Веркор, Коронель. Квота, или Сторонники изобилия Перевод Ирины Эрбург --------------------------------------------------------------- ф 84 Веркор и Коронель, Перек Ж., Кюртис Ж.-Л., Ремакль А. Французские повести: Пер. с фр. / Сост. и вступ. ст. Ю. П. Уварова; Ил. В. Л. Гальдяева. М.: Правда, 1984. -- 640 с., ил. OCR: Super-puper@mail.ru --------------------------------------------------------------- Vercors et Coronel Quota ou Les Plethoriens Paris, 1966 От авторов Эта книга -- плод пятидесятилетней дружбы. Действительно, полвека назад, чуть ли не день в день, Жан Брюллер, он же Веркор, ученик предпоследнего класса Эльзасской школы, увидел, как в класс вошел какой-то неуклюжий верзила, с симпатичной физиономией, по фамилии, как считал первые несколько недель Брюллер, Корне, на самом деле оказавшийся Коронелем. Тогда-то и возникла их дружба, которой оба ни разу не изменили. То же можно сказать и об их сотрудничестве. Началось оно с музыки. Брюллер играл на пианино, Коронель -- на банджо, и они выступали вдвоем на вечеринках, стремясь произвести как можно больше шума. Позже, году в двадцать пятом, они перекинулись на любительский мюзик-холл, не без успеха подражая одновременно и Гроку и братьям Фрателлини, но однажды, на открытии студенческого городка, выйдя на подмостки, они обнаружили, что не знают, через какие двери им уходить со сцены; они сразу сникли, и в течение томительного получаса им не удалось ни разу рассмешить взиравших на них с удивлением зрителей. Коронель утверждает, будто Брюллер потом сказал: "Это было для них слишком тонко", но у Веркора есть подозрение, что придумал он это просто со злости. Как бы то ни было, но о мюзик-холлом было покончено и Коронель стал собирать гоночный автомобиль, на котором они должны были вдвоем совершить "голубой пробег" Париж -- Каир по не существующим еще тогда дорогам, через Балканский полуостров и Ближний Восток. Машина -- "сильва-коронель", марку для которой нарисовал Брюллер, действительно появилась на свет божий (чертежи ее хранятся в Музее автомобилестроения), но, к счастью для них, при предварительной попытке покрыть расстояние от Парижа до Шамони за шесть часов, побив рекорд на эту дистанцию, они из-за целого ряда технических неполадок проделали весь путь за семьдесят два часа. Таким образом, "голубой пробег" не состоялся. Затем на некоторое время (если не считать небольшого юмористического сборника, для которого один написал текст, а другой сделал иллюстрации и который вышел в 1935 году под названием "Краски Египта") их сотрудничество прервалось, так как различие профессий -- Коронель стал инженером, а Брюллер художником -- не слишком способствовало новым начинаниям. Но вот однажды -- было это в 1939 году -- Коронель сообщил своему другу о новом психологическом методе, открытом в Соединенных Штатах, в соответствии с которым в той крупной фирме, где он работал, готовят опытных продавцов автомашин. Рассказ о том, как самого нерешительного покупателя чуть ли не с помощью гипноза заставляют подписать заказ, показался Брюллеру настолько комичным и в то же время настолько страшным, что он воскликнул: "А ведь это сюжет для пьесы. Это же "Кнок" от коммерции!" ["Кнок" -- нашумевшая комедия Жюля Ромена, названная так по имени главного героя -- ловкого медика, который убеждает всех, что каждый здоровый человек болен, хотя и не подозревает об этом. -- Здесь и далее прим. пер.] И вот, хотя еще ни один из них не пробовал своих сил в беллетристике, они взялись за дело, радуясь, что снова работают вместе. Но началась война, потом оккупация, и судьба развела их в разные стороны. В течение двадцати лет они раз десять то возвращались к пьесе, то бросали ее. Как-то Брюллер, уже ставший к тому времени Веркором, рассказал сюжет этой пьесы своему нью-йоркскому издателю, и тот уговорил его написать на эту тему роман; по словам издателя, такой роман жизненно необходим американскому читателю, так как большинство даже не подозревают о гибельных последствиях американской системы торговли и о критическом состоянии экономики страны. Вот почему роман появился в Америке раньше, чем во Франции. Действительно, рожденные фантазией авторов бредовые выдумки, которые двадцать лет назад казались им шаржем, успели воплотиться в жизнь -- мы имеем в виду пышный расцвет "гаджетов" [забавная новинка, применяемая как механическое приспособление в быту (от амер. gadget)], то есть товаров, которые за океаном самым серьезным образом продаются и покупаются как предметы первой необходимости. Ходят слухи, что вскоре на рынок поступят, а, может быть, уже поступили, оксигеноль и деревенский воздух в консервированном виде. Вот почему сегодняшний читатель отнесется к пророчествам авторов, какими бы невероятными они ни казались, с большим доверием, чем читатель 1939 года. К тому же, поскольку известная часть их фантастических измышлений стала ныне былью, то и все остальное приобретает большую правдоподобность, иными словами, то из наших предсказаний, что еще не осуществилось -- пусть оно даже не вполне серьезно, -- будет воспринято не просто как вздор, нелепая выдумка, а как нечто вызывающее беспокойство, к чему можно и должно прислушаться. Именно этого от всего сердца и желают авторы. Ибо этот сатирический роман, вернее, сигнал тревоги, и впрямь выражает наши общие страхи. Часть первая. 1 Тагуальпа -- небольшая североамериканская республика, лежащая между Соединенными Штатами и Мексикой. С одной стороны ее обрамляет Сьерра-Хероне, с трех других -- широкой петлей охватывает река Рио-Гранде. В 1526 году испанцы, одержав победу над тагуальпекскими индейцами, завоевали Тагуальпу. В дальнейшем сюда хлынули переселенцы самых различных рас и национальностей: французы, голландцы, немцы, скандинавы, итальянцы, а также семиты с Кипра и Ближнего Востока. Государственным языком Тагуальпы остался испанский. Экономика Тагуальпы, богатой сырьем, прекрасными тучными пастбищами, находится в расцвете. Площадь: 54 660 кв. км; население: 6 700 000 чел. (тагуальпеки). Столица -- Хаварон. Вот что сообщается о Тагуальпе в кратком словаре Ларусса. Желающих получить более подробные сведения мы отсылаем к богато документированным трудам профессора Жоржа Брено и в первую очередь к его замечательному исследованию "Американская Швейцария". Но пусть такое название не введет вас в заблуждение. Тагуальпа напоминает Швейцарскую конфедерацию лишь размерами своей территории да высоким уровнем промышленного развития, что и в самом деле поразительно для такого крохотного государства. Да еще, пожалуй, удивительной диспропорцией доходов жителей разных провинций, как то наблюдается в Швейцарии, если, к примеру, сравнить районы Цюриха и Тессена. Но по всему прочему маленькая Тагуальпа скорее напоминает мексиканский отросток Техаса. Сюда все больше проникает американский образ жизни, и кое в чем тагуальпеки, пожалуй, даже перещеголяли Соединенные Штаты. Иными словами, социальные барьеры, разделяющие разные слои населения в зависимости от их доходов, еще многочисленнее в Тагуальпе, чем в Соединенных Штатах. При малейшем изменении материального положения человек вынужден полностью менять образ жизни. Он должен немедленно переехать в другой квартал города, сменить машину, клуб, знакомых, друзей. Вот именно к этому и не могла никак привыкнуть Флоранс Петерсен-Бретт. Флоранс рано осталась сиротой и имела самое смутное представление о своей Дании. Девочку взял к себе немолодой родственник Самюэль Бретт, внук шведа, эмигрировавшего в Тагуальпу в 1882 году, и все-таки, к великому его удивлению, в ее воззрениях сохранилось что-то атавистическое -- европейское. Жили они вдвоем, как отец и дочь. Так как Бретт был намного старше Флоранс, она называла его "дядей" и работала его секретарем в фирме "Фрижибокс", где он был генеральным директором. Еще в юные годы в ней проявились кое-какие черты характера, которые нравились дяде, но в то же время внушали ему тревогу. Бретту приходилось почти силой заставлять девочку подчиняться общепринятым правилам. Учиться он послал ее в Миллс-колледж в Калифорнию. За год до окончания колледжа она вернулась домой чуть ли не бунтаркой, до того претила ей благонамеренность воспитанников колледжа. В последующие два-три года этот бунт распространился уже на всю общественную жизнь. Когда Самюэль Бретт, занимавший в то время пост заместителя директора "Фрижибокса", сумел приобрести крупный пакет акций и неожиданно стал генеральным директором, а оклад его с тридцати шести тысяч песо (около восемнадцати тысяч долларов -- тагуальпекское песо примерно равняется половине доллара) подскочил сразу до сорока восьми тысяч, Флоранс было воспротивилась тем переменам, которые повлекло за собой это повышение, начиная с перемены друзей и знакомых. Но все ее усилия были тщетны. "Богач" не может ходить в гости к просто "состоятельным" людям, не может жить с ними по соседству. Пришлось переехать в другой квартал, в другой дом, сменить машину и вступить в новый клуб. Тем не менее Флоранс попыталась сохранить приятельские отношения со своими знакомыми молодыми людьми. Однако они сами отдалились от нее -- настолько укоренилась в тагуальпекском обществе эта традиция социальных мутаций. Флоранс страдала от этого. Она питала нежные чувства к одному юноше, своему ровеснику, которого друзья слегка презирали за его склонность к музыке и изящным искусствам, в чем они находили какую-то "женственность". И вот, чтобы отвлечь племянницу от девичьих горестей, дядя взял ее к себе в секретари. Флоранс было тогда двадцать два года. Входя в курс дела, она заинтересовалась работой, и очень быстро к ней вернулась ее былая жизнерадостность и живость. Сейчас ей исполнилось уже двадцать восемь лет. Дядя Самюэль мечтал выдать ее замуж. Но она не желала связывать свою судьбу с таким же конформистом, как и все те, с кем ей приходится встречаться в деловых кругах. Кроме того, она слишком дорожила своей независимостью, уже давно оценив всю ее прелесть. В то утро ее выбил из колеи один неожиданный визит. Первым посетителем, о котором доложил швейцар Эстебан (на три четверти испанец, на одну восьмую киприот и на столько же индеец), оказался генерал Перес, старый университетский товарищ Бретта. Перес -- наполовину португалец, наполовину немец -- унаследовал от двух этих рас кучу недостатков и малое количество достоинств. Флоранс его недолюбливала. Ее дядя встретился с Пересом после почти двадцатилетней разлуки, за время которой один из них стал военным, а другой -- промышленником. Три года назад Самюэль Бретт, пытаясь оживить захиревшую торговлю холодильниками -- страна переживала кризис, который все усиливался и которому не видно было конца, -- основал с несколькими друзьями нечто вроде кредитного банка с целью облегчить и расширить торговлю в рассрочку. Банку для предоставления ссуд требовался крупный оборотный капитал. Кроме того, чтобы привлечь вкладчиков -- а в связи с кризисом это было весьма затруднительно, -- следовало добиться их доверия. И тогда Бретту пришло в голову, что неплохо бы иметь в числе учредителей банка нескольких известных деятелей из дипломатических кругов, высшего духовенства и генералитета. Бывший однокашник Бретта, Перес, дослужившийся до генерала, из чисто дружеских, по его словам, соображений дал свое согласие, хотя и не отказался от сотни бесплатных акций, которые ему были незамедлительно вручены. Затем он снова исчез или почти исчез с горизонта, сославшись на то, что ничего в делах не смыслит. Раза два, от силы три, он обедал у Бретта. Но так как за столом речь шла в основном о политике, генерал даже словом не обмолвился, что помнит о существовании банка. Вот почему неожиданное появление Переса в "Фрижибоксе" поразило Флоранс. Но еще больше она удивилась, когда швейцар в ответ на ее слова, что директор еще не приехал, заявил, что генерал настаивает на свидании лично с нею. -- Хорошо, -- проговорила она смущенно, даже, пожалуй, взволнованно. -- Что ж, проведите его ко мне. Перес, уже седеющий полноватый мужчина, безуспешно пытался скрыть намечающееся брюшко двубортным пиджаком (мундир он надевал только при официальных визитах). Он церемонно поклонился Флоранс. Она пригласила его сесть. -- В глубине души я отчасти рад, -- сказал он, усаживаясь в слегка продавленное кресло, -- что застал вас одну. Я не так уж жажду повидать нашего дорогого Самюэля. Пожалуй, будет даже лучше, если то, что я хочу ему сказать, он узнает из ваших уст. "Что случилось?" -- со всевозрастающим беспокойством подумала Флоранс и спросила: -- Какая-нибудь серьезная неприятность? -- Да, приятного мало. Он помолчал, словно подыскивая нужные слова. -- Ходят слухи, сеньорита, что дела идут неважно. "Вот уж типичный солдафон! Целых шесть лет Тагуальпа не выходит из кризиса, а он только сейчас заметил это", -- не сдержав грустной улыбки, подумала Флоранс. -- Это ни для кого не тайна, -- сказала она. -- Но я имею в виду дела вашего дяди, -- проговорил генерал, испытующим взглядом окидывая кабинет. Флоранс стало как-то не по себе. Хотя Флоранс настолько привыкла к окружающей обстановке, что даже перестала ее замечать, тем не менее она догадывалась, какое впечатление на нового человека должен производить кабинет дяди: выгоревшие стены, которые давно следовало бы покрасить, пропыленные продавленные кресла, потертый ковер на полу, ветхая мебель, пожелтевшие рекламы, одна даже порвана, и никому в голову не пришло ее заменить! Все достаточно красноречиво говорило о том, что дела, и прежде неважные, теперь пошли из рук вон плохо и что больше нет сил бороться с обстоятельствами. -- Так чем же вы здесь занимаетесь? -- спросил генерал. -- Да вот... -- удивленно проговорила Флоранс, показывая на рекламы, -- холодильниками, вы же сами видите. -- Подержанными? -- Что вы! Почему вы так решили? -- воскликнула Флоранс. -- Просто мне показалось... Ну и как... покупают? -- Конечно, -- живо ответила она. -- Во всяком случае, гораздо больше, чем у других. -- Что ж, тем лучше, -- сказал генерал. Потом грубоватым тоном добавил: -- Я пришел с вами не о холодильниках говорить, а о кредитном банке, для учреждения коего я дал разрешение воспользоваться своим именем. Флоранс сразу догадалась, что за этим последует, она чувствовала, что катастрофа приближается. -- Я вас слушаю, -- прошептала она. -- Я не желаю, чтобы армия в моем лице оказалась замешанной в финансовом скандале. -- Простите, генерал, -- возразила Флоранс, -- но никакой скандал нам не грозит. -- Я в делах не разбираюсь, а говорю только то, что слышал, -- отрезал генерал. -- И слышал неоднократно. -- И почти без колебаний нанес сокрушительный удар: -- Словом, я решил выйти из правления. Не дожидаясь, пока станет уже поздно. Флоранс слабо ахнула. Дальнейшие слова генерала доходили до нее как сквозь сон. Говорил он так велеречиво, что Флоранс лишь с трудом сквозь это нагромождение туманных фраз догадалась о намерениях генерала. Только через несколько минут она расшифровала истинный смысл его слов: генерал хотел, чтобы у него выкупили акции. Она чуть не подскочила от возмущения: -- Что, что? -- Я хочу, -- настойчиво повторил он, -- узнать, примерно по какой цене у меня могут их выкупить. -- Позвольте, генерал, но вам же вручили эти акции бесплатно. С наивным видом простачка генерал возразил: -- Это еще не довод. Я предоставил свое имя для привлечения вкладчиков и надеюсь, что могу за это рассчитывать на вознаграждение. Разве не так? -- Но вы же получали дивиденды. -- Ничего я не получал, -- вздохнул генерал. -- Каждый раз от меня требовали, чтобы я вложил эти деньги обратно для увеличения оборотного капитала. Флоранс решила положить конец разговору. -- Лично я, генерал, занимаюсь холодильниками. Банковские дела вне моей компетенции. И кроме того, акции учредителей не подлежат продаже. Впрочем, я поговорю с дядей Самюэлем. Наступило тягостное молчание. Генерал медленно поднялся с продавленного кресла. -- Я могу, -- сказал он, -- выйти из правления по-тихому. А могу и со скандалом. Вы меня поняли? Он стоял перед ней, горделиво выпрямив стан. Флоранс тоже встала. -- Я все прекрасно понимаю, генерал. И это я тоже передам дяде Самюэлю. Генерал улыбнулся, так, должно быть, улыбалась кошка Алисы из Страны чудес. -- Передайте ему, что я очень его люблю. Но дела есть дела. -- А я-то думала, -- кротким голоском проговорила Флоранс, -- что вы в них не разбираетесь, генерал. Он наклонился и поцеловал ей руку. -- Разбираюсь как раз настолько, чтобы защищать свои интересы, -- отпарировал он. -- Или нападать, -- все также кротко ответила Флоранс. -- Лучшая защита -- это нападение, таков древнейший стратегический принцип. Генерал направился к выходу. -- До свидания, сеньорита. Поцелуйте за меня Самюэля. Моего доброго старого дружищу. Я буду в отчаянии, если поставлю его в тяжелое положение. Он повернул ручку двери. -- Пусть он подумает. -- До свидания, генерал, -- ледяным тоном произнесла Флоранс. Генерал поклонился и вышел. Флоранс прислонилась к закрытой двери и замерла. Вид у нее был несчастный. -- Господи, -- прошептала она, -- час от часу не легче... Если уж крысы бегут с корабля... В таком печальном раздумье и застал ее дядя Самюэль полчаса спустя. Ее вымученная улыбка не обманула его. -- В чем дело? -- спросил он. -- Что-нибудь случилось? -- К вам приходил генерал Перес. -- Вот как! -- воскликнул Бретт. -- Это не часто случается. И он не мог меня подождать? Флоранс постаралась как можно мягче передать ему разговор с генералом. Бретт долго молчал, глядя куда-то в пространство. Наконец он проговорил: -- Ничего не поделаешь, придется выкупать у него акции. -- На какие же деньги? -- Ясно -- на мои, -- вздохнул Бретт. И бодро добавил, желая утешить Флоранс: -- Ладно, не унывай! Как бы плохо ни шли дела, мы с тобой еще не нищие. На следующий день, как и обычно в субботу, Флоранс отправилась в храм Чичигуа, неподалеку от Хаварона, посмотреть, как продвигаются реставрационные работы. Интеллигенция Тагуальпы проявляла большой интерес к древним индейским памятникам. Современная цивилизация тагуальпеков целиком зиждется на индейской культуре. Не так давно эти памятники лежали в руинах, заросшие бурьяном и кустарником, и являли еще более грустное зрелище, чем храмы Греции и Сицилии, хотя воздвигнуты были сравнительно недавно; только в XVII веке, когда испанские иезуиты и голландские протестанты, объединив свои христианнейшие усилия, постарались вытравить все следы (включая служителей культа, рукописи, памятники искусства и архитектуры) религии Солнца, наиболее чтимой религии Тагуальпы в течение двух тысяч лет, храмы были заброшены. Но сразу же испанцы, голландцы, немцы и итальянцы повели между собой не менее жестокие религиозный войны. Президент Боонен завоевал себе бессмертную славу -- во всяком случае в масштабах страны, -- положив этим распрям конец при помощи Конвенции о религиозной терпимости 1837 года. Именно под его влиянием и сложился тот единый жизненный уклад, который в дальнейшем, объединив все разношерстные элементы населения, лег в основу морального кодекса тагуальпеков. В силу этого кодекса большинство людей с полным безразличием относились к перемене знакомых и друзей, обстоятельство, так удручавшее Флоранс, ибо, по их мнению, любого друга можно безболезненно заменить новым; одни и те же телевизионные программы, кинофильмы, одинаковый комфорт, одни и те же воскресные газеты с комиксами на двенадцати страницах и рекламами на сорока, а главное -- всеобщая схожесть вкусов, выработанных одинаковым чтением, одинаковыми развлечениями, сформировала в конце концов настолько похожих друг на друга людей, что переезд в новый район города, в новый дом, смена автомобиля, клуба и общества, по сути дела, ничего не меняли в жизни тагуальпеков. Надо сказать, что жители столицы Тагуальпы не так уж усердно посещают храм Чичигуа. Большинство предпочитает бейсбол, борьбу и американский футбол. Но зато многочисленные туристы, главным образом из Техаса, из Калифорнии (всего два часа лету из Лос-Анджелеса), реже -- из Мексики (как ни занимателен был храм Чичигуа, он не выдерживал сравнения с храмами ацтеков или майя), толпятся каждую субботу и воскресенье у подножия высоченной пирамиды, карабкаются на развалины и наперебой фотографируют все достопримечательности. Потом они спускаются на землю, индейцы умело всучивают им фальшивые реликвии и грубые подделки, торговля ведется с подлинным индустриальным размахом. Правда, иногда в корзинах индейцев можно откопать какие-нибудь черепки, представляющие настоящий интерес. Если индейцы видят, что вы что-то ищете и знаете толк в старине, они ведут вас в свои хижины поблизости от храма и высыпают перед вами содержимое консервных банок, куда они складывают все, что нашли в земле, обрабатывая свое поле. И там случается порой обнаружить что-нибудь ценное. Флоранс знала это. Вот в одну из таких индейских хижин она и вошла вслед за торговкой, несшей корзинку. В хижине находился какой-то мужчина, перед которым старая женщина, видимо мать той, что привела Флоранс, уже разложила свои сокровища. Посетителю, очень высокому, худощавому, с густой шевелюрой, длинным лицом, перерезанным узкой щелью рта и тонким острым носом, было лет сорок. Одет он был вполне прилично, но не броско. Флоранс с первого взгляда решила, что он "весьма интересный". Незнакомец торговал у хозяйки глиняную головку, величиной с грецкий орех, с широким приплюснутым носом и очень выразительным личиком. Торговка -- та, что помоложе, -- в свою очередь, вывернула перед Флоранс старую кастрюлю со своими находками. Тут тоже были головки, но еще более миниатюрные, размером с лесной орех. Флоранс искоса поглядывала на ту, первую. Кажется, покупатель потерял к ней интерес. Он уже перебирал другие реликвии. Флоранс взяла ее в руки. Мужчина взглянул на Флоранс, улыбнулся и заговорил с нею. Она ответила из вежливости. Он бросил еще несколько слов. Флоранс тоже. И пока они перекидывались какими-то незначительными фразами, Флоранс, держа в руках глиняную головку, чувствовала, что все больше влюбляется в нее, и вдруг, неожиданно для себя, не торгуясь, дала старухе столько, сколько та просила. Мужчина, как-то странно усмехнувшись, поздравил ее с покупкой. -- Я вас не обездолила? -- извиняющимся тоном спросила Флоранс, когда они вместе вышли из хижины. -- О нет... Одну потеряешь, десять найдешь... Ведь она так понравилась вам. Я рад, что благодаря мне вы ее купили. -- Да, пожалуй, именно благодаря вам, -- согласилась Флоранс. И действительно, она только сейчас отдала себе отчет, что именно его поведение побудило ее на этот шаг. -- Вы американец? Говорил он по-испански с легким акцентом. -- Я приехал из Оклахомы. -- На субботу и воскресенье? -- Нет, очевидно, на более продолжительный срок. Это зависит... -- От чего? -- От того, соответствует ли Тагуальпа моим представлениям о ней. -- А как вы ее себе представляете? -- весело спросила Флоранс. -- Не хотите ли чего-нибудь выпить? Это бистро под навесом выглядит довольно гостеприимно. -- Я, пожалуй, не откажусь, сегодня такая жара... Она заказала себе кока-колу, он засмеялся. -- Что это вас так насмешило? -- Ничего. Лично я возьму чоуат. Лет десять назад, еще до появления кока-колы, национальным напитком в Тагуальпе считался чоуат -- слегка забродивший сок грейпфрута, к которому добавляли немного пальмового спирта, чтобы остановить брожение. Но теперь, хотя большинство в душе предпочитали этот привычный, легкий, освежающий напиток изумительного вкуса, никто не осмеливался пить его в публичном месте, за исключением, понятно, индейцев, которым нечего терять в смысле своей репутации. Пить чоуат -- как это вульгарно! Вот почему его пьют тайком только дети, да еще -- как вызов общественному мнению -- кое-кто из киноактеров и самых богатых дельцов. -- А вы сноб, -- сказала Флоранс. -- Ничего подобного. Просто люблю чоуат. Он добавил что-то в похвалу чоуату, и тут Флоранс с удивлением услышала собственный голос: -- В таком случае закажите и мне... Теперь наступила его очередь расспрашивать, и она рассказывала ему о своей работе, о дяде, о "Фрижибоксе". -- Но это же чудесно! -- воскликнул он. -- Мне просто повезло! -- В чем? -- Сейчас еще рано раскрывать карты. Но разрешите мне завтра зайти к вам в контору. -- Только не в часы работы. -- Наоборот, к работе это имеет самое непосредственное отношение. Флоранс почувствовала укол разочарования. -- Вы ищете работу? Незнакомец от всей души рассмеялся. -- Пускай будет так, -- сказал он. -- Но немножко по-иному, чем вы думаете. -- Вы говорите загадками. -- Пожалуй. Запаситесь терпением, сейчас вы просто ничего не поймете. Расскажите-ка мне еще о "Фрижибоксе". -- Что именно? -- Дела идут неважно, не так ли? Флоранс ответила не сразу: -- Да нет, не хуже, чем у других. -- Вот это я и хотел сказать. -- Даже, пожалуй, лучше. У нас замечательный коммерческий директор. -- Вот как? Расскажите-ка мне о нем. В душе Флоранс шевельнулось сомнение. Зачем он ее расспрашивает? А вдруг это агент какой-нибудь конкурирующей фирмы? Подослан Спитеросом, например? Этот самый Спитерос, хотя и поддерживал прекрасные отношения с дядей Самюэлем, был ярым его соперником на коммерческом поприще. Десятки раз они пытались договориться о нормализации производства холодильников, создать нечто вроде картеля, но всякий раз безуспешно. -- Вы, верно, по этой части? -- спросила она. -- Тоже занимаетесь холодильниками? -- Я занимаюсь всем. Можно и холодильниками. Вполне подходит. И даже очень. -- Опять загадки, -- проговорила Флоранс. -- Ничего подобного. Я только хотел сказать, почему бы мне не заинтересоваться и холодильниками. Похоже было, что он просто потешается над ней, но Флоранс почувствовала какую-то странную слабость, близкую к головокружению, будто от этого незнакомца, сидевшего напротив нее, исходила некая таинственная сила и сопротивляться ей было бесполезно. -- А что вообще вы делаете? -- пробормотала она. -- Чем занимаетесь? -- И всем и ничем. Я подготавливаю. -- Что? -- Это вы узнаете, если захотите, все зависит только от вас. Я не могу все объяснить вам здесь, сразу. Но это нечто весьма важное. Даже может изменить всю вашу жизнь, -- добавил он серьезным тоном. И вдруг душа ее словно распахнулась. Пропала настороженность, и ей захотелось поговорить с этим незнакомцам откровенно, довериться ему. -- Да, моей жизни это крайне необходимо, -- вздохнула она. -- Правильно. -- Жаловаться я не вправе, я счастлива. Обожаю дядю. Работаю с увлечением. Но дела идут все хуже и хуже. И это очень меня огорчает. 2 Вечером, возвращаясь домой, Флоранс думала, что это с ней случилось. Она нервничала, тревожилась. С чувством вины она поцеловала дядю. Чего только она не наболтала этому человеку, изливая свою душу! Какая неосторожность! Ей захотелось тут же признаться во всем дяде. Но она пообещала незнакомцу молчать. А сам-то он, этот дьявол в образе человека, что доверил ей взамен? Только назвал себя. В сумочке у нее лежала его нелепая визитная карточка, на которой стояла одна лишь фамилия, да и то какая-то диковинная: КВОТА. А она взялась помочь ему, не заручившись никакими обязательствами с его стороны. Каким же образом он достиг этого? Слово за слово он вытянул из нее все сведения об их фирме. О производстве, о сбыте товара. О том, что медленно, но неуклонно уменьшается объем сделок, хотя благодаря Каписте, их незаменимому коммерческому директору, этот процесс идет, надо полагать, не столь стремительно, как у других, но все равно идет упорно и неуклонно среди всеобщей экономической деградации Тагуальпы. -- Расскажите мне о Каписте, -- попросил Квота. И она рассказала. Описала ему этого подвижного, энергичного, но не слишком воспитанного человека, ожиревшего в тридцать пять лет; у него маленькие усики, тяжелый подбородок, даже после бритья отливающий синевой, очень темные густые брови, сплошной чертой перерезающей лоб, словом, сразу видно его испанское происхождение. Флоранс рассказала Квоте о столкновениях Каписты с дядей Самюэлем. Коммерческий директор грубоват, но в то же время обидчив, дядя же раздражителен, вспыльчив, и, с тех пор как дела пошли плохо, они все время ссорятся, так как дядя несправедливо упрекает Каписту в том, что он бездельник, болтун, а тот, оскорбленный, грозит директору, что немедленно все бросит и уйдет к Спитеросу (который, кстати, спит и видит, как бы его к себе переманить) и там сможет наконец проявить свои непризнанные коммерческие таланты. Тут Бретт, перетрусив, призывал на помощь племянницу, чтобы та удержала Каписту. Каписта поддавался уговорам. Ведь он ужасно привязан к их "старой омерзительной лавчонке", как он именовал "Фрижибокс", гораздо больше привязан, чем может показаться со стороны. Но все это в конце концов осточертело Флоранс. -- В один прекрасный день все лопнет, -- сказала она Квоте. -- Если Каписта уйдет от нас, мы прогорим. И даже если не уйдет... Дядя уже впал в отчаяние. Этим-то и объясняется его дурное настроение. -- Великолепно, великолепно, -- подхватил Квота. -- Что великолепно? -- возмутилась Флоранс. -- Именно то, что мне требуется. Предприятие на грани краха. Нежданная удача. -- Вы хотите его купить? -- Бог с вами. Кстати, у меня нет на это ни одного песо. -- Так что же вы собираетесь делать? -- Увидите. Больше она не сумела вытянуть из него ни слова. И однако пообещала ему уже в понедельник утром устроить свидание с дядей Самюэлем, не предупредив того заранее. Квота явился точно в назначенный час, держа в руках довольно тяжелый чемодан. -- Что это вы притащили? -- спросила Флоранс. -- Если вы намерены предложить нам дополнительное оборудование, то дело не пройдет: мы выпускаем все сами и ни в чем не нуждаемся. -- О, я знаю, но это вовсе не оборудование. -- Так что же в таком случае? -- Слишком уж вы любопытны. Его слова уязвили Флоранс. Что это он о себе воображает? Она чуть было не указала ему на дверь. Ее удержало только данное обещание. -- Хорошо, -- холодно произнесла она. -- Пройдите сюда. Дядя еще не пришел. Флоранс усадила Квоту в приемной, которая отделяла ее кабинет от кабинета дяди, и оставила одного. Его поведение ее задело. Через несколько минут в кабинете Флоранс появился Бретт. Он был в отвратительном настроении. Его голый череп так и пылал. -- Квота! Ну и фамилия! -- буркнул он, нервным движением выхватив визитную карточку, которую протянула ему племянница. -- Что ему от меня надо? -- Он говорит, что объяснять это слишком долго. -- Но у меня нет времени возиться с твоим приятелем! Я его спроважу в два счета. Флоранс промолчала и, желая переменить разговор и дать дяде время остыть, спросила: -- А как дела с армейскими столовыми? -- Застопорило, -- проворчал Бретт, окончательно помрачнев. -- Я виделся с военным министром. Теперь он заявляет, что не может, мол, давить на администраторов столовой. А администраторы утверждают, будто вполне могут обойтись старым оборудованием. Не исключено, что все это подстроил мерзавец Перес, видно, решил таким способом показать мне, чего можно от него ждать, если я не выкуплю его акций по высокой цене. -- Скажите, дядечка... -- решилась наконец Флоранс. -- Ну что? -- Я вот часто думаю, -- она поколебалась, -- для кого мы производим эти проклятые холодильники? -- Как это для кого? -- удивился Бретт. -- Ну, словом... Вам вот хотелось бы, чтобы военное начальство заставило армейские столовые покупать наши холодильники, хотя они им и не нужны, верно? Ну я и подумала... а если бы армия скупила весь наш запас и потом регулярно стала бы забирать нашу продукцию... -- Так, так! -- одобрительно воскликнул Самюэль. -- Но, -- продолжала Флоранс, -- стала бы скупать холодильники лишь для того, чтобы выбрасывать их в море. Что тогда вы скажете? -- Если она у нас все скупит... и оплатит? -- Конечно. Эта мысль, казалось, заинтересовала Бретта. -- Недурно. Что я сказал бы? Сказал бы -- браво! -- Так я и знала... -- задумчиво протянула Флоранс. -- Мы производим наши холодильники, как другие печатают фальшивые деньги, лишь бы нажиться... -- А для чего же, по-твоему, мы должны их производить? -- Ну, хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь людям... -- А чем люди облегчают жизнь мне? -- взорвался Бретт. -- Чем облегчает мне жизнь Перес? А правление? Ну-ка скажи! Или твой Каписта? Он, что ли, облегчил мне жизнь? Флоранс были уже давно знакомы эти вспышки, когда дядя, устав от неприятностей, срывал свой гнев на ком попало. Она попыталась защитить их коммерческого директора. -- Но он делает все, что в его силах, дядя. -- Вот, вот. Заступайся за него. А знаешь, что он мне сейчас заявил? -- Вы снова поссорились? -- Поссорились, поссорились! Просто я сказал ему, что в этом месяце сбыт опять понизился и если так будет продолжаться... Знаешь, что он мне ответил? -- Нет. -- "Если у вас плохое настроение, -- говорит, -- накручивайте себе локоны на бигуди!" Взглянув на сверкающую дядину лысину, Флоранс фыркнула. Бретт, не лишенный чувства юмора, тоже засмеялся. Но тут же, погасив улыбку, спросил: -- А как бы ты поступила на моем месте? -- С Капистой? Он бывает груб, слов нет, он невыносим, но вы сами знаете, мы вынуждены терпеть его. Иначе он прямым ходом отправится к Спитеросу. -- Так как бы ты поступила? Флоранс улыбнулась. -- На вашем месте, -- сказала она, -- я бы пошла... пошла бы накручиваться... -- Можно бы говорить с дядей попочтительнее. Эти слова он произнес шутливо -- племянница сумела его развеселить. Но тут же, без всякой причины, лицо его и лысина опять побагровели, и он громовым голосом, так, что задребезжали стекла, принялся выкрикивать ругательства. Удивленная, даже немножко испуганная, Флоранс невольно отступила назад. -- Что с вами, дядя? -- А то, -- вопил Бретт, -- что мне тоже все осточертело! Меня тоже тошнит от этой лавочки! С утра до вечера сносить оскорбления, чтобы с превеликим трудом пристроить два десятка идиотских консервных банок. И так каждый божий день. А в благодарность в конце недели председатель правления, этот старый краб, обзывает тебя мальчишкой перед всем советом! Что он возомнил о себе? Вот возьму и швырну ему в физиономию заявление об отставке, тогда посмотрим, что-то он запоет! Подумать только: этот старый педераст осмеливается обзывать меня мальчишкой! Ну нет, черт подери, теперь мы наконец посмеемся. Прямо в морду швырну! Продолжая бушевать, он швырял папки, лежащие на столе у Флоранс. По всей комнате, как по нью-йоркским улицам во время чествования очередного героя, кружились листки. Флоранс молча, чтобы еще больше не раздражить дядю, нагнулась и принялась старательно их собирать. Она не сразу заметила, что дядя с криком вышел из кабинета в приемную, где ждал Квота, и громко хлопнул дверью. Тут она поняла, что произошло. Она резко выпрямилась и стояла, прижав к груди, как веер, кучи папок. Что ей делать? Только смотреть на закрытую дверь, за которой Квота -- интересно, слышал ли он их разговор? -- попал сейчас в руки буйного сумасшедшего, как пророк Даниил в львиный ров. -- Боже мой, -- прошептала она, -- бедняга, его проглотят живьем... В полном душевном смятении, неподвижно застывшую среди разбросанных по полу папок и застал ее Каписта, войдя в кабинет минуту спустя. Он услышал крики и, заподозрив, что причиной директорского гнева послужила его острота насчет бигуди, явился чуть смущенный, с виноватым видом узнать, что такое происходит. -- Конечно, все это из-за вас, -- заявила Флоранс. -- А через минуту на вашей совести будет еще и убийство. Она прислушалась. Каписта последовал ее примеру, но ничего не услышал. Убийство! Что она хочет этим сказать? -- Я знаю, я вел себя как последний мерзавец, но из этого еще не следует... -- В том состоянии, в которое вы привели дядю, -- прервала Каписту Флоранс, -- он вполне способен выкинуть его в окно. -- Кого это "его"? -- в недоумении спросил Каписта. -- Вы не знаете. Посетителя. Каписта облегченно вздохнул. Значит, все в порядке. Патрон изольет всю ярость на другого и, когда они встретятся, уже сменит гнев на милость. Но Флоранс по-прежнему не спускала с него мрачного взгляда. -- Я очень сожалею, -- сказал он, чтобы умиротворить ее. -- Искренне сожалею. Конечно, я перешел границы. Но поставьте себя на мое место: я из кожи вон лезу, лишь бы продлить существование этой паршивой лавочки, а вместо благодарности одни упреки... Флоранс подняла руку, прося его замолчать. Из кабинета дяди, несмотря на две обитых двери и приемную, доносились возбужденные, нетерпеливые голоса, и, так как слов разобрать было нельзя, становилось еще страшнее. -- Ясно, при таком отношении руки опускаются, -- продолжав Каписта, не обращая внимания на гул голосов. -- К чему все наши усилия? В этой проклятой стране уже сейчас холодильников больше, чем жителей... -- Помолчите, -- попросила Флоранс. -- ...И рано или поздно все равно придется прекратить их выпуск. Так почему же не сделать этого сразу? Зачем упорствовать? -- Да замолчите же вы наконец! А там, в кабинете Бретта, голоса становились все громче. Теперь ясно слышался крик патрона, словно он хотел заставить замолчать своего противника. И вдруг, перекрывая голоса, раздались какие-то странные звуки: не то застрочил пулемет, не то заработала камнедробилка. Но скорее всего, это был грохот посуды, которую опрокинули на пол вместе со столом. -- Так и есть! -- воскликнула Флоранс. -- Так я и знала. Дядя делает из него котлету! О Каписта, умоляю вас, будьте миленьким, пойдите туда, я не смею. Но Каписта не спешил выполнить эту просьбу, этот грохот его не тревожил. А ведь дело и впрямь могло кончиться дракой. Однако шум внезапно прекратился. Наступила грозная тишина. Потом загрохотало с новой силой. -- Боже мой! -- простонала Флоранс. Тут Каписта решился. Неуверенным шагом он вышел в приемную -- за ним следовала Флоранс. Но не успел он сделать и трех шагов по направлению к кабинету директора, как шум оборвался. Дверь медленно открылась. 3 Застыв от изумления, Флоранс и Каписта увидели, как из своего кабинета быстрыми деловыми шажками вышел сам директор с сияющим детской радостью лицом. За ним на почтительном расстоянии следовал Квота со скромным видом. Бретт нес в руках какой-то странный громоздкий предмет. Это было сложное сооружение из хромированных и белых пластмассовых деталей, отдаленно напоминавшее, если уже обязательно прибегать к сравнениям, силуэт крылатого коня, присевшего на задние ноги, -- плод фантазии скульптора-сюрреалиста, страдающего гигантоманией и дурным вкусом. Директор многозначительно подмигнул племяннице, поставил этот диковинный агрегат на край стола и, размотав электрический провод, воткнул вилку в розетку. Приемная тут же наполнилась адским шумом, и Флоранс облегченно вздохнула. -- Боже мой, дядя, что это такое? Ей приходилось кричать, чтобы ее услышали, но Бретт, не отвечая, повел с Квотой удивительный диалог, причем оба они орали во все горло. -- Я могу приобрести этот аппарат? -- кричал Бретт. -- Что? Какой аппарат? -- вопил Квота. -- Вот этот! -- Бретт хлопнул рукой по аппарату. -- Я уже вам сказал, нет! -- Почему нет? -- Он уже продан! -- А когда я получу свой? -- Не беспокойтесь! -- На этой неделе? -- Чуточку терпения. Для того чтобы сделать, нужно время. -- Что? Что? -- Я говорю: чу-то-чку тер-пе-ния! Флоранс заткнула уши. -- Ради бога, -- прокричала она, в свою очередь, -- остановите эту гадость! Бретт с неохотой нажал кнопку, и сразу наступило блаженство: так бывает, когда перестает болеть зуб... -- Послушайте-ка, -- сказал Бретт уже нормальным голосом. -- Нажмите, пожалуйста... У меня как раз в воскресенье к обеду будет несколько друзей... -- Сожалею, но это невозможно. Невозможно, чуточку терпения, сеньор Бретт. -- Ну тогда к следующему воскресенью, а? Еще целых двенадцать дней... Надеюсь вы не скажете... -- Посмотрим. Не беспокойтесь. Я вас извещу. Только тут Бретт, обернувшись, заметил, с каким удрученным видом его племянница и Каписта разглядывают этого нелепо скорчившегося Пегаса, который в тихом состоянии внушал, пожалуй, еще большую тревогу. Поначалу Бретт решил было, что их подавленность объясняется восторгом. -- Каково, а? Небось обалдели? -- Есть немного, -- ответила Флоранс. -- А что это такое? Бетономешалка? Дядя даже в лице изменился. -- Да, догадливостью ты не блещешь, -- возмущенно проговорил он. -- Бетономешалка! Надеюсь, ты пошутила? -- Но что это на самом деле? -- недоумевающе спросил Каписта. -- Пневматический молот? По выражению лица директора он уже понял, что дал промашку. -- Тогда, признаться, не представляю себе... Может, это насос для пива? -- А-а догадалась! -- воскликнула Флоранс. -- Это мотор к машине, которой вскрывают асфальт... Разве не так? На Бретта больно было смотреть. Его сияющая физиономия постепенно вытягивалась, теряла первоначальное выражение самоуверенности. -- Вы действительно не понимаете, что это такое? -- пробормотал он. -- Ведь сразу же видно, что это... Он осекся, очевидно, и сам почувствовал, что тут не все ладно, и, повернувшись к Квоте, который стоял неподвижно, с видом полнейшего безразличия, что особенно поражало Флоранс, обратился к нему за поддержкой: -- Хоть вы объясните им... Квота неопределенно махнул рукой, словно говоря: "Если вам угодно, пожалуйста", и с легким поклоном сказал: -- Это крошкособиратель. Наступило тягостное молчание. Его нарушил Каписта: склонившись над машиной, он вполголоса, как бы про себя, повторил: -- Крошкособиратель. -- Ну да, вы же сами видите, -- с усилием пробормотал Бретт, -- он собирает крошки. Тут же с жалкой улыбкой, которая плохо скрывала его смущение, уточнил: -- Любые крошки, ну хотя бы от сыра, это же понятно. И, окончательно растерявшись, добавил, показывая пальцами на машину: -- Хлебные крошки... после того как... Голос его прервался, и Флоранс ласково спросила дядю: -- Но... куда же деваются крошки? Бретт нервно приподнял то, что отдаленно напоминало круп коня, и ответил: -- Да вот, взгляни сама, через эту маленькую щель. -- А крупные? -- спросила Флоранс еще более ласково. -- Крупные? -- повторил Бретт. Дядя бросил умоляющий взгляд на Квоту, который упорно держался так, словно все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения, но, не получив и от него поддержки, пролепетал: -- Ну и что ж, сначала нужно раскрошить помельче, тут ничего мудреного нет: раскрошить крошки. -- Да, -- подтвердил Каписта. -- Надо только придерживаться этого правила. Простите за нескромный вопрос, но позвольте узнать, во сколько вам обойдется этот, этот... крылатый конь? Бретт широко раскрыл глаза и побледнел. -- Во сколько... -- пробормотал он. -- Хм, недорого, словом, не очень дорого. -- Во сколько же? -- Хм... по правде говоря... -- Как! -- воскликнула Флоранс. -- Вы купили его, даже не поинтересовавшись ценой? -- О цене мы пока еще не говорили, -- вмешался Квота, и на его лице промелькнула неопределенная улыбка: -- Двести песо. Плюс, естественно, налог на предметы роскоши. Двести песо -- почти девяносто долларов, то есть цена превосходного сапфира или золотых часов. -- Но это великолепная модель! -- поспешил оправдаться Бретт. -- Модель люкс! Не говоря ни слова, Каписта оглядел поочередно Квоту, аппарат, своего директора. Затем медленно проговорил: -- Двести песо. Так. Хорошо. Великолепно. Раз так, сеньор директор, прошу прощения, но моя работа... Он направился к двери. Бретт вытянул руки. -- Нет. Подождите, Каписта. Голос его звучал тверже. Теперь и он озадаченно оглядел молчавшее чудовище и прошептал: -- Так... так... так.. -- потом поднял голову и, поморгав, спросил: -- Скажите, Каписта... Хм... Только честно... Каково ваше мнение... -- Я вам скажу, дядя, каково наше мнение, -- вмешалась Флоранс. -- Такая цена! Такой шум! Такой вес! Такое уродство! И все это только для того, чтобы собирать крошки! Да еще при условии, если они совсем маленькие... -- Спасибо, -- прервал ее дядя. -- Я все понял! Уставившись на сфинкса из пластмассы и хрома, он медленно тер себе лоб и задумчиво хмурил брови. Квота выступил вперед. -- Разрешите мне... -- начал он. -- Сеньор, я разговариваю не с вами, -- резко прервал его Бретт. Затем, как бы размышляя вслух, добавил: -- И ты, и Каписта, да и я сам тоже просто не понимаю, как у меня могло возникнуть желание, хотя бы даже мимолетное, приобрести это дурацкое сооружение. А ведь и правда -- вот что самое поразительное! -- две минуты назад я умирал от желания поскорее получить это воющее чудовище. -- Неправда, -- сказал Квота. -- Что? Как? Что неправда? Что именно... -- Вовсе вам не его хотелось приобрести, не этот аппарат, не в нем дело. -- Как, я не... Да вы что, издеваетесь надо мной? -- Вам хотелось одного: хотеть. И я пробудил в вас желание. -- Флоранс, -- проговорил Бретт, и его голый череп порозовел, а потом стал перламутрово-белым. -- Мне нехорошо. Я не знаю, в своем ли я уме. -- Но, насколько я понял, -- продолжал Квота все тем же спокойным тоном, -- этот аппарат вам разонравился, и, если хотите, я расторгну наш договор... Квота показал подписанный Бреттом заказ, и тот недоверчиво протянул к нему руку, но Квота продолжал: -- ...и могу вызвать у вас такое же желание приобрести другой аппарат, кстати не менее экстравагантный, дорогостоящий и никчемный, скажем, к примеру, сортировщика чечевицы, или машинку для стрижки ковров, или еще... -- Хватит, сеньор. В мгновение ока щеки, затылок и лысина Бретта снова приобрели кирпичный цвет. -- Не знаю, -- бросил он, яростно стиснув зубы, -- не знаю почему, но вы просто издеваетесь надо мной. Да, я попался на удочку, не спорю. Сам не знаю, каким образом, но вы у меня буквально вытянули заказ на этот... могильный памятник. Отлично. И вдруг его снова затопил гнев: -- Если вас не прельщает перспектива самому превратиться в крошкособиратель, настойчиво рекомендую вам тотчас же убраться прочь. Но Квота (Флоранс испытывала чуть ли не восхищение от его хладнокровия) сохранял спокойствие, словно бык во время урагана. -- Вы только выслушайте меня... -- начал было он. Из глотки Бретта вырвался вопль: -- А я вам говорю, убирайтесь отсюда! Каписта, будьте добры, выведите этого сеньора! 4 Но уже через минуту Самюэль Бретт понял, что гордиться собой ему нечего. В который уже раз не сдержал себя, вместо того чтобы запастись терпением и разобраться в происходившем. А чем больше он думал, тем более непонятной казалась ему вся эта история. Одно из двух: или Квота сумасшедший, или же за этим на первый взгляд довольно дурнотонным розыгрышем кроется какой-то смысл, какая-то тайная цель. Почему, думал Бретт, почему этот человек из всех жителей Хаварона и служащих "Фрижибокса" выбрал именно его -- ведь он не желторотый птенец какой-нибудь, чтобы в его собственном кабинете всучить ему дурацкий крошкособиратель, который в лучшем случае может служить подпоркой для вьющихся растений? Мало того, что сама затея нелепа, так Квота еще выбрал самую неподходящую кандидатуру. -- По моему, ему было бы гораздо проще, -- сказал Бретт племяннице, -- сыграть эту шутку с тобой, например, ведь ты то и дело притаскиваешь в дом всякие древние черепки, которыми уж наверняка гораздо легче собирать крошки... Но Флоранс, которую обычно ничего не стоило рассмешить, на сей раз не приняла дядину шутку. Она сердилась на дядю за эту глупейшую сцену и досадовала на себя за то, что разрешила Квоте прийти к нему. Бретт и впрямь упрекнул ее за это. Впрочем, и себя он упрекал задним числом в несдержанности. В последующие два дня все эти переплетения чувств сильно осложнили отношения между дядей и племянницей. Каждую свободную от работы минуту они проводили во взаимных упреках, высказывали туманные догадки по поводу Квоты. Трудно сказать, сколько бы длилось это положение, если бы к концу второго дня вдруг не открылась дверь и в кабинет Бретта быстрыми, деловыми шажками, с сияющей по-детски физиономией не вошел собственной персоной председатель, да, да, сам сеньор председатель правления "Фрижибокса", тот самый "старый краб", который обозвал Самюэля Бретта мальчишкой. Он держал в руках странный аппарат из хрома и белой пластмассы, на первый взгляд напоминавший уже не крылатого коня, а гигантского скорпиона. На почтительном расстоянии за председателем скромно следовал Квота. Еще минуту назад Самюэль Бретт с племянницей обменивались колкими упреками. Но это зрелище, от которого они сначала оцепенели, вновь объединило их, вызвав в их душах бурю ликования и неумеренного веселья. -- Но почему не этот? -- спрашивал председатель, подыскивая место, куда бы водрузить свою ношу. -- Этот уже продан, -- ответил Квота. -- А когда я получу свой? На этой неделе? -- Нет, чуточку терпения. Для того чтобы его сделать, нужно время. -- Тогда на следующей? Скажите, значит, к следующему воскресенью? Я как раз жду к обеду кое-кого из друзей. -- Посмотрим. Не беспокойтесь. Я вас извещу. Во время разговора председатель нервно искал штепсельную розетку. -- Ни у кого не найдется в долг яичного желтка? -- взволнованно спросил он. -- И немножко горчицы. Как включается аппарат? -- обернулся он к Квоте. -- Я вижу, дорогой сеньор председатель, вы принесли великолепную машину, -- весело заметил Бретт. -- Не правда ли? -- отозвался председатель. -- Я пришел показать ее вам. Замечательная, верно? -- Да. Только что это такое? Мусоропровод? -- Вот уж догадливый, -- возмущенно бросил председатель и даже в лице изменился. -- Мойщик бутылок? Вантус для прочистки ванны? -- весело выдвигала предположения Флоранс. -- Вы что, смеетесь? -- закричал председатель, бросив на нее сердитый взгляд, в котором, однако, уже проскользнуло сомнение. -- Что же это в таком случае? Квота, как в первый раз, поклонившись, ответил: -- Майонезовосстановитель. Через несколько минут после подсчетов, сделанных безжалостным Бреттом в явно издевательском тоне, председатель вынужден был признать, что при такой цене, -- а раньше он даже не поинтересовался ею, -- аппарат окупится лишь через год, да и то при условии, если заново сбивать свернувшийся майонез каждый день с утра до вечера, причем стоимость ложки майонеза будет равна стоимости коробки сигар, и удалился с оскорбленно-брезгливым видом. -- Сеньор Квота, -- сказал Бретт, -- в прошлый раз я был неправ, обойдясь с вами столь нелюбезно. Простите мне мою несдержанность. Приношу вам свои глубочайшие извинения и благодарю вас за то, что вы снова пришли к нам. Не буду спрашивать, как вам удалось проникнуть к председателю... -- Я стал акционером, -- сказал Квота. -- "Фрижибокса"? -- Но ведь для вас не секрет, что на бирже ваши акции можно купить по цене, как бы сказать помягче, более чем сходной... -- Это не существенно, -- поспешно прервал его Бретт. -- Вы знаете, сеньор Квота, в вас есть что-то такое, что меня заинтересовало. И даже, пожалуй, озадачило. Я имею в виду вашу способность подчинять людей своей воле... Может быть... вы обладаете какой-то магнетической силой... -- К сожалению, нет, -- ответил Квота. -- Нет, я не сплю на гвоздях и не питаюсь толченым стеклом. Любой может достичь тех же результатов, что и я, -- просто добавил он. -- Любой? -- хором воскликнули дядя и племянница. -- Да, любой, в любое время и в любом месте точно также продал бы вам любую вещь. Странное дело, но Бретта бросило разом и в жар и в холод. -- Прошу вас, сеньор Квота, -- начал он, -- скажите откровенно, почему вы пришли к нам, к нашему председателю и ко мне? Почему именно к нам? -- Это чистая случайность. -- Вы бывали и у других? -- Конечно. И всюду я... -- Знаю, знаю, -- нетерпеливо перебил его Бретт. -- Всюду добивались такого же успеха... -- Отнюдь нет. -- Квота улыбнулся. -- Меня выставляли вон, не дав даже раскрыть рта. -- Как мило! -- заметил Бретт, задетый за живое. -- Иными словами, я оказался глупее других? -- Нет. Просто после всех моих неудач меня осенила идея, и я создал эти три жемчужины современного гения, -- объяснил Квота, указывая на восстановитель майонеза и на стоящий на камине крошкособиратель. -- Две, -- поправил Бретт. -- Три, -- возразил Квота. -- Разве Каписта вам ничего не рассказал? -- Да, кстати, куда это он запропастился? Я не видел его с тех пор... -- Ему, вероятно, не по себе: в тот день перед уходом я всучил ему один из моих аппаратов. -- Ему?! -- Так, пустячок, -- скромно ответил Квота. -- Жемчугонанизыватель. Флоранс в полном упоении захлопала в ладоши и рассмеялась. Каписте! Их коммерческому директору! Ведь ему же было поручено вывести Квоту! Она распахнула дверь и сквозь смех крикнула: -- Каписта! -- Потом, повернувшись к Квоте, который стоял все с тем же флегматичным видом, кинула на него восторженный взгляд. Да, значит, она не ошиблась, она действительно напала на феникса. Правда, она еще не могла понять, что он такое замыслил, но уже не сомневалась, что в голове у него таятся столь же поразительные проекты, как и он сам. Бретт тоже изумленно уставился на Квоту. -- Но зачем вам все эхо? -- спросил он наконец. -- Объясните же мне, ради бога. -- Чтобы заставить себя выслушать. -- Да я же только это и делаю! -- Сегодня. Не спорю. А позавчера? Когда вы и так были в отвратительном настроении, а тут еще вас ожидал какой-то незнакомец. Если бы я тогда напрямик сказал вам: "Я пришел, чтобы перестроить полностью работу вашей торговой фирмы", разве вы стали бы меня слушать? Вы бы обратились в полицию! Бретт потер себе нос. Открылась дверь, и на пороге появился Каписта. -- Вы меня звали, сеньорита? Заметив Квоту, он весь залился краской. -- Ну как, Каписта, пересчитали весь свой жемчуг? -- спросил Бретт. -- И это говорите вы, владелец крошкособирателя! -- раздраженно отпарировал Каписта. -- Простите, старина, но я тогда еще ничего не знал. Ну, ладно, ладно, Каписта, отнеситесь к этому проще. Берите пример с меня, я уже нахожу это забавным, даже очень забавным. Итак, сеньор Квота, что же вы хотите от нас? Чего добиваетесь? Квота серьезно посмотрел ему прямо в глаза: -- Мне нужна, сеньор директор, первоклассная фирма, а к числу их можно, безусловно, отнести вашу... Квота подождал, пока Самюэль Бретт ответил ему улыбкой, и продолжал: -- ...где -- и это сразу бросается в глаза -- никто ничего не смыслит в торговле. -- Ну, знаете! Флоранс, Бретт и Каписта не сразу поняли, что это камень в их огород. -- Вы на ложном пути, сеньоры, и вы, сеньорита, тоже, -- сказал Квота, жестом руки успокаивая их. Он бросил быстрый взгляд на обшарпанные обои, на ветхую мебель и продолжал: -- Я знаю, что ваша фирма одна из лучших в стране... среди ей подобных... знаю, что ваши успехи, скажем прямо, весьма недурны по сравнению с другими... -- Так в чем же тогда дело? -- спросил Бретт. -- А в том, что все это печально, -- ответил Квота. -- Весьма печально. Он вздохнул. -- Весьма печально, что ваши конкуренты докатились до того, что завидуют вашим жалким успехам. Что они строят против вас козни, лишь бы отбить вашу мизерную клиентуру, которая и состоит-то из трех плешивых да двух стриженых. Вот что по мнению этих уважаемых фирм называется торговлей. В том числе и по мнению вашего достойного коммерческого директора, здесь присутствующего. -- А вы попробуйте-ка хоть этого добиться, -- огрызнулся Каписта. -- Боже мой, почему бы и не попробовать? Ведь это же мне не снится, -- сказал Квота, показывая на свои аппараты, -- вы трое -- я имею в виду вас двоих и председателя -- единственные владельцы после господа бога этих изумительных созданий Техники Новейшего Времени. И если вы, Каписта, не способны распродать все ваши великолепные агрегаты, предмет вожделения всех домашних хозяек, то хотел бы я видеть, как бы вы продали им крошкособиратель, годный лишь на то, чтобы обеспечить своему хозяину штраф за нарушение общественной тишины в ночное время, или жемчугонанизыватель, который нельзя приспособить даже в качестве шампура для шашлыков. Скорее это я должен сказать вам: попробуйте добиться этого. Каписта побледнел, потом покраснел и возмущенно возразил: -- Но это же жульничество, плутовство, фокусы, а серьезная фирма так торговать не может. Мы не нуждаемся ни в фокусниках, ни в мошенниках. Нам не это нужно. -- Неужели? -- сказал Квота. -- А что же, по-вашему, нужно такой солидной фирме? -- Опыт, -- отрезал Каписта. -- И коммерческий нюх. -- И разумеется, природа щедро вас ими одарила. -- Справьтесь у директора. -- Каким нюхом: продавца или покупателя? -- сладким голосом спросил Квота. Наступило неловкое молчание. -- Если вам, -- безжалостно продолжал Квота, -- настолько не известны тайные пружины покупателя, что вы не способны разобраться даже в себе самом, то как же вы можете нажать нужную пружину у клиента? Квота повернулся к Бретту: -- Сеньор директор, мой крошкособиратель просто-напросто шутка. Но способ, к которому я прибег, чтобы продать его вам, -- это уже другое дело. Это дело серьезное. Давайте разберемся во всем по порядку. Я изучил все ваши статистические данные... -- Каким образом? Где? -- взревел Бретт. -- Вы не имели права... -- У вашего председателя. Очаровательный человек, при нужном подходе его голыми руками можно взять. У вас великолепный статистический отдел. Добросовестный, дельный. Вы иногда просматриваете их данные? -- Конечно, но... -- И вас не поражает... -- Что именно? -- Сеньор директор, вы знаете, к примеру, сколько человек ежедневно проходит мимо ваших витрин? -- Хм... Собственно говоря... -- Сколько останавливается и смотрит на витрины? Сколько проходит мимо? Сколько заходит в ваши магазины? Сколько покупает? Разрешите напомнить вам хотя бы в общих чертах. Мимо ваших магазинов ежедневно проходит от шести до восьми тысяч человек в зависимости от времени года. Один из пяти останавливается, то есть от тысячи до полутора тысяч человек. Пропорция неплохая. -- Наши витрины очень хорошо оформлены, -- скромно, но не без тщеславия заметил Бретт. -- К сожалению, из тех, кто останавливается, только один из восьми, даже меньше, переступает порог вашего магазина. А из тех, кто все-таки входит, делает заказ на холодильник даже не каждый четвертый. В зависимости от дня недели вы ежедневно продаете двадцать -- тридцать агрегатов. -- Я не хочу защищать Каписту, но по сравнению с нашими конкурентами это вполне приличная цифра. У Спитероса, например, продается не более шестнадцати. К концу года наш торговый оборот, несмотря ни на что, достигает достаточно солидной цифры. Немного меньше десяти миллионов песо. Пять миллионов долларов. -- Вот об этом-то я и говорю. Разве это не печально? Бретт молча выслушал этот упрек. Каписта нервно покусывал губы. У Флоранс заблестели глаза. -- Но у наших конкурентов, -- снова завел Бретт, -- например у Спитероса... Квота жестом отмел это возражение. -- Лучше о нем вообще не говорить. Вернемся к вашим делам. Итак, двадцать покупателей на тысячу -- полторы любопытных, которые останавливаются у ваших витрин. Сколько получается? Полтора процента. А что вы скажете, сеньор Бретт, если я доведу эту жалкую цифру до... Ну, скажем, до двадцати процентов! А количество холодильников, продаваемых за день, с двадцати пяти увеличится до трехсот. А ваш торговый оборот -- с десяти миллионов до ста пятидесяти миллионов песо? -- Скажу, что вы смеетесь надо мной, -- сухо отрезал Бретт, которого задело беззастенчивое бахвальство Квоты. -- А если до пятидесяти процентов, а? -- сказал Квота. И, не давая Бретту вставить слово, вдохновенно продолжал: -- А если до шестидесяти? До семидесяти, семидесяти пяти? А если я доведу продажу холодильников до шестисот, восьмисот, до тысячи и более в день? Ваш торговый оборот... Бретт раздраженно попытался прервать его: -- Ну, знаете, даже самые остроумные шутки... Квота фамильярно положил руки ему на плечи и сказал: -- Дорогой сеньор Бретт, вы же сами были свидетелем моих опытов. Я сделал три попытки, и все три увенчались успехом. Следовательно, сто процентов успеха. А ведь я имел дело с людьми, искушенными в торговле, не так ли? И то, что я вам продал по баснословной цене, стоило не дороже билета в метро. Но если вы все еще сомневаетесь, пригласите кого угодно -- продавцов, машинисток, счетоводов, инженеров и даже старых пройдох, членов вашего правления. Хотите пари? -- Какое еще пари? -- растерянно спросил Бретт. -- Что каждому из них я продам по крошкособирателю. Или по вашему холодильнику. Каждому без исключения! Хотя я не обладаю таким опытом, как наш чудодей Каписта. Отнюдь. В крупном торговом деле я новичок. И до самых последних дней я никуда не уезжал из штата Оклахома, точнее, из Камлупи, мало того, я даже не покидал стен нашего городского колледжа. 5 -- О, так вы преподаватель? -- обрадовалась Флоранс. -- Вот оно что... -- удивленно и разочарованно протянул Бретт. -- А-а, все ясно! Интеллигент! -- враждебно и презрительно буркнул Каписта. Квота, даже не повернув головы, обвел глазами всех троих, и Флоранс прочла в его взгляде холодную иронию. -- Преподаватель? -- усмехнулся он. -- Если хотите, да... Но если говорить начистоту, то, поскольку на философском отделении колледжа Камлупи нет ни одного ученика, начальство решило, что можно обойтись -- так оно будет дешевле -- человеком, не имеющим специального образования. А как вы знаете, в Америке дипломов не требуется. Вот начальство и подумало обо мне, так как я уже работал в колледже, развивал, так сказать, вкус у детишек. -- Вы преподавали основы искусства? -- спросила Флоранс. -- Нет, я продавал им конфеты "рудуду" во время перемен. Но я человек добросовестный. И я стал изучать свой предмет на тот случай, если вдруг появится ученик и мне придется с ним заниматься. Вот тут-то я и сделал одно ценное открытие, которое, это я понял сразу же, принесет огромную пользу в моей коммерческой деятельности. -- Вы изучали экономику? -- Нет, психологию. И действительно, продажа "рудуду" вскоре выросла настолько, что запасы их быстро иссякли и мне пришлось в течение целой недели продавать их по талонам. Но тут у меня зародились иные замыслы. -- Так что это все же такое? -- жадно спросил Бретт. -- Мои замыслы? -- Нет, что вы открыли? Бретт заметно оживился, Флоранс посмотрела на него: он, милый ее чудак, был готов всему поверить. И, сама не понимая почему, она обрадовалась в душе. -- Колумбово яйцо! -- сказал Квота. -- Просто надо было об этом подумать, только и всего. Типичным преподавательским жестом он слегка подтянул рукава. -- Кто не знает, -- продолжал он, -- что поведение самых различных людей определяют одни и те же постоянно действующие факторы. "Не схожи люди в своих поступках, но как согласны в том, что скрывают". Вам знакомы эти замечательные слова французского поэта Поля Валери. Вот они-то и легли в основу моей системы торговли. -- Простите... -- Я говорю, -- повторил Квота, -- что это положение легло в основу моей системы торговли. Вернее, два универсальных психологических фактора, первый из коих... В глазах Бретта да и Каписты тоже он прочел уже знакомое ему недоверие: все это, мол, болтовня неуча с последней парты. -- Сейчас я вам все объясню наглядно, -- продолжал он, улыбнувшись. -- Вам, конечно, известна игра, построенная на том, что у присутствующих спрашивают, что такое, ну, к примеру, винтовая лестница. Скажите мне, сеньоры, и вы, сеньорита, что такое винтовая лестница? -- Это лестница, которая, -- начал Бретт, -- лестница, которую... одним словом, лестница... ну, такая. -- Он вслед за своей племянницей и Капистой начертил в воздухе некое подобие штопора. -- Очень хорошо, -- одобрил Квота. -- Какое единодушие! А теперь скажите мне, что такое компактное вещество? -- Ну, это... И Флоранс, и ее дядя, и Каписта сделали одно и то же движение: согнутыми пальцами они словно бы мяли какую-то упругую массу. Но тут же они рассмеялись. -- Великолепно, -- сказал Квота. -- А коловорот? Теперь, уже не колеблясь, они дружно закрутили несуществующую рукоятку. -- Отлично. А велосипедный насос? В ответ все трое начали одинаковым движением накачивать невидимую шину. -- Браво. А бигуди? Все трое подняли было руки к голове, но тут же остановились, а лысина Бретта побагровела. -- Я не хотел никого обидеть, -- проговорил Квота. -- Но уже на этих примерах вы смогли убедиться в силе общих рефлексов. Вот, например, если я сейчас покажу пальцем на несуществующее пятно на галстуке нашего славного Каписты... Каписта инстинктивно опустил голову. Квота указательным пальцем поднял его подбородок. -- ...он опустит голову, чтобы проверить. Или если вам, сеньор Бретт, я дружески протяну руку... Бретт тут же машинально протянул ему свою, но Квота намеренно не взял ее, и она нелепо повисла в воздухе. -- ...то вы обязательно протянете мне свою. А если другой рукой я неожиданно сделаю вот такое движение... -- Он осторожно положил руку на спину Флоранс, девушка рывком отстранилась и вскрикнула. -- ...получится желаемый эффект. Вот это я и называю психологическими рефлексами. Они настолько автоматичны, что если даже я сразу повторю... На сей раз он ткнул пальцем в жилет Бретта, и директор, не удержавшись, проследил взглядом движение пальца. Квота привел его голову в нормальное положение. -- ...все равно реакция, как видите, такая же, хотя вы уже предупреждены. А если я вам сейчас сообщу, дорогой Бретт, что вы рогоносец и, кроме вас, всем это известно... Бретт покраснел как вареный рак. -- Как? Что? -- прорычал он. Схватив Квоту за пиджак, он, задыхаясь, крикнул: -- Что вы сказали? Немедленно повторите, иначе я вас... -- Успокойтесь, успокойтесь, -- мягко остановил его Квота. -- Вы не рогоносец. Во всяком случае, насколько мне известно. Кстати, разве вы женаты? -- Не женат, -- растерянно ответил Бретт. -- Вот видите. Извините меня за пошлость, но по этому опыту вы можете судить о внутренней буре, которую вызывает у человека обычное слово, если умело нажать на нужную пружинку. А подобных пружинок сотни, тысячи. Но кто пускает их в ход? Никто. А я решил ими воспользоваться, вот в этом-то и заключается мое открытие. Он удовлетворенным взглядом обвел своих явно ошеломленных слушателей. -- Все эти пружины, все эти рефлексы я взял на учет. Много месяцев я их классифицировал, отбросил бесполезные для дела, а остальные распределил, так сказать, по тональности, как на клавиатуре рояля. Понимаете? Таким образом, подобно тому, как каждой клавише соответствует одна, и только одна, нота, так каждой пружине соответствует один, и только один, рефлекс... Квота провел ладонью по спине Каписты, и тот, вздрогнув, подобрал зад. -- Вы что это! -- Не пугайтесь, это просто эксперимент. Я лишь хочу вам доказать, что вы можете безошибочно вызвать нужный рефлекс, нажав определенную пружину, -- так же как под вашим пальцем прозвучит до или соль-бемоль или фа-диез в зависимости от того, по какой клавише вы ударите. Квота поправил манжеты. -- Итак, первый универсальный постоянный фактор -- рефлексы. Теперь обратимся ко второму. Когда вы, сеньоры, и вы, сеньорита, прогуливаетесь по улицам и смотрите на витрины магазинов, зачем вы разглядываете выставленный в них товар? -- Очевидно, чтобы посмотреть, нет ли там того, что мне нужно, -- немного подумав, ответил Бретт. -- Единица, -- сказал Квота. -- Чтобы рассмотреть качество товара, -- почти одновременно с Бреттом сказал Каписта. -- Единица, -- бросил Квота сухо, как истый преподаватель. -- А вы, сеньорита Флоранс? -- Посмотреть, нет ли там какой-нибудь вещи, которая мне понравится, -- не колеблясь, ответила Флоранс. -- Браво! -- одобрил Квота. -- Пятерка с плюсом. Какой-нибудь вещи, которая вызвала бы у вас желание приобрести ее, -- уточнил он, выделив голосом последние слова, и, снова поправив манжеты, продолжал: -- Ибо, сеньоры, страсть к приобретению, обладанию, страсть, которая передается и усиливается из поколения в поколение в течение тысячелетий, -- чисто абстрактная потребность, предвещающая, дорогой мой Бретт, сам объект, -- так потребность любить возникает до самой любви. Женщина, которую вы потом встретите и полюбите, -- лишь объект, на который изливается эта страсть. Вещь, которую вы увидите в витрине и которая вам понравится, -- тоже лишь объект. Первый -- для постели, второй -- для приобретения. В том числе и крошкособиратель. Если вы можете обладать женщиной, но не обладаете -- вы подавляете свое желание. Если вы можете приобрести вещь и не приобретаете ее -- вы подавляете свое желание. Похоже, что одна из самых устойчивых маний человека -- это прежде всего подавлять свои желания. Не скрою, Фрейд заметил это еще до меня. Скажите, дорогой мой Бретт, чем иначе объяснить поведение той тысячи любопытных, -- в голосе Квоты внезапно прозвучали настойчивые нотки, -- которые в отличие от остальных прохожих изо дня в день останавливаются у ваших витрин? Только более или менее определившимся желанием приобрести холодильник. Но почему, если им этого хочется, девяносто девять процентов, судя по вашей же статистике, уходят, подавив свои желания? Утверждаю, бедный мой Каписта, что объяснение здесь может быть только одно -- вы не сумели их удержать. Больше того, вы не помогли им решиться на покупку. Так вот я считаю, что помочь им принять решение -- дело наше, и только наше, дорогой Бретт. Мы должны заставить их сделать это немедленно. Немедленно и каждого! И тот жалкий один процент, который решается на покупку самостоятельно, и прочие девяносто девять процентов, которые по той или иной причине подавляют в себе желание и уходят! Вы меня поняли? Всех! Бедных, богатых, за наличные, в кредит, но только всех без исключения! Каким образом? Не давая им подавить свое желание! Извлекать его из них, как извлекают акушерскими щипцами ребенка. Как извлекают улитку из скорлупы. Каким способом? Помогая им освободиться от сомнений, -- Квота, ткнув пальцем в жилет Каписты, заставил его нагнуть голову и тут же поднял ее, -- пустив в ход психологические рефлексы. 6 Закончив лекцию, Квота вытер платком руки, словно он писал свои доказательства мелом на доске. Затем устремил на неподвижно стоявшего Бретта безмятежный, но в то же время решительный и требовательный взгляд. У директора даже губы задрожали. -- Если я вас правильно понял, дорогой мой Квота... -- наконец глухо выдавил он. -- Надеюсь, поняли, -- холодно бросил тот, аккуратно складывая платок. -- Вы считаете, вы действительно считаете, что те пятьсот, та тысяча, а иногда полторы тысячи зевак, которые каждый день слоняются перед нашими витринами, окидывая их ленивым взглядом, в котором не прочтешь ничего, кроме решения НЕ покупать, по крайней мере не покупать, пока все обстоятельно не будет взвешено вместе с женой, все "за" и "против", подсчитаны сбережения, получены советы от друзей и знакомых, и считаете, что даже самые лучшие из потенциальных покупателей все равно колеблются, не зная, какую марку холодильника выбрать из десяти -- двенадцати примерно одинаковых по качеству, не говоря уже о том, что большинство любопытных проходят мимо наших витрин совершенно случайно, не известно почему останавливаются и оглядывают наши модели скорее критическим, чем заинтересованным, оком, иногда даже с единственной целью убедиться, что их холодильник намного лучше наших, -- так вот, вы считаете, что всех этих людей, всех этих зевак, которых ничем не соблазнишь, этих перелетных птиц, что пугливее ласточек, мы можем удержать, завлечь в магазин, убедить и продать каждому из них -- причем сразу же -- один из наших агрегатов? Бретт залпом выложил все эти соображения и остановился, чтобы перевести дух. Квота ни на секунду не спускал с него глаз. Он улыбнулся и, пряча платок в карман, сказал: -- Именно так, дорогой директор. -- Всем? -- переспросил Бретт, еще не отдышавшись. -- Всем, без исключения? Не упустив ни одного? -- Разве у свиньи, которую привели на чикагскую бойню, есть хоть один шанс выбраться оттуда живой и невредимой? -- спокойно спросил Квота. Этот образ показался Бретту столь убедительным, что он уже сдался. -- Дорогой мой Квота, -- сказал он, пытаясь скрыть охвативший его восторг, -- но как, находясь в несколько необычной обстановке... будучи преподавателем без учеников колледжа Камлупи, вы сумели постичь проблемы, которые неизбежно стоят перед любой крупной торговой фирмой? -- А я и не постиг, -- кратко, словно уронил камешек в воду, ответил Квота. -- Совсем не постиг. Он улыбался. Каписта, не удержавшись, с удовлетворением потер руки и пробормотал: -- Ага, то-то и оно. Флоранс нахмурилась, а Бретт побледнел. Он даже почувствовал слабость в ногах и сел. -- А какое, черт побери, это имеет значение? -- спросил Квота, глядя на него с усмешкой. -- Вы, дорогой Бретт, превосходный директор. В этом никто не сомневается. Но чем практически вы руководите? Легионом продавцов, взводом машинисток, батальоном кладовщиков, ротой счетоводов и армией финансовых затруднений и конфликтов с налоговыми инспекторами. И вы справляетесь со своими обязанностями наилучшим образом, это все признают, и в первую очередь я. У меня и в мыслях не было вмешиваться в ваши дела, тем более что лично меня бигуди никогда особенно не интересовали. Но это, дорогой друг, лишь одна часть уравнения. Квота подошел к окну. -- Вторая же его часть находится вне этих стен. Она там, внизу, на улице, в автобусе, в театрах, в кино, у себя дома, сидит и читает книгу или газеты. Она независима, непокорна и гордится своим правом свободного выбора. Она, как вы правильно отметили, глядит на ваши витрины и рекламы скорее критическим оком, чем любопытным. Так вот, этой частью уравнения, от которой преуспеяние вашей фирмы зависит еще в большей степени, чем от первой его части, как вы ею управляете, сеньор директор? -- Но... -- растерянно пробормотал Бретт, -- как же, по-вашему... как... ведь не могу же я ею управлять! -- Именно об этом я и говорю: вы бросаете ее на произвол судьбы, -- вдруг взорвался Квота. -- Даже с теми, что сами чуть ли не кидаются вам в объятия, как вы с ними действуете? Вы полагаетесь либо на случай, либо на пресловутое чутье каких-то простофиль -- я говорю не о вас, Каписта? -- повернулся он к коммерческому директору, который раскрыл было рот и тут же, чмокнув губами, закрыл его. -- Но я, сеньоры, придерживаюсь иной точки зрения, -- энергично продолжал Квота. -- Я вовсе не считаю неуловимым этот поток, о котором вы говорите в столь презрительном тоне. Мало того, сидя в унылых стенах колледжа Камлупи, я научился их понимать. Изучил тайный механизм, который с коммерческой точки зрения на редкость прост и хитроумен. Самый тупой из ваших продавцов сумеет под моим руководством привести в действие этот механизм, нажимая на клавиши моей клавиатуры психологических рефлексов, как ребенок нажимает на клавиши рояля, разучивая гаммы. И впредь каждый прохожий, убежденный в своем праве свободного выбора, остановившись у вашей витрины, будет немедленно и автоматически, сам того не заметив, с помощью рефлексов, постепенно приводимых в действие, вовлечен в замкнутый круг, откуда ему не вырваться. Клавиша за клавишей, нота за нотой... -- подчеркнул Квота, медленно и широко взмахнув руками, словно он дирижировал оркестром, исполняющим увертюру к "Тангейзеру", -- такт за тактом... продавец будет следовать партитуре просто и точно, как хорошо затверженному уроку. И вы увидите, как желание этого случайного прохожего, вначале неясное, расплывчатое... при помощи клавишей, нажимать на которые дело немудреное и чисто механическое, будет постепенно доведено до такой степени концентрации... до такой температуры... до такого необузданного неистовства, что он скорее убьет отца и мать, чем откажется от предмета своих вожделений. Квота вдруг повернулся к Каписте и громко, голосом обвинителя; спросил его: -- В какой именно момент, сеньор Каписта, вы протягиваете клиенту ручку для того, чтобы он подписал заказ? -- Когда он об этом попросит, -- удивленно ответил Каписта. -- Поздно! -- воскликнул Квота. -- В девяти случаях из десяти -- слишком поздно! Знайте же, что ручка должна быть вложена в нетерпеливые пальцы клиента в тот самый момент, когда его желание, достигнув кульминации, нуждается в разрядке -- в сладостной спазме подписи. Ни на секунду раньше -- иначе клиент сразу очнется, но и не позже, потому что желание перегорит: и в том и в другом случае клиент приходит в себя, начинает осознавать опасность, понимать, что на него оказывают давление, отбрыкиваться и бесповоротно ускользает от нас. Но в тот короткий миг, когда страсть к приобретению достигает высшего накала, тогда даже землетрясение ему нипочем и он подпишет все что угодно. И вот тут-то, друзья мои, с ним происходит удивительная метаморфоза, -- продолжал Квота, понизив тон. -- Этот неуловимый аноним, этот высокомерный незнакомец, который только что третировал продавца с холодным презрением и, кстати, действительно в течение многих лет прекрасно обходился без вашего холодильника... или без моего крошкособирателя и всего пять минут назад, казалось, был твердо намерен обходиться без него еще многие годы, а может, и всю жизнь, теперь, поставив свою подпись, вдруг начинает мучиться при мысли, что ему придется жить без него, пусть даже всего один день. Его без остатка снедает страсть. Покупатель и продавец обменялись ролями. Теперь уже умоляет покупатель, а продавец говорит с ним надменно и холодно: "Терпение, терпение, -- твердит он, -- ведь для того чтобы его сделать, нужно время..." "Я вас прошу, я вас очень прошу, -- молит покупатель, -- у меня в воскресенье обедают друзья..." "Не беспокойтесь, -- отвечает продавец. -- Чуточку терпения, и все будет в порядке. Я вас извещу". -- И он потихоньку выпроваживает покупателя за дверь, расчищая таким образом путь для следующего. Для сотни, двухсот, пятисот следующих покупателей. Ибо отныне ему дорога каждая минута. И эта сцена повторяется ежедневно по сто, по двести, по пятьсот раз. Отойдет в область преданий то удручающее зрелище, когда люди слонялись взад и вперед, входили и выходили, когда им вздумается. Нет больше колеблющихся, которые переходят из магазина в магазин с наглым убеждением, что их решение зависит лишь от них самих. Нет больше тех, кто смотрит, критикует, взвешивает, рассуждает, кто тормозит торговлю своей врожденной нерешительностью, своим бесстыдным правом свободного выбора. Вместо них стройными рядами идет послушная армия. Вместо чего-то бесформенного, вялого, расплывчатого и ускользающего, что вы именуете клиентурой, -- благородная колонна безропотных покупателей. Вместо глупой суетни мух, попавших в бутылку, бесконечные, грандиозные, стройные ряды клиентов, марширующих как на параде. Последние слова Квота произнес, напряженно вытянувшись на цыпочках, выкинув вперед обе руки, и в глазах его загорелся фанатический блеск. Бретт от волнения вскочил с кресла. -- Да вы понимаете, дорогой Квота, что вы говорите? -- воскликнул он. -- Вы знаете, что это значит? -- Конечно, -- ответил Квота, спокойно опускаясь на пятки. -- Если ваши слова окажутся правдой, это означает, что во всей структуре нашей фирмы произойдут неслыханные перемены. И что вместо двух-трех десятков холодильников мы начнем продавать около тысячи? Квота некоторое время молчал, устремив на него свои черные глаза, неподвижные глаза не то ясновидящего, не то пророка. -- А для чего же, по-вашему, я нахожусь здесь? -- начал он глухим голосом, который постепенно становился все звучнее, все раскатистее. -- Для чего же я, по-вашему, в течение многих лет молча готовился к этой минуте? Променял свое место преподавателя философии в колледже Камлупи, возможно, и не блестящее, зато прочное, достойное уважения, на какую-то ненадежную и рискованную авантюру? Уж не воображаете ли вы, что все это ради того, чтобы дать вам возможность сохранить нетронутым престиж директорской лысины? Уж не думаете ли вы, что мое честолюбие ограничится тем, что я займу при вас место нашего милого Каписты? Что все мои стремления будут удовлетворены, когда мне удастся увеличить ваши доходы в два, или десять раз, или даже в сто? Неужели вы воображаете, что я, при моем уме, удовлетворюсь рамками вашей фирмы? Что я соглашусь на веки веков, изо дня в день решать жалкую проблему сбыта бог его знает какого завала холодильников? Когда я взвешиваю, когда я подвожу итоги, когда я охватываю умом весь огромный урон, какой приносят вашей стране -- да что я говорю приносят всему миру! -- миллионы подавленных желаний, нераскрывшихся бумажников, я прихожу в ужас. А ведь это в моей власти, я знаю способ заставить бумажники раскрыться, и тогда во все страны, на все континенты хлынет поток неисчислимых богатств. Внезапно в его голосе послышались теплые убедительные нотки и он, склонившись к бледному и завороженному Бретту, сказал: -- И вот вам, мой друг, мой дражайший друг, не кажется ли вам самому мысль о том, что можно удвоить цифру нашего любезного Каписты, мысль которую вы еще недавно находили весьма соблазнительной, не кажется ли она вам сейчас бесперспективной, убогой? -- Да, -- пролепетал Бретт, облизывая пересохшие губы. -- Теперь, когда у вас наконец открылись глаза, разве вы не видите сами, насколько перспектива до конца своих дней бороться за то, чтобы продать в год на несколько аппаратов больше или меньше, насколько она безрадостна и мерзка? -- Да, -- прошелестел Бретт. -- И разве стены вашего кабинета, да и не только эти облупившиеся стены, но и все -- и дом, и магазины, и филиалы, -- разве не показались вам вдруг тесными, жалкими? -- Да, -- согласился Бретт беззвучным голосом. -- А если я вам сейчас скажу: я шутил, я уезжаю в свой дорогой колледж преподавать философию и у вас все останется по-прежнему, снова потекут серые однообразные дни, -- разве не почувствуете вы всей душой острого разочарования? -- О да! -- воскликнул Бретт. -- Значит, -- торопливо заключил Квота, -- вы решились? Мы начинаем, мы идем на этот эксперимент? -- Да, -- крикнул Бретт, возбужденно подскакивая в кресле. -- Да, да и еще раз да! Какие могут быть колебания? Ведь сам Каписта -- о чудо! -- побледнел и замер, лишился дара речи. Если даже у моей осторожной племянницы блестят глаза, словно она присутствует на собственной свадьбе! Дорогой Квота, -- голос Бретта дрогнув, -- не знаю, чему будут свидетелями стены этого кабинета через несколько месяцев -- может, радостных слез и объятий, а может, криков отчаяния. Не знаю, не знаю... Знаю одно -- сейчас, и немедленно... -- В таком случае распишитесь здесь, -- сказал Квота и придвинул Бретту бумагу и ручку. -- Что это? -- пробормотал Бретт, захваченный врасплох в этот миг высшего упоения. -- Временное соглашение о сотрудничестве. -- Давайте! Он схватил ручку, поставил свою подпись и судорожно сделал вместо росчерка закорючку. -- Благодарю. -- Голос Квоты прозвучал вдруг удивительно холодно. На его лице появилось выражение ледяного безразличия. Он взял листок и аккуратно спрятал его и ручку во внутренний карман пиджака, но тут оторопевший от изумления Бретт собрался с мыслями. -- А когда... -- голос его прозвучал робко, даже боязливо, -- а когда вы начнете налаживать... Квота бросил на него надменный взгляд, в котором нельзя было ничего прочесть. -- Чуточку терпения, дорогой друг. Чуточку терпения. Не помня себя от волнения, Бретт вскочил с кресла. -- Послушайте, в среду у нас заседание правления, скажите... могу я им объяснить... -- Нет, ни в коем случае, -- бросил ему Квота через плечо, медленно направляясь к двери. -- Такие дела в один день не делаются. И даже за неделю. Будьте благоразумны. -- Тогда когда же? В следующую среду, -- настаивал Бретт, идя за Квотой и чуть ли не наступая ему на пятки. -- В следующую? Ведь это будет через десять дней... Квота уже взялся за ручку двери. Раскрыв дверь, он обернулся и сказал: -- Ничего не могу вам обещать. Чуточку терпения, и все будет в порядке. Не беспокойтесь. Я вас извещу. Среди мертвого молчания он закрыл за собой дверь. 7 Пять минут спустя Бретт уже рвал на себе волосы -- чисто символически, конечно. -- Жулик, -- стонал он. -- Я пал жертвой жульнических махинаций, в этом нет никакого сомнения. Когда первые восторги улеглись, он вдруг спохватился, что ничего не знает об этом субъекте, о так называемом Квоте, -- да и Квота ли он вообще? -- не знает ни его адреса, ни кто он такой. Мало того, он даже не прочел ни слова из того, что подписал. -- А здорово он с вами разыграл номер с ручкой, а? -- иронизировал Каписта. Этот инцидент, пожалуй, его скорее даже порадовал. -- А вы-то оба разве не могли удержать меня от этой глупости? -- проговорил Бретт, надеясь свалить свою вину на Каписту и Флоранс. -- Но вы же совершеннолетний! -- возразил Каписта. -- А я такая же идиотка, как и вы, -- в противовес Каписте призналась в своей вине Флоранс. Особенно же упрекала она себя потому, что собственноручно свела Квоту с дядей и сама на миг поверила в то, что болтал этот проклятый проходимец. Был срочно созван военный совет, чтобы разработать дальнейшую линию поведения. Прежде всего предупредили банк: никаких денег по этому документу не выдавать. Затем запросили юридический совет: "Предположим, я подписал один документ, дающий теперь его обладателю неограниченные полномочия, как выйти из этого положения?" На всякий случай совет подготовил Бретту акт о расторжении договора и текст заявления о вымогательстве подписи, которое при первых же признаках тревоги будет передано в суд. Кроме того, юрист, имевший связи в полиции, добился розысков Квоты по всем гостиницам города. Через полчаса сам Квота позвонил из гостиницы "Хилтон комодор". -- Ну, в чем дело? Вы разыскиваете меня через полицию? -- То есть... хм... да нет... мы только хотели бы знать... Совершенно запутавшись, Бретт нашел единственный выход из положения: он закашлялся. Прочистив наконец горло, он спросил: -- Но раз вы уж позвонили, дорогой Квота, скажите пожалуйста... Мне хотелось знать... что я подписал? -- Разве я вам не говорил? Просто временное обязательство. -- А... а в чем, собственно, я даю обязательство? Вы бы не могли прочесть мне текст? -- Конечно, могу. Он весьма краток. Небольшая пауза, затем голос Квоты: -- Я, нижеподписавшийся, обязуюсь сотрудничать с сеньором Квотой, проживающим в гостинице "Хилтон комодор", в Хавароне, с целью эксперимента, а в случае успеха также внедрения на предприятиях фирмы "Фрижибокс" его торгового метода. Подпись: Самюэль Бретт -- генеральный директор. -- Это все? -- Все. От радости Бретт чуть не пустился в пляс, но вовремя вспомнил, что при племяннице и Каписте звонил главному бухгалтеру банка и в юридический совет. Не удержавшись, он на всякий случай спросил Квоту: -- А вы... по-прежнему не хотите мне сказать, когда придете? -- Чуточку терпения, дорогой друг. Целую неделю терпение Бретта подвергалось серьезному испытанию: Квота не подавал признаков жизни. Однако установленная благодаря юристу тайная слежка обнаружила, что всю эту неделю Квота не покидал гостиницы "Хилтон комодор", а если и выходил, то крайне редко, что там он и питался, судя по всему, сидел в номере и чертил какие-то планы -- так, во всяком случае, определил его занятия коридорный, увидев кучу разбросанных листов бумаги. Дни этого затянувшегося ожидания были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни Бретта. То и дело он переходил от ничем не оправданного оптимизма к полному отчаянию. В нем боролись два человека: один -- делец, энергичный, сгорающий от нетерпения ринуться в авантюру, которая, несмотря на риск, могла привести к грандиозному успеху; другой -- осторожный директор, которого пугал этот риск и который от всего сердца желал, чтобы все оставалось по-старому. Флоранс пыталась успокоить дядю. Но у нее в силу сложных причин, в которых она и сама-то не слишком разбиралась, настроение тоже то падало, то неожиданно подымалось. Что же касается Каписты, то на лице его сохранялась скептическая усмешка, красноречиво говорившая о том, что думает лично он обо всей этой истории. И вот, как-то во вторник утром, никого заранее не оповестив, с самым безмятежным видом появился Квота, держа под мышкой туго набитый портфель. -- Наконец-то! -- воскликнула Флоранс и побежала предупредить дядю. Он сидел с удрученным видом: вместе с главным бухгалтером они изучали цифры, предвещавшие неминуемую катастрофу. Количество холодильников на складах фирмы возросло, а денежные фонды почти полностью иссякли. Через два месяца, самое большое, придется увольнять рабочих и закрыть по крайней мере один из трех цехов. -- Квота пришел, -- сказала Флоранс. -- А-а! -- Бретт неопределенно вздохнул. И на этот раз директор не знал, радоваться ли ему или ужасаться появлению Квоты. Итак, настал решающий час. Главное -- мужаться. В душе его теплилась надежда, вместе с ней зрел и ужас. Флоранс вела его почти насильно. Он вошел вслед за племянницей в ее кабинет, где Квота, бесцеремонно очистив письменный стол от всевозможных бумаг и папок, разложил свои чертежи. -- Здравствуйте. Садитесь, -- сказал он директору. Тот молча подчинился. Квота ткнул пальцем в чертежи. -- Вот это, это и это вам придется для меня изготовить. Надо только строго придерживаться расчетов и ничего не менять. Он отодвинул листы, под ними лежали другие. -- А вот общий план оборудования ваших торговых залов. Сколько их у вас? -- Шесть в каждом магазине, -- выпалил Бретт. -- Маловато. В дальнейшем нам понадобится гораздо больше. Ничего, в случае необходимости пристроим еще. Это пустяки. Пока же удовлетворимся для начала теми, что имеем, хотя бы вот в этом магазине. Как видите, торговые залы нужно разделить перегородкой, чтобы при каждом из них было нечто вроде маленькой прихожей. Следует также позаботиться о системе освещения, которая... Но Бретт уже не мог усидеть на месте. -- Но все это, дорогой Квота, -- не выдержал он, -- совершенно невозможно! -- Что? -- Да вы просто не понимаете, чего требуете?! Для изготовления вашей аппаратуры я должен буду на несколько недель нанять три бригады рабочих. А торговые залы? Вы представляете себе, во что обойдутся перегородки, окраска и все прочее? Нет, милейший Квота, у нас нет ни одного песо даже для начальных работ! -- Совершенно естественно, -- спокойно проговорил Квота. -- Что совершенно естественно? -- Что у вас нет ни одного песо. А кто у вас их требует? -- Чего требует? -- Песо. Надеюсь, у вас еще имеется небольшой кредит, а? -- Да, конечно, но я не имею права воспользоваться им для столь непроизводительных расходов... Неужели вы полагаете, что правление... -- Простите... -- Тон Квоты был так сух и резок, что Бретт даже опешил. -- Если у вас не хватает мужества что-либо предпринять без согласия дюжины старых индюков, лучше нам вообще ни о чем не говорить. Бретт перевел дыхание. -- Да вы же сами знаете, что мои полномочия ограниченны... по уставу я не имею никакого права вкладывать... -- Знаю. Это, безусловно, риск. Но надо или рискнуть, или же сразу поставить точку. Бретт захлопал глазами и молча ждал продолжения. -- Дорогой мой Бретт, вы лучше меня знаете, что ни одно правление никогда в жизни не поставит поручительскую подпись под тем временным обязательством, которое вы подписали. Это обязательство и так превышает ваши полномочия. И даже если я продам по крошкособирателю каждому из двенадцати членов правления, все равно мы вряд ли соберем все их подписи под таким документом. Не спорю: вы пошли на риск и взяли на себя немалую ответственность. И если дело провалится, то отвечать перед ними, конечно, придется вам. Но если мы добьемся успеха, то слава тоже будет ваша. Такова ставка в этой игре. А теперь, дорогой, решайте сами. Я могу, немедленно, у вас на глазах, разорвать это злосчастное соглашение, и вы успокоитесь. Для меня лично это большой роли не играет. В конце концов, я просто потеряю несколько дней, так как мне придется повторить знакомый вам опыт у Спитероса, чтобы провести у него тот эксперимент, который я пока еще предлагаю провести вам, если вы, конечно, не раздумали... Даю пять минут на размышления... -- Послушайте, дорогой Квота, но... -- Еще два слова. Вы действительно недостаточно информированы, чтобы принимать решение. Так вот, я подсчитал, сколько денег понадобится для начала. По самому грубому подсчету потребуется сто тысяч песо. Хотя сумма сама по себе не так уж велика, но, как я предполагаю, она все же превышает директорский фонд, который сейчас имеется у вас в наличии. Однако, как я уже сказал, это не проблема. Ведь вы рассчитываетесь с вашими поставщиками каждые три месяца, не так ли? А я в первый же день после того, как будут окончены подготовительные работы, -- вы меня слышите: в первый же день! -- гарантирую продажу как минимум пятисот холодильников. Другими словами, в кассу поступит приблизительно двести тысяч песо. Но даже если мы продадим, предположим, не пятьсот, а в четыре раза меньше, вам хватит и двух дней, чтобы ликвидировать пассив. Я гарантирую вам, что за три месяца мы продадим шестьдесят тысяч холодильников, и это при самых пессимистических прогнозах, следовательно, на наш счет поступит по крайней мере пятьдесят миллионов песо. Что будут значить по сравнению с этой суммой ваши жалкие сто тысяч? Бретт глубоко вздохнул и раскрыл было рот. -- Не торопитесь отвечать, подождите секунду, -- остановил его Квота. -- Вы отнюдь не обязаны мне верить. И если я не сдержу своего обещания, правление наверняка сделает вам строгое внушение. Возможно, вам даже придется уйти со своего поста. Возможно. Но что произойдет, если сейчас уйду я? За то время, что я пробыл здесь, я собрал достаточно полную информацию и могу безошибочно предсказать, что через два месяца вы будете вынуждены закрыть часть ваших цехов. А через четыре месяца -- еще часть. Через год вы окончательно прогорите. А если в то же самое время ваш друг Спитерос под моим руководством будет продавать тысячу холодильников в день, то что, по-вашему, скажут тогда ваши двенадцать индюков? -- Он прав, дядя, -- тихо проговорила Флоранс. -- Ты думаешь? -- слабым голосом спросил Бретт. Флоранс кивнула. -- К чему обманывать себя, -- сказала она. -- При сегодняшнем состоянии рынка у нас не осталось ни одной лазейки для разумной надежды. На днях Каписта весьма высокомерным тоном заявил мне: "Холодильники -- дело безнадежное". Правда, звучит это чрезмерно драматично, но вы же знаете, что он прав. Флоранс напомнила дяде о визите генерала Переса, о том, как тот шантажировал их, ссылаясь на слухи о затруднениях фирмы, которые ставят под угрозу кредит. Фирма может еще просуществовать некоторое время лишь при условии, что Бретту удастся договориться с их конкурентами о сокращении производства в соответствующих пропорциях, так чтобы общее количество выпускаемых холодильников не превышало спроса на них. Но, как он сам понимает, такая договоренность, другими словами такой картель, еще возможен в обычное время, когда требуется лишь небольшое сокращение производства, и почти немыслим в период общего кризиса. Когда каждый, чувствуя собственную погибель, яростно борется за свое существование. -- Спитерос собирался прийти ко мне... -- не особенно уверенно вставил Бретт. -- И вы многого ждете от этого свидания? Бретт скорчил грустную гримасу. -- А почему бы и нет? -- возразил он, но голос его прозвучал совсем неуверенно. -- Вот видите, -- прошептала Флоранс. -- Дядя Самюэль, -- продолжала она уже громче, -- посмотрим правде в глаза. Я не спорю, возможно, сеньор Квота и сгустил немного краски, нарисовав так мрачно наше будущее. Возможно, через год вопреки его предсказаниям мы не ликвидируем свое дело, но этого не случится лишь потому, что к тому времени одна из крупных американских фирм, -- а они уже заигрывают с вами, -- увидев, что мы при последнем издыхании, буквально сожрет нас со всеми потрохами. До сих пор правление сопротивлялось этому и продолжает сопротивляться, будет сопротивляться полгода, ну, скажем восемь месяцев... А что дальше? Вы же прекрасно знаете, дядя, чем все это кончится. И вот поэтому мне кажется, что не такой уж это большой риск с вашей стороны. Да, дядя, по моему мнению, нужно попытать счастья. Бретт выслушал племянницу, не поднимая головы. Она уже давно кончила говорить, а он по-прежнему сидел все в той же позе, будто дремал. Квота не произнес ни слова, не сделал ни единого жеста, только бросил а сторону Флоранс многозначительный взгляд, словно говоря: "Очень хорошо. Вот вы все понимаете". К своему удивлению, Флоранс почувствовала, как по телу ее разлилось тепло радости. Наконец Бретт поднял голову. Глаза у него были мутные, словно он слегка опьянел. Прежде чем заговорить, он попытался выжать из себя улыбку. Но улыбка не получилась -- лишь слегка дрогнули уголки губ. -- Все, что сказала моя девочка, весьма дельно, -- начал Бретт, не глядя на Квоту. -- Зачем обманывать себя, она права: надо выбирать -- или вы, или американцы. Я ничего не имею против американцев, но тогда уж неизбежно мне придется приспосабливаться к какому-