ляешь, если в один вечер
собрать всех, кого я люблю, или хотя бы всех, у кого я ночевал в городе
Минске..." А потом подумал и сказал: "Нет, даже нашей трeхкомнатной
квартиры, которая у нас когда-то будет, не хватит для того, чтобы в один
вечер собрать всех, у кого я ночевал, а тем более всех, кого я люблю".
Я никогда не слышала, чтобы Арик о ком-нибудь плохо говорил. И никогда
не замечала, чтобы он к кому-нибудь плохо относился. Это было удивительно,
потому что мне понятна такая ситуация, когда у человека есть друзья и враги.
У Арика врагов не было. И однажды я ему сказала: "Послушай, ты, может,
Христос? Неужели ты всех абсолютно -- любишь?" А он сказал: "Знаешь, есть
люди, которые мне... -- он запнулся, подбирая слово, -- ну, неприятны. Но я
не считаю нужным тратить на них эмоции. Вот я увижу этого человека -- ровно
настолько, чтобы с ним поздороваться, и мгновенно отключаюсь от него. Я
просто перестаю его видеть. Это бывает очень редко. Но когда бывает, бывает
вот так. Я перестаю его видеть и не считаю нужным тратить на него эмоции".
Фонограмма 1975 года. Минск
ЖЕНЕ
А ты уходишь, уезжаешь, улетаешь...
Дела, дела...
Я так держу тебя в руках, а ты растаешь,
И ночь бела
От непогашенной лампады и от дыма
Ста сигарет,
Поздней меня на час, поутру, свежевымыт,
Встаeт рассвет.
И вновь, как встарь, невыносимо я свободен,
Хоть песни пой,
И внешне для нырков как будто снова годен
В любой запой.
А здесь друзья мои старательно готовят
В снега побег.
А ты мне издали скажи хотя бы слово,
Как я тебе.
Весь мир в зиме, и дом осиротело
В снегу стоит.
Но что мне мир, когда полмира -- твоe тело,
Плечи твои...
Твои слова, твоe дыханье, твои руки --
Тeплым замком...
И мне нисколечко не легче, что с разлукой
Я так знаком.
январь 1971
В феврале 1971 года я вернулась из бесконечно долгой командировки, и
Арик, сияющий, спел мне свою новую песню. У неe ещe не было названия, но
начиналась она удивительными словами: "А люди не стареют, не стареют... О,
жизнь, ведь это правда, не стареют?.." Мне показалось, что песня эта --
сплошной поток солнца и радости. Мне почудилась в ней хемингуэевская любовь
к жизни, и я сказала об этом Арику. Он улыбнулся светло, распахнуто и
удивлeнно:
-- Да... Ты угадала. Когда я писал, я всe время смотрел на портрет
Хемингуэя, -- Арик кивнул в сторону висевшего на стене большого портрета
любимого писателя. -- И ещe всe время вспоминал наш последний разговор с
Евой Львовной...
Ева Львовна Мирская -- очаровательная женщина, в то время преподаватель
французского языка в Минском инязе, время от времени устраивала своим
друзьям домашние вечера французского шансона. У неe уникальная коллекция
пластинок французских шансонье, и звучание их она сопровождала ненавязчивым,
тихим, но очень точным синхронным переводом. Когда мы были у неe с Ариком в
последний раз (она специально для Круппа устроила вечер Азнавура, потому что
считала, что они похожи, и не только внешне -- она находила в их песнях
сходные мотивы и мысли), Арик о чeм-то разговаривал с Евой Львовной на
кухне, пока она готовила чай.
Ева Львовна рассказала мне об этом разговоре, когда мы встретились с ней
вскоре после гибели Круппа:
-- Арик, ну как жизнь?
-- Я счастлив, как никогда. Я даже не думал, что в моeм возрасте, на
четвeртом десятке, человек может быть счастлив, как в юности, и даже больше,
чем в юности.
Разговор сразу перешeл на проблему возраста. Ева Львовна говорила о
том, что ей не страшно стариться, потому что каждый возраст хорош по-своему,
она говорила о том, что любит свою работу и получает много радости и от
своих студентов, и от своих друзей, и от своей семьи.
"Каждый возраст хорош по-своему..." -- вот это, видимо, вспоминал Арик,
когда писал свою песню: "...А в зрелости любови безоглядней..." Он считал,
что в этой песне он написал лучшую свою строчку: "И женщины красивы, и
мужчины". -- "Я ничего лучше не написал за всю жизнь", -- говорил Арик и
сиял при этом.
Когда он пел эту песню, которая без его участия как-то сама собой
назвалась "Зрелостью", всe его существо излучало радость... Только позже,
когда его не стало, я услышала песню на плeнке и была потрясена тем, сколько
в ней грусти -- при всeм свете, исходящем от неe. Теперь я услышала в ней
то, чего Арик, когда пел еe, вероятно, и сам не слышал -- предсказание,
пророчество своего близкого конца, своего ухода. Он сам не ведал, что
сотворил, и, утопая в потоке радости, не заметил этого.
ЗРЕЛОСТЬ
Е. Л. Мирской
А люди не стареют, не стареют,
О жизнь, ведь это правда, не стареют?
С годами всe красивей и добрее,
Хоть жизнь их больно ранит, не щадит.
И женщины красивы, и мужчины...
О жизнь, ведь это правда, что мужчины
И женщины красивы? А лучина --
Пока не догорит, не зачадит...
И женщины красивы, и мужчины...
И мне не жаль ушедших лет нисколько.
О жизнь, ведь это правда, что нисколько
Не жаль ушедших?.. Просто грустно дольки
Души оставить там, где уж не быть.
А юность... Что же, юность так нарядна.
Нет, не красива -- только лишь нарядна.
Но в зрелости любови безоглядней,
И с каждым годом интересней жить.
Но в зрелости любови безоглядней...
А если уж приходит к нам усталость,
О жизнь, такая страшная усталость,
Когда нисколько силы не осталось
Снести и бремя лет, и боль от ран,
Вдруг кто-то скажет: "Стоп, пора на отдых".
Мы сеяли, и зеленеют всходы...
Над ними бег свой остановят годы,
И новый день к другим придeт с утра.
Мы сеяли, и зеленеют всходы...
Мы сеяли, и зеленеют всходы...
февраль 1971
ПРОЩАЛЬНЫЕ ЭКСПРОМТЫ
* * *
Игорю Лучинкину
Затеряемся по каютам
Просто так посидеть.
Затеряемся, раз поют там,
А от песен не поседеть.
Жаль, кончаются быстро слeты,
И не скоро начать.
Разнесут по домам самолeты,
И опять целый год скучать.
Разве лишь мудаки осудят
То, что было, то, что есть,
Только очень хорошие люди
Собрались почему-то здесь.
И качает нас, ох, качает
То ль питьe, то ль вода,
И опять самолeт разлучает...
Но вернeмся, вернeмся сюда!
Жаль, кончаются быстро слeты,
И не скоро начать.
Разнесут по домам самолeты --
И опять целый год скучать...
Я вас очень люблю, ребята!
Одесса, 1970
x x x
Олегу Нечаенко
Адреса я запрячу в нагрудный карман.
Как легко их запрятать, как просто достать.
Понимаешь, сейчас над Одессой туман,
Ну а нам уж пора в декабри улетать.
Понимаешь, никак не случается вновь.
Может быть, даже лучше, а всe же не так.
Память снова подарит картинки из снов:
Море, волны, корабль и декабрь в цветах.
Арик Крупп
Спасибо!
Одесса, 1969
* * *
Олегу Нечаенко
Стоит лишь закрыть глаза --
Вновь я с вами.
Не сумею всe сказать
Я словами.
Просто есть в Одессе дом,
Где чудесно
Жили в октябре седом
Наши песни.
Второй раз декабрь
17 декабря 1970
Спасибо!
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
Я увидела его, стоя на троллейбусной остановке, в один из первых
мартовских дней 1971 года. Он стремительно шeл в распахнутом пальто,
улыбающийся и, казалось, ничего не видящий перед собой.
-- Арик, ты что сияешь, такой счастливый?
Он на мгновенье остановил на мне взгляд и, продолжая улыбаться, сказал:
-- У меня есть дочь!
-- Ну и что? Я знаю, что у тебя есть дочь...
Всe так же улыбаясь, Арик покачал головой:
-- Ничего ты не понимаешь! -- и умчался в солнечный день. Сам, даже
летящей спиной своей, он был олицетворнием весны. И таким он остался в моей
памяти навсегда.
Фая Жениховская.
Фонограмма 1975 года. Минск
Из письма:
Диночка, здравствуй! Пишу тебе из Восточной Сибири.
Здесь горы, снег и настоящая тайга, растут ели, сосны, берeзы, кедры,
но больше всего лиственницы. Село называется Верхняя Гутара, живeт здесь
очень маленькая народность: тофалары, их всего 600 человек, но они имеют
свой язык, а столицей у них является это село: Верхняя Гутара. Когда приеду,
расскажу подробнее обо всeм. Постараюсь привезти тебе кедровых орехов, здесь
они, кажется, есть. У тебя, наверно, скоро каникулы будут, отдыхай хорошо.
Ещe очень прошу тебя, Диночка, слушайся маму, не ссорьтесь.
Я приеду примерно 10 апреля.
Папа.
Верхняя Гутара
11 марта 1971 года
...Когда всe это случилось, когда не было больше надежды, когда меня
вызвали в Белсовет по туризму и сказали, что Арика уже нашли, ну, в общем,
когда уже были оборваны последние ниточки, я позвонила Пайзу. Его перед этим
не было, он был в командировке и, приехав -- накануне моего звонка, --
узнал, что произошло. Я позвонила Пайзу на работу, и мы договорились, что я
приду к нему домой. Он ушeл с завода и ждал меня. Поставил на низкий столик
три рюмки, налил водки себе и мне, и в третью рюмку. А я, в общем, водку не
пила, а тут мне было совершенно всe равно. Пайзу долго молчал. Потом взял
рюмку -- "Давай". -- Опрокинул. Я тоже выпила. Потом посмотрел на третью
рюмку и сказал: "И за него выпьем", -- и выпил. Как я ни сдерживалась, слeзы
катились... Пайзу сказал: "Нельзя. Не плачь. Он был весeлый человек, и
вспоминать его надо таким -- весeлым. Не смей плакать! И помни, что он
очень_очень любил вас с Динкой. Помни. Никогда этого не забывай".
А потом он сидел долго, обхватив голову руками. И вдруг прорвалось...
Он стал вспоминать об Арике: как он иногда ночевал у него -- Пайзу ещe жил
без жены, один в этой комнате, -- как он любил копаться в его книгах, как
они вместе мечтали перевернуть горы, как ему каждый раз не хотелось
отпускать Арика в поход. Он был его начальником и, конечно, каждый раз мог
его не пустить... Но Арик... Не думаю, что он хитрил, у него это получалось
естественно, само собой: он брал гитару и пел ему целую кучу всяких песен --
про зиму, про горы, и про пургу, и про Север, и про походы, и... как Пайзу
говорил, "до такой степени задурил мне голову, так вскружил мне голову, что
я махал рукой -- "Чeрт с тобой, иди! Иди на свой Север, раз ты без этого
жить не можешь". -- Я хотел, чтоб ему было хорошо. Уже всe -- работа, всe --
пускай катится, лишь бы только тебе было хорошо. Ты хочешь -- иди!"
И ещe он рассказывал о том, какой Арик был инженер. Он говорил: "Будь
на то моя воля, я бы сказал Круппу: вот полгода работаешь, а полгода
отдыхай, потому что ты делаешь в четыре раза больше, чем все эти олухи,
которые работают у нас". Он говорил: "Я без него осиротел, осиротел я без
него. Боже мой! Что я буду теперь делать без него один?"
Фонограмма 1975 года
Этот памятник Арику Круппу сделали его друзья через год после его
гибели. Он был установлен в ста километрах от Минска на высоком берегу
Немана, неподалeку от деревни Новый Свержень за Столбцами. Арик очень любил
это место.
Валун около трeх метров высотой ребята нашли в двухстах километрах оттуда,
скинулись с очередной зарплаты, наняли автокран и платформу и перевезли его.
Им хотелось поставить памятник Арику в таком месте, куда они могли бы
приходить и праздновать его день рожденья, как это бывало и до 71_го года.
Им нужен был памятник в лесу -- там, где они сидели с живым Круппом у костра
и слушали его песни, где сам воздух был насыщен воспоминаниями.
Ребята работали там несколько суббот и воскресений кряду. Среди них
были инженеры-строители, и всe делалось по правилам строительного искусства:
котлован, булыжник, раствор, накат брeвен, снова булыжник -- и так доверху.
Одним словом, делалось всерьeз и надолго. Тогда ещe никто не знал, что этот
камень простоит всего два с половиной года.
В субботу, 29 октября 1972 года, накануне дня рождения Арика Круппа,
состоялось открытие памятника. Событие не афишировалось. Присутствовали
только минские друзья да несколько ребят из Смоленска. Всего сто человек. В
камень была вмонтирована плита из нержавеющей стали, а на ней -- четыре
строки:
А всe-таки, всe-таки хочется петь,
Даже когда в сердце песням нет места...
Только б не сдаться, и только б успеть
Спеть свою самую главную песню.
Арик Крупп
Вокруг памятника горели свечи, обeрнутые алым станиолем. Вазы были
переполнены хризантемами. Перед постаментом был разложен небольшой костeр, а
под фотографией, укреплeнной на камне, сооружeн подсвечник из фольги. В нeм
до утра горела свеча, и всю ночь у костра пели песни Круппа и любимые им
песни других авторов.
Туристы назвали это место "Арькин Камень", и каждую неделю на выходные сюда
приходили туристские группы. Здесь всегда было чисто и всегда стояли цветы.
Пионеры из соседнего села проводили здесь свои слeты. Камень никому не
мешал.
Летом 1973 года ребята с удивлением увидели в металлической плите со
стихами восемь пулевых прострелов. Подумали -- хулиганы. Сменили плиту. К
осени, ко дню рождения Круппа, поставили новую, точно такую же. А ещe через
полтора года, летом 1975-го, Минск облетела весть: нет больше Камня.
Очередная группа, приехавшая сюда на выходные, увидела на месте Камня
большую яму и вокруг серые осколки. Местные жители рассказали, что приехал
наряд милиции, заложили динамит, оцепили горку, рванули, а потом --
бульдозером. Осколки, все до единого, очень быстро разобрали на сувениры.
Позже выяснилось, что снести Камень потребовали потомки писателя Якуба
Коласа, родовое имение которого находилось неподалeку, однако отнюдь не по
соседству с Камнем -- совсем в другой стороне от деревни Новый Свержень.
Чем приглянулся Камень детишкам из соседней школы, неизвестно, но
пионерских сборов у памятника "сионисту" честолюбивые потомки белорусского
письменника не простили. Они были вхожи в ЦК КП Белоруссии, и добиться
такого решения им труда не составляло.
Камня не стало, но долго ещe ничего не менялось. Попрежнему сюда на
выходные приходили туристские группы, по_прежнему в ближайшую к 30 октября
субботу здесь отмечался день рожденья Арика Круппа. Так продолжалось ещe лет
пятнадцать. Говорят, что сейчас там ничего нет. Люди, которые приходили туда
с рюкзаками, разъехались по белу свету, а на этом прекрасном месте построили
туристический комплекс для иностранцев. Имени Круппа он, слава Богу, не
носит.
Минск-- Москва. 1980-- 1995
КОГДА ИСЧЕЗНУТ ПЕСНИ
Когда исчезнут в мире песни,
Дома не рухнут, гром не грянет.
Всe, всe останется на месте:
Зелень лесов, закат багряный.
И будет ветер биться в крыши,
И будут люди жить под ними,
Но кто-то друга вдруг не сыщет,
А тот -- с врагом бокал поднимет.
Когда исчезнут в мире песни,
То, не почувствовав потери,
Маляр смешает краски вместе
И всe закрасит цветом серым.
И с некогда весeлой кисти
Падeт на окна и на травы,
На лица, мысли и на листья
Бесцветно-серая отрава.
И из-за девок, из-за денег
Рвать глотки своре будет свора,
Но струн Орфеи не заденут,
Лишь закричит пред пиром ворон.
Потом полком крылатых бестий
Дымы пожаров скроют звeзды...
...Когда исчезнут в мире песни,
Искать потерю будет поздно.
1967
Арик Крупп
-->