льне, слушая, как ранними утренними часами Карлос в своей берлоге печатает на машинке, печатает мучительно медленно свою новую книгу. Все прошло достаточно мило. Карлос был помешан на здоровье, и они ели бифштексы, виноград и свежие овощи. Никаких сладостей и прохладительных напитков в доме не разрешалось. Даже через две недели К. Дж. не решался много разговаривать с Карлосом и, по-видимому, немного сомневался во всех этих рассказах о брухо. Несколькими годами раньше К. Дж. находился под таким влиянием Карлоса, что, когда видел стаю ворон в школе, бежал ко мне и говорил, что это значит, что скоро позвонит Кики (Карлос). Но это влияние ослабевало. Слишком часто Карлос не звонил, даже в те вечера, когда мы договаривались. Слишком часто он не появлялся или не писал, когда обещал. Слишком много всего замутило воду, и у Карлоса не было способа вернуть своего чочо. По пути в аэропорт Карлос обещал взять его в Европу, особенно в Италию, и К. Дж. смотрел на него и кивал головой, но в глазах его слабо отражалось сомнение. Ему было только семь лет, но он все это уже слышал. 22 Первая книга Карлоса продавалась довольно хорошо, особенно в колледжах на Западе, и Карлос начал совершать литературные турне, собирая умеренные гонорары, рассказывая в мрачных тонах о диссонансе сознания и раскрывая свой собственный необычный взгляд на феноменологию. Историк Теодор Розак взял у него интервью для Би-Би-Си. Розак был поклонником и легко простил Кастанеде вопрос о существовании дона Хуана, сказав по какому-то поводу, что учение продемонстрировало такую "жгучую убедительность и внушительное красноречие, которые не могут не потрясти самого решительного скептика". Кастанеда, сидевший у микрофона позади него, был очень благодарен. Вторая книга, "Отдельная реальность", уже существовала в рукописном варианте к тому времени и была больше похожа на роман, чем "Учение". В ней, например, не было тяжеловесного раздела, в котором с помощью скучного структурного анализа Карлос пытался как-то объяснить тайны. Критики в целом разнесли этот раздел в пух и прах. Когда газета университета обратилась к нему за статьей, Карлос предложил часть главы из своей новой книги и озаглавил ее "Смерть во весь опор". В контракте Карлоса не было ничего, что бы определяло выбор для второй книги. Квебек прочитал рукопись и сразу понял, что Кастанеда удаляется от традиционной академической колеи, которую издательство "Юниверсити оф Калифорния Пресс" должно было поддерживать. Не то чтобы издательство не хотело принимать рукопись. Напротив, перспектива того, что благодаря представительному бестселлеру имя "Юниверсити оф Калифорния Пресс" окажется прямо на страницах "Нью-Йорк тайме бук ревъю" и "Нью-Йорк ревью оф букс", приводила Квебека в трепет. Но он считал Карлоса своим другом и поэтому послал его к Неду Брауну. Вследствие этого шага издательство одновременно теряло права на вторую книгу Кастанеды, а Карлос получал возможность добиться крупного успеха независимо от университета. "Именно я наставил Карлоса на путь к миллионам", - рассказывал он друзьям. Авторские гонорары за первую книгу, однако, еще не создали ему настоящего благополучия. Он по-прежнему испытывал большие затруднения, помогая мне и К. Дж., но с декабря он начал регулярно ежемесячно высылать чеки, обычно от 75 до 200 долларов. Большие деньги были еще впереди. Оставив авторские права на вторую книгу за собой, он заключил лучшую сделку, и неожиданно его материальное положение стало улучшаться. Его считали серьезным партнером, а не жалким писакой, который еле осилил единственную книгу. Как только Нед Браун просмотрел вторую рукопись, стало ясно, что Карлос Кастанеда предназначен для чего-то лучшего. Александр Такер, один из самых практичных местных финансистов, был нанят, чтобы заботиться о финансовых делах Кастанеды. Как и ожидалось, "Отдельная реальность" имела большой успех. Во введении Карлос более подробно рассказал о своей встрече с доном Хуаном в 1960 году. Сама книга, однако, повествует о периоде со 2 апреля 1968 года по 18 декабря 1970 года, о так называемом втором цикле ученичества Карлоса, В ней больше тайн шамана, больше внутренней информации, которую приводит только Карлос. Частично материал был новый, но большая часть казалась развитием старых идей. Например, что люди знания видят остальных людей в виде волокон света, а союзников в виде кусков мокрой ткани и что жизнь - это контролируемая глупость, а индивидуальная воля является важным соединительным звеном между людьми и миром, который они хотят воспринимать. Больше говорилось о смерти, которая, как известно каждому брухо, всегда находится слева в нескольких дюймах от лопатки - убедительный и несомненный факт, который наполняет смыслом каждое действие, потому любое действие может оказаться последним. Описывались новые попытки Карлоса видеть, когда он воспринимал лицо дона Хуана как ярко светящийся объект, и позднее, когда он увидел, как лицо мексиканского крестьянина превратилось в яркое сверкание желтого света. В последний головокружительный день, описанный в книге, дон Хуан успешно разделался с желанием Карлоса понимать все как-либо иначе, нежели просто позволяя волнам чистого восприятия струиться прямо в банк памяти. Дон Хуан напомнил Карлосу об одном его друге, который, увидев лист, падавший с самой вершины платана, сказал, что тот же самый лист никогда не упадет с того же самого платана. Он указал на дерево с желтыми листьями на другой стороне оврага. Через несколько минут с дерева упал лист, и упал на землю, задев на своем пути несколько веток. Дон Хуан повторил, что рациональный образ мышления Карлоса никогда не позволит листу упасть вновь, и вдруг это произошло, произошло вновь! Тот же сухой пожелтевший лист падал точно так же, как и прежде, трижды при падении ударившись о ветки. Это напоминало повторный показ по телевизору только что показанных кадров или что-то подобное, и Карлос, не веря глазам своим, или своему рассудку, или своему пониманию космического порядка, не смея думать о том, что все это значит, просто стоял и смотрел на еще один лист и еще на один, падавшие совершенно одинаково. Это был тот же самый лист с того же самого дерева, падавший в различные моменты времени... и это было совершенно невозможно! А затем включился дон Хенаро и совершил нечто совершенно необыкновенное. Стоя рядом с Карлосом, он за одну секунду переместился на вершину горы, отстоявшую на мили. Только что он был здесь, и вдруг оказался там за одно волнительное мгновение. Это была самая сокрушительная галлюцинация, в которой вся система аристотелевой логики сгибалась под собственной тяжестью, и тонкая кожура здравого смысла лопалась, обнажая поток чистого восприятия. Это была трещина между мирами и поле битвы мага, мост над дьявольской западней, это была Отдельная Реальность, которая была другим миром Потока или обнаженным, струящимся восприятием. После десяти лет полевой работы Карлос знал лишь о том, что нет ничего определенного. Он узнал о том, что его понимание реального мира было продуктом его собственных рассудочных манипуляций. Это конструкция, которую он учился строить с самого момента рождения, и единственное, что его интересовало, - это увидеть ее по-новому. 23 Дуглас Шарон пришел в УКЛА после нескольких лет более или менее независимой археологической работы в Перу. Это был стройный, живой человек с рыжеватыми волосами, прямым носом и откровенным увлеченным взглядом, как у первокурсника подготовительной школы. Устав от своих учителей и от их непродуманного подхода к гуманитарному образованию в средней школе, Шарон ушел из школы в 1960 году и отправился на поиски в Южную Америку. В 1965 году, работая на руинах Чан-Чан в районе Тру-хильо на севере Перу, Шарон познакомился с Эдуарде Кальдероном, местным курандеро, который обладал необыкновенными познаниями в области древних целительских ритуалов. Эдуарде пригласил его принять участие в некоторых собраниях, но Шарон был слишком занят и не смог воспользоваться приглашением до своего отъезда в 1967 году. Вернувшись летом 1970 года на научную работу, Шарон принимал участие в церемониях лечения и обсуждал сущность обучения увидеть как курандеро. Он часами расспрашивал Эдуарде, и хотя детали иногда отличались, но в основном это было то же самое, что Карлос получал от своих информаторов. В то время как дон Хуан учил Карлоса видеть с помощью пейота, Эдуарде использовал для этого кактус Сан-Педро. В первый год своего ученичества Кастанеда выпил целую глиняную кружку настоя дурмана и почти тотчас же его состояние изменилось, а перед глазами появилось расплыв- чатое красное пятно. Шарон же видел ремолино, красно-желтый вихрь, кружащийся у него перед глазами. Кристофер Доннан, который учился на отделении перуанской археологии в УКЛА, сразу же заметил сходство и просил Шарона и Карлоса выступить у них на отделении. "Мы оба изучали шаманизм, поэтому Доннан решил, что это хорошая идея. В этом нет ничего удивительного, потому что, где бы вы ни обнаружили его, он имеет очень похожие структурные компоненты. Поверхность может отличаться в зависимости от культуры, как различаются языки, но когда вы добираетесь до психологического ядра, то становится очевидным огромное сходство. Все это сходство между тем, что делал он и что делал я, не случайно". "Я верю в откровенный, открытый, не допускающий никаких секретов подход, то же касается Эдуарде. Естественно, что он стал моим учителем. Личная история - это вещь, которую он уже оставил позади. Когда-то ему исполнилось 14, но с тех пор он не стал старше и будет говорить вам об этом всякий раз, когда вы спросите его. И все-таки не это определяет его, потому что он живет своей жизнью, как считает нужным, и наслаждается обществом своих собратьев-людей. Такова его индивидуальность, таков его путь". Карлос и Шарон вновь выступали на одном из занятий Криса Доннана, и каждый рассказывал об основах учения своего шамана. В декабре 1971 года, когда прошло уже достаточно времени после издания второй книги Карлоса и после возвращения Шарона из перуанских высокогорий, оба аспиранта сошлись на совместных началах, чтобы детально обсудить сходство их работы. Шарон провел предшествующие месяцы в лагунах Северного Перу вместе с Эдуарде и фотографом из "Нэйшнл джиогрэфик". Они были на самой вершине всего, что находится в центре первобытной магической картины мира, всего лишь за несколько сот миль от родного города Карлоса и от места Легендарного Шамана. Шарон говорил некоторое время, и Карлос казался искренне заинтересованным, но вот настала его очередь, и он переключился и как обычно начал рассказывать свои анекдоты, истории, шаманские заключения и излагать свое мнение о том, как вести безупречную жизнь. Это разглагольствование перемежалось новыми деталями, но в основном Шарон уже слышал все это прежде множество раз. "Отдельная реальность" высоко поднялась в списке бестселлеров, а "Учение" стало чем-то вроде библии у интеллектуалов и духовных. Эдвард X. Спайсер, выдающийся антрополог из Аризонского университета, написал блистательный обзор "Учения" для "Американ антрополоджист", хотя и заключил, что дон Хуан абсолютно не похож на индейцев яки, которых он изучал больше двух десятилетий. Другие журналы и газеты тоже начали печатать статьи о Карлосе, одни - благоприятные, другие же - подобные разгромной статье Эдмунда Лича в "Нью-Йорк ревью оф букс", в которой он высмеивает книгу как прекрасное литературное произведение, но ужасную антропологическую работу. Но как бы там ни было, Карлос становился довольно известным, по крайней мере в определенных кругах. Сотни тысяч людей из учебных заведений по всей стране прочли одну или обе его книги. В справочный стол факультета в Хейнз-Холле на его имя поступали письма и телефонные звонки. Издательство "Саймон энд Шустер", словно обезумев, проталкивало его вторую книгу, и поэтому, когда на досках объявлений в зданиях факультетов общественных наук появлялись черно-красные шелковые афиши с крыльями вороны и силуэтом дона Хуана и повсюду слышались слова "Кастанеда идет!", - сразу же появлялся спрос на пейот и мескалин, который торговцы с трудом провозили в товарных вагонах с юга, ища связей на каждой границе. Люди собирались и ели дурман. Невероятно! Учебные заведения не просто готовились к приезду Карлоса, они распалялись. В Вашингтонском университете за неделю до его лекции невозможно было даже купить экземпляр "Учения". Были такие студенты, которые ели сырой пейот и вдыхали мескалин через свернутые в трубочку двадцатидолларовые банкноты, пытаясь получить тот же опыт. Как будто они ожидали чего-то феноменального, стоит только Кастанеде войти в аудиторию. Может быть, им казалось, что, когда он будет здесь, не более чем в двадцати футах от них, рассказывать о том, как избавиться от презренного багажа реального мира, и излагать остальную философию дона Хуана, которая многим из них едва ли представлялась чем-то большим, чем огромное расплывчатое пятно - когда произойдет все это, может быть, как-нибудь в разгаре беседы сцена вдруг расколется надвое, пол выгнется, загремит потолок, и они чудесным образом окажутся перед Трещиной Между Мирами, даже находясь в состоянии ужасного наркотического опьянения! Кто знает, что может случиться! Итак, там были все: не только аспиранты социологии и антропологии и горстка профессоров, но и знатоки искусства, врубающаяся молодежь, беззастенчивые и нечесаные хиппи, специалисты по философии и студенты-биологи, сидевшие в грязных джинсах на корточках у сцены, или развалившиеся в креслах, или подпиравшие стены. Все с нетерпением ждали Кастанеду и гладили собак - лабрадоров и лаек, которых они, как было принято, повсюду водили с собой. Наконец, в разгар нетерпеливого ожидания, вошел Карлос Кастанеда с парой лакеев с отделения. Только он не был похож на Кастанеду, или, скорее, на идеал Кастанеды, сложившийся у многих. Он был невысок, с небольшим брюшком и коротко подстриженными блестящими черными волосами. Одевался он в коричневый костюм с белой рубашкой, носил узкие коричневые ботинки и кремовый галстук. У него был вид человека, ведущего строгий сидячий образ жизни. Все смотрели друг на друга в изумленном молчании. И это был распространитель нового мистицизма - парень, выглядевший как кубинец-посыльный! "Эй, какой-то он странный", - сказал один из хиппи, и все закивали. "Чуваки, здесь что-то не так, - сказал другой. - Просто не может быть, чтобы это был тот самый парень". Не то чтобы Карлос не был похож на человека, способного получить опыт эксцентричных видений, описанных в его книгах, но он не соответствовал легендам о нем из реальной жизни, которые, в частности, утверждали, что у него волшебные ноги, он всегда ходит босиком и никогда не натирает мозолей. Еще говорили, что Кастанеда всегда "под кайфом" и совершил самоубийство уже в нескольких местах. Поэтому все были просто в шоке, когда оказывалось, что реальный Кастанеда выглядел как обычный бизнесмен из делового центра Лос-Анджелеса. А он просто долго стоял у микрофона, внимательно изучая покачивающиеся головы, глядя из-под невероятно тяжелых век, как будто бы он... видел или что-то в этом роде. Да! Он видел. И все ждали: "Давай, выкладывай нам все. Давай, Карлос!" "Эмм, - промычал он в микрофон, косо посматривая в конец зала, - нельзя ли нам убрать отсюда этих собак?" Как и ожидалось, все были захвачены врасплох. Карлос казался подозрительно не врубающимся. И что еще хуже, его выступление было сухим и непрофессиональным - все только о членстве, восприятии и социализации. В офисе Дуга Шарона его монологи были интереснее. Где бы он ни появлялся, в каком бы месте ни выступал - в Сан-Диего или в Калифорнийском университете в Лонг-Бич, - везде происходило примерно одно и то же. Всегда шок при виде действительности, предварительная оговорка терминов, профессиональная лекция и остужающее заключение о том, что, может быть, Карлос Кастанеда - не совсем то, что о нем говорят. Но его книги по-прежнему продавались, даже в тех учебных заведениях, где он выступал лично. Феномен был слишком велик для него, чтобы им можно было хвастать. Начать с того, что в начале 1970-х Кастанеда стал почти что единственным Богом для очень многих. Даже разочаровавшиеся поверили в его книги, по крайней мере в некоторые наименее трудные для понимания моменты. А еще встречались такие странные индивидуумы, хотя их было немного, которые решили, что человек, которого видели в учебных заведениях, был вообще не Карлос, а кто-то другой. Настоящий же скрывался, пребывая в строгом затворе. Нашлись, конечно же, и такие, кто утверждал, что костюм и галстук были частью хитрой шутки или какого-то эзотерического урока, и вот уже студенты целыми днями просиживают в кафе своих клубов, пытаясь разгадать послание, которое несет Кастанеда через свою самую обыкновенную наружность. Какова бы ни была причина, но популярность Кастанеды росла. Студенты Калифорнийского университета в Ирвине захотели иметь его своим приглашенным преподавателем. Ряд преподавательских вакансий отводился для приглашаемых читать лекции специалистов, - тех, кого хотели студенты. Деньги на это отводились из студенческой платы за обучение, поэтому студенты имели далеко не последнее слово в решении вопроса о найме преподавателей. В весеннем семестре 1972 года они выбрали Карлоса Кастанеду. В ирвинском кампусе он читал цикл лекций для студентов и вел семинар для аспирантов, называвшийся "Феноменология шаманизма". Оба вольно основывались на его прошлой работе и докторской диссертации, которую он писал после окончания "Отдельной реальности)). Свою диссертацию он назвал так: "Магия: описание мира", и она же легла в основу его третьей книги "Путешествие в Икстлан". Всего на семинар было записано двенадцать человек, но в первый день пришло, наверное, человек тридцать, столпившихся вокруг пластмассовых столиков и возле стены в ожидании Кастанеды. Расе Руджер пришел первым и занял столик возле кафедры. Кандидат в доктора социологии. Расе с нетерпением ждал семинара Кастанеды. Он сам довольно интенсивно занимался психотропными исследованиями и в Калифорнии, и у себя дома на Стейтен-Айленд, где он вырос в еврейском районе. Когда вошел Карлос, все как обычно были в шоке, за которым последовало молчание, пока все пожирали его глазами, увлекаемые стремительным потоком очаровательно примитивных мыслей о доне Хуане. Трудно было соотносить все эти знаменитые анекдоты из книг с этим маленьким человечком. И все же это был он, невысокий смуглый человек в широких бежевых брюках, в коричневых прогулочных полуботинках, белой рубашке с короткими рукавами и с открытой шеей, с головы до ног напоминавший вествудского бюргера. Розмари Ли, его ассистентка в КУЙ, представила его группе. После краткого введения и нескольких слов о природе феноменологии и о "членстве" Кастанеда прямо приступил к делу. "Мое ученичество закончилось, - сказал он. - Дону Хуану больше нечему учить меня. У меня есть все элементы восприятия, необходимые магу для того, чтобы продолжать самостоятельно. Восприятие глоссов можно остановить, можно изменить. Видите ли, дон Хуан старался дать мне другое описание мира, другой способ видения, другую реальность. Ему больше нечего сказать мне. Но теперь я должен делать это самостоятельно". На последовавших нескольких занятиях Карлос объяснял, что его последний визит к дону Хуану произошел в мае прошлого года. Находясь у него дома, он наблюдал новые физические трюки дона Хенаро. На этот раз он ложился на живот и начинал грести руками по доскам, как будто плывя, и потихоньку Хенаро действительно начал скользить по полу и по всей комнате, плавно, без усилий, как на скейте или на чем-то подобном. Казалось, почти ничто не отделяет его от terra incognita. Но настоящее чудо произошло позднее днем, когда дон Хенаро сделал так, что машина Карлоса исчезла. Все трое - Карлос, Хенаро и дон Хуан - все время были вместе, но, когда Карлос вышел на веранду и взглянул в пустыню на то место, где оставил машину, ее там не было. Он побежал, пытаясь найти ее, а дон Хуан с Хенаро только посмеивались между собой на веранде. Наконец, Хенаро взял свою шляпу с обвисшими полями, привязал к ней нитку и побежал к большому холму, таща за собой своего импровизированного воздушного змея. Змей совершил медленный дугообразный скачок над горами, а затем вдруг наклонился к земле и начал падать. В тот момент, когда он столкнулся с реальным миром, появился автомобиль Карлоса. Или, может быть, он все время был там. Когда Карлос сбежал с холма, чтобы осмотреть его, Хенаро пронзительно закричал. Он кричал, чтобы Карлос забыл о машине, забыл о пустыне, забыл обо всем и обратил бы свое внимание на самую суть, на действительное достижение - на остановку мира. Кастанеда улыбнулся присутствующим. "Два мага, пришедшие к соглашению относительно мира, способны заставить обычного человека разделить их видение реальности подобно тому, как учат смотреть на реальность детей, - сказал он. - Маги отделяют свои телесные чувства, которые можно назвать кинетической связью, от рассудка". Занятия для студентов он проводил по строгой программе с проверочными и писыленными работами и обязательными лекциями, но свой семинар для аспирантов он решил вести по свободной программе и сделать его открытым для всех. Не было даже учебника, пока в середине четверти несколько студентов, особенно Расе и Роузи Ли, не получили его диссертацию и не сделали себе копии. Иногда Кастанеда просто заходил в аудиторию и говорил: "О'кей, поднимайте руки и задавайте вопросы". И все начинали расспрашивать о доне Хуане, об остановке мира и об Отдельной Реальности. Прежде всего задавали вопросы о психотропных растениях, и одними из первых они узнали, что Карлос больше не использует их. "Я думал, что психотропные средства являются важной частью, - говорил он. - Но больше я так не считаю. Они играли лишь вспомогательную роль. Дон Хуан говорил мне, что все, чему он учил меня, было средством остановки мира". Он объяснял, что пейот, грибы и дурман - это психотропные растения дона Хуана или, точнее, растения его магии и что сам старик не употреблял их годами. Эти растения подобны дорожной карте, говорил он, которая ведет вас, куда нужно, но не само место назначения. Это лишь необходимый элемент для поездки. Каждый несет с собой описание мира, как громоздкий багаж, уложенный глубоко в багажнике ума, и это описание представляет собой результат постоянного потока интерпретации. То, что реально, другой мир, это тот же самый мир - только он одновременно и слишком тягостен, и фантасмагоричен и беспределен, как отмытые начисто двери восприятия Уильяма Блейка. Кастанеда начинал размахивать руками вокруг себя, как будто прерывал вдруг поток интерпретации, и объяснял, что только при этом условии можно уловить Отдельную Реальность как чистое, головокружительное, недифференцированное, волнующее, разветвленное восприятие. И все же все это было слишком... неопределенно. Поэтому, когда Карлос замечал устремленные на него унылые, безрадостные взгляды, как будто никто не мог понять, о чем вообще он говорит, -и бог знает, что они пытались понять, - когда это происходило, он прибегал к своим кратким поучительным историям, таким, как рассказ о плавании Хенаро по комнате на невидимом скейте. Он рассказывал им о том, как встретил на вечеринке в Нью-Йорке обдолбанного Тима Лири, и о том, как наткнулся на остатки колонии, предположительно основанной Лири в I960 году. Когда мексиканское правительство взялось за людей Лири и начало выгонять их из страны, некоторые остались, скрывшись в горах. Поэтому, когда Карлос однажды днем нашел их дом, он, естественно, зашел в него, думая, что найдет группу дружественных американцев, поздоровался и представился. "Они были невменяемые. Их было 25 человек в большой комнате. Все обдолбанные". Он протягивал руки, как бы желая подчеркнуть значительность потери. "Одна девочка, которая почти улыбнулась мне, почти ободрила меня. Но она тоже не разговаривала со мной. Она подняла ногу, чтобы почесать ее. Нога была очень волосатая. Я был поражен тем, что увидел там. По-настоящему поражен. Я поднялся и ушел. Пришел дон Хуан, и мы пошли в горы. Я рассказал ему об американцах. Он ответил, что тоже их видел. Он считал их поведение совершенно абсурдным. Он сказал, что видел, как они ели грибы прямо в поле". Это, конечно, было извращением Шаманского Пути. Нельзя просто так сорвать парочку Psilocybe mexicana и запихнуть их себе в рот, как жареный миндаль. Требуется тщательное приготовление, строгое соблюдение ритуала и большая предусмотрительность, а поглощение их в сыром виде равносильно психической смерти. Расе Руджер поморщился. Он уже вкусил свою порцию мистических грибов в Лос-Анджелесе. "Дон Хуан видел голого американца, стоявшего в поле и тут же евшего грибы. Он пришел в ужас. Грибы следует собирать с величайшей осторожностью. Их необходимо хранить в земле в течение года, а затем смешивать с другими ингредиентами. Ритуал включает даже способ обращения с ними. Нужно взять гриб в левую руку и передать его в правую, а уже потом положить в тыкву на хранение. Необходима высочайшая концентрация, чтобы правильно найти такое место. Лучше практиковать упражнения яки, чем использовать психотропные средства". В течение всего курса он постоянно пытался соотнести сущность своего опыта с опытом своих студентов. Указывая на чьи-нибудь часы, Карлос говорил: "Я никто без своих часов. Это мой предмет силы". Студент смотрел на свои часы и задумывался над этой короткой сентенцией, этим кратким аудиторным кастанедаизмом, просочившимся сквозь массивный свод, и удивлялся тому, что Карлос тут наговорил. "Это вопрос социализации, - решительно заявляли Карлосу. - Дело не только в том, чтобы воздерживаться от составления мнения, но и в намерении, в том, чтобы не допускать целостности мира". Ну, конечно! Старый предохранительный клапан. Если решить с каким-нибудь вывертом открыть этот источник и не считать часы лишь простым хронометром, они могут быть чем-то гораздо большим. Дело в намерении. Дон Хуан говорил, что все можно использовать для силы - ей-богу, ничто не убежит от пристального взгляда новых шаманов - ни пустыня, ни аудитория, ни наручные часы, ни автострада. "Когда я ехал сюда по шоссе, у меня было это ощущение на макушке. Оно связано с усилением и разрушением мира". Карлос говорил, что у него часто бывает такое ощущение, когда он едет по автостраде Сан-Диего через туннель, будто крыша его "Фольксвагена" задевает своды. Он чувствует, что не проезжает под эстакадой, но продирается под ней, и в какой-то момент он ощущает все линии, связанные в некой паутине, составляющей сеть Потока. В течение какого-то головокружительного момента он находится там, подключенный к этой сети. Голова его касается крыши автомобиля, крыша автомобиля касается свода туннеля, а сам туннель, этот огромный бетонный пролет, неожиданно предстает в своем истинном виде - как одна из линий мира, соединяющая миллионы обозримых объектов и уходящая в бесконечность. И как раз сейчас, когда Карлос ведет свой микроавтобус по автостраде Сан-Диего, где-то около Вестминстера или Хантингтон-Бич или где-то еще, когда он осознает, что туннель представляет собой одну из линий мира, целостная картина разрушается - шоссе, небо, крыши, витрины - все сворачивается в самое себя, как карточный домик. Хлопхлопхлопхлопхлопхлоп. И на мгновение он оказывается в Отдельной Реальности дона Хуана. Шоры его культурной обусловленности спадают с его глаз, и он... видит. И не важно, находитесь ли вы в соноранской пустыне или на автостраде Сан-Диего. Везде одно и то же. Но Карлос предупреждал своего студента, что Лос-Анджелес далеко не идеальное место для митота. "Охотник использует мир так, как считает нужным. Маг, как охотник и воин, позволяет себе проникать в нашу реальность лишь настолько, насколько ему это необходимо". Он напомнил им, как однажды днем они с доном Хуаном находились в 50 милях от Лос-Анджелеса и направлялись в город, когда дон Хуан вдруг резко потребовал остановить машину и поворачивать назад. Он почувствовал слишком много злых духов или тяжелых вибраций или что-то еще. Что бы там ни было, но дон Хуан не желал больше и одной мили ехать на север, и тогда Карлос развернулся и направил машину в сторону Мексики. 24 За основу преподавательской работы Карлос взял свою недавно законченную докторскую диссертацию, из которой он зачитывал отрывки, на которую ссылался и которую использовал, проводя дискуссии в аудитории. Через несколько недель после начала занятий студенты начали спрашивать, где можно достать копию. В самом начале Карлос сказал, что у него есть около десятка копий, но так и не роздал их. Наконец однажды после занятий к нему подошли Расе и Роузи и еще один студент и попросили у него разрешение брать его собственный экземпляр диссертации, чтобы делать несколько копий на термофаксе, который стоял наверху, по паре глав за один раз. Карлос согласился, и в течение пяти недель активисты начали собираться на пятом этаже вокруг стола рядом с офисом Мэри Резиг, начальницы секретариата отделения. Они раскладывали страницы по стопкам и собрали из них примерно 20 полных копий работы "Магия: описание мира". Последние 100 страниц пришлось допечатывать на ксероксе из-за каких-то проблем с термофаксом, но наконец, всего за пять недель, каждый получил законченную копию. За один раз делалось две-три главы, потому что Кастанеда не давал больше. Роузи брала пару глав, копировала их и возвращала оригиналы прежде, чем Карлос соглашался показать студентам следующие несколько глав. Расе сделал себе две копии - одну в зеленом переплете, а другую - в коричневом, потому что, по его словам, это были цвета ауры Карлоса. Некоторые студенты думали, что у него "поехала крыша", но Расе увидел цвета его ауры очень четко, как раз после того, как Карлос приехал к ним в университетский городок и занял свой временный офис в комнате номер 724 в здании общественных наук. Он увидел это неожиданно, находясь в ревущем псилоцибиновом кайфе, когда однажды со своим приятелем ждал на шестом этаже Карлоса. Стены волнообразно колебались, как бы исполняя медленный, ритмичный танец живота, все время поднимаясь и опускаясь, совсем как ковыль на ветру в Кентукки. Расе со своим приятелем облокотились о стену, сползли по ней на пол и просто уселись там, ожидая Карлоса. И пока они ждали, коридор превратился в искрящийся тоннель со стенами из известкового желе, протянувшийся на миллионы миль, огромную желеобразную трубу, где в этот момент шел Карлос Кастанеда своей обычной осторожной походкой - только там было еще зеленое сверкание, из которого вылетали фосфоресцирующие огоньки и разбивались о его тело. Оно было зеленым, и Расе обратил внимание, как аура то таяла, то раздувалась, пока Карлос шел под неоновыми лампами на потолке. Наконец он оказался перед ними, перебирая в руках ключи от офиса и уголком глаз глядя на этих двух парней на полу. - Привет, - сказал он, быстро открывая дверь. - Эй, чувак, рады тебя видеть, - ответил Расе. Карлос быстро кивнул и остановился в сверкающей зеленой массе электрического света. Затем он проскользнул в свой офис и закрыл дверь. В аудитории он казался коричневым, но здесь в коридоре его аура имела свой настоящий цвет, и Расе понял это. Расе решил, что коричневая аура имела какое-то отношение к способности рассказывать самые фантастические истории и при этом выходить сухим из воды. Карлос утверждал, что разговаривал с говорящим на двух языках койотом, или рассказывал, как дон Хенаро в долю секунды переносился на мили, и не важно, как далеко он заходил, как нелепо это могло звучать, никто не подвергал его слова сомнению. Обычно студенты просто пытались понять, о чем он говорил, в более рациональных терминах, именно то, чего Карлос и слышать не хотел. Они продолжали объяснять его переживания галлюцинациями, или результатом гипноза, или внушением. Карлос вообще не хотел, чтобы они как-то интерпретировали их. Самым скептически настроенным студентом в группе был парень, постоянно пытавшийся втянуть его в классическую дискуссию о позитивизме и материализме. "Разве не обречен дон Хуан на то, что кто-то его сменит, как все несовершенные и условные системы, покоящиеся на примитивном основании теологии? - и он смотрел на Карлоса с притворной серьезностью. - Даже синтез, основанный древними теократиями Египта и Индии, оказался недостаточным. Он был основан на субъективных принципах и никогда не мог охватить практической жизни. А ведь существуют, несмотря ни на что, объективные реалии внешнего мира..." И Карлос кивал головой и отвечал: "Охо-хо, ну, да. Может быть". "...Поскольку теократия вначале была ограничена мыслью и чувством, правильно? Жрецы отбросили политеизм и в конце концов трансформировали его в монотеизм, тогда как брухо остались..." "Может быть. Н-да уж... Что ж, вероятно..." Это продолжалось в том же духе минут десять, пока кто-нибудь не спрашивал о том или ином видении из книг или о пейотной церемонии дона Роберто в 1964 году. Также обычно задавали вопросы о союзниках, бесформенных силах, о которых Карлос всегда писал и с которыми ему приходилось иметь дело в пустыне, о силах, заключенных в психотропных растениях. Когда Расе не говорил об аурах или об одном своем друге, который был магом, или еще о чем-нибудь оккультном, он говорил о восточных религиях и о параллелях с системой верований дона Хуана. "Идея видения, например, - говорил он, - вероятно, подобна дзэнской идее сатори. И там, и там требуется глубокое просветление, своего рода проникновение в суть вещей помимо каких бы то ни было мирских описаний. И образ жизни воина в некоторых отношениях похож на образ жизни дзэнского монаха. Оба требуют дисциплины и отрешенности от мирских забот и осознания того, что дела человека не имеют в конечном счете большого значения. Как дзен, так и философия дона Хуана подчеркивают необходимость достижения человеком полной гармонии с природой. Я хочу сказать, что вижу здесь много общего". И Карлос снова кивал головой и говорил: "Это интересно. Познакомьте меня с этим. Расскажите мне то, что вы знаете". "Есть книги по восточному мистицизму, которые содержат поразительные аналогии с некоторыми феноменами мира магов. Например, "Четырнадцать уроков йоги" Йога Рамачараки. В них говорится об окружающих людей аурах, имеющих форму яйца, которые наполнены светом, исходящим из тела. Это астральные тела. Они могут отделяться от своих владельцев. Еще рассказывается о способностях, которые можно использовать для получения удивительных эффектов. Можно найти много подобного в ваших книгах". Карлос всегда с готовностью поддерживал обратную связь с аудиторией. Некоторые идеи Расса были нелепы, но вопрос о параллелях между Востоком и Западом привлекал Карлоса. Казалось, что все это совершенно ново для него. Кастанеда знал о том, что магия американских индейцев вполне могла происходить из Азии. Он знал и в основном принимал теорию о том, что индейцы пришли из Азии через Берингов пролив, но он казался на удивление незнакомым с восточной философией. Однажды Кастанеда рассказывал им, как пытался привести союзника в жилую комнату профессора Харольда Гарфинкеля на Пасифик-Палисэйдс. Гарфинкель, ученый-еврей, которому перевалило за пятьдесят, имеющий рекомендации из Гарварда и Беркли, прежде всего был известен своими огромными тяжеловесными трудами по феноменологии. Это был строгий преподаватель, настоящий академист. Он заинтересовался исследованиями Карлоса и руководил им в первые дни. Они вместе, бывало, беседовали у него дома. Во время какого-то научного разговора Карлос вдруг заявил, что на веранде находится союзник. Он спросил, не будет ли возражать профессор, если он пригласит его вовнутрь. Это была одна из классических сцен. - Я хочу показать его вам, - сказал Карлос. - О, все в порядке, Карлос, - ответил Гарфинкель, прячась глубже в своем кресле. - Прекрасно. Я верю, что союзник здесь, так что все нормально. Взгляд профессора носился по комнате в ожидании того, что может случиться, надеясь, что Карлос, может быть, уже забыл об этом. Это иногда случается с антропологами, которые слишком глубоко погружаются в чужие культуры. У них либо вырабатывается невосприимчивость в результате повторяющихся культурных шоков, связанных с их работой, и они начинают смотреть на все заинтересованным, но посторонним взглядом, либо они начинаются держаться за свои исследования с набожным усердием - и становятся полностью помешанными. И поэтому Гарфинкель немного опасался в этот вечер, что Карлос, возможно, перешел эту грань. У него не было намерения расставаться со своим буржуазным благоразумием и позволять Кастанеде втаскивать своего союзника в жилую комнату. Что скажут в "Феноменолоджи соусиолоджикал ревъю"? Гарфинкель взглянул на своего старого студента, как будто имел самые серьезные клинические подозрения. Кастанеда расхаживал туда-сюда по обширному подиуму. Если бы происшествие у Гарфинкеля было искусно разыгранной шуткой, он не трудился бы объяснять. Он был уже на новой почве - посеять магию, - которую он обсуждал гораздо подробнее, чем в любой из своих книг. Древний ритуал требует, чтобы маг завладел 48 зернышками маиса другого мага. Их прячут на пути у того, кого нужно убить, предпочтительно в бутонах желтых цветов. И когда жертва наступит на цветок, зерно проникает в ногу и, как утверждают брухо, мгновенно убивает жертву. "Дон Хуан найдет для меня зернышко, - сказал Карлос. - Могущественный маг посадит зерно и вырастит его из одного колоска. Дон Хуан выберет зерна для меня". После занятий он поехал в Лос-Анджелес и позвонил Неду Брауну, чтобы поговорить насчет договоренностей с "Саймон энд Шустер" об издании "Путешествия в Икс-тлан". Потом он позвонил мне, чтобы сказать, что чек уже на почте, и спросить, как дела у К. Дж. К. Дж. учился довольно хорошо, но его учителя по-прежнему жаловались на то, что у него проблемы с другими учащимися. У него было мало друзей. Он был тихим, легко поддавался переменам настроений и относился ко всему серьезно. Я говорила, что он просто слишком зрел для большинства своих соучеников. Позднее, вернувшись домой, он улегся на свой матрас и уставился в окно. Разговор со мной расстроил его, потому что только себя он винил за все проблемы К. Дж. У мальчика не было отца и не было имени. При этом Карлос говорил своим студентам о том, что у него нет неоконченных дел. В этом была ирония. Он стоял в аудитории и говорил буквально следующее: "К настоящему времени у меня нет никаких незаконченных дел. Я могу уйти отсюда прямо в вечность. Я ничем не связан, ничем не обременен, ничто не задерживает меня. Это значит быть жестким, и только так нужно действовать". Боже, какая строка! Вот он, Карлос Кастанеда, проповедующий непривязанность, только он попался в ту же ловушку, что и другие бюргеры среднего возраста, которых он видел все время сидящими в кафе на Вилшир-бульваре. Они всегда были там, эти бюргеры, втиснутые в палатки со своими женами и детьми, имеющие дело с закладными, браками и детьми. Это был самый неумолимый вид ответственности. Здесь же сидел и Карлос Кастанеда с кредитными карточками в бумажнике, с квартирой в Вествуде и местом преподавателя. И все же иногда он чувствовал, что есть нечто большее, нечто трансцендентное - его имя прежде всего. Имя его было магическим. Когда в Ирвине он сказал что-то об открытии института для изучения герменевтики, все слушали его. В ресторанах люди просили у него автограф. Салли Кемптон приезжала в Ирвин, говоря, что собирается написать очерк о нем для журнала "Эсквайр". Его агент торговался по мелочам с журналом "Тайм" из-за статьи, иллюстрация к которой должна появиться на обложке журнала. Тут был этот дразнящий магнетизм. Он не был просто каким-нибудь известным профессором или глупым романистом, он был чем-то большим, чем-то особым, он был... Кастанедой. В начале весны 1972 года продюсер "Шоу Дика Каветта" предложил ему принять участие в передаче. Это была бы самая блестящая рекомендация, но Карлос отклонил предложение. Он боялся, что из него сделают клоуна. Он знал, что поверхностный пятнадцатиминутный разговор о его опытах с доном Хуаном будет звучать как детские сказки. Была еще одна причина, почему он не хотел выступать у Дика Каветта. Есть определенная сила и свобода в том, чтобы оставаться недоступным. Нед Браун настаивал на его интервью перед выходом второй книги и перед предстоявшим выходом "Путешествия в Икстлан", но то были журналы и газеты, а не телевидение. Он не искал популярности и не хотел рисковать, создавая такое мнение о себе. Объяснение магов, драматическое заключение саги о доне Хуане должны были появиться еще через год в его четвертой книге. Были еще некоторые незавершенные дела, поэтому представлялось разумным избегать потенциально опасных и обременительных ситуаций на национальном телевидении с нахальным молодым ведущим вроде Дика Каветта, который мог попытаться наделать дыр в его Отдельной Реальности. Ближе к завершению семинара Кастанеда значительно удалился от материала, изложенного в его книгах, и коснулся совершенно новых областей магии, о которых никто из его учащихся и не слышал. Например, Четырех Ветров. Он сказал, что это женщины, которых маг не должен искать специально, но которые придут и помогут в заключительной битве на поле брани с союзником. Они должны сопровождать ученика в последней церемонии, когда его наконец признают как брухо. С севера стоит его щит, его защитник. Сзади, с юга - теплый ветер, шутница. Шутница представляет тепло и легкость весны. Ее присутствие умеряет опустошительный северный ветер. С запада самоанализ представлен ловушкой для духов. И с востока боевой порядок завершается оружием. Оружие - это "крупнейший авторитет", и иногда его называют ветром просветления. Кастанеда рассказал своим студентам о том, что эти четыре женщины используются для того, чтобы отразить атаку союзника, когда они все вместе наконец встречаются на поле битвы где-нибудь в Соноре. Это похоже на странный и ужасный танец. Союзник атакует женщин одну за другой, пока в конце концов не окажется нос к носу с самим учеником. Если ученик сможет схватить его и швырнуть на землю, он получает силу союзника. Но если он не справляется с этим, то его буквально закручивает в воздухе с огромной скоростью. Для донаХенаро это означало частичную потерю его человеческой природы. Он так и не смог вернуться домой. Его путешествие, его метафорическое возвращение в Икстлан, будет продолжаться вечно. Студенты большей частью смутно сознавали, что Карлос говорит здесь метафорически, что весь этот рассказ о ветрах и союзнике был грубой аллегорией, объясняющей окончательное превращение ученика в шамана - но все же это было ужасно мрачно. "Поскольку у меня нет Четырех Ветров, - сказал Карлос, - мне придется бороться с ним самому. Я сделаю это, когда мое тело почувствует, что время пришло". По студенческому городку в Ирвине прошел слух о том, что Роузи нашла для него ветер, какую-то вольную студентку, желающую принять участие в его психодраме, но из этого ничего не вышло. И занятия закончились, а ему все еще предстояло сделать этот решительный шаг. Он еще не был шаманом, и, более того, совсем не был уверен, чем же все это кончится. Не было никакой экзаменационной работы в конце семинара для аспирантов, хотя он просил всех вернуть копии его диссертации с замечаниями на полях, предложениями, идеями, критикой и пр. Последнее занятие он провел высоко в холмах к северу от Лос-Анджелеса, на месте, которое Карлос назвал местом силы, куда маги племени яки приходили когда-то практиковать медитацию и другие шаманские ритуалы. Он сказал, что это место, которое дон Хуан видел в одном из своих снов, огромное кольцо из булыжников, расставленных вокруг густых зарослей чапараля, высоко над каньоном Малибу. Все собрались в кафе "Шипе". Расе там был вместе с Роузи и Джоном Уоллисом, который пришел со своей женой Рут. Уоллис, хотя и не входил в группу Карлоса, несколько раз посещал его занятия для аспирантов. Специалист по философии болтал что-то о Спинозе или о ком-то еще, была еще парочка эксцентричных последователей суфизма и большинство других аспирантов группы. Все собрались в кафе. Получилось два каравана: один возглавлял Карлос на своем микроавтобусе, а другой - кто-то еще, кто знал дорогу. Все направились на Вентура-фривэй, а затем свернули в сторону Малибу. Искали особый круг из камней. Когда приехали на место, Карлос разгорячился и начал показывать некоторые упражнения и техники магов яки, в частности установление контакта с линиями мира. Все столпились вокруг него. Карлос держал ноги под прямым углом, вытянув левую руку, а правую расположив параллельно земле и согнув ее внутрь к груди. Левую ладонь он повернул к спине, а правую - к груди. Затем он начал быстро шевелить пальцами обеих рук, как будто играя на гигантском банджо. Карлос сжал руки в кулаки и грациозно повернулся вокруг себя, приняв боксерскую стойку. Он остановился, напряженный и собранный, вытянув руки и согнув ноги в решительном полуприседе с неподвижным взглядом. И вдруг они появились - линии мира! Сеть, паутина, космический поток! "Оп! - выкрикнул Карлос, переходя в расслабленную позицию. - Вот они. Линии мира". Все пытались попробовать, играя на гигантском банджо под майским калифорнийским солнцем. Все становились в эту стойку у подножия валуна, похожего на огромный череп, и просто пропускали этот поток, ища... бог знает, что они искали. Но была только тупая ноющая боль в третьем позвонке, который, наверно, готов был сломаться в тот день. Карлос зашел в центр зарослей чапараля и объяснил, как старые маги хоронили себя, собирая обломки и ветки толокнянки и мескитового дерева и сооружая небольшие могилы. Это была техника остановки мира. Брухо просто растягивались среди этой растительности, пока все не останавливалось само по себе - внутренний диалог, нормальное восприятие вещей, активный образ жизни. Они просто лежали безмолвно и ждали, когда вся громадная вселенная медленно, но неотвратимо замрет, и тогда они видели. Никто не пожелал испытать мескитовую смерть; а Карлос уже объяснял, как выжить в пустыне, питаясь мясом гремучей змеи. "Восхитительное, - воскликнул он, - воистину восхитительное. Лучше, чем мясо кита, индейки, цыпленка. Чтобы поймать гремучую змею, вам нужна бечевка, много бечевки. Ловушка устраивается так, - сказал он, покачивая куском бечевки, свернутым в петлю, которая, по его словам, затягивалась на шее змеи, когда та выползала из своей норы. - На самом деле, лучше использовать нитку для чистки пространства между зубами. Антропологам не нужен весь тот мусор, который они берут с собой в поле. Все, что им нужно, - это нитка для чистки зубов, много-много этой нитки. С ней вы сможете выжить где угодно". Все последовали за Карлосом вниз в густые заросли, останавливаясь время от времени, чтобы послушать одно из его рассуждений. Он предложил студентам вернуться в свои автомобили и ехать за ним дальше вдоль каньона Малибу в поисках водного каньона, где растет дудник. Как предполагалось, это было любимое растение магов яки, которое поджигали, чтобы получить дым, вдыхавшийся ради ясности. Группа покатилась вниз к руслу небольшой речушки, не обращая внимания на предупредительную надпись: "Въезд воспрещен. За нарушение границ водоохранного района Лос-Анджелеса штраф 500 долларов и/или тюремное заключение". У реки росло несколько кустиков зеленого дудника, но, как и следовало ожидать, они еще не засохли. "Не подходит, - сказал Карлос. - Он должен высохнуть, прежде чем вы будете рвать его". Джон Уоллис спустился вниз, сорвал одно растение и понюхал его. Оно имело знакомый запах. Уоллис откусил кусочек. "Карлос, - сказал он. - Это дикий сельдерей". Карлос ухмыльнулся. "Конечно, дикий сельдерей. Хорошо, не правда ли? Дудник удивителен. Я отдавал его на анализ известному ботанику в УКЛА. Он сказал мне, что в нем ничего нет. Ничего. Совершенно безобидное вещество. Можно съесть десять фунтов, и ничего не случится. Но для мага он имеет большое значение. Маги утверждают, что его дым помогает получить большую ясность". Уоллис и его жена должны были встречать своих друзей в международном аэропорту Лос-Анджелеса и поэтому покинули всех у водного каньона. Поездка превратилась в кошмар. Пока ехали через Венис, Рут стало дурно. Уоллис повернул не там, где надо, и кончил тем, что попал в газеты на полосу дорожных происшествий за то, что въехал на тротуар. В конце концов они все же попали в аэропорт и встретили своих друзей. Когда они возвращались назад, над Лос-Анджелесом разыгралась гроза, мотор дворников ветрового стекла сгорел, и Уоллису пришлось ехать домой в Лагуна-Бич очень медленно, еле тащась в полночь по автостраде номер 1 и высовывая из окна левую руку, чтобы протирать крошечное пространство на лобовом стекле. Они уже почти были дома, когда Рут заметила прутик, как-то попавший внутрь ее жакета. Карлос предупреждал всех ничего не брать из места силы. - Но я не брала его, - протестовала Рут. - Он, должно быть, сам упал ко мне в жакет, - Мне все равно, как он попал туда, выброси эту дрянь в окно, - выразил свое неудовольствие Джон. - Немедленно! Нельзя сказать, что Рут и Джон Уоллисы были какими-нибудь чокнутыми. Вовсе нет. Но они были очень впечатлительны и очень легко поддавались внушению. Поэтому, когда Карлос высказал одно из своих немного мистических предупреждений, вроде "Не уносите ничего с места силы", они восприняли его серьезно. Расе Руджер тоже отнесся к этому серьезно - когда он увидел кролика на стоянке, то решил, что это больше чем простое совпадение. Расе возвращался на велосипеде к себе домой и отъехал уже на милю от корпуса общественных наук. Он проезжал через автомобильные стоянки и по асфальтовым дорогам в студенческий городок, как вдруг без всякого предупреждения гигантский кролик выполз на дорогу прямо перед велосипедом Расса. Он появился неожиданно из теней, отбрасываемых карликовыми пальмами под светом луны, громадный, неповоротливый кролик с черными глазами, и уставился прямо на Расса повелительным полночным взглядом. Расе от испуга свалился со своего велосипеда. Он просто лежал на дороге с закрытыми глазами, не осмеливаясь думать о чудовищном кролике, который был всего в нескольких футах от него. Он пытался не думать ни о чем, но его ум напоминал ему о том, как Карлос играл с собакой с сияющей гривой и разговаривал с койотом. Союзник мог появиться в любое время, в любой форме. Расе медленно повернул голову к кролику, который с любопытством смотрел на него. Их было только двое. Расе и чудовищный кролик, захваченные чем-то странным под окаймленным голубизной калифорнийским небом. Захваченные... подключенные... единственный чувствующий разум под Божьим небом. Внезапно кролик повернулся и ускакал. Расе потерял его из вида в кустах и просто лежал, беспомощно уставившись в ночь. Он никогда прежде не падал со своего велосипеда, по крайней мере с тех пор, как прошло его детство в Стэйтен-Айленде, где он научился ездить на нем. Но неожиданно кролик так всполошил его чувства, что он свалился с велосипеда. Это относилось к тем вещам, что он нашел в мире Карлоса, не в своем собственном мире, - в сумасшедшем мире Карлоса, где были союзники, и знаки, и проклятые здоровенные космические кролики. Расе знал, что как-то попал в мир Карлоса Кастанеды прямо здесь в ночи в студенческом городке КУЙ. Но с другой стороны, так было всегда. Невозможно было говорить со студентами Карлоса или с его друзьями, знакомыми или даже с теми, кто просто читал его книги, без того, чтобы не услышать такого роды истории. Везде были люди, испытавшие нечто необычное, нечто совершенно выходящее за рамки чистой аристотелевой логики. У Линды Корнетт, моей старой подруги, с благоговением читавшей его книги, был экземпляр "Путешествия в Икстлан" с автографом, который она держала на столике рядом с кроватью. И однажды ее дочь, Паула, которая была ярой последовательницей Кастанеды, вошла в спальню и увидела огромную ворону, спокойно сидевшую на книге в лучах солнца. Ворона, очевидно, влетела через открытое окно и уселась на освещенное место на книге. Невозможно было не подумать о странной иронии во всем этом -ворона на книге Карлоса Кастанеды. У Паулы просто отвисла челюсть от удивления. Затем она заметила что-то надетое на правую ногу вороны. Она подошла на шаг ближе и увидела, что это медное кольцо с рисунком, напоминавшим небольшие ацтекские значки. Какой знак! Какая картина в реальном мире! Тупые бюргеры могли решить, что способны все это объяснить, но Паула и Линда врубались, и они видели, как действует магия. Но это была салонная чепуха по сравнению со сном Джона Уоллиса. Как только Уоллис встретил Карлоса в студенческом городке КУЙ весной 1972 года, он обратил внимание, что повсюду царит чувство ожидания. Оно было разлито в воздухе. Люди ожидали, что что-то произойдет, и Уоллис в том числе. И вот однажды вечером он засиделся допоздна, занимаясь музыкой в своей комнате, окна которой выходили на тихоокеанское небо на Лагуна-Хиллс. Он сидел за небольшим роялем в углу, сочиняя эти спокойные мелодии, пока не устал и не решил немного полежать на диване перед камином. Ночное небо за окном напоминало покрытую шоколадного цвета прожилками поверхность мрамора, и, смотря на него, Уоллис вдруг ощутил сильный испуг. Он почувствовал резкий прилив холода в уретре. Это было страшно, и он поднялся, пошел в спальню и лег рядом с женой. Только он лег, тут же все и началось. Снаружи ломались ветки, ветер подул сильнее и начала хлопать дверь в подвал. Сперва это показалось внезапным шквалом ветра, но ветер все крепчал и усиливал свой неистовый вой, пока не заревел пронзительно и целые сучья не посыпались на крышу дома, а подвальная дверь не начала крошиться в щепки. Казалось, половину Лагуна-Хиллс вот-вот швырнет в океан. Лоб Уоллиса покрылся потом. Это сумасшествие неожиданно стало принимать самый серьезный оборот. Он боялся пошевелиться и безумно оглядывал комнату, ища первые признаки лопнувших окон и следы погрома, учиненного этим кошмаром в его спальне. Чем больше Уоллис пытался контролировать происходящее, тем меньше ему это удавалось. Наконец он покорился, позволив втянуть себя в жуткий апокалиптический напор, несущийся к океану. Стоило ему подумать об этом, и все прекратилось. Все вдруг погрузилось в полный и совершенный покой! Он лежал, хрипло дыша, с пятном пота на подушке, спрашивая себя, что же за чертовщина случилась. Как только он решил, что это какая-то странная галлюцинация, он услышал голос Рут. "Уже все стихло", - прошептала она. Затем она перевернулась и заснула. Она слышала! Но слышала ли? Не было ли это частью его сна, его собственной особой Отдельной Реальностью? Какую зеркальную комнату он посетил? Видения, сны, галлюцинации, умножающиеся дурацкие ночные кошмары, они сами и Карлос и безбрежность, подключенные... несущиеся в трещину между мирами. Никто не может оставаться защищенным, если хочет верить в Кастанеду. Адам Смит, писатель, однажды в Нью-Йорке натолкнулся на дубля Карлоса. Желая познакомиться с Кастанедой, Смит пришел в нью-йоркский офис "Саймон энд Шустер" и начал подниматься по лестнице, потому что понял, что Карлос старается не пользоваться лифтами. Через пару пролетов он натолкнулся на кого-то, кто вполне мог бы сойти за Кастанеду: невысокий смуглый человек. И он попытался завязать разговор об огромном вкладе Карлоса в антропологию и о том, что его книги позволяют не просто читать об опыте, но по-настоящему переживать его. Все время, пока он говорил, Карлос, кивая головой, быстро спускался по лестнице. Смит упомянул Виттгенштейна, но это тоже не сработало. Почти в самом низу лестничной клетки у вестибюля Смита неожиданно озарило. Он только что прочитал о том, как дон Хуан рассказывал своему ученику о самом трудном достижении - о создании своего дубля. Это была странная и древняя релятивистская концепция, это дело с созданием двойника, поэтому Смит полушутя спросил человека, не является ли он на самом деле дублем Карлоса Кастанеды. Человек остановился. Он кивнул головой и ответил "Да". Затем его лицо растянулось в широкой ухмылке, он вышел в вестибюль и растворился в толпе. О том, чтобы по собственной воле создавать дубля, Карлос думал годами. Еще до того, как он написал об этом в своей четвертой книге, "Сказки о силе", Кастанеда разыгрывал такие маленькие психологические шутки над людьми. В феврале 1973 года Карлос ездил в Нью-Йорк поговорить со своим издателем об этой книге и пригласил меня провести с ним несколько дней. Я не видела Карлоса годами и была удивлена, заметив некоторую полноту под темным костюмом и пальто. В остальном он был тот же - та же широкая улыбка, та же шляпа, та же очаровательная болтовня. Мы взяли такси до отеля "Дрэйк" и пообедали в ресторане. Мы заказали по бифштексу, но если я пила вино, то Карлос заказал горячий чай - никаких коктейлей, вина и вообще спиртных напитков. Я хотела поговорить о книге "Путешествие в Икстлан", которую только что прочитала, но Карлос отказался. Он нервно и суетливо переходил от одной идеи к другой. После того, как мы вернулись в его номер, он все время расхаживал по комнате, то выглядывая в окно, то подходя к двери, то роясь в одном из своих чемоданов. Сбитая с толку, я присела в углу в украшенное броскими цветами кресло с изогнутой спинкой. Я наблюдала за его волнением с тихим раздражением. Карлос достал из своего костюма серебряную ручку, набор карандашей и несколько иностранных монет и дал их мне для К. Дж., затем он нагнулся, схватил потрепанный чемодан и подтолкнул его ко мне, извиняясь за то, что края погрызла собака его друга. Его он тоже хотел подарить своему чочо. Я решила принять душ. Когда я закончила, он по-прежнему был там, прыгая между кроватями и разговаривая по телефону. И он до поздней ночи продолжал названивать разным людям в Штатах и в Мексике, то разговаривая с каким-то профессором где-то в Калифорнии, то со своим редактором, то с Майклом Харнером. То он говорил по-английски, то по-испански, болтаясь на своем конце провода в своеобразном пассивном дрейфе. Когда я засыпала, он набирал номер в Оахаке или еще где-то. На следующий день было еще хуже. Карлос превратился в совершенного диктатора, все время приказывая мне, так что я наконец заявила, что сниму номер в "Коммодоре". Я собрала вещи, вышла из комнаты и вошла в лифт. Карлос пошел за мной, и пока мы спускались, наставлял меня следить за тем, чтобы К. Дж. получил хорошее образование и регулярно посещал дантиста, и выговаривал мне за то, что я позволяла ему гонять на мотоцикле по грязным дорогам Западной Вирджинии. Он продолжал в том же духе до самого вестибюля, пока я не вспылила. "О'кей, Наполеон! О'кей!" - закричала я. Он дал мне неподписанный банковский чек на 5000 долларов для К. Дж. Карлос смиренно поднял руки. "Послушай, я хотел бы скорее увидеть моего чочо. Может быть, я смогу взять его в Калифорнию или, может быть, на несколько недель в Южную Америку". Я рассеянно кивнула головой. "И скажи ему, что Наполеон передает привет". Когда я вернулась домой в Чарльстон в Западной Вирджинии, то подала на развод. Я хотела сделать это в течение многих лет. У меня было чувство, что мы могли бы поправить положение и снова жить вместе, но уик-энд в Нью-Йорке подтвердил, что это безнадежно. Мне не нравилось, что я не знаю, замужем ли я официально, и поэтому я решила разорвать это окончательно. Только в октябре мне удалось поговорить с ним по телефону, и он сказал, что удивлен известием о разводе. Я пожаловалась на его странное отношение и поведение в Нью-Йорке. Затем была долгая пауза, как будто Карлос отошел от телефона. Наконец он попросил меня повторить все о его поведении в Нью-Йорке, что я и сделала. Карлос выслушал, а потом серьезно признался, что совершенно сбит с толку. - Я не был в Нью-Йорке в отеле "Дрэйк" в феврале, - сказал он.- и я не встречался там с тобой. Я не была расположена говорить об этом: "Ну ладно, я знаю, что была в Нью-Йорке и провела ночь с кем-то, похожим на тебя, но, как я сказала, он действительно вел себя не так, как Карлос, которого я знала всегда". "Нет, я серьезно, Мэгги. Я не был в Нью-Йорке в феврале". Он говорил чрезвычайно серьезным голосом. Я призадумалась на мгновение и удивилась, зачем бы ему врать о чем-либо подобном. Кто-то там был, это несомненно. Но как бы там ни было, что это за странная шизофрения? И вдруг меня озарило -какой удивительный новый уровень предложил он всем. Какой новый чудесный трюк. Теперь нельзя больше просто встретить таинственного мистера Кастанеду, поймать его в ресторане, позвонить ему и так далее. Нет, отныне и впредь в его аппарате есть новая уловка. Даже если кому-то и удастся где-нибудь поймать Карлоса и поговорить с ним подробно, что достаточно трудно, нет абсолютно никакой уверенности, что это действительно был он. Теперь их было двое, двойники, дубли, делая одного реального еще более недоступным, чем раньше. Мистер Метафизик! Он снова выбил у меня почву из-под ног! 25 Хлопанье вороньих крыльев... К. Дж. всегда возвращает его в скучный мир бюргеров. Карлос изо всех сил старается отпустить мальчика. Но он также пишет об индейцах, которые действительно существуют в своих ботинках и с ремешками для длинных кривых ножей, щурясь из своих удивительно сморщенных глазных впадин, как на цветной иллюстрации в "Нэйшнл джиогрэфик" иди еще где-нибудь. Они действительно имеют эти любопытные синкретические верования, которые Карлосу пришлось познать и понять, по крайней мере, до некоторой степени. Все это есть в его книгах, и поначалу он был довольно аккуратен, стараясь точно излагать все это. Конечно, он всегда вставлял много от себя в свои книги, и истина в том, что они никогда не были чисто антропологическими и никогда не задумывались как таковые. В конце концов, разве Уолтер Гольдшмидт, постоянно проживающий в УКЛА корифей, не назвал в своем блестящем введении "Учение" этнографическим и аллегорическим? Разве старик не употребил слова аллегория, как бы говоря, что Карлос смешивает здесь определенные уровни? Поэтому ни для кого не было секретом, что какая-то часть материала в книгах Карлоса является абсолютно подлинным фактом реального мира, тогда как другая предположительно имеет чуть более субъективный характер. С самого начала Карлос занимался тем, что соединял эти маленькие истории, эти заключения, реальный опыт, полученный в пустыне, сны и подлинные диалоги с десятками информаторов -переплетая все в одно целое с деталями своего довольно светского лос-анджелесского образа жизни. Он писал о К. Дж. с самого начала -фактически, посвятил книгу ему - и поэтому, когда ему стало ясно, что он должен прекратить свою безумную любовь к мальчику, он начал думать о разлуке метафорически. У него это превратилось в одержимость, это мучило его в снах, и, когда он наконец сел заканчивать "Сказки о силе", это доминировало в настроении. Разрыв с К. Дж. стал необходим - в том смысле, что содействовал его преображению из ученика в человека знания. Никто не обращал внимания, что в журнальных статьях это появлялось повсюду. Правдивость книг Кастанеды была весьма проблематичной, и в средствах массовой информации целые месяцы не утихала полемика по этому поводу. Когда Пол Райзман, антрополог из Карлтон-Колледжа, написал благоприятный отзыв обо всех трех книгах для "Нью-Йорк тайме букс ревью", писательница Джойс Кэрол Оутс откликнулась на него письмом, в котором подвергла работу Кастанеды сомнению как слишком гладко и совершенно построенную, чтобы описывать подлинные события. Он придал порядок реальному миру, внес в него романический импульс и безупречные диалоги, и у госпожи Оутс появились подозрения. Одну из первых действительно длинных журнальных статей написал Джон Уоллис для "Пентхауза". Это был длинный рассказ о преподавании Карлоса в КУЙ, основанный на записях, сделанных во время занятий, и копиях диссертации, которые сделали Роузи, Расе и другие. Когда журнал "Сайколоджи тудэй" захотел опубликовать беседу с Кастанедой, Карлос нарушил давнишнее правило, разрешив Сэму Кину записать на магнитофон разговор о доне Хуане, шаманизме и феноменологии. По рекомендации Неда Брауна Карлос дал несколько интервью непосредственно перед выходом "Путешествия в Икстлан". Неожиданно его имя появилось повсюду - в "Харперс", "Нью-Йорк тайме", "Роллинг Стоун", "Виллидж войс", внезапно появились десятки статей, отзывов, бесед и мнений о главе нового мистицизма. Но они имели один и тот же недостаток: все они ловили Кастанеду на словах, и, таким образом, апокрифические книги стали просто частью мифологии. Когда репортер журнала "Тайм" начал задавать вопросы о Сесаре и Сусане, о Перу и прочих элементах его биографии, Карлос понял, что игра началась. В своих поисках репортер "Тайм" раскопал членов семьи Арана, живущих в Лиме. Они не имели известий от Карлоса в течение многих лет и были отчасти удивлены, услышав о его успехах в Штатах. Сесар дал репортеру фотографию Карлоса, сделанную по окончании ЛАОК, которую семья получила в писыле 13 лет назад. Таким образом, журнал получил некое доказательство, которое противоречило версии Кастанеды о жизни в Бразилии среди теток и интеллектуалов. Они имели реальные улики, и Карлос знал об этом. Это был самый зловещий знак для того, кто стер личную историю, и потому, сидя с репортершей из "Тайм" высоко над Малибу на месте магов, Карлос Кастанеда ухмылялся, глядя на океан, и становился неземным. "Просить меня подтвердить мою жизнь, выдавая биографические подробности, - это все равно что использовать науку для того, чтобы обосновать магию, - сказал он. - Это лишает мир его магии и превращает всех нас в дорожные столбы с табличками". Подробная история Кастанеды появилась в журнале "Тайм" 5 марта 1973 года. На страницах этой биографической статьи постоянно цитируются критики и сторонники, каждый из которых имеет свое собственное мнение о существовании дона Хуана и о ценности работы Карлоса. Пересказывается его собственная туманная история о жизни в Бразилии и Аргентине, а затем и в Голливуде. Используя иммиграционные записи, школьные документы и информацию, полученную от семейства Арана, журнал установил, что реальный Кастанеда родился на Рождество 1925 года не в Бразилии, а в Перу, в несколько более скромной среде, и получил образование в Кахамарке и Лиме, а не в Бразилии и Италии. Статья произвела настоящий переполох в УКЛА. "Я знаю, легко говорить после случившегося, но, когда я в первый раз встретил Карлоса и позднее, он говорил мне, что происходит из Бразилии, оттуда уехал в Италию, затем в Аргентину, а оттуда в Штаты. Были кое-какие особенности, которые я все время отмечал в его манерах и которые постоянно твердили мне: "Перу", и я не знал почему, -говорит Дуг Шарон. - И я говорил, что это потому, что он латиноамериканец, а у латиноамериканцев много общего. Но, когда появилась эта статья в "Тайм", она удивила меня, но тогда я сел и задумался над этим. И я сказал, что эти подозрения оказались правильными, в конце концов". Вскоре после выхода статьи Джим Квебек натолкнулся в студенческом городке на Карлоса и его подружку Нэнни. Карлос казался в замешательстве из-за оборота, который приняла эта полемика. Нэнни была как всегда общительна и трещала о том, как она собирается сменить профилирующую дисциплину с социологии на журналистику, о чем она говорила и раньше, но что при данных обстоятельствах было особенно странно. Здесь был Карлос Кастанеда, молча стоявший, глуповато улыбавшийся и смотревший вниз на свои ботинки, - а Нэнни все продолжала распространяться о дисциплине, которая угрожала разрушить уже пошатнувшееся доверие к Карлосу. Было забавно видеть его в смущении. Ясно, что он не хотел говорить о статье в журнале, но Квебек и не настаивал. У него давно выработалось терпимое безразличие к абсолютной истине историй Карлоса. Откровение о том, что тот был не из Бразилии, а из Перу, не стало большим потрясением. Квебек подозревал что-то такое с тех пор, как однажды, зная о том, что Карлос был родом из Южной Америки, попросил его немного помочь с португальским языком. Карлос наотрез отказался. Он закрыл уши руками и сказал, что этого языка он не желает слышать. Это было странно. Бразильцы говорят по-португальски. Язык же, которого они не хотят слышать, - испанский, на котором Карлос говорил все время. Статья в "Тайм" помогла прояснить несообразности. "Он не хотел говорить о Бразилии, потому что ничего не знал о ней, - говорит Квебек, - и не хотел говорить о Перу, потому что знал слишком много". Пародии на Кастанеду стали появляться в нью-йоркских газетах и журналах. Великий Страх снова царил в Хейнз-Холле, и бушевали споры среди академистов, критиков и друзей, у каждого из которых было свое особое понимание того, о чем писал Кастанеда. Люди, писавшие писыла в "Нью-Йорк тайме букс ревью", казалось, хотели распять его на соноранской равнине. Джойс Кэрол Оутс открыто называла его книги мистификацией. Старые коллеги в УКЛА смотрели на него с подозрением. Мистификация. Мошенник. Бог мой, что ему было делать? Карлос пока больше не давал интервью и ограничил свои визиты в университет посещениями, связанными с получением докторской степени. Он избрал Мейгана, Гарфинкеля, доктора Филипа Ныомана и еще двоих в свою приемную комиссию. Необходимо было выполнить целый ряд условий, сдать письменные и устные экзамены и так далее. Большая часть скучного предварительного материала, требования по владению языком не беспокоили его, пока статья "Тайм" не поколебала его позиции. Когда Мейган спросил его, на каком языке он говорил в детстве - он заявил, что жил в Бразилии и говорил по-итальянски, научившись по ходу дела португальскому и испанскому. Это был бюрократический вопрос - не личный, - поэтому, когда Карлос сдал экзамен по языку, Мейган был удовлетворен. Его на самом деле не волновало, в каком порядке Карлос учил языки, главное, что он знал их. Письменный экзамен был посвящен стандартной антропологии, прямолинейной науке в традиционном гольдшмидтовском варианте, и он сдал его без проблем. В качестве диссертации он взял свою третью книгу, слегка отредактировав ее, но незначительно, по сравнению с изданием, которое заняло свое место как третий отдельный выпуск саги о доне Хуане. От начала до конца, когда Великий Страх царил той весной 1973 года, Мейган оставался его самым верным союзником в комитете. Мейган, бывший, в общем-то, посторонним, поскольку его предметом была археология, а не более утонченная область этнометодологической антропологии, - только старый сварливый Клемент Мейган преданно оставался на стороне Карлоса. Ему часто приходилось защищать все дело дона Хуана от града насмешек со стороны более скептических коллег. Той весной, когда стало широко известно, что Карлос вот-вот получит докторскую степень, раздраженная университетская клика пошла в атаку на главную часть работы, которая им казалась настолько же близкой к подлинной антропологии, как научно-фантастические статьи Азимова - к традиционной науке. По единодушному мнению собравшихся в комнате отдыха в Хейнз-Холле, Кастанеду следовало бы вытолкать в грубую толпу, к молодой элите с ее модными недопеченными идеями о культурной антропологии. Вы бы видели этих стариканов, проведших по 15 лет в нижнем слое позднего докембрийского периода, сидящих вокруг стола и решающих, достиг ли Карлос Кастанеда какого-нибудь реального научного прогресса. Они обсуждали все эти проблемы методологии в работе Карлоса и невозможность точного копирования. Они сидели вокруг желтых поливиниловых столиков и изучали субъективный аспект этой работы, в котором он возвращался к идее 30-х гг., к гуманистическому направлению в антропологии. В конце 1950-х общественные науки в целом и антропология в частности обратились к форме количественного анализа, которая в общем считалась прогрессивной и заслуживающей уважения. Общественные науки никогда не достигали точности химии или физики, но с увеличением применения проверок и статистического анализа они приближались к тому, что некоторым ученым казалось реальностью. Идея заключалась в том, чтобы проникнуть в черный ящик мозга, и инструментом стали цифры и точный анализ. И когда все уже приспосабливались к этому, вдруг появился Карлос Кастанеда с многочисленными последователями и влиянием, разрушающим все и возвращающим маятник к мягкотелому гуманизму 1930-х годов. Более того, он делал это с таким изяществом, с такой стремительностью. Он стал таким популярным... и совершенно естественно, что старые пердуны выражали свое недовольство тем, что Хейнз-Холл превратился в настоящий сумасшедший дом, где разыгрывается эта проклятая комедия со всеми этими людьми, сидящими на корточках вдоль стен на втором этаже и постоянно спрашивающими, где Карлос, постоянно снующими вокруг в надежде увидеть его и переброситься с ним хотя бы парой слов. И тут были не просто студенты антропологии с калифорнийским загаром на лицах, полученным в горах Санта-Моники. Здесь были студенты философского и инженерных факультетов, слушатели подготовительных медицинских курсов, действительно странный подбор интеллектуальной публики - как тот парень из Питтсбурга, семь дней добиравшийся сюда "автостопом", чтобы только взглянуть на него. Не то чтобы клеветники с отделения завидовали Карлосу, но многие из них судили по своей собственной научной жизни, протекавшей в пыльных и затхлых библиотеках и увенчанной почтенной седой анонимностью. Они знали и канцелярскую работу, и бюрократию, и все то дерьмо, через которое необходимо пройти, и бесконечное политическое маневрирование без разбора в средствах ради положения. И они слышали все о преподавании Карлоса в Ирвине и о том, что аудитория все время была битком набита людьми, сидевшими на корточках вдоль стен и вокруг кафедры, и хиппи, и молоденькими девушками, и настоящими студентами, теснившимися повсюду с эвристическим огнем в широко раскрытых и сверкающих глазах. Имея возможность выбора, кто бы не хотел этого? Кто же из них не мечтал о том, чтобы пересечь границу запретной территории, на которой о вас говорят на коктейльных вечеринках в Нью-Йорке и развешивают плакаты с вашими словами в сельских домиках на тихоокеанском побережье в Британской Колумбии. Кто не думал о прелестных девушках, приходящих в своих линялых джинсах и коротеньких маечках на ваши занятия, с прекрасными карими глазами, готовых запереться с вами, чтобы предложить вам... все. Кто бы отказался от этого? Но кто же и позволит все это? И той весной в среде профессорско-преподавательского состава начали исподтишка нести всякий вздор с намерением не позволить Карлосу Кастанеде получить докторскую степень в УКЛА. Их аргументы основывались все на той же почве: методология и достоверность. Не все старались очернить Карлоса. Среди преподавательского состава у него имелись сторонники. Мейган был самым горячим среди них, защищая, как мог, Карлоса перед редакционной коллегией, в частных разговорах и в приемной комиссии. Как оказалось, комиссия - Мейган, Фил Ньюман, все они - полностью поддержала Карлоса, и это было важно, потому что именно комиссия имеет дело со студентом, принимает ответственность за него и выступает в его интересах перед преподавательским составом. Если она полностью поддерживает студента, то никто в отделении уже не обсуждает этот вопрос, несмотря на оговорки отдельных людей. Когда кто-либо в комнате отдыха ставил под сомнение законность находок Карлоса, Мейган бросался на его защиту. "Карлос сам находится между различными культурами. И его информатор тоже". Это было одно из его самых твердых мнений о Карлосе, и он не жалел слов. "В данном случае это один из ключей, которому не уделяется должного внимания. Таково мое мнение, судя по тому, что я слышал об информаторе, который частично относится к яки, частично к юма и родители которого представляли две различные культурные традиции и который сам жил в двух разных культурных традициях по обе стороны границы. Он вынужден был утверждаться среди господствующего здесь класса белых англосаксонских протестантов и господствующего класса испанских католиков в Мексике, которые сами по себе представляют совершенно различные культурные группы. Они совершенно по-разному смотрят на мир. Плюс еще то обстоятельство, что он имел связи по всей стране. Я лично думаю, что Карлос и его информатор поладили потому, что смогли понять друг друга. Они - люди интеллектуального склада и пытались совместными усилиями разобраться с миром, понять его. Это, несомненно, относится к Карлосу и его информатору. Его информатор делал это, накапливая в себе запас силы, знаний разного рода, почерпнутых в разных местах, но все - в рамках надежной шаманской традиции. Я считаю это одной из причин, почему их отношения сложились удачно. Два человека столкнулись с одними и теми же интеллектуальными проблемами, а именно: как сопоставить все это, будучи окруженными самыми разнообразными чуждыми культурами. И у них это получилось". Так излагал Мейган свою идею о том, что Карлос с доном Хуаном были родственными душами в чуждом мире. Не для всех эта идея Мейгана была убедительной, и они считали, что дон Хуан и Карлос близки так потому, что это просто один и тот же человек. В конце концов, он ведь солгал комиссии, что жил в Бразилии и в детстве говорил по-итальянски. Мейган только улыбался на это. "Карлос является человеком, который принадлежит одновременно нескольким культурам. Он не относится к типичным белым англосаксонским протестантам. Он рос в мире, где ему приходилось иметь дело с множеством разнообразных культур, действующих на различных уровнях. Он сказал, что, будучи ребенком, жил в Бразилии и говорил по-итальянски. Поскольку он знает все эти языки, то это просто бюрократический вопрос. Написанное в "Тайм" было новостью для меня. Оценивая его, я полагался на то, что он говорил об антропологии, а уж в этом-то я мог ему верить". Комиссия поверила этому, и той же весной ее члены подписали все необходимые бумаги о присвоении Карлосу докторской степени. После выхода его диссертации в виде книги "Путешествие в Икстлан" он стал миллионером. Важной новостью в этой книге стало то, что Кастанеда больше не пользовался психотропными растениями. Наркотические средства, занимавшие столь важное место в его первой книге и способствовавшие его популярности, в третьей книге не играли совершенно никакой роли. Он объяснял все это своим студентам в Ирвине - что растения не являются средством для достижения цели, но лишь методом для того, чтобы освободиться от хватки западного рационализма. Но это стало новостью для читателей, ожидавших более глубоких психотропных опытов в продолжение "Отдельной реальности". В действительности лишь последние три главы можно было назвать настоящим продолжением. Первые 20 страниц были отведены под материал, который, по словам Карлоса, не вошел в предыдущие книги, потому что тогда показался неуместным. Прежде всего, это было описание техники и философии, а не психотропных средств. Возобновив свое ученичество у дона Хенаро, непревзойденного акробата, Карлос почувствовал, что приближается к постижению урока. Пока еще урок этот был пространным и туманным, но по существу речь шла о личной силе и независимости, о полном познании своего я и о том, как разорвать все оковы. 26 "Я работаю над этой книгой и пока еще не закончил ее, - сказал мне Карлос по телефону. - Утром я возвращаюсь в Мексику. Она называется "Сказки о силе". Но я не знаю, будет очень тяжело писать. Никак не выходит. Мне нужно опять туда поехать". Я перенесла трубку к другому уху. "Где ты работаешь? - спросила я. - В Оахаке?" "Да, поэтому не пытайся связаться со мной, пока я не вернусь". Я упомянула о бумагах для развода, и Карлос сказал: "Может быть, все устроится очень быстро, и я смогу разобраться с деньгами и заплатить нотариусу. Я хочу отделаться от всех людей. Они просто изводят меня". Карлос нанял Гая Уорда из фирмы "Уорд энд Хейлер" в Лос-Анджелесе, чтобы разобраться со своими юридическими делами. Затем он хотел исключить из платежной ведомости Уорда и Александра Такера. И, может быть, еще своего агента Неда Брауна. Карлос сетовал на то, что чем больше у него становится денег, тем в большую зависимость он, по-видимому, попадает. Все связывалось в неразрывный узел, и ему казалось, что он борется в самой гуще всего этого, будучи не в состоянии вырваться на свободу. В 1960 году развода хотела я, но он не позволил мне этого сделать с помощью своего двойного трюка в Мексике. Я часто жаловалась на тот правовой ящик нашего мексиканского брака, в который он меня посадил. Но он всегда меня убеждал, говоря, что наши отношения вполне приемлемы в существующем виде. Именно Карлос всегда хотел сохранить status quo, поэтому было странно, когда вдруг осенью 1973 года он захотел получить разводные документы. Пришло время разорвать все оковы, выражаясь языком пространных метафор Кастанеды. "Я должен помочь этому маленькому мальчику, - сказал он мне по телефону. - Это касается меня, моего имени и все той чепухи, что стоит на пути. У него нет имени. Его имя Адриан Герристен-младший. Это очень сильное имя. Я думал о том, чтобы помочь ему, но ничего не сделал. Я ничего не сделал". Слушание дела, после которого я получила опеку и контроль над Карлтоном Джереми, проходило в декабре 1973 года в гражданском суде округа Канауа в Западной Вирджинии. Карлос не присутствовал в зале. Он позвонил через несколько дней и, казалось, с облегчением услышал о том, что все позади. Он поинтересовался, не было ли каких-нибудь проблем. - Ну, - сказала я, - 25-го в следующий вторник твой день рождения... - Нет. У меня больше нет никаких дней рожденья. - Что ж, ладно, моя мать ездила со мной на слушание, и там задали несколько вопросов. Они спрашивали у меня, сколько тебе лет, и я сказала, но получились какие-то несоответствия. Я сказала, что на самом деле не знаю. - Карлос откинулся назад и захихикал. - Я просто сказала им какое-то число. Я не знаю. Это было великолепно. Карлос неожиданно успокоился, даже повеселел при известии о том, что даже от яркого юридического света гражданского суда ему удалось укрыться под своим покровом таинственности. По-прежнему неизвестная величина, Карлос Кастанеда - мистер Метафизика! - Очень хорошо, - сказал он, - потому что теперь Уорд может закончить это дело и сказать мне, сколько я ему должен. - Мы по-прежнему друзья? - спросила я. - Я всегда очень старался быть твоим другом. Мы сделаем все, что уготовано нам судьбой. Наша судьба - это наша судьба. Мы должны принимать ее в смирении. Мы можем форсировать события, но не можем делать того, что противоречит нашему образу мыслей и существования. Это так походило на прежнего Карлоса, на Карлоса из ЛАОК, который всегда говорил о роке и о достоинствах жизни в настоящем моменте, на Карлоса, который мог быть и любящим, и далеким. Я вспомнила, как неуверен был он в те дни, как боялся неудачи, и я знала, что, несмотря на все его претензии, он очень мало изменился за последние десять с половиной лет. - Карлос, ты уже был всем тем, чему пытался научить тебя дон Хуан, - сказала я.-Я не понимаю, почему ты так упорно держишься за свои многочисленные сомнения, потому что ты и так уже имеешь все это. Тебе только нужен был кто-то, кто подтвердил бы это, ведь ты уже то, что думаешь о себе. Мгновение он молчал на другом конце провода. - Ты единственный человек, который понимает это, - сказал он. Итак, он был готов, наконец, завершить дело. Критики называли его лжецом, и иногда даже он сам думал, что не может правдиво сказать и двух предложений подряд. Но он показал им; он действительно оборвал свои привязанности и достиг той эстетической плоскости, прежде чем послать свою рукопись издателю. Он был искренним и по-настоящему свободным, и ему было необходимо завершить свои обязательства по тетралогии. Несколько дней спустя после разговора со мной Карлос рассчитался с Гаем Уордом и получил копию разводных документов. Затем он вернулся к себе домой в Вествуд и закончил "Сказки о силе". В этой четвертой книге он ввел понятия тоналя и нагваля, попытался снять покров таинственности с дона Хуана и в конце написал о том, как он сам и еще один ученик по имени Паблито совершили на краю пропасти ритуал перехода, о котором он мечтал годами. Здесь не было никаких специальных данных, никаких антропологических критериев, ничего такого, только свободно разворачивающаяся драма в чисто беллетристической форме. Он без предупреждения позволил читателю скользнуть из "реального мира" в то необычайное состояние, которое он назвал Отдельной Реальностью, что является подтверждением выдающегося мастерства манипуляций дона Хуана и субъективного стиля Карлоса. Антропологи давно знали термины тональ и нагвалъ. Дуг Шарон столкнулся с ними, проводя исследования среди перуанских курандеро, но Карлос дал им полное определение. По сути, тональ - это все, для чего у нас есть слова, а нагвалъ - все то, чего мы не можем ни определить, ни идентифицировать, ни назвать. Только Карлос пошел еще дальше. В разговорах с доном Хуаном он приводит нюансы, передает сущность этих понятий, так, что Дуг Шарон даже использовал сигнальный экземпляр книги при написании своей докторской диссертации в УКЛА. Встретившись с доном Хуаном в ресторане в Мехико, Карлос готовится к объяснению магов и инициации. Это странная встреча со стариком, одетым в коричневый костюм в тонкую полоску, белую рубашку и галстук, который отбросил в сторону большую часть своих техник и жаргона последних 12 лет. Подлинным достижением является остановка внутреннего диалога, восстанавливающего "реальный" мир. И вот в конце концов мы видим Карлоса Кастанеду за его рабочим столом в Вествуде, с болезненной интенсивностью стучащего по своей пишущей машинке. По подбородку его скатываются капельки пота, а на шее пульсирует артерия. В заключении он больше не пишет о К. Дж. как о "моем маленьком мальчике", в отличие от предыдущих книг, а как о "маленьком мальчике, которого я когда-то знал". Он ничего не утаил здесь; он совершил разрыв. В 1976 году он написал мне о том, как они с К. Дж. гуляли в горах, к северу от Лос-Анджелеса. "Не проходит и дня без того, чтобы я не думал о тебе и моем чочо, - писал он. - И я говорю это не для того, чтобы что-то сказать, хотя это может звучать как пустая избитая фраза, вроде тех, что говорятся по случаю. Ни один день не проходит для меня спокойно без вас обоих. Мне хотелось бы снова гулять с моим чочо. Однажды я взбирался на холм, неся его на своих плечах, и, когда мы добрались до вершины, он закричал Солнцу и горам: "Солнце, горы, я люблю Кики!" Его голосок будет звучать у меня в ушах до конца моей жизни. Как бы я хотел увидеть вас обоих вновь! Но мне суждено было потерять вас обоих, а с судьбой не поспоришь, остается только надеяться". Так он писал -и к черту этих критиков, которые всегда говорили, что он пишет фантастику. И в конце он пошел дальше, оставив позади великана, состоящего из мрака, и удивительное объяснение магов, которое остается туманным даже после четырех книг. Приближаясь к концу своего путешествия, он писал о себе, о том, как он стоял в пустыне и смотрел, как дон Хенаро вдруг ярко вспыхнул и исчез в свободном невесомом прыжке. Когда дон Хуан зашептал Карлосу в одно ухо, а дон Хенаро - в другое, Карлос ощутил, как его сознание раскалывается надвое. Здесь антропологи всегда останавливались, именно здесь, со своими жалкими идеями о шизофрении. Но это было уже не важно. Карлос поднял голову и увидел, как Паблито спрыгнул с утеса и взорвался, превратившись в сноп разлетающихся точек, миллиард частиц примитивного осознания. Карлос поднялся, подошел к краю и тоже прыгнул, прямо в зияющую пасть, в один волнительный момент превратившись в пучок света и психической энергии, сознавая, что он свободен... и одинок. "В последний раз, когда я говорил с ним, он был абсолютно нормален и рассудителен, - говорил Клемент Мейган летом 1974 года, когда сигнальные экземпляры "Сказок о силе" ходили по УКЛА. - Я никак не ощущал, что он теряет связь с реальностью. У него прекрасное чувство юмора, и он способен понимать, что происходит. Он, может быть, несколько отстранен, что, я полагаю, предохраняет его. Если бы он действительно подходил к этому делу совсем без чувства юмора, я думаю, он был бы сейчас священником. У него достаточно отрешенности и юмора, поэтому он способен выбраться из этого положения. С другой стороны, те вещи, с которыми он работает, требуют вовлечения вашего разума. Придется держать клетки мозга включенными, чтобы пройти через лабиринт и вынести из него какой-то смысл. По крайней мере, такой, который можно описать на бумаге. Он часто жалуется мне, что ему невероятно трудно выражать все эти идеи в писыленном виде. Не все идет гладко. Бывает так, что он продвигается с неимоверным трудом, и он всецело поглощен этим, но затем, когда критический момент позади и проблема решена, он расслаблен и снова в хорошем расположении духа, тогда он выглядит совершенно нормальным". 27 Карлос Кастанеда приехал поздно, скромно проскользнув, пока произносили речи. Но К. Дж. сразу заметил его. Мальчик сидел в центре футбольного поля с другими студентами и смотрел, как Карлос пробирался по проходам между трибунами, пока не нашел мою сестру Бетти Вирзи и ее мужа Виктора. Карлос задержался, но все же не сильно опоздал. Когда директор на трибуне начал читать имена всех выпускников средней школы Конноли города Тимп, штат Аризона, 1975 года, Карлос уже был там. И тогда директор произнес: "Карлтон Джереми Кастанеда", и К, Дж. пошел в своем белом жакете и синих брюках в крапинку к трибуне за дипломом, Карлос широко улыбнулся и кивнул головой. Позднее у меня дома в Тимпе Карлос был полон энтузиазма. Как всегда, когда он находился в маленьком кругу друзей, он был очаровательным собеседником в пустых разговорах, и расстояние световых лет отделяло его от того квазипубличного образа таинственного академиста и недоступного гуру. Он был чуть приземистее по сравнению с последним разом, когда я видела его, но по-прежнему имел ту же атлетическую осанку. На нем был консервативный серый костюм и белая рубашка, из-за которой его смуглое лицо казалось несколько темнее. Черные кудри были подстрижены, но по-прежнему на своем месте. У него был вид известного профессора. Лишь когда Бетти попыталась сфотографировать его, он слегка проявил индивидуальность Кастанеды, резко укрывшись от объектива. Попытка Бетти потревожила его, но он ничего не сказал об этом. Карлос сказал, что пора уходить, и обошел всех - Бетти и Виктора, К. Дж. и меня, старую подругу Кэй Куинн и двух ее дочерей, Кэтти и Патрицию, а также моего племянника Майкла Магану - и предложил всем отправиться на ужин в "Грегориз Пентхауз" в Финиксе. В дороге, сидя в моей машине, Карлос разговаривал с К. Дж., предлагая ему поехать с ним в Лос-Анджелес на лето. Он намекал, что они поедут в Европу, но К. Дж. казался безучастным. Карлос настаивал, но К. Дж. отказался - в основном потому, что на Карлоса нельзя было полагаться. Карлос и раньше обещал взять его в Европу, но не сделал этого. Он обещал звонить, приезжать и писать письма, но редко выполнял это обещание. У К. Дж. были горькие воспоминания о том, как он ждал телефонных звонков и писем, которые так и не приходили. Как-то с досады К. Дж. сказал мне, что никогда не обидит ни одно человеческое существо так, как его обижал Карлос. Когда-нибудь он хотел уйти в пустыню и жить как отшельник. Карлос, кажется, понял, в чем дело. Перед тем как войти в ресторан, он сказал, что позвонит К. Дж. в конце лета, чтобы узнать, не изменилось ли что-нибудь, но в действительности он не собирался делать этого. До конца вечера Карлос был внимательным и общительным. Большей частью говорил он. Он расспрашивал Кэй о жизни в Юте и одну из ее дочерей о ее недавней поездке в Англию. Вспоминал вместе с Бетти прошлые деньки в Лос-Анджелесе и дал К. Дж. чек на 100 долларов как подарок в честь окончания школы. Мы только ели и говорили ни о чем. Только раз он коснулся своего ученичества, да и то лишь когда я спросила о доне Хуане. - Он исчез, - сказал Карлос. - Его больше нет. - Он умер? - спросила я. Карлос посмотрел на меня. - Он просто исчез. - Было ясно, что он не хочет говорить об этом. Когда все поели и разговаривали за десертом и кофе, Карлос вышел из-за стола и пошел платить. Он протянул кассирше свою кредитку, и та, занимаясь подсчетами, вдруг застыла, вытаращив глаза. Тот самый Карлос Кастанеда? Писатель? Тот, кто написал все эти мистические книги об индейцах? Карлос кивнул. Если бы она знала! Она начала многословно извиняться за стол, расположенный слишком близко от кухни, откуда слышался звон посуды. Она сокрушалась о том, что ресторан так полон и что такого человека, как он, задвинули куда-то в самую даль, как самого обычного посетителя. Если бы она только знала! Он заверил ее, что все было очень хорошо и он просто хочет расплатиться. Мы были уже почти у самого лифта, как вдруг его окружили полдюжины белокурых официанток, приятных девушек, прося у него автограф - хихикая и глазея на него с каким-то мистическим трепетом. Здесь был человек, который так выразительно писал о том, как достичь той утонченной вершины, о том, как сделать последний шаг в простонародный мир брухо. Он был всего лишь на расстоянии вытянутой руки, настоящая легендарная тайна, запросто стоя у лифта в "Грегориз" в изящном темно-сером костюме "Ботани Клаб". И он был так очарователен, стараясь держаться в тени, пока они судорожно искали блокноты, салфетки, клочки бумаги - что угодно, лишь бы уместился автограф. Это, по-видимому, не смущало его. Он просто стоял, бросая взгляды в разные стороны, и писал свое имя. Потом что-то случилось. Он вдруг остановился, лицо его застыло, и уже смотрел на бумагу у себя в руке, как будто там было что-то невероятное, и этим невероятным был... Карлос Кастанеда! Наследник Легендарного Шамана! Создание Мифа! Он шатался под тяжестью всего этого -а вокруг него хихикающие девицы ждали автографов... 28 Когда же наконец кончится этот сон? Все время одно и то же, он все время идет по пустыне, напуганный этой чертовой горлянкой, и спрашивает себя, когда же это случится - когда он найдет таинственного полиморфного союзника. И вдруг уголком глаз он замечает этого верзилу, поднимающегося из теней, ту же вытянутую физиономию и призрачные скулы, то же зловещее общество, которое всегда преследовало его в снах, только на этот раз союзник лысый и чешуйчатая экзема, или что там у него, покрывает всю левую половину головы. Он таращится прямо перед собой из своих пустых глазниц, а Карлос оглядывается вокруг, и вся эта сюрреалистическая картина как бы купается в лучах красного мексиканского рассвета. У него ушли годы на то, чтобы достичь этого, и Карлос чувствует постоянную пульсацию адреналина в сонной артерии на шее, которую он всегда ощущает, когда думает, что, может быть, только может быть, он выиграет битву на равнине и станет магом и получит материал для того, чтобы закончить последнюю книгу саги о доне Хуане. Но он всегда пробуждается до завершения... Эпилог Я в конце концов примирилась с тем, что никогда больше не увижу Карлоса и не смогу поговорить с ним снова. Он никогда не отвечал на мои звонки или сообщения, которые я отправляла в его офис. Я была удивлена, когда Дэвид Кристи (директор издательства "Миллениа Пресс", выпустившего эту книгу в 1997 г. в Канаде.) 1 октября 1993 года зашел сообщить мне, что Карлос собирается выступать в книжном магазине "Феникс" в Санта-Монике (Калифорния). Его последняя книга "Искусство сновидения" вышла только месяц или два назад. Я была так взволнована, что едва сдерживалась. "Я бы очень хотела пойти, что мне делать?" Дэвид ответил: "Вход только по приглашениям". Он обещал поговорить с владельцем магазина о возможности привести с собой кого-нибудь. Позже он позвонил и сказал, что я могу с ним пойти на лекцию. Я немедленно позвонила Адриану (К. Дж.). Он, конечно, тоже очень обрадовался и хотел пойти вместе со мной. Но я сказала, что его, возможно, не пустят, а он ответил: "Не волнуйся, мам, я пройду". Я приехала рано, и это дало мне время успокоиться, чтобы поговорить с Карлосом, если получится. Однако не получилось. Наконец нам разрешили войти в магазин, прежде чем появится Карлос, Адриан (К. Дж.) заговорил с женщиной, ждавшей снаружи, которая, видимо, была одна, и спросил, нельзя ли ему пройти с ней. Она любезно ответила: "Да". Наконец вошел Карлос. На нем была шелковая рубашка, открытая на шее, джинсы, коричневый кожаный жилет и тяжелые ковбойские ботинки. Я очень расстроилась, увидев, что его волосы совершенно поседели. И я ожидала увидеть его в костюме, рубашке и галстуке. Годы, так надолго разлучившие нас, как будто совершенно растворились - как будто сжалось время. Он выглядел стройным и находился в очень хорошей форме. На мгновение я закрыла глаза и вслушалась в его голос, звучавший со знакомым приятным акцентом. Затем я открыла глаза, чтобы понаблюдать, как он выступает. Карлос все так же удивительно очарователен и имеет способность приковывать к себе внимание аудитории. Он говорил около трех часов, отвечая на вопросы во время лекции. Ответы он давал очень подробные. После выступления он вышел через заднюю дверь магазина. Я поспешила выйти, чтобы попытаться поговорить с ним, хотя бы совсем немного. Он уже завел машину и собирался уезжать, когда Адриан (К. Дж.) постучал в окно. Карлос остановился и сказал: "О, вот мой чочо" - и вышел из машины. Он подошел к К. Дж., крепко обнял его и заговорил с ним. К. Дж. сообщил мне потом, что Карлос сказал ему, что он сильный воин, и вновь и вновь повторял, что вскоре снова будет с ним. Пока они говорили, я подошла к одной из высоких молодых женщин, которые, казалось, охраняли его,