-- Вот так мне везде и отвечали. Я не знала, что можно быть настолько ненужной. У меня были кое-какие деньги, я думала их потянуть, но они куда-то исчезали. Когда у меня украли кошелек, это оказалось последней каплей. Я крепилась еще дня три, потом на последние два доллара послала дяде телеграмму. Мистер Параден, хоть порой и преображался в вулкан, был мягкосердечным романтиком. Он растрогался. -- А дальше? -- Я получила ответ: идти к вам, вы меня приютите и возьмете в Англию. -- Милое дитя! Конечно. Вам сейчас же приготовят спальню. Ту, в которой вы жили пять лет назад. -- Боюсь, я доставила вам уйму хлопот. -- Да ничуть! -- вскричал мистер Параден. -- Какие хлопоты! О чем речь! Хотите чаю? -- Да, если это не очень трудно. Мистер Параден позвонил, радуясь, что может хоть таким образом скрыть смущение. Какая кроткая девушка! И какая сила духа: бежать из дома, чтобы пытать счастье по другую сторону Атлантики! Пока не принесли чай, он ходил по комнате и переставлял книги, чтобы не смотреть на Флик. -- Но раз вы едите домой, -- сказал он, подождав, пока она выпьет чаю, -- вам придется выйти за человека, который вам противен. -- Да нет, не противен, -- безжизненным голосом ответила Флик. -- Мне очень нравится человек, которому я не нравлюсь, поэтому я решила, что могу с тем же успехом выйти за Родерика. В Нью-Йорке я оказалась без единого цента и поняла, как хорошо иметь дом и деньги. Надо смотреть на вещи практично, не правда ли? -- Она встала и заходила по комнате. -- Сколько у вас книг! Даже больше, чем у дяди Синклера! -- Зато у него есть экземпляры, которым я завидую, -- великодушно произнес мистер Параден. Он хотел бы больше узнать о человеке, который нравился Флик; однако она явно считала разговор оконченным и обиделась бы на дальнейшие расспросы. Он подошел и похлопал ее по плечу. Флик обернулась -- в глазах ее стояли слезы. Наступило смущенное молчание; чтобы сгладить неловкость, мистер Параден взял фотографию, на которую она смотрела. Карточка запечатлела крепкого молодого человека в футбольной форме. Он был снят во весь рост и смотрел с бравой уверенностью, свойственной молодым людям в подобном наряде. -- Мой племянник Уильям, -- сказал мистер Параден. Флик кивнула. -- Знаю. -- Ну да, конечно, -- сказал мистер Параден. -- Он здесь был, когда вы с дядей у меня гостили. Флик почувствовала, что надо как-то ответить. -- Он, наверное, очень сильный, -- заметила она. -- Очень, -- согласился мистер Параден. -- И, -- добавил он ворчливо, -- совершенно никчемный. -- Ничего подобного! -- вскричала Флик. -- Ой, простите! Я хотела сказать, вы, наверное, не знаете, как настойчиво он разузнает, что там с вашим лондонским филиалом. -- Постойте-ка! -- Мистер Параден нацепил очки. -- Откуда вы знаете? -- Я... я его видела. -- В Лондоне? -- Да. -- Странно. Где же? -- Э... в нашем саду. -- Ну вот! -- воскликнул мистер Параден. -- Что я говорю? Шляется по гостям. -- Вовсе не по гостям, -- сказала Флик. -- Он правда старается выяснить, отчего падают прибыли. -- Конечно, конечно! -- Но это правда! -- настаивала Флик. Она решила, что не позволит себя запугать. Да, мистер Параден говорит резко, но он держит фотографию в библиотеке, своей святая святых. Это кое-что значит. -- Я вам скажу, что он уже обнаружил. Мистер Слинсби продает почти всю бумажную массу неким Хиггинсу и Беннету по очень низкой цене, хотя ему не раз предлагали куда больше. -- Что? -- Истинная правда. Я думаю -- мы оба думаем -- что мистер Слинсби не совсем чист на руку. -- Глупости! На редкость толковый и честный работник. Я-то разбираюсь. -- Не очень-то разбираетесь, если назвали Билла никчемным, -- с жаром отвечала Флик. -- Что-то вы очень к нему расположены. -- Расположена. -- Да вы едва знакомы! -- Я знаю его много лет. -- Ну, можно, конечно, сказать и так. Любопытно, что вы говорили о ценах на бумажную массу. Уильям сообщил, откуда ему это известно? -- Нет, но он очень, очень умный. -- Хм! Что-то не замечал. -- А зря. Если вы возьмете его в дело, он вас еще удивит. Мистер Параден хохотнул. -- Если я решу организовать клуб почитателей Уильяма, то знаю, кто его возглавит. -- По-моему, он обижается, что вы ни разу не поинтересовались, как у него дела. -- Ручаюсь, он обо мне и не вспомнил, -- отвечал бесчувственный мистер Параден, -- но раз вы думаете, что он такой обидчивый, так и быть -- пошлю с корабля телеграмму и договорюсь о встрече. -- Обязательно пошлите! -- Я даже не знаю, на какой адрес. -- Девять, доходный дом Мармонт, улица принца Уэльского, Батерси-парк, Лондон, -- без запинки отвечала Флик. -- Боже! Откуда вы знаете? -- Он мне сказал. Мистер Параден взглянул с любопытством. -- Не знаю, как долго вы говорили в саду, -- заметил он, -- но, похоже, Билл многое успел рассказать. Костерил меня, небось, на чем свет стоит? -- Он сказал, что вы -- просто прелесть, -- объявила Флик. -- Стараетесь казаться злым, но никто в это не верит. Она нагнулась и быстро поцеловала мистера Парадена в окруженную седой щеточкой лысину. -- Я пойду в сад, -- сказала она. -- Хочу проверить, не переделали ли там чего-нибудь с нашего отъезда. Если переделали, я вас убью. Мистер Параден проводил ее округлившимися глазами, потом вспомнил недавний рассказ и сердито фыркнул. -- Человек, которому не нравится такая девушка, -- пробормотал он, -- полный болван! Он взял фотографию. Губы его скривились в улыбке. Хорош, бездельник. Этого у него не отнимешь. Он положил фотографию и побрел к лестнице. Глава XIII. Билл совершает открытие 1 Облаченный в цветастый халат, Джадсон Кокер завтракал в гостиной дома номер девять по улице принца Уэльского, Баттерси. В открытое окно проникал легкий ветерок, запах весенней листвы мешался с ароматом крепкого кофе и жареной ветчины. К кофейнику был прислонен номер "Нью-Йорк Уолд", прибывший сегодня утром с американской почтой. Часы показывали 10.30. Джадсона переполняло неизъяснимое блаженство. Он откусил еще ветчины и привычно задумался, откуда такая легкость во всем теле. Здесь есть чем заинтересоваться врачам: вот уже два месяца он лишен возможности регулярно подкреплять организм алкоголем, как рекомендует -- нет, требует -- медицина, и на тебе -- так и пышет здоровьем. Он в превосходной форме. Почему в Нью-Йорке он с утра шарахался от ветчины, словно испуганная лошадь, а сейчас ни свет, ни заря задумался о второй порции? Не иначе как дело в бодрящем лондонском воздухе. Джадсон пришел к выводу, что вторая порция необходима, и двинулся на кухню. Когда он вернулся, то застал Билла Веста, который с тоской созерцал заставленный стол. -- Привет, -- весело сказал Джадсон. -- Перекусить решил? Садись и придвигай стул. Я хотел сказать, придвигай стул и садись. Вскорости подоспеют спасатели с провизией. Билл не откликнулся на дружеский призыв. -- Я позавтракал три часа назад, -- сказал он мрачно. -- Ты еще не закончил? Мне нужен стол, написать письмо. Живительный лондонский воздух, пробудивший вторую молодость в Джадсоне, видимо, обошел Билла стороной. В последние несколько недель тот сделался раздражителен, часто срывался по пустякам, чем очень огорчал своего друга. Джадсон, проникшись сентиментальной любовью ко всему сущему, желал видеть вокруг только улыбки. -- У тебя весь день впереди, -- заметил он. -- Садись и смотри, как я ем. Я быстро. -- Тебе письмо, -- сказал Билл. -- В гостиной лежит. От Алисы. -- Да? -- отозвался Джадсон с поистине братским безразличием. Он глядел в газету. -- Вот послушай: "Признание в эфире. Веллингтон, штат Масачусетс. Вчера вечером здешняя жительница мисс Луэлла Фипс выключила радиоприемник в ту самую минуту, когда ее возлюбленный Джеймс Дж.Ропер из Нью-Йорка объявил в эфире об их помолвке. Радиолюбитель рассчитывал порадовать невесту, во всеуслышание сообщить о грядущем радостном событии..." -- Зачем печатают такую чушь? -- кисло произнес Билл. -- Разве не трогательно? -- спросила Полианна из-за кофейной чашки. Счастливый Джадсон готов был умиляться чему угодно. -- Нет! -- Ох! -- Джадсон вернулся к литературным изысканиям. -- "Догонят ли чудо-пловчиху мисс Бауэр?" (Он как раз дошел до спортивного раздела.) -- Кто догонит? -- Тут сказано просто "догонят". Дружки, наверное. Во время шестидневных соревнований по плаванию мисс Бауэр поставила четыре мировых рекорда и два американских. -- Ну и что? Джадсон перевернул страницу и хихикнул. -- Горничная спрашивает постояльца: "Вам кофе в постель?". "Нет, -- отвечает он, -- пожалуйста, в чашку". Он с надеждой взглянул на друга, но на лице у Билла не дрогнул и единый мускул. Джадсон, испробовав трогательные истории, спорт и юмор, взглянул на него встревоженно. -- Что стряслось? -- Ничего. Ты кислый, как дождливое воскресенье в Питсбурге. Вот уже несколько дней ходишь мрачнее тучи. Тебе чего-то нехватает. -- Всего мне хватает. -- Откуда ты знаешь? -- с жаром произнес Джадсон. -- Cимптомы налицо. Ты весь дерганный, сто лет не улыбался. Я тебе объясню, в чем дело. Нам просто необходимо держать в доме чуточку бренди как раз на такие случаи. -- Вот как? -- Я слышал, безнадежно больных спасали чуточкой бренди. Известное дело. Прямо-таки из могилы вытаскивали. Вот сюда и поставим. В этот шкаф. Места совсем не займет. Минуту он с надеждой глядел в непреклонное лицо Билла, потом сник. -- Ладно, -- сухо сказал он. -- Для твоей же пользы предлагал. Прибыла вторая порция ветчины; разобиженный Джадсон набросился на нее, затем убрался в гостиную. Билл расчистил место за столом и сел писать. 2 Билл писал Алисе Кокер по вторникам и пятницам. Сегодня была пятница, соответственно ему предстояло сочинить любовное послание. Казалось, глаза его должны сиять, но нет, они были тусклы и безжизненны; после первых пяти слов он остановился и начал грызть ручку. Литературный процесс часто бывает долгим и мучительным, но молодого человека, который пишет возлюбленной, должны переполнять гениальные фразы. Вот уже некоторое время Биллу все труднее становилось заполнить лист, и это его смущало. Как ни кощунственно предположить, что писать Алисе -- смертная скука, приходилось честно признать, что он спозаранку выставил Джадсона из-за стола, чтобы поскорее отделаться и забыть. Он почесал в затылке. Никакого эффекта. Слова не шли. Все это было тем более странно, что в начале лондонской жизни он составлял свои поэмы в прозе с вдохновенной легкостью. Стоило сесть, перо начинало летать по бумаге. Выражения самых достойных чувств рождались так быстро, что он не успевал записывать. То, что издают огромными тиражами в розовато-лиловых обложках, давалось ему без всяких усилий. И вот, нате -- ни единой мысли. Он встал и прошел в гостиную. Если что и может его вдохновить, так это двенадцать фотографий. Алиса Кокер так же царственно улыбалась с каминной полки, этажерки и столика. Билл рассматривал третью карточку слева, смутно чувствуя, что она не дает ему ни малейшего толчка, когда глухой голос воззвал к нему из глубины кресла. -- Билл, старина, -- сказал голос. Билл резко обернулся. -- Чего еще? -- рявкнул он. Разумеется, не следует так грубо отвечать верному другу, но, признаем, сейчас для этого был повод. Джадсон ел его глазами, в которых была написана какая-то странная жалость. Это Билла доконало. В теперешнем раздраженном состоянии он и так с трудом переносил Джадсона, эта же гримаса скорби окончательно вывела его из себя. -- Что ты на меня пялишься? -- спросил он. Джадсон не ответил. Он встал, подошел, похлопал Билла по плечу, молча стиснул ему руку, потом еще раз похлопал по плечу и, наконец, вернулся в кресло. -- У меня для тебя известия, -- глухо сказал он. -- Какие? -- Билл, старик, -- трагически произнес Джадсон. -- Ты был неправ. Поверь мне. Насчет бренди. -- Какие известия? -- Кто угодно, -- сказал Джадсон, -- может заболеть. В любую минуту. Поэтому в каждом доме нужно держать наготове небольшой запас бренди. Я читал. Оно широко применяется в медицине как легкоусвояемый и питательный продукт. К тому же это возбуждающее, ветрогонное и снотворное средство. Что, убедил? -- Перестанешь ты нести околесину? Что случилось? -- Сколько раз было, что при дурных известиях совершенно здоровые люди падали в обморок и могли бы умереть, если б не стопочка бренди. Дай мне денег, Билл, я сгоняю на угол за пинтой-двумя. -- Какие известия? -- Помню, отец рассказывал, когда он сильно погорел в биржевую панику девятьсот седьмого... Нет, -- поправился Джадсон. -- Вру, не отец, его приятель. Он потерял все. Так вот, он пошел домой, открыл бутылку, хватил два стакана подряд и сразу почувствовал, что заново родился. Мало того, бренди так его вдохновило, что он спас половину состояния. Больше половины. Тут близко. Прямо на углу. За десять минут обернусь. -- Слушай, -- прохрипел Билл, -- если ты не скажешь, что за известия, я сверну тебе шею. Джадсон печально покачал головой, словно горюя, как опрометчива и нетерпелива юность. -- Ладно, -- сказал он. -- Как хочешь. Алиса слиняла. Обручилась со сталепрокатчиком. Уйма денег. Просила тебя подготовить. 3 Билл вытаращил глаза. Роковые слова медленно проникали в его сознание. -- Обручилась? Джадсон скорбно кивнул. -- Со сталепрокатчиком? -- С ним самым. Последовало долгое молчание. Билл с внезапным потрясением осознал, что испытывает непомерное облегчение: теперь письмо можно не заканчивать! Все утро оно давило на него тяжелым грузом, и теперь он, как ни старался, не мог удержать переполнявшего грудь восторга. Он понимал, что это -- неправильные чувства. Стыдно человеку, чьи мечты разбиты, радоваться из-за какого-то недописанного письма. Да разве это труд -- дописать письмо? Вывод напрашивался один: он -- бесчувственная скотина. Поглощенный своими усилиями побороть неуместную радость, Билл вдруг заметил, что наследник Кокеров ведет себя как-то чудно. Джадсон снова покинул кресло и теперь совал ему в руку листок бумаги. Исполнив тяжелый долг, он вздохнул, еще раз похлопал Билла по спине и крадучись двинулся к дверям. На пороге он задержался, дважды горестно кивнул и выскользнул на лестницу. Только через несколько секунд до Билла дошло, что так выражалось дружеское участие. Джадсон уверен, что мужчину надо оставить наедине с его горем. Оставшись один, Билл решил честно выполнить, что полагается. Он взглянул на листок. Почерк Алисы. Видимо, то самое письмо. Вероятно, Джадсон считает, что Билл будет его читать. Но зачем? Коли уже выяснилось, что девушка, которую ты считал своей невестой, слиняла со сталепрокатчиком, какой смысл узнавать подробности? Билл бросил непрочитанное письмо на стол. Внезапно ему пришло в голову утешительное объяснение. Да, он ничего не чувствует. Это шок, который наступает от сильной боли, спасительное отупение. Он просто оглушен. Дальше, без сомнений, начнется агония. Заметно успокоившись, он решил выйти на свежий воздух и там терпеть душевную муку. Он смутно помнил, что именно так поступали страдальцы в книгах. В этих книгах селяне, пасущие скот на открытых холмах, вздрагивали, завидев высокого, подтянутого мужчину с бледным напряженным лицом, который шагал сквозь завывания ветра, сурово стиснув губы, глаза его метали молнии, невидящий взор из-под надвинутой шляпы был устремлен вдаль. Билл надел ботинки и принялся искать шляпу. И тут перед ним возникло затруднение. Двенадцать снимков Алисы Кокер. Что с ними делать? С фотографиями вероломных можно поступить двояко. Можно переложить их лавандой и созерцать до конца дней, седея год от года, а можно уничтожить недрогнувшей рукой. Самое удивительное, когда по некотором размышлении Билл остановился на последнем варианте, в душе его ничего не шевельнулось. Он без всякого сожаления завернул фотографии в оберточную бумагу, словно бакалейщик -- ветчину. Безусловно, это шок. Билл решил, что избавится от воспоминаний прошлого где-нибудь на лоне природы. В последнюю неделю было тепло, камин не топили, так что этот путь был для него отрезан, а разорвать фотографии и выбросить в корзину мешал страх перед Джадсоном. Не хватало только выслушивать его замечания! Билл порадовался, что друг был настолько равнодушен к фотографиям сестры. Он ненаблюдателен и вряд ли заметит внезапную пустоту на стене. С точки зрения обманутого возлюбленного у Лондона есть один недостаток -- тут трудно сыскать пустынное место, по которому можно брести, вперив невидящий взор в пространство. На открытые ветрам холмы больше всего походил парк Баттерси, туда-то Билл и устремился с пакетом, крадучись, чтобы не потревожить селихемского терьера Боба. Прознай тот, что кто-то собирается на прогулку, обязательно увязался бы следом. При всем уважении к Бобу Билл предпочел бы обойтись без него. Четвероногим без поводка вход в парк запрещен, а Билл не мог представить себя на пару с упирающимся псом. В любую минуту может начаться агония, а страдать надо в одиночестве. Он на цыпочках вышел в дверь и бегом спустился по лестнице. Утро было чудесное. Не раз отмечено, что Природа равнодушна к людским страданиям, и довольно будет сказать, что сейчас она не изменила своему правилу. В такой день даже самые мнительные выходят без зонтика; Билл шел по зеленым аллеям, слышал веселые возгласы играющей детворы и не мог избавиться от странного ощущения, что жизнь -- прекрасна. Не будь он уверен в противоположном, он сказал бы, что в душе закипает радость. Дойдя до укромного уголка он -- вынуждены употребить это слово -- зашвырнул пакет куда подальше. Тот шлепнулся о землю, Билл, ни мало не удрученный, зашагал по дорожке, но тут сзади раздался пронзительный крик: -- Дяденька! От неожиданности Биллу показалось, то зовет пакет. Только что на сотню ярдов вокруг не было ни души; однако у лондонских парков есть печальное свойство -- здесь невозможно полностью укрыться от чужих глаз. Из земли выросла маленькая девочка в ситцевом платье, ее чумазое личико светилось желанием помочь. Левой рукой она тащила малолетнего родственника, который, в свою очередь, тянул родственника поменьше, а правой держала пакет. -- Вы уронили! Не мог же Билл обидеть ребенка! Он изобразил крайнюю признательность, взял пакет и с фальшивой улыбкой протянул доброй девочке шестипенсовик. Семейство исчезло. Билл пошел дальше. Событие подействовало на его нервы, и он, не замедляя шага, прошел несколько укромных местечек, устроенных лондонским магистратом словно нарочно для пакетов с фотографиями неверных девушек, которые линяют со сталепрокатчиками. И вот, в своих бесцельных скитаниях он очутился перед водной гладью, и здесь, подобно Аластору на длинном хорезмийском берегу, остановился. У пруда копошились дети и собаки, на поводках и привязанные к скамейкам. Няньки степенно беседовали, дети пускали кораблики, собаки лаяли. Посреди пруда был островок с деревом, которое облюбовала шумная колония грачей. Место было веселое, но Билла оно очаровало главным образом тем, что все присутствующие -- няньки, дети, собаки и грачи -- глубоко погрузились в свои дела. Они и не заметят, если хорошо одетый молодой человек подойдет и станет швырять в пучину бурые бумажные пакеты. Такой случай нельзя было упустить. Рассеянно глядя на грачей и беспечно насвистывая, Билл бросил пакет. Раздался всплеск, потом еще, более громкий. Билл испугался, что какой-то (довольно крупный) младенец поправлял паруса своей яхты и свалился в воду. Стыдно сказать, но первой его мыслью (а он ведь уже спас одного утопающего) была досада -- вот, сейчас придется прыгать в холодную воду. Однако он возвел на младенца напраслину. Тот по-прежнему стоял на бережке. В воду прыгнул огромный пес -- черный, лохматый, с выражением неподдельной тупости на морде -- который теперь, не жалея лап, плыл к коричневому пакету. Он доплыл, поймал пакет мощными белыми зубами и развернулся к берегу. Через мгновение пес сложил добычу к ногам Билла, встряхнулся, обдав его с головы до пят, и блаженно оскалился, явно предлагая поиграть еще. Билл подобрал пакет и двинулся прочь. На него накатило отчаяние. Злила не мокрая одежда, не то, что кто-то спустил собаку с поводка в нарушение четко обозначенных правил. Терзала глухая ненависть к пакету и всему, что с ним связано. Билл не мог понять, с чего взял, будто любит Алису Кокер. Мало того, что у нее обнаружилось дурное обыкновение выходить за сталепрокатчиков, есть что-то зловещее в девушке, от чьих фотографий невозможно избавиться. Проклятье какое-то. Сумрачный, как Юджин Арам, Билл зашагал прочь от пруда и углубился в тихую лиственную аллею. Если что и могло успокоить бушевавшую в его сердце ярость, то именно эта мягкая лиственная зелень в безлюдном уголке парка, куда, казалось, не ступала людская нога. Слева пели на ветках птицы, справа гудели над клумбами шмели. Однако Билл не поддался на лесные чары и не бросил пакет. Его преследовало суеверное чувство, что ему недолго оставаться одному в этом заброшенном уголке. Предчувствие не обмануло. Через долю секунды из-за большого куста на повороте показались двое, молодой человек и девушка. Девушка была хорошенькая, ладная, но внимание Билла привлекла не она, а ее спутник. Он был высокого роста, кареглазый, с каштановыми волосами, в длинном развевающемся галстуке розовато-лилового шелка, из-за чего казался похожим на художника. В чертах его Биллу померещилось что-то смутно знакомое. Вроде бы они уже встречались. Молодой человек поднял глаза и на лице его появилось выражение, которого Билл не понял. Это было узнавание -- но не только. Не будь предположение настолько нелепым, Билл сказал бы, что это -- страх. Карие глаза расширились, каштановые волосы зашевелились от ветра (шляпу он нес руке), и Биллу почудилось, что они встали дыбом. -- Привет, -- сказал Билл. Он не мог вспомнить, кто это, но, судя по его реакции, они знакомы. -- Привет, -- сипло произнес молодой человек. -- Хороший денек, -- заметил Билл. Неведомый знакомец явно успокоился, словно ожидал от Билла враждебности и приятно изумлен его вежливым тоном. Тонкое лицо просветлело. -- Чудесный, -- сказал он. -- Чудесный, чудесный, чудесный. Наступило неловкое молчание. И тут на Билла что-то нашло. Повинуясь непреодолимому порыву, он выбросил вперед руку. -- Держите! -- выпалил он, сунул молодому человеку пакет и быстро зашагал прочь. Чувства в нем бурлили, но сильнее всего было непомерное, ошеломляющее облегчение. Он вспомнил, как в детстве впервые прочел рассказ Стивенсона -- тот самый, в которым надо было продать бутылку с чертиком дешевле, чем ты ее купил. С той поры прошло лет двенадцать, но сейчас отчетливо вспомнилось то мгновение, когда пьяный шкипер забирает у героя бутылку. Ощущение было в точности то же самое. Молодой человек, вполне вероятно, сочтет его сумасшедшим, но вряд ли побежит следом, чтобы сказать об этом и вернуть пакет, если же побежит, придется держаться твердо. Билл остановился. Плавный ход его мыслей резко застопорился -- он внезапно сообразил, где видел этого молодого человека. Ну конечно же, в саду Холли-хауза, когда гонялся за ним с намерением учинить расправу! Это был Родерик Пайк. Билл мрачно улыбнулся. Родерик Пайк! Нет, Родерик Пайк не побежит возвращать пакет. И тут мысли его понеслись с такой быстротой, что он перестал за ними поспевать. Если это Родерик Пайк, то с какой стати он разгуливает по парку рука об руку с девушкой? Ему положено брести, не разбирая дороги, и думать о сбежавшей невесте! Как смеет человек, лишившийся Флик, вести себя настолько бездушно! Тут мысли приняли новое направление, и были они так тяжелы, что Биллу пришлось сесть. Флик! Конечно, он и на минуту по-настоящему не забывал Флик, но именно встреча с Пайком воскресила в памяти ее образ, да так живо, будто он только что вспомнил. Флик!.. Он видел ее так явственно, словно она рядом... Флик радостная, улыбающаяся; Флик усталая, в слезах; Флик испуганная, ищущая у него защиты... целая галерея портретов, один милее другого. И вдруг, как если бы он знал это все время, Билл понял, что любит Флик. Конечно... Какой же он болван, что не догадался раньше! Джадсон говорит, что он хмурый, как дождливое воскресенье в Питтсбурге. Правильно. Так и есть. А почему? Потому что с отъездом Флик жизнь стала пустой и бессмысленной. Это-то терзало его в последние недели. Билл встал. Он горел тем жаром, который находит в минуты прозрения. Он полез в карман за трубкой -- сейчас определенно требовалось выкурить трубочку, а то и две -- и обнаружил, что забыл ее дома. Поскольку без трубки думать было невозможно, он повернул назад. Джадсон, образец такта, по-прежнему где-то гулял. Билл порадовался -- он предпочитал побыть в одиночестве. Трубка отыскалась на обеденном столе рядом с недописанным письмом; Билл забрал ее и ушел в гостиную. На столике лежала телеграмма. Билл распечатал ее, втайне надеясь, что она -- от Флик, и с разочарованием прочел, что дядя Кули прибывает завтра в Саутгемптон и рассчитывает увидеть Билла в три часа в Клубе Букинистов на Пэлл-Мэлл. Билл не знал, что мистер Параден собирается в Англию. Сперва он пожалел, что не сможет сообщить ничего ошеломляющего в связи с деятельностью мистера Уилфреда Слинсби. Да, дядя Кули приезжает совсем некстати. Однако от него нельзя просто отмахнуться. Билл посчитал, что произведет лучшее впечатление, если не станет дожидаться трех, а поедет на вокзал Ватерлоо встречать поезд из Саутгемптона. Приняв решение, он сел и погрузился в сладкие мечты о Флик. Глава XIV. Чудо на вокзале Ватерлоо 1 На следующее утро Билл легкой походкой шагал через мост Челси. Он шел на вокзал. Часть предыдущей ночи он провел без сна и временами даже сомневался в цельности своего характера. Он спрашивал себя, способен ли на подлинные чувства человек, так легко переходящий к новой любви? или это пустой, мелкий тип, достойный всяческого презрения? С двенадцати тридцати до без четверти два он склонен был ответить отрицательно на первый вопрос и положительно на второй, но в час сорок пять его разгоряченный ум наткнулся на утешительную мысль о Ромео. И впрямь, Ромео. Поколения влюбленных видели в нем свой образец, а ведь Шекспир сам описывает, как, скажем, в 21.30 друзья потешаются над его страстью к Розалине, а в 21.45 он уже боготворит Джульетту. А уж Ромео никто не назовет мелким и пустым. Нет, все в порядке. Просто повязка упала с его глаз, а это может случиться с каждым. Чем ближе Билл подходил к вокзалу, тем больше убеждался, что Флик создана для него. То, что он испытывал к Алисе Кокер, было типичным заблуждением наивного юноши. Он оглядывался на два месяца назад и жалел себя тогдашнего, словно кого-то другого. Успокоив, таким образом, душевные сомнения, он немедленно продумал практическую сторону дела. С первым же кораблем он отправляется в Америку, находит Флик и открывает ей свое сердце. Каждая минута, проведенная за три тысячи миль от нее, потеряна безвозвратно. Странное дело, при мысли о том, чтобы открыться Флик, он не испытал того нервного оцепенения, в котором опрометчиво изливал свои чувства Алисе Кокер. Флик -- другое дело. Флик -- это Флик. Она -- товарищ. На Вестминстерском мосту он уже улыбался прохожим и сообщал полисменам, что сегодня чудесное утро; на Йоркской дороге он дал лоточнику полкроны за коробку спичек, отчего старый скептик немедленно уверовал в чудеса. Под шумные своды вокзала Ватерлоо он вбежал веселой рысцой, которой перешла в галоп, когда носильщик сообщил, что поезд из Саутгемптона высаживает пассажиров на тринадцатой платформе. Билл без труда отыскал нужную платформу. Железная поступь прогресса лишила вокзал Ватерлоо былой таинственности. Когда-то это была загадочная, сумрачная Страна Чудес, по которой беспомощно метались ошалелые Алисы обоего пола, тщетно пытаясь что-то вызнать у таких же ошалелых служителей. Теперь здесь все четко и упорядоченно. Билл, не заставший прежних романтических дней, не мог и пожалеть о былой колоритной дикости. Он купил перронный билет и шагнул в водоворот толпы за барьером. Платформу заполнили пассажиры, их друзья и родственники. Природная смекалка подсказала Биллу, что дядя Кули -- в дальнем конце поезда, приглядывает за выгрузкой багажа. Он ринулся туда с намерением проявить расторопность, избавить дядю от хлопот и продемонстрировать деловую прыть. Отодвинув мальчишку, который пытался продать ему апельсины и шоколад, он пустился бегом, и был вознагражден занятным зрелищем: мистер Параден прыгал в арьегарде толпы, словно низкорослый болельщик на собачьих бегах. -- Здравствуйте, дядя Кули! Как вы? Хорошо доехали? Позвать носильщика? -- прытко осведомился он. -- Уильям! -- сердечно воскликнул, оборачиваясь, мистер Параден. -- Не ожидал. Спасибо, что встретил. -- Я решил, что смогу помочь вам с чемоданами. -- Спасибо, я сам. У меня там книги, с которыми я предпочитаю не расставаться. Встретимся на платформе. Там Гораций. Перспектива посудачить с Горацием не очень вдохновила Билла, но мистер Параден уже поймал проходящего носильщика и указывал на чемоданы с видом коллекционера, демонстрирующего собрату свое собрание драгоценных камней. Он явно торопился избавиться от Билла. -- Иди, поговори с ним, -- сказал он. -- Вот этот большой, тот маленький, и еще пять. -- (Это уже носильщику). -- Кстати, встретишь кое-кого знакомого. По крайней мере она говорит, что вы виделись. -- Она? -- Девушка. Фелисия Шеридан. Племянница Синклера Хэммонда, у которого я останавливаюсь. Вокзал Ватерлоо всегда бурлит, но при этих словах Биллу показалось, что все вокруг зашипело и запенилось. Путешественники, их друзья и знакомые, носильщики, газетчики, начальник вокзала, мальчишка, упорно пытавшийся всучить ему апельсины и шоколадки -- все замелькало в дикой сарабанде. Прочная платформа качнулась. Свисток паровоза прозвучал ликующим воплем. -- Флик! -- выдохнул он. -- Флик здесь?! Мистер Параден не ответил. Вместе с носильщиком он оказался в центре водоворота и теперь гнался за своими чемоданами, как терьер -- за кроликом. Билл, которому хотелось задать несколько вопросов, с уважением отнесся к его занятию и, набрав в грудь воздуха, напролом ринулся по перрону, словно по футбольному полю. Возмущенное человечество рассеивалось на его пути. И вот, возбудив в ближних больше негодования, чем судья на школьном чемпионате, он оказался на сравнительно открытом месте. И здесь, за руку с несносным Горацием, стояла Флик. 2 Из всех, кто при встрече с Горацием желал ему провалиться сквозь землю, никто не чувствовал этого сильнее, чем Билл. Даже мистер Шерман Бестейбл в минуты наибольшего отвращения не находил своего питомца настолько невыносимым. Раздражало уже само его присутствие, но еще хуже была стервозная улыбка на веснушчатом лице. От такой ухмылки всякое нежное чувство должно испуганно съежиться. На мгновение Билл ощутил себя побежденным. Казалось, Гораций врос в перрон. "Попробуйте согнать меня с этого места, -- словно говорил его вид, -- скорее вам удастся сдвинуть платформу." Билл совсем было растерялся, но тут пришло озарение. Редкий мальчик откажется перехватить чего-нибудь вкусненькое, так с какой стати Гораций окажется исключением? -- Привет, Гораций, -- сказал он. -- Что-то ты совсем осунулся. На, возьми. Буфет -- вон там. Желудок Горация обладал свойством, которое обычно приписывают лестнице Фортуны -- наверху всегда оставалось место. Без единого слова -- поскольку короткое сопение, призванное, вероятно, выразить благодарность, словом не назовешь -- он выхватил у Билла монетку и был таков. Билл повернулся в Флик, которая во все время деловой беседы смотрела на него круглыми от изумления глазами. -- Флик! -- сказал Билл. -- Билл! -- сказала Флик. -- Я люблю тебя, -- сказал Билл. -- Я люблю тебя, я... -- Апельсины и шоколадки, -- раздался бесстрастный голос у его плеча, -- апельсины, бутерброды, шоколадки... Билл обернулся, помышляя об убийстве. Мало того, что его отвлекли в такую минуту -- да за это одно можно огреть дубиной по голове; он еще был уверен, что несколько минут назад раз и навсегда выразил свое отношение к шоколадкам. Вопрос был самый простой, чтоб уладить его, сторонам требовалось лишь немного разума и минимум доброй воли. Мальчик считал, что Биллу нужны апельсины и шоколадки. Билл полагал иначе, что и высказал вполне внятно. Теперь же оказалось, что они перекрикивались через море непонимания. -- Не надо апельсинов, -- прохрипел Билл. -- Шоколадки? -- предложил мальчик. -- Для дамы? -- Дама не хочет шоколада... -- Бутерброды? -- Нет. -- Булочки, конфеты, шоколадки, трубочки с орехами, апельсины, яблоки, пирожки, бананы! -- нежно пропел мальчик. У него был чистый, мелодичный голос, он выводил трели, словно дрозд в мае. Для шлягера не хватало только музыки Джерома Керна. Билл схватил Флик за руку и потащил по платформе. Считается, что влюбленные не видят и не слышат ничего вокруг, но Билл, хоть и сгорал от страсти, не сумел достичь подобного состояния. Вокзал казался ему исключительно перенаселенным. Непонятно, откуда столько народа? Можно подумать, не только все лондонцы, но и все жители Британских островов сговорились с американскими гостями, чтоб не дать ему поговорить с Флик. -- С тех пор, как ты уехала, -- продолжал он, останавливаясь за багажной тележкой, -- я... Багажная тележка внезапно ожила и въехала между ними, как Джаггернаут. Когда она миновала и Билл снова собрался заговорить, его энергично постучали пальцем по плечу. -- Извините, -- произнес голос с сильным американским акцентом, -- не скажете, где здесь телеграф? В трудную минуту все мы становимся стратегами. Билл схватил американца за руку и развернул на сто восемьдесят градусов. -- Сам не знаю, -- отвечал он, -- но вот тот мальчик вам объяснит. Видите, с апельсинами и шоколадками. -- Спасибо, сэр. Спасибо. -- Не за что. Флик, милая, -- продолжал Билл, -- с тех пор, как ты уехала, я сам не свой. Сперва не мог понять, в чем дело, и вдруг до меня дошло. Я должен говорить быстро, так что вот. Я люблю тебя. Я... Виноват? -- ледяным голосом произнес он, оборачиваясь на резкий тычок под ребра, нанесенный, похоже, острием зонтика. Мощная дама в шляпе с коричневой вуалью повторила вопрос. -- Где вам найти носильщика? -- с нажимом переспросил Билл. Интересно, почему все считают его справочным бюро? Вроде бы сделал суровое лицо, так нет, стекаются тучами, словно он -- их путеводный ангел. -- Да где угодно! Их здесь, как собак нерезанных. Вон, около мальчика с апельсинами и шоколадками. -- Не вижу. -- Только что был. Мощная дама недовольно двинулась прочь, потрясая вуалью. Билл повернулся к Флик. -- Разрешите, сэр. На этот раз носильщик с тележкой. Вот ведь ирония судьбы. Носильщик, без сомнения, разыскивает мощную даму с чемоданами, которая только что отвлекала Билла расспросами о носильщике. Ему бы свести эти родственные души, но он был занят другим. -- Знаю, что ты скажешь, -- продолжал он. -- Ты скажешь: "А как же Алиса Кокер?" Забудь про нее. Это было наваждение. Обычное наваждение. Я люблю тебя и только тебя. Уверен, что полюбил тебя с первой встречи. Он сам удивился, как легко это выговорил. Самый вид Флик пробуждал красноречие. Она светилась доверием. Точно так же он сказал бы старому другу, что рад его видеть. Никакого смущения, никаких заиканий, как под царственным взором Алисы Кокер. Что на него тогда нашло? Как мог он подумать, что влюблен в девушку, чей взгляд наводит на него робость? Самая суть любви -- а Билл полагал себя специалистом в этом вопросе -- что тебе легко и радостно, как будто любимая -- часть тебя. -- Флик, -- сказал он, -- давай поженимся, и побыстрее. Ее глаза улыбались, самые яркие, самые голубые глаза в мире; казалось, вокзал Ватерлоо лучится нездешним светом. Эта улыбка пронизывала каждую клеточку его тела счастьем, о котором немыслимо и мечтать, словно перед путником на снежной равнине затеплилось светлое окошко. И вот, пользуясь тем, что на этот замечательном перроне все целовались, Билл нагнулся и без лишних слов поцеловал Флик, как будто скрепил подписью давным-давно согласованный договор, много раз обсужденный и устраивающий обе стороны. Очень просто и естественно. Как-то так вышло, что все сразу стало на удивление правильным и ясным, и впервые с их встречи в кипящем водовороте Билл сумел произнести связную человеческую фразу. -- Как ты здесь очутилась? -- спросил он. -- Я как раз собирался за тобой в Америку. -- У меня кончились деньги, пришлось телеграфировать домой, и мне ответили телеграммой, чтобы я шла к твоему дяде. Он меня и привез. -- А разве Алиса Кокер о тебе не позаботилась? -- Я у нее не была. -- Почему? Ах да, конечно. -- Только теперь до Билла дошло. -- Какой же я болван! Чем чаще я оглядываюсь на себя, тем больше убеждаюсь, что я -- законченный кретин. -- Неправда. -- Правда. Столько времени не понимать, что люблю тебя. Ты меня на самом деле любишь, Флик? -- Конечно. Всегда любила. -- Не понимаю, за что, -- честно признался Билл. -- Вижу, что любишь. Чувствую. Но за что? -- За то, что ты -- самый лучший. -- С ума сойти. Наверное, правда. Во всяком случае, когда ты так на меня смотришь, я в это верю. Флик ухватила его за руку. -- Билл, милый, что нам делать? Билл удивился. -- Пожениться, конечно. Чем скорее, тем лучше. К слову, мне придется искать работу, не можем же мы жить без денег. Но это устроится. Я чувствую, дядя Кули поможет. Главное -- начать. -- Это будет очень трудно. -- Ничуть! Вот увидишь! -- Я про себя. Все считают, раз я вернулась, значит, согласна выйти за Родерика. -- Что? -- честно изумился Билл. -- Ты хочешь сказать, эта глупость еще не забыта? В двадцатом веке кто-то еще верит, будто девушку можно выдать замуж насильно? -- Если дядя Джордж и тетя Фрэнси что-то решили, то неважно, в каком веке это происходит. -- Но ты же не выйдешь? -- встревоженно спросил Билл. -- Конечно, не выйду, -- твердо отвечала Флик. -- Только надо быстро что-нибудь придумать. Я точно знаю, что меня запрут. Я себя запятнала. Я -- беглая. Мне лучше не рыпаться, пока ты все не устроишь. Как будет готово, сообщи. -- Я напишу. -- Нет, они увидят твое письмо, и тогда все пропало. Она осеклась. Билл, не сводивший глаз с ее лица, увидел, что она вздрогнула. -- Что такое? -- спросил он. -- Билл, -- быстро зашептала Флик. -- Не двигайся. Стой, где стоишь, и делай вид, что ты мне -- никто. Сюда идет тетя Фрэнси. Надо было догадаться, что она приедет встречать. Женщина, идущая по перрону, настолько отвечала представлениям Билла о сестре сэра Джорджа, что ему на мгновение показалось, будто они знакомы. Тем не менее он занервничал. Тетя Фрэнси с трудом огибала багажную тележку, и Флик воспользовалась этой заминкой. -- Не двигайся. Она решит, что мы познакомились в дороге. -- Как с тобой связаться? -- быстро сказал Билл. (Враг уже обогнул чемоданы.) -- Придумал. Какую газету вы читаете по утрам? -- "Ежедневный обзор". Дядя Джордж издает. -- Смотри в колонке "Крик души". Флик кивнула и быстро обернулась к величественной тетке. -- Тетя Фрэнси! -- вскричала она. С заметной холодностью миссис Синклер Хэммонд подставила беглянке щеку. Ее распирало от желания сказать нечто такое, что не принято говорить при чужих. Длиннейшая нотация дожидалась лишь той минуты, когда Билл отойдет. Флик повернулась к Биллу. -- До свидания, мистер Роулинсон, -- весело сказала она, протягивая руку. -- Спасибо, что помогли с вещами. Билл понял намек. Он поклонился величественной тете Фрэнси и пошел прочь, чувствуя себя средневековым рыцарем, который за более спешными делами, оставил деву дракону. Глава XV. Джадсон встречает старую знакомую. Официант, подав кофе и сигары, удалился, и Билл, перегнувшись через стол, заговорил доверительным шепотом. -- Джадди, старик, -- сказал он, -- я должен тебе кое-что сообщить. За время еды он не единожды собирался с духом, чтобы начать, но всякий раз оркестр (имевший дурную привычку неожиданно вступать с "Ля Богемия" или еще более громкой классикой) разражался очередным пароксизмом. Билл, который испытывал острую потребность излить душу, бесился. Со встречи на вокзале Ватерлоо прошла неделя. Всю эту неделю он носил в сердце тайну, и та с каждым днем все сильнее рвалась наружу. Пришло время поделиться ей хоть с кем-нибудь, а во всем большом городе на роль слушателя годился один Джадсон. Друг с удовольствием затянулся. -- Валяй, -- добродушно произнес он. Во-первых, у него самого была припасена приятная тайна, во-вторых, он был сегодня расположен ко всему миру, а к Биллу -- особенно. За последнюю неделю между ними восстановилось прежнее уважение. Сникший было Билл внезапно ожил, словно политый цветок. Он насвистывал, расхаживая по квартире, а сегодня превзошел самого себя, пригласив Джадсона пообедать в "Регенте", а после закатиться на ревю в "Альгамбру". Джадсон всецело одобрял перемену. Билл опасливо огляделся. Официант исчез. Ближайшие посетители сидели достаточно далеко. Оркестр вышел из очередного приступа и теперь медленно оправлялся, неспособный временно производить шум. Билл решил, что можно продолжать. -- Ты не заметил, что в последние дни я несколько изменился? -- спросил он. -- Еще как! -- от души поддержал Джадсон. -- Прямо солнечный луч. -- Так я скажу тебе, отчего. Джадди, старина, я понял, что такое любовь. -- Как, опять?! -- воскликнул Джадсон. Билл нахмурился. Он ждал большего такта. -- Если ты про Алису, -- сухо сказал он, -- то это было наваждение. -- Ясно. -- Теперь все по-настоящему. -- А! -- Что значит "а!"? -- обиженно переспросил Билл. -- Ничего. Просто "а!" Может же, -- произнес свободолюбивый Джадсон, -- человек сказать "а!". -- Это прозвучало так, словно ты сомневаешься в моих словах. -- Да ничуть. Я просто подумал... -- Что? -- Ну, не слишком ли скоро? То есть, неделю назад ты сходишь с ума по Алисе, а через семь дней забываешь ее и влюбляешься в другую. Нет, я тебя не виню, -- милостиво заключил Джадсон. -- Я вообще за быстроту. Билл уронил пепел в кофейную чашку. Он жалел, что вынужден изливать душу Джадсону. Бесчувственный чурбан -- вот весь Джадсон Кокер в двух словах. Потрепаться о пустяках -- пожалуйста, но никакого сердца. -- Я не знаю, что ты считаешь быстротой, -- сказал Билл. -- Может, тебе показалось, что это было не так и скоро, -- сказал Джадсон примирительно. -- Я знаю Флик много лет. -- А, Флик, -- с жаром подхватил Джадсон. -- Таких девушек поискать. Если бы ты полюбил Флик... -- Я полюбил. -- Давай-ка разберемся, -- сказал Джадсон и отхлебнул кофе, чтобы прояснить мысли. Вечер проходил в сугубо безалкогольном духе, тем не менее в голове у него слегка мутилось. -- Неделю назад ты без ума от Алисы. Потом ты влюбляешься в другую девушку и рассказываешь мне о ней. Теперь ты говоришь, что любишь Флик. Я не понимаю. По-моему, это верная дорога к двоеженству. Я сам, -- великодушно добавил Джадсон, -- ничего против двоеженства не имею. Наверное, здорово, когда у тебя два дома. Билл внутренне застонал. Лучше изливать душу диктофону, чем тратить слова на это бессмысленное существо. -- Будь ты вдвое сообразительнее, все равно бы остался болваном, -- в сердцах произнес он. -- Неужели до тебя не дошло, что я с самого начала толкую о Флик? -- То есть девушка, в которую ты влюбился -- Флик? -- изумленно произнес Джадсон. -- Не вторая, в смысле не третья? -- Нет никакой третьей девушки, -- сквозь зубы процедил Билл. -- Ты сказал, что есть. -- Ничего я не говорил. Я считал, всякий, у кого есть хоть капля мозгов, поймет. Я внезапно понял, что всегда любил только Флик. -- А! Теперь ясно. Ты всегда любил только Флик? Жаль, ты не понял этого раньше, когда она не уехала в Америку. -- Если б она не уехала в Америку, я бы этого не понял. -- И что ты будешь делать? Пошлешь телеграмму? -- Она вернулась. -- Неужели? -- Да. В субботу я встречал дядю и увидел ее, -- голос Билла дрогнул. -- Джадди, я сказал, что люблю ее, и она ответила, что любит меня. -- Обалдеть. -- Что она во мне нашла? Ума не приложу. -- Я тоже, -- согласился Джадсон. -- Но тут есть одна загвоздка. Понимаешь, она вернулась, чтобы выйти за Пайка. Джадсон содрогнулся. -- За того, который написал, что Тодди ван Риттер основал Шелковый клуб? Слушай, Билл, ты должен вмешаться. Это же ни в какие ворота. Я ничего не имею против Тодди. Тодди, доложу тебе, повел себя крайне благородно -- сегодня я получил от него письмо -- но вот Пайк... Ты должен любой ценой остановить Флик, чтоб она не вышла за Пайка. -- Она и не выйдет, -- твердо сказал Билл. -- Но пойми. Она осталась на мели, струсила и послала своим телеграмму, что хочет домой. Они все устроили, но теперь считают, что она выйдет за Пайка... -- За эту скотину, -- сказал Джадсон. -- За последнего подонка. Это невозможно. -- Этого не будет, -- нетерпеливо произнес Билл. -- Но пойми. Она не может снова сбежать из дома, пока не уверена, что я смогу о ней позаботиться. А загвоздка в том, что я не могу о ней позаботиться, пока не докажу дяде, что способен работать. -- Разоблачишь проходимца Слинсби, и дело в шляпе. -- Откуда я знаю, что он -- проходимец? -- Проходимец, -- с жаром произнес Джадсон. -- Я не говорил тебе раньше, но я попросил у него выпить, а он дал мне чашку какао и сказал, что оно содержит питательные жиры. -- А теперь Флик пишет, что ее торопят со свадьбой, -- продолжал Билл. -- Я каждый день даю объявление в "Крик души", а сегодня получил письмо, что свадьба через неделю. Такое впечатление, что я сам их на это толкаю! -- простонал Билл. -- Пусть только попробуют! Я выкраду Флик, женюсь и устроюсь на любую работу. На любую. Только чтоб продержаться какое-то время, пока я стану на ноги. -- Мда, -- с сомнением произнес Джадсон. -- По-моему, это дохлый номер. -- В каком смысле? -- Знаешь, у некоторых слишком мало мозгов, чтоб владеть улицами, но слишком много, чтобы их мести. -- Буду мести, если до этого дойдет! Ты не знаешь, что такое любовь, не то понял бы, что ради любимой можно пойти на все. Беззаботная холостая жизнь настолько устраивала Джадсона, что он не мог как следует посочувствовать. -- Не скажу, чтобы мне самому хотелось жениться, -- задумчиво произнес он, -- но, похоже, что-то в этом все-таки есть. Приятно, наверное, встать и сказать: "Баста, ребята! Мне больше не наливать! Я -- домой. Женушка заждалась." -- Вот именно, -- согласился Билл, приятно удивленный, что чурбан способен на такие возвышенные чувства. -- И все-таки, -- в раздумье продолжал Джадсон, -- есть другая сторона. В три утра ты проскальзываешь в дом, на цыпочках поднимаешься по лестнице, вставляешь ключ в замочную скважину, которую накануне заботливо смазал маслом -- и обнаруживаешь, что жена закрылась на цепочку. Нужно посмотреть со всех точек зрения. Билл подозвал официанта, который снова возник и многозначительно мялся рядом. От возмущения он просто не мог говорить. Еще раз пожалев, что вынужден поверять свои тайны бесчувственному животному, он молча расплатился и вышел. -- Вот что я подумал, -- сказал Джадсон, устремляясь за ним к дверям. -- Тебе надо взять специальное разрешение. Вдруг надо будет расписываться сей момент. Без разрешения никак. -- Я взял, -- холодно произнес Билл. После этого он молчал, пока они не заняли места в "Альгамбре", да и здесь открыл рот лишь однажды: чтобы сказать "Заткнись!" спутнику, которого программка привела в неимоверный восторг. -- Но это наверняка она, -- с жаром возразил Джадсон, тыча ему в лицо программку и указывая на имя одной из исполнительниц. -- Лилия Бум -- редкое сочетание. Говорю, это она. Мы познакомились в Нью-Йорке, она танцевала в "Фолли". Скажу точно, как только выйдет кордебалет... Да! Она! Вторая с краю. Провалиться мне! Кто бы подумал, что она здесь! Он на мгновение смолк, но тут же возбужденно залопотал, как однажды вечером они с Джимми Булем, Фредди Осгудом, мисс Бум и приятелем мисс Бум, имя на языке вертится, вроде бисквит, но не бисквит, закатились в Гринвич-виллидж отмечать день рождения Джимми, а Фредди так накачался, что полез играть на барабане, хотя трезвый Фредди сам бы первый сказал, что смыслит в барабанах, как... -- Заткнись! -- сказал Билл. -- Ладно, -- огорчился Джадсон, -- но это все равно она. В современном ревю есть некоторая лихорадочность, которая веселит человека беспечного, но раздражает тех, кто снедаем тяжкой заботой. Вскоре Билл, которого не отпускали мысли о Флик и ее письме, пожалел о своей идее. Грохот музыки и бессмысленное мельтешение кордебалета действовали ему на нервы. К концу первого отделения он понял, что сыт по горло. Ему хотелось на воздух. -- Я еду домой, -- объявил он. -- Домой? -- изумился Джадсон. -- Да ты что? -- Хочешь досидеть до конца, оставайся. А мне надо пройтись и подумать. -- Ах, подумать! Тогда ясно. До скорого. Билл вышел из "Альгамбры" и, перейдя Лестер-сквер, бессмысленно побрел в сторону Пикадилли. После жаркого и шумного театра прохладный ночной воздух действовал успокаивающе. В загадочной небесной сини проступили звезды, они подмигивали Биллу, словно сочувствовали ему и жалели, что не могут помочь. В такую ночь положено стоять под окном у любимой и... Билл остановился так резко, что его чуть не сбило такси. Как же он не додумался раньше! Ясно, что в такую ночь для него есть лишь одно место в мире. Он замахал таксисту, который, высказав, что думает по его поводу, собрался уже ехать дальше. -- Уимблдонский луг, -- сказал Билл. Глава XVI. Свидание для Билла Когда Билл свернул на улицу принца Уэльского, Лондон был пуст и безжизнен. Даже кофейня в конце улицы стихла, покинутая завсегдатаями. Он не знал, что уже давно заполночь, часы его встали, как и само Время. Он смутно ощущал приятную усталость, поскольку, как перед тем Джадсон, пришел из Уимблдона пешком -- но не по необходимости, как тот, а потому, что в теперешнем возбужденном состоянии не мог передвигаться иначе. Влюбленные -- странный и непредсказуемый народ. Если б Билла спросили, чего он добился, проторчав три часа под окнами Холли-хауза, он бы не ответил, однако чувствовал, что потратил время не зря. Его рвение не угасил даже тот факт, что он, не зная расположения комнат, не мог определить, какое из гаснущих одно за другим окон принадлежит Флик. Очень может быть, что он обращал свой душевный пыл к окошку дяди Кули или даже миссис Хэммонд; его это не огорчало. Он сделал единственно возможное и теперь готов был рухнуть в постель, чтобы увидеть во сне внезапное богатство и время, в котором они с Флик будут жить долго и счастливо. Он поднялся на пять лестничных маршей к номеру девять доходного дома Мармонт и, ступая тихо, чтобы не разбудить Джадсона, прошел в спальню. Через десять минут он уже спал. Невозможно сказать, когда именно Билла разбудил шум -- ему показалось, что рушится потолок. Вероятно, он проспал несколько часов, поскольку прямоугольник окна из черного превратился в серый. Он уже решил было, что грохот ему приснился, когда веселое похохатывание за дверью вернуло его к реальности. Кто-то колобродил в доме, и, как ни мало ему хотелось вылезать из постели, надо было пойти и разобраться. Только помешанный станет орудовать с таким хохотом, но серьезный жилец обязан вышвырнуть и помешанного грабителя. Билл сунул ноги в шлепанцы, вооружился стулом и ринулся вперед. Шум, очевидно, произвела упавшая вешалка, а уронил ее Джадсон Кокер в попытке повесить шляпу. Теперь он стоял, удобно прислонившись к входной двери, и радостно обернулся в сторону Билла. Он по-прежнему был в вечернем костюме, но уже без белого галстука -- его место заняла голубая лента, какую девушки обычно вплетают в косу; она шла наискосок поверх рубашки и придавала Джадсону смутное сходство с послом. Волосы его были всклокочены, лицо светилось дружеским расположением. Во всем Баттерси не было сейчас человека счастливее Джадсона Кокера. -- Привет, Билл! -- весело вскричал он. -- Слушай, я никак не могу справиться с этой штуковиной. Я ставлю, а она падает, а я опять ставлю, а она опять падает, а я опять... О чем я? Билл опустил стул и сурово посмотрел на Джадсона, потом наклонился и возвратил вешалку в вертикальное положение. Джадсон, наблюдавший за ним с напряженным волнением, словно Билл идет по проволоке над Ниагарским водопадом, восторженно закричал: -- С первого раза! -- В его голосе не было и тени зависти, одно восхищение. -- Вот так взял и поставил! Ты лучше меня, Гунга Дин! -- Прекрати орать! Оглохнуть можно! Джадсон покорно кивнул. -- Ты прав, Билл, то есть абсолютно. Ты всегда абсолютно прав. Это большое дело. Знаешь, Билл, я ужинал. Помнишь, я показал тебе девушку в Аль... аль... альбам... Погоди! -- важно произнес Джадсон, вскидывая руку. -- Многие считают, что я не могу выговорить это слово. Считают, считают! На весь Лондон раззвонили, что я не могу выговорить слово "Альгамбра". А я могу, могу, могу. И я рад! рад!! рад!!! О чем я? Билл слегка отошел от суровости, охватывающей нас при внезапном насильственном пробуждении. Ему даже стало интересно. -- Ты кого-то встретил и тебя позвали ужинать? -- спросил он. -- Нет, сэр! -- отвечал Джадсон с некоторой даже заносчивостью. -- Я позвал. Знаю, что ты сейчас спросишь. Ты спросишь, откуда у меня деньги? Очень честно с твоей стороны задать подобный вопрос. По-мужски, как я это называю, по-мужски. У меня завелись деньги, Билл, потому что у меня есть голова. -- Завтра она о себе напомнит, -- жестоко заметил Билл. -- Светлая рассудительная голова, -- продолжал Джадсон. -- У других ее нет. И где они? Метут улицы. Знаешь, что я сделал? Послушай, послушай. Ты человек молодой, хочешь пробиться в жизни, тебе это полезно. Альгамбра! Раз скажешь, а дальше уже и не трудно. Помнишь, как во всех лондонских газетах пропечатали, будто Тодди ван Ритер основал Шелковый Клуб? Так вот, я вырезал заметку, послал Тодди и приписал, так и так, ты молодой человек, стремишься пробиться в жизни, а я вот сделал тебе доброе дело, напечатал это во всех лондонских газетах. И там же -- главное, Билл, не упускай из виду слово "Альгамбра" -- попросил прислать мне сотню зелененьких. И что он сделал? Прислал. Сегодня утром принесли. Что я тебе говорю, Билл -- а я хочу это подчеркнуть -- если кто думает, будто после легкого ужина я не могу произнести слово "Альгамбра", так это вранье! Вранье. -- (При этих словах Джадсон взмахнул рукой и чуть не упал -- ему пришлось ухватиться за вешалку.) -- Подлое, гнусное вранье. А ты, Билл, не хуже меня знаешь, что нет ничего страшнее вранья. -- Шел бы ты спать, -- сказал Билл. -- Пойду, -- согласился Джадсон, мудро кивая светлой рассудительной головой. -- Вот прямо сейчас и пойду. Хотел бы я видеть человека, -- он с внезапной свирепостью воззрился на вешалку, -- который помешает мне улечься в постель. Да, я такой! Решительный и откровенный. Кому не нравится, так и не надо. Я иду спать. Прямо сейчас! -- Сюда, -- сказал Билл. -- Осторожней, не споткнись. -- Надо же, -- хихикнул Джадсон. -- Ровно эти слова сказала та девушка. Из "Альгамбры". -- Он остановился. -- Билл, я что-то собирался тебе сказать. Очень важное. Но что? Ага! Снова забыл. Ладно, вспомню. Учти, Билл. Сколько б небо ни хмурилось, сколько б погода ни портилась, я вспомню. Спокойной ночи, Билл. Заболтал ты меня! -- и с коротким "Альгамбра!" Джадсон исчез в комнате. В окно уже струился розовый утренний свет, и птичье население парка Баттерси приветствовало его звонким чириканьем. Свет и гомон не дали Биллу заснуть; оно и к лучшему, потому что через час дверь отворилась и вошел Джадсон в синей пижаме. -- Пришел сказать тебе, что собирался, -- произнес Джадсон. -- Минуту назад вспомнил. -- Ну? Джадсон на мгновение погрузился в задумчивость. -- Извини. Опять забыл, -- сказал он. -- Доброй ночи, старина. Он ушел. Билл прикрыл глаза. Ему показалось, что прошло несколько минут, но когда он открыл их снова, утро было в самом разгаре -- распахнув дверь, он услышал приятные звяканье сковородки. Из закрытой двери в комнату Джадсона раздавался храп. Под это мелодичное сопровождение Билл прошел в ванну. Он успел позавтракать и читал воскресную газету, когда наследник Кокеров вышел из спальни. Джадсон был слегка бледен, но тем не менее выглядел много лучше, чем можно было предположить несколько часов назад. Мысли его, видимо, тоже пришли в порядок. Он дружески, хотя и чуть приглушенно, пожелал Биллу доброго утра, потом быстро выпил четыре чашки кофе подряд. -- Мне приснилось, -- сказал он, -- или я вчера немного шумел? Вроде бы врезался во что-то... -- Ты уронил вешалку. -- Вешалку! -- радостно повторил Джадсон. -- Вот она, зацепка! Теперь я все вспомнил. Сколько я успел вчера рассказать? Или я не рассказывал? Мне вроде помнится, что мы болтали. -- Ты сказал, что Тодди ван Ритер прислал тебе сто долларов. -- Верно. -- Джадсон налил себе еще чашку, но от яичницы отказался легким движением головы и печальной улыбкой страдающего святого. -- Вообще-то, -- сказал он, имея в виду предложенное ему питательное блюдо, -- мне трудно на нее смотреть. Загороди тарелку газетой, Билл. Вот так. Странная вещь с яичницей после этого дела. Вроде как она на тебя глядит. -- Он жадно отхлебнул кофе. -- Ну так вот. Я говорил, что угощал ужином Лилию Бум? -- Ты сказал, что пригласил кого-то поужинать. -- Ну да. Лилию Бум. Я ее тебе показывал. Хорошая нью-йоркская знакомая. Напомни потом, чтобы я рассказал, как мы с ней, с Джимми Булем и Фредди Осгудом... -- Спасибо, -- отвечал Билл. -- Об этом ты рассказал в "Альгамбре". -- Правда? Так вот, вчера она прыгала по сцене, потом я подошел и пригласил ее ужинать. Мы отлично провели время. -- Это я заметил. -- Собрали классную компанию и закатились к одному домой. Немножко посидеть. Соседи снизу вызвали полицию только в половине четвертого. Так вот, что я пытаюсь тебе рассказать. Лилия выложила потрясную вещь. Ты будешь скакать от радости. Я бы еще вчера тебе передал, да из головы вылетело. -- Теперь-то ты вспомнил? -- Конечно. Это про гада Слинсби. -- Слинсби! -- Билл отложил вилку и нож. Только сейчас он отважился поверить, что у Джадсона действительно важная новость. -- Он-то тут при чем? Джадсон печально тряхнул головой, словно сокрушаясь об испорченности этого мира. -- Слинсби подло обошелся с Лилией, Билл. Точно не расскажу, потому что, между нами, плоховато соображал, но суть в том, что у Слинсби с ней было, а потом он слинял и закрутил с девицей из "Гейти". Ну и вот, Лилия долго не раздумывала, поставила ему фингал и навсегда исчезла из его жизни. -- Фингал? Так вот, значит... -- Именно. Это было вечером накануне того, как Флик пришла к нему на работу. Но речь о другом. Я перехожу к самому главному. Разговор зашел о тебе, я упомянул, что ты -- племянник старого Парадена, приехал в Лондон узнать, чего у бедняги падают прибыли. Тут Лилия сказала, что тебя-то ей и надо -- она объяснит, в чем финт. Билл взволнованно выпрямился. -- Так Слинсби и вправду финтит? -- Насколько я понял с ее слов, давно и на полную катушку. В том-то и суть. К тому времени я набрался, можно сказать, до бровей, но это я усек. Слинсби, тоже, надо думать, с пьяных глаз, сделал ужасную глупость -- выболтал ей все. До последней подробности! Где труп зарыт и все такое. Не пойму, как эти хваленые умники дают маху с женщинами. Возьми хоть Самсона. Или, кстати, Марка Антония. Чем выше они, -- вздохнул Джадсон, -- тем больнее им падать. -- Так в чем дело? Что там у Слинсби за афера? -- А вот этого, -- отвечал Джадсон, -- она мне не сказала. Для тебя преберегает. Хочет рассказать лично, чтобы ты передал старику. Решила насолить Слинсби. Я все устроил. Сегодня вечером угощаешь ее обедом. -- Сегодня? -- Ну да. Если хочешь, пойду с тобой. -- Спасибо, не надо. -- Уверен? Меня бы нисколько не затруднило. -- Уверен, спасибо. -- Ладно, -- обреченно произнес Джадсон. -- Наверное, ты прав, -- добавил он после недолгого раздумья. -- Может, не так и плохо посидеть вечером в тишине, лечь пораньше. Не знаю, с чего бы это, но мне сегодня неможется. Голова и все такое. Погода, наверное. Ладно, встречаетесь у Марио в четверть девятого. Ты ее узнаешь. Высокая красивая брюнетка, сложена, как танк. -- У Марио? -- повторил Билл. -- Нет, только не там... -- А? Почему? -- Это место свято. Когда Флик уезжала в Америку, мы устроили там прощальный обед. -- Поедешь в Марио, и без никаких! -- твердо произнес Джадсон. -- Господи, неужели девушка станет все переигрывать из какого-то твоего каприза? Скажи спасибо, что она вообще согласилась с тобой встретиться. -- Да, -- сказал Билл. -- Наверное, ты прав. -- Четверть девятого, в вестибюле. Ты сразу ее узнаешь. Она будет в красном платье. На испанку похожа, глаза блестят, полон рот зубов... -- Ух! -- Что? -- резко спросил Джадсон. -- Ничего. -- Отличная девушка. Огонь! Тебе понравится. -- Обязательно, если расскажет что-нибудь важное о Слинсби. Черт, Джадди, ты понимаешь, что это все меняет? Если ты прав, дядя Кули мне ни в чем не откажет. -- А то! -- согласился Джадсон. -- Тогда можно будет забрать Флик от этих ужасных людей и сразу пожениться. Господи! Джадди, ты представить не можешь, что я испытываю к Флик. Она -- как дивное вдохновение. Порой, когда я сижу один, я отчетливо вижу ее прекрасное лицо, милые голубые глаза... Джадсон потянулся за спортивной газетой и водрузил ее перед собой в качестве заслона. Обязанности друга тоже не безграничны. -- Другой раз, старик, -- сказал он. Глава XVII. Воскресный вечер у Марио 1 Ничего похожего на дух дружества и оптимизма, воцарившийся по адресу Баттерси, доходный дом Мармонт, 9, не проникло с приездом Флик в Холли-хауз, Уимблдон. Хотя возвращение блудной племянницы сопровождалось почти библейским ликованием, разве что без упитанного тельца, Флик не радовал вновь обретенный кров; день за днем она заставляла себя думать о Билле, чтобы окончательно не впасть в тоску. Лекция, которую тетя Фрэнси начала на вокзале Ватерлоо, длилась без остановки целую неделю, к семи часам вечера в воскресенье она переросла в такой поток красноречия, что мистер Синклер Хэммонд сбросил оковы возраста и проявил свирепую решимость, тем более устрашающую, что исходила она от человека мягкого. -- Флик, -- сказал мистер Хэммонд странным, напряженным голосом, перебив монолог жены. -- Да, дядя Синклер? -- Вышла бы ты на минутку. Миссис Хэммонд устремила на мужа взгляд, под которым он в прежние времена тут же уткнулся бы в книгу. Но сегодня это не подействовало. Ад не ведает той ярости, на которую способен мирный покладистый человек, когда наконец решается дать отпор. Мистер Хэммонд неделю кипел на медленном огне, и силы в нем скопилось с избытком. Подобно тому, как другой мягкий человек, Билл Вест, рассвирепел от удара палкой, так и Синклер Хэммонд бросился в бой, слыша, как его любимую племянницу учат и учат, песочат, воспитывают и вообще терзают. -- Я говорю с Флик, -- холодно сказала миссис Хэммонд. -- Выйди, Флик, -- с кривой полуулыбкой произнес мистер Хэммонд. Флик вышла. Миссис Хэммонд величаво повернулась к мужу. Некому было сказать ей, как некогда французскому королю, что это не бунт, а революция, которая положит конец ее безраздельному владычеству, и она думала, что подавит его привычным способом. -- Помолчи, -- сказал мистер Хэммонд. Миссис Хэммонд замолчала. -- Тебе придется прекратить это, Фрэнси, -- сказал мистер Хэммонд, но глаза его, устремленные на жену, горели огнем. -- У тебя было вдоволь времени высказать Флик, все, что надо, и даже больше, а теперь довольно. Ты поняла? Я не позволю и дальше мучить бедного ребенка. А чтобы у тебя не было соблазна, я еду с ней ужинать. Отвезу туда, где музыка, огни и добрая тяжелая пища. Оркестр будет играть, свет -- заливать зал. Кто знает, может, я даже с ней потанцую. А когда мы вернемся -- часам так к шести утра -- ты встретишь ее своей знаменитой улыбкой, заключишь в материнские объятия и будешь беспечно болтать исключительно о светлых сторонах жизни. Я понятно выразился? -- Но, Синклер, -- возразила миссис Хэммонд, и в голосе ее звучала испуганная мольба. -- Ты не можешь увезти Фелисию. Сегодня приедет Джордж! -- Твой брат Джордж, -- сказал мистер Хэммонд, -- человек во многих отношениях замечательный. Я нередко им восхищаюсь. Но в застольные собеседники Флик он сейчас не годится. Он будет ей выговаривать, а я не намерен этого допустить. -- Но он удивится, если Флик не будет за обедом! -- простонала миссис Хэммонд. Мистер Хэммонд нежно поцеловал ее в лоб. Он очень любил свою Фрэнси. -- Зато, -- игриво сказал мистер Хэммонд, -- он сможет написать об этом статью. "Знаменитые племянницы, которые удивляли своих знаменитых дядюшек". Ладно, пойду одеваться. Боюсь, что случай требует белого жилета. -- Он вздохнул. -- Ладно, в этой жизни все мы должны приносить жертвы. Он снова поцеловал миссис Хэммонд и, напевая, вышел из комнаты. -- Флик! -- позвал он. Флик появилась из утренней гостиной. -- Флик, -- сказал мистер Хэммонд, -- мы с тобой -- двое молодых лоботрясов. Как насчет того, чтобы где-нибудь пообедать? В каком-нибудь отвратительном кабаке. Давай поедем в ночной клуб из тех, о которых пишут "Светские сплетни", и где царит сущий ад. Флик с недоверчивым ужасом подняла на него глаза. Она очень любила дядю, но понимала, чего он может, и чего не может. Это был открытый мятеж -- все равно как если б мистер Хэммонд выбросил флаг со скрещенными костями. -- Это было бы здорово! -- сказала она. -- Это будет здорово, -- поправил мистер Хэммонд. -- Но сегодня приезжает дядя Джордж, -- напомнила Флик. -- Знаю. Представляешь, как весело пировать, зная, что дядя Джордж засел в этой гостиной. Все равно что включить холодный душ и смотреть на него из-за порога. Флик бросилась ему на шею. -- Какой ты милый, дядя Синклер! -- Ну, мне показалось, что пора немного встряхнуться. Куда едем? Ты знаешь хорошенькое злачное местечко? -- Поехали к Марио. -- К Марио? Не слыхал. Для разнузданного юнца, о которых сейчас столько пишут, я плоховато знаю лондонский Вест-энд. Достаточно ли оно злачное? Я хочу поехать в такое место, где кидаются хлебными катышками. Как у Марио с этим? -- Отлично! Молодой лорд Тревельян как-то уложил шестерых официантов шестью выстрелами. -- Шестерых, -- задумчиво повторил мистер Хэммонд. -- Ладно, посмотрим, что получится у нас. Но откуда ты знаешь этот притон? -- Я была там. -- Флик замялась. -- С одним человеком. -- Хм? О? А! -- Мистер Хэммонд чуть пристальнее взглянул на племянницу. Голос его стал серьезным. -- Кто водил тебя к Марио, Флик? -- Билл Вест. Племянник мистера Парадена. Помнишь, я рассказывала в саду. -- Помню. Так значит, он в Англии и вы встретились? -- Да. -- Флик, -- сказал мистер Хэммонд. -- Знаю, ты считаешь меня старым занудой, но, боюсь, вечер в ресторане придется начать с разговора. Не обидишься? -- На тебя -- никогда. -- Ладно! -- бодро сказал мистер Хэммонд, -- к рыбе я уже закончу. А там начнем кидаться хлебом. Этот лорд Тревельян, он как их бил, сидящих или на лету? -- На вспорхе. -- Вот как? -- сказал мистер Хэммонд. -- Ладно, будем пробовать. Беги, одевайся. Мне надо выкопать из нафталина белый жилет. 2 -- Кликни-ка официанта, дорогуша, -- сказала мисс Лилия Бум, указывая на несчастного, который метался между столиками, пытаясь выполнить работу двух обычных людей, -- и напомни, что он, когда был маленьким мальчиком, обещал нам бутылку лансона. Билл расплылся в вежливой улыбке и повернулся исполнить ее приказ. -- Официант! -- Громче, -- посоветовала мисс Бум, -- поменьше от пекинеса и побольше от сенбернара. -- Официант! -- Уже лучше. Голос у тебя хороший. Если будешь тренировать, тебя возьмут объявлять поезда на станции. Билл снова расплылся. Ему казалось, что это длится уже целую вечность. Если верно, что можно улыбаться, улыбаться, и быть подлецом, то не менее верно и другое: можно расплываться, расплываться, и сидеть, как на иголках. Билл не испытывал ни малейшей радости от прославленного ночного клуба "У Марио". Даже в те далекие нью-йоркские дни, когда он таскался на вечеринки вместе с Джадсоном Кокером, они не доставляли ему особенного удовольствия. Еще до того, как он ошибочно вообразил, что влюбился в Алису Кокер, и вследствие этого обратился мыслями к более серьезным вещам, Билл пришел к твердому заключению, что эти вечеринки -- скука смертная. Чтобы быть там на своем месте, надо обладать хорошо подвешенным языком. Надо заслужить репутацию уморительного хохмача и классного прикольщика, а к тому же иметь желудок из асбеста и нержавейки. Билл определенно не мог похвастаться этими качествами. Его желудок возмущался уже после второго или третьего коктейля, и никто лучше самого Билла не знал, что язык у него подвешен так себе, что хохмач он убогий, и ни один сколь-нибудь беспристрастный критик не назовет его прикольщиком. Сегодня ему пришлось еще хуже. Раньше он был один из многих, сейчас весь груз ответственности лег на его плечи. И нелегкий, надо сказать, груз. Мало того, что обедать здесь с кем-нибудь, кроме Флик, граничило со святотатством, бурная натура мисс Лилии Бум подавили его с первых секунд. Оставалось только дивиться, как верно описал ее Джадсон Кокер. Джадсон сказал, что она сложена, как танк. Чистая правда. Джадсон пообещал, что на ней будет красное платье. Тоже верно, хотя сказано слабовато. Еще Джадсон сказал, что она -- огонь. Единственное, в чем он ошибся, это в своей уверенности, что мисс Бум понравится его другу. Биллу трудно было бы назвать другое живое существо, которое вызвало бы у него большую неприязнь. Ему не нравились ее большие блестящие глаза, ее эффектная внешность, не нравилось слово "дорогуша", которая она начала употреблять еще за супом. А больше всего ему не нравилось, как она подается вперед и хохочет ему в лицо, а, пошутив, хлопает его по руке. Как убедился ранее мистер Слинсби, рука у Лилии была тяжелая, и похлопывала она ей, как разыгравшаяся лошадь -- копытом. Однако он терпел. Мисс Бум, при всех своих внешних недостатках, обладала одним существенным достоинством -- она знала, где мистер Слинсби зарыл труп. Так что Билл, хотя и подумывал с опаской, на что она станет похожа, когда официант принесет наконец бутылку, тем не менее собрал бульдожье мужество Вестов и решил, стиснув зубы, держаться до конца. Какой именно труп зарыл мистер Слинсби, еще предстояло выяснить. Пока тянулся бесконечный обед, мисс Бум наотрез отказывалась говорить о "делах". К тому времени, как принесли кофе, Билл узнал одно: что секрет этот -- настоящая конфетка, ради которой стоит и потерпеть; и во все это время он так старательно развлекал мисс Бум, что даже заслужил похвалу. Она назвала его "хорошим мальчиком". Все знают, что от хорошего мальчики лишь один шаг до уморительного хохмача, а там недалеко и до классного прикольщика. Вскоре после того, как Билл был произведен в хохмачи, мисс Бум выразила желание потанцевать. Билл вежливо встал. Мысль о том, чтобы танцевать с очаровательной спутницей наполняла его отвращением, но он взял себя в руки. В то самое время, когда они второй раз кружили по залу, Флик с дядей Синклером вошли в ресторан и поднялись по лестнице на балкон. В качестве уступки старомодным приличиям мистер Хэммонд решил сесть на балконе, а не в основном зале. В зале было слишком много блистательных созданий, безусловно, добрых сердцем и внимательных к родителям, на которых он, тем не менее, предпочитал смотреть издали. Балкон, оставленный для тех, кто приходит к Марио без вечерних костюмов, представлялся на 99% свободным. Здесь его белый жилет пропадет втуне, но ничего не попишешь. Сколько Билл танцевал, он бы сказать не мог -- ему казалось, что целую вечность. Время от времени музыка смолкала, они ненадолго возвращались к столику, чтобы через мгновение вновь устремиться на зов саксофонов. Когда Билл уже начал подозревать, что мощная фигура мисс Бум отлита из каучука, та неожиданно выразила желание отдохнуть. Они сели, и Билл, чувствуя, что, если упустит эту возможность, к следующей уже ничего не будет понимать от усталости, подался вперед. -- Рассказали бы вы мне о Слинсби, -- взмолился он. -- Ты правда хочешь услышать? -- игриво осведомилась мисс Бум. -- Очень. -- Тогда слушай хорошенько, -- сказал мисс Бум. -- Рассказываю! Билл придвинул стул еще на несколько дюймов ближе и расплылся в улыбке, преданно глядя мисс Бум прямо в глаза. Та для затравки хлопнула его по ноющему плечу и начала. 3 Мистер Хэммонд одернул жилет, который с последнего появления на людях загадочным образом съежился, и заинтересованно взглянул через перила на праздничную толпу. -- В нашей современной жизни нет ничего более символичного , -- сказал он, -- чем отношение порядочного круга к вечеру воскресенья. Такие места, как это -- внешний и внутренний знак внешних и внутренних перемен в английской семье. Двадцать лет назад уважаемый семьянин вроде меня и помыслить не мог, чтобы выйти воскресным вечером из дома. Двадцать лет назад я бы проводил последние священные часы выходного дня под родимым кровом в окружении любящих домочадцев. Мы бы ужинали довольно жесткой холодной говядиной, довольно мокрым салатом, довольно кляклым яблочным пирогом, бланманже и очень большой, очень желтой головкой сыра. Затем мы бы пели псалмы или, в чуть менее строгой семье, играли в застольные игры с карандашиком и листком бумаги. То, что я здесь, и с трудом перебарываю соблазн уронить сардинку на голову вот того лысого джентльмена, означает Поступь Прогресса. -- Мистер Хэммонд подцепил на вилку кусок закуски. -- Теперь, когда я изложил сии прозаические наблюдения, -- сказал он, -- давай вернемся к твоему прошлому появлению в этом месте. Как ты тут оказалась? -- Меня привел Билл. Он бывал здесь однажды с мистером Слинсби. Это лондонский управляющий мистера Парадена. -- Теперь про Уильяма, -- сказал мистер Хэммонд. -- Выкладывай. Флик внимательно поглядела на дядю. Насколько разумно рассказывать ему все? Что она любит Билла, Билл любит ее, мало того, она обещала бежать с ним по первому его слову. Не лучше ли пощадить дядю Синклера? Конечно, приятнее было бы открыться, и дядя ее не выдаст, но ему это будет стоить душевного спокойствия. Нет, ни за что! -- Я встретила его на следующий день после того, как ушла из дома. Ну, и поскольку я оказалась совсем одна, мы довольно много виделись. -- Ясно, -- с сомнением произнес мистер Хэммонд. -- Мы частенько обедали вместе. -- Ясно. Мистер Хэммонд начал скатывать хлебный шарик. -- Помнится, тогда в саду ты сказала, что Уильям был предметом твоих девичьих грез. Очаровал ли он тебя и на этот раз? -- Он очень милый, -- осторожно промолвила Флик. -- Надеюсь, ты не сказала, что некогда боготворила почву под его ногами? -- Когда мы встретились, Билл был влюблен в другую. Мистер Хэммонд явно обрадовался. -- А! -- сказал он. -- Отчаянно и безнадежно, -- быстро добавила Флик. -- Держал дома двенадцать ее фотографий. Мистер Хэммонд окончательно успокоился и с аппетитом принялся за жареного цыпленка. -- Должен признаться, Флик, -- сказал он, -- что ты сняла огромный камень с моей души. Может быть, ты порою подозревала, что я питаю к тебе определенные чувства. Я -- старая развалина, и живу только ради... -- Мне казалось, ты сказал, что принадлежишь к молодому поколению. -- Неважно. Для целей моей речи я -- старая развалина и живу только ради счастья моей золотоволосой доченьки. -- Вот бы я и вправду была твоя дочь, -- с чувством сказала Флик. -- Чтобы крутить мной уж совсем как тебе вздумается? Тогда, наверное, да. Я тревожился о тебе, Флик. Я бы очень хотел, чтобы ты приняла правильное решение, и пришел к выводу, что такое решение -- выйти за Родерика. Самый факт, что со временем он унаследует несколько миллионов фунтов, придает ему в моих глазах особенный блеск. -- Я не знала, что ты такой жадный! Если б я кого полюбила, меня не остановила бы его бедность. -- Смелые слова. Но не забывай, бедность -- банановая кожура на пороге любви... Куда это ты смотришь так зачарованно? Флик смотрела на кружащиеся пары. Когда дядя заговорил, она вздрогнула и отвела взгляд, но тут же снова смотреть вниз. Будь мистер Хэммонд наблюдательнее, он бы заметил, что глаза ее расширились и застыли, а уголки губ странным образом поджались; но он не имел обыкновения примечать мелочи. Мало того, сейчас он курил сигару, которую приобрел с некоторым сомнением, а она оказалась такого редкого качества, что привела его в мечтательно-отрешенное состояние духа. -- Я гляжу на танцующих, -- сказала Флик. -- Пропащие создания, -- произнес мистер Хэммонд, уютно попыхивая сигарой. Флик ложечкой чертила на скатерти иероглифы. -- Дядя Синклер, -- сказала она наконец, -- я думаю, молодые люди всегда любят девушек? -- Случается, -- согласился мистер Хэммонд. -- Я хочу сказать, любят не какую-то определенную девушку, а... не знаю, как сказать. Я хочу сказать, есть мужчины, которые делают вид, что влюблены, и ведут себя так, будто действительно влюблены, и уверяют в этом девушку, а сами проводят время с другими, и забывают ее через день или два. -- Полагаю, это довольно распространенное явление, если молодые люди не сильно изменились с моих дней. Постоянство -- хрупкий цветок, который раскрывается лишь под солнцем зрелости. Конечно, -- торопливо добавил мистер Хэммонд, -- это не относится к Родерику. Он так не поступит. -- Я не о Родерике, -- сказал Флик. Она чертила на скатерти очередной замысловатый узор, в уголках ее губ образовались маленькие складочки. -- Думаю, ты прав. -- Насчет чего? -- Насчет разумного решения. Думаю, ну, то что ты назвал бы романтической любовью, довольно глупо, и главное -- быть разумной. -- Во всяком случае, я так считаю. Хотя ты не можешь пожаловаться, что Родерик недостаточно романтичен. Да он дышит романтикой. Посмотри на его галстуки! -- Дядя Синклер, будь вы девушкой, вы бы вышли за человека, которому не можете доверять? -- О чем ты? -- Ну, если бы кто-то притворялся, что любит тебя, а сам бы встречался с другими девушками... обедал с ними... танцевал... и, -- Флик быстро взглянула через перила, -- расплывался, глядя в их мерзкие рожи, будто это нечто несусветное, -- зловеще продолжала она. -- Не почувствовал бы ты, что делаешь ошибку? Мистер Хэммонд отечески похлопал ее по плечу. -- Не тревожься, Флики, -- сказал он. -- Родерик не такой. Будь он такой, я бы первый отсоветовал тебе за него выходить. От ненадежных людей лучше держаться подальше. Глава XVIII. Черный понедельник В наш поспешный век утро понедельника -- самое тяжелое время. В эти-то часы разнежившиеся за субботний вечер и воскресный день люди мучительно поеживаются при мысли о том, чтобы вновь взвалить на плечи бремя белого человека и тащиться на работу. Однако мистер Слинсби, который на следующий день после встречи Билла и мисс Бум завтракал у себя в доме на Брэтон-стрит, не испытывал подобных чувств. Все было хорошо в этом лучшем из миров. Глаза его сверкали, сердце наполняло спокойствие. Он ел почки с поджаренным хлебом и читал утренние газеты из сложенной рядом стопки. Большинство людей за завтраком довольствуется одной газетой. Некоторые сибариты прочитывают две. Мистеру Слинсби приносили все утренние лондонские газеты. Ни один, даже самый скромный листок, не миновал этой внушительной стопки. Однако чтение газет для него было отнюдь не праздным занятием. Мистер Слинсби разворачивал газету, мгновенно пробегал глазами и бросал на пол. Его интересовало одно -- театральные рецензии. В прошлую субботу в "Бижу" прошла премьера новой комедии "Расскажи папочке", замечательной тем, что мистер Слинсби финансировал ее в одиночку. Судя по сегодняшним, да и по воскресным газетам, он раскопал золотую жилу. Мистер Слинсби дочитал последнюю рецензию и счастливо откинулся в кресле. Мечта всех алхимиков, вступающих на театральное поприще -- отыскать философский камень, поставить комедию, которая войдет в историю. Раз в двадцать лет такое случается: спектакль делает рекордные сборы в Лондоне и потом бесконечно идет в провинции. Судя по газетным откликам и по тому, как вела себя публика на премьере, мистер Слинсби осуществил эту мечту. Он закончил завтрак, неторопливо докурил сигару и позвонил, чтобы подавали автомобиль -- ехать в Сити. Мистер Слинсби был совершенно счастлив. Ему ничто не угрожало. Теперь можно бросить торговлю и зажить в свое удовольствие. Отныне все его дела -- неспешно курить толстые сигары и говорить автору, что второй акт придется начисто переделать. Из автомобиля он вышел с ликующим сердцем. Нет, жаворонки не запели в небе над шпилем св.Марии, но мистеру Слинсби чудилось, что поют. Так радостно было у него на душе, что он отечески улыбнулся рассыльному Генри и даже подумал, не дать ли тому полкроны. -- К вам джентльмен, сэр, -- сказал Генри. -- Джентльмен? -- переспросил мистер Слинсби и едва не добавил: "Тра-ля-ля!" -- Где он? -- Я провел его в ваш кабинет, сэр. -- Все правильно, -- пропел мистер Слинсби и с трудом удержался, чтобы не выкинуть коленце. -- Он назвал свое имя? -- Мистер Вест, сэр. -- Мистер Вест? А, мистер Вест! Да, да! Он, пританцовывая, вошел в кабинет. -- А, Вест, -- бодро произнес мистер Слинсби. В воздухе гремели цимбалы и флейты. -- Надеюсь, я не заставил вас ждать? Он-таки заставил Билла ждать, но тот был не в претензии. Он встал рано и собирался задержаться надолго. -- Доброе утро, -- сказал Билл холодно. Он не испытывал никаких чувств к этому синему подбородку. Он собирался, фигурально выражаясь, огреть мистера Слинсби обухом по голове, и досадовал на его бьющее через край дружелюбие. -- Садитесь. Устраивайтесь поудобнее. Сигару? Билл сел, но от сигары отказался с тем холодным высокомерием, с каким палач отверг бы ящичек, протянутый ему осужденным. Он и впрямь чувствовал себя палачом. После разговора у Марио Билл окончательно уверился, что мистер Слинсби открыл мисс Бум, где зарыт труп, да какой! Билл дивился, как тот, пусть "изрядно под мухой" и даже в порыве страсти, решился выболтать подобную тайну. -- Я пришел сюда... -- начал он. -- Вы случаем не были в субботу на премьере "Расскажи папочке"? -- перебил его мистер Слинсби. -- Нет, -- сказал Билл. -- Я... -- Фурор, мой дорогой, просто фурор! -- вскричал мистер Слинсби. -- Все вчерашние и сегодняшние газеты посходили с ума. Это первая постановка, которую я финансировал в одиночку, и самый шумный успех со времен "Тетки Чарлея". Кстати, я не удивлюсь, если сборы будут еще больше. Расходов практически никаких: три действия, одна перемена декораций, самый простой реквизит -- и, похоже, года на два полные залы обеспечены. Забавно, как люди упускают богатство, когда то само плывет в руки. Я совершенно точно знаю, что до меня несколько человек отказались от этой пьесы. Ко мне она попала совершенно случайно. Но я-то умею отличить хороший сценарий, и, как только прочел первое действие... -- Лучше я вам сразу скажу... -- вставил Билл. -- Я понял -- будет успех. Тогда я, конечно, не знал, какой. Но видел -- эта пьеса не провалится. Там есть сцена, в которой с героя спадают штаны... Всего сюжета Билл не услышал лишь потому, что мистер Слинсби замолк и начал прикуривать сигару. Билл воспользовался паузой, чтобы перевести разговор в деловую плоскость. Он чувствовал, что его нарочно сбивают, поэтому торопился и не смог заговорить достаточно веско. Впрочем, он надеялся, что сама тема произведет желаемое впечатление. -- Вчера я обедал с мисс Лилией Бум, -- сказал он, чувствуя, что только эти слова могут отвлечь мистера Слинсби от "Расскажи папочке". Он не ошибся. Мистер Слинсби положил сигару и уставился в стол. Он не сказал: "Продолжайте, ваш рассказ меня странным образом захватил!", но его молчание убеждало Билла, что цель достигнута. -- И могу вам сказать, -- продолжал Билл сурово, -- что знаю о ваших штучках. Это прозвучало слабовато, но лучше, чем если б он не сдержался и выпалил "знаю все!" -- А! -- сказал мистер Слинсби. Он в третий раз взял спичку, чтобы зажечь сигару. Рука его не дрожала, голос звучал ровно, только темные глаза горели. -- Что же вы знаете? -- Знаю, что вы и есть "Хиггинс и Беннет"! -- "Хиггинс и Беннет"? -- изумленно повторил мистер Слинсби. -- "Хиггинс и Беннет"? Эта детская попытка уйти от ответа вывела Билла из себя. -- Да, "Хиггинс и Беннет", -- повторил он. -- Загадочная фирма, которая скупает бумажную массу дяди Кули по самой низкой цене. Это был простой, отличный, гениальный трюк! Вы стали лондонским управляющим дяди Кули, одновременно создали фирму под другим именем, продавали товар себе же и немедленно сбывали дальше с огромной прибылью. Не удивляюсь, что вам хватало денег на всякие "Рассказывай отцу"! -- Не "Рассказывай отцу", а "Расскажи папочке". Гораздо более удачное название, -- поправил мистер Слинсби. -- Какая разница! -- сурово произнес Билл. -- Огромная, -- возразил мистер Слинсби. -- Не поверите, сколько хороших постановок на корню сгубили названия. Вы сами поймете, если задумаетесь. "Расскажи папочке" -- это звучит. Это хорошо смотрится на афише. Это... -- Я здесь не за тем, чтобы обсуждать названия, -- сказал Билл. -- Я хочу знать, что вы собираетесь делать. Мистер Слинсби поднял одну бровь. -- Делать? -- переспросил он. -- В каком смысле? Всегда существовал шанс, что история выплывет на поверхность, и вот, это произошло. Пока у вас нет ни малейшего доказательства, но это, увы, ровным счетом ничего не меняет. Теперь, когда вы напали на след, доказательства -- вопрос времени. Мне надо смываться. Это очевидно и не подлежит обсуждению. Сцена развивалась явно неправильно, и Билла это угнетало. Даже побежденный, собеседник давил его своей личностью. Почти как в прошлой беседе, Билл чувствовал себя жалким сопляком. Собрав все свои силы, он взял жесткий тон, понимая, что ничего этим не изменит. Второй корабельный помощник или еще кто-- нибудь из мужественных героев мисс Этель Делл, и мог бы успешно взять жесткий тон в разговоре с мистером Слинсби, но Билл, едва заговорив, понял, что ему это не удастся. Он даже не потрудился стукнуть кулаком по столу. -- Смыться? -- Он хотел, что это прозвучало грозно, но вышло скорее виноватое блеянье. -- А если я сообщу в полицию и вас арестуют? Мистер Слинсби взглянул с изумлением, давая понять, что ему больно слышать этот бессмысленный лепет. -- В полицию? -- сказал он. -- Опомнитесь! Думаете, дядя вас поблагодарит, если история получит огласку и он выйдет круглым дураком? Да он только обрадуется, если все удастся замять. Он взглянул так, словно ждет извинений, и настолько силен был его магнетизм, что Билл за малый чуток не попросил прощения. Мистер Слинсби подытожил разговор. -- Никогда, -- сказал он, -- не лезьте в такую историю, если не готовы исчезнуть в любой момент. -- (Билл едва не сказал, что, нет, не будет.) -- Мне хватило ума все подготовить загодя. Мои средства вложены в южно-американские ценные бумаги, следующим же пароходом я отплываю в Буэнос-Айрес. -- Он помолчал, потом продолжил. -- Нет, сперва я отправлюсь в Нью-Йорк и договорюсь о гастролях "Расскажи папочке". Скажите мне, -- произнес он, отметая в сторону тривиальный вопрос о своем мошенничестве, -- вы долго жили в Нью-Йорке. Кого бы вы посоветовали в администраторы прелестной чистой комедии, где на три действия всего одна смена декораций? Денег ей не надо. Она сама о себе позаботится. Все, что мне нужно -- это найти честного человека. Совершенно уничтоженный Билл попытался перейти в контратаку. -- Какие дела могут быть у вас с честным человеком? -- горько спросил он. Мистер Слинсби нисколько не обиделся. -- Не за чем переходить на личности, -- мягко пожурил он. -- У вас нет повода держать на меня зло. Скорее уж я -- пострадавшая сторона. Вы лишаете меня дохода. По счастью, я могу без него обойтись. "Расскажи папочке" обеспечит мои скромные потребности до конца жизни. Вам не за что на меня наскакивать. Старый Параден вас озолотит. И потом, вы получили ценный урок, который очень пригодится вам в будущем. Никогда, -- здесь мистер Слинсби положил бы Биллу руку на плечо, но тот брезгливо отстранился, -- никогда не выбалтывайте своих деловых секретов. Никогда! А особенно -- не доверяйте их девушкам в попытке пустить пыль в глаза. Никакого толку. И вообще, держитесь от девушек подальше. Скользкие штучки. Никаких представлений о порядочности... Кстати, как Лилия? -- дружески поинтересовался мистер Слинсби. Билл услышал свой голос, который произнес, что у мисс Бум все, кажется, неплохо. -- Девица, по-своему, вполне ничего, -- великодушно произнес мистер Слинсби. -- С норовом, конечно, и продаст, недорого возьмет, но в целом -- славная. Думаю, что смогу дать ей роль горничной в каком-нибудь из гастрольных спектаклей "Расскажи папочке". А теперь, любезный, -- он переложил какую-ту бумажку, показывая, что разговор окончен, -- я, к сожалению, попрошу вас уйти. Мне надо кое-что здесь расчистить. Кстати, буду очень признателен, если вы пока повремените сообщать дяде. Я отбываю в среду. Очень мило с вашей стороны было бы отложить разговор до этого дня. Если я буду здесь, остается незначительный шанс, что ваш дядя поведет себя опрометчиво. Лучше не ставить его в известность, пока я в Лондоне. А? Как вы полагаете? -- Хорошо, -- отвечал Билл. Он не знал, почему сказал так -- наверное, это представлялось единственно возможным. -- Замечательно! -- Мистер Слинсби сверкнул великолепным зубами. -- Значит, до свидания. Да, пока вы не ушли. -- Он черкнул несколько слов на визитной карточке. -- Возьмите. Передайте администратору в "Бижу", и он сделает вам два места на любой удобный для вас вечер. Лучше, если это будет не в субботу. Уверен, спектакль вам понравится. Лучший второй акт в истории театра. В доходный дом Мармонт Билл вернулся только под вечер. Добирался он долго, потому что то и дело останавливался, ошалело глядя перед собой; к двенадцати он дошел только до Стрэнда. Здесь он заглянул в тихий ресторанчик, и еда подействовала на него так благотворно, что вышел он едва ли не веселее мистера Слинсби. Он сообразил, что за растерянностью и досадой упустил из виду самое главное. Неважно, раздавлен мистер Слинсби или торжествует, в тюрьме он, или нет. Раздавленный, торжествующий, за решеткой или на воле, мистер Слинсби сыграл свою роль. При всех своих человеческих изъянах мистер Слинсби позволил ему, Биллу, оказать серьезную услугу своему дяде и выполнить то, ради чего он приехал в Лондон. Да, дядя Кули этого не забудет. Теперь он, как выразился мистер Слинсби, его озолотит. А раз так, последнее препятствие между Биллом и Флик рухнуло. Билл поднимался по лестнице, а в ушах его звучали ликующие колокола. На столе лежала записка. Колокола зазвучали еще громче: почерк Флик. Билл разорвал конверт. Колокола смолкли, будто их вырубили из сети. Билл рухнул на тахту. В ушах звенело, дальняя стена куда-то уплывала, ее затянуло туманом; живот схватила тупая боль, словно невидимый кулак ударил его поддых. Он перечитал письмо. Какая-то ошибка! Ошибка!.. Вот что говорилось в письме: "...уверена, что мы совершаем ошибку... были бы только несчастливы... выхожу за Родерика в среду... единственное, что остается..." И для этой невероятной, ужасной, немыслимой перемены она не привела никакого основания. Ровным счетом никакого. Билл уставился перед собой. Комната медленно погружалась во мрак. Глава XIX. Билл лезет через забор Сад Холли-хауза покоился под луной. Деревья отбрасывали на газон длинные тени, в кустах шептал ветерок. Человеку, чьи мысли спокойны, это место показалось бы волшебным приютом умиротворения, но Билла, который тревожно затаился в кустах, не трогало романтическое очарование ночного сада. Мысли его были отнюдь не спокойны. На этот раз он забрался в сад не для того, чтобы в смутном томлении глядеть на горящие окна. Сегодня он пришел сюда, чтобы действовать. Несколько часов он ломал голову над загадочным письмом и пришел к выводу, что оно написано по указке, возможно, слово в слово, со всеми точками и запятыми, продиктовано ужасной женщиной, разлучившей их на вокзале Ватерлоо. Да, чем больше он думал, тем яснее видел между строк руку демонической тетки. Человек действия отправляется на такое предприятие не иначе как с продуманным планом. У Билла бы такой план. Он предполагал содействие кого-то из младшей прислуги Хэммондов. Этого-то неведомого помощника Билл и ждал, сидя в лавровом кусте сбоку от дома. Он все продумал. Бессмысленно прибегать к услугам почты. Такая женщина, как с вокзала Ватерлоо, исполненная -- а это Билл понял с первого взгляда -- низости и коварства, без сомнения, читает всю корреспонденцию Флик. Она, как ястреб, караулит почтальона, чтобы перехватить письмо. Обращаться к местным рассыльным -- только зря переводить деньги. Нет, остается ждать, пока кто-нибудь из слуг выйдет подышать воздухом, а там хватать его (или ее) за воротник и сулить несметные богатства, чтобы он (или она) передал Флик письмо, которое сейчас жгло Биллу левый нагрудный карман. Письмо было замечательное. Билл потратил на него часа полтора, но результат того стоил. На шести плотно исписанных страницах говорилось все, что можно сказать о неувядающей любви, в самых радужных красках описывалось их будущее после того, как дядя Кули узнает о преступлениях Слинсби, и подробно излагалось, как Флик на следующий день тайно выйдет из дома, встретится с Биллом под часами на Черинг-кросс, откуда они поспешат в отдел регистрации, где он уже договорился о спешном бракосочетании. В анналах любовной переписки едва ли найдется письмо разом столь пылкое и столь практичное. Оставалось лишь найти для него гонца. Однако, казалось бы, очевидные чары залитого серебром сада не действовали на прислугу Холли-хауза. Ветерок шептался в кустах, лунные лучи плясали на лужайках, неведомые цветы источали сладостный аромат, но не выманили в черную дверь даже мальчишки-чистильщика. Билл (он уже ерзал, разминая затекшие ноги) мало-помалу проникался презрением к английской прислуге. Такая дивная ночь, а эти пошлые люди сидят в душной кухне, при закрытых окнах и жарко натопленной печке, обсуждают киноленты или читают вслух душещипательные романы. Наконец, после того, как часы пробили дважды, у него иссякло терпение. Он вылез из кустов, подошел к парадной двери и позвонил. Долго не отвечали, наконец вышла горничная. Билл ожидал увидеть дворецкого и боялся, что тот его узнает. При виде женщины он испытал мгновенное облегчение и даже подумал было: вот она, младшая прислуга, которую он ждал все эти часы. Однако хватило взгляда, чтобы пальцы, уже сжимавшие в кармане письмо, разжались. Горничная была в очках, и глаза за стеклами горели такой суровостью, что Билл немедленно заподозрил в ней приспешницу, если не правую руку демонической тетки. Однако надо было как-то объяснить свое появление, и Билл смело ринулся в бой. -- Я хотел бы видеть мисс Шеридан. Очки сверкнули недоверчивым возмущением. Похоже, горничная читала книги о хороших манерах и знала, что верх неприличия -- посещать молодых леди в столь поздний час. Билл почувствовал себя антигероем с картинки "Найдите двенадцать погрешностей против этикета". -- Мисс Шеридан дома нет, сэр, -- ледяным голосом отвечала горничная. -- Могу я видеть мистера Парадена? -- Мистера Парадена дома нет, сэр. -- Она наградила Билла убийственным взглядом и начала закрывать дверь. По справедливости ее нельзя за это винить. Из кустов Билл вылез довольно всклокоченным и вообще не тем молодым человеком, какого хочется видеть у своих дверей после темноты. -- Все ушли в театр. Это была правда. Доброму мистеру Хэммонду показалось, что Флик выглядит задумчивой и удрученной, и он, продолжая свою мудрую политику, предложил пообедать в городе, а после пойти в театр. По иронии, которая так часто присутствует в наших земных делах, поход этот обогатил мистера Уилфрида Слинсби, поскольку ложу они взяли в театре "Бижу". Билл, однако, не поверил горничной. Нарочитая, как ему почудилось, ложь, подкрепила уверенность, что он говорил с орудием тети Фрэнси. Он уныло побрел прочь, выждал несколько минут и снова скрылся в кустах. Одна горничная еще ничего не значит. В таком большом доме должна быть куча прислуги, в любое мгновение может выйти кто-то более сговорчивый. Он устроился в лавровом кусте и стал ждать. Прошло минут десять, и тут на Билла снизошло озарение. В ту ночь, когда он спрятался на крыше сарайчика, Флик спустилась по простыне из окна сразу над это крышей -- надо полагать, из своей спальни. Глупо, что он не вспомнил об этом раньше. Надо только найти сарайчик, взобраться на крышу, и готово. Если окно горит, он тихо свистнет и она выглянет; если света не будет, значит, ее нет в комнате; тогда он завернет письмо в платок вместе с увесистым камнем и бросит в окно, а Флик найдет его, когда придет ложиться. Не тратя времени, Билл вылез из куста и пошел в обход дома. Крыша оказалась там, где он оставил ее в прошлый раз. Уже хорошо. Однако окошко над ней не горело. Билл поискал камень, нашел и уже заворачи