ому существу или вещи, доходит у гиляка до такой  степени,  что  в
сфере женского вопроса он не считает предосудительным даже рабство в  прямом
и грубом смысле этого слова. По свидетельству Шренка, гиляки часто  привозят
с собой аинских женщин в качестве рабынь; очевидно, женщина составляет у них
такой же предмет торговли, как табак или даба. Шведский писатель Стриндберг,
известный женоненавистник, желающий, чтобы женщина  была  только  рабыней  и
служила прихотям мужчины, а сущности единомышленник гиляков {10}; если б ему
случилось приехать на Сев<ерный> Сахалин, то они долго бы его обнимали.
     Ген. Кононович говорил мне, что он хочет обрусить сахалинских  гиляков.
Не знаю, для чего это нужно. Впрочем,  обрусение  началось  еще  задолго  до
приезда  генерала.  Началось  оно  с  того,  что  у  некоторых   чиновников,
получающих даже очень маленькое жалованье, стали появляться дорогие лисьи  и
собольи шубы, а в гиляцких юртах появилась  русская  водочная  посуда  {11};
затем гиляки были приглашены к участию в поимке беглых,  причем  за  каждого
убитого или пойманного беглого положено было денежное  вознаграждение.  Ген.
Кононович приказал нанимать гиляков в надзиратели; в одном из  его  приказов
сказано, что это  делается  ввиду  крайней  необходимости  в  людях,  хорошо
знакомых с местностью, и  для  облегчения  сношений  местного  начальства  с
инородцами; на словах же он сообщил мне, что это  нововведение  имеет  целью
также и обрусение. Сначала были утверждены в  звании  тюремных  надзирателей
гиляки Васька, Ибалка, Оркун и Павлинка (приказ  э  308-й  1889  г.),  затем
Ибалку  и  Оркуна  уволили  "за   продолжительную   неявку   за   получением
распоряжений" и утвердили Софронку (приказ э 426-й 1889 г.).  Я  видел  этих
надзирателей; у них бляхи и револьверы. Из них  особенно  популярен  и  чаще
всех попадается на глаза гиляк Васька, ловкий,  лукавый  и  пьяный  человек.
Однажды, придя в лавку колонизационного фонда, я встретил  там  целую  толпу
интеллигентов; у дверей стоял Васька; кто-то, указывая на полки с бутылками,
сказал,  что  если  все  это  выпить,  то  можно  быть  пьяным,   и   Васька
подобострастно ухмыльнулся и весь засиял радостью  подхалима.  Незадолго  до
моего приезда гиляк-надзиратель по долгу  службы  убил  каторжного,  местные
мудрецы решали вопрос о том, как он стрелял - спереди  или  сзади,  то  есть
отдавать гиляка под суд или нет.
     Что близость к тюрьме не обрусит,  а  лишь  вконец  развратит  гиляков,
доказывать не нужно. Они далеки еще до того, чтобы понять наши  потребности,
и едва ли есть какая-нибудь возможность втолковать им, что каторжных  ловят,
лишают свободы, ранят  и  иногда  убивают  не  из  прихоти,  а  в  интересах
правосудия; они видят в этом лишь  насилие,  проявление  зверства,  а  себя,
вероятно, считают наемными убийцами {12}.  Если  уж  необходимо  обрусить  и
нельзя обойтись без этого, то, я думаю, при выборе средств  для  этого  надо
брать в расчет прежде всего не наши, а их потребности. Вышеупомянутый приказ
о разрешении принимать инородцев в окружной лазарет, выдача пособий мукой  и
крупой, как было в 1886 г., когда гиляки терпели почему-то голод, и приказ о
том, чтоб у них не отбирали имущества  за  долг,  и  прощение  самого  долга
(приказ 204-й 1890 г.), - подобные меры, быть может, скорее приведут к цели,
чем выдача блях и револьверов.
     Кроме гиляков, в Сев. Сахалине проживают еще в небольшом  числе  ороки,
или орочи, тунгусского племени {13}. Но так как в колонии о них едва  слышно
и в пределах их распространения нет еще русских  селений,  то  я  ограничусь
одним только упоминанием о них.


     1 Между приказами ген. Кононовнча есть один, касающийся давно желанного
упразднения Дуэ и Воеводской тюрьмы: "Осмотрев Воеводскую  тюрьму,  я  лично
убедился в том, что ни  условия  местности,  в  которой  она  находится,  ни
значение содержащихся в ней преступников, большею  частью  долгосрочных  или
заключенных за новые преступления, не могут оправдать того  порядка  надзора
или, лучше сказать, отсутствия всякого фактического  наблюдения,  в  котором
эта тюрьма находится с самого ее основания. Положение дел в настоящее  время
таково: тюрьма выстроена  в  узкой  долине  севернее  поста  Дуэ  версты  на
полторы, сообщение с постом существует только по берегу моря  и  прерывается
два раза в сутки приливами, сообщение  горами  летом  затруднительно,  зимою
невозможно; смотритель тюрьмы имеет пребывание в  Дуэ,  помощник  его  тоже;
местная команда, от которой содержится караул и высылается  потребное  число
конвоя для различных работ, по условию с  обществом  "Сахалин",  расположена
также  в  упомянутом  посту,  а  при  тюрьме  -  никого,  кроме   нескольких
надзирателей и ежедневно приходящего на смену караула, который тоже остается
вне постоянного ближайшего наблюдения военного начальства. Не входя в разбор
обстоятельств,   причиною   которых   было   устройство   тюрьмы   в   столь
несоответствующем   месте   и   оставление   ее   вне   всякой   возможности
непосредственного  надзора,  я,  впредь  до  испрошения   разрешения   вовсе
упразднить как Дуйскую, так равно и  Воеводскую  тюрьмы  и  перевести  их  в
другие местности. должен хотя отчасти исправить существующие  недостатки"  и
т. д. (приказ э348, 1888 г.).
     2 См. Давыдова  "Двукратное  путешествие  в  Америку  морских  офицеров
Хвостова и Давыдова, писанное сим  последним.  С  предуведомлением  Шишкова,
1810 г.". В своем предисловии адм. Шишков говорит, что "Хвостов  соединял  в
душе своей две противности: кротость агнца и пылкость льва", Давыдов же,  по
его словам, "нравом  вспыльчивее  и  горячее  Хвостова,  но  уступал  ему  в
твердости и мужестве". Кротость агнца, однако, не помешала Хвостову  в  1806
г. уничтожить японские магазины и взять  в  плен  четырех  японцев  в  Южном
Сахалине на берегу Анивы, а в 1807 г. он вместе со  своим  другом  Давыдовым
разгромил японские фактории на Курильских островах и еще  раз  поразбойничал
на Южном  Сахалине.  Эти  храбрые  офицеры  воевали  с  Японией  без  ведома
правительства, в полной надежде на безнаказанность. Оба они кончили жизнь не
совсем обыкновенно: утонули в Неве, через которую торопились  перейти  в  то
самое время, когда разводили мост. Их подвиги, наделавшие в свое время очень
много шуму, возбудили  в  обществе  некоторый  интерес  к  Сахалину,  о  нем
говорили, и, кто знает, быть может, уже тогда была предрешена  участь  этого
печального, пугавшего воображение, острова. В своем  предуведомлении  Шишков
высказывает мнение, ни на чем  не  основанное,  будто  русские  в  прошедшем
столетии хотели завладеть островом и будто основали там колонию.
     3 Его сочинение называется "To-tats Ki Ко". Я, конечно, его не читал  и
в данном случае пользуюсь цитатами Л.И. Шренка, автора книги  "Об  инородцах
Амурского края".
     4 Гиляки в виде немногочисленного племени живут по обоим берегам Амура,
в нижнем его течении, начиная, примерно, с Софийска,  затем  по  Лиману,  по
смежному с ним побережью Охотского моря  и  в  северной  части  Сахалина;  в
продолжение всего того времени, за которое имеются исторические сведения  об
этом народе,  то  есть  за  200  лет,  никаких  сколько-нибудь  значительных
изменений в положении их границ не  произошло.  Предполагают,  что  когда-то
родиной гиляков был один  только  Сахалин  и  что  только  впоследствии  они
перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые
двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.
     5 На Сахалине есть должность: переводчик гилякского и аинского  языков.
Так как этот переводчик ни одного слова не  знает  по-гиляцки  и  аински,  а
гиляки и айны в большинстве понимают по-русски, то  эта  ненужная  должность
может   служить   хорошим   pendant'ом    к    вышеупомянутому    смотрителю
несуществующего  Ведерниковского  Станка.  Если  бы,   вместо   переводчика,
значился по  штату  чиновник,  научным  образом  знакомый  с  этнографией  и
статистикой. то это было бы куда лучше.
     6 Гиляки принадлежат не к монгольскому племени... - Гиляки, или  нивхи,
- народность, с древних времен занимающая низовья Амура  и  остров  Сахалин;
вероятно,  нивхи  -  прямые  потомки  древнейшего  неолитического  населения
Дальнего Востока. (П. Еремин)
     7 чистокровного (франц.).
     8 К его превосходному сочинению  "Инородцы  Амурского  края"  приложены
этнографическая карта и две таблицы с рисунками Г.  Дмитриева-Оренбургского;
на одной из таблиц изображены гиляки.
     9 Наши приамурские инородцы и камчадалы получили сифилис от китайцев  и
японцев, русские же тут ни при чем. Один  китаец,  купец,  большой  любитель
опия, говорил мне, что одна бабушка, то есть жена, живет у него  в  Чифу,  а
другая бабушка, родом гилячка,  -  около  Николаевска.  При  таких  порядках
нетрудно перезаразить весь Амур и Сахалин.
     10  Шведский  писатель  Стриндберг...   единомышленник   гиляков...   -
Стриндберг Юхан Август (1849-1912) получил известность в России в конце 80-х
гг.  как  автор  пьес  "Отец",  "Фрекен  Юлия"  и  др.   Противник   женской
эмансипации. (П. Еремин)
     11  Начальник  Думского   поста,   майор   Николаев,   говорил   одному
корреспонденту в 1866 г.:
     - Летом я с ними дела не имею, а зимой зачастую скупаю у  них  меха,  и
скупаю довольно выгодно; часто за бутылку водки или  ковригу  хлеба  от  них
можно достать пару отличных соболей.
     Корреспондента изумило то большое количество мехов, какое он  увидел  у
майора (Лукашевич.  Мои  знакомцы  в  Дуэ,  на  Сахалине.  -  "Кронштадтский
вестник", 1868 г., ээ 47 и 49). Об  этом  легендарном  майоре  еще  придется
говорить.
     12 Суда у них нет, и они не знают, что значит правосудие. Как им трудно
понять нас, видно хотя бы из того, что они до сих пор еще не понимают вполне
назначения  дорог.  Даже  там,  где  уже  проведены  дороги,  они  все   еще
путешествуют по тайге. Часто приходится видеть, как они, их семьи  и  собаки
гусем пробираются по трясине около самой дороги.
     13  ...в  Сев.  Сахалине  проживают...  сроки  или  орочи,  тунгусского
племени... - Ороки  -  небольшие  группы  тунгусо-маньчжурских  народностей,
родственных эвенам и эвенкам. (П. Еремин)

        XII

     Мой отъезд на юг. - Жизнерадостная дама. - Западный берег. - Течения. -
Маука. - Крильон. - Анива.  -  Корсаковский  пост.  -  Новые  знакомства.  -
Норд-ост. - Климат Южного Сахалина. - Корсаковская тюрьма. - Пожарный обоз.

     10 сентября я уже опять был на знакомом читателю  "Байкале",  чтобы  на
этот раз плыть в Южный Сахалин. Уезжал я с большим  удовольствием,  так  как
север мне уже наскучил и хотелось новых впечатлений. "Байкал" снялся с якоря
в десятом часу вечера. Было очень темно. Я стоял  один  на  корме  и,  глядя
назад, прощался с этим мрачным мирком, оберегаемым с  моря  Тремя  Братьями,
которые теперь едва обозначались в воздухе и были похожи  впотьмах  на  трех
черных монахов; несмотря на шум парохода, мне было слышно, как волны  бились
об эти рифы. Но вот Жонкиер  и  Братья  остались  далеко  назади  и  исчезли
впотьмах - навсегда  для  меня;  шум  бьющихся  волн,  в  котором  слышалась
бессильная, злобная тоска, мало-помалу затих... Проплыли верст восемь - и на
берегу заблестели огни: это была страшная Воеводская тюрьма, а еще немного -
показались огни Дуэ. Но скоро и это все исчезло, и остались лишь потемки  да
жуткое чувство, точно после дурного, зловещего сна.
     Спустившись потом вниз, я застал там веселое общество. Кроме  командира
и его помощников,  в  кают-компании  находилось  еще  несколько  пассажиров:
молодой  японец,  дама,  интендантский   чиновник   и   иеромонах   Ираклий,
сахалинский миссионер, ехавший следом за мною на  юг,  чтобы  оттуда  вместе
отправиться  в  Россию.  Наша  спутница,  жена  моряка-офицера,  бежала   из
Владивостока,  испугавшись   холеры,   и   теперь,   немного   успокоившись,
возвращалась назад. У нее был  завидный  характер.  Достаточно  было  самого
пустого повода, чтобы она закатилась самым искренним, жизнерадостным  смехом
до упада, до слез; начнет рассказывать что-нибудь, картавя, и  вдруг  хохот,
веселость бьет фонтаном, а глядя на даму, начинаю смеяться и я, за  мною  о.
Ираклий, потом японец. "Ну!" -  говорит  в  конце  концов  командир,  махнув
рукой, и  тоже  заражается  смехом.  Вероятно,  никогда  в  другое  время  в
Татарском проливе, обыкновенно сердитом, не хохотали так  много.  На  другой
день утром на палубе сошлись для беседы иеромонах, дама, японец и я. И опять
смех, и недоставало  только,  чтобы  киты,  высунув  морды  из  воды,  стали
хохотать, глядя на нас.
     И как нарочно, погода была теплая, тихая, веселая. Слева близко зеленел
Сахалин,  именно  та  его  пустынная,  девственная  часть,  которой  еще  не
коснулась каторга; справа в ясном,  совершенно  прозрачном  воздухе  еле-еле
мерещился Татарский берег. Здесь уже пролив более похож на море  и  вода  не
так мутна, как около Дуэ;  здесь  просторнее  и  легче  дышится.  По  своему
географическому положению нижняя треть  Сахалина  соответствует  Франции,  и
если бы не холодные течения, то мы владели бы прелестным краем и жили  бы  в
нем теперь, конечно, не одни только Шкандыбы и Безбожные. Холодные  течения,
идущие от северных островов, где даже в конце лета бывает  ледоход,  омывают
Сахалин с обеих  сторон,  причем  восточному  берегу,  как  более  открытому
течениям и холодным ветрам, приходится принимать наибольшую долю  страданий;
природа его  безусловно  суровая,  и  флора  его  носит  настоящий  полярный
характер. Западный  же  берег  много  счастливее,  здесь  влияние  холодного
течения  смягчается  теплым  японским  течением,  известным  под   названием
Куро-Сиво; не подлежит сомнению, что чем южнее, тем теплее, и на южной части
западного берега наблюдается сравнительно богатая флора, но  все-таки,  увы,
до Франции или Японии далеко {1}.
     Интересно, что в то время, как сахалинские колонизаторы вот уже 35  лет
сеют пшеницу на тундре и проводят хорошие дороги к таким местам,  где  могут
прозябать одни только низшие моллюски, самая теплая часть острова, а  именно
южная часть западного побережья, остается  в  совершенном  пренебрежении.  С
парохода видны в бинокль и простым глазом хороший строевой лес  и  береговые
скаты, покрытые ярко-зеленою и, должно быть, сочною травой, но ни жилья,  ни
одной живой души. Впрочем, раз - это было на вторые сутки нашего плаванья  -
командир обратил мое внимание на небольшую группу изб и сарайных построек  и
сказал: "Это Маука". Тут,  в  Мауке,  издавна  производится  добыча  морской
капусты, которую очень охотно покупают китайцы, и так  как  дело  поставлено
серьезно и уже дало хороший заработок многим русским и иностранцам,  то  это
место очень популярно на Сахалине. Находится оно на 400 верст южнее Дуэ,  на
широте 47<sup>o</sup>, и отличается сравнительно хорошим  климатом.  Когда-то  промысел
находился в руках японцев; при Мицуле в Мауке было более 30 японских зданий,
в которых постоянно жило 40 душ обоего пола,  а  весною  приезжало  сюда  из
Японии еще около 300 человек, работавших вместе с  айносами,  которые  тогда
составляли тут главную рабочую силу. Теперь же капустным  промыслом  владеет
русский купец Семенов, сын которого постоянно живет в Мауке; делом  заведует
шотландец Демби, уже не молодой и, по-видимому, знающий  человек.  Он  имеет
собственный дом в Нагасаки в Японии, и когда я, познакомившись с ним, сказал
ему, что, вероятно, буду осенью  в  Японии,  то  он  любезно  предложил  мне
остановиться у него в доме. У Семенова работают манзы,  корейцы  и  русские.
Наши поселенцы стали ходить сюда на заработки лишь с 1886 г.,  и,  вероятно,
по  собственному  почину,   так   как   смотрители   тюрем   всегда   больше
интересовались кислою капустой, чем морскою. Первые попытки были  не  совсем
удачны: русские мало были знакомы с чисто техническою стороной дела;  теперь
же они попривыкли, и хотя Демби  не  так  доволен  ими,  как  китайцами,  но
все-таки уже можно серьезно рассчитывать, что  со  временем  будут  находить
себе здесь кусок хлеба сотни поселенцев. Маука  причислена  к  Корсаковскому
округу. В настоящее время здесь живут на поселении 38 душ: 33 м. и 5 ж.  Все
33 ведут хозяйства. Из них трое уже имеют крестьянское  звание.  Женщины  же
все каторжные и живут в качестве  сожительниц.  Детей  нет,  церкви  нет,  и
скука, должно быть, страшная,  особенно  зимою,  когда  уходят  с  промыслов
рабочие. Здешнее гражданское начальство состоит из одного лишь  надзирателя,
а военное - из ефрейтора и трех рядовых {2}.
     Сравнение Сахалина со стерлядью особенно годится для его  южной  части,
которая в самом деле похожа на рыбий хвост. Левая лопасть хвоста  называется
мысом Крильон, правая - мысом Анивским, а полукруглый  залив  между  ними  -
Анивой.  Крильон,  около  которого   пароход   делает   крутой   поворот   к
северо-востоку,  при  солнечном  освещении  представляет  из  себя  довольно
привлекательное местечко, и стоящий на нем одиноко  красный  маяк  похож  на
барскую дачу. Это большой мыс,  покатый  к  морю,  зеленый  и  гладкий,  как
хороший заливной луг. Поле далеко  кругом  покрыто  бархатною  травой,  и  в
сантиментальном пейзаже недостает только стада, которое бродило бы в холодке
у края леса. Но говорят, что травы  здесь  неважные  и  сельскохозяйственная
культура едва ли возможна, так как Крильон большую часть лета бывает  окутан
солеными морскими туманами, которые действуют на растительность  губительным
образом {3}.
     Мы обогнули Крильон и вошли в залив Аниву 12 сентября  перед  полуднем;
виден весь берег от одного мыса до другого,  хотя  залив  имеет  в  диаметре
около 80-90 верст {4}. Почти в средине полукруглый берег образует  небольшую
выемку, которая называется бухтою или губою Лососей, и  тут,  у  этой  губы,
находится Корсаковский пост,  административный  центр  южного  округа.  Нашу
спутницу, жизнерадостную даму, ожидала приятная случайность: на Корсаковском
рейде стоял пароход Добровольного флота "Владивосток", только что  пришедший
из Камчатки, и на нем находился ее муж, офицер. Сколько по этому поводу было
восклицаний, неудержимого смеха, суеты!
     Пост имеет с моря приличный вид городка,  не  сибирского,  а  какого-то
особенного типа, который я не берусь назвать; основан он был  почти  40  лет
назад, когда по южному берегу там и сям  были  разбросаны  японские  дома  и
сараи, и очень возможно, что это  близкое  соседство  японских  построек  не
обошлось без влияния на его внешность и должно было придать ей особые черты.
Годом основания Корсаковского считается 1869 год, но это справедливо лишь по
отношению к нему как к пункту ссыльной колонии;  на  самом  же  деле  первый
русский пост на берегу бухты Лососей был основан в 1853-54 гг.  Лежит  он  в
пади, которая и теперь носит японское название Хахка-Томари, и с моря  видна
только одна его главная улица, и кажется издали, что  мостовая  и  два  ряда
домов круто спускаются вниз по берегу; но это только в перспективе, на самом
же  деле  подъем  не  так  крут.  Новые  деревянные  постройки  лоснятся   и
отсвечивают на солнце, белеет церковь, старой,  простой  и  потому  красивой
архитектуры. На всех домах  высокие  шесты,  вероятно,  для  флагов,  и  это
придает городку неприятное выражение, как будто он ощетинился. Здесь так же,
как и на северных рейдах,  пароход  останавливается  в  одной  и  даже  двух
верстах от берега, и пристань имеется только для парового катера и  барж.  К
нашему пароходу сначала подошел катер с чиновниками, и тотчас же послышались
радостные голоса: "Бой, пива! Бой, рюмку коньяку!"  Потом  подошел  вельбот;
гребли каторжные, наряженные матросами, и у руля  сидел  окружной  начальник
И.И.  Белый,  который,  когда  вельбот   подходил   к   трапу,   скомандовал
по-военному: "Суши весла!"
     Через несколько минут я и г. Б.  были  уже  знакомы;  вместе  потом  мы
съехали на берег, и я обедал у него. Из  разговора  с  ним  я  узнал,  между
прочим, что он только что вернулся  на  "Владивостоке"  с  берега  Охотского
моря, из так называемой Тарайки, где каторжные строят теперь дорогу.
     Квартира у него небольшая, но хорошая,  барская.  Он  любит  комфорт  и
хорошую кухню, и это  заметно  отражается  на  всем  его  округе;  разъезжая
впоследствии по округу, я находил в надзирательских или  станках  не  только
ножи, вилки и рюмки, но даже  чистые  салфетки  и  сторожей,  которые  умеют
варить вкусный суп, а, главное, клопов и тараканов здесь не  так  безобразно
много, как на севере. По рассказу г. Б., в Тарайке на  дорожных  работах  он
жил в большой палатке, с комфортом, имел при себе повара и на  досуге  читал
французские  романы  {5}.  По  происхождению  он  малоросс, по образованию -
бывший  студент-юрист. Он молод,  не  старше  сорока  лет,  а  это  возраст,
кстати  сказать,  средний  для  сахалинского  чиновника. Времена изменились;
теперь   для  русской каторги молодой чиновник более  типичен,  чем  старый,
и  если  бы, положим, художник изобразил, как  наказывают  плетьми  бродягу,
то    на    его   картине  место  прежнего  капитана-пропойцы,   старика   с
сине-багровым   носом, занимал бы интеллигентный молодой человек в новеньком
вицмундире.
     Мы разговорились; между тем наступил вечер, зажгли огонь. Я простился с
гостеприимным г. Б. и отправился  к  секретарю  полицейского  управления,  у
которого мне была приготовлена квартира.  Было  темно  и  тихо,  море  глухо
шумело, и звездное небо хмурилось, как будто видело, что в природе готовится
что-то недоброе. Когда я прошел всю главную улицу почти  до  моря,  пароходы
еще стояли на рейде, и  когда  я  повернул  направо,  послышались  голоса  и
громкий смех, и в темноте показались ярко освещенные окна, и  стало  похоже,
будто я в захолустном городке осеннею ночью пробираюсь  к  клубу.  Это  была
квартира секретаря. По ветхим скрипучим ступеням я  поднялся  на  террасу  и
вошел в дом. В зале, точно боги на облаках, в  табачном  дыму  и  в  тумане,
какой бывает в трактирах и сырых помещениях, двигались военные и штатские. С
одним из них, г. фон Ф., инспектором сельского хозяйства, я уже был  знаком,
- раньше мы встречались в Александровске, - с остальными же я теперь виделся
впервые, хотя все они отнеслись к моему появлению с таким  благодушием,  как
будто были знакомы со мною уже давно. Меня подвели к столу, и я тоже  должен
был пить водку, то есть спирт, наполовину разведенный водой, и очень  плохой
коньяк,  и  есть  жесткое  мясо,   которое   жарил   и   подавал   к   столу
ссыльнокаторжный Хоменко, хохол с черными усами. Из посторонних, кроме меня,
на    этой    вечеринке    присутствовал    также     директор     Иркутской
магнитно-метеорологической  обсерватории   Э.В.   Штеллинг,   прибывший   на
"Владивостоке"  из  Камчатки  и  Охотска,  где  он  хлопотал  об  учреждении
метеорологических станций. Тут же я познакомился с майором  Ш.,  смотрителем
Корсаковской ссыльнокаторжной тюрьмы, служившим раньше при ген.  Грессере  в
петербургской полиции: это  -  высокий,  полный  мужчина,  с  тою  солидною,
импонирующею осанкой, какую мне до сих  пор  случалось  наблюдать  только  у
частных и участковых приставов. Рассказывая мне о своем коротком  знакомстве
со Многими известными писателями в Петербурге, майор называл их просто Миша,
Ваня и, приглашая меня к себе  завтракать  и  обедать,  невзначай  раза  два
сказал мне ты {6}.
     Когда во втором часу ушли гости и я лег в постель,  послышались  рев  и
свист. Это задул норд-ост. Значит, недаром с вечера хмурилось небо. Хоменко,
придя со двора, доложил, что пароходы ушли, а между тем  на  море  поднялась
сильная буря. "Ну, небось вернутся! -  сказал  он  и  засмеялся.  -  Где  им
совладать?" В комнате стало  холодно  и  сыро,  было,  вероятно,  не  больше
шести-семи градусов. Бедный Ф., секретарь полицейского  управления,  молодой
человек, никак не мог уснуть от насморка и кашля. Капитан К., живший  вместе
с ним на одной квартире, тоже не спал; он постучал из своей комнаты в  стену
и сказал мне:
     - Я получаю "Неделю". Не желаете ли?
     Утром было холодно и в постели, и в комнате, и на дворе. Когда я  вышел
наружу, шел холодный дождь, и сильный ветер гнул  деревья,  море  ревело,  а
дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали  по
крышам, как мелкая  дробь.  "Владивосток"  и  "Байкал",  в  самом  деле,  не
совладали со штормом, вернулись и теперь стояли на  рейде,  и  их  покрывала
мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около пристани; трава была мокрая, с
деревьев текло.
     На  пристани  около  сторожки  лежит  скелет  молодого  кита,  когда-то
счастливого, резвого, гулявшего на просторе северных морей, теперь же  белые
кости богатыря лежали в грязи и дождь точил их... Главная улица  шоссирована
и содержится в порядке, на ней тротуары, фонари и деревья, и метет ее каждый
день  клейменый  старик.  Тут  только  присутственные   места   и   квартиры
чиновников, и нет ни одного дома, в котором жили бы ссыльные.  Дома  большею
частью новые и приятные на вид, и нет той тяжкой казенщины, как, наприм<ер>,
в Дуэ. Вообще же в Корсаковском посту, если  говорить  о  всех  его  четырех
улицах, старых построек больше, чем новых, и не редкость  дома,  построенные
20-30 лет назад. И старых зданий и старожилов среди служащих  в  Корсаковске
относительно больше, чем на севере, а это, быть может, значит,  что  здешний
юг более располагает к оседлой и покойной жизни, чем  оба  северных  округа.
Здесь, как я заметил, и патриархальности больше, и  люди  консервативнее,  и
обычаи, даже дурные, держатся крепче. Так, в сравнении с севером, здесь чаще
прибегают к телесным наказаниям и бывает, что  в  один  прием  секут  по  50
человек, и только на юге уцелел дурной обычай, введенный  когда-то  каким-то
давно уже забытым полковником, а именно - когда  вам,  свободному  человеку,
встречается на улице или на берегу группа арестантов, то уже за 50 шагов  вы
слышите крик надзирателя: "Смир-р-рно! Шапки долой!"  И  мимо  вас  проходят
угрюмые люди с обнаженными головами и глядят на вас исподлобья,  точно  если
бы они сняли шапки не за 50, а за 20-30 шагов, то вы побили  бы  их  палкой,
как г. Z или г. N.
     Я жалею,  что  не  застал  в  живых  старейшего  сахалинского  офицера,
штабс-капитана Шишмарева, который долготою дней своих и как старожил мог  бы
поспорить даже с палевским Микрюковым. Он умер за несколько месяцев до моего
приезда, и я видел только дом-особняк, в котором он  жил.  Поселился  он  на
Сахалине еще в доисторические времена, когда не начиналась  каторга,  и  это
казалось до такой степени давно, что даже сочинили легенду о  "происхождении
Сахалина", в которой  имя  этого  офицера  тесно  связано  с  геологическими
переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина  не  было  вовсе,  но
вдруг, вследствие  вулканических  причин,  поднялась  подводная  скала  выше
уровня моря, и на ней сидели два существа - сивуч и штабс-капитан  Шишмарев.
Говорят, что он ходил в вязаном сюртуке с погонами и  инородцев  в  казенных
бумагах  называл  так:  "дикие  обитатели  лесов".  Он  принимал  участие  в
нескольких экспедициях и, между прочим, плавал по Тыми  с  Поляковым,  и  из
описания экспедиции видно, что они поссорились.
     Жителей в Корсаковском посту 163: 93 м.  и  70  ж.,  а  со  свободными,
солдатами, их  женами  и  детьми,  и  с  арестантами,  ночующими  в  тюрьме,
наберется немного более тысячи.
     Хозяйств 56, но все это хозяйства не деревенские, а  скорее  городские,
мещанские; с сельскохозяйственной точки зрения они представляются совершенно
ничтожными. Земли пахотной всего 3 дес., а лугов, которыми пользуется  также
и тюрьма, 18 дес. Надо видеть, как тесно жмутся усадьбы одна к другой и  как
живописно лепятся они по склонам и на дне оврага,  образующего  падь,  чтобы
понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел в виду, что тут,
кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева. На вопрос, чем они занимаются
и  чем  живут,  хозяева  отвечали:  работишка,  торговлишка...  Относительно
сторонних заработков, как увидит ниже читатель,  южный  сахалинец  поставлен
далеко не в такое  безвыходное  положение,  как  северный;  при  желании  он
находит себе заработок, по крайней мере  в  весенние  и  летние  месяцы,  но
корсаковцев это мало касается, так как на заработки они уходят  очень  редко
и, как истые горожане, живут на неопределенные средства, - неопределенные  в
смысле их случайности и непостоянства. Один  живет  на  деньги,  которые  он
привез с собой из России, и таких большинство, другой - в писарях, третий  -
в дьячках, четвертый - держит лавочку, хотя по закону не имеет на это права,
пятый - променивает арестантский хлам на японскую водку, которую продает,  и
проч. и проч. Женщины, даже свободного состояния,  промышляют  проституцией;
не составляет исключения даже одна привилегированная, про  которую  говорят,
что она кончила в институте. Здесь меньше голода и холода,  чем  на  севере;
каторжные, жены которых торгуют собой, курят турецкий  табак  по  50  к.  за
четвертку, и потому здешняя проституция кажется более  злокачественной,  чем
на севере, хотя - не все ли равно?
     Семейно живут 41, причем 21 пара состоит  в  незаконном  браке.  Женщин
свободного состояния только 10, то есть в 16 раз меньше, чем в Рыковском,  и
даже в 4 раза меньше, чем в такой щели, как Дуэ.
     Среди ссыльных в Корсаковске попадаются интересные личности. Упомяну  о
бессрочном каторжном Пищикове,  преступление  которого  дало  материал  Г.И.
Успенскому для очерка "Один на один". Этот Пищиков засек нагайкой свою жену,
интеллигентную  женщину,  беременную  на   девятом   месяце,   и   истязание
продолжалось шесть часов; сделал он это из ревности к добрачной жизни  жены:
во время последней войны она была увлечена пленным турком. Пищиков сам носил
письма к этому турку, уговаривал его приходить на свидание и вообще  помогал
обеим сторонам. Потом, когда турок уехал, девушка полюбила Пищикова  за  его
доброту; Пищиков женился на ней и имел от нее уже четырех детей,  как  вдруг
под сердцем завозилось тяжелое, ревнивое чувство...
     Это высокий, худощавый человек, благообразный, с  большою  бородой.  Он
служит писарем в полицейском управлении и потому  ходит  в  вольном  платье.
Трудолюбив и очень вежлив,  и,  судя  по  выражению,  весь  ушел  в  себя  и
замкнулся. Я был у него на квартире, но не застал его дома.  Занимает  он  в
избе небольшую комнату; у него аккуратная чистая постель,  покрытая  красным
шерстяным одеялом, а около постели на стене в рамочке портрет какой-то дамы,
вероятно, жены.
     Интересна также семья Жакомини:  отец,  ходивший  когда-то  шкипером  в
Черном море, его жена и сын.  Все  трое  в  1878  году  были  преданы  в  г.
Николаеве военно-полевому суду за убийство и осуждены, как они сами уверяют,
невинно. Старуха и сын уже отбыли каторгу, а старик Карп Николаевич, 66 лет,
все еще каторжный. Они держат лавочку, и в комнатах у  них  очень  прилично,
лучше даже, чем у ново-михайловского богача Потемкина. Старики Жакомини  шли
на Сахалин сухим путем, через Сибирь, а сын морем, и  сын  прибыл  на  место
тремя годами раньше. Разница огромная. Если послушать старика, то становится
страшно. Каких ужасов нагляделся и чего только он не вынес, пока его судили,
мытарили по тюрьмам и потом три года тащили через Сибирь; на пути его  дочь,
девушка, которая пошла добровольно за отцом и матерью на каторгу, умерла  от
изнурения, а судно, которое везло его и старуху в  Корсаковск,  около  Мауки
потерпело аварию. Старик рассказывает все это, а  старуха  плачет.  "Ну,  да
что! - говорит старик, махнув рукой. - Значит, богу так угодно".
     В культурном  отношении  Корсаковский  пост  заметно  отстал  от  своих
северных  собратий.  Так,  в  нем  до  сих   пор   еще   нет   телеграфа   и
метеорологической  станции  {7}.  О климате Южного Сахалина мы можем  судить
пока  лишь  по  отрывочным  случайным наблюдениям  разных  авторов,  которые
служили  здесь  или  же,  подобно мне, приезжали  сюда  ненадолго.  По  этим
данным,   в  Корсаковском  посту,  если  брать  средние  температуры,  лето,
осень   и   весна  теплее, чем в Дуэ, почти на 2<sup>o</sup>, а зима мягче почти на 5<sup>o</sup>.
Между  тем   на   той  же  Аниве,  но только немного восточное Корсаковского
поста,   в   Муравьевском,  температура  уже   значительно   ниже  и  скорее
подходит   к   дуйской,   чем   к  корсаковской.  А  на  88  верст  севернее
Корсаковского   поста,  в  Найбучи, командир "Всадника" утром 11 мая 1870 г.
записал   два   градуса   мороза;   шел снег. Как видит читатель, здешний юг
мало похож на юг: зима здесь  такая  же суровая, как в Олонецкой губернии, а
лето  -  как  в  Архангельске.  Крузенштерн в половине мая видел на западном
берегу  Анивы  снег. На севере  Корсаковского округа, именно в Кусуннае, где
добывают  морскую капусту, наблюдалось в  году 149 ненастных дней, а на юге,
в  Муравьевском  посту,  130.   Но   тем   не  менее все-таки в южном округе
климат  мягче,  чем  в  обоих  северных,  и  жить  здесь поэтому должно быть
легче.  На юге среди зимы бывает оттепель, чего  ни  разу не наблюдали около
Дуэ  и  Рыковского;  реки  вскрываются  раньше,  и  солнце выглядывает из-за
облаков чаще.
     Корсаковская  тюрьма  занимает  самое  возвышенное  место  в  посту  и,
вероятно, самое здоровое. Там. где главная улица упирается в тюремный забор,
находятся ворота, очень скромные на вид, и что это не простые. обывательские
ворота, а вход в тюрьму, видно только по надписи да по тому еще, что  каждый
вечер тут толпятся каторжные, которых впускают в калитку  поодиночке  и  при
этом обыскивают. Тюремный двор расположен на наклонной плоскости,  и  уже  с
середины его, несмотря на забор и окружающие постройки, видны голубое море и
далекий горизонт, и поэтому кажется, что  здесь  очень  много  воздуху.  При
осмотре тюрьмы прежде всего замечается стремление  местной  администрации  к
резкому обособлению  каторжных  от  поселенцев.  В  Александровске  тюремные
мастерские и квартиры нескольких сот каторжных разбросаны  по  всему  посту,
здесь же в тюремном дворе помещаются все мастерские и даже пожарный сарай, и
жить  вне  тюрьмы,  за  очень  редкими  исключениями,  не  позволяется  даже
каторжным разряда исправляющихся. Здесь пост сам по себе. а тюрьма  сама  по
себе, и можно долго прожить в  посту  и  не  заметить,  что  в  конце  улицы
находится тюрьма.
     Казармы здесь старые, в камерах тяжелый  воздух,  отхожие  места  много
хуже, чем в северных тюрьмах, хлебопекарня темная,  карцеры  для  одиночного
заключения темные, без вентиляций, холодные; я и сам  несколько  раз  видел,
как заключенные в них дрожали от холода и сырости. Здесь одно только  лучше,
чем на севере: просторная кандальная, и кандальных сравнительно меньше. Чище
всех живут в казармах бывшие моряки; они и одеты чище {8}. При мне в  тюрьме
ночевало только 450 человек, все же  остальные  находились  в  командировке,
главным образом на дорожных работах.  Всего  в  округе  числилось  каторжных
1205.
     Здешний  смотритель  тюрьмы  больше  всего  любит  показывать  приезжим
пожарный обоз. Обоз в самом деле великолепен, и в этом отношении  Корсаковск
перещеголял многие большие города. Бочки, пожарные насосы, топоры в чехлах -
все это игрушечно  и  блестит,  точно  приготовлено  для  выставки.  Ударили
тревогу, из всех мастерских тотчас же повыскакивали каторжные без шапок, без
верхнего платья, - одним словом, кто в чем был, - в одну минуту впряглись  и
с громом покатили по главной улице к морю. Зрелище было эффектное,  и  майор
Ш., творец этого образцового обоза,  был  очень  доволен  и  все  спрашивал,
нравится ли мне. Жаль только, что вместе с  молодыми  впряглись  и  побежали
также старики,  которых  следовало  бы  щадить,  хотя  бы  ради  их  слабого
здоровья.


     1 Кто-то предлагал проект  -  в  самом  узком  месте  пролива  устроить
плотину, которая задерживала  бы  на  пути  холодное  течение.  Этот  проект
находит  себе  естественноисторическое  оправдание:  известно,   что   когда
существовал  перешеек,  то   климат   Сахалина   отличался   мягкостью.   Но
осуществление его едва ли принесло  бы  теперь  какую-нибудь  пользу.  Флора
южной части западного берега, пожалуй, обогатилась бы десятком новых  видов,
но климат всей нижней части острова едва ли изменился бы к лучшему. Ведь вся
южная часть лежит близко к Охотскому морю, в котором льдины и  даже  ледяные
поля плавают среди лета, нынешний Корсаковский округ в главной  своей  части
отделен от этого моря лишь невысоким хребтом, за которым вплоть до моря идет
низменность, покрытая озерами и доступная холодным ветрам.
     2 В Мауке Семенов держит лавку, которая летом  торгует  очень  недурно;
цены на съестные припасы высокие, так что поселенцы оставляют здесь половину
своего заработка. В рапорте командира клипера "Всадник", относящемся к  1870
г., сказано, что клипер имеет в виду, подойдя к местечку Мауке, высадить там
10 человек солдат с тем, чтобы они приготовили место под огороды, так как  в
продолжение лета в этом месте предполагалось  основать  новый  пост.  Замечу
кстати, что это было время, когда по западному побережью  между  русскими  и
японцами  происходили   маленькие   недоразумения.   Я   еще   нашел   также
корреспонденцию в "Кронштадтском вестнике" 1880 г., э 112: "Остров  Сахалин.
Несколько интересных сведений относительно Маука-Коув  (Maucha  Cove)".  Тут
идет речь о том, что Маука есть главное местопребывание компании, получившей
от русского правительства право в течение 10 лет собирать морские водоросли,
и что население его состоит из 3 европейцев, 7 русских солдат и 700  рабочих
- корейцев, айно и китайцев.
     Что капустный промысел выгоден и расширяется, видно из  того,  что  гг.
Семенов и Демби уже  находят  себе  подражателей.  Некий  Бирич,  поселенец,
бывший учителем и приказчиком у Семенова, взявши взаймы денег, построил  все
необходимое для промысла близ Кусунная и стал приглашать к себе  поселенцев.
Работает у него теперь около 30 человек. Дело ведется неофициально, нет  тут
даже надзирателя. Пост Кусуннай, давно уже заброшенный, находится  верст  на
сто севернее Мауки,  у  устья  реки  Кусунная,  которая  когда-то  считалась
границею между русскими и японскими владениями на Сахалине.
     3 Немного севернее Крильона я видел камни,  на  которые  несколько  лет
назад наткнулся и сел пароход "Кострома",  обманутый  этими  туманами.  А.В.
Щербак, доктор, сопровождавший на "Костроме" каторжных,  во  время  крушения
пускал сигнальные ракеты. Он рассказывал  мне  потом,  что  в  ту  пору  ему
пришлось пережить нравственно три долгих  фазиса:  первый,  самый  долгий  и
мучительный,  -  уверенность  в  неминуемой  гибели;  каторжниками  овладела
паника, и они выли; детей и женщин пришлось отправить в шлюпке под  командой
офицера по тому направлению, где предполагался берег, и шлюпка скоро исчезла
в тумане; второй фазис - некоторая надежда на спасение: с Крильонского маяка
донесся пушечный выстрел, извещавший, что женщины  и  дети  достигли  берега
благополучно; третий - полная  уверенность  в  спасении,  когда  в  туманном
воздухе  вдруг  раздались   звуки   корнет-а-пистона,   на   котором   играл
возвращавшийся офицер.
     В 1885 г. в октябре  беглые  каторжники  напали  на  Крильонский  маяк,
разграбили все имущество и убили матроса, бросив его со скалы в пропасть.
     4 Берег Анивы был впервые исследован и  описан  русским  офицером  Н.В.
Рудановским, одним из  сподвижников  Г.И.  Невельского.  Подробности  см.  в
дневнике Н.В. Буссе, тоже участника в Амурской экспедиции: "Остров Сахалин и
экспедиция 1853-54 гг.", затем в статье Г.И. Невельского и Рудановского  "По
поводу воспоминаний Н.В. Буссе" - "Вестник  Европы",  1872  г.,  VIII,  и  в
записках  самого  Невельского.  Майор  Н.В.  Буссе,   господин   нервный   и
неуживчивый, пишет, что "обращение Невельского с подчиненными  и  дух  бумаг
его  не  довольно  серьезны",  а  про  Рудановского,  что  он  "тяжел,   как
подчиненный, и несносный товарищ",  и  что  Рудановский  "делал  бестолковые
замечания", а про Бошняка, что  он  "мечтатель  и  дитя".  Когда  Невельской
медленно раскуривал свою трубку, то это его раздражало. Зимуя с  Рудановским
на Аниве и будучи  старше  его  чином,  майор  назойливо  требовал  от  него
чинопочитания и соблюдения всех правил субординации, и это в пустыне,  почти
с глазу на глаз, когда молодой человек весь был погружен в серьезную научную
работу.
     5 И почти уже забыто то время, когда офицеры и чиновники, служившие  на
Южном Сахалине, терпели настоящую нужду. В 1876 г. за  пуд  белой  муки  они
платили 4 р., за бутылку водки 3 р. и "свежего мяса никто почти  никогда  не
видит" ("Русский мир", 1877 г., э 7), а о людях попроще и  говорить  нечего.
Эти буквально бедствовали. Корреспондент "Владивостока", не дальше как 5 лет
назад, сообщал, что "ни у кого не было полрюмки  водки,  табак  маньчжурский
(то есть вроде нашей махорки) до 2 р. 50 к. за фунт; поселенцы  и  некоторые
надзиратели курили байховый и кирпичный чай" (1886 г., э 22).
     6  Майор  Ш.,  надо  отдать  ему  справедливость,  относился  с  полным
уважением  к  моей  литературной  профессии  и  все  время,  пока  я  жил  в
Корсаковске, всячески  старался,  чтобы  мне  не  было  скучно.  Раньше,  за
несколько недель до моего приезда на юг, он так же  возился  с  англичанином
Говардом, искателем приключений и  тоже  литератором,  потерпевшим  в  Аниве
крушение на японской джонке и потом написавшим порядочный вздор об аинцах  в
своей книге "The Life wirth Trans-Siberian savages".
     7 Э.В. Штеллинг при мне хлопотал об устройстве станции, и  в  этом  ему
сильно помогал военный врач  3-й,  корсаковский  старожил  и  очень  хороший
человек. Но мне кажется, что станцию  следует  устроить  не  в  Корсаковском
посту, открытом для восточных ветров, а  в  каком-нибудь  более  центральном
пункте  округа,  наприм<ер>,  в  селении  Владимировке.  Впрочем,  на  Южном
Сахалине что ни место, то свой климат, и правильнее всего было  бы  учредить
метеорологические наблюдательные пункты одновременно в нескольких местах:  у
залива Буссе,  в  Корсаковске,  Крильоне,  Мауке,  Владимировке,  Найбучи  и
Тарайке. Это, конечно, не легко, но и не так уже трудно. По-моему, для этого
можно воспользоваться услугами грамотных ссыльных, которые, как показал  уже
опыт, скоро приучаются  самостоятельно  вести  наблюдения,  и  нужен  только
человек, который взял бы на себя труд руководить ими.
     8 И.И. Белому удалось организовать из них искусную команду для работ на
море. Старшим среди них считается каторжный  Голицын,  маленького  роста,  с
бакенами. Любит пофилософствовать. Когда он сидит у руля и командует:  "Руби
рангоут!" или - "Весла на воду!" -  то  делает  это  не  без  начальственной
суровости. Несмотря на его почтенную наружность и старшинство, при  мне  его
секли  раза  два-три  за  пьянство  и,  кажется,  за  грубости.  После  него
искуснейшим моряком считается каторжный Медведев, человек умный и  отважный.
Как-то японский консул г. Кузе возвращался из Тарайки, у руля был  Медведев;
кроме них, в вельботе находился еще надзиратель. К вечеру  засвежело,  стало
темно... Когда подплыли к Найбучи, то уже не было видно входа в реку  Наибу,
пристать же прямо к берегу было опасно, и Медведев решил  ночевать  в  море,
несмотря на сильный шторм. Надзиратель хватил его по  уху,  г.  Кузе  строго
приказывал держаться берега, но Медведев не слушался и упрямо уходил в  море
все дальше и дальше. Всю ночь штормовало;  волны  трепали  лодку,  и  каждую
минуту казалось, что они зальют или опрокинут ее. Консул  потом  рассказывал
мне, что это была ночь  самая  страшная  в  его  жизни.  Когда  на  рассвете
Медведев пошел к устью речки, то все-таки на баре вельбот захлебнул воды.  С
тех пор г. Белый, отпуская кого-нибудь с Медведевым, всякий раз говорит:
     - Что бы он ни делил, пожалуйста, молчите и не протестуйте.
     В тюрьме обращают на себя  также  внимание  два  родных  брата,  бывшие
персидские принцы, которых и по сие время  в  письмах,  приходящих  сюда  из
Персии, титулуют высочествами. Присланы они за убийство, совершенное ими  на
Кавказе. Ходят они по-персидски, в высоких мерлушковых шапках,  лбы  наружу.
Они еще в разряде испытуемых и поэтому не имеют права иметь при себе деньги,
и один из них жаловался, что ему не на что купить табаку, а от курения,  ему
кажется, кашель у него становится легче. Он клеит для  канцелярии  конверты,
довольно неуклюжие; поглядевши на его работу, я сказал: "Очень  хорошо".  И,
по-видимому, эта похвала доставила бывшему принцу большое удовольствие.
     Писарем при тюрьме состоит каторжный Гейман, полный,  красивый  брюнет,
служивший  когда-то  околоточным  в  московской  полиции  и  осужденный   за
растление. В тюрьме он следовал за мною по пятам  и,  когда  я  оглядывался,
всякий раз почтительно снимал шапку.
     Здешний палач носит фамилию Минаева; он из  купеческих  сынов,  человек
еще молодой. В тот день, когда я его  видел,  он,  по  его  словам,  наказал
розгами 8 человек.

        XIII

     Поро-ан-Томари. - Муравьевский пост. - Первая, Вторая и Третья
     Падь. - Соловьевка. - Лютога. - Голый мыс. - Мицулька. - Лиственничное.
- Хомутовка. - Большая Елань. - Владимировка. - Ферма или фирма. -  Луговое.
- Поповские Юрты. -  Березняки.  -  Кресты.  -  Большое  и  Малое  Такоэ.  -
Галкино-Враское. - Дубки. - Найбучи. - Море.

     Обзор населенных мест Корсаковского округа я начну с  селений,  которые
расположены по берегу Анивы. Первое, на  четыре  версты  восточнее  и  южнее
поста, называется по-японски Поро-ан-Томари. Основано оно было в 1882 г.  на
месте бывшей здесь когда-то аинской деревушки. Жителей 72: 53  м.  и  19  ж.
Хозяев 47, и из них 38 живут  бобылями.  Как  ни  кажется  просторно  вокруг
селения, а все же на каждого хозяина приходится  только  1/4  дес.  пахотной
земли и меньше чем 1/2 дес. покосной; значит, добыть больше негде или  очень
трудно. Тем не менее все-таки, если бы Поро-ан-Томари было на севере,  то  в
нем давно бы  уже  было  200  хозяев  и  при  них  150  совладельцев;  южная
администрация в этом отношении  более  умеренна  и  предпочитает  основывать
новые селения, чем расширять старые.
     Тут я записал девять стариков в возрасте от 65 до 85 лет. Один из  них,
Ян Рыцеборский, 75 лет, с физиономией солдата времен  очаковских,  до  такой
степени стар, что, вероятно, уже не помнит, виноват он  или  нет,  и  как-то
странно было слышать, что все это  бессрочные  каторжники,  злодеи,  которых
барон А.Н.  Корф,  только  во  внимание  к  их  преклонным  летам,  приказал
перевести в поселенцы.
     Костин, поселенец, спасается в землянке: сам не выходит наружу и никого
к себе не пускает, и все  молится.  Поселенца  Горбунова  зовут  все  "рабом
божиим", потому что на воле он был странником; по  профессии  он  маляр,  но
служит пастухом в Третьей  Пади,  быть  может,  из  любви  к  одиночеству  и
созерцанию.
     Верст  на  40  восточнее  есть  еще,  впрочем,  уже  только  на  карте,
Муравьевский пост. Основан он был сравнительно давно, в 1853 г.,  на  берегу
бухты Лососей; когда же в 1854 г. прошли слухи о войне, то  он  был  снят  и
возобновлен лишь через 12 лет на берегу залива Буссе, или  Двенадцатифутовой
гавани, - так называется неглубокое озеро,  соединенное  с  морем  протоком,
куда могут входить только мелкосидящие суда. При Мицуле в нем жило около 300
солдат, которые сильно болели цингой. Целью основания поста  было  упрочение
русского влияния на Южном  Сахалине;  после  же  трактата  1875  г.  он  был
упразднен за ненадобностью и  покинутые  избы,  как  говорят,  сожжены  были
беглыми {1}.
     К селениям, которые лежат западнее Корсаковского поста,  ведет  веселая
дорога у самого моря; направо  глинистые  крутизны  и  осыпи,  кучерявые  от
зелени, а налево шумящее море. На песке, где волны уже разбиваются в пену и,
точно  утомленные,  катятся  назад,  коричневым  бордюром  лежит  по   всему
побережью морская капуста, выброшенная морем. Она издает приторно  слащавый,
но не противный запах гниющей водоросли, и для южного моря этот запах так же
типичен, как ежеминутный взлет диких морских уток,  которые  развлекают  вас
все время, пока вы едете по берегу. Пароходы и парусные  суда  здесь  редкие
гости;  ничего  не  видно  ни  возле,  ни  на  горизонте,  и   потому   море
представляется пустынным. И изредка разве  покажется  неуклюжая  сеноплавка,
которая движется еле-еле,  иногда  на  ней  темный,  некрасивый  парус,  или
каторжный бредет по колена в воде и тащит за собою на веревке бревно, -  вот
и все картины.
     Вот крутой берег прерывается длинною  и  глубокою  долиной.  Тут  течет
речка Унтанай, или Унта, и возле была  когда-то  казенная  Унтовская  ферма,
которую каторжные называли Дранкой, - понятно,  почему.  В  настоящее  время
здесь тюремные огороды и стоят только три поселенческие избы. Это  -  Первая
Падь.
     Затем следует Вторая  Падь,  в  которой  шесть  дворов.  Тут  у  одного
зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в  сожительницах  старуха,
девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его
в землю, на суде же говорила, что ребенка  она  не  убила,  а  закопала  его
живым, - этак, думала, скорей  оправдают;  суд  приговорил  ее  на  20  лет.
Рассказывая мне об этом,  Ульяна  горько  плакала,  потом  вытерла  глаза  и
спросила: "Капустки кисленькой не купите ли?"
     В Третьей Пади 17 дворов.
     Во всех этих трех селениях жителей 46, в том числе  женщин  17.  Хозяев
26. Люди здесь все основательные, зажиточные, имеют много скота и  некоторые
даже промышляют им. Главною причиной такого благосостояния следует признать,
вероятно, климат и почвенные условия, но я думаю также, что если  пригласить
сюда чиновников из Александровска или Дуэ и попросить их  распорядиться,  то
через год же во всех трех Падях  будет  не  26,  а  300  хозяев,  не  считая
совладельцев, и все они окажутся  "домонерачители  и  самовольные"  и  будут
сидеть без куска хлеба.  Примера  этих  трех  маленьких  селений,  я  думаю,
достаточно, чтобы наконец взять за правило, что в настоящее время, пока  еще
колония молода и не окрепла, чем меньше хозяев, тем лучше, и что чем длиннее
улица, тем она беднее.
     На четвертой версте от поста находится Соловьевка,  основанная  в  1882
году. Из всех сахалинских селений она занимает наиболее выгодное  положение:
она при море, и, кроме того, недалеко от нее находится  устье  рыбной  речки
Сусуи.  Население  держит  коров  и  торгует   молоком.   Занимается   также
хлебопашеством. Жителей 74: 37 м. и 37 ж. Хозяев 26. Все они имеют  пахотную
и покосную землю, в среднем по одной десятине на душу. Земля  хороша  только
около моря, по скатам берега, дальше же она плоха, из-под ели и пихты.
     Есть еще одно селение на берегу Анивы, далеко в стороне,  верст  за  25
или, если плыть к нему морем, в 14 милях от поста.  Оно  называется  Лютого,
находится в пяти верстах от устья реки того же имени и основано  в  1886  г.
Сообщение с постом крайне неудобное; пешком по берегу или же  на  катере,  а
для поселенцев - на сеноплавке. Жителей 53: 37 м. и 16 ж. Хозяев 33.
     Что же касается береговой дороги, то она, минуя Соловьевку, около устья
Сусуи круто поворачивает вправо и идет уже по направлению к северу. На карте
Сусуя своими верховьями подходит к реке Найбе, впадающей в Охотское море,  и
вдоль этих обеих рек, почти по прямой линии от Анивы до  восточного  берега,
протянулся длинный  ряд  селений,  которые  соединены  непрерывною  дорогой,
имеющею в длину 88 верст. Этот ряд селений составляет  главную  суть  южного
округа, его физиономию, а дорога служит началом того  самого  магистрального
почтового тракта, которым хотят соединить Сев<ерный> Сахалин с Южным.
     Я утомился или обленился и уж на юге работал не  так  усердно,  как  на
севере. Часто целые дни уходили у меня на  прогулки  и  пикники,  и  уже  не
хотелось ходить по избам, и когда мне любезно предлагали  помощь,  то  я  не
уклонялся от нее. В первый раз до Охотского  моря  и  назад  я  проехался  в
обществе г. Белого, которому хотелось показать  мне  свой  округ,  а  затем,
когда я делал перепись, меня всякий  раз  сопровождал  смотритель  поселений
Н.Н. Ярцев {2}.
     Селения южного округа имеют  свои  особенности,  которых  не  может  не
заметить человек,  только  что  приехавший  с  севера.  Прежде  всего  здесь
значительно меньше нищеты. Неоконченных, брошенных изб или  забитых  наглухо
окон я не видел вовсе, и тесовая крыша здесь такое же заурядное и  привычное
для глаз явление, как на севере солома и корье. Дороги и мосты хуже, чем  на
севере, особенно между Малым Такоэ и  Сиянцами,  где  в  половодье  и  после
сильных дождей бывает непроходимая слякоть.  Сами  жители  выглядят  моложе,
здоровее  и  бодрее  своих  северных  товарищей,  и  это  так  же,   как   и
сравнительное  благосостояние  округа,  быть  может,  объясняется  тем,  что
главный контингент ссыльных, живущих на юге,  составляют  краткосрочные,  то
есть люди по преимуществу молодые и в меньшей степени  изнуренные  каторгой.
Встречаются такие, которым еще только 20-25 лет, а они уже отбыли каторгу  и
сидят на участках, и немало крестьян из ссыльных в возрасте между  30  и  40
годами {3}. В пользу южных селений говорит также и  то  обстоятельство,  что
здешние крестьяне не  торопятся  уезжать  на  материк:  так,  в  только  что
описанной Соловьевке из 26 хозяев 16 имеют крестьянское звание. Женщин очень
мало; есть селения, где нет ни одной женщины. Сравнительно с  мужчинами  они
выглядят в большинстве больными и старухами,  и  приходится  верить  здешним
чиновникам и поселенцам, которые жалуются, что с севера всякий раз присылают
им одних только "завалященьких", а молодых и здоровых оставляют себе. Доктор
З-кий говорил мне,  что  как-то,  исполняя  должность  тюремного  врача,  он
вздумал осмотреть партию вновь прибывших  женщин,  и  все  они  оказались  с
женскими болезнями.
     На  юге  в  обиходе  совсем  не  употребляется  слово  совладелец,  или
половинщик, так как здесь на каждый  участок  полагается  только  по  одному
хозяину, но так же, как и на севере, есть хозяева, которые лишь причислены к
селению, но домов не имеют. Как в посту, гак и в селениях совсем нет евреев.
В избах на стенах встречаются японские картинки;  приходилось  также  видеть
японскую серебряную монету.
     Первое селение по Сусуе - Голый Мыс; существует  оно  лишь  с  прошлого
года, и избы еще не достроены. Здесь 24 мужчины и ни  одной  женщины.  Стоит
селение на бугре, который и раньше назывался голым  мысом.  Речка  здесь  не
близко от жилья - надо к ней спускаться; колодца нет.
     Второе селение - Мицулька, названная так в честь М.С. Мицуля {4}. Когда
дороги еще не было, то на  месте  теперешней  Мицульки  стояла  станция,  на
которой держали лошадей  для  чиновников,  едущих  по  казенной  надобности;
конюхам и работникам позволено было строиться до  срока,  и  они  поселились
около станции и завели  собственные  хозяйства.  Дворов  тут  только  10,  а
жителей 25: 16 м. и 9 ж. После 1886 г. окружной начальник  не  позволял  уже
никому селиться в Мицульке, и хорошо делал, так как земля здесь  неважная  и
лугов хватает только на десять дворов.  Теперь  в  селении  17  коров  и  13
лошадей, не считая мелкого скота, и в казенной ведомости показаны 64 курицы,
но всего этого не станет вдвое больше, если удвоить число дворов.
     Говоря об особенностях селений южного округа, я забыл упомянуть еще  об
одной: здесь часто отравляются борцом  (Aconitum  Napellus).  В  Мицульке  у
пос<еленца> Такового свинья  отравилась  борцом;  он  сжадничал  и  поел  ее
печенки, и едва не умер. Когда я был у него в избе, то он стоял через силу и
говорил слабым голосом, но о печенке рассказывал со смехом, и по его все еще
опухшему, сине-багровому лицу можно было судить, как дорого обошлась ему эта
печенка. Немного раньше его отравился борцом старик Коньков и  умер,  и  дом
его теперь пустует.  Этот  дом  составляет  одну  из  достопримечательностей
Мицульки. Несколько лет тому назад бывший смотритель  тюрьмы,  Л.,  принявши
какое-то вьющееся растение за виноград, доложил генералу Гинце, что в  Южном
Сахалине есть виноград, который  с  успехом  можно  культивировать.  Генерал
Гинце  немедленно  приказал  узнать,  нет  ли  среди  арестантов   человека,
работавшего когда-либо  на  виноградниках.  Такой  скоро  нашелся.  Это  был
поселенец Раевский, мужчина, по преданию, очень высокого роста.  Он  объявил
себя специалистом, ему поверили и на первом же отходящем пароходе  отправили
при бумаге из Александровского  поста  в  Корсаковский.  Тут  его  спросили:
"Зачем приехал?" Он  ответил:  "Разводить  виноград".  Посмотрели  на  него,
прочли бумагу и только плечами пожали. Виноградарь пошел бродить по  округу,
заломив шапку; так как он был командирован начальником острова, то  не  счел
нужным явиться к смотрителю поселений. Произошло недоразумение.  В  Мицульке
его  высокий  рост  и  достоинство,  с  каким  он  держал  себя,  показались
подозрительными, его приняли за бродягу, связали и  отправили  в  пост.  Тут
долго держали его в тюрьме и наводили  справки,  потом  выпустили.  В  конце
концов он поселился в Мицульке, здесь и умер, а Сахалин так  и  остался  без
виноградников. Дом Раевского пошел в казну за долг и был продан Конькову  за
15 рублей. Старик Коньков, когда платил  деньги  за  дом,  лукаво  подмигнул
глазом и сказал окружному начальнику: "А вот, погодите, умру, и вы  опять  с
этим домом хлопотать будете". И в самом деле,  в  скором  времени  отравился
борцом, и теперь казне опять приходится возиться с домом {5}.
     В Мицульке живет сахалинская Гретхен, дочь поселенца  Николаева,  Таня,
уроженка Псковской губернии, 16 лет. Она белокура,  тонка,  и  черты  у  нее
тонкие, мягкие, нежные. Ее уже  просватали  за  надзирателя.  Бывало,  едешь
через Мицульку, а она все сидит у окна  и  думает.  А  о  чем  может  думать
молодая, красивая девушка, попавшая на Сахалин,  и  о  чем  она  мечтает,  -
известно, должно быть, одному только богу.
     В пяти верстах от Мицульки находится  новое  селение  Лиственничное,  и
дорога здесь идет просекой через лиственничный  лес.  Называется  оно  также
Христофоровкой, потому что когда-то гиляк Христофор  ставил  здесь  на  реке
петли для соболей. Выбор этого места под селение нельзя назвать удачным, так
как почва здесь дурная, негодная для культуры {6}. Жителей 15. Женщин нет.
     Немного дальше, на речке Христофоровке, несколько каторжных  занимались
когда-то разными поделками из  дерева;  им  разрешено  было  построиться  до
срока. Но место, где они поселились, было признано неудобным, и в 1886 г. их
четыре избы были перенесены на другое  место,  к  северу  от  Лиственничного
версты  на  четыре,  что  и  послужило  основанием  для  селения  Хомутовки.
Называется оно так потому, что поселенец  из  вольных,  крестьянин  Хомутов,
занимался здесь когда-то охотой. Жителей 38: 25 м. и 13 ж.  Хозяев  25.  Это
одно из самых неинтересных селений, хотя, впрочем, и оно  может  похвалиться
достопримечательностью: в нем живет поселенец  Броновский,  известный  всему
югу как страстный и неутомимый вор.
     Далее, через три версты, находится селение  Большая  Елань,  основанное
года два тому назад. Еланями здесь называются приречные  долины,  в  которых
растут ильма, дуб, боярка, бузина, ясень,  береза.  Обыкновенно  они  бывают
защищены от холодных ветров, и в то время как на соседних горах  и  трясинах
растительность поражает своею  скудостью  и  мало  отличается  от  полярной,
здесь, в еланях, мы встречаем  роскошные  рощи  и  траву  раза  в  два  выше
человеческого роста: в летние, не пасмурные дни земля здесь, как  говорится,
парит, во влажном воздухе становится душно, как в  бане,  и  согретая  почва
гонит все злаки в солому, так что в один  месяц,  например,  рожь  достигает
почти сажени вышины. Эти елани, напоминающие малороссу  родные  левады,  где
луга чередуются с садами и рощами, наиболее пригодны для поселений {7}.
     Жителей в Большой Елани 40: 32 м. и 8 ж.  Хозяев  30.  Когда  поселенцы
раскорчевывали землю под свои усадьбы, то им было  приказано  щадить  старые
деревья, где это возможно. И  селение  благодаря  этому  не  кажется  новым,
потому что на улице и во дворах стоят старые, широколиственные ильмы - точно
их деды посадили.
     Из здешних поселенцев обращают  на  себя  внимание  братья  Бабичи,  из
Киевской губ<ернии>; сначала они жили в одной избе, потом стали ссориться  и
просить начальство, чтобы их разделили. Один из Бабичей, жалуясь  на  своего
родного брата, выразился так: "Я боюсь его, как змия".
     Еще через пять верст - селение Владимировна, основанное в 1881  году  и
названное так в честь  одного  майора,  по  имени  Владимира,  заведовавшего
каторжными работами. Поселенцы зовут его также Черною Речкой. Жителей 91: 55
м. и 36 ж. Хозяев 46, из них 19 живут бобылями и  сами  доят  коров.  Из  27
семей только 6 законные. Как сельскохозяйственная колония это селение  стоит
обоих северных  округов,  взятых  вместе,  а  между  тем  из  массы  женщин,
приходящих на Сахалин за мужьями, свободных и  не  испорченных  тюрьмой,  то
есть наиболее ценных для колонии,  здесь  поселена  только  одна,  да  и  та
недавно заключена в тюрьму по подозрению в убийстве мужа. Несчастные женщины
свободного состояния, которых северные чиновники томят в Дуэ "в казармах для
семейных", пригодились бы здесь как нельзя кстати;  во  Владимировке  одного
рогатого скота больше 100 голов, 40 лошадей, хорошие покосы, но  нет  хозяек
и, значит, нет настоящих хозяйств {8}.
     Во Владимировке, при казенном доме, где живет смотритель  поселений  г.
Я. со своей женой-акушеркой, находится сельскохозяйственная  ферма,  которую
поселенцы и солдаты  называют  фирмой.  Г-н  Я.  интересуется  естественными
науками и особенно ботаникой, растения называет не иначе, как  по-латыни,  и
когда у него подают за обедом, например,  фасоль,  то  он  говорит:  "Это  -
faseolus". Своей черной собачонке он дал кличку Favus. Из  всех  сахалинских
чиновников он наиболее сведущ в агрономии и относится к делу добросовестно и
любовно, но на  его  образцовой  ферме  урожаи  часто  бывают  хуже,  чем  у
поселенцев, и это вызывает всеобщее недоумение и  даже  насмешки.  По-моему,
эта случайная разница в урожаях имеет такое же отношение к г. Я., как  и  ко
всякому другому  чиновнику.  Ферма,  на  которой  нет  ни  метеорологической
станции, ни скота, хотя бы для навоза, ни порядочных построек,  ни  знающего
человека, который от утра до вечера занимался бы только хозяйством, - это не
ферма, а в самом деле одна лишь фирма, то  есть  пустая  забава  под  фирмой
образцового сельского хозяйства.  Даже  опытным  полем  нельзя  назвать  эту
фирму, так как в ней только пять десятин и по качествам своим, как сказано в
одной казенной бумаге, земля нарочно выбрана ниже среднего  достоинства,  "с
целью  показать  населению  примером,  что  при  известном  уходе  и  лучшей
обработке можно и на ней добиться удовлетворительного результата".
     Здесь, во Владимировке, произошла любовная история. Некий Вукол  Попов,
крестьянин, застал свою жену  с  отцом,  размахнулся  и  убил  старика.  Его
приговорили к  каторжным  работам,  прислали  в  Корсаковский  округ  и  тут
определили на фирму, к г.  Я.,  в  кучера.  Это  был  богатырского  сложения
человек, еще молодой и красивый, характера кроткого  и  сосредоточенного,  -
все, бывало, молчит и о чем-то думает, - и  с  первого  же  времени  хозяева
стали доверять ему, и когда уезжали из дому, то знали, что Вукол и денег  не
вытащит из комода, и спирта в кладовой не выпьет. Жениться на  Сахалине  ему
было нельзя, так как на родине оставалась у  него  жена  и  развода  ему  не
давала.  Таков  приблизительно  герой.  Героиня  -  ссыльнокаторжная   Елена
Тертышная,  сожительница  поселенца  Кошелева,  баба  вздорная,   глупая   и
некрасивая. Она стала ссориться  со  своим  сожителем,  тот  пожаловался,  и
окружной начальник в наказание назначил ее работницей на фирму.  Тут  увидел
ее Вукол и влюбился. Она его  тоже  полюбила.  Сожитель  Кошелев,  вероятно,
заметил это, потому что стал усердно просить ее, чтоб она вернулась к нему.
     - Ну, да, ладно, знаю вас! - говорила  она.  -  Женись  на  мне,  тогда
пойду.
     Кошелев  подал  докладную  записку  о  вступлении  в  брак  с   девицей
Тертышной, и начальство разрешило ему этот брак. Между тем Вукол  объяснялся
Елене в любви, умоляя ее жить с ним; она тоже искренно клялась в любви и при
этом говорила ему:
     - Приходи так - я могу, а жить постоянно - нет; ты женатый, а мое  дело
женское, должна я о себе подумать, пристроиться за хорошего человека.
     Когда Вукол узнал, что она просватана, то пришел в отчаяние и отравился
борцом. Елену потом допрашивали, и она  созналась:  "Я  с  ним  четыре  ночи
ночевала". Рассказывали, что недели за две до смерти  он,  глядя  на  Елену,
мывшую пол, говорил:
     - Эх, бабы, бабы! На каторгу из-за бабы пошел и тут, должно, из-за бабы
придется кончить!
     Во  Владимировке  я  познакомился  с   ссыльным   Василием   Смирновым,
присланным за подделку кредитных бумажек. Он отбыл каторгу и поселенчество и
занимается теперь  охотой  на  соболей,  что,  по-видимому,  доставляет  ему
большое удовольствие. Он рассказывал мне,  что  когда-то  фальшивые  бумажки
давали ему по 300 рублей в день, но попался он после  того  уж,  как  бросил
этот промысел и занялся честным  трудом.  О  фальшивых  бумажках  рассуждает
тоном специалиста; по его мнению, подделывать теперешние кредитки может даже
баба. О прошлом говорит он спокойно, не без иронии, и  очень  гордится  тем,
что его когда-то на суде защищал г. Плевако {9}.
     Тотчас за  Владимировкой  начинается  громадный  луг  в  несколько  сот
десятин; он имеет вид полукруга, версты четыре в диаметре. У дороги, где  он
кончается, стоит селение Луговое, или Лужки, основанное в 1888 г.  Здесь  69
мужчин и только 5 женщин.
     Далее следует опять короткий промежуток в 4 версты,  и  мы  въезжаем  в
Поповские  Юрты,  селение,  основанное  в  1884  г.   Его   хотели   назвать
Ново-Александровкой,  но  это  название  не  привилось.  Поехал  о.   Симеон
Казанский, или, попросту, поп Семен, на собаках в Найбучи "постить"  солдат,
на обратном пути его захватила  сумасшедшая  вьюга,  и  он  сильно  захворал
(другие же говорят,  что  он  возвращался  из  Александровска).  К  счастью,
лопались аинские рыбачьи юрты, он приютился в одной из них, а своего возницу
послал во Владимировку, где тогда жили вольные поселенцы;  эти  приехали  за
ним и доставили его еле живого в Корсаковский пост. После этого аинские юрты
стали называться поповскими; это название удержала за собою и местность.
     Сами поселенцы зовут свое селение также Варшавой, так как в  нем  много
католиков. Жителей 111: 95 м<ужчин> и 16  жен<щин>.  Из  42  хозяев  семейно
живут только 10.
     Поповские Юрты стоят как раз на средине пути между Корсаковским  постом
и Найбучи. Тут  кончается  бассейн  реки  Сусуи,  и  после  некрутого,  едва
заметного перевала через  водораздельный  хребет  мы  спускаемся  в  долину,
орошаемую Найбой. Первое селение этого бассейна находится в 8 верстах от Юрт
и называется Березники, потому что около когда-то было много березы. Из всех
южных селений это самое большое. Тут жителей 159: 142 м. и 17 ж. Хозяев 140.
Уже есть четыре улицы и площадь, на которой, как предполагают,  со  временем
будут выстроены церковь, телеграфная станция  и  дом  смотрителя  поселений.
Предполагают также, что если колонизация  удастся,  то  в  Березниках  будет
волость. Но это селение очень скучно на вид, и люди в нем скучные, и  думают
они не о волости, а только о том, как бы скорее  отбыть  срок  и  уехать  на
материк. Один поселенец на вопрос, женат ли он, ответил мне со скукой:  "Был
женат и убил жену". Другой, страдающий кровохарканием, узнав,  что  я  врач,
все ходил за мной и спрашивал, не чахотка ли у него, и  пытливо  засматривал
мне в глаза. Ему было страшно от мысли, что он не дождется крестьянских прав
и умрет на Сахалине.
     Далее через 5 верст следует селение Кресты, основанное в  1885  г.  Тут
когда-то были убиты двое бродяг и на месте их могил стояли  кресты,  которых
теперь уже  нет;  или  иначе:  хвойный  лес,  который  давно  уже  вырублен;
пересекал здесь когда-то елань  в  виде  креста.  Оба  объяснения  поэтичны;
очевидно, название Кресты дано самим населением.
     Находятся Кресты на реке Такоэ, как раз при  впадении  в  нее  притока;
почва - суглинок с хорошим налетом ила,  урожаи  бывают  почти  каждый  год,
лугов много, и люди, по  счастью,  оказались  порядочными  хозяевами;  но  в
первые годы селение мало отличалось от Верхнего Армудана и едва не  погибло.
Дело в том, что посажено было здесь на участки сразу 30  человек;  это  было
как раз то время, когда из Александровска долго не присылали инструментов, и
поселенцы отправились к месту буквально с голыми руками. Из жалости им  были
даны из тюрьмы старые топоры, чтобы они  могли  нарубить  себе  лесу.  Потом
целых три года подряд им не выдавали скота, - по той же причине, по какой из
Александровска не присылали инструментов.
     Жителей 90: 63 м. и 27 ж. Хозяев 52.
     Здесь есть лавочка, в которой  торгует  отставной  фельдфебель,  бывший
ранее надзирателем в Тымовском округе; торгует он бакалейным товаром. Есть и
медные браслеты и сардинки. Когда я пришел в лавочку, то фельдфебель  принял
меня, вероятно, за очень важного чиновника,  потому  что  вдруг  без  всякой
надобности доложил мне, что он был когда-то замешан в чем-то, но оправдан, и
стал торопливо показывать  мне  разные  одобрительные  аттестации,  показал,
между прочим, и письмо какого-то г. Шнейдера, в  конце  которого,  помнится,
есть такая фраза: "А когда  потеплеет,  жарьте  талые".  Потом  фельдфебель,
желая доказать мне, что он уже никому не должен, принялся рыться в бумагах и
искать какие-то расписки, и не нашел их, и я вышел из лавочки, унося с собою
уверенность в его полной невинности и  фунт  простых  мужицких  конфект,  за
которые он, однако, содрал с меня полтинник.
     Следующее после Крестов селение находится у реки с  японским  названием
Такоэ, впадающей в Найбу. Долина этой реки называется Такойской, и знаменита
она тем, что на ней когда-то жили вольные поселенцы. Селение  Большое  Такоэ
существует официально с 1884 г., но основано  было  гораздо  раньше.  Хотели
назвать его Власовским в честь г. Власова, но название  это  не  удержалось.
Жителей 71: 56 м.  и  15  ж.  Хозяев  47.  Здесь  живет  постоянно  классный
фельдшер, которого поселенцы называют  первоклассным.  За  неделю  до  моего
приезда отравилась борцом его жена, молодая женщина.
     Вблизи  селения,  а  особенно  по   дороге   к   Крестам,   встречаются
превосходные строевые ели. Вообще много  зелени,  и  притом  сочной,  яркой,
точно умытой. Флора Такойской долины несравненно богаче, чем на  севере,  но
северный пейзаж живее и чаще  напоминал  мне  Россию.  Правда,  природа  там
печальна и сурова, но  сурова  она  по-русски,  здесь  же  она  улыбается  и
грустит, должно быть, по-аински, и вызывает в  русской  душе  неопределенное
настроение {10}.
     В Такойской же долине, в 4 1/2 верст<ах> от Большого,  находится  Малое
Такоэ на небольшой речушке, впадающей в Такоэ {11}. Основано селение в  1885
г. Жителей 52: 37 м. и 15 ж. Хозяев 35. Из них живут семейно только 9, и нет
ни одной венчанной пары.
     Дальше, в 8 верстах, на месте, которое у японцев  и  аинцев  называлось
Сиянча и  где  когда-то  стоял  японский  рыбный  сарай,  находится  селение
Галкино-Враское, или Сиянцы, основанное в 1884 г. Местоположение красивое  -
при впадении Такоэ в Найбу, но очень неудобное. Весною и осенью, да и  летом
в  дождливую  погоду,  Наиба,  капризная,  как  все  вообще   горные   реки,
разливается и затопляет Сиянчу; сильное течение запирает вход для  Такоэ,  и
эта тоже  выходит  из  берегов;  то  же  происходит  и  с  мелкими  речками,
впадающими в Такоэ. Галкино-Враское представляет из себя  тогда  Венецию,  и
ездят по нем на аинских лодках; в избах, построенных на низине,  пол  бывает
залит водой. Место для селения выбирал некий г. Иванов,  понимающий  в  этом
деле так же мало, как в гиляцком и аинском языках, переводчиком  которых  он
официально считается; впрочем, в ту пору он был помощником смотрителя тюрьмы
и исправлял должность нынешнего  смотрителя  поселений.  Аинцы  и  поселенцы
предупреждали его, что место тут топкое, но он не слушал их. Кто  жаловался,
тех секли. В одно из наводнений погиб бык, в другое - лошадь.
     Впадение Такоэ в Найбу образует полуостров, на  который  ведет  высокий
мост. Тут очень красиво; место как раз соловьиное. В надзирательской  светло
и очень чисто; есть даже камин. С террасы  вид  на  реку,  во  дворе  садик.
Сторожем здесь старик  Савельев,  каторжный,  который,  когда  здесь  ночуют
чиновники, служит за лакея и повара. Как-то, прислуживая  за  обедом  мне  и
одному чиновнику, он подал что-то не так, как нужно, и чиновник  крикнул  на
него строго: "Дурак!" Я посмотрел тогда на  этого  безответного  старика  и,
помнится, подумал, что русский интеллигент до сих пор только и сумел сделать
из каторги, что самым пошлым образом свел ее к крепостному праву.
     Жителей в Галкине-Враском 74: 50 м. и 24 ж. Хозяев  45,  и  из  них  29
имеют крестьянское звание.
     Последнее селение по тракту - Дубки, основанное  в  1886  г.  на  месте
бывшего здесь дубового леса. На  пространстве  8  верст,  между  Сиянцами  и
Дубками, встречаются  горелые  леса  и  между  ними  луговины,  на  которых,
говорят, растет капорский чай. Когда едешь, показывают, между прочим, речку,
где поселенец Маловечкин ловил рыбу; теперь эта речка носит его имя. Жителей
в Дубках 44: 31 м. и 13 ж. Хозяев 30. Местоположение  считается  хорошим  по
теории, что там, где растет дуб,  почва  должна  быть  хороша  для  пшеницы.
Большая часть площади, которая занята теперь под пашней и  покосом,  недавно
еще была болотом, но поселенцы, по совету г. Я., выкопали канаву до Найбы, в
сажень глубины, и теперь стало хорошо.
     Быть может, оттого, что это маленькое селение  стоит  с  краю,  как  бы
особняком, здесь значительно развиты картежная игра и пристанодержательство.
В июне здешний поселенец Лифанов проигрался и отравился борцом.
     От Дубков до устья Наибы остается  только  4  версты,  на  пространстве
которых селиться уже нельзя, так как у устья заболочина, а  по  берегу  моря
песок и растительность песчано-морская: шиповник с очень  крупными  ягодами,
волосянец и проч. Дорога продолжается до моря, но можно проехать и по  реке,
на аинской лодке.
     У устья стоял когда-то пост Найбучи. Он был основан в  1886  г.  Мицуль
застал здесь 18 построек, жилых и нежилых, часовню и магазин для  провианта.
Один корреспондент, бывший в Найбучи в 1871 г., пишет,  что  здесь  было  20
солдат под командой  юнкера;  в  одной  из  изб  красивая  высокая  солдатка
угостила его свежими  яйцами  и  черным  хлебом,  хвалила  здешнее  житье  и
жаловалась только, что сахар очень дорог {12}. Теперь и следа нет тех изб, и
красивая   высокая   солдатка,   когда   оглянешься   кругом   на   пустыню,
представляется каким-то мифом. Тут строят  новый  дом,  надзирательскую  иди
станцию, и только. Море на вид холодное,  мутное,  ревет,  и  высокие  седые
волны бьются о песок, как бы желая сказать в отчаянии: "Боже, зачем  ты  нас
создал?" Это уже Великий, или Тихий, океан. На этом берегу  Найбучи  слышно,
как на постройке стучат  топорами  каторжные,  а  на  том  берегу,  далеком,
воображаемом, Америка. Налево видны в тумане сахалинские мысы, направо  тоже
мысы... а кругом  ни  одной  живой  души,  ни  птицы,  ни  мухи,  и  кажется
непонятным, для кого здесь ревут волны, кто их слушает здесь по  ночам,  что
им нужно и, наконец, для кого они  будут  реветь,  когда  я  уйду.  Тут,  на
берегу, овладевают не мысли, а именно думы; жутко и в то  же  время  хочется
без конца стоять, смотреть  на  однообразное  движение  волн  и  слушать  их
грозный рев.


     1  Тут  когда-то  были  Муравьевские  копи,  в  которых   добыча   угля
производилась постовыми солдатами из разряда штрафованных, то есть была  тут
своя  маленькая  каторга;  назначало  их  на  работы  местное  начальство  в
наказание "за незначительные, впрочем, преступления" (Мицуль). В чью пользу,
однако, поступила бы выручка, если бы добытый солдатами  уголь  был  продан,
сказать нельзя, так как весь он сгорел вместе с постройками.
     До 1870 г. Военными  властями  были  основаны  еще  посты  Чибисанский,
Очехпокский, Мануйский, Малковский и многие другие. Все они  уже  брошены  и
забыты.
     2 В сентябре и в начале октября, исключая те дни, когда  дул  норд-ост,
погода стояла превосходная, летняя. Едучи со мной, г. Б. жаловался мне,  что
он сильно тоскует по Малороссии и что ничего ему так не хочется теперь,  как
посмотреть на вишню в то время, когда она висит на  дереве.  На  ночлегах  в
надзирательских он просыпался очень рано; проснешься на рассвете, а он стоит
у окна и читает вполголоса: "Белый свет занялся над  столицей,  крепко  спит
молодая  жена..."  [строки  из  стихотворения  Н.А.  Некрасова  "Маша".  (П.
Еремин)] И г. Я. тоже все читал наизусть стихотворения. Бывало,  как  скучно
станет в дороге, попросишь его прочесть что-нибудь, и он прочтет с  чувством
какое-нибудь длинное стихотворение, а то и два.
     3 По той  же  причине,  например,  в  Корсаковском  посту  поселенцы  в
возрасте от 20 до 45 лет составляют 70%  всего  числа  жителей.  Прежде  был
скорее обычай, чем правило, при распределении вновь  прибывающих  арестантов
по округам, назначать краткосрочных, как менее преступных и закоренелых,  на
юг, где теплее. Но при  определении  долго-  и  краткосрочных  по  статейным
спискам  не  всегда  соблюдалась  необходимая  осторожность.   Так,   бывший
начальник острова  ген.  Гинце,  как-то  прочитывая  на  пароходе  статейные
списки, сам отобрал краткосрочных и назначил их к отправке на юг;  потом  же
среди этих счастливцев оказалось 20  бродяг  и  непомнящих,  то  есть  самых
закоренелых и безнадежных. В настоящее время упомянутый обычай, по-видимому,
уже оставлен, так как на юг присылаются долгосрочные и даже бессрочные, а  в
страшной Воеводской тюрьме и в руднике я встречал краткосрочных.
     4 В  экспедиции  1870  г.,  посланной  из  Петербурга  под  начальством
Власова, принимал участие также агроном  Михаил  Семенович  Мицуль,  человек
редкого нравственного закала, труженик, оптимист и идеалист, увлекавшийся  и
притом обладавший способностью сообщать свое увлечение и другим.  Ему  в  ту
пору было около 35 лет. К  возложенному  на  него  поручению  он  отнесся  с
замечательною добросовестностью. Исследуя почву, флору и фауну Сахалина,  он
исходил  пешком  нынешние  Александровский  и  Тымовский  округа,   западное
побережье, всю южную часть острова; тогда на острове совсем не  было  дорог,
лишь кое-где попадались жалкие тропинки, исчезавшие в  тайге  и  болотах,  и
всякое  передвижение,  конное  или  пешее,  было  истинным  мучением.   Идея
ссыльнохозяйственной колонии поразила и увлекла Мицуля. Он отдался  ей  всею
душой, полюбил Сахалин и, подобно тому, как мать не видит  в  своем  любимом
детище недостатков, так он на острове, который сделался его второю  родиной,
не замечал промерзлой почвы и  туманов.  Он  находил  его  цветущим  уголком
земли, и  этому  не  могли  мешать  ни  метеорологические  данные,  которых,
впрочем, тогда почти не было, ни горький опыт прошлых  лет,  к  которому  он
относился, по-видимому, недоверчиво.  А  тут  еще  дикий  виноград,  бамбук,
гигантский рост трав, японцы... Дальнейшая история острова застает  его  уже
заведующим,  статским  советником,  все   еще   увлекающимся   и   неутомимо
работающим. Умер он на Сахалине от тяжелого нервного расстройства, 41  года.
И я видел его могилу. После него осталась книга "Очерк  острова  Сахалина  в
сельскохозяйственном  отношении",  1873  г.  Это   длинная   ода   в   честь
сахалинского плодородия.
     5 Один  ссыльнокаторжный  подал  мне  что-то  вроде  прошения  с  таким
заглавием: "Конфиденциально. Кое-что из нашего  захолустья  Великодушному  и
благосклонному   литератору   господину   Ч.,   осчастливившему   посещением
недостойный о-в  Сахалин.  Пост  Корсаковский".  В  этом  прошении  я  нашел
стихотворение под заглавием "Борец":

     Горделиво растет над рекой,
     На болотистом месте, в лощине,
     Листик тот синий - красивый такой,
     Аконитом слывет в медицине.

     Этот корень борца,
     Посаженный рукою творца,
     Часто народ соблазняет,
     В могилу кладет,
     К Аврааму на лоно ссылает.

     6 Для тех, кто выбирает места под  новые  селения,  лиственница  служит
признаком дурной, болотистой почвы. Так  как  подпочва-глина  не  пропускает
воду,  то  образуется  торф,  появляются  багульник,   клюква,   мох,   сама
лиственница портится, делается корявой, покрывается ягелем. Поэтому-то здесь
лиственницы некрасивы, мелкоствольны и высыхают, не дожив до старости.
     7 Тут растут: пробковое дерево и виноград, но они выродились и  так  же
мало похожи  на  своих  предков,  как  сахалинский  бамбуковый  тростник  на
цейлонский бамбук.
     8 В одном из своих приказов ген. Кононович удостоверяет,  "что  отчасти
по причине своего изолированного положения и затруднительности  сообщений  с
ним, отчасти вследствие различных частных соображений и расчетов, которые на
глазах моих предместников разъедали дело и портили его  везде,  куда  только
достигало их тлетворное дыхание, Корсаковский округ постоянно был обходим  и
обделяем, и что ни одна из  самых  вопиющих  нужд  его  не  была  разобрана,
удовлетворена или представлена на разрешение" (приказ э 318-й 1889 г.).
     9  Плевако  Федор  Никифорович  (1843-1908)  -  знаменитый   московский
адвокат, знакомый Чехова. (П. Еремин)
     10 В версте от Большого Такоэ на реке стоит  мельница,  построенная  по
приказанию ген. Кононовича немцем Лаксом, каторжным; он же построил мельницу
и на Тыми близ Дербинского. На такойской мельнице берут за  помол  по  1  ф.
муки и 1 коп. с пуда. Поселенцы довольны, потому что раньше  платили  по  15
коп. с пуда или же мололи дома на ручных мельницах собственного  изделия,  с
ильмовыми жерновами. Для мельницы пришлось рыть канал и строить плотину.
     11 Я не называю мелких притоков, на которых стоят селения Сусуйского  и
Найбинского бассейнов, потому что все они имеют трудно усвояемые аинские или
японские названия, вроде Экуреки или Фуфкасаманай.
     12 Мичман В. Витгефт. Два слова  об  о-ве  Сахалине,  -  "Кронштадтский
вестник", 1872 г., ээ 7, 17 и 34.

        XIV

     Тарайка. -  Вольные  поселенцы.  -  Их  неудачи.  -  Айно,  границы  их
распространения, численный состав,  наружность,  пища,  одежда,  жилища,  их
нравы. - Японцы. - Кусун-Котан. - Японское консульство.

     В местности, которая называется  Тарайкою,  на  одном  из  самых  южных
притоков Пороная, впадающего в залив Терпения, находится селение Сиска.  Вся
Тарайка причисляется к южному округу, разумеется, с  большою  натяжкой,  так
как от нее до Корсаковска будет верст 400, и  климат  здесь  отвратительный,
хуже чем в Дуэ. Тот проектированный округ, о котором я говорил в  XI  главе,
будет называться Тарайкинским. и в него войдут все селения по Поронаю, в том
числе и Сиска; пока же здесь  селят  южан.  В  казенной  ведомости  показано
жителей только 7: 6 м. и 1 ж. В Сиске я не был, но вот  выдержка  из  чужого
дневника: "Как селение, так и местность  самая  безотрадная;  прежде  всего,
отсутствие хорошей воды, дров; жители пользуются из колодцев, в  которых  во
время дождей  вода  красная,  тундровая.  Берег,  где  расположено  селение,
песчаный, вокруг везде тундра... В общем вся местность  производит  тяжелое,
удручающее впечатление" {1}.
     Теперь,  чтобы  покончить  с  Южным  Сахалином,  остается  мне  сказать
несколько слов еще о тех людях, которые жили когда-либо здесь и теперь живут
независимо от ссыльной колонии. Начну с попыток  к  вольной  колонизации.  В
1868 г. одною из канцелярий Восточной Сибири было  решено  поселить  на  юге
Сахалина до 25 семейств;  при  этом  имелись  в  виду  крестьяне  свободного
состояния, переселенцы, уже  селившиеся  по  Амуру,  но  так  неудачно,  что
устройство их поселений один из  авторов  называет  плачевным,  а  их  самих
горемыками. Это были хохлы, уроженцы Черниговской губ., которые  раньше,  до
прихода на Амур, уже селились в Тобольской  губ<ернии>,  но  тоже  неудачно.
Администрация, предлагавшая им переселиться на Сахалин,  давала  обещания  в
высшей  степени  заманчивые.  Обещали  безвозмездно  в  течение   двух   лет
довольствовать их  мукой,  и  крупой,  снабдить  каждую  семью  заимообразно
земледельческими орудиями, скотом, семенами  и  деньгами,  с  уплатою  долга
через пять  лет,  и  освободить  их  на  20  лет  от  податей  и  рекрутской
повинности. Переселиться изъявили желание  10  амурских  семейств  и,  кроме
того, 11 семейств из Балаганского уезда, Иркутской губ., всего 101  душа.  В
1869 г., в августе, их отправили  на  транспорте  "Манджур"  в  Муравьевский
пост, чтобы отсюда перевезти вокруг Анивского мыса  Охотским  морем  в  пост
Найбучи, от которого до Такойской долины, где предполагалось положить начало
вольной колонии, было только 30 верст. Но наступила  уже  осень,  свободного
судна не было, и тот  же  "Манджур"  доставил  их  вместе  с  их  скарбом  в
Корсаковский пост, откуда они рассчитывали  пробраться  в  Такойскую  долину
сухим путем. Дороги тогда не было вовсе. Прапорщик  Дьяконов,  по  выражению
Мицуля, "двинулся" с 15 рядовыми делать неширокую просеку. Но  двигался  он,
вероятно, очень  медленно,  потому  что  16  семейств  не  стали  дожидаться
окончания просеки и отправились в Такойскую  долину  прямо  через  тайгу  на
вьючных волах и телегах; на пути выпал глубокий  снег,  и  они  должны  были
часть телег бросить, а часть положить  на  полозья.  Прибывши  в  долину  20
ноября, они немедленно стали строить себе бараки и землянки,  чтоб  укрыться
от  холода.  За  неделю  до  Рождества  пришли  остальные  6  семейств,   но
поместиться им было  негде,  строиться  поздно,  и  они  отправились  искать
пристанища в Найбучи, оттуда в  Кусуннайский  пост,  где  и  перезимовали  в
солдатских казармах; весною же вернулись в Такойскую долину.
     "Но  тут-то  и  начала  сказываться  вся  неряшливость   и   неумелость
чиновничества", -  пишет  один  из  авторов.  Обещали  разных  хозяйственных
предметов на 1000 рублей и по 4 головы разного скота  на  каждую  семью,  но
когда отправляли переселенцев на "Манджуре" из Николаевска, то  не  было  ни
жерновов, ни рабочих волов, лошадям  не  нашлось  места  на  судне,  и  сохи
оказались без сошников. Зимою сошники были привезены на собаках, но только 9
штук, и когда впоследствии переселенцы обратились к начальству за сошниками,
то просьба их "не обратила на себя должного внимания". Быков прислали осенью
1869 г. в Кусуннай, но изнуренных, полуживых, и в  Кусуннае  вовсе  не  было
заготовлено сена, и из 41 околело за зиму 25 быков. Лошади остались зимовать
в Николаевске, но так как кормы были дороги, то их продали с аукциона  и  на
вырученные деньги купили новых в Забайкалье, но эти  лошади  оказались  хуже
прежних,  и  крестьяне  забраковали  нескольких.  Семена  отличались  дурною
всхожестью, яровая рожь была перемешана в мешках с озимою, так  что  хозяева
потеряли скоро к семенам всякое доверие, и хотя и  брали  их  из  казны,  но
скармливали скоту или съедали сами. Так как жерновов не было,  то  зерен  не
мололи, а только запаривали их и ели, как кашу.
     После  ряда  неурожаев,  в  1875  г.  случилось   наводнение,   которое
окончательно отняло у переселенцев охоту  заниматься  на  Сахалине  сельским
хозяйством. Стали опять переселяться. На берегу Анивы, почти на полдороге от
Корсаковского поста к Муравьевскому, в так называемой Чибисани,  образовался
выселок  в  20  дворов.  Потом  стали  просить  позволения  переселиться   в
Южно-Уссурийский  край;  ожидали  они  разрешения,  как  особой  милости,  с
нетерпением, десять лет, а пока кормились охотой на соболя и рыбною  ловлей.
Только лишь в 1886 г. они отбыли в Уссурийский край. "Дома свои  бросают,  -
пишет корреспондент, - едут с весьма тощими карманами; берут кое-какой скарб
да по одной лошади" ("Владивосток", 1886 г., э 22). В настоящее время  между
селениями Большое и Малое Такоэ, несколько в стороне  от  дороги,  находится
пожарище;  тут  стояло  когда-то  вольное   селение   Воскресенское;   избы,
оставленные хозяевами, были сожжены бродягами. В Чибисани  же,  говорят,  до
сих пор еще сохранились в целости  избы,  часовня  и  даже  дом,  в  котором
помещалась школа. Я там не был.
     Из вольных поселенцев осталось  на  острове  только  трое:  Хомутов,  о
котором я уже упоминал, и две женщины, родившиеся в Чибисани.  Про  Хомутова
говорят, что он "шатается где-то" и живет, кажется,  в  Муравьевском  посту.
Его редко видят. Он охотится на соболей и ловит в бухте Буссе  осетров.  Что
касается женщин, то одна из них, Софья, замужем за крестьянином из  ссыльных
Барановским и живет в Мицульке,  другая,  Анисья,  за  поселенцем  Леоновым,
живет в Третьей Пади. Хомутов скоро умрет, Софья и Анисья уедут с мужьями на
материк, и таким образом о вольных поселенцах скоро  останется  одно  только
воспоминание.
     Итак, вольную колонизацию на юге Сахалина следует признать неудавшеюся.
Виноваты ли  в  этом  естественные  условия,  которые  на  первых  же  порах
встретили крестьян так сурово и недружелюбно,  или  же  все  дело  испортили
неумелость и неряшливость  чиновников,  решить  трудно,  так  как  опыт  был
непродолжителен, и к тому же еще  приходилось  производить  эксперимент  над
людьми, по-видимому, неусидчивыми, приобретшими в своих долгих скитаниях  по
Сибири вкус к кочевой жизни. Трудно сказать, к чему бы привел опыт,  если  б
он был повторен {2}. Собственно для ссыльной колонии неудавшийся  опыт  пока
может быть  поучителен  в  двух  отношениях:  во-первых,  вольные  поселенцы
сельским хозяйством занимались недолго и в последние десять лет до  переезда
на материк промышляли только рыбною ловлей и охотой;  и  в  настоящее  время
Хомутов, несмотря  на  свой  преклонный  возраст,  находит  для  себя  более
подходящим и выгодным ловить осетров и стрелять соболей, чем сеять пшеницу и
сажать капусту; во-вторых, удержать на  юге  Сахалина  свободного  человека,
когда ему изо дня в день толкуют, что только в двух днях пути от Корсаковска
находится теплый и богатый  Южно-Уссурийский  край,  -  удержать  свободного
человека, если, к тому же, он здоров и полон жизни, невозможно.
     Коренное население Южного Сахалина, здешние инородцы,  на  вопрос,  кто
они, не называют ни племени, ни нации, а отвечают просто: айно. Это значит -
человек. В этнографической карте Шренка площадь  распространения  айно,  или
айну, обозначена желтою краской, и  эта  краска  сплошь  покрывает  японский
остров Матсмай и южную часть Сахалина до залива Терпения.  Живут  они  также
еще  на  Курильских  островах  и  называются  поэтому  у  русских  курилами.
Численный состав айно, живущих  на  Сахалине,  не  определен  точно,  но  не
подлежит  сомнению  все-таки,  что  племя   это   исчезает,   и   притом   с
необыкновенною быстротой. Врач Добротворский,  25  лет  назад  служивший  на
Южном Сахалине {3}, говорит, что было время, когда около  одной  лишь  бухты
Буссе было 8 больших аинских селений и число жителей в одном из них доходило
до 200; около Найбы он видел следы многих селений.  Для  своего  времени  он
гадательно приводит три цифры, взятые  из  разных  источников:  2885,  2418,
2050, и последнюю считает  наиболее  достоверной.  По  свидетельству  одного
автора, его современника, от Корсаковского поста в обе стороны по берегу шли
аинские селения. Я же около поста не застал уже ни одного  селения  и  видел
несколько аинских юрт только около Большого Такоэ и Сиянцы. В  "Ведомости  о
числе проживающих инородцев за 1889 г. по  Корсаковскому  округу"  численный
состав айно определяется так: 581 мужчин и 569 женщин.
     Причинами исчезания айно Добротворский считает  опустошительные  войны,
будто бы происходившие  когда-то  на  Сахалине,  незначительную  рождаемость
вследствие неплодовитости аинок, а главное болезни. У них всегда наблюдались
сифилис, цинга; бывала, вероятно, и оспа {4}.
     Но все эти причины, обусловливающие обыкновенно  хроническое  вымирание
инородцев, не дают объяснения, почему айно исчезают  так  быстро,  почти  на
наших глазах; ведь в последние 25-30 лет не было ни  войн,  ни  значительных
эпидемии, а между тем в этот промежуток времени племя уменьшилось больше чем
наполовину.  Мне  кажется,  вернее  будет  предположить,  что  это   быстрое
исчезание, похожее на таяние, происходит не от одного вымирания, но также  и
от переселения айно на соседние острова.
     До занятия Южного Сахалина русскими айно находились у японцев  почти  в
крепостной зависимости, и поработить их было  тем  легче,  что  они  кротки,
безответны, а главное, были голодны и не могли обходиться без рису {5}.
     Занявши Южный Сахалин, русские освободили их и  до  последнего  времени
охраняли их свободу, защищая от обид и избегая вмешиваться в  их  внутреннюю
жизнь. Беглые каторжники в 1885 г. перерезали  несколько  аинских  семейств;
рассказывают также, будто был высечен розгами какой-то  аинец-каюр,  который
отказывался везти почту, и  бывали  покушения  на  целомудрие  аинок,  но  о
подобного рода притеснениях и обидах говорят как об  отдельных  и  в  высшей
степени редких случаях. К сожалению, русские вместе со свободой не  принесли
рису; с уходом японцев никто уже не ловил рыбы,  заработки  прекратились,  и
айно стали испытывать голод. Кормиться, подобно гилякам, одною рыбой и мясом
они уже не могли, - нужен был рис, и вот, несмотря на свое нерасположение  к
японцам,  побуждаемые  голодом,  напали  они,  как  говорят,  выселяться  на
Матсмай. В одной корреспонденции ("Голос", 1876 г., э 16) я прочел, будто бы
депутация от айно приходила в Корсаковский пост и просила дать работы или по
крайней мере семян для разводки  картофеля  и  научить  их  возделывать  под
картофель землю; в работе будто бы было отказано, и семена картофеля обещали
прислать,  но  обещания  не  исполнили,   и   айно,   бедствуя,   продолжали
переселяться на Матсмай. В другой корреспонденции,  относящейся  к  1885  г.
("Владивосток", э 38), говорится тоже, что айно делали  какие-то  заявления,
которые, по-видимому, не были уважены, и что они сильно желают  выбраться  с
Сахалина на Матсмай.
     Айно смуглы, как цыгане; у них большие окладистые бороды, усы и  черные
волосы, густые и жесткие; глаза у них темные, выразительные, кроткие.  Роста
они среднего и сложения крепкого, коренастого, черты лица крупны, грубоваты,
но в них, по выражению моряка  В.  Римского-Корсакова,  нет  ни  монгольской
приплющины, ни китайского узкоглазия.  Находят,  что  бородатые  айно  очень
похожи на русских мужиков. В самом деле, когда,  айно  надевает  свой  халат
вроде нашей чуйки и подпоясывается, то  становится  похожим  на  купеческого
кучера {6}.
     Тело айно покрыто темными волосами,  которые  на  груди  иногда  растут
густо, пучками, но до мохнатости еще далеко, между тем борода и волосатость,
составляющая такую редкость у дикарей, поражали путешественников, которые по
возвращении домой описывали айно, как мохнатых. И  наши  казаки,  в  прошлом
столетии бравшие с  них  ясак  на  Курильских  островах,  тоже  называли  их
мохнатыми.
     Айно живут в близком соседстве с народами, у которых растительность  на
лице отличается скудостью, и немудрено поэтому, что их широкие бороды ставят
этнографов в немалое затруднение; наука до сих пор еще не отыскала для  айно
настоящего места в расовой системе. Айно относят то  к  монгольскому,  то  к
кавказскому племени; один англичанин нашел даже,  что  это  потомки  евреев,
заброшенных во времена оны на японские острова. В настоящее  время  наиболее
вероятными представляются два мнения: одно, что айно  принадлежат  к  особой
расе,  населявшей  некогда  все  восточноазиатские   острова,   другое   же,
принадлежащее  нашему  Шренку,  что  это   народ   палеоазиатский,   издавна
вытесненный монгольскими племенами с материка Азии на его островную окраину,
и что путь этого народа из Азии на острова  лежал  через  Корею.  Во  всяком
случае, айно двигались с юга на север, из тепла  в  холод,  меняя  постоянно
лучшие условия на худшие. Они не воинственны, не терпят  насилия;  покорять,
порабощать или вытеснять их было нетрудно. Из Азии их вытеснили монголы,  из
Ниппона и Матсмая - японцы, на Сахалине гиляки не пустили их  выше  Тарайки,
на Курильских островах они встретились с казаками и таким  образом  в  конце
концов  очутились  в  положении  безвыходном.  В   настоящее   время   айно,
обыкновенно без шапки, босой и в портах, подсученных выше колен,  встречаясь
с вами по дороге, делает вам реверанс и при  этом  взглядывает  ласково,  но
грустно и болезненно, как неудачник,  и  как  будто  хочет  извиниться,  что
борода у него выросла большая, а он все еще не сделал себе карьеры.
     Подробности об айно см. у Шренка, Добротворского и А.  Полонского  {7}.
То, что было сказано о пище и одежде у гиляков, относится и к  айно,  с  тою
лишь прибавкой, что недостаток риса, любовь к которому айно унаследовали  от
прадедов, живших когда-то на южных островах, составляет  для  них  серьезное
лишение; русского  хлеба  они  не  любят.  Пища  у  них  отличается  большим
разнообразием, чем у гиляков; кроме мяса и рыбы, они едят  разные  растения,
моллюсков и то, что итальянские нищие называют вообще frutti  di  mare  {8}.
Едят они понемногу, но часто, почти каждый час; прожорливости,  свойственной
всем северным дикарям, у них не замечается. Так как грудным детям приходится
с молока переходить прямо на рыбу и китовый жир, то  их  отнимают  от  груди
поздно. Римский-Корсаков видел, как аинку сосал ребенок  лет  трех,  который
отлично уже двигался сам и даже имел на ременном поясе ножик,  как  большой.
На одежде и жилищах чувствуется сильное влияние юга  -  не  сахалинского,  а
настоящего юга. Летом айно ходят в рубахах, сотканных из травы или  луба,  а
раньше, когда были не так бедны, носили шелковые халаты. Шапок они не носят,
лето и всю осень до снега ходят босиком. В юртах у них дымно и  смрадно,  но
все-таки гораздо  светлее,  опрятнее  и,  так  сказать,  культурнее,  чем  у
гиляков. Около юрт обыкновенно  стоят  сушильни  с  рыбой,  распространяющей
далеко вокруг промозглый, удушливый запах; воют и грызутся  собаки;  тут  же
иногда можно увидеть небольшой сруб-клетку, в котором сидит молодой медведь:
его убьют и съедят зимой на так  называемом  медвежьем  празднике.  Я  видел
однажды утром, как аинская девочка-подросток кормила медведя, просовывая ему
на лопаточке сушеную рыбу, смоченную в воде. Сами юрты сложены из  накатника
и тесу; крыша, из тонких жердей, покрыта сухою травой. Внутри у стен тянутся
нары, выше их полки с разной утварью; тут,  кроме  шкур,  пузырей  с  жиром,
сетей, посуды и проч.,  вы  найдете  корзины,  циновки  и  даже  музыкальный
инструмент. На  наре  обыкновенно  сидит  хозяин  и,  не  переставая,  курит
трубочку, и если вы задаете ему вопросы, то  отвечает  неохотно  и  коротко,
хотя и вежливо. Посреди юрты стоит очаг, на котором горят дрова; дым  уходит
через отверстие в крыше. Над огнем висит на крюке большой  черный  котел;  в
нем кипит уха, серая, пенистая, которую, я думаю, европеец не стал  бы  есть
ни за  какие  деньги.  Около  котла  сидят  чудовища.  Насколько  солидны  и
благообразны айно-мужчины, настолько  непривлекательны  их  жены  и  матери.
Наружность аинских женщин авторы называют безобразной и даже отвратительной.
Цвет смугло-желтый, пергаментный, глаза  узкие,  черты  крупные;  невьющиеся
жесткие волосы висят через лицо  патлами,  точно  солома  на  старом  сарае,
платье неопрятное, безобразное, и при всем том - необыкновенная  худощавость
и старческое выражение. Замужние красят себе губы  во  что-то  синее,  и  от
этого лица их совершенно утрачивают образ и подобие  человеческие,  и  когда
мне приходилось видеть их и наблюдать ту  серьезность,  почти  суровость,  с
какою они мешают ложками в котлах. и снимают грязную пену, то мне  казалось,
что я вижу настоящих ведьм.  Но  девочки  и  девушки  не  производят  такого
отталкивающего впечатления {9}.
     Айно никогда не умываются, ложатся спать не раздеваясь.
     Почти все, писавшие об айно, отзывались об их нравах  с  самой  хорошей
стороны. Общий голос таков, что это народ  кроткий,  скромный,  добродушный,
доверчивый,  сообщительный,  вежливый,  уважающий  собственность,  на  охоте
смелый  и,   по   выражению   д-ра   Rollen'a,   спутника   Лаперуза,   даже
интеллигентный.  Бескорыстие,  откровенность,  вера  в  дружбу  и   щедрость
составляют  их  обычные  качества.  Они  правдивы  и  не   терпят   обманов.
Крузенштерн пришел от них в совершенный восторг;  перечислив  их  прекрасные
душевные качества, он заключает;  "Такие  подлинно  редкие  качества,  коими
обязаны они не возвышенному образованию, но одной только природе,  возбудили
во мне то чувствование, что я народ  сей  почитаю  лучшим  из  всех  прочих,
которые доныне мне известны" {10}. А Рудановский  пишет:  "Более  мирного  и
скромного населения, какое мы встретили в  южной  части  Сахалина,  быть  не
может". Всякое насилие возбуждает в них  отвращение  и  ужас.  А.  Полонский
рассказывает следующий печальный эпизод, почерпнутый  им  из  архивов.  Дело
происходило  давно,  в  прошлом   столетии.   Казацкому   сотнику   Черному,
приводившему курильских  айно  в  русское  подданство,  вздумалось  наказать
некоторых розгами: "При одном виде приготовлений к наказанию айно  пришли  в
ужас,  а  когда  двум  женщинам  стали  вязать  руки  назад,  чтобы  удобнее
расправиться с ними, некоторые из айно убежали на неприступный утес, а  один
айно с 20 женщинами и детьми ушел на байдаре в море... Не  успевших  убежать
женщин высекли, а мужчин шесть человек взяли с собою  на  байдары,  а  чтобы
воспрепятствовать побегу, им связали руки назад,  но  так  немилостиво,  что
один из них умер. Когда его, распухшего и как будто  с  обваренными  руками,
бросили с камнем в море, Черный в назидание прочим его товарищам проговорил:
"У нас по-русски так водится"".
     В заключение несколько слов об японцах, играющих такую  видную  роль  в
истории Южного Сахалина. Известно,  что  южная  треть  Сахалина  принадлежит
безусловно России лишь с  1875  года,  раньше  же