т, всем покажет, что значит выгнать законную жену из мужнина дома! Через две недели после несчастья с мальчиками, потеряв всякую надежду подольститься к доктору или настолько запугать священника, чтобы кто-нибудь из них подвез ее в Каргвизиан, Фанни наняла в Падстоу коляску и отправилась посмотреть, что это там от нее скрывают. Слухи о невероятных событиях в рыбачьем поселке докатились и до Тренанса, и она уже больше не могла мучиться неизвестностью. Дорогой они обогнали груженную камнем телегу, и Фанни, окликнув возницу, узнала, что Пенвирнам строят дом и хлев. Она пришла в отчаяние: стало быть, худшие ее опасения подтвердились! В Каргвизиан она приехала заплаканная, с дрожащими губами и, застав невестку одну в гостиной, кинулась к ней с протянутыми руками, исполненная в эту минуту почти искреннего смирения. - Простите меня, Беатриса! Спокойная и приветливая, Беатриса поднялась ей навстречу. За долгие годы она так привыкла скрывать свои истинные чувства под маской вежливости, что теперь это давалось ей без всякого труда. - А, Фанни! Добрый день. Мы как раз собирались навестить вас. - Я понимаю, вы, конечно, были очень заняты. - С тех пор как вы уехали, у меня не было ни секунды свободной. Но доктор рассказывает нам о вас. Надеюсь, ревматизм вас уже не так мучит? Фанни села, усмиренная и покорная, как овечка. - Беатриса... в тот вечер я вела себя ужасно. Наверно, на вас с Генри произвело отвратительное впечатление мое... - Ну, пустяки, не стоит вспоминать. Вы были расстроены, и мы тоже. Бедный Генри сам не знал, что говорит, он был вне себя от страха, что мальчики на всю жизнь останутся калеками. - Но ведь это им. не грозит? Насколько я поняла, доктор Томас считает, что опасности никакой нет. - Ни малейшей. Теперь их выздоровление только дело времени... Фанни, мне очень неприятно, но я все еще не могу обойтись без вашей комнаты. В доме ведь нет ни одной свободной постели, и не будет, пока Дик не сможет двигаться, а на это уйдет еще несколько недель. Это очень неудачно; но если в Тренансе вам удобно, ничего лучшего, кажется, не придумаешь. Фанни изменилась в лице и поспешно отвернулась, чтобы скрыть черную ненависть, которая поднялась из самых глубин ее существа. Перед ней враг - хорошо защищенный, богатый. уверенный в себе, всеми любимый... Но, быть может, не чуждый страха? Почему бы не попробовать? Только осторожнее, чтобы она ничего не заподозрила. - Удобства еще не самое важное в жизни, дорогая Беатриса. Позвольте мне объясниться. Вы не можете себе представить, как я несчастна! Вы думали, я выхожу из себя по пустякам. Но если бы вы только знали... - Отчего же вы так несчастны, Фанни? Я не понимаю. - Где вам понять! Ваш муж боготворит вас. Беатриса, мое сердце разрывается: я знаю, что Уолтер не любит меня. Она закрыла лицо руками. Беатриса внимательно наблюдала за ней. Наконец Фанни уронила руки и снова заговорила притворно жалобным, страдальческим голосом: - Вы не представляете себе, каково это - всем сердцем полюбить человека, выйти за него замуж, веря, что и он вас любит, а потом убедиться, что он только о том и думает, как бы под любым предлогом отделаться от вас. Знали бы вы, сколько раз я думала покончить с собой! Он, наверно, был бы только рад. Избавился бы от лишней обузы, от бельма на глазу... Лицо Беатрисы оставалось все таким же любезным и ничего не выражающим, но мысли обгоняли одна другую. Это было бы не плохо. Но она не решится, это одни разговоры... Зачем она явилась? Настроить меня против Уолтера? - Фанни, но почему вы думаете, что такая страшная развязка может обрадовать его? У нас в семье уже случилось одно самоубийство. Разве это может принести кому бы то ни было душевный мир и спокойствие? Если вы несчастливы с Уолтером, разве не благоразумнее было бы каждому жить своей собственной жизнью? У него достаточно здравого смысла, он никогда не станет вам мешать, если у вас будут свои интересы и свои друзья. Я уверена, он желает вам только счастья. - Счастья! Неужели, по-вашему, я не понимаю, что загубила его жизнь? Не женись он на мне, он мог бы найти какую-нибудь хорошенькую девушку, и у них были бы дети. Вы не знаете, что значит быть бездетной и нежеланной. Вам повезло - у вас есть дети. - Да, что и говорить, мне очень повезло, и я должна благодарить судьбу. - Но я... я старше Уолтера. А мужчины уж так устроены - одной любви им мало, им подавай молодость, красоту. Сейчас, подумала Беатриса, пойдут намеки на темное прошлое Уолтера. Доктора и священника она уж, наверно, потчевала всем этим. Выведем ее на чистую воду. Должно быть, вы много испытали на своем веку, Фанни, что так думаете о людях. - Ах, дорогая, вы всегда жили под чьим-нибудь крылышком. Откуда вам знать жизнь, как я ее знаю? Беатриса скромно опустила глаза. - Да, боюсь, что у меня нет никакого опыта. Я ведь вышла замуж девятнадцати лет, прямо из родительского дома, и с тех пор вечно занята детьми, хозяйством, так что я и в самом деле совсем не знаю мужчин, если не считать Генри и Уолтера. Но они ведь оба очень хорошие люди, правда? Фанни пожала плечами. - Ну, Уолтер не хуже других, только он очень слабохарактерный. Если бы он не был под дурным влиянием... - Вот как? Вы меня пугаете. Я и не подозревала. Под чьим же? - Этот Повис... - Фанни не договорила. - А я и не знала, - промолвила Беатриса. - Так по-вашему... вы думаете, это он мешает Уолтеру оценить вашу привязанность? Фанни украдкой бросила на нее пытливый взгляд: нет, это не насмешка, просто самая обыкновенная тупость. И почему это все воображают, что Беатриса умная? Она улыбнулась было, но тут же покачала головой и вздохнула. - Вам это кажется невероятным? Повис - опасный человек. моя дорогая, вы и не подозреваете, что он за человек. Он всегда был злым гением Уолтера. Она выразительно помолчала. - Только помните, это строго между нами. Кроме вас, я никому не могу довериться. Вам никогда не приходило в голову, что у него может быть какая-то тайная власть над Уолтером? Вам никогда не казалось, что Уолтер его боится? Беатриса поспешно опустила глаза, чтобы этот подстерегающий взгляд не заметил в них вспыхнувшей догадки. Боится? Да это она сама боится. Как же я раньше об этом не подумала? А может, она Пенвирна тоже боится? Почему же? Надо выпытать у нее побольше. Она вновь подняла глаза. - Вы подозреваете, что Повис что-то знает об Уолтере, чего мы не знаем, и извлекает из этого какую-то выгоду? Вы это хотите сказать? - Я не подозреваю, я в этом уверена. - И... вы знаете, что это за секрет? - Точно не знаю, но догадываюсь. На лице Беатрисы все еще были написаны простодушное удивление и растерянность. "Я должна узнать все до конца. Вела она еще с кем-нибудь подобные разговоры? Со священником? С леди Маунтстюарт? С доктором?.." - Фапни, эго ведь очень серьезно. Если кто-то шантажирует Уолтера, ему нужна наша помощь. Может быть, вы скажете, в чем дело? Фанни на секунду замялась. - Пожалуй, лучше уж я вам скажу. Была одна женщина... молодая девушка. Это случилось в Лиссабоне; по-моему, она утопилась. Тут замешан какой-то француз. Я знаю, что Уолтер привел к нему эту девушку. Француз, кажется, выдавал себя за доктора; они часто так делают; на самом деле они, конечно, никакие не доктора. Во всяком случае, француз, как видно, ничем ей не помог, потому что она бросилась в реку. Повис тогда был там, - это я знаю, - и у него в то время были какие-то дела с Уолтером. Потом он исчез, а через два года выследил Уолтера в Вене и каким-то образом навязался к нему в услужение. О, за этим еще много чего кроется, можете мне поверить. - Как вы узнали об этом, Фанни? - Ну, связываешь одно, другое... и потом... - Какие-нибудь письма? - Да-да... было одно письмо... по-французски, и подпись - "Элоиза". Потом есть еще рисунок карандашом - девушка, с виду иностранка, а на обороте подпись "Элоиза с книгой" и дата... Беатриса, но только вы никому не говорите, что вы об этом знаете. Я рассказала одной только вам. Хоть Уолтер и сделал меня несчастной, я ему верная жена, и его доброе имя для меня священно. Я ни за что никому ни полслова не сказала бы, кроме вас. Ага! Стало быть, она нашептывает об этом всем и каждому. Интересно, далеко ли она зашла? - Вы думаете. Повис вымогает у него деньги, угрожая рассказать про самоубийство этой девушки? - Если только это было самоубийство. - Если? - Ах, Беатриса, это так ужасно. Я не могу поверить, что Уолтер в самом деле столкнул ее. Так вот, значит, куда зашло. Теперь начнутся угрозы. Чего ей надо? Денег? Напугать меня, а через меня Генри? С минуту Беатриса молча, напряженно думала. - Скажите, - начала она. - Неужели вы действительно так думаете? У вас есть основания подозревать... Фанни опять закрыла лицо руками. - Ах, не знаю. Не знаю, что и думать! И я так люблю его. Она вся подалась вперед и схватила Беатрису за руку. - Ведь вы верите мне, верите? Вы ведь никогда никому не скажете? Я рассказала вам только ради него... только чтоб спасти его от этого ужасного Повиса. Вы ведь верите, что я всем сердцем люблю его... - Прошу прощенья, тетя Беатриса, мистер Повис... Фанни вздрогнула, быстро подняла голову, пальцы ее несольно впились в руку Беатрисы. Тетя Беатриса! Да это же один из мальчишек Пенвирна. Беатриса сделала мальчику знак подождать. - Одну минуту, Артур... Фанни, вы знаете Артура Пенвирна? Мы с Генри усыновили его. Он будет жить с нами в Бартоне. Фанни в упор смотрела на мальчика; он - на нее. Все молчали. И вдруг Артур крикнул: - Нет-нет! Пускай она вас не трогает. Она злая, злая! Охваченный ужасом, он кинулся между ними и, не помня себя, стал торопливо отталкивать Беатрису, стараясь оторвать от нее эту нечистую руку. Беатриса удержала его. - Тише, милый, успокойся. Она не может сделать мне ничего плохого. Да-да, я понимаю. Он тотчас послушался. И молча, остановился подле нее все еще дрожа, уцепившись за ее руку. Другой рукой она обняла его и, поднявшись, обернулась к невестке. - Вы задали мне вопрос. По-моему, Артур ответил на него. Фанни тоже встала, ноздри ее трепетали. - Беатриса, вы... вы заманивали меня. Вы... вы нарочно... - Я хотела знать, как далеко вы способны зайти. Да, это не очень красиво с моей стороны. Порядочные люди не расставляют ловушек. Но Уолтер должен знать, что вы роетесь в его письмах и за его спиной клевещете на него. Вам не кажется, что самое разумное для вас - уехать отсюда, пока я ему еще ничего не рассказала? Фанни вся побелела. Медленно пошла она к двери. - Вы провели меня. Чтоб вам сдохнуть под забором! И этому... этому нищенскому отродью тоже. Стоя у окна, они молча смотрели, как она уезжает. ГЛАВА IX - Как видите, - объясняла Беатриса за обедом, - у меня не было иного выхода, оставалось только сделать вид, что я ей верю, и поощрять ее откровенность, пока она не раскроет свои карты. Она уже совсем было отбросила всякую осторожность, но тут вошел Артур. Но она и так рассказала достаточно. Куда проще иметь дело с обвинениями, чем с намеками. - Но... но. - Генри недоумевал, он даже не мог найти слов. - Какие же обвинения? Против Уолтера? Что за нелепость! В чем она может его обвинить? - В чем угодно, начиная от прелюбодеяния и кончая убийством. Хотите знать подробности? Уолтер молча кивнул. Она рассказала им самое главное. - Я чувствовала, что ходят какие-то слухи, - добавила она. - Это было видно но тому, как вели себя судебный исполнитель и священник. Но все это были одни догадки. Теперь мы по крайней мере знаем, что она и сейчас ухитряется рыться в твоих бумагах и все, что узнает, истолковывает на свой лад и разносит по всей округе. - Ты совершенно уверена, что она распускает слухи? - спросил Уолтер. Это были его первые слова.. - Не могу сказать, что совершенно уверена, доказательств у меня нет. И все-таки - уверена. Уж слишком часто и слишком настойчиво она повторяла, что никому и словом не обмолвилась. Генри потер лоб. - Ну уж... ну, знаете... да это же подсудное дело! Сказать тебе такое... Тьфу пропасть, в жизни ничего подобного не слышал! И это про Уолтера-то, который никогда мухи не обидел. - И однако Фанни наговорила с три короба. У нее богатое воображение. Да кроме того, при желании все можно истолковать как злодейство. - Особенно если подтасовать факты, которые на самом деле никак друг с другом нс связаны, - добавил Уолтер. - У меня в столе действительно лежало письмо от одной девушки, написанное по-французски и отправленное из Лиссабона; был и ее карандашный портрет. Теперь их там нет. Я убрал их, когда Повис предупредил меня, что, по ею мнению, у Фанни есть отмычка. Он нахмурился и в раздумье помолчал. - Да, еще прежде чем мы поженились, я неосторожно рассказал ей, что однажды видел, как девушка бросилась в Тахо, и отвез ее к доктору, который знал по-французски. Он привел ее в себя и вылечил от нервного потрясения. Но то была другая девушка. - А для Фанни это неважно. Она все истолкует, как ей выгодней, - вставила Беатриса. - Ну, хорошо, Уолтер, что же ты думаешь делать? Он пожал плечами, - Да как будто ничего. Что тут сделаешь? Спасибо, конечно, что ты меня предупредила. Но не могу же я возбудить дело о клевете против своей собственной жены! И если бы даже я хотел опровергнуть эту басню, она взамен сочинит две новых. В конце концов это не так уж важно. Даже если она и знает какие-то имена, она не может повредить умершим. - Но ты-то ведь еще не умер, дружище, - возразил Генри. - Пока нет. И привык ничему не удивляться. Не огорчайся, Генри. Ни ты, ни Беатриса и никто из моих немногих друзей не повср-цт ни одному слову Фанни, а если кто другой и поверит, не все ли равно. Я ни с кем не встречаюсь. И все же я рад, что знаю правду. Это кое-что объясняет. . Беатриса приподняла брови. - Тогда, пожалуй, я должна рассказать тебе еще кое-что. Теперь я знаю, почему она ненавидит Повиса. Впервые Уолтер посмотрел на нее с интересом. - Вот как? Я был бы очень рад понять, в чем тут дело. - Думаю, что я поняла. Она его боится. - Почему? - Вот этого я не могу тебе объяснить, но он, вероятно, сможет, если только захочет. По-моему, он что-то знает о ней, и она боится, как бы ты тоже этого не узнал. Уолтер улыбнулся. - Би, голубушка, на тебя это так не похоже - дать волю воображению в ущерб здравому смыслу. С какой стати ей меня бояться? Кто я для нее? Всего лишь человек, который был настолько глуп, что женился на ней. - Что ж, это и в самом деле было неумно. - Совершенно верно. А раз уж она моя законная жена, не все ли ей равно, что еще я о ней узнаю? Ей уже давным-давно известно, что я о ней думаю. - Видимо, ты не все о ней знаешь, есть что-то такое, что она хочет утаить от тебя, и боится, как бы ты не узнал этого от Повиса. Как по-твоему, зачем она пришла ко мне? Она не слишком умна, но и не настолько глупа, чтобы самой верить во все эти небылицы. Ведь ясно же, она хотела либо запугать меня, чтобы я заставила тебя избавиться от Повиса, либо восстановить меня против него - на случай, если он вздумает посвятить меня в то, что ему известно о ней. А может быть, она хотела через меня напугать Генри и добиться, чтобы он заплатил ей за молчание. Уолтер в раздумье слушал ее. - Благодарю тебя. Да, ты, пожалуй, права насчет Повиса. Мне не раз казалось, что они неспроста так ненавидят друг друга. Как ты думаешь, Пенвирн тоже что-нибудь знает или подозревает? Это многое объяснило бы. Беатриса покачала головой. - Возможно, но все-таки я этого не думаю. Пенвирн не кажется мне человеком, который способен долго держать что-либо в секрете- Он, может быть, и хотел бы, но под горячую руку уж наверно давно бы проговорился... Да-да, Дик, сейчас иду. Услыхав голос сына из спальни, она поднялась, мимоходом похлопала Генри по плечу и, смеясь, поцеловала седеющую голову брата, что случалось не часто. - Ну вот, а теперь принимайтесь опять строить дома, копаться в древностях, вы, чистые души, и предоставьте нам с Повисом управляться с личностями вроде Фанни. Мы не боимся иной раз запачкать ручки ради благой цели. Днем, когда она прилегла отдохнуть, Уолтер тихонько заглянул в кабинет. - Я помешал тебе? - Ни капельки. Заходи, и поболтаем, пока у меня не болит спина. - Тебе плохо сегодня? У тебя измученный вид. - Не хуже, чем всегда. Во всяком случае, за разговором с тобой я забуду про боль. Он сел рядом. - Я был не слишком любезен за обедом в благодарность за все твои хлопоты, правда? Ты меня застала немного врасплох, но я от души благодарен тебе. Она насмешливо прищурилась. - Ну конечно, милый, еще бы не благодарен, а в придачу тебе чуточку тошно. Я понимаю. К счастью, я уже не так брезглива, как прежде. Это прелестное качество, но в нашей жизни оно только помеха, особенно для женщины. Уолтер поморщился. - Не надо, Би. Не будь циничной. - Тебе неприятно, милый? Но как же быть бедной женщине с двумя такими невинными младенцами на руках, как ты и Генри, не считая еще троих детей? А теперь я еще взвалила на себя юного серафима! Если бы ты видел сегодня утром Фанни с Артуром, ты бы понял, что в иные минуты мне не обойтись без некоторой доли цинизма, просто из чувства самосохранения. - Может быть, ты расскажешь мне побольше? Я хотел бы знать все, что она говорила. - Среди всего прочего она выразила надежду, что мы с Артуром сдохнем под забором. И Беатриса повторила еще кое-какие подробности утреннего разговора. - А кончилось тем, что она обругала тебя? - И меня и Артура. Особенно Артура. Она ненавидит его даже больше, чем нас с тобой. Чуть ли не больше, чем Повиса. - Но почему? Мальчик не сделал ей ничего плохого. - Он сделал больше, чем кто-либо из нас. Он увидел ее такой, как она есть. Помнишь, две недели назад я говорила тебе, что усыновила архангела Гавриила? Я ошиблась, он Итуриэль. Стоило ему коснуться ее, маска спала, и она явилась перед нами в своем истинном обличье. Я бы этому в жизни не поверила, если бы не видела сегодня собственными глазами. Она предстала перед ним без покровов, как в день страшного суда. - Понимаю, - сказал Уолтер. - Да, этого она не простит. - Она никогда не простит этого ни ему, ни мне, никогда не упустит случая навредить нам самим или нашим близким. Еще и поэтому нельзя оставить ее безнаказанной. Фанни - змея ядовитая, и если ты не хочешь обезвредить ее, придется мне взять это на себя, ради всех нас. - Как же ты ее обезвредишь? - Постараюсь как-нибудь и не буду слишком деликатничать. Но прежде всего позволь мне узнать у Повиса, если только он захочет сказать, что он знает о ней. - Би, я... я бы предпочел... - Ты бы предпочел быть нищим, только не сыщиком.. Я тоже. Я бы предпочла не делать многого из того, что мне приходилось делать на моем веку. Жизнь не спрашивает, в какой именно грязи нам приятнее вымазаться. В дверь постучала Эллен. - Прошу прощенья, мэм, мистер Риверс не у вас? Там пришел старик Полвил, у него какое-то секретное дело. Уолтер вышел, но вскоре снова появился в дверях. - Можно привести к тебе Полвила, Би? Он был чем-то встревожен. Беатриса поспешно села и поправила волосы. - Конечно, пусть войдет. Уолтер распахнул дверь. - Входите, пожалуйста. Я хотел бы, чтобы и сестра слышала то, что вы собираетесь нам рассказать. Едва старик вошел, Беатриса встала и протянула ему руку. Насупясь, он строго посмотрел на нее, но руки не подал. - Садитесь, пожалуйста, - сказала Беатриса. - Мы рады вас видеть. - Это как вам угодно, мэм. Он сел, вертя в руках шапку. - Я не рассказывать пришел, сэр. Я пришел спросить вас. Может, леди... Он умолк па полуслове. - Продолжайте, Полвил. У меня нет секретов от миссис Телфорд. - Как угодно, сэр. Мистер Риверс, сколько вы живете в наших местах, вы всегда обращались с нами по справедливости, и неохота мне думать про вас худо; верно вам говорю - неохота - - Отчего же вам думать обо мне худо? - мягко спросил Уолтер. - Лучше расскажите нам, что вас беспокоит. Может быть, мы все уладим. Полвил вытащил из кармана грязную, скомканную бумажку. В нее было завернуто несколько золотых монет . - Знали вы, что ваша леди хотела подкупить моего парня? - Что?! - Моего парня, Джейбса. Дала ему денег, чтоб сходил в Падстоу, да продал бы там душу дьяволу... Знаете вы про такие дела? Наступило тягостное молчание. - Скажите нам, Полвил, - начал наконец Уолтер, опускаясь ни стул, - о чем миссис Риверс просила Джейбса? Полвил в упор глядел на него. - Ну да, я так и думал, - сказал он. - Может, вы не знаете. Джейбс ездил на той неделе в Тренанс, отвозил рыбу. Ваша леди подошла к нему и говорит: "Хочешь, говорит, заработать денег?" А Джейбс, простая душа, возьми и скажи: "Как вам угодно, мэм". - И что же дальше? - Она, видно, не хотела, чтоб кто проведал про ее дела в Падстоу. "Никому, говорит, не сказывайся, ни отцу, ни кому еще". Велела Джейбсу пойти в "Отдых матроса", в тамошний трактир, и сыскать одного иностранного матроса, - вроде он должен прийти из Бристоля. Дала парню вот эту бумажку и пять фунтов и велела этого матроса спросить: "Есть турецкие сласти?" - а он на это ответит: "Мелкие да сладкие". И тогда чтоб Джейбс вышел на улицу, а тот вроде пойдет за ним. И чтоб Джейбс отдал ему эту бумажку, а в ней чего-то написано, и взял у него коробочку, и отдал ему пять фунтов. Да только, мол, сперва возьми коробочку, а уж потом отдавай пять фунтов. И потом чтоб принес коробочку ей, а она ему ласт две гинеи за труды; и никакого худа в этом нету, и никто вовек ничего не узнает. Брат и сестра переглянулись. - И что же Джейбс? - спросил Уолтер. - Он сперва взялся - ничего, видно, и не понял. Потом забоялся и не пошел. У Джейбса ничего худого, на уме не было, он парнишка хороший, только простоват. - Да, я знаю. - Он всю неделю ходил как в воду опущенный. А нынче утром я ему и говорю: "Ты что это натворил, малый? Скажи, говорю, отцу, что тебя грызет, да чтоб не врать у меня". Тут он все и выложил. "Ведь две гинеи, говорит, этакая прорна денег, да чудно чего-то". А я ему и говорю: "Только тронь, говорю, ее вонючие деньги, я тебе все кости переломаю, как бог свят! Подавай, говорю, сюда эту бумагу. Я пойду на гору да скажу все мистеру Риверсу. Ему, говорю, надо знать, про это дело, а может, и еще кой-кому". Он протянул деньги Уолтеру. - Вот они, ваши пять фунтов, сэр. Нам они ни к чему. Мы люди неученые, но бога боимся, так и запомните, и не желаем знаться с ворами, с контрабандистами и со всякими разбойниками. Нет уж, как бог свят! Я растил своих детей честными людьми, как велит писание, уж не сомневайтесь. И никто не введет моего парня во грех, чтоб его потом повесили или в каторгу сослали неведомо за что. Не позволю я этого никому, как бог свят, не позволю. Узловатая рука, лежащая на колене, сжалась в кулак. Уолтер положил монеты на стол. Пальцы его слегка дрожали. - Спасибо, Полвил. Я рад, что Джейбс вам все рассказал. Можно посмотреть этот листок? Полвил бросил на него недоверчивый взгляд, потом медленно подал бумагу. - Нате, глядите, сэр, да только уж не забудьте отдать обратно. Может, она мне еще понадобится. - Уолтер разгладил скомканную бумажку, посмотрел на нее и передал Беатрисе. На листке рукою Фанни было написано: "Турецкие сласти - 5 фунтов". - Спасибо, - сказала Беатриса и вернула бумагу старику. - Полвнл, - сказал Уолтер, - мы с сестрой вам очень благодарны за то, что вы пришли прямо к нам. Поверьте, если бы мне нужно было то, что могло быть в этой коробке, я достал бы это сам, а не подкупал бы мальчика и нс посылал его на опасное дело. Теперь, когда вы Нам рассказали, я могу обещать вам, что это не повторится. На этот раз, поколебавшись с минуту, старик пожал протянутые ему руки. Он пошел к двери, потом вернулся и положил бумагу рядом с деньгами. - Оставьте себе, сэр. После его ухода они заговорили не сразу. - Что ж, - нарушила молчание Беатриса. - Надо распутать это до конца. Может быть, позовем Повиса и постараемся узнать, что ему известно? Уолтер нашел Повиса в кухне, где тот в белоснежном поварском одеянии показывал Эллен, как по всем правилам искусства печь воздушное пирожное. - Зайдите, пожалуйста, в кабинет, Повис, когда освободитесь. Мы с миссис Телфорд хотели бы поговорить с вами. Повис ответил долгим многозначительным взглядом из-под насупленных бровей, молча кивнул и продолжал колдовать над тестом. Благополучно посадив пирожное в печь, он поглядел на часы. - Вытащите через пятнадцать минут, Эллен. Да смотрите, чтоб остужать как полагается. Он снял колпак н фартук, тщательно вымыл руки и появился в дверях кабинета. - Вы желали что-то сказать мне, мэм? - Да. Повис. Скажите нам, пожалуйста, вы не знаете, что такое "турецкие сласти"? Он ответил не сразу. - Стало быть, вы узнали? - Приходил Полвил, - объяснила Беатриса. - На той неделе Джейбсу пообещали две гинеи, если он тайком купит эти "сласти" у какого-то матроса в Падстоу за пять фунтов. - И он пошел? - Нет. Он сперва согласился, но потом испугался и не пошел. А сегодня во всем признался отцу. - Его счастье. Такому, как Джейбс, самое лучшее быть честным. Какой из дурака преступник. Изловили бы его за милую душу, и тогда бросай все дела да иди доказывай, что это не письма из Франции. Со шпионами нынче не шутят. Он замолчал, мысленно оценивая положение вещей. - Да, я как поглядел на нее нынче утром, так и подумал, что она дошла до крайности. Верно, вырвалась на минутку да передала своим бристольским приятелям, чтоб прислали зелье с падстоуской рыбачьей шхуной. Никто ни разу не произнес имени Фанни. - Но что это такое? - спросила Беатриса. - Я не понимаю. Яд? Повис покачал головой. - Не тот, что вы думаете, мэм. Верно, штука ядовитая, но не для того ее покупают, чтоб людей травить. - Для чего же? - Слыхали вы про опиум? - Опиум! - Он самый. - "Турецкие сласти", - прошептал Уолтер и обернулся к Повису. Он был почти страшен, но по-прежнему нс повышал голоса. - И давно вы знаете об этом? - С тех пор, как она пыталась подкупить меня, чтоб я добыл ей зелье. ~ Когда это было? - Месяца через полтора после вашей свадьбы. - И все эти годы вы знали и скрывали от меня? - Да, сэр. Уолтер отвернулся. - Я верил вам, - сказал он не сразу, очень тихо. - Да, сэр. Настала тишина, от которой звенело в ушах. - Не горячись, Уолтер! - вырвалось у Беатрисы. - Ведь это ради тебя. Повис не шевельнулся, он по-прежнему стоял в своей привычной позе - застыв, как бывалый солдат по команде "смирно". Уолтер все так же смотрел в сторону. - Может быть, вы скажете мне, - медленно начал он, - почему все-таки вы молчали? - Могу и сказать, сэр. Только, по-вашему, это, верно, выйдет не слишком вежливо. - Забудьте вы о вежливости, я хочу знать правду. - Я не против. Правда, вот она, если хотите знать: у вас уж больно сердце доброе. - Иными словами... - Вы никогда не оставите ее, нипочем. Вы только все будете собираться. Уж до этого-то она вас обязательно доведет. А потом и поплачет, и прощенья попросит, - вы и простите, и на другой раз простите, и семью семьдесят раз, как нам ведено по писанию. А это долгий счет, и половины не отсчитавши - помрете от разрыва сердца и книгу свою не допишете. И мне или другому кому только и останется, что выкопать вам могилу. Уолтер слушал молча, не поднимая глаз. Повис сделал шаг к нему. - Вы говорите: "все эти годы". Что ж, может, я и виноват, сэр? А что мне было делать, скажите на милость? Как мне, по-вашему, было защищать вас все эти годы, кабы мне нечем было ее припугнуть? Что толку грозиться, что я, мол, расскажу, когда вы уж и слыхали и простили. Как бы я, по-вашему, заставил ее дать вам покой на целый год без месяца, а месяц уж как-нибудь претерпеть можно?.. Как бы помешал занимать от вашего имени деньги у иностранных джентльменов, которые приезжают к вам работать, у важных друзей мистера Телфор-да и у кого попало? Да она бы последнюю вашу рубашку заложила ради этого зелья, если бы я не мешал. Может, по-вашему, все эти годы я сидел сложа руки? Уолтер рассмеялся почти ласково, и от этого смех его был как удар хлыста. - Короче говоря, я был простачком вроде Джейбса. Как видно, я должен быть вам очень признателен за то, что вы столь искусно меня опекали. Одна лишь Беатриса заметила, как дрогнуло лицо Повиса. Когда Уолтер поднял глаза, оно уже снова было, как всегда, непроницаемое и хмурое. - Не стоит благодарности, сэр. Это было одно удовольствие. - Уолтер, - сказала Беатриса. Голос ее зазвенел, и Уолтер невольно обернулся. - Знай, что на месте Повиса я поступила бы точно так же, если бы только у меня хватило мужества и самоотверженности. - Вот как, мэм? - сказал Повис. - Что ж, могу гордиться, если вы меня одобряете. - Простите. Мне не следовало вмешиваться, и вы совершенно правы, что сердитесь. Уолтер встал и протянул руку. - Сестра права, я был несправедлив. Простите меня, Повис. Привычная насмешливая улыбка смягчила каменное лицо Повиса. - Мне нечего жаловаться, сэр. Господь по неисповедимой премудрости своей определил меня приглядывать за вами. За что это мне - не пойму, разве что за грехи. Но раз уж такая моя работа, должен я терпеть и ласку и таску. И чего уж вас осуждать, если после такой передряги вы малость погорячились? Скверная история, что и говорить; и жалко, что миссис Телфорд досталось столько хлопот. Сдается мне. ей и без того солоно пришлось за последние две недели, а ведь ей велено лежать и чтоб никакого беспокойства. Беатриса засмеялась. - Ничего не поделаешь. Повис. Мы живем на беспокойной планете. - Верно, мэм. Ну вот, теперь вы оба вс? знаете. Что ж дальше-то будет? Надо же что-нибудь делать, раз уж дошло до того, что таких вон дурачков, как Джейбс, уговаривают за две гинеи лезть в петлю. - Да, - согласился Уолтер. - И сделать это должен я. Я и так слишком долго пренебрегал своими обязанностями. - И что же вы хотите делать, сэр, если мне позволено будет спросить? - Прежде всего отвезу миссис Риверс в Лондон к доктору и выясню, можно ли как-нибудь излечить ее от этой привычки. - А она поедет? - Ей придется поехать. - Как же вы это устроите? - Еще не знаю. Завтра поеду в Тренанс, тогда видно будет. Помедлив, Уолтер добавил: - Спасибо вам, Повис. - Вам спасибо, сэр... Могу вас порадовать, мэм. у Эллен легкая рука на воздушное печенье. Еще несколько уроков, и я сделаю из нее неплохого кондитера... для женщины, конечно. ГЛАВА X Назавтра поздно вечером Уолтер вернулся из Тренанса. У него был такой измученный вид, что даже Генри не стал его ни о чем спрашивать. Утром он заговорил сам. - Генри, мне очень неприятно бросать вас, но я должен ехать в Лондон. - Ты хочешь увезти Фанни? - Да. Я еду завтра рано утром. - Она согласилась показаться доктору? - Да, но очень неохотно. Если дать ей опомниться, она передумает, и придется воевать заново. Надо спешить, это единственный выход. Оставшись наедине с сестрой, Уолтер заговорил несколько откровеннее. Он провел ужасный день. Сперва Фанни все отрицала, шумно возмущалась таким нелепым, оскорбительным подозрением. Полвилы выдумали все с начала до конца, и уж конечно по наущению Повиса. Она в жизни не разговаривала с Джейбсом; она всегда думала, что "турецкие сласти" - это какая-то смесь клея с розовой водой. Увидав свою записку, она разразилась слезами; рыдая, во всем призналась и умоляла мужа простить ее. Она валялась у него в ногах, целовала ему руки, клялась, что никогда больше не притронется к окаянному зелью. Потом распалила себя до бешенстза и накинулась на него с невообразимой бранью, с проклятиями, с кулаками, пыталась плюнуть ему в лицо и угрожала покончить с собой. Потом вдруг успокоилась, вновь стала в позу оскорбленной невинности, и все началось сначала. - Это было отвратительней всего, - рассказывал Уолтер. - Можно было подумать, что она, словно заводная кукла, способна разыгрывать одно и то же представление снова и снова, без конца. Ей, как видно, это ничуть не надоедало. Так продолжалось весь день. Только под вечер она погрузилась в мрачное молчание и впервые выслушала ультиматум мужа. - Что же ты ей сказал? - Сказал, что если она не поедет со мной в Лондон к доктору и не постарается отстать от своей пагубной привычки, мы перестанем видеться, я не буду считать себя ответственным за ее долги и не дам ей ни гроша сверх самого скромного содержания, которое она будет получать через мистера Уинтропа. Кроме того, если она вновь появится в этих краях или попытается войти в какие-либо отношения с моими арендаторами или соседями, я предупрежу всех окрестных рыбаков, чтобы они остерегались ее. - И тогда она уступила? - Пришлось уступить. Своих денег у нее нет, а доктор Томас и его жена больше не в силах ее терпеть. Завтра рано утром он отвезет нас в Падстоу, а оттуда уж мы как-нибудь доберемся до Эксетера. Ему смертельно надоела вся эта история. И я не могу его осуждать... этот ее визг... Вчера была минута, когда мне показалось, что он вот-вот вышвырнет нас обоих из улицу. - Что ты собираешься делать в Лондоне? - Прежде всего хочу посоветоваться с другом отца, доктором Терри. Помнишь его? Он все еще практикует, и он ведь очень умный человек. Он сделает для меня все что можно. - Непременно возьми с собой Повиса. - Нет, он может приехать позднее. Сейчас он должен остаться здесь и позаботиться о тебе. - Ни он, ни я не согласимся на это. Позови его, и сам увидишь. Повис был непреклонен: - Виноват сэр, но без меня вы не поедете. - Миссис Телфорд больше нуждается в вашей помощи, чем я. - Миссис Телфорд знает, что это не так, сэр. - Разумеется, - подтвердила Беатриса. - Не глупи, Уолтер. У нас здесь худшее уже позади, а тебе нужен кто-то, кто не дал бы Фанни сбежать, пока ты нанимаешь лошадей или советуешься с докторами. Я сама помогу Эллен по хозяйству. - И к тому же будешь давать уроки Артуру, и ходить за Диком, и покупать мебель, и следить, чтобы Мэгги и Билл не ссорились из-за мальчика, не рвали его на части? Ты забываешь, что тебе самой еще нужен уход. - Когда мы вернемся домой, я смогу лежать в постели сколько вздумается. Придется моей спине потерпеть до лучших времен. Ученье Артура тоже потерпит, и они с Гарри помогут мне ухаживать за Диком. Всем троим это будет очень полезно. Дику последнее время уделяют столько внимания, что он, пожалуй, чересчур к этому привыкнет, а Гарри с Артуром все еще никак не освоятся друг с другом, они все время как на иголках . - А как же Пенвирны? - Им придется понять, что и у других людей есть свои заботы. И если Мэгги займется выбором мебели, у нее останется меньше времени доводить Билла до белого каления. Не поднимай ты суеты, Уолтер, ты меня только утомляешь... О господи, что это со мной? Я уже и на тебя огрызаюсь, бедный ты мой, как будто тебе без меня мало достается. Уолтер улыбнулся. - Наконец-то в тебе заговорил живой человек! Первые три дня после отъезда Уолтера и Повиса Генри преданно ухаживал за больными, читал Дику вслух, не давал Беатрисе лишнего шагу ступить и приводил в отчаяние Эллен и Робертса, изо всех сил стараясь им помогать. На четвертый день он был мрачен, выбранил Эллен за ее стряпню и пожаловался, что совсем заплыл жиром от недостатка моциона. На пятый день он поехал верхом в Падстоу и вернулся поздно ночью, весь забрызганный грязью, не в состоянии связать двух слов. Если бы не умный конь, едва ли Генри благополучно одолел бы крутую, опасную дорогу. Слуги крепко спали. Одна Беатриса услыхала, как он пытается открыть дверь, встала и, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мальчиков, открыла ему. Видя, что он неспособен позаботиться ни о лошади, ни о себе, она разбудила Робертса. Вдвоем они ввели его в дом, сняли перепачканное платье. вытерли мокрым полотенцем лицо и руки. Он уже храпел в постели, когда в дверь заглянул полуодетый Гарри. - Помочь тебе, мама? - Нет, милый. Все уже сделано. Иди спать. И, пожалуйста, ничего не говори Дику. - Хорошо, мама, В эту ночь Беатриса больше не сомкнула глаз. Она и прежде нередко видела Генри подвыпившим, но никогда еще он не возвращался в таком состоянии. Наутро он был зол и отчаянно сконфужен и избегал встречаться глазами с Гарри. Поняв, что мальчик знает о случившемся больше, чем он сам, он сделал робкую попытку оправдаться, но это оказалось не так-то просто. - Знаете, сэр, - несмело, но с укором начал сын, - маме вредно такое беспокойство среди ночи, да еще слуги слышали... и вообще. Я уж непременно извинился бы перед ней, если б я... - Если бы ты хоть раз доставил кому-нибудь лишнее огорчение, - неожиданно раздался голос матери; никогда еще Гарри не слышал, чтобы она говорила так резко. Она стояла в дверях с охапкой грязного белья, бледная, усталая, под глазами темные круги, губы сурово сжаты. Мальчик вспыхнул, отвернулся и прикусил губу. Генри умоляюще протянул руки. - Дорогая моя, мне так неприятно, что я тебя обеспокоил. Я совсем не хотел... Слова, беспощадные, как удары хлыста, обрушились на него, и он умолк. Долгие годы Беатриса была кротка и рассудительна, и для него было полнейшей неожиданностью услыхать от нее, да еще при сыне, что таким свинством можно в педелю доконать и здоровую жену. - Может быть, ты будешь любезен отнести эту грязь в прачечную, пока я приберу за Диком? Он выбрал самую подходящую минуту, чтобы опрокинуть на постель поднос с завтраком. А Гарри, я вижу, запачкал скатерть вареньем. Я позавтракаю на кухне с Эллен, если у меня вообще найдется время завтракать. Она брезгливо кинула на пол свою ношу и вышла, вся дрожа от гнева. "Ну, если, по мнению Уолтера, это и значит становиться живым человеком, - сказала она себе, - ты, как видно, делаешь успехи. Со школьных лет ты ничего подобного себе не позволяла. Возьми себя в руки, моя милая, не то тебя, пожалуй, примут за Фанни". То, что самообладание вдруг изменило ей, было для нее не меньшей неожиданностью, чем для мужа и сына, которые покорно принялись подбирать с полу грязное белье. До самого обеда Беатрисе удавалось держаться с обычным своим спокойствием. Но она была счастлива, когда настал час послеобеденного отдыха. Бессонные ночи, напряжение последних недель - все сказалось теперь. Слава богу, сегодня ее уже едва ли кто-нибудь потревожит. Генри, все еще в покаянном настроении, ушел в поселок посмотреть материалы для постройки; Гарри, тоже смущенный и присмиревший, отправился с ним, чтобы принести Пенвирну запоздалые извинения за себя и за брата. Артур и Робертс уехали за покупками в Падстоу. Дику Гарри строго-настрого наказал, чтобы после обеда он тихонько занялся чем-нибудь и "хоть в кои-то веки дал маме передохнуть". Она сможет полежать по меньшей мере два часа, и тогда боль немного утихнет. Беатриса через силу добрела до кабинета и со вздохом облегчения легла. Но, повернув голову к окну, за которым то и дело пролетали чайки, в надежде, что птицы, однообразные взмахи их серебристых крыльев успокоят ее, она увидела,что по тропинке взбирается Мэгги Пенвирн с большой корзиной. Беатриса поспешно приподнялась, кусая губы, чтобы не застонать. Ну да, она ведь просила Мэгги как-нибудь прийти поговорить об Артуре, и конечно же бедняга должна была выбрать именно этот день! Очевидно, это торжественный визит. Обычно босая, Мэгги была сегодня в тяжелых бесформенных башмаках, которые она надевала лишь по воскресеньям; платье и чепец из той же выцветшей клетчатой ткани, что и полог над ее постелью, были выстираны и туго накрахмалены. Беатриса стиснула зубы. Ну-ну, не давай себе воли. Ты должна принять ее и быть с ней ласковой. Должна. Ничего не поделаешь. Даже если целая волчья стая вонзит тебе в спину клыки, бедная женщина все равно должна почувствовать, что ты ей рада. Будь это кто-нибудь другой, можно было бы извиниться и не принять, но надо совсем не иметь сердца, чтобы неприветливо встретить эту несчастную, беззащитную Мэгги. Однако подняться было так мучительно, что ей удалось улыбнуться, только когда Мэгги уже переступила порог. Беатриса пригласила ее войти, и она поставила на пол корзину и отерла разгоряченное лицо рукавом; она немного запыхалась и от смущения запиналась на каждом слове: - Лов был удачный. Вот тут немного рыбы, может пригодится, и еще хороший омар... Когда Мэгги открыла крышку и в корзине зашевелились черные свирепые клешни, Беатриса с трудом подавила дрожь. В первую минуту она подумала было, что Мэгги хочет продать улов, но, к счастью, вовремя поняла свою ошибку и не совершила гибельного промаха. Нет, то был дар от чистого сердца! И по здешним понятиям дар щедрый, - такие огромные омары попадаются редко, и ее ни в коем случае нельзя обидеть. - Как вы добры! Конечно, нам это очень пригодится. Свежая рыба для пас роскошь; Уорикшир слишком далеко от моря. И какой огромный омар! Да я такого в жизни не видала. Это будет великолепное угощение для мужа и мальчиков: они так любят омаров. Хоть бы уж Мэгги наконец закрыла корзину! Чудовище возьмет да и вылезет. И почему они сперва не убили его? В доме, наверно, никто и не знает, как к нему подступиться. Как их убивают? Похоже, он сам мастер убивать. - Прошу прощенья, мэм, - начала Мэгги и остановилась; видно, у нее что-то на уме. - Я слушаю вас. Да садитесь же, отдохните. Вы, должно быть, устали, пока поднимались в гору. - Прошу прощенья, мэм... - не подумайте только, что я навязываюсь... для меня будет честью помочь вам со всякой уборкой - полы помыть, или постирать, или еще что... Мистер Повис уехал, а тут у вас больные, хозяйство... - Спасибо за внимание, дорогая миссис Пенвирн, но у вас ведь и дома хватает дел. А Эллен сегодня утром уже покончила со стиркой, и завтра Робертс натрет полы. Лучше присядьте и поговорим, раз уж вы здесь. Эллен приготовит нам чай. Но Мэгги все еще топталась на одном месте. Как это утомительно! Хоть бы уж она села или бы совсем ушла! Так больше невозможно, никто бы этого не выдержал - стоять и говорить любезные слова... а лицо Мэгги то расплывается, то сморщивается, то совсем исчезает... Мэгги подхватила ее. - Сядьте, мэм. Беатриса беспомощно повиновалась, закрыла глаза. Когда все вокруг перестало качаться, она снова открыла глаза, выпрямилась и попыталась рассмеяться. - Господи, как глупо! Не пугайтесь, я никогда не падаю в обморок. Просто я немного устала... и не совсем здорова... Глаза Мэгги на мгновение стали совсем как у сына. - Да, мэм, я знаю,.. Ваш хозяин говорил, как вы разбились, когда хотели спасти младшенького... жалость-то какая... - Нет, нет! Беатриса приподнялась, обеими руками зажала себе рот. Нет, только не об этом! Это нечестно. Никто не должен говорить с ней о Бобби... Но тут в ней что-то надломилось. Она перестала сопротивляться, перестала бодриться, снова упала на стул и, уткнувшись в клетчатый подол, зарыдала, - зарыдала громко, неудержимо. Мэгги обхватила ее обеими руками. - Ох, бедняжка, бедняжка! Мужчины, они разве что понимают. Только мы, женщины, и понимаем, право слово, Бедняжка вы моя, потеряли своего маленького, вот и я своего теряю. Наконец Беатриса перестала плакать. Она села, негромко высморкалась и сама себе показалась до отвращения раскисшей и жалкой. Ну, можно ли вести себя нелепее! Право же, надо извиниться перед этой женщиной. Но у нее не нашлось никаких слов. - Мне надо пойти умыться, - только и сказала она. Вымыв распухшие глаза и приведя себя в порядок, она заглянула в кухню и попросила Эллен поставить чайник, потом, призвав на помощь все свое достоинство, вернулась к гостье. Засучив рукава и подвязавшись фартуком, Мэгги вытаскивала из-под омара тряпку. Она обернулась, лицо у нее было такое же, как всегда. - Вы уж простите Артура, мэм. Он вчера совсем расстроился, что окна забыл вымыть. Он всегда про что-нибудь забудет. Уж позвольте, я вымою. Это ведь недолго, и я с радостью. Как ветер задует с моря, нанесет пены, стекла делаются совсем мутные. Они стояли и глядели друг на друга. Потом Беатриса склонила голову, словно ей оказали великую милость. - Благодарю вас. Да, он в самом деле хотел вымыть окна, но мальчики всегда забывчивы. Я попрошу Эллен принести вам ведро воды. Она молча вернулась в кухню. Да, ей дали понять, что минутная близость безвозвратно миновала и предана забвению. Снова одна из них леди, другая жена рыбака, и никто никогда не узнает от Мэгги, что мать, потерявшая сына, однажды рыдала в ее объятьях. Генри уже начинал беспокоиться, что не попадет домой к весенней пахоте и распродаже скота. И когда доктор наконец разрешил Дику ехать, все вздохнули с облегчением. В это время приехал Повис и застал все семейство за сборами в дорогу. Уолтер прислал его закрыть дом на зиму. Весною здесь поселится ученый, которому передана неоконченная работа о доисторических памятниках. Уолтер снял квартиру в Лондоне, по соседству с доктором Терри, и будет жить там с Фанни, чтобы она была под постоянным наблюдением врача. Услыхав все эти новости, Генри встревожился. - Это влетит ему в копеечку. - Да, сэр. Чтобы покрыть все расходы, ему пришлось заложить этот дом, - подтвердил Повис. Генри досадливо прищелкнул языком. - Ну и ну! Вот это он напрасно. Я бы мог поручиться за него, чтобы он взял ссуду в банке. - Он не хотел беспокоить вас, сэр. Сказал, что у вас и без того хватает расходов. И потом, если не ошибаюсь, он уже взял работу, так что будет чем платить по закладной. Перевод с персидского, или с арабского, или еще с какого-то чудного языка для министерства иностранных дел. Вот и сидит день и ночь, а то все у нее на побегушках, как мальчишка все равно. Только и слышно: "Поди сюда", "Подай то", "Сделай это", - хоть уши затыкай. Теперь кто-нибудь другой допишет его книгу и присвоит себе всю славу, а ведь книга уж на три четверти готова. А чего ради? Экая глупость, право слово. - Так, значит, доктора считают, что это неизлечимо? - спросила Беатриса. - Один считает одно, другой другое. Так ведь всегда бывает, когда их сойдется несколько человек. Доктор Терри качает головой и говорит: "Запущенный случай". А двое других говорят: "Не все потеряно", - а раз не все потеряно, ясное дело он не отступится, хоть бы это стоило ему жизни. А так оно и будет, уж можете мне поверить. Если она не угомонится, это его убьет. - Она ведет себя хуже прежнего с тех пор, как они уехали? Повис пожал плечами. - Видите ли, мэм, пока мы не переехали на новую квартиру, она была тише воды ниже травы. Понятное дело - перепугалась. Была слаще меда, пока не увидала, что он завел себе отдельную спальню, - и что за спальня, посмотрели бы вы! Конура, в которой и собака-то не станет жить, не то что христианская душа. Зато замок в двери крепкий, уж об этом я позаботился. Господи, да она готова была выцарапать ему глаза. Только и утихомирилась, когда доктор Терри пригрозил запереть ее в сумасшедший дом, если она не попридержит язык. - Почему же конура? Разве их квартира неудобна? - У нее-то комната очень удобная, можете не сомневаться. У нее ни в чем не будет недостатка, даже если ему придется для этого снять с себя последнюю рубашку. Да ведь ей не того надо, не при вас будет сказано, мэм. На его лице выразилось такое отвращение, что Беатриса не сдержалась: - Повис, а может быть, вы уговорите его? Это же просто невозможно, чтобы он вот так принес себя ей в жертву. Если ее нельзя вылечить... - А если бы и можно, мэм, что толку? Ведь тогда ему до самой смерти от нее не избавиться. Так она, может, хоть кончит сумасшедшим домом, и чем скорее, тем лучше. Ей там самое место. - А до тех пор? - А до тех пор она сведет его в могилу, разве что в один прекрасный День лопнет мое терпение и я ее придушу. Тогда уж я кончу каторгой, и, право слово, оно того стоит, лишь бы наконец заткнуть ей глотку. Будь он поумнее, он давно бы сам ее придушил. Да ведь дурень он дурнем и останется, не в обиду будь сказано. Беатриса вздохнула и снова принялась укладывать вещи. Да, сейчас, видно, она ничем не может помочь Уолтеру; надо сохранить остатки сил для тех, кому она в состоянии помочь. Больше всего она сейчас нужна Артуру. Подходит время расставанья, и он с каждым днем становится все бледнее, печальнее, покорнее, - и при виде этого молчаливого отчаяния сердце ее разрывается. Последние недели, когда бы к нему ни пришла мать, их сразу же оставляли одних. Но у Мэгги не хватало смелости приходить часто, и она никогда не задерживалась надолго: лишь в последний день мать и сын провели вместе несколько часов. К вечеру пришел Пенвирн. Хмурый и неловкий, он пришел за сыном, чтобы Артур провел последнюю ночь под родным кровом, и угрюмо пробормотал: "Спасибо вам, мэм". В своей новой одежде, которую ему купила жена, Билл показался Беатрисе каким-то слинявшим, хотя все здесь так одевались. Одежда была как одежда, разве только слишком уж новая, но вот Биллу она никак не шла. К его демонической внешности куда больше подходили его прежние лохмотья. Наряд Мэгги, который она так долго, старательно выбирала вместе с Артуром, был куда менее удачен. Ей, видно, не хватало вкуса, а Артур страдал от его избытка. Новое платье матери было для него не просто платьем, то был символ новой жизни, открывшейся ей, точно по волшебству, его новыми родителями, как в сказке перевернувшими всю их жизнь. Мама должна ходить в голубом, потому что ведь небо голубое. Наверно, когда попадешь на небо, увидишь, что там все ангелы в голубом. А может, в белом, как морские ласточки? Нет, в голубом, с белыми крыльями. И ходят они прямо по голубому небу. И увидел я высокий белый трон... К сожалению, ткани, продававшиеся в падстоуских лавках, были отнюдь не того голубого цвета, который способен навести на мысль об ангелах небесных. Но даже в своем новом кричаще ярком платье цвета берлинской лазури Мэгги оставалась сама собой. На другое утро, когда карета остановилась у подножья утеса, поджидая Артура, все жители рыбачьего поселка, кроме него самого и его матери, высыпали на берег. Те, кто так или иначе участвовал в спасении мальчиков, были одеты во все новое и показывали друг другу полученные подарки. Их менее удачливые соседи теснились сзади - отчасти из любопытства, отчасти в надежде, что и на их долю что-нибудь перепадет. Новый люггер, приведенный для этого случая из падстоу- скях доков, гордо покачивался на якоре; его белые паруса были убраны, маленькая шлюпка подпрыгивала рядом с ним на волнах. Оба они были выкрашены такой ослепительной голубой краской, с которой могло сравниться разве что платье Мэгги. И на носу у обоих большими белыми буквами были выведено имя "Телфорд", данное им в честь их крестных родителей, а под этим более скромно, буквами помельче: "Владельцы У. Пенвирн и Т. Полвил. Падстоу". Новенькая гребная лодка, вытащенная на песок, носила имя уже одного только Пенвирна. Около наполовину отстроенного дома, в новом хлеву, стояла молодая корова, а за хлевом, в свинарнике, - большая жирная свинья. Старик Полвил, в своем новом костюме равно походивший на церковного старосту и на гориллу, старательно, по складам читал восхищенным соседям надпись, выгравированную на его первых в жизни часах. Билл, по обыкновению, резко выделялся в толпе улыбающихся и подобострастных соседей. Когда Генри высунулся из окна кареты и окликнул его по имени, он подошел, словно бы нехотя, и хмуро выслушал новые изъявления искренней благодарности. Губы его, как всегда, были сурово сжаты. - Помните, Пенвирн: в любой беде, в любое время, пока я жив, я всегда вам помогу. Билл покачал головой. - Нет уж, сэр. Больше мне ничего от вас не надо. Вы много сделали, куда больше, чем я бы сам попросил. Воспитайте моего парня честным человеком, выучите его на механика - и мы квиты. - Я сделаю для него все, что смогу, вы знаете это. Но я не могу сделать его механиком, если у него нет к этому способностей. Математика... - За этим дело не станет, сэр, верное слово. У Артура есть голова на плечах, только он не всегда шевелит мозгами. Математика... тут просто надо крепко потрудиться. И он будет трудиться, будет. А если станет бить баклуши, спустите с него шкуру, и я вам спасибо скажу. Он повернулся к Беатрисе. - Только не подпускайте его к этим книжкам, к разным книжкам, мэм, и я вам буду по гроб жизни благодарен. Она посмотрела ему прямо в глаза. - Я могу обещать вам только одно: я буду любить его, как родного, и постараюсь, чтобы он был счастлив. Я сделаю так, как для него будет лучше. Но всегда буду помнить о вашем желании, чтобы он усердно занимался математикой, и я знаю, он будет стараться изо всех сил, чтобы порадовать вас. - Ладно, мэм, - проворчал он и, обернувшись к дому, крикнул: - Мэгги! Артур! Где вы там запропастились? Лошади ждут! Они вышли вместе молча; у Мэгги губы совсем белые, глаза мрачные и сухие; мальчик низко опустил голову. Билл обеими руками взял его за плечи и стиснул так, что сын невольно поморщился от боли. - Слушай меня, Артур, да смотри не забудь, что я тебе скажу. - Не забуду, отец. - Кроме тебя, у меня нет ничего на свете, и тебе подвернулся мучай, какого у меня сроду не бывало. Я работал для тебя, и голодал, и рисковал своей шкурой, и все по доброй воле. Если из тебя выйдет толк, я буду гордиться тобой, как если б я сам стал человеком. Но если у тебя ничего не выйдет... - Лицо его исказилось. - Если ты упустишь этот случай, который я заработал собственным горбом, если будешь лодырничать и дурака валять и строить из себя барина, я прокляну тебя в смертный час, так и знай. - Да, отец. - И с того света буду приходить к тебе и покоя не дам... - Тише, тише, - вмешалась Беатриса. - Верьте ему и положитесь на нас. Мы все постараемся не обмануть ваших ожиданий. Пенвирн словно и не слышал ее. Он с такой силой вцепился в худые плечи сына, что пальцы побелели. Голова Артура начала кружиться, он закрыл глаза, потом они вновь открылись - огромные, полные ужаса. Мэгги шагнула к мужу. - Оставь его, Билл Пенвирн! Руки Билла тут же разжались. - Возьми его в карету, - прошептала Беатриса. Генри с испуганным лицом высунулся, втащил мальчика в карету и захлопнул дверцу. - Я ничего такого не хотел, Артур, сынок. - В голосе Билла прорвалось рыдание. - Я никогда не сделаю тебе ничего худого... никогда. Я... я люблю тебя... - Пожалуйста, мэм, - вмешалась Мэгги, - уезжайте скорей. Она протянула руку в окно кареты, на мгновенье положила ее на голову мальчику, потом повернулась и, ни слова не говоря, ушла в дом. - Гоните, Робертс, - попросила Беатриса, - гоните.  * ЧАСТЬ III *  ГЛАВА I Глэдис сбежала с лестницы и с восторженным воплем повисла на шее у матери. Она торопливо, хотя и ласково, обняла по очереди Гарри, Дика и отца, потом вывернулась у него из рук, откинула назад непокорные золотистые волосы и круглыми любопытными глазами уставилась на нового брата. - Это Артур, - сказала Беатриса, соединяя их руки. - Он будет жить с нами, будь ему доброй сестрой. Поди покажи ему его комнату и помоги распаковать вещи. Когда чай будет готов, я вас позову. Глэдис стояла, слегка расставив крепкие маленькие ноги, и внимательно смотрела на застенчивого мальчика. Потом взяла его под руку. - Пойдем, Артур. Немного оробев оттого, что попал в такой огромный, великолепный дом, он покорно пошел за нею вверх по лестнице. Она распахнула дверь небольшой, залитой солнцем комнатки. - Вот твоя комната, а рядом - Гарри и Дика, а дальше моя. Когда тебе что-нибудь нужно, ты сразу стучи в мою дверь в любое время. Поди сюда, посмотри в окно. Это каретный сарай, а там конюшни... В том длинном доме? Там коровник. Через пять минут придут коровы, и ты их увидишь, их сейчас будут доить... Ну да, конечно, коров много. В том домике, где штокрозы, живут Робертсы, а за ним - видишь, где стоит большая груша? - это амбар. Теперь высунь голову из окна и увидишь кусочек сада. А вон на лужайке Пушинка - это моя собака, сеттер, и у нее трое щенят... Что? Что там розовое за окном? Это розы, они называются "Семь сестер". У вас в Корнуэлле разве нет таких? Я хотела нарвать тебе, а мама сказала, чтоб я поставила тебе в комнату синих цветов. Но я нашла только дельфиниум. Надеюсь, он тебе понравится. Я хотела принести тебе синих анютиных глазок, да они уже все отцвели. - Мне... мне нравятся эти... как их звать? Дель... - Дельфиниум. В саду за домом их сколько угодно, и все синие, как твои глаза. У тебя глаза синие. - А у тебя серые... красивые. Глэдис кивнула. - Да, я знаю, что красивые. Племянница миссис Джонс тоже так говорит. Но это мне все равно не поможет, потому что у меня курносый нос. Тебе это неприятно? Ты очень не любишь курносых? - Чего же мне их не любить? Они серьезно посмотрели друг на друга. Потом она обеими руками обхватила шею мальчика и поцеловала его. - Какой ты смешной. Ты мне нравишься. Только когда гонг позвал их к чаю, они вспомнили про чемодан Артура. - Уже распаковали все веши? - спросила Беатриса, открыв дверь. - Да вы еще и не начинали! Ну, ничего. Может быть, если мы хорошенько попросим миссис Джонс, она уж, так и быть, это сделает. А теперь мойте руки и идите вниз пить чай. Не прошло и месяца, как Артур и Глэдис стали неразлучны. Время от времени Генри начинал тревожиться, видя, как все тесней становится эта дружба. Не то чтобы он думал плохо об Артуре - паренек в сущности неплохой, хотя немножко и размазня, - но как бы Глэдис, проводя с ним столько времени, не переняла у него плохие манеры и неправильную речь. За зиму он несколько раз заговаривал об этом с женой. - Не бойся, - сказала ему однажды Беатриса. - Впервые в жизни у Глэдис есть то, что ей всего важнее: друг, который в ней нуждается. А что до умения себя вести, то Артур уже может кое-чему поучить Дика. - Это правда, он делает такие успехи, каких я и не ожидал. Но как он говорит! - Да, неправильную речь нескоро исправишь. Но он и говорит уже гораздо лучше. От него теперь лишь изредка услышишь эти его бессмысленные словечки. - А она их подхватывает. Право же, Беатриса; ну что тут смешного? Она уже и так переняла у него достаточно какой-то тарабарщины. - Но она знает, что так не говорят. - Все равно, не очень-то приятно слышать из уст леди "ладно" и "ага", как от какой-нибудь рыбачки. - Подрастет - отучится. И Генри уступил. В конце концов он ведь согласился усыновить Артура. Пожалуй, немного погодя можно будет послать его в какую-нибудь приличную школу, например в коммерческое училище Тэйлора. В колледж св. Катберта его, конечно, ни за что не примут. А пока, спору нет, он прилежный, послушный и довольно понятливый ученик. Он даже верхом стал ездить довольно сносно, хотя, конечно, никогда не будет так держаться в седле, как Дик и Гарри. Как ни странно, этот необычный и рискованный эксперимент оказался, видимо, удачным, во всяком случае для Беатрисы. Год назад и подумать нельзя было, что она когда-нибудь будет еще выглядеть такой молодой, окрепшей, почти счастливой. Пожалуй, даже слишком счастливой. Порою Генри спрашивал себя: не стала ли она меньше горевать о Бобби? Может быть, она начинает забывать его теперь, когда у нее есть Артур? Бедняжка Бобби, он лежит в могиле, а его место занял этот приемыш. Да, конечно, неплохой паренек для рыбацкого сына, но в конце концов, это только оборвыш, выросший в корнуэллской лачуге, который и сейчас еще иной раз, забывшись, говорит конюху "сэр". А родная мать Бобби как будто не видит между ними никакой разницы. Однажды, выпив больше обычного за обедом, Генри имел неосторожность намекнуть Беатрисе на что-то в этом роде. Он сейчас же пожалел об этом и готов был извиниться, но она словно и не заметила его промаха и спокойно вышла из комнаты. Он отер две слезинки с остекленевших глаз и допил бутылку до дна. У него вошло в привычку перед сном подолгу засиживаться за стаканом вина. Что еще прикажете делать длинными вечерами теперь, когда Гарри и Дик вернулись в колледж? Беатриса так долго лежала больная, что соседи, с которыми можно было бы сыграть в вист, перестали к ним заглядывать. Не так это просто - повернуть все опять по-старому. И потом она всегда так поглощена детьми... Естественно, ведь она мать. Нередко она целый вечер проводит с Глэдис и Артуром за латынью. И на что рыбацкому сыну латынь? Да и девочке она на что, кстати сказать? Беатрисе следовало бы быть умнее. Экая досада, что отец воспитал ее синим чулком. А теперь, чем бы подыскать Глэдис хорошую гувернантку, она собирается взять в дом учителя, который будет заниматься с ними обоими. Домашний учитель, да еще француз! Француз в Бартоне! На лице Генри выразилось безмерное отвращение. Он терпеть не мог французов - мерзкие иностранцы, безбожники, пожиратели лягушек! Не то чтобы ему случалось часто иметь с ними дело, - слава богу, нет; но ведь кто не знает этих вертлявых шаркунов. Не говоря уж о том, что они враги короля и сейчас, ни много ни мало, заключили союз с этими взбунтовавшимися янки. И все они совершенно безнравственны, все как один. Право же, это небезопасно, когда в Бартоне полно молоденьких коровниц и судомоек. Надо серьезно поговорить с Беатрисой. Но вот беда: после своей болезни она стала неподатлива на уговоры. Она никогда не любила спорить, противоречить; за все эти годы он не часто видел, чтобы ей изменило хорошее настроение, - этого нельзя не признать. Правда, в то ужасное время, пока они жили в Каргвизиане, было одно такое утро... Но и тут не приходится судить ее слишком строго: она расстроилась, это со всякой женщиной может случиться. И это единственный раз, когда она с ним так разговаривала. Но кроткая, покорная молодая жена его молодости, которая всегда уступала ему, подчиняясь мужней власти, как и подобает женщине, давно потерялась где-то на жизненном пути. И теперь, когда их взгляды расходятся, она поступает по-своему, иной раз даже и не посоветовавшись с ним. Взять хотя бы хозяйство. С мнением этого мистера Юнга считаются больше, чем с его, Генри, мнением. Ну пусть, он не против. Юнг неглупый малый; коров прямо не узнать с тех пор, как их зимой подкармливают брюквой. Но заводить в доме французов - это уже совсем другое дело! Запив портвейн стаканчиком коньяка. Генри приободрился. На сей раз он поставит на своем. Пока он здесь хозяин, никакие лягушатники, прихвостни папы римского не будут разгуливать по Бартону, болтать на своем тарабарском языке и соблазнять арендаторских дочек! Для Глэдис найдут добропорядочную гувернантку, честно исповедующую протестантскую веру, и девочка будет воспитана, как настоящая леди. Может быть, поначалу гувернантка будет заодно учить и Артура? Это было бы экономнее, а - бог свидетель - ему и так уже пришлось изрядно потратиться. Завтра утром надо поговорить с Беатрисой. Наутро у него нестерпимо ломила голова и начались жестокие боли, видимо предвещавшие подагру. Беатриса ходила за ним с ангельской кротостью и терпеньем, и он решил, что заявить о своих правах главы семьи можно будет как-нибудь в другой раз. А там настала полная хлопот весна, а там июнь - и Артур уехал на лето домой, в Каргвизиан. Он вернулся в сентябре, выросший, возмужавший и уже не такой застенчивый. Руки у него огрубели от работы, речь опять стала несколько менее правильной, и говорил он медленно, взвешивая каждое слово. В первый вечер Генри задал ему множество вопросов и был вполне доволен его ответами. Да, дом очень хороший, все дети здоровы, корова дает много молока, и ловля была удачная. Теперь на новом паруснике отец с Полвилом ходят даже за острова Силли, там рыба отлично ловится. Они отвозят рыбу и омаров в Падстоу, а иной раз даже в Пензанс и продают прямо на рынке, - перекупщики теперь уже не наживаются на них. Они даже отложили немножко денег и подумывают на эти сбережения купить в складчину лошадь с повозкой. Тогда они смогут продавать часть улова в Камелфорде и еще подработать зимой, когда в море не всякий день выйдешь: будут раз в неделю развозить рыбу по округе от Падстоу до Лонетона. В обеих семьях хватает мальчишек, всегда найдется, кому править лошадью. - А мать как поживает? - Мама... хорошо. - А чем ты занимался все лето? - Я пособлял... помогал маме с уборкой, и на ловле немножко, и за коровой ходил, и за свиньей. - Гм! Досталось, наверно, твоему платью. - Я его прибрал, сэр. Джимми дал мне свое. - Очень разумно. А за книги, наверно, и не брался? - Как же, сэр, каждый день по три часа сидел. - Молодец. Математикой занимался? - Больше всего математикой, и еще латынью немножко и географией. - Так, так, - сказал Генри. - Я вижу, ты не терял времени. Должно быть, отец был тобой доволен. - Иногда, сэр. Генри что-то проворчал себе под нос и снова взялся за "Общедоступный справочник" - это было проще. Ну и путаница! Но раз Пенвирн преуспевает и доволен положением вещей, а мальчик занимается математикой, стало быть он, Генри, выполнил долг благодарности, и теперь не о чем беспокоиться. Хотя чего можно ждать, если мальчик девять месяцев в году живет как джентльмен, а три месяца работает до седьмого пота и от него несет рыбой... Что ж, Беатриса заварила кашу, пусть она и расхлебывает. Беатриса слушала Артура молча. Дождавшись, чтобы все разошлись по своим спальням, она постучалась к нему. - Зайди ко мне. Когда мальчик вошел, она сидела в низком кресле у окна, и он примостился на своем любимом месте, на скамеечке у ее ног. - Ну, теперь расскажи мне, что тебя тревожит. Он помолчал, обдумывая ответ. - Я... я немножко сомневаюсь. Тетя Беатриса... - Да? - Если человек... чего-нибудь страсть как хочет, очень хочет... всю жизнь. А потом уж он и надежду потерял... а тут вдруг ему счастье в руки... когда и не ждал. А ему оно уже и не в радость. - Разве твой отец не доволен? - Не знаю. Иногда вроде и доволен, но это больше, когда... Она ждала. - ...когда выпьет пива... Или выйдет на паруснике, а ветер попутный, и он поднимет паруса... и все глядят да завистничают... завидуют. Он помолчал минуту и прибавил совсем тихо: - Душой он не радуется. Помолчали еще, потом Артур промолвил: - Это все математика... - Он надеялся, что ты больше успеешь за это время? Артур кивнул. - Он говорит: "Ты пятишься назад; прошлый год ты знал больше". - Разве он не понимает, что у тебя нет подготовки? В первый год необходимо было вернуться к началу и заложить основы. Я ему об этом писала. - Ага... да, я знаю. - Может быть, он думает, что ты ленился? Я писала ему, что ты очень прилежный ученик. - Нет, он знает, что я старался, не то бы... Нет, он знает. - Он не бранил тебя? - Н-нет. Не всегда. Только... только из-за механики: градиенты, и равновесие, и инерция, и что куда падает... - Но, Артур, это ведь не для начинающих. Тебе еще до этого нужно многому научиться. - А он думает - не нужно... думает, ничего такого и учить не надо. Никак в толк не возьмет, почему я этого сам не понимаю, безо всякого ученья. Ему-то все и так понятно, почему же я не понимаю? А я не могу. Наверно... - Да? - Наверно, я бестолковый. Она обняла его за шею. - Не падай духом. На первых порах это всегда трудно. Девять месяцев - не так уж много, когда приходится учиться стольким вещам сразу. У твоего отца особый талант, он, видно, не может понять, почему другим людям это нелегко дается. Но со временем ты одолеешь всю эту премудрость, ты мальчик способный и старательный... А теперь расскажи мне о маме. Артур молчал. - Разве ты не можешь мне сказать? В чем дело? Она здорова? - Вроде здорова. Она... ей вроде боязно, - закончил он упавшим голосом. - Она боится? - Ага. - Чего же? - Папы. Он поднял измученные глаза. - Может... мне не надо было приезжать сюда... может, зря я ее оставил? - Нет, дружок. Не надо было тебе оставаться там. Дома ты всегда был бы яблоком раздора: твои родители слишком любят тебя, из-за тебя-то у них и нелады. Скажи мне, случалось отцу... выходить из себя? - Д-да... бывало. - Он сердился на маму? - Нет. - На тебя? - Только... только один раз. Я сам виноват. Я... я учил алгебру. - Он прерывисто задышал. - У меня не выходило... я старался... я... я непонятливый, нехороший я. Я сам виноват. Я худо поступил, очень худо. - Разве, милый? Расскажи мне все. Что ж ты такого плохого сделал? - Поддался сатане. Когда хочешь такого, что не велено, - это ведь грех. Вас сатана никогда не искушал? - Очень часто. А чем он тебя искушал? - Отец велел мне решить задачу, на водоизмещение. Я старался, очень старался. - Знаю, дружок. - Но у меня не выходило. Я испугался - и совсем запутался... а потом стал просто так писать... а он пришел и увидел. - Что писать? - Да так, глупости. Рифмы и все такое... - Ты писал рифмы? Объясни же толком. Ты их сам придумывал ? - Вроде сам. Знаете, как это бывает, - одна строчка, другая, третья, четвертая: та-та, та-та, та-та, та-та. И первая строчка кончается одинаково с третьей, а вторая с четвертой. Вроде как псалом. - Это были стихи? О чем же? - Об Иисусе. Как он идет по водам, по морю Галилейскому. "Галилейское бурное море"... только это неправильно. В географии написано, что оно вовсе не море, а озеро. Не знаю... просто это была глупость. - А отец пришел и увидел, что ты не задачи решаешь, а пишешь псалом? - Ага. Он их терпеть не может, псалмы. Он сказал: "Уж лучше б ты помер, чем это". И порвал тот листок. - Он был пьян? - По-моему, нет. - И он сильно побил тебя? - Не очень. Да это бы ничего, только он был такой страшный... Тетя Беатриса... - Да? - Если я не смогу выучиться этой математике, он, наверно, кого-нибудь убьет... сам себя, или... А я не могу. Я уж так стараюсь, и ничего у меня не выходит... А тут пришла мама, и он стал говорить всякое про господа Иисуса Христа... страсть что говорил! Вроде он много чего наобещал людям и все наврал: "Толцыте и отверзется:", - а отворяется, когда он уже и сам знает, что поздно. Отец сказал: "Черт бы его подрал за его вранье". А мама... мама заткнула уши и убежала из дому... Я ведь вижу, у ней от этого сердце разрывается. - Артур, - не сразу сказала Беатриса, - еще рано судить, есть ли у тебя способности к математике. Но раз твой отец из-за этого так волнуется, мы сделаем все, чтобы помочь тебе. Может быть, это моя вина, просто я плохая учительница. Да и все равно, пора уже вам с Глэдис учиться у кого-нибудь другого, кто лучше в этом понимает. Тому немногому, что я знаю, меня научил мой отец. Это главным образом классическая литература, и мне было всего восемнадцать лет, когда он умер. Я напишу дяде Уолтеру, может быть он найдет кого-нибудь, кто мог бы жить у нас в Бартоне и учить вас обоих. Она коснулась губами его лба. - Ну, иди ложись и спи крепко. И не горюй из-за рифм. Не старайся придумывать их, но если уж они сами придут в голову, просто запиши их и забудь. Ничего худого в этом нет. Только в следующий раз постарайся не сочинять стихи, когда надо решать задачу по алгебре. Послушный как всегда, он ушел спать, а Беатриса в письме к Уолтеру пересказала этот разговор, прося его совета. "Мальчик до смерти запуган, - писала она. - Даже если у него и есть какие-нибудь способности к математике и механике (в чем я сомневаюсь), постоянный страх и тревога так измучили его, что он совсем перестает соображать. Очевидно, он уже просто не может спокойно думать об этих науках, он все время боится, что ничего у него не выйдет и он только принесет разочарование отцу, а может быть, и ускорит трагическую развязку. Кроме того, мысль о стихах связана в его представлении с "грехом", "дьявольским искушением", что, на мой взгляд, еще опаснее. Пока, мне кажется, не важно, откуда это желание "просто так писать" рифмы - первые ли это проблески поэтического дара или просто эхо методистских псалмов, которые он вечно слышит от матери. Но гораздо важнее и, по-моему, всего опаснее его уверенность, что дать волю этому безобидному и мимолетному порыву - тяжкий грех. Весной ты писал мне о молодом французе, который живет в Англии и мог бы быть хорошим учителем для Артура и Глэдис. Сейчас первые трудности уже позади, мальчик удивительно легко и быстро научился хорошим манерам и приличному поведению, говорить стал тоже гораздо правильнее, и мне кажется, для него будет лучше, если я немного устранюсь и по-настоящему учить его будет кто-нибудь более знающий. И для Глэдис тоже это было бы полезнее. Она хорошая девочка, но я так долго была больна, что она росла совсем без надзора. Такой живой ум должен быть постоянно чем-то занят. Однако я уверена, Генри никогда не согласится, чтобы в Бартоне жил француз. Когда я упомянула о твоем предложении, он чуть было не разругался со мной, в первый раз в жизни. Конечно, это отчасти из-за войны. Ты же знаешь, он вообще невысокого мнения об иностранцах, особенно о французах, а теперь, когда они заодно с американцами против нас, он о них и слышать не хочет. Но главное то, что они католики. Никакими силами его не убедишь, что "прихвостень папы римского" может быть порядочным человеком. И это очень жаль, ведь. судя по тому, что ты пишешь о мсье д'Аллейре, он именно тот, кто нам нужен. Генри считает, что следует нанять гувернантку для Глэдис, и чтобы Артур тоже с нею занимался. Но где найти такую, которая могла бы дать им действительно глубокие знания, а не только поверхностные сведения". В конце письма Беатриса спрашивала Уолтера о его делах и умоляла - если только можно как-нибудь пристроить Фанни - приехать хоть ненадолго в Бартон, ведь он так нуждается в отдыхе. Ответное письмо Уолтера начиналось с извинений в том, что он так редко пишет. Последний год он почти не писал, потому что ему нечем было ее порадовать. В первые четыре месяца Фанни стало немного лучше, потом наступило резкое ухудшение, потом опять стало чуть лучше. Приступы ярости теперь случаются реже и не такие сильные - вот и все, что можно сказать. Весь этот год был посвящен попытке излечить Фанни, и вот теперь состоялся второй консилиум. И опять врачи разошлись во мнениях: консультанта обнадеживали малейшие признаки улучшения, а доктор Терри по-прежнему утверждал, что привычка эта слишком давняя, чтобы возможно было искоренить ее. "Поскольку Фанни явно неспособна жить самостоятельно, я должен либо оставить все как есть, либо запереть ее в лечебницу для умалишенных. Она смертельно этого боится, и у меня не хватает сил обречь ее на такие муки. Стало быть, пока все должно остаться по-прежнему. Но похоже, что совершенно неожиданно я сумею устроить себе передышку. Доктор Терри хочет на месяц взять ее к себе в дом, чтобы присмотреться к ней повнимательнее. Если ничего не изменится, жди меня в начале октября. Теперь об Артуре и Глэдис. По-моему, взять в дом хорошего наставника, который мог бы учить их обоих и как следует подготовить Артура по математике, - это сейчас единственный способ хоть в малой степени помочь мальчику; и я не представляю себе более подходящего человека, чем Жиль д'Аллейр. Я знал его еще ребенком, его родители мои старые друзья; отец его был видный энциклопедист. И когда я три года назад гостил у них, Жиль произвел на меня впечатление очень серьезного и вдумчивого юноши. Он с отличием окончил курс математических наук, уже имеет некоторый педагогический опыт, и у него широкие взгляды на воспитание. Я думаю, к Артуру он отнесется сочувственно и с интересом. К счастью, Генри может не опасаться: католицизмом тут и не пахнет. Д'Аллейры закоренелые гугеноты и из поколения в поколение подвергались гонениям за свою веру. В сущности, они столько же англичане, как и французы: одна ветвь этой семьи уже целое столетие живет в Англии. Кстати, они из аристократического рода, хотя все д'Аллейры, оставшиеся во Франции, бедны как церковные мыши. Жиль уже два года провел в Англии, жил у здешних родственников и готовил их мальчиков к поступлению в школу. Сейчас он свободен и находится в Лондоне. Объясни все это Генри, и если он согласен, я поговорю с Жилем. Почему бы мне не привезти его к вам погостить? Тогда вы сможете судить о нем сами". ГЛАВА II Как-то так получилось, что Генри стал меньше опасаться за невинных сельских дев, когда его заверили, что молодой человек не осквернит Бартон папизмом. Когда гости прибыли, он был приятно удивлен еще и тем, что "мусью" ничем не напоминает ненавистных шаркунов. Жиль д'Аллейр оказался крепким молодцом, скуповатым на слова; его здоровый загар свидетельствовал о том, что он много бывает на воздухе, подбородок - о решительном характере, а зоркий взгляд блестящих глаз несколько смутил Генри своей прямотой. По-английски он говорил безукоризненно, хотя медленно и, пожалуй, чересчур уж правильно. Вечный камень преткновения для иностранцев звук "th" и тот почти в совершенстве удавался ему. - Похоже, что он славный малый, - сказал Генри Уолтеру. - Можно попробовать, беды не будет. Вот только сумеет ли он приспособиться к нашим деревенским обычаям: рано вставать, рано ложиться и все такое? Эти иностранцы ведь не могут обойтись без своей оперы и всяких французских фокусов, а мы тут теперь живем тихо и скромно. - Дорогой мой Генри, д'Аллейры не парижане. Почти все свое детство Жиль провел в Тулузе, его отец там преподавал, а потом он несколько лет жил в Париже, но он был бедный студент и много работал, пока не окончил Сорбоннский университет; вот, кажется, и все, что ему известно о столичной жизни. - Я понял, что он уже был домашним учителем? - Да, в провинции. У него есть маленький старый замок на юге Франции, оттуда до ближайшего городка тридцать миль. - Замок? - Очень скромный; ему четыреста лет, но он меньше вашего дома и далеко не так удобен. Старуха тетка, которая воспитывала Жиля после смерти родителей, в пять часов утра всегда уже на ногах, а ее братья сами возделывают свой участок земли в горах. Зимой они разъезжают верхом среди сугробов в овчинных куртках домашней выделки. За границей эта семья славится ученостью, а у себя на родине, в горах, овечьим сыром, - и то и другое равно составляет предмет их скромной гордости. Генри широко раскрыл глаза: - Вот оно что? Ну, если он привык ездить верхом, пожалуй, ему надо дать коня погорячее, чем старушка Фиалка. А я-то решил для начала быть поосторожнее. Уолтер заразительно рассмеялся. - Боялся, что он свалится с лошади? Жиль на любом коне проскачет без седла и любую птицу подстрелит на лету. - Ого! - сказал Генри, с каждой минутой проникаясь все большим уважением к молодому д'Аллейру. - Пожалуй, надо дать ему гнедую кобылку. Она придется ему по вкусу. А охоту он любит? - Он, вероятно, редко ее видел, если ты имеешь в виду настоящую охоту на лисиц. У горных овцеводов нет ни времени, ни денег для такого спорта. Но уж без сомненья ему случалось ходить с копьем на вепря. И потом, зимой им приходится стрелять волков, чтобы уберечь стадо. Кровь предков, владельцев Бартона, заговорила в Генри. Вот, кажется, нашелся человек, который не оторвался от матери-земли. Кто мог ожидать этого от француза! Он без колебаний согласился принять д'Алленра в дом и в ознаменование такого события провел этого необыкновенного француза по своим владениям; со сдержанной гордостью он показал гостю свой любимый выгон и заливной луг, даже сейчас, в октябре, еще не скинувший королевской мантии изумрудного бархата. - В наших краях нет таких трав, - сказал Жиль, крепкими смуглыми пальцами растирая сочную былинку. - Но и у нас они неплохие. - А какие травы у вас растут? - Невысокие, почти не идут в рост - как раз чтоб овцам щипать. Но сорта хорошие, душистые; для тонких сыров самые подходящие. - Овечий сыр? - Да. Если бы не война, я попросил бы тетушку прислать вам один на пробу, и кувшин нашего горного меда. Такой мед мне нигде больше не попадался. Он пахнет солнцем. Они возвращались через скотный двор, со знанием дела беседуя о лошадях и свиньях. - Тут не видно быка, - сказал Жиль. останавливаясь, чтобы еще раз полюбоваться коровами. - Неужели вам приходится от кого-то зависеть? У вас такое превосходное стадо, я был уверен, что увижу одного из ваших знаменитых короткорогих тисдейлей. Глаза Генри мгновенно наполнились слезами. - Мы всегда их держали. Пока не потеряли нашего мальчика. А теперь я боюсь; нельзя, чтоб жене попался на глаза бык. После того несчастья ее узнать нельзя. - Простите, - поспешно пробормотал Жиль. - Я не знал. Генри рассказал ему о случившемся. - Это было там, за лаврами, где молодые деревца. Я посадил их, чтоб не видеть больше этого места. Прежде там была лужайка. Жена так и не оправилась от этого удара, она никогда об этом не говорит. Он уже не помнил, как всего несколько месяцев назад заподозрил Беатрису в том, что она слишком быстро забыла Бобби. - Сгоis bien*, - сказал про себя Жиль и прибавил вслух. - А я все думал, чем она так напоминает мне мистера Риверса. У него тоже такое лицо... как бы это сказать?.. - точно у человека, который побывал в аду. ___________________ * Еще бы (франц.) - И по сей день оттуда не вышел, - хмуро сказал Генри. - Вы незнакомы с его женой? - Да нет... Я всегда думал, что миссис Риверс очень больна. Или я ошибаюсь? Мне казалось, она не принимает посторонних. - Гм. Ну, если б вы на нее посмотрели, вам бы сразу стало ясно, почему он весь седой в сорок лет. Она, видите ли... Генри вдруг спохватился. Надо быть поосторожнее. Французам, даже самым милым и любезным, нечего поверять семейные тайны. Этот как будто человек вполне приличный, но кто их разберет, этих иностранцев. К счастью, Жиль словно бы и не заметил, что он умолк на полуслове, и уже заговорил о другом. - Это и есть беркширская свинья? Я читал об этой породе. У нас свиньи другие - полудикие, тощие, длинноногие, очень подвижные. А эти породистые матки дают хороший приплод? В саду они увидели Беатрису, она лежала в гамаке под старым кедром, и Уолтер читал ей вслух. Глэдис взобралась к нему на колени, прижалась растрепанной кудрявой головой к его жилету; в подоле она придерживала целую кучу спящих котят, а свободной рукой ласково ерошила волосы дяди. Увидав отца, она подбежала к нему, просунула руку ему под руку и отвела в сторонку. - Папа, у дяди Уолтера дома водятся мыши. Подарим ему кошку? - Конечно, подарим, если только он захочет. А ты уверена, что у него будет время смотреть за котятами? Дядя Уолтер ведь очень занят. Он разве просил у тебя котенка? - Нет, я хотела сделать ему сюрприз ко дню рожденья. С ними хлопот немного. Я думаю, до его отъезда они уже научатся пить из блюдца. И потом, там ведь Повис. Она подняла на ладони серый пушистый комок. - Этот лучше всех, правда? Это девочка. Они чистоплотнее, чем котята-мальчишки. Она будет хорошей подружкой дяде Уолтеру; смотри, она совсем такого же цвета, как его волосы. - Глэдис помолчала минуту. - В Лондоне ему, наверно, одиноко. - Очень может быть, - пробормотал Генри. Он подхватил дочь на руки вместе со всеми ее котятами и усадил в развилину кедра. - Нет, ей не надо помогать, она лазит по деревьям не хуже белки. Правда, киска? Жиль подошел, улыбаясь, и хотел помочь ей спуститься. Она сунула ему котят и, уцепившись за ветку одной рукой, легко спрыгнула на землю. - Ты сильная, - сказал он. - Артур сильнее. Он не очень высокий, но Робертс говорит, что у него теперь замечательные мускулы. - Кстати, а куда девался Артур? - спросил Генри. - Я не видел его с самого завтрака. - Он сегодня весь день в деревне, - объяснила Беатриса. - Старая миссис Браун делает сидр, и он помогает ей вертеть пресс. Генри прищелкнул языком. - Хотел бы я знать, что будет дальше. Неужели этот лодырь, ее сын, сам не мог ей помочь? Довольно невежливо, что как раз, когда приехали гости, Артур весь день где-то бегает. Мог бы по крайней мере спросить разрешения. - Он так и сделал. Мы ведь ждали гостей только к вечеру, поэтому я и отпустила его. По субботам они с Глэдис не занимаются. А сам Браун лежит, у него приступ астмы . - Тебе виднее, - проворчал Генри. - Сдается мне, Артур скоро будет на побегушках у всех бездельников, сколько их есть в деревне. На днях он нянчил младенца миссис Григг, не угодно ли! Я понимаю, он старается каждому услужить, но, право же, не надо пересаливать. Можно хорошо относиться к своим арендаторам, но не обязательно на них батрачить, этим их уважения не заслужишь. Уолтер слегка поднял брови. Тот Генри, которого он знал несколько лет назад, не стал бы выговаривать жене при чужом человеке. Но Беатриса, как видно, привыкла к этому, в лице ее ничто не дрогнуло. Зато Глэдис мгновенно вспыхнула. - Нет, заслужишь!.. Всякий будет уважать человека, который сумел успокоить такого младенца: у миссис Григг он вопит с утра до ночи. Миссис Джонс думает, что это от глистов. - Послушай, Глэдис. - начал Генри, немало смущенный столь откровенными выражениями, не совсем уместными в устах юной леди. Но глаза девочки так и сверкали. - Ты всегда придираешься к Артуру! Все говорили, что он очень хорошо поступил, что накопал Уотсонам картошку, когда у мистера Уотсона разболелась поясница. Это просто потому, что... - Глэдис, - мягко прервала мать, и маленькая злючка, мигом успокоившись, спросила кротко: - Да, мама? - Мне кажется, тебе следует извиниться перед отцом, как по-твоему? Глэдис сморщила было нос, готовая снова взбунтоваться, по тотчас к ней вернулось всегдашнее добродушие и, обхватив обеими руками рослого, массивного Генри, она подпрыгнула и поцеловала его в подбородок. - Извини, папа. Он ущипнул ее за щеку. - Я не сержусь, киска. Мы все рады, что у Артура такое доброе сердце. - Он, смеясь, повернулся к Жилю. - У вас во Франции тоже есть такие сорванцы-девчонки?.. Глэдис, мистер д'Аллейр обещал жить у нас и учить вас с Артуром. Теперь ты можешь стать ученой леди. Надеюсь, ты будешь учиться прилежно и слушаться его. С минуту Глэдис критическим взглядом откровенно разглядывала незнакомца, потом одобрительно кивнула и вложила в его ладонь крепкий смуглый кулачок. - Я постараюсь. - Больше мне ничего и не надо, - сказал Жиль. - А теперь для начала ты сама меня кое-чему научишь. Расскажи, как выглядит ваш пресс для сидра? У нас дома делают не сидр, а вино. - Хотите взглянуть на пресс? - спросила Беатриса. - Глэдис может вас проводить. Это недалеко - и мили нет, если идти полем. - Я с удовольствием пошел бы и помог Артуру. Тогда я познакомлюсь и с ним и с тем, как у вас приготовляют сидр. - Ну, если вам так хочется, - с сомнением сказал Генри. - Только это ведь пачкотня страшная. - У меня с собой есть старый костюм. Мистер Риверс посоветовал мне захватить его. Жиль пошел к себе в комнату. А Беатриса с улыбкой посмотрела на возбужденное лицо дочери. - Да, можешь идти. Только, если хочешь помогать, надень большой фартук. Снарядившись для грязной работы, учитель и ученица зашагали полем в сопровождении двух веселых, перемазанных в грязи псов. Глэдис уже причислила нового знакомца к тем, - а их было немало, - кто нуждался в ее покровительстве. Она взяла его за руку, чтобы помочь ему перебраться через изгородь, и пришла в восторг, узнав, что он не боится коров. - А знаете, некоторые боятся, кто не привык жить в деревне. Мама говорит, что они ничего не могут с этим поделать, бедняжки. А собак вы любите? Меченый - это Артура, а Пушинка моя. У нее скоро опять будут щенята. Хотите, я вам дам одного? У Меченого блохи. Пушинка иногда их у него ловит; но мы все равно чешем их гребешком каждый день. Каждый причесывает своего. И еще мы ухаживаем за пони - у нас он общий, на двоих. Его зовут Малыш. На будущий год у каждого будет свой. А как "пони" по-французски?.. Ой, давайте говорить по-французски! Или хоть так - вы по-французски, а я по-английски. А по-латыни вы тоже умеете? Мама умеет. Она иногда говорит с нами по-латыни. У Артура лучше выходит, чем у меня. Вы не будете сердиться, что я глупая? По-моему, я не очень глупая, но только Артур уж-жасно умный. Жиль сделал почтительное лицо. - Вот как? Тогда, пожалуй, хорошо, что ты не такая. Вдруг я не сумел бы учить двух таких учеников! Сам-то я совсем не такой уж-жасно умный, и тогда что бы мы стали делать? - Ну, как-нибудь справились бы, - утешила его Глэдис. - Мама могла бы помочь вам. В деревню они пришли очень довольные друг другом. - Эй, Артур! Глэдис помчалась вперед, волосы ее рассыпались по плечам, собаки с лаем прыгали у ее ног. Она схватила за плечи растрепанного мальчика и закружила его в победном танце. - Отгадывай до трех раз!.. Нет, не то... и не яблочные пирожные к чаю. Ну, так и быть, скажу. Мистер д'Аллейр будет жить у нас, и мы каждый день будем говорить по-французски! Правда, весело будет? И он умеет разговаривать с птицами, и... Ой, Артур, как ты вымазался! И совсем задохнулся. Сколько же времени ты крутил эту штуку? Сядь скорей, отдохни. Артур и в самом деле вымазался с головы до пят и, - хоть он ни за что не признался бы в этом даже самому себе, - выбился из сил и обрадовался случаю немного отдохнуть. День был нелегкий, он потрудился на совесть. Они все уселись рядышком на край ларя. Глэдис извлекла из оттопырившихся карманов передника три больших красных яблока, три булочки и горсть орехов, дала каждому его долю и тотчас принялась жевать. - Дайте-ка я расколю орехи камнем, пока вы не сломали себе зубы, - предложил д'Аллеир. Не успев догрызть яблоко, Глэдис потребовала немедленно начать уроки. Она сгорала от нетерпения: пускай новый учитель скорее сам увидит, на какие чудеса способен ее любимый Артур. Но хотя мальчик, как всегда, старался изо всех сил, он слишком устал и слишком робел, и потому не мог не показаться безнадежным тупицей и то и дело зевал над французскими глаголами. - На твоем месте, - сказал Жиль, - я бы улегся тут на свежем сене и соснул немного. Fais dodo... 1 А мы займемся яблоками, Mademoiselle le Trourbillon. - А что это значит? - Право не знаю, как сказать это по-английски. Trourbillon - это такая штука, которая очень на тебя похожа. Через месяц Жиль поделился с Беатрисой и Уолтером своим мнением о детях. По его просьбе Беатриса вначале не посвятила его во все подробности истории Артура, чтобы он мог непредвзято судить о мальчике. Он находил, что Глэдис на редкость неглупая девочка, хотя пока еще не проявляет каких-либо определенных склонностей и способностей. По его мнению, при таком живом уме, веселом нраве и ключом бьющей энергии она будет прекрасно учиться. - Да еще, - прибавил он, и глаза его весело блеснули, - при ее отношении... к semblables... - К себе подобным? - Благодарю вас. Я хочу сказать, она так великодушна. Она, по-видимому, находит, что я глуповат, ведь я так смешно говорю по-английски и так слаб в арифметике и географии. Но она добрая девочка... bоnnе соttе lе раin 3 , как говорят у нас крестьяне... и всегда сочувствует бедняге, который старается изо всех сил. Она с величайшим дружелюбием во всем мне помогает; но, боюсь, это только из желания подбодрить меня. ________________________ * Баиньки-баю (франц.). Мадемуазель Вихрь (франц.). Добрейшая душа; добра, как хлеб (франц.). - Наверно, она жалеет вас, думая, что вам тоскливо жить так далеко от дома, - сказал Уолтер. - Глэдис невыносима сама мысль, что кому-нибудь грустно и одиноко, - пояснила Беатриса. - По-моему, она не доставит вам хлопот. Теперь скажите нам, что вы думаете об Артуре. Жиль сразу стал серьезен. С Артуром, по его мнению, дело обстоит куда сложнее. Порою, внезапно, как молния, в мальчике блеснет незаурядный ум, а потом он снова становится поразительно вялым, если не просто тупым. Он неизменно старателен, послушен, и прямо жалко смотреть, в какое отчаяние его повергает собственная несообразительность. Вся беда в том, что ему очень трудно сосредоточиться: наперекор всем его стараниям мысли его то и дело уносятся бог весть куда. - Словно его все время тянет куда-то помимо его воли, - объяснял Жиль. - Не то чтобы ему не хватало ума - он очень старается понять, что ему говоришь, - но у него ничего не выходит. И я не знаю почему. - А может быть, это отчасти именно потому, что он уж чересчур старается? - сказал Уолтер. - Отчасти, может быть. Но дело не только в этом. Здесь есть что-то еще, чего я не понимаю. Он совершенно не похож на всех детей, сколько я их видел в своей жизни. Беатриса кивнула. - По-моему, тоже. Я не встречала другого человека, до такой степени... - Она помолчала. - Не могу найти подходящего слова. - Беззащитного? Она почти с испугом посмотрела на Жиля. - Да, пожалуй. Как вам удалось понять это так быстро? И она рассказала ему все, о чем раньше умалчивала, и закончила описанием тяжелой сцены, разыгравшейся на каргвизланском берегу. Она считает, что все усилия Артура сводит на нет то смешанное с ужасом восхищение, которое внушает ему отец. - И к тому же, - прибавила она, - боюсь, он очень тоскует по матери. Немного погодя она вновь заговорила о Мэгги Пенвирн. - Это странно звучит в применении к такому кроткому существу, но меня просто поражает, как велико в ней чувство собственного достоинства, хоть она этого и не сознает. Какой-то природный аристократизм... Рядом с ней начинаешь чувствовать, что ты не слишком хорошо воспитана. И она каким-то образом внушила мальчику преданность, прямо невероятную в таком возрасте. Это не просто привязанность, какая бывает между матерью и сыном: они двое как будто знают что-то такое, что никому больше неведомо, у них есть какой-то тайный язык, которому никто из нас никогда не научится. - А может быть, дело в том, что они оба религиозны до мистицизма? - предположил Уолтер. Беатриса озадаченно посмотрела на них. - А что это, в сущности, такое - религиозный мистицизм? Ты хочешь сказать, они очень набожны? Что до Мэгги, это, конечно, верно; и она все время говорит с Артуром на этом методистском жаргоне... По-моему, все это ужасное ханжество. Но сама она не ханжа, просто какая-то... не от мира сего. - Нет, - сказал Уолтер. - Я имел в виду не набожность н даже не благочестие: есть люди. которые в этом не нуждаются, у которых религиозное чувство - природный дар, вот как у отца Артура - дар механика. - А разве бывают такие? - спросила Беатриса. - Впрочем, очень может быть, только я таких не видала. - А я видел, - сказал Жиль. - Таким был католический священник, который учил меня латыни, еще в Тулузе, когда я был мальчиком. Я раз увидел, как он смотрит на распятие, и вся латынь вылетела у меня из головы. Он поднялся. - Благодарю вас за то, что вы рассказали мне о его родителях, это объясняет многое, что меня тревожило. Бедный ребенок! ГЛАВА III После ухода Жиля в комнате вновь воцарилось тягостное молчание, которое брат и сестра хранили вот уже два дня, с тех пор как пришло письмо от доктора Терри. Весь этот месяц они, точно по уговору, ни разу не упоминали о Фанни; Уолтер, по-видимому, не в силах был начать этот разговор, а Беатриса, сдержанная по обыкновению, не задавала ему вопросов. В сущности, пока не пришло это письмо, не о чем было и спрашивать, За последний год брат постарел на десять лет, и вид его говорил яснее слов. Но на этот раз, кажется, полученные им известия еще хуже, чем она опасалась. - Би, - начал он наконец и умолк. - Ты получил письмо от доктора Терри. Я узнала почерк. Он пришел к какому-нибудь определенному решению? - Да. Но я не могу на это согласиться. Он считает, что ее нужно увезти из дома. - Навсегда? - Да. В лечебницу для душевнобольных. Он давно подозревал, что, помимо этой ее привычки, тут кроется что-то еще. Поэтому-то он и хотел понаблюдать за ней у себя дома. Теперь он с полной уверенностью засвидетельствует, что она невменяема. Сердце Беатрисы бешено забилось от радости, потом она посмотрела в лицо брату, и снова сердце ее медленно, мучительно сжалось. Надежды нет - спасительная дверь открыта, но Уолтер не переступит порога. Он останется в своей темнице до самой смерти. - Можно мне прочесть письмо? - спросила Беатриса. Уолтер поколебался, потом вынул из кармана конверт. - Возьми, если хочешь. Только не читай начала. Он описывает подробности. Я... я предпочел бы не обременять тебя всеми этими отвратительными мелочами, достаточно того, что я сам живу среди них. Начни с этой страницы. И она начала читать: "Трудно сказать, где кончается неуравновешенность и начинается настоящее помешательство. Неполноценная от природы, эта несчастная женщина, без сомнения, долгое время находилась под разлагающим влиянием дурной среды и дурных привычек. Судя по тому, что она рассказывала мне о своем детстве и юности, у нее в ту пору едва ли была возможность бороться с пагубной наследственностью. Поэтому несправедливо было бы чрезмерно винить ее за то, что она такая, как она есть; нам следует примириться с положением вещей и делать все, что в наших силах, а в остальном уповать на милость божию. Сейчас я не могу с уверенностью утверждать, что она страдает опасным для окружающих умопомешательством в общепринятом смысле этого слова. Но очень возможно, что в ближайшем будущем она станет такою. В связи с этим я должен указать, что ее дурные привычки проявляются все определеннее (возрастающая неопрятность, страсть к сквернословию), и это, особенно в совокупности с обостренной сексуальностью, о которой вы мне рассказывали, представляется мне весьма плохим симптомом. С другой стороны, она может дожить до преклонного возраста, оставаясь все в том же положении, и у вас так и не возникнет необходимости изолировать ее, - разумеется, при условии, что всегда рядом будет человек, готовый посвятить себя ей и имеющий на нее некоторое сдерживающее влияние. Без такого влияния она не может и никогда не сможет жить на свободе. Итак, дорогой Уолтер, если вы все еще считаете своим долгом оставаться в этой роли, я могу лишь восхищаться вашим постоянством и сожалеть о вашем неразумии. Но если хотите знать мое мнение, я убедите