Юрий Коваль. Суер Содержание Часть первая ФОК БУШПРИТ Главы I-VI. Шторм Глава VII Остров Валерьян Борисычей Глава VIII Суть песка Главы IX-X Развлечение боцмана Главы XI-XII Самсон-Сеногной Глава XIII Славная кончина Глава XIV Хренов и Семенов Глава XV Пора на воблу! Глава XVI Остров неподдельного счастья Глава XVII Мудрость капитана Глава XVIII Старые матросы Глава XIX Остров печального пилигрима Глава XX Сущность "Лавра" Глава XXI Остров теплых щенков Глава XXII Встречный корабль Глава XXIII Дырки в фанере Глава XXIV Остров Уникорн Глава XXV Дротики и кортики Главы ХХVI-ХХVII Рог Уникорна Глава XXVIII Остров большого вна Глава XXIX Кроки и кошаса Глава XXX Остров пониженной гениальности Часть вторая ГРОТ Глава XXXI Блуждающая подошва Глава XXXII Остров голых женщин Глава XXXIII Блеск пощечин Глава XXXIV Задача, решенная сэром Глава XXXV Бездна наслаждений Глава XXXVI Гортензия Глава XXXVII Ихнее лицо Глава XXXVIII Возвращение на остров голых женщин Глава XXXIX Остров посланных на ... Глава ХL Остров Леши Мезинова Глава ХLI Вампир Глава XLII. Остров Сциапод Глава XLIII. Бодрость и пустота Глава XLIV. Ступеньки и персики Глава XLV. Стол из четвертого измерения Глава XLVI. Трепет Глава XLVII. Пожар любви Глава XLVIII. В рассол! Глава XLIX. Ненависть Глава L. Ведра и альбомы (Остров Гербарий) Глава LI. Порыв гнева Глава LII. Остров, на котором совершенно ничего не было Глава LIII. Е мое Глава LIV. Род Главы LV-LVI. Крюк Глава LVII. Название и форма Глава LVIII. Драма жизни Глава LIX. Судьба художника Глава LX. Иоанн Грозный убивает своего сына Глава LXI. Остров, обозначенный на карте Глава LXII. Капитанское пари Глава LXIII. Надписи на веревке Глава LXIV. Остров Кратий Глава LXV. Кусок поросятины Глава LXVI. Прелесть прозы Глава LXVII. Лунная соната Глава LXVIII. Остров нищих Глава LXIX. Я сам Глава LXX. Камень, ложка и чеснок Глава LXXI. Перо ветра Глава LXXII. Стакан тумана Глава LXXIII. Сидящий на мраморе Глава LXXIV. Усы и невозможное Глава LXXV. Как было подано невозможное Глава LXXVI. Явление природы Часть третья БИЗАНЬ Глава LXXVII. Мадам Френкель Глава LXXVIII. Остров особых веселий Глава LXXIX. Осушение рюмки Глава LXXX. Рюмочка под беседу Глава LXXXI. Бескудников Глава LXXXII. Лик "Лавра" Глава LXXXIII. Некоторые прерогативы боцмана Чугайло Глава LXXXIV. Остров боцмана Чугайло Глава LXXXV. Затейливая надпись Глава LXXXVI. Лещ Глава LXXXVII. Сергей и Никанор Глава LXXXVIII. Остров Едореп Глава LXXXIX. Теплый вечерок в нашей уютной кают-компании Глава ХС. Князь и Лизушка Глава XCI. Мизинчик Глава ХСII. Золотая любовь Глава XCIII. Кадастр Глава XCIV. Остров Истины Глава XCV. Девяносто пятая ПРИЛОЖЕНИЕ Глава XLIX. Ненависть Глава L. Ведра и альбомы (Остров Гербарий) Суер-Выер - Юрий Коваль Часть первая ФОК БУШПРИТ Темный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана. Наш старый фрегат "Лавр Георгиевич" тихо покачивался на волнах, нарушая тишину тропической ночи только скрипом своей ватерлинии. - Грот-фок на гитовы! - раздалось с капитанского мостика. Вмиг оборвалось шестнадцать храпов, и тридцать три мозолистых подошвы выбили на палубе утреннюю зорю. Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло. Главы I-VI. Шторм *** Служил у нас на "Лавре Георгиевиче" впередсмотрящий. Ящиков. А мы решили завести еще и назадсмотрящего. Ну мало ли что бывает. Короче - надо. Завели, а фамилию ему давать не стали. Ну на кой, простите, пес, назадсмотрящему-то фамилия? А он говорит: - Ну дайте же хоть какую-нибудь. Ну хоть бы - Бунин. Никакого, конечно, Бунина мы ему не дали. А он назад оглянулся и как рявкнет: - Идет шторм! - Шторм? - удивился наш капитан сэр Суер-Выер. - Так ведь он умер. - Кто умер? - Шторм умер. Апполинарий Брамсович. - А это другой шторм идет, - пояснил впередтеперьужесмотрящий Ящиков. - И другой умер, - сказал Суер. - Через два года. - Знаете что, капитан, - который Бунина просил говорит, - свищите скорей всех наверх. - Рак, - пояснил капитан то ли про первого, то ли про второго Шторма. - А ну вас всех, прости меня Господи, - сказал назадсмотрящий, - понасели на "Лавра Георгиевича" и плывут незнамо куда, гады! - У обоих, - продолжил Суер свою предыдущую мысль. Перед бурей утихли волны. В тишине слышался скрип нашей ватерлинии и какие-то клетчатые звуки. Это мадам Френкель еще плотнее закуталась в свое одеяло. Глава VII Остров Валерьян Борисычей - Со всеми этими штормами и сошестерениями, - сказал как-то наш капитан Суер-Выер, - нам Острова Истины не открыть. Да вон, кстати, какой-то островок виднеется. Не Истины ли? Эй, Пахомыч! Суши весла и обрасопь там, что надо обрасопить! - Надоело обрасопливать, сэр, - проворчал старпом. - Обрасопливаешь, обрасопливаешь... а толку? - Давай, давай, обрасопливай без долгих разговоров. Вскорости Пахомыч обрасопил все, что надо, мы кинули якорь, сели в шлюпку и поплыли к острову, виднеющемуся невдалеке. Он был невелик, целиком умещался в подзорную трубу. На нем не было видно ни души. Песок, песок да еще какие-то кочки, торчащие из песка. Шлюпка уткнулась носом в берег, и тут же кочечки зашевелились и каким-то образом нахлобучили на себя велюровые шляпы. Тут и стало ясно, что это не кочки, а человеческие головы в шляпах, которые торчат из пещерок. Крупная, но фетровая шляпа заколебалась, и из пещерки вылез цельный человек. Сняв шляпу, он приветливо помахал ею и сказал: - Добро пожаловать, дорогие Валерьян Борисычи! Мы невольно переглянулись, только Суер поклонился и сказал: - Здравствуйте, братья по разуму! Шляпы в норках загудели: Здравствуйте, здравствуйте, дорогие Валерьян Борисычи! А первый в крупной фетровой обнял Суера и расцеловал. - Ну, как вы добрались до нас? - спрашивал он. - Легко ли? Тяжело? Все ли Валерьян Борисычи здоровы? - Слава Богу, здоровы, - кланялся Суер. Меня всегда поражала догадливость капитана и его житейская мудрость. Но какого черта? Какие мы Валерьян Борисычи? Никакие мы не Валерьян Борисычи! Но спорить с туземцами не хотелось, и я подумал: если капитан прикажет, мы все до единого дружно станем Валерьян Борисычами. Между тем шляпа номер один продолжала махать когтистой лапой и весело лопотала: - Мы так радуемся, когда на остров прибывает очередная партия Валерьян Борисычей, что просто не знаем, как выразить свое счастье! - И мы тоже счастье выражаем, - сказал Суер и, обернувшись к нам, предложил: - Давайте, ребята, выразим свое счастье громкими кличами. Мы не стали спорить с капитаном и издали несколько кличей, впрочем, вполне приличных. Кроме Пахомыча, который орал: - Борисычи! А где же магарыч? - Я надеюсь, - сказала шляпа номер один, - среди вас все истинные Валерьян Борисычи? Нет ни одного, скажем, Андриан или Мартемьян Борисыча? Не так ли? - Ручаюсь, - сказал капитан, придирчиво осматривая нас. - Верно, хлопцы? - Да, да, это так, - поддержали мы капитана. - Мы все неподдельные Валерьян Борисычи. - Но мы маленькие Валерьян Борисычи, - влез в разговор лоцман Кацман, - небольшие Валерьян Борисычи, скромные. Капитан недовольно поморщился. Лоцману следовало бы помолчать. Он сроду не бывал никаким Валерьян Борисычем, а, как раз напротив, по паспорту читался Борис Валерьяныч. - Мы-то маленькие, - продолжал болтливый лоцман. - А вот он, - и лоцман указал на Суера, - он величайший из Валерьян Борисычей мира. Суер поклонился, и мы ударили в ладонь. Самое, конечно, глупое, самое тупое заключалось в том, что я и вправду почувствовал себя Валерьян Борисычем и раскланивался на все стороны, как истинный Валерьян Борисыч. - Дорогой Валерьян Борисыч, - сказал Суер, обращаясь к главной шляпе. - Позвольте и мне задать вопрос. Скажите, а вот эти люди, которые сидят в норках, все ли они истинные Валерьян Борисычи? - Валерьян Борисыч, дорогой, - отвечала шляпа, - мы понимаем вашу бдительность и ответим на нее дружно, по-Валерьян-Борисычски. Эй, вэбы, отвечайте! Тут все Валерьян Борисычи зашевелились в норках и хотели было вылезать, но Главношляпый крикнул: - Сидеть на месте! Кто выскочит - пуля в лоб! Начинайте. И один носатый из ближайшей норы неожиданно и гнусаво запел: О, Океан! О, тысячи На небе дивных звезд! Все Валерьян Борисычи Имеют длинный хвост. А хор из норок подхватил: Имеют хвост, но он не прост. Меж небом и землей он мост. Гнусавое запевало выползло тем временем на второй куплет: В душе изъян был высечен На долгую науку. Вам Валерьян Борисычи Протягивают руку. И хор подхватил: Берите нашу руку, А то дадим по уху! И они высунули из норок когтистые лапки. Все невольно отшатнулись, и даже Суер заметно побледнел. Он быстро оглядел нас и впер свои брови в меня. - Валерьян Борисыч, - сказал он, похлопывая меня по плечу, - возьми руку друга из норы. - Кэп, меня тошнит. Валерьян Борисычи в норках зашептались, заприметив наши пререканья. - Иди, скотина Валерьян Борисыч, - толкнул меня в спину Пахомыч. - Иди, а то меня пошлют. Глава VIII Суть песка В этот момент меня покинуло чувство, что я немного Валерьян Борисыч, но - подчинился капитану. Я уважал Суера, вам, впрочем, этого не понять. Любезно гримасничая, как это сделал бы на моем месте истинный Валерьян Борисыч, я тронулся с места и пошел некоторым челночным зигзагом. - Он очень стеснительный, - пояснял Кацман, - но истинный, хотя и мелковатый, Валерьян Борисыч *. Подойдя к ближайшей кочке-шляпе, я схватил за руку какого-то Валерьян Борисыча и принялся тресть. - Здорово, старый хрен Валера! - заорал я. - Ну как ты тут? Все в норке сидишь? А мы тут плавали-плавали и на вас нарвались! Да ты сам-то хоть откуда? Я-то из Измайлова! Схваченный мною Валерьян Борисыч тихо поскуливал. - Ты с какого года? - орал я. - С тридцать седьмого, - отвечал задерганный мною Валерьян Борисыч. - А я с тридцать восьмого! Ты всего на год и старше, а вон уже какой бугай вымахал! Валерьян Борисыч призадумался и наморщил лобик. - Ты знаешь чего, - сказал он, - копай норку рядом со мной, мы ведь почти ровесники. К тому же я из Сокольников. - Да! Да! Да! - закричал Главный Шляпоголовый. - Копайте все себе норки! Здесь очень хороший песочек, легко копается. И мы все будем дружно сидеть в норках. И тут я подумал, что это неплохая идея, и мне давным-давно пора выкопать себе норку в теплом песке, и хватит вообще шляться по белу свету. "Заведу себе велюровую шляпу, - думал я. - Стану истинным Валерьян Борисычем, а там - разберемся". И я опустился на колени и стал двумя руками загребать песочек, выкапывая норку. Песок струился с моих ладоней, и суть его, копая, я пытался постичь. "В чем же суть этого песка? - напряженно думал я. - Эту вечную загадку я и стану разгадывать, сидя в норке". Струился, струился песок с моих ладоней, тянул к себе и засасывал. Вдруг кто-то сильно дернул меня за шиворот и выволок из норы. - Ты что делаешь? - сказал Суер, щипая меня повыше локтя. - Опомнись! - Норку копаю. А вы разве не будете, кэп? - Будем, но позднее. - Позвольте, позвольте, - встрял Главный Шляподержатель, - откладывать копание не полагается. Копайте сразу. Тут я заметил, что Валерьян Борисычи в норках надулись и смотрели на нас очень обиженно. - Копайте норки, а то поздно будет, - приговаривали некоторые. - Нам нужно вначале осмотреть достопримечательности, - отвечал Суер-Выер. - А уж потом будем копать. - Какие еще достопримечательности? Здесь только песок да Валерьян Борисычи. - А где же музей восточных культур? - спросил Суер. - Мы его разграбили, - мрачно ответил Главный Валерьян Борисыч. - А вы, я вижу, не хотите норок копать. Бей их, ребята! Это поддельные Валерьян Борисычи! Их подослали Григорий Петровичи! - Вот ведь хреновина, - устало сказал Суер. - Только приплываем на какой-нибудь остров - нас сразу начинают бить. Головной Валерьян Борисыч снял вдруг шляпу и метнул ее в капитана. Шляпа летела, вертясь и свища. Капитан присел, и шляпа попала в лоцмана. Кацман рухнул, а шляпа, как бумеранг, вернулась к владельцу. Все прочие Валерьян Борисычи засвистели по-узбекски и стали принакручивать шляпами. Через миг несметное количество шляп загудело над нашими головами. Волоча за собой, как чайку, подбитого лоцмана, мы отступили к шлюпке. Над нами завывали смертоносные шляпы. Пахомыч изловчился, поймал одну за тулью, зажал ее между коленей, но шляпа вырвалась, схватила корзину с финиками, которая стояла на корме, и понеслась обратно на остров. Эти финики спасли нам жизнь. Валерьян Борисычи, как только увидели финики, выскочили из норок. Они катались по песку, стараясь ухватить побольше фиников. - А мне Валерьян Борисычи даже чем-то понравились, - смеялся Суер-Выер, выводя нашу шлюпку на правильный траверз. - Наивные, как дети, хотели нас шляпами закидать. Тут в воздухе появилась новая огромная шляпа. Она летела книзу дном тяжело и медленно. Долетев до нас, шляпа перевернулась, вылила на капитана ведро помоев и скрылась в тумане. Главы IX-X Развлечение боцмана На следующий за Валерьян Борисычами остров для забавы мы взяли с собой боцмана Чугайло. Он уже несколько месяцев не сходил с борта и совершенно озверевал. - Хочу развлечений! - ревел он иногда в своей каюте. Правда, еще издали было видно, что особых развлечений на этом острове не состоится. Прямо посредине его стояло какое-то сухое дерево, а вокруг сплошной камень. - Это ничего, - говорил Суер, - походит вокруг дерева, глядишь - и развлечется. Ну, мы сошли на берег и открыли остров. А потом сели на камушек, а боцмана пустили ходить вокруг сухого дерева. И он начал ходить, а мы смотрели, как он ходит, и перемигивались. - Неплохо ходит, холера! - Медленно как-то. Вяло. - Господин Чугайло! - кричал Пахомыч. - Да вы побыстрее ходите, а то не развлечетесь. - Сам знаю, как хожу! - ревел боцман. - Развлекаюсь, как умею. - Чепуха, - сказал лоцман Кацман, - так он не развлечется никогда в жизни. Давайте потихоньку сядем в шлюпку и уплывем, вот тут он и развлечется. И мы сели в шлюпку и отплыли на три кабельтова. Боцман Чугайло вначале не заметил нашего маневра и ходил, тупо глядя в землю, а когда заметил - забегал вокруг дерева, то и дело падая на колени. - Вы куда? - орал он. - Вы куда? Ничего не мог он придумать, кроме этой моржовой фразы. Ясно куда: на "Лавра". - Не покидайте меня, братцы, - орал Чугайло в пространство, а мы посмеивались и делали вид, что навеки уплываем. - А что? - сказал Суер. - Может, и вправду оставить его на острове? Надоел ужасно. Ходит всюду, плюется и сморкается. Всего "Лавра Георгиевича" заплевал. - Давайте оставим, - сказал Пахомыч. Думали мы, думали и решили оставить боцмана на острове. Хрен с ним, пускай развлекается. Главы XI-XII Самсон-Сеногной Лоцман Кацман разрыдался однажды у мачты, на которой к празднику мы развесили кренделя. - Жалко Чугайлу, - всхлипывал он. - Давайте вернемся, капитан. Заберем его на "Лавра". А, наверно, уж с полгода прошло, как мы оставили боцмана на острове. - Ладно, - сказал наш простосердечный капитан, - вот откушаем праздничного суфле и назад поплывем. Ну, откушали мы суфле, поплыли назад. Смотрим - Чугайло жив-здоров, бегает по острову вокруг сухого дерева. - Неужто еще не развлекся? - удивился Суер. А боцман, как увидел нашу шлюпку, стал камнями кидаться. Во многих он тогда попал. Высадились мы на остров, связали боцмана, сели под дерево и рассуждаем: что же дальше делать? Забросает же камнями, ватрушка! Сидим эдак, вдруг слышим, Кацман кричит: - Почки! Лоцман кричит: - Почки! И пузырьки какие-то лопаются! Батюшки-барашки! На ветвях-то сухого дерева появились настоящие растительные почки! И лопаются, а из них листочки выскакивают. Растительные! - Боцман! - Суер кричит. - Откуда почки? - Не знаю, - мычит боцман, мы-то ему в рот кляп засунули, чтоб не плевался. - Не знаю, - мычит. Вынули мы кляп, а боцман все равно ничего не знает. Засунули обратно, и капитан спрашивает: - Живете на острове, а про почки не знаете. Как же так? - Они раньше не лопались, - через кляп мычит. - Развиваются! - закричал Кацман, и мы увидели, что листочки позеленели, а из-под них цветы расцвели. Бросили мы боцмана, кинулись цветы нюхать. Только нанюхались - цветы все опали. - Что же теперь делать? - спрашиваем капитана. - Опали наши цветочки! - Ждать появления плодов, - размыслил Суер. И плоды не заставили себя ждать. Вначале-то появились такие маленькие, зелененькие, похожие на собачью мордочку, а потом стали наливаться, наливаться. Лоцман цоп с ветки пло-дочек - и жрет! Капитан хлопнул его по рукам: - Незрелое! - Я люблю незрелое! Люблю! - плакал лоцман и жадно, как лягушонок, хватал плодочки. Связали мы лоцмана и стали ждать, когда плоды созреют. И вот они созрели прямо на глазах. - Неужели груши? - восхищался Пахомыч. - Ранет бергамотный?! - мычал через кляп боцман. Накидали мы целую шлюпку груш, развязали боцмана с лоцманом и отбыли на "Лавра". Потом-то, уже на борту, мы долго размышляли, с чего это сухая груша столько вдруг всего наплодоносила. - Она расцвела от наших благородных поступков, - сказал Кацман. - Каких же это таких? - Ну вот, мы бросили боцмана на острове. Какой это был поступок: благородный или не благородный? - Благородный, - сказал Пахомыч. - Он нам всего "Лавра Георгиевича" заплевал. Сэр Суер-Выер засмеялся и выдал старпому особо спелую и гордую грушу. - Ну нет, - сказал он, - благородный поступок был, когда мы за ним приехали. И груше это явно понравилось. - Ерунда, кэп, - сказал боцман, вынимая изо рта очередной кляп свой. - Пока я бегал по острову, я ей все корни обтоптал. Разгоряченный грушами лоцман запел и заплясал, и боцман, раскидывая кляпы, затопал каблуком. Мы обнялись и долго танцевали у двери мадам Френкель: Мадам! Спасите наши души! От поедания плодов! А то мы будем кушать груши До наступленья холодов! Эх, и хороший же тогда у нас получился праздник! Ну, прямо - Самсон-Сеногной! Глава XIII Славная кончина Я совсем забыл сказать, что с нами тогда на борту был адмиралиссимус. Звали его Онисим. И многим не нравилось поведение адмиралиссимуса. Герой Босфора, мученик Дарданелл, он совсем уже выжил из ума, бесконечно онанировал и выкрикивал порой бессвязные команды, вроде: - Тришка! Подай сюда графин какао, сукин кот! В другой раз он беспокойно хлопал себя по лысинке, спрашивая: - Где мой какаду? Где мой какаду? Чаще же всего он сидел на полубаке и шептал в пространство: - Как дам по уху - тогда узнаешь! Матросы не обижали старика, а Суер по-отечески его жалел. Один раз Суер велел боцману переодеться Тришкой и подать Онисиму графин какао. Какао, как и Тришка, было поддельным - желуди да жженый овес, кокосовый жмых, дуст, немного мышьяка - но адмирал выпил весь графин. - Где мое какаду? - распаренно расспрашивал он. Суер-Выер велел нам тогда поймать на каком-нибудь острове какаду. Ну, мы поймали, понесли мученику и герою. - Вот ваше какаду, экселенс! - орали мы, подсовывая попугая старому морепроходцу. Адмиралиссимус восхитился, хлопал какаду по плечам и кричал: - Как дам по уху - тогда узнаешь! Стали мы подкладыватъ лоцмана Кацмана, чтоб адмиралиссимус ему по уху дал. Но лоцман отнекивался, некогда ему, он фарватер смотрит. А какой там был фарватер - смех один: буи да створы. Навалились мы на лоцмана, повели до адмиралиссимуса. Старик Онисим размахнулся да так маханул, что сам за борт и вылетел. - Вот кончина, достойная адмиралиссимуса, - сказал наш капитан Суер-Выер. Потом уже на специально открытом острове мы поставили памятный камень с подобающей к случаю эпитафией: Адмиралиссимус Онисим Был справедлив, но - онанисим. Глава XIV Хренов и Семенов Издали мы заметили клубы и клоки великого дыма, которые подымались над океаном. - Это горит танкер "Кентукки", сэр, - докладывал капитану механик Семенов. - Надо держаться в стороне. Но никакого танкера, к сожалению, не горело. Дым валил с острова, застроенного бревенчатыми избушками, крытыми рубероидом. Из дверей избушек и валил дым. - Что за неведомые сооружения? - раздумывал Суер, оглядывая остров в грубый лакированный монокуляр. - Думается, рыбьи коптильни, сэр, - предположил мичман Хренов. - Дунем в грот, - сказал капитан. - Приблизимся на расстояние пушечного выстрела. Пока мы дули, дым почему-то иссяк. Что-то, очевидно, догорело. - Высаживаться на остров будем небольшими группами, - решил капитан. - Запустим для начала мичмана и механика. Хренов! Семенов! В ялик! Пока Хренов и Семенов искали резиновые сапоги, из неведомых сооружений выскочило два десятка голых мужчин. Они кинулись в океан с криком: - Легчает! Легчает! Наши Семенов с Хреновым отчего-то перепугались, стали отнекиваться от сходу на берег и все время искали сапоги. Кое-как, прямо в носках, мы бросили их в ялик, и течение подтащило суденышко к голозадым туземцам. Те, на ялик внимания не обращая, снова вбежали вовнутрь неведомых сооружений. Спрятав лодку в прибрежных кустах, мичман и механик стали подкрадываться к ближайшему неведомому бревенчатому сооружению. В подзорную трубу мы видели, как трусливы и нерешительны они. Наконец, прячась друг за друга, они вползли в сооружение. Как ни странно - ничего особенного не произошло. Только из другого неведомого сооружения вышел голый человек, поглядел на наш корабль, плюнул и вошел обратно. Глава XV Пора на воблу! Этот плевок огорчил капитана. - Бескультурие, - говорил он, - вот главный бич открываемых нами островов. Дерутся, плюются, голыми бегают. У нас на "Лавре" это все-таки редкость. Когда же наконец мы откроем остров подлинного благородства и высокой культуры? Между тем дверь ближайшей избушки распахнулась, и на свет явились голый мичман Хренов и обнаженный Семенов. Они кинулись в океан с криком: - Легчает! Легчает! Группами и поодиночке из других сооружений выскочили и другие голые люди. Они скакали в волнах, кричали, и скоро невозможно было разобрать, где среди них Хренов, а где Семенов. - Не вижу наших эмиссаров, - волновался капитан. - Старпом, спускайте шлюпку. Спустили шлюпку, в которую и погрузились старые, опытные открыватели новых островов: ну, лоцман, Пахомыч и мы с капитаном. Голые джентльмены, гогоча, ухватились за наши весла. - Раздевайтесь скорее! - кричали они. Слабовольный Кацман скинул бушлат. - Хренов-Семенов! Хренов-Семенов! - беспокойно 'взывал капитан. К нашему изумлению, среди голых джентльменов оказалось несколько Семеновых и два, что ль, или три Хренова. Они подплывали на вечный зов капитана и глядели в шлюпку красными тюленьими глазами. Какой-то липовый Хренов выставил из-под волны нос и закричал: - Неужто это Суер? А я думал, тебя давно сожрали туземцы! - Уйди в океан! - ревел старпом и отпихивал веслом неправильного Хренова. - Так я же Хренов! - взвизгивал ложный Хренов. - Вначале зовут, а потом отпихивают. - Тоже мне Хренов дерьмовый! - сердился старпом. - У нас уж Хренов так Хренов. К сожалению, наш Хренов, который наконец появился, такого уж слишком мощного явления не представлял. Довольно скромный и худосочный Хренов, которого только в форме можно было принять за мичмана. За Хреновым явился и Семенов. - Высаживайтесь, кэп, - красноносо хрюкал он, - не пожалеете. Здорово легчает! - А нам пора на воблу, - объяснял Хренов. - Пора на воблу! Пора на воблу! - подхватил и Семенов, и, взмахивая лихими саженками, они дунули к берегу брассом. Задумчиво мы глядели им вслед, и за нашею спиною грудью вздыхал океан. Глава XVI Остров неподдельного счастья Могучий клич "Пора на воблу!" поддержали и другие голые люди этого острова. - И на пиво! - добавляли некоторые другие раздетые. Хренов и Семенов, сверкающие задницами на берегу, чрезвычайно обрадовались, услыхавши такое добавление. - Пора на воблу и на пиво! - восторгались они. - Кажется, они продали нас, - сказал Пахомыч. - За воблу. - И за пиво, - добавил Кацман. Мы подплыли ближе и увидели, что все голые люди, а с ними и наши орлы, подоставали откуда-то кружки с пивом. Какой-то Хренов, кажется не наш, выскочил на берег, обвешанный гирляндами воблы. Эти гирлянды болтались на нем, как ожерелья на туземных таитянках. Он раздавал всем по вобле на брата, а остальные приплясывали вокруг него и кричали: - Вобла оттягивает! Наши Хренов с Семеновым, отплясав свое, костями воблы уже кидались в океан и носом сдували пену из пивных кружек. - Оттягивает! Оттягивает! - ворковали они. - Неужели это так? - говорил Суер. - Неужели стоит только раздеться и тебе выдают пиво и воблу? Ни в одной стране мира я не встречал такого обычая. Иногда я задумываюсь, а не пора ли и мне на воблу? - И на пиво, сэр, - пискнул Кацман. Мы оглянулись и увидели, что лоцман сидит в шлюпке абсолютно голый. Он дрогнул под взглядом капитана, и синяя русалка, выколотая на его груди, нырнула под мышку. - Ладно, раздевайтесь, хлопцы, - сказал капитан. - Мы еще не едали воблы на отдаленных берегах. И он снял свой капитанский френч. Мы с Пахомычем не стали жеманиться, скинули жилеты и обнажили свои татуировки. Шлюпка пристала к берегу. Тут же к нам подскочили Хренов и Семенов и выдали каждому по кружке пива и по хорошей вобле. Славно провяленная, она пахла солью и свободой. - Пиво в тень! - приказал капитан. - Вначале войдем в неведомое сооружение. Все по порядку. Мы прикрыли свои кружки воблой и поставили в тенек, а рачительный Пахомыч накрыл все это дело лопушком. На ближайшем неведомом сооружении висела вывеска: ВОРОНЦОВСКИЕ БАНИ - Что за оказия? - удивился Суер. - Воронцовские бани в Москве, как раз у Ново-Спасского монастыря. - И здесь тоже, сэр! - вскричал Хренов. - Здесь и Семеновские есть! - добавил Семенов. - А в Москве Семеновские ликвидировали! Тут из Воронцовских бань выскочил сизорожий господин и крикнул: - Скорее! Скорее! Я только что кинул! И мы ворвались в предбанник, а оттуда прямо в парилку. Чудовищный жар охватил наши татуировки. С лоцмана ринул такой поток пота, что я невольно вспомнил о течении Ксиво-пиво. Удивительно было, что наш слабовольный лоцман сумел произвести такое мощное явление природы. - Что же это? - шептал он. - Неужто это остров неподдельного счастья? Да, это было так. Счастье полное, чистое, никакой подделки. Жители острова парились и мылись с утра и до вечера. Мыло и веники березовые им выдавались бесплатно, а за пиво и воблу они должны были только радостно скакать. Весь день мы парились и мылись, скакали за пиво и прятали его под лопушки, и доставали, доставали, поверьте, из лопушков, и обгладывали воблью головку, и прыгали в океан. Пахомыч до того напарился, что смыл почти все свои татуировки, кроме, конечно, надписи: "Помни заветы матери". А надпись: "Нет в жизни счастья" он смыл бесповоротно. Счастье было! Вот оно было! Прямо перед нами! В тот день мы побывали в Тетеринских, Можайских, Богородских, Донских, Дангауэровских, Хлебниковских, Оружейных, Кадашевских банях и, конечно, в Сандунах. Оказалось, что на острове имеются все московские бани *. - Откуда такое богатство? - удивлялся Суер. - Эмигранты повывезли, - ответствовали островитяне. К вечеру на берегу запылали костры и, раскачиваясь в лад, островитяне запели песню, необходимую для их организма: В нашей жизни и темной и странной Все ж имеется светлая грань. Это с веником в день постоянный Посещенье общественных бань. Что вода для простою народа? Это просто простая вода. Братства банного дух и свобода Нас всегда привлекали сюда. В Тетеринские, Воронцовские, Донские, Ямские, Машковские, Измайловские, Селезневские, Центральные И Сандуны. А Семеновские ликвидировали, А Мироновские модернизировали, Краснопресненские передислоцировали. Доброслободские закрыли на ремонт. Было много тяжелого, было, Но и было всегда у меня: Дуб, береза, мочало и мыло. Пиво, вобла, массаж, простыня. Тело - голое! Сердце - открытое! Грудь - горячая! Хочется жить! В наших банях Россия немытая Омовенье спешит совершить! Они пели и плакали, вспоминая далекую Россию. - Мы-то отмылись, - всхлипывали некоторые, - а Россия... Я и сам напелся и наплакался и задремал на плече капитана. Задремывая, я думал, что на этом острове можно бы остаться на всю жизнь. - Бежим! - шепнул мне вдруг капитан. - Бежим, иначе нам не открыть больше ни одного острова. Мы здесь погибнем. Лучше ходить немытым, чем прокиснуть в глубоком наслажденьи. И мы растолкали наших спящих сопарильщиков, кое-как приодели их, затолкали в шлюпку и покинули остров неподдельного счастья, о чем впоследствии множество раз сожалели. Глава XVII Мудрость капитана Только уже ночью, подплывая к "Лавру", мы обнаружили, что, кроме мичмана, прихватили с собой случайно еще одного Хренова. Ложного. Это Пахомыч расстарался в темноте. - Не понимаю, старпом, - досадовал Суер, - на кой хрен нам на "Лавре" два Хренова? Я и одним сыт по горло. - Не знаю, кэп, - оправдывался Пахомыч. - Орут все: "Хренов, Хренов" - ну я и перепутал, прихватил лишнего. - А лишнего Семенова вы не прихватили? - Надо пересчитаться, - растерянно отвечал старпом. Стали считать Семеновых, которых, слава Богу, оказалось один. - А вдруг это не наш Семенов? - тревожился капитан. - Потрясите его. Мы потрясли подозреваемого. Он мычал и хватался за какие-то пассатижи. - Наш, - успокоился капитан. - Что же делать с лишним Хреновым, сэр? - спрашивал старпом. - Прикажете выбросить? - Очень уж негуманно, - морщился Суер, - здесь полно акул. К тому же неизвестно, какой Хренов лучше: наш или ложный? Оба Хренова сидели на банке, тесно прижавшись друг к другу. Они посинели и дрожали, а наш посинел особенно. Мне стало жалко Хреновых, и я сказал: - Оставим обоих, кэп. Вон они какие синенькие. - Ну нет, - ответил Суер, - "Лавр Георгиевич" этого не потерпит. - Тогда возьмем того, что посинел сильнее. Наш Хренов приободрился, а ложный напрягся и вдруг посинел сильнее нашего. Тут и наш Хренов стал синеть изо всех сил, но ложного не пересинил. Это неожиданно понравилось капитану. - Зачем нам такой синий Хренов? - рассуждал он. - Нам хватит и нашего, слабосинего. - Капитан! - взмолился ложный Хренов. - Пожалейте меня! Возьмите на борт. Хотите, я покраснею? - А позеленеть можете? - Могу что угодно: краснеть, синеть, зеленеть, желтеть, белеть, сереть и чернеть. - Ну тогда ты, парень, не пропадешь, - сказал капитан и одним махом выкинул за борт неправильного Хренова. И ложный Хренов действительно не пропал. Как только к нему приближались акулы, он то синел морскою волной, то зеленел, будто островок водорослей, то краснел, как тряпочка, выброшенная за борт. Глава XVIII Старые матросы В эту ночь мы не ложились в дрейф. Хотели было лечь, но Суер не велел. - Нечего вам, - говорил он, - попусту в дрейф ложиться. А то привыкли: как ночь, так в дрейф, как ночь, так в дрейф. Ну, мы и не легли. Раздули паруса и пошли к ближайшему острову. Старые матросы болтали, что это остров печального пилигрима. - Никак не пойму, открыт этот остров или еще не открыт, - досадовал Суер. - На карте его нет, а старые матросы знают. Но отчего этот пилигрим печалится? - Вот это, сэр, совсем неудобно, - стеснялся Пахо-мыч. - Старые матросы болтают, будто бабу ждет, подругу судьбы. Старые матросы топтались на юте, били друг друга в грудь: - Бабу бы... - Вообще-то у нас есть мадам Френкель, - сказал Суер-Выер. - Чем не баба? Но она - непредсказуема. В этот момент мадам снова закуталась в свое одеяло, да так порывисто, что у "Лавра Георгиевича" стеньги задрожали. - Грогу бы... - забубнили старые матросы. - Старпом, - сказал Суер, - прикажите старым матросам, чтоб прояснились. То им грогу, то им бабу. Извините, сэр, бабу - пилигриму, а им только грогу. Ну ладно, дайте им грогу. Пахомыч пошел за грогом, но наш стюард Мак-Кингсли вместо грогу выдал брагу. - Грог, - говорит, - я сам выпил. Мне, как стюарду, положено, квинту в сутки. - Пинту тебе в пятки! - ругался Пахомыч. Дали старым матросам браги. Обрадовались старые матросы. Плачут и смеются, как малые ребята. - Старая гвардия, - орут, - Суера не подведет! А Суер-Выер машет им с капитанского мостика фуражкой с крабом. Добрый он был и справедливый капитан. Глава XIX Остров печального пилигрима Ботва - вот что мы увидели на острове печального пилигрима. Огуречная ботва. И хижина. Из хижины, покрытой шифером, и вышел пилигрим. Описывать его я особенно не собираюсь. Он был в коверкотовом пиджаке, плисовых шароварах, в яловых сапогах, в рубашке фирмы "Глобтроттер". Лицом же походил на господина Гагенбекова, если сбрить полбаки и вставить хотя бы стеклянный левый глаз. У пилигрима такой глаз был. Хорошего швейцарского стекла. С карею каемкой. Пилигрим поклонился капитану и произнес спич: Какой же это дирижабль Привез мою печаль? О, мой неведомый корабль! Причаль ко мне, причаль! Наш капитан поклонился и приготовил экспромт: Я видел, как растут дубы, Играл на флейте фугу. И я привез тебе судьбы Нетленную подругу. - Не может быть, - сказал пилигрим, протирая карюю каемку. - Привез, привез, - подтвердил старпом. - Она пока в каюте заперта, чтоб не попортилась. А то нам говорили, что вы без подруги печалитесь. - Я? - удивился пилигрим. - Печалюсь? Что за чушь? Но, конечно, не откажусь, если толк будет. - Это нам неизвестно, - сказал Суер. - Привезти-то привезли, а насчет толку ничего не знаем. Она в каюте заперта. - Крепко, что ли? - Не знаю, - смутился капитан, - я не пробовал. Но у меня тоже есть вопрос: почему вас пилигримом называют? - Кого? Меня? Кто? Первый раз слышу. - Послушайте, кэп, - кашлянул Пахомыч. - Кажись, ошибка. Это не пилигрим, а долбоеб какой-то. Поехали на "Лавра", надоел, спасу нет. - Ничего не пойму, - сказал Суер уже на борту. - Какой мы остров открыли? Печального пилигрима или какой другой? - Я предлагаю назвать этот остров, - сказал Пахомыч и произнес такое название, которое лежало на поверхности. Я тут же предложил другое, но и оно, как оказалось, тоже лежало на поверхности. Тут и матрос Вампиров предложил новое название, которое не то что лежало - оно стояло на поверхности! Ну что тут было делать? Так и остался остров под названием "Остров печального пилигрима", хотя не было на нем ни пилигрима, ни печали, а только огуречная ботва. Глава XX Сущность "Лавра" Под вечер и по якорной цепи на "Лавра" вскарабкался все-таки этот Псевдопилигрим. В руках он держал предмет, название которого многие из нас -позабыли, потому что давно не бывали на осмысленных берегах. - Что это? - спросил Пахомыч. - Гвоздодер, - ответил Псевдопилигрим и направился прямо к каюте мадам Френкель. Приладив свой инструмент ко гвоздю, он дернул и выругался: - Стодвадцатипятка! Под натиском гвоздодера гвозди гнило завывали. Они выползали, извиваясь, как ржавые червяки. Многие матросы побросали вахты и забрались на мачты, чтоб лучше все видеть. - Гвозди, - говорил между тем Суер-Выер. - Что такое гвозди? Это предметы, скрепляющие разные сущности. Сущность березы гвоздь способен скрепить со смыслом кипариса. Невыносимо! Отвратительно это: скреплять разные сущности таким ржавым железным и ударным образом. - Послушайте, кэп, - вмешался Пахомыч, - пора подавать команду. - Какую команду, друг мой? - Как это какую? Пилигрима бить. - Полноте, старпом. За что нам его бить? Лично я доволен тем, что он открыл для меня сущность гвоздей. А о мадам Френкель вы не беспокойтесь. - При чем здесь мадам Френкель, капитан? Он своим гвоздодером нам всего "Лавра Георгиевича" раскурочит. - Эх, Пахомыч-Пахомыч, дорогой мой человек. Сущность "Лавра Георгиевича" держится отнюдь не на гвоздях. Поверь, совсем на другом она держится. Пусть вынут из него все гвозди, а "Лавр Георгиевич" станет еще прочней. И все так же будет летать по меридианам. - Я прямо не понимаю, что это с вами сегодня, сэр! - сказал Пахомыч. - Мне плевать на сущность гвоздей, но если в "Лавре" были гвозди, я никому не позволю их выдирать. Наш "Лавр" будет плавать со своими гвоздями. - Эх, Пахомыч-Пахомыч, - вздохнул Суер, - дорогой мой человек! Ну что с тобой поделаешь? Ладно, иди бей Псевдопилигрима, но прежде прикажи стюарду Мак-Кингсли принести мне в каюту ароматических микстур. Псевдо же пилигрим к этому моменту выдрал все гвозди. Он стоял перед каютой на коленях, шептал и что-то плакал: Я предан прожитым годам. Когда мы были вместе. Вернемся искренне, мадам, В сожженные поместья. Тут из каюты высунулась рука, обнаженная до плеч. Она выхватила гвоздодер и швырнула в небо. Гвоздодер взлетел ко грот-марса-рее, сшиб зазевавшегося альбатроса и зацепил матроса Вампирова. Матрос рухнул и вместе с гвоздодером и альбатросом завис на такелаже. Рука же белая за манишку втащила Псевдопилигрима в каюту. И только мы подумали, что соискатель испытывает сейчас верха блаженства миг, как раздался клич: - Пилигрим за бортом! - Она вытиснула меня в иллюминатор, - пояснял Псевдопилигрим, дружески захлебываясь в пене океана. И тут на него налетели чайки. Первая схватила его шляпу, нахлобучила себе на бигуди и улетела. Вторая чайка напялила коверкотовый пиджак, третья - плисовые шаровары, четвертая - пуловер ангорских шерстей, а уж из-за дубленки романовской дубки между парой чаек разгорелся настоящий бой. Тут подлетел ретивый альбатрос, сшибленный прежде гвоздодером, выхватил дубленку и полетел примерять ее в облака. Страсть наказуема, - пояснял стюарду наш капитан сэр Суер-Выер, нюхая ароматические соли и микстуры. В тишине раздался крепкий неверный Это Пахомыч заколачивал обратно вынутые преждевременно гвозди. Глава XXI Остров теплых щенков Моей жене Наталье Дегтяръ с любовью посвящаю. Линия холмов, отороченная серпилиями пальм, впадины лагун, обрамленные грубоидальными ромбодендронами, перистые гармоники дюн, укороченные кабанчиками вокабул, - вот краткий перечень мировоззрения, которое открылось нам с "Лавра", когда мы подходили к острову теплых щенков. Конечно, мы знали, что когда-нибудь попадем сюда, мечтали об этом, но боялись верить, что это начинает свершаться. Сэр Суер-Выер, который прежде бывал здесь, рассказывал, что остров сплошь заселен щенками разных пород. И самое главное, что щенки эти никогда не вырастают, никогда не достигают слова "собака". Они остаются вечными, эти теплые щенки. - Уважаемый сэр, - расспрашивали матросы, - нам очень хочется посмотреть на теплых щенков, но мы не знаем, что с ними делать. - Как чего делать? - отвечал Суер. - Их надо трепать. Трепать - вот и вся задача. - А щекотать их можно? - застенчиво спросил боцман Чугайло. - Щекотание входит в трепание, - веско пояснил капитан. Совершенно неожиданно трепать щенков вызвалось много желающих. Чуть не весь экипаж выстроился у трапа, требуя схода на берег. С сомнением осмотрев эту очередь, которая внутри себя пихалась и отталкивалась, капитан сказал: - Трепать щенков надо уметь. А то иной так понатрепет, что другим ничего не останется. - Кэп, позвольте потрепать хоть с полчасика, - просил Чугайло. - Трепать щенков будут старые, испытанные открыватели островов, - решил Суер. - Остальные останутся на "Лавре". А если кому хочется чего-нибудь потрепать, боцман даст пеньки, канатов, а также флаги сопредельных государств. - Сэр! Сэр! - кричал впередсмотрящий Ящиков. - Возьмите меня, я хочу полежать рядом с кабанчиком вокабул. - А мне хоть бы одну серпилию пальм понюхать, - говорил Вампиров. - Отвали от тырапа! - ревел Пахомыч. - А то привезу с острова кусок грубоидального ромбодендрона и как дам по башке! - А серпилии пальм нюхать нельзя, - объяснял Суер. - Человек, который нанюхался серпилии, становится некладоискательным. Если у него под ногами будет зарыт самый богатый клад - он его никогда не найдет. Это неожиданно многих отпугнуло. Все как-то надеялись, что когда-нибудь мы напоремся на какой-нибудь завалящий островок с кладом. Под завистливый свист команды мы погрузились в шлюпку и пошли к острову. Подплывая, мы глядели во все глаза, ожидая появления щенков, но их пока не было видно. Причалив честь по чести, первым делом мы побежали к ближайшей серпилии пальм, разодрали ее на куски и нанюхались до одурения. Суер серпилию нюхать не стал. Он разлегся под грубоидальным ромбодендроном и смеялся как ребенок, глядя, как мы кидаемся друг в друга остатками недонюханной серпилии. - А клада нам не надо! - рифмовал Пахомыч. - Нам серпилия роднее! К ней бы только стаканчик вермута! Ну я налил Пахомычу стаканчик. Я знал, что вермут к серпилии очень расположен, и захватил пару мехов этого напитка. Лоцман Кацман тоже запросил стаканчик, но тут капитан сказал: - Уберите вермут. Слушайте! В тишине послышался щемящий душу жалобный звук. - Это скулят щенки, - пояснил Суер, - они приближаются. Тут из-за ближайшего кабанчика вокабул выскочил первый щенок. Радостно поскуливая, взмахивая ушами, виляя хвостом, он уткнулся носом в грубые колени нашего капитана. - Ах ты, дурачок, - сказал Суер, - заждался ласк. - Угу-угу, - поскуливал щенок, и капитан начал его трепать. Поверьте, друзья, я никогда не видывал такого талантливого и веселого трепания! Суер щекотал его мизинцем под подбородком, гладил и похлопывал по бокам, хватал его за уши и навивал эти уши на собственные персты, чесал живот то свой, то щенячий, распуши-вал хвост и играл им, как пером павлина, бегал по его спине пальцами, делая вид, что это скачет табун маленьких жеребцов. Со всех сторон из-за кабанчиков и ромбодендронов к нам повалили щенки. Это были лайки и терьеры, доги и немецкие овчарки, пуделя и ризеншнауцеры, дратхаары и ирландские сеттеры. И мы принялись их трепать. Вы не поверите, но иногда у меня оказывалось под рукой сразу по семь - по восемь щенков. Я катался с ними по траве и трепал то одного, то другого. Пахомыч, нанюхавшийся серпилии, частенько путал щенков с лоцманом Кацманом, трепал его и подымал за уши над землей. Кацман совершенно не спорил и блаженно скулил, путая себя со щенками. Правда, поднятый за уши, он больше походил на кролика. Должен сказать, что я трепал щенков, строго следуя примеру капитана, и за минуту оттрепывал по две - по три пары. - Главная задача, - пояснял Суер, - оттрепать всех щенков до единого. И мы трепали и трепали, и я не уставал удивляться, какие же они были теплые. Никогда в жизни не видывали мы эдакой теплоты и приятной влажности носа. У Пахомыча в карманах обнаружилась ливерная колбаса. Он кормил ею дворняг, одаривал такс и бульдогов. Вокруг старпома образовалась целая свора жаждущих ливера щенков. Лоцман Кацман, совершенно превратившийся в щенка, тоже выпрашивал кусочек. Пахомычу приходилось отпихивать лоцмана левым коленом. До самого вечера трепали мы щенков, а на закате стали прощаться. Суер плакал как ребенок. Он снова и снова кидался на колени и перецеловывал всех щенков. С большим трудом погрузились мы в шлюпку. Только лоцман катался еще по траве, разделяя со щенками прощальный кусок ливерной колбасы. Тут к нему подскочил какой-то кабанчик вокабул, боднул его в зад, и лоцман влетел в шлюпку. А в шлюпке мы обнаружили какого-то совершенно неоттрепанного щенка. Ему ничего в жизни не досталось. - Возьмем его с собою, капитан, - умолял старпом. - Оттрепем на борту, накормим. И команде будет повеселей! - Нельзя, - сказал капитан, - ему нельзя жить с людьми. Ну, оттрепем, накормим, а там он превратится в собаку и скоро умрет. Нет. - Извините, сэр, - не выдержал я, - неужели вы предполагаете, что на продолжительность жизни собаки влияет именно человек? - Не сомневаюсь, - сказал капитан. - К тому же преданность, или, если хочешь, собачья преданность, или, если хочешь - любовь, сокращает век, хотя и украшает жизнь. И мы оттрепали по очереди этого щенка, отпустили его, и он вплавь добрался до берега. К сожалению, на "Лавра" мы так ничего и не привезли - ни серпилии пальм, ни грубоидального ромбодендрона. Правда, Суер прихватил с собой одну небольшую перистую гармонику дюн. Мы подарили ее боцману, и Чугайло играл иногда на ней тоскливыми вечерами. Глава XXII Встречный корабль Сэр Суер требует, чтоб я записывал все подробности плаванья. - Пиши все, как было! - кричит он порой с капитанского мостика, на который никогда не всходит. Я стараюсь, но описывать некоторые подробности просто стило опускается. Ну зачем, скажите, описывать толстую бабу с хозяйственной сумкой, которая стояла посреди океана и махала нам, чтоб мы ее подвезли? На чем она стояла среди волн, я даже толком не разобрал, то ли на овощном ящике, то ли на бочке, то ли просто на подпяточном острове. Вы, конечно, слыхали, что на океане встречаются такие пяточные или подпяточные острова. Суши там ровно на пятку. Я даже знал одного капитана, который открыл такой остров и рядом с пяткой вонзил еще флаг собственного государства. Потом, говорят, открыл аптеку, два питейных заведения, корт, пункт обмена валюты, рулетку и бассейн. Этот бассейн возмутил население острова, и они свергли все, что было навергуто. Встречаются, конечно, острова и побольше. Боцман Чугайло называет их - "попиджопные". Ну, это уж дело боцмана называть их как угодно, а лично я описывать их не собираюсь. Резко и решительно не желаю рассказывать о встреченных нами кораблях. Ну, проплывала однажды мимо нас пиратская галера "Тарас Шевченко", ну и что? Вообще-то мимо нас плавать опасались. Стороной обходили. Только однажды черный корвет подошел вплотную. Мы думали, это "Бигль" или "Коршун". Увы! Вот выписка из вахтенного журнала: "В двадцать пять часов сто минут, сильно кренясь на пра вый борт, салютуя из револьверов, мимо фрегата "Лавр Геор-гиевич" на полном ходу промчался корвет "Лаврентии вич". Напуганный скрипом нашей ватерлинии, через полминуты он затонул". Глава XXIII Дырки в фанере Остров посвящается Татьяне Бек. Недели, наверно, с две, а то и с три-четыре мы никак не могли открыть ни одного острова. Ну, не получалось! Острова-то, не означенные на картах, мелькали там и сям, но мы то обшивали палубу горбылем, то мочили яблоки, то попросту ленились. Сэр Суер-Выер, утомленный открыванием все новых и новых островов, говорил: - Невозможно открыть все острова на свете, друзья. Лично я открывать новые острова отказываюсь. Пусть на свете хоть что-нибудь останется не открытым мною. И наш старый фрегат "Лавр Георгиевич" пролетал мимо островов, с которых порой высовывались фиги и тянулись в сторону "Лавра". На других островах сияли туземные рожи, измазанные повидлой, а в пампасах пели хором какие-то младенцы без набедренных повязок. Все это мелькало мимо наших бортов, пролетало, не задевая души. Только на одном берегу задела душу стоящая на горе корова. Верхом на ней сидело штук двадцать человек, а с десяток других добровольцев сосали ее необъятное вымя. Я долго раздумывал о судьбе этой коровы, но скоро и корова позабылась, развеялась ветром океанов. Наконец запасы питьевой воды у нас истощились, и капитану пришлось согласиться на открывание какого-нибудь острова. И остров не замедлил появиться на горизонте. - Не знаю, есть ли на нем вода, - говорил Суер, - но, возможно, найдется хоть что-нибудь питьевое. - А пресное не обязательно, - поддерживали мы нашего капитана. На берег мы взяли с собою бочки и баклаги, баки, цистерны, ведра, лейки, пустые бутылки и нескольких матросов, которые должны были все это перетаскивать на борт. Не помню точно, кто там был из матросов. Ну, Петров-Лодкин, Веслоухов, возможно, и матрос Зализняк. А вот кочегара с нами не было. Впрочем, был. Конечно, был с нами и наш кочегар. Ковпак. Новооткрываемый остров весь был перерезан рвами, в которых и подозревалась вода. . Рвы эти и земляные валы что-то ненавязчиво напоминали, а что именно, мы не могли понять. Рядом с капитаном стояли мы на берегу, стараясь справиться со своей памятью, как вдруг послышался какой-то треск, и из ближайшего рва показался человек. Он был ромбической формы и стоял на одной ноге. И нога эта была какая-то такая - общая нога. Вы меня понимаете? - Человек, - сказал Суер и указал пальцем. Выслушав капитана, ромбический человек на общей ноге повернулся боком и тут же исчез. - Исчез, - сказал Суер, а человек снова появился, повернувшись к нам грудью. Что за чертовщина! Ромбический туземец явно вертелся. То он поворачивался к нам боком, и тогда его не было видно, то грудью - и тогда он виден был. - Батенька! - закричал Суер на языке Солнечной системы. - Кончайте вертеться и подойдите поближе! - Не могу, сударь, - послышался ответ на языке Млечного Пути, -здесь как раз двадцать пять метров. Высказав это, он опять завертелся. Тут мы рассмотрели его поподробней. Скорее всего, он был сделан из фанеры, вот почему и не был виден сбоку. Вернее, был виден как тоненькая черточка. Если это была фанера, то уж не толще десятки. Кроме того, туземец был весь в дырках, которые распределялись по всему телу, но больше всего дырок было на сердце и во лбу. - Ну что вы на меня уставились, господа? - закричал он на языке смежных галактик. - Стреляйте! Здесь как раз двадцать пять метров! Мы никак не могли понять, что происходит, возможно, из-за этих диалектов. Галактический слэнг припудрил наши мозги. Наши, но не нашего капитана! - Отойди на пятьдесят метров, - строго сказал он на русском языке. Фанерный отбежал, дико подпрыгивая на своей общей ноге. - Обнажаю ствол, - сказал капитан и вынул пистолет системы Максимова. - Стреляйте! - крикнул Фанерный, и капитан выстрелил. Пистолетный дым опалил черепушку какого-то матроса, возможно, Веслоухова, а пуля, вращаясь вокруг своей оси, врезалась в фанеру. - Браво! - закричал простреленный, окончательно переходя на русский язык. - Браво, капитан! Стреляйте еще! Десятка! Суер не заставил себя упрашивать и выпустил в фанеру всю обойму. Только один раз он попал в восьмерку, потому что лоцман Кацман нарочно ущипнул его за пиджак. - Какое наслажденье! - кричал Фанерный. - Счастье! Вы не можете себе представить, какое это блаженство, когда пуля пронзает твою грудь. А уж попадание в самое сердце - это вершина нашей жизни. Кого не простреливали - тому этого не понять. Прошу! Стреляйте еще! В меня так давно никто не стрелял. - Хватит, - сказал капитан. - Патроны надо беречь. А вот вы скажите мне, любезный, где тут у вас колодец? Колодец вон там, поправее. В нем кабан сидит! Эй, кабан! Вылезай, старая ты глупая мишень! Вылезай, здесь здорово стреляют! Кабаняро! Вываливай! Недовольно и фанерно похрюкивая, из колодца поправее вылез здоровенный зеленый кабан, весь расчерченный белыми окружностями. Он повернулся к нам боком и вдруг помчался над траншеей, имитируя тараний бег. - Стреляйте же! Стреляйте! - крикнул наш ромбический приятель. - Делайте опережение на три корпуса! Капитан отвернулся и спрятал ствол в карман нагрудного жилета. Лоцман Кацман вдруг засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла черточку в фамилии Петров-Лодкин. Первая половинка фамилии - а именно Петров - подлетела в небо, а вторая половинка - Лодкин - ухватила Петрова за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде "Хрен голландский". Кабан развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец. - Хреновенько стреляют, - хрюкал он из колодца фанерным голосом. - Да, братцы, - сказал наш ромбический друг на общей ноге, - огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, - закричал он в сторону колодца, - бегал бы помедленней! Носишься, будто тебя ошпарили! - Эй, кабан, - крикнул Пахомыч, - у тебя там в колодце вода-то есть? - Откуда? - ворчал кабан. - Какая вода? Придумали еще! Дробью попасть не могут. - Эх, лоцман-лоцман, - хмурился капитан, - к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять? - А я в кабана и не целился, - неожиданно заявил Кац-ман, - я в черточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в черточку фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта черточка давно меня раздражала. - Благодарите судьбу, что вы попали не в мою черточку, - сказал Суер-Выер. Между тем петровлодкинская черточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте. - Эй ты, дефис! - орал матрос, лишенный черточки. - На место! - Мне и тут хорошо, - нагло отвечал дефис, - а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой - Петров. Полетаю лучше, как чайка. - Хватит валять дурака, --решительно сказал Суер. -Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор. Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею. - Вот теперь неплохо, - хрюкнул он. - Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна - пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно. С дождями натекло. На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать все новые фанерные фигуры- Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и ба-шибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы, черт знает что! Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять. - Некогда, братцы! - кричал Пахомыч. - Воду надо таскать! Пока мы таскали воду, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей: - Не волнуйтесь, ребята! Они еще постреляют, когда воды наберут. - Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! - уверял и Пахомыч. - Вы уж жахните, пожалуйста, - просил Фанерный, - не подводите меня. Между тем вся эта фанерная пинакотека тихо скулила и жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки. Перепрыгивая рвы и траншеи, мы с капитаном обошли этот трагический ряд мишеней. Я чувствовал, что капитан очень жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью. Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры. - Пальните в меня, братцы! - просил душман. Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце. А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову. Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей. От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влет бекасинником. Стая тарелочек перепугала петровлодкинский дефис. В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на свое место. Глава XXIV Остров Уникорн - А остров Уникорн, друзья, - рассказывал Суер-Выер, - открыт еще в пятом веке до новой эры капитаном Ктессом. Но сейчас это открытие считается недействительным, потому что эра - новая. - Новая? - удивился лоцман Кацман. - С чего это она такая уж новая? Капитан неожиданно закашлялся. Он явно не знал, что сказать. Прищурившись, внутренним своим взглядом рассматривал он нашу новую эру, но ничего такого уж особо нового в ней, кажется, не находил. - Ладно тебе, - толкнул лоцмана старпом, выручая капитана, - сказано тебе: новая, значит - новая, сиди и помалкивай. - По большому счету э... - продолжал Суер. - По большому счету э... надо бы снова открыть этот остров. - Ну давайте откроем, сэр, - сказал Пахомыч, - чего тянуть? Плевали мы на эру... Остров Уникорн сам открылся нам издалека. Подобный многоэтажному торту, лежал он среди океанских гладей, и, как марципаны, то там то сям торчали и блистали розовые везувии, а вместо сливочных роз пышно вздымались пальмы. Никаких серпилий, к сожалению, видно не было. Вместо листьев с пальм свешивались запятые, а также буквы "икс" и "игрек". - Запятых да игреков, пожалуй, не нанюхаешься, - задумчиво сказал Кацман. - Иксы можно сварить и съесть, - пояснил Суер, - очень неплохое блюдо, напоминает телятину, а игреков можно и на зиму насушить. Старпом, готовьте вельбот! - Почему не шлюпку, сэр? - В чем дело? - удивился капитан. - В вельбот мы сможем погрузить значительно больше иксов и игреков, а запятые, кстати, годятся к бульону вместо лаврового листа. Кроме весел, мы с собой в вельбот захватили еще и грабли, чтоб удобней было сгребать запятые, когда они понападают с пальм. Сойдя на берег, мы сразу принялись трясти пальмы. Запятые посыпались охотно. Правда, одна запятая упала на голову лоцману, пробила шляпу и вырвала клок волос, а другая умудрилась прорваться за шиворот старпому. Она корябалась под тельняшкой и щипалась. Пахомыч с проклятьем вырвал ее, шмякнул об камень и растоптал. Иксы и игреки отрывались с трудом, их приходилось срубать корабельными топорами, но все-таки мы набрали целую тачку этих латинских знаков. Впрочем, совсем недолго мы так баловались и прохлаждались с иксами и запятыми. Ненавязчивый, но все нарастающий гром и топот послышались вдали. - Скорее в вельбот! - крикнул капитан. - К черту лишние запятые! Бросайте их! Бежим! Бежим! Это - Уникорн! Немыслимый глухой рев послышался за скалами, и мы увидели вдруг острую пику. Она вылезала из-за скалы и нарастала, нарастала, постепенно утолщаясь. - Черт подери! - кричал капитан. - Я не думал, что он еще жив! Капитан Ктесс видел его в пятом веке до нашей эры! А сейчас эра-то новая! - Навались! Навались! - командовал Суер. - Левая - загребай! Правая - табань! Подальше от берега, а то он достанет нас! Достанет! Матросы наваливались изо всех сил, а пика, толстенная, как сосновое бревно, и острая, как сапожное шило, все вываливала из-за скалы. Наконец дьявольский вывал прекратился, и мы увидели, что это не пика, а огромный рог, приделанный ко лбу мускулистого существа с бедрами оленя, хребтиной буйвола, холкой харрабанды, ребрами зебры, жабрами жаббры, умбрами кобры и шкундрами шоколандры. У него были густые вепри, ноздри и брежни. - Это он! - кричал капитан. - Это - Уникорн! О Боже правый! Какой у него страшный корн! Какой рог! Какой церос! Да, друзья, это был Уникорн, или так называемый Моно-церос, которого русские подполковники чаще всего называют Единорогом. Разъяренный отсутствием многих запятых, он подскакал к берегу и стал тыкать своим рогом в наш хорошо осмоленный вельбот. Слава Создателю, что мы успели уже далеко отвалить от берега, и страшный бивень полосовал нейтральные воды, подкидывая в воздух акул и осьминогов. Глава XXV Дротики и кортики - Да, это - единственный выход, - говорил сэр Суер-Выер, расхаживая по палубе взад и вперед. - Единственный. Мы никак не могли понять, что творится с нашим капитаном, и жарили свои запятые. Их, оказывается, очень даже легко жарить. Получается вкуснее, чем грибы. Только масло нужно особое. Мы жарили на масле, которое накачали на острове масляных пчел. Тамошние пчелы откладывают в соты первоклассное подсолнечное масло. Забавно, что подсолнухи на острове не растут, и пчелы собирают масло прямо с облаков. Правда, с особых облаков, с тех, что называются - кумулюсы. А боцман Чугайло от этих жареных запятых вообще с ума посходил. У него как-то в голове не укладывалось, что знаки препинания можно жарить. А когда уложилось, он нанизал запятых, как шашлык, на шампур, натолок иксов и игреков. - А это, - говорит, -у меня будет сухой соус. Развел мангал и стал прокаливать запятые. Вонь стояла ужасная, а боцман ел, обливаясь потом. Кошмарный, скажу вам, тип был наш боцман Чугайло. - Да! Это - единственный выход! - окончательно и твердо произнес Суер-Выер, стукнул кулаком по бочке с порохом и подошел к каюте мадам Френкель. - Мадам! - сдержанно сказал он в закрытое дверью пространство. - Поверьте, это - единственный выход! - Не знаю ничего, не желаю, - послышалось за дверью. - Мадам! Вы мне обещали! Дело в том, что мы находимся неподалеку от острова Уникорн. - Неужели уже? - Увы. И капитан отошел от каюты. На следующее утро самые дюжие матросы выстроились у дверей каюты мадам Френкель. Дверь приоткрылась, и на пороге явилась мадам, абсолютно закутанная в свое одеяло. Мне показалось, что одеяло даже не одно, потому что виднелись еще какие-то квадраты и полосочки, но в точности я не ручаюсь. Возможно, и одно, но высочайшего класса закутки. Самой же мадам видно никак не было. Только прядеклок ражих волос торчал из конвертика, венчающего это стеганое сооружение. Взвалив мадам на плечи, матросы понесли ее к вельботу и опустили на талях в это просторное судно. За нею попрыгали и мы с капитаном. Капитан приказал нам захватить с собою разное холодное оружие, и мы взяли в основном дротики и кортики. - Зачем нам все это? - расспрашивал лоцман Кацман, неуверенно размахивая дротиком. - Уникорна колоть, - сдержанно ответил Суер. - Сэр! - удивленно сказал лоцман, открывая рот наподобие буквы "Э". - Сэ-Э-эр! Зачем нам его колоть? - Чтоб добыть его рог, - пояснил капитан. - Рог Уникорна - это ценный товар. Мы после продадим его на рынке возле пролива Маточкин Шар. - Да! Да! - заорали мы с Пахомычем. - Продадим рог у пролива! - Но зачем же нам мадам Френкель, господа? - Это приманка, лоцман. Понимаете? Бешеного Уникорна можно успокоить только видом прекрасной и молодой женщины. - Да так ли уж она молода и прекрасна? - спрашивал надоедливый лоцман. Тут из одеяла высунулась рука, обнаженная до плеч, влепила лоцману пощечину и снова вкуталась в свое одеяло. Добравшись до берега, мы возложили мадам Френкель на бледную скалу галапагосского порфира, напоминающую ложе Амфитриты. - Здесь, мадам, и будете разворачиваться, - сказал капитан. - Все должно быть по плану. Как только услышите топот копыт - сразу начинайте разворачиваться... В укрытие, друзья! Готовьте дротики и кортики! Мы нырнули в укрытие, которое состояло из беспорядочно наваленных обломков иксов и игреков, и Пахомыч сразу начал точить свой дротик. Точил он его обломком икса, визг и скрежет раздавались ужасные. - Прекратить точить дротик! - приказал капитан. В этот момент и послышался чудовищный топот. Главы ХХVI-ХХVII Рог Уникорна - Разворачивайтесь! - крикнул Суер. - Мадам, раскутывайтесь скорей! Мадам мешкала. Развернуть одеяло после многомесячной закутки сразу никак не удавалось. Топот все нарастал, нарастал. Из-за скалы показался острый витой и спиральный рог Уникорна. Мадам, чертыхаясь, дергала одеяло взад-вперед, но вылезти из него никак не могла. - Надо было самим ее раскутать! - шептал, дрожа, лоцман. - Эх, кэп, погибнем ни за грош из-за одеяла. Яростный Уникорн выскочил из-за скалы и первым делом, конечно, заметил нас в укрытии. Эти чертовы иксы и игреки ни черта нас не скрывали. То оттуда, то отсюда торчали наши уши и ботинки. Дьявольский блеск вспыхнул в глазах единорогого чудовища. Топающим шагом он направился к нам, совершенно не замечая, что на скале бьется в одеяле наша пресловутая мадам. Тут из укрытия выскочил лоцман Кацман и, подпрыгивая, бросился к вельботу. Уникорн взревел. - Дрянь! - крикнул Кацман и метнул в чудовище свой дрожащий дротик. Дротик в Моноцероса, конечно, не попал. Он подлетел к мадам Френкель и стал как-то необъяснимо копаться в ее одеяле. От этих копаний одеяло внезапно развернулось, и мадам Френкель предстала перед островом обнаженная, как свеча. Дротик отвалился. Мы обмерли за своими иксами, а Уникорн, с проклятьями размахивая рогом, носился за лоцманом по песчаному берегу океана. Лоцман увертывался, как сверчок. Уникорн сопел. Он совершенно не замечал нашей мадам Френкель, которая заманчиво поворачивалась из стороны в сторону. Понимая, что ее красота пропадает даром, мадам крикнула: - У-ни-коорн! Страстно прозвучало в ее устах это суховатое слово и особенно гортанно и обещающе - "коорн". Зверь туповато потряс башкой, проверяя, не ослышался ли, и тут увидел мадам. Это зрелище совершенно потрясло его. Он мелко заблеял, засеменил ресницами, завертел флюгером хвоста. Мадам неожиданно зевнула, потянулась и вообще отвернулась в сторону. Она показывала свою фигуру то оттедова, то отседова, делала ручки над головой и хохотала, виляя бедром. Уникорн буквально разинул пасть. Ничтожно сопя, направился он к мадам Френкель и, не доходя двух шагов, рухнул перед нею на колени. - У-ни-коорн, - шептала мадам, - иди сюда, не бойся. Подползя к мадам Френкель, бедняга-Уникорн засунул рог свой меж ее грудей и успокоился. Он блаженно блеял и нервно дрожал. Мадам щекотала его за ухом. - Все! - сказал Суер. - Теперь он готов. Пошли его колоть! И мы пошли колоть Уникорна, размахивая своими дротиками и кортиками. Несмотря на дрожь, которую мы производили, Единорог ничего не слышал, намертво пораженный красотой мадам Френкель. - Черт возьми! - говорил многоопытный Пахо-мыч. - Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота! И здесь, уважаемый читатель, не дойдя еще до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнаженной мадам Френкель. Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал. Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый черный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым. Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, пораженный редчайшими углами, шептал про себя: - Тубероза... тубероза... Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчеркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал. То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями. Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия. Они разбегались в стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность. Между этими галактиками торчал, как в тумане, кривой рог Уникорна. Капитан схватил Уникорна за рог и стал отрывать его от мадам Френкель. Бедняга-Уникорн упирался изо всех сил, дорвавшись до красоты. - Колите его дротиками, оралы! - кричал Суер. В этой нервозной обстановке капитан комкал слова, называя нас вместо орлов оралами. Но мы действительно менее были орлами и более - оралами. Дротики наши не втыкались в монстра. Пахомыч ругал механика Семенова, который перезатупил их, пользуясь дротиками вместо отверток и ковырялок в разных патрубках машинного отделения. Мы переломали все дротики и кортики, но оторвать однорогое чудовище от взрывов смысла, то есть от грудей нашей достопочтенной мадам, никак не удавалось. - Он заходит все дальше, - тревожно шептала мадам. - Капитан, мы так не договаривались. Уникорн и вправду, что называется - дорвался. И его, в сущности, можно было понять. - Понять-то мы его понимаем, - задумчиво говорил капитан, - но и отрывать как-то придется. - Выход есть, - сказал Пахомыч, - но очень сложный. Надо привязать его на буксирный канат и рвануть как следует. - Чем же рвануть, старпом? - спросил Кацман. - Как это чем? "Лавром"! Решение было принято, но разгорелись жаркие споры, за какое именно место надо вязать Уникорна буксирным канатом. - За рог! За его дивный рог! - орал лоцман. Но тут резко воспротивилась наша покладистая, в сущности, мадам. - От ваших буксирных канатов воняет дегтем, - говорила она. - Попрошу вязать от меня подальше. Подальше от мадам Френкель оказались только копыта, а самозабвенный зверь так брыкался, что вязать его пришлось за талию. Талия его была толщиной с коньячную бочку, но мы все-таки обхватили ее канатом, задевая, к сожалению, иногда и пачкая талию мадам Френкель. Дергая своей испачканной талией, мадам переругивалась с Пахомычем. Наконец мы обвязали Единорога морскими узлами, подняли все паруса, разогнали "Лавра" как следует и рванули изо всех сил. Как ни странно - это помогло. Медленно-медленно пятясь, Моноцерос отъехал от мадам Френкель. И тут сэр Суер-Выер подошел к чудовищу и одним взмахом корабельного топора отрубил его дивный рог. Мадам заплакала. - Я - предательница, - твердила она. - Я - тля. - Не волнуйтесь, мадам, не волнуйтесь, - успокаивал Суер-Выер, закутывая ее в одеяло, - рог этот останется с нами на борту. Он будет вечно с вами. Пока "Лавр" держал Уникорна на привязи, мы кинули рог, тяжелый, как многодубовое бревно, в свой вельбот, сами попрыгали вслед за рогом и быстро довеслались до фрегата. Как только мы перерубили буксирный канат, Уникорн принялся бессмысленно скакать по пляжу. От легкости у него кружилась голова, и он падал поройна колени. Больно было видеть, горько наблюдать эту картину, и мы с Пахомычем невольно отвернулись. - Ничего, ничего, - успокаивал нас капитан, - у него новый рог отрастет. Таков закон произрастаний. И действительно, не успели мы толком отчалить и сняться с буев, у нашего обезроженного друга стал появляться новый рог. Вначале маленький и невзрачный, он все удлинялся, удлинялся, и самое неприятное заключалось в том, что направлялся он в сторону "Лавра". - Черт возьми! - сказал Суер. - Он растет со скоростью большей, чем наше движение. А рог рос и рос и уже мчался на наш корабль с дьявольской стремительностью и силой. - Он прошибет нашу ватерлинию! - орал Пахо-мыч. - Поднять паруса! Румпель под ветер! Шевелитесь, бесенята! - Отставить, - сказал Суер. - Придется, видимо, бодаться с ним всеми нашими мачтами. Устрашительный рог дорос тем временем до нашего фрегата и завис над палубой, беспокойно оглядываясь. Матрос Вампиров подвесил на него гирлянду сарделек, но рог недовольно стряхнул их. Он явно искал чего-то другого. - Мадам Френкелью не насытился, - сказал Пахомыч. Тут снова мы вывели нашу несчастную мадам, развернули ее, и грандиозный новейший рог удовлетворенно хмыкнул, улегся между реторт безумия и успокоился. Это была, поверьте, редкая картина, и мы очень удивлялись, как рог, произрастающий на носу прибрежного животного, пересекая океан, очутился на грудях с нашего фрегата. - Это закон чувства, - задумчиво сказал Суер-Выер. - Как порой любопытно наблюдать такие законы в действии... Но - понаблюдали и надо плыть дальше. Бодаться мачтами нам некогда, поступим просто: закутаем мадам. Мы закутали мадам, и рог сразу потерял ориентиры. Разочарованно помыкался он над палубой и, подцепив-таки гирлянду сарделек, всосался обратно на остров. А тот первый, отрубленный рог мы отполировали, трубили в него по праздникам, призывая команду к бражке, а потом продали за бутылку джина какому-то грузчику из Одессы. Глава XXVIII Остров большого вна Это был единственный остров, на который сэр Суер-Выер решил не сходить. - Останусь на борту, - твердил он. - В чем дело, кэп? - спрашивали мы с лоцманом. - Все-таки это не полагается. Открывать остров без вас как-то неудобно. - Ничего страшного. Откроете один остров без меня. - Но нам важно знать причины, - настаивал лоцман. - В чем причины вашего несхода на берег? - Причины личного порядка, - отвечал Суер. - Не могу. С этого острова пахнет. Мы принюхались, но никакого запаха не ощутили. Остров был явно вулканического происхождения. Посредине возвышался давно, кажется, потухший вулкан. Лава изверглась из него, застыла и окаменела. Она стекала к берегу плавными грядами. - Возьмите с собою мичмана Хренова, - рекомендовал нам капитан. - Остров унылый и гнусный, может быть, хоть мичман что-нибудь отчебучит. На берег мы высадились в таком порядке: Пахомыч, лоцман и мичман. Я замыкал шествие, крайне огорченный отсутствием капитана. Кроме того, мне казалось, что действительно чем-то пахнет, и я уже ругал себя, что не остался с Суером на борту. Первым делом мы решили взобраться на вулкан и посмотреть, действует ли он или уже бездействует. - Кажется, бездействует, - рассуждал я, - но какой-то запах испускает, значит, немного действует. Чем же это пахнет? - Да не пахнет ничем, - успокаивал Пахомыч. - А если и пахнет, так это вулканической пемзой, ну той, которой ноги моют. Весьма специфический запах. - А по-моему, старпом, пахнет чем-то более тонким, - спорил с ним лоцман. Мичман Хренов вроде бы и не чувствовал никаких запахов. Ничего пока не отчебучивая, он дышал полной грудью, довольный, что его списали на берег. Так мы продвигались по направлению к вулкану, медленно поднимаясь на его отроги. Удивляло отсутствие чего-нибудь живого, хоть бы птичка какая или травинка - лава, лава, лава. Отчебучил неожиданно лоцман. - У меня что-то с животом, - сказал вдруг он. - Бурчит что-то. Это, наверно, акулья кулебяка! Наш кок Хашкин, пожалуй, ее недожарил. Не могу больше, братцы! И лоцман вдруг скинул шаровары и стремительно присел. Этот жест лоцмана послужил неминуемым сигналом. Мы все сразу вдруг почувствовали неправильность акульей кулебяки. Пахомыч крепился, а мы с мичманом, ругая кока Хашкина, решили немедленно испытать облегчение и присели. Оправившись чин по чину, мы продолжили восхождение. Вдруг не выдержал Пахомыч. И этот мощный дуб внезапно рухнул, то есть повторил наши поступки. С ним за компанию присел и лоцман. Мы с мичманом продержались минутки две и, ругая Хашкина, вторично испытали облегчение, за нами вскорости лоцман и снова Пахомыч. Это было какое-то чудовищное действие акульей кулебяки. Мы продолжали восхождение, но уже приседали через каждые пять шагов по очереди. В единицу времени из всех четверых, движущихся к вулкану, был по крайней мере один приседающий. - Боже мой, - сказал вдруг лоцман, - я все понял! Все это вокруг нас вовсе не вулканическая лава. - А что же это? - воскликнули мы, смутно догадываясь. - Это - вно! - Не может быть, - сказал мичман. - Откуда вно? Ведь здесь же нету ни одного человека. Откуда взяться вну? И тут в недрах острова послышались какие-то взрывы и толчки. Что-то заклекотало, забурчало, забулькало. - Назад! Назад! - закричал старпом. - Скорее в шлюпку! В его голосе прозвучал такой неподдельный ужас, что мы кинулись к берегу. Остров затрясся. Оглушительный взрыв раздался на вершине вулкана, и из кратера вырвалось облако удушливого газа. - Боже мой! Боже! - орал мичман, полуоглядываясь. - Обратите внимание на форму вулкана! Это же каменная задница! Мы бежали к шлюпке, а вулкан действовал уже вовсю. Лава, если это было можно так назвать, перла из жерла потоками. Она нагоняла нас, нагоняла. Первым увяз мичман, за ним лоцман. Только мы с Пахомычем успели вспрыгнуть в шлюпку. Лоцман и мичман прочно увязли во вне. - Внодышащий вулкан! Внодышащий вулкан! - орал лоцман, изобретая новый географический термин. - Сэр старпом, не покидайте нас, а то мы утопнем во вне! Старпом-сэр! Стар-пом-сэр! Стар-сэр-пом! Мичман Хренов, к удивлению, молчал и отбрыкивался от вна меланхолически. - Бывали мы и во вне, - бурчал он, - и не раз еще будем, так что чем-чем, а уж вном нас не удивишь. Кстати, мне кажется, что это уже не совсем чистое вно, состав его как-то переменился. Господин старпом, бросьте мне, пожалуйста, черпак. Пахомыч бросил ему черпак, которым мы откачивали воду со дна шлюпки, мичман черпанул вна и стал его внимательно изучать в монокль. Только тут мы заметили, что так называемая внолава заблистала под пасмурным небом тяжело, желто и металлически. - Это уже не вно, - сказал Хренов, - это золото. Киньте мне корзинку. И действительно, золото, черт побери, золото перло из жерла, сдобренное, правда, невероятнейшим запахом. - Это не золото, - сказал Пахомыч. - Это - золотое вно. Он кинул мичману корзину, и мичман, зажимая нос, набрал полную корзину золотого вна. Потом, уже на борту, он вручил эту корзину нашему капитану. - Похоже на золото, сэр, - сказал он. - Большая редкость, думаю, что дорого стоит. - Отчего же такая вонь? - Думается, что это все-таки не совсем золото, а, скорей, золотое вно, - сказал мичман, - но я знаю в Москве пару банков, в которых особое чутье на золото. Они затыкают нос, сэр, поверьте, заткнут и на этот раз. - Вно есть вно, - сказал Суер, - даже и золотое. - И он одним ударом капитанского сапога вышиб за борт корзину с золотым вном. Корзина, конечно, не затонула и до сих пор болтается где-то в волнах Великого Океана. Глава XXIX Кроки и кошаса Открывая наши острова, мы, конечно, заносили их на карту. Это ответственнейшее дело было поручено мичману Хренову. Обычно после открывания очередного острова в кают-компании собиралась сверхсекретная группа, в которую, кроме меня и капитана, входили старпом и лоцман. Под рюмочку кошасы мы придумывали название очередному острову, а после вместе с широтами и долготами выдавали это все мичману. Полагалась ему и рюмочка кошасы. Взяв кошасу под мышку, мичман, хмыкая, уходил куда-то к себе и заносил все на карту. Карту эту он почему-то называл "кроки". - Сейчас занесу на кроки, - говорил он обычно, помахивая кошасой. И вот, что, бывало, ни скажешь мичману, дрова пилить или картошку чистить, он всегда отнекивался: - Кроки, кроки, у меня кроки. Когда он не появлялся в кают-компании на наших вечерних приемах корвалолу, мы оправдывали его: - Кроки! Хренов делает кроки! Как же, собственно, он их делает, толком никто не проверял. Однажды въедливый Кацман предложил все-таки эти кроки осмотреть. Мы заманили мичмана кошасой и предложили предъявить кроки. Боже мой, что же это были за кроки! Я таких крок никогда не видывал: грязные, облитые какао, прожженные пеплом сигар. Кроме того, все острова по виду У него напоминали овал. Огурчик побольше, огурчик поменьше, то банан, а то баклажан. Мы, конечно, бывали и на таких баклажановых островах, но встречались и треугольные груши, и квадратный картофель, я уж не говорю о более сложных формах, вроде кружки пива. Мы отругали мичмана и перерисовали все острова собственноручно. Установили окончательные официальные названия всех островов и определили их формы. Вот краткий перечень: 1. ОСТРОВ ВАЛЕРЬЯН БОРИСЫЧЕЙ - формы кривого карандаша. 2. ОСТРОВ СУХОЙ ГРУШИ - яйцеобразный с деревом посредине. 3. ОСТРОВ НЕПОДДЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ - напоминает Италию без Сицилии, сапогом кверху. 4. ОСТРОВ ПЕЧАЛЬНОГО ПИЛИГРИМА -определенной формы не имеет, более всего склоняясь очертаниями к скульптуре "Рабочий и колхозница". 5. ОСТРОВ ТЁПЛЫХ ЩЕНКОВ - по форме напоминает двух кабанчиков вокабул, соединенных между собой хвостами. 6. ОСТРОВ ЗАБРОШЕННЫХ МИШЕНЕЙ - в форме офицера. 7. ОСТРОВ УНИКОРН - по форме напоминает ланиты Хариты. 8. ОСТРОВ БОЛЬШОГО ВНА - золотое руно с вулканическим задом. Пожурив мичмана, капитан выдал ему новые кроки с приложением небольшого количества кошасы. А мичман снова все перепутал: кроки выпил, а на кошасе стал красками рисовать. Глава XXX Остров пониженной гениальности Этот непознанный остров, это причудливое изобретение природы вначале просто-напросто никто не заметил. Дело в том, что он лежал - ниже уровня океана. И значительно! Метра на четыре с половиной! Не знаю уж, каким чудом мы не напоролись на рифы и вообще не ввалились вместе со всем нашим "Лавром Георгиевичем" в бездну этого куска суши. А волны морские, дотекая до острова, странным образом обходили его стороной, не говоря уж о приливах и отливах. Мы притормозили "Лавра" на гребне какого-то полудевятого вала, отдали якоря... гм... боцману Чугайле, и он, поиграв с ними, бросил якоря в воду. К сожалению, боцман промахнулся, и один якорек, названием "верп", залепил прямо на остров. Наш верп, прилетевший с неба, вызвал значительный переполох среди жителей. В нижнем белье они выскочили на улицу из своих домиков, в большинстве девятиэтажных с лоджиями, и принялись скакать вокруг якоря. Некоторые решительно хватали верп наш и пытались забросить его на "Лавра". - Сбросить верп полегче, чем закинуть на борт, - заметил Пахомыч, крайне недовольный боцманом. - Господин Чугайло, вы мне еще ответите за этот якорь. - Господин старпом, обратно я заброшу его играючи. По якорной цепи боцман ловко, как шимпанзе, спустился на остров и только хотел кинуть верп, как туземцы окружили его, схватили и стали, как говорится, бить боцмана в белы груди. Боцман машинально отвечал им тем же: хватал туземцев и бил их в белы груди. - Сэр! Сэр! - кричали мы капитану. - Они бьют друг друга в белы груди! - В сущности, - отвечал Суер, - в сущности, некоторые из побиваемых грудей не так уж и белы. Но, конечно, надо выручать боцмана. Вслед за капитаном и лоцманом и мы с Пахомычем поползли вниз по якорной цепи выручать верп и боцмана. Как только мы ступили на сушу, туземцы кинулись на нас. - Позвольте, - сказал Суер-Выер, - неужели на вас сверху ничего не кидали? Чего вы так разъярились? - Кидали! Кидали! - орали туземцы. - Вечно нас забрасывают всякою дрянью! - Верп - вещь порядочная, очень изящный якорек, - сказал Суер. - А кто тут у вас за старшого? Вперед выступил невысокий туземец с подушкой в руках. - Позвольте представиться, - поклонился ему капитан. - Суер-Выер. Туземец протянул руку: - Калий Оротат. - Боже мой! - сказал Суер. - Неужели Калий? Калий Оротат? Гениальный поэт? Это так? - Да здесь все поэты, - недовольно поморщился Калий Оротат. - Да вы что, разве не слыхали про нас? Это ведь остров пониженной гениальности. Нас сюда забросили катапультой. Из разных концов планеты. Но в большинстве пишут на русском. Даже вон тот парень, по национальности сервант, и тот пишет на русском. Эй, сервант, почитай что-нибудь достойным господам. - Прямо не знаю, что и почитать, - сказал сервант. - У меня много философской лирики - циклы верлибров, ли-мерики, танки... - Почитайте нам что-нибудь из философской лирики, - предложил лоцман Кацман, глотнув мадеры. Сервант поклонился: Остров есть на окияне, А кругом - вода. Пальмы стройными киями, Тигры, овода. Я хочу на остров дольный Топоров послать, Палем блеск пирамидальный Дабы порубать. Чтоб горели топорами Яхонты селитр, Открывая штопорами Керосину литр. Чтобы штопором топорить Окаянный мир, Чтобы штормом откупорить Океанный жир! - Ну, это же совсем неплохо! - воскликнул Суер, похлопывая серванта по плечу. - Какая рифма: "тигры - овода"! А как топоры горели?! Мне даже очень понравилось. - А мне так про керосину литр, - встрял неожиданно Чугайло. - Только не пойму, почему керосину. Напишите лучше "самогону литр"! - А мне так очень много философии послышалось в слове "селитра", - сказал лоцман. - И в штопоре такая глубокая, я бы даже сказал, спиральная философия, ведь не только искусство, но и история человека развивается по спирали. Неплохо, очень неплохо. - Может быть, и неплохо, - скептически прищурился Калий Оротат, - но разве гениально? Не очень гениально, не очень. А если и гениально, то как-то пониженно, вы чувствуете? В этом-то вся загвоздка. Все наши ребята пишут неплохо и даже порой гениально, но... но... как-то пониженно, вот что обидно. - Перестаньте сокрушаться, Калий, - улыбнулся капитан. - Гениальность, даже и пониженная, все-таки гениальность. Радоваться надо. Почитайте теперь вы, а мы оценим вашу гениальность. - Извольте слушать, - поклонился поэт. Ты не бойся, но знай: В этой грустной судьбе На корявых обкусанных лапах Приближаются сзади и сбоку к тебе Зависть, Злоба, Запах. Напряженное сердце держи и молчи, Но готовься, посматривай в оба. Зарождаются днем, дозревают в ночи Зависть, Запах, Злоба. Нержавеющий кольт между тем заряжай. Но держи под подушкой покаместь. Видишь Запах - по Злобе, не целясь, стреляй, Попадешь обязательно в Зависть. Не убьешь, но - стреляй! Не удушишь - души! Не горюй и под крышкою гроба. Поползут по следам твоей грустной души Зависть, Запах, Злоба. - Бог мой! - сказал Суер, прижимая поэта к груди. - Калий! Это - гениально! - Вы думаете? - смутился Оротат. - Чувствую! - воскликнул Суер. - Ведь всегда было "ЗЗЖ", а вы создали три "3". Потрясающе! "Зависть, Злоба, Жадность" - вот о чем писали великие гуманисты, а вы нашли самое емкое - "Запах"! Какие пласты мысли, образа, чувства! - Да-да, - поддержал капитана лоцман Кацман. - Гениально! - А не пониженно ли? - жалобно спрашивал поэт. - Повышенно! - орал Чугайло. - Все хреновина! Повышенно, Колька! Молоток! Не бзди горохом! - Эх, - вздыхал поэт, - я понимаю, вы - добрые люди, хотите меня поддержать, но я и сам чувствую... пониженно. Все-таки пониженно. Обидно ужасно. Обидно. А ничего поделать не могу. Что ни напишу - вроде бы гениально, а после чувствую: пониженно, пониженно. Ужасные муки, капитан. Между прочим, пока Калий читал и жаловался, я заметил, что из толпы туземных поэтов все время то вычленялись, то вчленивались обратно какие-то пятнистые собакоиды, напоминающие гиенопардов. - Это они, - прошептал вдруг Калий Оротат, хватая за рукав нашего капитана, - это они, три ужасные "Зэ", они постоянно овеществляются, верней, оживотновляются, становятся собакоидами и гиенопардами. Постоянно терзают меня. Вот почему я все время ношу подушку. Тут первый собакоид - черный с красными и желтыми звездами на боках - бросился к поэту, хотел схватить за горло, но Калий выхватил из-под подушки кольт и расстрелял монстра тремя выстрелами. Другой псопард - желтый с черными и красными звездами - подкрался к нашему капитану, но боцман схватил верп и одним ударом размозжил плоскую балду с зубами. Красный гиенопес - с черными и желтыми звездами - подскакал к Пахомычу и, как шприц, впился в чугунную ляжку старпома. Она оказалась настолько тверда, что морда-игла обломилась, а старпом схватил поганую шавку за хвост и швырнул ее куда-то в полуподвалы. - Беспокоюсь, сэр, - наклонился старпом к капитану, - как бы в этих местах наша собственная гениальность не понизилась. Не пора ли на "Лавра"? - Прощайте, Калий! - сказал капитан, обнимая поэта. - И поверьте мне: гениальность, даже пониженная, всегда все-таки лучше повышенной бездарности. Боцман Чугайло схватил якорь, все мы уцепились за цепь, и боцман вместе с самим собою и с нами метнул верп обратно на "Лавра". Сверху, с гребня полудевятого вала, мы бросили прощальный взор свой на остров пониженной гениальности. Там, далеко внизу, по улицам и переулкам метался Калий Оротат, а за ним гнались вновь ожившие пятнистые собакоиды. Часть вторая ГРОТ Глава XXXI Блуждающая подошва Легкий бриз надувал паруса нашего фрегата. Мы неслись на зюйд-зюйд-вест. Так говорил наш капитан сэр Суер-Выер, а мы верили нашему сэру Суеру-Выеру. - Фок-стаксели травить налево! - раздалось с капитанского мостика. Вмиг оборвалось шестнадцать храпов, и тридцать три мозолистых подошвы выбили на палубе утреннюю зорю. Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло. - Это становится навязчивым, - недовольно шепнул мне сэр Суер-Выер. - Совершенно с вами согласен, кэп, - подтвердил я. - Невыносимо слушать этот шелест одеял. - Шелест? - удивился капитан. - Я говорю про тридцать третью подошву. Никак не пойму, откуда она берется? - Позвольте догадаться, сэр, - сказал лоцман Кацман. - Это - одноногий призрак. Мы подхватили его на отдаленных островах вместе с хей-морроем. - Давно пора пересчитать подошвы, - проворчал старпом. - Похоже, у кого-то из матросов нога раздваивается. - Эх, Пахомыч-Пахомыч, - засмеялся капитан, - раздваиваются только личности. - Но извините, сэр, - заметил я, - бывают на свете такие - блуждающие подошвы. Возможно, это одна из них. - Подошвы обычно блуждают парами, - встрял лоцман, - левая и правая, а эта вообще не поймешь какая. Что-то среднее и прямое. - Возможно, она совмещает в себе левизну и правоту одновременно, - сказал я, - так бывает в среде подошв. - Не знаю, зачем нам на "Лавре" блуждающая подошва, - сказал Пахомыч. - К тому же она ничего не делает по хозяйству. Только зорю и выбивает. Найду, нащекочу как следует и за борт выброшу. - Попрошу ее не трогать, - сказал капитан. - Не так уж много на свете блуждающих подошв, которые охотно выбивают зорю. Если ей хочется - пускай выбивает. По мудрому призыву капитана мы не трогали нашу блуждающую подошву и только слушали по утрам, как она выбивает зорю. Чем она занималась в другое время суток, мне совершенно не известно, наверно, спала где-нибудь в клотике. Боцман однажды наткнулся на спящую блуждающую подошву, схватил ее и дал подошвой по уху зазевавшемуся матросу Веслоухову. Но потом аккуратно положил ее обратно в клотик. Глава XXXII Остров голых женщин Никаких женщин мы не смогли различить поначалу даже в самую сильную телескопическую трубу. Да и то сказать: у трубы топталось столько матросов, что окуляры отпотевали. Наконец на песчаный бережок вышли две дамы в резиновых сапогах, кашпо и телогрейках. Они имели золотые на носу пенснэ. Заприметив нашего "Лавра", дамы принялись раздеваться. Мы крепились у телескопа, как вдруг боцман Чугайло содрал с головы фуражку, шмякнул ею об палубу и прямо с борта кинулся в океан. Ввинчиваясь в воду, как мохнатый шуруп, он с рычаньем поплыл к острову. Мы быстро сплели из корабельного каната лассо, метнули и вытащили боцмана обратно на "Лавра". Тут неожиданно напрягся матрос Вампиров. Сжал губы, побледнел и вывалился за борт. Мы мигом метнули лассо, но в момент покрытия Вампиров предательски нырнул, и лассо вернулось на борт пустым, как ведро. Тщательно прячась за волнами, Вампиров приближался к женщинам. Мы метали и метали лассо, но находчивый матрос всякий раз нырял, и наш адский аркан приносил лишь медуз и электрических скатов. Правда, на семьдесят четвертом броске притащил он и тарелочку горячих щей с профитролями. Выскочив на песок, Вампиров, простирая длани, бросился к голым женщинам. В этот момент наше зверское лассо ухватило все-таки за ногу находчивого матроса, проволокло по песку и задним ходом втащило обратно на корабль. И вдруг на берегу рядом с женщинами объявились два подозрительных типа. Ими оказались мичман Хренов и механик Семенов. Втайне от нас дружки спрыгнули в океан с другого борта и, не дыша, проплыли к острову под водой. Не говоря лишнего слова, они увлекли хохочущих женщин в заросли карбонария и челесты. Мы как следует навострили лассо и метнули его в эти заросли, надеясь, что оно само найдет себе пищу. И оно нашло. Притащило на борт два золотых пенснэ. Как два тонколапых краба, пенснэ забегали по палубе, корябались и бренчали, пока матросы не засунули их в банку с водой. Им насыпали в банку хлебных крошек, и пенснэ успокоились. Они плавали в банке, поклевывая крошки. Из зарослей же карбонария слышался неуемный хохот. Это сильно раздражало нас, и мы снова метнули лассо. На этот раз петля притащила что-то плотное. Какой-то бочонок, оснащенный десятком пробок, обмотанных проволокой, как на бутылках шампанского, хлопал себя по животу крылышками, подпрыгивал на палубе, и внутри у него что-то булькало. - Что за бочонок? - сказал старпом. - Что в нем? Не понимаю. - Э, да что вы, Пахомыч, - улыбнулся капитан. - Совершенно очевидно, это - неуемный хохот. Вы слышите? В зарослях все стихло. - Ихний неуемный хохот? - удивлялся старпом. - В виде бочонка? - Совершенно очевидно. - Отчего же мы не хохочем? - Это же чужой неуемный хохот. К тому же и пробки закупорены. Не вздумайте их открывать, а то мы с ног до головы будем в хохоте. Он такой шипучий, что лучше с ним не связываться. Отпустите, отпустите его на волю, не мучьте. И мы отпустили крылатый бочонок. Он пролепетал что-то крыльями, подскочил и барражирующим полетом понесся к острову. Долетев до кустов карбонария, он сам из себя вышиб все пробки, хлынула пена, и взрыв хохота потряс окрестность. - Уберите к чертовой матери наше лассо, - сказал капитан. - Старпом, спускайте шлюпку. Глава XXXIII Блеск пощечин Прихватив с собою на остров богатые дары: перец, лакрицу, бефстроганов, - мы погрузились в шлюпку. Надо сказать, что никто из нас не выказывал признаков сугубого волнения или беспокойства. Немало понаоткрывали мы островов, и остров каких-то там голых женщин нас не смущал и не напугивал. Легкое возбуждение, которое всегда испытываешь в ожидании неведомого, подхлестывало нас, как попутный ветерок. - Как прикажете, сэр? - спрашивал Пахомыч капитана. - Отобрать голых женщин у мичмана с механиком? - Да не стоит, - отвечал благодушный капитан. - Пусть отдыхают от тяжелых матросских служб. - Надо отнять! - возмущался лоцман. - Успокойтесь, Кацман! Неужто вы думаете, что на этом острове всего две голых женщины? Поверьте, найдется и для нас что-нибудь. - Первую - мне, - неожиданно потребовал лоцман. - Это, в конце концов, я провел "Лавра" к острову. - Пожалуйста, пожалуйста, - согласился капитан, - не будем спорить. Берите первую. - И возьму, - настаивал лоцман. - Я давно уже мечтаю о счастливом душесложении. Так, дружески беседуя, мы обошли заросли карбонария, откуда слышались крики: - Ну, Хренов! Ты - не прав! За карбонарием располагалась пестрая лагуна. Там по песку разбросаны были маленькие ручные зеркала. Они блестели на солнце и пускали в разные стороны пронзительные зайцы. На краю лагуны лежала голая женщина. - Вот она! - закричал лоцман. - Моя, сэр, моя! Мы так договаривались. Лоцман подбежал к женщине и не долго думая схватил ее за колено. - Моя голая женщина, моя, - дрожал он, поглаживая колено. Дремавшая до этого женщина приоткрыла очи. - Это еще кто такое? - спросила она, разглядывая лоцмана. - Это я - лоцман Кацман. - Попрошу без хамства, - сказала женщина. - Ты кто такой? - Я же говорю: лоцман Кацман. Тут женщина приподнялась, подкрасила губы и, вздрогнув грудью, закатила лоцману пощечину. - Я предупреждала, - сказала она. - Перестань сквернословить. Ты кто такой? Лоцман внутренне сжался. - Я тот, - прошептал он, - ... - Который? - Ну тот... кто призван насладиться твоим роскошным телом. Женщина кокетливо хихикнула. - А я-то думала, - посмеивалась она, - а я-то думала... - Что ты думала, радость моя? - А я думала, что ты - лоцман Кацман. - Наконец-то, - вздохнул лоцман. - Конечно, я и есть лоцман Кацман. Женщина нахмурилась. - Не сквернословь! - сказала она и снова закатила лоцману пощечину. - Как-то неловко наблюдать их наслаждение, кэп, - заметил я. - Кто знает, как далеко они зайдут. - Оставим их, - согласился капитан, и мы двинулись по краю лагуны, направляясь к дюнам. Шагов через двадцать мы обнаружили новую голую женщину. Она мыла бутылки в океанском прибое. - Ну? - спросил капитан. - А эту кому? - Только не мне, - заметил я. - Мы сюда наслаждаться приехали, а не посуду сдавать. - Когда же это бутылки мешали наслаждениям? - резонно спросила дама, игриво полуобернувшись к нам. Этот ее внезапный полуоборот, океанская пена и блики портвейна на розовой коже внезапно пронзили меня, и я потянул уже руку, как вдруг старпом сказал: - А мне эта баба так что вполне подходит. Милая, хозяйственная. Перемоем бутылки и сдавать понесем. А есть ли у вас, баба, хоть какие приемные пункты? - Полно, - отвечала голая женщина, обнимая старпома, - да только сейчас все за тарой поехали. - А почем бутылки идут? -- спрашивал Пахомыч, впиваясь в ее уста. - А по-разному, - отвечала она, обвивая плечи старшего помощника. - Четвертинки - по десять, водочные - по двадцать, а от шампанского не принимают, гады! - Э-хэ, - вздохнул капитан, - как тяжело даются эти путешествия, забываешь порой не только обо всем святом, но и о простом будничном, человеческом. Ну ладно, следующая женщина - твоя. - Я готов уступить, сэр, - отвечал я. - Это ведь не очередь за билетами в Нальчик. - Нет-нет, - улыбался Суер, - капитан сходит на берег последним. Даже на берег страсти. Так что следующая - твоя. Я неожиданно разволновался. Дело в том, что я опасался какого-нибудь монстра с шестью грудями или чего-нибудь в этом роде. А чего-нибудь в таком роде вполне могло появиться в этом благословенном краю. Тревожно оглядывался я, осматривался по сторонам, готовый каждую секунду ретироваться в сторону карбонария. - Да, брат мой, - говорил капитан, - следующая - твоя. Но что-то не видно этой следующей. Постой, а что это шевелится там на скале? На скале, к которой мы неумолимо приближались, сидели три женщины, голые, как какие-то гагары.