P.G.Wodehouse, Sonny boy (1939)
Перевод Н. Трауберг (1999, 2002)
Издательство "ЭСКМО"
The Russian Wodehouse Society
Трутни спорили о том, имел ли Бинго нравственное право притащить своего
младенца в клуб и поить его молоком прямо в курилке. Трутень с темными
кругами под моноклем и под невооруженным глазом полагал, что после тяжелой
ночи такие зрелища опасны. Другой, помилосердней, возразил, что Литтлу-сыну
все равно придется когда-то вступать в клуб, и лучше его подготовить. Третий
считал, что надо предупреждать заранее, ручаясь при этом за сохранность
шляп, пальто и зонтиков.
-- Очень уж у него подозрительный вид, -- пояснил он. -- Что
называется, преступная внешность. Вылитый Эдвард Робинсон.
Четвертый Трутень, всегда все знавший, сумел пролить свет на эту тайну.
-- Да, -- сказал он, -- Алджернон Обри -- не подарок, но Бинго уверяет,
что он совершенно безопасен. Визит в наш клуб -- знак благодарности. Если бы
не этот младенец, еще одна семейная драма буквально потрясла бы мир.
Когда брак Бинго Литтла с Рози М. Бэнкс был благословлен потомством и
Алджернон Обри появился на лондонской сцене, отец его (сказал Трутень)
откликнулся так, как откликнулись бы и вы. Знакомясь с младенцем, он
произнес: "Ой" -- и долго не мог прийти в себя.
Отеческая любовь продержалась лишь потому, что у Бинго было изображение
его самого в том же возрасте, и выглядел он примерно как разбитое яйцо.
Отсюда он вывел, что и такой ребенок может постепенно превратиться в
изящного бульвардье с тонкими чертами лица.
Тем не менее, обнаружив, что в очередных бегах участвует лошадь по
кличке Страшила, он с горя поставил на нее десять фунтов. Склонный к
суеверию, он подумал, не для того ли послан в мир этот младенец.
Лошадь проиграла. Десятка, брошенная к ее копытам. была последней, а
это означало, что надо месяц обходиться без коктейлей, сигарет и всех тех
излишеств, которые тонкой натуре важнее, чем хлеб насущный.
Просить у жены не стоило. Уезжая на курорт, где мать принимала морские
ванны, Рози недвусмысленно приказала на бегах не играть. Значит, деньги
следовало добыть из другого источника. Как всегда в таких случаях, мысли
злосчастного мужа обратились к Пуффи Проссеру. Тот был прижимист, но с
недавних пор как-то подобрел. Заглянув в ту комнату, где Трутни писали
письма, Бинго увидел, что домашний миллионер слагает стихи. Во всяком
случае, он спросил, что рифмуется со словами "синие глаза", и поговорил о
радостях семейной жизни.
Отсюда Бинго вывел, что его настигла любовь, а влюбленные добры. Он
смело пошел к нему на Парк-Лейн и встретил его у самого дома.
-- Привет! -- сказал он. -- Пип-пип! Ты не смог бы...
Опыт единственного Трутня, обладавшего деньгами, наделил Пуффи шестым
чувством. Можно предположить, что он обрел дар провидения. Не дожидаясь
конца фразы, он отскочил, словно антилопа, почуявшая тигра, а там -- помахал
рукою из такси.
Услышав, что несчастный богач сказал шоферу: "В "Савой", Бинго пошел
туда же и застал там Пуффи с барышней. Она оказалась знакомой, что дало
возможность подсесть к их столику.
Сперва Бинго не заметил, но позже -- ощутил, что Пуффи обошелся бы и
без него. Царила, скажем так, напряженность. Нет, сам он болтал, и девица
болтала, а вот Пуффи был какой-то скованный, рассеянный, мрачный. Он ерзал
на стуле и барабанил пальцами по столу.
После кофе девица сообщила, что спешит на вокзал, поскольку едет к
кому-то в Кент, а Пуффи повеселел, заметив при этом, что охотно ее проводит.
Но Бинго не бросил его и, когда поезд ушел, сказал ему:
-- Вот что, Пуффи! Ты мне не поможешь...
Еще не окончив этой речи, он заметил, что у миллионера нехорошо блестят
глаза.
-- Тебе? -- спросил тот. -- Интересно, чем? Что тебе надо, мой
пластырь? Чего ты хочешь, пиявка?
-- Десятку не дашь?
-- Нет.
-- Ты бы меня спас!
-- Именно. А я тебя спасать не хочу. В виде трупа ты мне нравишься
больше. Ах, как бы я на нем поплясал!
Бинго удивился:
-- Поплясал?
-- Да.
У Бинго тоже была гордость.
-- Ну, что ж, -- заметил он. -- Тогда -- пип-пип.
Пуффи кликнул такси, и Бинго вернулся к себе в Уимблдон. Вскоре его
позвали к телефону. Звонил все тот же Пуффи.
-- Помнишь, -- осведомился тот, -- я говорил, что поплясал бы на твоем
трупе?
-- Помню.
-- Так вот, я подумал...
Бинго понял все. Лучшая, высшая часть души снова одержала победу,
миллионера терзает совесть. Он собрался сказать: "Да ладно, ладно!" -- когда
услышал:
-- ...и решил, что надо прибавить: "В альпийских ботинках". Пока.
Мрачный, сломленный человек повесил трубку и пошел пить чай, но тот
обратился в полынь, а булочки -- в пепел. Когда он думал о том, не
прибегнуть ли к крайнему средству -- не попросить ли денег у жены, принесли
вечернюю почту. Он вскрыл конверт. Оттуда выпали десять фунтов.
"Вкладываю 10 ф., -- писала Рози, -- чтобы ты открыл для Алджи счет.
Представляешь, какая прелесть? Свой счет, своя чековая книжечка..."
Если бы мускулистый мул лягнул Бинго в лоб, он страдал бы больше, но
ненамного. Письмо выпало из его рук. Проект ему не нравился. Он полагал, что
деньги надо распределять по справедливости и уж ни в коем случае не давать
их впечатлительному младенцу, запуская в его сознание капиталистические
идеи. Дашь младенцу 10 ф., думал он, и мигом обретешь еще одного поборника
отжившей системы.
Взгляды его были так тверды, что он прикинул, не написать ли жене: да,
письмо пришло, но денег там нет: видимо, она не вложила. Но эту мысль он
отверг, сообразив, что автор книг о нынешних девушках умнее, чем надо бы.
Управившись с чаем и булочками, он уложил сына в коляску и вывез
погулять. Молодые отцы часто считают, что это унизительно, но Бинго к их
числу не принадлежал. Мало того, он любил такие прогулки.
Однако на сей раз все портила та печаль, в которую его поверг вид
младенца, тихо сосущего палец. Прежде он принимал без споров, что беседовать
с ним нельзя. Посвистишь, почмокаешь, он -- погукает, и на том спасибо.
Теперь ему казалось, что их разделяет пропасть, через которую не перелетят
никакие чмоканья.
Вот -- он, без гроша в кармане, вот -- богатый младенец. Если бы тот
хоть что-то кумекал, можно было бы у него занять. Просто замороженный вклад
какой-то. Вещь неприятная!
Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что кто-то его окликает.
Заметив же, взглянул -- и увидел, что человек в котелке катит коляску с
пренеприятнейшим младенцем.
-- Здравствуйте, мистер Литтл, -- сказал он, и Бинго понял, что это
букмекер Чарли Пиклет, принимавший участие в недавних делах со Страшилой. До
сих пор он видел его только на бегах, где (несомненно, из самых благородных
побуждений) котелок заменяла белая панама, а потому -- не сразу узнал.
-- Здравствуйте, мистер Пиклет, -- сказал Бинго. -- Не знал, что вы
живете в наших краях. Это ваш ребенок?
-- Да, -- отвечал букмекер, бросив взгляд на коляску и заморгав, словно
рыцарь, который увидел дракона.
-- Тюпу-тюпу, -- заметил Бинго.
-- В каком смысле? -- спросил мистер Пиклет.
-- Это я младенцу, -- объяснил Бинго. -- Очень миленький.
-- Миленький?
-- Ну, -- сказал честный Бинго, -- не Роберт Тейлор или, допустим.
Кэрол Ломбард, но уж получше моего.
-- По-луч-ше?!
-- Конечно. Хотя бы похож на человека.
-- Ничего подобного. Скорее уж ваш похож.
-- Мой?!
-- В определенной мере.
-- Господи, чушь какая!
-- Чушь? -- удивился Пиклет. -- Ладно, заключим пари. Пять к одному,
что моя Арабелла уродливей всех в Лондоне.
Бинго вздрогнул:
-- Ставлю десятку!
-- Идет. Где она?
Бинго на секунду заколебался, но тут же решил, что недооценивает сына.
-- Вот, -- сказал он, вынимая купюру и потрескивая ею в воздухе.
-- Хорошо, -- сказал Пиклет. -- Вот -- пятьдесят. Судить будет
полицейский. Эй, констебль!
Большой приятный полисмен приблизился к ним.
Бинго признал, что лицо у него честное.
-- Констебль, -- обратился к нему Пиклет, -- как по-вашему, какой
ребенок страшнее?
Полисмен рассмотрел младенцев.
-- Куда им до моего! -- сказал он. -- Вот это рожа так рожа. А мать
считает, он красавец. Смех, да и только!
Молодые отцы ощутили, что он уклоняется от темы.
-- Вы про наших скажите, -- напомнил Пиклет.
-- Ваш в соревнованиях не участвует, -- прибавил Бинго.
Полисмен посмотрел снова. Бинго заволновался -- неужели сразу не ясно?
-- М-да... -- сказал судья.
-- Дэ-э... -- сказал все он же.
Бинго похолодел. Позже он говорил мне, что непременно выиграл бы, если
б не стечение обстоятельств. Пока судья колебался, из-за облаков выглянуло
солнце, и луч упал на Арабеллу. Та скривилась и тут же, без перерыва, стала
пускать пузыри. Полисмен схватил ее за руку.
-- По-бе-да! -- крикнул он, поднимая вверх ее кулачок. -- А вообще-то
вы б на моего посмотрели.
Булочки, обратившиеся в пепел, и в подметки не годились котлетам,
поданным на обед. Выйдя из комы, Бинго напряженно думал, как бы тут
выкрутиться.
Он и Рози очень любили друг друга, но самая сильная любовь едва ли
устоит перед таким открытием. Откуда ни взгляни, выходило, что молодой отец
поступил ужасно. В самом лучшем случае молодая мать скажет: "Как ты мог?!"
-- а опыт семейной жизни учит, что слов этих надо избегать.
Бинго набрасывал на конверте "Украли", гадая, насколько это
правдоподобно, и "Ветер унес", когда услышал звонок, а там -- и голос жены.
-- Алло!
-- Алло, -- отвечал он.
-- Здравствуй, дорогой!
-- Здравствуй, душенька!
-- Здравствуй, котик!
-- Здравствуй, мой ангел!
-- Ты слушаешь?
-- Да, да, да.
-- Как Алджи?
-- О, прекрасно!
-- Такой же хорошенький?
-- Д-да...
-- Письмо получил?
-- Да.
-- А деньги?
-- Да.
-- Правда, я хорошо придумала?
-- Да.
-- Наверное, в банк ты не успел?
-- Нет.
-- Пойди с утра, до вокзала.
-- Вокзала?
-- Я завтра приезжаю. Мама наглоталась воды, хочет перебраться в
Пистени, на грязи.
В любой другой момент эта весть возвеселила бы его, но сейчас не
произвела впечатления. Думал он лишь о том, что завтра приедет Рози.
-- Поезд около двенадцати.
-- Хорошо, хорошо.
-- Пусть Алджи тоже меня встретит!
-- Ладно, ладно.
-- Да, забыла! Открой средний ящик стола.
-- Средний ящик...
-- Там корректура для "Женских чудес". Выправь ее и пошли сегодня же.
Называется "Нежные ручонки". Ну, я пошла. Мама еще кашляет. До свиданья,
лапочка.
-- До свиданья, кроличек.
-- До свиданья, пупсик.
-- До свиданья, зайчик.
Бинго повесил трубку и пошел в кабинет жены. Он страдал. Казалось бы,
чего лучше -- теща наглоталась и кашляет, но нет, радости не было. Вспоминая
доверчивый и приветливый голос, он сопоставлял его с тем металлическим
голосом, каким жена произнесет сакраментальную фразу. Страдая, он правил
гранки.
Не знаю, знакомы ли вы с творчеством Рози М. Бэнкс. Критики порой
упрекают ее в сентиментальности. Где-где, а в рождественском рассказе
свойство это проявилось вполне. Миссис Литтл не поскупилась на снег и омелу,
снегирей и поющих крестьян. Бинго рассказал мне эти "Ручонки" во всех
ужасных подробностях, но я ограничусь главным. Крестный выгнал крестницу,
которая полюбила художника, однако под Рождество она пришла к нему с
младенцем. Представьте себе финал. Вот он сидит в библиотеке, обитой
дубовыми панелями, одной рукой держит ребенка, другою -- выписывает чек...
Сцена эта потрясла Бинго. Он вспомнил, что Пуффи Проссер -- крестный
его сына. Если нежные ручонки раскололи сэра Эйлмера Молверера,
прославленного своей черствостью, почему бы им не расколоть несчастного
богача?
Да, конечно, в середине июня нет ни снега, ни снегирей. Да, Пуффи
предупреждал еще на крестинах, что больше серебряной чашечки из него не
выжать. И все-таки Бинго, засыпая, думал о том, что, если ребенок не
подкачает, можно попросить и сотню.
Наутро, как бывает всегда, он одумался и решил ограничиться двадцатью
фунтами. А что, вполне достаточно! Десять -- ей, десять -- ему. Словом,
звоня в дверь, он был вполне спокоен. Его могло бы взволновать то, что юный
Алджи походит на бандита, которым погнушался даже Каторжный клуб, но
инцидент с констеблем показал, что таковы все младенцы, включая и героя
"Ручонок". Миссис Бинго, в сущности, описала только розовые пальчики, а их у
А. О. хватало. В общем, Бинго был весел, когда лакей Пуффи, Коркер, открыл
ему дверь.
-- Привет, -- сказал он. -- Хозяин дома?
Коркер ответил не сразу, попятившись от младенца, но, как образцовый
лакей, сдержал себя.
-- Да, сэр, -- сообщил он. -- Еще не встал. Поздно вернулся.
Бинго понимающе кивнул.
-- Молодость, молодость! -- заметил он. -- Э?
-- Да, сэр.
-- Веселое время...
-- По-видимому, сэр.
-- Так я зайду?
-- Прошу вас, сэр. Его взять?
-- А? Нет-нет! Это -- крестник мистера Проссера. Пусть повидаются.
-- Да, сэр?
-- Знаете, не виделись с крестин.
-- Вот как, сэр?
-- Ну, пошли.
-- Мистер Проссер в гостиной, сэр.
-- В гостиной? Я думал, в спальне.
-- Нет, сэр. Он в камине, сэр.
Действительно, Пуффи лежал в камине, хотя и не целиком. Одет он был с
иголочки, прямо для бала, если бы галстук не заменяла голубая лента именно
того рода, какой изящные девицы подвязывают волосы. В руке он держал
воздушный шарик, на манишке алела надпись: "Траля-ля!" Словом, беспокоить
его не стоило, и Бинго задумался.
Однако, взглянув на часы, он понял, что выбора нет. Времени оставалось
в обрез.
-- Коркер, -- сказал он, -- через десять минут мне надо быть на
вокзале. Пуффи будить опасно, пускай выспится. Я оставлю младенца тут, на
ковре. Сами познакомятся.
-- Превосходно, сэр.
-- Конечно, хозяин сразу вызовет вас. Тогда скажите: "Это ваш крестник,
сэр". Или: "Крестничичечечек, сэр". Выговорите?
-- Нет, сэр.
-- Так я и думал. В общем, ясно? Хорошо. Пока. Поезд и Бинго прибыли
одновременно, а через минуту появились и Рози с матерью. Старушенция еще
толком не вылезла из вагона, когда дочь, бросив ее, кинулась к мужу:
-- Кроличек!
-- Зайчик!
-- Как давно я тебя не видела! Где Алджи?
-- У Пуффи Проссера. Заскочили по дороге, а тот в него вцепился.
Все-таки крестный отец... Заберем на обратном пути.
-- Забери ты. Я отвезу маму, ей нехорошо.
-- Да, -- согласился Бинго, -- вид поганый. На грязи, и как можно
скорей! Жду у Пуффи.
-- Где он живет?
-- Парк-Лейн, 62.
-- Я скоро приеду. Да, дорогой, ты деньги положил?
-- А, черт! -- вскричал Бинго. -- Забыл, спешил к тебе. Возьмем Алджи
-- и положим.
Смело сказано, но на Парк-Лейн, у дома, он все-таки заволновался. Кто
его знает, этого Пуффи! А вдруг не даст? В конце концов, сэр Эйлмер Молверер
-- поджарый, здоровый дядька, по-видимому -- не с перепоя.
Поэтому он беспокоился, спрашивая Коркера:
-- Все в порядке?
-- И да, и нет, сэр.
-- То есть как? Хозяин звонил?
-- Нет, сэр.
-- Почему же он не звонил?
-- Он кричал, сэр.
-- Кричал?
-- Да, сэр. Издал пронзительный крик, свидетельствующий об испуге.
Примерно так кричал он после Нового года, когда подумал -- ошибочно, сэр, --
что видит розового слона.
Бинго нахмурился:
-- Мне это не нравится.
-- Точно то же самое сказал мистер Проссер, сэр.
-- Крестные не кричат при виде крестников. Пойду, посмотрю, в чем дело.
Он пошел -- и остановился в изумлении.
Алджернон Обри сидел на ковре, пытаясь проглотить шарик. Пуффи смотрел
на него выпученными глазами. Бинго, человек сметливый, заметил какую-то
напряженность и решил, что тактичней о ней не говорить.
-- Привет, -- сказал он.
-- Привет, -- отвечал Пуффи.
-- Какое утро!
-- Да, погода -- будь здоров.
Поболтав о европейской политике, они замолчали. Потом Пуффи спросил:
-- Бинго, ты, часом, не видишь ничего на полу?
-- Это ребенка, что ли?
Пуффи протяжно вздохнул:
-- Ре-бен-ка? Он тут есть?
-- Конечно, -- отвечал Бинго. -- Тю-рю-рю, -- прибавил он, втягивая
сына в беседу. -- Папа пришел.
-- Папа?
-- Папа.
-- Это твой?
-- Мой.
-- Что он тут делает?
-- Да так, зашел.
-- Что ж он сразу не сказал?! Я чуть не спятил от страха.
-- Ты его не поцелуешь?
Пуффи дернулся.
-- Не шути так, -- попросил он и прибавил, глядя на крестника с большой
дистанции: -- А я еще думал жениться!
-- И правильно, -- одобрил Бинго. -- Жениться очень хорошо.
-- До определенной меры, -- сказал Пуффи. -- Ты подумай, какой риск!
-- А что такое?
-- То есть как -- что?! -- проговорил Пуффи тихим, дрожащим голосом. --
Как -- что? Да если бы не ты, это могло быть у меня! Честное слово, я
собирался сделать ей предложение. Слава богу, ты помешал. -- Он испустил
глубокий вздох. -- Бинго, старик, ты вроде просил пятерку?
-- Десятку.
Пуффи покачал головой:
-- Этого мало. Пятьдесят, а?
-- Пятьдесят?
-- Ты не против?
-- Нет-нет, что ты!
-- Хорошо, -- сказал Пуффи.
-- Замечательно, -- сказал Бинго.
-- Простите, сэр, -- сказал Коркер, появляясь в дверях, -- швейцар
сообщил, что миссис Литтл ждет вас у входа.
-- Скажите, я сейчас, -- отвечал Бинго.
The Russian Wodehouse Society