ых чудес, окружавших совершенно неправдоподобное
существо - Дуга.
   Такой комнаты не могло быть ни у кого другого, ни в каком другом  доме.
Однако люди, мимо которых он сейчас пробирался к бару,  выглядели  и  вели
себя так, словно всю свою жизни провели в таких  же  точно  комнатах.  Это
подтверждали и обрывки долетавших до него разговоров.
   - Я сыграл на понижение и просадил двадцать  тысяч,  -  вздохнул  седой
господин.
   - Знаете, две недели в Париже обошлись мне в десять тысяч  долларов,  -
жаловался другой гость. - Дайте Эллен чековую книжку, и через десять минут
она вернет вам одни корешки.
   - Есть один только способ оградить  наш  клуб  от  этого  класса:  надо
повысить членские взносы, - сказал молодой человек в очках, чуть  постарше
Дэви. Он был полон презрения к "этому классу" и свирепо взглянул на  Дэви,
запевшего его плечом.
   - Простите, - сказал Дэви.
   - Ничего, - бросил тот, стараясь  не  расплескать  какой-то  бесцветный
напиток в бокале, и продолжал изливать свое негодование: - Им нужно одно -
потолкаться среди нужных людей с хорошими связями и хорошими деньгами.
   Вернувшись, Дэви не нашел Вики там, где он  ее  оставил.  С  минуту  он
постоял, держа в руках по бокалу; вокруг он видел только незнакомые  липа,
кивающие головы, шевелящиеся губы. Красивая брюнетка лет тридцати, в узком
черном платье, стояла рядом среди небольшой группы, взглянула  на  него  и
улыбнулась, не обращая внимания на человека с лысиной, который  возмущенно
говорил:
   - Конечно, я не отрицаю, он  большой  художник  и  прочее,  но  знаете,
сколько он хочет?
   - Вы, кажется, заблудились? - обратилась брюнетка к Дэви.
   - Я-то нет, а  моя  жена,  по-видимому,  -  да.  Вы,  случайно,  ее  не
заметили? Только что она была тут.
   - Мне кажется, что _все_ были только что тут, - ответила она. - Ничего,
она не заблудится, - гостиная не такая уж большая. Если вы ее не  найдете,
возвращайтесь ко мне.
   - Содрать семь шкур, вот что он хочет,  -  кипятился  лысый.  -  Ну,  я
сказал ему, что подожду. Если акции могут падать в цене, так  искусство  и
подавно!
   В толпе мелькнула знакомая улыбка, обращенная куда-то  в  сторону.  Это
был Кен, но тут же его заслонили другие гости.  Дэви  стал  пробираться  к
нему, снова увидел его через опустевшее на мгновение пространство и тотчас
заметил, что он разговаривает с Вики.  Они  смеялись,  не  замечая  никого
вокруг. В этой обстановке Кен, видимо, чувствовал себя как дома, хотя  еще
совсем недавно вместе с Дэви выбрался из болота нищеты. А  Вики  держалась
так, как будто никогда и не слыхала о страшных сомнениях Дэви. И опять  их
заслонили чьи-то спины, а когда Дэви, наконец, добрался до них.  Вики  уже
не было. Кен болтал с какой-то девушкой, стройной блондинкой с подчеркнуто
расхлябанными движениями - это было модно, - но с застенчивым взглядом, не
оставлявшим никаких сомнений в том, что вся ее внешняя  самоуверенность  -
ложь, за которой, впрочем, не скрывалось никакой правды.
   - Значит, вы и есть папин молодой изобретатель? - щебетала девушка.
   Они с Кеном стояли возле высокого,  начинавшегося  от  пола,  открытого
окна, за которым синел теплый вечер  бабьего  лета.  Рядом  группа  гостей
окружила небольшого, очень подвижного  человека  со  стальной  проседью  в
волосах и усталыми глазами, который, привлекая своим зычным голосом  общее
внимание, то и дело метал взгляды в сторону девушки, словно боясь потерять
ее из виду.
   - А из Бремена мы летели просто фантастически! -  говорил  он.  -  Этот
дирижабль совсем как океанский пароход, только  он  плывет  по  воздуху  и
делает девяносто узлов вместо пятнадцати.  У  нас  были  отдельные  каюты,
гостиные, столовая и даже видовая палуба, оттуда можно было смотреть вниз.
- Он повысил голос: - Правда, Джули?
   - Да, папа.
   - Боюсь, вы принимаете меня за какого-то другого молодого изобретателя,
- сказал Кен. - Я - ничей изобретатель.  -  Он  повернулся  к  подошедшему
Дэви. - Ты встретил Вики? Она пошла тебя искать. Я видел, как Дуг взял  ее
на буксир; должно быть, они превратились в пар и растворились  в  воздухе.
Мисс Кендрик, это мой брат, Дэви. Джули Кендрик, дочь Флетчера Кендрика.
   - Здравствуйте, - сказала девушка.  -  Можно  избавить  вас  от  одного
бокала?
   - Буду вам очень благодарен, - ответил Дэви; - Я  ношусь  с  ними,  как
идиот.
   - Простите, что я назвала вас папиным изобретателем, - обратилась она к
Кену. - Беру свои слова обратно. Я вечно ошибаюсь, считая всех, с  кем  он
ведет дела, как бы его собственностью. Спасибо, - сказала она  Дэви,  беря
протянутый ей бокал.
   - О, это ничего, - спокойно заметил Кен. Он отпил из своего  бокала  и,
казалось, ждал, чтобы она ушла. - Боже, как  я  хочу  есть.  Вы  тоже  так
голодны, как я?
   Девушка расхохоталась.
   -  Не  могу  себе  представить,  чтобы  изобретатель  хотел   есть!   -
воскликнула  она.  -  У  меня  с  детства  сложилось  представление,   что
изобретатели - это маленькие  неряшливые  человечки,  которые  работают  в
подвалах по двадцать четыре часа в сутки, потом они становятся  старичками
с длинными седыми космами, и тогда к ним приходит слава, их имена попадают
в учебники, но деньги всегда достаются кому-то другому.
   - О господи! - вздохнул Кен. - Хорошенькая картинка, а, Дэви?
   - Но  вот  являетесь  вы,  и  оказывается,  что  все  это  неправда,  -
продолжала  девушка.  -  А  знаете,  среди  моих  знакомых  еще  не   было
изобретателей! - Она  сама  почувствовала  банальность  столь  интересного
сообщения и, чтобы  скрыть  замешательство,  быстро  добавила  подчеркнуто
светским тоном: - Я думаю, вам уже  надоело  в  который  раз  слышать  эти
глупые слова.
   - Мне не надоело, я просто хочу есть. - Но в девушке было нечто  такое,
что вызывало жалость, и, вдруг поняв это, Кен добавил: - А слова вовсе  не
глупые. Почти все, с кем нам приходится  встречаться,  никогда  не  видели
изобретателей. Ваш отец рассказывал о полете на  дирижабле;  вы,  кажется,
тоже были с ним?
   - О да, - опять так же весело защебетала она. - Папа всюду берет меня с
собой. Я его личный секретарь, хозяйка дома, постоянный  компаньон  и  так
далее. В сущности, мы прилетели на дирижабле из-за вас двоих.
   - В самом деле? - заинтересовался Дэви.
   - Мы собирались ехать в Зальцбург, как вдруг папа получил телеграмму  -
его просили немедленно вернуться домой, чтобы подробно ознакомиться с тем,
что вы делаете. Скажите, а что вы такое делаете? Не знаю, может  быть,  вы
собираетесь изобрести  что-нибудь  неслыханное,  и  ваши  имена  войдут  в
историю наравне с именем Наполеона, но, откровенно говоря, я  готова  была
убить вас обоих. Ни за что на свете  я  не  хотела  сидеть  этой  зимой  в
Чикаго, а вот теперь приходится. Вы, кажется, женаты, - обратилась  она  к
Дэви, потом сказала Кену: - А вы - нет, поэтому вы обязаны позаботиться  о
том, чтобы я не скучала ни минутки.
   - Хорошо, - вяло согласился Кен. - Буду считать себя обязанным.
   - Скажите, ваш брат хоть когда-нибудь проявляет энтузиазм?  -  спросила
она у Дэви.
   Кен засмеялся.
   - Знаете, если в ближайшие месяцы  у  меня  окажется  десять  свободных
минут, я упаду в обморок от потрясения. Я  и  в  самом  деле  скоро  стану
неряшливым человечком из подвала. Но  если  мне  удастся  выкроить  десять
минут, я проведу их с вами.
   - Ну хорошо, - сказала она. - А  я,  быть  может,  придумаю  что-нибудь
такое интересное, что вам захочется уделить мне больше десяти минут.
   - Отлично, но предупреждаю: Дэви не убьет меня, а _вас_. Верно, Дэви?
   - Наверно, - отозвался Дэви. - Я убью вас обоих. Что ж,  надо  все-таки
поискать Вики.
   - Подожди! - удержал его Кен, он тут же  увидел  вошедшего  в  гостиную
лакея в белом пиджаке. - А, слава богу, сейчас можно будет поесть!
   Джули засмеялась.
   - Нет, вы просто невыносимы! - воскликнула она сердито, но  с  оттенком
восхищения в голосе.
   - Почему? - спросил Кен.
   - Ну как же, я делаю вам всяческие авансы, чуть ли не бросаюсь  вам  на
шею - и ни на секунду не могу отвлечь ваши мысли от еды. Никогда в жизни я
не получала такого щелчка по носу!
   Кен искренне засмеялся и, покачав головой, посмотрел  на  нее,  как  на
упрямого ребенка, который не желает отказаться  от  нелепого  каприза.  Он
взял ее под руку и повел в столовую.
   - Тише, детка, - спокойно сказал он. -  Только  не  волнуйтесь,  и  все
будет в порядке.
   Войдя в столовую, Дэви увидел Вики,  сидевшую  на  другом  конце  стола
между двумя  мужчинами  лет  за  сорок;  она  что-то  оживленно  говорила,
выразительно приподнимая плечи или подчеркивая свои слова  легким  жестом.
Мужчины слушали, склонив к ней головы, и смеялись; оба были явно очарованы
ею. Дэви очутился возле тучной женщины  с  коротко  подстриженными  седыми
волосами;  по-видимому,  она  почти  никого  здесь  не  знала,   так   как
разглядывала сидящих за столом  с  откровенным  любопытством  постороннего
зрителя. Она улыбнулась Дэви сквозь дым зажатой в зубах сигареты.
   - Вы - Дэви Мэллори, не так ли? Я Кора Стюарт, - спокойно сказала  она.
По другую сторону сидел Кен, болтавший с Джули  Кендрик.  -  Я  переложила
карточки так, чтобы сидеть между вами.  Бог  знает,  какое  соседство  мне
могли навязать. Я хотела пересадить куда-нибудь поближе к нам и вашу жену,
но не смогла найти ее карточку. Она мне нравится.
   - Вы ее знаете? - удивился Дэви.
   - Мы с ней разговаривали перед тем как идти в столовую, - сказала  Кора
Стюарт,  словно  в  свою  очередь  удивляясь,  как  это  ему  до  сих  пор
неизвестно, что она делает лишь то, что ей нравится, и знакомится только с
теми  людьми,  которые,  по  ее  мнению,  могут  ее  заинтересовать.  -  Я
заговорила с ней, еще не зная, кто она. - Не выпуская из пальцев сигарету,
Кора принялась за макрель в белом вине. - В этой девочке что-то есть, хотя
она сама еще не понимает, что именно. А вы  понимаете"  -  вдруг  спросила
она, и ее рука застыла в воздухе, не донеся вилку с куском рыбы до рта.
   - Думаю, что да, - медленно сказал Дэви, не зная как отнестись  к  этой
резковатой прямоте.
   - Иными словами, ничего вы не понимаете. Посмотришь на нее и  видишь  -
она так и светится изнутри веселой радостью; хочется узнать,  что  это  за
радость, и разделить ее вместе  с  ней.  Вот  в  чем  ее  очарование.  Она
какая-то очень открытая. Ей все интересно, и это отражается на ее лице. Не
то что вон тот экземпляр. - Кора кивком седой головы указала вбок.  -  Эта
готова свернуться в - кольцо для вашего братца. - Она даже  не  дала  себе
труда понизить голос. - Когда доживете до моих лет, свежие маргаритки  вам
тоже будут нравиться больше, чем всякие украшения. А он недурен собой.
   - Кен?
   - Ну да, если кому  нравятся  прилизанные  учтивые  молодчики,  которые
смотрят на вас так, будто в душе смеются над вами. Я лично  таких  терпеть
не могу. Расскажите о вашем зяте.
   - Но...
   - Ну, это, конечно, личность! - продолжала Кора, не  дожидаясь  ответа.
Она повернула к Дэви свою сенаторскую голову и взглянула на него в упор. -
Только вас я пока не могу раскусить. Вы - человек  себе  на  уме,  правда?
Хотя, если ваша жена вышла за вас замуж... Сначала  я  подумала,  что  она
замужем за вашим братом. Насколько мне  известно,  вы  с  братом  намерены
сделать нас очень богатыми.
   - В самом деле? Откуда вы это взяли?
   - Откуда я... - Кора уставилась на него в изумлении. - Но если  это  не
так, то, скажите на милость, что же вы делаете на моем заводе?
   Дэви невольно засмеялся.
   - Нет, вы правы, - сказал он. - Наша работа принесет большие деньги.
   - Но вы не слишком в них заинтересованы,  -  добавила  Кора,  осененная
внезапной догадкой. Пожав  плечами,  она  посмотрела  на  Дэви  с  гораздо
большим любопытством. - Это уже как-то отличает вас от других.
   - Нет, разумеется, я в них заинтересован. Но деньги не  составляют  для
меня цели жизни. Когда ваш муж решил заняться радио, миссис Стюарт,  разве
он говорил вам только о том, что это принесет большие деньги, или  у  него
на уме было и что-то другое? Я уверен, что было. Что он вам сказал,  когда
пришел домой, твердо решив с этих пор заняться радио?
   - Если хотите знать правду, он мне ничего не сказал, - ответила Кора. -
Он молчал, пока не наладил  дело  и  не  набрал  у  морского  министерства
заказов, которые должны были принести нам кучу денег. Честно говоря,  если
бы он сначала посоветовался со мной, я была бы против. Видите ли,  молодой
человек, я женщина крестьянского склада. Я всяких  тонкостей  не  понимаю.
Мне нужно такое, что можно посмотреть да  пощупать.  А  до  будущего  ведь
рукой не дотянешься. Склонность к  спекуляциям  бывает  только  у  мужчин.
Может быть, теперь и у женщин тоже, но у  меня  ее  нет.  Я  говорю  не  о
спекуляциях на бирже. Для большинства людей это просто азартная игра.  Они
покупают по подсказке. Нет, я говорю о тех, кто  делает  ставку  на  идею,
рискуя всем, что у них есть. Женщины иногда делают такие ставки на мужчин,
но мужчины - это нечто реальное. Мужчину можно  потрогать  рукой,  оценить
как личность, наконец, выйти за него замуж. Мой муж хорошо знал меня.  Как
бы он ни был захвачен своей идеей, он ничего не сказал мне о  радио,  пока
не заработал на нем столько, что смог  купить  мне  славненький  блестящий
зеленый автомобильчик, а этот зеленый "пирлес" и  был  самым  убедительным
доводом в его пользу. Что можно было возразить против этого?  Вообще  Док,
принимая решения, никогда не советовался со мной, - с  гордостью  добавила
Кора. - Он шел своим путем, делал что хотел и что находил нужным. Конечно,
он мог бы быть и повыше и постройнее, но зато он был  настоящим  мужчиной,
если вы понимаете, что я имею в виду;  все  эти  шестифутовые  красавчики,
которых полно вокруг, ему и в подметки не годятся. Я люблю, когда  мужчина
_уверен_ в себе. - Вдруг она устремила на Дэви  проницательный  взгляд,  и
голос ее сразу утратил мягкие задумчивые нотки. - А почему вы спросили  об
этом? Хотели найти верный способ навязать мне что-то?
   Дэви неловко усмехнулся и пожал плечами.
   - Если даже и так, сейчас я постыдился бы признаться в этом.
   После обеда Дуг незаметно отвел в сторону Кена и Дэви.
   - Пройдемте ко мне в кабинет и поговорим, - сказал  он.  -  Гости  пока
могут обойтись и без нас.
   Он провел их в небольшую, обшитую деревянными панелями угловую комнату,
где  между  окнами  стоял  его  письменный  стол.  Дуг  уселся  в  кожаное
вертящееся кресло я, выдвинув нижний ящик стола, поставил на него ногу.
   Кен и Дэви не стали садиться.  Дуг,  улыбаясь,  смотрел  на  них,  чуть
запрокинув голову.
   - Итак, согласно нашему уговору... - начал он и засмеялся. - Ну  ладно,
вы видели людей, которых нужно завоевать. Прав я был,  предлагая  отложить
демонстрацию прибора, или не прав?
   - Мы поговорим об этом завтра, - сказал Дэви.
   -  Завтра  мне  будет  некогда.  Биржевой   рынок   ведет   себя,   как
темпераментная потаскуха, и я все утро просижу у  своего  маклера,  где  у
меня будет под рукой телетайп, а днем я поеду на матч Чикаго - Мичиган.
   - С каких это пор вы стали интересоваться университетским  футболом?  -
спросил Кен.
   - А я вовсе и не интересуюсь, - ответил Дуг. - Но меня пригласили, и  я
решил пойти за компанию. Я так давно не был среди людей.
   - Поэтому вы  и  пригласили  сегодня  сорок  человек  вместо  трех  или
четырех, непосредственно связанных с делом? -  спросил  Дэви.  -  Довольно
странная затея, если учесть, что вы так настаивали, чтобы мы поговорили  с
теми,  кто  нас  финансирует.  Да  в  такой  толчее  к  ним  и  подойти-то
невозможно!
   Дуг бросил на него быстрый испытующий взгляд.
   - У меня было немало причин, чтобы позвать столько народу, - сказал он.
- И вот вам одна из них: я хотел,  чтобы  вы  хорошенько  присмотрелись  к
людям, с которыми вам придется выдержать бой.
   - Да я на них уже насмотрелся, благодарю вас.
   - Я это сделал вовсе не для вашего удовольствия, - возразил  Дуг,  -  а
ради вашего образования, что гораздо важнее.  И  запомните  навсегда:  они
ничего о вас не знают и не пожелают знать, пока вы не добьетесь успеха - в
их понимании. А пока вы для них мелочь, Дэви, такой же  ничтожный  пустяк,
как покупка коробки спичек... И еще была у меня  одна  причина  -  личного
характера, - задумчиво сказал он. - Мне  вдруг  захотелось,  чтобы  вокруг
было как можно больше людей. Чтобы всюду  громко  и  много  разговаривали.
Чтобы меня теребили со всех сторон.  Чтобы  всюду  были  улыбки,  красивые
женщины в красивых платьях, преуспевающие мужчины.  Что-то  все  время  не
дает мне покоя. Может быть, на людях мне будет легче справиться  с  собой.
Во всяком случае, мне захотелось сделать именно так. Одно только никак  не
входило в мои расчеты, - обратился он к Кену. - Я не желал  бы,  чтобы  вы
связывались с Джули Кендрик.
   - Мало ли что случается помимо ваших расчетов, - усмехнулся Кен.  -  До
этой минуты у меня не было абсолютно  никаких  планов  относительно  Джули
Кендрик.
   - Отлично, и, пожалуйста, не изобретайте их сейчас, назло мне. Ее  отец
погубит вас. Это его любимица, и он никому ее не отдаст. Не звоните ей,  а
если она сама позвонит - что весьма вероятно, так как вы ей понравились, -
скажите, что вы заняты и вам некогда разговаривать. Ну ладно, так  как  же
мы решаем насчет демонстрации?
   - Боюсь, ваш вечер не дал тех результатов, на которые вы  надеялись,  -
сказал Дэви. - Я за то, чтобы не откладывать демонстрацию.  Прибор  готов.
Если  вы  настаиваете,  чтобы  мы  показали  движение,  можно   что-нибудь
соорудить и крест будет плавно двигаться по экрану взад и вперед.  Знаете,
Дуг, я уже не уверен, что эти люди представляют собой ту сторону жизни,  к
которой нам следует приспособиться. Вы говорите,  мы  для  них  -  мелочь?
Черта с два! Мог ли фабрикант шорных изделий в тысяча восемьсот  девяносто
пятом году позволить себе не обращать внимания  на  автомобиль?  Могла  ли
фирма, производящая кабель в тысяча девятьсот десятом году отмахнуться  от
радио?
   Дуг слегка усмехнулся.
   - Слушайте, вы никак не поймете главного, - с досадой сказал он.  -  Вы
путаете исторические события  с  тем,  что  происходит  в  эти  периоды  с
отдельными людьми. Во-первых, вы полагаете, будто каждый  знает  и  делает
то, что приносит ему пользу. Боже всемогущий, да вы только произнесите эти
слова вслух - и сами  убедитесь,  как  это  нелепо!  Возьмем  ваш  пример:
фабриканта шорных изделий, который не может позволить себе отмахнуться  от
факта появления автомобилей. Да черт возьми, - вдруг крикнул он,  -  _все_
шорники в Америке плевать хотели на первый автомобиль! _Никто_ из  них  не
бросился учреждать акционерное общество! _Никто_ из них не верил, что  это
в конце концов приведет их к банкротству. Вы скажете: ход  истории  привел
их к банкротству. Верно, но разве какому-нибудь изобретателю автомобиля  в
городишке, где царил фабрикант шорных изделий, было от этого легче? Он  не
мог раздобыть денег для осуществления своего замысла, он умирал с  голоду,
так ничего и не добившись, а в это время кто-то другой  изобрел  и  сделал
первый автомобиль. Какая же ему польза от того, что фабрикант,  отказавший
ему в помощи, разорился из-за своего промаха? На свете стало двумя  нищими
больше, вот и все.
   - Возможно, - спокойно сказал Дэви. - Только это совсем другой  случай.
У нас не один-единственный фабрикант шорных изделий. Мы обратимся к  Джону
Смиту, и, если прибор не произведет  впечатления,  мы  покажем  его  Уиллу
Джонсу, а если и тот не оценит, мы пойдем к Сэму Брауну. Нам заплатили  за
то, чтобы мы смонтировали прибор и чтобы он работал, -  это  уже  сделано.
Чтобы усовершенствовать прибор и добиться коренных изменений в его работе,
понадобится еще много времени и денег. Поэтому я считаю, что сейчас ничего
не нужно откладывать.
   - Я тоже, - поддержал его Кен. - Мне совершенно все равно, за  что  они
нам платят и какая участь постигнет несчастного шорника, который  поставил
не на ту лошадь. Это все теории. Дайте мне в руки этот  договор  со  всеми
подписями и  печатями,  -  вот  что  мне  нужно!  Скажу  вам  прямо:  если
демонстрация будет отложена до тех пор, пока я разработаю свои идеи насчет
усовершенствования прибора, считайте, что она отложена  навсегда.  Дело  в
том, что у меня нет никаких идей.
   - Ты это серьезно? - спросил Дэви.
   - Вполне. Я смертельно устал.  Физически  и  морально.  Я  просто  весь
одеревенел. Я мог бы проспать три дня подряд, но  проснулся  бы  таким  же
усталым.
   - Тогда я беру  свои  слова  обратно,  -  сказал  Дэви.  -  Мы  отложим
демонстрацию.
   - Но почему? - удивился Кен. - Почему, скажи, бога ради?
   - Потому что мы не покажем им прибора, пока у нас не  будет  подробного
плана нашей дальнейшей работы. Мало показать то, что у нас  есть,  -  надо
суметь ответить на любое возражение и заявить: мы собираемся делать  то-то
и то-то.
   - Мне кажется, - сухо сказал Дуг, - разница между вами и  мной  состоит
сейчас в том, что  я  хочу  заинтересовать  этих  людей  более  заманчивым
зрелищем, а вы - более заманчивыми обещаниями.
   Дэви отрицательно покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Разница совсем не в  этом.  Настоящая  разница  в
том, что вы думаете лишь о _внешнем_ эффекте,  а  я  думаю  о  сути  нашей
работы, думаю, как добиться, чтобы то, что у нас есть, стало таким, как мы
хотим.
   - Мне безразлично, какие у вас соображения, - сказал  Дуг,  вставая,  -
лишь бы меня удовлетворяли результаты. Простите, я должен пойти к гостям.
   - Я думал, мы будем  держаться  вместе,  -  отчеканивая  каждое  слово,
произнес Кен, когда Дуг вышел из кабинета. - Я стал на твою сторону, а  ты
тут же сбил меня с ног! Спасибо за поддержку!
   - Да вовсе нет! - возразил Дэви. - Если говорить о сторонах, то на чьей
стороне, по-твоему, для меня естественнее быть?
   - А черт его знает! - сказал Кен. - Иногда твоя мысль приобретает такой
грандиозный размах и такую объективность, что я начинаю сомневаться: да ты
ли это? Порою, следя за ее ходом, я просто не знаю, что это такое,  но  уж
конечно нечто сверхчеловеческое!


   В понедельник утро выдалось серое, прозрачное и  неспокойное;  западный
ветер мчался по улицам, теребя все, что нельзя  было  сорвать  и  унося  с
собой все, что могло  быть  сорвано.  Люди,  шедшие  на  работу,  нагибали
головы, преодолевая напор ветра,  и  напряженность  походки  придавала  им
решительный вид; ветер трепал их одежду, и от этого  казалось,  будто  они
изо всех сил спешат. В газетных киосках верхние  газеты  в  каждой  стопке
отплясывали бешеный танец и словно старались  стряхнуть  с  себя  огромные
слова "Курс акций" прямо в лице прохожим.
   Дэви и Кен ехали на завод молча, но в машине стоял беспрерывный гул - с
громким хлопаньем бился над головой  брезентовый  верх,  мимо  проносились
вихрем сухие листья. Осень вступила в свои права, и колючий утренний холод
заставлял думать о том, что нескоро опять засияет  солнце  и  что  впереди
длинная зима со снегом и слякотью.
   В фабричном  районе  машина  попала  в  длинную  колонну  грузовиков  и
выбралась из нее только у заводских ворот. Кен, почти  не  замедляя  хода,
прогнал  машину  через  двор,  повернул  за  угол  и  остановил  у  дверей
лаборатории. Все так же молча он, вышел  из  машины  и  распахнул  входную
дверь, даже не взглянув, следует ли за них Дэви.
   Когда Дэви вошел в контору, Кен стоял посреди комнаты, сдвинув шляпу на
затылок и расставив ноги.
   - Ну ладно, - сказал Кен. - Что будем делать?
   - У тебя есть какие-нибудь идеи?
   - Ни одной. Я же тебе сказал. Я иссяк.
   - Тогда надо думать, - сказал Дэви. Он сел, положив  ноги  на  стол.  -
Будем сидеть и думать, вот и все.
   - Гениально! - язвительно произнес Кен. - Ты думай  здесь,  а  я  пойду
думать в мастерскую. А что делать Бену?
   - Скажи ему, чтобы он тоже думал, - ответил Дэви. - И никто  не  должен
раскрывать рта, пока чего-нибудь не надумает.
   Во дворе  грохотали  тяжелые  машины,  груженные  сырьем,  материалами,
готовой упакованной продукцией, за окнами бушевал ветер, но в  лаборатории
царила  полная  тишина.  Дэви  вынул  блокноты,  исчерченные   схемами   и
диаграммами, исписанные заметками  и  цифрами,  и  стал  медленно  листать
странички, надеясь снова обрести тот стимул,  который  двигал  их  работу.
Утренние часы сонно прошли  один  за  другим,  ничем  не  вознаградив  его
яростную сосредоточенность. Вторая половина дня оказалась тоже бесплодной.
Дэви откинулся на  спинку  стула,  заложив  руки  за  голову,  и  мысленно
перебирал воображаемые схемы, ища, за  что  ухватиться.  В  конце  дня  он
услышал звяканье инструментов в мастерской и  пошел  посмотреть,  что  там
происходит.
   Кен возился с  элементами  какой-то  схемы,  соединяя  их  проводами  в
странном, с виду бессмысленном порядке.
   - Что ты делаешь? - спросил Дэви.
   - Думаю, - холодно ответил Кен. - Я люблю думать руками.  А  ты  с  чем
пришел?
   - Ни с чем, - сказал Дэви, вернулся обратно, сел и  снова  уставился  в
пространство.
   Определить, что ему нужно, было легко: более сильный видеосигнал, иначе
говоря - более сильную реакцию электрических  частиц  на  свет  и  тень  в
передающей трубке. Просто усиливать тот сигнал, который существует сейчас,
было бы так же бессмысленно, как пытаться прочесть неразборчивую  подпись,
увеличивая ее, - неровные черточки и росчерки стали бы только  крупнее,  и
получилось бы то же самое, только в  большем  масштабе.  Надо  было  найти
способ резче отделить сигнал от  фона  случайных  вспышек:  но  передающая
трубка и так работала при максимальной светочувствительности.
   Дэви вытащил чертеж  трубки  и  положил  его  рядом  с  первоначальными
расчетами - страничкой, заполненной пять лет  назад.  Он  чувствовал,  что
главная ответственность лежит на нем. Ведь в теории он был всегда  сильнее
Кена. То, что рождалось в его воображении,  Кен  блестяще  осуществлял  на
практике.  Дэви  снова  просмотрел  основные   уравнения,   проверяя   ход
математических  рассуждений,  -  быть  может,  он  в  свое  время  упустил
какую-нибудь возможность, которую можно было бы сейчас использовать, -  но
так ничего и не нашел. Он захлопнул блокнот -  на  всякий  случай,  чтобы,
имея перед глазами написанное раньше, не повторить машинально какой-нибудь
ошибки. Теперь Дэви принялся за вычисления с самого начала и  снова  вывел
те же формулы, только иным путем. Ответы получились те же самые.
   - Шесть часов, - сказал Кен, появляясь в дверях. - Хочешь  думать  еще,
или пойдем домой?
   - Сделаем передышку, - ответил Дэви, смахнув листки  с  вычислениями  в
корзинку для мусора. - А завтра начнем сначала.
   На следующий день он проделал все вычисления другим способом, еще через
день - третьим; так проходил день за днем.
   Он метался в тесной темнице собственного бессилия;  он  с  исступленным
отчаянием бился о ее стены, но кого же ему проклинать, если он сам  был  и
судьей,  приговорившим  себя  к  заключению,  и  неподкупным   тюремщиком,
стерегущим в темном коридоре снаружи, и даже непроницаемые стены  были  из
его собственной плоти? Отчаяние возрастало час  за  часом,  пока  Дэви  не
дошел до такого  состояния,  что  просыпался  среди  ночи,  всхлипывая  от
бессильной злости, и  это  протяжное  всхлипывание  было  похоже  на  стон
человека, убитого горем.
   Вики обнимала его, стараясь успокоить, но огромное несоответствие между
тем, что она могла ему дать,  и  тем,  что  ему  было  нужно,  еще  больше
усиливало его муки.
   - Ты непременно придумаешь, - уверяла его Вики. - Не  мучай  себя  так.
Это придет.
   - Нет, не придет! - сказал он однажды ночью. -  Быть  может,  я  своими
поисками только доказал, что это - предел. Может, дальше идти и некуда. Ну
и прекрасно! Почему бы на этом не  успокоиться?  -  Он  сел  в  кровати  и
закурил. - Лучше убедиться в этом сейчас, чем после того, как мы  подпишем
договор!
   - Ну перестань, Дэви, - умоляла его Вики.
   - Я дошел до того, что стал ненавидеть свою работу, - со злостью сказал
Дэви. - Как будто мне ведено сдвинуть огромную глыбу, и сколько  я  ее  ни
толкаю, сколько ни силюсь, ничего не выходит! Не поддается! Если б не Кен,
я бы завтра же повесил замок на проклятую  лабораторию  и  ноги  моей  там
больше бы не было! Но я обязан продолжать из-за Кена, вот и все. Он умрет,
если я скажу, что надо бросить это.
   - Дэви, спи, пожалуйста. Ты совсем измучился.
   - Да что ты все время уговариваешь меня спать! - вспылил Дэви.
   - Я не знаю, как с тобой  говорить,  когда  ты  такой,  -  с  отчаянием
сказала Вики. - Мне хочется тебя обнять, погладить по голове,  а  ты  меня
отталкиваешь! Я боюсь сказать все, что я думаю, потому что не знаю, как ты
это воспримешь; боюсь сказать что-нибудь не то и обидеть тебя,  поэтому  и
лепечу, как идиотка. Но знаешь, если это и в самом деле предел...
   - Нет! - в ужасе крикнул Дэви. - Не говори так! Я  сдвину  эту  чертову
глыбу! Она не может не сдвинуться! Нет такой системы, которую нельзя  было
бы улучшить. И не говори, что я не смогу этого сделать. Я смогу!
   - Я знаю, - ласково сказала Вики.
   - Тогда не говори, что это - предел!
   - Хорошо, - резко бросила она и вскочила с кровати.  -  И  довольно  об
этом! Хватит! - Она прошла по  комнате  в  ниспадающей  до  полу  шелковой
ночной рубашке и так решительно распахнула дверцы стенного шкафа, что  вся
злость Дэви мгновенно исчезла, и он приподнялся, похолодев при мысли,  что
она сейчас уйдет от него совсем. Но Вики вынула из шкафа только халат. - Я
сейчас дам тебе горячего какао  и  сандвич,  ты  поешь  и  сразу  заснешь.
Слышишь?
   - Да, - покорно отозвался он, но Вики уже вышла из комнаты.
   Дэви сразу успокоился. Из кухни  доносился  стук  тарелок  и  кастрюль;
хлопнула дверца холодильника. Дэви хотел было встать и пойти  к  Вики,  но
она сама вошла в комнату с подносом в руках.
   - Это мне? - спросил Дэви.
   - Конечно тебе. Ты же ничего не ел за обедом. Сидел и  смотрел  в  одну
точку.
   Дэви не сводил с нее изумленного взгляда.
   - Знаешь, - медленно сказал он,  -  сколько  я  себя  помню,  никто  не
вставал с постели, чтобы принести мне поесть. -  Он  смотрел  на  стоявший
перед ним поднос, как на чудо.
   - Даже твоя мать? - Вики села рядом с ним на кровать; в глазах ее  была
жалость, но он этого не видел.
   - Ведь я совсем не помню матери, - сказал он и взял сандвич так,  будто
это был совсем особенный сандвич, единственный и неповторимый.
   - Иногда мне кажется, что помню, но когда я стараюсь  представить  себе
ее ясно, оказывается, что это Марго.
   Он снова взглянул на Вики, все еще во власти неожиданной радости.
   - Ешь сандвич, - приказала  Вики.  -  Для  чего,  спрашивается,  я  его
делала?
   Дэви откусил кусочек и покачал головой.
   - Замечательно! - проговорил он. - Наверное, твоя мать делала такие для
тебя?
   - Да, - очень мягко сказала Вики. Она смотрела, как он ест, и на глазах
ее  выступили  слезы.  Никогда  в  жизни  о  нем  никто  по-настоящему  не
заботился, думала она, а он даже не замечал этого. Он любил своих близких,
не задумываясь над тем, любят ли они его. Однако, если бы Дэви  увидел  ее
слезы, он не понял бы, что их вызвало; а если бы она попыталась объяснить,
он,  наверно,  решил  бы,  что  она  хочет  поколебать   его   беззаветную
преданность Кену и Марго, которую он сохранит на всю жизнь, что бы он  там
ни говорил сгоряча.
   - Ну как, тебе лучше? - спросила Вики, убирая поднос.
   - Лучше, гораздо  лучше,  -  ответил  Дэви,  забираясь  под  одеяло.  -
Пожалуй, завтра я попробую еще один ход.
   Он заснул, радуясь близости Вики и новой идее. Утром, войдя в  контору,
он тотчас же принялся за  работу,  но,  исписав  вычислениями  три  листка
бумаги, понял, что снова зашел в тупик.  Он  отбросил  листки  в  сторону,
уронил голову на руки и тяжело вздохнул.
   Каждый день, прошедший в бесплодных поисках, усиливал  чувство  вины  у
Кена, который работал в мастерской один.  Отчаяние  превратилось  в  тупую
неослабевающую боль. Он корпел над  чертежами  и  схемами,  изо  всех  сил
напрягая мозг, в надежде, что его осенит прозрение и ему станет  ясен  тот
единственный замысловатый порядок  перемещения  элементов,  который  сразу
разрешит  проблему.  Он  думал,  а  пальцы  его   перебирали   миниатюрные
конденсаторы и катушки сопротивления, будто сами по себе пытались найти ту
комбинацию, которую он так жадно искал.
   День за днем из-за перегородки, отделявшей мастерскую  от  конторы,  до
него доносился шелест бумаги - там карандаш Дэви путешествовал по областям
теории, в которых Кен чувствовал себя  робким  иностранцем,  говорящим  на
чужом языке с запинками и сильным акцентом. Впрочем, решение будет найдено
здесь, в мастерской, при помощи его рук. Кен считал это  своим  долгом  по
отношению к Дэви, и сознание беспомощности сводило его с ума.
   При взгляде на ряды шасси со схемами и панели управления его охватывала
ненависть к этому укоризненно молчавшему стеклу и металлу. Иной раз грубая
отделка какой-нибудь детали повергала Кена в такое смущение, что  хотелось
поскорее отвернуться, но тут же ему в глаза бросалось  что-нибудь  другое,
сделанное с удивительным мастерством, и сердце его наполнялось  гордостью,
гордостью и радостью, а затем ему становилось еще грустнее, что его мозг -
инструмент, который  работал  всегда  безотказно,  с  такой  замечательной
легкостью, - теперь стал тупым и вялым.
   В прошлом у каждого из них бывали такие периоды, когда творческая мысль
притуплялась и ни одна идея не приходила в голову;  но  каждый  знал,  что
другой протянет ему руку и вытащит из трясины. И никогда еще не случалось,
чтобы с обоими произошло такое одновременно и оба беспомощно  барахтались,
как сейчас. Если бы только нащупать хоть  какую-нибудь  идею,  пусть  даже
самую поверхностную, приблизительную, и подкинуть ее Дэви - тот при  своей
изобретательности, наверное, сумел бы  извлечь  из  нее  что-то  полезное.
Отчаяние поглотило уверенность Кена в себе, но он ни на мгновение не терял
веры в Дэви.
   Каждый вечер Кен возвращался из  лаборатории  совершенно  опустошенный,
приходил домой и, зная, как он сейчас  невыносим,  радовался,  что  Дуг  в
последние дни очень занят и редко бывает дома. Биржевой рынок расползался,
как промокшая бумага. Кен мельком проглядывал  заголовки  вечерних  газет,
напечатанные жирным шрифтом, но то, что,  казалось,  терял  он  сам,  было
настолько важнее таких пустяков, как чьи-то  денежные  потери,  что  через
минуту он отбрасывал газету и снова погружался в свои трудные мысли.
   Ему хотелось хоть ненадолго сбросить тяжкий груз этих мыслей,  уйти  от
самого себя. Хоть бы нашлась какая-нибудь девушка! Он убеждал себя, что  в
Чикаго у него нет знакомых девушек, но через секунду  этот  довод  казался
сущей чепухой. В городе полно девушек; стоило четверть  часа  погулять  по
улицам, как он нашел бы то, что нужно, если бы действительно этого  хотел.
Но дело в том, что он ничего не хотел. Он все еще горевал по Марго, и горе
было таким глубоким, такими крепкими тисками  сжимало  его,  что  все  его
желания словно оледенели. И это уже становилось ему в тягость.  Иногда  он
одиноко бродил по темным улицам или один в пустом доме стоял  и  глядел  в
окно.
   Так у окна однажды и застал его Дуг, вернувшийся домой в полночь.  Лицо
у Дуга было бледное и застывшее. Обычная его подтянутость исчезла, он весь
как бы обмяк и, казалось, не  переодевался  уже  несколько  дней.  Шел  он
медленно, волоча ноги, словно раненый.
   - Вы еще не спите? -  равнодушно  бросил  он.  Налив  себе  из  графина
чистого виски, он залпом выпил и налил еще.
   - Как дела? - спросил Кен таким же безучастным тоном.
   - Ничего, у меня все будет в порядке, - ответил Дуг. Он упал в  кресло,
сорвал с себя галстук и воротничок, потом расшнуровал и  сбросил  ботинки,
словно стремясь поскорее освободиться от любых пут. - Я потерял  все,  что
нажил за последний год, и еще половину того, но  по  крайней  мере  я  уже
отделался. Черт возьми, какая кутерьма! Никто не знает, что,  в  сущности,
происходит. А если кто и знает, так до него не доберешься:  никому  нельзя
дозвониться, точно вся страна висит на телефонах. Телетайп так отстает  от
событий, что от него никакого толку. Между прочим, вы должны  сказать  мне
спасибо, - мрачно усмехнулся он. - Если бы вы настояли на своем и сунулись
к ним со своей демонстрацией сейчас, вас выгнали бы в шею.  Сейчас  ни  на
что не найдешь покупателя! Быть может, через месяц, когда  рассеется  дым,
положение изменится, во всяком случае, я надеюсь, - угрюмо добавил он. - А
если так и дальше пойдет, то нам _всем_ придется туго.
   Кен налил себе полный бокал виски. Светлые прямые волосы упали  ему  на
лоб, тонкое, худощавое лицо казалось вычеканенным  из  металла.  Все,  что
говорил Дуг, не вызывало в нем ни сочувствия, ни интереса - ничего,  кроме
глухой злобы и презрения, но Он упорно молчал.
   - Налейте и мне, - сказал Дуг, приподняв свой бокал.
   Кен заколебался, потом глубоко втянул в себя воздух и пошел  через  всю
комнату к Дугу. Наливая, он взглянул на него из-под полуопущенных век.
   - Благодарю, - сказал Дуг. - Поставьте бутылку  тут.  -  Он  глядел  на
бокал с виски, словно не имея сил поднести его ко рту, потом  вдруг  выпил
его залпом. - Ну? - произнес он после паузы, наливая себе в четвертый раз.
   - Что - ну?
   - Вы не хотите со мной разговаривать?
   Кен пожал плечами.
   - О чем?
   - О  _чем_?  За  последние  пять  дней  несколько  миллиардов  долларов
превратилось в пыль, вот о чем! _Миллиарды_, друг мой, миллиарды! Это  все
равно, как если бы огромная часть нашей страны вдруг рухнула в море! А  вы
спрашиваете - о чем! О _деньгах_, вот о чем!
   - Вероятно, меня это не волнует, во-первых, потому что деньги не мои, -
спокойно сказал Кен.
   Дуг метнул на него злобный взгляд.
   - А во-вторых, потому, что среди них есть и мои?
   - Может быть, - так же спокойно согласился Кен. Он в упор  поглядел  на
этого ненавистного чужака, который приходился ему зятем, и увидел человека
страдающего, человека,  объятого  ужасом,  человека,  который  явно  искал
возможность дать выход своему отчаянию. Если бы Дуг сейчас очутился один в
лесу, он запрокинул бы голову, закричал, завыл и выл бы до тех пор,  пока,
обессилев, не свалился бы с ног. Несмотря на светски сдержанный  тон,  Дуг
совсем  обезумел.  Но  Кен  был  ожесточен  собственными   несчастьями   -
банкротством своего таланта, одиночеством - и жаждал любого повода,  чтобы
обрушить на Дуга свою злость. - Может быть,  вы  и  правы.  А  почему  мне
волноваться или даже делать вид, что я волнуюсь из-за ваших  денег?  Разве
вы их заработали? - язвительно спросил он. - Разве  вы  когда-нибудь  хоть
что-то создали? Что моя сестра нашла в вас - никогда не пойму!
   Дуг вскинул на него растерянный взгляд, потом его глаза стали  медленно
наливаться гневом. Губы его  сжались  так  крепко,  что  кожа  вокруг  рта
побелела и казалась бескровной. Он с трудом дышал, но даже не пошевелился.
   - Вон! - тихо произнес Дуг. - Сию минуту вон!
   Кен улыбнулся, глядя на него сверху вниз. Он нанес сокрушительный удар,
его охватила дикая радость.
   - А вам она была ни на черта не нужна, хоть вы так усердно  разыгрывали
неутешное горе! Может быть, вы скажете мне, зачем вы на  ней  женились?  -
спросил он таким тоном, будто вел самый обычный разговор. Но  затем  голос
его дрогнул от волнения: - Неужели нельзя было оставить все так,  как  оно
было! А потом, когда между вами было бы все кончено, она  вернулась  бы  к
нам...
   Дуг  медленно  поднялся  с  кресла.  Глаза  его  горели,  угрюмое  лицо
побагровело. Он казался шестидесятилетним стариком.
   - Предупреждаю вас, Кен...
   - Можете не беспокоиться, - сказал Кен, не двигаясь с места. Сдержанная
ярость в голосе Дуга представляла  для  него  чисто  клинический  интерес:
любопытно, как скоро он доведет этого человека до  того,  что  эта  ярость
хлынет наружу. Его одолевало сатаническое искушение вызвать бешеную бурю -
услышать крики, вопли, дикий рев Дуга или все равно чей.  Пусть  вокруг  с
грохотом рушатся горы - где-то вдали его ждет чистый  разреженный  воздух,
кусочек ярко-голубого летнего неба; очистив душу, он безмятежно взлетит  в
эту высь и снова станет самим собой. - Я давно хочу высказать вам  все,  и
только попробуйте прикоснуться ко мне - я вас убью! Я  _хочу  убить_  вас,
будьте вы прокляты! Хочу с тех пор, как _вы_ убили Марго! Если бы  не  вы,
она была бы жива, была бы здесь, с нами. Это вы заставили ее лететь на том
самолете...
   Бутылка со свистом пролетела мимо его головы и ударилась сзади о стену;
виски брызнуло на цветную штукатурку. Кен, криво усмехнувшись, оглянулся.
   - Жалкий импотент! - сказал он. - Вот так и  в  жизни  -  ни  силы,  ни
прицела! С этого дня обращайтесь ко мне только через Дэви!
   Он повернулся и вышел из комнаты. Через минуту хлопнула наружная  дверь
- Кен ушел. Дуг сидел, бессмысленно покачивая головой. Он не был пьян,  но
все, что он делал, слышал и говорил, казалось ему невероятно  далеким.  Он
закрыл лицо руками и всхлипнул, но слез не было, как не  было  и  ощущения
горя. Сейчас  он  не  чувствовал  ничего.  Он  знал  только,  что  потерял
одиннадцать миллионов долларов, и эта  катастрофа  привела  его  в  полное
оцепенение.


   В четверть первого  Кен  уже  находился  в  номере  отеля  "Блэкстоун".
Желание  убежать  от  самого  себя  жгло  его,  как  огнем;  он  шагал  по
бледно-зеленой, с золотом комнате, даже не видя ее, пока не нашел то,  что
искал, - телефонную книжку. Он жадно схватил ее, будто не  было  для  него
ничего  желаннее  той  опасности,  которая  в  ней  скрывалась,   и   стал
перелистывать  с  таким  нетерпением,  что  надорвал  несколько   страниц.
Наконец, он нашел нужную букву, палец его пробежал по столбику  фамилий  и
остановился на том единственном номере  телефона,  по  которому,  как  его
предупреждали, звонить было опасно. Не снимая пальто, ни шляпы,  он  тоном
приказания назвал телефонистке номер.
   Подошел слуга, очевидно удивленный таким поздним звонком, но отвечавший
с профессиональной сдержанностью.
   - Попросите, пожалуйста, мисс Кендрик, - сказал Кен.
   Он  стоял  у  телефона,  высоко  подняв  голову.  "Наплевать   на   все
предостережения!  Она  прибежит  ко  мне  как  пить  дать",  -  с  мрачным
ожесточением сказал он себе. Он заставит ее прийти.
   - Мисс Джули Кендрик. Говорит Кеннет Мэллори, - добавил он,  зная,  что
имя его прозвучит, как дерзкий вызов отцу, сидящему  с  дочерью  где-то  в
богато обставленной библиотеке.
   Лакей ответил, что сейчас посмотрит, дома ли она, - значит,  она  дома.
Кен ждал; сердце его бешено колотилось, и он поежился,  стараясь  прогнать
неприятные ощущения в груди. У него вдруг мелькнула мысль: кому  он  хочет
насолить этим безумным поступком? Дугу? Себе самому? Джули? Дэви? Или всем
вместе? Но  вопрос  был  настолько  сложный,  что  Кен  не  стал  над  ним
раздумывать, и эту мысль тотчас же смел бушевавший в нем ураган злости. Он
заставил себя ни  о  чем  не  думать  и  весь  превратился  в  напряженное
ожидание; он услышал ее шаги, звук поднятой со стола трубки, ее дыхание  и
наконец удивленную, но ласковую покорность в первом же слове, которое  она
произнесла. Отступать было поздно, хотя его охватило  тоскливое  ощущение,
что все это ему совершенно не нужно.


   Вики стащила  с  себя  платье,  торопясь  переодеться  для  предстоящей
встречи. Она до сих  пор  не  могла  понять,  почему  Дуг  позвонил  ей  и
пригласил позавтракать. Он никогда ей не  звонил;  быть  может,  он  хочет
поговорить с ней насчет работы, о которой она его  как-то  просила,  -  но
почему он не сказал об этом? Больше всего  озадачил  Вики  его  тон:  Дуг,
всегда такой самоуверенный, ничуть не сомневавшийся в своем  превосходстве
над окружающим его миром,  говорил  с  ней  каким-то  робким,  приниженным
голосом, словно просил о благодеянии.
   Вики приняла душ и  энергично  растерла  тело  полотенцем;  коротенькие
завитки на затылке, выбившиеся из-под резиновой шапочки, намокли и торчали
теперь забавными мальчишескими вихрами. Стоя перед зеркалом. Вики  провела
пуховкой  подмышками;  заметив  сосредоточенную  морщинку  на   лбу,   она
подумала, не позвонить ли Дэви. Но  что  она  ему  скажет?  Что  она  идет
завтракать с Дугом? Тогда лучше позвонить потом - если, конечно,  будет  о
чем рассказать ему.
   Вики одевалась с необычайной тщательностью и даже не пыталась объяснить
себе почему; она выбрала лифчик и  белье,  придирчиво  пересмотрев  каждую
вещь. Казалось, она готовилась предстать перед чьими-то  глазами,  гораздо
более требовательными, чем ее собственные; ею руководили какие-то  смутные
побуждения - нечто среднее между самолюбием  и  чувством  ответственности.
Что это, собственно, было такое - она не знала и  продолжала  одеваться  с
той же тщательностью,  ибо  ей  было  несвойственно  разбираться  в  своих
чувствах в тот момент, когда они у нее возникали.  Вики  всегда  поступала
так, как подсказывал ей  инстинкт;  она  уже  по  опыту  знала,  что  если
подчиниться  ему,  то  истинные  причины  ее  поступков  рано  или  поздно
выяснятся сами собой, и это будут хорошие, а не  дурные  побуждения,  даже
если когда-нибудь потом она удивится сделанному и честно признается  себе,
что была не совсем права и сейчас поступила бы иначе.  Но  жалела  бы  она
лишь о том, что многого тогда еще не понимала; в худшем случае, она  могла
винить себя только за то, что всегда оставалась самой собой, но  иной  она
не бывала никогда и ни при каких обстоятельствах.
   Нарядный, желтовато-розовый с золотом зал ресторана был  почти  на  три
четверти пуст. Направляясь к Дугу, Вики заметила, что посетители, сидевшие
за столиками по  трое-четверо,  переговариваются  торжественно-потрясенным
шепотом, как люди, понесшие тяжелую  утрату.  Вики  чувствовала,  что  она
привлекательна, мужчины провожали  ее  глазами,  в  которых,  впрочем,  не
исчезала хмурая озабоченность. Ничто  не  могло  их  оживить  -  они  были
слишком удручены. Женщина за одним из столиков вдруг весело расхохоталась,
закинув  голову;  все  тотчас  обернулись  и  были  явно  возмущены   этой
неприличной выходкой. Дуг встал навстречу Вики, и его вид испугал ее. Губы
его были сжаты, глаза казались огромными, в них стоял тоскливый страх.
   - В чем дело? - спросила Вики, садясь. - Случилось что-нибудь ужасное?
   Дуг испытующе взглянул на нее, приподняв брови.
   - Разве вы не слышали о падении курса? - резко спросил он и тут же, как
бы  прощая  ее,  заговорил  уже  мягче:  -  Неужели  вам  неизвестно,  что
происходит?
   - Я читала об этом в газетах, - сказала она.
   - Ваше счастье, что вы только  читали.  Для  других  это  почти  вопрос
жизни. Понимаете ли вы - каждая седьмая семья лишилась половины того,  что
у нее было неделю назад? Пострадало четыре миллиона человек,  а  курс  все
падает и падает. Четыре _миллиона_!
   - Четыре миллиона? - медленно переспросила  она  и,  чуть  улыбнувшись,
заметила: - Любопытная цифра. Не так давно я  читала,  что  у  нас  четыре
миллиона безработных. Но там было сказано _всего_ четыре  миллиона,  будто
этого мало.
   Дуг снова пристально поглядел на  нее  и  снова  решил  не  поддаваться
раздражению.
   - Но ведь это все... - начал было он и кисло усмехнулся. - Нет,  так  я
мог говорить на _прошлой_ неделе. Если бы тогда вы сообщили мне, что у нас
четыре миллиона безработных, я только пожал бы плечами и  сказал:  "Четыре
миллиона ленивых слюнтяев". Теперь все выглядит иначе. Занятно,  на  одной
чаше весов четыре  миллиона  безработных,  на  другой  -  четыре  миллиона
делающих деньги на бирже! Из-за чего же такой шум, в конце концов? Мне уже
случалось терять деньги, и никакая потеря не могла положить  меня  на  обе
лопатки. Это входит в игру. Но на сей  раз  слишком  уж  велика  потеря  -
трудно проглотить такое за сорок восемь часов. А когда приходишь  в  себя,
начинаешь задумываться... Впрочем, давайте не говорить о деньгах.
   - Для вас это сильный удар?
   Дуг пожал плечами.
   - Чувствительный, до не смертельный. Право, мне не хочется говорить  об
этом. Уж как-нибудь сумею вернуть все обратно. Что вы будете есть?
   Они занялись меню,  Дуг  был  отечески  ласков  и  внимателен,  и  Вики
удивилась про себя, почему она никогда не замечала в нем этой сердечности.
Он оказался обаятельным. Она догадывалась, что он хочет установить  с  ней
какие-то отношения, но не совсем понимала, какие роли он предназначил ей и
себе. Дуг заказал завтрак и, когда  официант  ушел,  откинулся  на  спинку
стула и опять устремил на нее пристальный взгляд.
   - И вот в результате этих напряженных раздумий я решил позвонить _вам_,
- продолжал он. - Мы ведь почти не знаем друг друга. А следовало бы знать.
   Вики не  нашла,  что  ответить,  и  промолчала,  борясь  с  мучительной
застенчивостью. Дуг не сводил  с  нее  взгляда,  и  она  поняла,  что  его
расстроило это молчание, когда он, еле сдерживаясь, горячо заговорил:
   - Нас будто разделяет тысяча миль, а ведь вы моя родственница...
   - Я знаю, Дуг.
   - Нет, вы _не знаете_! Вы не можете  знать!  -  Дуг  безнадежно  махнул
рукой. - Я был женат на Марго, а ее братья - мои... Он внезапно  умолк.  -
Все это, быть может, глупо с  моей  стороны,  но  если  уж  говорить,  так
говорить. Мне не за что зацепиться  в  жизни.  Я  не  чувствую  почвы  под
ногами. Мне так была нужна Марго, нужна хотя бы видимость семьи, и  ничего
у меня нет, а может, и не было вовсе...
   Официант  принес  завтрак;  Вики  чувствовала  себя  так  неловко,  что
обрадовалась его появлению. Если Дуг позвал  ее,  чтобы  осуждать  Кена  и
Дэви, он сделал огромную ошибку. Вместе с тем, она не могла не видеть, что
какая-то  мучительная  душевная  потребность  заставляет  Дуга  искать  ее
сочувствия, быть может, несколько неуклюже, но искренно; и  она  должна  -
просто из человечности - откликнуться на это.  Теперь  Вики  поняла,  что,
собираясь сюда, инстинктивно предчувствовала что-то в этом роде.  Но  чего
же он все-таки хочет от нее? Так унизительно сознавать свою беспомощность!
   - Боюсь, ваша  неудовлетворенность  объясняется  тем,  что  вы  слишком
многого хотели, - слегка запинаясь, сказала она.  -  Если,  конечно,  речь
идет о Кене и Дэви...
   - Именно о них! - взволнованно произнес Дуг. -  Вчера  ночью  у  нас  с
Кеном вышла глупейшая ссора, и я предложил ему уйти из моего дома.
   - И он ушел?
   - Конечно. Он не имеет права так со мной разговаривать!
   - В котором часу это было? - спросила Вики, недоумевая, почему  Кен  не
позвонил и не рассказал им об этом.
   - Кажется, около двенадцати. Не знаю. Какое это имеет значение?
   - Никакого, - согласилась Вики. - Вы должны  набраться  терпения,  Дуг.
Они ведь не похожи на других. Они всю жизнь были так  близки  друг  другу,
что им нелегко подружиться с кем-то еще. Мне кажется, им  и  в  голову  не
приходит искать себе друзей. Я знаю их уже больше трех лет...
   - Но вас же они все-таки приняли.
   - Как девушку - не как друга. А Марго так меня  и  не  приняла.  Не  то
чтобы она была холодна со мной или что-нибудь в этом роде. Но  я  для  нее
всегда была чужой. То же самое и с вами - для Марго вы были  прежде  всего
мужчиной, но не другом, а  мальчики  сторонятся  вас,  так  же  как  Марго
сторонилась меня. Вы это чувствуете острее, потому что хотите сблизиться с
ними. Я же Марго никогда не навязывалась.
   Последнее слово вывело Дуга из себя.
   - Если я "навязываюсь", - то только потому, что...
   - Я хотела сказать не то. Дуг, - быстро перебила его Вики. - Я мирилась
с... ну, скажем,  с  отчужденностью  Марго,  потому  что  и  не  требовала
многого. Вот вы считаете, что вы одиноки; знали бы вы, что было  со  мной,
когда я с ними познакомилась. Я  _погибала_  от  одиночества.  И  если  уж
говорить откровенно, до сих пор я даже не отдавала себе отчета в том,  как
относилась ко мне Марго. Она была старше меня и гораздо увереннее во  всем
- в себе, в своих желаниях и целях, - и она была такая обаятельная! Я и не
думала претендовать на какое-то место в их семье, особенно если это  могло
отнять что-то у нее. Я не могла состязаться с ней. И никогда не  пыталась.
Она давала Кену и Дэви то, что им было необходимо, и  они  уже  ни  в  ком
другом не нуждались.  И  хотя  я  с  радостью  отдала  бы  все,  чем  было
переполнено мое сердце, им это не было нужно...
   Она умолкла.  Дуг  нетерпеливо  кивал  головой  как  человек,  которому
говорят не то, что он жаждет услышать. Разумеется - она же говорила  не  о
нем, а о  себе.  Но  замолчала  вовсе  не  поэтому  -  она  только  сейчас
обнаружила неожиданную для себя  истину:  изумленно  раскрыв  глаза.  Вики
вдруг поняла, что смерть Марго принесла ей облегчение. Она была  поражена.
Ведь она всегда восхищалась Марго как женщиной, которая во всех отношениях
была неизмеримо выше ее; она тайно надеялась, что когда-нибудь  они  будут
друзьями, что Марго признает ее сестрой,  и  вот  сейчас  у  нее  чуть  не
вырвалось: "Я рада, что ее нет!"
   - Боже мой! - прошептала Вики, охваченная жгучим стыдом.
   - Что такое? - спросил Дуг.
   - Ничего, - ответила она. - Ровно ничего, только вот у меня мучительное
ощущение, как будто вы просите у меня чего-то, а я не могу вам этого дать.
Вы хотите услышать какие-то слова, а у  меня  не  хватает  ума  сообразить
какие. Вам что-то нужно от меня, а я не могу понять, что именно.  Скажите,
что? - спросила она. - Чего вы хотите?
   - Не знаю, - произнес Дуг. - Даю вам слово - не знаю.
   Но Вики знала, что прозрение пришло к ней слишком поздно  -  уже  после
того, как они расстались. Дуг просил у нее той теплоты,  которую  она  так
жаждала давать; но и он тоже не понимал, что в  ней  происходит.  Он  ищет
кого-то или что-то, что могло бы заменить в его жизни Марго,  так  же  как
искали этого Кен и Дэви. А Вики страстно желала стать  для  них  тем,  чем
была Марго, - теперь она ясно поняла это. Скрытая радость, бурлившая в ней
все последнее время, - это просто расцвет ее жизненных  сил,  находившихся
под спудом, пока была жива Марго. Впервые Вики ощутила внутреннюю свободу,
она по-женски войдет в  жизнь  трех  мужчин  и  каждому  станет  по-своему
необходима.
   Пока что интуиция ее ни разу не обманула - ни в том, как она вела  себя
с Дэви, ни даже сегодня утром, когда она мылась, одевалась и пудрилась  не
как обычно, а как  делала  бы  это  прелестная,  полная  сердечного  тепла
женщина вроде Марго. Однако одной интуиции сейчас было мало Вики, высокая,
хорошо одетая, красивая женщина, стояла на шумной улице и не думала о том,
как она выглядит, не видела потока машин, не  замечала  полдневной  толчеи
вокруг, ошеломленная новой мыслью: от нее ждали  душевного  тепла,  а  она
ничего другого и не желала, как отдать его без остатка, - но ведь это надо
еще осуществить! Что, в сущности, она делает для Дэви - только готовит ему
еду, убирает квартиру, спит с ним,  ласкает  и  ждет  его  возвращения  по
вечерам! А для Кена она и вовсе ничего не  делает.  Дуг  ушел  огорченный,
разочарованный... Она поняла, наконец, что  нужна  им,  и  была  от  этого
безмерно счастлива, но ее удручало то, что она не знала, с чего начать.


   Первое время Дуг наблюдал за падением курса акций в тупом остолбенении;
так человек, проснувшись среди ночи, смотрит на пол своей спальни, уже  на
дюйм покрытой  плещущей  водой,  и  пока  он  успевает  осознать  страшную
опасность - река у подножия холма вышла из берегов и грозит наводнением, -
внизу уже трещит бревенчатый фундамент, и,  словно  при  землетрясении,  с
грохотом рушится дом.
   Первые десять дней, когда началось резкое падение  курса,  когда  такие
устойчивые акции, как "Дженерал Моторс", "Истерн Кодак" и "Вестерн Юнион",
падали от тридцати до сорока пунктов в каждую котировку и "даже "Стальные"
снизились с 230 до 195, Дуг оставался безучастным зрителем,  уверяя  себя,
что это лишь обычная паника, спекуляции конкурентов,  собирающих  курс  на
сто пунктов сразу. "Стальные" еще подымутся до тысячи. Общий курс вовсе не
идет на понижение, упрямо думал он. Каждый  вечер  перед  закрытием  биржи
акции снова взлетали вверх, наполовину покрывая понесенные за день потери.
Однако каждое утро бюллетени сообщали о том, что акции котируются  гораздо
ниже самого низкого уровня за вчерашний день и продолжают падать, так  что
повышение, отмечавшееся  при  закрытии  биржи,  в  последующие  дни  почти
сводилось на  нет.  Творилось  нечто  неслыханное,  что  уже  нельзя  было
приписывать махинации отдельных групп, и Дуг,  охваченный  паникой,  понял
наконец,  что  вовсе  не  проницательность  заставляла  его  оставаться  в
бездействии, а своего рода шок.
   Впрочем, пока он пробирался сквозь толпы,  теснившиеся  в  конторе  его
биржевого маклера, в других конторах и даже на  улицах,  остолбенение  его
прошло. Множество хорошо  одетых  мужчин  и  женщин  стояли  с  застывшими
глазами, с отвисшими  от  страха  челюстями  и,  как  загипнотизированные,
следили за неуклонным падением курса. То и дело к столу биржевого  маклера
протискивался какой-нибудь бледный человек и, сжав  зубы,  бросал:  "Маржа
[разница  между  номинальной  стоимостью  акции  и  ее  продажной   ценой]
иссякает, давайте продавать!" - и не  отставал  от  маклера,  как  тот  ни
старался отговорить его, чтобы не понести еще больший убыток.
   Дуг  проталкивался  к  маклеру,  враждебно  косясь  на   эту   инертную
человеческую массу, будто виноваты во всем были  толпившиеся  здесь  люди,
будто это они опустошили его  карманы  и  погубили  плоды  его  хитроумных
комбинаций. Он ненавидел их. Они разъелись за счет процветания  страны,  а
теперь сбывают акции, спасая свою шкуру.  "И  как  же  вы  могли  наделать
такое? - думал он, ожесточенно расталкивая локтями толпу и вкладывая в эти
толчки все свое презрение и злобу. - Где ваша гордость, где  ваша  вера  в
будущее страны?" Осыпая  их  про  себя  злобными  упреками,  он,  наконец,
добрался до стола и крикнул в лицо маклеру точно так же, как они:
   - Ради бога, Пэт, продавайте все!
   Он понятия не имел, в какой цене сейчас его  акции.  Бюллетень,  только
что полученный по телетайпу, сообщал сведения двухчасовой давности, а пока
его распоряжение о продаже дойдет до биржи, курс может  упасть  еще  ниже.
Впрочем, ему было все равно. Поскорее отделаться  от  ощущения,  будто  из
тебя выпускают кровь, и спокойно подумать - вот все, чего ему хотелось.
   Но думать он не мог. Он почти не сознавал, что делает  и  что  говорит.
Ночью у него была дурацкая ссора с Кеном, а  через  два  часа  он  уже  не
помнил, что они наговорили друг другу.
   В темной спальне, лежа без сна, он вдруг  почувствовал,  как  вспыхнула
боль в старой ране, по которой Кен словно прошелся тупым ножом. "Разве  вы
заработали  свои  деньги?"  -  спросил  он.  Да,  с  тех   пор   как   Дуг
демобилизовался из армии, он умело наживал деньги, и его состояние  далеко
превзошло наследство, оставленное  отцом.  Всей  своей  деятельностью  Дуг
доказывал, что как бизнесмен он не хуже  покойного  отца,  а  возможно,  и
лучше. Но теперь, в самое темное время ночи, когда темнота  сметает  прочь
всякий самообман и  человек,  уставившись  в  голый  потолок,  видит  свое
ничтожество во всей его наготе, внутренний голос, коловший иглами сарказма
мозг и сердце, твердил Дугу, что он самый обыкновенный богатый бездельник;
недаром он в пору своего одинокого детства не хотел вырастать, боясь,  что
из него не получится выдающегося человека. В последние годы любой  кретин,
обладающий капиталом, сумел бы нажить большие деньги.
   "Нет, нет, это не так!" - отчаянно твердил про себя Дуг Нет, что бы  он
ни делал, у него всегда была определенная  цель.  Ведь  удавалось  же  ему
удовлетворить свою вечную жажду приобщиться к чему-то новому, выдающемуся,
единственному в своем роде. Он не только накапливал  деньги.  Он  создавал
компании ради чужого творчества, на которое не способен  сам.  Одна  Марго
понимала, что в нем есть такой талант, и он связал свою жизнь с нею, чтобы
она повторяла ему это снова и снова, чтобы  находить  подтверждение  этому
при каждом взгляде на нее. Ему до того не хватало Марго, что он  заплакал;
так он и заснул со слезами на лице.
   Утром тоска по Марго перешла в ощущение томительной  пустоты  -  словно
эта пустота образовалась у него в сердце. Но горе его граничило с  гневом:
почему он должен быть лишен того, что так  необходимо  ему  в  жизни?  Кто
может дать ему это? Братья Марго? Их подчеркнутое нежелание проявить  хоть
какую-нибудь признательность за то, что он готов был  им  дать,  приводило
его в бешенство. При Марго он сделал бы для них все  что  угодно,  и  даже
теперь, когда ее нет, он охотно выполнил бы свои обязательства. Но  сейчас
он с наслаждением послал бы их ко  всем  чертям,  вышвырнул  бы  из  своей
жизни,  растоптал  бы,  как  всех  тех,  кого  избирал  за  талант  и  кто
почему-либо  вызывал  его  гнев.  Но  прежде  его  воодушевляла  радостная
уверенность  в  себе;   теперь   она   исчезла,   оставив   лишь   горькую
опустошенность.
   Марго была первой женщиной, которая  что-то  внесла  в  его  жизнь.  До
встречи  с  нею  женщины  вызывали  в  нем  лишь  чувство  азарта,  вскоре
уступавшее место презрению, ибо победа давалась слишком легко:  надо  было
лишь заплатить, причем не обязательно  деньгами  -  мало  ли  что  он  мог
сделать  благодаря  влиянию,  которое  создали  ему  деньги,  а  стоимость
купленной победы он вычислял  уже  сам.  Но  если  Марго  была  совершенно
равнодушна к любым благам, ко всему, кроме него  самого,  разве  не  может
найтись еще одна такая женщина? Он быстро перебрал  в  уме  всех  знакомых
женщин; некоторые могли бы, пожалуй, заинтересовать его, но вызывали в нем
страх: а вдруг он окажется несостоятельным как мужчина?  Ведь  со  времени
смерти Марго его не тянуло к женщинам. Нет, ему  нужна  такая,  с  которой
можно было бы не думать об этом, которая просто понимала бы его, согревала
бы своим теплом и служила как бы зеркалом, в  котором  он  видел  бы  себя
таким, каким ему хотелось быть.
   Повинуясь внезапному порыву, он позвонил жене своего  шурина,  женщине,
которую, в сущности, едва знал. Завтрак с нею закончился для  Дуга  полным
крахом, и он ушел еще более подавленный, чем прежде.
   Ему казалось, что он потерял какую-то опору и его шатает из  стороны  в
сторону, как пьяного; он сидел в тишине своей  огромной  пустой  гостиной,
обхватив голову руками, закрыв глаза, и кричал про себя: "Стань человеком!
Действуй!", стараясь пересилить и заглушить назойливый голос,  с  издевкой
твердивший: "Ты только щепка на волнах прибоя"
   Прибой... нескончаемые  зеленые  волны  катятся  к  берегу,  вздымаются
вверх, обрушиваются белой пеной, которая с шипением откатывается назад,  а
над ней неуклонно движутся и плещут новые волны, снова вздымаются и  снова
рушатся, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх...
   Дуг резко поднял голову. Поток сумбурных мыслей сразу замер, как  звуки
настраиваемого оркестра от  взмаха  дирижерской  палочки;  грызущий  страх
мгновенно исчез - новая мысль заставила его вздрогнуть, как от  внезапного
толчка. Дугом  овладело  такое  волнение,  что  он  еле  дышал.  Он  нажил
состояние, пользуясь взлетом биржевого курса, - он наживет  в  десять  раз
больше сейчас, когда курс рухнул вниз! Дуг взглянул  на  циферблат  -  три
часа ночи. Он еле дождался утра.


   Дэви неподвижно сидел за столом в лаборатории, сосредоточенно  уставясь
на  пустую  стену,  не  смея  ни  шевельнуться,  ни  подумать   о   чем-то
постороннем, ни прислушаться к вою ветра и грохоту грузовиков во дворе  из
страха отвлечься и упустить  внезапное  откровение,  которого  он  ждал  с
минуты на минуту. Он инстинктивно чувствовал, что проблема будет разрешена
сразу, в один миг.
   Все утро в мозгу его мелькали какие-то неясные идеи. Из густого  тумана
на него мчались призрачные всадники; что-то крикнув, они проносились  мимо
и, прежде чем он успевал рассмотреть их и  разобрать  брошенные  на  скаку
слова, исчезали из виду, а он опять изнемогал  от  волнения  и  тревожного
ожидания.
   Он был совсем один.  За  последние  две  недели  Кен  лишь  забегал  на
минутку, входил в лабораторию веселым, беззаботным шагом и тут же исчезал,
взглянув на Дэви  блестящими  глазами  и  рассеянно  насвистывая  какую-то
песенку, в которой не было мелодии, а был лишь ритм;  это  могло  означать
только одно: у Кена появилась девушка.
   Две недели назад, когда Кен позвонил рано утром и сказал, что не придет
сегодня в лабораторию, Дэви мгновенно понял, что он сейчас лежит в постели
с девушкой, либо его постель еще хранит тепло  женского  тела,  а  девушка
лишь минуту назад убежала к родителям, к мужу или  просто  чтобы  соблюсти
приличия и, наспех чмокнув его на прощание, пылко пообещала вернуться  при
первой возможности.
   Дэви понял это, но между ним  и  Кеном  всегда  существовал  молчаливый
уговор не выдавать ни друг друга, ни своих девушек.  Считалось,  что  Дэви
ничего не знает, если только Кен не находил  нужным  сказать  ему  правду;
поэтому Дэви, уже обо всем догадавшись, спросил:
   - В чем дело? Ты нездоров?
   - Немножко переутомился, малыш, вот и все, - небрежно отвечал Кен с той
обаятельной  искренностью,  которая   даже   самую   явную   ложь   делала
правдоподобной. - Может, если я поброжу немножко и потолкую сам  с  собой,
мне и подвернется какая-нибудь идея. А ты еще ни на что не набрел?
   - Нет, - сказал Дэви. - Пока нет. Только ты, пожалуйста, не пропадай.
   - Ни  в  коем  случае!  -  горячо  заверил  его  Кен,  однако  Дэви  не
сомневался, что Кен, разговаривая с ним, не выпускает из объятий  девушку.
- Я позвоню тебе в полдень. Может, позавтракаем вместе.
   Но, как Дэви и предполагал, в полдень Кен позвонил и сказал, что он все
еще ни к чему не пришел, и хоть в голосе его слышалось огорчение,  он  как
бы молил оставить его в покое, и Дэви не настаивал  на  встрече.  Кен  мог
напрягать мозг и предаваться отчаянию лишь до известного предела, а  потом
внезапно сбрасывал с себя тяжкий  груз  и,  пробормотав:  "А,  к  черту!",
устремлялся прочь, ухватив под руку любую девчонку, которой стоило  только
улыбнуться  ему.  Через  минуту  он  уже  влюблялся  в  нее  с  таким   же
самозабвенным пылом, с каким,  без  всякой,  впрочем,  пользы,  бился  над
разрешением проблемы. Он должен  был  все  время  видеть  ее,  чувствовать
рядом, ласкать и ласкать, словно хотел, чтобы  неутомимое  тело  послужило
примером ослабевшему мозгу. Потом, когда он и девушка доходили до  полного
изнеможения, уже не соображали, чье  обнаженное  тело  они  чувствуют  под
рукой, свое или чужое, Кена охватывала умиротворенная нежность и он  вдруг
начинал понимать, что его мозг, о  существовании  которого  он  из  злости
старался забыть, все это  время  ни  на  минуту  не  переставал  работать.
Девушка, лежавшая в  его  объятиях,  замечала,  что  несмотря  на  всю  ее
нежность он становился невнимательным и рассеянным,  и  тогда  ничего  уже
нельзя было поделать: он постепенно освобождался и от нее  и  от  безумных
обещаний, которые надавал,  желая  лишь  одного  -  поскорее  вернуться  к
работе.
   Год за годом происходило одно и то же; единственной  девушкой,  которая
не пожелала подчиниться установленному Кеном порядку, была Вики.  Кто  его
нынешняя девушка, Дэви не знал, да, впрочем, всю эту последнюю неделю  ему
было совсем не до того. С таким же безразличием он отнесся и к ссоре  Кена
с  Дутом.  Последнее  время  каждый  из  них  отгородился   от   остальных
непроницаемыми стенами своих забот: Кен был поглощен пока еще не известной
девушкой; Дуг - биржей; Дэви - решением главной проблемы, которая  держала
его сейчас в напряженном ожидании.
   И хотя Дэви  просидел  так  долгие  годы,  догадка  осенила  его  столь
внезапно, что он сначала даже растерялся.
   Потом он лихорадочно бросился записывать  уравнения,  торопливо,  порою
совсем неразборчиво, - он не хотел принимать на  веру  результаты  сложной
работы мысли, происходившей где-то в  его  подсознании,  без  наглядных  и
точных доказательств. Меньше чем за пять минут он  исписал  теоретическими
выводами семь страниц и наконец  нашел  простую  и  убедительную  формулу,
указывавшую на  то,  какие  изменения  необходимо  сделать  в  конструкции
фотоэлектрической сетки в трубке. Но даже  этому  он  отказывался  верить,
словно его неразборчивые  каракули  были  следствием  недостаточно  четкой
мысли. Пальцы его слегка дрожали; сделав почти  физическое  усилие,  он  с
педантичным упорством  учителя,  показывающего  приемы  письма  нестерпимо
тупому ученику, постарался писать как можно четче.  Снова  тот  же  ответ,
обещающий фантастический успех. Дэви глядел  на  бумагу,  и  по  лицу  его
медленно расползалась мальчишеская улыбка. Его усталое тело сразу обмякло,
он откинулся на спинку стула и уронил руки; карандаш выпал из его  пальцев
и покатился по полу.
   - Ах ты сукин сын! - радостно  вздохнул  он,  обращаясь  к  потолку,  к
прибору, к первоначальной концепции, ко всему огромному, еще не видимому и
не познанному миру физических явлений, который предстояло  исследовать.  -
Трижды сукин сын! Тебе от меня никуда не уйти! - Через минуту он загорелся
неудержимым желанием поскорее взяться за работу и  впервые  за  все  время
остро ощутил отсутствие Кена. Он выпрямился и взял телефонную  трубку,  но
ничего не достиг, разве что  заставил  звонить  другой  телефон  в  пустом
гостиничном номере, в самом центре  города;  телефон  звонил  и  звонил  с
тщетной настойчивостью, пока Дэви, медленно закипая от злости,  не  бросил
трубку. Но злость только подхлестнула его, и через несколько минут он  уже
набрасывал новый чертеж фотоэлектрической  сетки.  Он  с  головой  ушел  в
работу и тогда услышал, как хлопнула наружная дверь.
   Дэви вскочил, не выпуская из рук чертежей; он так  обрадовался  приходу
Кена, что не только простил ему долгое отсутствие, но и выругал себя:  как
он мог рассердиться на него так сразу! Ведь  Кен  не  подошел  к  телефону
только потому, что был уже на пути в лабораторию. Но это оказался вовсе не
Кен, а Ван Эпп. Дэви оставалось лишь пожать плечами.
   - Я тут надумал кое-что, от чего можно оттолкнуться, - спокойно  сказал
он. - Пойдемте в мастерскую, я покажу вам, что надо делать.
   И они вдвоем  взялись  за  изготовление  тончайших  деталей  для  новой
конструкции, однако работа подвигалась медленно, потому что ни один из них
не обладал тем опытом и изощренным  чутьем,  какое  было  у  Кена  даже  в
пальцах. До самого вечера и почти весь следующий день  трудились  они  над
тонкой, как паутина, конструкцией, натыкаясь на одну неудачу за другой.  И
все это время телефон Кена не отвечал. В самом ли деле его  не  было  дома
или он лежал в постели на расстоянии вытянутой руки от аппарата,  но  рука
эта обнимала девушку, и поэтому в ответ на настойчивые  звонки  он  только
досадливо морщился?
   "Пусть себе трезвонит, будь  он  проклят!  -  быть  может,  шептал  он,
смеясь, на ухо девушке. - Пусть весь мир стучится к нам в дверь!  Я  слышу
только тебя!"
   На третий день Дэви и Ван Эппу удалось наконец сделать новую сетку  без
особых изъянов, и перед Дэви встала задача вскрыть  одну  из  герметически
запечатанных трубок.  Он  поглядел  на  большой  грушеобразный  стеклянный
баллон со сложным переплетением металлических электродов, намечая ту линию
на шейке трубки, где ее можно было бы разрезать с наименьшим риском - так,
чтобы хлынувший внутрь воздух не испортил ее. Дэви точно  знал,  что  надо
делать, хотя сам давно уже не вскрывал трубок. Такая  тонкая  работа  была
специальностью Кена, но если Дэви сейчас не возьмет всю ответственность на
себя, дело не двинется вперед.  Риск  был  велик:  малейшая  ошибка  могла
испортить трубку так, что уже не поправишь, но иного  выхода  нет  -  надо
рискнуть.
   Дэви снял со стены кислородную горелку  и  распрямил  две  питавшие  ее
длинные резиновые трубки, чтобы они не  переплетались  и  не  мешали  ему.
Затем он включил газ - на конце горелки затрепетал крошечный желтый флажок
пламени. Дэви поглядел  на  него  и  с  тайным  страхом,  сковывавшим  его
движения, подошел к стальному баллону с  кислородом,  своего  рода  бомбе,
поставленной торчком, и открыл первый клапан. Стрелка манометра  мгновенно
качнулась до сотни фунтов на  квадратный  дюйм,  но  Дэви  удержал  ее  от
дальнейшего скачка и заставил замереть на месте. Затем он  стал  осторожно
поворачивать медную ручку  точной  регулировки  клапана,  пока  прибор  на
выходе не показал десять фунтов на квадратный дюйм - гораздо  больше,  чем
ему требовалось, но он все же пустил  струю  кислорода  в  горелку,  чтобы
проверить силу напора. Кислород ворвался в желтое пламя голубой струйкой -
пламя вспыхнуло ярче, поголубело, потом посинело, становясь все  темнее  и
гуще, пока наконец  трепещущий  флажок  не  сузился  и  не  превратился  в
красивый  синий  вымпел,  напрягшийся  под  напором  дувшего  сквозь  него
кислородного ветра. Дэви приоткрыл клапан  чуть  побольше  -  вымпел  стал
острой прозрачной голубой иглой, до того  накаленной,  что  она  могла  бы
расплавить сталь.
   Дэви все же не мог заставить себя притронуться к трубке, не попытавшись
еще  раз  вызвать  Кена.  Он  выключил  кислород,  и  гудящая  игла  снова
превратилась в желтый язычок, слегка загибающийся кверху от тока воздуха в
комнате; пламя было снова спокойным и тихим, как огонек свечи.
   Телефон Кена по-прежнему не  отвечал.  Разозлившись,  Дэви  решил  было
послать ему телеграмму. Кен может не отвечать на телефонные звонки,  но  -
хочет он этого или нет - посыльный просунет желтую бумажку под его  дверь.
"А впрочем, ну тебя к черту, - подумал Дэви. - Ты мне  не  нужен.  Я  тоже
могу  научиться  всему,  что  умеешь  ты!"  В  таком  весьма  воинственном
настроении он вернулся в лабораторию и смело приступил к делу. Без  всяких
колебаний он взял острый напильник и провел черту вокруг шейки трубки,  на
дюйм выше того места, где начиналась выпуклость. Потом  включил  кислород.
Сейчас он стал Кеном. И с  ловкостью  Кена  он  поднес  острие  стеклянной
палочки к гудящему пламени и не отнимал, пока стекло не стало  золотистым,
потом  красным  и  наконец  не  начало  плавиться.  С  той  же  ловкостью,
порожденной абсолютной уверенностью, он прижал раскаленное острие  палочки
к черте, проведенной на шейке трубки, и словно сам почувствовал его жгучее
прикосновение. Кончиком пальца он провел  по  языку  и  легонько  стряхнул
капельку слюны на раскаленное стекло. Раздался негромкий, но резкий звук -
нечто  вроде  быстрого  "крак!".  Еще  секунда  -  и  царапина  на  стекле
превратилась в трещину, которая мгновенно обежала  вокруг  всей  шейки  по
черте, проведенной напильником. Воздух, проникший сквозь трещину, бесшумно
заполнил вакуум. Разрез был сделан ровно,  трубка  не  повреждена;  теперь
Дэви  мог  вынуть  ее  основание,  к  которому   была   присоединена   вся
металлическая конструкция. Когда они  заменят  прежнюю  сетку  новой,  обе
части трубки можно будет снова сложить, запаять, и она опять станет такой,
как была. И только когда все было кончено, Дэви понял,  какого  напряжения
стоила ему эта операция, и чуть не засмеялся: до  чего  же  это  оказалось
просто! Он увидел, что Ван Эпп смотрит на него с восхищением; должно быть,
он сам так смотрит на Кена, подумал Дэви. Но эта  мысль  была  ему  сейчас
неприятна, и он тут же выбросил ее из головы. Остаток дня  они  занимались
монтированном новой сетки,  запаивали  трубку  и  снова  создавали  в  ней
вакуум.
   На следующее утро, придя  в  лабораторию,  Дэви  услышал  в  мастерской
чьи-то деловитые шаги, а на вешалке в конторе увидел шляпу и пальто  Кена.
Дэви тотчас прошел по коридору и остановился в дверях мастерской, но  Кен,
возившийся с какой-то схемой, едва взглянул на него.
   - Нашел! - кратко бросил Кен, всем своим видом показывая, что он  занят
и ему не до разговоров. - Меня осенило в два часа ночи.
   - _Ты_ нашел? - переспросил Дэви. -  Что  ты  хочешь  сказать?  Где  ты
пропадал, черт возьми? Это _я_ нашел. Я сконструировал новую сетку...
   - Какая там сетка! - нетерпеливо перебил его Кен. - Надо, чтобы  сигнал
усиливался сам собой, а помехи сами собой исчезали...
   - Вот как? - не без иронии осведомился Дэви. - И только-то?
   - И только-то. Слушай, Дэви, дай мне два часа, и  я  тебе  покажу.  Сам
увидишь.
   - Ладно, если у тебя получится - покажи. А я тем временем займусь своим
делом.
   - Валяй, - согласился Кен. - А когда застрянешь, приходи помогать  мне.
Куда это запропастился Ван Эпп?
   - Он работает со мной, - холодно сказал  Дэви.  -  А  где  же  еще  он,
по-твоему, должен быть? Он-то, по крайней мере, приходил сюда каждый день.
   Кен, наконец, поднял глаза на брата, но взгляд у него был  простодушный
и невинный до бесстыдства. Он улыбнулся и подмигнул.
   - Ладно уж, - мягко сказал он и рассмеялся. - Я, может быть, и не часто
здесь показываюсь, но если прихожу, то недаром!
   Результаты своей работы Дэви мог проверить лишь через  три-четыре  дня,
но он упрямо продолжал трудиться вместе с Ван Эппом.  Он  решил  доказать,
что его вычисления правильны, хотя каждую минуту ожидал, что  Кен  позовет
его и похвастается легкостью, с какою он одержал победу.  Как  бы  ни  был
уверен Дэви в своей правоте, интуиция Кена вызвала в нем такое уважение  и
восхищение, что, если бы Кен заявил о найденном им способе  делать  черное
белым, Дэви принял бы это за непреложную истину. Тем не менее день прошел,
а Кен так и не позвал его посмотреть на чудо. Вечером,  когда  они  вместе
выходили из лаборатории, Кен был все так же спокоен и уверен в себе.
   - Завтра увидишь, - пообещал он.
   Но на следующий день Дэви  был  настолько  поглощен  испытаниями  своей
сетки и так напряженно ловил все признаки неминуемого провала, что  только
к вечеру вспомнил о Кене, который не позвал его и сегодня.
   - Как дела? - спросил Дэви, когда они вместе ехали в город.
   - Да так себе, - процедил Кен. - Просто ума не приложу,  почему  ничего
не получается. Либо один из элементов в схеме пошаливает - но вряд  ли,  -
либо я чего-то не учел. Ну  ничего,  рано  или  поздно  выйдет,  -  упрямо
продолжал он. - Я в этом не сомневаюсь.  А  как  у  тебя?  -  спросил  он,
впервые проявляя какой-то интерес к работе Дэви. - Что-нибудь получается?
   - Еще рано говорить об этом, - коротко ответил Дэви.
   Его грызла тревога, но он продолжал  надеяться,  что,  как  только  все
переделки будут  закончены,  правильность  вычислений  подтвердится  самым
эффективным образом. После того как он заменил  сетку,  изображение  стало
раз в пять отчетливее, что и предсказывали его теоретические  расчеты,  но
во столько же раз  усилился  и  фон  из  крутящихся  хлопьев  снега.  Весь
следующий день он старался ослабить резкость фона и довести его хотя бы до
прежнего состояния, но что бы он ни делал, отчетливое  изображение  креста
заслоняли еще более отчетливые белые хлопья, так исступленно мелькавшие на
экране, что порой казалось, будто  все  стало  куда  хуже  прежнего.  Дэви
перепробовал все способы, приходившие ему на ум, даже  то,  что,  казалось
бы, не имело никакого отношения к его замыслу; затем в отчаянии он  прибег
уже к полной чертовщине: стал поворачивать выключатели в обратном порядке,
вертел их так и этак, пока, наконец, преисполнившись отвращения  к  самому
себе, не отправился к Кену за помощью. Кен сидел, положив ноги на  стол  и
заложив руки за голову, а перед ним стояла забытая схема.
   - Я как раз собирался позвать тебя, - не оборачиваясь, сказал Кен.
   - Вышло? - спросил Дэви.
   - Черта с два! Полный крах. - Он медленно опустил ноги на пол, и только
тут Дэви увидел, как он измучен. - Ну его  к  черту.  Давай  работать  над
твоей идеей.
   Дэви коротко рассмеялся.
   - Над какой идеей? Я до того запутался, что сигнал и  фон  усилились  у
меня на пятьсот процентов, а устранение помех стоит  на  огромном,  жирном
нуле.
   Кен медленно повернул к нему голову.
   - Как ты сказал? Ты усилил яркость изображения?
   - Я же тебе говорю: в пять раз.
   Кен  поднялся  со  стула,  посмотрел  долгим  взглядом   на   брата   и
торжественно поцеловал его в кончик носа.
   - Малыш, - сказал он, - ты  всегда  был  жемчужиной  моей  души.  Давай
поженимся.
   Он схватил со  стола  схему,  сунул  ее  подмышку  и  так  стремительно
бросился в комнату, где  находилась  передающая  трубка,  что  когда  Дэви
нагнал его, Кен уже подсоединил свою схему к новой трубке.
   - Включи, и давай посмотрим, не получится ли из двух неудач одна удача,
- сказал он.
   Дэви включил Дугу и всю  остальную  передающую  аппаратуру.  Через  две
минуты экран приемной трубки слабо засветился.  Свечение  становилось  все
сильнее, пока лунный диск не засиял ровным ярким светом; тогда вступили  в
строй остальные части схемы, и в  центре  экрана  внезапно,  точно  кто-то
сдернул с него покрывало, появился крест. Кен и Дэви, будто  завороженные,
смотрели на его четкие очертания. Снежных хлопьев  не  было  и  в  помине.
Вместо них лишь слегка  кружились,  как  пушинки,  еле  заметные  точечки,
которые не могли идти ни в какое сравнение с тем, что было раньше.
   - Боже мой! - тихо промолвил Кен. - Вот оно!
   Дэви ничего не ответил - он  был  слишком  взволнован.  Это  был  самый
большой, самый решающий шаг вперед, какой они сделали за все время работы,
а ведь он уже давно распростился с надеждой  достичь  такого  потрясающего
успеха. Он ничего не добился бы без Кена, а Кен ничего не добился  бы  без
него. В последние недели Кен, казалось, отдалился от него как никогда, и в
то же время во всем, что касалось дела  их  жизни,  они  были  ближе  друг
другу, чем когда-либо.
   Дэви оторвал взгляд от  экрана  и  посмотрел  на  Кена  -  он  был  так
потрясен, так околдован виденным, что на его лице появилось самозабвенное,
восторженное выражение. И это тоже Кен, подумал Дэви,  и,  пожалуй,  более
настоящий Кен, чем тот другой, на первый взгляд способный ради мимолетного
увлечения забыть о том, что является  целью  их  жизни.  Но  Дэви  тут  же
спохватился, что он, собственно, не имеет никакого права осуждать  других,
а особенно  Кена,  потому  что,  в  конечном  счете,  Кен  всегда  выходит
победителем...
   - Ты бы позвонил, - сказал, наконец, Дэви.
   - Кому это?
   - Дугу, конечно. - Как Дэви и ожидал, Кен широко улыбнулся. Дэви как бы
предлагал мир Кену. - На этот раз мы имеем право звонить ему,  потому  что
теперь покажем им такое, от чего у них глаза на лоб полезут. И можешь  ему
сказать, что это говорю я!
   ...Вскоре приехал Дуг; он стоял перед экраном, бесстрастно  разглядывая
новое изображение. Лицо его  было  непроницаемо,  но  Дэви  знал,  что  он
обдумывает про себя десяток невысказанных вопросов.
   Наконец Дуг заговорил:
   - Это гораздо лучше. - Он словно рубил слова. - Но в таком виде прибор,
конечно, нельзя показывать.
   - Почему же?
   - Потому что вы не показываете движения. А ведь это ваша главная  цель,
не так ли?
   - Мы  покажем  и  движение,  -  сказал  Дэви.  -  Назначьте  время  для
демонстрации, а мы покажем на экране движущееся изображение.  -  Он  ждал,
что Дуг выскажет свои затаенные мысли, но тот промолчал. Дэви понимал, что
Он думает о чем-то куда  более  важном,  чем  неподвижное  изображение,  и
насторожился.
   - Значит, вы договорились о времени, - повторил он. - А мы постараемся,
чтобы демонстрация прошла успешно. - Затем он умолк. О  чем  бы  ни  думал
Дуг, это его дело, а у Дэви немало своих забот,  над  которыми  приходится
ломать голову.


   Дэви глядел в окно на косо летящий первый снег. Густые белые  хлопья  с
жутким безмолвием, как бывает во сне, падали на город. В белесой  мгле  по
заводскому двору сновали грузовики, мимо этих бесшумных  черных  призраков
сквозь белый снегопад шли, спотыкаясь, члены правления, словно влекомые  к
дверям лаборатории той же волшебной силой,  которая  все  утро,  казалось,
управляла последними приготовлениями к демонстрации.  Сила  эта  была  для
Дэви такой реальной, что она заставляла трепетать  даже  воздух,  и  такой
непреодолимой, что тянула, толкала, подгоняла все: и людей,  и  прибор,  и
происходившие в нем процессы, приближая их секунда за секундой к решающему
часу; а когда  все  будет  готово  и  станет  на  свои  места  в  ожидании
исторического события,  внезапный,  ослепительный  успех  заставит  забыть
прошлые разочарования и оправдает прошлые жертвы и отчаяние.
   Стрелки часов показывали одиннадцать; демонстрация  была  назначена  на
половину двенадцатого, а прибор безотказно работал с восьми часов  утра  с
удивительной, ничем не нарушаемой легкостью, как бывает только  в  мечтах.
Каждые несколько минут  Кен  выключал  прибор.  Он  боялся,  что  они  зря
израсходуют свое редкостное везение и, когда начнется демонстрация, прибор
перестанет работать.  Но  стоило  ему  повернуть  выключатели,  как  Дэви,
который не мог вынести вида мертвого пустого экрана,  принимался  уверять,
что они только спугнут чары: раз прибор сразу повел  себя  хорошо,  значит
обязан и впредь вести себя так же. Все  утро  Кен  и  Дэви  препирались  с
озорным юмором; им казалось, будто  пальцы  их  стали  гораздо  проворнее,
мысли живее и, что бы они теперь ни делали, никаких  ошибок  уже  быть  не
может. Проблемы, возникавшие в последние минуты, разрешались  с  такой  же
легкостью,  с  какой  игрок  сдает  скользящие   карты   из   только   что
распечатанной колоды.
   За  это  утро  они  сумели  придумать   кое-какие   усовершенствования,
усилившие четкость изображения,  которую  еще  несколько  дней  назад  они
считали предельной.
   Веселая возбужденность казалась им такой естественной, а близкий  успех
таким несомненным, что слова пришедшего раньше остальных  Дуга  прозвучали
для них как гром среди ясного неба.
   - Допускаю, что  эта  ваша  штука  великолепна.  Но  сейчас  не  время,
предупреждаю вас, не время для этого! -  сказал  он.  -  Акции  продолжают
падать, и этим людям наплевать на все, что не может возместить  им  убытки
_немедленно_! Не через год, а _сегодня_!
   Дэви взглянул на Дуга, как на сумасшедшего.
   - Теперь уж ничего не поделаешь, - сказал  он.  -  У  нас  все  готово.
Бросить свое дело мы не можем. Пусть сбудется то, что  записано  о  нас  в
книге судеб.
   - А если они не пожелают заглянуть в эту книгу?
   - Значит, заглянет кто-нибудь  другой,  -  упрямо  сказал  Дэви.  -  Мы
готовы. Нельзя же просить ребенка, чтобы он появился на свет на  несколько
недель позже срока.
   - Роды не вызываются поворотом выключателя, - возразил Дуг. -  Я  прошу
вас отложить демонстрацию на некоторое время, только и  всего.  Месяца  на
два.
   - А что изменится за два месяца? - спросил Дэви.
   - Через два месяца они будут плясать под мою дудку, - спокойно  ответил
Дуг. - В последние недели я  скупил  контрольные  пакеты  многих  компаний
буквально за бесценок. Акции продаются на бирже за гроши, но компании  все
же существуют и продолжают выпускать свою продукцию.  Мне  понадобится  по
крайней мере месяца два, чтобы упрочить  свое  положение,  и  тогда  фирме
"Стюарт - Джанни" останется  либо  сдаться,  приняв  _мои_  условия,  либо
бороться против меня. Если вы подождете, то сможете предложить ваш  прибор
прирученной фирме "Стюарт - Джанни", иди  новой  фирме  Волрата  "Средства
связи", или уж не знаю, как она там будет называться. В  любом  случае  вы
добьетесь своего без борьбы. - Кен вдруг негромко рассмеялся.
   - Больше всего мне нравится ваше умение не договаривать. Если "Стюарт -
Джанни" заключит с нами договор сейчас, то  через  несколько  месяцев  она
станет сильнее, и вам будет не так-то легко прибрать ее к рукам, не правда
ли?
   - Да, - невозмутимо согласился Дуг, словно речь шла о сущих пустяках. -
Вполне возможно.
   - А вам этого не очень хочется. Так что сейчас вы  беспокоитесь  не  _о
нас_, - продолжал Кен. - Вы гораздо больше беспокоитесь о себе.
   - Может быть, и так, - с тем же спокойствием ответил Дуг. - А может, вы
напрасно толкуете мои слова иначе. Но пусть будет  по-вашему.  Показывайте
свой  прибор  правлению.  Увидите,  что  будет.  Вам  придется   выдержать
отчаянную борьбу, чтобы вырвать у них какие-то жалкие крохи. Они не увидят
того, что вы им покажете. Они будут смотреть на  экран,  а  видеть  только
биржевой бюллетень.
   -  Погодите-ка,  -  сказал  Дэви.  -  Вы   предлагаете   нам   что-либо
определенное?
   - Я только прошу вас подождать.
   - И ничего более внятного вы нам не скажете? - настаивал Дэви.
   - Сейчас я больше ничего не могу сказать, потому что еще точно не знаю,
каково будет мое положение, когда развеется дым. Знаю только одно: сколько
бы они не предложили вам _сегодня_ - если они вообще что-то  предложат,  -
это будет значительно меньше того, что попозже смогут предложить  вам  они
же или я. С другой стороны, если сегодня они откажут вам наотрез, что тоже
вполне вероятно, вы потеряете всякую возможность торговаться в дальнейшем.
   - Чем вы и воспользуетесь, - вставил Кен.
   - Я этого вовсе не говорю, - упрямо возразил Дуг. - Я  просто  стараюсь
объяснить вам ваше положение.
   - Нам не остается ничего другого, как идти вперед,  -  сказал  Дэви.  -
Раньше могли решать мы сами, теперь за нас все решает прибор. Он работает,
и демонстрация должна  состояться  через  полчаса.  И  ничего  уже  нельзя
поделать, разве что разнести его вдребезги.
   - Вы все еще уверены,  что  вам  удастся  поразить  их  воображение,  -
заметил Дуг.
   - Конечно, - сказал Дэви. - Они будут поражены,  хотят  они  этого  или
нет, а вам, Дуг, я скажу вот что:  ваше  предложение  или,  вернее,  совет
произвел бы на меня куда большее впечатление,  если  б  вы  пришли  с  ним
немножко раньше. Вы вот уже сколько времени вынашиваете свои  замыслы,  но
ведь наши намерения  были  вам  хорошо  известны.  Почему  же  вы  нас  не
предупредили раньше?
   - Я был страшно занят, только и всего.
   Дэви покачал головой и улыбнулся.
   - Нет, - сказал он. - Дело далеко не так просто. Этого не  может  быть.
Нам все же придется пойти на риск.
   Дуг пожал плечами и, бренча монетками  в  кармане,  отошел  в  сторону.
Однако в  нем  чувствовалась  какая-то  напряженность.  Он  точно  выжидал
чего-то. Дэви, не обращая на него внимания, снова взялся за работу.
   - Дэви, как называется та фирма, которая купила у вас первый патент?  -
вполголоса спросил Дуг. - Та, что заплатила вам пять с половиной тысяч.
   - "Электроматик", - ответил Дэви, слегка недоумевая, почему Дуг говорит
почти шепотом. - Им понадобился наш патент на схемы управления.
   - Так я и думал. Я могу купить эту фирму за гроши, если не буду  терять
времени.  Мне  кажется,  многие  ваши  идеи  и  схемы  можно  применить  к
управляющим механизмам, которые она производит. Перед вами может открыться
совсем новая область для применения ваших идей.
   - Конечно, - рассеянно отозвался Дэви. Подняв  глаза,  он  увидел,  что
остался наедине с Дугом. Кен и Ван Эпп ушли в соседнее помещение, где была
мастерская, и сейчас работали вместе у токарного станка.  По  напряженному
взгляду и пониженному голосу Дуга Дэви догадался, что он собирается  вести
с ним какой-то особо секретный разговор. Дэви похолодел  от  необъяснимого
страха, словно столкнулся со смертельной опасностью.
   - У меня явилась мысль, - скороговоркой продолжал Дуг, подходя ближе  и
еще больше понижая голос, - заключить соглашение, по  которому  эта  фирма
перейдет в мои руки, а я отдам ее вам, чтобы _вы_ тоже имели  свою  личную
долю в предприятии.
   - _Отдадите_? - переспросил Дэви. - "Электроматик" - фирма, заключающая
сделки на миллион долларов в год, а вы хотите _отдать_ ее мне?
   - Мы выработаем  соглашение  о  нашем  совместном  участии  в  деле,  -
небрежно сказал Дуг, глядя Дэви в лицо. - Только вы да  я.  Но  вы  можете
вести дело, как вам заблагорассудится.  Фирма  приносит  миллион  долларов
прибыли в год, но можно сделать  так,  что  она  будет  приносить  гораздо
больше, - добавил он. - И вы как раз тот человек, который это сделает.
   - Вы да я? - спросил Дэви. - А Кен?
   Дуг опять пожал плечами.
   - Кен согласится на все. Если вас устраивает такая сделка...  слушайте,
ведь вы женаты, рано или поздно у вас будут дети.  Вы  должны  подумать  о
них. Объясните это Кену или не объясняйте ничего. Ведь  если  вы  скажете,
даже сию минуту, что согласны отложить демонстрацию, он пойдет и на это.
   Дэви глядел своему зятю в глаза и  не  мог  выговорить  ни  слова:  его
одолевали противоречивые порывы, в том числе и дикое желание тут же  убить
его, но среди хаоса  мыслей  самой  отчетливой  была  одна:  "Вот  так  же
когда-нибудь Кен примет подобное предложение и продаст меня; и  когда  это
случится, я буду знать, что он в это время думал".
   Дэви опустил глаза и,  стараясь,  чтобы  голос  его  звучал  как  можно
спокойнее, сказал:
   - Мы поговорим об этом _после_ демонстрации. И если мы с  Кеном  решим,
что  нам  пригодится  такая  компания,  как  "Электроматик",   мы   втроем
разработаем соглашение о совместном с вами управлении ею.  -  Он  заставил
себя снова взглянуть на Дуга. - _После_ демонстрации.
   - Как вам угодно, - ответил Дуг таким тоном, словно речь  шла  о  сущих
пустяках,  но  скулы  его  порозовели,  а  глаза  стали  странными,  почти
больными. -  И  если  к  тому  времени  это  не  перестанет  мне  казаться
целесообразным, мы что-нибудь придумаем. Однако помните: я  предложил  это
сегодня, - резко  подчеркнул  он.  -  Сегодня  утром.  Одно  дело  принять
предложение немедленно, так сказать, ковать железо,  пока  оно  горячо,  и
совсем другое - отложить решение до следующего раза. Вы понимаете,  что  я
хочу сказать?
   - Понимаю, -  ответил  Дэви.  -  И  поэтому  демонстрация  состоится  в
назначенное время, пока прибор работает так, как сейчас.
   Он отвернулся, еще не веря, что этот разговор произошел наяву. Все  это
казалось  ему  бредом,  и  не  только  потому,  что  он  услышал  странное
предложение совершить предательство, но и потому, что Дуг как  бы  нарочно
не желал замечать того ощущения  неминуемого  успеха,  которым,  казалось,
была пропитана атмосфера лаборатории. Тем не  менее  слова  Дуга  отравили
воздух, точно зловонная струя. Кен и Ван Эпп  вернулись  из  мастерской  с
какими-то  деталями,  которые  они  обработали  на  станке,  чтобы  точнее
отрегулировать конденсаторы, и, к удивлению Дэви, Кен тут же  принялся  за
работу, будто слова Дуга не оставили никакого следа.
   А в это время члены правления один  за  другим  уже  входили  в  дверь,
словно влекомые к месту встречи все той же неведомой силой.  За  несколько
минут ходьбы пальто их совсем побелели, они топали ногами, сбивая снег,  и
отряхивались, как птицы после полета.
   Кен, Дэви и Дуг встретили их в конторе, здороваясь за руку с теми,  кто
стоял поближе, и кивая остальным.
   - Ну, каково ваше мнение?  -  с  озабоченным  видом  обратился  к  Дугу
Констэбл.
   - Прибор скажет сам за себя, - сдержанно ответил Дуг.
   - _Прибор_? - с досадливым удивлением повторил Констэбл. - Я  говорю  о
бирже, черт возьми! Когда же все, наконец, встанет на свои места?
   Кен внезапно покраснел.
   - В нашей лаборатории пять минут назад принят закон: никаких разговоров
о биржевых делах, пока не кончится демонстрация.
   Констэбл похлопал его по плечу.
   - Конечно, сынок, конечно! Мы все знаем, зачем мы  сюда  пришли,  и  не
меньше вашего хотим, чтобы все сошло хорошо.
   Дэви прервал разговор, предложив пройти к прибору. Толки о бирже, толки
о деньгах были такими незначительными  и  ненужными  по  сравнению  с  тем
восторженным удивлением, которое сейчас вызовет у них небывалое достижение
техники! Дэви повел молчаливых гостей в  комнату,  где  стояла  передающая
аппаратура,   объясняя   им   функции   электрической   дуги,   подвижного
изображения,  установленного  напротив  передающей  трубки,  и   различных
каскадов передающей схемы. Он сразу понял, что они  совершенно  не  знают,
что к чему. И только заканчивая объяснения, он заметил,  что  Дуг  и  Кен,
отделившись от всех, стоят в коридоре. Дуг что-то быстро говорил Кену; тот
слушал, напряженно сдвинув брови. О  чем  бы  у  них  ни  шла  речь.  Дуг,
по-видимому, говорил напористо и без обиняков. Он подчеркивал  свои  слова
быстрыми и резкими жестами, как жестикулируют люди, которые знают,  что  у
них есть лишь несколько минут, чтобы изложить важное дело.
   Впервые за все утро ликующая уверенность  Дэви  вдруг  поколебалась.  У
него защемило сердце от неясного страха. Он понял, что  Дуг  твердо  решил
выполнить свое намерение; и если для того, чтобы настоять на своем,  нужно
вынудить одного из братьев - Кена или Дэви -  предать  другого,  он  будет
неустанно добиваться этого. Голос Дэви звучал ровно,  но  глаза  его  были
устремлены поверх всех  голов  на  две  фигуры,  стоявшие  возле  двери  в
полутемном коридоре. Наконец он увидел,  что  Кен  тоже  смотрит  на  него
поверх голов. Взгляды их встретились, и Кен что-то ответил Дугу.  По  лицу
его было невозможно  угадать  смысл  ответа;  и  так  же  невозможно  было
догадаться  по  лицу  Дуга,  стоявшего  вполоборота,   какое   впечатление
произвели на него слова Кена. Дуг снова что-то сказал, на этот  раз  очень
кратко. Кен слушал его, не сводя серьезного взгляда с  Дэви,  и,  наконец,
кивнул. Разговор был окончен; оба  вошли  в  комнату  и  присоединились  к
остальным. Судя по их лицам, после того как Кен кивнул, говорить уже  было
не о чем - они поняли друг друга. Но что  означал  этот  кивок  -  "Я  все
сказал, и можете убираться к черту" или "Считайте, что мы договорились,  я
сделаю все, что смогу", - Дэви не знал.
   Он задыхался от волнения. Впервые за всю свою жизнь он не был абсолютно
уверен, что Кен не предал его; и впервые  с  тех  пор,  как  он  вышел  из
детского возраста, испытал настоящий ужас.  Раньше,  думая  о  возможности
разрыва с Кеном, Дэви не представлял себе, что он будет чувствовать в  тот
день, когда брат уйдет от него. Этот день настал, и Дэви почувствовал, что
изнемогает от страшного ощущения беспомощности. Пока они не перебрались  в
Чикаго, единственное, в чем Дэви был твердо уверен - это в Кене; что бы ни
случилось, они всегда будут вместе и никто из них никогда не узнает  пытки
человеческого одиночества. Теперь этой уверенности  не  стало,  и  тяжкая,
глубокая  тоска  парализовала  все  его  существо.  Надо  было  продолжать
объяснения, и Дэви делал отчаянные  усилия,  чтобы  шевелить  губами,  так
бывает в кошмаре, когда  хочешь  позвать  на  помощь.  Однако  он  не  мог
оторвать взгляда от Кена, который с  минуту  постоял  у  двери  и  ушел  в
соседнюю комнату. "Значит, он не может смотреть мне в глаза?" -  задыхаясь
от муки, подумал Дэви, но вслух произнес ровно и спокойно:
   - ...сигнал, соответствующий движущемуся предмету, передается по  этому
кабелю в соседнюю комнату, где приемное устройство воссоздает изображение.
   Дуг, стоявший позади всех, наблюдал за ним с бесстрастным лицом. "Может
быть, он смеется надо мной?" - мелькнуло в голове  у  Дэви.  Ему  хотелось
крикнуть: "Что ты сделал со мной, мерзавец?" - но голос  его  был  так  же
спокоен, как и прежде:
   - Во время нашей первой встречи мы договорились о демонстрации прибора,
устроенного по нашему принципу. Теперь мы может показать его вам!
   Он провел всех в соседнюю комнату, где стоял прибор;  Кен  уже  потушил
здесь свет. Гости, входившие гуськом вслед  за  Дэви,  выделялись  черными
силуэтами на фоне ослепительного  света  дуги,  которую  Ван  Эпп  включил
вместе с передатчиком. Когда все вошли, Дэви  закрыл  дверь,  и  в  темной
комнате сразу стало тесно; на лица падал слабый зеленоватый отсвет лунного
диска приемной трубки.
   В  течение  нескольких  секунд  экран  напоминал  круглое  отверстие  в
бассейне, наполненном  проточной  водой,  которая  светилась  изнутри.  По
экрану струился мерцающий ручей; на нем  появлялась  то  мелкая  рябь,  то
извилистые волны. И вдруг, в центре диска, словно выплыв из далеких темных
глубин, стало вырисовываться черное  колесо  с  шестью  отчетливо  видными
спицами. Дэви взял микрофон, стоявший рядом с экраном, и что-то сказал Ван
Эппу.
   И тотчас колесо начало вращаться, сначала медленно, так что видно было,
как движется каждая спица,  потом  вдруг  с  такой  быстротой,  что  спицы
слились в одно неясное пятно и уже невозможно  было  различить  какие-либо
детали, кроме очертания круга. Дэви опять  сказал  что-то  в  микрофон,  и
колесо завертелось медленнее,  и  снова  стали  видны  спицы,  бегущие  то
вправо,  то   влево,   в   зависимости   от   того,   совпадали   или   не
совпадали-скорости развертки и вращения. Наконец колесо  совсем  замедлило
ход, и отчетливо выступили все спицы,  хотя  они  ничуть  не  походили  на
настоящие и при движении  как  будто  роняли  черные  капли.  Дэви  только
дивился тому, как невероятно далеко они  продвинулись  вперед  со  времени
приезда в Чикаго. Он смотрел на грубое изображение, движущееся на  экране,
восхищаясь  не  Кеном,  не  собой,   а   тем   удивительным   соотношением
неодушевленных сил,  которое  привело  к  чуду.  Прибор  был  своего  рода
маленькой обособленной вселенной, без людей,  без  воздуха  и  света,  где
хаотические  противодействующие  силы  были  приведены  в   равновесие   с
точностью до десятимиллионной доли секунды. Пусть он сейчас примитивен  по
сравнению  с  тем,  каким  должен  быть,  -  все  равно  Дэви  он  казался
изумительным достижением человеческой мысли. Он уже не был  творением  его
иди Кена. Они внесли в  работу  много  своего,  но  в  тысячу  раз  больше
унаследовали от своих  предшественников;  черное  колесо,  вертевшееся  на
зеленоватом  диске  экрана,   как   бы   символизировало   собою   близкое
осуществление того, о чем мечтали сотни людей на протяжении сотен лет.
   Дэви взглянул на лица, белевшие в зеленоватой темноте. Эти люди никогда
не видели ничего подобного, и он старался угадать, какие мысли  скрываются
за их молчанием. Они тоже были  свидетелями  свершившегося  чуда,  и  Дэви
неожиданно ощутил прилив теплого  товарищеского  чувства.  Враждебность  и
взаимное недоверие растаяли бесследно. Глаза этих людей видели то же,  что
глаза Кена и его  собственные,  они  все  вместе  заглянули  в  будущее  и
испытывали одинаковый восторженный трепет при виде  творения  человеческой
мысли.
   Кен откашлялся, встал и выключил прибор, потом зажег свет.
   - Ну вот, - мягко произнес он.
   Все молчали, переглядываясь  между  собой,  посматривая  на  Констэбла,
потом на Дуга, в ожидании, что кто-то найдет нужные слова;  мечты  Дэви  в
этой тишине вознеслись еще выше, стали еще сладостнее и горделивее.  Вдруг
чей-то голос вяло спросил:
   - И это все? - И к изумлению Дэви, никто не обратил  этого  человека  в
камень за святотатство.
   - Что значит "все"? - медленно спросил он, мгновенно бледнея.  -  Разве
вы не понимаете, что вы сейчас видели?
   - Разумеется, это очень интересно, - быстро вмешался  Констэбл.  -  Без
сомнения,  все  согласятся  со  мной,  что  это   чрезвычайно   интересно.
Чрезвыча