раз подчеркнув, что ему необходимо поговорить с ней о делах. Уже целый месяц они ни разу не оставались наедине, и за все это время Волрат ни разу не попросил о свидании, словно решив вынудить Марго нарушить свое слово без всяких поползновений с его стороны. В этот вечер Волрат был нервен и раздражителен. Он много пил и старался не смотреть ей в глаза. Марго почувствовала эту напряженность и спрашивала себя, долго ли он сможет выдержать. Часов около десяти Волрат швырнул стопку бумаг на пол и привлек Марго к себе. - Когда же будет конец этой проклятой бессмыслице? - резко спросил он. Лицо его налилось кровью. Выражение его глаз ясно говорило о его намерении; Марго не стала сопротивляться и сказала только: - Хорошо, но помни, я возвращаюсь в магазин. Дуг выпустил ее сразу же; лицо его, вытянувшееся от разочарования, выглядело до того забавным, что Марго с трудом удержалась от смеха, но в то же время сердце ее заныло от жалости к Дугу и презрения к себе. Какую пошлую игру она ведет с ним, и все потому, что знает: Дуг никогда не предложит ей выйти за него замуж, пока она не измучит его вконец. Ей отчаянно хотелось стать его женой, иметь от него детей, быть рядом, если с ним стрясется какая-нибудь беда. Однако она знала: как только Дуг убедится, что она опять принадлежит ему, их отношения превратятся для него в удобную связь и ни о чем другом он даже думать не станет. И все-таки чувство пересиливало холодный расчет, за который так презирала себя Марго. Она подошла к Дугу, и в ее серых глазах была ласковая покорность и раскаяние. Когда она собралась уходить. Дуг показал три платья, которые он привез ей из Нью-Йорка. Примеряя их, Марго испытывала чувственное наслаждение, и не только потому, что о таких красивых платьях она не могла и мечтать, но и потому, что Дуг смотрел на нее и в глазах его светилась гордость. - Оставайся ночевать, - предложил он. - Погода такая мерзкая. - Ну, не такая уж мерзкая, - сказала Марго. - Если ты устал, я возьму такси. Между прочим, за платья я могу выплачивать из своего жалованья по десяти долларов в неделю. Сколько они стоят? - Все три - десять долларов. Я купил их на распродаже. Марго молча посмотрела на него. - Ну, ладно, - усмехнулся Дуг. - Десять долларов каждое. Ах ты, господи! Хорошо, двадцать долларов. - Не двадцать, а все сто - так будет вернее. - Ну, пусть будет сто за все три. - Марго кивнула головой, и Дуг тотчас сказал: - И ты можешь прибавить к своему жалованью десять долларов. Марго отшвырнула платья. - Я возвращаюсь в магазин. - А черт, уж и пошутить нельзя! - воскликнул Дуг и обнял ее. - Марго, зачем ты меня так мучишь? Марго медленно потерлась щекой о его щеку и крепко прижала его к себе. - Если б я тебя не мучила, ты мучил бы меня. А так как я лучше тебя, то ты от меня терпишь гораздо меньше, чем мне пришлось бы терпеть от тебя. В конце концов одно из платьев, красное, бросающее теплый отсвет на ее лицо, привлекло внимание Кена. Был рождественский сочельник, и они собрались идти к Уоллисам. Дэви ушел раньше. Кен стоял в кухне, чистый и аккуратный, в новой рубашке и отутюженных брюках. Его тщательно приглаженные волосы отливали бронзовым блеском, а вытянувшееся при виде Марго лицо было идеально выбрито. Марго, шурша платьем, ласкавшим ее, как сотня нежных рук, выбежала из своей комнаты, собираясь просить Кена застегнуть ей крючки сбоку. Увидев выражение его лица, она остановилась. Глаза его холодно блестели, ноздри раздувались. - Где ты это взяла? - раздельно произнес он. - Это не ты сшила. - Купила в магазине. - Марго подняла руку, чтобы ему удобнее было застегнуть крючки. - Нет таких магазинов в Уикершеме. - В Нью-Йорке, - сказала она. - Знаю, что в Нью-Йорке, но ты в Нью-Йорк не ездила. - Ездил Дуг Волрат. Он купил мне платья, а я ему заплатила. - Чем? - язвительно спросил Кен. - Деньгами, - отпарировала Марго. - А еще чем? Марго пристально посмотрела на брата. Лицо его сморщилось. Он опустился на табуретку возле стола и уставился на свои переплетенные пальцы. Несколько раз он пробовал поднять глаза на сестру, но у него не хватало сил. - Он женится на тебе? - спросил он глухо, почти шепотом. - Об этом не было разговора. Вряд ли. - Он у тебя один? - Сейчас - да. - Но не первый? - Не первый, - по-прежнему спокойно ответила Марго. - А кто были другие? Я их знаю? - Последовала долгая пауза. - Наверное, Чак? - Я не стану отвечать на такие вопросы, Кен. - И Боб? - Я тебе ничего не скажу. - И Док? - Не скажу. - Ненавижу этого выродка Дока, - как бы в раздумье сказал Кен. - Всегда его ненавидел. - Ты и меня ненавидишь, Кен? - Марго села напротив брата, но он все еще не мог заставить себя взглянуть на нее. Он смотрел на свои стиснутые руки. Так прошло несколько секунд. - Нет, но я мог бы убить тебя, - хрипло сказал он. - За что? - допытывалась Марго. - В конце концов мне двадцать пять лет. А во многих отношениях я гораздо старше. И если сейчас я не могу делать, что хочу, то когда же? - Замолчи! - Кен вскочил из-за стола в полном отчаянии. - Что ты мне говоришь, подумай только! Ведь ты - моя сестра! - А ты - мой брат. Разве я когда-нибудь попрекала тебя твоими девушками? - Это совсем другое дело. - Вовсе нет, и ты это отлично знаешь. Разве ты думаешь о них хуже только потому, что они любили тебя? - Любили! - Да, любили. Я любила каждого, с кем была близка, точно так же, как те девушки любили тебя. И ты тоже любил их, пока вы были вместе. - А через минуту эта любовь проходила. - Тем хуже для _тебя_, а не для них. - И вдруг спокойствие покинуло Марго, она разрыдалась, поняв, насколько безнадежна ее вера в то, что она сможет склонить Дуга на брак, в котором он, по ее убеждению, никогда не раскаялся бы, разрыдалась от презрения к самой себе, к той низкой игре, которую она намеренно вела с Дугом. Перестав сдерживаться, Марго в отчаянных всхлипываниях изливала горе, тяжким камнем лежавшее на дне ее души. Раньше Марго никогда не позволяла себе плакать при братьях - ей хотелось, чтобы они верили, что могут положиться на ее мужество и считали ее своей опорой. А вот у нее нет никого, кто мог быть ей опорой, и она плакала над собой, над бедной девочкой с сияющими, как звезды, глазами, одетой в чесучовое платьице, которая была так счастлива со своими родителями в купе пульмановского вагона и не думала о том, что ждет ее впереди. Марго почувствовала, что Кен пытается застегнуть ей платье. Он опустился на колени и прижался лбом к ее груди. - Ради бога, не плачь, - бормотал он. - Не могу видеть, как ты плачешь, это для меня, как нож в сердце. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мне и мать и сестра. Живи с кем хочешь, только не плачь. Но Марго, не привыкшая плакать, никак не могла остановить слез. Она не в силах была совладать с рыданьями, сотрясавшими все ее тело, но какая-то крошечная частица ее сознания смеялась, ибо как только Кену удавалось застегнуть два крючка, они тут же расстегивались от ее судорожных всхлипываний. - Я не хотел тебя обижать, - продолжал Кен. - Все дело в том, что мы с Дэви потратили почти три четверти денег, а результатов пока еще нет. Бэннермен заваливает нас письмами, он орет "давай, давай!", как болельщик на стадионе. Вставай же, детка. - Кен приподнял голову Марго и вытер ей глаза своим чистым носовым платком. - Довольно, успокойся. Ты единственная девушка, которая для меня что-то значит. Марго сквозь слезы увидела его озабоченное лицо и испуганные ласковые глаза. - Застегни мне платье, Кен, - прошептала она и, слабо улыбнувшись, добавила: - Как я уже просила. Кен тоже тихо засмеялся. - Вики и Дэви, наверное, беспокоятся. - Вики чудесная девушка, Кен. Мне она страшно Нравится. Кен ничего не ответил, занявшись крючками. Марго умылась холодной водой, припудрила щеки и под глазами, потом накинула на плечи пальто и взяла в охапку коробки и свертки с рождественскими подарками, которыми нагрузил ее Кен. - Ты иди, - сказал он. - Я тебя догоню, вот только наведу здесь порядок. Придерживая обеими руками пакеты, Марго дотянулась до Кена и чмокнула его в щеку. - Ну как, все в порядке, Кен? - Все прекрасно, - ответил он. - Беги. Марго вышла в зимнюю мглу и пошла было вверх по тропке, но, вспомнив о спокойствии Кена, вдруг встревожилась. В таких обстоятельствах спокойствие было для него так же необычно, как для нее слезы. Она заглянула в окно - Кен шагал взад и вперед по комнате. Затем Марго увидела, как он взял чашку со стола, уже накрытого к утреннему завтраку, долго смотрел на нее, как бы стараясь разглядеть изъяны, и вдруг размахнулся и швырнул ее на пол. Марго не знала, бежать ли к нему, или идти дальше. Поразмыслив, она решила, что лучше идти и предоставить Кена самому себе. Она с грустью подумала, что иного выхода, собственно, и нет. Следующая неделя знаменовала собой начало нового года, и работа над электронно-лучевой трубкой стала заметно подвигаться. Кен трудился с молчаливой яростью, словно подвергая себя наказанию, и Дэви бывало нелегко угнаться за ним. Рабочий день Кена кончался, когда возвращалась Марго. Он ждал, пока она ляжет спать, потом прекращал работу и уходил в свою комнату. И все время он ожесточенно и мрачно молчал. Если он видел, что работу над какой-либо деталью приходится временно приостановить из-за того, что еще не получены нужные инструменты или оборудование, он сейчас же брался за другую деталь. У Вики появилось обыкновение просиживать все вечера в мастерской. Сначала она приходила как бы в гости, потом, чтобы не сидеть сложа руки, стала по указке Дэви выполнять всякую несложную работу - полировать, сверлить или шлифовать. Она надевала брезентовый передник с выцветшей надписью "Саполио", а на короткие локоны натягивала старую студенческую фуражку Кена. Она называла ее "моей фуражкой" и не могла приняться за дело, не нахлобучив ее на макушку. Вики любила поговорить, возясь у тисков или подтачивая скошенный край пластины конденсатора, - она делала это тщательно и любовно, как маникюрша, отделывающая ногти своего возлюбленного, и время от времени останавливалась, мечтательно глядя в одну точку или критически рассматривая свою работу. - Сегодня я кончила замечательную книгу, - заявляла Вики. В книжной лавке она читала Теодора Драйзера, Уорвика Дипинга, Зейн Грея, Ф.Скотт-Фитцджеральда, Уорнера Фабиана, Майкла Арлена, Синклера Льюиса, Рафаэля Сабатини и Джона Дос-Пассоса. - Это до того интересно, - обычно начинала Вики, усаживаясь на высокую табуретку и оправляя юбку. Она держала напильники - "мои напильники" - в замшевом футляре и каждый вечер, прежде чем взяться за работу, чистила их металлической щеточкой. - Там говорится про одного человека... или одну женщину, одного графа, одного бродягу, одного светского джентльмена или одного дельца. Во всяком случае, это лицо встречало другое лицо, и начинался сюжет. Вики бывала так захвачена книгой, что, сама того не сознавая, как бы жила в мире, населенном ее героями. Однажды, увлеченно рассказывая содержание романа Фитцджеральда, в котором фигурировали баснословно богатые люди, Вики упомянула о светском промахе, допущенном одним из действующих лиц. - О господи, - сказал Дэви, задерживая шипящий паяльник в лужице расплавленного металла. - Надо же быть таким остолопом! Вики молча посмотрела на него, потом рассмеялась. - Ну ладно, вам не интересно слушать? - Нет, почему же, мне хочется узнать, что было дальше. А тебе, Кен? Кен, тебе хочется? - Я не слушал. Дэви перехватил взгляд, который Вики устремила на отвернувшегося Кена. Голова ее чуть склонилась набок, а в темных глазах появилось растерянное выражение, как у ребенка, чей лучший друг неожиданно перешел на сторону его мучителей. - Продолжайте же, - сказал Дэви. На стыке проводов светились шарик расплавленного металла и капля припоя внизу. Дэви подергал провода, испытывая прочность спайки. - Она вошла в его дом и... Вики озадаченно повернулась к нему. Потом взяла кусок наждачной бумаги и снова принялась рассказывать: - Ну, и увидела картину, а потом самым глупым образом... "Жан-Кристоф" оказался настолько увлекательным, что Вики было не до работы. Вечер за вечером она сидела на табуретке, восторженно пересказывая прочитанное. Дэви подметил ее привычку легонько пропускать пальцы сквозь волосы, подымая их над ухом, затем укладывать на место и приглаживать таким бесконечно нежным движением, что Дэви мог бы любоваться им целую вечность. Из-под волос виднелось маленькое, хорошо вылепленное ушко. Дэви казалось, что ее нежная кожа должна быть очень ароматной. Когда ему приходилось тянуться в сторону Вики за каким-нибудь инструментом или куском проволоки, он как бы случайно придвигался возможно ближе, чтобы уловить теплый аромат, который имел право вдыхать лишь тот, кого она любила. Дэви наблюдал за ней с мрачным удовольствием, но взгляд его утрачивал оттенок грусти, как только Вики встречалась с ним глазами. В такие моменты к сердцу Дэви приливал сладкий ужас -