голливудские дела? - Неплохо, только я этим больше не занимаюсь. Мэл поднял на него глаза. - Вы уже кончили картину? - Ее еще только начинают. Но все в порядке. Я продал свой пай. - С немалой выгодой? - любезно спросил Мэл. - Как всегда, - улыбнулся Дуг. - А что Карл? Он тоже участвовал в сделке? - Нет, его там куда-то пристроили - так я думаю. Во всяком случае, они сказали, что попытаются. Вы же знаете, какие теперь времена. - Уж будьте уверены, знаю. А что если его никуда не пристроили? - Пожалуйста, не распускайте нюни, Мэл. Ни один человек не работал у меня только из любви ко мне. Все работали потому, что я платил, и платил хорошо. А когда работа кончена, какой еще может быть разговор? - Разумеется, только дело тут не в работе. Если человек вам нужен, вы высасываете его мозги и вынимаете душу, потому что вы покупаете не его труд, вы покупаете его мечту. Дуг покраснел, но улыбка не сошла с его лица. - Ну что ж, тем лучше! - Для вас - да, но не для тех, кто имеет с вами дело. Вон идут братья вашей жены. Это что, очередной трамплин для нового разбега? Я слышал, они вполне для этого созрели. - Трудно сказать наперед, Мэл. - Дуг встал и направился к двери. - Ну что ж, повторяю - мне очень жаль. Насколько я понимаю, теперь я должен просить у вас разрешения оставить мой самолет на поле. - Можете оставить, - сказал Мэл, тяжело поднимаясь со стула - начинало сказываться действие виски. - Пусть себе стоит сколько угодно. Дуг все еще медлил у двери. - Может быть, я все-таки могу для вас что-нибудь сделать? Куда-нибудь рекомендовать? Имейте в виду, я всерьез предлагаю купить ваши акции по тридцать долларов за штуку. Мэл словно не заметил протянутой руки. - Нет, благодарю. Постойте, у меня есть к вам просьба. Одна-единственная. Пожалуйста, никогда ничего для меня не делайте. Ни хорошего, ни плохого. Просто оставьте меня в покое. Раз и навсегда. Идет? Впервые за все время Дуг взглянул на него с некоторым смущением. - Вы как будто боитесь меня, Мэл. И здорово боитесь. - Пожалуй, да, - ответил человек, который хотел только одного: делать самолеты как можно лучше. - Я боюсь вас до смерти. Послеполуденный зной, казалось, остановился и повис в воздухе перед самыми окнами дома Дуга Волрата, не решаясь проникнуть внутрь. Длинные занавеси то слегка надувались от легкого, еле заметного ветерка, то бессильно опадали снова. Кен и Дэви еще никогда не бывали в этом доме; они сидели вместе с Дугом у огромного, облицованного гранитными плитами камина, в которых как бы скопилась вся оставшаяся в мире прохлада - прохлада нежилых домов. Сторож открыл окна только сегодня утром. Артур, который должен был навести в доме порядок, еще не приехал - он перегонял сюда с побережья новый "дьюзенберг". Мебель стояла в чехлах, а ковры были свернуты. Три молодых человека приехали сюда прямо с заводского аэродрома и сидели в ожидании вестей от Марго - долетев до Чикаго, она должна была позвонить или дать телеграмму, чтобы Дуг вылетел в Милуоки и встретил ее на городском аэродроме. Несмотря на прохладу, в комнате стояла гнетущая атмосфера невысказанных вопросов и беспокойных мыслей, Дэви думал о том, что мог сказать Мэл Дугу, пока тот ждал их на заводе. Дуг то и дело погружался в угрюмое молчание, которое прерывал только, чтобы обратиться к Кену или Дэви с каким-нибудь не относящимся к делу вопросом. Ответов он, казалось, даже не слышал. Такое невнимание возмущало Кена, ибо, несмотря на вчерашнюю стычку с Дэви, он был не в состоянии скрыть свои истинные чувства к Волрату. В присутствии зятя он инстинктивно прикрывался своей защитной броней. Он с чопорным видом сидел в покрытом белым чехлом кресле, как бы считая ниже своего достоинства глазеть по сторонам то время как Дэви, внутренне более настороженный, чем Кен, даже не пытался скрыть удовольствие, оглядывая просторную и уютную комнату. - Да, это славный дом, - сказал Дуг, обращаясь к Дэви. - Впрочем, на расстоянии мне казалось, что он хорош только по сравнению с другими домами в Уикершеме. - Легонько встряхивая бокал, где лежали кусочки льда, он обвел глазами комнату. - Но сейчас он оказался для меня приятным сюрпризом. Налить вам еще? - Нет, спасибо, - сказал Дэви и приподнял бокал, показывая, что он наполовину полон. - А вам? - Дуг повернулся к Кену, и Дэви понял, что назвать Кена по имени ему так же трудно, как Кену произнести имя Дуга. Дуг нарочно выждал, пока Кен встретится с ним взглядом. - Налить вам еще? - Немножко, - ответил Кен. - Ладно. Дуг склонился над бутылками и, смешав коктейль, протянул бокал Кену. - Вам, должно быть, интересно услышать об этих изобретателях на Западном побережье, о которых меня просила разузнать Марго, - сказал Дуг. - Я навел самые подробные справки - кто они, откуда, какого рода делом занимались прежде. Внешне эта группа производит хорошее впечатление. Их финансируют солидные, консервативные в своих убеждениях люди. Юридическая сторона дела поставлена хорошо, так что заявка на патент, должно быть, солидно обоснована. - Все это нам уже известно, - категорическим тоном сказал Дэви, желая прекратить разговор, но Дуг ухватился за его слова: - Значит, вы уже сталкивались с ними? - Нам ничего не стоит одолеть их, - угрюмо сказал Кен, словно решив ради делового разговора побороть острую неприязнь к зятю. Дуг, почувствовав это, заколебался, но счел за лучшее пока ни на что не обращать внимания. - Скажите откровенно, стоящая это работа - с технической точки зрения? - Очень стоящая, - ответил Кен. - Но наша еще лучше. - По крайней мере пока, - спокойно добавил Дэви. Дуг перевел взгляд с одного на другого, ища признаков скрытого несогласия между ними, но ни Кен, ни Дэви не стали распространяться на эту тему. - Кроме изобретателей из Сан-Франциско у вас нет других конкурентов? - спросил Дуг. - Налейте мне еще, - сказал Дэви. - Нам повезло, что эти бутылки не сперли в ваше отсутствие. - Есть еще одна группа, - ответил Кен, - и, пожалуй, самая сильная из всех - она работает в фирме "Вестингауз". Дуг задумчиво нахмурился. Он словно и не замечал явных стараний Дэви перевести разговор на другое. - Значит, есть уже три разные системы. Скажите мне вот что: могут ли все три развиваться самостоятельно или одна из них должна вытеснить остальные? - Может, мы поговорим об этом в другой раз? - нетерпеливо приподнялся Дэви. - С минуты на минуту позвонит Марго, и, кроме того, слишком жарко, чтобы обсуждать деловые вопросы. - Мы не обсуждаем никаких вопросов - мы просто выясняем обстановку, - возразил Кен и повернулся к Дугу - Хорошо, я отвечу на ваш вопрос о трех системах. Я убежден, что могут существовать все три, если договориться об общем типе передачи. Могу добавить, что, по мнению Дэви, какая-нибудь система рано или поздно вытеснит другие. - В результате соревнования за качество или посредством финансового давления? Дэви со злостью взглянул на брата. Еще не так давно он беспрекословно признал бы главенство Кена, даже если бы ему пришлось подавить внутренний протест. Сейчас он вспыхнул от возмущения, чувствуя, что Кен его предал, но разговор зашел так далеко, что отмалчиваться было неловко. - Дело вот в чем, - сказал он. В техническом отношении каждую из трех систем можно усовершенствовать, заимствуя кое-что у других. Но если судить по тому, что происходит в промышленности, то вряд ли можно себе представить, чтобы три разных синдиката дружески объединили свои силы и сообща добивались патента. Ведь все это связано с очень большими затратами. В результате после длительной борьбы один синдикат поглощает другие. И трудно угадать заранее, который из них победит - тот ли, у кого больше прав на патент, или тот, у кого больше денег. - Да, конечно, тут можно только получить все или ничего, - согласился Дуг. - Но боже мой, ставки так велики, что стоит пойти на риск. Однако вы неправы, считая, что победа зависит только от патентов или денег. Есть еще один фактор - участвующие в борьбе люди. В конце концов каждый синдикат или корпорация состоит из живых людей, и до какой-то степени фирма является отражением личности директора, его достоинства и недостатков. Взять хотя бы эту группу из Сан-Франциско. Я сказал - _внешне_ они производят хорошее впечатление, но, по моим сведениям, у них идут трения - трения личные, и если их не зажмет в кулак суровая рука какого-нибудь энергичного директора, то дело непременно кончится плохо. Но мне кажется, никто их в кулак не зажмет и в конце концов эта группа распадется. Так мне подсказывает чутье. - А у вас верное чутье? - спросил Дэви. Дуг развел руками. - Такое же, как всегда, - просто ответил он и взглянул на ручные часы, повернув их к себе циферблатом. - Марго должна уже приближаться к Чикаго. Осталось ждать минут пятнадцать. Хотите отложить разговор или будем продолжать, пока она не позвонит? - Давайте продолжать, - сказал Кен. - Ладно, тоща каковы же будут наши деловые взаимоотношения? - Может, _вы_ нам это скажете? - предложил Дэви. - Все зависит от ситуации, - пожал плечами Дуг, не совсем удачно пытаясь скрыть свою настороженность. - Скажу вам прямо: меня это очень интересует. Но давайте начнем с фактов. Кому сейчас принадлежит пай вашей компании? - Нам, - ответил Кен. - Акции мы выкупили все до одной. Да еще десять процентов принадлежат Бэннермену, но это по частному соглашению. - Бэннермену? - протянул Дуг, как бы с трудом припоминая это имя. Дэви сразу ощутил прилив неприязни к Дугу - всего за несколько дней Бэннермен стал в его глазах таким же ничтожеством, как и Мэл Тори. - Вы говорите о Карле Бэннермене? Что ж, это важная деталь. Насколько я понимаю, вам понадобятся поддержка и средства какой-нибудь крупной корпорации... - Мы никому не уступим руководства, - резко заявил Дэви. - И вы правы: сейчас не время для такого разговора. - Вам ничего не придется уступать, - сказал Дуг. - Вы сольетесь с группой, которой вы нужны как гарантия на будущее. И ничто не мешает вам сохранить свою индивидуальность в пределах этого объединения. - Точнее, - потребовал Кен. - Пожалуйста. Я говорю о новом объединении, центром которого будет радиокомпания "Стюарт - Джанни". Ее продукция имеет хороший сбыт, и акции ее за последние три года поднялись с семнадцати до пятидесяти четырех пунктов. В прошлом году в радиокомпанию влились фирмы "Радиолампы Диксона" и "Морган-радио". В этом году она рассчитывает поглотить целую сеть мелких и несколько крупных самостоятельных радиостанций. Полгода назад они спрашивали, не хочу ли я войти в долю. Я не захотел. А теперь, может, и захочу. Захочу, если мы - в первый раз говорю "мы" - придем к какому-нибудь соглашению. Кен взглядом попросил у Дэви совета, но тот не пришел к нему на помощь и промолчал. Кен понял этот безмолвный упрек, лицо его стало суровым, и он упрямо повернулся к зятю. - Какое соглашение вы имеете в виду? - спросил он. Дуг на секунду задумался, потом нетерпеливо передернул плечами, как бы отмахиваясь от вопроса, который сам же задал. - Дэви прав. Поговорим об этом после, когда приедет Марго. Я не хочу начинать подробное обсуждение и потом прерывать его на середине. Она может позвонить с минуты на минуту. - Он снова взглянул на часы. - Наверно, ее сейчас соединяют с нами. Кен откинулся на спинку кресла, не в силах скрыть ощущение, что его попросту отпихнули в сторону. Между обоими братьями и зятем возникла отчужденность, и каждый чувствовал, что остальные нанесли ему обиду. Это враждебное чувство было неглубоким, но не мимолетным. Их ничто не связывало, кроме Марго. - Просят вас, - сказал Дэви Дугу. - Лично. Вызывает Хилсайд, штат Пенсильвания. - Хилсайд? - недоверчиво усмехнулся Дуг. - Кто может звонить мне из Пенсильвании? Держу пари, что это Марго. Нашла же место, где приземлиться, - добавил он, вставая. Он улыбался, но, видимо, был недоволен, и братья молча глядели на него, когда он взял аппарат из рук Дэви. Дуг выслушал какое-то сообщение, и вдруг лицо его побелело - он был ошеломлен, словно не веря, что с ним может произойти такая невероятная вещь. Дэви подумал, что никогда еще не видел такого трагического, помертвевшего от ужаса лица, какое было у Дуга в эту минуту, а потом, когда до него стал доходить смысл вопросов, которые задавал Дуг прерывающимся, глухим голосом, та же боль, что он увидел в глазах Дуга, хлынула в его сердце - гнетущая, нестерпимая боль, - и затем он уже перестал думать о том, как выгладит сейчас каждый из них - он, Кен или потрясенный горем человек у телефонного аппарата. Та же убийственная жара, что стояла в Уикершеме, больше недели держалась в Восточных штатах, захватив Мичиган, Иллинойс, пенсильванские сталеплавильные города и даже дачные места в Поконосе. В Атлантик-Сити на набережной скоплялись толпы народа, а океан был гладким, как стекло. Даже на севере, в Огенквисте, говорили, что штат Мэн не запомнит такого лета. Тяжелая духота нависла над материком, от Каталины до Бермудских островов. В Нью-Йорке термометры показывали девяносто четыре градуса по Фаренгейту, и в воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка. Две судоходные реки и океанский залив, окружающие узкий стальной город, посылали в него тонны пара, от которого все становилось клейким на ощупь. Однако Марго не замечала никаких неудобств - она была в таком восторге от своей первой вылазки в Нью-Йорк, что не чувствовала ничего, кроме пьянящей радости. Она так долго мечтала об этой поездке, так долго жаждала ее, что могла заранее разработать во всех деталях программу предстоящих удовольствий. Еще задолго до приезда она предвкушала посещение магазинов, театров, тайных кабачков, отелей - даже отеля "Плаца", где она сейчас укладывала вещи, готовясь к отъезду. Она могла представить себе, как ослепительно хороша и элегантна Пятая авеню в свете солнечного дня, но совсем не ожидала, что Нью-Йорк окажется городом тропического блеска, и в то время как измученные нью-йоркцы томились и сникали от жары. Марго, свежая и бодрая, вихрем носилась по сверкающим, как драгоценности, улицам, которые являются сердцем Нью-Йорка. Она была Северной принцессой, попавшей в Багдад. Она приехала сюда как миссис Дуглас Волрат, и друзья Дуга, собираясь засвидетельствовать ей свое почтение, готовились быть снисходительными и оказывать ей всяческое покровительство - вплоть до того, чтобы ограждать ее от собственного презрения, если они почувствуют таковое. Но Марго давно уже научилась как следует одеваться и умела говорить именно то, что надо, хотя ее сердце екало при каждом новом знакомстве. В Голливуде она чувствовала себя менее чужой, чем здесь, ибо, хотя обитатели киногорода обладали громкими именами, они в Калифорнии, как и в жизни, были перелетными птицами. Мужчины и женщины, сопровождавшие ее в скитаниях по Нью-Йорку, отличались уверенностью и той непринужденностью в обращении, которая приобретала совершенно уничтожающий оттенок, когда дело касалось тех, кого они не считали "своими", и, наоборот, была чрезвычайно местной для всех, кого они решили принять в свой круг. Марго, можно сказать, стояла на верхушке внешней крепостной стены, ясно видимая всем королям и королевам, и воины этой блестящей цитадели пока что не пустили в нее ни одной стрелы. Ее нисколько не удивил оказанный ей прием, так как в глубине души она была радостно уверена, что отныне может иметь все, что только не пожелает. Все, о чем она издавна мечтала, наконец сбылось; и она, в свою очередь, выполняла все обещания, которые когда-либо давала себе и своим братьям. Она сейчас обладала неукротимой силой, которая нисходит на человека, когда оправдываются усилия всей его жизни. Мир для нее был полевым цветком - стоит только протянуть руку, чтобы сорвать его. Все платья, которые ей хотелось иметь, и все подарки были уже куплены, и теперь в затененных и все-таки жарких комнатах номера-люкс она поджидала лимузин, который отвезет ее в аэропорт. Дуг, наверно, уже в Уикершеме, а она будет там завтра, если самолет придет по расписанию. Говорят, что эти большие новые самолеты - просто чудо. Марго нетерпеливо взглянула на золотые с брильянтами часики, и тотчас же, словно этот признак неудовольствия царственной особы заставил придворных заспешить, раздался телефонный звонок и ей доложили, что машина подана. Чемоданы снесет коридорный; Марго взяла только новую красную сумочку - единственный кричащий предмет в ее туалете. Она небрежно помахивала ею, хотя еще неделю назад, до того, как Марго приехала в Нью-Йорк и одержала над ним победу, ярко-красная сумочка показалась бы ей вещью совершенно немыслимой. Но продавец в магазине Марка Кросса уверял, что в Париже уже носят красные сумочки и что в самом скором времени яркие цвета станут такими же привычными, как черный, коричневый или беж. Она решила, что сумка стоимостью в девяносто пять долларов не может вызвать презрительной усмешки, и купила ее; и когда сумка перешла в ее собственность, то стала даже ей нравиться. Марго торопливо переложила в нее деньги - больше тысячи долларов, которые она не успела истратить, губную помаду, пудреницу, пачку сигарет, зажигалку, несколько безделушек, которые могли, или, вернее, когда-то обещали пригодиться, и, наконец, свой единственный талисман - старую любительскую фотографию, изображавшую ее и братьев у дверей гаража. Какие все они юные на этом снимке и какой у них старомодный вид! Она стоит посредине и смеется, Кен вскинул голову и скорчил надменную гримасу, а Дэви - какое серьезное лицо у Дэви! В те времена у них не было ровно ничего, одни только мечты. Но какие богатые мечты, подумала Марго, для таких бедных детей! Ну что ж, теперь все сбылось: и она и мальчики получат то, о чем они всегда мечтали. Марго была так счастлива, что ей хотелось плакать от счастья - ведь она не могла закричать во весь голос: "Я счастлива! Я счастлива!" - и выразить хоть малую долю той безумной радости, которая сейчас бурлила в ней. Снова и снова она повторяла про себя: "Я добилась! Я добилась!" Она не могла дождаться, когда же наконец начнется этот полет туда, где сбудутся все обещания, данные себе и братьям. В Уикершеме она ступит на землю, неся в руках самые ценные подарки, какие только могло представить ее воображение, и наиболее ценным из них будет то, что Дуг поможет им добиться полного успеха. И все это сделала она, та самая девочка, которая не так давно, стоя ночью на коленях у постели, в нижней юбочке, заменявшей ей ночную рубашку, исступленно шептала двум жалким, оборванным мальчуганам: "Только подождите! Наступит время, когда у вас будет все, что вы хотите, - и я добьюсь этого!" "И я добилась! - думала Марго. - Я дам все, о чем они мечтали, и даже больше того!" И словно для того, чтобы она вконец измучилась от нетерпения, один за другим начались телефонные звонки - друзья Дуга хотели пожелать ей счастливого пути. Каждый раз, положив трубку, она устремлялась к двери, и новый звонок заставлял ее возвращаться. Третий раз она взяла трубку уже со смехом. На четвертый раз попросили к телефону мистера Волрата. Едва Марго успела сказать, что его здесь нет, как в трубке послышался взволнованный голос Карла Бэннермена: - Я буду говорить с нею, хелло. Центральная! Я буду говорить с нею! Хелло, это Марго? - Карл, я не знала, что вы в Нью-Йорке. - Какой черт в Нью-Йорке! Я все еще тут. Где хозяин? - Он ждет меня в Уикершеме. Что-нибудь случилось? - Да вы что, шутите? Слушайте, скажите хоть вы: зачем он это сделал? - Что именно? Карл, я тороплюсь на самолет. - Разве вы не знаете, что он продал дело Бэрли? И слова никому не сказал. Даже не попрощался. Слушайте, я заявил, что хочу работать, но работы для меня больше нет. Меня выставили, и все. Господи, неужели он не сделал никаких распоряжений насчет меня? - Не знаю, Карл. - Не может быть, чтобы он вам ничего не говорил! - Уверяю вас, я ничего не знаю. Он и о продаже акций мне ничего не сказал. Должно быть, он решил это внезапно - позвонил туда, и все. Мне очень жаль, Карл. Я поговорю с ним. - Пожалуйста, детка! Я, конечно, куда-нибудь приткнусь, но мне очень хотелось бы остаться здесь. Марго казалось, что это говорит какой-то незнакомый, жалкий и испуганный человек с голосом Карла Бэннермена, и ей вдруг стало грустно. Впервые она подумала о том, что Карлу уже за пятьдесят, словно возрастом можно было объяснить то, что с ним происходит. Грусть не оставляла Марго и когда она спускалась вниз на лифте - грусть, вызванная каким-то тяжелым предчувствием. Садясь в машину, Марго была очень задумчива. Лимузин скользил по Парк-авеню, забитой машинами до отказа, потом по прямым улицам-ущельям, каждый конец которых упирался в голубое небо, словно город был выстроен на высоком плато. Затем переправа на пароме и соленый запах нагретой солнцем воды и бесконечное шоссе, которое извилистой ниткой тянулось по равнинам Джерси и потом отлого спустилось к аэродрому в Ньюарке. Всю дорогу Марго твердила про себя, что она богата, молода и что вся ее будущая жизнь ясна, как эти дали, простиравшиеся за передним стеклом большой черной машины. Все, что ее сейчас окружало, было как бы залогом того, что отныне ее никогда не коснется нужда, и постепенно на душе у нее становилось легче. Серебряный трехмоторный самолет с рифлеными боками был готов к отлету, и шестнадцать пассажиров уже сидели на своих местах. Безошибочное чутье мгновенно подсказало Марго, что она находится в особом обществе, члены которого узнают друг друга по невидимым ярлыкам и этикеткам. Идя вслед за стюардессой по наклонному проходу между креслами. Марго чувствовала на себе оценивающие взгляды. Она незаметно улыбнулась, вдруг поняв, что действительность намного превзошла ее давнюю заветную мечту о том, чтобы продолжить ту незабываемую поездку с родителями в пульмановском вагоне и совершить путешествие к счастью, обставленное всеми атрибутами роскоши. Много лет мечта о такой поездке была для нее олицетворение всего того, к чему она стремилась, - и вот сбылось даже это, и к тому же в обстановке, далеко превзошедшей все ее мечты, ибо лететь в этом огромном новом самолете было гораздо романтичнее, чем ехать в купе любого вагона. Наконец дверь захлопнулась, и большой "фоккерфорд", описав над аэродромом круг, взмыл кверху; покрытый дымкой Манхэттен промелькнул внизу и остался где-то позади - самолет, кружа в воздухе, устремился на запад, в ясную летнюю голубизну. Марго села поудобнее, восхищаясь мощным самолетом, - жаль, что его делал не Дуг. "Вот чем ему следовало бы заняться по-настоящему, - подумала она, решив при случае сказать об этом Дугу. - Именно в пассажирских, а не скоростных военных самолетах будущее авиации, - скажет она ему. - И как бы это было кстати для Мэла Торна!" За час до Филадельфии из левого мотора вдруг вырвался язык голубого пламени, и самолет вздрогнул; пассажиры привстали, ожидая аварии, но вскоре снова раздался ровный, монотонный гул мотора, и все опять уселись на места, - одни переглядывались, другие, делая вид, что они люди бывалые, даже не поднимали глаз. Марго снова погрузилась в свои размышления, но характер их сразу изменился. Мысли ее потекли совсем в другом направлении, как будто от минутного испуга слетело все внешнее благополучие и остался только мрак, надвинувшийся на нее после разговора с Карлом Бэннерменом. Ее вдруг охватило нетерпение, в она стала нервничать. Она снова подумала о том, что Дугу следует заняться авиазаводом, но теперь эта мысль приобрела совсем иной оттенок. Непременно надо будет отвлечь его внимание чем-нибудь в этом роде, как только он согласится финансировать работу ее братьев. И тогда она уговорит Дуга предать ей пай и возьмет дело в свои руки. Это же вполне естественно, скажет она Дугу, она всегда была очень близка с братьями, - кроме того, у нее трезвый, деловой склад ума. А Дуг пусть занимается авиацией, которая, в конце концов, интересует его больше всего. И вдруг нить ее мыслей оборвалась, их разметал и вытеснил нарастающий страх: а что если Дуг уже встретился с Дэви и Кеном и в эту минуту разговаривает с ними без ее участия? Тогда между ними непременно вспыхнет раздор. Но эту нетерпеливую тревогу заслонила собой еще более страшная мысль: Дуг может оказаться очень опасным для братьев. Рано или поздно он поступит с ними точно так, как с Мэлом Торном и Карлом Бэннерменом. Ничто на свете его не остановит, и нет никакой возможности предугадать его намерения. И Марго волей-неволей пришлось наконец признать истину, от которой она все эти годы довольно успешно пряталась: Дуг - чрезвычайно опасный человек. Тревога жгла ее все сильнее и превратилась в панику. Ей так страстно хотелось выполнить данное когда-то братьям обещание, что она нарочно закрывала глаза на то, какую цену потребует с них за это Дуг. Ничто не могло колебать ее любви к Дугу - она была слишком предана ему, несмотря на все его недостатки; она даже позволяла себе поверить в то, что при ее посредничестве он и ее братья через несколько лет смогут работать в дружном единении. Положим, Кена или Дэви не так легко раздавить, как Мэла или Карла, но она даже не станет уверять себя, будто они смогут выстоять против Дуга, если его хищные интересы и безжалостная воля двинутся на них, как колесница бога Кришну. Никто не мог устоять против Дуга, никто, думала Марго со все возрастающим страхом. Если Дуг прилетел в Уикершем еще утром, то, быть может, в эту минуту между ними происходит ссора. Она почти явственно слышала ожесточенные голоса, язвительные упреки, презрительные слова и злобные обвинения. "Скорей, - шептала она скрытому от нее глухой перегородкой пилоту. - Ради бога, скорей!" А самолет скользил в небе по невидимому спиральному спуску, снижаясь над окраиной Питтсбурга, который сверху казался распростертой на земле грозовой тучей. Марго, взволнованная, вышла из самолета. Ей не сиделось на месте. Ее одолевало искушение разыскать телефон и позвонить в Уикершем, но она отвергла эту мысль, боясь опоздать на самолет. Когда пилот дал сигнал к посадке, она первая взбежала по лесенке. Через двадцать минут после вылета из Питтсбурга левый-мотор опять взревел, как в тот раз, потом снова утих, но это затишье было обманчивым, так как вдруг из него трижды, одна за другой, вылетели струи пламени. И наконец, через какую-то долю секунды, показавшуюся вечностью, мотор оторвался от крыла и медленно, как бывает во сне, рухнул вниз, а по широкому лонжерону поползли неровные языки желтого огня. Самолет накренился вправо и с минуту летел на боку, - Марго соскользнула со своего места в проход, думая только о том, что платье ее будет наверняка испорчено. Потом самолет выпрямился и тут же круто пошел вниз; пассажиры, сбившись в кучу, покатились по проходу и сгрудились у двери кабины пилота. "Как мы, должно быть, смешно выглядим", - мелькнуло в голове Марго. Она лежала на куче барахтавшихся тел, все еще сжимая в руке сумочку. Она мельком увидела пронесшееся мимо иллюминатора облако - это было похоже на отвесный спуск лифта с неба на землю... С удивительной ясностью, как бы со стороны, она поняла, что ей становится жаль себя - где-то в животе у нее нарастала боль, не слишком острая, не быстро перешедшая в леденящую тоску, какой она еще никогда не знала. Через несколько секунд она, вероятно, умрет - невозможно поверить, но это жестокая правда. Она не могла шевельнуться: ощущение отвесного падения парализовало ее, и она впервые осознала, что вокруг нее раздаются крики, плач и проклятия. Слава богу, подумала она, среди пассажиров нет детей, и неожиданно почувствовала досаду на тех, кто копошился под нею. Тише, хотелось ей крикнуть, мы все в одинаковом положении. Никому не выбраться отсюда! Внезапно из глаз ее хлынули слезы, потому что она не хотела умирать. О боже, это, наверно, будет так больно! Бедный Кен... бедный, бедный Кен! Фермер застыл на месте, глядя на падающий серебряный факел, и первая мысль, пришедшая ему в голову, была о том, что самолет рухнет на его кукурузное поле. Будь она проклята, эта засуха, - огонь пожрет все в одну минуту: целый год работы - и вот прошлогодние сбережения вспыхнут и сгорят дотла, как кусок старой, пожелтевшей газеты, годами валявшейся на жарком чердаке. Ну что же, по крайней мере он подаст в суд на авиакомпанию. Хоть чем-нибудь донять этих разъевшихся сволочей! Раздался удар, еще более громкий, чем он ожидал, и, что было особенно страшно, послышался треск, будто какой-то великан крушил все вокруг. Фермер оцепенел, ожидая, что сухие кукурузные стебли вот-вот поглотит надвигающийся вал огня. Но, должно быть, самолет рухнул где-то дальше, наверно, среди холмов. Ну, спасибо хоть за это - и тут фермер неожиданно почувствовал прилив горького разочарования. Только сейчас он осознал, что всю свою жизнь ждал и надеялся на какую-нибудь ужасную катастрофу, которая разразится над ним, уничтожит все его неудачи, ошибки, вечный поток несчастий, тоску, а заодно и его самого. "А, будь оно все проклято!" - снова и снова повторял он, почти не сознавая, что бежит на ферму, где был телефон, а по щекам его текут слезы. Весь первый день после сообщения о катастрофе Дэви прожил словно в беспокойном сне, окруженный какой-то странной тьмой, сам не понимая, то ли он среди навязчивого кошмара на короткие мгновения приходит в себя, то ли временами погружается в забытье, притуплявшее мысли о страшном приговоре, вынесенном ему нынче днем. И только ужас утраты был реальным. Этот первый день был нестерпимой пыткой, ибо Дэви все время не оставляла безумная надежда: вот-вот зазвонит телефон и окажется, что никакой катастрофы не было, что Марго жива и все так же весела, жизнерадостна и прелестна, как тогда, когда он видел ее в последний раз. Он был растерян, потрясен. До этой минуты он всегда жил с ощущением, что нет пределов тому, что он может достичь в жизни, а окрыляющее сознание успеха, пришедшее во время последнего опыта, вселяло в него уверенность, что жизнь всегда будет такой, как сейчас. Ссоры с Кеном объяснялись только тем, что у них разное представление о наилучшем и вернейшем пути к той цели, которой они рано или поздно достигнут, и тогда жизнь станет еще ярче, а все они будут вечно молоды, вечно прекрасны и преисполнены надежд. И вот впервые он вдруг ясно увидел тот предел, который неизбежно ждет каждого, несмотря ни на какие успехи. В гибели Марго не было никакого смысла, эта гибель ничего не доказывала, ничему не поучала, никому не принесла выгоды, даже не явилась расплатой, - смерть, нелепая во всех отношениях, кроме того, что это была смерть. Она подтверждала только один реальный факт - всех впереди ждет смерть, когда-нибудь неизбежно наступит конец всему. Как ни тяжело было Дэви, он понимал, что для Кена, который двигался, точно оглушенный, и только временами через силу делал вид, что занят работой, ожидание, пока привезут тело Марго, было беспросветным мраком. Все это утро Дэви придумывал для него какие-то занятия, стараясь создать видимость, что Кен ему необходим, но пальцы Кена вскоре переставали двигаться, и он сидел, уставясь куда-то вдаль, с застывшим и изможденным лицом. У Дэви дело шло не лучше, работа потеряла в его глазах всякое значение, хотя он обладал преимуществом, которого был лишен Кен, - после похорон у него начнется другая жизнь. Вики провела у них всю ночь, и Дэви впервые видел, как она прикасается к его брату, говорит с ним, держит его руку и сидит с ним рядом, и не ощущал в себе ревности, за которую ему всегда бывало так стыдно. - Никогда еще мы с тобой не были так близки, - сказал ей Дэви, когда Кен под вечер задремал на диване. Дэви сидел напротив нее у заваленного бумагами стола; протянув руку, он накрыл ладонью пальцы Вики. - Даже это, - прошептал он, пожимая ее руку, - даже это сближает нас с тобой больше, чем все, что было между нами раньше. Я часто говорил себе, что ты не любила меня, когда я был так сильно в тебя влюблен, и что, когда ты меня полюбила, я уже был другим. Мне казалось, что мы с тобой шагаем не в ногу. И я думал, что так и пройду всю жизнь не в ногу с тобой... - Не много же счастья от такой любви, - заметила Вики. - Я и не надеялся, что буду счастлив, - сказал Дэви. - Я хотел быть с тобой на любых условиях. Но сейчас все так, как если бы мы полюбили друг друга в одно и то же время. На следующий день он и Кен встретились с Волратом у гробовщика. О том, чтобы устроить отпевание в доме Волрата, не могло быть и речи, и было решено сделать это в церкви. То есть решали Дэви и Дуг, Кен не произнес ни слова. Готовность Дуга во всем советоваться с ними была лишь замаскированным предложением дружбы, которое Дуг затруднялся высказать словами; поэтому встреча была большим испытанием для Дэви, который видел, что Дуг подавляет готовую вырваться мольбу. Расстаться с ним у дверей было все равно, что повернуться спиной во время разговора. Дэви предложил ему пойти посидеть с ними в мастерской, и лицо Волрата просветлело; но он тут же сдержанно отказался, словно повинуясь тайному приказу властной силы, которая с некоторых пор стала ему ненавистна. Ночью Кен, оцепеневший от горя, неожиданно разразился припадком ярости. Он медленно перелистывал составленные Дэви заявки на патенты и вдруг, стукнув кулаком по пачке бумаг, вскочил со стула с искаженным от отчаяния лицом. - На кой черт все это! - выкрикнул он. - На кой черт строить планы и надеяться, когда все равно ничего не выходит или надежды сбываются так, что тебе после этого жить не хочется! Все время воображаешь, что если план грандиозен, а желание достаточно сильно, то уж наверняка не попадешь впросак. И каждый раз шлепаешься в лужу на потеху людям! И смешнее всего мы с тобой. - Почему? - Потому что вся наша работа, все наши замыслы совершенно бессмысленны. Даже методы, которым нас учили, - чистая ложь. Мы якобы можем решить любую проблему, планируя все заранее, проверяя каждый шаг, прежде чем сделать следующий. А в жизни так никогда не бывает. Все происходит с бухты-барахты, случайно - и хорошее, и плохое. Человек ни над чем не властен. Мы воображаем, будто что-то создаем, а к чему все это сводится? И если нам удается довести работу до конца, то это просто потому, что мы сами внушаем себе, будто кончили ее. А ведь никакой работе нет конца, разве что происходит полный крах и остается только плюнуть на нее. Вот как бывает в жизни: затяжной прыжок в никуда - падаешь, а на лице дурацкая счастливая ухмылка, потому что думаешь, что все-таки куда-то попадешь. А как долго длится прыжок? Долю секунды, потом конец - и глупой ухмылке и всему на свете. - Слушай, Кен, через несколько недель, через несколько месяцев мы... - Успокоимся, ты хочешь сказать? - с горечью спросил Кен. - Ты опять себя обманываешь. На самом деле ты думаешь, что немного погодя мы забудем эту гнусную правду, которой сейчас заглянули в лицо. Мы опять сможем погрузиться в мечту так, чтоб падать было удобнее. Но то, что нам открылось сейчас, - это подлинная действительность, и такой она будет всегда, хотим мы этого или нет. В жизни человека важна только та минута, которая уже наступила, но еще не прошла, и кто ею не пользуется сполна, тот осел. - Не говори так! - резко остановил его Дэви. - Ты тоже думаешь, как я, Дэви, только боишься признаться в этом. Ты не можешь не думать так. - Это просто паника, Кен, - твердо возразил Дэви. - Хорошо, допусти, что человек состоит из ощущений и потребностей, но ты забыл об одной не менее важной вещи - о могучем, сладостном стремлении созидать - все равно что: идею ли, новую машину, дом, платье или растение, выращенное из семени, но созидать именно так, как ты замыслил. И когда людей лишают такой возможности, им чего-то не хватает в жизни, даже если они сами не вполне понимают, в чем дело. Мне однажды сказал об этом старик, и я поверил ему, потому что теперь знаю это по себе. И ты тоже знаешь. - Ты не понимаешь, о чем я говорю, - страдальчески поморщился Кен. - Меня угнетает то, что, по-видимому, как ни старайся, как ни торопись: человеческой жизни не хватит, чтобы завершить работу. Бог мой, у меня просто ноют руки, - выкрикнул он. - У меня просто голова кругом идет - столько я вижу вещей, которые еще надо сделать. Но мы не успеем. Мы ничего не успеем! - Успеем! - Нет, - в отчаянии сказал Кен. - Ты вот толковал о завтрашнем дне, но это слишком далекий прицел. Ты сейчас понимаешь, как нелепо надеяться на завтрашний день? - Нет, это правильно, Кен. Правильно, несмотря ни на что. - Для думающей машины - да, - возразил Кен. - Для того, у кого есть мозг и никаких чувств, никаких эмоций. Но не для человеческого существа. Я утверждаю это и говорю тебе напрямик; я с этим никогда не смогу примириться. Наша жизнь слишком коротка, чтобы мы могли получить от нее хоть какое-то удовлетворение. Если та еще настаиваешь на том, чтобы выбросить всю нашу работу на свалку и начать сначала, так давай разделимся сейчас же. Но я тебя предупреждаю, Дэви, я теперь все вижу яснее, чем ты. Давай держаться нашей прежней линии. Противники наши серьезнее, чем нам представлялось. Что ж, если мы привлечем Волрата, перевес будет на нашей стороне. И тогда той кампании из Сан-Франциско против нас не устоять. Угодно сочетать наши идеи с их идеями? Ладно, пусть они приходят к _нам_, и _мы_ возьмем у них то, что нам подойдет. Мы можем их заставить. Мы можем нанять так много лаборантов, что нас никто не обгонит! - И ты думаешь, мы сможем работать с Волратом? - А почему бы и нет? Работали же мы с Карлом Бэннерменом, а потом с Броком... - И в конце концов порвали с ними обоими. Волрат работал с Мэлом Торном и Карлом Бэннерменом и превратил их в марионеток. Я боюсь Дуга, Кен. Нам такие непокладистые еще не попадались. - Ну, и таких, как мы, тоже не часто встретишь. Дэви, - умоляюще произнес Кен, - будь со мной малыш! Не бросай меня! - Кен, ты делаешь ошибку. - Ты в этом не уверен - я по голосу слышу ты говоришь слова, которым сам не веришь. - Только из-за Марго. - Вот из-за Марго-то я окончательно убедился, что я прав! Дэви порывисто встал, словно пытаясь спастись от брата. - Сейчас не время говорить об этом. - Нет, именно сейчас - Кен схватил Дэви за руку, спеша воспользоваться тем, что тот заколебался. - Сейчас, пока нет никаких поводов, чтобы снова впасть в самообман. Сейчас! Ты хочешь бросить меня, Дэви, и мае становится страшно! - Я не брошу тебя - мы будем вместе, что бы ни случилось. - В ту ночь, когда мы удрали с фермы, Дэви, я потерял тебя из виду в лесу. Потом я услышал плеск и чуть не умер - я почему-то сразу почувствовал, что сам ты не сможешь выбраться... - Почему ты думаешь, что я могу это забыть? - медленно спросил Дэви. Сердце его билось редкими, тяжелыми ударами, дыхание почти остановилось, словно чья-то рука грубо придавила глубоко скрытый сердечный нерв. - Дэви, пока я бежал к тебе, я больше всего боялся, что останусь один. - Сжав кулаки, Кен умолк, потом крикнул: - Дэви, никогда больше не заставляй меня испытывать этот страх! Дэви медленно опустился на стул, стискивая и разжимая пальцы. Бремя горечи было слишком тяжким, и он сам не узнал своего голоса, мертвого и тусклого. - Хорошо, Кен, пусть все будет по-твоему. ...Гроб прибыл с ночным поездом; Дэви вместе с Кеном и Дугом ожидал его на вокзале. В ту секунду, когда длинный блестящий ящик спускали вниз из товарного вагона, смерть Марго стала для Дэви достоверной реальностью, от которой уже не спрячешься, сколько ни отводи глаза. Фоторепортеры озаряли вспышками душную, клейкую темноту. Вики не отходила от Дэви, обеими руками держа его руку, и даже сейчас, стоя с низко опущенной головой, он чувствовал страстную потребность в ней, в ее жизнеутверждающей теплоте. Гроб поставили на катафалк; Дуг сказал, что похороны назначены на одиннадцать часов утра, и ушел. Дэви, Вики и севший с ними Кен поехали домой; все трое точно оцепенели от изнеможения. Кен сразу же бросился на постель и в ту же минуту заснул, словно лишился сознания. Дэви вышел в темную контору и с трудом разглядел сидевшую на диване Вики. Он стал возле нее на колени и зарылся лицом в ее платье. - Я останусь с тобой на всю ночь, - проговорила она, гладя его по голове. На другое утро в церкви, где в этот день предполагали венчаться Дэви и Вики, шла заупокойная служба по Марго. С разрешения Дуга отпевание было отложено на десять минут, до прибытия губернатора. Нью-йоркские друзья Дуга телеграфировали, что приедут на похороны с чикагским поездом в 10:48 утра, но поезд опоздал на несколько минут. О катастрофе, происшедшей уже три дня назад, газеты писали как о национальном бедствии, и со вчерашнего вечера Дуг был прощен. Уикершем принял это трагическое событие чрезвычайно близко к сердцу - среди заполнившей церковные скамьи толпы никому не известных людей бросались в глаза несколько политических деятелей, которые после строгого отбора на специальных собраниях двух главенствующих партий были делегированы на похороны в знак уважения к одному из виднейших граждан штата. Дуг публично утвердил свое гражданство, выразив настойчивое желание, чтобы Марго была похоронена в Уикершеме, хотя Дэви почувствовал в этом жесте скрытый смысл - ему казалось, что Дугом движет упрямое желание хоть в чем-то одержать победу над смертью, дав возможность Марго закончить начатое путешествие. Даже в полутемной ризнице, наедине с молодыми людьми. Дуг сохранил властные манеры. Пришел Нортон Уоллис - его попросил об этом Дэви. Он сел, взяв Вики за руку, но держался отчужденно. До начала службы явились какие-то докучливые люди, очевидно, питавшие самые добрые намерения, они пожимали руку Волрату и невнятно бормотали соболезнования Дуг представлял Дэви и Кена то как своих шуринов, то как братьев Марго и очень часто - без тени смущения - как своих братьев. Ему, вероятно, казалось, будто он ведет себя с выдержкой и достоинством, но глаза на этом бесстрастном лице были глазами потрясенного ребенка, а учтивые слова благодарности он произносил словно в трансе. Оглянувшись, Дэви поразился тем, какими юными выглядели Кен и Вики - как испуганные дети в черной одежде, потихоньку взятой у старших. Никому не известные люди вереницей потянулись через полуоткрытые двери к церковным скамьям. У них были напряженные лица и вытаращенные глаза, они шли на цыпочках и переговаривались торжественным шепотом. Дэви заметил несколько знакомых лиц - это были девушки из универсального магазина, где работала Марго, и даже несколько завсегдатаев Пэйдж-парка, на сей раз надевших крахмальные воротнички и темные костюмы. Вдруг из этой процессии в ризницу хлынул вихрь еле сдерживаемого возбуждения, светлых красок и непривычного изящества - это приехали с востока друзья Дуга. Они пожимали ему руки с горячностью, которая казалась почти наигранной по контрасту с благопристойной сдержанностью людей, наполнивших церковь. Дэви, Кена и Вики оттерли в сторону, и Дуг стал главным лицом на похоронах и как бы единственным, кто горевал за Марго. Не успел он представить братьев своим друзьям, как помощник гробовщика шепнул ему, что губернатор уже прибыл и сидит на четвертой скамье справа. Дуг кивнул. Приезжие друзья удалились, и Дуг обернулся к тем, кого считал своими близкими, но и они отдалились от него, снова став маленькой, обособленной семьей. Всю дорогу до кладбища четверо молодых людей ехали в полном молчании. Нортон Уоллис, извинившись, отправился домой Похоронный обряд оказался очень недолгим, в расширенных глазах Кена не было слез, и ни разу не изменилось выражение его застывшего, как-то сразу состарившегося лица. День был жаркий, и земля, вынутая утром уже стала сухой, потеряла свой запах, но Дэви казалось, что отовсюду веет тленном, и короткая передышка, которую он дал себе этой ночью, уже стерлась в его памяти. На обратном пути они опять почти все время молчали. Кен был подавлен горем. Дуг сидел поникший и смиренный - он словно был поражен тем, что его громкое имя, его покровительство, его воля оказались бессильными против смерти. Один раз он еле заметно покачал головой, как бы удивляясь и не веря происшедшему. Пальцы его рассеянно теребили маленький летный значок в петлице пиджака. - Ради бога, перестаньте! - вдруг воскликнул Кен, даже не обернувшись в его сторону. Дэви и Дуг не сразу поняли, о чем он говорит. - Каждый раз, как вы дотрагиваетесь до этого проклятого пропеллера, я снова вижу тот самолет и катастрофу... Неужели вы не можете с ним расстаться? Несколько секунд длилось неловкое молчание, потом Дуг тихо произнес: - Марго была моей женой, Кен. - Так какого же черта вы ее не уберегли? Зачем позволили ей лететь? - Вы считаете, что виноват я? - медленно спросил Дуг. - Если бы она не полетела, она сейчас была бы с нами. Пальцы Дуга впились в плечо Кена с такой силой, что Дэви увидел, как они побелели в суставах. - Слушайте, мальчик, - почти шепотом сказал Дуг. - Она единственная женщина, которую я любил и буду любить до конца жизни. Я знаю, что она значила для вас, и только поэтому я не вышвырну вас из машины. Вы сами не сознаете, что говорите. - Отлично сознаю, - возразил Кен. - Не воображайте, что вы такая уж загадочная натура. Устроили такой спектакль, как вам хотелось, и играете в нем главную роль. Сзади едет процессия в тридцать машин, чтоб доказать, как вы убиты горем; сам губернатор, и конгрессмен, и мэр города, и полдюжины полицейских на мотоциклах смотрят, как вы проливаете слезы. В газетах появятся фотографии: Знаменитый Асе, Обездоленный Авиационной Катастрофой. В котором часу вы покидаете город, чтобы начать следующий эпизод в жизни Волрата - Покорителя Вселенной? Дуг обернулся к Дэви в гневной растерянности, и только тут Дэви впервые почувствовал всю глубину его страдания. То, что Дуг не стал отвечать Кену в том же духе, было вызвано не только желанием соблюсти внешние приличия. В глазах его была тоска и смиренная мольба - Дэви даже не подозревал, что этот человек способен на такие чувства. - Успокойся, - приказал Дэви брату. - Отложим этот разговор до того, как приедем домой. - А где наш дом? - с горечью спросил Кен. - У меня, - медленно сказал Дуг. - Пока мы не переедем в Чикаго или пока Дэви не женится, мой дом будет домом для всех нас. Ее нет, но мы будем жить и делать все так, как она хотела. С этих пор мы с вами должны во всем быть заодно. Когда мы немножко придем в себя, займемся финансовыми делами. Мы теперь не только компаньоны мы теперь братья. - Ох, оставьте вы это! - с горьким презрением воскликнул Кен. - Мы с Дэви во всем заодно только потому, что мы всю жизнь работаем вместе - мы привыкли друг к другу... - Вы и ко мне привыкнете, - устало, но очень настойчиво сказал Дуг. - Я знаю, чего хотела для вас ваша сестра, и позабочусь, чтобы все это сбылось. За это я отвечаю перед ней. - Он говорил абсолютно искренно, и Дэви понял, что если Дуг играет роль, то он же и является самым доверчивым зрителем. Однако где-то в подсознании Дэви маячили лица Мэла Торна и Карла Бэннермена; так со старых избирательных плакатов, которые годами висят на телеграфных столбах, смотрят вылинявшие фотографии кандидатов, давно провалившихся на выборах; лица их, приукрашенные фотографом, были запечатлены в пору расцвета надежд, а сейчас потускнели под дождями, снегом и летним солнцем, исполосованы струйками ржавчины от гвоздей, и все же давно угасшие надежды оставили на них стойкий, ничем не изгладимый след. Но для Дуга старых избирательных плакатов не существовало - новая компания захватила его целиком. - Она мечтала о свадьбе Дэви, - продолжал Дуг, - и мы отпразднуем эту свадьбу. Она собиралась поддерживать вас в борьбе против "Вестингауза", и мы с вами скоро начнем бой. - Люди вступают в армию как рядовые, но не как генералы, - сказал Кен. - Вы будете поддерживать нас в борьбе, а не командовать нами. На щеках Дуга выступила краска, а губы крепко сжались, но Дэви вмешался прежде, чем он успел ответить. - Мы можем работать вместе только при одном условии, - сказал он, инстинктивно ухватившись за неожиданную мысль. - И только при этом условии я останусь с тобой Кен. В любой созданной нами организации, корпорации или компании главой, президентом или старшим компаньоном должен быть я. У меня такое чувство, что мы только чудом можем довести дело до конца, и я не могу никому из вас доверить эту работу. Вики сидела с побелевшим лицом. - Всем вам... всем вам должно быть стыдно! - вырвалось вдруг у нее. - Ведь мы едем с похорон Марго!.. - А о ком же, по-твоему, мы все время говорим? - оборвал ее Дэви. Сейчас он был непоколебимо спокоен. Он отвернулся от нее и посмотрел на Кена и Дуга с серьезной суровостью, которую не смягчил даже его горько-беспечный тон. - Ну, братья, как же вам будет угодно? Можно провести выборы хоть сейчас. Дэви и Вики решили обвенчаться через две недели после похорон. Откладывать свадьбу было нельзя, так как в связи с переговорами о создании новой компании возникло множество срочных дел. Дуг, казалось, очнулся от транса, в который повергло его горе, и стал развивать лихорадочную деятельность. Он уговорил Вики поступить к нему на службу в качестве личного секретаря, а она, в свою очередь, наняла себе еще двух помощниц. Дуг устроил контору в своем доме и поставил еще три телефонных аппарата. Он постоянно разговаривал с Нью-Йорком и Чикаго и предпочитал посылать не письма, а телеграммы, чтобы не терять времени зря. Через четыре дня он объявил, что их постоянная резиденция будет в Чикаго, а на другой день сообщил Дэви, что они оба должны ехать в Нью-Йорк, где предстоит встреча с несколькими банкирами; от фирмы "Кун и Леб" получены чрезвычайно заманчивые предложения. Кену было поручено собрать все оборудование мастерской, упаковать и отправить в Чикаго на Норс Мичиган-авеню, где для них готовили лаборатории. - Нам придется пробыть в Нью-Йорке недели две, - сказал Дуг. - Можете использовать это время для своего медового месяца. - Надо будет поговорить с Вики. - Я с ней уже говорил, - спокойно, авторитетным тоном, старшего брата заявил Дуг. Побратавшись с Кеном и Дэви, он взял под свое крыло и Вики, причем опекал ее гораздо больше, чем их. Он впадал в почти нравоучительный тон, рассказывая Дэви о многообещающих задатках, которые он обнаружил в этой девушке. И это, больше чем что-либо другое, заставляло Дэви призывать на помощь все свое терпение. - Послушайте, Дуг, - не выдержал он наконец. - Вы напрасно расписываете мне Вики. Я и сам все о ней знаю. - Я ведь не указываю вам, что в ней хорошо и что плохо. Я только говорю о том, что я в ней заметил. - Дело не в том, указываете вы или нет. Я просто не хочу говорить о ней. Ни с кем. Когда вы узнаете меня поближе, вы поймете, что в этом отношении, больше чем в любом другом, я совершенно безнадежен. Я не люблю говорить о людях, которые мне дороги, и когда другие заводят о них разговор, у меня внутри словно все окаменевает. Я никогда и ни с кем не пускался в рассуждения о Кене - разве только говорил: "Кену нужно то-то" или "Кен пошел туда-то". Тоже самое и в отношении Марго и Вики. Так что не вызывайте меня на такие разговоры. И слушать, что говорят другие, для меня так же невыносимо. По лицу Дуга было видно, что его больно задел такой отпор. - Каждый человек имеет право судить о другом, - сказал он. - Я всегда сужу близких мне людей, - ответил Дэви. - Но я сужу их про себя, и дольше меня это не идет. Я совсем не хотел дать вам щелчок по носу. Дуг. Быть может, когда-нибудь я не смогу разговаривать и о вас. Дэви было совершенно ясно, что Дуг ничуть не изменился и что рано или поздно его привычка властвовать непременно даст себя знать. Но Дэви не собирался ему противоречить ни в чем, кроме самого главного. Он предпочел бы венчаться в городской ратуше, однако Дуг опередил его и заказал службу в церкви, "как пожелала бы Марго". В день свадьбы Кен и Дэви с раннего утра возились в мастерской, упаковывая прибор и рабочие записи. В одиннадцать часов явился Нортон Уоллис, а с ним сияющая Вики в светло-сером костюме. Их сопровождал Дуг; у него был торжественный вид человека, сознающего свою ответственность за всю семью. - Вам бы следовало поторопиться, - сказал он, взглянув на ручные часы. - Я нарочно назначил свадьбу на одиннадцать тридцать - поезд на Милуоки отходит в двенадцать пятнадцать, и вы как раз на него поспеете. - А если священник подождет пять минут - что из того? - запальчиво спросил Кен. Он был уже почти одет и только сверху накинул рабочий комбинезон. Оставалось надеть воротник, галстук и пиджак, но его раздражала не встречающая отпора власть Дуга. - Ничего, - холодно ответил Дуг. - Подождет, и все. Дуг, как заметил Дэви, тоже вовсе не был склонен принимать вызовы, не касающиеся самого главного. Наступила минута настороженного ожидания - отныне все трое крепко связаны вместе, а будущее казалось мотком бесконечных нитей, которые предстоит распутать. Каждый из них сознавал опасности и отдавал им должное, и хотя у всех троих были противоположные цели и твердая решимость не уступать, каждый стремился к объединению с другими, чтобы общими силами бороться за победу. Все было против них - и сила конкурентов, ведущих осаду снаружи, и столкновение интересов внутри цитадели, а их ресурсы ограничивались молодостью и энергией; но даже молодость - если она означает ощущение, что смерть еще далека, - уже перестает быть порой беспредельных надежд. Наступила минута, когда каждый из них дождался полного свершения своей давней мечты, - и потому это была минута величайшей растерянности. Мечта - это тень, подающая на экран, но когда экран отодвигают, показывается лицо действительности, покрытое рубцами горя, борьбы, разочарований и компромиссов. Вики тоже ждала. Она была самой спокойной из всех, ибо однажды уже проделала путь сквозь туманную дымку мечты к полному разочарованию, а с тех пор ушла далеко вперед и теперь без особых упований терпеливо ждала, что еще принесет ей судьба, с инстинктивной решимостью как-то подчинить жизнь своей воле в повернуть ее к лучшему. Возле нее стоял старик, который, казалось, молчаливо свидетельствовал о том, что она действительно сильна. Дэви улыбнулся ей и, нарушив напряженную тишину, швырнул на стол папку, которую держал в руках. - Никому не придется нас ждать, - добродушно сказал он. - Мы совсем готовы и к свадьбе, и к путешествию, и ко всему на свете. Идем! КНИГА ВТОРАЯ. ДЭВИ МЭЛЛОРИ 1 Желто-красное такси летело вдоль жаркой и унылой, по-воскресному пустынной улицы, словно гонимый ветром цветок. Оно остановилось у заводских ворот, и на залитый солнцем тротуар выпрыгнули молодой человек и девушка, только что переставшие смеяться. И он, и она были с непокрытыми головами. Старый сторож посмотрел на них сквозь решетку ограды с туповатым удивлением, но не двинулся с места: он не представлял себе, что может делать эта веселая парочка, которая шла, вернее бежала по раскаленному тротуару, взявшись за руки, на заводе "Стюарт - Джанни", как, впрочем, и на любом заводе в здешних местах. Вид у них был такой, словно они шли на танцы. Позади под палящим августовским солнцем ждало такси. Высокий худощавый юноша, увлекая за собой девушку, подбежал прямо к воротам и, улыбаясь, показал на сине-белую эмалевую вывеску. Девушка кивнула и засмеялась. Оба прильнули к железным прутьям, разглядывая заводские корпуса - целый городок, обнесенный оградой. Наконец молодой человек оторвался от решетки и хотел было идти к машине, как вдруг заметил на бетонном дворе одинокую фигуру наблюдавшего за ним Ван Эппа и, все так же улыбаясь вернулся к воротам. Он сделал Ван Эппу знак подойти, этот жест не был ни повелительным, ни надменным - только спокойно-властным. Старик тотчас почувствовал это, ибо когда-то, много лет назад, такая же спокойная уверенность была свойственна ему самому. Нежданный посетитель уже не казался Ван Эппу обыкновенным легкомысленным юнцом; выбив трубку, он пошел через бетонный двор на его зов. Ван Эппу недавно исполнилось семьдесят два; это был маленький тщедушный старичок с безмятежными бледно-голубыми глазами в склеротических жилках. От прежних времен у него остался единственный изрядно поношенный костюм из темно-синего альпака, которому, несмотря на каждодневную носку, он ухитрялся придавать опрятный вид. Из обширных запасов тонкого белья уцелели одна белая рубашка и два крахмальных, всегда безукоризненно чистых воротничка - разлохматившиеся края Ван Эпп аккуратно подравнивал ножницами. Его черный шелковый галстук давно уже утратил всякую форму, а серая, пропотевшая у ленты, шляпа с круглыми загнутыми полями бережно сохраняла прогиб на тулье, бывший в моде еще в 1914 году, то есть пятнадцать лет назад. От той, прежней жизни, которая сгорела в пламени неистовых стремлений, дерзких надежд, успехов, отчаяния и сменилась оцепенением, Ван Эпп сохранил щепетильную аккуратность в одежде, как сохраняет белая зола форму сгоревшей ветки. Другое его свойство, которое и определило его жизнь, - неукротимое творческое воображение - как-то незаметно угасло еще на шестом десятке. Это свое качество он всегда воспринимал как нечто естественное и неотъемлемое - как руки, ноги и биение сердца, - и, когда понял, что оно исчезло, его охватил панический страх. Много раз он наживал и терял большие деньги, но деньгами он никогда не дорожил, а потеря того, что было для него самым ценным в жизни, сломила его вконец, и он заживо похоронил себя, поступив чуть ли не чернорабочим на такое место, где никто не узнавал его и даже не замечал. Его мучил тайный стыд, похожий на тот, что испытывает некогда здоровый мужчина, ставший импотентом. Этот стыд выдавала лишь грусть в глазах старика, а когда иной раз газетные репортеры вспоминали его имя и, нагрянув в меблированную комнатушку, донимали расспросами о его жизни, о том, видится ли он еще с Томасом Эдисоном и помирился ли, наконец, с Джорджем Вестингаузом, Ван Эпп неизменно прогонял их к чертям. Прежняя жизнь умерла, и разговоры о ней вызывали такую боль, что он терял самообладание. А кроме того, он не желал сообщать, что работает сторожем на заводе "Стюарт - Джанни". Ни один репортер не упустил бы случая поместить в воскресном приложении сентиментально-ироническую заметку "Бывший соперник Маркони - сторож на чикагском радиозаводе!" Ван Эпп никогда не предавался сентиментальным сожалениям о своей судьбе. Так уж случилось, что поделаешь. В 1910 году он был еще на вершине успеха. Сейчас, почти двадцать лет спустя, он служит сторожем. Он поступил сторожем только потому, что оказалась вакансия, - вот как оно обернулось... ну и точка, и к черту все на свете! Устало волоча ноги, как настоящий старый сторож, Ван Эпп пересек двор и подошел к юной паре, стоявшей по ту сторону ворот. - Что вам угодно? - спросил он. - Мы хотели бы войти на несколько минут, если можно. - В голосе молодого человека было то же, что и в жесте, которым он подозвал сторожа: приветливость, терпение и сознание, что он вправе ожидать выполнения своих просьб. Ван Эпп смотрел на молодого человека снизу вверх - тот был больше шести футов росту. Его длинное смуглое лицо казалось довольно обыденным, но глубоко посаженные синие глаза светились одержимостью, которая сразу приковала внимание Ван Эппа, - это было единственным, что не имело ничего общего с юностью. Ван Эпп когда-то видел такую одержимость во взгляде, но не мог вспомнить у кого. Он понимал только, что выражение глаз не вяжется с мальчишеским обликом этого пришельца, с его безукоризненным черным костюмом, с тем, как он держал за руку девушку. Ван Эпп давно уже не позволял себе поддаваться эмоциям, но эти глаза всколыхнули в нем воспоминания, которых он мучительно боялся. "Уходите вы, ради бога!" - взмолился он про себя. - Зачем вам сюда? - спросил он. - Просто поглядеть, - ответил юноша, скрывая нерешительность за легкой улыбкой. - Возможно, я буду работать в этой фирме. - Почему "возможно"? - рассмеялась девушка, подтрунивая над его осторожностью. - Не "возможно", а наверняка, Дэви! Ты _будешь_ тут работать! - Возможно, - повторил молодой человек. - Ничего еще не решено. Ван Эпп колебался, и не потому, что правила строго запрещали пропускать посетителей без специального разрешения - в свое время он сам устанавливал столько своих правил, что нарушение чужих его нисколько не смущало, - но потому, что никак не мог определить, к какой категории людей принадлежит этот молодой человек. - Право, не знаю, - протянул Ван Эпп. - У вас есть разрешение? - Нет. - Некрасивое лицо вдруг осветилось необычной для мужчин обаятельно-мягкой улыбкой. - Я не знал, к кому надо обращаться. - Вам в чей отдел? - Полагаю, в мой собственный. - В сосредоточенном взгляде появилась смешинка. - Слушайте, если вам нужно позвонить кому-нибудь, скажите, что я - Меллори, Дэвид Меллори - Он пожал плечами, словно для него было непривычным объяснять, кто он такой, и, видимо, вдруг решил, что нет смысла настаивать, если не вышло сразу - Впрочем, не надо, хватит и того, что я видел отсюда. Подожду до завтра. - Девушке он сказал: - Раз уж тебе не дано добиваться своего одним махом, то ничего не поделаешь. Я, видно, никогда этому не научусь. Он хотел было отойти от ворот, но девушка удержала его. Она сказала Ван Эппу лишь два слова: - Прошу вас! - и он только сейчас увидел ее по-настоящему. Девушка была высокая, стройная и гибкая, ее темные волосы отливали мягким блеском." "Какое прелестное лицо", - невольно подумал Ван Эпп. В глазах ее он увидел врожденный ум и способность порывисто и целиком отдаваться каждому своему чувству. Сейчас она всем сердцем молила его сделать что-то не для нее - для другого. - Мэллори? Мэллори... Погодите-ка, - сказал Ван Эпп, вытаскивая ключи от ворот. Фамилия молодого человека неожиданно показалась ему знакомой. - Тут освободили корпус номер четыре, хотят для чего-то его переделывать, а на двери прибили новую табличку: "Лаборатория Мэллори". Вы - тот самый Мэллори? - Целый корпус? - последовал медленный и осторожный вопрос. - Дэви, ведь это значит, что они уже решили, - просияла девушка. - Все будет так, как ты хотел! - Целый корпус? - еще раз спросил он Ван Эппа. И снова от мальчишества не осталось и следа, и темно-синий взгляд поразил старика непреклонной, почти жестокой напряженностью. - Вы говорите, уже повешена табличка? Ван Эпп даже не кивнул в ответ - он был ошеломлен вспыхнувшим в нем воспоминанием. Он внезапно понял, почему одержимость в глазах этого юноши отозвалась в нем такой болью, и уж лучше бы ему не вспоминать ибо он, Ван Эпп глядел в это незнакомое лицо, как в зеркало, и только сейчас сообразил, что такое лицо и такое выражение было у него самого пятьдесят лет назад, когда и его обуревали неистовые стремления, безумные надежды и непоколебимая уверенность в том, что ему суждено добиться всего, чего он хочет. Это воспламеняло кровь, вливало силу в мускулы, обостряло нервы. Однако над той бурной жизнерадостностью, как темная бездна над звездами, был постоянный страх и инстинктивная уверенность, что за все придется заплатить слишком дорогой ценой. "И вот, - думал Ван Эпп, - все повторяется сначала: с этим, другим, сейчас происходит то, что когда-то было пережито мною; его волнуют те же чувства, что когда-то волновали меня; он видит перед собой такое же будущее, что когда-то представлялось и мне, - а я не в силах помочь, я не могу спасти его советом, крикнуть "берегись!", найти убедительные слова, которые могли бы смягчить или предотвратить то, что ждет его впереди..." Открывая ворота, Ван Эпп опустил глаза: он боялся, что взгляд его выдаст жалость, а этот Мэллори, по-видимому, в ней нисколько не нуждался и был далек от мысли, что может ее вызвать. Ван Эпп посторонился, пропуская юную пару. - Смотрите сами, - тихо произнес он, вкладывая в эти слова гораздо более глубокий смысл. Они вошли с таким чувством, будто стоило им шагнуть за ворота - и все вдруг изменится, словно по волшебству, в воздухе разольется необыкновенный аромат или откуда-то издали донесутся звуки победных труб. С выжидательной полуулыбкой они оглянулись на Ван Эппа, но если что и изменилось, так только его настроение: смутная жалость к молодым людям грозила исчезнуть, если они тотчас же не уйдут. В их присутствии воспоминания становились слишком живыми. Под жалостью затаилась злость, а злость могла перейти в печаль, которую Ван Эпп отгонял от себя столько лет. - Идите вдоль того здания, - торопливо сказал он, желая поскорее отделаться от них. - Свернете направо, потом опять направо и... - Но они, конечно, заблудятся в этом лабиринте раскаленных от зноя пустынных улочек и безмолвных корпусов, и, сдавшись, он глухо пробормотал: - Пожалуй, я провожу вас. Он быстро пошел вперед, стараясь сосредоточить все свое внимание на звуке шагов, отдающихся эхом среди глухих кирпичных стен, чтобы не прислушиваться к голосам молодых людей, но они молчали, и вокруг стояла прозрачная воскресная тишина. Он вел их мимо длинного, низкого, выходящего на улицу здания, где когда-то, на заре радиопромышленности, размещалось все предприятие. Потом они повернули за угол, и их со всех сторон обдало августовским зноем, исходившим от накаленного стекла, цемента и камня. Ван Эпп слышал, как тихонько ахнули молодые люди при виде пустынной главной магистрали, почти четверть мили длиной. Перед ними, куда ни погляди, высились фабричные корпуса, башни, склады, которые пристраивались и переделывались в зависимости от потребностей фирмы. - Ты знал, что все это так грандиозно? - прошелестел позади благоговейный шепот девушки. Ван Эпп напряг слух, стараясь расслышать ответ; впрочем, каков бы он ни был - "нет" или "да", - закипающая злость усилилась бы еще больше. Но за его спиной было молчание. Ван Эпп прошел еще несколько шагов, потом не выдержал и оглянулся. Они снова взялись за руки, как дети, начинающие догадываться, что рощица, в которой они заблудились, на самом деле не роща, а нескончаемый дремучий лес. Ван Эпп свернул за угол, потом повернул еще раз. Наконец он остановился и указал на три корпуса, примыкавших друг к другу. - Вон там, - сказал он. - Средний корпус. Корпус номер четыре со старомодным фасадом, облицованным желтым кирпичом, казался совсем маленьким рядом с двумя огромными зданиями, бывшими складами, которые теснили его с обеих сторон. В корпусе номер четыре было всего три этажа и шесть окон по фасаду. Молодой человек выпустил руку девушки и, как будто забыв и о ней и о старике, медленно прошел вперед. Небольшое здание значило для него так много, что у неге не хватило бы слов высказать это вслух, и вызывало такое волнение, какого он никогда еще не испытывал. Молча и неподвижно, целиком уйдя в себя, он стоял и смотрел на него. - Хотите войти? - немного погодя спросил Ван Эпп. Молодой человек не ответил и не пошевельнулся. Ван Эпп подумал было, что голос его не дошел до сознания юноши, который стоял словно завороженный, но вдруг тот, не поворачивая головы, кивнул. Ван Эпп прошел мимо него вперед. У двери он задержался, давая им время рассмотреть новенькую табличку - он понимал, что это для них значит, и спазма, сжимавшая его горло, стала еще сильнее. "Это ловушка, - твердил он про себя, - приманка, которой ведьма хочет завлечь детей!.." - Лаборатория Мэллори! - прочла девушка недоверчиво-восхищенным тоном; Ван Эпп был уверен, что совсем недавно она таким же тоном повторяла вслух: "Миссис Девид Мэллори". Молодой человек молчал - ему все еще было не до слов. Ван Эпп ожесточенно крутнул ключом в замке и распахнул дверь в жаркую тишину. Из высоких окон падали на пол квадраты солнечного света такой ослепительной яркости, что казалось, будто все остальное пространство тонет в сплошном мраке. - Похоже, что ваше оборудование еще не привезли, - сказал Ван Эпп, оглядываясь по сторонам. Позади молчали, потом послышался грустный голос: - Должно быть, они не хотят его привозить, пока не будет заключен договор. - Это был голос человека, с большой неохотой спускавшегося на землю, в реальный мир, где надо вести борьбу за исполнение своих желаний, так легко осуществлявшихся в мечтах, - в тот мир, где еще предстояло выдержать решающие испытания. Внезапно оживившись, он воскликнул: - А вон те ящики разве не мои? Крупными шагами он прошел по гулкому цементному полу куда-то в дальний угол, где виднелась невысокая груда деревянных ящиков; Ван Эпп даже не заметил их в этом огромном пустом пространстве. Через секунду девушка побежала вслед за ним; ее легкое платье развевалось, как флажки в девичьих руках на празднике. Наконец, повинуясь порыву, которого не в силах был сдержать, за ними двинулся и Ван Эпп. - Здесь все? - спросила девушка. - Все решительно! - Это был крик ликования, возвещавший о том, что чудо все же произошло. - Пятнадцать ящиков с оборудованием и один - с чертежами и патентами. - Он пересчитал ящики, называя их содержимое. - Боже мой, - вздохнул он, - целых пять лет работы, и это все, чем мы можем похвастать! - И тем, что ты работаешь здесь, - напомнила ему девушка. - Официально - еще нет: посмотрим, чем кончится завтрашнее совещание. Она засмеялась. - О, Дэви, перестань! Вам с Кеном отвели целый корпус. Совершенно ясно, что завтрашнее совещание - только формальность. Они, должно быть, все как один уже решили подписать договор! Он покачал головой, улыбнувшись ее наивной восторженности, и улыбка юноши вдруг поколебала уверенность Ван Эппа в том, что эта история будет повторением его собственной. Но в чем будет разница - он не знал. Неужели может быть иной конец? Их присутствие стало нестерпимым, ибо они вызывали в нем страшное подозрение, что не жизнь сгубила его, а он сам погубил свою жизнь, - и как невыносимо горько в семьдесят два года вдруг понять, что все могло бы сложиться иначе! "Это неправда! - кричал он им про себя. - Все делают ошибки! Все губят себя сами! Оставьте меня в покое!" - и, как отдаленное эхо этого вопля, робко прозвучал его голос: - Слушайте, я вас не тороплю, но мне надо вернуться к воротам. Если хотите побыть тут подольше и если найдете дорогу обратно, то оставайтесь... - Простите, мы вас задерживаем, - сказал молодой человек. - Мы сейчас же уйдем. "Господи, да не ходите вы за мной! Оставьте меня в покое!" - Можете не торопиться, - тихо произнес он вслух. - Вам, наверно, хочется посмотреть, как сделана электропроводка, где поставлены розетки, где вода и газ... - Это не к спеху. - Мэллори с внезапным любопытством взглянул на Ван Эппа сверху вниз. - Откуда вы знаете, что меня это может интересовать? - Да просто так. Вы ведь инженер? - Да. - Это "да" прозвучало почти как вопрос. - И вы работаете над какой-то новой штукой? - Верно. - Мэллори не сводил с него заинтересованного взгляда. - Вы слышали об этом? - Ничего я не слышал. Догадался, вот и все, - отрывисто сказал Ван Эпп. - В свое время я достаточно насмотрелся на всяких изобретателей. - Здесь? Ван Эпп гневно вскинул на него взгляд. "Глупый, ты мальчишка, изобретатели существовали за тридцать тысяч лет до появления этой фирмы!" - Нет, не здесь, - ответил он. - Ну, я пошел. - Спасибо вам, - сказал Дэви, - спасибо за те, что вы нас впустили. Кстати, вы не сказали, как вас зовут. - Разве? - спросил Ван Эпп и повернулся к ним спиной. - Я подожду вас у ворот. Он быстро пошел к двери с единственным желанием - поскорее скрыться, но у порога оглянулся и увидел, что они тоже уходят. В смятении он прибавил шагу и оказался у ворот гораздо раньше, чем они. Завидев их издали, он сделал вид, будто возится с ключами, моля бега, чтобы эти люди попрощались с ним только кивком, сели в такси и исчезли навеки. Однако молодой человек, уже занеся ногу на подножку машины, вдруг передумал и пошел обратно к воротам. На его длинном смуглом лице была улыбка, в руке он держал сложенную пятидолларовую бумажку. "Убирайся!" - кричал про себя Ван Эпп, сохраняя вежливое и спокойное выражение лица. - "Оставь меня в покое, или я тебя убью!" - Я хочу еще раз поблагодарить вас, - сказал Дэви. - Я совсем потерял голову из-за этого завтрашнего совещания. - Не за что, - ответил Ван Эпп, чувствуя, что его начинает бить дрожь. Он не знал, как быть, если Мэллори сунет ему деньги. - А вы так и не сказали мне своего имени. - Моего имени? - Ван Эпп замялся, но тут же понял, что выхода нет. - Меня зовут Бен. - Бен? А фамилия? - Неважно, все зовут меня Беном. Дэви смотрел на него с прежней улыбкой, но был слегка озадачен. - Все-таки, как ваша фамилия? Ван Эпп провел языком по губам. - Ван Эпп, - сказал он. Улыбка на смуглом лице исчезла, уступив место выражению упрека. Дэви опустил глаза на деньги, которые держал в руке, и медленно сказал: - Когда мы с братом еще мальчишками стали изучать радиотехнику, нам чаще всего встречалось имя Бена Ван Эппа. Ведь это вы, правда? Вот почему вы знали, что меня должно интересовать в новой лаборатории. Ван Эпп глядел в сторону, на стоявшее поодаль такси. - Да, - сказал он наконец, - много лет назад вы могли слышать мае имя. - О-о, - помолчав, тихо произнес Дэви. Зашуршала пятидолларовая бумажка, которую он неловко совал в карман. - Простите. Я никак не мог предполагать... - Ничего, - оборвал его Ван Эпп. - Вам не за что извиняться. "Уходи же, убирайся отсюда! Садись в такси и уезжай!" - Понимаете, мистер Ван Эпп, - продолжал Дэви, - если бы не вы - мой брат и я, быть может, никогда бы... - И вдруг, не повышая голоса и тем же тоном, только с большей горячностью, он спросил: - Какого черта такой человек, как вы, оказался на этой работе? - Что? - опешил Ван Эпп и невольно взглянул в хмурое лицо Мэллори. Внезапно у обоих возникло такое чувство, будто они - давние близкие товарищи. - Работа неплохая, сынок, мне здесь нравится. - Неплохая! - Дэви сжал губы, чтобы не выругаться. - Что ж, дело ваше. - Он пошел к машине, но не выдержал, вернулся и кивком указал на здание конторы. - Они знают, кто вы такой? - Да вовсе нет, - возразил Ван Эпп. - Те, кому знакомо мое имя, не знают, что я работаю сторожем, а человек, который меня нанимал, понятия не имел, кто я. - Так почему же вы им не скажете? - Потому что это ни к чему. Я уже не тот, что прежде. У меня в голове ничего не осталось... Ван Эпп стал терять самообладание. - Это ведь невозможно сохранить навсегда, будь оно все проклято! Наступает время, когда новые идеи не приходят больше в голову. Если ты богат, если ты умеешь добывать и копить деньги, то когда иссякают идеи, у тебя, по крайней мере, остаются доллары. Но с деньгами или без денег, если ты не способен ничего придумать - ты человек конченый. Дэви покачал головой. - А ваши знания? - Какие там знания? О радио, каким оно было двадцать лет назад? Кому это нужно? - Ван Эпп пожал плечами. - Слушайте, не лезьте вы в мои дела, пожалуйста. Я никого не беспокою, и пусть меня тоже не беспокоят. Не трогайте меня, вот и все! - сказал он резким сдавленным голосом, поджав губы. - Вы что-то изобретаете? Прекрасно! Желаю вам успеха. У вас есть талант? Прекрасно! Желаю вам никогда не потерять его! Но ради бога, оставьте меня в покое! Тихая ярость в его голосе прозвучала для Дэви, как гром. Он покраснел и быстро отошел. Но не сделал он и нескольких шагов, как снова повернулся и решительно направился к воротам. - Если завтра все кончится благополучно, мы с братом будем набирать штат. Хотите работать у нас? Я сейчас увижусь с ним и знаю, что он тоже будет рад, если вы согласитесь. Почти двадцать лет Ван Эпп жадно мечтал, что наступит день, когда он услышит подобные слова, и чем дольше он ждал, тем тверже укреплялся в своем решении ответить: "Убирайтесь к черту!" Сейчас, на двадцатом году ожидания, он погрешил против своей клятвы только тем, что холодно спросил: - В качестве кого? - Кого угодно. Да черт возьми, старина, - в отчаянии воскликнул Дэви, - вернитесь туда, где ваше настоящее место! Ван Эпп, глядя в сторону, тупо молчал - говорить не было сил. Несколько раз он провел кончиком языка по губам, не смея взглянуть в лицо Дэви. - Я подумаю об этом, - с трудом проговорил он. - Я подумаю. - Если совещание кончится благополучно, я приеду завтра вечером. Ведь завтра вы в ночной смене, правда? Ван Эпп кивнул. Он по-прежнему глядел в сторону. Он не пошевельнулся, пока не услышал удаляющиеся шаги, и только тогда посмотрел вслед высокому, стройному молодому человеку, который садился в такси. Хлопнула дверца. Такси двинулось, в заднем окошке мелькнуло лицо девушки, глядевшей на старика широко раскрытыми удивленными глазами, - очевидно, она только что узнала, кто он, - а затем все окружающее превратилось в миллионы пляшущих золотых искр: на глаза Ван Эппа набежали слезы. Он сам не знал, почему плачет. В душе у него разливался теплый свет: кто-то хочет, чтобы он стал опять самим собой, стал человеком, распрямил плечи и дышал полной грудью. Но вместе с этим до боли радостным чувством появился и страх: вдруг он окажется не в силах удовлетворить требования других и свои собственные, и тогда уж конец всему! Он не знал, что делать; он был так поглощен и истерзан своими мыслями, что даже не спросил себя, почему такой человек, как этот Мэллори, молодой, готовящийся начать свой искрометный взлет к творчеству, преисполненный такого вдохновения, что, конечно, ничья помощь ему не нужна, - почему тот так упорно не хочет оставить его, Ван Эппа, в могиле, где он похоронил себя заживо. И конечно, до его сознания не дошло, что темный костюм с черным галстуком такого старомодного фасона, какой был на Дэви, давно уже не носят летом и что он мог служить только знаком траура. В то лето, когда Дэви дожидался заключения своего первого договора на миллион долларов, ему шел всего двадцать седьмой год. Документы должны были быть подписаны в понедельник четырнадцатого августа, поэтому весь предыдущий день тянулся в мучительном ожидании, пока пройдут нескончаемые часы. Воскресенье началось еще до рассвета, когда, охваченный одним из тех приступов отчаяния, которые зловеще врываются в сон на исходе ночи, он вдруг проснулся и широко раскрыл глаза. В этой незнакомой темной комнате ему стало жутко, как заблудившемуся ребенку; рядом слышалось чье-то ровное дыхание. "Кто это?" - с ужасом подумал Дэви. Приподнявшись, он резко повернулся, потом обнял спящую рядом обнаженную женщину, изумленный тем, что мог забыть о ней, пусть даже в смятении. Он порывисто прижался к жене. Та, не просыпаясь, привлекла его голову к себе на грудь; во сне она любовно произнесла его имя, словно готова была одна защищать его, и если понадобится, даже ценою собственной жизни, от всего, что могло грозить ему опасностью. Ее тепло успокаивало Дэви, он проникся глубокой благодарностью за то, что она оберегает его от пронзительной безнадежности, подстерегавшей его, как черная тень, вне ее объятий. Спасаясь от отчаяния, он долго лежал без сна и наконец задремал возле Вики, обвившей его руками. Ее дыхание было медленным и ровным, ее не тревожили никакие страхи. Когда он проснулся, был яркий, насыщенный непреодолимой радостью день. Солнце прожгло себе путь в самую высь безоблачно-голубого неба. Высокие дома сверкали под утренним солнцем, а бетонные башни, казалось, были сделаны из блестящей слоновой кости и усыпаны переливающимися алмазами. Дэви стоял у раскрытого окна в гостиной отеля-небоскреба, бодрый, веселый, полный надежд. Мягкий летний воздух овевал его, как колышущиеся знамена триумфальной процессии. Глухо доносившийся снизу грохот уличного движения походил на радостный гул толпы, которая ждала, чтобы он присоединился к ней и возглавил чествование самого себя. Еще не было девяти, но Дэви уже оделся, выбрав все самое новое. Он обернулся, и при виде Вики, стоявшей на пороге спальни, в глазах его отразилась вся переполнявшая его радость. Вики, должно быть, только что поднялась с кровати: она завязывала пояс легкого халатика, составляющего часть ее приданого. Глаза у нее были озабоченные. - Я не слышала, как ты встал, - сказала она. - Я просто не мог лежать в кровати. Мне казалось, будто вот-вот во всем городе загудят гудки! Вики, давай выйдем! Наймем лошадь и экипаж или самолет, поедем на пляж или будем танцевать под оркестр в сто человек. Быстрей! - воскликнул он смеясь. - Позже мы встретимся с Кеном и Дугом, но сейчас я никого не хочу видеть, кроме тебя и города, полного незнакомых людей! Вики улыбнулась. - Я успею принять ванну, пока ты закажешь завтрак? - Пока я закажу завтрак? _Заказать_ завтрак? О господи! - расхохотался он. - Подумать только, до чего дошло! Все годы, пока мы работали с Кеном, это он, бывало, в разгаре какого-нибудь важного опыта бросал работу и начинал мечтать вслух о машинах, костюмах и деньгах, которые свалятся на нас, если наше дело выгорит, а мне было наплевать на все эти блага, но вот они есть - и это чудесно! - Он с изумлением оглядел комнату, свою молодую жену, себя. - Чудесно! - повторил он. - И вот уже десять дней я не смею поверить в это. Быть может, завтра они скажут "нет", и мы вернемся в гараж, в нашу мастерскую... - Он внезапно умолк, словно темная тень, преследовавшая его ночью, вновь повеяла на него смертным холодом. - Вики, собирайся скорее и поедем! В этот день город казался Вики и Дэви солнечным чудом, и, выбежав из отеля, они" вступили в него, как дети в сказочный мир. Переменчивые прихоти налетали на них, как мотыльки, и они метались на такси взад и вперед из одного конца города в другой. Если они шли пешком, они шли, как по воздуху; все, что они видели, оказывалось больше, ярче и красивее, чем они себе представляли. Даже завод, куда они помчались, потому что Дэви не мог устоять против неодолимой тяги взглянуть на то особое, единственное во всем мире место, где меньше чем через сутки будет решаться его судьба, - даже завод, казалось, поведал им по секрету, что победа Дэви уже предрешена. Только перед самым уходом оттуда, когда он узнал, кто этот сторож, чары были нарушены. Весь день в сердце его звучал веселый оркестр, рассыпающий, как конфетти, задорные и быстрые песенки и танцы, - и вдруг оборвался на середине такта заливистый голос флейты, смолк оркестр, и без всякого перехода зазвучали медленные мрачные аккорды, обдающие могильным холодом: только сейчас Дэви понял, что подсознательно ощущал этот холод весь день, с тех пор как проснулся от ужаса в незнакомой темноте гостиничного номера. Всю дорогу к дому, где жил брат, он сидел молча. Никакая музыка не звучала в этот день в сердцах Кена и Дуга. Оба сидели молча в большой, с дубовыми балками на потолке, гостиной Дуга, уткнувшись в воскресные газеты. Оба старались по возможности не замечать друг друга, но то и дело между ними перекатывались волны невысказанного возмущения, взаимных обид и злости. Прошло меньше часа, а знойную воскресную тишину уже в четвертый раз нарушили телефонные звонки, и в четвертый раз Артур, дворецкий Дуга, бесшумно вошел в гостиную и сказал: - Вас просят, мистер Волрат. И снова Кен сделал вид, будто не замечает, что Дуг уходит к телефону. Впрочем, как только он ушел, Кен рывком поднялся с большого глубокого кресла и подошел к раскрытому, выходившему на озеро окну, горько спрашивал себя: "Какого черта я тут делаю?" Он задумчиво стоял у окна, и солнце золотило его светлые прямые волосы; вот так же несколько часов назад, на другом краю города, стоял у окна его более высокий и темноволосый младший брат, еле сдерживая кипучую радость. Прохладный ветерок с озера теребил белую шелковую рубашку Кена, но крепко пришпиленный черный галстук оставался неподвижным, словно траур по сестре был слишком глубок, чтобы его могли затронуть такие пустяки. Слегка расставив ноги и сжав кулаки в карманах брюк, Кен весь напрягся от сдерживаемой ярости, но в эту минуту он ненавидел прежде всего себя. Потом он позволил себе прислушаться к рокочущему смеху Дуга, разговаривающего по телефону в соседней комнате, к довольному голосу мужчины, которому женщина говорит лестные слова, и злость его снова перекинулась туда, где давно уже находила себе обильную пищу. Много лет Кен мечтал о том дне, когда он выбьется из нищеты и у него будет вдоволь денег, когда он избавится от осточертевшей необходимости урезывать себя в каждой мелочи, когда деньги дадут ему возможность пойти куда вздумается и иметь все что захочется - еду, одежду, машины, женщин. Все эти унылые годы поисков и экспериментов он прожил как человек, страдающий от неразделенной любви. А Дэви - тот, казалось был вполне доволен такой жизнью, потому что его увлекала сама работа, она заполняла его чувства и будоражила мозг. Для Дэви процесс изобретения был своего рода необходимостью, способом удовлетворить некий инстинкт, а деньги, которые им предстояло получить, - не более как дополнительное удовольствие, приятный отголосок куда более важных свершений. Кен далеко не сразу понял это. Мечты Кена только начинали сбываться, и, не успев даже изведать вкуса денег, он чувствовал себя обманутым, разочарованным. В этом доме все, что он мечтал купить за свои деньги - вернее, деньги, которые он начнет получать с завтрашнего дня, - казалось жалким пустяком, ибо Волрат покупал такие вещи дюжинами. Живя с Дэви, Кен привык чувствовать себя старшим, вожаком непобедимого союза, главарем, призванным руководить; а сейчас, накануне исполнения его мечты, он должен был признать старшинство Дуга и стать, в свою очередь, младшим братом человека, с которым его не связывало ничто, кроме ненависти. Волрат вернулся в прохладную гостиную с высоким потолком, ни словом не обмолвившись о последнем телефонном звонке, как впрочем, и о трех предыдущих. Дугу исполнилось двадцать девять лет; коренастый и мускулистый, он был ниже и плотнее, чем оба его шурина. На нем была такая же белая рубашка, как на Кене, и почти такой же черный галстук, и, хотя брак его продолжался меньше года, он считал, что находится в более глубоком трауре, чем остальные, потому что Марго была его женой. Кен, не оборачиваясь, спросил: - Кто это звонил? - Имя вам ничего не скажет, - последовал краткий ответ. - Женщина? - Да. - И что же? - Ничего, - бросил Дуг, как бы предостерегая его от дальнейших расспросов, но Кен, услышав в его голосе нотки вызова, с улыбкой обернулся. - Почему вы не назначили ей свидание? - спросил он. - Вам это было бы полезно. Лицо Дуга помрачнело, он был уязвлен, но сдержался. - Если у вас на уме это, так почему не поговорить начистоту? Ваша сестра умерла три недели назад, и сколько бы вы ни ныли, что она была для вас самым близким человеком, вполне понятно, что вас уже тянет к женщинам. Вы хотите, чтобы я назначил свидание, а заодно пристроил бы и вас? Ну так мне вовсе незачем утруждать себя. Я в любое время могу предоставить вам лучшее, что есть здесь в Чикаго и даже во всей стране, стоит вам только пожелать. Итак, что бы вы предпочли? - резко спросил он. - Да заткнитесь вы! - равнодушно проговорил Кен, отворачиваясь к окну. - Мне просто любопытно, неужели телефон будет трезвонить весь день? - Мои друзья интересуются мною, - отрывисто сказал Дуг. - Впрочем, вы, кажется, дали мне неплохую идею: надо поставить вам отдельный телефон. - Дуг зашуршал газетой. - Вам нигде не попадался финансовый бюллетень? - Нет, не попадался. А насчет телефона - спасибо, не надо. Это ваш дом и... - Это _наш_ дом, - поправил его Дуг. - Он столько же ваш, сколько мой. - Вы прекрасно знаете, что я никогда не буду в состоянии оплачивать половину расходов. - А я вам еще раз повторяю: я не хочу, чтобы вы за что-либо платили. Так я решил и не понимаю, почему надо устраивать жизнь иначе. - Ну и устраивайте свою жизнь по-своему, - вдруг вспылил Кен. - А мне дайте жить по-моему. Только потому, что вам нужно плакаться кому-то в жилетку... - Кен ощутил прилив дикой злости и, уже не пытаясь сдерживаться, продолжал: - Иначе какого черта я здесь торчу? Потому что мне приятно жить с вами? Вы отлично знаете, как мне это неприятно. Вы заладили одно: раз Марго нет, ваш долг обеспечить мне и Дэви все то, о чем она для нас мечтала. Но слушайте, Дуг, даже вы должны понять что... На лице Дуга появилось жесткое выражение, холодным и властным тоном он перебил Кена: - Я вам уже говорил, как все должно быть. - То есть как _по-вашему_ должно быть, - таким же ровным голосом возразил Кен. - Чего хотела для нас Марго, я знаю с тех пор, как себя помню. Вы же - новый человек в нашей семье. Совсем новый. - Новый или старый, а все будет так, как я сказал. - Кое в чем - пожалуй. - Во всем. - Много на себя берете, - спокойно сказал Кен. - Мы с Дэви положили неплохое, крепкое начало делу еще до того, как вы появились. Мы отлично можем обойтись без вас и вашей поддержки. - Ради бога, перестаньте хвастать тем, как вы прекрасно жили до меня! - устало произнес Дуг. - Кто были эти ваши крупные финансисты? Разорившийся содержатель балагана, который раскошелился на пять тысяч. Провинциальный банкир, едва наскребший пятьдесят тысяч. - Было семьдесят до того, как мы от него откупились. - Ах, целых семьдесят! - с нескрываемым презрением усмехнулся Дуг. - Сейчас вам с Дэви должно быть ясно, что для начала понадобится по крайней мере в десять раз больше! В соседней комнате слабо зазвонил телефон, и через секунду вошел Артур. Кен быстро вскинул на него глаза, пламенно надеясь, что ему, наконец, звонит Дэви, и от нетерпения чуть не крикнул дворецкому: "Говорите же скорее!" - Мистер Волрат, - сказал Артур, - вас просит мисс Фоусет. Вы подойдете к телефону? - Да, конечно, - ответил Дуг и вышел. Кен поглядел ему вслед, стиснув зубы. Потом он снова отвернулся к окну, крепко сцепив руки за спиной; теперь он понял, откуда в нем такая боль. Долго ли придется привыкать к мысли, спросил он себя, что Дэви больше в нем не нуждается? Жизнь его теперь заполнена женой, а нерушимая братская близость бывает, очевидно, только у мальчишек, но не у взрослых мужчин. "Привыкай же, - крикнул он про себя. - Все ушли от тебя - и Марго, и Дэви, и Вики. Ты сам дал им уйти. Ты выгнал их из своей жизни, так терпи же!" Но терпеть он не мог. Никогда еще он не чувствовал такого одиночества. Оно было слишком мучительно. Кен расцепил руки и крепко прижал их к лицу, словно стараясь сдержать то, что рвалось наружу; но это не помогло, и через минуту Кен быстро вышел из комнаты. Вернувшись в гостиную и не застав там Кена, Дуг был сначала удивлен, потом разозлился. Он хотел было пойти в комнату Кена и позвать его, но передумал и снова принялся листать газеты, всем своим видом как бы говоря: "Ну и черт с ним!" Никогда в жизни он ни за кем не бегал, не побежит и сейчас. Газеты сердито шелестели в его руках, но вскоре он не выдержал, швырнул их на пол и вышел. С нарастающим нетерпением он заглядывал во все спальни, в кабинет, столовую, стучался в двери ванных и наконец прошел через буфетную в кухню. Там Артур, сняв пиджак, чистил серебро. - Мистера Мэллори здесь не было? - отрывисто спросил Дуг. - Нет, сэр! - Вы его не видели? Не знаете, где он? - Нет, сэр. - Может быть, он вышел? Вы не слышали стука наружной двери? - Боюсь, что нет. Но если он закрыл ее тихо, я мог и не слышать. - Ну ладно, - вздохнул Дуг. - Он будет обедать дома, сэр? - Не знаю, - сказал Дуг, направляясь к двери. - Ничего я не знаю. Кен никогда не говорил: "Пойду поброжу и подумаю". Он мог думать аналитически только о своей работе, в остальном он был человеком импульсивным. В нем бушевали вихри, и ему оставалось только следовать туда, куда они его влекли. Когда на него, как шквал, налетала злоба, Кен очертя голову бежал от мужчины, женщины или вещи, приводивших его в бешенство, на свежий воздух, потому что только необъятное небо могло вместить кипевшее в нем чувство. Он шел, гордо откинув белокурую голову и так глубоко запрятав кипевшую в нем ярость, что взгляд его серых глаз казался просто рассеянным; пружинистым шагом он шел все вперед и вперед, ничего не видя вокруг, как человек, едва не совершивший убийство. Так он шагал, пока не избывал свою ярость в ходьбе, потом наступал такое момент, когда ему становилось ясно, что дальше идти, собственно, незачем. Сегодня, когда наступил этот момент, Кен понял, что единственное его желание - вернуться к Дугу, уложить свои вещи и уйти из его дома. Все равно куда - в любой отель. Но на обратном пути гневная решимость его сникла, как флаг на замирающем ветру, и перешла в грусть: нет, ему далеко те все равно, куда перебраться, - он не смог бы жить под одной крышей с Дэви и Вики. Ему не хотелось снова и снова, день за днем убеждаться, что они вытолкнули его из своей жизни. Они ушли от него, держась за руки, отгородились стеной и, как бы лихорадочно он их бился об эту стену, сколько бы ни звал их, они не впустят его и даже не дадут себе труда оторваться от нескончаемой беседы, которая, казалось, состоит из любовного шепота и приглушенного смеха. "Ну и черт с ними!" - крикнул он про себя, в в этом крике было столько же возмущения, сколько тоскливого одиночества. К черту их обоих, к черту Дуга и всех прочих! Раньше у него были друзья; он снова заведет их. Было время, когда от желающих хотя бы пройтись с ним не было отбоя, когда девушки, чьи имена он даже не помнит, обрывали ему телефон и говорили: "Но ты же _обещал_, Кен, и я не хочу идти ни с кем другим!" Было время, когда Дэви таскался за нам по пятам, застенчивый и робкий, не участвуя в веселье и дожидаясь где-нибудь в сторонке, пока старшему брату наскучат остальные и они вместе пойдут домой; когда даже гордая Вики плакала от его равнодушия; а он шел своим путем, безучастный ко всем притязаниям на его благосклонность. Что ж, он теперь снова пойдет по этому пути. Он свободен, он может начать новую жизнь с новыми людьми - даже здесь, в этом городе, где его пока не знает ни одна душа, у него найдутся сотни новых друзей; жизнерадостных мужчин и прелестных женщин, которые только и ждут его появления, и вместе с ними он заживет жизнью, которая будет сплошным праздником, полным веселья и задушевного тепла. Кен ускорил шаги, горя нетерпением порвать со всеми, кто обидел его или заставил разочароваться. Он уже не мог дождаться вечера, когда выйдет из дому и станет бродить по улицам, пока не найдет такое место, где будет музыка и праздничные огни, где все ждут, чтобы именно такой человек, как он, улыбаясь, непринужденно вошел в их круг. Пробродив часа два, Кен вернулся в надменную тишину волратовского особняка и прошел через темные залы прямо в комнату, где он жил. Он вынул из стенного шкафа чемоданы и выдвинул ящики письменного стола, затем какое-то внутреннее побуждение заставило его прекратить сборы, пока он не повидается с Дугом и не сообщит ему о своем намерении. Уйти, не сказав ему ни слова, - это было бы просто бегством, а Кен настойчиво повторял себе, что ни от кого и ни от чего не бежит - он идет к своей цели, и только. С чуть заметной усмешкой он направился через неосвещенный зал к гостиной, откуда не доносилось ни звука, но, дойдя до арки, отделявшей гостиную от зала, остановился, и лицо его застыло. В его отсутствие пришли Дэви и Вики. Сейчас они сидели с Дугом, пили, позвякивая бокалами, и не заметили, как он вошел. Сердце Кена вдруг болезненно сжалось, словно то, что они сидели здесь втроем, было лишним подтверждением их предательства. Ему хотелось повернуться и тихонько уйти, но вместо этого он изобразил на лице веселую улыбку, вскинул голову и решительно вошел в гостиную. - Добрый день, - небрежно поздоровался он. - Я и не знал, что здесь гости. Все головы разом повернулись к нему. Дуг сердито хмурился. Дэви смотрел на брата задумчивым взглядом. Только Вики явно обрадовалась ему, и его вдруг охватило чувство благодарности. - Ну, наконец! - сказала она. - Наконец-то явился! - И сразу приступаю к делу, - объявил Кен и налил себе виски. - Каждому дается слово для предложений. Где будет новая резиденция молодого инженера Кеннета Мэллори? Какой отель подложит подушку под его юную золотистую голову, укроет в шкафу его отлично сшитые костюмы и будет отвечать на звонки преданных друзей в его отсутствие? Какой отель во всем Чикаго достоин того, чтобы Кеннет Мэллори осчастливил его своим присутствием? - Вы переезжаете? - холодно спросил Дуг. - Переезжаю. - О господи, - вздохнул Дуг. - Милая старая песенка! Ну, раз уж вы так настроены, переезжайте, ради бога! Назовите мое имя, и вас примут, где угодно. - Достаточно и _моего_ имени, - сказал Кен, поднимая бокал. - Перестаньте, - вмешалась Вики. - Где ты был? - Гулял. А где были _вы_? - Мы с Дэви провели совершенно чудесный день, - вздохнула Вики. Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза и, мечтательно улыбаясь, продолжала: - Я не знаю, как называются все эти места, но... - Мы побывали на заводе "Стюарт - Джанни", - спокойно перебил ее Дэви. - И случилось так, что я нанял на работу одного человека. - Что? - переспросил Дуг. - Я нанял на работу одного человека, - повторил Дэви. Он смотрел на Кена в упор. - Человека по имени Бен Ван Эпп. - А кто такой этот Бен Ван Эпп? - спросил Дуг. - Кен знает. Кен чувствовал на себе взгляд Дэви, ожидавшего от него какого-то отклика, и оба знали, что с этим именем связано только одно воспоминание. Кен опустил глаза и негромко рассмеялся. - Ты рассказал ему, что мы собрали детекторный приемник, первый в Уикершеме, да и во всем этом паршивом штате, потому что прочли о его работе? - Нет, не рассказал, - ответил Дэви. - Я всегда думал, что мы это сделали благодаря Марго. При этом имени тонкое худое лицо Кена мгновенно погрустнело. - По-моему, все, что мы делали, было так или иначе благодаря и ради Марго, - сказал он. - Это подразумевалось само собой. - Но тут же он спросил совсем другим тоном: - Постой, _нанял_ его, ты говоришь? Что это значит? - А вот что: Бен Ван Эпп в конце концов дошел до того, что служит сторожем на заводе "Стюарт - Джанни". Когда я узнал, кто он такой, у меня словно все внутри перевернулось, мне стало как-то нехорошо - нехорошо и жутко. Он как бы похоронен заживо. Не знаю, почему мне вдруг стало так страшно. - Мне кажется, мы очень-очень долго будем помнить, что такое похороны, - медленно произнес Кен. - Я рад, что ты поговорил с ним. - И еще одна новость, - продолжал Дэви. - Нам уже отвели отдельную лабораторию... - Я же вас предупреждал, - вмешался Дуг. - Как только вы приехали, я сказал, чтобы вы не очень полагались на это. Они всего-навсего повесили табличку с вашей фамилией на дверях пустующего корпуса, чтобы иметь возможность сделать красивый жест, в случае если мы завтра заключим с ними договор. Я и сам проделывал такие штуки. Чтобы повесить табличку, требуется каких-нибудь десять минут, а чтобы снять - и того меньше! - Но я все-таки не понимаю, почему они пошли на это, не уведомив вас, - с беспокойством заговорил Дэви. - Вы единственный член правления, который поддерживает наше дело... - Может, они забыли, какая важная шишка Ду