напоминающее  улыбку,  а зеленые  глаза спрашивают: хочешь
взглянуть, как лесной народ решает свои неурядицы?) --  Да, Бигги, ты  прямо
цветешь.
     (И тут до  меня  доходит:  Хэнк  просто хочет,  чтобы я своими  глазами
увидел всю ярость, которая ждет меня, если я не прекращу  свои поползновения
в сторону его жены. ПОНИМАЕШЬ? А Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ. БЕГИ, ПОКА  ЕСТЬ ВРЕМЯ! Моя
паранойя была реабилитирована.)
     Я  потягиваю  виски и  треплюсь с Бигги,  будто  мы  с ним  в наилучших
отношениях. -- Ты  давно не был в мотосалоне  Гарви, Биг? -- Биг -- неплохой
парень. <i>Понимаешь,  Ли?</i>  И если уж  говорить начистоту,  я отношусь  к  нему
гораздо  лучше,  чем  к  половине  присутствующих  здесь  черномазых.  --  В
последнее время я занят  по горло,  Бигги, может,  ты слышал... на  мотоцикл
времени  не остается. -- <i>Видишь, Ли? Понимаешь?  Он гораздо больше, чем. тот
панк, который сегодня днем пытался  загнать тебя  в  прибой...</i>  -- Да, очень
занят,  Биг.  Но я  рад тебя видеть,  правда  рад.  --  Гм.  Опять это дикое
чувство, словно из меня кто-то вышибает мозги, но мне хочется поиграть с ним
в кошки-мышки. -- Надо пристрелить кучу  рысей, Биг, спилить  кучу деревьев.
-- <i>...но ты  понимаешь, Ли? Я не бегу от него в  океан, мне наплевать, какой
он там здоровый:  он может вздуть  меня, но ему никогда не удастся заставить
меня  бежать  он  него  в  океан!</i>  --  Да  брось  ты,  Биг,  не  надо...  --
Отвратительное ощущение:  если я  не буду все  время повторять  себе, что он
только  ждет момента,  чтобы  вышибить  мне  зубы, я его  просто обниму, как
лучшего  друга.  -- Ты же знаешь, как старина Флойд  любит все раздувать;  я
вовсе не оставлю тебя без работы. К тому же я слышал, они  там сбились с ног
в поисках людей в "Ваконда Пасифик". Кажется, тут ребята бастуют или  что-то
вроде этого, знаешь? -- <i>Смотри, Ли; ты что, считаешь, я дам ему побить себя,
каким  бы  он  там ни был,  козел, здоровым?</i> Даже  если он  мой лучший друг,
неужели, ты думаешь, я не сверну ему шею? А разве он не попытается  свернуть
мне?  -- Так что ты можешь идти на лесопилку, Биг,  если  надумаешь...  -- <i>И
разве  не  похоже,  Ли,  что все  они собираются свернуть шею именно мне?</i> --
Потому  что, если  ты неравнодушен к  маханию  топором... -- Поэтому меня не
волнует,  если я расквашу  здесь пару носов, <i>понимаешь, Ли, он  может избить
меня, но не может заставить сбежать!</i> до тех  пор, пока я могу защищаться. --
Что  ты  говоришь, Биг!  Боже мой, какой ужас!..  --  <i>А  если  он  не  может
заставить  меня бежать,  значит, по-настоящему  он  не может победить  меня,
понимаешь?</i>  Думаешь,  меня  колышет,  если  я  пришью  кого-нибудь  из  этих
негодяев?  Любого из них, даже лучшего дружка? Да  в гробу я их всех  видал!
Они пришли  сюда  посмотреть, как мне свернут  шею!  --  ...Ну если тебе так
хочется, Биг, старина, я готов в любую минуту.
     (Я смотрю, как  Хэнк поднимается, странно спокойный, и позволяет своему
противнику нанести первый  удар,  который чуть не  сшибает  его с ног.  Хэнк
врезается в бар, голова с гулким звуком  ударяется о деревянную стойку, и он
падает  на колени БЕГИ, ДУРАК!  БЕРЕГИСЬ! и Большеньютонов  наваливается  на
него еще  до  того, как ему удается встать...)  <i>Видишь, Ли?</i>  Все они грязные
свиньи сопливые жопы красный свитер  мерзкие  рожи я виноват  я, <i>Ли, видишь?</i>
(на этот раз Биг наносит ему удар в скулу и буквально волочит лицом по полу)
суки  бессмысленные я виноват -- <i>О Господи, Ли, видишь?</i> (и, несмотря на это,
Хэнк поворачивается ко мне БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! просто чтобы убедиться, что я
здесь)  а-а дави его дави, сукина сына -- <i>О Господи, Ли!</i> (Он смотрит на меня
с  пола, вывернув голову, словно  вопрошая  теперь уже  одним зеленым глазом
БЕРЕГИСЬ БЕГИ!  второй залит кровью)  и  все  орут убей его  потому что я не
побегу от  них сукиных детей  <i>Ли! Негодяй!</i> (...и прежде чем я успеваю отдать
себе отчет -- из-за шума, выпитого  пива и, может, потому, что я хочу, чтобы
его били дальше, -- БЕРЕГИСЬ ХЭНК! -- я слышу,  как я ору вместе с Джо Беном
-- ПОДНИМАЙСЯ ХЭНК ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ!) сукины дети вы думаете
меня  волнует ваша  ненависть, Ли, видишь, я могу (и, будто он только и ждал
моей  поддержки, Хэнк  встает,  ПОДНИМАЙСЯ! размазывая кровь, ХЭНК!  ХЭНК! и
издает какой-то жуткий боевой клич...) <i>вы думаете меня волнует  давайте  мне
нравится!</i>  наше  вам с кисточкой не побегу (...снова подтверждая, -- ХЭНК ДА
ХЭНК ХЭНК! --  что он настоящий варвар...) <i>пожалуйста ненавидьте сколько вам
угодно слышали сукины  дети!</i> (такой же,  как это доисторическое двуногое...)
<i>давай убивай</i>  (и еще  более --  ДА ХЭНК ДА -- мощное) дайте я  их  всех убью
сейчас сейчас сейчас!..
     Зарница  погасла, оставив за собой  черный  пульсирующий мрак,  который
судорожно  переползает  с  вершин в  долину и обратно.  Старый лесоруб уныло
плетется по тропинке к своей хижине -- он даже не побеспокоился прихватить с
собой вина...
     Ли едет  домой в джипе, который  медленно  ведет  Джо  Бен.  Пикап  они
оставили  у  Джэн. Временами налетает дождь,  и  Ли поворачивается навстречу
ветру,  надеясь прочистить голову от  пива и виски, которые они выпили после
драки. Он  сидит на  заднем  сиденье, поддерживая  Хэнка, когда тот начинает
клониться к полу.  Хэнк  не проронил ни звука,  после  того как они покинули
бар,  глаза у  него  закрыты, хотя  нельзя сказать с  уверенностью,  что  он
вырубился, -- колеблющийся свет боковой  фары постоянно меняет выражение его
лица: то оно тупо обвисает, то расплывается в улыбке, словно от воспоминания
о чем-то  смешном. Ли удивленно смотрит  на него: интересно, это  осознанная
улыбка или просто распухшие  губы?.. Учитывая общее  состояние  лица  Хэнка,
трудно  сказать  наверняка,  --  все  равно  что  пытаться  прочесть письмо,
извлеченное из сточной канавы.
     Да и все происшедшее я не слишком  хорошо понимал. На  что он надеялся,
беря меня с  собой? Одно  я знал точно: если он хотел показать  мне -- что я
отчасти  подозревал,  --  что меня ждет,  если  я продолжу свои  отношения с
известным лицом женского пола... то в этой области он полностью преуспел.
     -- Никогда в жизни, -- говорю я, не  обращаясь  ни к кому конкретно, --
не видал я ничего более жестокого и ужасного...
     Хэнк не шевелится, а Джо Бен отвечает:
     -- Просто драка, обычный кулачный бой, и Хэнк вздул парня.
     --  Нет.  Я видел  кулачные бои.  Это  другое... -- Я  умолкаю, пытаясь
проветрить  мозги, чтобы выразить свои ощущения. После драки я выпил больше,
чем  собирался,  чтобы  поскорее стереть из памяти  увиденное. --  Это  было
как... Когда этот парень бросил его через стул,  Хэнк как будто с ума сошел,
взбесился!
     --  Биг  --  здоровый парень,  Леланд. И Хэнку нужно было  собраться  с
силами, чтобы завалить его...
     -- Взбесился!  ...как какое-то животное! --  нет, надо  было еще больше
надраться.
     Машина  трясется  в  ночи.  Джо  Бен  спокойно  смотрит   вперед.  Хэнк
приваливается к плечу  Ли: вероятно,  спит. Ли  смотрит  на  черные набухшие
тучи,  плывущие над головой, снова прокручивая в голове все  происшедшее,  и
жалеет, что не провел весь день дома в постели.
     Джо  Бен останавливает машину за гаражом на  гравии,  чтобы  было ближе
нести  Хэнка  к лодке. Хэнк что-то бормочет и стонет. На причале перед домом
он  даже сам встает  на ноги, покачиваясь, отгоняет свору и доходит до конца
мостков. Там он зажигает спичку и склоняется  над черной маслянистой  водой,
проверяя, до какой отметки она поднялась.
     -- Не сегодня, Хэнк,  --  берет его под локоть Джо. -- Давай ее оставим
на сегодня...
     -- Нет, нет, Джоби... начинается  дождь.  Ты же знаешь, надо  все время
следить. Цена --  вечное бдение.  -- Он прикрывает дрожащий спичечный огонек
ладонями и наклоняется ближе к темной  отметине, обозначающей уровень  воды.
-- А-а. Всего на два дюйма по  сравнению с прошлым  вечером. Ну, мы у Христа
за пазухой, парни. Пошли.
     Поддерживая  под руки, они ведут его вверх по склону, а он брыкается  и
кричит на обезумевших от счастья гончих...
     Старый лесоруб заваливается в  постель,  даже не сняв мокрой одежды. Он
слышит  звук  дождя  на  своей  крыше  -- словно  кто-то забивает  тоненькие
гвоздики  в  гнилое  дерево.  Начался,  хорошо. Теперь  он будет идти  шесть
месяцев.
     Индеанка  Дженни  вспоминает  предсказание  и  воспринимает  дождь  как
знамение,  но прежде  чем ей удается вспомнить свое предсказание целиком или
понять смысл знамения, она проваливается в глубокий сон...
     В холодной комнате в конце извилистого коридора, окутанный застаревшими
запахами пота, грибка,  мазей и перегара,  скрежеща сквозь сон двумя  своими
зубами, лежит  Генри.  Потревоженный лаем, он кряхтит и ворочается, стараясь
не  упустить сон, отгоняющий боль, которая  сегодня целый день, как  прибой,
накатывает  на  его одеревеневшее тело.  Он  упрямо  отказывается  принимать
прописанное врачом снотворное: "Замутняет взор " -- и порой не спит по целым
неделям.  Он  кряхтит  и  ругается  в  полудреме,  которая  и не  сон,  и не
бодрствование.
     -- Черт побери, черт, -- шепчет он. --  Дьявол  разбери ее, --  говорит
он.
     Лай прекращается, и Генри утихает под своим зеленым одеялом,  замирает,
как поваленное дерево, постепенно покрывающееся мхом...
     Джо Бен стоит один в своей  комнате, прикидывая, переночевать здесь или
вернуться к Джэн и детям; напряженная нерешительность искажает его лицо. Ему
очень хочется, чтобы кто-нибудь дал ему совет в этом сложном вопросе.
     Тыквенный фонарь стоит на комоде,  утонув в луже чистого густого воска.
Он смотрит  своими прорезанными  глазами на мучения  Джо  и ухмыляется,  как
счастливый  пьяница,  уже  утомленный  весельем,  но  еще   не  окончательно
вырубившийся; если у тыквы и есть для него совет, то она так  набралась, что
дать его все равно не может.
     Ли ложится, теша себя надеждой, что не заболеет.  Последние три  недели
его  жизни,  как   на  карусели,   галопом  проносятся  перед  его  глазами.
"Головокружение, --  диагностирует он,  --  послетравное  похмелье".  Каждая
деталь, порез, царапина, волдырь проплывают  перед ним, словно выточенные из
дерева. Проходят, как  деревянная кавалерия.  А  он лежит в полусне в центре
этой карусели, раздумывая, какого скакуна  выбрать. И после нескольких минут
внимательнейшего осмотра выбирает: "Эту!" -- стройную кобылицу с подтянутыми
боками,  волооким взглядом и  летящей  золотой  гривой  -- и,  наклонившись,
шепчет ей в ухо: "Ты бы видела его... как первобытное животное... жестокое и
прекрасное одновременно".
     В другом конце коридора на деревянном стуле босой и без  рубашки  сидит
Хэнк,  тяжело дыша забитым  спекшейся кровью носом. Вив промывает  его  раны
ватой,  смоченной  в  спирте. При  каждом  прикосновении  холодной ватки  он
подскакивает,  вертится  и хихикает, и по его  щекам  бегут  кровавые слезы,
которые Вив тут же утирает.
     --  Знаю, милый, знаю, --  повторяет она, водя своими пальчиками по его
рукам,  --  знаю,  --  лаская  и гладя его, пока слезы  не иссякают и  Хэнк,
покачиваясь, не поднимает  голову.  Он  тупо  оглядывается, потом взгляд его
проясняется, и он хлопает себя по животу.
     -- Ну-ка, -- ухмыляется он, -- посмотри-ка, кто это у нас здесь. --  Он
распускает   ремень  и  начинает  расстегивать  пуговицы  своими  распухшими
пальцами. Вив смотрит, сгорая  от желания  прийти  на  помощь  этим разбитым
пьяным пальцам. --  Боюсь, я немного перебрал, Джо Бен сказал тебе? Пришлось
снова вышибать  мозги  из Бигги  Ньютона.  О  Господи!  -- Он роняет брюки и
падает в постель. -- Прости, милая, если я доставил тебе беспокойство...
     Она улыбается:
     -- Не говори глупостей, -- и встряхивает головой. Волосы рассыпаются, и
она закусывает прядь губами. Вив стоит,  нежно глядя на Хэнка, наблюдая, как
от сна  сглаживаются у него  линии скул,  расслабляются плотно сжатые  губы,
пока все лицо Хэнка Стампера полностью не заменяется чьим-то другим, любимым
и  давно  потерянным лицом  человека,  в  которого она  когда-то  влюбилась,
которого  впервые  увидела лежащим  в  крови без  сознания  в камере  своего
дядюшки, -- усталое, нежное и очень детское лицо.
     Она смахивает с  лица надоедливые волосы и наклоняется ближе к  спящему
незнакомцу.
     -- Привет, любимый, -- шепчет  Вив, как девочка  своей кукле, когда она
не хочет, чтобы ее слышали, так как уже выросла из этих детских глупостей...
--  Знаешь,  я  сегодня пыталась  вспомнить слова  старой  колыбельной  и не
смогла. Там  такие слова: "Выше-выше, на макушке неба в  сонном  царстве кто
живет? Сойка синяя так ткет..." -- а дальше я не помню. А ты? А ты?
     Ответом ей лишь тяжелое дыхание. Она закрывает глаза и прижимает пальцы
к  векам, пока тьму не  начинают  пронизывать искры,  но ложбинка у  нее под
ложечкой  так  и  остается  пустой и холодной. Она  нажимает  сильнее,  пока
глазные яблоки не пронизывает боль, и еще сильнее...
     А  Хэнку  тем  временем снится, что он первый  в  классе,  и  никто  не
пытается оспорить его  первенство, никто не старается спихнуть его оттуда, и
никто, кроме него самого, даже не подозревает, что он -- первый.


     <i>Эксцентричный диабетик</i> -- <i>бывший профессор анатомии,  а  ныне  владелец
странной  лавки раритетов,  расположенной на прибрежном шоссе  неподалеку от
Ридспорта,</i>   --    <i>вместо   запрещенных   спиртных   напитков    употребляет
серовато-синенькие, трупно-голубенъкие  ягодки,  которые  собирает в  жутких
тенистых зарослях, окружающих его магазинчик...</i>
     <i>"Коктейль из  беладонны,</i> -- <i>успокаивает  он своих взволнованных друзей,
употребляющих пиво.</i> --<i>Для кого-то яд, для кого-то</i> -- <i>кайф".</i>
     Тедди,  владелец  "Пенька"  и  по  совместительству  бармен,  может,  и
поспорил бы с экс-профессором  о вкусах, зато первым в Ваконде согласился бы
с  его основополагающим принципом.  Ибо самые суровые дни обитателей  города
становились для Тедди самыми  благодатными, самые  темные  вечера --  самыми
яркими.  Разочарование толпы  в  вечер Хэллоуина  поглотило  выпивки гораздо
больше, чем если бы Биг Ньютон оторвал голову Хэнку Стамперу...  И точно так
же  дождь,  принесший на следующее утро  потоки отчаяния забастовщикам,  для
Тедди звучал звонкой радостной капелью.
     Совсем  другие реакции вызвал дождь у  Флойда  Ивенрайта.  "Боже, Боже,
Боже мой!" В воскресенье он проснулся поздно, с тяжелым похмельем, с опаской
размышляя  о  влиянии вчерашнего  пива  на собственный желудок.  "Вы  только
взгляните  -- вот и он.  Грязный сукин дождь!  А что  это такое мне снилось?
Что-то ужасное..."
     -- В этой  земле  человек  гниет  как труп,  -- так  отозвался на дождь
Джонатан  Дрэгер,  выглянув  из  окна гостиницы на  Главной улице  и  увидев
бегущие по ней черные потоки воды в дюйм глубиной.
     -- Дождь, -- только и вымолвил Тедди, глядя  сквозь кружевные занавески
на низвергающиеся небеса. -- Дождь.
     Всю  бурную ночь  катились  тучи  с  океана  -- они двигались  угрюмыми
толпами,  разъяренные  столь  долгим  вынужденным ожиданием, полные  мрачной
решимости  с  лихвой  расквитаться  за  упущенное время. По  ходу проливаясь
дождем,  они  плыли над пляжами и  городом,  двигаясь к  фермам  и холмам, и
наконец начинали громоздиться  вдоль стены прибрежных гор, по инерции тяжело
вползая друг  на  друга.  Всю ночь напролет.  Некоторым удавалось перевалить
через  горные  хребты,  и они, перегруженные  дождем,  обрушивались в долину
Вилламетт, но большинство,  вся  эта груда,  собранная  и пригнанная  сюда с
далеких  океанских  просторов,  грузно откатывалась  назад, навстречу  новым
хлопьям туч. И, сталкиваясь, они взрывались и обрушивались на город.
     Гарнизоны  осоки,  пикетирующие  подножия  дюн, были  наголову  разбиты
авангардом  туч  и теперь лежали  поверженные; упавшие зеленые стрелы  травы
лишь  указывали направление обрушившейся на  них атаки, но к серому рассвету
все уже было закончено.
     К  рассвету с дюн в океан бежали  потоки  воды, дочиста смывая с пляжей
весь летний мусор.
     Кучки прибрежных деревьев гнулись под порывами ветра, дующего с океана,
--  рощицы задушенных кедров и елей, скрючившихся  и парализованных  ужасом,
застыли, словно увидев в свете молнии страшный лик Медузы Горгоны. К полудню
этого первого  ноябрьского  дня  маленькие короткохвостые мыши, обитавшие  в
корнях  этих деревьев, повылазив из  своих  нор,  впервые на памяти  местных
жителей,  начали Великий Исход  к  Востоку,  к  возвышенности, опасаясь, что
такой потоп почти наверняка зальет их жилища...
     -- Боже, Боже мой, мыши уходят из своих нор. Что-то нас ждет дальше, --
так отнесся Ивенрайт к этой миграции.
     -- Грызуны  перебираются  зимовать  на  городские помойки, -- задумчиво
определил Дрэгер и  записал в свою записную  книжку:  "Человек Познается  по
Мышам, Кормящимся у Него ".
     -- Пожалуй, в это воскресенье лучше пораньше открыть, -- решает Тедди и
спешит в ванную взглянуть в зеркало, надо ли побриться.
     У причала старые скандинавские рыбаки смотрят на  перекатывающиеся  над
головами черные тучи  и укрепляют лодки  дополнительными перлинями. Индеанка
Дженни  в своей  хижине, растопив на  плите  смолу, воск и  старый гребешок,
замазывает потеки на потолке, заталкивая  эту клейкую массу в трещины и дыры
своим  широким заскорузлым пальцем  и напевая  что-то невнятное под одинокое
дребезжание дождя.
     Люди  на Главной улице перебегают  из  укрытия  в укрытие, с опущенными
головами минуя лужи и изрыгающие фонтаны брызг водостоки. Движения их так же
суетливы и безумны, как и у мышей, бегущих из своих нор; старейшие обитатели
Ваконды,  самые  непоколебимые  лесорубы,  обычно  гордые  своим  стоическим
приятием  любой погоды,  -- "Сколько ни льет, мне еще  ни  разу не удавалось
вымокнуть по-настоящему", --  ветераны, прославившиеся своей выносливостью к
легендарным дождям прошлого, -- даже они поколеблены внезапностью и яростной
решительностью этого первого дождя.
     -- Льет, как моча из коровы, -- делятся они своими соображениями друг с
другом. -- Как из  десяти коров. Как  из доброй сотни! -- перекликаются они,
перебегая из парадной в парадную.
     -- Говорят, такого еще не было, -- заверяют  они друг друга в "Пеньке",
сидя за кружками с пивом. -- Рекорд.
     Однако к вечеру  радио у Тедди сообщило о  количестве выпавших осадков.
"Четыре дюйма с полуночи". Ничего  необычного  в этом вовсе не  было. "Всего
четыре  дюйма?  Это, конечно, тоже  немало, но если  судить по  тому, как он
льет, можно было бы ожидать не четыре, а целую сотню!"
     -- Всего лишь четыре дюйма, --  саркастически замечает про себя  Тедди,
-- каких-то крохотных четыре дюйма.
     -- Я думаю, это ошибка, -- задумчиво отмечает  Ивенрайт. -- Откуда  эти
ослы из береговой охраны берут такую чушь? Не иначе, как с потолка. Суки! Да
в канаве за моим  домом вода  уже  к полудню поднялась на  фут! И почему эти
ослы считают, что умеют измерять уровень воды лучше других?
     <i>"Четыре дюйма дождевой воды,</i> -- притворно улыбается Тедди,  -- <i>и страх,
прятавшийся все лето, сегодня вырвется и  расцветет.</i> -- Он бесшумно  плавает
по  сумрачным  закоулкам  бара,  как  толстенький  водяной  паучок,  в белом
переднике и рубашке, черных брючках и остроносых ботиночках. -- <i>...Расцветет
всеми своими  красками  и  причудливыми  формами</i>  --  <i>укрепляя свою  паутину
подобострастной   услужливостью.</i>   --  <i>Но  все  его  оттенки   и  все  формы
произрастают  из  одного и того же семени страха...</i> -- Его маленький  темный
ротик раздвинут в привычной улыбке, черные глазки подмечают все происходящее
в его владениях:  вот кто-то  теребит кнопку возврата  монет  на музыкальном
автомате, троица  в глубине гасит о  стол сигареты, походки  тяжелеют, языки
ворочаются все с большим трудом... все  видит, кроме  поверхности стойки  да
ряда стаканов, которые неустанно  протирает. -- <i>И семя это есть во всех нас.
Оно во мне, и во Флойде Ивенрайте, и в Лесе Гиббонсе. Но я отличаюсь от них.
Я знаю,  что  его  цветение не  вызвано  дождем. Его цветение  вызывает лишь
глупость. А местная почва хорошо удобрена глупостью".</i>
     Тедди  считает себя  специалистом по  страху  и глупости; он много  лет
изучал  их, никогда не  испытывая  недостатка  в подопытных экземплярах.  Он
переводит  взгляд на Джонатана Дрэгера --  представителя юниона,  вызванного
Ивенрайтом, чтобы помочь с этими  забастовочными глупостями, --  который,  в
легком  синем  плаще и  шляпе,  минует неоновую арку.  Пока тот раздевается,
Тедди  следит  за  его уверенными, благополучными  движениями. Он  еще вчера
вечером обратил на него внимание,  когда тот со спокойным интересом наблюдал
за  дракой.  Как и сам  Тедди, а также, возможно,  Хэнк Стампер, этот мистер
Дрэгер  отличался от остальных подопытных. В нем было что-то  особенное, что
выделяло его.  Тедди и  себя считал непохожим  на остальных  горожан, потому
что, хотя он и носил в себе естественное зерно страха, как и прочие,  у него
хватало сообразительности и терпения, чтобы не дать  ему расцвести. С другой
стороны, Хэнк Стампер, он не  был ни терпеливым,  ни  сообразительным, но по
какой-то  прихоти природы  тоже  был  начисто  лишен  страха. И этот  Дрэгер
безусловно был из тех же, и даже более...
     -- Добрый вечер, ребята, -- обратился Дрэгер к сидящим за самым большим
столом. -- Погодка-то! Говорят, вода уже поднялась на четыре дюйма...
     -- Откуда они это взяли? -- вскипел Ивенрайт. -- Эти четыре дюйма.
     Перед  тем как  ответить,  Дрэгер  вешает  плащ  и  шляпу  и  аккуратно
стряхивает с брюк капли дождя.
     -- Из Метеорологической Службы  Соединенных Штатов, Флойд, -- объясняет
он,  удостаивая Ивенрайта  понимающей  улыбкой. --  <i>Он  хитрый,  этот мистер
Дрэгер. И кажется, тоже сообразительный, и  это,  несомненно,  выделяет его.
Похоже,  тоже</i>  <i>лишен  страха...</i> -- А почему  ты спросил, Флойд? Ты считаешь,
больше четырех дюймов? -- <i>...но и не только это.</i>
     -- Умп... --  Ивенрайт пожимает плечами. Похмелье все еще не отпустило.
И  ему  чертовски не нравится, как  эта  важная городская жопа реагирует  на
запутанность ситуации... -- Я ничего не считаю, мистер Дрэгер.
     -- Ну конечно. Я просто пошутил.
     <i>Что же отличает  его  от всех  этих безмозглых болванов, да и от меня с
Хэнком Стампером?</i>
     --  Похоже,  больше   чем   четыре  дюйма,  --  отваживается  агент  по
недвижимости. -- А знаешь, в чем тут дело,  Флойд? Хочешь, скажу? Это просто
контраст,  вот и все. Солнечные дни и хорошая погода, стоявшая до  ноября, в
каком-то смысле усыпили нас, понимаешь?  И  тут  ба-бах -- разверзлись хляби
небесные! -- Он откидывается на спинку кресла и издает свой легкий, вежливый
ротарианский  смешок.  -- Вот  мы  и забегали,  как  цыплята  с  отрезанными
головами... Хо-хо-хо... -- Смех, рассчитанный  на то,  чтобы согреть  сердца
всех присутствующих, а может,  и улучшить положение с продажей земли. -- Вот
и все.  Не о чем беспокоиться. А  мы-то  бегаем, кричим, что  вот-вот потоп.
Хо-хо-хо.  -- Все смеются, соглашаясь с его хитрым объяснением; конечно, все
дело в неожиданности, внезапности... Потом смех  стихает, и Тедди видит, как
все с вопросительным видом поворачиваются к улыбающемуся Дрэгеру:
     -- А вы как считаете, мистер Дрэгер?
     -- Уверен, что так и есть, -- заверяет их Дрэгер. <i>(Я знаю,</i> -- наблюдает
за ними Тедди, -- <i>все они боятся ночи и темноты...)</i>
     --  А  я не уверен, что  дело в этом, --  внезапно произносит Ивенрайт,
глядя на руки Дрэгера, лежащие на столе: кисти покоятся друг на друге, ногти
чистые, кутикулы ухожены -- как две шикарные породистые собаки. Он переводит
взгляд на свои руки,  узловатые и уродливые, покрасневшие,  с выпавшими, как
после чесотки, волосами: "Да, у меня другое мнение".
     -- Да? А как ты это можешь объяснить, Флойд? -- <i>Я знаю,  эти, животные,
они все  боятся  сил  мрака; потому-то  они и  покупают  себе  телевизоры  и
"бьюики", мигающие красными и зелеными фарами...  потому-то  они и слетаются
на  мои  неоновые  огни.  Как  жуки  на  свет,  на огонь.  Любыми  способами
избавиться от темноты...</i>
     -- Правда, Флойд, что ты скрываешь?
     -- Да, Флойд...
     Чудовищная  сосредоточенность покрывает лицо Ивенрайта целым лабиринтом
морщин. Да, он знает, в  чем тут  дело, черт побери, если ему только удастся
это правильно выразить. Он  думал об этом  всю ночь. Дело гораздо серьезнее,
чем простая неожиданность, и им есть о чем тревожиться. Всю ночь он  пытался
разобраться в своем  ощущении --  после  того, как Хэнк Стампер исколошматил
железного  Ньютона  до  потери  сознания,  --  лежа в  кромешной  тьме,  еще
полупьяный, он  старался  определить  причину  своей настойчивой и  зловещей
тревоги, разобрать предостережения, нашептываемые влажными  холодными губами
дождя, --  что это? -- и к полудню, когда он вылез  из  постели, ему удалось
расшифровать их.
     -- Смотрите, -- начал он, старательно подбирая слова.  -- Этот дождь...
и как  он всех выбил из колеи --  в нем гораздо больше, чем просто внезапная
перемена погоды. Потому что  для всех нас  --  людей,  связанных  с лесом, и
других, которые тоже живут за счет него, -- этот дождь все равно что атомная
бомба.
     Он  заставляет  себя   не   смотреть  на  Дрэгера,  облизывает  губы  и
продолжает:
     -- Для нас этот дождь все равно что торнадо или землетрясение. И выжить
при нем нам будет так же трудно. -- Не хочу их  запугивать, но, черт побери,
должны же они понимать... должен же он  понять! -- Задумайтесь на минутку, и
вы  поймете, о чем я.  -- Пора бы ему уже сообразить, что  это  не очередная
вечеринка, на которых он привык посиживать, что-то марая в своей неразлучной
записной  книжке. -- И вы поймете, почему я пытаюсь вас расшевелить, пока не
поздно  и  все  мы  не  погибли.  Все отхлебывают  из своих  стаканов, чтобы
укрепиться духом и подготовиться к зловещему заявлению Ивенрайта о  всеобщей
гибели.  --  <i>Да,  все  они  бегут из  тьмы  к  свету.  Одни быстрее,  другие
медленнее...</i>  --  Но только Ивенрайт  раскрывает  рот, чтобы  изложить  свою
мысль, дверь открывается и, словно актер на реплику, входит Лес Гиббонс. Все
поворачиваются к Лесу и наблюдают за неуклюжим танцем, который он совершает,
пытаясь  отряхнуться от  дождя.  Ивенрайт  раздраженно  ворчит,  но  Лес  не
врубается: он колошматит насквозь вымокшей шляпой по  ноге,  испытывая явное
удовольствие от всеобщего внимания к своей особе.
     -- Там река, братцы, поднимается, без  шуток!  И  как!  Я  сказал своей
бабе, чтобы не ждала меня до утра, если так пойдет дальше. Так что, надеюсь,
кто-нибудь меня приютит. А? Если мне не удастся вернуться?
     Досада на  лице  Ивенрайта исчезает, и, вдруг просияв,  он видит  новый
поворот своего доказательства.
     -- Ты на машине, Лес? Через мост?
     -- Конечно  нет! Какая  машина  после  того,  как я  дал ее  покататься
деверю! Разбил он  ее.  Потому-то я и говорю, что  еле  перебрался: позвонил
Стамперу и попросил, чтобы он перебросил  меня на другой  берег.  И  знаешь,
сначала мне показалось, что этот сукин сын и  не приедет. А потом он прислал
вместо себя Джо Бена -- вроде того, что он не может тратить время на меня.
     Ивенрайт предпринял еще одну попытку:
     <div>
     --  Но ведь вчера кто-то отвозил тебя  через мост, Лес... Отчего  же ты
ему не позвонил?
     --  Отчего, отчего,  да оттого, что это небезопасно,  Флойд!  У меня во
дворе все  смыло  дочиста. Такого даже в  сорок  девятом  не было.  Поэтому,
естественно, я засомневался -- доеду ли от дома до моста.  Времени-то у воды
не было, чтобы впитаться, -- сразу такой дождь после такой долгой засухи...
     -- В  том-то и  дело! -- Ивенрайт опускает оба кулака на стол  с  такой
неожиданной силой, что  Лес спотыкается о ножку стула. -- Это-то я и пытался
объяснить вам, парни... В  этом-то  все  и  дело!  --  Ну, клянусь Господом,
сейчас вы врубитесь. -- Вам, конечно, это неизвестно,  мистер Дрэгер, но вы,
ребята, знаете не  хуже  меня, что  будет  с иссушенной  землей  после этого
проливного дождя!  Что будет с трелевкой, да и со всем лесоповалом, если  мы
не закатаем рукава, и к тому же в темпе?! То есть  если мы, в  конце концов,
не начнем что-нибудь делать!
     Он  кивнул,  давая  им  возможность поразмыслить над  этим. Лес замер в
неудобной  позе, скованный ножками  упавшего стула и страстью  Ивенрайта. Он
еще никогда не  слышал, чтобы  Флойд  говорил так убедительно. Да и никто не
слышал. Они смотрели на него в  недоуменном молчании; прежде чем продолжить,
он  напряг  лицевые  мышцы,  как  это  делают   некоторые,  перед  тем   как
откашляться:
     -- Потому что это не просто дождь, парни... это как начало казни. -- Он
встал и отошел от стола, потирая свою  толстую шею.  У стойки он повернулся.
-- Казнь! Чертов нож отрезает дорогу по эту сторону долины. Кто-нибудь хочет
поспорить  со  мной   на   десять  долларов,  что  после  сегодняшней  ночки
Костоломный отрог еще не под водой? Никто  не  хочет прокатиться  до него на
грузовичке?  Говорю  вам, чертовы вы тугодумы, и снова повторяю:  если мы не
вернемся  на  склоны  на  этой  самой  неделе, на  этой  сукиной  неделе  --
забастовка  там,  не  забастовка,  пикетирование  --  не  пикетирование,  --
зарубите себе  на носу,  что  всю зиму по понедельникам мы будем  кататься в
Юджин за карточками по безработице!
     Он поворачивается к ним спиной,  чувствуя на себе их  взгляды, а  также
то,  что   за  всем  этим  наблюдает  Дрэгер.  Ну   что  ж,  это  должно  их
удовлетворить.
     Он  ожидает, что  Дрэгер как-то  отреагирует,  но вызванная  его  речью
тишина затягивается.  Плечи его  поднимаются и опадают  в тяжелом вздохе. Он
снова  потирает  шею.  И когда он снова поворачивается к  ним лицом, на  нем
обвисают  морщины, свидетельствующие об усталости и самопожертвовании. Тедди
наблюдает за  происходящим в зеркале -- <i>все, словно  перепуганные насекомые,</i>
-- Ивенрайт возвращается к столу... <i>и больше всех испуган сам Ивенрайт.</i>
     --  Парни... я хочу сказать... вы же все знаете! Вы же знаете,  о чем я
говорю, что я, мать вашу растак, твержу вам уже целую неделю! И еще раньше я
предупреждал их, мистер Дрэгер, я делился с ними своими подозрениями...
     <i>И, как бы он ни старался выглядеть крутым и смелым, больше всего боится
этих темных сил... сам, Ивенрайт.</i>
     --  До вчерашнего  дня  я  держал все в тайне, дожидаясь, когда  я буду
уверен, когда получу копию...
     <i>Самый  перепуганный  вид  у Гиббонса, но он  не такой глупый, чтобы  на
самом деле быть таким испуганным, как выглядит.</i>
     --  До вчерашнего  дня  вы, ребята, думали,  что  мы неплохо  стоим.  И
несмотря на  все мои улики  против  Стамперов,  мне никак  не удавалось  вас
расшевелить. Вы думали: "Подождем еще немного".  Вы  думали: "&bdquo;Ваконда
Пасифик"  долго не  продержится, им  нужен лес. Им надо складировать  его на
просушку для  весенних работ". Вы считали, что  мы  их взяли  за горло,  да?
Потому что, вы  считали, компания ничего не заработает, если у  нее не будет
продажного леса. Вы думали: "О'кей, пока солнце светит Хэнку Стамперу, пусть
пользуется, нас  это не касается. Живи и давай  жить другим. Нельзя осуждать
человека за  то, что он честно зарабатывает  свой  трудовой доллар". Так  вы
думали,  верно?  --  Он сделал паузу,  чтобы  осмотреть  присутствующих;  он
надеялся, что  Дрэ-гер  обратил  внимание на то,  как  все,  один за другим,
включая даже агента по  недвижимости и его деверя, стыдливо  опустили глаза.
-- <i>Виллард Эгглстон</i> -- <i>по соседству с  Гиббонсом, он боится не меньше Флойда
Ивенрайта, хотя на его  лице и  не написано такого  смятения.</i> --  Да, сэр...
"Нельзя осуждать человека за то, что он честно зарабатывает свой доллар", --
так  вы думали. -- Флойд снова начинает  опускаться на стул и  тут же  опять
подскакивает: --  Но в этом-то  все и дело, черт побери! Все это время он не
просто  честно зарабатывал свои доллары! Все  это  время, пока он тут бегал,
улыбался и пожимал нам руки, он резал нас без  ножа, точно так же, как  этот
дождь теперь перерезал нам дороги!
     <i>И все они болтают о дожде и дорогах, когда на самом деле все зависит от
тьмы;  стоит мне перерезать здесь  провода</i> --  <i>и все  они тут же перемрут от
страха...</i>
     Теперь  Ивенрайт  приближался  к  кульминационной точке  --  он  слегка
присел, и голос у него стал нежным, как у Спенсера Треси, когда тот побуждал
своих соплеменников к действию.
     -- И я говорю вам, парни, запомните: если мы не уговорим этого упрямца,
так  его растак,  чтобы он  разорвал... свой незаконный  контракт с "Ваконда
Пасифик",  если  мы,  как и собирались, не  загоним  этих толстожопых в угол
своей забастовкой,  если они  не начнут бегать там кругами в своем  Фриско и
Лос-Анджелесе, так  как им  к весне  будут нужны  бревна и лес,  если  мы не
сделаем этого в ближайшем будущем,  пока дождь не  размыл дороги так, что их
уже  будет  не  восстановить,  можете  или  сказать своим бабам,  чтобы  они
привыкали  жить на государственные пятьдесят  два сорок  в  неделю, или идти
подыскивать себе  другую  работу! --  Он с  мрачной  решимостью кивнул своим
слушателям и наконец  с торжествующим видом повернулся  к стоящему в стороне
стулу, где с непроницаемым видом режиссера на прослушивании восседал Дрэгер.
--  Разве вам  так  не кажется,  Джонни? -- Раскрасневшись от  искренности и
заливаясь  потом  от  близости печи. --  Разве вы  иначе воспринимаете  наше
положение?
     Тедди  смотрит.  Дрэгер  любезно  улыбается,  ничем не  выдавая  своего
отношения  к  представлению. <i>(Все  они,  кроме  этого мистера  Дрэгера.)</i>  Он
задумчиво заглядывает в свою трубку.
     --  Так  что   же  ты  предлагаешь,  Флойд?  <i>(Этот  мистер  Дрэгер,  он
действительно отличается ото всех,)</i> -- Что ты предлагаешь, Флойд?
     --  Пикет! Я предлагаю пикетировать их лесопилку.  Давно  надо было это
сделать, но я хотел дождаться, пока вы сами дозреете.
     -- А что мы выдвигаем в качестве претензии? -- спрашивает Дрэгер. -- По
закону мы не имеем права...
     -- К  черту закон! -- взрывается Ивенрайт, не  настолько непроизвольно,
насколько  делает вид,  но, черт возьми, уже пора погорячиться! -- Провались
он  в  тартарары!  --  Дрэгер,  кажется,  слегка  удивлен  этим всплеском  и
замирает,  держа  горящую  спичку  над  своей трубкой.  --  Я хочу  сказать,
Джонатан, мы должны снова начать работать!
     -- Да, конечно...
     -- Значит, надо что-то делать.
     -- Возможно... -- Дрэгер слегка хмурится, раскуривая трубку. -- Но, как
бы там ни было, у вас найдутся желающие целый день стоять на улице при такой
погоде?
     -- Конечно!  Лес! Артур, ты как? Ситкинсов здесь нет,  но я гарантирую,
что они согласятся. И я.
     -- Но, прежде чем вы пуститесь в эту мокрую и противозаконную авантюру,
я бы хотел, если мне будет позволено, предложить вам кое-что.
     -- Господи Иисусе!.. -- Как будто я не жду уже  целую неделю,  чтобы ты
хоть как-то оправдал свою зарплату. -- Конечно, мы с радостью выслушаем ваше
предложение.
     --  Почему  бы  сначала  не поговорить  с  мистером  Стампером?  Может,
никакого хождения под дождем и не потребуется.
     --  Поговорить?  С   Хэнком  Стампером?  Вы   же   видели  вчера,   как
разговаривают Стамперы, как чертовы людоеды...
     -- Вчера  я  видел, как  его спровоцировали задать урок хулигану; и то,
как он поступил, отнюдь не поразило меня какой-то особенной неразумностью...
     -- Неразумность -- это то самое слово, Джонатан: разговаривать с Хэнком
Стампером -- все равно что общаться со столбом... Разве я не ходил к нему? И
какие я услышал доводы? Динамит, который в меня запустили.
     -- И все  же я  бы  предпринял  эту небольшую поездку вверх по  реке  и
попросил бы его пересмотреть свою точку зрения. Ты и я, Флойд...
     -- Вы и я? Разрази меня гром, чтобы я сегодня туда поехал!..
     -- Давай, Флойд, а то ребята подумают, что ты боишься выходить на улицу
по вечерам...
     -- Джонатан... вы не знаете. Во-первых, он живет на другом берегу реки,
и туда нет дороги.
     --  Разве мы не  сможем  взять в аренду  лодку? --  спрашивает  Дрэгер,
обращаясь ко всем присутствующим.
     -- У мамы Ольсон, -- поспешно отвечает Тедди, стараясь не встречаться с
потемневшим  взглядом Ивенрайта. -- Мама Ольсон, за консервным заводом, сэр,
она даст вам моторку.
     -- Но там дождь, -- стонет Ивенрайт.
     -- Она  и тент вам  даст, -- добавляет Тедди,  сам несколько  удивляясь
обилию  своих  предложений. Он  выскальзывает из-за стойки, чтобы  поправить
рычаг на платном телефоне.  Он поднимает  трубку и смущенно улыбается. -- Вы
можете позвонить ей прямо отсюда.
     Он  видит, как Дрэгер благодарит его вежливым кивком и  поднимается  со
стула.  Тедди передает ему трубку, чуть ли не кланяясь. -- <i>Да. Хотя я еще не
понимаю, в чем тут дело, но я чувствую, что этот мистер Дрэгер</i> -- <i>не обычный
человек. Он положительно умен и  в высшей степени тонко чувствует. К тому же
он может быть и  бесстрашным.</i> --  Тедди  отступает и замирает,  сложив  свои
ручки под  передничком и  глядя  на то, с  каким уважительным молчанием  все
ждут, когда Дрэгер  наберет  номер  и закажет  разговор, как собаки, с немым
повиновением ожидающие следующего шага своего хозяина. -- <i>Но и это не все, в
нем есть нечто большее; да, он разительно отличается от других...</i>
     <i>(К утверждению, что яд  для одного  может оказаться кайфом для другого,
следует добавить, что то  же самое относится и к тому, что святой для одного
может оказаться злом  для другого  и герой для одних может стать  величайшей
обузой для других.</i> Так и Ивенрайту  стало  казаться, что герой,  которого он
так  долго ждал  для  разрешения всех неприятностей со Стамперами,  оказался
всего лишь обузой, усугубившей неприятности.
     Вместе  с  Дрэгером  он  упрямо преодолевал  течение в  довольно  утлой
лодчонке с навесным  мотором,  который вызывал мало доверия. Дождь  поутих и
перешел  в  обычную  зимнюю  морось...  не  столько  дождь,  сколько  мутный
серо-голубой  туман,  который,  вместо  того чтобы опускаться на землю, лишь
облизывает  ее, вызывая глубокие  патетические вздохи у растущих  по берегам
деревьев. Впрочем, довольно приятный звук. В нем не было ничего угрожающего.
Старый добрый дождь, если  и  не приятный,  то вполне приемлемый, --  старая
седая тетушка, приезжающая погостить каждую зиму и задерживающаяся до весны.
С  ней привыкаешь жить. Приучаешься  мириться с некоторыми неудобствами и не
раздражаться. Ты же знаешь, что она редко  сердится и  совсем не злобна, так
что  же горячиться,  а  если она слишком надоедлива,  так надо  научиться не
обращать на нее внимания.
     Что и  пытался сделать Ивенрайт, пока они  с Дрэгером ехали  в открытой
лодке,  взятой у мамы Ольсон. Ему удалось почти  совсем не обращать внимания
на морось и не горячиться по поводу  влажного ветра, но, как он ни старался,
ему не удавалось игнорировать поток,  хлещущий  ему на шею  и заливающийся в
штаны. Уже миновал час с тех пор, как они тронулись от причала у консервного
завода  к дому Стамперов,  -- вдвое больше,  чем  должна была  бы занять вся
дорога, а все потому,  что он не проверил -- прилив или отлив, чтобы поймать
нужное течение.
     Ивенрайт  скрючился  у  мотора,  храня промозглое  молчание; сначала он
злился на Дрэгера, предложившего нанести мистеру Стамперу этот бессмысленный
визит, а потом со всей яростью обрушился на самого себя не только за то, что
не выяснил, куда течет река, но и за то, что настоял на аренде лодки, вместо
того  чтобы доехать на машине до гаража  и погудеть Стамперу,  чтобы  тот их
перевез.  ("Он может  не приехать за нами, -- объяснил он Дрэгеру, когда тот
предложил добраться  к  Стамперам на  машине, --  а если  и приедет, с этого
негодяя  станется не  отвезти нас обратно", --  прекрасно понимая,  что Хэнк
страшно обрадуется случаю оказать  дружескую помощь и,  скорей всего,  будет
сладким,  сукин сын,  как варенье!) И последней досталось маме Ольсон за то,
что она выдала  ему дырявое  пончо, в котором он чуть  не захлебнулся, уж не
говоря о загубленной пачке сигарет.
     Едва различимый  в темных сумерках,  Дрэгер сидел на  носу,  перевернув
трубку и  не произнося ничего, что могло бы сделать  поездку более приятной.
(Да  и  когда  вообще этот сукин сын сказал что-нибудь ценнее, чем "это надо
обсудить".  Меня  уже  тошнит  от  этого.)  Каким  образом  Дрэгеру  удалось
вскарабкаться  на  самую  вершину  профсоюзного   бизнеса,   оставалось  для
Ивенрайта неразрешимой загадкой. Кроме внешности, в нем не было ничего. Мало
того что он опоздал на неделю, за все свое пребывание  в городе он не сделал
ничего для <i>бастующих</i> -- походил,  покивал да поулыбался как придурок. (Разве
что  --  смешно сказать!  --  все время  что-то  корябает  в  своей записной
книжке.) Он  не задал ни  единого  вопроса (но, как  это  ни  смешно,  такое
ощущение, что  все  ответы у  него уже  записаны) ни о  моральном  состоянии
участников столь  длительной  забастовки,  ни об  истощившемся забастовочном
фонде, ни о чем, к чему подготовился Ивенрайт. (Как будто он считает, что он
такой умный, что  ему  незачем снисходить  с  какими-либо вопросами до таких
болванов, как  мы.) Единственное, что Ивенрайт был вынужден поставить ему  в
заслугу  (может, он считает, что  мы должны целовать ему ноги только потому,
что  у  него есть какой-нибудь дружок  в Вашингтоне),  это его  спокойное  и
ненавязчивое поведение (...ну ничего, он еще увидит). К тому же Флойд не мог
не  восхищаться его умением  ставить людей  на место, доводя до их сведения,
что он  -- начальник  (надо бы и мне научиться), а  они  всего  лишь  жалкие
исполнители (это -- единственный способ добиться  уважения и  дисциплины  от
пачки идиотов).
     Так весь безмолвный путь по реке Ивенрайт кипел и  мучился, преклонялся
и ненавидел, надеясь, что Дрэгер  произнесет что-нибудь,  на  что  он, Флойд
Ивенрайт, рявкнет, давая ему  понять, что  он  его  в грош  не ставит и  ему
наплевать на него, даже если бы он был президентом всех Соединенных Штатов!
     Вдали  в  окнах  дома  показались огни. "Сука",  --  наконец  промолвил
Ивенрайт,  так  и  не  дождавшись  вопроса  и   придав  своему  высказыванию
всеобъемлющее,  глобальное значение,  после  чего нервно тяжело сглотнул: он
замерз, не ждал  от встречи ничего хорошего и мечтал о сигарете  у него чуть
ли не катились слезы от запаха трубочного <i>табака</i> Дрэгера.
     Они  привязали  трос  к  маркеру  причала  и  вступили в  густой  мрак,
напоминавший Ивенрайту о фонарике, оставшемся лежать на переднем сиденье его
машины. "Опять сука", -- повторил  Ивенрайт,  но уже более  спокойно. Дрэгер
предложил  покричать, чтобы кто-нибудь вышел из дома  с фонарем, но Ивенрайт
отверг это предложение: "Ну уж это вы меня не заставите делать, -- и добавил
шепотом: -- К тому же, я думаю, они нам его не вынесут".
     Когда габаритные огни на лодке были погашены, а свет из кухонного  окна
скрылся  за  густой живой изгородью, тьма  стала кромешной. Не  успевали они
зажечь спичку, как она тут же  с шипением гасла,  словно ее зажимали  чьи-то
мокрые  пальцы;  потеряв всякую  надежду  на  свет,  они  вслепую  принялись
карабкаться  по скользким  крутым  мосткам, прислушиваясь к шуму реки внизу.
Ивенрайт шел первым, продвигаясь дюйм за дюймом с вытянутыми  вперед руками.
Оба  молчали, словно им мешал разговаривать шорох  дождя,  пока  Ивенрайт не
врезался  лбом в сваю; для него  было  настолько  непостижимо, что  какой-то
невинный ночной объект мог проскользнуть между его рук, что он  решил, будто
его кто-то стукнул дубиной  из  засады. "Грязный  негодяй!"  --  заорал  он,
пытаясь схватить своего невидимого противника, облаченного в мокрую холодную
слизь и панцири  морских уточек. "Ой!" -- вскрикнул он снова излишне громко,
и  из-под  дома выкатилось  черное разъяренное  облако безжалостно лающих  и
рычащих  собак. "О  Господи,  -- прошептал он,  слыша, как  невидимая свора,
стуча когтями, тявкая, ворча и огрызаясь, несется к ним  по мосткам. -- Боже
милосердный!"
     Он выпустил  сваю и, в  полном ужасе обхватив Дрэгера, прильнул  к нему
всем телом.
     -- Боже, Боже, Боже мой!
     Вышедший  с  фонарем  Джо  Бен  так   и  обнаружил  их  обнявшимися   и
покачивающимися под дождем, в окружении своры восторженных собак.
     -- Нет, вы только  посмотрите! -- добродушно воскликнул Джо. -- Это  же
Флойд Ивенрайт со своим, наверное, гостем. Заходите, ребята, в доме тепло.
     Ивенрайт глупо мигнул  от резкого света, все более  утверждаясь в своих
самых пессимистических ожиданиях от этой экскурсии.
     -- Не сомневайтесь! --  снова  закричал Джо. -- Я  не знаю,  чем вы там
занимаетесь, но в тепле все равно лучше.
     Дрэгер высвободился из объятий Ивенрайта и улыбнулся Джо.
     -- Спасибо.  Мы  так и  сделаем.  -- Он  принял приглашение с  такой же
любезностью, с какой оно было предложено.
     Вив принесла им в гостиную горячий  кофе. Старик приправил его бурбоном
и предложил  сигары. Старшая  дочурка Джо пододвинула  им  стулья поближе  к
печи, а Джо, вероятно, настолько опасался, как бы они не умерли, -- "Чуть не
окоченели, стояли  обнявшись, пытаясь  хоть как-то согреться", -- что принес
им целую кипу одеял.
     Ивенрайт   отказался   от   всего  и   в   полном   молчании  переживал
унизительность этого издевательского гостеприимства.  Дрэгера это совершенно
не  волновало:  он  взял  и  кофе  и  сигару,  сделал  комплимент  Джо  Бену
относительно его очаровательных детей, похвалил сигары старого Генри и робко
попросил  Вив принести  ему стакан  теплой воды с разведенной  в ней  ложкой
соды: "Для желудка".
     Покончив  с  содовой,  Дрэгер  поинтересовался,   нельзя  ли  ненадолго
побеспокоить Хэнка Стампера -- у них есть для него  предложение. Джо сказал,
что в данный момент Хэнк на берегу, проверяет фундамент.
     -- Может, подождете его здесь?  Он  скоро вернется.  Или хотите пойти и
обсудить с ним это предложение под дождем?
     -- Побойся Бога, Джо,  -- усмехнулась  Вив.  -- Там же ужасно. Он скоро
будет. Я могу его позвать...
     -- Пожалуйста,  не надо, миссис Стампер, -- поднял руку  Дрэгер.  -- Мы
пойдем и поговорим с ним. -- Ивенрайт, не веря своим ушам, раскрыл рот. -- Я
бы не хотел отрывать человека от дела.
     -- Господи, Дрэгер, что вы говорите?
     -- Флойд...
     -- Но, Боже мой, здесь печка, а вы хотите идти и...
     -- Флойд.
     Они отправились  на улицу. Джо Бен  в  качестве  провожатого размахивал
фонарем с  такой же бешеной скоростью, с  какой  произносил  свой  монолог о
внезапном дожде,  поднимающейся  воде  и о том, давно ли Флойд имел  дело  с
динамитом.  Они  обогнули  извилистую  дорожку  и  увидели  Хэнка  в  пончо,
непромокаемых штанах  и с фонарем  в  зубах, привязывающего бревно к чему-то
похожему на  железнодорожный  рельс, -- бревно  недавно  смыло, и надо  было
закрыть  брешь, образовавшуюся  в бесформенном укреплении.  Половина лица  у
Хэнка  была  все  еще распухшей  и  синей после  драки,  отклеившийся  кусок
пластыря  никчемно  свисал  с  пореза  на  подбородке.  Ивенрайт  представил
Дрэгера, и Хэнк  пожал ему руку. Ивенрайт  замер, ожидая, что Дрэгер изложит
цель их  приезда, но тот отошел в сторону,  и  Флойд понял, что  именно  ему
предоставляется  обратиться к Хэнку с просьбой.  Он сглотнул  и  начал. Хэнк
вынул фонарь изо рта и стал слушать.
     -- Постой-ка, правильно ли я тебя понял? -- произнес он, когда Ивенрайт
закончил. --  Ты  хочешь, чтобы  я сейчас  пошел домой, позвонил  в "Ваконда
Пасифик" и вежливо отказал в трех миллионах футов,  которые я им нарубил, за
что вы, ребята, из благодарности поможете мне сбыть их кому-нибудь другому?
     -- Или, -- предложил Дрэгер, -- мы сами закупим у вас всю сделку.
     -- Кто? Юнион?
     -- И горожане.
     --  Представляю себе. Но  дело в том,  мистер Дрэгер -- и Флойд, ты это
знаешь, -- что я не могу  это сделать. Я  не один, чтобы распоряжаться. Дело
принадлежит довольно большому числу людей.
     Ивенрайт принялся отвечать, но Дрэгер перебил его:
     -- Подумайте, Хэнк. --  Голос  звучал безучастно, не выражая ни скрытой
угрозы, ни стремления  к достижению договоренности. -- Масса людей в  городе
зависят от открытия лесопилки.
     -- Да! -- подхватил Ивенрайт. -- Как я  уже начал говорить, Хэнк, ты не
можешь так поступить и продолжать считать себя христианином. От тебя зависит
весь  город.  Весь  город,  твой родной город,  ребята, с которыми ты вырос,
играл  в мяч... их  жены  и дети! Хэнк,  я знаю тебя,  парень;  я же старина
Флойд, помнишь? Я  же знаю, что ты не  какой-нибудь толстосум  из Фриско или
Лос-Анджелеса,  кровосос, наживающийся  за  счет  своих соотечественников. Я
знаю: ты не допустишь, чтобы весь город -- женщины, дети -- голодал по твоей
милости всю зиму.
     Хэнк опустил глаза, несколько раздосадованный риторикой Ивенрайта.
     -- Они не  будут голодать, -- покачал  он головой и улыбнулся. -- Разве
что кто-нибудь не сможет оплатить свой телевизор или...
     --  Будь проклята твоя  душа, Стампер!.. -- Ивенрайт  пропихнулся между
Дрэгером и Хэнком. -- Ты же видишь, в какой мы  переделке.  И мы не позволим
тебе заставить нас жрать дерьмо.
     --  Не  знаю,  Флойд. -- Хэнк снова  покачал  головой, глядя на висящие
концы троса, которым он обматывал бревно. Один из его пальцев кровоточил. --
Я не  знаю,  что я  могу  сделать. У меня  тоже обязательства,  и  нам  тоже
нелегко.
     --  Хэнк,  а  не можете  вы  подождать и продать  лес позже? -- спросил
Дрэгер. -- После того, как завершится забастовка. -- Воистину странный голос
--  должен был признать Ивенрайт, -- безвкусный, невыразительный, словно ешь
снег или пьешь дождевую воду...
     -- Нет, мистер Дрэгер,  не могу;  разве Флойд  не познакомил вас всех с
собственными изысканиями? Я сам под дулом. По контракту доставка должна быть
осуществлена ко Дню  Благодарения --  или мы  их  доставляем,  или  контракт
расторгается. Если мы  нарушаем сроки, цена понижается, и  они будут платить
нам  по  собственному усмотрению.  А захотят, так  и вообще  не  заплатят --
заберут лес за неустойку.
     -- Они не сделают этого. Ты прекрасно знаешь...
     -- Могут, Флойд.
     -- Никакой суд их не оправдает!
     -- Могут. Откуда  тебе знать?  А даже если и нет, что я  буду делать  с
двадцатью  акрами леса, плавающего по реке? Наша скромная лесопилка, работая
круглосуточно  всю  зиму,  не   обработает  и  четверти...  а  даже  если  и
обработает, кому мы его продадим?
     -- Продадите. -- Флойд был уверен.
     --  Как?  Все крупные компании  уже забиты строительными договорами  до
отказа.
     -- Черт, Хэнк,  ну подумай своей  башкой. -- Ивенрайта внезапно охватил
энтузиазм. -- Ты можешь продать его тем, кому собиралась продавать  "Ваконда
Пасифик". Понимаешь? Конечно. К весне  им потребуется строительный материал,
понимаешь, и тут ты! С "ВП " ты порываешь, леса,  чтобы обеспечить договори,
у  них не будет,  и ты продаешь их подрядчикам свой в два раза дороже! Вот и
все. -- Торжествующе  улыбаясь, он повернулся к Дрэгеру. -- Как  вы думаете,
Джонни? Вот и ответ. Черт, как это я не подумал об этом раньше? Почему это я
не подумал?
     Дрэгер  предпочел пропустить этот вопрос мимо  ушей.  Хэнк  заканчивает
изучать свой порезанный палец и с видимым удовольствием переводит  взгляд на
восторженного Ивенрайта.
     -- Вероятно, Флойд, ты не подумал об этом по той же причине, по которой
сейчас не думаешь о том, что если я сейчас позволю "ВП" заработать на полную
мощь, то они сами смогут обеспечить лесом свои контракты.
     -- Что?
     -- Понимаешь, Флойд? Ты  не хочешь,  чтобы я  продавал лес "ВП&gt;&gt;,
потому что тогда  им самим придется его валить. Верно? И пилить  собственный
лес. Чтобы выполнить поставки по договорам.
     -- Не понимаю,  -- нахмурился Ивенрайт, и ручеек воды, сбежав  по носу,
начал стекать вниз.
     --  Ну, понимаешь, Флойд, -- снова терпеливо начал Хэнк, --  я не смогу
продать  лес  покупателям  &lt;&lt;ВП",  потому  что  если  вы вернетесь  на
работу...
     -- О Господи, неужели  ты не понимаешь, Флойд?  -- не вытерпел Джо Бен.
Весело  поблескивая глазами, он вышел из темноты. --  Неужели  не понимаешь?
Ну. Если мы разорвем свой контракт, чтобы его смогли заключить вы, тогда они
сами смогут обеспечить поставки своим покупателям...
     -- Что? Подожди минутку...
     Хэнк изо всех сил старается скрыть охватившее его веселье, чтобы оно не
стало еще более очевидным.
     -- Джо Бен говорит,  Флойд, что если мы позволим вам, ребята, вернуться
к работе, то мы лишимся собственного рынка.
     -- Ага, Флойд, понимаешь? Если мы дадим вам валить  их лес,  тогда лес,
который мы собираемся им продать... -- Он делает вдох, чтобы попробовать еще
раз сызнова, но вместо этого из него с фырканьем вырывается смех.
     -- Черт бы вас побрал, -- рычит Флойд.
     --  ...если  мы позволим вам убедить нас не  отдавать  им наш  лес,  --
такого  рода беседы  Джо Бен мог вести  сутками,  --  и вы отдадите  им свой
лес...
     -- К черту. -- Флойд, ссутулившись,  отвернулся от  фонаря и сжал зубы.
-- Фиг с ним, Джо Бен.
     -- Вы всегда сможете продать лес, -- просто заметил Дрэгер.
     -- Правильно! -- схватился Ивенрайт за новую возможность, беря Хэнка за
руку. --  Поэтому я и  говорю: к черту всю эту болтовню! Вы  всегда  сможете
продать лес.
     -- Может быть...
     --  Черт побери,  Хэнк,  да будь же  разумным...  -- Он делает глубокий
вдох, готовясь к еще одной атаке, но Дрэгер его опережает:
     -- Что  нам сказать людям в  городе? Хэнк отворачивается от  Ивенрайта;
что-то в голосе Дрэгера лишает всю ситуацию юмора.
     -- Что мы должны сказать людям в городе? -- повторяет Дрэгер.
     -- Говорите что хотите. Я даже не понимаю...
     -- Вы знаете, Хэнк,  что "Ваконда Пасифик" принадлежит  сан-францисской
фирме? Вы отдаете себе отчет, что  за  прошлый год ваш округ был ограблен на
девятьсот пятьдесят тысяч долларов?
     -- Я не понимаю, какое отношение...
     --  Это ваши друзья, Хэнк, ваши коллеги и соседи. Флойд сказал мне, что
вы служили в Корее. -- Голос у Дрэгера был спокоен. -- Не думаете ли вы, что
верность и преданность, проявленные вами за океаном, должны быть проявлены и
здесь, на родине? Верность друзьям и соседям, когда им угрожает  чужой враг?
Верность...
     -- Верность за-ради Бога... верность?
     --  Да,  Хэнк. Я  думаю, вы понимаете,  о  чем я говорю.  -- Терпеливое
спокойствие его голоса оказывало почти завораживающее действие. --  Я говорю
о коренной преданности,  истинном  патриотизме, беззаветной,  чистосердечной
привязанности, которая всегда хранится  глубоко внутри нас; может, мы иногда
о  ней и забываем,  но когда встречаем  человеческое существо, нуждающееся в
нашей помощи...
     --   Послушайте...  послушайте,  мистер,  --  натянуто  произнес  Хэнк.
Протиснувшись мимо Ивенрайта, он подносит фонарь к аккуратному лицу Дрэгера.
--  Привязанности  у  меня не  меньше,  чем  у  этого  парня,  впрочем как и
преданности.  Если  бы  мы имели дело с русскими, я бы боролся до  последней
капли крови. И если бы Орегон связался с Калифорнией, я  бы бился за Орегон.
Но если кто-то -- Бигги Ньютон, или тред-юнион лесорубов, или еще кто-нибудь
там -- вступает  в конфликт со мной,  то я буду биться за себя! Я буду своим
собственным патриотом. И мне наплевать, даже если он будет мне родным братом
и будет размахивать американским  флагом и распевать  "Полосато-звездный наш
". Дрэгер печально улыбнулся:
     -- А как  же самоотверженность  -- истинный  признак патриота? Если  вы
правда так считаете,  Хэнк,  то  это  какой-то довольно  мелкий патриотизм и
довольно корыстная преданность...
     -- Можете называть это как  вам угодно, но я вижу это  именно так. Если
хотите,  можете  сказать  моим  добрым  друзьям и  соседям, что Хэнк Стампер
бессердечен как камень. Можете передавать им, что они меня волнуют настолько
же, насколько их волновал я, когда вчера валялся на полу в баре.
     Они смотрели друг другу в глаза.
     -- Мы можем  сказать им это, -- печально улыбнулся Дрэгер, -- но мы оба
знаем, что это будет неправда.
     --  Да, неправда!  --  взорвался Ивенрайт,  выйдя из  задумчивости.  --
Потому что, черт возьми, ты всегда сможешь продать лес!
     --  Боже милосердный, да,  Флойд! -- Хэнк поворачивается к  Ивенрайту с
некоторым  облегчением от  того, что опять можно на кого-то прикрикнуть.  --
Конечно, я могу продать лес. Но проснись же наконец и подумай немного! -- Он
выхватывает  фонарь у все  еще  смеющегося  Джо  Бена и  направляет свет  на
бушующую внизу реку: темная вода крутится в луче света, и  водоворот кажется
каким-то  плотным  столбом.  -- Посмотри  туда!  Посмотри! Всего  лишь после
одного  дня дождя! Ты  думаешь,  мы продержимся такую  зиму?  Я  тебе  скажу
кое-что, Флойд, старый ты мой корешок, чтобы ты не зря съездил. От чего твое
несчастное сердце, страдающее запором,  возликует  и запоет. Мы просто можем
не  успеть, тебе  никогда это  не приходило  в голову? Нам еще  надо сделать
половину.  За три  недели,  самых дерьмовых  три  недели  для  лесоповала; и
заканчивать   мы   будем    в    государственном    парке.    Вручную!   Как
шестьдесят--семьдесят лет тому назад, потому что нам не позволят тащить туда
тракторы и  лебедки из  боязни, как бы  мы не повредили их  чертовы  зеленые
насаждения. Три недели  под проливным дождем, с примитивными методами работы
-- очень  возможно,  что  мы  не успеем. Но  мы будем  пахать изо  всех сил,
правда,   Джоби?  А   вы,   ребята,   добро   пожаловать,  можете  стоять  и
разглагольствовать о женщинах и  детях, друзьях и соседях,  о  преданности и
прочей  параше,  пока языки  не  отвалятся,  о том,  как  вы лишитесь  своих
телевизоров этой зимой и что  вы  будете есть... но  предупреждаю: если мы и
дадим  вам  заработать  на  хлеб,  то не  из-за того,  что  я,  Джо Бен  или
кто-нибудь еще намерен изображать из себя Сайта-Клауса! Потому что я плевать
хотел на своих друзей и соседей в этом городе так же, как и они на  меня. --
Он останавливается. Рана  у  него  на губе снова открылась,  и  он слизывает
кровь языком. Они стоят в шафрановом свете фонаря, не глядя друг на друга.
     -- Пошли! -- наконец произносит Дрэгер. И Флойд добавляет:
     -- Да,  обратно, туда, где  еще есть братство между  людьми.  --  И они
начинают спускаться  в  темноте  вниз  по  мосткам.  За  их спинами  тут  же
раздается  придушенный  смех.  "Разорвите  ваш  контракт,  чтобы   мы  могли
продать", -- присоединяется к нему Хэнк.  "Жирный петух, --  произносит  Джо
Бен. -- Посбивать бы с него спесь".
     -- Ага, -- соглашается Дрэгер, но мысли его уже где-то далеко.
     --  Черт, -- щелкает пальцами Ивенрайт, когда они добираются  до лодки.
-- Надо было попросить его... -- И обрывает себя:-- Нет уж, дудки.
     -- Что ты хотел попросить, Флойд?
     -- Не важно. Ничего.
     -- Ничего? -- Дрэгер  кажется веселым; похоже,  настроение у  него даже
улучшилось. -- Попросить его ни о чем?
     -- Да.  Я так  и знал.  Я знал,  что говорить  с ним все равно  что  со
столбом. Незачем нам было ездить. Я правильно сказал: ни о чем не  надо было
его просить.
     Ивенрайт  вслепую  отвязывает трос окоченевшими  пальцами  и залезает в
лодку.
     --  Черт, -- бормочет он,  на ощупь пробираясь к корме. -- Ну попросили
бы: все равно больше чем "нет" он не может сказать. А может, назло и дал бы.
Тогда, по крайней мере, был бы хоть какой-то толк...
     Дрэгер возвращается на свое прежнее место, на нос.
     --  А  от  поездки был  толк,  Флойд, и  безусловный.  А  что ты  хотел
попросить? -- добавляет он после минутного размышления.
     -- Курева! -- Ивенрайт яростно дергает трос  мотора.  -- Надо было хоть
курева у них попросить.
     Он  заводит  мотор  и,  развернув  лодку  вниз  по  течению, со  стоном
обнаруживает, что уже начался прилив и ему опять придется бороться с рекой.
     Когда Тедди увидел Ивенрайта и Дрэгера, пересекающих  улицу к "Пеньку",
все посетители  уже  разошлись. Устроившись в своей норе  среди разноцветных
огней у  витрины,  он  наблюдал,  как  они себя ведут,  войдя  в бар:  <i>Флойд
чувствует  себя  неловко.</i>  Ивенрайт  рассматривает   свою  вымокшую  одежду,
раздраженно подергиваясь.  -- <i>Он  изменился с тех пор, как вышел из  лесов в
мир белых Воротничков.</i> --  Как нахохлившийся цыпленок,  которому не терпится
почесаться между перышек. -- <i>Флойд приходил после работы мокрый и  уставший,
как  животное, и  ему было  совершенно все  равно,  как он выглядит;  глупое
животное, но  вполне</i> <i>домашнее...</i> -- Наконец он вздыхает и распускает ремень,
чтобы  мокрые брюки не резали ему живот... -- <i>А теперь он стал просто тупым.
И  испуганным. К естественной боязни темноты Флойд добавил еще одну, гораздо
худшую: боязнь падения.</i>  --  Сложив свои коротенькие ручки на животе,  чтобы
скрыть брюшко, которое неустанно  увеличивалось с тех пор, как его избрали в
мир белых воротничков, Ивенрайт снова вздохнул от возмущения и неудобства и,
нахмурившись, взглянул на Дрэгера, который все еще аккуратно развешивал свой
плащ.  "Ну ладно, Джонатан, ладно". -- <i>И хуже всего,  что он настолько глуп,
что даже  не понимает, что  он не настолько высоко  забрался, чтобы  бояться
падения.</i>
     Дрэгер   заканчивает  возиться  с   плащом  и  принимается  неторопливо
отряхивать брюки; удовлетворившись, он подвигает стул и усаживается за стол,
положив руки одну на другую.
     -- Что "ладно"? -- спрашивает он. -- <i>А вот этот Дрэгер занимает высокое
положение</i> --  вид  у  него настолько же спокойный  и  аккуратный,  насколько
раздрызганный  у  Ивенрайта.  --  Так что "ладно", Флойд? -- <i>Почему же он не
боится падения?</i>
     -- Что? А что бы мы там, на хрен, ни  собирались  делать, то и ладно! Я
хочу сказать,  я жду, Джонатан! Я уже неделю жду, чтобы вы наконец оправдали
свое  жалованье... Я  ждал  вчера,  когда вы заявили, что  сначала вам  надо
ознакомиться   с  положением,  я  ждал  сегодня,   когда   вы  предпринимали
увеселительную  поездку  к   Стамперам,  а  теперь  я  хочу  знать,  что  вы
собираетесь делать!
     Дрэгер полез во внутренний карман пиджака за табаком.
     --  Надеюсь,  ты  продержишься,  пока  я  набиваю  трубку?  --  любезно
поинтересовался  он.  -- И закажу  выпить.  -- Флойд  закатил глаза  и снова
вздохнул.  Тедди  выскользнул из своего убежища и подошел к  столу. -- Я  бы
предпочел  виски, -- улыбнулся ему  Дрэгер, --  чтобы  справиться с  ознобом
после нашей прогулки. А тебе, Флойд?
     -- Ничего не надо, -- ответил Ивенрайт.
     -- Одно,  -- добавил Дрэгер,  и Тедди растаял  в мигающем  свете. -- <i>Не
боится  ни темноты, ни падения... как будто ему известно  что-то такое, чего
мы не знаем.</i>
     --  Ну, Флойд, -- Дрэгер раскурил трубку, --  так  чего же именно ты от
меня ждешь?  Ты  так говоришь, словно ждешь,  что я найму  банду и поручу ей
сжечь Стамперов дотла. -- Он тихо рассмеялся.
     -- На мой взгляд,  не такая  уж  плохая  мысль. Сжечь все  его дело  --
лесопилку, грузовики и все остальное.
     -- Ты  все  еще мыслишь в духе  тридцатых годов, Флойд.  С  тех пор  мы
кое-чему научились.
     -- Да?  Хотелось  бы  знать  чему.  По крайней  мере, в  тридцатых  они
добивались результатов, эти старики...
     -- Ну? Не уверен.  По крайней  мере, не  желаемых результатов.  Тактика
этих   стариков  зачастую  заставляла  оппозицию  лишь  сжимать   челюсти  и
затягивать узду  еще  туже; а вот  и мы... -- Он отодвинул руку, чтобы Тедди
было удобнее поставить  перед ним стакан. -- Спасибо, и, Тедди, не принесете
ли еще стаканчик воды? --  Он снова повернулся к Ивенрайту и продолжил: -- А
в этом конкретном случае, Флойд, -- если только я  полностью  не заблуждаюсь
насчет Хэнка Стампера, --  ничего хуже и придумать невозможно, как сжечь все
его  дело...  --  Он поднял стакан и, заглянув  в его желтоватое содержимое,
задумчиво улыбнулся: -- Нет, хуже метода не придумаешь...
     -- Не понимаю.
     -- Не  думаю.  Ты же знаешь его  лучше, чем я.  Если он  хочет идти  на
восток  в  то  время, как ты  хочешь,  чтобы  он шел на  запад,  неужели  ты
отправишься вслед за ним с кнутом, чтобы заставить его повернуть?
     Ивенрайт задумался и ударил по столу ладонью.
     -- Так я и  сделаю, клянусь  Богом! Да! Даже если  из-за этого...  даже
если из-за этого он будет поднимать шум...
     -- И довольно-таки большой  шум,  не правда ли? Можешь быть уверен: шум
получится продолжительным и  стоить  будет недешево. Даже если в  итоге ты и
победишь.  Потому  что  очевидно,  что этот  человек не выносит  физического
противодействия. И  он его хорошо  умеет  распознавать. Он ориентирован, как
боксер. Если ты его ударяешь, то тут же получаешь ответный удар.
     -- Ладно,  ладно! Мне уже надоело слушать, что сделает Хэнк Стампер.  Я
хочу  знать, что теперь  собираетесь  делать  вы,  если  вы  его так  хорошо
понимаете.
     Тедди ловко  поставил стаканчик с водой перед Дрэгером и, незамеченный,
отступил, не спуская с них глаз.
     -- Если быть откровенным, Флойд, я думаю, нам надо просто подождать. --
<i>Что  же  такое  он знает, чего мы  не знаем?</i>  -- Дрэгер  ставит на стол свое
виски.
     -- К  черту!  --  кричит Ивенрайт. -- Мы уже слишком долго ждали!  Боже
мой, Дрэгер, неужели вы не понимаете?  Неужели вы не  слышали, что я говорил
об этом дожде? Мы не можем больше ждать, иначе, черт побери, у нас вообще не
будет работы, понимаете?
     На  лице  Ивенрайта  появляется  такое   выражение,  словно  он  сейчас
расплачется от  ярости и  расстройства.  Не  нужно было связываться с  таким
человеком!  --  <i>Что же  это  такое,  мистер Дрэгер?</i> --  За все  годы возни с
пьяными  такелажниками,   ленивыми   грузчиками  и  госприемщиками,  которые
обманывали  как хотели,  с  начальством,  которому нужно, чтобы было сделано
вчера то, что физически невозможно было сделать и завтра. -- <i>В чем же вы так
превосходите бедного  глупого  Флойд  а,  мистер  Дрэгер?</i>  --  за  все  годы
руководства  этими сукиными детьми ему еще не доводилось встречаться с таким
неразумным человеком! --  <i>Что же такое вы знаете?</i> -- По крайней мере, никому
еще  не  удавалось  доводить  его  до  такого  отчаяния. --  Неужели  вы  не
понимаете? -- Может, все дело в  обстановке: он ведь всегда решал все дела в
лесах?
     Дрэгер отпил воды и поставил стаканчик на место.
     -- Проблема с погодой мне ясна, Флойд; мне жаль,  что  я не могу ничего
сделать; я  понимаю,  что вы,  так сказать,  приперты к стене... но когда  я
говорю -- подождите,  я имею  в  виду, чтобы  вы  воздержались от каких-либо
действий, которые лишь усугубят упрямство мистера Стампера.
     -- И сколько еще ждать? До весны? До лета?
     --  До  тех пор, пока мы  не  найдем  способа  объяснить  ему, что  его
поведение наносит ущерб его друзьям. -- Дрэгер вынимает из кармана шариковую
ручку и принимается рассматривать ее кончик.
     --  У Хэнка Стампера  нет  друзей, --  бормочет Ивенрайт  и  продолжает
насмешливо,  пытаясь  вернуться к  своей  обычной манере хозяина леса: -- То
есть у вас даже нет никакого плана, чтобы разрешить это?
     -- Ну не совсем план, -- отвечает Дрэгер. -- В общем, пока нет.
     -- Ждите и все, да? Вот так? Просто ждать?
     -- Пока да, -- отвечает Дрэгер, погруженный в собственные размышления.
     --  Нет, ну вы только подумайте! Как будто мы не могли ждать без помощи
выпускника колледжа, зарабатывающего на нас десять тысяч ежегодно... Что  вы
на это скажете?  -- Дрэгер никак не реагирует, и  Ивенрайт продолжает: -- Ну
ладно,  если  вам все  равно, то мы с ребятами возьмем  кнут и заставим  эту
лошадь повернуть, куда нам надо, а вы пока можете ждать.
     -- Прости? -- поднимает голову Дрэгер.
     -- Я сказал, что теперь  мы с ребятами сами займемся этим делом. Просто
и ясно. С нашим старым тупым, прямолинейным подходом.
     -- То есть?
     -- Для начала пикет. Что и надо было сделать с самого начала...
     -- По закону вы не можете...
     -- К черту закон!  -- оборвал его Ивенрайт, теряя всякое самообладание.
--  Вы что,  думаете, Хэнк Стампер станет  легавых вызывать?  А даже если  и
вызовет,  они  явятся?  А?  -- Он ощутил новую волну  досады, но на этот раз
закрыл глаза  и сделал глубокий вдох, чтобы пригасить охвативший его приступ
ярости; незачем показывать этому сукину сыну, что он уже из шкуры вон лезет.
--  Так  что мы просто...  завтра же и начнем... с пикетирования. -- Незачем
закипать... он  им покажет, что Флойд Ивенрайт  тоже  может быть спокойным и
бесстрастным,  что  бы, черт побери, ни  происходило! -- А потому посмотрим,
что будет.
     Дрэгер взглянул на него, печально улыбаясь, и покачал головой.
     -- Боюсь, мне нечего сказать...
     -- Чтобы  заставить меня ждать  еще?  Нет. -- Он, в  свою очередь, тоже
покачал  головой со  всем  спокойствием  и  самообладанием, на  которые  был
способен. -- Полагаю, нечего. -- Да, сэр, с таким же самообладанием и ничуть
не  хуже... разве  что  в  горле  что-то першит,  не  иначе  как эта чертова
поездка. Дьявол!
     -- Неужели ты  думаешь, вы  чего-нибудь добьетесь, кроме удовлетворения
собственных низменных мстительных инстинктов? -- поинтересовался Дрэгер.
     Ивенрайт откашливается.
     --  Я  думаю...  --  И  принимается  излагать  сукину  сыну  (с  полным
самообладанием, естественно), что он  думает, пока в недоумении не замирает,
не в силах припомнить,  что конкретно вкладывается в понятие  "мстительный",
-- означает ли это слабый и недееспособный или сильный и крутой. -- Я думаю,
что... -- И что он имеет  в виду под "удовлетворением" -- ...в данных э-э...
обстоятельствах...
     Но главное  -- он спокоен, никакой  паники. Он закрывает глаза, глубоко
вдыхает  и  испускает  такой  вздох,  который,  без сомнения,  покажет  всем
заинтересованным  лицам, как это все ему осточертело... Но посередине вздоха
он вдруг ощущает это знакомое щекотание в горле: о нет! не здесь, не сейчас!
Нельзя сейчас чихать, когда он  только-только  овладел  положением! Он  сжал
губы и  заскрипел  зубами.  Лицо его  от  самого  мокрого воротника залилось
краской, и на нем появилось выражение отчаяния... Не сейчас!
     Он терпеть не мог чихать в помещении. С самого детства Ивенрайт страдал
чиханием  такой силы, что люди оборачивались за квартал от него. И дело было
не только в громкости. Помимо  акустической мощи оно еще  было и чрезвычайно
содержательным по существу, создавалось такое ощущение, что он отрывается на
мгновение от  своих дел и  на пределе голосовых  связок кричит:  хо... хо...
ху...  ийня! В лесах это  громоподобное заявление  неизменно вызывало смех и
всеобщее  веселье, отчасти даже питало его честолюбие. В лесах! Но почему-то
в  других  обстоятельствах  это  вызывало  иную реакцию.  В  церкви  или  на
собрании,   когда  Флойд   чувствовал,  что  чих  на   подходе,  он  начинал
разрываться,  не  зная,  что предпринять  -- не то  чихнуть  в  надежде, что
окружающие или не расслышат содержания,  или извинят его, не  то  попытаться
загнать  его  обратно  в  глотку.  Естественно,  у обоих  выходов были  свои
недостатки.  Странно,  если бы было иначе.  И  сейчас он просто не знал, что
предпринять: первую  часть с "хо-хо" ему еще как-то  удалось загнать внутрь,
надув губы, зато вторая вырвалась отчетливо и громко с целым облаком слюней,
которые, как туман, осели на всю поверхность стола.
     Не дойдя до бара, Тедди замер, чтобы взглянуть, как Дрэгер поведет себя
в  этой  ситуации. Тот вопросительно взглянул на  Ивенрайта, положил ручку в
карман и, взяв салфетку, принялся аккуратно вытирать рукав своего пиджака.
     --  Конечно, -- добродушно заметил  он, -- у каждого человека есть свое
собственное мнение, Флойд, -- как будто ничего и не произошло.
     Тедди потрясенно кивнул и двинулся дальше.  -- <i>Что это он такое изучил,
что вдруг поставило его настолько выше всех остальных?</i> -- А Ивенрайт, утирая
слезящийся  глаз костяшкой большого пальца, мечтал лишь о том, как бы отсюда
выбраться  и поскорее оказаться  дома, где одежда не  будет  ему  так жать и
можно чихать сколько угодно, не волнуясь о последствиях.
     --  Послушай, Флойд. -- Дрэгер  отложил  салфетку  и  вежливо ободряюще
кивнул.  --  Надеюсь, ты понимаешь,  что я искренне желаю, чтобы ты и ребята
преуспели  в  своих  прямолинейных методах.  Потому что, между нами,  больше
всего на свете я  хочу поскорее все уладить здесь и вернуться к  себе на Юг,
--  поведал  он интимным  шепотом. -- У меня здесь  начался грибок. Но я уже
заплатил за  неделю вперед в гостинице, так что если ваша методика  окажется
не совсем успешной, я подожду... Это тебя устраивает?
     Ивенрайт кивнул.
     --  Устраивает, --  безучастно ответил  он, уже не пытаясь  вернуться к
состоянию  мрачной  решимости. Несчастный чих словно  истощил все его  силы.
Глаза у него слезились, и теперь он уже точно чувствовал озноб --  глубоко в
его легких что-то закипало, словно проснувшийся вулкан, -- он хотел домой, в
горячую ванну.  Больше  ему  ничего  не  было  нужно.  Он  больше  не  хотел
спорить...  -- Да, хорошо,  Дрэгер. И если,  как вы считаете, наш  подход не
сработает, тогда мы обратимся  к вам за помощью. -- Ну ты только  подожди до
завтра, когда он очухается, тогда он покажет этим негодяям!
     Дрэгер поднимается, улыбаясь смотрит на подставку, на которой он что-то
царапал, и достает из кармана бумажник.
     --  Дождь  все  еще идет; у  тебя здесь машина?  Могу подкинуть тебя до
дому...
     -- Нет. Не надо. Я живу рядом.
     -- Ты  уверен?  Это не составит никакого  труда, правда.  А  вид у тебя
такой, что...
     -- Я уверен.
     --  Ну  хорошо.  --  Дрэгер  надевает плащ  и  поднимает  воротник.  --
Вероятно, завтра увидимся?
     -- Вероятно. Если будут новости. До завтра.
     По дороге Дрэгер вручает Тедди доллар за выпивку и  говорит, что  сдачу
тот  может  оставить себе. Ивенрайт  ворчит "добр-ночи" и закрывает за собой
дверь. Тедди возвращается  к окну.  Он  видит, как  они расходятся в  разных
направлениях  с  сияющими в  свете  неонов спинами. Когда  они  окончательно
скрываются за  стеной темного  дождя, Тедди  обходит  бар, запирает  дверь и
опускает  занавеску, на которой  выведено: "Извините, закрыто". Он выключает
три верхние  тусклые лампы и  большую часть неонов, оставляя  лишь несколько
для  ночного  освещения.  В  этом  подводном  сумраке  он выключает  игровой
автомат,  скороварку,  булькающий  музыкальный  автомат,  вытирает  столы  и
опорожняет  пепельницы в большую банку из-под кофе. Вернувшись  к стойке, он
развязывает  передник  и  бросает  его в мешок  с  грязным  бельем,  который
помощник Вилларда  Эгглстона заберет в  понедельник утром. Вынув  деньги  из
кассы,  он  присоединяет их  к  свертку, лежащему под  лампой с абажуром  из
раковины,  где  они  еще неделю  будут  дожидаться  банковского  дня.  Потом
нажимает кнопку под стойкой, которая включает охрану на всех дверях, окнах и
решетках, и рассыпает вдоль бордюра тараканий яд. Он убавляет подачу масла в
масляную батарею, так чтобы оно еле капало...
     И лишь после этого,  оглядевшись и  убедившись, что все дела на сегодня
закончены, он подходит к столу,  за которым они сидели, чтобы взглянуть, что
Дрэгер написал на подставке.
     Подставки  в  "Пеньке"  из  гофрированной бумаги,  украшенной  силуэтом
такелажника,  только  что  отпилившего  верхушку рангоута,  которая начинает
клониться вниз, а  сам он,  отпрянув,  держится  за веревку. Тедди  подносит
подставку  к  свету.  Сначала  он  не  замечает  ничего  особенного:  дерево
закрашено полосами, как шест  в  парикмахерской, -- сколько раз он уже такое
видел! -- глаза такелажника замазаны и дорисована борода; наверху изображено
нечто грубовато-продолговатое для  обозначения туч... И лишь  потом в нижнем
углу Тедди  замечает три  строчки, написанные  аккуратным,  но таким  мелким
почерком, что он с трудом разбирает слова.
     "Тедди:  боюсь,  вы  ошибочно  налили  мне   бурбон  "Де  Люкс"  вместо
"Харпера". Я подумал, что должен обратить на это ваше внимание".
     Тедди, не  мигая, потрясение  смотрит  на  надпись: "Что это?" --  пока
глаза у него  не  начинают гореть  от  напряжения,  а  подставка  в руке  не
начинает трястись, словно красный ветер пронесся через опустевший бар.
     Ивенрайт сидит  дома  в ванной на  тюке  одежды  в  трусах  и  майке  в
ожидании, когда ванна наполнится водой. Теперь,  чтобы  налить ванну горячей
воды, требуются часы.  Давно уже нужен  новый водогрей. По правде говоря, --
он вздыхает, оглядываясь, -- им много чего нужно, даже бутылка "Вик-са" и та
пуста.
     Согласившись  на работу в  тред-юнионе,  он  много потерял  в  деньгах;
зарплата  даже близко не лежала  по сравнению  с  тем, что  платила "Ваконда
Пасифик".  Но разрази  его  гром,  если  он попытается  совмещать  работу  в
профсоюзе с лесом, как поступают многие. Много ли от этого пользы,  что там,
что здесь? А для него и то и другое слишком много значило.
     Он гордился,  что в его крови была  страсть и  к тому и к другому, хотя
стоила ему эта гордость довольно дорого. Его  дед  был  большим  человеком у
истоков зарождения  движения "Индустриальные  Рабочие Мира  ". Он  был лично
знаком  с Бигом Биллом Хейвудом  --  фотография их обоих  висела у  Флойда в
спальне:  два  усача  с  большими белыми значками,  приколотыми  к гороховым
пиджакам, -- "Я --  Нежеланный  Гражданин"  --  держат  круглое  изображение
улыбающегося  черного  кота  --  символ  саботажа.  Его  дед  в  прямом и  в
переносном  смысле  отдал  свою  жизнь  этому  движению:  после  многих  лет
организаторской  деятельности, в 1916-м,  он  был убит  в Ивреттской  резне.
Лишенная средств к существованию, его бабка со своим младшим сыном  -- отцом
Флойда -- вернулась к своей семье в Мичиган. Но сын мученика был  не намерен
оставаться в старом ручном Мичигане, когда вокруг бушевала борьба. Несколько
месяцев спустя  мальчик  сбежал обратно в северные  леса,  чтобы  продолжить
дело, за которое умер отец.
     К двадцати одному году этот  крепкий рыжеволосый парень по кличке Башка
-- из-за характерной черты Ивенрайтов,  у которых  голова без шеи  покоилась
прямо  на  тяжелых  округлых  плечах,  --  завоевал  репутацию  свирепейшего
человека  во всех лесах, и ярого лесоруба,  способного пахать  с рассвета до
заката,  и  горячего  поборника  лейбористского  движения,  которым  мог  бы
гордиться не только его отец, но и Биг Билл Хейвуд.
     К сорока одному году этот рыжий превратился в алкаша с гнилой печенью и
надорванным сердцем, и уже никто на свете им не гордился.
     Организация скончалась, исчезла, раздавленная яростными  столкновениями
с  Американской  Федерацией Труда и Конгрессом  Индустриальных  Организаций,
обвиненная в коммунизме (хотя они потратили больше сил на  борьбу с "Красным
Рассветом", чем со  всеми  остальными, вместе взятыми). Леса,  которые любил
Башка  Ивенрайт,  быстро  заполнялись выхлопными газами, вытеснявшими чистый
смолистый  воздух,  а   неотесанные   лесорубы,  за   которых  он  сражался,
вытеснялись безбородыми  юнцами, учившимися валить лес по учебникам, юнцами,
которые не жевали табак,  а курили и спали на белоснежном белье, считая, что
так всегда и было. Ничего не оставалось, как жениться и закопать несбывшиеся
мечты.
     Ивенрайт никогда не знал  своего отца юным и твердолобым, хотя зачастую
ему казалось, что тот был ему гораздо ближе, чем разваливающееся привидение,
которое  в  поисках  выпивки  и  смерти бродило  среди  обнищавших теней  их
трехкомнатной  хижины во Флоренсе.  Лишь иногда,  когда  отец  возвращался с
лесопилки, где он  работал  в  котельной,  в  нем что-то просыпалось. Словно
что-то  поднимало  старые  воспоминания   с  самого  дна  его   прошлого  --
какая-нибудь   капиталистическая  несправедливость,  свидетелем  которой  он
оказывался, вновь раздувала былое пламя, бушевавшее в нем, и в такие  вечера
он сидел  на  кухне, рассказывая юному  Флойду,  как было  прежде  и как они
расправлялись с  несправедливостью в те дни, когда воздух был  еще чистым, а
по  лесу  ходили  настоящие  борцы.  Потом принимался  дешевый ликер, обычно
вызывавший молчание, а затем сон. Но в эти особые вечера за синими венозными
решетками  больной  плоти   просыпался   спящий  зилот,   и  Флойд  лицезрел
восставшего из  тлена юного  Башку  Ивенрайта,  который  выглядывал  из двух
тюремных глазков и сотрясал синие прутья решетки, как разъяренный лев.
     -- Слушай, малыш, -- подводил итоги лев. -- Есть толстозадые -- это они
и  худосочные  --  это  мы.  Кто  на  чьей  стороне  --  разобраться просто.
Толстозадых  мало,  но им принадлежит весь мир. Худосочных нас миллионы,  мы
выращиваем хлеб и  голодаем.  Толстозадые, они  считают, что им все сойдет с
рук, потому  что  они  лучше  худосочных,  потому что  кто-нибудь там помер,
оставил им деньги и теперь они могут платить худосочным, за что захотят.  Их
надо свергнуть, понимаешь?  Им  нужно показать, что мы  так же важны, как  и
они! Потому что все едят один и тот же хлеб! Проще пареной репы!
     Потом он вскакивал и, покачиваясь, плясал, свирепо распевая:

     Ты на чьей стороне?
     Ты на чьей стороне?
     Батальон, к стене...
     Ты на чьей стороне?

     Мать  флойда  и  две  его сестры боялись  этих редких  визитов  льва до
полусмерти.  Его  сестры  приписывали   эти  приступы  неистовой  ностальгии
воздействию  дьявола, мать не  возражала,  что это  дьявол,  но особый -- из
пинтовой бутылки без наклейки! И  лишь юный Флойд  знал, что это  было нечто
посильнее нападающего из <i>Библии  или</i> бутылки; он  чувствовал, что, когда его
отец громогласно  повествует об  их борьбе за  сокращение рабочего времени и
удлинение жизни, рисуя невозможные утопии, которые они пытались воплотить, в
его  юной  крови  закипает  тот  же  боевой клич,  призывающий к  борьбе  за
справедливость, и он видел вдали  те же лучезарные  утопии, которые различал
отец  своими  замутненными  виски глазами,  несмотря  на то  что мальчик  не
принимал ни капли.
     Конечно,  эти страстные вечера случались не  часто. И Флойд, так же как
мать  и  сестры,  презирал потертого  фанатика,  обрекавшего их  на  нищету.
Человеческую оболочку, ежевечерне напивавшуюся до потери сознания,  чтобы не
видеть изумленных призраков своих мертворожденных идеалов. Но при всей своей
ненависти к  отцу, он продолжал любить в нем мечтателя, хотя и  понимал, что
именно этот юный мечтатель повинен в том,  что отец превратился  в тот самый
фанатичный остов, который он ненавидел.
     Отец  погиб, когда Флойд  кончал школу, сгорел в горах.  Под конец  его
пьянство  достигло такой стадии,  что  он  уже не мог справляться с  котлом.
После  долгой зимы безработицы старые друзья подыскали ему работу смотрителя
сторожевых  огней на  самой высокой  вершине  в округе.  Воспрянув духом, он
отправился  на  новое   место.  Все  надеялись,  что  гордое  одиночество  и
длительный  период недоступности какого-либо  алкоголя облегчат муки старого
Башки,  а  может, даже  наставят  его  на  путь истинный.  Но  когда  группа
пожарников достигла обуглившихся развалин  лачуги смотрителя, они обнаружили
причину пожара,  свидетельствующую,  как глубоко заблуждались  друзья: среди
пепла они нашли остатки взорвавшегося самодельного самогонного аппарата. Все
наличествовавшие посудины -- от кофейной банки до склянок  из-под  химикалий
для  мытья уборной  --  были забиты  закваской,  состоящей  из  картофельной
шелухи,  малины, дикого ячменя и дюжины разнообразных видов цветов.  Змеевик
был сделан из искусно соединенных пустых винтовочных гильз. Топка сложена из
камней  и  глины.  И  с мрачным, невообразимым  отчаянием весь механизм  был
соединен гвоздями и скобами...
     Выяснилось,  что  преданные призраки старых идеалов в состоянии одолеть
подъем даже на самую высокую гору округа.
     После похорон обе сестры отправились на поиски более благодатной земли,
а мать,  которая все предшествовавшие годы занималась припрятыванием бутылок
от своего мужа, начала доставать их из потаенных  мест  и продолжила  с того
самого  момента, где закончил  Башка. Невзирая на  материнское  горе,  Флойд
умудрился закончить школу. Единственной  работой, которая давала ему время и
деньги,  оказалось довольно  туманное  соглашение,  которое  он  заключил  с
мошеннической компанией, перевозившей лес на  грузовиках. Машины были такими
древними  и  так непомерно  нагружались, что  ни один  из членов юниона и не
прикоснулся бы  к  ним и ни один из  полицейских не пропустил бы их спокойно
мимо.  Поэтому  поездки  приходилось делать тайно, в  темноте, по  объездным
путям.
     "Паршивцы! --  ругался Флойд, ведя перегруженную  машину  с погашенными
фарами по горным дорогам,  где за каждым поворотом его могли ожидать легавые
или смерть. -- Паршивцы! Воры! Ну что, нравится тебе это, худосочный?!"
     Ему  казалось,  что отец  слышит  его. Он надеялся, что  тот вертится в
своей могиле  от  его  слов.  Разве  это  не  он  был  виноват,  что  Флойду
приходилось каждую ночь рисковать своей шкурой?  Да  и юнион тоже был хорош.
Никому из его сверстников с разумными, стоящими на земле отцами -- даже тем,
чьи предки  погибли от  несчастных случаев, -- не приходилось так рисковать,
потому что  ни у кого из них отцы не были фанатиками. Так разве это не  отец
виноват, что в три часа ночи он ползет по  серпантину  с погашенными фарами,
когда  вместо  этого  он  бы  должен  был отдыхать  и набираться  сил  перед
завтрашней игрой?
     Однако он никогда не задавал себе вопроса, почему он не ушел из команды
после  окончания школы  и  не нашел себе  постоянной  работы. Он никогда  не
спрашивал себя,  почему  ему  необходимо  каждый  день выходить на  пыльное,
грязное поле и  пытаться переиграть всех этих красавчиков, которые вели себя
так,  будто иметь отца-алкаша -- государственное преступление... Он  никогда
не спрашивал себя об этом.
     После  окончания школы Флойд сразу  же  отправился работать в лес.  При
дневном  свете!  Для  Флойда  Ивенрайта  с тьмой покончено!  И  поскольку он
поклялся,   что  никогда   не  вступит   ни  в  какой  паршивый  тред-юнион,
единственное,  что ему оставалось,  --  работа в  лесу. Из-за того что он не
состоял в  профсоюзе, ему приходилось вкалывать в два раза  больше, чтобы не
попасть  под  увольнение.  Его  антипрофсоюзные  настроения  были  настолько
сильны,  что  вскоре он  был  замечен  руководством  предприятия  -- старыми
лесорубами, которые продолжали считать, что  человек отвечает  сам за себя и
никакие организации ему не нужны! -- этим  бывалычам не  потребовалось много
времени,   чтобы  распознать  в  крепком  рыжеволосом  юноше  потенциального
руководителя.  Через два года он  стал прорабом -- от грузчика до прораба за
два  года, -- а еще через  год на него была возложена ответственность за всю
работу на лесоповале.
     Горизонт прояснился. Он женился на девушке из известного  политического
семейства  округа. Он купил дом и хорошую машину. Большие люди --  владельцы
лесопилок, президенты банков -- стали называть его "молодцом" и приглашать в
свои организации и общественные кампании по сбору средств для индейцев. Дела
явно шли на лад.
     Но иногда по ночам...  его  сон  тревожили  яростные  вопли. Когда  его
коллега по работе увольнялся  толстозадым боссом, который из офиса и носа не
высовывал,  разве  что  прогуляться  вдоль берега, Флойд  чувствовал, как  в
мышечной ярости сжимаются и разжимаются его крепкие красные кулаки, а в ушах
начинают звучать старые боевые напевы:

     Ты на чьей стороне?
     Ты на чьей стороне?
     В благородной борьбе
     Ты на чьей стороне?

     И постепенно он начал обнаруживать, что все больше и больше  отдаляется
от руководства, начиная испытывать все большую симпатию к рабочим. А  почему
бы и нет, черт побери?  Прораб не прораб, разве сам он не  рабочий, если  уж
начистоту? Рабочий и  сын рабочего до  мозга костей. Он ничего не выигрывал,
заставляя  других повышать производительность, он  не  участвовал в  дележке
пирога, когда в  конце года  подводились итоги прибыли;  он отрабатывал свои
часы,  тянул лямку,  чувствуя, как незначительные злоупотребления  оставляют
неминуемые  отметины  на  его  теле  --  единственном  инструменте,  имеющем
ценность для  любого лесоруба. Так как же,  черт побери, ему было не ощущать
всех  тягот рабочего  класса? Не то чтобы он  уже  был готов отдать жизнь за
юнион -- спасибо, он уже насмотрелся на то, что  из этого выходит, он просто
поставит подпись и будет платить взносы! -- но, черт, он не  мог видеть, как
людей,  отдавших по  пятнадцать  лет  жизни  какой-нибудь  сучьей  компании,
вышвыривали    за   порог,   заменяя   какими-нибудь   новыми   техническими
средствами... от  этого у  него кровь закипала! Львиный  рык  звучал  в  его
сердце  все громче  и громче, и он уже не мог утаить его от руководства. Оно
не  хотело  упускать  Флойда --  терять  такого прораба!  --  но  после  его
многочисленных   тирад   о  несправедливом   обращении  с  трудящимися   оно
определенно  охладело  к  нему:  его уже  не называли  "молодцом",  и  клубы
повычеркивали его  имя  из  списков  своих членов.  Но этот  рык ощущался не
только  работодателями.  Однажды в полдень  шесть  человек,  отделившись  от
остальной компании, валявшей  дурака за бутербродами и кофе,  спустились  по
склону к  одинокому пню, за которым прораб уединенно поедал свой завтрак,  и
сообщили  ему, что, обсудив,  они  решили выдвинуть его  на  пост президента
местного  отделения тред-юниона, если  он не будет  возражать. Открыв рот от
изумления, Ивенрайт  целую минуту  не  мог  вымолвить ни слова: выбрать его,
прораба, их прораба, президентом? После  чего он  поднялся,  сорвал с головы
каскетку с фирменным  знаком  и, швырнув ее на землю, объявил со слезами  на
глазах,  что  он не  только согласен, но  и  тут  же оставляет свою  прежнюю
работу!
     -- Увольняешься? -- недоуменно  спросил владелец  на лесопилке. -- Я не
понимаю, Флойд, почему ты бросаешь работу?
     -- Люди хотят выбрать меня местным президентом.
     -- Да,  знаю. Но это  еще  не причина,  чтобы бросать  работу, зачем же
увольняться?
     -- Ну ладно, не бросать, если вам не нравится это слово. Просто я ухожу
от вас и наконец начну работать сам за себя!
     Даже   теперь  при  воспоминании  об   этом  событии   на   глаза   ему
наворачивались  слезы. Никогда прежде он не испытывал такой гордости. Он шел
на  это первое собрание,  подняв голову  и распрямив плечи,  мечтая, как  он
теперь покажет  всем, кто пристрелил деда  за  то, что тот  боролся за права
американцев,   кто   разогнал  в   тридцатых   его  организацию,  кто  довел
разочарованного отца  до позорной жизни и презренной смерти, кто посадил его
-- еще школьником! -- за руль перегруженного грузовика, чтобы они каждый год
могли менять машины на заработанные им шальные деньги.  Тем, кто считал себя
лучше, толстозадым... черт бы его побрал, если он не покажет им!
     И  вот  миновало чуть больше года, и чего он добился?  На  что он может
указать?  Из глаз потекли  слезы, и  он  снова ощутил знакомое  щекотание  в
горле. Он тяжело поднялся с бельевой корзины и отпил воды, чтобы утопить это
щекотание, потом снял трусы,  майку  и залез в ванну. Вода была не настолько
горяча, как  ему хотелось бы, и без старого доброго "Викса", но делать  было
нечего. Он вздохнул  и  откинулся назад  в  ожидании  удовольствия,  которое
обычно получал после трудового дня в лесу. Но вода была недостаточно теплой.
     Он лежит  с  закрытыми глазами, припоминая  все происшедшее в "Пеньке".
Дрэгер. Черт, как подойти к  этому человеку? Не странно ли, ведь они  оба по
одну сторону баррикады. Как Флойд  ни старался,  он  не мог себе представить
Джонатана Бэйли Дрэгера в  гуще борьбы,  когда одерживались первые роковые и
дорогие победы... представить его там, в тридцатых, с памфлетами, топорами и
баграми,  рискующим жизнью,  чтобы высказаться или потребовать оборудование,
которое не  прикончит  вас  раньше времени,  или  даже просто участвующим  в
демонстративной   и    издевательской   акции    ношения    значков,   гордо
провозглашающим себя  одним  из тех, кого президент  Рузвельт  заклеймил как
граждан если и не виновных  в каких-либо преступлениях, то, по крайней мере,
нежеланных для Соединенных  Штатов. Только не  Дрэгер, не этот привередливый
зазнайка, у которого за всю жизнь пары шипованных сапог  не было, который ни
разу в жизни не  махал обоюдоострым топором, когда  каждый удар  раскалывает
голову, еще тяжелую после вчерашней пьянки,  который  не сидел  часами после
рабочего  дня  под  яркой  лампой, выковыривая иглой  занозы  и  колючки  из
уставших пальцев... Только не Джонатан Бэйли Дрэгер.
     Без  всяких  предупреждений  в   горле  снова  разбушевалась   щекотка,
подступая все ближе. На этот раз он не стал подавлять чих. И он прогремел по
дому  со всей  величественной мощью; домашние  могут  проснуться  от  такого
грохота, но они  быстро  сообразят, что" это, они сразу поймут, что это отец
вернулся. Его руки и бедра дрожали от сотрясения. Хороший  чих все равно что
добрая выпивка. Производит впечатление.
     Через  минуту  в  дверях  ванной,  почесывая   примятые  рыжие  волосы,
показался Ларри, его четырехгодовалый сын. Ивенрайт улыбнулся ему.
     -- А, крошка скунс... по-моему, тебе рановато вставать.
     --  Привет, папа,  --  сонно  проговорил  мальчик.  Подойдя  ближе,  он
заглянул  в  ванну  и  уставился  на  пузырьки,  плотным  слоем  покрывавшие
волосатые плечи, грудь  и живот  отца,  словно окутывая его густой  порослью
рыжего мха. -- Я услышал тебя и проснулся, -- объяснил мальчик.
     -- Тебе не  надо пописать?  -- спросил Ивенрайт. Мальчик  задумался, не
отрывая взгляда от волосяного покрова, и покачал головой:
     -- Нет.
     -- Ты уверен?
     -- Я уже писал сегодня вечером.
     -- Хороший мальчик.
     -- Где ты был, папа?
     -- Папе надо было повидаться с одним человеком по делу.
     -- Ты победил?
     -- Это был не покер, скунс. А теперь иди-ка обратно в кровать.
     -- Я писал перед тем, как лечь спать.
     -- Ладно, хороший мальчик. Иди в кроватку.
     -- Спокойной ночи, папа.
     Мальчик  косолапя  засеменил прочь  --  маленькая  пародия  на медвежьи
движения Ивенрайта. Когда до Флойда донесся скрип кровати, он  протянул руку
и  закрыл дверь,  чтобы свет  или еще один чих  не разбудил братьев и сестер
малыша, после чего снова нырнул в ванну, скрывшись в воде до самого рта. Уши
исчезли под водой. На поверхности остался лишь нос,  чтобы дышать. Он  снова
закрыл глаза.  Выиграл ли я? -- размышляет он, улыбаясь про себя копированию
мальчиком обычного раздраженного  вопроса жены: наверное, всю мою жизнь  вне
дома  он  представляет  как одну непрерывную  игру  в кости. А в общем, если
задуматься,  так оно  и есть, игра  на  вшивой  карте  в надежде, что придет
лучшая. Блефуя на мелочи и расслабляясь на крупной...
     Он задремал, и мысли его снова вернулись к  Дрэгеру. Единственное, чего
я не стану делать, -- обещает он себе: никогда не буду  убеждать своих детей
вставать  на  ту   или  иную   сторону...  потому  что  теперь  трудно  быть
уверенным... кто Толстозадый, а кто Худосочный... кто на чьей стороне... или
кто победил... или даже вообще кого ты хочешь победить...
     На  следующий  день,  в  понедельник,  утром  Ивенрайт  позвонил  немым
Ситкинсам, Хави Эвансу, Мелу Соренсону и Лесу Гиббонсу. За исключением Леса,
все прибыли вовремя, чтобы подкрепиться бутербродами с олениной и картошкой.
Опознавательные  знаки   пикета,  изготовленные  Флойдом,  стояли  у  стены,
составленные в козлы, как оружие перед боем.
     --  Садитесь,  парни, --  пригласил  их Ивенрайт. --  Пожуйте.  Немного
подождем  Леса -- и вперед. Если б не лососи, которых я стреляю на  склонах,
не знаю, где бы мы были с этой забастовкой, -- подмигнул он им за едой.
     Никто даже не улыбнулся.
     -- Ты уверен, что Дрэгер знает об этом пикете? -- поинтересовался Хави.
     -- Ясно как божий день, -- бодро откликнулся Ивенрайт. -- Вчера вечером
я сказал ему, что мы  сами можем справиться со  своими делами,  если  он  не
знает, чем нам помочь...
     --  Не знаю, -- уклончиво заметил  Хави. -- Моей старухе не понравится,
если я ввяжусь во что-нибудь противозаконное...
     -- К  черту  законы! Мы  уже должны  наконец что-то сделать, и к  черту
законы!
     -- А как насчет Хэнка?
     -- А что такое? Что он может сделать? Что он может сделать с пикетом?
     -- Не знаю, -- пробормотал Хави, вставая. -- Никогда не знаешь...
     Полчаса спустя пикетчики уже тяжело ходили  взад-вперед  перед конторой
лесопилки. Орланд  Стампер вышел на улицу, постоял  минуту, глядя на  них, и
снова ушел к визжащим пилам.
     -- Собирается сообщать Хэнку, -- горестно заметил Хави.
     -- Ну и что? -- спросил Ивенрайт. --  Хави, честное слово, по-моему, ты
переоцениваешь этого подлеца...
     Со следующего  грузовика, прибывшего с  лесоповала, не дожидаясь, когда
он  начнет  сваливать  бревна в  реку,  легко  спрыгнули  Хэнк  и  Джо  Бен.
Топчущиеся  пикетчики боязливо посматривали из-под своих каскеток, как  Хэнк
со  своим  маленьким приятелем  уселись на  скамейке под навесом  крыльца  и
воззрились на парад. Прошло полчаса. Хэнк курил,  ухмыляясь, оперев локти на
колени и свесив руки между ног;  Джо Бен со  своим  транзистором обеспечивал
некоторый маршевый аккомпанемент. Наконец, к радости Хави, Хэнк повернулся и
что-то прошептал Джо Бену,  и Джо,  разразившись хохотом, кинулся к пикапу и
исчез в  направлении города. Когда грузовик вернулся снова, Хэнк  пожелал им
всем приятного дня и залез в кабину. Больше он не появлялся.
     -- Мы достали его, -- прокаркал  Ивенрайт, возвращаясь вечером домой  с
новой  бутылкой  "Викса".  --  Им  нужны  помощники.  Без  помощников им  не
справиться. А кто решится пересечь  границу нашего  пикета с газом, бензином
или запчастями, а? Завтра или послезавтра мы их одолеем.
     Их одолели на следующий же день. Когда Флойд  с  пикетчиками  явился  к
лесопилке, их там поджидала передвижная телевизионная установка  из Юджина с
портативной камерой, два фотографа из  "Реджистер Гард" и индеанка Дженни. А
вечером на первой  странице  уже был  заголовок:  <i>Пикетчики  сбиты  с  толку
таинственной свадьбой:  кто же счастливец жених?</i> А  новости  в 6.15 показали
фотографию  женщины  с  лицом,  словно  печеный батат, в  пончо и  резиновых
сапогах,  которая с лозунгом,  приколоченным к палке, двигалась вдоль  линии
пикета. <i>Нечестно  Нечестно</i>  --  провозглашал  лозунг. А внизу была добавлена
подпись: <i>Новобрачная.</i> На следующий день идти к лесопилке никто не решился.
     На этот раз они  встретились  в "Пеньке". Тедди,  полностью поглощенный
протиркой рюмок, как будто даже не слышал их заказов.
     --  Ну,  какую тактику  ты предлагаешь теперь, Флойд? --  Дрэгер  вошел
никем не замеченный; он остановился у  бара и принялся разворачивать газету.
-- Надеюсь, не поджог?
     -- Увидите. Нам осточертело валять дурака. Увидите.
     -- Отлично, --  любезно заметил Дрэгер  и  сел. -- Расскажете,  что  из
этого выйдет. --  Он разложил газету  и  углубился  в  чтение. -- Бурбон, --
произнес он, не поднимая головы. -- "Харпер ". -- Тедди уже наливал.
     --  Вот  и  хорошо,  --  прошептал Ивенрайт  за своим  столом. -- Около
десяти. Я позвоню Ситкинсам. Мел, ты  позвони  Хави и позови  его. Значит, в
десять. -- Мужчины кивали, сидя в напряженной тишине вокруг стола, покусывая
края  стаканов  и не нарушая глубокой серьезности даже  обычными шутками  по
поводу  разбавленной Тедди  выпивки. Они беседовали, пока не  настало  время
ужинать.  Полдюжины   решительных   и  смелых  парней  собрались  вечером  у
Ивенрайта,чтобы разработать  план проникновения  на лесопилку, с  тем  чтобы
разрубить тросы, соединяющие бревна.
     --  Понесутся вниз  по  течению, как  дикие  лошади!  --  объяснил  Лес
Гиббонс, стуча по полу пивной бутылкой. -- А если  повезет, так  они  снесут
все осиное гнездо этих сукиных детей и их затопит, как крыс!
     -- А для начала можем вставить  в  цепи парочку динамитов! --  Ивенрайт
чувствовал, как колотится его сердце.
     -- Парни! Мне это нравится!
     -- А  может,  бросить  парочку  и  на  лесопилку? --  Да,  сэр, вот так
делаются дела, старые там методы или новые!
     -- Это вещь!
     -- Ну ладно, -- Гиббонс снова стукнул по полу, -- мы собираемся болтать
или дело делать?
     -- Черт побери, делать! Прямо как командос. Пошли, пошли!
     Им удалось развязать всего лишь одну  цепь, после чего скользкие бревна
снесли в воду Ивенрайта и  еще двоих. Трое  этих несчастных командос тут  же
исчезли  в  темноте,  и  через  мгновение  их  крики и  ругань  раздались  с
затопленной группы  деревьев,  за  которые  они  уцепились.  До берега  было
далеко,  и они боялись  плыть, но и холод был  такой, что,  если  посылать в
город за моторкой, они окоченели бы.
     -- Что  мы ему скажем? --  шептал замерзший  и сгорбившийся Хави Эванс,
набирая номер телефона при свете фонарика.
     --  Скажи ему, что нам срочно  нужна помощь, чтобы спасти трех людей от
смерти!
     --  Я имею  в виду... о  бревнах?  -- прошептал  Хави, зажимая микрофон
трубки рукой.
     -- Мак-Элрой их там сейчас  связывает.  Может, в темноте он не заметит,
что не хватает нескольких бревен.
     Хэнк  приехал,  как  всегда готовый помочь. Светя  фонариком, они с Джо
Беном отыскали троих человек,  вжавшихся в  голые  побеги бамбука. Костлявая
поросль шуршала и трещала под напором течения, выглядя такой же  жалостной и
замерзшей,  как и  дрожащие мужчины,  уцепившиеся  за нее.  Не успела  лодка
достичь безопасной тверди, как все трое  тут  же  принялись говорить: каждый
уже успел сочинить свою  изощренную и логичную  версию, почему он так поздно
оказался так далеко от города и в такой близости от собственности врага.  Но
так  как  Хэнк не  задавал  никаких вопросов  и  даже  не проявлял  никакого
интереса к ним, они предпочли заткнуться, разумно решив,  что любые их алиби
или извинения будут восприняты без вопросов, возможно, даже без комментариев
и уж наверняка без доверия.
     -- У вас усталый вид, ребята, Флойд... Послушайте, пошли на лесопилку и
сварим там кофе.
     -- Нет, -- решительно отклонил это предложение Ивенрайт. -- Спасибо, не
надо. Мы собираемся...
     -- Я бы  предложил вам что-нибудь  покрепче, если бы у нас было.  Какая
непруха! Джоби, у нас ведь тут нет бренди или бурбона?
     -- Боюсь, что нет. Здесь нет. А дома есть...
     -- О'кей. Нам пора идти.
     --  Очень   жаль.  Жаль,  что  мы  оказались  такими  негостеприимными.
Послушайте, я  вам вот  что скажу: вы приходите  завтра ночью  опять,  а  мы
подготовимся получше.
     Трое стояли, выстроившись в линеечку, как школьники перед директором.
     --  Н-н-нет, спасибо,  Хэнк, --  просту