, неплохо бы предупредить дежурных. Хотя бы из вежливости. -- Учтите, генерал Бэнкрот: надежная система безопасности не терпит полумер. Бэнкрот и Боггад удалились, пристыженные. -- Мистер Бромвель, инцидент исчерпан. Благодарю всех за понимание и помощь. -- Мы этих сукиных котов из-под земли достанем, -- чуть не плача пообещал Бромвель. Президент цыкнул на него, чтоб говорил потише, и утешил: -- Ничуть в этом не сомневаюсь. Телохранители гуськом продефилировали за дверь. -- Ситуация под контролем, -- констатировал хозяин и вновь обрел свою всегдашнюю энергичность. -- Гловер, прежде чем я надену штаны, покажите мне, где там эта поганая кнопка. x x x Компаньоны совершили идеально мягкую посадку на тоскливой улочке, в одном из самых бедных и до клаустрофобии тесных районов города Токио. <...> Какое-то время они стояли молча под проливным дождем. Вода хлестала из водосточных труб в железные баки, переливалась через края, заливала булыжную мостовую. На узкой улочке было пусто, лишь изредка процокает деревянными шлепанцами какая-нибудь старушка, и снова ни души. -- Куда мы теперь? -- спросил Старик. -- В Японии не так-то просто найти нужный адрес. Дома здесь нумеруют не по расположению, а по времени строительства... По-моему, вон та подворотня. -- Вижу подворотню, но не вижу в ней двери. -- В бедных кварталах такое часто бывает. Зато посмотри под крышу -- видишь, там что-то поблескивает? Это око электронного следящего устройства. -- Нас можно видеть изнутри? -- Да, и каждое наше движение записывается на пленку. -- И кто же нам нужен в этом доме? -- Мацуяма-сан. Они перешли на другую сторону улицы, стараясь не промочить ноги, а это было непросто, так как по мостовой несся бурливый поток, желтый от грязи и глины. <...> На компаньонов нацелилось циклопье око радара и, видимо, осталось неудовлетворено осмотром, потому что из подворотни внезапно вылетели четыре свирепых барбоса, молчаливые, мрачные, бескомпромиссные. Мистер Смит взвизгнул и спрятался за Старика. -- Не советую превращаться в какого-нибудь внушительного зверя, -- заметил Старик. -- Эти собачки все равно не испугаются. Им вообще неведом страх. -- Что это за порода такая? -- пролепетал мистер Смит, клацая зубами. -- Акиты. С четырьмя такими сторожами никакие запоры не нужны. Старик простер руку и сказал (разумеется, по-японски): -- Сидеть. Псы послушно сели и впились белесыми глазищами в Старика в ожидании последующих приказаний. -- Неплохо, -- признал Смит. -- Однако собаки запросто могут и встать. Старик чуть опустил руку, повернул ладонь вниз. -- Лежать. Акиты улеглись, но взгляд их оставался все таким же сосредоточенным. -- Может, пусть немножко поспят? -- предложил мистер Смит. -- А еще лучше, уснут надолго. Вечным сном, а? Старик слегка зашевелил пальцами, словно играя гамму на невидимой клавиатуре. -- Придется повозиться. -- Его голос зазвучал мечтательно, убаюкивающе. -- Ой, как же вам хочется спать, -- сообщил гипнотизер барбосам. -- Вам приснятся косточки... много косточек... Собаки вовсе не выглядели сонными и неотрывно смотрели на Старика . -- Я же говорю, придется повозиться. -- Можно внести предложение? -- Какое? -- раздражился Старик, считая, что мистеру Смиту в его жалком состоянии можно было бы обойтись и без умничанья. -- Мне кажется, будет эффективнее, если ты поговоришь с ними не по-польски, а по-японски. -- Я заговорил по-польски? Старею. И Старик перешел на японский собачий: -- Вам очень хочется спать... Видеть сны о косточках... Внимательные глаза один за другим закрылись. -- Вам снится, что в дом пробрались чужие... Акиты нервно задергали всеми шестнадцатью лапами. -- А вы их ка-ак цапнете за лодыжку... Ощерились четыре клыкастые пасти, на мохнатых мордах выступила пена. -- Ну вот... а теперь можно спокойно спать... спать... Псы погрузились в глубокий сон. -- А они не проснутся до нашего возвращения? -- Не проснутся. Идем. Когда на пороге появились двое незнакомцев, в доме началась настоящая паника -- заметались какие-то уменьшенного размера женщины, по-средневековому закланялись, бормоча извинения, суетливые молодые люди. -- Мацуяма-сан? -- обронил мистер Смит с высокомерием самурая, принесшего вызов на дуэль. Челядь расступилась, словно воды морские, и пропустила компаньонов внутрь. Комнат в доме оказалось на удивление много, причем все были похожи друг на друга: голые стены, низкие столики, кое-где -- свернутые одеяла. В самой дальней из комнат обнаружился старичок, сидевший на диковинном сиденье -- большой подушке с плетеной спинкой. Старичок был совсем древний, его усохшее, морщинистое личико разительно контрастировало с массивным, лысым черепом, где кожа напоминала гладкую поверхность барабана. Такая неравномерность натяжения кожного покрова, очевидно, доставляла Мацуяме-сан известные трудности: рот его был перманентно полуоткрыт, в уголке поблескивала слюна. Когда приходилось говорить, старичок произносил слова медленно и неуверенно, с натужным причмокиванием. Глаза (впрочем, обычно зажмуренные) были неопределенно-глиняного цвета и казались двумя узенькими шрамами. Несколько седых волосков обрамляли лысину сиротливыми травинками на берегу пруда. -- Мацуяма-сан? -- вновь произнес мистер Смит. Едва заметный кивок. Мистер Смит опустился на корточки и жестом предложил Старику сделать то же самое, однако тот предпочел сесть на пол. -- Мы -- друзья. Приехали издалека, -- громко сообщил мистер Смит, резонно предположив, что старичок глух как пень. Мацуяма-сан поднял узловатый палец, что означало: сейчас буду говорить, а вы уж решайте сами, слушать меня или нет. С иностранцами старичок говорил по-английски, с собаками и слугами -- по-японски. -- Я видел, как вы обошлись с моими акитами. -- Видели? Каким же образом? -- прокричал мистер Смит. Высохший палец ткнул в какую-то кнопку на обширном пульте, и одна из бамбуковых стен уползла в потолок, обнажив целую когорту телевизоров -- их тут было по меньшей мере штук сорок, и каждый показывал какой-нибудь завод или цех. На самом крайнем экране светилась знакомая подворотня с мирно спящими собаками. -- Сильный препарат. -- Это не препарат, -- ответил мистер Смит, -- а самое настоящее чудо Господа Бога. Мацуяму-сан эти слова несказанно развеселили, и он затрясся в беззвучном смехе. -- Что тут смешного? -- Бог. Старик принял вид оскорбленного достоинства, а хозяин дома непостижимым образом внезапно перешел от веселости к ярости. Он злобно ткнул пальцем в другую кнопку -- в комнату, низко кланяясь, вошел молодой человек в кимоно. Мацуяма-сан показал ему три пальца, потом еще два. -- Тридцать второй экран, -- шепотом повторил секретарь и издал неповторимо японский звук, выражавший гипертрофированное неодобрение и более всего похожий на приглушенное гудение тромбона в нижнем регистре. -- Что случилось? -- поинтересовался мистер Смит. Молодой человек посмотрел на Мацуяму-сан -- можно ли ответить. Разрешение было дано -- таким микроскопическим кивком, что заметить его мог только человек привычный. -- На заводе номер тридцать два, в префектуре Яматори, где компания производит турбины для подводных лодок и электронные синтезаторы, две минуты назад закончился обеденный перерыв, а кое-кто из служащих до сих пор смеется. Секретарь взял телефонную трубку и нажал две кнопочки -- очевидно, линия была прямой. Произнеся несколько отрывистых, сердитых фраз, молодой чело- век вновь устремил взгляд на экран номер тридцать два. Работницы расходились по рабочим местам. Мацуяма-сан повернул рычажок, чтобы включить звук. Появился начальник, выкликнул по бумажке два имени и принялся отчитывать виновниц, которые замерли на месте, низко кланяясь и чуть не плача. Все это было похоже на сцену наказания в каком-то зловещем детском саду. -- Что происходит? -- спросил любопытный мистер Смит. -- Сотрудниц клавишного сектора синтезаторного цеха наказывают за смех после окончания перерыва. -- И какое наказание? -- Штраф. Половина недельной зарплаты. Если повторится еще раз, будут уволены. А если будут уволены, то не смогут найти работы ни в одной солидной японской компании в течение пяти лет. Такое соглашение подписали крупнейшие корпорации по инициативе господина Мацуямы, который владеет крупнейшей из крупнейших корпораций. -- Такая страшная кара за хихиканье после окончания перерыва? -- И за хихиканье до начала перерыва тоже. -- Ну, а во время перерыва хихикать можно? -- На то он и перерыв, чтобы отхихикаться. -- Тяжело, наверно, приходится неисправимым хохотушкам. Этого замечания Мацуяма-сан, судя по всему, не понял и решил не полагаться на клеврета -- внести собственную лепту в разъяснение: -- Мацуяма-сан дает работу двум миллионам человек, -- сказал он о себе в третьем лице и показал два пальца. -- Не может быть! -- ахнул Старик. -- Так вы -- Бог? -- Бог. Японец игриво хмыкнул и поднял палец. -- А меня зовут Смит! -- крикнул мистер Смит. -- Американец, -- констатировал Мацуяма-сан. -- С чего вы взяли? -- Бог тоже американец. Старик и мистер Смит переглянулись. Трудно было понять: то ли Мацуяма-сан в полном маразме, то ли имеет склонность к иронии. -- А кто Бог, если не американец? -- на пределе доступной в его возрасте веселости сказал японец. -- Разве Америка -- не любимая страна Бога? Старик пришел к выводу, что это высказывание носит явно враждебный характер, и решил сменить тему разговора: -- Странно, что такой богатый и могущественный человек живет в бедном районе. -- Бог не понимает? -- спросил Мацуяма-сан, и лицо его помрачнело, сделавшись до жути похожим на маску смерти. -- У японцев не один бог. Много. Японцы почитают семью, предков. Я не почитаю предков. Мои предки плохие. Из-за них я все должен был делать сам. Родился здесь, в этом доме. Предки тоже. Повара, плотники, лудильщики, воры. Всякие. Много родственников. Старые, молодые, совсем маленькие. Дяди, тети, двоюродные, троюродные. Все здесь. Шум, гам, никакой тишины. Теперь тут я один. Много тишины, много мыслей, много рассуждений. Братья все умерли. Сестры все умерли. Дети или умерли, или живут в больших домах с бассейном, водопадами, мостиками. Богатые. Пикники устраивают. Два сына были камикадзе. Топили вражеские корабли, погибли. Один в конце войны убил себя. Ему стыдно было. Кому как повезло. Я остался живой. Хранил японские традиции. Двум миллионам дал работу. Скоро еще дам. Вражеских кораблей больше не топим. Устарело. Топим вражеские автомобили, телеви- зоры, видеокамеры, часы, аудиотехнику. Другие времена/Добра и зла больше нет. Устарели. Другой критерий. Будущее. Эффективно или нет. Иметь или не иметь. Самураи снова воскресли. В бизнесе. Теперь дуэль на собрании акционеров. -- Минуточку! -- взорвался Старик. -- Вы хотите сказать, что понятие эффективности -- неэффективности вытеснило добро и зло? Я вас правильно понял? -- Очень правильно. Новое измерение в поведении человечества. Конкуренты тоже говорят про эффективность, но не доводят до логического конца. У них комиссии по контролю качества и прочая ерунда, а хихикать в рабочее время можно. Качество и хихикать несовместимо. Никаких компромиссов в борьбе за тотальную эффективность. Формула такая: тотальная эффективность есть тотальная добродетель. -- Любопытно, -- задумчиво произнес Старик. -- Мы с мистером Смитом стараемся вести себя и разговаривать как смертные, чтобы не давить на людей своим превосходством. Элементарная вежливость. А вы, Мацуяма-сан, говорите, словно вы бессмертны. И совершенно непонятно, с какой стати. На сморщенном личике возникла легчайшая тень улыбки. -- Очень острое наблюдение, -- прошептал Мацуяма-сан и нажал указательным пальцем еще одну кнопочку. Бамбуковая ширма у него за спиной уползла под пол, и гости увидели какой-то весьма необычный аппарат. -- Машина по поддержанию жизни. Последняя ступенька на пути к бессмертию. А моим заводам приказано в течение пяти лет разработать технологию вечной жизни. Вчера получил секретный отчет. Большое счастье. Работы идут успешно. Пять лет не понадобится. -- А если вы умрете раньше? -- Меня тут же подключат к машине по поддержанию жизни. У меня в коже уже проделаны входные отверстия для сенсоров. На затылке пропилена прорезь. Дискету вставлять. Мысли во сне будут регистрироваться. Могу давать закодированные приказы даже в коме. Остался всего один шаг, и все достойные обретут бессмертие. -- Несчастный глупец! Неужели вас радует подобная перспектива? Мацуяма-сан проглотил оскорбление, как таблетку. Помолчал, потом продолжил: -- Много лет обхожусь без радости. Вместо радости достижения. -- Вы жили без любви? -- недоверчиво спросил Старик. -- И без ненависти? -- чтобы не отставать, подпел ему мистер Смит. -- Ах да, любовь. Последние полвека, больше, один час в день для жены, один час для гейши, один час для проститутки. Не знаю, одни и те же женщины или меняются. Маловероятно, что те же самые. Но у них инструкция: быть приятными, а остальное неважно. -- Личико долгожителя насупилось и после некоторого колебания он признался: -- Понимаете (указательный палец поднялся вверх), уже много лет я с трудом различаю лица. Вижу только достижения и нарушения. -- А сколько у вас было детей? -- Невозможно ответить. Понятия не имею. Все мои служащие, два миллиона двести сорок одна тысяча восемьсот шестьдесят три человека, мне как дети. Я их когда надо хвалю, а когда надо наказываю. Возможно, молодые люди, которые живут в доме, -- мои сыновья. Я с ними обращаюсь плохо. И зрение портится. Но собак различаю и помню по именам: Божественный Гром, Небесный Вулкан, Грозная Молния и Воин Императора. Помню и их почтенных родителей -- их звали Вздох Дракона и Хрупкий Цветок. -- Вот вы говорите, что стали плохо видеть. Чем вы сможете заменить глаза, даже если достигнете бессмертия? Мацуяма-сан вновь изобразил подобие улыбки. -- Специальные линзы. Уже опробованы. Зрительный нерв искусственный, вживлены специальные сенсоры. Слух тоже разработан. Стереофонические микрофоны с полгорошины величиной вживляются в барабанную перепонку. Слышишь и видишь лучше, чем младенец. -- И вы не боитесь, что гордыня губительным образом отразится на вашем характере? -- медленно спросил Старик. -- Глупый вопрос, -- скривился Мацуяма-сан. -- Гордыня? Я ничего, кроме гордыни, не знаю. Я отдаю приказы. Повелеваю. Смысл моего существования. -- Испытываете от этого удовольствие? -- Испытывать удовольствие -- проявление слабости, порок. Плохое слово "удовольствие". Я не испытываю удовольствия. Я просто существую. Все. -- Так я научу тебя смирению! -- громогласно воскликнул Старик. -- Я поставлю тебя на место! Смотри на меня! -- Смотрю, Бог, -- с явной насмешкой откликнулся японец. -- Не вижу твоих глаз! Учти, повторять не буду! Я тоже стар, а это требует больших усилий. Готов? -- Что ты сделаешь? Докажешь, что у Бога еще остается немножко силы? -- Вот именно. Считаю до трех, а ты следи. Больше от тебя ничего не требуется. -- По-моему, ты решил обходиться без эффектов, -- прошипел мистер Смит. -- С этим упрямцем другого способа быть не может! -- прогремел Старик. -- Раз, два, три! И растворился в воздухе. Исчезновение Старика ничуть не впечатлило японца, зато мистер Смит явно занервничал. Ему отнюдь не улыбалась перспектива остаться одному в этом тихом дурдоме. Все время, пока Старик отсутствовал, Смит не сводил глаз с монитора номер один, где дрыхли лохматые акиты. Через десять секунд, показавшихся покинутому десятью минутами, Старик материализовался. Вид у него был величественный. -- Ну? Никакого ответа. Мацуяма-сан не отреагировал на произошедшее. Он сидел абсолютно неподвижно с отсутствующим выражением лица, статичный, как пенек. -- Спит, -- растерянно констатировал Старик. -- Или помер, -- предположил мистер Смит. -- От шока. Позвать молодого человека, чтоб подсоединил его к машине? Или самому попробовать? Вон какие-то провода. -- Спит, -- повторил Старик и грозно откашлялся, произведя звук, похожий на гул недальнего землетрясения. Личико японца чуть дернулось. -- Прошу извинения. Из вежливости. Мог бы не просить. Уснул. В моем возрасте непредсказуемым остается только сон. -- Так ты ничего не видел? -- ахнул Старик. -- У меня создалось ощущение, возможно ошибочное, что вы на время покинули комнату, а потом вернулись обратно. -- Покинул? Через дверь? -- А как же еще? -- Как еще?! Смотри в оба глаза и больше не спи! Третий раз делать не буду! Сюда смотри! Иначе предоставлю тебя твоей злосчастной судьбе и никогда больше не вернусь, понял? Итак, внимание! Он махнул рукой у японца перед носом. -- Смотрю, -- едва заметно кивнул Мацуяма-сан. -- И не отвлекайся. Раз, два, три! И Старик опять исчез. На сей раз мистер Смит заметил некоторую реакцию: Мацуяма-сан придирчиво огляделся по сторонам, внимательно обозрел потолок. Когда через положенные десять секунд Старик вернулся, японец даже вздрогнул. -- Так что? -- Сколько? -- ответил вопросом на вопрос Мацуяма-сан. -- В каком смысле? -- Сколько хотите за патент? -- Не верю собственным ушам, -- сник Старик. -- Плачу хорошо, однако не чрезмерно. Трюк удачный, но несложный. Сто тысяч долларов. Если откажетесь, мы сами разработаем аналогичную технологию, просто это займет немножко времени. В ваших интересах согласиться. -- Да соглашайся ты! -- взмолился мистер Смит. -- Хоть получим наконец нормальные деньги. Целых сто тысяч! -- Не могу, -- отрезал Старик. -- Я знаю, как это делается, но торговлей не  занимаюсь. Да и потом, этому не научишь. Либо дано, либо нет. -- Какая разница? Сделай вид, что продаешь. Давай я продам ему технологию. Я тоже умею исчезать. Мне торговля не претит. -- Это был бы обман. -- Такого грех не обмануть. -- Обман вне сферы этики. -- Плевал я на сферу этики! Мацуяма-сан поднял палец: -- Я вижу, вы спорите, но ничего не слышу. Делаю окончательное предложение. Сто двадцать тысяч американских долларов или эквивалент в японских иенах за продажу мировых прав на фокус с исчезновением. -- Он назвал чудо фокусом! Это последняя капля! -- закипел Старик, но тут истерически заклекотал Смит: -- Смотри, смотри! Первый экран! Полиция! В самом деле -- на первом мониторе появились фигуры в пуленепробиваемых жилетах, крадущиеся вдоль улицы по направлению к дому. Один из полицейских пнул лежащую акиту, которая немедленно проснулась и вцепилась ему в лодыжку. -- Псы просыпаются! -- Ну не могу же я уследить за всем сразу, -- поморщился Старик. -- Вызвал полицию, когда вы усыпили моих собак, -- сообщил Мацуяма-сан, показав пальцем на красную кнопку. Потом покрутил какую-то ручку, и стали слышны звуки улицы. Пробудившиеся акиты свирепо рычали, укушенный отчаянно вопил, товарищи пытались отцепить от него намертво прилипшего пса. Внезапно на экране возникли двое: высоченный блондин и маленький японец с какими-то начальственными иероглифами на каске. Физиономию блондина объектив изрядно искажал, но голос был слышен отчетливо: -- О'кей, все как договорились. Ваши люди входят первыми, я -- следом. Главное не дать им возможность исчезнуть прежде, чем я зачитаю им права. Ни в коем случае не напугайте их. Пусть думают, что это обычная проверка. Мол, сигнализация по ошибке сработала. Когда они успокоятся, появлюсь я и попробую с ними договориться. Японец кивнул. -- ФБР! -- ахнул мистер Смит. -- Мало нам было собак! -- Как они нас нашли? -- нахмурился Старик. -- Очевидно, существуют какие-то электронные приспособления, которые могут нас выслеживать. Боюсь, что наш хозяин во многом прав. -- Зато мы умеем вовремя исчезать. -- Не самый конструктивный выход, -- вздохнул Старик и протянул Смиту руку. Тут в комнату с грохотом и пыхтением вломились полицейские. -- Прямо как в телевизоре, -- причмокнул мистер Смит. -- Куда теперь? Появился начальник, поднял руку, и полицейские опустили автоматы. -- В Индию. -- В Индию? -- Последняя остановками все, "сбросим этот бренный шум". -- Красиво. Кто сочинил? С нарочитой неспешностью вошел давешний блондин. -- Спокойно, парни. Вашему путешествию конец. Думаю, вы и сами это понимаете. Сомкнув вежды и блаженно улыбаясь, Старик и мистер Смит медленно воспарили к потолку и просочились через крышу, продемонстрировав новую вариацию исчезновения. -- Мать твою! -- выругался блондин. -- Похоже, вы все-таки их напугали! Перед самым исчезновением компаньонов на пороге возник молодой секретарь. Он посмотрел на своего босса с явным беспокойством и включил сирену. -- Скорей! Господин Мацуяма умер! Я должен в течение двух минут подключить его к аппарату! Вон там инструкция по эксплуатации, возьмите, а я пока подключу сенсоры! Секретарь рывком перевернул старца и принялся тыкать штекерами ему в спину. Внезапно Мацуяма-сан вздрогнул и открыл глаза. -- Идиот! Уж и задремать нельзя. Что тут происходит? x x x Предпоследнее путешествие было не самым дальним, но самым утомительным, ибо компаньоны уже порядком выбились из сил. Они пропустили момент приземления, так как незадолго до конца полета оба погрузились в глубокий сон. Трудно сказать, сколько времени пробыли они в забытьи, но когда Старик приоткрыл глаз (чтобы сразу же вновь его зажмурить), сияло безжалостное полуденное солнце. Старик пощупал живот, заголившийся вследствие посадки на автопилоте, и проворно отдернул пальцы. -- Вот так так, -- пробормотал он. -- Мой живот раскалился добела. Никогда еще не испытывал столь сильного осязательного ощущения. Мистер Смит шевельнулся. -- Что ты сказал? Живот раскалился? А я думал, что это моя прерогатива -- на случай медицинского осмотра. -- И засмеялся. -- Хорошо, что я выспался! -- А раньше ты когда-нибудь испытывал потребность в сне? -- Да. И ты тоже. Мы постепенно обзавелись этой потребностью, необходимой для нашего маскарада. У меня все началось с той ужасной шлюхи в Нью-Йорке. До сих перед глазами стоит след от резинки на ее бедре. Как след шины на снегу. В тот раз я уснул от острого приступа скуки, навеянного ее трактовкой секса. При этом, отметь, до секса дело так и не дошло, но мне достаточно было представить дальнейший ход событий, и я предпочел отключиться. А дальше было бы так: театральные стоны, затуманенный взгляд, ритмичное вихляние задом, коммерческий припев "как хорошо" и по истечении положенных пятнадцати минут имитация оргазма. -- Я не смогу участвовать в этом обсуждении, -- заметил Старик. -- Описываемые тобой действия мне малопонятны и несимпатичны. -- Просто хотелось остановиться на том памятном случае поподробнее, по- тому что я впервые тогда вкусил сна, этого сладкого забвенья, которого прежде мы с тобой были лишены... -- Ничего, у нас есть другие преимущества. -- Не так уж много. Умение вовремя исчезать -- вот, пожалуй, и все. -- А путешествие без билета, без стояния в очереди, без зависимости от общественного транспорта? -- В награду за жизнь без сна, без отдыха, без конца? Слабая компенсация... -- Меня все больше и больше беспокоит... -- Что? -- Изображая из себя смертных, мы постепенно превращаемся в них на самом деле, причем гораздо успешней, чем наш друг Мацуяма превращается в бессмертного. -- А это означает, что нам пора возвращаться, -- медленно произнес мистер Смит. -- Давно пора. Вот, положи руку мне на живот. Мистер Смит так и сделал. -- Разве не горячо? -- спросил Старик. -- Вовсе нет. Нормальная температура для живота в здешнем климате. -- Значит, я выбрал неудачный пример. Но хоть жару-то ты ощущаешь? -- На мой вкус, жара умеренная. Значит, для большинства людей слишком жарко. -- Понимаешь, я никогда прежде не ощущал ни жару, ни холод. Теперь же я начинаю чувствовать температуру. Если так пойдет дальше, еще неизвестно, сможем ли мы вернуться туда, откуда прибыли. -- Не бойся, твоя божественная природа никуда не денется. Другое дело -- запас энергии. Парализованный помнит, как ходить, да встать не может. -- Приятная аллегория, вполне в твоем духе. Старик поправил хламиду и приподнялся. Его глаза уже привыкли к жгучему, переливчатому сиянию, из-за которого все вокруг казалось подернутым легкой дымкой. В тени гигантского дерева Старик разглядел какие-то неподвижные, но явно живые силуэты и в первый момент решил, что это представители фауны. -- Кто это там? -- шепотом спросил он Смита. -- Люди, -- ответил тот, садясь. -- Ты уверен? -- Абсолютно. Люди, причем почти голые. Мужчины. Тощие как щепки. Лысые. На каждом очки в металлической оправе. -- На каждом? И сколько же их? -- Я вижу пятерых. Возможно, в высокой траве сидит кто-то еще. -- Как тебе удалось в твоем возрасте сохранить столь острое зрение? Мистер Смит сатанински улыбнулся: -- Мне случалось любоваться такими восхитительными картинами... Без острого зрения в моем деле никак нельзя. -- Без подробностей, пожалуйста. Переходим к следующему вопросу. Кто эти люди? -- Святые старцы, -- донесся ответ на певучем индийском диалекте. Голос был высок и тонок, но несказанно нежен. -- Они что, слышат нас на таком расстоянии? -- удивился Старик. -- Вот уж не подумал бы, -- перешел на шепот мистер Смит. -- Мы слышим каждое ваше слово, -- вновь донесся голос. -- И теперь окончательно убеждены, что вы тоже святые старцы, но обладающие куда большей властью и силой, чем мы. Вот мы и собрались, чтобы внять голосу вашей мудрости. -- А как вы узнали о нашем появлении? -- Получили мистическое послание. В нем говорилось, куда идти. И мы пришли, а за нами придут и другие. Когда же мы увидели, как вы низвергаетесь с небес и лежите прямо под палящими лучами полуденного солнца, да еще посреди пустыни, где кишмя кишат ядовитые гады и бродят хищные тигры, мы сказали себе: "Се святые старцы первого ранга, высшие в иерархии". И мы сели в тени, чтобы солнце не сожгло наши жалкие головы, и стали ждать вашего пробуждения. -- А может, мы лежали мертвые? -- спросил Смит. -- Но мы слышали ваше дыхание. -- Вы хотите сказать храпение, -- вздохнул Старик. -- Следует признать, что временами раздавался и храп. Было не вполне ясно, кто говорит -- один и тот же святой старец или разные. -- Что-то новенькое, -- шепнул Старик компаньону. -- Сначала за нами по всему миру гонялось это... как его... ФэБэ... Ну, ты знаешь. Потом нас арестовали в Англии, атаковали в воздухе над Германией, подвергли преследованиям в Китае, заманили в ловушку в Японии, отдали под суд в Израиле, заставляли превращаться то в ос, то в медведей гризли, то в народных депутатов из несуществующей сибирской области. А здесь нас вдруг признали за тех -- или почти за тех, -- кем мы являемся на самом деле. Ах, почему это произошло так поздно? -- Потому что мы не похожи на других людей, -- ответили из-под дерева. -- Вы что же, и шепот слышите? -- В ясную погоду мы даже слышим мысли друг друга, -- добродушно хихикнул голос. -- Вам, конечно, известно, что Индия -- такая страна, где людям низших каст не приходится и мечтать об удовлетворении своих материальных потребностей. Поэтому мы сосредоточили всю свою энергию на целях духовных -- ведь они доступны каждому, но чиновники, политики, промышленники и прочие продажные элементы общества, равно как и стоящие выше коррупции наследственные правители, всевозможные короли и махараджи, не считают нужным обременять себя духовностью. -- Какое длинное предложение, -- подивился Старик. -- Мы имеем склонность говорить длинными фразами, потому что у нас чрезвычайно долгое дыхание. Это один из простейших способов достижения власти над естеством. Мы вдыхаем воздух гораздо реже, чем люди, лишенные духовной цели в жизни, и это -- в сочетании с присущей нам высочайшей образованностью, которую мы редко применяем на практике, -- делает нас невероятными занудами, когда нам все же приходится размыкать уста. -- Понятно, -- задумчиво произнес Старик. -- Вы стараетесь как можно лучше распорядиться тем немногим, что дала вам жизнь. -- Блестящая формулировка. Человечество при всем разнообразии составляющих его особей имеет множество типических характеристик. Например, когда человек видит лестницу (а в случае Индии -- подвешенную веревку), его охватывает неудержимое желание забраться повыше, не слишком задумываясь, куда при этом попадешь (в случае Индии -- никуда). В этом весь символический смысл веревки. Врожденный инстинкт тянет общество вверх. Мы же, святые старцы, видим не только выгоды подъема, но и ужасающие утраты, которыми этот подъем сопровождается. -- Мы только что из Японии, -- сообщил мистер Смит, -- и имели возможность лично убедиться в справедливости ваших слов. Там есть один старичок, на вид лет ста, которому служит более двух миллионов человек. -- Это безнравственно -- если, конечно, он платит всем этим людям жалованье. Ибо, если один человек платит двум миллионам, можно не сомневаться: он платит им меньше чем следует. Таково правило, практически не ведающее исключений. Дабы поддерживать порядок, он вынужден одновременно быть жестоким патриархом и мошенником, а это означает, что в погоне за прибылью он потеряет свою душу. -- Я не понял, что вы имели в виду, когда сказали, что содержать на службе два миллиона человек безнравственно, если платишь им жалованье. Ведь еще безнравственнее не платить работникам ничего. По-моему, это называется рабством, -- заметил Старик. -- Такое рабство осталось в прошлом. Теперь существуют другие формы рабовладения. Я же, разумеется, говорил о Будде, которому служит гораздо больше людей, чем вашему японцу, и который при этом ничего им не платит, освобождая души от продажности. -- Кажется, я понял, -- задумчиво пробормотал Старик. -- Вы имеете в виду древнюю поговорку "От денег добра не жди". -- Блестяще сформулировано. Очень точно и лаконично. -- Сформулировано без моего участия. Эту фразу произносило множество уст. -- Что отнюдь не снижает ценности вашего замечания. Я раньше этого выражения не слышал. "От денег добра не жди". -- Японский долгожитель сказал, что на его заводах скоро разработают технологию неограниченного поддержания жизни -- иными словами, изобретут бессмертие, -- повернул беседу в ином направлении мистер Смит. -- Ничего не выйдет. -- Откуда такая уверенность? Мы, например, не на шутку встревожились. -- И напрасно. Что-нибудь обязательно не сработает. Какая-то мелочь. Бракованный проводочек, короткое замыкание. Неважно что. Что за радость от вечной жизни, если она зависит от электричества. Довольно и того, что человек -- раб своих внутренних органов: печени, почек, сердца. Однако о них можно не думать, даже отъявленные ипохондрики себе это иногда позволяют. Но о бракованном проводочке не забудешь. Одно дело -- больной зуб, и совсем-совсем другое-- зуб искусственный. О нем помнишь всегда. Органичная часть человеческого естества без нужды о себе не напоминает и сна не лишает. Ваш японец, очевидно, разрабатывает технологию бессмертия прежде всего для самого себя. Впоследствии -- и это неизбежно -- его открытие будет коммерциализовано. Японец станет повелевать миром, не отрываясь от подушки, и в конце концов его безумное начинание закончится полным крахом. Перегорит пробка, лопнет лампочка, произойдет еще что-нибудь. Слишком наглая идея, из нее ничего не выйдет. -- Вы нас успокоили. Но скажите, как вам, у которых ничего нет, удается держать в поле зрения весь мир? -- У нас нет ничего, и у нас есть все. Но даже если у тебя есть все, тебе этого мало. Вот почему мы пришли сюда. Мы хотим следовать за вами и увеличить наше знание. -- А если мы не хотим, чтобы вы за нами следовали? -- Мы, разумеется, выполним вашу волю. Но отныне вам никогда уже не удастся полностью избавиться от нашего присутствия. -- Приятная перспектива, -- иронически обронил Старик. -- И все ж объясните, как вы сумели извлечь столь многое из ничего. -- Мы отказались от соблазна карабкаться туда, куда не достигают наши органы чувств, участвовать в безумной гонке, именуемой прогрессом. Изучая то, что рядом с нами, пытаясь вникнуть в его суть, мы делаем первый шаг к познанию всего остального. -- А что рядом с вами? -- Тело. Подчини себе свое тело, и ты подберешься к сути мироздания ближе, чем если будешь болтаться где-нибудь в безвоздушном пространстве на тросе, прицепленном к космическому кораблю. -- И вам удалось подчинить тело? -- Мы едва царапнули скорлупу понимания, но и этого уже не так мало. К примеру, любой из нас намного старше вашего японского знакомого. Большинству святых старцев гораздо больше ста лет. Тела наши иссушены, но вовсе не бессильны. Тщедушны, но функциональны. Даже в выжженной пустыне нам не грозит обезвоживание -- мы умеем впитывать росу через поры кожи. Нас насытит стебелек травы, опьянит исходящий от него тончайший аромат. Два стебелька -- это уже пир, невоздержанность, первый шаг к саморазрушению. Мы способны всосать в себя через задний проход небольшое озерцо и перенести его в собственном теле на другое место. Но такими вещами мы занимаемся без свидетелей, чтобы не оскорблять чувства тех, кто подобных способностей лишен. Хотя иногда к нам за помощью обращаются жители отдаленных деревень, где скудны запасы воды и часты пожары. Любое отверстие в человеческом теле может быть использовано как для введения, так и для выведения различных субстанций. Благодаря искусству йоги органы чувств развиваются до такой степени, что слышишь за пределами слышимости и видишь происходящее за горизонтом (особенно при низкой облачности, заменяющей зеркало). Нам нет нужды тренировать голосовые связки, мы передаем свои мысли по звуковым волнам. И при этом в нашем искусстве нет ничего экстрасенсорного. Мы всего лишь используем в полной мере знание анатомии. -- Что ж, -- медленно произнес Старик, осторожно подбирая слова. -- Я не могу назвать вам свое имя, ибо боюсь уязвить ваши чувства. Глупая предосторожность, ведь вы относитесь к нам с таким почтением, но все же так будет лучше... Скажу лишь, что я в восторге от модификаций, которыми вы украсили первоначальный проект. Дело в том, что я имел некоторое отношение к его разработке. Честно говоря, я и не подозревал, что проект может быть до такой степени переработан и усовершенствован. Как-то не предполагалось, что человек будет питаться одной травинкой или утолять жажду утренней росой через поры кожи, но тем похвальней ваши заслуги. Я восхищен вашими достижениями, безмерно восхищен. -- Мы не знаем, кто ты, ибо ты и твой помощник сокрыли свой истинный облик. Может быть, нам и не нужно это знать. С нас довольно того, что мы видим, -- твоих улыбчивых глаз и твоего добродушного чрева. Мы узрели его издалека, оно поднималось из травы золотистым куполом, отражая солнечные лучи с такой яркостью, что даже нам было больно смотреть. Мы обратили внимание на величественные контуры твоего живота, на его идеальную гладкость, лишенную признаков естественного рождения. Тогда-то мы и решили, что будем внимать тебе и восхищаться тобой. Наступила долгая пауза, потом все тот же тонкий голос произнес: -- Мы очень надеемся, что это слезы радости. Старик конфузливо закрыл лицо ладонью. Мистер Смит не выдержал сентиментальной паточности момента и, одержимый духом иконоборчества, возопил противным, скрежещущим голосом, от которого святые старцы втянули головы в плечи: -- Никакой я ему не помощник! -- Прости, мы выбрали неверное слово. Быть может, следовало сказать "спутник"? -- Я такой же, как он. У нас одинаковый статус! -- Очевидно, тут какие-то тонкости небесной семантики, недоступные нашему пониманию. -- Вы уж извините, -- вмешался Старик, рывком приподнимаясь, -- но нам и в самом деле пора. Мы оба изрядно устали. Время отправляться в дорогу... Нас ждут в другом месте... -- Нас ждут в разных местах! -- выкрикнул мистер Смит. Специфический тембр его голоса привлек внимание тигрицы, решившей, что скрежещущие звуки может издавать какое-нибудь редкое, но вполне съедобное животное, -- во всяком случае, почему бы не разведать? -- Если ты не заткнешься, я исчезну и оставлю тебя наедине вон с тем тигром, -- предупредил Старик. -- Где тигр? -- шепотом спросил компаньон. -- Вон сидит принюхивается. -- Не вздумай, а то я исчезну первый! -- И мы навсегда потеряем друг друга из виду. После этого замечания мистер Смит умолк, но начал дрожать. -- Это не тигр, а тигрица, что еще опасней, -- раздался голос одного из святых старцев. -- Судя по набухшим соскам, она выкармливает тигрят. Самцы охотятся для собственного развлечения, как британские джентльмены. Самка же должна кормить молодняк, и эта альтруистическая мотивировка делает ее бесстрашной. Смотрите, она медленно движется в нашу сторону. -- И вы не боитесь? -- спросил Старик. -- За долгие годы мы научились секретировать запах, не ощутимый для людского обоняния, но вызывающий отвращение у хищных зверей. -- Однако, я смотрю, вы неутомимы в своих исследованиях. -- К сожалению, немало святых старцев погибло в когтях тигров, прежде чем удалось найти нужную формулу запаха. Эти старцы пожертвовали собой ради общего дела. Тигрица бесшумно кралась, пригнув морду к самой земле, -- видимо, готовилась к финальному прыжку. Старик поднялся. -- Нет! Не оставляй меня! -- взвыл мистер Смит, вцепившись в край его тоги. Тигрица замерла на месте и возбужденно заморгала -- скрежещущий звук определенно вызывал у нее повышенное слюноотделение. -- Закрой рот и больше не вопи, -- приказал Старик, простер ладонь и стал делать ею в воздухе ласкающие движения. Тигрица перевернулась на спину, раскинула лапы и недвусмысленно дала понять, что ей нужно почесать живот. Компаньоны уходили вдаль по узкой тропинке, святые старцы махали им вслед, а тонкий, неугасающий голос произносил слова последнего напутствия: -- Мы увидели великую силу Добра и теперь еще более укрепились в вере, что природа едина и каждая ее частица столь же священна, как целое. Идите, путники, и знайте, что отныне, где бы вы ни были, мы всегда будем неподалеку. x x x Первым нарушил молчание Старик. Это произошло примерно полчаса спустя, но мистер Смит по-прежнему держался за его подол. -- Природа, возможно, и едина. Не стану спорить и насчет того, что ее частицы, равно как и целое, священны. Но меня во всем этом трогательном равновесии смущает одна мысль: тигрята-то остались голодными! -- Как несостоявшийся тигриный обед позволю себе заметить, что меня подобный исход вполне устраивает. -- Надеюсь, они нас не слышат. -- Если, конечно, они не научились читать по губам через линию горизонта. -- Мы повернуты к ним спиной. Впереди показалось какое-то селение, которое компаньоны поначалу приняли за маленькую деревеньку, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это окраина городка. По улице бродили священные коровы. Они мешали движению транспорта, лениво жевали товар, разложенный на прилавках зеленщиков, -- одним словом, вели себя как вдовствующие императрицы, которые уверены, что им все, то есть абсолютно все дозволено. Только корон на рогах не хватало. Мистер Смит опасливо косился на бродячих собак, а те поглядывали на него застенчиво и виновато, похожие на небольшие авиабазы блох и зловещего вида мух. -- Брысь! Фу, какие грязные, -- бормотал мистер Смит и все ближе жался к Старику, стараясь избежать контакта с несчастными псинами, которым все время хотелось почесаться об него, причем с самыми дружелюбными намерениями. Людей на улицах постепенно становилось больше, жаркий день отступал, сменяясь более умеренным вечером. Компаньоны шагали по глиняной мостовой, лавируя между трехколесными автомобильчиками (водители отчаянно дребезжали велосипедными звонками) и священными коровьими лепешками. Внезапно мистер Смит оставил подол Старика в покое и со словами "Подожди секундочку" скрылся в магазине, где торговали всем на свете -- от электровентиляторов до развесного шербета. Такая неожиданная решительность изрядно встревожила Старика. Если уж Смит преодолел трусость, значит, соблазн оказался нешуточным. Тут Старику пришлось посторониться -- прямо на него перла священная корова. На пресыщенной физиономии этой Марии-Антуанетты было запечатлено бескомпромиссное "Раз у них нет хлеба, пусть едят пирожные". Старик сделал вид, что и так собирался отойти в сторонку (что было неправдой). В сточной канаве лежал какой-то человек столь ужасающего вида, что по сравнению с ним мистер Смит показался бы настоящим денди. Старик обратился к нищему на урду, но бедолага, покрытый толстой коркой грязи и заросший буйной, много лет не стриженной гривой, ответил ему на чистейшем английском: -- Не говори со мной на этой кошмарной тарабарщине, приятель. Или на языке ее величества, или вообще никак. -- Извините. Я думал, вы, хиппи, все давно уже вернулись домой. -- Куда домой? -- В Англию. -- Мой гуру вернулся, а я застрял. Невезуха. Ты не поверишь, дружище, но ведь я был когда-то кинозвездой. Бенедикт Ромэн, слыхал? Псевдоним, конечно. Хотя твое поколение меня вряд ли знает. Я был кумиром подросткового зрителя. Потом решил отдать дань моде -- нашел себе гуру и отправился в Индию постигать мудрость. Платил кучу денег, особенно если учесть, что меня совсем не кормили. Зато пил по-черному. Денежки все тю-тю, даже на обратный билет не осталось. Настоящая трагедия. Так что выручи, подбрось пару рупий, а? -- Увы. Единственное, чего у меня нет, так это денег, -- сочувственно вздохнул Старик. -- Все вы так говорите. Ничего, я уже привык. Тут нищему подают, только если он индуист или буддист. А такие, как я, у которых кожа смугла не от природы, а от грязи, хуже неприкасаемых. Особенно если ты верный сын англиканской церкви -- не столько по убеждению, сколько по воспитанию. Ладно, что я могу для тебя сделать, пока я еще жив? -- Я знаю, это звучит абсурдно, но я ищу гору Эверест. -- Ты что, собрался на нее залезть в ночной рубашке? На что только люди не идут, лишь бы попасть в Книгу Гиннесса. Безумная идея. В самый раз для нашего чокнутого века. Я бы составил тебе компанию, но дальше лагеря номер один мне не вскарабкаться... Значит, так. Идешь в том же направлении, за городом сворачиваешь направо и дальше все вперед и вперед. Дорогу спрашивать не понадобится -- горы видно издалека. Только не перепутай Эверест с другими пиками, некоторые из них на взгляд кажутся выше. -- Огромное спасибо. -- Не за что. Передавай привет родителям, если окажешься в тех краях. Генерал сэр Мэтью и леди Йокселл-Мокселл. Скажи им, что их сына, скорее всего, уже нет среди живых. Бенедикт Ромэн! Не мог же я сниматься в кино под своим настоящим именем -- Робин Йокселл-Мокселл. Да и для сточной канавы как-то не очень. Старика эта скорбная повесть несказанно растрогала. Он решил, что не может бросить в беде падшего, но не утратившего достоинства аристократа. Зачем возвращаться из путешествия на Землю с таким незавидным трофеем, как угрызения совести? Оглядевшись по сторонам, Старик засунул руку поглубже в карман и пролил на бродягу дождь рупий. Тот, дрожа от возбуждения, кинулся подбирать добычу. -- А еще говорил, что пустой! -- истерически захихикал обездоленный. -- У меня и в самом деле нет денег. А с этими будьте поосторожней, они фальшивые. Уж я-то знаю, сам их изготовил. Советую для начала потратиться на кусок мыла и ножницы. Это повысит вашу кредитоспособность. -- А я все видел! -- злобно объявил невесть откуда взявшийся мистер Смит. Под мышкой он держал картонную коробку. -- Значит, для старого друга денег у нас нет, а для чужого дяди -- пожалуйста? -- Что там у тебя? -- спросил Старик, готовясь к самому худшему. -- Телевизор. Японский. -- Ты его одолжил? Но зачем? -- Затем, что ты мне денег не даешь, вот зачем. И не одолжил, а стибрил, как обычно. Давай поскорей затеряемся в толпе, пока продавец не хватился. -- Прошу прощения, -- извинился Старик перед бродягой. -- Ничего, я люблю слушать, как ссорятся педики. Будто на родине побывал. -- Идем. -- Старик потащил мистера Смита за собой, и компаньоны поспешно удалились с места двойного преступления. -- Прошу тебя больше не устраивать публичных сцен, -- пилил спутника Старик. -- Видишь, какую ты нам создаешь репутацию, -- Не нам, а тебе. У меня репутация уже имеется. И потом, я не виноват, что ты пробуждаешь в моей натуре все самое худшее. -- К чему тебе телевизор? Без антенны он работать не будет, а в твоем невентилируемом жилище антенну не поставишь. -- Ничего, что-нибудь придумаю. Должен придумать. Пришла пора возвращаться к монотонности рабочих будней, и я уже чувствую, чего мне будет не хватать в первую очередь. Телевизора. Я к нему душой прикипел. Телевидение -- сплошной, бесконечный рекламный ролик моего образа жизни. Тотальное разрушение, коррупция в верхах, беспредельная вульгарность и дивная бессмысленность. Очень жаль, что все это, как говорят люди, туфта. После конца съемок покойники оживают, смывают грим и отправляются домой к женам и любовницам, чтобы отдохнуть перед следующей серией. Однако утешительно, что телевизор смотрят мириады дебилов, и кое-кто из них, вдохновленный этим блевотным кошмаром, пытается претворить его в жизнь. Дебилы выходят из дому и начинают убивать. Дебилы верят, что жизнь такая, какой показана на телеэкране, и хотят быть частицей этой жизни. Человек, лишенный воображения, может воспользоваться воображением коллективным, оно-то и называется телевидением. Если б на свете существовала справедливость, телевидение должно было бы платить мне процент от прибылей за авторские права! -- Какая досада и какое разочарование, -- произнес Старик, слегка запыхавшийся от быстрой ходьбы, -- что накануне возвращения в свое одинокое царство ты решил вернуться к своим прежним взглядам, стал таким злым и колючим. Подумать только, во время нашего путешествия были моменты, когда я начисто забывал, кто ты! -- Вспомнил? То-то, -- повеселел мистер Смит и прижал к груди телевизор, словно мать плаксивого младенца. Старик замер как вкопанный. -- Что это? -- Я ничего не слышал. -- Это не звук. Запах. Чем-то пахнет. Принюхавшись, мистер Смит пожал плечами: -- Не чувствую. -- Готовят еду! -- догадался Старик. -- О-о, святые угодники, я хочу есть! -- и затрясся, как маленький мальчик, которому срочно кое-куда надо. -- Хм, я есть не хочу, но ты помнишь те заросли, через которые мы продирались, когда улепетывали от тигрицы? -- Помню. -- Там попадались какие-то кусты с колючками. Вот, полюбуйся. Он задрал грязную штанину. На лодыжке багровели многочисленные царапины. -- Что это? -- наклонился Старик. -- Кровь. -- Не может быть! Оба переглянулись. Последовала наэлектризованная пауза. Старик придушенным голосом объявил: -- Все. Последняя ночь, и мы покидаем Землю. Эпилог Возвращение Старика и мистера Смита к месту постоянного проживания повлекло за собой целый ряд примечательных и интригующих последствий, однако всего несколько человек -- а именно доктор Кляйнгельд и святые старцы -- догадались объяснить эти загадочные природные явления вознесением одного из компаньонов на Небеса и нисхождением другого в геенну. Экологи же валили всю вину на преступную безответственность человечества, попирающего законы природы. Пожалуй, самым впечатляющим феноменом был бешеный снежный буран, обрушившийся на Сахару, и последовавшее за этим ужасное наводнение. Все газеты обошла фотография несчастного верблюда по колено в грязной воде, с печатью страдания на ошеломленной морде. Поп-группы, как это обычно бывает в подобных случаях, воззвали к широкой публике, и появились сразу две общественные организации, приступившие к сбору средств во имя спасения великой пустыни: ФИСОСН (Фонд избавления Сахары от снега и наводнений) и трескучая РМЗСС (Рок-музыка за сухую Сахару). Эскимосы и инуиты в своих заполярных просторах дурели от жары и падали с солнечными ударами, так что канадскому правительству пришлось организовать срочную транспортировку пострадавших в больницы и санатории. Злосчастные жители Севера лежали на тающих торосах, беспомощно глядя, как превращаются в лужу их уютные иглу. Разбухший океан попер на пляжи Западной Европы, так что шезлонги приплыли аж к Вулвергемптону и Лиможу, а в поле возле сухопутного Коньяка обнаружили принесенный волнами катамаран. В районе города Гетеборга разразилась вспышка малярии, заставшая шведское правительство врасплох. В Швейцарии были обнаружены мухи цеце, в результате чего значительная часть населения этой горной страны погрузилась в дремоту, сраженная сонной болезнью. Возле Дюссельдорфа разразилось мощное землетрясение с очень солидной котировкой по шкале Рихтера. Власти изо всех сил пытались втолковать публике, что череда этих поразительных природных явлений объясняется вполне уважительными причинами. Один ученый даже заявил, что Дюссельдорф лишь по чистой случайности до сих пор обходился без землетрясений. Нашлись и мистики, которые сразу полезли в Нострадамуса и обнаружили прорицание всех этих катаклизмов, причем весьма прозрачно зашифрованное. Другие винили во всем использование атомной энергии, подземные ядерные испытания, дыру в озоновом слое, "парниковый эффект" и кислотные дожди. В конечном счете все до такой степени запутались, что перестали сами себя понимать, но это, разумеется, не помешало продолжению дискуссии. Напротив, чем нелепее выдвигалась гипотеза, тем больше у нее находилось сторонников, и в больших городах доходило до массовых, весьма агрессивных манифестаций. В Болгарии народ призвал правительство к ответу за плохую погоду, и в Вашингтоне отметили этот факт, свидетельствующий о развитии демократического процесса на Балканах, с глубоким удовлетворением. В самой американской столице была тишь да гладь. Каждое утро ровно в восемь к ограде Белого дома являлся вооруженный термосом и бутербродами доктор Кляйнгельд. В последнее время психиатра повсюду сопровождал огромный детина по имени Лютер Бэйсинг. Некогда он считал себя Богом и совершил два убийства, а теперь беспрекословно слушался Кляйнгельда, почитая его взамен Старика, перед которым великан ощутил благоговение и преклонил колени. Соратники разворачивали большущий транспарант, на котором было написано: ТРЕБУЕМ ПОЧЕТА ДЛЯ БОГА И ДЛЯ ЧЕРТА В один прекрасный день возле манифестантов остановился автомобиль. За рулем сидела устрашающая мисс Газель Маккабр, в недалеком прошлом медсестра в госпитале, где работал доктор Кляйнгельд, а ныне, если верить форме и знакам различия, майор вооруженных сил США. С белыми, обесцвеченными перекисью волосами воительница была похожа на древнеиндейское божество. -- Ку-ку! -- пропела она баритоном. -- Узнаете меня? -- Боже Всевышний, неужто это вы, мисс Маккабр? -- А кто же еще? Но я теперь майор Маккабр. Заместительница полковника Харрингтона Б. Булкинса, начальника ГУОСО при ГШВВС. -- И что это значит? -- спросил доктор. -- Понятия не имею, -- рассмеялась мисс Маккабр. -- Да это и неважно, душа моя. Нас в этом самом ГУОСО такая прорва, что, если завтра десять человек сдохнут, до конца финансового года никто этого не заметит. -- Вы ушли из госпиталя? -- Естественно. Я никогда не любила свою работу. Это же кошмар -- регистрировать поступление пациентов, половина которых выйдет обратно вперед ногами. Ну, может, я преувеличиваю. А может, и нет. Когда-то, после ухода из большого спорта, я прошла курс армейского обучения, вот и решила вернуться в строй. Теперь работаю в Пентагоне, а половину времени провожу на секретном объекте в Западной Виргинии. Дала подписку о неразглашении и все такое, но в Вашингтоне секретов не бывает, так что вполне можно посплетничать. -- Разве в Вашингтоне нет секретов? -- Какое там. Сплошная показуха. Умники изображают всеведение, а если чего-то не знают, то просто врут. Продажные секретарши торгуют и секретами, и телом, причем на каждый товар своя такса. Да они ксерокопируют каждый документ, который проходит через их руки, -- авось удастся кому-нибудь продать. Мисс Маккабр подкрасила губы, глядя в зеркало заднего вида, и перешла на доверительный тон: -- Я часто вспоминаю вас, солнышко. Какой, думаю, позор. Доктор Гробсон Кляйнгельд, светило психиатрии, мог бы получить Нобелевскую премию по медицине, а валяет дурака -- торчит перед Белым домом в компании Бога-три, и все из-за того, что двое чокнутых стариков сбили его с пути истинного. -- Майор, вы не понимаете... -- Еще как понимаю. Вы были великим психиатром. Зарабатывали такие деньжищи! А это самое главное. И не пудрите мне мозги, что работа дает внутреннее удовлетворение, все равно не поверю. Вот играла я в футбол на роликах. Помню, летишь сломя голову, вышибешь дух из пары девчонок, потом какая-нибудь злющая сука так тебе врежет в челюсть, что летишь кувырком. О чем я думала, выплевывая зубы? О внутреннем удовлетворении? Хрена! Единственное, что согревало мне душу, -- мысль о будущем чеке... Смотрите-ка, а Бог-три еще больше растолстел. Вот уж не поверила бы, что такое возможно. Как вам удалось вытащить его из психушки? -- Согласно приговору суда, его кастрировали, после чего он стал заметно спокойнее. Правда, полнеет, но евнухам это положено. А я живу один. Миссис Кляйнгельд от меня ушла, когда я решил изменить свой образ жизни. -- Сочувствую. -- Ей так лучше, да и мне тоже. Не больно-то весело быть женой психиатра. Теперь у нее интересная светская жизнь, о которой она всегда мечтала. Живет с каким-то крупье в Лас-Вегасе. Они никогда не видят друг друга, потому что у него ночная работа, и оба совершенно счастливы. А Бога-три я усыновил. Он спит у меня в гараже, я повесил гамак. Машины все равно теперь нет. -- Э-хе-хе... -- Майор Маккабр не знала, как реагировать на такое изобилие несчастий, которые доктора, судя по всему, ничуть не печалили. -- Ну и дела. Впрочем, она тут же вернулась к прежнему разухабистому тону: -- Ах да, хотите новости про ваших... про ваших психов, за которых вы так ратуете? -- Вы о Боге и Дьяволе? -- Называйте их как хотите. Их по-прежнему ищет ФБР. -- Не сомневаюсь. -- В Англии их чуть было не зацапали, потом арестовали в Израиле, потом еще где-то, а в конце концов они оказались в Индии. Я видела фотографию Смита. Мертвого. Труп плавал в этой их священной реке... как ее... И еще на вершине горы нашли вмятину в снегу. По форме и размеру совпадает с параметрами нашего Богфри. -- Я не вполне понимаю, майор. О какой горе вы говорите? -- О горе Гималайя. -- Такой горы не существует. -- Ну, а какие там есть? -- К-два, Аннапурна, Эверест... -- Вот-вот, Эверест. Доктор Кляйнгельд расхохотался: -- Кому же пришло в голову фотографировать отпечаток неизвестно кого на вершине Эвереста? -- Там как раз совершала восхождение команда школьных учительниц из Швейцарии. Они обнаружили вмятину с четкими контурами человеческой фигуры. Отправили снимки в журнал "Нэшнл джиогрэфик", уверены, что доказали существование снежного человека. ФБР запросило в редакции негативы. -- Ну и что это дало? Майор Маккабр высунулась из кабины и зашептала: -- Не знаю, известно ли вам, что ФБР совместно с Массачусетским технологическим институтом убухали чертову уйму денег, пытаясь разрешить эту загадку. Понимаете, всех до смерти бесило, что эти жулики каждый раз так запросто исчезают. Ученые прямо взбеленились, и в конце концов им удалось (но это уже максимально секретно, учтите) сделать мышку сначала невидимой, а потом снова видимой. Технология вполне применима к человеку, но стоит каких-то безумных денег. Если продолжить исследования, это обойдется в миллионы и миллионы -- за счет обороны, социального обеспечения, образования. Стоит ли игра свеч? Большие шишки из ФБР вроде Милта Дубба и Ллойда Туппа считали, что это дело чести, и призывали не постоять за ценой. Сенаторы Башковер и Умапалатио, а также конгрессмен Тварич с Аляски возражали против таких астрономических расходов. Ради чего? Чтобы выловить двух мелких правонарушителей, которые изготовили немножко фальшивых денег? На это Дубб сказал: "Стоит на шажок уклониться от закона, и в стране начнутся хаос и анархия". Башковер ему в ответ: "Ну хорошо, теперь мы научились убирать мышку, а потом ее снова доставать. Да любой фокусник проделывает то же самое, только не с мышкой, а с голубем. Тоже мне достижение!" Сенатор Умапалатио аргументировал свою позицию иначе: "У нас есть фотографии, которые свидетельствуют, что нашей парочки больше нет. Они испарились. Один в Гималаях, второй в водах Ганга". Сволочной Тупп только этого и ждал. "Испарились? -- обрадовался он. -- Улетучились? Может, да, а может, и нет. -- И посмотрел по очереди на каждого, словно давал им последнюю возможность одуматься. -- Значит, вот оно что. (Глубокомысленно так, рассудительно.) А как вам понравится такой сценарий? Наша парочка возникает снова, как они это проделывали уже не раз. Где-нибудь на Кубе, в Никарагуа или даже в дружественной нам Панаме. Шлепают миллиарды и миллиарды фальшивых долларов. Или они могут этим заняться в Советском Союзе, в Японии, в Китае, в Корее -- одним словом, там, куда мы не можем послать воздушно-десантную дивизию. Технику изготовления купюр они усовершенствуют, так что не отличишь от настоящих, и как пойдут подрывать нашу финансовую систему! Да они за полдня угробят всю американскую экономику, раз и навсегда подорвут веру в нашу "зелень"! Неужто мы допустим такое? Имеем ли мы право рисковать? А как же наша ответственность перед человечеством?" Этой самой ответственностью перед человечеством он их и доконал. Сами знаете, как они любят человечество. -- Как же проявилась их любовь в данном случае? -- спросил доктор. -- Они решили перенести обсуждение, -- зловещим тоном сообщила майор Маккабр. -- А президент что? -- Доктор Кляйнгельд уже не улыбался. -- Как всегда. Колеблется. К автомобилю майора подрулил полицейский на мотоцикле. -- Извините, майор, но здесь остановка запрещена. Мисс Маккабр закурила сигарету, звучно откашлялась, послала доктору воздушный поцелуй и медленно отъехала. Кляйнгельд вздохнул, взглянул с улыбкой на Бога-три. -- Типичное поведение животного, именуемого человеком. Вечное стремление приблизиться к Богу, хоть бы даже и с помощью ФБР. Бог-три сказанного не понял, но все равно кивнул