рой мне печали жаль. Мечты, мечты! где ваша сладость? Где, вечная к ней рифма, младость? Ужель и вправду наконец Увял, увял ее венец? Ужель и впрям и в самом деле Без элегических затей Весна моих промчалась дней (Что я шутя твердил доселе)? И ей ужель возврата нет? Ужель мне скоро тридцать лет? XLV Так, полдень мой настал, и нужно Мне в том сознаться, вижу я. Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья, За грусть, за милые мученья, За шум, за бури, за пиры, За все, за все твои дары; Благодарю тебя. Тобою, Среди тревог и в тишине, Я насладился... и вполне; Довольно! С ясною душою Пускаюсь ныне в новый путь От жизни прошлой отдохнуть. XLVI Дай оглянусь. Простите ж, сени, Где дни мои текли в глуши, Исполнены страстей и лени И снов задумчивой души. А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, В мой угол чаще прилетай, Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь, И наконец окаменеть В мертвящем упоенье света, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья! {40} ГЛАВА СЕДЬМАЯ Москва, России дочь любима, Где равную тебе сыскать? Дмитриев. Как не любить родной Москвы? Баратынский. Гоненье на Москву! что значит видеть свет! Где ж лучше? Где нас нет. Грибоедов. I Гонимы вешними лучами, С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга. Улыбкой ясною природа Сквозь сон встречает утро года; Синея блещут небеса. Еще прозрачные, леса Как будто пухом зеленеют. Пчела за данью полевой Летит из кельи восковой. Долины сохнут и пестреют; Стада шумят, и соловей Уж пел в безмолвии ночей. II Как грустно мне твое явленье, Весна, весна! пора любви! Какое томное волненье В моей душе, в моей крови! С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны На лоне сельской тишины! Или мне чуждо наслажденье, И все, что радует, живит, Все, что ликует и блестит Наводит скуку и томленье На душу мертвую давно И все ей кажется темно? III Или, не радуясь возврату Погибших осенью листов, Мы помним горькую утрату, Внимая новый шум лесов; Или с природой оживленной Сближаем думою смущенной Мы увяданье наших лет, Которым возрожденья нет? Быть может, в мысли нам приходит Средь поэтического сна Иная, старая весна И в трепет сердце нам приводит Мечтой о дальной стороне, О чудной ночи, о луне... IV Вот время: добрые ленивцы, Эпикурейцы-мудрецы, Вы, равнодушные счастливцы, Вы, школы Левшина {41} птенцы, Вы, деревенские Приамы, И вы, чувствительные дамы, Весна в деревню вас зовет, Пора тепла, цветов, работ, Пора гуляний вдохновенных И соблазнительных ночей. В поля, друзья! скорей, скорей, В каретах, тяжко нагруженных, На долгих иль на почтовых Тянитесь из застав градских. V И вы, читатель благосклонный, В своей коляске выписной Оставьте град неугомонный, Где веселились вы зимой; С моею музой своенравной Пойдемте слушать шум дубравный Над безыменною рекой В деревне, где Евгений мой, Отшельник праздный и унылый, Еще недавно жил зимой В соседстве Тани молодой, Моей мечтательницы милой, Но где его теперь уж нет... Где грустный он оставил след. VI Меж гор, лежащих полукругом, Пойдем туда, где ручеек, Виясь, бежит зеленым лугом К реке сквозь липовый лесок. Там соловей, весны любовник, Всю ночь поет; цветет шиповник, И слышен говор ключевой, - Там виден камень гробовой В тени двух сосен устарелых. Пришельцу надпись говорит: "Владимир Ленский здесь лежит, Погибший рано смертью смелых, В такой-то год, таких-то лет. Покойся, юноша-поэт!" VII На ветви сосны преклоненной, Бывало, ранний ветерок Над этой урною смиренной Качал таинственный венок. Бывало, в поздние досуги Сюда ходили две подруги, И на могиле при луне, Обнявшись, плакали оне. Но ныне... памятник унылый Забыт. К нему привычный след Заглох. Венка на ветви нет; Один, под ним, седой и хилый Пастух по-прежнему поет И обувь бедную плетет. VIII. IX. X Мой бедный Ленский! изнывая, Не долго плакала она. Увы! невеста молодая Своей печали неверна. Другой увлек ее вниманье, Другой успел ее страданье Любовной лестью усыпить, Улан умел ее пленить, Улан любим ее душою... И вот уж с ним пред алтарем Она стыдливо под венцом Стоит с поникшей головою, С огнем в потупленных очах, С улыбкой легкой на устах. XI Мой бедный Ленский! за могилой В пределах вечности глухой Смутился ли, певец унылый, Измены вестью роковой, Или над Летой усыпленный Поэт, бесчувствием блаженный, Уж не смущается ничем, И мир ему закрыт и нем?.. Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас. Врагов, друзей, любовниц глас Вдруг молкнет. Про одно именье Наследников сердитый хор Заводит непристойный спор. XII И скоро звонкий голос Оли В семействе Лариных умолк. Улан, своей невольник доли, Был должен ехать с нею в полк. Слезами горько обливаясь, Старушка, с дочерью прощаясь, Казалось, чуть жива была, Но Таня плакать не могла; Лишь смертной бледностью покрылось Ее печальное лицо. Когда все вышли на крыльцо, И все, прощаясь, суетилось Вокруг кареты молодых, Татьяна проводила их. XIII И долго, будто сквозь тумана, Она глядела им вослед... И вот одна, одна Татьяна! Увы! подруга стольких лет, Ее голубка молодая, Ее наперсница родная, Судьбою вдаль занесена, С ней навсегда разлучена. Как тень она без цели бродит, То смотрит в опустелый сад... Нигде, ни в чем ей нет отрад, И облегченья не находит Она подавленным слезам, И сердце рвется пополам. XIV И в одиночестве жестоком Сильнее страсть ее горит, И об Онегине далеком Ей сердце громче говорит. Она его не будет видеть; Она должна в нем ненавидеть Убийцу брата своего; Поэт погиб... но уж его Никто не помнит, уж другому Его невеста отдалась. Поэта память пронеслась Как дым по небу голубому, О нем два сердца, может быть, Еще грустят... На что грустить?.. XV Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий. В поле чистом, Луны при свете серебристом, В свои мечты погружена, Татьяна долго шла одна. Шла, шла. И вдруг перед собою С холма господский видит дом, Селенье, рощу под холмом И сад над светлою рекою. Она глядит - и сердце в ней Забилось чаще и сильней. XVI Ее сомнения смущают: "Пойду ль вперед, пойду ль назад?.. Его здесь нет. Меня не знают... Взгляну на дом, на этот сад". И вот с холма Татьяна сходит, Едва дыша; кругом обводит Недоуменья полный взор... И входит на пустынный двор. К ней, лая, кинулись собаки. На крик испуганный ея Ребят дворовая семья Сбежалась шумно. Не без драки Мальчишки разогнали псов, Взяв барышню под свой покров. XVII "Увидеть барской дом нельзя ли?" - Спросила Таня. Поскорей К Анисье дети побежали У ней ключи взять от сеней; Анисья тотчас к ней явилась, И дверь пред ними отворилась, И Таня входит в дом пустой, Где жил недавно наш герой. Она глядит: забытый в зале Кий на бильярде отдыхал, На смятом канапе лежал Манежный хлыстик. Таня дале; Старушка ей: "А вот камин; Здесь барин сиживал один. XVIII Здесь с ним обедывал зимою Покойный Ленский, наш сосед. Сюда пожалуйте, за мною. Вот это барский кабинет; Здесь почивал он, кофей кушал, Приказчика доклады слушал И книжку поутру читал... И старый барин здесь живал; Со мной, бывало, в воскресенье, Здесь под окном, надев очки, Играть изволил в дурачки. Дай бог душе его спасенье, А косточкам его покой В могиле, в мать-земле сырой!" XIX Татьяна взором умиленным Вокруг себя на все глядит, И все ей кажется бесценным, Все душу томную живит Полумучительной отрадой: И стол с померкшею лампадой, И груда книг, и под окном Кровать, покрытая ковром, И вид в окно сквозь сумрак лунный, И этот бледный полусвет, И лорда Байрона портрет, И столбик с куклою чугунной Под шляпой с пасмурным челом, С руками, сжатыми крестом. XX Татьяна долго в келье модной Как очарована стоит. Но поздно. Ветер встал холодный. Темно в долине. Роща спит Над отуманенной рекою; Луна сокрылась за горою, И пилигримке молодой Пора, давно пора домой. И Таня, скрыв свое волненье, Не без того, чтоб не вздохнуть, Пускается в обратный путь. Но прежде просит позволенья Пустынный замок навещать, Чтоб книжки здесь одной читать. XXI Татьяна с ключницей простилась За воротами. Через день Уж утром рано вновь явилась Она в оставленную сень. И в молчаливом кабинете, Забыв на время все на свете, Осталась наконец одна, И долго плакала она. Потом за книги принялася. Сперва ей было не до них, Но показался выбор их Ей странен. Чтенью предалася Татьяна жадною душой; И ей открылся мир иной. XXII Хотя мы знаем, что Евгений Издавна чтенье разлюбил, Однако ж несколько творений Он из опалы исключил: Певца Гяура и Жуана Да с ним еще два-три романа, В которых отразился век И современный человек Изображен довольно верно С его безнравственной душой, Себялюбивой и сухой, Мечтанью преданной безмерно, С его озлобленным умом, Кипящим в действии пустом. XXIII Хранили многие страницы Отметку резкую ногтей; Глаза внимательной девицы Устремлены на них живей. Татьяна видит с трепетаньем, Какою мыслью, замечаньем Бывал Онегин поражен, В чем молча соглашался он. На их полях она встречает Черты его карандаша. Везде Онегина душа Себя невольно выражает То кратким словом, то крестом, То вопросительным крючком. XXIV И начинает понемногу Моя Татьяна понимать Теперь яснее - слава богу - Того, по ком она вздыхать Осуждена судьбою властной: Чудак печальный и опасный, Созданье ада иль небес, Сей ангел, сей надменный бес, Что ж он? Ужели подражанье, Ничтожный призрак, иль еще Москвич в Гарольдовом плаще, Чужих причуд истолкованье, Слов модных полный лексикон?.. Уж не пародия ли он? XXV Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено? Часы бегут; она забыла, Что дома ждут ее давно, Где собралися два соседа И где об ней идет беседа. - Как быть? Татьяна не дитя, - Старушка молвила кряхтя. - Ведь Оленька ее моложе. Пристроить девушку, ей-ей, Пора; а что мне делать с ней? Всем наотрез одно и то же: Нейду. И все грустит она, Да бродит по лесам одна. XXVI "Не влюблена ль она?" - В кого же? Буянов сватался: отказ. Ивану Петушкову - тоже. Гусар Пыхтин гостил у нас; Уж как он Танею прельщался, Как мелким бесом рассыпался! Я думала: пойдет авось; Куда! и снова дело врозь. - "Что ж, матушка? за чем же стало? В Москву, на ярманку невест! Там, слышно, много праздных мест". - Ох, мой отец! доходу мало. - "Довольно для одной зимы, Не то уж дам хоть я взаймы". XXVII Старушка очень полюбила Совет разумный и благой; Сочлась - и тут же положила В Москву отправиться зимой. И Таня слышит новость эту. На суд взыскательному свету Представить ясные черты Провинциальной простоты, И запоздалые наряды, И запоздалый склад речей; Московских франтов и цирцей Привлечь насмешливые взгляды!.. О страх! нет, лучше и верней В глуши лесов остаться ей. XXVIII Вставая с первыми лучами, Теперь она в поля спешит И, умиленными очами Их озирая, говорит: "Простите, мирные долины, И вы, знакомых гор вершины, И вы, знакомые леса; Прости, небесная краса, Прости, веселая природа; Меняю милый, тихий свет На шум блистательных сует... Прости ж и ты, моя свобода! Куда, зачем стремлюся я? Что мне сулит судьба моя?" XXIX Ее прогулки длятся доле. Теперь то холмик, то ручей Остановляют поневоле Татьяну прелестью своей. Она, как с давними друзьями, С своими рощами, лугами Еще беседовать спешит. Но лето быстрое летит. Настала осень золотая. Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана... Вот север, тучи нагоняя, Дохнул, завыл - и вот сама Идет волшебница зима. XXX Пришла, рассыпалась; клоками Повисла на суках дубов; Легла волнистыми коврами Среди полей, вокруг холмов; Брега с недвижною рекою Сравняла пухлой пеленою; Блеснул мороз. И рады мы Проказам матушки зимы. Не радо ей лишь сердце Тани. Нейдет она зиму встречать, Морозной пылью подышать И первым снегом с кровли бани Умыть лицо, плеча и грудь: Татьяне страшен зимний путь. XXXI Отъезда день давно просрочен, Проходит и последний срок. Осмотрен, вновь обит, упрочен Забвенью брошенный возок. Обоз обычный, три кибитки Везут домашние пожитки, Кастрюльки, стулья, сундуки, Варенье в банках, тюфяки, Перины, клетки с петухами, Горшки, тазы et cetera, Ну, много всякого добра. И вот в избе между слугами Поднялся шум, прощальный плач: Ведут на двор осьмнадцать кляч, XXXII В возок боярский их впрягают, Готовят завтрак повара, Горой кибитки нагружают, Бранятся бабы, кучера. На кляче тощей и косматой Сидит форейтор бородатый, Сбежалась челядь у ворот Прощаться с барами. И вот Уселись, и возок почтенный, Скользя, ползет за ворота. "Простите, мирные места! Прости, приют уединенный! Увижу ль вас?.." И слез ручей У Тани льется из очей. XXXIII Когда благому просвещенью Отдвинем более границ, Современем (по расчисленью Философических таблиц, Лет чрез пятьсот) дороги, верно, У нас изменятся безмерно: Шоссе Россию здесь и тут, Соединив, пересекут. Мосты чугунные чрез воды Шагнут широкою дугой, Раздвинем горы, под водой Пророем дерзостные своды, И заведет крещеный мир На каждой станции трактир. XXXIV Теперь у нас дороги плохи {42}, Мосты забытые гниют, На станциях клопы да блохи Заснуть минуты не дают; Трактиров нет. В избе холодной Высокопарный, но голодный Для виду прейскурант висит И тщетный дразнит аппетит, Меж тем как сельские циклопы Перед медлительным огнем Российским лечат молотком Изделье легкое Европы, Благословляя колеи И рвы отеческой земли. XXXV Зато зимы порой холодной Езда приятна и легка. Как стих без мысли в песне модной, Дорога зимняя гладка. Автомедоны наши бойки, Неутомимы наши тройки, И версты, теша праздный взор, В глазах мелькают, как забор {43}. К несчастью, Ларина тащилась, Боясь прогонов дорогих, Не на почтовых, на своих, И наша дева насладилась Дорожной скукою вполне: Семь суток ехали оне. XXXVI Но вот уж близко. Перед ними Уж белокаменной Москвы Как жар, крестами золотыми Горят старинные главы. Ах, братцы! как я был доволен, Когда церквей и колоколен, Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг! Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва... как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось! XXXVII Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он Недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля: Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою. Не праздник, не приемный дар, Она готовила пожар Нетерпеливому герою. Отселе, в думу погружен, Глядел на грозный пламень он. XXXVIII Прощай, свидетель падшей славы, Петровский замок. Ну! не стой, Пошел! Уже столпы заставы Белеют: вот уж по Тверской Возок несется чрез ухабы. Мелькают мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари, Дворцы, сады, монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики, Бульвары, башни, казаки, Аптеки, магазины моды, Балконы, львы на воротах И стаи галок на крестах. XXXIX. ХL В сей утомительной прогулке Проходит час-другой, и вот У Харитонья в переулке Возок пред домом у ворот Остановился. К старой тетке, Четвертый год больной в чахотке, Они приехали теперь. Им настежь отворяет дверь, В очках, в изорванном кафтане, С чулком в руке, седой калмык. Встречает их в гостиной крик Княжны, простертой на диване. Старушки с плачем обнялись, И восклицанья полились. ХLI - Княжна, mon аngе! - "Раchеttе!" - Алина! - "Кто б мог подумать? Как давно! Надолго ль? Милая! Кузина! Садись - как это мудрено! Ей-богу, сцена из романа..." - А это дочь моя, Татьяна. - "Ах, Таня! подойди ко мне - Как будто брежу я во сне... Кузина, помнишь Грандисона?" - Как, Грандисон?.. а, Грандисон! Да, помню, помню. Где же он? - "В Москве, живет у Симеона; Меня в сочельник навестил; Недавно сына он женил. ХLII А тот... но после все расскажем, Не правда ль? Всей ее родне Мы Таню завтра же покажем. Жаль, разъезжать нет мочи мне; Едва, едва таскаю ноги. Но вы замучены с дороги; Пойдемте вместе отдохнуть... Ох, силы нет... устала грудь... Мне тяжела теперь и радость, Не только грусть... душа моя, Уж никуда не годна я... Под старость жизнь такая гадость..." И тут, совсем утомлена, В слезах раскашлялась она. XLIII Больной и ласки и веселье Татьяну трогают; но ей Нехорошо на новоселье, Привыкшей к горнице своей. Под занавескою шелковой Не спится ей в постеле новой, И ранний звон колоколов, Предтеча утренних трудов, Ее с постели подымает. Садится Таня у окна. Редеет сумрак; но она Своих полей не различает: Пред нею незнакомый двор, Конюшня, кухня и забор. XLIV И вот: по родственным обедам Развозят Таню каждый день Представить бабушкам и дедам Ее рассеянную лень. Родне, прибывшей издалеча, Повсюду ласковая встреча, И восклицанья, и хлеб-соль. "Как Таня выросла! Давно ль Я, кажется, тебя крестила? А я так на руки брала! А я так за уши драла! А я так пряником кормила!" И хором бабушки твердят: "Как наши годы-то летят!" XLV Но в них не видно перемены; Все в них на старый образец: У тетушки княжны Елены Все тот же тюлевый чепец; Все белится Лукерья Львовна, Все то же лжет Любовь Петровна, Иван Петрович так же глуп, Семен Петрович так же скуп, У Пелагеи Николавны Все тот же друг мосье Финмуш, И тот же шпиц, и тот же муж; А он, все клуба член исправный, Все так же смирен, так же глух И так же ест и пьет за двух. XLVI Их дочки Таню обнимают. Младые грации Москвы Сначала молча озирают Татьяну с ног до головы; Ее находят что-то странной, Провинциальной и жеманной, И что-то бледной и худой, А впрочем очень недурной; Потом, покорствуя природе, Дружатся с ней, к себе ведут, Целуют, нежно руки жмут, Взбивают кудри ей по моде И поверяют нараспев Сердечны тайны, тайны дев, XLVII Чужие и свои победы, Надежды, шалости, мечты. Текут невинные беседы С прикрасой легкой клеветы. Потом, в отплату лепетанья, Ее сердечного признанья Умильно требуют оне. Но Таня, точно как во сне, Их речи слышит без участья, Не понимает ничего, И тайну сердца своего, Заветный клад и слез и счастья, Хранит безмолвно между тем И им не делится ни с кем. XLVIII Татьяна вслушаться желает В беседы, в общий разговор; Но всех в гостиной занимает Такой бессвязный, пошлый вздор; Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно; В бесплодной сухости речей, Расспросов, сплетен и вестей Не вспыхнет мысли в целы сутки, Хоть невзначай, хоть наобум; Не улыбнется томный ум, Не дрогнет сердце, хоть для шутки. И даже глупости смешной В тебе не встретишь, свет пустой. XLIX Архивны юноши толпою На Таню чопорно глядят И про нее между собою Неблагосклонно говорят. Один какой-то шут печальный Ее находит идеальной И, прислонившись у дверей, Элегию готовит ей. У скучной тетки Таню встретя, К ней как-то Вяземский подсел И душу ей занять успел. И, близ него ее заметя, Об ней, поправя свой парик, Осведомляется старик. L Но там, где Мельпомены бурной Протяжный раздается вой, Где машет мантией мишурной Она пред хладною толпой, Где Талия тихонько дремлет И плескам дружеским не внемлет, Где Терпсихоре лишь одной Дивится зритель молодой (Что было также в прежни леты, Во время ваше и мое), Не обратились на нее Ни дам ревнивые лорнеты, Ни трубки модных знатоков Из лож и кресельных рядов. LI Ее привозят и в Собранье. Там теснота, волненье, жар, Музыки грохот, свеч блистанье, Мельканье, вихорь быстрых пар, Красавиц легкие уборы, Людьми пестреющие хоры, Невест обширный полукруг, Все чувства поражает вдруг. Здесь кажут франты записные Свое нахальство, свой жилет И невнимательный лорнет. Сюда гусары отпускные Спешат явиться, прогреметь, Блеснуть, пленить и улететь. LII У ночи много звезд прелестных, Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве. Но та, которую не смею Тревожить лирою моею, Как величавая луна, Средь жен и дев блестит одна. С какою гордостью небесной Земли касается она! Как негой грудь ее полна! Как томен взор ее чудесный!.. Но полно, полно; перестань: Ты заплатил безумству дань. LIII Шум, хохот, беготня, поклоны, Галоп, мазурка, вальс... Меж тем, Между двух теток у колонны, Не замечаема никем, Татьяна смотрит и не видит, Волненье света ненавидит; Ей душно здесь... она мечтой Стремится к жизни полевой, В деревню, к бедным поселянам, В уединенный уголок, Где льется светлый ручеек, К своим цветам, к своим романам И в сумрак липовых аллей, Туда, где он являлся ей. LIV Так мысль ее далече бродит: Забыт и свет и шумный бал, А глаз меж тем с нее не сводит Какой-то важный генерал. Друг другу тетушки мигнули И локтем Таню враз толкнули, И каждая шепнула ей: - Взгляни налево поскорей. - "Налево? где? что там такое?" - Ну, что бы ни было, гляди... В той кучке, видишь? впереди, Там, где еще в мундирах двое... Вот отошел... вот боком стал... - "Кто? толстый этот генерал?" LV Но здесь с победою поздравим Татьяну милую мою И в сторону свой путь направим, Чтоб не забыть, о ком пою... Да кстати, здесь о том два слова: Пою приятеля младого И множество его причуд. Благослови мой долгий труд, О ты, эпическая муза! И, верный посох мне вручив, Не дай блуждать мне вкось и вкрив. Довольно. С плеч долой обуза! Я классицизму отдал честь: Хоть поздно, а вступленье есть. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Fare thee well, and if for ever Still for ever fare thee well. Byron. I В те дни, когда в садах Лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал, В те дни в таинственных долинах, Весной, при кликах лебединых, Близ вод, сиявших в тишине, Являться муза стала мне. Моя студенческая келья Вдруг озарилась: муза в ней Открыла пир младых затей, Воспела детские веселья, И славу нашей старины, И сердца трепетные сны. II И свет ее с улыбкой встретил; Успех нас первый окрылил; Старик Державин нас заметил И в гроб сходя, благословил. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . III И я, в закон себе вменяя Страстей единый произвол, С толпою чувства разделяя, Я музу резвую привел На шум пиров и буйных споров, Грозы полуночных дозоров; И к ним в безумные пиры Она несла свои дары И как вакханочка резвилась, За чашей пела для гостей, И молодежь минувших дней За нею буйно волочилась, А я гордился меж друзей Подругой ветреной моей. IV Но я отстал от их союза И вдаль бежал... Она за мной. Как часто ласковая муза Мне услаждала путь немой Волшебством тайного рассказа! Как часто по скалам Кавказа Она Ленорой, при луне, Со мной скакала на коне! Как часто по брегам Тавриды Она меня во мгле ночной Водила слушать шум морской, Немолчный шепот Нереиды, Глубокий, вечный хор валов, Хвалебный гимн отцу миров. V И, позабыв столицы дальной И блеск и шумные пиры, В глуши Молдавии печальной Она смиренные шатры Племен бродящих посещала, И между ими одичала, И позабыла речь богов Для скудных, странных языков, Для песен степи, ей любезной... Вдруг изменилось все кругом, И вот она в саду моем Явилась барышней уездной, С печальной думою в очах, С французской книжкою в руках. VI И ныне музу я впервые На светский раут {44} привожу; На прелести ее степные С ревнивой робостью гляжу. Сквозь тесный ряд аристократов, Военных франтов, дипломатов И гордых дам она скользит; Вот села тихо и глядит, Любуясь шумной теснотою, Мельканьем платьев и речей, Явленьем медленным гостей Перед хозяйкой молодою И темной рамою мужчин Вкруг дам как около картин. VII Ей нравится порядок стройный Олигархических бесед, И холод гордости спокойной, И эта смесь чинов и лет. Но это кто в толпе избранной Стоит безмолвный и туманный? Для всех он кажется чужим. Мелькают лица перед ним Как ряд докучных привидений. Что, сплин иль страждущая спесь В его лице? Зачем он здесь? Кто он таков? Ужель Евгений? Ужели он?.. Так, точно он. - Давно ли к нам он занесен? VIII Все тот же ль он иль усмирился? Иль корчит также чудака? Скажите: чем он возвратился? Что нам представит он пока? Чем ныне явится? Мельмотом, Космополитом, патриотом, Гарольдом, квакером, ханжой, Иль маской щегольнет иной, Иль просто будет добрый малый, Как вы да я, как целый свет? По крайней мере мой совет: Отстать от моды обветшалой. Довольно он морочил свет... - Знаком он вам? - И да и нет. IX - Зачем же так неблагосклонно Вы отзываетесь о нем? За то ль, что мы неугомонно Хлопочем, судим обо всем, Что пылких душ неосторожность Самолюбивую ничтожность Иль оскорбляет, иль смешит, Что ум, любя простор, теснит, Что слишком часто разговоры Принять мы рады за дела, Что глупость ветрена и зла, Что важным людям важны вздоры И что посредственность одна Нам по плечу и не странна? X Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто вовремя созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто славы, денег и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N. N. прекрасный человек. XI Но грустно думать, что напрасно Была нам молодость дана, Что изменяли ей всечасно, Что обманула нас она; Что наши лучшие желанья, Что наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой, Как листья осенью гнилой. Несносно видеть пред собою Одних обедов длинный ряд, Глядеть на жизнь, как на обряд, И вслед за чинною толпою Идти, не разделяя с ней Ни общих мнений, ни страстей. XII Предметом став суждений шумных, Несносно (согласитесь в том) Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком, Или печальным сумасбродом, Иль сатаническим уродом, Иль даже демоном моим. Онегин (вновь займуся им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в бездействии досуга Без службы, без жены, без дел, Ничем заняться не умел. XIII Им овладело беспокойство, Охота к перемене мест (Весьма мучительное свойство, Немногих добровольный крест). Оставил он свое селенье, Лесов и нив уединенье, Где окровавленная тень Ему являлась каждый день, И начал странствия без цели, Доступный чувству одному; И путешествия ему, Как все на свете, надоели; Он возвратился и попал, Как Чацкий, с корабля на бал. XIV Но вот толпа заколебалась, По зале шепот пробежал... К хозяйке дама приближалась, За нею важный генерал. Она была нетороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого для всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей... Все тихо, просто было в ней, Она казалась верный снимок Du comme il faut... (Шишков, прости: Не знаю, как перевести.) XV К ней дамы подвигались ближе; Старушки улыбались ей; Мужчины кланялися ниже, Ловили взор ее очей; Девицы проходили тише Пред ней по зале, и всех выше И нос и плечи подымал Вошедший с нею генерал. Никто б не мог ее прекрасной Назвать; но с головы до ног Никто бы в ней найти не мог Того, что модой самовластной В высоком лондонском кругу Зовется vulgаr. (Не могу... XVI Люблю я очень это слово, Но не могу перевести; Оно у нас покамест ново, И вряд ли быть ему в чести. Оно б годилось в эпиграмме...) Но обращаюсь к нашей даме. Беспечной прелестью мила, Она сидела у стола С блестящей Ниной Воронскою, Сей Клеопатрою Невы; И верно б согласились вы, Что Нина мраморной красою Затмить соседку не могла, Хоть ослепительна была. XVII "Ужели, - думает Евгений: - Ужель она? Но точно... Нет... Как! из глуши степных селений..." И неотвязчивый лорнет Он обращает поминутно На ту, чей вид напомнил смутно Ему забытые черты. "Скажи мне, князь, не знаешь ты, Кто там в малиновом берете С послом испанским говорит?" Князь на Онегина глядит. - Ага! давно ж ты не был в свете. Постой, тебя представлю я. - "Да кто ж она?" - Жена моя. - XVIII "Так ты женат! не знал я ране! Давно ли?" - Около двух лет. - "На ком?" - На Лариной. - "Татьяне!" - Ты ей знаком? - "Я им сосед". - О, так пойдем же. - Князь подходит К своей жене и ей подводит Родню и друга своего. Княгиня смотрит на него... И что ей душу ни смутило, Как сильно ни была она Удивлена, поражена, Но ей ничто не изменило: В ней сохранился тот же тон, Был так же тих ее поклон. XIX Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась Иль стала вдруг бледна, красна... У ней и бровь не шевельнулась; Не сжала даже губ она. Хоть он глядел нельзя прилежней, Но и следов Татьяны прежней Не мог Онегин обрести. С ней речь хотел он завести И - и не мог. Она спросила, Давно ль он здесь, откуда он И не из их ли уж сторон? Потом к супругу обратила Усталый взгляд; скользнула вон... И недвижим остался он. XX Ужель та самая Татьяна, Которой он наедине, В начале нашего романа, В глухой, далекой стороне, В благом пылу нравоученья, Читал когда-то наставленья, Та, от которой он хранит Письмо, где сердце говорит, Где все наруже, все на воле, Та девочка... иль это сон?.. Та девочка, которой он Пренебрегал в смиренной доле, Ужели с ним сейчас была Так равнодушна, так смела? XXI Он оставляет раут тесный, Домой задумчив едет он; Мечтой то грустной, то прелестной Его встревожен поздний сон. Проснулся он; ему приносят Письмо: князь N покорно просит Его на вечер. "Боже! к ней!.. О буду, буду!" и скорей Марает он ответ учтивый. Что с ним? в каком он странном сне! Что шевельнулось в глубине Души холодной и ленивой? Досада? суетность? иль вновь Забота юности - любовь? XXII Онегин вновь часы считает, Вновь не дождется дню конца. Но десять бьет; он выезжает, Он полетел, он у крыльца, Он с трепетом к княгине входит; Татьяну он одну находит, И вместе несколько минут Они сидят. Слова нейдут Из уст Онегина. Угрюмый, Неловкий, он едва-едва Ей отвечает. Голова Его полна упрямой думой. Упрямо смотрит он: она Сидит покойна и вольна. XXIII Приходит муж. Он прерывает Сей неприятный tete-a-tete; С Онегиным он вспоминает Проказы, шутки прежних лет. Они смеются. Входят гости. Вот крупной солью светской злости Стал оживляться разговор; Перед хозяйкой легкий вздор Сверкал без глупого жеманства, И прерывал его меж тем Разумный толк без пошлых тем, Без вечных истин, без педантства, И не пугал ничьих ушей Свободной живостью своей. XXIV Тут был, однако, цвет столицы, И знать, и моды образцы, Везде встречаемые лицы, Необходимые глупцы; Тут были дамы пожилые В чепцах и в розах, с виду злые; Тут было несколько девиц, Не улыбающихся лиц; Тут был посланник, говоривший О государственных делах; Тут был в душистых сединах Старик, по-старому шутивший: Отменно тонко и умно, Что нынче несколько смешно. XXV Тут был на эпиграммы падкий, На все сердитый господин: На чай хозяйский слишком сладкий, На плоскость дам, на тон мужчин, На толки про роман туманный, На вензель, двум сестрицам данный, На ложь журналов, на войну, На снег и на свою жену. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XXVI Тут был Проласов, заслуживший Известность низостью души, Во всех альбомах притупивший, St.-Рriest, твои карандаши; В дверях другой диктатор бальный Стоял картинкою журнальной, Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим, И путешественник залетный, Перекрахмаленный нахал, В гостях улыбку возбуждал Своей осанкою заботной, И молча обмененный взор Ему был общий приговор. XXVII Но мой Онегин вечер целый Татьяной занят был одной, Не этой девочкой несмелой, Влюбленной, бедной и простой, Но равнодушною княгиней, Но неприступною богиней Роскошной, царственной Невы. О люди! все похожи вы На прародительницу Эву: Что вам дано, то не влечет, Вас непрестанно змий зовет К себе, к таинственному древу; Запретный плод вам подавай: А без того вам рай не рай. XXVIII Как изменилася Татьяна! Как твердо в роль свою вошла! Как утеснительного сана Приемы скоро приняла! Кто б смел искать девчонки нежной В сей величавой, в сей небрежной Законодательнице зал? И он ей сердце волновал! Об нем она во мраке ночи, Пока Морфей не прилетит, Бывало, девственно грустит, К луне подъемлет томны очи, Мечтая с ним когда-нибудь Свершить смиренный жизни путь! XXIX Любви все возрасты покорны; Но юным, девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как бури вешние полям: В дожде страстей они свежеют, И обновляются, и зреют - И жизнь могущая дает И пышный цвет и сладкий плод. Но в возраст поздний и бесплодный, На повороте наших лет, Печален страсти мертвой след: Так бури осени холодной В болото обращают луг И обнажают лес вокруг. XXX Сомненья нет: увы! Евгений В Татьяну как дитя влюблен; В тоске любовных помышлений И день и ночь проводит он. Ума не внемля строгим пеням, К ее крыльцу, стеклянным сеням Он подъезжает каждый день; За ней он гонится как тень; Он счастлив, если ей накинет Боа пушистый на плечо, Или коснется горячо Ее руки, или раздвинет Пред нею пестрый полк ливрей, Или платок подымет ей. XXXI Она его не замечает, Как он ни бейся, хоть умри. Свободно дома принимает, В гостях с ним молвит слова три, Порой одним поклоном встретит, Порою вовсе не заметит: Кокетства в ней ни капли нет - Его не терпит высший свет. Бледнеть Онегин начинает: Ей иль не видно, иль не жаль; Онегин сохнет - и едва ль Уж не чахоткою страдает. Все шлют Онегина к врачам, Те хором шлют его к водам. XXXII А он не едет; он заране Писать ко прадедам готов О скорой встрече; а Татьяне И дела нет (их пол таков); А он упрям, отстать не хочет, Еще надеется, хлопочет; Смелей здорового, больной, Княгине слабою рукой Он пишет страстное посланье. Хоть толку мало вообще Он в письмах видел не вотще; Но, знать, сердечное страданье Уже пришло ему невмочь. Вот вам письмо его точь-в-точь. Письмо Онегина к Татьяне Предвижу все: вас оскорбит Печальной тайны объясненье. Какое горькое презренье Ваш гордый взгляд изобразит! Чего хочу? с какою целью Открою душу вам свою? Какому злобному веселью, Быть может, повод подаю! Случайно вас когда-то встретя, В вас искру нежности заметя, Я ей поверить не посмел: Привычке милой не дал ходу; Свою постылую свободу Я потерять не захотел. Еще одно нас разлучило... Несчастной жертвой Ленский пал... Ото всего, что сердцу мило, Тогда я сердце оторвал; Чужой для всех, ничем не связан, Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан. Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вам долго, понимать Душой все ваше совершенство, Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть... вот блаженство! И я лишен того: для вас Тащусь повсюду наудачу; Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни. И так уж тягостны они. Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я... Боюсь: в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи хитрости презренной - И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать - и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени, Все, все, что выразить бы мог, А между тем притворным хладом Вооружать и речь и взор, Вести спокойный разговор, Глядеть на вас веселым взглядом!.. Но так и быть: я сам себе Противиться не в силах боле; Все решено: я в вашей воле И предаюсь моей судьбе. XXXIII Ответа нет. Он вновь посланье: Второму, третьему письму Ответа нет. В одно собранье Он едет; лишь вошел... ему Она навстречу. Как сурова! Его не видят, с ним ни слова; У! как теперь окружена Крещенским холодом она! Как удержать негодованье Уста упрямые хотят! Вперил Онегин зоркий взгляд: Где, где смятенье, состраданье? Где пятна слез?.. Их нет, их нет! На сем лице лишь гнева след... XXXIV Да, может быть, боязни тайной, Чтоб муж иль свет не угадал Проказы, слабости случайной... Всего, что мой Онегин знал... Надежды нет! Он уезжает, Свое безумство проклинает - И, в нем глубоко погружен, От света вновь отрекся он. И в молчаливом кабинете Ему припомнилась пора, Когда жестокая хандра За ним гналася в шумном свете, Поймала, за ворот взяла И в темный угол заперла. XXXV Стал вновь читать он без разбора. Прочел он Гиббона, Руссо, Манзони, Гердера, Шамфора, Madame de Stael, Биша, Тиссо, Прочел скептического Беля, Прочел творенья Фонтенеля, Прочел из наших кой-кого, Не отвергая ничего: И альманахи, и журналы, Где поученья нам твердят, Где нынче так меня бранят, А где такие мадригалы Себе встречал я иногда: Е sempre bene, господа. XXXVI И что ж? Глаза его читали, Но мысли были далеко; Мечты, желания, печали Теснились в душу глубоко. Он меж печатными строками Читал духовными глазами Другие строки. В них-то он Был совершенно углублен. То были тайные преданья Сердечной, темной старины, Ни с чем не связанные сны, Угрозы, толки, предсказанья, Иль длинной сказки вздор живой, Иль письма девы молодой. XXXVII И постепенно в усыпленье И чувств и дум впадает он, А перед ним воображенье Свой пестрый мечет фараон. То видит он: на талом снеге, Как будто спящий на ночлеге, Недвижим юноша лежит, И слышит голос: что ж? убит. То видит он врагов забвенных, Клеветников, и трусов злых, И рой изменниц молодых, И круг товарищей презренных, То сельский дом - и у окна Сидит она... и все она!.. XXXVIII Он так привык теряться в этом, Что чуть с ума не своротил Или не сделался поэтом. Признаться: то-то б одолжил! А точно: силой магнетизма Стихов российских механизма Едва в то время не постиг Мой бестолковый ученик. Как походил он на поэта, Когда в углу сидел один, И перед ним пылал камин, И он мурлыкал: Веnеdеttа Иль Idol mio и ронял В огонь то туфлю, то журнал. XXXIX Дни мчались; в воздухе нагретом Уж разрешалася зима; И он не сделался поэтом, Не умер, не сошел с ума. Весна живит его: впервые Свои покои запертые, Где зимовал он, как сурок, Двойные окны, камелек Он ясным утром оставляет, Несется вдоль Невы в санях. На синих, иссеченных льдах Играет солнце; грязно тает На улицах разрытый снег. Куда по нем свой быстрый бег ХL Стремит Онегин? Вы заране Уж угадали; точно так: Примчался к ней, к своей Татьяне Мой неисправленный чудак. Идет, на мертвеца похожий. Нет ни одной души в прихожей. Он в залу; дальше: никого. Дверь отворил он. Что ж его С такою силой поражает? Княгиня перед ним, одна, Сидит, не убрана, бледна, Письмо какое-то читает И тихо слезы льет рекой, Опершись на руку щекой. ХLI О, кто б немых ее страданий В сей быстрый миг не прочитал! Кто прежней Тани, бедной Тани Теперь в княгине б не узнал! В тоске безумных сожалений К ее ногам упал Евгений; Она вздрогнула и молчит; И на Онегина глядит Без удивления, без гнева... Его больной, угасший взор, Молящий вид, немой укор, Ей внятно все. Простая дева, С мечтами, сердцем прежних дней, Теперь опять воскресла в ней. XLII Она его не подымает И, не сводя с него очей, От жадных уст не отымает Бесчувственной руки своей... О чем теперь ее мечтанье? Проходит долгое молчанье, И тихо наконец она: "Довольно; встаньте. Я должна Вам объясниться откровенно. Онегин, помните ль тот час, Когда в саду, в аллее нас Судьба свела, и так смиренно Урок ваш выслушала я? Сегодня очередь моя. XLIII Онегин, я тогда моложе, Я лучше, кажется, была, И я любила вас; и что же? Что в сердце вашем я нашла? Какой ответ? одну суровость. Не правда ль? Вам была не новость Смиренной девочки любовь? И нынче - боже! - стынет кровь, Как только вспомню взгляд холодный И эту проповедь... Но вас Я не виню: в тот страшный час Вы поступили благородно, Вы были правы предо мной: Я благодарна всей душой... XLIV Тогда - не правда ли? - в пустыне, Вдали от суетной молвы, Я вам не нравилась... Что ж ныне Меня преследуете вы? Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете Теперь являться я должна; Что я богата и знатна, Что муж в сраженьях изувечен, Что нас за то ласкает двор? Не потому ль, что мой позор Теперь бы всеми был замечен, И мог бы в обществе принесть Вам соблазнительную честь? XLV Я плачу... если вашей Тани Вы не забыли до сих пор, То знайте: колкость вашей брани, Холодный, строгий разговор, Когда б в моей лишь было власти, Я предпочла б обидной страсти И этим письмам и слезам. К моим младенческим мечтам Тогда имели вы хоть жалость, Хоть уважение к летам... А нынче! - что к моим ногам Вас привело? какая малость! Как с вашим сердцем и умом Быть чувства мелкого рабом? XLVI А мне, Онегин, пышность эта, Постылой жизни мишура, Мои успехи в вихре света, Мой модный дом и вечера, Что в них? Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада, Весь этот блеск, и шум, и чад За полку книг, за дикий сад, За наше бедное жилище, За те места, где в первый раз, Онегин, видела я вас, Да за смиренное кладбище, Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей... XLVII А счастье было так возможно, Так близко!.. Но судьба моя Уж решена. Неосторожно, Быть может, поступила я: Меня с слезами заклинаний Молила мать; для бедной Тани Все были жребии равны... Я вышла замуж. Вы должны, Я вас прошу, меня оставить; Я знаю: в вашем сердце есть И гордость и прямая честь. Я вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана; Я буду век ему верна". XLVIII Она ушла. Стоит Евгений, Как будто громом поражен. В какую бурю ощущений Теперь он сердцем погружен! Но шпор незапный звон раздался, И муж Татьянин показался, И здесь героя моего, В минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставим, Надолго... навсегда. За ним Довольно мы путем одним Бродили по свету. Поздравим Друг друга с берегом. Ура! Давно б (не правда ли?) пора! XLIX Кто б ни был ты, о мой читатель, Друг, недруг, я хочу с тобой Расстаться нынче как приятель. Прости. Чего бы ты за мной Здесь ни искал в строфах небрежных, Воспоминаний ли мятежных, Отдохновенья ль от трудов, Живых картин, иль острых слов, Иль грамматических ошибок, Дай бог, чтоб в этой книжке ты Для развлеченья, для мечты, Для сердца, для журнальных сшибок Хотя крупицу мог найти. За сим расстанемся, прости! L Прости ж и ты, мой спутник странный, И ты, мой верный идеал, И ты, живой и постоянный, Хоть малый труд. Я с вами знал Все, что завидно для поэта: Забвенье жизни в бурях света, Беседу сладкую друзей. Промчалось много, много дней С тех пор, как юная Татьяна И с ней Онегин в смутном сне Явилися впервые мне - И даль свободного романа Я сквозь магический кристалл Еще не ясно различал. LI Но те, которым в дружной встрече Я строфы первые читал... Иных уж нет, а те далече, Как Сади некогда сказал. Без них Онегин дорисован. А та, с которой образован Татьяны милый идеал... О много, много рок отъял! Блажен, кто праздник жизни рано Оставил, не допив до дна Бокала полного вина, Кто не дочел ее романа И вдруг умел расстаться с ним, Как я с Онегиным моим. Конец ПРИМЕЧАНИЯ К ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ 1 Писано в Бессарабии. 2 Dandy, франт. 3 Шляпа a la Bolivar. 4 Известный ресторатор. 5 Черта охлажденного чувства, достойная Чальд-Гарольда. Балеты г. Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной. Один из наших романтических писателей находил в них гораздо более поэзии, нежели во всей французской литературе. 6 Tout le monde sut qu'il mettait du blanc; et moi, qui n'en croyais rien, je commencai de le croire, non seulement par l'embellissement de son teint et pour avoir trouve des tasses de blanc sur sa toilette, mais sur ce qu'entrant un matin dans sa chambre, je le trouvai brossant ses ongles avec une petite vergette faite expres, ouvrage qu'il continua fierement devant moi. Je jugeai qu'un homme qui passe deux heures tous les matins a brosser ses ongles, peut bien passer quelques instants a remplir de blanc les creux de sa peau. (Confessions de J. J. Rousseau) Грим опередил свой век: ныне во всей просвещенной Европе чистят ногти особенной щеточкой. 7 Вся сия ироническая строфа не что иное, как тонкая похвала прекрасным нашим соотечественницам. Так Буало, под видом укоризны, хвалит Лудовика XIV. Наши дамы соединяют просвещение с любезностию и строгую чистоту нравов с этою восточною прелестию, столь пленившей г-жу Сталь. (Cм. Dix annees d'exil.) 8 Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича: "Вот ночь; но не меркнут златистые полосы облак. Без звезд и без месяца вся озаряется дальность. На взморье далеком сребристые видны ветрила Чуть видных судов, как по синему небу плывущих. Сияньем бессумрачным небо ночное сияет, И пурпур заката сливается с златом востока: Как будто денница за вечером следом выводит Румяное утро. - Была то година златая, Как летние дни похищают владычество ночи; Как взор иноземца на северном небе пленяет Слиянье волшебное тени и сладкого света, Каким никогда не украшено небо полудня; Та ясность, подобная прелестям северной девы, Которой глаза голубые и алые щеки Едва отеняются русыми локон волнами. Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени; Тогда Филомела полночные песни лишь кончит И песни заводит, приветствуя день восходящий. Но поздно; повеяла свежесть на невские тундры; Роса опустилась; . . . . . . . . . . . . . . Вот полночь: шумевшая вечером тысячью весел, Нева не колыхнет; разъехались гости градские; Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, все тихо; Лишь изредка гул от мостов пробежит над водою; Лишь крик протяженный из дальней промчится деревни, Где в ночь окликается ратная стража со стражей. Все спит. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9 Въявь богиню благосклонну Зрит восторженный пиит, Что проводит ночь бессонну, Опершися на гранит. (Муравьев. Богине Невы) 10 Писано в Одессе. 11 См. первое издание Евгения Онегина. 12 Из первой части Днепровской русалки. 13 Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами. 14 Грандисон и Ловлас, герои двух славных романов. 15 Si j'avais la folie de croire encore au bonheur, je le chercherais dans l'habitude (Шатобриан). 16 "Бедный Иорик!" - восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.) 17 В прежнем издании, вместо домой летят, было ошибкою напечатано зимой летят (что не имело никакого смысла). Критики, того не разобрав, находили анахронизм в следующих строфах. Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю. 18 Юлия Вольмар - Новая Элоиза. Малек-Адель - герой посредственного романа M-me Cottin. Густав де Линар - герой прелестной повести баронессы Крюднер. 19 Вампир - повесть, неправильно приписанная лорду Байрону. Мельмот - гениальное произведение Матюрина. Jean Sbogar - известный роман Карла Нодье. 20 Lasciate ogni speranza voi ch'entrate. Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха. 21 Журнал, некогда издаваемый покойным А. Измайловым довольно неисправно. Издатель однажды печатно извинялся перед публикою тем, что он на праздниках гулял. 22 Е. А. Баратынский. 23 В журналах удивлялись, как можно было назвать девою простую крестьянку, между тем как благородные барышни, немного ниже, названы девчонками! 24 "Это значит, - замечает один из наших критиков, - что мальчишки катаются на коньках". Справедливо. 25 В лета красные мои Поэтический аи Нравился мне пеной шумной, Сим подобием любви Или юности безумной, и проч. (Послание к Л. П.) 26 Август Лафонтен, автор множества семейственных романов. 27 Смотри "Первый снег", стихотворение князя Вяземского. 28 См. описания финляндской зимы в "Эде" Баратынского. 29 Зовет кот кошурку В печурку спать. Предвещание свадьбы; первая песня предрекает смерть. 30 Таким образом узнают имя будущего жениха. 31 В журналах осуждали слова: хлоп, молвь и топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские. "Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ" (Сказка о Бове Королевиче). Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипения: Он шип пустил по-змеиному. (Древние русские стихотворения) Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка. 32 Один из наших критиков, кажется, находит в этих стихах непонятную для нас неблагопристойность. 33 Гадательные книги издаются у нас под фирмою Мартына Задеки, почтенного человека, не писавшего никогда гадательных книг, как замечает Б.М.Федоров. 34 Пародия известных стихов Ломоносова: Заря багряною рукою От утренних спокойных вод Выводит с солнцем за собою, - и проч. 35 Буянов, мой сосед, . . . . . . . . . . . . . . . . Пришел ко мне вчера с небритыми усами, Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком... (Опасный сосед) 36 Наши критики, верные почитатели прекрасного пола, сильно осуждали неприличие сего стиха. 37 Парижский ресторатор. 38 Стих Грибоедова. 39 Славный ружейный мастер. 40 В первом издании шестая глава оканчивалась следующим образом: А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, В мой угол чаще прилетай, Не дай остыть душе поэта, Ожесточиться, очерстветь И наконец окаменеть В мертвящем упоенье света, Среди бездушных гордецов, Среди блистательных глупцов, XLVII Среди лукавых, малодушных, Шальных, балованных детей, Злодеев и смешных и скучных, Тупых, привязчивых судей, Среди кокеток богомольных, Среди холопьев добровольных, Среди вседневных, модных сцен, Учтивых, ласковых измен, Среди холодных приговоров Жестокосердой суеты, Среди досадной пустоты Расчетов, душ и разговоров, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья. 41 Левшин, автор многих сочинений по части хозяйственной. 42 Дороги наши - сад для глаз: Деревья, с дерном вал, канавы; Работы много, много славы, Да жаль, проезда нет подчас. С деревьев, на часах стоящих, Проезжим мало барыша; Дорога, скажешь, хороша - И вспомнишь стих: для проходящих! Свободна русская езда В двух только случаях: когда Наш Мак-Адам или Мак-Ева Зима свершит, треща от гнева, Опустошительный набег, Путь окует чугуном льдистым, И запорошит ранний снег Следы ее песком пушистым. Или когда поля проймет Такая знойная засуха, Что через лужу может вброд Пройти, глаза зажмуря, муха. ("Станция". Князь Вяземский) 43 Сравнение, заимствованное у К**, столь известного игривостию изображения. К... рассказывал, что, будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, он ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом из тележки, стучала по верстам, как по частоколу. 44 Rout, вечернее собрание без танцев, собственно значит толпа. ОТРЫВКИ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА Последняя глава "Евгения Онегина" издана была особо, с следующим предисловием: "Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить, вместо девятого нумера, осьмой над последней главою Евгения Онегина и пожертвовать одною из окончательных строф: Пора: перо покоя просит; Я девять песен написал; На берег радостный выносит Мою ладью девятый вал - Хвала вам, девяти каменам, и проч.". П.А.Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. - Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф. Е. Онегин из Москвы едет в Нижний Новгород: . . . . . . . перед ним Макарьев суетно хлопочет, Кипит обилием своим. Сюда жемчуг привез индеец, Поддельны вины европеец, Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей, Помещик - спелых дочерей, А дочки - прошлогодни моды. Всяк суетится, лжет за двух, И всюду меркантильный дух. * Тоска!.. Онегин едет в Астрахань и оттуда на Кавказ. Он видит: Терек своенравный Крутые роет берега; Пред ним парит орел державный, Стоит олень, склонив рога; Верблюд лежит в тени утеса, В лугах несется конь черкеса, И вкруг кочующих шатров Пасутся овцы калмыков, Вдали - кавказские громады: К ним путь открыт. Пробилась брань За их естественную грань, Чрез их опасные преграды; Брега Арагвы и Куры Узрели русские шатры. * Уже пустыни сторож вечный, Стесненный холмами вокруг, Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук, Машук, податель струй целебных; Вокруг ручьев его волшебных Больных теснится бледный рой; Кто жертва чести боевой, Кто почечуя, кто Киприды; Страдалец мыслит жизни нить В волнах чудесных укрепить, Кокетка злых годов обиды На дне оставить, а старик Помолодеть - хотя на миг. * Питая горьки размышленья, Среди печальной их семьи, Онегин взором сожаленья Глядит на дымные струи И мыслит, грустью отуманен: Зачем я пулей в грудь не ранен? Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? - ах, создатель! Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать? тоска, тоска!.. Онегин посещает потом Тавриду: Воображенью край священный: С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат, Там пел Мицкевич вдохновенный И посреди прибрежных скал Свою Литву воспоминал. * Прекрасны вы, брега Тавриды, Когда вас видишь с корабля При свете утренней Киприды, Как вас впервой увидел я; Вы мне предстали в блеске брачном: На небе синем и прозрачном Сияли груды ваших гор, Долин, деревьев, сел узор Разостлан был передо мною. А там, меж хижинок татар... Какой во мне проснулся жар! Какой волшебною тоскою Стеснялась пламенная грудь! Но, муза! прошлое забудь. * Какие б чувства ни таились Тогда во мне - теперь их нет: Они прошли иль изменились... Мир вам, тревоги прошлых лет! В ту пору мне казались нужны Пустыни, волн края жемчужны, И моря шум, и груды скал, И гордой девы идеал, И безыменные страданья... Другие дни, другие сны; Смирились вы, моей весны Высокопарные мечтанья, И в поэтический бокал Воды я много подмешал. * Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых; Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака. Мой идеал теперь - хозяйка, Мои желания - покой, Да щей горшок, да сам большой. * Порой дождливою намедни Я, завернув на скотный двор... Тьфу! прозаические бредни, Фламандской школы пестрый сор! Таков ли был я, расцветая? Скажи, фонтан Бахчисарая! Такие ль мысли мне на ум Навел твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Зарему я воображал Средь пышных, опустелых зал... Спустя три года, вслед за мною, Скитаясь в той же стороне, Онегин вспомнил обо мне. * Я жил тогда в Одессе пыльной... Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильный Свои подъемлет паруса; Там все Европой дышит, веет, Все блещет югом и пестреет Разнообразностью живой. Язык Италии златой Звучит по улице веселой, Где ходит гордый славянин, Француз, испанец, армянин, И грек, и молдаван тяжелый, И сын египетской земли, Корсар в отставке, Морали. * Одессу звучными стихами Наш друг Туманский описал, Но он пристрастными глазами В то время на нее взирал. Приехав, он прямым поэтом Пошел бродить с своим лорнетом Один над морем - и потом Очаровательным пером Сады одесские прославил. Все хорошо, но дело в том, Что степь нагая там кругом; Кой-где недавный труд заставил Младые ветви в знойный день Давать насильственную тень. * А где, бишь, мой рассказ несвязный? В Одессе пыльной, я сказал. Я б мог сказать: в Одессе грязной - И тут бы, право, не солгал. В году недель пять-шесть Одесса, По воле бурного Зевеса, Потоплена, запружена, В густой грязи погружена. Все домы на аршин загрязнут, Лишь на ходулях пешеход По улице дерзает вброд; Кареты, люди тонут, вязнут, И в дрожках вол, рога склоня, Сменяет хилого коня. * Но уж дробит каменья молот, И скоро звонкой мостовой Покроется спасенный город, Как будто кованой броней. Однако в сей Одессе влажной Еще есть недостаток важный; Чего б вы думали? - воды. Потребны тяжкие труды... Что ж? это небольшое горе, Особенно, когда вино Без пошлины привезено. Но солнце южное, но море... Чего ж вам более, друзья? Благословенные края! * Бывало, пушка зоревая Лишь только грянет с корабля, С крутого берега сбегая, Уж к морю отправляюсь я. Потом за трубкой раскаленной, Волной соленой оживленный, Как мусульман в своем раю, С восточной гущей кофе пью. Иду гулять. Уж благосклонный Открыт Casino; чашек звон Там раздается; на балкон Маркер выходит полусонный С метлой в руках, и у крыльца Уже сошлися два купца. * Глядишь - и площадь запестрела. Все оживилось; здесь и там Бегут за делом и без дела, Однако больше по делам. Дитя расчета и отваги, Идет купец взглянуть на флаги, Проведать, шлют ли небеса Ему знакомы паруса. Какие новые товары Вступили нынче в карантин? Пришли ли бочки жданных вин? И что чума? и где пожары? И нет ли голода, войны Или подобной новизны? * Но мы, ребята без печали, Среди заботливых купцов, Мы только устриц ожидали От цареградских берегов. Что устрицы? пришли! О радость! Летит обжорливая младость Глотать из раковин морских Затворниц жирных и живых, Слегка обрызгнутых лимоном. Шум, споры - легкое вино Из погребов принесено На стол услужливым Отоном; Часы летят, а грозный счет Меж тем невидимо растет. * Но уж темнеет вечер синий, Пора нам в оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень - Орфей. Не внемля критике суровой, Он вечно тот же, вечно новый, Он звуки льет - они кипят, Они текут, они горят, Как поцелуи молодые, Все в неге, в пламени любви, Как зашипевшего аи Струя и брызги золотые... Но, господа, позволено ль С вином равнять dо-rе-mi-sоl? * А только ль там очарований? А разыскательный лорнет? А закулисные свиданья? А prima donna? а балет? А ложа, где, красой блистая, Негоцианка молодая, Самолюбива и томна, Толпой рабов окружена? Она и внемлет и не внемлет И каватине, и мольбам, И шутке с лестью пополам... А муж - в углу за нею дремлет, Впросонках фора закричит, Зевнет и - снова захрапит. * Финал гремит; пустеет зала; Шумя, торопится разъезд; Толпа на площадь побежала При блеске фонарей и звезд, Сыны Авзонии счастливой Слегка поют мотив игривый, Его невольно затвердив, А мы ревем речитатив. Но поздно. Тихо спит Одесса; И бездыханна и тепла Немая ночь. Луна взошла, Прозрачно-легкая завеса Объемлет небо. Все молчит; Лишь море Черное шумит... * Итак, я жил тогда в Одессе... ДЕСЯТАЯ ГЛАВА I Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . II Его мы очень смирным знали, Когда не наши повара Орла двуглавого щипали У Бонапартова шатра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . III Гроза двенадцатого года Настала - кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский бог? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . IV Но бог помог - стал ропот ниже, И скоро силою вещей Мы очутилися в Париже, А русский царь главой царей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . V И чем жирнее, тем тяжеле. О русский глупый наш народ, Скажи, зачем ты в самом деле . . . . . . . . . . . . . . . . . . . VI Авось, о Шиболет народный, Тебе б я оду посвятил, Но стихоплет великородный Меня уже предупредил . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Моря достались Албиону . . . . . . . . . . . . . . . . . . . VII Авось, аренды забывая, Ханжа запрется в монастырь, Авось по манью Николая Семействам возвратит Сибирь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Авось дороги нам исправят . . . . . . . . . . . . . . . . . . . VIII Сей муж судьбы, сей странник бранный, Пред кем унизились цари, Сей всадник, папою венчанный, Исчезнувший как тень зари, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Измучен казнию покоя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . IX Тряслися грозно Пиренеи, Волкан Неаполя пылал, Безрукий князь друзьям Мореи Из Кишинева уж мигал. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кинжал Л , тень Б . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Х Я всех уйму с моим народом, - Наш царь в конгрессе говорил, А про тебя и в ус не дует, Ты александровский холоп . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XI Потешный полк Петра Титана, Дружина старых усачей, Предавших некогда тирана Свирепой шайке палачей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XII Россия присмирела снова, И пуще царь пошел кутить, Но искра пламени иного Уже издавна, может быть, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XIII У них свои бывали сходки, Они за чашею вина, Они за рюмкой русской водки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XIV Витийством резким знамениты, Сбирались члены сей семьи У беспокойного Никиты, У осторожного Ильи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . XV Друг Марса, Вакха и Венеры, Тут Лунин дерзко предлагал Свои решительные меры И вдохновенно бормотал. Читал свои Ноэли Пушкин, Меланхолический Якушкин, Казалось, молча обнажал Цареубийственный кинжал. Одну Россию в мире видя, Преследуя свой идеал, Хромой Тургенев им внимал И, плети рабства ненавидя, Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крестьян. XVI Так было над Невою льдистой, Но там, где ранее весна Блестит над Каменкой тенистой И над холмами Тульчина, Где Витгенштейновы дружины Днепром подмытые равнины. И степи Буга облегли, Дела иные уж пошли. Там Пестель для тиранов И рать набирал Холоднокровный генерал, И Муравьев, его склоняя, И полон дерзости и сил, Минуты вспышки торопил. XVII Сначала эти заговоры Между Лафитом и Клико Лишь были дружеские споры, И не входила глубоко В сердца мятежная наука, Все это было только скука, Безделье молодых умов, Забавы взрослых шалунов, Казалось ........ Узлы к узлам ...... И постепенно сетью тайной Россия ......... Наш царь дремал..... ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ Борис Годунов Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностию посвящает Александр Пушкин КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ (1598 года, 20 февраля) Князья Шуйский и Воротынский. Воротынский Наряжены мы вместе город ведать, Но, кажется, нам не за кем смотреть: Москва пуста; вослед за патриархом К монастырю пошел и весь народ. Как думаешь, чем кончится тревога? Шуйский Чем кончится? Узнать не мудрено: Народ еще повоет да поплачет, Борис еще поморщится немного, Что пьяница пред чаркою вина, И наконец по милости своей Принять венец смиренно согласится; А там - а там он будет нами править По-прежнему. Воротынский Но месяц уж протек, Как, затворясь в монастыре с сестрою, Он, кажется, покинул всe мирское. Ни патриарх, ни думные бояре Склонить его доселе не могли; Не внемлет он ни слезным увещаньям, Ни их мольбам, ни воплю всей Москвы, Ни голосу Великого Собора. Его сестру напрасно умоляли Благословить Бориса на державу; Печальная монахиня-царица Как он тверда, как он неумолима. Знать, сам Борис сей дух в нее вселил; Что ежели правитель в самом деле Державными заботами наскучил И на престол безвластный не взойдет? Что скажешь ты? Шуйский Скажу, что понапрасну Лилася кровь царевича-младенца; Что если так, Димитрий мог бы жить. Воротынский Ужасное злодейство! Полно, точно ль Царевича сгубил Борис? Шуйский А кто же? Кто подкупал напрасно Чепчугова? Кто подослал обоих Битяговских С Качаловым? Я в Углич послан был Исследовать на месте это дело: Наехал я на свежие следы; Весь город был свидетель злодеянья; Все граждане согласно показали; И, возвратясь, я мог единым словом Изобличить сокрытого злодея. Воротынский Зачем же ты его не уничтожил? Шуйский Он, признаюсь, тогда меня смутил Спокойствием, бесстыдностью нежданной, Он мне в глаза смотрел, как будто правый: Расспрашивал, в подробности входил - И перед ним я повторил нелепость, Которую мне сам он нашептал. Воротынский Не чисто, князь. Шуйский А что мне было делать? Все объявить Феодору? Но царь На все глядел очами Годунова, Всему внимал ушами Годунова: Пускай его б уверил я во всем, Борис тотчас его бы разуверил, А там меня ж сослали б в заточенье, Да в добрый час, как дядю моего, В глухой тюрьме тихонько б задавили. Не хвастаюсь, а в случае, конечно, Никая казнь меня не устрашит. Я сам не трус, но также не глупец И в петлю лезть не соглашуся даром. Воротынский Ужасное злодейство! Слушай, верно Губителя раскаянье тревожит: Конечно, кровь невинного младенца Ему ступить мешает на престол. Шуйский Перешагнет; Борис не так-то робок! Какая честь для нас, для всей Руси! Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, Зять палача и сам в душе палач, Возьмет венец и бармы Мономаха... Воротынский Так, родом он незнатен; мы знатнее. Шуйский Да, кажется. Воротынский Ведь Шуйский, Воротынский... Легко сказать, природные князья. Шуйский Природные, и Рюриковой крови. Воротынский А слушай, князь, ведь мы б имели право Наследовать Феодору. Шуйский Да, боле, Чем Годунов. Воротынский Ведь в самом деле! Шуйский Что ж? Когда Борис хитрить не перестанет, Давай народ искусно волновать, Пускай они оставят Годунова, Своих князей у них довольно, пусть Себе в цари любого изберут. Воротынский Не мало нас, наследников варяга, Да трудно нам тягаться с Годуновым: Народ отвык в нас видеть древню отрасль Воинственных властителей своих. Ухе давно лишились мы уделов, Давно царям подручниками служим, А он умел и страхом, и любовью, И славою народ очаровать. Шуйский (глядит в окно) Он смел, вот все - а мы..... Но полно. Видишь, Народ идет, рассыпавшись, назад - Пойдем скорей, узнаем, решено ли. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ Народ. Один Неумолим! Он от себя прогнал Святителей, бояр и патриарха. Они пред ним напрасно пали ниц; Его страшит сияние престола. Другой О боже мой, кто будет нами править? О горе нам! Третий Да вот верховный дьяк Выходит нам сказать решенье Думы. Народ Молчать! молчать! дьяк думный говорит; Ш-ш - слушайте! Щелкалов (с Красного крыльца) Собором положили В последний раз отведать силу просьбы Над скорбною правителя душой. Заутра вновь святейший патриарх, В Кремле отпев торжественно молебен, Предшествуем хоругвями святыми, С иконами Владимирской, Донской, Воздвижется; а с ним синклит, бояре, Да сонм дворян, да выборные люди И весь народ московский православный, Мы все пойдем молить царицу вновь, Да сжалится над сирою Москвою И на венец благословит Бориса. Идите же вы с богом по домам, Молитеся - да взыдет к небесам Усердная молитва православных. Народ расходится. ДЕВИЧЬЕ ПОЛЕ НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ Народ. Один Теперь они пошли к царице в келью, Туда вошли Борис и патриарх С толпой бояр. Другой Что слышно? Третий Все еще Упрямится; однако есть надежда. Баба (с ребенком) Агу! не плачь, не плачь; вот бука, бука Тебя возьмет! агу, агу!.. не плачь! Один Нельзя ли нам пробраться за ограду? Другой Нельзя. Куды! и в поле даже тесно, Не только там. Легко ли? Вся Москва Сперлася здесь; смотри: ограда, кровли, Все ярусы соборной колокольни, Главы церквей и самые кресты Унизаны народом. Первый Право, любо! Один Что там за шум? Другой Послушай! что за шум? Народ завыл, там падают, что волны, За рядом ряд... еще... еще... Ну, брат, Дошло до нас; скорее! на колени! Народ (на коленах. Вой и плач) Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами! Будь наш отец, наш царь! Один (тихо) О чем там плачут? Другой А как нам знать? то ведают бояре, Не нам чета. Баба (с ребенком) Ну, что ж? как надо плакать, Так и затих! вот я тебя! вот бука! Плачь, баловень! (Бросает его об земь. Ребенок пищит.) Ну, то-то же. Один Все плачут, Заплачем, брат, и мы. Другой Я силюсь, брат, Да не могу. Первый Я также. Нет ли луку? Потрем глаза. Второй Нет, я слюней помажу. Что там еще? Первый Да кто их разберет? Народ Венец за ним! он царь! он согласился! Борис наш царь! да здравствует Борис! КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ Борис, патриарх, бояре. Борис Ты, отче патриарх, вы все, бояре, Обнажена моя душа пред вами: Вы видели, что я приемлю власть Великую со страхом и смиреньем. Сколь тяжела обязанность моя! Наследую могущим Иоаннам - Наследую и ангелу-царю!.. О праведник! о мой отец державный! Воззри с небес на слезы верных слуг И ниспошли тому, кого любил ты, Кого ты здесь столь дивно возвеличил, Священное на власть благословенье: Да правлю я во славе свой народ, Да буду благ и праведен, как ты. От вас я жду содействия, бояре, Служите мне, как вы ему служили, Когда труды я ваши разделял, Не избранный еще народной волей. Бояре Не изменим присяге, нами данной. Борис Теперь пойдем, поклонимся гробам Почиющих властителей России, А там - сзывать весь наш народ на пир, Всех, от вельмож до нищего слепца; Всем вольный вход, все гости дорогие. (Уходит, за ним и бояре.) Воротынский (останавливая Шуйского). Ты угадал. Шуйский А что? Воротынский Да здесь, намедни, Ты помнишь? Шуйский Нет, не помню ничего. Воротынский Когда народ ходил в Девичье поле, Ты говорил... Шуйский Теперь не время помнить, Советую порой и забывать. А впрочем, я злословием притворным Тогда желал тебя лишь испытать, Верней узнать твой тайный образ мыслей; Но вот - народ приветствует царя - Отсутствие мое заметить могут - Иду за ним. Воротынский Лукавый царедворец! НОЧЬ. КЕЛЬЯ В ЧУДОВОМ МОНАСТЫРЕ (1603 года) Отец Пимен, Григорий спящий. Пимен (пишет перед лампадой) Еще одно, последнее сказанье - И летопись окончена моя, Исполнен долг, завещанный от бога Мне, грешному. Недаром многих лет Свидетелем господь меня поставил И книжному искусству вразумил; Когда-нибудь монах трудолюбивый Найдет мой труд усердный, безымянный, Засветит он, как я, свою лампаду - И, пыль веков от хартий отряхнув, Правдивые сказанья перепишет, Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу, Своих царей великих поминают За их труды, за славу, за добро - А за грехи, за темные деянья Спасителя смиренно умоляют. На старости я сызнова живу, Минувшее проходит предо мною - Давно ль оно неслось, событий полно, Волнуяся, как море-окиян? Теперь оно безмолвно и спокойно, Не много лиц мне память сохранила, Не много слов доходят до меня, А прочее погибло невозвратно... Но близок день, лампада догорает - Еще одно, последнее сказанье. (Пишет.) Григорий (пробуждается) Всe тот же сон! возможно ль? в третий раз! Проклятый сон!.. А всe перед лампадой Старик сидит да пишет - и дремотой, Знать, во всю ночь он не смыкал очей. Как я люблю его спокойный вид, Когда, душой в минувшем погруженный, Он летопись свою ведет; и часто Я угадать хотел, о чем он пишет? О темном ли владычестве татар? О казнях ли свирепых Иоанна? О бурном ли новогородском вече? О славе ли отечества? напрасно. Ни на челе высоком, ни во взорах Нельзя прочесть его сокрытых дум; Все тот же вид смиренный, величавый. Так точно дьяк, в приказах поседелый, Спокойно зрит на правых и виновных, Добру и злу внимая равнодушно, Не ведая ни жалости, ни гнева. Пимен Проснулся, брат. Григорий Благослови меня, Честный отец. Пимен Благослови господь Тебя и днесь, и присно, и вовеки. Григорий Ты все писал и сном не позабылся, А мой покой бесовское мечтанье Тревожило, и враг меня мутил. Мне снилося, что лестница крутая Меня вела на башню; с высоты Мне виделась Москва, что муравейник; Внизу народ на площади кипел И на меня указывал со смехом, И стыдно мне и страшно становилось - И, падая стремглав, я пробуждался... И три раза мне снился тот же сон. Не чудно ли? Пимен Младая кровь играет; Смиряй себя молитвой и постом, И сны твои видений легких будут Исполнены. Доныне - если я, Невольною дремотой обессилен, Не сотворю молитвы долгой к ночи - Мой старый сон не тих, и не безгрешен, Мне чудятся то шумные пиры, То ратный стан, то схватки боевые, Безумные потехи юных лет! Григорий Как весело провел свою ты младость! Ты воевал под башнями Казани, Ты рать Литвы при Шуйском отражал, Ты видел двор и роскошь Иоанна! Счастлив! а я от отроческих лет По келиям скитаюсь, бедный инок! Зачем и мне не тешиться в боях, Не пировать за царскою трапезой? Успел бы я, как ты, на старость лет От суеты, от мира отложиться, Произнести монашества обет И в тихую обитель затвориться. Пимен Не сетуй, брат, что рано грешный свет Покинул ты, что мало искушений Послал тебе всевышний. Верь ты мне: Нас издали пленяет слава, роскошь И женская лукавая любовь. Я долго жил и многим насладился; Но с той поры лишь ведаю блаженство, Как в монастырь господь меня привел. Подумай, сын, ты о царях великих. Кто выше их? Единый бог. Кто смеет Противу их? Никто. А что же? Часто Златый венец тяжел им становился: Они его меняли на клобук. Царь Иоанн искал успокоенья В подобии монашеских трудов. Его дворец, любимцев гордых полный, Монастыря вид новый принимал: Кромешники в тафьях и власяницах Послушными являлись чернецами, А грозный царь игуменом смиренным. Я видел здесь - вот в этой самой келье (В ней жил тогда Кирилл многострадальный, Муж праведный. Тогда уж и меня Сподобил бог уразуметь ничтожность Мирских сует), здесь видел я царя, Усталого от гневных дум и казней. Задумчив, тих сидел меж нами Грозный, Мы перед ним недвижимо стояли, И тихо он беседу с нами вел. Он говорил игумену и братье: "Отцы мои, желанный день придет, Предстану здесь алкающий спасенья. Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл, Вы все - обет примите мой духовный: Прииду к вам преступник окаянный И схиму здесь честную восприму, К стопам твоим, святый отец, припадши". Так говорил державный государь, И сладко речь из уст его лилася. И плакал он. А мы в слезах молились, Да ниспошлет господь любовь и мир Его душе страдающей и бурной. А сын его Феодор? На престоле Он воздыхал о мирном житие Молчальника. Он царские чертоги Преобратил в молитвенную келью; Там тяжкие, державные печали Святой души его не возмущали. Бог возлюбил смирение царя, И Русь при нем во славе безмятежной Утешилась - а в час его кончины Свершилося неслыханное чудо: К его одру, царю едину зримый, Явился муж необычайно светел, И начал с ним беседовать Феодор И называть великим патриархом. И все кругом объяты были страхом, Уразумев небесное виденье, Зане святый владыка пред царем Во храмине тогда не находился. Когда же он преставился, палаты Исполнились святым благоуханьем, И лик его как солнце просиял - Уж не видать такого нам царя. О страшное, невиданное горе! Прогневали мы бога, согрешили: Владыкою себе цареубийцу Мы нарекли. Григорий Давно, честный отец, Хотелось мне спросить о смерти Димитрия-царевича; в то время Ты, говорят, был в Угличе. Пимен Ох, помню! Привел меня бог видеть злое дело, Кровавый грех. Тогда я в дальний Углич На некое был послан послушанье; Пришел я в ночь. Наутро в час обедни Вдруг слышу звон, ударили в набат, Крик, шум. Бегут на двор царицы. Я Спешу туда ж - а там уже весь город. Гляжу: лежит зарезанный царевич; Царица мать в беспамятстве над ним, Кормилица в отчаянье рыдает, А тут народ, остервенясь, волочит Безбожную предательницу-мамку... Вдруг между их, свиреп, от злости бледен, Является Иуда Битяговский. "Вот, вот злодей!" - раздался общий вопль, И вмиг его не стало. Тут народ Вслед бросился бежавшим трем убийцам; Укрывшихся злодеев захватили И привели пред теплый труп младенца, И чудо - вдруг мертвец затрепетал - "Покайтеся!" - народ им завопил: И в ужасе под топором злодеи Покаялись - и назвали Бориса. Григорий Каких был лет царевич убиенный? Пимен Да лет семи; ему бы ныне было (Тому прошло уж десять лет... нет, больше: Двенадцать лет) - он был бы твой ровесник И царствовал; но бог судил иное. Сей повестью плачевной заключу Я летопись мою; с тех пор я мало Вникал в дела мирские. Брат Григорий, Ты грамотой свой разум просветил, Тебе свой труд передаю. В часы, Свободные от подвигов духовных, Описывай, не мудрствуя лукаво, Всe то, чему свидетель в жизни будешь: Войну и мир, управу государей, Угодников святые чудеса, Пророчества и знаменья небесны - А мне пора, пора уж отдохнуть И погасить лампаду... Но звонят К заутренe... благослови, господь, Своих рабов!.. подай костыль, Григорий. (Уходит.) Григорий Борис, Борис! всe пред тобой трепещет, Никто тебе не смеет и напомнить О жребии несчастного младенца, - А между тем отшельник в темной кельe Здесь на тебя донос ужасный пишет: И не уйдешь ты от суда мирского, Как не уйдешь от божьего суда. ПАЛАТЫ ПАТРИАРХА Патриарх, игумен Чудова монастыря. Патриарх И он убежал, отец игумен? Игумен Убежал, святый владыко. Вот уж тому третий день. Патриарх Пострел, окаянный! Да какого он роду? Игумен Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен; читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога... Патриарх Уж эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду царем на Москве! Ах он, сосуд диавольский! Однако нечего царю и докладывать об этом; что тревожить отца-государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку Ефимьеву; эдака ересь! буду царем на Москве!.. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь, отец игумен. Игумен Ересь, святый владыко, сущая ересь. ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ Два стольника. Первый Где государь? Второй В своей опочивальне Он заперся с каким-то колдуном. Первый Так, вот его любимая беседа: Кудесники, гадатели, колдуньи.- Всe ворожит, что красная невеста. Желал бы знать, о чем гадает он? Второй Вот он идет. Угодно ли спросить? Первый Как он угрюм! Уходят. Царь (входит) Достиг я высшей власти; Шестой уж год я царствую спокойно. Но счастья нет моей душе. Не так ли Мы смолоду влюбляемся и алчем Утех любви, но только утолим Сердечный глад мгновенным обладаньем, Уж, охладев, скучаем и томимся?.. Напрасно мне кудесники сулят Дни долгие, дни власти безмятежной - Ни власть, ни жизнь меня не веселят; Предчувствую небесный гром и горе. Мне счастья нет. Я думал свой народ В довольствии, во славе успокоить, Щедротами любовь его снискать - Но отложил пустое попеченье: Живая власть для черни ненавистна, Они любить умеют только мертвых. Безумны мы, когда народный плеск Иль ярый вопль тревожит сердце наше! Бог насылал на землю нашу глад, Народ завыл, в мученьях погибая; Я отворил им житницы, я злато Рассыпал им, я им сыскал работы - Они ж меня, беснуясь, проклинали! Пожарный огнь их домы истребил, Я выстроил им новые жилища. Они ж меня пожаром упрекали! Вот черни суд: ищи ж ее любви. В семье моей я мнил найти отраду, Я дочь мою мнил осчастливить браком - Как буря, смерть уносит жениха... И тут молва лукаво нарекает Виновником дочернего вдовства Меня, меня, несчастного отца!.. Кто ни умрет, я всех убийца тайный: Я ускорил Феодора кончину, Я отравил свою сестру царицу, Монахиню смиренную... все я! Ах! чувствую: ничто не может нас Среди мирских печалей успокоить; Ничто, ничто... едина разве совесть. Так, здравая, она восторжествует Над злобою, над темной клеветою. - Но если в ней единое пятно, Единое, случайно завелося, Тогда - беда! как язвой моровой Душа сгорит, нальется сердце ядом, Как молотком стучит в ушах упрек, И всe тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах... И рад бежать, да некуда... ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста. КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ Мисаил и Варлаам, бродяги-чернецы; Григорий Отрепьев, мирянином; хозяйка. Хозяйка Чем-то мне вас потчевать, старцы честные? Варлаам Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина? Хозяйка Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу. (Уходит.) Мисаил Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так хотелось тебе добраться. Григорий Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен. Варлаам Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино... да вот и оно!.. Мисаил Складно сказано, отец Варлаам. Хозяйка (входит) Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье. Мисаил Спасибо, родная, бог тебя благослови. Монахи пьют; Варлаам затягивает песню: Как во городе было во Казани... Варлаам (Григорию) Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь? Григорий Не хочу. Мисаил Вольному воля... Варлаам А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку... Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим - нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ. Григорий Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею. Варлаам А что мне про себя разуметь? Мисаил Оставь его, отец Варлаам. Варлаам Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо откуда, - да еще и спесивится; может быть, кобылу нюхал... (Пьет и поет: Молодой чернец постригся.) Григорий (хозяйке) Куда ведет эта дорога? Хозяйка В Литву, мой кормилец, к Луевым горам. Григорий А далече ли до Луевых гор? Хозяйка Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы. Григорий Как, заставы! что это значит? Хозяйка Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать. Григорий (про себя) Вот тебе, бабушка, Юрьев день. Варлаам Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим. Мисаил Складно сказано, отец Варлаам... Григорий Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы? Хозяйка А господь его ведает, вор ли, разбойник - только здесь и добрым людям нынче прохода нет - а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луевых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих, да обирают нас бедных. Слышен шум. Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут. Григорий Хозяйка! нет ли в избе другого угла? Хозяйка Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего - чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им... Входят приставы. Пристав Здорово, хозяйка! Хозяйка Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим. Один пристав (другому) Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди? Варлаам Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь. Пристав (Григорию) А ты? Мисаил Наш товарищ... Григорий Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси. Мисаил Так ты раздумал... Григорий (тихо) Молчи. Пристав Хозяйка, выставь-ка еще вина - а мы здесь со старцами попьем да побеседуем. Другой пристав (тихо) Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы... Первый Молчи, сейчас до них доберемся. - Что, отцы мои? каково промышляете? Варлаам Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. - Ох плохо, знать пришли наши последние времена... Хозяйка (плачет) Господь помилуй и спаси! В продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в Мисаила. Первый пристав Алеха! при тебе ли царский указ? Второй При мне. Первый Подай-ка сюда. Мисаил Что ты на меня так пристально смотришь? Первый пристав А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли ты это? Мисаил Не слыхал. Пристав Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли ты это? Мисаил Не знаю. Пристав (Варлааму) Умеешь ли ты читать? Варлаам Смолоду знал, да разучился. Пристав (Мисаилу) А ты? Мисаил Не умудрил господь. Пристав Так вот тебе царский указ. Мисаил На что мне его? Пристав Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник - ты. Мисаил Я! помилуй! что ты? Пристав Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся. Хозяйка Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят! Пристав Кто здесь грамотный? Григорий (выступает вперед) Я грамотный. Пристав Вот на! А у кого же ты научился? Григорий У нашего пономаря. Пристав (дает ему указ) Читай же вслух. Григорий (читает) "Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе литовской..." Пристав (Мисаилу) Как же не ты? Григорий "И царь повелел изловить его..." Пристав И повесить. Григорий Тут не сказано повесить. Пристав Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить. Григорий "И повесить. А лет ему вору Гришке от роду... (смотря на Варлаама) за 50. А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое..." Все глядят на Варлаама. Первый пристав Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал. Варлаам (вырывая бумагу) Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? - как! 50 лет, борода седая, брюхо толстое! нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам.) "А лет е-му от-ро-ду... 20". - Что, брат? где тут 50? видишь? 20. Второй пристав Да, помнится, двадцать. Так и нам было сказано. Первый пристав (Григорию) Да ты, брат, видно, забавник. Во время чтения Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой. Варлаам (продолжает) "А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая". Да это, друг, уж не ты ли? Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в окно. Приставы Держи! держи! Все бегут в беспорядке. МОСКВА. ДОМ ШУЙСКОГО Шуйский, множество гостей. Ужин. Шуйский Вина еще. Встает, за ним и все. Ну, гости дорогие, Последний ковш! Читай молитву, мальчик. Мальчик Царю небес, везде и присно сущий, Своих рабов молению внемли: Помолимся о нашем государе, Об избранном тобой, благочестивом Всех христиан царе самодержавном. Храни его в палатах, в поле ратном, И на путях, и на одре ночлега. Подай ему победу на враги, Да славится он от моря до моря. Да здравием цветет его семья, Да осенят ее драгие ветви Весь мир земной - а к нам, своим рабам, Да будет он, как прежде, благодатен, И милостив и долготерпелив, Да мудрости его неистощимой Проистекут источники на нас; И царскую на то воздвигнув чашу, Мы молимся тебе, царю небес. Шуйский (пьет) Да здравствует великий государь! Простите же вы, гости дорогие; Благодарю, что вы моей хлеб-солью Не презрели. Простите, добрый сон. Гости уходят, он провожает их до дверей. Пушкин Насилу убрались; ну, князь Василий Иванович, я уж думал, что нам не удастся и переговорить. Шуйский (слугам) Вы что рот разинули? Все бы вам господ подслушивать. Сбирайте со стола да ступайте вон. Что такое, Афанасий Михайлович? Пушкин Чудеса да и только. Племянник мой, Гаврила Пушкин, мне Из Кракова гонца прислал сегодня. Шуйский Ну. Пушкин Странную племянник пишет новость. Сын Грозного... постой. (Идет к дверям и осматривает.) Державный отрок, По манию Бориса убиенный... Шуйский Да это уж не ново. Пушкин Погоди: Димитрий жив. Шуйский Вот-на! какая весть! Царевич жив! ну подлинно чудесно. И только-то? Пушкин Послушай до конца. Кто б ни был он, спасенный ли царевич, Иль некий дух во образе его, Иль смелый плут, бесстыдный самозванец, Но только там Димитрий появился. Шуйский Не может быть. Пушкин Его сам Пушкин видел, Как приезжал впервой он во дворец И сквозь ряды литовских панов прямо Шел в тайную палату короля. Шуйский Кто ж он такой? откуда он? Пушкин Не знают. Известно то, что он слугою был У Вишневецкого, что на одре болезни Открылся он духовному отцу, Что гордый пан, его проведав тайну, Ходил за ним, поднял его с одра И с ним потом уехал к Сигизмунду. Шуйский Что ж говорят об этом удальце? Пушкин Да слышно, он умен, приветлив, ловок, По нраву всем. Московских беглецов Обворожил. Латинские попы С ним заодно. Король его ласкает И, говорят, помогу обещал. Шуйский Все это, брат, такая кутерьма, Что голова кругом пойдет невольно. Сомненья нет, что это самозванец, Но, признаюсь, опасность не мала. Весть важная! и если до народа Она дойдет, то быть грозе великой Пушкин Такой грозе, что вряд царю Борису Сдержать венец на умной голове. И поделом ему! он правит нами, Как царь Иван (не к ночи будь помянут). Что пользы в том, что явных казней нет, Что на колу кровавом, всенародно, Мы не поем канонов Иисусу, Что нас не жгут на площади, а царь Своим жезлом не подгребает углей? Уверены ль мы в бедной жизни нашей? Нас каждый день опала ожидает, Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы, А там - в глуши голодна смерть иль петля. Знатнейшие меж нами роды - где? Где Сицкие князья, где Шестуновы, Романовы, отечества надежда? Заточены, замучены в изгнанье. Дай срок: тебе такая ж будет участь. Легко ль, скажи! мы дома, как Литвой, Осаждены неверными рабами; Все языки, готовые продать, Правительством подкупленные воры. Зависим мы от первого холопа, Которого захочем наказать. Вот - Юрьев день задумал уничтожить. Не властны мы в поместиях своих. Не смей согнать ленивца! Рад не рад, Корми его; не смей переманить Работника! - Не то, в Приказ холопий. Ну, слыхано ль хоть при царе Иване Такое зло? А легче ли народу? Спроси его. Попробуй самозванец Им посулить старинный Юрьев день, Так и пойдет потеха. Шуйский Прав ты, Пушкин. Но знаешь ли? Об этом обо всем Мы помолчим до времени. Пушкин Вестимо, Знай про себя. Ты человек разумный; Всегда с тобой беседовать я рад, И если что меня подчас тревожит, Не вытерплю, чтоб не сказать тебе. К тому ж твой мед да бархатное пиво Сегодня так язык мне развязали... Прощай же, князь. Шуйский Прощай, брат, до свиданья. (Провожает Пушкина.) ЦАРСКИЕ ПАЛАТЫ Царевич, чертит географическую карту. Царевна, мамка царевны. Ксения (целует портрет) Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте - а темной могилке на чужой сторонке. Никогда не утешусь, вечно по тебе буду плакать. Мамка И, царевна! девица плачет, что роса падет; взойдет солнце, росу высушит. Будет у тебя другой жених и прекрасный и приветливый. Полюбишь его, дитя наше ненаглядное, забудешь своего королевича. Ксения Нет, мамушка, я и мертвому буду ему верна. Входит Борис. Царь Что, Ксения? что, милая моя? В невестах уж печальная вдовица! Все плачешь ты о мертвом женихе. Дитя мое! судьба мне не судила Виновником быть вашего блаженства. Я, может быть, прогневал небеса, Я счастие твое не мог устроить. Безвинная, зачем же ты страдаешь? - А ты, мой сын, чем занят? Это что? Феодор Чертеж земли московской; наше царство Из края в край. Вот видишь: тут Москва, Тут Новгород, тут Астрахань. Вот море, Вот пермские дремучие леса, А вот Сибирь. Царь А это что такое Узором здесь виется? Феодор Это Волга. Царь Как хорошо! вот сладкий плод ученья! Как с облаков ты можешь обозреть Все царство вдруг: границы, грады, реки. Учись, мой сын: наука сокращает Нам опыты быстротекущей жизни - Когда-нибудь, и скоро, может быть, Все области, которые ты ныне Изобразил так хитро на бумаге, Все под руку достанутся твою. Учись, мой сын, и легче и яснее Державный труд ты будешь постигать. Входит Семен Годунов. Вот Годунов идет ко мне с докладом. (Ксении) Душа моя, поди в свою светлицу; Прости, мой друг. Утешь тебя господь. Ксения с мамкою уходит. Что скажешь мне, Семен Никитич? Семен Годунов Нынче Ко мне, чем свет, дворецкий князь-Василья И Пушкина слуга пришли с доносом. Царь Ну. Семен Годунов Пушкина слуга донес сперва, Что поутру вчера к ним в дом приехал Из Кракова гонец - и через час Без грамоты отослан был обратно. Царь Гонца схватить. Семен Годунов Уж послано в догоню. Царь О Шуйском что? Семен Годунов Вечор он угощал Своих друзей, обоих Милославских, Бутурлиных, Михайла Салтыкова, Да Пушкина - да несколько других; А разошлись уж поздно. Только Пушкин Наедине с хозяином остался И долго с ним беседовал еще. Царь Сейчас послать за Шуйским. Семен Годунов Государь, Он здесь уже. Царь Позвать его сюда. Годунов уходит. Царь Сношения с Литвою! это что?.. Противен мне род Пушкиных мятежный, А Шуйскому не должно доверять: Уклончивый, но смелый и лукавый... Входит Шуйский. Мне нужно, князь, с тобою говорить. Но кажется - ты сам пришел за делом: И выслушать хочу тебя сперва. Шуйский Так, государь: мой долг тебе поведать Весть важную. Царь Я слушаю тебя. Шуйский (тихо, указывая на Феодора) Но, государь... Царь Царевич может знать, Что ведает князь Шуйский. Говори. Шуйский Царь, из Литвы пришла нам весть... Царь Не та ли, Что Пушкину привез вечор гонец. Шуйский Все знает он! - Я думал, государь, Что ты еще не ведаешь сей тайны. Царь Нет нужды, князь: хочу сообразить Известия; иначе не узнаем Мы истины. Шуйский Я знаю только то, Что в Кракове явился самозванец И что король и паны за него. Царь Что ж говорят? Кто этот самозванец? Шуйский Не ведаю. Царь Но... чем опасен он? Шуйский Конечно, царь: сильна твоя держава, Ты милостью, раденьем и щедротой Усыновил сердца своих рабов. Но знаешь сам: бессмысленная чернь Изменчива, мятежна, суеверна, Легко пустой надежде предана, Мгновенному внушению послушна, Для истины глуха и равнодушна, А баснями питается она. Ей нравится бесстыдная отвага. Так если сей неведомый бродяга Литовскую границу перейдет, К нему толпу безумцев привлечет Димитрия воскреснувшее имя. Царь Димитрия!.. как? этого младенца! Димитрия!.. Царевич, удались. Шуйский Он покраснел: быть буре!.. Феодор Государь, Дозволишь ли... Царь Нельзя, мой сын, поди. Феодор уходит. Димитрия!.. Шуйский Он ничего не знал. Царь Послушай, князь: взять меры сей же час; Чтоб от Литвы Россия оградилась Заставами; чтоб ни одна душа Не перешла за эту грань; чтоб заяц Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон Не прилетел из Кракова. Ступай. Шуйский Иду. Царь Постой. Не правда ль, эта весть Затейлива? Слыхал ли ты когда, Чтоб мертвые из гроба выходили Допрашивать царей, царей законных, Назначенных, избранных всенародно, Увенчанных великим патриархом? Смешно? а? что? что ж не смеешься ты? Шуйский Я, государь?.. Царь Послушай, князь Василий: Как я узнал, что отрока сего... Что отрок сей лишился как-то жизни, Ты послан был на следствие; теперь Тебя крестом и богом заклинаю, По совести мне правду объяви: Узнал ли ты убитого младенца И не было ль подмена? Отвечай. Шуйский Клянусь тебе... Царь Нет, Шуйский, не клянись, Но отвечай: то был царевич? Шуйский Он. Царь Подумай, князь. Я милость обещаю, Прошедшей лжи опалою напрасной Не накажу. Но если ты теперь Со мной хитришь, то головою сына Клянусь - тебя постигнет злая казнь: Такая казнь, что царь Иван Васильич От ужаса во гробе содрогнется. Шуйский Не казнь страшна; страшна твоя немилость; Перед тобой дерзну ли я лукавить? И мог ли я так слепо обмануться, Что но узнал Димитрия? Три дня Я труп его в соборе посещал, Всем Угличем туда сопровожденный. Вокруг его тринадцать тел лежало, Растерзанных народом, и по ним Уж тление приметно проступало, Но детский лик царевича был ясен И свеж и тих, как будто усыпленный; Глубокая не запекалась язва, Черты ж лица совсем не изменились. Нет, государь, сомненья нет: Димитрий Во гробе спит. Царь (спокойно) Довольно; удались. Шуйский уходит. Ух, тяжело!.. дай дух переведу... Я чувствовал: вся кровь моя в лицо Мне кинулась - и тяжко опускалась... Так вот зачем тринадцать лет мне сряду Все снилося убитое дитя! Да, да - вот что! теперь я понимаю. Но кто же он, мой грозный супостат? Кто на меня? Пустое имя, тень - Ужели тень сорвет с меня порфиру, Иль звук лишит детей моих наследства? Безумец я! чего ж я испугался? На призрак сей подуй - и нет его. Так решено: не окажу я страха, - Но презирать не должно ничего... Ох, тяжела ты, шапка Мономаха! КРАКОВ. ДОМ ВИШНЕВЕЦКОГО Самозванец и pater Черниковский. Самозванец Нет, мой отец, не будет затрудненья; Я знаю дух народа моего; В нем набожность не знает исступленья: Ему священ пример царя его. Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна. Ручаюсь я, что прежде двух годов Весь мой народ, вся северная церковь Признают власть наместника Петра. Pater Вспомоществуй тебе святый Игнатий, Когда придут иные времена. А между тем небесной благодати Таи в душе, царевич, семена. Притворствовать пред оглашенным светом Нам иногда духовный долг велит; Твои слова, деянья судят люди, Намеренья единый видит бог. Самозванец Аминь. Кто там? Входит cлуга. Сказать: мы принимаем. Отворяются двери; входит толпа русских и поляков. Товарищи! мы выступаем завтра Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя Остановлюсь в Самборе на три дня. Я знаю: твой гостеприимный замок И пышностью блистает благородной И славится хозяйкой молодой. - Прелестную Марину я надеюсь Увидеть там. А вы, мои друзья, Литва и Русь, вы, братские знамена Поднявшие на общего врага, На моего коварного злодея, Сыны славян, я скоро поведу В желанный бой дружины ваши грозны. - Но между вас я вижу новы лица. Гаврила Пушкин Они пришли у милости твоей Просить меча и службы. Самозванец Рад вам, дети. Ко мне, друзья. - Но кто, скажи мне, Пушкин, Красавец сей? Пушкин Князь Курбский. Самозванец Имя громко! (Курбскому) Ты родственник казанскому герою? Курбский Я сын его. Самозванец Он жив еще? Курбский Нет, умер. Самозванец Великий ум! муж битвы и совета! Но с той поры, когда являлся он, Своих обид ожесточенный мститель, С литовцами под ветхий город Ольгин, Молва об нем умолкла. Курбский Мой отец В Волынии провел остаток жизни, В поместиях, дарованных ему Баторием. Уединен и тих, В науках он искал себе отрады; Но мирный труд его не утешал: Он юности своей отчизну помнил, И до конца по ней он тосковал. Самозванец Несчастный вождь! как ярко просиял Восход его шумящей, бурной жизни. Я радуюсь, великородный витязь, Что кровь его с отечеством мирится. Вины отцов не должно вспоминать; Мир гробу их! приближься, Курбский. Руку! - Не странно ли? сын Курбского ведет На трон, кого? да - сына Иоанна... Все за меня: и люди и судьба. - Ты кто такой? Поляк Собаньский, шляхтич вольный. Самозванец Хвала и честь тебе, свободы чадо! Вперед ему треть жалованья выдать. - Но эти кто? я узнаю на них Земли родной одежду. Это наши. Хрущов (бьет челом) Так, государь, отец наш. Мы твои Усердные, гонимые холопья. Мы из Москвы, опальные, бежали К тебе, наш царь - и за тебя готовы Главами лечь, да будут наши трупы На царский трон ступенями тебе. Самозванец Мужайтеся, безвинные страдальцы - Лишь дайте мне добраться до Москвы, А там Борис расплатится во всем. Ты кто? Карела Казак. К тебе я с Дона послан От вольных войск, от храбрых атаманов, От казаков верховых и низовых, Узреть твои царевы ясны очи И кланяться тебе их головами. Самозванец Я знал донцов. Не сомневался видеть В своих рядах казачьи бунчуки. Благодарим Донское наше войско. Мы ведаем, что ныне казаки Неправедно притеснены, гонимы; Но если бог поможет нам вступить На трон отцов, то мы по старине Пожалуем наш верный вольный Дон. Поэт (приближается, кланяясь низко и хватая Гришку за полу) Великий принц, светлейший королевич! Самозванец Что хочешь ты? Поэт (подает ему бумагу) Примите благосклонно Сей бедный плод усердного труда. Самозванец Что вижу я? Латинские стихи! Стократ священ союз меча и лиры, Единый лавр их дружно обвивает. Родился я под небом полунощным, Но мне знаком латинской музы голос, И я люблю парнасские цветы. Я верую в пророчества пиитов. Нет, не вотще в их пламенной груди Кипит восторг: благословится подвиг, Его ж они прославили заране! Приближься, друг. В мое воспоминанье Прими сей дар. (Дает ему перстень.) Когда со мной свершится Судьбы завет, когда корону предков Надену я, надеюсь вновь услышать Твой сладкий глас, твой вдохновенный гимн. Musa gloriam coronat, gloriaque musam. Итак, друзья, до завтра, до свиданья. Все В поход, в поход! Да здравствует Димитрий, Да здравствует великий князь московский! ЗАМОК ВОЕВОДЫ МНИШКА В САМБОРЕ Ряд освещенных комнат. Музыка. Вишневецкий, Мнишек. Мнишек Он говорит с одной моей Мариной, Мариною одною занят он... А дело-то на свадьбу страх похоже; Ну - думал ты, признайся, Вишневецкий, Что дочь моя царицей будет? а? Вишневецкий Да, чудеса... и думал ли ты, Мнишек, Что мой слуга взойдет на трон московский? Мнишек А какова, скажи, моя Марина? Я только ей промолвил: ну, смотри! Не упускай Димитрия!.. и вот Все кончено. Уж он в ее сетях. Музыка играет польский. Самозванец идет с Мариною в первой паре. Марина (тихо Димитрию) Да, ввечеру, в одиннадцать часов, В аллее лип, я завтра у фонтана. Расходятся. Другая пара. Кавалер Что в ней нашел Димитрий? Дама Как! она Красавица. Кавалер Да, мраморная нимфа: Глаза, уста без жизни, без улыбки... Новая пара. Дама Он не красив, но вид его приятен И царская порода в нем видна. Новая пара. Дама Когда ж поход? Кавалер Когда велит царевич, Готовы мы; но, видно, панна Мнишек С Димитрием задержит нас в плену. Дама Приятный плен. Кавалер Конечно, если вы... Расходятся. Комнаты пустеют. Мнишек Мы, старики, уж нынче не танцуем, Музыки гром не призывает нас, Прелестных рук не жмем и не целуем - Ох, не забыл старинных я проказ! Теперь не то,